Пороть никогда не поздно рассказы пикабу

Иллюстрация-коллаж
из снимков автора и изображений, взятых
из Интернета.

«Если
колют шпагой, болит в одной точке. Ужасная
боль! А после ударов сабли горит вся
спина. Это более приятная боль, что ли.
По крайней мере, привычная. Вот я всегда
удивлялся: как же шпажисты терпят такую
боль? А они не понимают, как можно
приспособиться к нашим ощущениям»
(Алексей Якименко, восьмикратный чемпион
мира)

      Каждый
раз, когда доводится видеть, как спортсмены
получают травмы, и они стараются стойко
переносить сильнейшую боль, пока к ним
не подоспеют медики, чтобы сделать
первичную анестезию, нет-нет да
вспоминается одна простая житейская
история, совсем почти не оригинальная,
хотя бы тем, что таких, похожих во
множестве, хоть сейчас можно разузнать,
если задаться такой целью. Но всё же,
она не забылась, потому что в ней немало
той самой психологии, без которой жизнь
человеческая была бы совсем не та, какой
мы привыкли её наблюдать.

Память
возвращает меня в Москву конца 70-х годов
прошлого столетия. Уже вовсю ощущалось
дыхание … нет, не весны, а XXII летних
Олимпийских игр 1980 года. До Олимпиады
нужно было ждать ещё не один год, но о
ней уже много говорилось по радио, по
телевизору, о её подготовке можно было
найти материалы в газетах и журналах.
Неудивительно,
что мальчишки и девчонки Союза Советских
Социалистических Республик в эти годы
особенно сильно заразились именно
олимпийскими видами спорта: они просто
рвались записаться в спортивные секции
и обещали родителям, что это плохо не
отразится на их успеваемости в школе.
Большинство мам и пап были не против.
Атмосфера ожидания чего-то праздничного
и интересного этому способствовала, а
новая песенка «Гиподинамия, что это
такое?» заставляла даже уже престарелых
бабушек и дедушек притоптывать в такт
исполнителей, хотя бы кончиками тапочек.

Одна
из наших сотрудниц, отдала свою дочку
лет одиннадцати — двенадцати «на рапиру»,
как она выразилась, имея в виду фехтование.
Прошёл, наверное, год, за который все
уже успели позабыть, чем и где занимается
её уже не совсем маленький ребёнок, как
и не помнили особо об увлечениях детей
других коллег по работе. Конечно, время
от времени сынки и дочки сослуживцев
служили темой для разговоров, особенно,
когда матери или отцы обретали с ними
такую проблему, что требовалось
отпроситься с работы или брать больничный
по уходу за ребёнком. Все более
незначительные случаи как-то не особенно
интересовали коллег, за исключением,
когда кто-то уж очень хотел поделиться
ими с окружающими. Вот так и получилось,
когда в какой-то обыкновенный день мама
юной фехтовальщицы пришла на работу
несколько взволнованной.

—
Ты, чего какая-то, вроде, озабоченная? —
спросила её одна напарница.
—
Ой, вы знаете, — ответила Катерина (имя
изменено), прямо обращаясь ко всем
присутствующим, — моя дочь вчера такое
отчудила, что и не знаю, как быть?!
—
Что именно? — заинтересовались некоторые
сослуживцы.
—
Я вчера вечером прихожу с работы домой,
заглянула в комнатёнку дочки, смотрю,
вроде бы уроки сидит, делает, а на спинке
её стула ремень висит. Думаю, что за
ремень и откуда? Пригляделась и поняла,
что это муженёк мой, когда после развода
уходил, в каком-то шкафу его забыл, или
оставил за ненадобностью. Зачем Аня
(имя изменено) его откуда-то вытащила —
непонятно? Спрашиваю её, а она отвечает
вопросом на вопрос …
—
Это как в анекдоте, что ли … — хотел, было
перебить её один наш балагур, но ему не
дали продолжить, возмущённо на него
зашикав.
Получив
внимательную к своей проблеме аудиторию,
рассказчица, помогая себе выражением
лица и руками, постаралась передать
этот, поставивший её в тупик, диалог:
—
Мама, ты меня любишь? — она меня спрашивает.
—
Конечно, люблю дочка! А в чём дело?

—
А ты хочешь, чтобы я побеждала на турнирах?
—
А почему я должна не хотеть? Старайся и
у тебя получится! — я тут даже успела
улыбнуться.
—
Не получится! — насупилась дочка.
—
Почему? Что случилось?
—
У меня спортивной злости нет, чтобы
побеждать, так тренер сказал, а ещё … —
дочка замялась, словно не зная, как
продолжить.
—
И что же ещё?
—
Ты меня не порешь совсем! А Вику дома
порют за всё подряд, она боли почти не
боится, привыкла, и её хоть не ремнём, а
рапирой бей — она всё равно не отступит,
не то что я! — тут уже слёзы полились, а
я остолбенела.
—
Так ты для порки, что ли ремень этот
достала? — сообразила я.
—
Это же папин ремень, правда?! Вот он бы
меня хоть за двойки иногда стегал! Ты
не хочешь … Я совсем никому не нужна! —
слёзы уже лились в два ручья.
—
Что за глупости ты говоришь?! Это тренер
тебе такое внушил? — я начала даже злиться
и на тренера, и на ушедшего мужа, и даже
на Аню, а точнее на её слова, об отце. Как
будто она его помнит! Маленькая ведь
совсем была!

—
И ты из-за этого разговора паришься? —
не выдержал наш балагур, — Всыпала бы ей
этим папашиным ремнём без лишних
разговоров, раз она сама попросила. А
то вот вы обе с ней сопли развели, а всего
и надо было просто ремня дать, и узнала
бы она, хотя бы приблизительно, что за
удовольствие от отца порку получить!
Ведь уверен, что не всыпала! Так?
В
знак поддержки его слов, многие закивали
головами. В то время такой метод воспитания
не особенно афишировался, но и особо
скрывать его причин не было — способ
был популярный и казался многим
эффективным.
—
Я, может, когда и всыпала бы, думаете,
поводов никогда не было для того, чтобы
её так наказать?! Было дело, да только я
её и просто шлёпнуть всегда боюсь, —
голос Аниной матери дрогнул.
—
Почему боитесь? — осторожно спросила
одна сотрудница.
—
Она, когда ей ещё трёх лет не было, большой
собаки на детской площадке испугалась,
та рычала на неё так, что Анечка заикаться
сильно начала. Никакие логопеды не
помогли.

—
Так она заика у вас? — округлила глаза
девушка из новеньких.
—
Нет, мне её вылечили, только не врачи.
—
А кто же? — с ещё большим удивлением
спросила девушка.
—
Ой, расскажите, пожалуйста! Кто вылечил?
— посыпались вопросы от других
присутствующих.

Катерине
пришлось рассказать, как почти три года
водила дочку по специалистам и всё без
толку. Но вот как-то одна случайная
знакомая порекомендовала ей свозить
дочку в одну деревеньку и дала адрес.

От Москвы пришлось ехать далековато:
долгий путь на электричке, потом от
платформы на автобусе, потом искать дом
целителей, старичка и старушки, которые,
как оказалось, жили не в самой деревне,
а на отшибе, близко к речке.

Встретили дедушка с бабушкой неожиданных
гостей радушно и несуетливо, выслушали
внимательно, задали несколько вопросов,
переглянулись между собой и пообещали
всё исправить так, словно бы ничего и
не было. Два условия только и поставили:
денег за поправку ребёнка им не предлагать,
хотя немного продуктов в знак благодарности
принять могут. А ещё нужно оставить
девочку на недельку у них, а маме ехать
к себе домой и вернуться к следующим
выходным.

Последнее
условие сначала показалось Катерине
невыполнимым. Как так оставить шестилетнего
ребёнка у людей совсем ей незнакомых,
хотя в деревне и успела услышать о них
только хорошее? Но все, же решилась,
почувствовав, что если не преодолеет
свои опасения и страхи за дочку, то так
и будет Аня заикаться всю жизнь, а её
уже и в школу записывать скоро.

Оставила
и не пожалела об этом!
Приехав
с гостинцами через шесть дней, она нашла
девочку довольной, улыбающейся, а самое
главное — в её радостном щебетанье, по
случаю возвращения матери,
никакого
заикания не слышалось.

—
Это как? Они гипнозом, что ли её лечили?
— перебили вопросом этот рассказ.
—
Не знаю, — ответила Катерина, — я и их
спрашивала, но они только оба улыбались
и говорили, что секретом таким владеют
ещё от родителей, но действует он только
на детей не очень больших, а потому у
подростков и у взрослых речь исправлять
не берутся — всему свой предел.
—
А дочка что-то рассказывала? —
поинтересовались сотрудники.
—
Ничего она такого особенного не помнит,
говорила только, что дедушка с бабушкой
очень добрые, постоянно с ней разговаривали
и не оставляли никогда одну. Говорила,
что ходила с бабушкой на полянки разные
и помогала ей цветочки срывать, те, на
которые бабушка указывала. Она ведь ещё
и травницей, как говорили, была! — пояснила
Катерина и продолжила, — вот только
дочка собак не любит и до сих пор их
опасается, а у меня свой страх остался:
боюсь, что она чего-то испугается и опять
заикаться начнёт! Теперь вам понятно,
почему я её даже слегка шлёпнуть боялась,
не то чтобы ремнём грозить?

