Игнатий Потапенко
Повести и рассказы из духовного быта
От издателей
Вниманию читателя предлагается сборник произведений некогда известного русского писателя Игнатия Николаевича Потапенко (18.12.1856–17.05.1929), к сожалению, ныне забытого. Это был человек необычной судьбы, обладавший незаурядным литературным талантом.
Игнатий Николаевич родился в селе Фёдоровка Белозёрского уезда Херсонской губернии в семье священника и крестьянки. Вначале он получил духовное образование, окончив Херсонское духовное училище и Одесскую духовную семинарию, затем – светское в Новороссийском и Петербургском университетах и в Петербургской консерватории (по классу пения). Как и многие русские прозаики, Потапенко начинал со стихов, первые его поэтические опыты относятся к детскому возрасту. С 1873 года он начинает печататься: сначала в газетах и журналах – «Русская правда», «Новь», «Дело», «Вестник Европы», «Книжки недели» и др., затем появляются сборники его рассказов и очерков.
В 1890 году имя И. Н. Потапенко «прогремело» в связи с изданием его повести «На действительной службе», которая стала настоящим событием в литературной жизни России и принесла автору широкую известность. Повесть о молодом священнике-альтруисте с «говорящей» фамилией Обновленский. Священник-идеалист, отказавшийся от разворачивающейся перед ним карьеры городского протоиерея, едет в захудалое село, чтобы разделить с его жителями все тяготы и невзгоды. Он не заботится как о собственном благосостоянии, так и о доходах своих собратий – многодетных священников, дьяконов и дьячков и в результате самоотверженного служения обретает любовь и преданность прихожан. «Произведения Потапенко пользовались популярностью у массового читателя не только потому, что он, обладая острой наблюдательностью, точностью и емкостью изображений, воспроизводил в своих романах, повестях, рассказах, очерках, пьесах живую жизнь, живые характеры, но и потому, что он схватывал тенденции, ростки нового в этой жизни (хотя бы теорию “малых дел”, труда для блага других людей, бескорыстного служения обществу), а значит и давал некоторую надежду на перемены к лучшему, внушал оптимизм. При желании его можно было бы отнести к зачинателям социалистического реализма (с его непременной составляющей – революционной романтикой)»1.
Дальше Потапенко становится чуть ли не самым «плодовитым» писателем конца XIX века: рассказы, очерки, романы, повести и театральные пьесы печатаются почти во всех ежемесячных и еженедельных журналах, выходят как отдельными изданиями, так и в сборниках, переводятся на иностранные языки. В конце 1890-х – середине 1900-х годов Собрание сочинений Потапенко в 12 томах выдерживает пять (!) изданий. В это самое время его популярность была сравнима с популярностью А. П. Чехова и Л. Н. Толстого.
Наиболее яркие произведения Игнатия Потапенко посвящены жизни приходского духовенства – жизни, знакомой писателю не понаслышке. Будучи сыном сельского священника, он сделался отличным бытописателем городков, деревень и местечек южнороссийских губерний, изобразителем мещанских нравов, чиновничьей психологии, беспросветного существования городских низов. «В повестях и рассказах Потапенко начала 1890-х годов не только отражались самые разные проблемы и события российской жизни, противостояли друг другу и отстаивали свою позицию живо запечатленные типы русского человека той эпохи, но и твердо выражалась позиция автора – человек может что-то сделать, каждый должен внести хоть небольшой вклад для того, чтобы изменить жизнь к лучшему. Отсюда оптимизм многих произведений писателя того времени, получивший заслуженную оценку: в 1891 году ему была присуждена половинная Пушкинская премия»2.
Действительно, самая яркая черта Потапенко-беллетриста – это отсутствие пессимизма и скептицизма, бодрый и ясный взгляд на жизнь. Эту особенность отмечали даже те литературные критики, которые не слишком симпатизировали его творчеству: «Я не нашел, хотя искал, лучшего слова для определения главной особенности таланта г. Потапенка: бодрый, именно прежде всего и больше всего это бодрый талант. <…> Он премного доволен действительностью, хотя, как писатель умный и наблюдательный, совершенно понимает все ее недостатки и несообразности»3.
К наиболее удачным произведениям о жизни сельского духовенства, без сомнения, следует отнести рассказ «Шестеро» – трагическую историю многодетного дьякона, потерявшего свою супружницу. «Именно рассказы из быта духовенства я имел в виду, когда говорил о “прелестных жанровых картинах” г. Потапенка, преисполненных жизненной правды. Рассказ “Шестеро” может служить образчиком мастерства г. Потапенка в этом роде. <…> Рассказ замечателен именно тем, что представляет собою счастливое соединение психологического изображения характера и изображения условий известного быта. <…> Этот рассказ г. Потапенка – жемчужина между другими его, той же категории, рассказами…»4.
