Примеры народной культуры сказки

Сказки о животных

Лиса и Журавль

Лиса с журавлём подружились.

Вот вздумала лиса угостить журавля, пошла звать его к себе в гости:

— Приходи, куманёк, приходи, дорогой! Уж я тебя угощу!

Пошёл журавль на званый пир. А лиса наварила манной каши и размазала по тарелке. Подала и потчевает:

— Покушай, голубчик куманёк, — сама стряпала.

Журавль стук-стук носом по тарелке, стучал, стучал — ничего не попадает!

А лисица лижет себе да лижет кашу, так всё сама и съела.

Кашу съела и говорит:

— Не обессудь, куманёк! Больше потчевать нечем.

Журавль ей отвечает:

— Спасибо, кума, и на этом! Приходи ко мне в гости.

На другой день приходит лиса к журавлю, а он приготовил окрошку, наклал в кувшин с узким горлышком, поставил на стол и говорит:

— Кушай, кумушка! Право, больше нечем потчевать.

Лиса начала вертеться вокруг кувшина. И так зайдёт, и этак, и лизнёт его, и понюхает-то — никак достать не может: не лезет голова в кувшин.

А журавль клюёт себе да клюёт, пока всё не съел.

— Ну, не обессудь, кума! Больше угощать нечем.

Взяла лису досада. Думала, что наестся на целую неделю, а домой пошла — несолоно хлебала. Как аукнулось, так и откликнулось!

С тех пор и дружба у лисы с журавлём врозь.

Лиса и тетерев

Тетерев сидел на дереве. Лисица подошла к нему и говорит:

— Здравствуй, тетеревочек, мой дру-

жочек, как услышала твой голосочек, так и пришла тебя проведать.

— Спасибо на добром слове, — сказал тетерев.

Лисица притворилась, что не расслышала, и говорит:

— Что говоришь? Не слышу. Ты бы, тетеревочек, мой дружочек, сошёл на травушку погулять, поговорить со мной, а то я с дерева не расслышу.

Тетерев сказал:

— Боюсь я сходить на траву. Нам, птицам, опасно ходить по земле.

— Или ты меня боишься? — сказала лисица.

— Не тебя, так других зверей боюсь, — сказал тетерев. — Всякие звери бывают.

— Нет, тетеревочек, мой дружочек, нынче указ объявлен, чтобы по всей земле мир был. Нынче уж звери друг друга не трогают.

— Вот это хорошо, — сказал тетерев, — а то вот собаки бегут; кабы по-старому, тебе бы уходить надо, а теперь тебе бояться нечего.

Лисица услыхала про собак, навострила уши и хотела бежать.

— Куда же ты? — сказал тетерев. — Ведь нынче указ, собаки не тронут.

— А кто их знает, — сказала лиса, — может, они указа не слыхали.

И убежала.

Заяц-хва́ста

Жил-был заяц в лесу: летом ему было хорошо, а зимой плохо, приходилось к крестьянам на гумно[1] ходить, овёс воровать.

Приходит он к одному крестьянину на гумно, а тут уж стадо зайцев. Вот он и начал им хвастать:

— У меня не усы, а уси́щи, не лапы, а ла́пищи, не зубы, а зу́бищи — я никого не боюсь.

Зайцы и рассказали тётке вороне про эту хвасту.

Тётка ворона пошла хвасту разыскивать и нашла его под кокориной[2]. Заяц испугался:

— Тётка ворона, я больше не буду хвастать!

— А как ты хвастал?

— А у меня не усы, а уси́щи, не лапы, а ла́пищи, не зубы, а зу́бищи.

Вот она его маленько и потрепала:

— Боле не хвастай!

Раз сидела ворона на заборе, собаки её подхватили и давай мять, а заяц это увидел.

«Как бы вороне помочь?»

Выскочил на горочку и сел. Собаки увидали зайца, бросили ворону — да за ним, а ворона опять на забор. А заяц от собак ушёл.

Немного погодя ворона опять встретила этого зайца и говорит ему:

— Вот ты молодец, не хва́ста, а храбрец.

Петушок и бобовое зёрнышко

Жили-были петушок и курочка.

Петушок всё торопился, всё торопился, а курочка знай себе приговаривает:

— Петя, не торопись! Петя, не торопись!

Клевал как-то петушок бобовые зёрнышки, да второпях и подавился. Подавился, не дышит, не слышит, словно мёртвый лежит.

Перепугалась курочка, бросилась к хозяйке, кричит:

— Ох, хозяюшка, дай скорей маслица, петушку горлышко смазать: подавился петушок бобовым зёрнышком!

Хозяйка говорит:

— Беги скорей к коровушке, проси у неё молока, а я ужо́ собью маслица.

Бросилась курочка к корове:

— Коровушка, голубушка, дай скорей молока! Из молока хозяюшка собьёт маслица, маслицем смажу петушку горлышко: подавился петушок бобовым зёрнышком.

— Ступай скорей к хозяину, пусть он принесёт мне свежей травы.

Бежит курочка к хозяину:

— Хозяин, хозяин! Дай скорей коровушке свежей травы, коровушка даст молочка, из молочка хозяюшка собьёт маслица, маслицем я смажу петушку горлышко: подавился петушок бобовым зёрнышком.

Хозяин и говорит ей:

— Беги скорей к кузнецу за косой.

Со всех ног бросилась курочка к кузнецу:

— Кузнец, кузнец, дай скорей хозяину хорошую косу! Хозяин даст коровушке травы, коровушка даст молока, хозяюшка даст мне маслица, я смажу петушку горлышко: подавился петушок бобовым зёрнышком.

Кузнец дал хозяину новую косу, хозяин дал коровушке свежей травы, коровушка дала молока, хозяюшка сбила масла, дала маслица курочке.

Смазала курочка петушку горлышко. Бобовое зёрнышко проскочило. Петушок вскочил и во всё горло закричал:

— Ку-ка-ре-ку!

Зимовье зверей

Шёл бык лесом, попадается ему навстречу баран.

— Куда, баран, идёшь? — спросил бык.

— От зимы лета ищу, — говорит баран.

— Пойдём со мною!

Вот пошли вместе, попадается им навстречу свинья.

— Куда, свинья, идёшь? — спросил бык.

— От зимы лета ищу, — отвечает свинья.

— Иди с нами.

Пошли втроём дальше, навстречу им гусь.

— Куда, гусь, идёшь? — спрашивает бык.

— От зимы лета ищу, — отвечает гусь.

— Ну, иди за нами!

Вот гусь и пошёл за ними. Идут, а навстречу им петух.