—
Да, интересная какая история, такую даже
в журнале «Наука и жизнь» не прочитаешь!
— сделали заключение товарищи по работе
и занялись каждый своим делом.

        За
пару недель до начала Нового 1980-го года,
кто-то из сотрудников, пользуясь временем,
оставшимся от обеденного перерыва, стал
писать поздравления друзьям и
родственникам, потом вкладывать эти
открытки в конверты, надписывать на них
адреса и наклеивать на них новые
четырёхкопеечные почтовые марки с
изображением симпатичного олимпийского
мишки. Эти марки стали причиной опять
вспомнить о будущей Олимпиаде в частности
и спорте, как таковом, вообще.

—
А как твоя Аня, всё фехтует? — спросил я
Катерину, которая, играя спицами, вязала
то ли шапочку, то ли шарфик такой весёлой
расцветки, что сразу подумалось, что он
предназначался не ей самой, а её дочке.
—
Фехтует, — отвечала Катерина, — ей нравится.
—
А мы помним, как ты рассказывала об её
отсутствие спортивной злости, — засмеялся
кто-то из сослуживцев, — и как она тебя
просила её ремнём отстегать! Или, может,
ты её всё-таки отстегала потом, а?

Катерина
немного с грустинкой улыбнулась в ответ
и загадочна произнесла:
—
Не совсем, но почти.
—
А это как? Опять какая-то загадка из
разряда «Очевидное — невероятное».
Нет, ты уж расскажи нам, интересно же! —
пристали сослуживцы.
—
Уж и не знаю, могу ли рассказывать, ведь
это не мой секрет, а дочкин, — заколебалась
мама фехтовальщицы.
—
Вы же знаете, Катерина, мы чужим секретам
— могила! — нашёлся, что сказать неизменный
сослуживец-балагур, и рассказ продолжился
почти с того же самого места, с которого
прервался почти полтора года тому назад.

Чуть
повторив, уже ставшей старой, историю
с ремнём, извлечённого из залежей давно
ненужных вещей, Катерина рассказала,
как на следующий день тренировки подошла
и поговорила с тренером по фехтованию,
упомянув в общих чертах про проблему
боязни боли и спортивной злости, стараясь
понять, есть ли в словах дочери хоть
какая-то правда про позицию тренера или
это её надуманная фантазия.
Тренер
из не очень связной речи Катерины
довольно скоро выхватил главный вопрос
родительницы, который она ни как не
могла задать прямо и решительно.
—
Вы же у неё синяки видите не редко, не
так ли? — взял он быка за рога.
—
Ну, если только случайно, она, ведь у
меня не жалуется, — осторожно ответила
мать.
—
Что не жалуется уже хорошо, но я честно
скажу: она у вас слишком нежная для
нашего вида спорта. Она, я вижу, старается
технику оттачивать, Но атакует так,
словно ждёт, как у стоматолога, что ей
сейчас зуб начнут вырывать и это будет
ужасно больно. Нога ещё толком вперёд
не ушла, а её уже назад тянет. Ну, я
понимаю, вы ведь дочку одна воспитываете
и без особой строгости. Скажем так,
знаете, за битого двух небитых дают?!
—
Мне кажется, вы сейчас Вику, её подругу,
имели в виду, нет? — опять осторожно,
словно идя по льду, ответила Катерина.
—
А, ну, так вы в курсе, тогда скажу в
открытую. Действительно, у нас спорт
больный, так сказать, и те дети, которые
битые и родителями поротые, к боли более
привычные: у них и болевой порог повыше,
и есть готовность терпеть. В обычной
жизни это, может, и нехорошо — вот такое
настроение обречённости, как у гладиаторов.
Помните: «Идущие на смерть приветствуют
тебя!»? Но в поединках это часто необходимо
— себя не жалеть и соперника. Тем более
что умирать никому из них от этого не
требуется.
—
Она недавно ремень приготовила и
попросила меня её пороть, хоть за
что-нибудь.
—
Вы же должны понимать, что я таких
рекомендаций не даю, а исхожу из того,
что уже есть в жизни моих подопечных. Я
даже не уверен, что такой способ, ну,
воспитания что ли, ей поможет. Поэтому
вы с ней как-то сами решайте, стоит ли
ей заниматься фехтованием, может, лучше
танцами какими… Физическая подготовка
у неё есть, она не слабенькая, высокая,
руки достаточно длинные — всё при ней,
но характер такой … не совсем подходящий
для рапиристки.

—
И что же вы с дочкой решили тогда? —
послышался вопрос.
—
А я ничего решать не стала, сказала
только ей, что ремнём её пороть не буду,
к тому же, действительно, синяков ей и
без того хватает, только что-то они ей
не помогают преодолевать свою боязнь.
Она несколько дней была такой задумчивой,
что я думала: решается бросить свою
рапиру, да и пусть! Но она опять учудила.
Прихожу я как-то с работы, а у неё в
комнате на полу несколько длинных и
прямых прутьев лежат.

—
Ну, что на этот раз выдумала? Попу тебе
ими прикажешь полосовать или спину?
—
Мам, ты послушай, а потом можешь
насмехаться, если захочешь. Посмотри и
скажи: они похожи на рапиры или шпаги?
Ведь да? Почти такой же длины и прямые!
Они у стволов росли, от корней, как
побеги.
—
И что же?
—
Я, когда по аллеи проходила, их увидела
и вспомнила, как мы в пионерском лагере
в одну игру играли, знаешь такую —
«мушкетёры» называется?
—
Припоминаю. Это когда два круга чертят,
границы обозначают, а в центры кругов
спичечные коробки кладут и их надо
прутьями-шпагами за границы круга
стараться у противника выбить, так?
—
Да. А ты тоже играла в неё?

—
Доводилось немножко, — улыбнулась
Катерина.
—
И на договор тоже играла? — заинтересовалась
дочка.
—
Какой договор? — не поняла мать.
—
Ну, как какой? Вот в дурака на щелбаны
играют, а в «мушкетёрах» проигравших
по ногам прутом хлестали. Разве у вас
не так было? — чуть удивилась Аня.
—
А, ты про это? Да, так бывало иногда. Но
мне не нравились такие условия, пару
раз меня, помню, огрели по щиколотке,
больно было ужасно, потом уже больше на
такое не соглашалась.

—
Ага, и мне больно было, меня, как стеганули,
так я на одной ноге аж запрыгала и так
взвизгнула, что вожатый подбежал. Но
мы, конечно, ему сказали, что это случайно
прутом задели во время игры, а не после
неё.
—
Аня, но я всё-таки сейчас не понимаю,
зачем ты так много этих прутьев нарезала,
чуть ли, ни охапку?! В самом деле, играть
собралась? И с кем это, интересно знать?
Не со мной же?!
—
А вот как раз с тобой! — дочка чуть лукаво
посмотрела на мать и пояснила, — только
мы правила изменим, ладно?! Представь
себя, что ты мой противник, в руке у тебя
рапира — вот этот прут. Я хочу нанести
тебе укол, а ты хлещешь прутом, то есть
рапирой, как бы отбиваясь, то по руке,
то по бедру, например. Я терплю и не
убираю ни ногу, ни руку, мне больно, но
я терплю, ну, не знаю сколько, допустим
хотя бы до трёх-четырёх ударов.

Катерина
оторопела.
—
Даже не знаю… опять ты меня хочешь
заставить тебя бить?..
—
Да не бить, а отражать мой укол, ну, мам!
Ты права была: ремнём — это как-то не
по-спортивному, а так настоящая тренировка
на выносливость получится.

—
Что мне оставалась делать? Разве устоишь
против такого вопроса от дочери: «Мама,
ты меня любишь?», — вздохнула Катерина,
— пришлось начать эти странные тренировки.
Опираясь
в её рассказе на некоторые подробности
и детали, которые она вспоминала и
описывала несколько хаотично, что
нарушало последовательность в происходящих
сценах, и, добавив факты, о которых она
вспомнила позднее, но упустила вначале,
я постарался привести её рассказ в более
литературную форму. И не отвлекаться
на реплики и комментарии, которые
слышались от других участников разговора.

