Пороть никогда не поздно аудио рассказ

svig11

новичок

Сообщений: 40

Оффлайн

« : Декабрь 01, 2021, 08:42:15 am »

---

К 19 годам я был законченный балбес. Мама моя с отцом давно развелись К «переходному возрасту» я избаловался. В четырнадцать лет стал хуже учиться, дерзить и вести себя неподобающе. Мама почему-то не могла или не умела проявить ко мне строгость. После школы я все-таки поступил в институт, но весеннюю сессию завалил, и чтобы исправить моё поведение и мое отношение к учебе, мама на лето решила отправить меня к своей старшей сестре Тамаре. На перевоспитание. Мне следовало засесть за учебники и вообще научиться вести себя хорошо. Тётя Тома жила с дочерью Мариной за городом, в большом частном доме. Фактически в деревне. В общем я должен был провести целое лето на природе в труде и послушании.

— Тамара научит тебя уму разуму. Она у нас дама строгая. Узнаешь как надо себя вести и старших слушаться, – говорила мне мать перед отъездом.
Но я пропускал мимо ушей. Мне тогда казалось, что никто не может меня подчинить, что я сам себе голова.
И вот мама на своей машине отвезла меня в деревню.

Моя тетя Тамара — красивая сорокалетняя женщина встретила нас на террасе своего дома.
— Ну, что говоришь, не слушается тебя сынок, — обратилась она к своей сестре.
— Своевольничает… — подтвердила мама.
— Ничего, Женечка, я им займусь. – пообещала тётя.

Мама передала меня своей сестре, а сама через час укатила обратно в город. Меня провели в комнату, посредине которой почему-то стояла простая садовая лавка.

— Ну, вот теперь я твоя хозяйка и ты в полном моём распоряжении, — объявила мне тётя. – Будешь меня слушаться. Пора тебе учиться подчиняться женщинам, — говорила тётя, а я равнодушно разглядывал комнату.
— И ещё. Раз живешь у меня бездельничать я тебе не дам, за учебники засядешь, а ещё всю работу, которую тебе поручу будешь выполнять. А если будешь лениться – накажу. Ты у меня шёлковым станешь.
— Вот еще! – фыркнул я.
— Ты у меня не дерзи! Ты как передо мной стоишь, негодяй! Ну ка живо стань на колени! – прикрикнула тётя.
— Чего?! – возмутился я.
— На колени передо мной встал, быстро! – снова крикнула тётя.
— Не буду я на колени вставать, еще чего… — попытался я снова возразить.
— Марина, Наташа сюда! – крикнула тётя дочь и её подругу.
В комнату вбежали девушки.
— Помогите мне его на лавку уложить, — скомандовала им тётя.
Девицы схватили меня и потащили к широкой лавке, стоящей посреди комнаты. Марине и Наташе было лет по восемнадцать, крепкие девчонки смогли повалить меня на лавку. Я почувствовал, что тётя Тамара привязывает к лавке мои ноги, потом привязали к ножкам лавки и руки и перехватили веревкой в пояснице. Затем я почувствовал, как с меня поползли штаны, обнажая мою задницу.

— За то, что ты был дерзок со мной. За то, что плохо вел себя дома с матерью, за то, что плохо учился в институте я сейчас высеку тебя розгами по голой попе, — заявила тётя. – А, чтобы тебе было стыдно, сечь тебя я буду при девочках.
— Да вы что! Да вы с ума сошли! Какое вы имеете право!? — завопил я.
Я вертел головой в разные стороны и видел, как тетя взяла из ведра мокрый прут, как улыбались и хихикали девчонки, как прошла куда-то мне за спину тётя… Свистнула розга. Боль, которая обожгла мой зад была нестерпимой.
Я заорал: Ай! Больно!
— Конечно больно. Это же розга, — невозмутимо сказала тётя и снова стеганула меня прутом.
— Ой! Мамочка!
— Ага! Мамочку вспомнил. А что ж ты её не слушался? Что ж ты ей дерзил!?т Получай!
— Ой, не надо!
— Надо. Очень даже надо! Чтоб слушался, чтобы подчинялся, чтобы не смел возражать!
Снова свистнула розга и впилась в мои ягодицы. Встать с лавки не было никакой возможности, я был полностью во власти тёти, оставалось только умолять её прекратить экзекуцию.
— Ай! Тётя, милая. Простите, я больше не буду.
— Вот как ты заговорил! Правильно. Розга уму-разуму учит. Терпи, посеку как следует. Чтоб наперед запомнил. Чтобы впредь не повадно было.
И тетя принялась меня сечь, приговаривая:
— Вот тебе за прошлое!
— Вот тебе за плохое поведение!
— Вот тебе за плохую учебу!
— Вот тебе за грубость!
— Вот тебе за ослушание!

— Простите, простите, я больше не буду! Простите, тётя, миленькая, простите!
— Вот высеку тогда прощу.

И снова засвистела розга.
— Будешь послушным!
— Будешь покорным!
— Будешь матери подчиняться!
— Будешь мне подчиняться!
— Будешь передо мной на колени вставать!
— Будешь все мои приказы выполнять!
— Буду! Буду! – завопил я, уверяя тётю в своей покорности.
— Ну, хорошо. Посмотрим. Отвяжите его.

Меня отвязали, я натянул штаны и всхлипывая поднялся.
— Ну, становись на колени и проси прощения.
Я, дрожа от страха, опустился перед тётей на колени.
— Тётя простите меня пожалуйста. Я больше не буду.
— Хорошо, целуй розгу и руку которой я тебя секла.
Я замешкался. Целовать орудие моего наказания показалось мне уж слишком унизительным.

— Ах, так! Девушки привяжите его снова!
Девчонки снова схватили меня.
— Нет не надо! Не надо! Я поцелую! Поцелую розгу, не надо меня снова сечь!
— Очень даже надо, раз ты еще не понял. Рассердил ты меня не на шутку.

Теперь тётя секла изо-всей силы, да и еще как я потом выяснил с потягом. Умолять членораздельно я уже не мог, изо рта вырывались только вскрики, всхлипы и мычание. Всыпав мне не менее десяти розог, тетя спросила:
— Теперь понял?
— Да, да, понял!
— Больше не надо тебя пороть?
— Больше не надо!
Меня отвязали, я повалился перед тетей на колени и поцеловал несколько раз розгу и тётину руку.

— Ну, хорошо. Руку ты мне поцеловал в знак благодарности за то, что я тебя высекла, а теперь в знак покорности поцелуй мне ногу, — велела тётя и выставила вперед свою босую стопу.
Мне ничего не оставалось как склонившись головой до пола поцеловать ногу красивой женщины, которая только что безжалостно меня секла.

— Вот смотрите девочки, как благотворно на мужчин действует розга. Стоит их только выпороть, и они у наших ног. А ты запомни будешь плохо себя вести — выпорю снова!
Девчонки захихикали. Было ужасно стыдно. Зад мой горел, из глаз всё еще текли слёзы, я стоял на коленях и был унижен до придела. Но почему-то это унижение было каким-то сладостным. Тётя и девушки были такими красивыми…

Ночью, лежа в постели я прокручивал в голове произошедшее со мной. Зад болел, что было хорошим напоминание о перенесённом наказании и унижении. В голове роились мысли, сами собой делались выводы: я должен подчиняться тёте, я должен её слушаться, я буду ей угождать, иначе она опять выпорет меня.
Но надо признать, что перевоспитание розгой подействовало. Но вот, что удивительно — я боялся и в то же время, где-то в глубине души, почувствовал, что желал бы пережить это унижение снова…
Было в этом постыдном положении, когда я лежал на лавке с обнаженной попой, нечто странным образом приятное…

На следующий день я встал пораньше, чтобы поприветствовать тётю. Оказалась она уже встала и суетится на кухне.
— А, это ты. Доброе утро. Как себя чувствует поротая задница?
— Доброе утро. Спасибо, хорошо. В том смысле, что болит, но это хорошо.
— Вот как? Может быть тебе понравилось?
— Я хотел сказать Вам еще раз спасибо. Я вел себя плохо, и теперь, когда Вы меня наказали я буду вести себя хорошо.
— Вот и замечательно. Я рада, что розга пошла тебе на пользу.
— Да, да на пользу. Я теперь буду вежливым. – сказал я и опустился на колени.
— Молодец. Только если уж поступать по правилам галантности, то перед женщиной надо вставать на колени, как только её увидел. А не потом, когда уже поговорить успел. Понял?
— Понял. Простите тётя. Я теперь буду поступать, как Вы сказали.
— Ладно. Вставай. Сейчас Марина со второго этажа спустится. Вот перед ней на колени встанешь при первом её появлении.

Я встал. Вскоре действительно по лестнице зашлёпали босые девичьи ступни.
Я вышел в коридор и упал перед Мариной на колени, как подкошенный.
— А это ты. Вижу мамино воспитание. Порка подействовала.
— Доброе утро, Марина!
— Доброе утро! Хорошо, когда тебя утром встречают на коленях. Мне нравится.

Мне почему-то нравилось тоже…

С этого момента у меня началась новая жизнь. Я выполнял все приказы и поручения тёти. Работал в огороде, убирался дома, пылесосил, мыл полы, протирал пыль, ходил в магазин за продуктами. Особенной моей обязанностью был тщательный уход за обувью тети Тамары и Марины. Я тряпочкой протирал их туфли от уличной пыли, а если случался дождь, то и отмывал обувь от грязи. За городом после дождя запросто можно вляпаться.