— Куда, петух, идёшь? — спросил бык.

— От зимы лета ищу, — отвечает петух.

— Иди за нами!

Вот идут они путём-дорогою и разговаривают промеж себя:

— Как же, братцы-товарищи! Время подходит холодное, где тепла искать?

Бык и сказывает:

— Ну, давайте избу строить, а то, чего доброго, и впрямь зимою замёрзнем.

Баран говорит:

— У меня шуба тепла — вишь, какая шерсть! Я и так перезимую.

Свинья говорит:

— А по мне хоть какие морозы — я не боюсь: зароюсь в землю и без избы прозимую.

Гусь говорит:

— А я сяду в середину ели, одно крыло постелю, а другим оденусь, меня никакой холод не возьмёт; я и так прозимую.

Петух говорит:

— А разве у меня нет своих крыльев? И я прозимую!

Бык видит — дело плохо, надо одному хлопотать.

— Ну, — говорит, — вы как хотите, а я стану избу строить.

Выстроил себе избушку и живёт в ней. Вот пришла зима холодная, стали пробирать морозы; баран просится у быка:

— Пусти, брат, погреться.

— Нет, баран, у тебя шуба тепла; ты и так перезимуешь. Не пущу!

— А коли не пустишь, то я разбегусь и вышибу из твоей избы бревно: тебе же будет холоднее.

Бык думал-думал: «Дай пущу, а то, пожалуй, и меня заморозит», — и пустил барана.

Вот и свинья прозябла, пришла к быку:

— Пусти, брат, погреться.

— Нет, не пущу! Ты в землю зароешься и так перезимуешь.

— А не пустишь, так я рылом все столбы подрою да твою избу сворочу.

Делать нечего, надо пустить. Пустил и свинью. Тут пришли к быку гусь и петух:

— Пусти, брат, к себе погреться.

— Нет, не пущу! У вас по два крыла: одно постелешь, другим оденешься — так и прозимуете!

— А не пустишь, — говорит гусь, — так я весь мох из твоих стен повыщиплю, тебе же холоднее будет.

— Не пустишь? — говорит петух. — Так я взлечу на чердак и всю землю с потолка сгребу, тебе же холоднее будет.

Что делать быку? Пустил жить к себе и гуся, и петуха.

Вот живут они себе в избушке. Отогрелся в тепле петух и начал песенки распевать.

Услышала лиса, что петух песенки распевает, захотелось ей петушиным мясом полакомиться, да как достать его? Лиса поднялась на хитрости, отправилась к медведю да волку и сказала:

— Ну, любезные куманьки! Я нашла для всех поживу: для тебя, медведь, — быка, для тебя, волк, — барана, а для себя — петуха.

— Хорошо, кумушка! — говорят медведь и волк. — Мы твоих услуг никогда не забудем. Пойдём же приколем да поедим!

Лиса привела их к избушке. Медведь говорит волку:

— Иди ты вперёд!

А волк кричит:

— Нет, ты посильнее меня, иди ты вперёд!

Ладно, пошёл медведь; только что в двери — бык наклонил голову и припёр его рогами к стене. А баран разбежался да как бацнет медведя в бок и сшиб его с ног. А свинья рвёт и мечет в клочья. А гусь подлетел — глаза щиплет. А петух сидит на брусу и кричит:

— Подайте сюда, подайте сюда!

Волк с лисой услыхали крик да бежать!

Вот медведь рвался, рвался, насилу вырвался, догнал волка и рассказывает:

— Ну, что было мне! Этакого страху отродясь не видывал. Только что вошел я в избу, откуда ни возьмись баба с ухватом на меня… Так к стене и прижала! Набежало народу пропасть: кто бьёт, кто рвёт, кто шилом в глаза колет. А ещё один на брусу сидел да все кричал: «Подайте сюда, подайте сюда!» Ну, если б подали к нему, кажись бы, и смерть была!

Кот, петух и лиса

В лесу в маленькой избушке жили-были кот да петух. Кот рано утром вставал, на охоту ходил, а Петя-петушок оставался дом стеречь. Уйдёт кот на охоту, а петушок всё в избушке приберёт, пол чисто подметёт, вскочит на жёрдочку, песни поёт и кота ждёт.

Бежала как-то лиса, услыхала, как петух песни поёт, — захотелось ей петушиного мяса попробовать. Вот она села под окошко да и запела:

Петушок, петушок,

Золотой гребешок,

Выгляни в окошко —

Дам тебе горошку.

Петушок выглянул, а она его — цап-царап — схватила и понесла.

Петушок испугался, закричал:

— Несёт меня лиса за тёмные леса, за высокие горы! Котик-братик, выручи меня!

Кот недалеко был, услыхал, помчался за лисой что было силы, отнял петушка и принёс его домой.

На другой день собирается кот на охоту и говорит петушку:

— Смотри, Петя, не выглядывай в окошко, не слушай лису, а то она тебя унесёт, съест и косточек не оставит.

Ушёл кот, а Петя-петушок в избушке всё прибрал, пол чисто подмёл, вскочил на жёрдочку — сидит, песни поёт, кота ждёт.

А лиса уж тут как тут. Опять уселась под окошком и запела:

Петушок, петушок,

Золотой гребешок,

Выгляни в окошко —

Дам тебе горошку.

Петушок слушает и не выглядывает. Лиса бросила в окошко горсть гороху. Петушок горох склевал, а в окно не выглядывает. Лиса и говорит:

— Что это, Петя, какой ты гордый стал? Смотри, сколько у меня гороху, куда же мне его девать?

Петя выглянул, а лиса его — цап-царап — схватила и понесла. Петушок испугался, закричал:

— Несёт меня лиса за тёмные леса, за высокие горы! Котик-братик, выручи меня!

Кот хоть далеко был, а услыхал петушка. Погнался за лисой что было духу, догнал её, отнял петушка и принёс его домой.

На третий день собирается кот на охоту и говорит:

— Смотри, Петя, я сегодня далеко на охоту пойду, и кричать будешь — не услышу. Не слушай лису, не выглядывай в окошко, а то она тебя съест и косточек твоих не оставит.

Ушёл кот на охоту, а Петя-петушок всё в избушке прибрал, пол чисто подмёл, на жёрдочку вскочил и сидит, песни поёт, кота ждёт.

А лиса опять тут как тут. Сидит под окошком, песенку поёт.

А Петя-петушок не выглядывает. Лиса и говорит:

— Ах, Петя-петушок, что сказать тебе хочу! За тем и торопилась. Бежала я по дороге и видела: мужики ехали, пшено везли; один мешок худой был, всё пшено по дороге рассыпано, а подбирать некому. Из окна видать, вот погляди.