—
Давай, как в вальсе: на счёт «раз-два-три»,
пауза, счёт «раз-два-три, атака. Хорошо?
— предложила дочка, когда они выбрали
на следующий день время для занятия.
—
Это как? — не совсем поняла мать.
—
Это значит: я в свободной стойке, после
команды «Атака!» я делаю шаг вперёд с
выпадом руки с рапирой, а ты в это время
под счёт хлещешь своей рапирой, то есть
прутом, ну, по колену и выше, по лопаткам
… Понятно? Ах, да, укол иногда в корпус
делай, хорошо?!
-Зачем
тебе это и именно так? — хотела ясно
понять Катерина.
—
Ну, пойми, я боли боюсь и от этого торможу
немного. Вот делаю выпад, например, и
прямо-таки жду, что по мне чужой клинок
попадёт или я укол пропущу. Мне надо
научиться нормально боль переносить,
а главное, не отвлекаться на мысли о
ней. Поэтому стегай и коли как можно
сильнее, а я должна быстро выдвигаться
и застыть под ударами. Я замирать буду,
потому что я с тобой не приёмы разучивать
должна, а не дать себя запугать. Ведь
если привыкну, я всех порву, я способная,
но трусиха пока, — скорчила рожицу дочка.
—
Не знаю, Аня, — с нерешительностью в
голосе ответила мать, — как-то это, — она
запнулась на секунду, подбирая слово,
— «истязательно» получится.
—
Мама, ты должна мне помочь, я тебя прошу!
—
Может, ты Вику попросишь с тобой этим
заняться? — смалодушничала Катерина.
—
Я бы попросила, но Вика тоже бывает моим
противником, и тогда для неё это не будет
неожиданностью. Когда никто не будет
знать, что я сделала свой характер, я
тогда смогу войти в число призёров на
соревнованиях, а не сидеть постоянно
на скамейке запасных. Ты меня любишь?

—
Только маску надень, Аня, пожалуйста, я
ведь и по лицу могу случайно задеть! —
предусмотрительно велела мать.
Начальную
часть первой такой тренировки Аня
провела одетая в тонкое трико с длинными
рукавами. Она сама произнесла команду
«атака», быстро переступила, обозначенную
мелом черту-границу и, присев на неполный
шпагат, с согнутым в другой ноге коленом,
выбросила перед собой рапиру, ожидая
удара «противника».
Противник,
в лице родной матери, встав несколько
сбоку и немного в отдалении от вытянутой
в струну руки дочери, хлестнул атакующую,
как договорились, в темпе вальса: и раз
— по руке, и два — по спине, и три — туше
— кончик прута ткнулся в Анин бок.
—
Больно? — спрашивала Катерина.
—
Как-то не очень, отвечала дочка, — рапирой
получать даже скользящий удар куда
больнее! Погоди-ка! — чуть подумав, сказала
фехтовальщица и, отложив рапиру и сняв
маску с головы, стала стягивать с себя
чёрный тренировочный костюм. Следом за
ним на стул отправила ещё и топик.
—
Ты чего это разоблачаешься? — засмеялась
мать, — может, ещё и трусы теперь снимешь?
—
А могу и трусы!.. — дочка с демонстративным
вызовом, может быть от некоторого
смущения, дёрнула руками вниз, снимая
трусики, — вот теперь я совсем беззащитная;
будет больнее и боязней! — озвучила она
вслух свои мысли, беря в руки маску и
рапиру, — начали, мам! Атака!..

Легко
было сказать «сохранять позицию», когда
прут, особенно его кончик, жалит, как
рассерженная оса. Обходиться без
восклицаний «ой-ю-ёй! и непроизвольных
трений различных мест «приземлений»
хлёстких прутьев пока не получалось.
Улыбка
Катерины, возникшая при виде голой
долговязой фигурки дочки, как говорится,
«без порток, но в шляпе» совсем скоро
полностью пропала, когда она увидела,
как прут оставляет, постепенно багровеющие
следы на загорелой, после летних каникул,
коже дочери. Да и не так-то легко было
приноровиться стегать по определённым
дочкой местам. Самая доступная цель —
вытянутая рука, но ударять нужно только
кончиком прута, чтобы он жалил и не
ломался от излишнего изгибания. К тому
же, на тонкой руке очень быстро не
оставалось, как говорится, живого места,
что сдерживало Катерину стегать по ней
ещё и ещё раз. Спина — место для удара
болезненное, но нижняя половина спины
была прикрыта тыльной стороной левой руки
дочери (стандартная позиция фехтовальщиков);
полоснула Катерина, хоть и вполсилы, в
очередной раз по этой, несколько
наклонённой, спине своим оружием, а
конец его поразил пальцы, сжатые в
кулачок.

—
Уй! — не смолчала Аня и затрясла кистью.
По
пальцам попадать совсем не дело, поэтому
пришлось ограничиваться территорией
выпирающихся лопаток. Территория
небольшая и, получается, не очень удобная
для неприцельного удара.

Передняя
часть, выставленного вперёд бедра,
сверху была защищена рукой с рапирой —
поперёк ляжки навесом вниз не хлестнуть,
приходилось отрабатывать взмах боковой;
от такого оставались следы длинные,
хотя, наверняка, достаточно болезненные,
так как они припухали и начинали
наливаться цветом переспелой малины.
Эти
узоры заставили Катерину поморщиться.

Заметив
сквозь сетку маски выражение лица
матери, Аня, боясь, что та не согласится
больше продолжать эти занятия по
воспитанию силы воли, быстро затараторила:
—
Вот это уже лучше, чуть-чуть побольнее
уже, а то почти ничего не чувствовала.
Мама продолжай! Теперь ты тормозишь,
по-моему!
Катерина
хмыкнула, ещё раз критически посмотрела
на результаты своей работы совсем
женским взглядом и спросила дочь с
некоторой издевкой:
—
А в школу в длинной юбке завтра пойдёшь?
— в этой фразе она сделала акцент на
определении.

Надо
сказать, что мода мини юбок в пограничье
тех десятилетий, была в самом разгаре.
Даже пенсионерки не прикрывали подолом
платья ноги, хотя бы сантиметров
пятнадцать выше колена, что уж говорить
о школьницах, для которых появиться в
классе в «бабушкиной», как они называли,
форме было стыдно неимоверно. И хотя
времена пионерских галстуков и
комсомольских значков не прошли, то
школьная форма, особенно старшеклассниц,
в каком-то быстром рывке стала отвечать
требованиям максимального мини.
 Пионерки СССР. Неизвестный фотограф, изображение из картинок Интернета.

—
А почему? — не поняла причины материнского
сарказма юная фехтовальщица.
—
А ты думаешь, что через капрон полос на
твоих ляжках не будет видно? Или они
полностью сойдут завтра? — парировала
дочкин вопрос своим вопросом Катерина.
—
Вообще-то должны пройти, на мне даже
царапины быстро заживают, — неуверенно
ответила дочь, потерев ногу над самым
коленом, и, чуть подумав, приняла новое
решение, — тогда не стегай по ногам так
низко, а, давай, больше по спине и рукам,
они будут всё равно рукавами прикрыты.
А ещё, если хочешь, я побуду иногда
левшой, мне же не фехтовать, а сторона
тела в позиции уже будет другая?!
Она
переложила рапиру из правой руки в
левую, и, действительно, этим обновила
места приложения деревянного «клинка».

«Рукава
рукавами, — подумала Катерина, — а руки
тоже жалко!»
И
определила для себя более удобную
основную цель. Раз — укол, два — по
лопаточкам, три — пониже спины …

—
Мама, вообще-то это у нас считается не
самым уязвимым местом, — сделала замечание
дочка.
—
У вас там не самое уязвимое, а для меня
здесь самое удобное! — отмела все
возражения мать и, как договаривались,
смешала порядок мест поражений: раз —
чуть пониже не самого уязвимого места,
два — по не самому уязвимому, три —
щекочущее туше.

Примерно
так прошла неделя с тремя домашними
тренировками.

Рассасываться-то
следы от прутьев рассасывались, и мазь
от синяков помогала в этом, но не полностью
и не так быстро, как хотелось матери и
дочери — это была первая причина
недовольства Катерины; второй причиной
было то, что дочь всё-таки «тормозила».
Мать уже научилась определять время в
тех самых долях секунды, которые оказывают
решающее значение для фехтовальщиков.
Она поняла проблему Ани, когда видела,
что после трёх секунд, так называемого
«отдыха», который фактически состоял
из вдоха-выдоха и снова глубокого вдоха,
дочь с незначительным, но всё-таки
опозданием подставлялась под трёхкратно
жалящий гибкий и длинный прут. Тело
дочери инстинктивно сопротивлялось, и
шаг вперёд запаздывал.

«Так стоила ли овчинка выделки?» — думала
Катерина и уже откровенно «халтурила»,
как называла дочка эти слабосильные
постёгивания и укольчики в область
невидимого жилета.

Почувствовать
всё на своей шкуре — это выражение как
никакое другое подошло для Ани. Все
перепады в настроении матери, отмечались
ею чётко и верно. Наконец, в какой-то
день она не выдержала и решила как-то
задеть мать, потому что, когда что-то не
получается, то хочется найти помеху и
причину своей неудачи в чужих ошибках
и промахах.
—
Мама, так не пойдёт, похоже, что ты не
хочешь, чтобы я преодолела свои боязни,
тебе до меня и моей проблемы, я вижу,
совсем дела нет, да?! — повысила голос
Аня, — Ты машешь, как будто я муха, а ты
от меня отмахиваешься, разве нет?!

Её
слова, действительно, задели мать и
обидели.