Так прошла первая неделя моего пребывания в гостях у тёти. Наступила суббота. Утром тетя объявила:
— Сегодня суббота – особый день. В этот день женщины у нас в деревне наказывают своих сыновей и мужей за то, что они натворили за неделю. Ты всю неделю вёл себя хорошо. Видно первая порка сразу пошла тебе на пользу. Но традиция есть традиция. Даже если юноша не провинился его секут для профилактики, чтобы и впредь он вел себя хорошо. Проходи, пожалуйста, в комнату. Там уже стоит скамейка, ложись и спускай штаны.
Ты всё понял? – строгим голосом спросила тётя.
— Да, тётя, я понял. Мужчин у вас секут по субботам. Но я не понял меня за что? Я же ничего плохого не сделал, ничего не натворил. Я же слушался. Пожалуйста не надо… — взмолился я.
— Я же сказала, для профилактики. Чтобы ты и следующую неделю вел себя еще лучше. Смирись и укладывайся! – тётя указала пальчиком на вход в комнату, где уже стояла скамья.
— Тётя, милая. Пожалуйста… — я упал на колени.
— Ну, что это такое! Прекрати. Не упрямься! Иди немедленно, иначе ты меня рассердишь, ты меня уже рассердил! Всю неделю слушался, а теперь перечишь! Марш на скамью! – прикрикнула тётя.

Осознав, что лучше тётю не злить я вскочил и побежал в другую комнату. Быстро лег на лавку и стянул с себя штаны. Марина, которая к тому времени спустилась со второго этажа привязала мне руки и ноги.

— Вот Марина, посмотри, воспитанного парня или мужчину и привязывать не надо. Он будет терпеть и ни за что не вскочит. И попу руками не станет закрывать. А моего племянника пока придется привязывать. Он еще смеет мне возражать. — говорила тётя, испытывая розгу.
Она несколько раз рассекла ей воздух.

И снова меня пороли. И снова было очень больно. Тот, кто говорит, что к порке можно привыкнуть – врёт. К порке привыкнуть нельзя. Всякий раз боль, обжигающая ягодицы особенная, всякий раз нестерпимая. Всякий раз вырывается, крик, стон, просьбы о пощаде и мольбы. Но тётя была неумолима.

— Ты меня рассердил. Я тебе приказала лечь на лавку, а ты с первого раза не послушался. А ты должен слушаться меня беспрекословно. Ты понял?
— Да. Да я понял, я буду слушаться вас беспрекословно. Пощадите…
— Я и так тебя щажу. Секу вполсилы. Говори спасибо!
— Спасибо, тётя… Ой!
— То-то же!
— Ой!
Беспрекословно!
— Ой!
Беспрекословно!
-Ай!
— Чтобы знал! Чтобы помнил!!
— Ай!
— Запоминай!
 — Ай! Запомнил…
Как такое не запомнить! Выпоротый я снова попросил прощения стоя на коленях, поцеловал розгу, руку и ногу моей строгой красивой тётушки.

Всю следующую неделю я вел себя просто отлично. Читал учебники, писал конспекты. И делал все что тетя приказывала. Работал на огороде, в саду, в доме. На кухне чистил картошку.
А еще у меня появилась новая обязанность – деликатная стирка. Тётя велела мне научиться стирать руками женское бельё и колготки, поскольку в стиральной машинке они портятся. Тетя показала мне как стирать трусики и бюстгальтеры в теплой воде с душистым мылом. Снимая со своей ноги чулок, она сказала:

— Ты должен относиться к нашему и вообще к женскому белью с глубочайшим уважением. Например, стирать его ты должен стоя на коленях.

И вот я коленопреклоненный перед табуретом, на котором стоит тазик с бельём бережно стираю руками трусики и чулочки тёти и кузины…

Наступила суббота и я уже безропотно лёг на лавку… Меня снова привязали, чему я даже немного обиделся. Неужели тётя всё еще не верит, что я смогу выдержать порку, не вскочить и не закрыться руками?
Порка опять была болезненной. Я стонал, причитал, умолял…
Я не привык к боли, но саму унизительную процедуру экзекуции уже принимал как должное. Как необходимое…

Этому способствовали и тётины разговоры со мной. Вернее, её объяснения и нравоучения. Она говорила:
— Вот смотри, ты стал лучше себя вести. А почему?
— Потому что Вы меня воспитываете.
— А как я тебя воспитываю?
— Вы меня наказываете.
— Говори прямо! Потому что я тебя секу.
— Потому что Вы меня сечете.
— А чем я тебя секу?
— Розгой.
— Вот. Правильно. Значит розге ты обязан своим исправлением. Розга делает тебя все лучше и лучше. Ну, и скажи, пожалуйста, разве можно прекращать процесс воспитания?
— Нельзя…
— Правильно. Розга поддерживает в тебе понимание надлежащего поведения. Стоит прекратить тебя пороть, и ты скоро забудешь, как надо себя вести. Опять начнешь дерзить. А вот свистнет розга и ты снова шелковый. Согласен?
— Да тётя…
С этим было трудно поспорить, да и себе дороже…

А еще тётя говорила, что только розгой можно внушить и закрепить понимание того, что ко всем женщинам нужно относиться с почтением.
— Вот, например, ты уже знаешь, что при встрече с женщиной нужно опуститься перед ней на колени. Так?
— Так.
— Так почему же ты не встал на колени, когда к нам зашла соседка тётя Люба?
— Я подумал, что она чужая…
— Ну, и что что чужая. Перед тобой женщина! Ты должен был оказать ей знаки внимания. Ты должен показать ей, что готов ей подчиниться и поэтому преклоняешься перед ней. А ты этого не сделал. Будешь наказан.
— Простите тётя…
— Высеку, тогда прощу. В субботу добавлю тебе десять горячих.

В другой раз тётя спросила:
— Как как ты думаешь, почему мужчины должны поклоняться женщинам?
— Потому что Вы красивые…
— Ну, почти угадал. Да, потому что мы красивые, потому что мы совершенные создания. Мы не только красивее, мы лучше и умнее вас мужчин. Разумеется, в семье женщина должна быть главной. Вот твой отец не захотел подчиняться и ушёл от твоей мамы. Когда вырастешь не вздумай поступать также, сразу же полезай к жене под каблучок, во всем её слушайся, и даже если она не права – проси прощения.
— Как это? Она не права, а я должен извиняться?
— Именно так и не иначе. Это же самое главное. Женщина поступила неправильно, обидела тебя, оскорбила, унизила, предала, а ты все равно её люби, она виновата, а ты встань перед ней на колени и попроси у неё прощения.

Тётины слова запали мне в душу. Женщина не права, а ты попроси у неё прощения… Вот оно что! Всё встало на свои места. Мама оставила меня у тёти, а сама уехала развлекаться в город. Она, конечно, не права и поэтому я должен буду умолять её о прощении. Разумеется, стоя перед ней на коленях.

Через месяц моего пребывания в деревне, когда я уже пережил четыре порки, и стал совсем послушным тетя сказала:
— Пора тебя приучить еще к одному послушанию. Будешь по вечерам мыть Марине ноги. Ты будущий чей-то муж и должен будешь когда-то жене ноги мыть, а Марина чья-то будущая жена и ей тоже пора привыкать, что ей на ночь ноги моют. Дело тут не столько в гигиене, сколько в ритуале. Ноги могут быть и чистыми, но ты будь добр стань перед женой на колени и ноги ей ополосни. А потом возьми, да и отпей немного из тазика. Тем самым покажи, как ты жену любишь, как перед ней преклоняешься. Понятно?
— Да, тётя…

— Ну, ладно его ты воспитываешь, а мне то это зачем? Может раз-два помоет и хватит? – поинтересовалась Марина.
— Ну, уж нет! Все будет как положено. Я сказала каждый вечер, значит каждый вечер. И тебе полезно привыкнуть и принимать это как должное, пусть это у вас обоих войдет в привычку, — ответила тётя.
— Ну, я иногда поздно спать ложусь. Часто за полночь…- предупредила Марина.
— Ничего. Будет ждать. Станет у тебя под дверью на колени и будет ждать, — улыбнулась тётя Тамара.
— Ну, хорошо. Тогда ладно, — засмеялась Марина.

И вот я мою ноги Марины. У неё красивые удлинённые ступни. Тонкие аккуратные пальчики. Мягкая, нежная подошва. Очень хочется её поцеловать…

Но целую я ноги тёти. Каждый вечер стучусь к ней в спальню, когда разрешает захожу, опускаюсь на колени и желаю ей спокойной ночи. Иногда она дозволяет мне поцеловать ей крепкую пятку или большую немного грубую подошву. Но чаще она говорит:
— Иди, поцелуй мои туфли и ложись спать.
Я спускаюсь вниз, в коридор, достаю из шкафа тетины туфли и покрываю их поцелуями. Я, конечно, мог бы просто повозиться внизу и туфли не целовать, никто же за мной не следит, но ослушаться тёти я не смею, да к тому же мне всё больше и больше нравится быть униженным. Тётины туфли я целую с большим почтением, потому что они были на ЕЁ ноге.

Всего за месяц я стал настоящим её рабом. Я думал о ней как о своей королеве и владычице. Мне все больше и больше нравилось ей подчиняться и преклоняться перед ней. Вскоре я сам уже придумывал новые способы того как это сделать. Например, я замечал на полу место куда тётя ступила босой ногой, а потом несколько раз целовал его. Я кланялся её туфлям, я целовал её чулки и колготки прежде чем бережно постирать их руками.

Тётя замечала благотворные последствия моего перевоспитания, но сечь меня по субботам не прекращала. Теперь меня не привязывали. Я научился лежать смирно и терпеть изо всех сил. Сильнее всего хотелось потереть попу руками после очередного стежка, но я сдерживался.
К наказанию розгой добавилась новая экзекуция – тётя после порки стала ставить меня в угол голыми коленями на горох. Это было мучительно, горох впивался в кожу, нестерпимо хотелось встать, но я и это терпел. Терпел и думал о том, как я люблю свою мучительницу-повелительницу.

Что касается Марины и её подруги Наташи, то я преклонялся и перед ними, но не раболепствовал. Конечно, когда к Марине приходила Наташа, я встречал её стоя на коленях. Снимал с неё обувь. Целовал руку или даже ногу, но делал я это без подобострастия. Точно так же и с Мариной. Кланялся, преклонялся, но без душевного волнения. Просто потому, что так было положено…

Другое дело тётя. Перед неё я трепетал. А как еще чувствовать себя перед красивой величественной женщиной, когда любое мое неосторожное слово, неловкое движение или неудачный поступок, чреват дополнительными строгими розгами? И не только в субботу.