Петушок поверил, выглянул, а она его — цап-царап — схватила и понесла. Как петушок ни плакал, как ни кричал — не слыхал его кот, и унесла лиса петушка к себе домой.

Приходит кот домой, а петушка-то и нет. Погоревал, погоревал кот — делать нечего. Надо идти выручать товарища — наверное, его лиса утащила.

Пошёл кот вначале на базар, купил там себе сапоги, синий кафтан, шляпу с пером да музыку — гусли. Настоящий музыкант стал.

Идёт кот по лесу, играет в гусельки и поёт:

Стрень, брень, гусельки,

Золотые струнушки,

Стрень, брень, гусельки,

Золотые струнушки.

Звери в лесу дивятся — откуда у нас такой музыкант появился? А кот ходит, поёт, а сам всё лисий дом высматривает.

И увидел он избушку. Заглянул в окошко, а там лиса печку топит. Вот котя-коток встал на крылечко, ударил в струнушки и запел:

Стрень, брень, гусельки,

Золотые струнушки,

Дома ли лиса?

Выходи, лиса!

Лиса слышит, кто-то её зовёт, а выйти посмотреть некогда — блины печёт. Посылает она свою дочку Чучелку:

— Ступай, Чучелка, посмотри, кто меня там зовёт.

Чучелка вышла, а котя-коток её стук в лобок да за спину в коробок. А сам опять играет и поёт:

Стрень, брень, гусельки,

Золотые струнушки,

Дома ли лиса?

Выходи, лиса!

Слышит лиса, кто-то её вызывает, а отойти от печки не может — блины сгорят. Посылает другую дочку — Подчучелку:

— Ступай, Подчучелка, посмотри, кто меня там зовёт.

Подчучелка вышла, а котя-коток её стук в лобок да за спину в коробок, а сам опять поёт:

Стрень, брень, гусельки,

Золотые струнушки,

Дома ли лиса?

Выходи, лиса!

Самой лисе нельзя от печи уйти и послать некого — один петушок остался. Собиралась она его щипать да жарить. И говорит лиса петушку:

— Ступай, Петя, погляди, кто меня там зовёт, да скорей возвращайся!

Петя-петушок выскочил на крыльцо, а кот бросил коробок, схватил петушка да и понёсся домой что было мочи.

С тех пор опять кот да петух живут вместе, а лиса уж больше к ним не показывается.

Кот и лиса

Жил-был мужик. У этого мужика был кот, только такой баловник, что беда! Надоел он до смерти.

Вот мужик думал, думал, взял кота, посадил в мешок и понёс в лес. Принёс и бросил его в лесу — пускай пропадает.

Кот ходил, ходил и набрёл на избушку. Залез на чердак и полёживает себе. А захочет есть — пойдёт в лес, птичек, мышей наловит, наестся досыта — опять на чердак, и горя ему мало!

Вот пошёл кот гулять, а навстречу ему лиса. Увидала кота и дивится: «Сколько лет живу в лесу, такого зверя не видывала!»

Поклонилась лиса коту и спрашивает:

— Скажись, добрый молодец, кто ты таков? Как ты сюда зашёл и как тебя по имени величать?

А кот вскинул шерсть и отвечает:

— Зовут меня Котофей Иванович, я из сибирских лесов прислан к вам воеводой.

— Ах, Котофей Иванович! — говорит лиса. — Не знала я про тебя, не ведала. Ну, пойдём же ко мне в гости.

Кот пошёл к лисице. Она привела его в свою нору и стала потчевать разной дичинкой, а сама всё спрашивает:

— Котофей Иванович, женат ты или холост?

— Холост.

— И я, лисица, — девица. Возьми меня замуж!

Кот согласился, и начался у них пир да веселье.

На другой день отправилась лиса добывать припасов, а кот остался дома.

Бегала, бегала лиса и поймала утку. Несёт домой, а навстречу ей волк:

— Стой, лиса! Отдай утку!

— Нет, не отдам!

— Ну, я сам отниму.

— А я скажу Котофею Ивановичу, он тебя смерти предаст.

— А кто такой Котофей Иванович?

— Разве ты не слыхал? К нам из сибирских лесов прислан воеводой Котофей Иванович! Я раньше была лисица-девица, а теперь нашего воеводы жена.

— Нет, не слыхал, Лизавета Ивановна. А как бы мне на него посмотреть?

— У! Котофей Иванович у меня такой сердитый: кто ему не по нраву придётся — сейчас съест! Ты приготовь барана да принеси ему на поклон: барана-то положи на видное место, а сам схоронись, чтобы кот тебя не увидал, а то, брат, тебе туго придётся!

Волк побежал за бараном, а лиса — домой.

Идёт лиса, и повстречался ей медведь:

— Стой, лиса, кому утку несёшь? Отдай мне!

— Ступай-ка ты, медведь, подобру-поздорову, а то скажу Котофею Ивановичу, он тебя смерти предаст!

— А кто такой Котофей Иванович?

— А который прислан к нам из сибирских лесов воеводою. Я раньше была лисица-девица, а теперь нашего воеводы, Котофея Ивановича, жена.

— А нельзя ли посмотреть его, Лизавета Ивановна?

— У! Котофей Иванович у меня такой сердитый: кто ему не приглянется, сейчас съест. Ты ступай приготовь быка да принеси ему на поклон. Да смотри быка-то положи на видное место, а сам схоронись, чтобы Котофей Иванович тебя не увидал, а то тебе туго придётся!

Медведь пошёл за быком, а лиса — домой.

Вот принёс волк барана, ободрал шкуру и стоит раздумывает. Смотрит, и медведь лезет с быком.

— Здравствуй, Михайло Иванович!

— Здравствуй, брат Левон! Что, не видал лисицы с Котофеем Ивановичем?

— Нет, Михайло Иванович, сам их дожидаюсь.

— А ты сходи-ка к ним, брат Левон, позови, — говорит медведь волку.

— Нет, не пойду, Михайло Иванович. Я неповоротлив, ты лучше иди.

— Нет, не пойду, брат Левон. Я мохнат, косолап, куда мне!

Вдруг, откуда ни возьмись, бежит заяц. Волк и медведь как закричат на него:

— Поди сюда, косой!

Заяц так и присел, уши прижал.

— Ты, заяц, поворотлив и на ногу скор: сбегай к лисе, скажи ей, что медведь Михайло Иванович с братом Левоном Ивановичем давно уже готовы, ждут тебя-де с мужем, с Котофеем Ивановичем, хотят поклониться бараном да быком.