«Может
это и к лучшему, что она сама на разговор
напросилась, надо заканчивать эти дикие
тренировки! — подумала Катерина, — и
решила: сейчас сама поймёшь, что вся эта
твоя придумка бесполезна, потому что
«рождённый ползать — летать не может!»
— мелькнуло у неё в голове крылатая
фраза.
—
Ах, мне дела нет, по твоему? Ладно!
Становись в стойку! Выпад! И раз!.. и
два!.. и три!… Ты выпрямляться начала
раньше времени! Возвращайся в стойку!
Катерина
неожиданно для себя обрела и начала
наращивать ту самую спортивную злость,
которой, по словам тренера, не хватало
Ане: она отсчитывала взмахи, секунды
дочкиного перерыва, и не могла замечать
на лице дочери, из-за надетой сетчатой
маски, как та округляет глаза: и от трудно
выносимой боли, и ещё от удивления, что
мать непривычно немилосердно тычет
концом прута и сечёт так, что приходилось
закусывать от боли нижнюю губу и изо
всех сил стискивать зубы, а дышала она
уже так, будто бежит кросс с преодолением
неимоверно трудных препятствий.

Катерина
не могла не знать, так как сама говорила
ещё ранее, что до десяти лет росла в
деревне, где нравы были простые, и со
«вкусом» вицы (так она называла прут),
была хорошо знакома: боль-то, когда
секут, не сразу проявляется, а только
секунды через две-три рождается, а пика
достигает ещё через следующие секунды
две-три. Не знать не могла, но забыть об
этом уже могла — сколько лет-то прошло,
ей ведь уже под сорок! Поэтому дочка
получив пару хлёстких ударов и выпрямившись
при паузе, вынуждена была выходить под
новые «раз-два-три» в самый пик мучительного
жжения в местах свежих образовавшихся
полос.
Катерина
потом говорила, что не было у неё никакой
злости, а только раздражение от слов
дочки и наличия правильного, как ей
тогда казалось, расчёта.

«Ничего, — думала она тогда, — немного
переборщу, но переломлю её упрямство.
А когда она от боли заревёт в три ручья,
а не заплакать и взрослая бы не смогла
от такого хлестанья по голому телу, то
сразу же потом и утешу, и внушу, что надо
закончить с этим фехтованием, а уж тем
более с этими «тренировками». Пусть
лучше сегодня получит много, зато не
надо будет уже её мучить совсем! — так
она думала и уже совершенно не сдерживала
свою руку. Но ко всё большому удивлению
Катерины, Аня не останавливалась, а
наоборот, плотно вошла в этот темп,
задаваемый счётом и посвистыванием
прута. Она , правда, сама, без предупреждения,
изображала то левшу, а то правшу. Всё-таки
сил, подставлять одни и те же сильно
нахлёстанные места, у неё не хватало,
но общая боль от этих смен рук и ног не
становилась слабее.
Катерина
тоже меняла позицию, становясь то слева,
то справа, чтобы было удобно хлестать
правой рукой, и так они обе, словно
танцевали: одна в неполную присядку
наступала, а другая, словно тореадор
перед быком, делала то шаг влево, то два
вправо, словно собиралась нанести своей
шпагой окончательный уже смертельный
удар: «Коса нашла на камень», и упрямство
матери ничего не могло сделать с
упрямством дочери. «Да должна же ты
поддаться!» — мелькала мысль в голове
матери. «Не отступлю!» — превозмогая
боль, твердила про себя дочь.

Почти
уже не контролируя свои силы, мать не
слабо кольнула дочь под нижнее ребро
под счёт «два». Но прут хрупнул, кончик
его надломился, а края облома процарапали
кожу до крови. Это и остановило экзекуцию,
потому что другого слова уже тут было
не подобрать.
Мать
опомнилась, тяжёлое дыхание дочери
отдалось в её ушах, потерявшая чувство
меры и времени, она сразу не смогла
определить сколько минут уже она стегает
и стегает по влажному от пота телу
дочери, которая не ойкала даже тогда,
когда прут, режущей болью и почти
мгновенно чернеющей полосой от забитой
под кожей кровью, обозначал сильный
«захлёст» на особо нежных местах.

—
Ой, Аня, прости меня, я дурная, что
наделала! Я сейчас йод принесу, погоди!
Катерина
помчалась в ванную комнату, схватила
пластмассовый ящичек со всякими
пузырьками, тюбиками и ватой, а когда
через полминуты вернулась, увидела, что
дочка стоит уже без маски, а по её
подбородку стекает струйкой кровь из
прикушенной губы. Катерина, причитая и
прося прощение, обрабатывала ей ранки,
а дочка ничего пока не могла сказать и
стояла без единой слезинки и совсем без
сил. Это ещё больше испугало Катерину.
«Почему она молчит? А вдруг опять что с
речью у неё?! Я сумасшедшая, я себе никогда
не прощу! — мысли суматошно мелькали,
перескакивая с одной детали на другую.
—
Тебе очень плохо, доченька? — со слезами
на глазах вопрошала мать дочку, — Ну,
почему ты сама не остановилась, и всё
переступала эту свою границу?
—
Да всё нормально, мам! — вдруг неожиданно
для Катерины прозвучал дочкин ответ, —
говорить только из-за губы больно,
слышишь, как я «быбыкаю»?
—
Анечка, дочка, прости, солнышко! Ну его
— это фехтование, стоит ли из-за него
себя калечить …
—
Мама, я же говорю, что всё нормально (у
Ани получалось произнести «говою» и
«номально») — это было как надо, спасибо!
Я так довольна, что сама не остановилась,
когда ты кричала: «Выпад! Выпад! Послезавтра
тренировка, я попробую на ней себя …

—
Попробуешь ты! — уже чуть успокоившись
и даже сделав слабую попытку улыбнуться,
перебила её Катерина, — ты бы в зеркало
на себя посмотрела! Вылитая зебра! С
тобой теперь месяца два в бане не
попаришься, показаться нельзя: кто
увидит, скажет, что я тебя истязаю, и
скажет правильно!
—
Мазью намажешь — всё пройдёт (получилось:
«мазю наажешь — всё поудёт) -опять боясь
натянуть кожу на губе, «пробыбыкала»
дочка.
Ну-ка
повернись к свету спиной! — велела мать
и поглядев на полосатые лопатки, на
сине-багровые припухшие рубцы на попе
и пониже её, опять ощутила тяжесть своей
вины перед дочкой, и чуть не плача
принялась легчайшими движениями
подрагивающих пальцев мазать ментоловой
мазью поражённые прутьями участки тела.


Прошёл
день, потом — другой, и настал вечер,
который показался для обеих одним из
самых счастливых.
—
У меня получилось, мамочка! — едва
переступив порог, Аня, обняла мать, — я
забыла!
—
Что ты, Анечка, забыла? — в недоумении
переспросила Катерина.
—
Я про боязнь свою забыла! Совсем! — ты
представляешь!? Я на дорожку вышла — на
меня атака, я её отбиваю, атакую; передо
мной клинок, а мне пофиг, — я атакую!
Правда два туше прямых пропустила, но
это пофиг, немного техники не хватило,
но я доработаю.
—
Аня как же я рада за тебя! Только можно
обойтись без этих «пофигов», а?
—
Да, мамочка, конечно, я хотела сказать
не пофиг, а «всё равно», — дочка продолжала
счастливо улыбаться, глядя в материнские
глаза.

В
день генеральной уборки, проходя мимо
длинного целлофанового пакета, в котором
ещё оставались лежать смоченные для
сохранения гибкости красноватые прутья,
Катерина спросила дочку:
—
Я думаю их можно отнести на помойку?
—
Конечно, ведь они мне больше не нужны!
— с гордостью в голосе ответила Аня.
—
Точно? — улыбнулась мать, — а, может, после
двойки какой пригодятся?
—
А я их ведь не боюсь, разве ты не поняла?!
—
Да уж поняла! — засмеялась мать, — это я
пошутила просто.
—
Хотя, погоди, — Аня взяла пакет, выбрала
из него тройку самых длинных и, по её
мнению, красивых прутьев, подошла к
напольной глиняной вазе с узким горлышком,
в котором прозябал какой-то выгоревший
от времени искусственный цветок; вынула
его, отбросив к оставшимся в пакете
прутьям, и опустила этот «букет» в нутро
вазы, — на память оставлю, они мне будут
напоминать, как я сумела сделать себе
спортивный характер.

        Можно
было бы и поставить точку в этом небольшом
рассказе, взятом из жизни советской
поры. Но тогда совсем ничего не будет
сказано об Олимпиаде-80, открытие которой
состоялось через полгода после того,
как прозвучал рассказ Катерины. Она
ведь тоже следила за соревнованиями, и
не одна, а вместе с дочкой. Понятно, что
билетов достать было трудно, и это
удавалось не всем. Вот и приходилось
наблюдать за играми по телевизору. Ну,
и, конечно, фехтование из всех видов
спорта вызывало у Ани и у её мамы особый
интерес. Поэтому они не пропустили одно
печальное событие:
На
Московской олимпиаде в схватке сборной
СССР и Польши, при атаке Адама Робака
советским рапиристом Владимиром
Лапицким, у поляка сломалась рапира, он
по инерции нанёс укол, который пришёлся
в спину, развернувшемуся сопернику.
Клинок без набалдашника пронзил туловище
так, что вышел из груди, пройдя в трёх
миллиметрах от сердца. Спортсмен выжил
каким-то чудом. Получил, кроме завоеванного
в командном зачёте серебра, ещё и золотую
медаль Олимпийских игр (на память), от
победивших тогда итальянцев, которые
приехали к нему в больницу.
Наверное
Катерина уже тогда вспомнила про
царапину, которую оставил на боку Ани
злополучный прут с обломившемся концом.
Наверное тогда Катерине опять захотелось,
чтобы Аня бросила заниматься фехтованием,
ради которого, дочь столько претерпела.