Однажды я, разувая тётю порвал её колготки. Что тут было!
Мне пришлось самому идти в сад и нарезать себе свежие розги.
Высечен я был немедленно. А потом еще полчаса стоял на горохе.
Одна радость – порванные колготки тётя оставила мне на память. Чтобы я так больше не делал. Надо ли говорить, что я покрыл их поцелуями и долгое время спал с ними прижимая к щеке.

Наконец, прошло почти три месяца. Однажды тётя сказала:
— Завтра за тобой приезжает мать. Пора тебе возвращаться в город. Надеюсь там ты будешь вести себя хорошо. И будешь подчиняться маме, как мне.

На следующий день во двор въехала мамина машина. Открылась дверца с водительской стороны и показалась женская ножка в туфельке.

— Вот, Евгения. Полюбуйся. Я перевоспитала твоего сына. – громко сказала тётя.
Я подошел к машине и опустился на колени.

Мама заулыбалась:
— Тамара, как тебе это удалось?
— Очень просто, никогда не поздно сечь мужчину! От порки он станет шелковым. Дай ему поцеловать свою ногу, — продолжила тётя.
— Он еще и ноги мне будет целовать? – удивилась мама.
— Конечно! Как и положено послушному сыну.
— Ладно. Целуй, — мама выставила вперед ножку, и я припал к её туфельке.

Вечером мама сидела на кровати, а я, стоя перед ней на коленях мыл ей ноги в теплой воде. Потом опустил в эту воду лицо.
— Я вижу, что ты хорошо прочувствовал, что такое женская власть, — сказала мне мама, оценив мои старания.
— Скажи, а бы будешь сечь меня по субботам? — спросил я, развивая тему.
— А тебе этого хочется? — вопросом на вопрос ответила она.
— Я думаю, мне это будет полезно… — тихо произнес я.
— Хорошо, буду тебя сечь. Но только ты сам будешь заготавливать розги!
— Конечно, мама. Можно я сейчас буду целовать твои ноги пока ты не заснешь?
— С чего бы это?
— Я так по тебе скучал…
— Ну, хорошо. Целуй.

Мама легла на кровать, перевернулась на живот, подтянула одеяло и мне, стоящему на коленях, представилась возможность покрыть поцелуями её милые, уставшие за день ступни. Нежно и почтительно я прикасался губами к подошвам красивых женских ног. Мама возлежала, как царица.
Какой же я был дурак, что не поклонялся ей раньше…
Хорошо, что меня перевоспитали.

Иллюстрация-коллаж
из снимков автора и изображений, взятых
из Интернета.

«Если
колют шпагой, болит в одной точке. Ужасная
боль! А после ударов сабли горит вся
спина. Это более приятная боль, что ли.
По крайней мере, привычная. Вот я всегда
удивлялся: как же шпажисты терпят такую
боль? А они не понимают, как можно
приспособиться к нашим ощущениям»
(Алексей Якименко, восьмикратный чемпион
мира)

 

      Каждый
раз, когда доводится видеть, как спортсмены
получают травмы, и они стараются стойко
переносить сильнейшую боль, пока к ним
не подоспеют медики, чтобы сделать
первичную анестезию, нет-нет да
вспоминается одна простая житейская
история, совсем почти не оригинальная,
хотя бы тем, что таких, похожих во
множестве, хоть сейчас можно разузнать,
если задаться такой целью. Но всё же,
она не забылась, потому что в ней немало
той самой психологии, без которой жизнь
человеческая была бы совсем не та, какой
мы привыкли её наблюдать.

Память
возвращает меня в Москву конца 70-х годов
прошлого столетия. Уже вовсю ощущалось
дыхание … нет, не весны, а XXII летних
Олимпийских игр 1980 года. До Олимпиады
нужно было ждать ещё не один год, но о
ней уже много говорилось по радио, по
телевизору, о её подготовке можно было
найти материалы в газетах и журналах.
Неудивительно,
что мальчишки и девчонки Союза Советских
Социалистических Республик в эти годы
особенно сильно заразились именно
олимпийскими видами спорта: они просто
рвались записаться в спортивные секции
и обещали родителям, что это плохо не
отразится на их успеваемости в школе.
Большинство мам и пап были не против.
Атмосфера ожидания чего-то праздничного
и интересного этому способствовала, а
новая песенка «Гиподинамия, что это
такое?» заставляла даже уже престарелых
бабушек и дедушек притоптывать в такт
исполнителей, хотя бы кончиками тапочек.

Одна
из наших сотрудниц, отдала свою дочку
лет одиннадцати — двенадцати «на рапиру»,
как она выразилась, имея в виду фехтование.
Прошёл, наверное, год, за который все
уже успели позабыть, чем и где занимается
её уже не совсем маленький ребёнок, как
и не помнили особо об увлечениях детей
других коллег по работе. Конечно, время
от времени сынки и дочки сослуживцев
служили темой для разговоров, особенно,
когда матери или отцы обретали с ними
такую проблему, что требовалось
отпроситься с работы или брать больничный
по уходу за ребёнком. Все более
незначительные случаи как-то не особенно
интересовали коллег, за исключением,
когда кто-то уж очень хотел поделиться
ими с окружающими. Вот так и получилось,
когда в какой-то обыкновенный день мама
юной фехтовальщицы пришла на работу
несколько взволнованной.

—
Ты, чего какая-то, вроде, озабоченная? —
спросила её одна напарница.
—
Ой, вы знаете, — ответила Катерина (имя
изменено), прямо обращаясь ко всем
присутствующим, — моя дочь вчера такое
отчудила, что и не знаю, как быть?!
—
Что именно? — заинтересовались некоторые
сослуживцы.
—
Я вчера вечером прихожу с работы домой,
заглянула в комнатёнку дочки, смотрю,
вроде бы уроки сидит, делает, а на спинке
её стула ремень висит. Думаю, что за
ремень и откуда? Пригляделась и поняла,
что это муженёк мой, когда после развода
уходил, в каком-то шкафу его забыл, или
оставил за ненадобностью. Зачем Аня
(имя изменено) его откуда-то вытащила —
непонятно? Спрашиваю её, а она отвечает
вопросом на вопрос …
—
Это как в анекдоте, что ли … — хотел, было
перебить её один наш балагур, но ему не
дали продолжить, возмущённо на него
зашикав.
Получив
внимательную к своей проблеме аудиторию,
рассказчица, помогая себе выражением
лица и руками, постаралась передать
этот, поставивший её в тупик, диалог:
—
Мама, ты меня любишь? — она меня спрашивает.
—
Конечно, люблю дочка! А в чём дело?

—
А ты хочешь, чтобы я побеждала на турнирах?
—
А почему я должна не хотеть? Старайся и
у тебя получится! — я тут даже успела
улыбнуться.
—
Не получится! — насупилась дочка.
—
Почему? Что случилось?
—
У меня спортивной злости нет, чтобы
побеждать, так тренер сказал, а ещё … —
дочка замялась, словно не зная, как
продолжить.
—
И что же ещё?
—
Ты меня не порешь совсем! А Вику дома
порют за всё подряд, она боли почти не
боится, привыкла, и её хоть не ремнём, а
рапирой бей — она всё равно не отступит,
не то что я! — тут уже слёзы полились, а
я остолбенела.
—
Так ты для порки, что ли ремень этот
достала? — сообразила я.
—
Это же папин ремень, правда?! Вот он бы
меня хоть за двойки иногда стегал! Ты
не хочешь … Я совсем никому не нужна! —
слёзы уже лились в два ручья.
—
Что за глупости ты говоришь?! Это тренер
тебе такое внушил? — я начала даже злиться
и на тренера, и на ушедшего мужа, и даже
на Аню, а точнее на её слова, об отце. Как
будто она его помнит! Маленькая ведь
совсем была!

—
И ты из-за этого разговора паришься? —
не выдержал наш балагур, — Всыпала бы ей
этим папашиным ремнём без лишних
разговоров, раз она сама попросила. А
то вот вы обе с ней сопли развели, а всего
и надо было просто ремня дать, и узнала
бы она, хотя бы приблизительно, что за
удовольствие от отца порку получить!
Ведь уверен, что не всыпала! Так?
В
знак поддержки его слов, многие закивали
головами. В то время такой метод воспитания
не особенно афишировался, но и особо
скрывать его причин не было — способ
был популярный и казался многим
эффективным.
—
Я, может, когда и всыпала бы, думаете,
поводов никогда не было для того, чтобы
её так наказать?! Было дело, да только я
её и просто шлёпнуть всегда боюсь, —
голос Аниной матери дрогнул.
—
Почему боитесь? — осторожно спросила
одна сотрудница.
—
Она, когда ей ещё трёх лет не было, большой
собаки на детской площадке испугалась,
та рычала на неё так, что Анечка заикаться
сильно начала. Никакие логопеды не
помогли.

—
Так она заика у вас? — округлила глаза
девушка из новеньких.
—
Нет, мне её вылечили, только не врачи.
—
А кто же? — с ещё большим удивлением
спросила девушка.
—
Ой, расскажите, пожалуйста! Кто вылечил?
— посыпались вопросы от других
присутствующих.

Катерине
пришлось рассказать, как почти три года
водила дочку по специалистам и всё без
толку. Но вот как-то одна случайная
знакомая порекомендовала ей свозить
дочку в одну деревеньку и дала адрес.

От Москвы пришлось ехать далековато:
долгий путь на электричке, потом от
платформы на автобусе, потом искать дом
целителей, старичка и старушки, которые,
как оказалось, жили не в самой деревне,
а на отшибе, близко к речке.

Встретили дедушка с бабушкой неожиданных
гостей радушно и несуетливо, выслушали
внимательно, задали несколько вопросов,
переглянулись между собой и пообещали
всё исправить так, словно бы ничего и
не было. Два условия только и поставили:
денег за поправку ребёнка им не предлагать,
хотя немного продуктов в знак благодарности
принять могут. А ещё нужно оставить
девочку на недельку у них, а маме ехать
к себе домой и вернуться к следующим
выходным.