Игнатий Потапенко посвятил писательскому творчеству 60 лет жизни. Однако пик его популярности пришелся на конец XIX – начало XX столетия. Впоследствии он уже не был так востребован и, по мнению критиков, качество художественных произведений Потапенко стало снижаться.
Напоследок хотелось бы привести «литературную автобиографию» Игнатия Потапенко, составленную им в форме ответов на «опросный лист» для сборника Ф. Ф. Фидлера5. Эти строки несколько проливают свет именно на первые шаги И. Г. Потапенко в литературной деятельности. (Пропущенные пункты не были заполнены.)
I. Наследственность (прямая или атавистическая) писательского дара. Любовь к литературе и степень начитанности того или другого из родителей.
– Отец мой читал исключительно духовные книги – творения свв. отцов, жития святых – и увлекательно говорил сельскому народу проповеди. Ничего не писал.
III. Обстановка жизни в детстве и молодости. Первые прочитанные книги. Ранние жизненные опыты или отсутствие их, способствовавшие или мешавшие развитию писательского дара.
– Малороссийская деревня. Бурса. Книги – какие попадались. Рано попался Гоголь и произвел неотразимое впечатление.
IV. Фантазия или наблюдательность как элементы первых творческих попыток.
– Лет с десяти сочинял стихи. Сочинил нечто вроде оды на именины архиерея и декламировал перед ним во время торжественного приема. Был влюблен в особу лет 17 и писал любовные стихи, но тайно.
V. Под влиянием какого писателя (отечественного или иностранного) создалось первое произведение?
– Гоголь.
VII. Первое написанное и оставшееся в рукописи произведение. Когда? Какое?
– В бытность в Одесской семинарии написал роман. Содержания не помню, но помню, что в нем семинарское начальство было выставлено в дурном виде. Послал в редакцию «Дела» (Благосветлова). Ответа, разумеется, не получил. Был вызван ректором, который доброжелательно поведал, что будто редакция «Дела» сообщила ему о том, что я в романе браню начальство, отечески журил и уговаривал не заниматься такими пустяками. Впоследствии истина выяснилась в том смысле, что ректору о романе донес его племянник, мой товарищ по классу, и таким образом редакция «Дела» в моих глазах была реабилитирована.
VIII. Первое отправленное для напечатания произведение. Когда, какое, куда и кому?
– Отчасти ответил уже в предыдущем пункте. Живя в Петербурге, уже студентом, послал рассказ в стихах и прозе в редакцию «Маляра» – полуюмористический журнал, под редакцией Божина. Божин лично дал ответ, что проза у меня лучше, чем стихи, что следует работать, но печатать рано.
Игнатий Николаевич Потапенко – русский прозаик и драматург, один из самых популярных писателей 1890-х годов.
Родился 18 (30) декабря в 1856 г. в сельской местности Херсонской губернии. Отец Потапенко — человек с необычной биографией, сменивший три сословия: еврей, забранный в кантонисты, дослужился до уланского корнета и получил дворянство, а в 1860 году, когда Игнатию было 4 года, принял священный сан.
Обучался будущий прозаик в Херсонском духовном училище, Одесской семинарии, затем слушал лекции в Новороссийском и Петербургском университетах, занимался в Петербургской консерватории, которую закончил по классу пения. С 1873 г. Потапенко стал выступать в периодической печати с рассказами, очерками, по преимуществу рисовавшими хорошо знакомую ему среду сельского духовенства, быт городков и местечек южных губерний Российской империи. Широкую известность ему принесла повесть «На действительной службе», опубликованная в журнале «Русская мысль» в 1890 г. В разные годы Потапенко активно сотрудничал в газетах «Россия», «Новое время», «Русь», на страницах которых выступал с фельетонами, театральными и литературными рецензиями. Его романы и рассказы переводились также на иностранные языки.