Заяц пустился к лисе во всю прыть.

А медведь и волк стали думать, где бы им спрятаться.

Медведь говорит:

— Я полезу на сосну.

А волк ему говорит:

— А я куда денусь? Ведь я на дерево не взберусь. Схорони меня куда-нибудь.

Медведь спрятал волка в кустах, завалил сухими листьями, а сам влез на сосну, на самую макушку, и поглядывает, не идёт ли Котофей Иванович с лисой.

Заяц меж тем прибежал к лисицыной норе:

— Медведь Михайло Иванович с волком Левоном Ивановичем прислали сказать, что они давно ждут тебя с мужем, хотят поклониться вам быком да бараном.

— Ступай, косой, сейчас будем.

Вот и пошли кот с лисою. Медведь увидел их и говорит волку:

— Какой же воевода-то Котофей Иванович маленький!

Кот сейчас же кинулся на быка, шерсть взъерошил, начал рвать мясо и зубами и лапами, а сам мурчит, будто сердится:

— Мяу, мяу!..

Медведь опять говорит волку:

— Невелик, да прожорлив! Нам четверым не съесть, а ему одному мало. Пожалуй, он и до нас доберётся!

Захотелось и волку посмотреть на Котофея Ивановича, да сквозь листья не видать. И начал волк потихоньку разгребать листья. Кот услыхал, что листья шевелятся, подумал, что это мышь, да как кинется и прямо волку в морду вцепился когтями.

Волк перепугался, вскочил — и давай утекать.

А кот сам испугался и полез на дерево, где сидел медведь.

«Ну, — думает медведь, — увидел он меня!»

Слезать-то было некогда, вот медведь как шмякнется с дерева обземь, все печёнки отбил, вскочил — да наутёк.

А лисица вслед кричит:

— Бегите, бегите, как бы он вас не задрал!..

С той поры все звери стали кота бояться. А кот с лисой запаслись на всю зиму мясом и стали жить да поживать. И теперь живут.

Лисичка-сестричка и волк

Жили себе дед да баба. Дед говорит бабе:

— Ты, баба, пеки пироги, а я запрягу сани да поеду за рыбой.

Наловил рыбы и везёт домой целый воз. Вот едет он и видит: лисичка свернулась калачиком и лежит на дороге. Дед слез с воза, подошёл к лисичке, а она не ворохнётся, лежит себе как мёртвая.

— Вот будет подарок жене! — сказал дед, взял лисичку и положил на воз, а сам пошёл впереди.

А лисичка улучила время и стала выбрасывать полегоньку из воза всё по рыбке да по рыбке, всё по рыбке да по рыбке. Повыбросила всю рыбку и сама ушла.

— Ну, старуха, — говорит дед, — какой воротник привёз я тебе на шубу!

— Где?

— Там, на возу — и рыба, и воротник.

Подошла баба к возу: ни воротника, ни рыбы, — и начала ругать мужа:

— Ах ты, такой-сякой! Ты ещё вздумал обманывать!

Тут дед смекнул, что лисичка-то была не мёртвая. Погоревал, погоревал, да делать нечего.

А лисичка собрала всю разбросанную рыбу в кучку, уселась на дорогу и кушает себе. Приходит серый волк:

— Здравствуй, сестрица!

— Здравствуй, братец!

— Дай мне рыбки!

— Налови сам да кушай.

— Я не умею.

— Эка, ведь я же наловила! Ты, братец, ступай на реку, опусти хвост в прорубь, сиди да приговаривай: «Ловись, рыбка, и мала, и велика! Ловись, рыбка, и мала, и велика!» Рыбка к тебе сама на хвост нацепится. Да смотри сиди подольше, а то не наловишь!

Волк и пошёл на реку, опустил хвост в прорубь и начал приговаривать:

Ловись, рыбка, и мала, и велика!

Ловись, рыбка, и мала, и велика!

Вслед за ним и лиса явилась; ходит около волка и причитывает:

Ясни, ясни на небе звёзды,

Мёрзни, мёрзни, волчий хвост!

— Что ты, лисичка-сестричка, говоришь?

— То я тебе помогаю.

А сама, плутовка, поминутно твердит:

Мёрзни, мёрзни, волчий хвост!

Долго-долго сидел волк у проруби, целую ночь не сходил с места, хвост его и приморозило; пробовал было приподняться — не тут-то было!

«Эка, сколько рыбы привалило — и не вытащишь!» — думает он.

Смотрит, а бабы идут за водой и кричат, завидя серого:

— Волк, волк! Бейте его, бейте его!

Прибежали и начали колотить волка — кто коромыслом, кто ведром, кто чем попало. Волк прыгал, прыгал, оторвал себе хвост и пустился без оглядки бежать.

«Хорошо же, — думает, — уж я тебе отплачу, сестрица!»

Тем временем, пока волк отдувался своими боками, лисичка-сестричка захотела попробовать: не удастся ли ещё что-нибудь стянуть? Забралась в одну избу, где бабы пекли блины, да попала головой в кадку с тестом, вымазалась и бежит.

А волк ей навстречу:

— Так-то учишь ты? Меня всего исколотили!

— Эх, волчику-братику! — говорит лисичка-сестричка. — У тебя хоть кровь выступила, а у меня мозг, меня больней твоего прибили: я насилу плетусь.

— И то правда, — говорит волк, — где уж тебе, сестрица, идти, садись на меня, я тебя довезу.

Лисичка села ему на спину, он её и повёз.

Вот лисичка-сестричка сидит да потихоньку напевает:

Битый небитого везёт,

Битый небитого везёт!

— Что ты, сестрица, говоришь?

— Я, братец, говорю: «Битый битого везёт».

— Так, сестрица, так!

Журавль и цапля

Жили-были журавль да цапля, построили себе по концам болота избушки. Журавлю показалось скучно жить одному, и задумал он жениться.

— Давай пойду посватаюсь к цапле!

Пошёл журавль — тяп-тяп!

Семь вёрст болото месил, приходит и говорит:

— Дома ли цапля?

— Дома.

— Выдь за меня замуж.

— Нет, журавль, не пойду за тебя замуж, у тебя ноги долги, платье коротко, прокормить жену нечем. Ступай прочь, долговязый!

Журавль, как несолоно похлебал, ушёл домой. Цапля после раздумалась и сказала:

— Чем жить одной, лучше пойду замуж за журавля.

Приходит к журавлю и говорит:

— Журавль, возьми меня замуж!

— Нет, цапля, мне тебя не надо! Не хочу жениться, не возьму тебя замуж. Убирайся!