Последнее
условие сначала показалось Катерине
невыполнимым. Как так оставить шестилетнего
ребёнка у людей совсем ей незнакомых,
хотя в деревне и успела услышать о них
только хорошее? Но все, же решилась,
почувствовав, что если не преодолеет
свои опасения и страхи за дочку, то так
и будет Аня заикаться всю жизнь, а её
уже и в школу записывать скоро.

Оставила
и не пожалела об этом!
Приехав
с гостинцами через шесть дней, она нашла
девочку довольной, улыбающейся, а самое
главное — в её радостном щебетанье, по
случаю возвращения матери,
никакого
заикания не слышалось.

—
Это как? Они гипнозом, что ли её лечили?
— перебили вопросом этот рассказ.
—
Не знаю, — ответила Катерина, — я и их
спрашивала, но они только оба улыбались
и говорили, что секретом таким владеют
ещё от родителей, но действует он только
на детей не очень больших, а потому у
подростков и у взрослых речь исправлять
не берутся — всему свой предел.
—
А дочка что-то рассказывала? —
поинтересовались сотрудники.
—
Ничего она такого особенного не помнит,
говорила только, что дедушка с бабушкой
очень добрые, постоянно с ней разговаривали
и не оставляли никогда одну. Говорила,
что ходила с бабушкой на полянки разные
и помогала ей цветочки срывать, те, на
которые бабушка указывала. Она ведь ещё
и травницей, как говорили, была! — пояснила
Катерина и продолжила, — вот только
дочка собак не любит и до сих пор их
опасается, а у меня свой страх остался:
боюсь, что она чего-то испугается и опять
заикаться начнёт! Теперь вам понятно,
почему я её даже слегка шлёпнуть боялась,
не то чтобы ремнём грозить?

—
Да, интересная какая история, такую даже
в журнале «Наука и жизнь» не прочитаешь!
— сделали заключение товарищи по работе
и занялись каждый своим делом.

        За
пару недель до начала Нового 1980-го года,
кто-то из сотрудников, пользуясь временем,
оставшимся от обеденного перерыва, стал
писать поздравления друзьям и
родственникам, потом вкладывать эти
открытки в конверты, надписывать на них
адреса и наклеивать на них новые
четырёхкопеечные почтовые марки с
изображением симпатичного олимпийского
мишки. Эти марки стали причиной опять
вспомнить о будущей Олимпиаде в частности
и спорте, как таковом, вообще.

—
А как твоя Аня, всё фехтует? — спросил я
Катерину, которая, играя спицами, вязала
то ли шапочку, то ли шарфик такой весёлой
расцветки, что сразу подумалось, что он
предназначался не ей самой, а её дочке.
—
Фехтует, — отвечала Катерина, — ей нравится.
—
А мы помним, как ты рассказывала об её
отсутствие спортивной злости, — засмеялся
кто-то из сослуживцев, — и как она тебя
просила её ремнём отстегать! Или, может,
ты её всё-таки отстегала потом, а?

Катерина
немного с грустинкой улыбнулась в ответ
и загадочна произнесла:
—
Не совсем, но почти.
—
А это как? Опять какая-то загадка из
разряда «Очевидное — невероятное».
Нет, ты уж расскажи нам, интересно же! —
пристали сослуживцы.
—
Уж и не знаю, могу ли рассказывать, ведь
это не мой секрет, а дочкин, — заколебалась
мама фехтовальщицы.
—
Вы же знаете, Катерина, мы чужим секретам
— могила! — нашёлся, что сказать неизменный
сослуживец-балагур, и рассказ продолжился
почти с того же самого места, с которого
прервался почти полтора года тому назад.

Чуть
повторив, уже ставшей старой, историю
с ремнём, извлечённого из залежей давно
ненужных вещей, Катерина рассказала,
как на следующий день тренировки подошла
и поговорила с тренером по фехтованию,
упомянув в общих чертах про проблему
боязни боли и спортивной злости, стараясь
понять, есть ли в словах дочери хоть
какая-то правда про позицию тренера или
это её надуманная фантазия.
Тренер
из не очень связной речи Катерины
довольно скоро выхватил главный вопрос
родительницы, который она ни как не
могла задать прямо и решительно.
—
Вы же у неё синяки видите не редко, не
так ли? — взял он быка за рога.
—
Ну, если только случайно, она, ведь у
меня не жалуется, — осторожно ответила
мать.
—
Что не жалуется уже хорошо, но я честно
скажу: она у вас слишком нежная для
нашего вида спорта. Она, я вижу, старается
технику оттачивать, Но атакует так,
словно ждёт, как у стоматолога, что ей
сейчас зуб начнут вырывать и это будет
ужасно больно. Нога ещё толком вперёд
не ушла, а её уже назад тянет. Ну, я
понимаю, вы ведь дочку одна воспитываете
и без особой строгости. Скажем так,
знаете, за битого двух небитых дают?!
—
Мне кажется, вы сейчас Вику, её подругу,
имели в виду, нет? — опять осторожно,
словно идя по льду, ответила Катерина.
—
А, ну, так вы в курсе, тогда скажу в
открытую. Действительно, у нас спорт
больный, так сказать, и те дети, которые
битые и родителями поротые, к боли более
привычные: у них и болевой порог повыше,
и есть готовность терпеть. В обычной
жизни это, может, и нехорошо — вот такое
настроение обречённости, как у гладиаторов.
Помните: «Идущие на смерть приветствуют
тебя!»? Но в поединках это часто необходимо
— себя не жалеть и соперника. Тем более
что умирать никому из них от этого не
требуется.
—
Она недавно ремень приготовила и
попросила меня её пороть, хоть за
что-нибудь.
—
Вы же должны понимать, что я таких
рекомендаций не даю, а исхожу из того,
что уже есть в жизни моих подопечных. Я
даже не уверен, что такой способ, ну,
воспитания что ли, ей поможет. Поэтому
вы с ней как-то сами решайте, стоит ли
ей заниматься фехтованием, может, лучше
танцами какими… Физическая подготовка
у неё есть, она не слабенькая, высокая,
руки достаточно длинные — всё при ней,
но характер такой … не совсем подходящий
для рапиристки.

—
И что же вы с дочкой решили тогда? —
послышался вопрос.
—
А я ничего решать не стала, сказала
только ей, что ремнём её пороть не буду,
к тому же, действительно, синяков ей и
без того хватает, только что-то они ей
не помогают преодолевать свою боязнь.
Она несколько дней была такой задумчивой,
что я думала: решается бросить свою
рапиру, да и пусть! Но она опять учудила.
Прихожу я как-то с работы, а у неё в
комнате на полу несколько длинных и
прямых прутьев лежат.

—
Ну, что на этот раз выдумала? Попу тебе
ими прикажешь полосовать или спину?
—
Мам, ты послушай, а потом можешь
насмехаться, если захочешь. Посмотри и
скажи: они похожи на рапиры или шпаги?
Ведь да? Почти такой же длины и прямые!
Они у стволов росли, от корней, как
побеги.
—
И что же?
—
Я, когда по аллеи проходила, их увидела
и вспомнила, как мы в пионерском лагере
в одну игру играли, знаешь такую —
«мушкетёры» называется?
—
Припоминаю. Это когда два круга чертят,
границы обозначают, а в центры кругов
спичечные коробки кладут и их надо
прутьями-шпагами за границы круга
стараться у противника выбить, так?
—
Да. А ты тоже играла в неё?

—
Доводилось немножко, — улыбнулась
Катерина.
—
И на договор тоже играла? — заинтересовалась
дочка.
—
Какой договор? — не поняла мать.
—
Ну, как какой? Вот в дурака на щелбаны
играют, а в «мушкетёрах» проигравших
по ногам прутом хлестали. Разве у вас
не так было? — чуть удивилась Аня.
—
А, ты про это? Да, так бывало иногда. Но
мне не нравились такие условия, пару
раз меня, помню, огрели по щиколотке,
больно было ужасно, потом уже больше на
такое не соглашалась.

—
Ага, и мне больно было, меня, как стеганули,
так я на одной ноге аж запрыгала и так
взвизгнула, что вожатый подбежал. Но
мы, конечно, ему сказали, что это случайно
прутом задели во время игры, а не после
неё.
—
Аня, но я всё-таки сейчас не понимаю,
зачем ты так много этих прутьев нарезала,
чуть ли, ни охапку?! В самом деле, играть
собралась? И с кем это, интересно знать?
Не со мной же?!
—
А вот как раз с тобой! — дочка чуть лукаво
посмотрела на мать и пояснила, — только
мы правила изменим, ладно?! Представь
себя, что ты мой противник, в руке у тебя
рапира — вот этот прут. Я хочу нанести
тебе укол, а ты хлещешь прутом, то есть
рапирой, как бы отбиваясь, то по руке,
то по бедру, например. Я терплю и не
убираю ни ногу, ни руку, мне больно, но
я терплю, ну, не знаю сколько, допустим
хотя бы до трёх-четырёх ударов.

Катерина
оторопела.
—
Даже не знаю… опять ты меня хочешь
заставить тебя бить?..
—
Да не бить, а отражать мой укол, ну, мам!
Ты права была: ремнём — это как-то не
по-спортивному, а так настоящая тренировка
на выносливость получится.

—
Что мне оставалась делать? Разве устоишь
против такого вопроса от дочери: «Мама,
ты меня любишь?», — вздохнула Катерина,
— пришлось начать эти странные тренировки.
Опираясь
в её рассказе на некоторые подробности
и детали, которые она вспоминала и
описывала несколько хаотично, что
нарушало последовательность в происходящих
сценах, и, добавив факты, о которых она
вспомнила позднее, но упустила вначале,
я постарался привести её рассказ в более
литературную форму. И не отвлекаться
на реплики и комментарии, которые
слышались от других участников разговора.