«Но
это же редчайший и единичный случай,
мама!» — наверное так могла парировать
аргументы матери дочка.

Так
получилось, что эта семья выпала из поля
моего зрения. Много позже я случайно
повстречался с Аней, проходя по какой-то
аллее. Молодая женщина гуляла с маленькой
девочкой, а рядом с ними, на поводке,
суетилась собачка какой-то миниатюрной
породы. Я не сразу и с трудом признал в
высокой красавице бывшую юную
фехтовальщицу, но зато она узнала меня.
Аня в вкратце рассказала, что её мать
вторично вышла замуж и уехала в Белоруссию
к мужу, инвалиду-чернобыльцу. Сама она
тоже замужем и вот растит дочку, которой
уже исполнилось три годика. У них всё
хорошо и в порядке.

Я
не мог не спросить, бросила ли Аня
фехтование и, если да, то как давно.
—
В восемьдесят втором году, я как закончила
сезон, кстати, довольно неплохо, у меня
были победы, так уже больше и не вернулась
на дорожку, — с заметным сожалением
ответила Аня.
Я
постеснялся спросить почему, но она
сама пояснила, что бросила фехтование
по настоятельному требованию мамы,
которая, после всех сначала безрезультатных
уговоров, привела безотказный аргумент:
«Если ты меня любишь!..».


А чуть позднее, в каком-то попавшимся
мне на глаза журнале, я прочитал очерк
о трагических случаях на фехтовальных
дорожках, и в числе одного из них, была
информация о гибели олимпийского
чемпиона Владимира Смирнова, который
получил смертельное ранение от сломанного
клинка немецкого олимпийского чемпиона
Маттиаса Бера. Произошло это 20 июля
1982 года!!!

Подобные
происшествия стали причиной разработок
костюмов из ткани «кевлар», масок из
сверхпрочного металла и практически
не ломающихся стальных клинков. Все эти
новинки были одобрены Международной
федерацией фехтования, но героини нашего
рассказа не могли знать, что будет в
будущем; материнское сердце болит
по-своему и часто не может терпеть, как
его ни закаляй.

Ноябрь
2018 г.
Note.
        Этот
рассказ-воспоминание написан мною почти
параллельно очерку «Старая недобрая
скакалка» и вполне мог служить в нём
ещё одним эпизодом, описывающим, так
называемую, изнанку спорта. Но этот
случай, тоже взятый из жизни, просто как
бы сам просился выделить его в
самостоятельный рассказ, так как включал
в себя эпизоды не только связанные со
спортом, но и далёкие от него.
https://www.chitalnya.ru/work/2420008/