Цапля заплакала от стыда и воротилась назад.

Журавль раздумался и сказал:

— Напрасно не взял за себя цаплю: ведь одному-то скучно. Пойду теперь и возьму её замуж.

Приходит и говорит:

— Цапля, я вздумал на тебе жениться: поди за меня.

— Нет, долговязый, нейду за тебя замуж!

Пошёл журавль домой. Тут цапля раздумалась:

— Зачем отказала такому молодцу: одной-то жить невесело, лучше за журавля пойду!

Приходит свататься, а журавль не хочет. Вот так-то и ходят они по сю пору один к другому свататься, да никак не женятся.

Три медведя

Одна девочка ушла из дома в лес. В лесу она заблудилась и стала искать дорогу домой, да не нашла, а пришла в лесу к домику.

Дверь была отворена: она посмотрела в дверь, видит — в домике никого нет — и вошла. В домике этом жили три медведя. Один медведь был отец, звали его Михайло Иваныч. Он был большой и лохматый. Другой была медведица. Она была поменьше, и звали её Настасья Петровна. Третий был маленький медвежонок, и звали его Мишутка. Медведей не было дома, они ушли гулять по лесу.

В домике было две комнаты: одна столовая, другая спальня. Девочка вошла в столовую и увидела на столе три чашки с похлёбкой. Первая чашка, очень большая, была Михайлы Иванычева. Вторая чашка, поменьше, была Настасьи Петровнина; третья, синенькая чашечка, была Мишуткина. Подле каждой чашки лежала ложка: большая, средняя и маленькая.

Девочка взяла самую большую ложку и похлебала из самой большой чашки; потом взяла среднюю ложку и похлебала из средней чашки; потом взяла маленькую ложечку и похлебала из синенькой чашечки, и Мишуткина похлёбка ей показалась лучше всех.

Девочка захотела сесть и видит у стола три стула: один большой — Михайлы Иванычева, другой поменьше — Настасьи Петровнин, и третий, маленький, с синенькой подушечкой — Мишуткин. Она полезла на большой стул и упала; потом села на средний стул — на нём было неловко; потом села на маленький стульчик и засмеялась — так было хорошо. Она взяла синенькую чашечку на колени и стала есть. Поела всю похлёбку и стала качаться на стуле.

Стульчик проломился, и она упала на пол. Она встала, подняла стульчик и пошла в другую горницу. Там стояли три кровати: одна большая — Михайлы Иванычева, другая средняя — Настасьи Петровнина, а третья маленькая — Мишенькина. Девочка легла в большую — ей было слишком просторно; легла в среднюю — было слишком высоко; легла в маленькую — кроватка пришлась ей как раз впору, и она заснула.

А медведи пришли домой голодные и захотели обедать. Большой медведь взял свою чашку, взглянул и заревел страшным голосом:

— Кто хлебал в моей чашке?

Настасья Петровна посмотрела в свою чашку и зарычала не так громко:

— Кто хлебал в моей чашке?

А Мишутка увидел свою пустую чашечку и запищал тонким голосом:

— Кто хлебал в моей чашке и всё выхлебал?

Михайло Иваныч взглянул на свой стул и зарычал страшным голосом:

— Кто сидел на моём стуле и сдвинул его с места?

Настасья Петровна взглянула на свой стул и зарычала не так громко:

— Кто сидел на моём стуле и сдвинул его с места?

Мишутка взглянул на свой сломанный стульчик и пропищал:

— Кто сидел на моём стуле и сломал его?

Медведи пришли в другую горницу.

— Кто ложился в мою постель и смял её? — заревел Михайло Иваныч страшным голосом.

— Кто ложился в мою постель и смял её? — заревела Настасья Петровна не так громко.

А Мишенька подставил скамеечку, полез в свою кроватку и запищал тонким голосом:

— Кто ложился в мою постель?..

И вдруг он увидел девочку и завизжал так, как будто его режут:

— Вот она! Держи, держи! Вот она! Вот она! Ай-я-яй! Держи!

Он хотел её укусить. Девочка открыла глаза, увидела медведей и бросилась к окну. Окно было открыто, она выскочила в окно и убежала. И медведи не догнали её.

Лесной гнёт

Ехал мужик с горшками, потерял большой кувшин. Залетела в кувшин муха и стала в нём жить-поживать. День живёт, другой живёт. Прилетел комар и стучится:

— Кто, кто в терему? Кто, кто в высоком?

— Я, муха-горюха, а ты кто?

— А я комар-пискун.

— Иди ко мне жить.

Вот и стали вдвоём жить.

Прискакала блоха:

— Кто, кто в терему? Кто, кто в высоком?

— Я, муха-горюха, да комар-пискун, а ты кто?

— Я блоха-попрядуха.

— Иди к нам жить.

И стало их трое. Прибежала к ним мышь:

— Кто, кто в терему? Кто, кто в высоком?

— Я, муха-горюха, комар-пискун да блоха-попрядуха, а ты кто?

— Я из-за угла-хмыстень[3].

— Иди к нам жить.

И стало их четверо. Притащилась лягушка:

— Кто, кто в терему? Кто, кто в высоком?

— Я, муха горюха, комар-пискун, блоха-попрядуха, из-за угла-хмыстень, а ты кто?

— Я — на воде-балагта[4].

— Иди к нам жить.

И стало их пятеро. Живут себе поживают, беды над собою не чают. Спознал про то медведь, приходит к терему и стучится:

— Кто, кто в терему? Кто, кто в высоком?

— Я, муха-горюха, комар-пискун, блоха-попрядуха, из-за угла-хмыстень, на воде-балагта, а ты кто?

— А я лесной гнёт.

Сел на кувшин и всех раздавил.

Напуганные медведь и волки

Жили-были на одном дворе козёл да баран; жили промеж себя дружно: сена клок — и тот пополам, а коли вилы в бок — так одному коту Ваське. Он такой вор и разбойник, за каждый час на промысле, и где плохо лежит — тут у него и брюхо болит.

Вот однажды лежат себе козёл да баран и разговаривают промеж себя; откуда ни возьмись котишко-мурлышко, серый лобишко, идёт да таково жалостно плачет. Козёл да баран спрашивают:

— Кот-коток, серенький лобок! О чём ты плачешь, на трёх ногах скачешь?

— Как мне не плакать? Била меня старая баба, била-била, уши выдирала, ноги поломала да ещё удавку припасала.

— А за какую вину тебе такая погибель?

— Эх, за то погибель была, что себя не помня сметанку слизал.

И опять заплакал кот-мурлыко.