—
Давай, как в вальсе: на счёт «раз-два-три»,
пауза, счёт «раз-два-три, атака. Хорошо?
— предложила дочка, когда они выбрали
на следующий день время для занятия.
—
Это как? — не совсем поняла мать.
—
Это значит: я в свободной стойке, после
команды «Атака!» я делаю шаг вперёд с
выпадом руки с рапирой, а ты в это время
под счёт хлещешь своей рапирой, то есть
прутом, ну, по колену и выше, по лопаткам
… Понятно? Ах, да, укол иногда в корпус
делай, хорошо?!
-Зачем
тебе это и именно так? — хотела ясно
понять Катерина.
—
Ну, пойми, я боли боюсь и от этого торможу
немного. Вот делаю выпад, например, и
прямо-таки жду, что по мне чужой клинок
попадёт или я укол пропущу. Мне надо
научиться нормально боль переносить,
а главное, не отвлекаться на мысли о
ней. Поэтому стегай и коли как можно
сильнее, а я должна быстро выдвигаться
и застыть под ударами. Я замирать буду,
потому что я с тобой не приёмы разучивать
должна, а не дать себя запугать. Ведь
если привыкну, я всех порву, я способная,
но трусиха пока, — скорчила рожицу дочка.
—
Не знаю, Аня, — с нерешительностью в
голосе ответила мать, — как-то это, — она
запнулась на секунду, подбирая слово,
— «истязательно» получится.
—
Мама, ты должна мне помочь, я тебя прошу!
—
Может, ты Вику попросишь с тобой этим
заняться? — смалодушничала Катерина.
—
Я бы попросила, но Вика тоже бывает моим
противником, и тогда для неё это не будет
неожиданностью. Когда никто не будет
знать, что я сделала свой характер, я
тогда смогу войти в число призёров на
соревнованиях, а не сидеть постоянно
на скамейке запасных. Ты меня любишь?

—
Только маску надень, Аня, пожалуйста, я
ведь и по лицу могу случайно задеть! —
предусмотрительно велела мать.
Начальную
часть первой такой тренировки Аня
провела одетая в тонкое трико с длинными
рукавами. Она сама произнесла команду
«атака», быстро переступила, обозначенную
мелом черту-границу и, присев на неполный
шпагат, с согнутым в другой ноге коленом,
выбросила перед собой рапиру, ожидая
удара «противника».
Противник,
в лице родной матери, встав несколько
сбоку и немного в отдалении от вытянутой
в струну руки дочери, хлестнул атакующую,
как договорились, в темпе вальса: и раз
— по руке, и два — по спине, и три — туше
— кончик прута ткнулся в Анин бок.
—
Больно? — спрашивала Катерина.
—
Как-то не очень, отвечала дочка, — рапирой
получать даже скользящий удар куда
больнее! Погоди-ка! — чуть подумав, сказала
фехтовальщица и, отложив рапиру и сняв
маску с головы, стала стягивать с себя
чёрный тренировочный костюм. Следом за
ним на стул отправила ещё и топик.
—
Ты чего это разоблачаешься? — засмеялась
мать, — может, ещё и трусы теперь снимешь?
—
А могу и трусы!.. — дочка с демонстративным
вызовом, может быть от некоторого
смущения, дёрнула руками вниз, снимая
трусики, — вот теперь я совсем беззащитная;
будет больнее и боязней! — озвучила она
вслух свои мысли, беря в руки маску и
рапиру, — начали, мам! Атака!..

Легко
было сказать «сохранять позицию», когда
прут, особенно его кончик, жалит, как
рассерженная оса. Обходиться без
восклицаний «ой-ю-ёй! и непроизвольных
трений различных мест «приземлений»
хлёстких прутьев пока не получалось.
Улыбка
Катерины, возникшая при виде голой
долговязой фигурки дочки, как говорится,
«без порток, но в шляпе» совсем скоро
полностью пропала, когда она увидела,
как прут оставляет, постепенно багровеющие
следы на загорелой, после летних каникул,
коже дочери. Да и не так-то легко было
приноровиться стегать по определённым
дочкой местам. Самая доступная цель —
вытянутая рука, но ударять нужно только
кончиком прута, чтобы он жалил и не
ломался от излишнего изгибания. К тому
же, на тонкой руке очень быстро не
оставалось, как говорится, живого места,
что сдерживало Катерину стегать по ней
ещё и ещё раз. Спина — место для удара
болезненное, но нижняя половина спины
была прикрыта тыльной стороной левой руки
дочери (стандартная позиция фехтовальщиков);
полоснула Катерина, хоть и вполсилы, в
очередной раз по этой, несколько
наклонённой, спине своим оружием, а
конец его поразил пальцы, сжатые в
кулачок.

—
Уй! — не смолчала Аня и затрясла кистью.
По
пальцам попадать совсем не дело, поэтому
пришлось ограничиваться территорией
выпирающихся лопаток. Территория
небольшая и, получается, не очень удобная
для неприцельного удара.

Передняя
часть, выставленного вперёд бедра,
сверху была защищена рукой с рапирой —
поперёк ляжки навесом вниз не хлестнуть,
приходилось отрабатывать взмах боковой;
от такого оставались следы длинные,
хотя, наверняка, достаточно болезненные,
так как они припухали и начинали
наливаться цветом переспелой малины.
Эти
узоры заставили Катерину поморщиться.

Заметив
сквозь сетку маски выражение лица
матери, Аня, боясь, что та не согласится
больше продолжать эти занятия по
воспитанию силы воли, быстро затараторила:
—
Вот это уже лучше, чуть-чуть побольнее
уже, а то почти ничего не чувствовала.
Мама продолжай! Теперь ты тормозишь,
по-моему!
Катерина
хмыкнула, ещё раз критически посмотрела
на результаты своей работы совсем
женским взглядом и спросила дочь с
некоторой издевкой:
—
А в школу в длинной юбке завтра пойдёшь?
— в этой фразе она сделала акцент на
определении.

Надо
сказать, что мода мини юбок в пограничье
тех десятилетий, была в самом разгаре.
Даже пенсионерки не прикрывали подолом
платья ноги, хотя бы сантиметров
пятнадцать выше колена, что уж говорить
о школьницах, для которых появиться в
классе в «бабушкиной», как они называли,
форме было стыдно неимоверно. И хотя
времена пионерских галстуков и
комсомольских значков не прошли, то
школьная форма, особенно старшеклассниц,
в каком-то быстром рывке стала отвечать
требованиям максимального мини.
 Пионерки СССР. Неизвестный фотограф, изображение из картинок Интернета.

—
А почему? — не поняла причины материнского
сарказма юная фехтовальщица.
—
А ты думаешь, что через капрон полос на
твоих ляжках не будет видно? Или они
полностью сойдут завтра? — парировала
дочкин вопрос своим вопросом Катерина.
—
Вообще-то должны пройти, на мне даже
царапины быстро заживают, — неуверенно
ответила дочь, потерев ногу над самым
коленом, и, чуть подумав, приняла новое
решение, — тогда не стегай по ногам так
низко, а, давай, больше по спине и рукам,
они будут всё равно рукавами прикрыты.
А ещё, если хочешь, я побуду иногда
левшой, мне же не фехтовать, а сторона
тела в позиции уже будет другая?!
Она
переложила рапиру из правой руки в
левую, и, действительно, этим обновила
места приложения деревянного «клинка».

«Рукава
рукавами, — подумала Катерина, — а руки
тоже жалко!»
И
определила для себя более удобную
основную цель. Раз — укол, два — по
лопаточкам, три — пониже спины …

—
Мама, вообще-то это у нас считается не
самым уязвимым местом, — сделала замечание
дочка.
—
У вас там не самое уязвимое, а для меня
здесь самое удобное! — отмела все
возражения мать и, как договаривались,
смешала порядок мест поражений: раз —
чуть пониже не самого уязвимого места,
два — по не самому уязвимому, три —
щекочущее туше.

Примерно
так прошла неделя с тремя домашними
тренировками.

Рассасываться-то
следы от прутьев рассасывались, и мазь
от синяков помогала в этом, но не полностью
и не так быстро, как хотелось матери и
дочери — это была первая причина
недовольства Катерины; второй причиной
было то, что дочь всё-таки «тормозила».
Мать уже научилась определять время в
тех самых долях секунды, которые оказывают
решающее значение для фехтовальщиков.
Она поняла проблему Ани, когда видела,
что после трёх секунд, так называемого
«отдыха», который фактически состоял
из вдоха-выдоха и снова глубокого вдоха,
дочь с незначительным, но всё-таки
опозданием подставлялась под трёхкратно
жалящий гибкий и длинный прут. Тело
дочери инстинктивно сопротивлялось, и
шаг вперёд запаздывал.

«Так стоила ли овчинка выделки?» — думала
Катерина и уже откровенно «халтурила»,
как называла дочка эти слабосильные
постёгивания и укольчики в область
невидимого жилета.

Почувствовать
всё на своей шкуре — это выражение как
никакое другое подошло для Ани. Все
перепады в настроении матери, отмечались
ею чётко и верно. Наконец, в какой-то
день она не выдержала и решила как-то
задеть мать, потому что, когда что-то не
получается, то хочется найти помеху и
причину своей неудачи в чужих ошибках
и промахах.
—
Мама, так не пойдёт, похоже, что ты не
хочешь, чтобы я преодолела свои боязни,
тебе до меня и моей проблемы, я вижу,
совсем дела нет, да?! — повысила голос
Аня, — Ты машешь, как будто я муха, а ты
от меня отмахиваешься, разве нет?!

Её
слова, действительно, задели мать и
обидели.