Игнатий Николаевич был одним из ближайших людей литературного окружения А.П. Чехова, уважавшего в коллеге профессионального литератора, талантливого, остроумного, наблюдательного, а также ценившего несомненное знание жизни, хороший музыкальный дар Потапенко. Чехов доверил писателю процедуру согласования текста «Чайки» с цензурой; и единственный из друзей и знакомых, Потапенко провожал Чехова в Мелихово на другой день после провала «Чайки» в Александринском театре. Несмотря на то, что читатели и критика нередко ставили имена обоих писателей рядом, сам Потапенко понимал, какова дистанция между ним и Чеховым. Стремление оправдать звание модного беллетриста, соединенное с извечной мыслью русского литератора о хлебе насущном, зачастую вело к спешке, излишней плодовитости, к неумению уважать свой талант.
На рубеже веков, с выходом на сцену нового поколения беллетристов — Горького, Куприна, Бунина, Андреева — Потапенко начал терять читателя, хотя писал по-прежнему много вплоть до 1907 года. Попытка издавать журнал (1903—1904) привела к банкротству и судебному делу. В дальнейшем он был старейшиной театрального клуба Петербурга.Критика постепенно начинала отмечать слабость и дидактичность интриги в сочинениях Игнатия Николаевича, неестественность «счастливого конца». Гораздо выше оценивались критикой очерки южнорусской жизни, трогательные, а порой сатирические рассказы из быта духовенства и певчих, а также юмористические вещи.
В первые годы советской власти Потапенко пытался подстроиться под новую конъюнктуру, писал по старому шаблону рассказы и романы из советской жизни, но не вполне удачно. Умер писатель 17 мая 1929 году в Ленинграде и похоронен на Литераторских мостках Волкова кладбища.
«Литературная газета» в некрологе писала: «Произведения Потапенко, написанные в старомодно-реалистическом стиле, который в ту пору пользовался симпатиями широких читательских кругов, проникнуты идеями умеренного либерализма. Критически относясь к выводимым им личностям чиновников, дельцов и т. п., И. Н. Потапенко, тем не менее, был далёк от какой бы то ни было революционности. Однако, он пользовался большой популярностью в либеральной литературной среде старой Москвы…»
– Позвольте, отец Кирилл! Что же это такое? Что это за порядки? По какому праву? На каких таких основаниях?
– В чем дело? В чем дело? – спросил Кирилл, вставая из-за обеденного стола и вытирая салфеткой губы.
Марья Гавриловна смотрела на Силоамского с испугом.
– Да нет, я вас спрашиваю: на каком основании? Где такой закон? Покажите мне его, этот закон! – продолжал Силоамский, совершенно обезумевший от разочарования в «лучшем доходнейшем приходе». – Хотя вы настоятель, но этого вам не дано. Нет, этого не дано! Извините-с!
– Да в чем же дело, отец Макарий? Я ничего понять не могу!
– Как в чем дело? Вы искоренили законные доходы и завели какое-то жалованье, какие-то там пятьдесят рублей в месяц… Очень мне нужно ваше жалованье! Я имею право на законный доход!
– Да, – сказал твердо и внушительно Кирилл, – у нас такие порядки, и вам придется подчиниться им!
– Ни за что! Чтобы я подчинился этим порядкам, которые вы выдумали? Да никогда! Я отказываюсь от вашего жалованья и буду требовать то, что мне следует. Да какое вы имеете право? Это превышение прав! Я буду жаловаться – и вас… вас в монастырь сошлют… Вы не думайте, что вы там магистрант, так вам все позволят! Преосвященный меня знает, я был у него певчим… Вот что!..
– Хотя я и не был певчим, тем не менее прошу вас уйти отсюда, потому что вы неприлично себя ведете! – промолвил Кирилл, с трудом скрывая раздражение.
Этот молоденький пастырь, едва начавший жить своим трудом, уже так настойчиво и горячо требует доходов, требует права обратить свое служение в ремесло! Это его и бесило, и приводило в негодование, и глубоко печалило. А он еще так надеялся на его молодость, которая, как он думал, мало чувствительна к корысти. Но вот отец Родион был стар и насквозь пропитан старыми порядками, а между тем он так стремительно и даже нагло не требовал своих прав на доход.
Услышав приглашение уйти, сказанное притом суровым тоном, Силоамский остановился и как-то сразу охладел. Он не желал оскорблять настоятеля и даже не хотел ссориться с ним. Это было не в его правилах. Но в порыве своего негодования он не заметил, что раскричался и был действительно неприличен.
– Извините! – сказал он Марье Гавриловне и поклонился ей. – Я действительно в увлечении, того… хватил через край и, может быть, сказал что-либо обидное. Но позвольте мне объясниться.