Предисловие.
Тема порки меня интересовала с детства по двум причинам: самого наказывали и наказывали при мне. При этом порку всегда воспринимал как справедливый акт наказания, принуждения к исправлению.
В дальнейшем, с появлением интернет-сообществ по ТЕМЕ, появилась возможность общения по интересующему вопросу… и выражения своих мыслей, чувств… в тематическом сообществе на форумах выступал под ником Одессит.
Сначала писал воспоминания о своих наказаниях… Далее — рассказы по Теме.
Рассказы из серии «Репетитор» — своеобразное сочетание тематической спанк-литературы и эссе на тему «порка — воспитание в быту, в реале»
Репетитор-2 или заготовка розог.
Прошло не так много времени после прошлой порки Сергея, а его родители уже мне звонят: «Сергей опять разбаловался. Пьет пиво, ленится, пропускает занятия. Выпорите его как сидорову козу…» Эта информация меня рассердила. Ведь в прошлый раз высек не слабо. Ему мало? Ну что ж, парень… После новой порки сесть будет трудновато. Про пиво забудешь! Договорились, что пришлют Сергея ко мне завтра, в субботу для наказания. Пошел посмотреть, сколько прутьев у меня для основательного наказания ленивого ученика. Оказывается, что розог не так уж и много. Вдруг вспомнил, как заготавливал розги для себя. Бывало, что мама посылала меня самостоятельно нарезать прутья в парке. Но было и несколько раз, когда отправлялись туда вдвоем. До сих пор помню, как было стыдно стоять и держать в руках прутья, пока их нарезает мама. Любой, кто проходил в это время, прекрасно понимал, что прутья – это розги, а заготавливают их для меня. Краснел, бледнел. Такая моральная порка перед физической действовала очень хорошо. Вести себя плохо после публичной заготовки розог долго не было охоты. Решил, что устрою такое испытание Сергею. Наступила суббота. В 11.00 раздался звонок в дверь. Открываю. Стоит мальчишка, глаза уже на мокром месте, руки закрывают попу, лицо красное.
— Ну, заходи.
Сергей вошел, вернее, вполз, едва передвигая ноги, шаркая, как будто старается оттянуть страшное.
— Как поведение?
Всхлипывая, отвечает: Плохо, ленюсь…
— А еще?!
— Пиво пью, пропускаю занятия…
— И что делать с тобой?
— Пороть… — слезы уже не только в голосе, но и на щеках. — Только не сильно, пожалуйста…
— А родители твои просили, как сидорову козу. Шкуру тебе спустить!..
— Не надо шкуру… пожалуйста…
— Ну, об этом мы поговорим позже. А сейчас пойдем, заготовим тебе розги свежие, хлесткие!!!
Сергей застыл, даже всхлипы прекратил. Глаза как тарелки: А где их заготавливать?
Хотел сказать «в магазине», но шутки здесь неуместны.
— В парке, Сергей. Нарежем прутья и принесем их домой. Кстати, если ты будешь меня сердить своим хныканьем или непокорностью, прикажу нарвать крапиву и посажу на нее голым задом.
Мои грозные предостережения опять вызывают страх у мальчишки, лицо его вытягивается, губы дрожат. Жалко его? Да. Но такая жалость пользы не принесет. Сергей разбаловался, и требуется суровость, чтобы заставить его задуматься о своем поведении!!! Поэтому я не сбавляю строгий тон. Парень остолбенел. Похоже, что Сергей ожидал повторения простой порки, которую получил в прошлый раз. Посекут, пожурят и простят. Но программа действий, нарисованная мною, сулила новые неприятные впечатления. И это сбило спесь и наглость с мальчишки. Что ж, хорошо. Первый эффект достигнут: парень перестал чувствовать себя самоуверенным. Он увидел, что его ждет суровая дисциплина, а не сюсюканье! Чтобы вывести Сергея из оцепенения, я шлепаю его по попе.
— Ой, больно!
— Это еще не больно, вот розгами потом будет больно.
— Ну миленький!!!!
— А ну, замолчи, или с крапивой точно познакомишься.
Сергей полностью уничтожен. Всю дорогу до парка он бредет за мной, понурив голову. При виде кустов ивы он опять пытается хныкать, чтобы разжалобить меня. В ответ я сильно шлепаю его и добавляю громко:
— Кроме розог нарвешься на крапиву, на свою задницу!!!
Мимо проходит молодая девушка. На ее губах насмешливая улыбка. Ее реакция отрезвляет парня. Наверно он понимает теперь, что порка кроме боли может быть наполнена стыдом. Он замолкает и покорно, со страхом в глазах, держит в руках розги. Я специально выбираю розги потолще, в 3-5 мм, но гибкие и жесткие. На попе парня они оставят яркие и долгие воспоминания и следы. Сергей видимо это понимает, но страх перед крапивой удерживает его от попытки спорить или просить о снисхождении.
Я решил нарезать 20 толстых и 20 тонких прутьев, чтобы иметь запас воспитательных инструментов и возможность выбора: сечь Сергея одинарной розгой или пучком из 2-3 тонких прутьев. В зависимости от выбора розги разнится и сила удара и эффект в виде боли и следов. Сергей молча созерцает, как увеличивается количество прутьев, и в его глазах читается уже не страх, а почти суеверный ужас. Ведь он понимает, что эти гибкие прутики сыграют музыку боли на его голой попке, будут впиваться в его кожу. Такое ожидание боли само по себе действует как наказание. Парень наверняка уже мысленно дает зарок, что никогда и ни за что не будет себя плохо вести, что будет прилежно, без лени учиться. И так далее…
Наконец, я нарезал нужное количество прутьев, можно возвращаться домой. Сергей, пошли до-мой! Опять застыл, стоит весь красный от стыда и страха предстоящей суровой порки. Пришлось снова шлепнуть по попе, чтобы придать парню ускорение домой. Наверняка его мысли всю дорогу заняты только тем, что прохожие, которые видят в его руках розги, улыбаются ему насмешливо, прекрасно понимая, для чего он несет эти орудия боли. 20 минут, которые нам нужно пройти до дома, превращаются в 40 минут, поскольку Сергей едва передвигает ноги от страха, который парализует его волю. А может просто пытается любой силой отсрочить момент, когда эти страшные прутья вопьются в его голую попку…
Дома я сразу приказываю ему раздеться снизу и стать на колени. Следующие полчаса, пока я обрабатываю прутья и готовлю из них орудия воспитания, Сергей стоит на коленях, отсвечивая своими голыми ягодицами и членом, напрягшимся от страха и возбуждения. Пока Сергей стоит и думает о предстоящем болючем наказании, разбираю прутья на две части: тонкие, которые пойдут для пучков, и толстые для порки одиночной розгой. Волнующее занятие готовить розги. Для того, кто сам в свое время получал такими розгами по попе, это повод вернуться мысленно в детство, вспомнить свой страх при виде розог, свое волнение от их заготовки…
Первым делом я отмываю прутья от уличной пыли, ведь гигиена при наказании – не последнее дело. Затем обрезаю нижние части прутьев, если они сильно разлохматились, чтобы не занозить себе руки во время наказания. Далее также обрезаю слишком тонкие кончики розог, потому что они могут обломиться при порке и поцарапать попу мальчишки. Выравниваю прутья, чтобы те розги, которые бу-дут в пучке, были одинаковой длины. Наконец связываю 4 пучка по 3 прута в каждом. Я решил всыпать Сергею три порции розог: за пропуски занятий и лень – 40 розог; за пиво – 30 розог; за пререкания со мной во время заготовки розог и попытку избежать справедливой порки (злостное непослушание) – еще 30 розог. Порция, конечно, выходит внушительная. Поэтому, чтобы Сергей смог хотя бы двигаться, я решил всыпать часть ударов пучком, а часть – одинарным прутом. Пучки должны быть педагогическим разогревом. А затем уже настоящую боль добавит толстая одинарная розга. После такого угощения малому долго не захочется лениться и тратить время учебы на распитие пива.
Выношу воспитательные инструменты в комнату. При виде такого внушительного количества розог Сергей опять пытается хныкать и просить пожалеть его.
— А ну, цыц. Жалеть его… Сейчас розгой так по заднице пожалею! Руки протяни.
Сергей, всхлипывая, послушно вытягивает руки. Я связываю их у запястий.
— Пожалуйстааа…
— Хватит хныкать! Выпорю, как следует!
Для себя я уже решил, что разделю порку на две части. Сначала всыплю 40 розог. Потом дам ему отлежаться 10 минут. А потом уже добавлю остальное. И Сергей больше выдержит, и мне трудно будет без передышки столько рукой махать. Кроме того, ягодицы и нервы у шалуна и так на пределе будут после первой порции, а когда он отдохнет, то и вторая часть будет ощущаться сильней.
— Ну, лентяюга, вставай с колен и укладывайся на кровать, на живот! — Чтобы придать Сергею ускорение, мне пришлось взять его за правое ухо и приподнять.
— Уйй!.. Больно…
— Ничего, скоро твоей непослушной попе будет больнее!
— Не надо, пожалуууйййстаааа…
— Хватит выть, а то еще добавлю!!!!
Суровое предупреждение срабатывает: морщась от боли в ухе, семенит к кровати. Даю шлепок, укладывая великовозрастного шалуна на кровать. Дрожит от страха, но покорно выполняет все приказы. Наконец подготовка к наказанию окончена. Можно приступать к экзекуции.
— Слушай меня внимательно! Сейчас накажу тебя, дрянь ленивая! Получишь сначала 40 розог за пропуск занятий и лень!!!!
— Миленький, не надаааа!!!!!
В голосе мальчишки слышится панический страх перед грозящей ему поркой.
— Надо! Чтобы об учебе думал, не прогуливал, не ленился!!! Вот шкуру тебе спущу, будешь ум-ней!!!
Сережкина трусость начинает меня раздражать, причина порки – его поведение. Вместо того чтобы получить заслуженное наказание, раскаяться и думать об исправлении, он пытается избежать порку. За такие мансы точно добавлю розги. Но сейчас мне нужно успокоиться. Пороть в состоянии гнева – не лучшее дело. Так можно и до крови запороть… Делаю глубокие вдохи-выдохи. В это время Сережка продолжает хныкать, пытаясь вымолить себе поблажку.
— Цыц, охламон! — шлепаю его по попе. — Расслабь задницу и думай об исправлении. Вздумаешь громко кричать или просить об уменьшении ударов, уши оторву и по губам надаю!!!
Мой суровый тон и угрозы вынуждают мальчишку замолчать, только попка судорожно вздрагивает в ожидании первого удара. Поднимаю розгу вверх и с силой опускаю точно посередке сережкиных ягодиц…
— Уйййааааа!!!!
— Чего визжишь? Думать надо было…
— Больноооо…
— Это только начало, теперь будет больней!!!
Не обращая внимания на поросячий визг, издаваемый великовозрастным лентяем, даю без перерыва 10 сильных ударов, от которых нижняя часть попы Сергея становится сплошь багровой. Задница начинает вертеться из стороны в сторону. Видно, что парень пытается спрятать попу от жгучих ударов. Но делает этим только хуже самому себе – удары ложатся не только на мякоть ягодиц, прутья достигают боков, а там всегда больней и следы держатся дольше.
— Не вертись, лентяюга!!! Терпи порку мужественно!
— Не могу тееерпеть, (шмыг) больноооо!!..
Визг переходит в вой, тело содрогается не только от боли, но и от рыданий. Однако меня этим концертом не проберешь. Тот, кто сам бывал порот, знает, что вся музыка связана со страхом, а не с раскаянием наказанного. Нужно бить больней и не уменьшать силу ударов. Только очень сильная пор-ка заставит образумиться и исправиться! Поэтому я продолжаю драть Сережку, стараясь наносить удары розог с оттяжкой, чтобы впечатление от боли и след были яркими! Эффективность такого мето-да порки подтверждается тем, что к концу первых двадцати розог Сергей уже не просто орет, а начинает просить прощения и оценивает свое поведение.
-Не буду лениться!.. оооййй, не бууудууууу проооопууускааать!.. аааййй!.. заааняяятияяяя!!!!!..
— Не будешь, конечно, попой будешь помнить то, что не усвоил мозгами!
Меняю розгу на свежую и продолжаю полосовать непослушную попу, хозяин которой также про-должает меня уверять в своем раскаянии и готовности исправиться. Чтобы его благие намерения не забылись, я секу размеренно, повторяя угрозы «выдрать как сидорову козу», «спустить шкуру» и, наконец, самое страшное – «выпороть при его дружках и подругах». Порка сама по себе не сладкое лекарство, а уж стыд от публичности…
Тон вопящего Сергея становится умоляющим: «не буудууу, не нааадооо при девчонках и ре-бяяяятааахххх!!!..»
— Тогда берись за ум, иначе забудешь, когда задница бывает белой! Будешь ходить с пунцовой или полосатой попой…
Для подкрепления наношу сразу пять сильных ударов. От каждого из них попка парня подскакивает, а рот в свою очередь издает вопли. Еще удары по середине ягодиц, а самый последний десяток розог – на нижнюю часть попы и на ляжки. Там больнее и памятнее! От боли малый дергает теперь и задницей, и ногами.
— Ну, герой, ноги держи вместе, а то получишь по хозяйству.
Страх получить розгой по мошонке или члену вынуждает Сергея сократить амплитуду дерганий. Поэтому самые последние удары ложатся на распластанное тело парня.
И лишь сильные крики Сергея завершают первую порку аккомпанементом пению гибких, секу-чих, болючих и потому таких полезных для воспитания РОЗОГ!!!!!
— Ну, хватит реветь… Благодари за порку и целуй розги!!!
Подсовываю к зареванному лицу Сергея свою руку с розгой. На запястье капают слезы из глаз парня, дрожащие губы касаются розог, затем моей руки. Заплетающимся языком Сергей бормочет слова благодарности за «справедливую порку», клянется «не лениться», «не прогуливать занятия», «быть хорошим»…
— Будешь хорошим, потом, после порки, когда сесть не сможешь! Ну, за лень и прогулы ты рас-считался попкой. Теперь полежи и подумай о своем поведении. А через 10 минут тебя ждут розги за пиво и попытку избежать порку.
— Не наааадаааа боольшееее… я не выыыдееержуууу столько роооозоооооооог…
— Раньше думать надо было. И не командуй мне тут… Я решаю, что и сколько ты получишь! Или тебе захотелось удвоить количество ударов, а затем на горох коленками?
— Проостиии! Я нееее буууудууу сооопрооотииивляяятьсяяяя… Тоооолькооооо не удваааааивай поркуууу ииии не гооорооооох…
Каждое слово, произносимое Сергеем, растягивается от плача и икоты. Чтобы успокоить его истерику, я даю ему попить воды. Постепенно парень успокаивается. Только выпоротая попка вихляется из стороны в сторону: так он пытается охладить ее и уменьшить боль.