«Может
это и к лучшему, что она сама на разговор
напросилась, надо заканчивать эти дикие
тренировки! — подумала Катерина, — и
решила: сейчас сама поймёшь, что вся эта
твоя придумка бесполезна, потому что
«рождённый ползать — летать не может!»
— мелькнуло у неё в голове крылатая
фраза.
—
Ах, мне дела нет, по твоему? Ладно!
Становись в стойку! Выпад! И раз!.. и
два!.. и три!… Ты выпрямляться начала
раньше времени! Возвращайся в стойку!
Катерина
неожиданно для себя обрела и начала
наращивать ту самую спортивную злость,
которой, по словам тренера, не хватало
Ане: она отсчитывала взмахи, секунды
дочкиного перерыва, и не могла замечать
на лице дочери, из-за надетой сетчатой
маски, как та округляет глаза: и от трудно
выносимой боли, и ещё от удивления, что
мать непривычно немилосердно тычет
концом прута и сечёт так, что приходилось
закусывать от боли нижнюю губу и изо
всех сил стискивать зубы, а дышала она
уже так, будто бежит кросс с преодолением
неимоверно трудных препятствий.

Катерина
не могла не знать, так как сама говорила
ещё ранее, что до десяти лет росла в
деревне, где нравы были простые, и со
«вкусом» вицы (так она называла прут),
была хорошо знакома: боль-то, когда
секут, не сразу проявляется, а только
секунды через две-три рождается, а пика
достигает ещё через следующие секунды
две-три. Не знать не могла, но забыть об
этом уже могла — сколько лет-то прошло,
ей ведь уже под сорок! Поэтому дочка
получив пару хлёстких ударов и выпрямившись
при паузе, вынуждена была выходить под
новые «раз-два-три» в самый пик мучительного
жжения в местах свежих образовавшихся
полос.
Катерина
потом говорила, что не было у неё никакой
злости, а только раздражение от слов
дочки и наличия правильного, как ей
тогда казалось, расчёта.

«Ничего, — думала она тогда, — немного
переборщу, но переломлю её упрямство.
А когда она от боли заревёт в три ручья,
а не заплакать и взрослая бы не смогла
от такого хлестанья по голому телу, то
сразу же потом и утешу, и внушу, что надо
закончить с этим фехтованием, а уж тем
более с этими «тренировками». Пусть
лучше сегодня получит много, зато не
надо будет уже её мучить совсем! — так
она думала и уже совершенно не сдерживала
свою руку. Но ко всё большому удивлению
Катерины, Аня не останавливалась, а
наоборот, плотно вошла в этот темп,
задаваемый счётом и посвистыванием
прута. Она , правда, сама, без предупреждения,
изображала то левшу, а то правшу. Всё-таки
сил, подставлять одни и те же сильно
нахлёстанные места, у неё не хватало,
но общая боль от этих смен рук и ног не
становилась слабее.
Катерина
тоже меняла позицию, становясь то слева,
то справа, чтобы было удобно хлестать
правой рукой, и так они обе, словно
танцевали: одна в неполную присядку
наступала, а другая, словно тореадор
перед быком, делала то шаг влево, то два
вправо, словно собиралась нанести своей
шпагой окончательный уже смертельный
удар: «Коса нашла на камень», и упрямство
матери ничего не могло сделать с
упрямством дочери. «Да должна же ты
поддаться!» — мелькала мысль в голове
матери. «Не отступлю!» — превозмогая
боль, твердила про себя дочь.

Почти
уже не контролируя свои силы, мать не
слабо кольнула дочь под нижнее ребро
под счёт «два». Но прут хрупнул, кончик
его надломился, а края облома процарапали
кожу до крови. Это и остановило экзекуцию,
потому что другого слова уже тут было
не подобрать.
Мать
опомнилась, тяжёлое дыхание дочери
отдалось в её ушах, потерявшая чувство
меры и времени, она сразу не смогла
определить сколько минут уже она стегает
и стегает по влажному от пота телу
дочери, которая не ойкала даже тогда,
когда прут, режущей болью и почти
мгновенно чернеющей полосой от забитой
под кожей кровью, обозначал сильный
«захлёст» на особо нежных местах.

—
Ой, Аня, прости меня, я дурная, что
наделала! Я сейчас йод принесу, погоди!
Катерина
помчалась в ванную комнату, схватила
пластмассовый ящичек со всякими
пузырьками, тюбиками и ватой, а когда
через полминуты вернулась, увидела, что
дочка стоит уже без маски, а по её
подбородку стекает струйкой кровь из
прикушенной губы. Катерина, причитая и
прося прощение, обрабатывала ей ранки,
а дочка ничего пока не могла сказать и
стояла без единой слезинки и совсем без
сил. Это ещё больше испугало Катерину.
«Почему она молчит? А вдруг опять что с
речью у неё?! Я сумасшедшая, я себе никогда
не прощу! — мысли суматошно мелькали,
перескакивая с одной детали на другую.
—
Тебе очень плохо, доченька? — со слезами
на глазах вопрошала мать дочку, — Ну,
почему ты сама не остановилась, и всё
переступала эту свою границу?
—
Да всё нормально, мам! — вдруг неожиданно
для Катерины прозвучал дочкин ответ, —
говорить только из-за губы больно,
слышишь, как я «быбыкаю»?
—
Анечка, дочка, прости, солнышко! Ну его
— это фехтование, стоит ли из-за него
себя калечить …
—
Мама, я же говорю, что всё нормально (у
Ани получалось произнести «говою» и
«номально») — это было как надо, спасибо!
Я так довольна, что сама не остановилась,
когда ты кричала: «Выпад! Выпад! Послезавтра
тренировка, я попробую на ней себя …

—
Попробуешь ты! — уже чуть успокоившись
и даже сделав слабую попытку улыбнуться,
перебила её Катерина, — ты бы в зеркало
на себя посмотрела! Вылитая зебра! С
тобой теперь месяца два в бане не
попаришься, показаться нельзя: кто
увидит, скажет, что я тебя истязаю, и
скажет правильно!
—
Мазью намажешь — всё пройдёт (получилось:
«мазю наажешь — всё поудёт) -опять боясь
натянуть кожу на губе, «пробыбыкала»
дочка.
Ну-ка
повернись к свету спиной! — велела мать
и поглядев на полосатые лопатки, на
сине-багровые припухшие рубцы на попе
и пониже её, опять ощутила тяжесть своей
вины перед дочкой, и чуть не плача
принялась легчайшими движениями
подрагивающих пальцев мазать ментоловой
мазью поражённые прутьями участки тела.


Прошёл
день, потом — другой, и настал вечер,
который показался для обеих одним из
самых счастливых.
—
У меня получилось, мамочка! — едва
переступив порог, Аня, обняла мать, — я
забыла!
—
Что ты, Анечка, забыла? — в недоумении
переспросила Катерина.
—
Я про боязнь свою забыла! Совсем! — ты
представляешь!? Я на дорожку вышла — на
меня атака, я её отбиваю, атакую; передо
мной клинок, а мне пофиг, — я атакую!
Правда два туше прямых пропустила, но
это пофиг, немного техники не хватило,
но я доработаю.
—
Аня как же я рада за тебя! Только можно
обойтись без этих «пофигов», а?
—
Да, мамочка, конечно, я хотела сказать
не пофиг, а «всё равно», — дочка продолжала
счастливо улыбаться, глядя в материнские
глаза.

В
день генеральной уборки, проходя мимо
длинного целлофанового пакета, в котором
ещё оставались лежать смоченные для
сохранения гибкости красноватые прутья,
Катерина спросила дочку:
—
Я думаю их можно отнести на помойку?
—
Конечно, ведь они мне больше не нужны!
— с гордостью в голосе ответила Аня.
—
Точно? — улыбнулась мать, — а, может, после
двойки какой пригодятся?
—
А я их ведь не боюсь, разве ты не поняла?!
—
Да уж поняла! — засмеялась мать, — это я
пошутила просто.
—
Хотя, погоди, — Аня взяла пакет, выбрала
из него тройку самых длинных и, по её
мнению, красивых прутьев, подошла к
напольной глиняной вазе с узким горлышком,
в котором прозябал какой-то выгоревший
от времени искусственный цветок; вынула
его, отбросив к оставшимся в пакете
прутьям, и опустила этот «букет» в нутро
вазы, — на память оставлю, они мне будут
напоминать, как я сумела сделать себе
спортивный характер.

        Можно
было бы и поставить точку в этом небольшом
рассказе, взятом из жизни советской
поры. Но тогда совсем ничего не будет
сказано об Олимпиаде-80, открытие которой
состоялось через полгода после того,
как прозвучал рассказ Катерины. Она
ведь тоже следила за соревнованиями, и
не одна, а вместе с дочкой. Понятно, что
билетов достать было трудно, и это
удавалось не всем. Вот и приходилось
наблюдать за играми по телевизору. Ну,
и, конечно, фехтование из всех видов
спорта вызывало у Ани и у её мамы особый
интерес. Поэтому они не пропустили одно
печальное событие:
На
Московской олимпиаде в схватке сборной
СССР и Польши, при атаке Адама Робака
советским рапиристом Владимиром
Лапицким, у поляка сломалась рапира, он
по инерции нанёс укол, который пришёлся
в спину, развернувшемуся сопернику.
Клинок без набалдашника пронзил туловище
так, что вышел из груди, пройдя в трёх
миллиметрах от сердца. Спортсмен выжил
каким-то чудом. Получил, кроме завоеванного
в командном зачёте серебра, ещё и золотую
медаль Олимпийских игр (на память), от
победивших тогда итальянцев, которые
приехали к нему в больницу.
Наверное
Катерина уже тогда вспомнила про
царапину, которую оставил на боку Ани
злополучный прут с обломившемся концом.
Наверное тогда Катерине опять захотелось,
чтобы Аня бросила заниматься фехтованием,
ради которого, дочь столько претерпела.

«Но
это же редчайший и единичный случай,
мама!» — наверное так могла парировать
аргументы матери дочка.