— Кот-коток, серый лобок! О чём же ты ещё плачешь?

— Как не плакать? Баба меня била да приговаривала: ко мне придёт зять, где будет сметаны взять? Поневоле придётся колоть козла да барана!

Заревели козёл да баран:

— Ах ты, серый кот, бестолковый лоб! За что ты нас-то погубил? Вот мы тебя забодаем!

Тут мурлыко вину свою приносил и прощенья просил. Они просили его и стали втроём думу думать: как быть и что делать?

— А что, середний брат баранко, — спросил мурлыко, — крепок ли у тебя лоб: попробуй-ка о ворота.

Баран с разбегу стукнулся о ворота лбом: покачнулись ворота, да не отворились. Поднялся старший брат козлище, разбежался, ударился — и ворота отворились.

Пыль столбом подымается, трава к земле приклоняется, бегут козёл да баран, а за ними скачет на трёх ногах кот — серый лоб. Устал он и взмолился названым братьям:

— Ни то старший брат, ни то средний брат! Не оставьте меньшого братишку на съеденье зверям.

Взял козёл, посадил его на себя, и понеслись они опять по горам, по долам, по сыпучим пескам. Долго бежали, и день и ночь, пока в ногах силы хватило.

Вот встретили гору-горище, под той горой-горищей лежит скошенное поле, на том поле стога что города стоят. Остановились козёл, баран и кот отдыхать, а ночь была осенняя, холодная.

«Где огня добыть?» — думают козёл да баран.

А мурлышко уже добыл бересты, обернул козлу рога и велел ему с баранком стукнуться лбами. Стукнулись козёл с бараном, да таково крепко, что искры из глаз посыпались; берестечко так и запылало.

— Ладно, — молвил серый кот, — теперь обогреемся, — да за словом и затопил стог сена.

Не успели они путём обогреться, глядь — жалует незваный гость мужик — серячок Михайло Иванович.

— Пустите, — говорит, — обогреться да отдохнуть; что-то неможется.

— Добро пожаловать, мужик-серячок! Откуда, брат, идёшь?

— Ходил на пасеку да подрался с мужиками, оттого и хворь прикинулась; иду к лисе лечиться.

Стали вчетвером тёмну ночь делить: медведь под стогом, мурлыко на стогу, а козёл с бараном у огня.

Идут семь волков серых, восьмой белый, и прямо к стогу.

— Фу-фу, — говорит белый волк, — нерусским духом пахнет. Какой такой народ здесь? Давайте силу пытать!

Заблеяли козёл и баран со страху, а мурлышко такую речь повёл:

— Ахти, белый волк, над волками князь! Не серди нашего старшего; он, помилуй бог, сердит! — как расходится — никому несдобровать. Аль не видите у него бороды: в ней-то и сила, бородою он зверей побивает, а рогами только кожу сымает. Лучше с честью подойдите да попросите: хотим, дескать, поиграть с твоим меньшим братишком, что под стогом-то лежит.

Волки на том козлу кланялись, обступили Мишку и стали его задирать. Вот он крепился-крепился, да как хватит на каждую лапу по волку; пришла им беда, выбрались кое-как, поджав хвосты, — подавай бог ноги!

А козёл да баран тем времечком подхватили мурлыку и побежали в лес и опять наткнулись на серых волков. Кот вскарабкался на самую макушку ели, а козёл с бараном схватились передними ногами за еловый сук и повисли.

Волки стоят под елью, зубы оскалили и воют, глядя на козла и барана. Видит кот-серый лоб, что дело плохо, стал кидать в волков еловые шишки да приговаривать:

— Раз волк! Два волк! Три волк! Всего-то по волку на брата. Я, мурлышко, давеча двух волков съел, и с косточками, так ещё сытёхонек, а ты, большой братец, за медведями ходил, да не изловил, бери себе и мою долю!

Только сказал он эти речи, как козёл сорвался и упал прямо рогами на волка. А мурлыко знай своё кричит:

— Держи его, лови его!

Тут на волков такой страх нашёл, что со всех ног припустили бежать без оглядки. Так и ушли.

Мизгирь[5]

В стары годы, в старопрежние, в жаркое лето соделалась срамота[6], в мире тягота: народились комары да мошки, стали людей кусать, горячую кровь пропускать. Проявился мизгирь-паук, удалой борец, добрый молодец, стал ножками трясти да мережки[7] плести, ставить на пути, на дорожки, где летают комары да мошки. Муха-горюха летала-летала да к мизгирю в сеть попала. Тут её мизгирь стал бить, да губить, да за горло давить. Муха мизгирю возмолилася:

— Батюшка мизгирь! Не бей ты меня, не губи ты меня, у меня много будет детей сиротать, по дворам ходить да собак дразнить.

Пожалел её мизгирь, отпустил на волю.

Муха полетела, зажужжала и повестила всем комарам и мошкам:

— Гой еси вы, комары и мошки! Убирайтесь под осиново кореньище: проявился мизгирь, стал ножками трясти да мережки плести, ставить на пути, на дорожки, где летают комары да мошки, всех изловит!

Комары и мошки полетели, забились под осиново кореньище, лежат, как мёртвые. Как быть мизгирю? Голодать ему не хочется. Позвал к себе сверчка, таракана и клопа:

— Ты, сверчок, затруби в рожок, а ты, таракан, ударь в барабан, а ты, клоп-блинник, поди под осиново кореньище, пусти про меня такую славу, что мизгиря-борца, добра молодца, вживе нет: в кандалы заковали, в Казань отослали, голову на плахе отсекли и плаху раскололи.

Сверчок затрубил в рожок, таракан ударил в барабан, а клоп-блинник пошёл под осиново кореньище, говорит:

— Что вы лежите, будто мёртвые? Ведь мизгиря-борца, добра молодца, вживе нет: в кандалы заковали, в Казань отослали, голову на плахе отсекли и плаху раскололи.

Комары и мошки возрадовались, поднялись, полетели — и чуть не пали, да к мизгирю в сеть попали. Он стал их бить да губить, а сам говорит:

— Что вы очень мелки, почаще бы в гости бывали, меня бы мёдом угощали.

Медведь и лиса

Жили-были медведь и лиса.

У медведя в избе на чердаке была припасена кадушка мёду.

Лиса про то сведала. Как бы ей до мёду добраться?

Прибежала лиса к медведю, села под окошечко:

— Кум, ты не знаешь моего горечка!

— Что, кума, у тебя за горечко?

— Изба моя худая, углы провалились, я и печь не топила. Пусти к себе ночевать.