Я сажусь на диван отдохнуть. Нелегкая работенка – воспитывать парня. Разминаю пальцы и разрабатываю кисть правой руки. Затем массирую правую руку выше локтя. Попутно разглядываю испоротую задницу парня, чтобы решить, как теперь его пороть. Белой кожи не осталось, попка вся по-крыта полосами и багрового цвета. Однако чтобы не просечь до крови и наказать эту попу с не меньшей силой, надо заранее определить, где можно сечь. Самый верх ягодиц, переходящий в поясницу, трогать нельзя – здесь копчик и опасная близость почек. Остается бить по ляжкам, а когда спадет багровость с ягодиц, добавить там. Кроме того, теперь нужно всыпать сразу 60 розог, а это больше ударов, чем в первой части наказания. Да уж, работенка.
— Ну, парень, держись. Неделю после экзекуции не сядешь… Зато будешь умней и трудолюбивей.
И чего жалеть Сергея? Мне самому так вкладывали ума в задние части, что мама не горюй. 10 минут пролетают быстро… Интересно, какие мысли сейчас занимают голову шалуна? В его годы, стоя на коленях, я думал о своем поведении и намечал, что нужно сделать для исправления. А уж если после перерыва следовало получить добавку, тогда… Не будем лукавить, бывали идеи упросить маму отложить продолжение порки, если попа болела очень сильно; но были и мужественные мысли вытерпеть всю порку до конца, очистить совесть и не возвращаться к теме. Но, то я, а Сергей?.. Всхлипывает, попку сжимает…
— Сергей, ты думаешь исправляться? Ведь я не шучу: теперь будешь постоянно получать розги за малейшую провинность. И драть буду так больно, что сидеть не сможешь!!!
— пожааалуййстаа, ну не надо драть… Я будууу хоорооошииим…
— Ну, разнылся, как девчонка, терпи заслуженное наказание. Все дело в твоем поведении: не прогуливай занятия, не ленись, не пей пиво. Тебе учиться нужно и головой думать… А если голова не думает, то чем отвечать?
— Заадниицей!..
— Правильно. Понял, наконец. Ладушки, поговорили, теперь продолжим порку. Тебе, красавец, за пиво рассчитаться предстоит и за нюни свои, за попытку избежать розги. Запомни, если провинился, то выдерут. И никогда не пытайся избежать справедливую порку. Будь мужчиной!!!
— Будуу…
— Проверим, как ты выдержишь. Сейчас получишь 30 горячих за пиво.
— Ой, как много, у меня уже вся попа болит…
— Так, я не понял, кто тут обещал быть мужественным? Вот тебе за пиво!.. — даю первый удар по ляжкам…
— Уууууйййаааа… бооольнаааа!!!!
— Конечно, больно, так бывает за пиво!!! И еще раз, и еще много раз!!!
Не обращая внимания на жалобные вопли, мольбы, клятвы и прочую «музыку», исполняемую секомым Сергеем, деру его розгами. Однако на ногах с оттяжкой бить не надо, можно быстро порвать кожу. Тут и обычного удара достаточно, чувствительно. Попа малого отдыхает, зато ноги выдают перепляс. Пару раз Сергей их так сильно раскидывает в стороны, пытаясь увернуться от розог, что есть риск попасть по набухшей мошонке.
— Эй, герой, ноги держи вместе, а то по хозяйству схлопочешь!
— Не наадооо тааам, — в панике верещит Серега.
— Не надо, согласен, тогда держи ноги вместе!
Теперь парень старается меньше вертеться, из опасения, что розги достанут его мужское достоинство. Зато и розги ложатся прямо на обе ляжки. Это видно и по следам, которые оставляет розга: ярким, багровым, припухшим!!! О вкусах не спорят, но есть в этом деле и своя эстетика. Выпоротое тело как картина мастера, где нет ни одного лишнего мазка, каждый след прута несет в себе смысл боли и страдания кожи… Страдания, которое ведет к исправлению того, на чьей коже нарисован этот узор. Хотя, тому, кого секут, не до эстетики. В нем говорит лишь боль, и реакция, как правило, одна – дерганья тела, вопли, визг. И… одна мысль – поскорей бы это закончилось!
На вторую порку уходят 3 пучка розог. Можно было бы сделать еще перерыв, тем более что Сережка ревет белугой, и невозможно толком разобрать его клятвы исправиться. Но, у меня нет времени растягивать порку на весь день. Наконец, задница парня уже не такая багровая, отдохнула. Значит можно пороть по ней. Перед тем, как начать третью порку, спрашиваю Серегу, осознал ли он пагубность распития пива или нужно добавить?
— Неет, нееее нааадааааа!..
В этом возгласе слышится так много страха, однако, еще не раскаяние. Поэтому для порядка даю 10 ударов штрафных. После них зареванный мальчишка божится и клянется всем на свете, что близко не подойдет к пиву и забудет его вкус!!! Ладно, поверим.
— Кончай реветь. Сейчас будешь отвечать за свою трусость и попытки избежать порку. Предупреждаю, что меня твоей рев и мольбы не впечатляют и не убеждают! Всыплю все 30 розог без пощады. Если не хочешь провести полчаса затем на горохе, удержись от просьб не драть или смягчить наказание. Ты сегодня меня достал своим поросячьим визгом.
Ответом мне становится только рыдание Сереги и судорожные вздрагивания его тела.
— Ну, понял?
— Дддааа…
— Вот и хорошо! Продолжим.
Для наказания сережкиной попы я вновь беру толстые одинарные прутья. Такая розга сама бьет сильно, и одинарный прут легче удерживать, когда поднимаешь его вверх и опускаешь на попу провинившегося. Чтобы напомнить малому, что его наказывают, я снова секу с оттяжкой, вытягивая по обеим половинкам непослушной попы. Попа вертится, сжимается, старается увильнуть, избежать удара. Но это не удается, потому что я бью не сразу, а когда задница замедляет свое верчение. Таким образом, каждый удар обжигает обе ягодицы, перечеркивая их рубцами.
Парень вопит во всю глотку, но без слов, одними междометиями «ааааааайййййй, оооооооойййй, яяяяяяааааа…» Ему, конечно, не сладко получать целых тридцать розог по уже испоротой заднице. С учетом 30 горячих по ляжкам, общая сумма достигает 100 ударов. Однако такое наказание вполне по силам его организму и соответствует тяжести и возмутительности его проступков. Хуже было бы оставить хоть один проступок ненаказанным или проявить жалость. Суровость, безжалостность и неотвратимость болючей порки – вот ГАРАНТИЯ ИСПРАВЛЕНИЯ и РАСКАЯНИЯ Сергея!!!
Я не читаю ему нотаций, давая парню возможность сосредоточиться на боли, которая раздирает его мягкое место. Пусть полностью, без отвлечения ощутит ее и заречется совершать то, за что его так наказали!.. Вполголоса отсчитываю удары: «17, 18, 19, 20…» Меняю прут и последнюю десятку розог наношу наискосок, перекрещивая попку Сергея по диагонали. По опыту своих наказаний знаю, что такие удары больней ощущаются поверх старых, поскольку розга задевает уже вспухшие рубцы. Кончик прута пару раз попадает по ляжкам, вызывая и более сильный вопль, и резкие дерганья ног. «26, 27, 28, 29…» Тридцатый удар даю с максимальной силой, но не объявляю его вслух, чтобы Сергей не расслаблялся.
— Ну, крикливая, ленивая и трусливая тварь! Подумал о своем поведении? Какой урок ты для себя вынес от сегодняшнего наказания?
Вопросов конечно много для сильно выдранного мальчишки. И все-таки, он должен теперь сосредоточиться и убедить меня в том, что раскаялся во всем и обязательно исправится. Кроме этого, необходимость внятно и подробно ответить заставит успокоиться и прекратить рыдания. В общем, польза от такой тактики есть! Первые слова, которые пытается из себя выдавить Сергей, представляют смесь всхлипов и ойканий… Тогда я грозно переспрашиваю: «Чтоооо?!!!!» Мой тон, сулящий продолжение экзекуции, вынуждает парня прекратить рев, успокоиться и начать отвечать на мои вопросы:
— Обещаю, ооой, исправиться, аааах, не лениться, уууй, не прогуливать, маааамочки, как боооольно, не пить пиво, аааххх, не трусить перед розгой (всхлип)!!!!!!!!..
— А теперь без ойканий и «мамочек», иначе будет больней!!!
Собрав все свои силы, Сережка повторяет свою тираду, добавляя «клянусь», «обещаю», «никогда не буду лениться…» и в таком роде.
— Ладно, а если ты нарушишь свои обещания, как нужно с тобой поступить?
Вот он самый страшный момент: Сергей сам должен вынести себе на будущее приговор – ПОР-КА – и сделать это внятно и покорно!!!! Он это понимает и с ужасом в голосе произносит:
— Если я нарушу свои обещания, меня нужно… (он глубоко вздыхает и почти на одном дыхании выпаливает) выпороть розгами!»
— Как именно выпороть?
Сергей должен усугубить свой приговор, чтобы он стал для него неотвратимым и ужасным возмездием! Снова глубокий вздох… и:
— Выдрать меня как сидорову козу, шкуру мне спустить!..
Только теперь его наказание завершено… Готовность получить справедливую порку за свои провинности, вот главное доказательство РАСКАЯНИЯ и ПОСЛУШАНИЯ Сергея!!!! Это гарантия, что ему долго не захочется нарушить порядок – лениться, прогуливать, отвлекаться от учебы на пиво и девочек! Кроме того, когда он все же совершит проступок, ему уже невозможно будет пытаться избежать Порку! Он это понимает!
— Ладно, теперь можешь встать!
Морщась от нестерпимой боли, всхлипывая и охая, поднимается Сережка со своего «эшафота». Разумеется, ему было бы сейчас желательно подставить свою задницу цвета сваренной свеклы под ледяную струю воды, чтобы она притушила боль и сняла воспаление… Однако, такое облегчение своих страданий он еще не заслужил. Придется постоять на коленях полчаса, целовать все розги, мои руки… и одеть на попу штаны… Одежда для него сейчас также страшна, поскольку будет беспокоить испоротую кожу. Все еще всхлипывая и сдерживая рыдания, он опускается на колени как будто на раскаленную сковородку. Нет, горох я ему не подкладывал, зато кожа на ягодицах пару раз сильно натягивается, вызывая стоны от пронзительной боли!.. По щекам начинают снова течь слезы. Я ощущаю их на своей руке, когда Сережка ее целует, бормоча слова благодарности за мою суровость и справедливость. Розги, уже давно высохшие от взмахиваний и соприкосновения с пылающей попкой парня, вновь намокают от его слезинок. Чтобы предотвратить истерику, я ласково кладу левую руку на голову Сережи, глажу его и говорю:
— Ну, малыш, не надо слезок! Успокойся!
В ответ он упирается головой мне в ногу, бормоча, как ему больно, как он раскаивается и обещает быть хорошим, чтобы не было так больно…
— Ну, молодец, что понимаешь это! Не плачь! Упокойся и постой на коленках, чтобы попка остыла…
Я откладываю розги на кровать, а затем развязываю сережкины руки. В попытках освободить руки от веревки во время порки он сильно их затянул. Приходится приложить усилия… и вот запястья парня свободны. Он пытается потереть свою страдающую попку руками, но я его останавливаю:
— Нельзя! Руки за голову и стой так…
Это необходимо, чтобы он не смог смягчить впечатление от розог. Правда, эти потирания и так не приносят пользы. Но порядок, есть порядок. Полчаса быстро пролетели. Я помогаю Сереге подняться. Он дрожит от напряжения, но это реакция на стояние на коленках.
— Одевайся, малыш! Пойдем к тебе домой, и покажем твоим папе с мамой, как ты наказан.
От стыда перед тем, что его родители все узнают и увидят его испоротую попку, Сережка краснеет, и его лицо теперь только немного светлее задницы. Снова со стонами он надевает на тело штаны, без трусов, туфли, и мы выходим на лестничную клетку. В руках я держу прутья, которыми наказывал Сережу, чтобы отдать их его родителям. При виде розог он вздрагивает, в глазах читается ужас от воспоминаний, как больно они бьют непослушных мальчишек.
— А зачем вы взяли розги?
— Отдам их твоим родителям как доказательство твоего наказания, а ты покажешь им свою попу со следами от этих розог.
— Мне будет очень стыдно!
— Вот и хорошо, такой стыд тебе долго не даст забыть о сегодняшней порке!
Парнишка снова краснеет, уже ярче. Хотя его испытания на этом не заканчиваются: в подъезде нет лифта, и малому придется спуститься на два этажа вниз, ощущая с каждым шагом по лестнице боль на своей попке. Этот путь у него растягивается на 5 минут и сопровождается стонами и новыми слезами. Наконец, мы подошли к двери его квартиры, и я позвонил в дверь. Она открылась почти мгновенно, словно родители Сережки ждали под нею.
— Принимайте своего шалуна!
Красный от стыда он входит домой, постанывая и плача.
— Ну, сынок, получил по заслугам? – встречает его репликой отец.
— Да!.. – пряча от стыда глаза, произносит Сережка и всхлипывает.
— Тогда показывай, как тебя наказали! — это уже реплика его матери.
Обычно считается, что матери жалеют своих детей и защищают их от порки (ну, не про мою маму)… Однако сережкины фортели заставили ее забыть о сочувствии и стать сторонницей суровых экзекуций для отпрыска. Парень спускает штаны до колен и поворачивается к родителям наказанной попкой. Да!.. Видимо даже они не ожидали такого эффекта…
— Сильно кричал во время порки?
— Терпимо… Свое он получил сполна. И сам повторил, что его ожидает за повторение проступков.
— Правда, Сережа?
Заливаясь краской и запинаясь от стыда, парень произносит: «Да!..»
— И что тебе полагается? — это спрашивает его отец, а мать добавляет: — Ну, не мямли, будь мужчиной!
Стараясь не запинаться, Сергей повторяет свой приговор полностью и без напоминаний:
— Если я провинюсь, меня нужно выпороть розгами как сидорову козу, шкуру мне спустить!!!
— Вот, так лучше, — повеселевшим голосом комментирует сережкин папа.
И мама добавляет: — И семь шкур с тебя спустим!!!! Чтобы умным стал, образованным и послушным!
— Ну, иди в комнату и снимай штаны, — добавляет отец.
— Зачем? – в панике спрашивает Сережа.
— Постоишь дома на коленках с голой попой, а мы с мамой на тебя посмотрим, как тебя здорово наказали. Поблагодари за заботу, это же сколько сил надо, чтобы так наказать.
— Спасибо!!!!
— На здоровье, шалун! Храни эти розги на память и не забывай, как больно они секут по попам непослушных и ленивых мальчишек.
— Мы их у него в комнате на стенку прикрепим, чтобы постоянно их видел и не забывал, — добавляет мама Сережи.
— И пока не понадобятся новые!!!.. — с угрозой в голосе намекает его папа.
Сергей вздрагивает от этих намеков, но молча идет в комнату, снимает там штаны совсем и становится на колени. Его родители расплачиваются со мной за порку сына и еще раз благодарят за то, что я «всыпал их лентяю по первое число!» Я прощаюсь с ними и говорю Сергею:
— До свидания, Малыш! До первого твоего проступка…
Сережины папа с мамой улыбаются, а парень вздрагивает и отвечает мне: — До свидания!.. Я буду послушным!!!
«Посмотрим». Только что-то мне говорит, что свидание наше будет скорей, чем хочется наказанному парню. Последнее, что мне видно перед уходом, это отражение в трюмо в передней: Сергей на коленях, голый снизу и с напрягающимся пенисом… До скорого свидания!!!!