Так
получилось, что эта семья выпала из поля
моего зрения. Много позже я случайно
повстречался с Аней, проходя по какой-то
аллее. Молодая женщина гуляла с маленькой
девочкой, а рядом с ними, на поводке,
суетилась собачка какой-то миниатюрной
породы. Я не сразу и с трудом признал в
высокой красавице бывшую юную
фехтовальщицу, но зато она узнала меня.
Аня в вкратце рассказала, что её мать
вторично вышла замуж и уехала в Белоруссию
к мужу, инвалиду-чернобыльцу. Сама она
тоже замужем и вот растит дочку, которой
уже исполнилось три годика. У них всё
хорошо и в порядке.

Я
не мог не спросить, бросила ли Аня
фехтование и, если да, то как давно.
—
В восемьдесят втором году, я как закончила
сезон, кстати, довольно неплохо, у меня
были победы, так уже больше и не вернулась
на дорожку, — с заметным сожалением
ответила Аня.
Я
постеснялся спросить почему, но она
сама пояснила, что бросила фехтование
по настоятельному требованию мамы,
которая, после всех сначала безрезультатных
уговоров, привела безотказный аргумент:
«Если ты меня любишь!..».


А чуть позднее, в каком-то попавшимся
мне на глаза журнале, я прочитал очерк
о трагических случаях на фехтовальных
дорожках, и в числе одного из них, была
информация о гибели олимпийского
чемпиона Владимира Смирнова, который
получил смертельное ранение от сломанного
клинка немецкого олимпийского чемпиона
Маттиаса Бера. Произошло это 20 июля
1982 года!!!

Подобные
происшествия стали причиной разработок
костюмов из ткани «кевлар», масок из
сверхпрочного металла и практически
не ломающихся стальных клинков. Все эти
новинки были одобрены Международной
федерацией фехтования, но героини нашего
рассказа не могли знать, что будет в
будущем; материнское сердце болит
по-своему и часто не может терпеть, как
его ни закаляй.

Ноябрь
2018 г.
Note.
        Этот
рассказ-воспоминание написан мною почти
параллельно очерку «Старая недобрая
скакалка» и вполне мог служить в нём
ещё одним эпизодом, описывающим, так
называемую, изнанку спорта. Но этот
случай, тоже взятый из жизни, просто как
бы сам просился выделить его в
самостоятельный рассказ, так как включал
в себя эпизоды не только связанные со
спортом, но и далёкие от него.
https://www.chitalnya.ru/work/2420008/

и подумать не могла о том, как ей будет стыдно, если кто-то узнает о порке, а тем более — Катька. Но Лена считала, что подобные неприятные клятвы помогают ей мобилизоваться.

Света продолжала методично нашлепывать Ленкины ягодицы.

— Шлеп, шлеп, шлеп — будешь еще курить? Будешь? Шлеп, шлеп! Чтобы больше к сигаретам близко не подходила! Шлеп! Шлеп! Шлеп!

Лена, наверное никогда не испытывала такой дикой боли. Ее попка горела, а новые удары отдавали резкой болью.

— Оааайии, Ыыыыффф! Не буду, я больше не буду, мама, никогда не буду!

Света продолжала шлепать дочку. Теперь она нашлепывала то место, где ягодицы переходят в ноги.

— Ты у меня теперь сидеть долго не сможешь! Теперь тебе даже в голову не придет закурить.

Ленкина попа приобрела багровый цвет с явно наметившимися синяками. Лена уже не могла контролировать себя: мама порола ее, не переставая, не останавливаясь ни на секунду.

— Шлеп! Шлеп! Шлеп! Шлеп! Шлеп!

Лена почувствовала, как слезы покатились по щекам, но ничего не могла сделать. Она уже охрипла от крика.

— Хвааатит, Аййиии, О-о-о-оййй, прошу тебя, умоляю, — визжала она сквозь слезы.

— Хватит? Это ты мне будешь указывать? Здесь я говорю, когда хватит. Ну, ты у меня сейчас получишь!

У Светланы открылось второе дыхание, и она принялась наносить особенно болезненные удары по двум ягодицам одновременно. Ленка постоянно сжимала половинки перед каждым ударом, что еще больше увеличивало боль.

— Трах! Трах! Шлеп!

— Нееет, аааууу, яяяа не укааазываююю, бооольно..

Слова Лены становилось все сложнее разобрать сквозь слезы, катившиеся градом по щекам.

— Поплачь, поплачь — это полезно. Я из тебя выбью всю дурь. Ты у меня научишься отвечать за свои поступки.

Светлана наносила удар за ударом, и Лена потеряла всякую надежду, ее крики уже перешли в непрерывный плач.

— Ты у меня запомнишь. Шлеп! На всю жизнь. Шлеп! Это только начало. Шлеп! Теперь ты у меня будешь получать порку за каждую провинность. Шлеп! Шлеп! Это сделает из тебя. Шлеп! Приличную девушку. Шлеп! Совсем от рук отбилась. Трах! Трах! Трах!

— Я будууу хорошей девушкой, ай, ай, обещаааю!!! Не надо! Уйёёё!!! Света, наконец, остановилась и критически осмотрела результаты своей работы: на Ленкиной попе буквально места живого не было, она очень сильно контрастировала с ножками и спинкой, которые были девственно белыми.

— Твое наказание еще не закончено.

У Лены внутри все сжалось — неужели она продолжить ее шлепать. Она рыдала и умоляла Светлану:

— Мамочка, пожалуйста, я больше не выдержу.

— Вставай, — неожиданно сказала Света. — Одень трусы и встань в угол, лицом к стене.

Лена уже и думать не могла о том, чтобы спорить с мамой. Конечно, она понимала, что стоять …в углу в ее возрасте безумно стыдно и нелепо, но с другой стороны после порки она уже ничему не удивлялась. Лена стала натягивать трусики, которые болтались где-то в районе щиколоток в течение всей порки. Когда резинка соприкоснулась с напоротой попкой, Лена поморщилась от боли и тихонько вскрикнула. С трудом надев трусы, она дотронулась до •••

— Очнулась? Вот и ладненько, — глухо произнес один. — Как-то неинтересно с бревном развлекаться.

Оля была ошеломлена, не понимала, что происходит, кто эти люди. Крупная дрожь сотрясала ее тело. Руки, связанные уже скотчем, болели. Она языком толкала тряпку, но не могла от нее избавиться. Глаза наполнились слезами. Они потекли к вискам, девушка сразу захлюпала носом, и дышать стало еще труднее.

— Начинай. Вдруг кто увидит, — произнес глухой голос.

Неизвестный с синими глазами деловито положил руки на колени девушки. Поняв, что он хочет сделать, Оля замычала, замотала головой, задергала ногами и руками, стараясь попасть по обидчику. Происходящее походило на кошмар. Насильник, пыхтя, преодолевая сопротивление, раздвинул девушке бедра, но Оля снова сжала ноги.

— Держи сучку! Какого хрена стоишь?

Тяжелое мужское тело навалилось ей на грудь, придавило к земле. Оля боролась изо всех сил, но задыхалась, поэтому была слабой. Она чувствовала, как второй рвет колготки, срывает с нее трусики. И вдруг он остановился, замер, прислушиваясь к лесным звукам. Оля задержала дыхание: небольшая пауза всколыхнула в душе надежду, что насильник одумается.

Но зря. Что-то твердое стало вонзаться ей в плоть. Оля дергалась, но насильник не отступал. Он резко схватил ее за бедра и прижал их к животу. Сложенная практически пополам, Оля не могла даже пошевелиться. В такой позе он наконец проник внутрь, и дикая боль пронзила ее тело. Оля изогнулась в немом крике, но жесткие ладони крепко сжимали ее ноги.

Сколько продолжалась эта пытка, Оля не знала. Ей казалось, что в нее вбивают бревно, с каждым ударом все глубже и яростнее. Иногда инструмент насильника выскакивал наружу, Оля с всхлипом вздыхала, а потом он снова вонзался с удвоенной силой. Тело вздрагивало от каждого толчка, вибрировало и тряслось. Насильник над девушкой сопел, обливался потом, полукружиями расплывавшимся по маске. Сильный запах горячего мужского тела, смешанный со знакомым парфюмом, бил в нос, и инстинкт самосохранения заставлял Олю отворачиваться, часто дышать, чтобы избежать приступа рвоты, от которого она могла захлебнуться.

Напавший с каким-то злобным наслаждением выполнил свою работу и наконец затрясся, застонал. Оля почувствовала, что давление внутри живота исчезло вместе с остатками острой боли. Мужчина еще секунду полежал, тяжело дыша и приходя в себя, потом откатился на бок и встал. Оля со стоном опустила затекшие ноги, надеясь, что экзекуция закончилась, а она осталась жива. Она оперлась на локти и стала отползать в сторону.

Но опять ошиблась. Насильник схватил ее за ногу и притянул к себе, расцарапав нежную кожу о еловые иголки, ковром устилавшие землю.

— Теперь ты, — приказал он напарнику, застегивая джинсы. Тот нерешительно засопел и сделал шаг в сторону. Тогда первый толкнул его к девушке.

— Не могу, — сдавленно произнес второй и подался назад. — Страшно.

— А на кулак нарваться не боишься? Давай!

— У меня и желания нет, — отказывался второй.

Оля слушала их перепалку с ужасом и молила Бога, чтобы кто-нибудь догадался, где она, и пошел ее искать.

— А так будет? — одним рывком насильник перевернул девушку на живот, поставил ее на колени. Он с силой провел по внутренней стороне ее бедер ладонями, потер пальцами больное место — Оля снова затряслась от ужаса и страха, потом похлопал по обнаженным ягодицам.

— Давай! По-собачьи. Можешь и вторую дырку расковырять. Разрешаю. Не бойся. Так она в глаза смотреть не будет.

Оля задергалась, замычала, но сильные руки прижали ее к земле, чуть не придушив от усердия. В полуобморочном состоянии она почувствовала, как что-то вяло прикасается к коже ее бедер, потом наливается и поднимается выше. Второй насильник скользнул в разорванную плоть легко, почти не причинив боли, но Оле уже было все равно: она потеряла сознание от недостатка воздуха.