— Поди, кума, переночуй.

Вот легли они спать на печке. Лиса лежит да хвостом вертит. Как ей до мёду добраться? Медведь заснул, а лиса — тук-тук хвостом.

Медведь спрашивает:

— Кума, кто там стучит?

— А это за мной пришли, на повой[8] зовут.

— Так сходи, кума.

Вот лиса ушла. А сама влезла на чердак и почала кадушку с мёдом. Наелась, воротилась и опять легла.

— Кума, а кума, — спрашивает медведь, — как назвали-то?

— Починочком.

— Это имечко хорошее.

На другую ночь легли спать, лиса — тук-тук хвостом:

— Кум, а кум, меня опять на повой зовут.

— Так сходи, кума.

Лиса влезла на чердак и до половины мёд-то и поела. Опять воротилась и легла.

— Кума, а кума, как назвали-то?

— Половиночком.

— Это имечко хорошее.

На третью ночь лиса — тук-тук хвостом:

— Меня опять на повой зовут.

— Кума, а кума, — говорит медведь, — ты недолго ходи, а то я блины хочу печь.

— Ну, это я скоро обернусь.

А сама — на чердак и докончила кадушку с мёдом, всё выскребла. Воротилась, а медведь уже встал.

— Кума, а кума, как назвали-то?

— Поскрёбышком.

— Это имечко и того лучше. Ну, теперь давай блины печь.

Медведь напёк блинов, а лиса спрашивает:

— Мёд-то у тебя, кум, где?

— А на чердаке.

Полез медведь на чердак, а мёду-то в кадушке нет — пустая.

— Кто его съел? — спрашивает. — Это ты, кума, больше некому!

— Нет, кум, я мёд в глаза не видала. Да ты сам его съел!

Медведь думал, думал…

— Ну, — говорит, — давай пытать, кто съел. Ляжем на солнышке вверх брюхом. У кого мёд вытопится — тот, значит, и съел.

Легли они на солнышке. Медведь уснул. А лисе не спится. Глядь-поглядь — на животе у неё и показался медок. Она ну-ко скорее перемазывать его медведю на живот.

— Кум, а кум! Это что? Вот кто мёд-то съел!

Медведь — делать нечего — повинился.

Петушок — золотой гребешок и жерновцы

Жил да был себе старик со старухою, бедные-бедные! Хлеба-то у них не было. Вот они поехали в лес, набрали желудей, привезли домой и начали есть. Долго ли, коротко ли они ели, только старуха уронила один жёлудь в подполье. Пустил жёлудь росток и в небольшое время дорос до полу. Старуха заприметила и го-ворит:

— Старик! Надобно пол-то прорубить. Пускай дуб растёт выше. Как вырастет, не станем в лес за желудями ездить, станем в избе рвать.

Старик прорубил пол. Деревцо росло-росло и выросло до потолка. Старик разобрал и потолок, а после и крышу снял: деревцо всё растёт да растёт и доросло до самого неба.

Не стало у старика со старухой желудей, взял он мешок и полез на дуб. Лез-лез… и взобрался на небо. Ходил-ходил по небу, увидал: сидит кочеток — золотой гребешок, а возле него стоят жерновцы. Старик долго не думал, захватил с собой и кочетка, и жерновцы и спустился в избу. Спустился и говорит старухе:

— Как нам быть, что нам есть?

— Постой, — молвила старуха, — я попробую жерновцы.

Взяла жерновцы и стала молоть: ан блин да пирог, блин да пирог, что ни повернёт — всё блин да пирог! И накормила старика.

Ехал мимо какой-то боярин и заехал к старику со старушкой в хату.

— Нет ли, — спрашивает, — чего-нибудь поесть?

Старуха говорит:

— Чего тебе, родимый, дать — разве блинков?

Взяла жерновцы и намолола: нападали блинки.

Боярин поел и говорит:

— Продай мне, бабушка, твои жерновцы.

— Нет, — отвечает старуха, — продавать нельзя.

Он позавидовал чужому добру и украл у ней жерновцы. Как увидали старик со старухою, что украдены жерновцы, стали горевать.

— Постой, — говорит кочеток — золотой гребешок, — я полечу, догоню!

Прилетел он к боярским хоромам, сел на ворота и кричит:

— Кукареку! Боярин! Отдай наши жерновцы!

Как услыхал боярин, сейчас приказывает:

— Эй, малый! Возьми брось его в воду.

Поймали кочетка, бросили в колодец. Он и стал приговаривать:

— Носик, носик, пей воду! Ротик, ротик, пей воду… — и вытянул весь колодец.

Выпил воду и полетел к боярским хоромам. Уселся на балкон и опять кричит:

— Кукареку, боярин! Отдай наши жерновцы! Боярин, боярин! Отдай наши жерновцы!

Боярин велел повару бросить его в горячую печь. Поймали кочетка, бросили в горячую печь — прямо в огонь. Он и стал приговаривать:

— Носик, носик, лей воду! Ротик, ротик, лей воду…

И залил весь жар в печи. Вспорхнул, влетел в боярские палаты и опять кричит:

— Кукареку! Боярин! Отдай наши жерновцы! Боярин, боярин! Отдай наши жерновцы!

В то же самое время боярин гостей принимал. Гости услыхали, что кричит кочеток, и тотчас же побежали вон из дому. Хозяин бросился догонять их, а кочеток — золотой гребешок подхватил жерновцы и улетел с ними к старику и старухе.

Мужик и медведь

Мужик поехал в лес репу сеять. Пашет там да работает. Пришёл к нему медведь.

— Мужик, я тебя сломаю.

— Не ломай меня, медведюшка, лучше давай вместе репу сеять. Я себе возьму хоть корешки, а тебе отдам вершки.

— Быть так, — сказал медведь. — А коли обманешь, так в лес ко мне хоть не езди.

Сказал и ушёл в дуброву.

Репа выросла крупная. Мужик приехал осенью копать репу. А медведь из дубровы вылезает:

— Мужик, давай репу делить, мою долю подавай.

— Ладно, медведюшка, давай делить: тебе вершки, мне корешки.

Отдал мужик медведю всю ботву, а репу наклал на воз и повёз в город продавать.

Навстречу ему медведь:

— Мужик, куда ты едешь?

— Еду, медведюшка, в город корешки продавать.

— Дай-ка попробовать: каков корешок?

Мужик дал ему репу. Медведь как съел:

— А-а! — заревел. — Мужик, обманул ты меня! Твои корешки сладеньки. Теперь не езжай ко мне в лес по дрова, а то заломаю.

На другой год мужик посеял на том месте рожь.