любому поводу.

— Не надо, я все помню.

— Вот и замечательно. Кстати, ты мне не подскажешь, что бывают с юными леди, которые грубят родителям, — поинтересовалась Светлана.

— Им… они… их наказывают, — прошептала Лена.

— Громче, я не слышу!

— Их наказывают.

— Неужели? И как же их наказывают?

— …

— Ты не знаешь, как наказывают непослушных девушек? Что ж, видимо, нам с тобой придется повторить предыдущее наказание — короткая же у тебя память. Светлана потянулась за щеткой, которая все еще лежала на кровати.

— Нет! Нет! Не надо! Я знаю. Их… их… шлепают по голой попе.

— Вот это уже лучше. Тебе повезло, что ты так быстро сообразила, а то я и впрямь собиралась повторить твое наказание. А чем их шлепают?

— Щеткой, — быстро ответила Лена. Ей совсем не хотелась повторения наказания, она ужасно испугалась, когда мама потянулась за щеткой, поэтому решила отвечать на вопросы быстро, как бы стыдно ей ни было.

— А вот это уже не совсем правильно. На самом деле, я думаю, что щетка — это лучшее средство для твоего воспитания и сегодня я в этом убедилась. Но я уже наказала тебя щеткой, причем довольно сильно. Поэтому, если и вторую порку ты получишь ей же, твои ощущения будут уже не столь яркими, да и рука у меня устала. Но оставить твое хамство безнаказанным я тоже не могу. Поэтому я решила, что на этот раз ты получишь ремня.

В детстве Свете самой довольно часто доставалось ремнем от папы, так что она по опыту знала, что это такое. Последнюю порку Света получила в шестнадцать лет, когда отец узнал, что его дочь неделю не была в школе, а вместо этого бегала на свидания с молодым человеком. Ей до сих пор было стыдно вспоминать об этом.

Лена испуганно потерла попку.

— Мама, а может не надо, мне и так больно.

— Тебе и должно быть больно, только так ты научишься отвечать за свои действия. По — хорошему ты не понимаешь, в этом я уже убедилась. Теперь сними трусы и майку, чтобы не мешалась.

Лена нехотя уже второй раз за сегодня сняла трусики и стянула майку. Теперь она была в одном лифчике, который оттенял правильность и красоту ее груди.

— Умница, а теперь ложись на кровать попой кверху, — весело сказала Света.

Лена легла на краешек кровати и стала ждать своей участи. Светлана тем временем взяла из шкафа старый кожаный ремень мужа и подошла к кровати. Краснота уже немного спала, Ленкина попа была розовой, только в некоторых местах проступали большие синяки. Света сложила ремень вдвое и нанесла удар со всего размаха. Ленка почувствовала сильное жжение, но промолчала.

— Хлесть! Хлесть! Хлесть!

Света ритмично наносила удары. Лена уткнулась в подушку, стараясь не кричать.

Ей было очень больно, ягодицы уже пульсировали. Хлесть! Хлесть! Света нанесла еще десять ударов, а Лена по-прежнему не вскрикнула — она только стонала, уткнувшись в подушку. Светлане это не понравилось:

— Ты и дальше собираешься играть •••