Второй раз она очнулась от неприятного ощущения: ей казалось, будто сотни маленьких существ бегают по телу, оставляя жгучую боль. Она открыла глаза: летнее солнце уже поднялось над горизонтом и мгновенно ослепило. Дышать стало легче. Оля подняла по-прежнему связанные руки — кляп исчез.

Жанры:

научная фантастика социальная фантастика альтернативная фантастика

Бесплатно

будущее человечества

ЛитРес: чтец

миры будущего

Москва

Самиздат

Книги из серии:

Вам понравится:

Описание:

Аудиокнига автора Xen Kras. 🕙: 17 мин. 18 сек. Чтец(ы) Олег Троицкий. Относится к жанрам: научная фантастика, социальная фантастика, альтернативная фантастика, будущее человечества, ЛитРес: чтец, миры будущего, Москва, Самиздат. Возрастное ограничение: 18+.

Вы можете в один клик скачать полную версию аудиокниги  «Никогда не поздно»  в mp3 в хорошем качестве и без регистрации. Или же, выбирая подходящий Вам вариант, слушать онлайн  «Никогда не поздно»  на нашем сайте. У нас огромный выбор и хороший рекомендательный сервис, и Вы легко сможете выбрать нужную аудиокнигу в соответствии со своими предпочтениями.

Если Вы ещё не определились с выбором, то советую посмотреть разделы «Рейтингов» и «Обзоров аудиокниг» нашего сайта, там вы сможете провести время с пользой и быстро выбрать книгу или серию книг, которые Вам обязательно понравятся.

Не забывайте оставлять отзывы и ставить оценки, они помогают сделать наш рекомендательный сервис ещё лучше.

Проснувшись от тихого стука в окно, я открыла глаза и увидела букет красивых ромашек.

— Андрюша, ты сумасшедший? Сейчас отца моего разбудишь! — прошептала я, улыбнувшись от счастья.

— Катюша, пойдём на речку, искупаемся. Вода сейчас чистая и теплая, как парное молоко, — тихо сказал Андрей.

— Ладно, жди меня на нашем месте, я скоро!

Быстренько одевшись, я выбежала из дома.

— Катерина, ты куда собралась с самого утра? — строго спросил мой отец.

— Пойду искупаюсь на речку, пока солнце сильно не палит.

— Только недолго! Дома работы много, а тебе лишь бы гулять! — сказал отец.

***
С Андреем, мы уже полгода встречались. Нам приходилось прятаться от людей, потому что мой отец был против того, чтобы я общалась с ним.

У нас в деревне, семью Андрея, считали пропащей. Его отец, уже 12 лет находился в колонии, а мать беспробудно пила. Поначалу я пыталась объяснить отцу, что Андрей не виновен в том, что у него такие родители. Ведь сам парень, был добрым и хорошим человеком.

Папа даже не стал меня слушать. Он считал, что я глупая и совсем не разбираюсь в людях.

— Я вижу, толку с тебя не будет. Ты такая же недалекая как и твоя мать. Ничего, я сам найду для тебя муж.

Мама молча терпела обиду, ведь она не смела перечить отцу.

— Дочка, не спорь с ним. Это бесполезно, только хуже будет, — говорила моя мать.

***
— Я не надолго, отец сказал, что у нас много работы, — произнесла я, обнимая любимого.

— Катя, давай сбежим отсюда. Ведь тебе никогда не позволят выйти замуж за меня.

— Андрюша, это плохая идея. Куда мы сбежим? У нас даже денег нет, как мы будем жить?

Оглянувшись назад, я вскрикнула от неожиданности и перепугу. Не далеко от нас стоял мой отец, и наблюдал за нами.

— Я так и знал! Быстро домой, больше ты не выйдешь со двора! — крикнул отец.

— Дядя Витя, почему вы так ненавидите меня? Ведь я ничего плохого не сделал вам! Мы любим друг друга и хотим быть вместе, — сказал Андрей.

— Андрей, ты и в правду считаешь, что моя семья может породниться с твоей? — засмеялся отец. — Найди себе ровню, а к моей дочери не смей подходить — иначе, сильно пожалеешь.

Дома у меня был скандал. Папа запретил мне выходить одной со двора, и сказал, что будет искать мне мужа. Мне не пришлось долго ждать его обещания, уже через неделю, он приказал мне готовится к встрече со сватами..

— Бедная моя девочка! Хоть бы у тебя была судьба получше моей, — плакала моя мать.

— Мама, кого он нашел мне? Ты видела моего жениха?

— Нет, дочка. Но отец сказал, что парень серьезный и богатый, живет в соседней деревне.

Увидев своего жениха, я чуть не лишилась чувств.
Он был старше меня лет на пятнадцать, лысый и с большим пузом. К тому же, как выяснилось позже, Владимир был вдовцом и воспитывал двоих сыновей.

Ночью, я плакала и не могла уснуть. Я была в отчаянии, и пожалела, что не сбежала с Андрюшей. На рассвете, я услышала, как кто-то тихонько постучал в моё окно. Я поняла, что это Андрей.

— Катюша, милая, ты плакала? Я видел, что к тебе сваты, приезжали. Катенька, я не смогу без тебя. Давай сбежим, я продал свой мотоцикл, деньги у нас будут на первое время, а потом я заработаю.

— Андрей, я согласна на всё! Ты прав, мы молодые и здоровые люди, устроимся как нибудь.

— Вот и отлично, я приду завтра в это же время. Ты собери необходимые вещи и жди меня, — сказал парень, и поцеловал меня.

Я очень обрадовалась и целый день находилась в, приподнятом настроении.

— Катерина, с чего это ты весёлая такая? — спросил отец с подозрением.

— А что же мне делать? Плакать все время? Мнк, надоело уже. Может, этот Владимир не такой и плохой, как мне показалось.

— Ладно, иди к себе! — скомандовал папа.

В ту ночь, я не спала. Дождавшись, когда в доме стихнет, я собрала немного вещей и стала ждать Андрея. Настало утро, а он так и не пришел. Сев на кровать, я горько заплакала. Неожиданно, распахнулась дверь, на пороге стоял мой отец.

— Не жди его, не придет больше твой Андрей! Собирайся, ты сегодня, переезжаешь к своему будущему мужу!

Через две недели, мы расписались с Владимиром. У меня не было свадьбы и красивого наряда, о котором я так мечтала. Мой муж, посчитал это ненужной растратой денег.

Долгие годы, я жила как рабыня. Сыновья моего мужа, открыто ненавидели меня, да и Владимир, относился ко мне как к прислуге. Я родила дочь, Олечку, и надеялась, что мой муж поменяет ко мне отношение, но чуда не произошло, он по прежнему обижал меня.

Я работала с утра до поздней ночи. Всё держалось на мне: огород, большое хозяйство, дом и кухня. Мой муж, не жалел меня и никогда не помогал. Через 15 лет, я стала вдовой. Мои пасынки, продолжали эксплуатировать меня и издевались над Ольгой.

Через полгода, я заболела и слегла на долго. Моим пасынкам это не понравилось.

— Катерина, ты чего лежишь днями? Думаешь, если отца нет, то можно не работать теперь? — спросил меня старший сын Владимира.

— Мишка, ты не видишь, что мама больная? Чего пристал к ней? — вступилась за меня дочь.

— Не вижу! Притворяется она! И вообще, проваливайте из нашего дома, достали вы нас уже! — кричал Миша.

— И уйдем! Вот поправится мама немного, и сразу уйдем от вас, — кричала Оля.

— У нас здесь не лазарет! Проваливайте прямо сейчас!

Еле поднявшись с кровати, мы с дочкой собрали свои нехитрые пожитки и ушли. Я еле передвигалась, но всё равно была рада, что избавилась от этого ярма. Отца моего уже не было, и дома нас встретила моя старенькая и больная мать.

— Правильно сделали, что ушли. Давно нужно было это сделать. Нечего вам батрачить на этих лодырей, — сказала моя мать.

— Мама, а как Андрей? У него наверное семья, дети?

— Не знаю, Катюша. Слышала, что он уехал на заработки лет 10 назад.

— Он тогда предал меня, мы ведь бежать с ним хотели…

— Нет, он не предавал тебя. Виктор подслушал ваш разговор, и не дал Андрею забрать тебя. Отец твой раскаялся на старости, он понял, что сломал тебе жизнь, хотел даже прощение попросить, да не успел, — заплакала мать.

Я сидела на крыльце родного дома и наслаждалась свободой.

— Здравствуй, Катюша!

Я вздрогнула, услышав знакомый голос. Оглянувшись, я увидела Андрея, он стоял у калитки с букетом ромашек.

— Андрюша, здравствуй! Ты совсем не изменился, только возмужал немного! — я улыбнулась, и подошла к любимому человеку.

— Проходи, я тебя чаем напою, — сказала я.

Всю ночь, мы сидели во дворе и разговаривали.

— Несправедливо жизнь обошлась с нами, очень жаль, что мы не смогли бежать тогда, — произнесла я. — Андрей, почему ты не женился? Ведь ты, красивый, видный мужчина.

— Катя, ты же знаешь, что я однолюб. Если честно, я знал, что ты рано или поздно вернешься. Вот и дождался, — улыбнулся мужчина.

— Да, только молодость нашу уже не вернуть…

— Катюша, о чём ты, говоришь? Тебе всего 33 года, я всего лишь на год старше тебя! Какие наши годы?! — Андрей улыбнулся и обнял меня.

— Теперь, ты выйдешь за меня замуж? Я времени не терял зря, и сейчас, завидный жених. Пока тебя не было, я построил для нас двухэтажный дом, и открыл небольшую пилораму.

— Выйду конечно! Кто же откажется от жениха с таким приданым? — засмеялась я.

Вскоре мы поженились с Андреем. В этот раз, у меня было красивое белое платье, нашу свадьбу, мы, отмечали с размахом, в ресторане.

Только сейчас, я, поняла, что значит быть любимой женщиной. Андрюша жалел меня и оберегал. Через два года, у нас родился сын. Я считаю, что заслужила своё счастье, пройдя много унижений и страданий.

Буду очень рада, если подпишитесь на мой канал!