Но Кирилл уже не слушал его. Он в сильном волнении ходил по комнате. Покой его был отравлен. Более полугода он был один на приходе, и ему казалось, что новые порядки уже привились окончательно, неискоренимо, что они в Луговом сделались уже законом, против которого спорить нельзя. Но главным образом его мучило сознание, что этот молодой так же мало понимает его, как и старый отец Родион, и даже еще меньше. Что же это? Неужели он так и останется воевать в поле один? Неужели эта вековая атмосфера, среди которой развивается новое поколение пастырей, так охватила их всецело и пронизала насквозь, что совсем нет к их умам доступа для светлой идеи, для осмысленного отношения к своей задаче. Да какая у них задача? Никакой задачи у них нет, кроме общей всем людям – жить в свое удовольствие и обеспечить старость.
Кирилл остановился и посмотрел на Силоамского грустными глазами. Он сказал пониженным и как будто утомленным голосом:
– Что нам объясняться, отец Макарий! Уж видно сразу, что мы не поймем друг друга. Разные мы с вами, слишком даже разные! Разные у нас понятия, цели, стремления. Вам нужен доход, а мне его не нужно; вас он радует, а меня оскорбляет! Вы приехали сюда за тем, чтобы обеспечить себя, а я – за тем, чтобы послужить бедным и темным людям. Что ж нам объясняться! И так ясно. Одно только скажу: делайте что хотите, а порядками, которые я завел, я не поступлюсь. Вот все, что могу сказать вам!..
И Кирилл опустился на диван, бледный и совершенно расстроенный. Силоамский взглянул на него исподлобья, потом перенес этот взгляд на Марью Гавриловну, расправил свою шляпу, повернулся к двери и вышел.
В течение целой недели Силоамский хранил в себе злобу и ничего не предпринимал. После тирады, произнесенной Кириллом, он почувствовал, что его решимость во что бы то ни стало настоять на своем праве как-то вдруг поколебалась. Он понял, что у Кирилла это, во всяком случае, не самодурство, и странное дело – он определил это совершенно тем же выражением, как и отец Родион. Он сказал:
– Тут есть загвоздка!
Прошла неделя. Однажды вечером Силоамский пригласил к себе дьякона отца Симеона и любезно предложил ему откушать вместе с ним и с матушкою чаю. Матушка была очень молоденькая и недурная собой блондинка; она говорила звонким грудным голосом и чуть-чуть пришепетывала.
– Знаете, это просто ужасно, просто ужасно! – говорила она дьякону, и при этом ее светлые глазки готовы были заплакать. – Мы потратились, купили этот дом, и вдруг такой сюрприз. Возможно ли, чтобы начальство терпело такой произвол?
– Да-с! А вот терпит! Мы с Дементием Ермилычем уже целый год страдаем! – с лицемерным сочувствием сказал дьякон, не упомянув, разумеется, о земле Кирилла.
– А скажите, пожалуйста, отец дьякон, что это за личность – помещица? – спросил Силоамский.
– Помещица-с? Так личность… Господь ее знает, что она за личность. Мы ее никогда и не видим. Сидит в своем саду, словно медведь в берлоге. Ни с кем не водится и от духовных лиц отдаляется.
– Гм… значит, подозрительная. Это бывает.
– Вот только с отцом Кириллом очень сошлась. Часто ездят друг к другу.
– Так, так! Это весьма подозрительно. Весьма!.. Я пойду к архиерею и доложу ему.
– К архиерею? Не советовал бы!
– Это почему? Архиерей ко мне расположен. Я ведь у него певчим был, в хоре пел!..
– Как же, как же! Он даже соло выделывал, да!.. – не без некоторой гордости подтвердила матушка.
– А все-таки не советую! – сказал дьякон. – Не советую.
– Да почему же, скажите, пожалуйста? Ведь это прямое беззаконие!.. Ведь нет такого закона, нет!..
– Оно положим. Только вот отец Родион тоже так говорил, а поехал к преосвященному, и вышло дело скверное. Преосвященный сказал ему: «Я, – говорит, – этого священника, то есть отца Кирилла, всей епархии в пример ставлю и все его действия очень даже одобряю!». Вот что сказал преосвященный. А когда отец Родион намекнул на перевод его, то есть отца Кирилла, так преосвященный говорит: «Нет, мне его наказывать не за что, а вот тебя – то есть отца Родиона, – пожалуй, переведу», – и перевел. Вот какие взгляды имеет преосвященный владыка!..
– Ну, это положим! – самоуверенно возразил Силоамский. – То отец Родион, а то я. Это далеко не одно и то же!..
Читать дальше