Приехал жать, а уж медведь его дожидает:

— Теперь меня, мужик, не обманешь, давай мою долю.

Мужик говорит:

— Быть так. Бери, медведюшка, корешки, а я себе возьму хоть вершки.

Собрали они рожь. Отдал мужик медведю корешки, а рожь наклал на воз и увез домой.

Медведь бился, бился, ничего с корешками сделать не мог

Рассердился он на мужика, и с тех пор у медведя с мужиком вражда пошла.

Лиса и кувшин

Вышла баба на поле жать и спрятала за куст кувшин с молоком. Подобралась к кувшину лиса, сунула в него голову, молоко вылакала; пора бы и домой, да вот беда — головы из кувшина вытащить не может.

Ходит лиса, головой мотает и говорит:

— Ну, кувшин, пошутил, да и будет — отпусти же меня, кувшинушко! Полно тебе, голубчик, баловать — поиграл, да и полно.

Не отстаёт кувшин, хоть ты что хочешь.

Рассердилась лиса:

— Погоди же ты, проклятый, не отстаёшь честью, так я тебя утоплю.

Побежала лиса к реке и давай кувшин топить. Кувшин-то утонуть утонул, да и лису за собой потянул.

Ворона и рак

Летела ворона по-над морем, смотрит: рак ползёт — хап его! И понесла в лес, чтобы, усевшись где-нибудь на ветке, хорошенько закусить. Видит рак, что приходится пропадать, и говорит вороне:

— Эй, ворона, ворона! Знал я твоего отца и твою мать — славные были люди!

— Угу! — ответила ворона, не раскрывая рта.

— И братьев и сестёр твоих знаю, что за добрые были люди!

— Угу!

— Да всё же хоть они и хорошие люди, а тебе не ровня. Мне сдаётся, что разумнее тебя никого нет на свете.

Понравились эти речи вороне; каркнула она во весь рот и упустила рака в море.

Лиса и заяц

Жили-были лиса да заяц. У лисы была избёнка ледяная, у зайца — лубяная[9].

Пришла весна-красна — у лисы избёнка растаяла, а у зайца стоит по-старому.

Вот лиса и попросилась у него переночевать, да его из избёнки и выгнала. Идёт доро́гой зайчик, плачет. Ему навстречу собака:

— Тяф, тяф, тяф! Что, зайчик, плачешь?

— Как мне не плакать? Была у меня избёнка лубяная, а у лисы — ледяная. Попросилась она ко мне ночевать, да меня и выгнала.

— Не плачь, зайчик! Я твоему горю помогу.

Подошли они к избёнке. Собака забрехала:

— Тяф, тяф, тяф! Поди, лиса, вон!

А лиса им с печи:

— Как выскочу, как выпрыгну, пойдут клочки по закоулочкам!

Собака испугалась и убежала.

Зайчик опять идёт доро́гой, плачет. Ему навстречу медведь:

— О чём, зайчик, плачешь?

— Как мне не плакать? Была у меня избёнка лубяная, а у лисы — ледяная. Попросилась она ночевать, да меня и выгнала.

— Не плачь, я твоему горю помогу.

— Нет, не поможешь. Собака гнала — не выгнала, и тебе не выгнать.

— Нет, выгоню!

Подошли они к избёнке. Медведь как закричит:

— Поди, лиса, вон!

А лиса им с печи:

— Как выскочу, как выпрыгну, пойдут клочки по закоулочкам!

Медведь испугался и убежал.

Идёт опять зайчик. Ему навстречу бык:

— Что, зайчик, плачешь?

— Как мне не плакать? Была у меня избёнка лубяная, а у лисы — ледяная. Попросилась она ночевать, да меня и выгнала.

— Пойдём, я твоему горю помогу.

— Нет, бык, не поможешь. Собака гнала — не выгнала, медведь гнал — не выгнал, и тебе не выгнать.

— Нет, выгоню!

Подошли они к избёнке. Бык как заревел:

— Поди, лиса, вон!

А лиса им с печи:

— Как выскочу, как выпрыгну, пойдут клочки по закоулочкам!

Бык испугался и убежал.

Идёт опять зайчик доро́гой, плачет пуще прежнего. Ему навстречу петух с косой:

— Ку-ка-ре-ку! О чём, зайчик, плачешь?

— Как мне не плакать? Была у меня избёнка лубяная, а у лисы-ледяная. Попросилась она ночевать, да меня и выгнала.

— Пойдём, я твоему горю помогу.

— Нет, петух, не поможешь. Собака гнала — не выгнала, медведь гнал — не выгнал, бык гнал — не выгнал, и тебе не выгнать.

— Нет, выгоню!

Подошли они к избёнке.

Петух лапами затопал, крыльями забил:

Ку-ка-ре-ку! Иду на пятах,

Несу косу на плечах,

Хочу лису посе́чи.

Слезай, лиса, с пе́чи,

Поди, лиса, вон!

Лиса услыхала, испугалась и говорит:

— Обуваюсь…

Петух опять:

Ку-ка-ре-ку! Иду на пятах,

Несу косу на плечах,

Хочу лису посе́чи.

Слезай, лиса, с пе́чи,

Поди, лиса, вон!

Лиса опять говорит:

— Одеваюсь…

Петух в третий раз:

Ку-ка-ре-ку! Иду на пятах,

Несу косу на плечах.

Хочу лису посе́чи.

Слезай, лиса, с пе́чи,

Поди, лиса, вон!

Лиса без памяти выбежала, только её и видели.

И стали петух с зайчиком жить-поживать в лубяной избёнке.

Волшебные сказки

Сестрица Алёнушка и братец Иванушка

Жили-были старик да старуха, у них была дочка Алёнушка да сынок Иванушка. Старик со старухой умерли. Остались Алёнушка да Иванушка одни-одинёшеньки.

Пошла Алёнушка на работу и братца с собой взяла. Идут они по дальнему пути, по широкому полю, и захотелось Иванушке пить.

— Сестрица Алёнушка, я пить хочу!

— Подожди, братец, дойдём до колодца.

Шли, шли — солнце высоко, колодец далеко, жар донимает, пот выступает. Стоит коровье копытце, полно водицы.

— Сестрица Алёнушка, хлебну я из копытца!

— Не пей, братец, телёночком станешь!

Братец послушался, пошли дальше.

Солнце высоко, колодец далеко, жар донимает, пот выступает. Стоит лошадиное копытце, полно водицы.

— Сестрица Алёнушка, напьюсь я из копытца!

— Не пей, братец, жеребёночком станешь!

Вздохнул Иванушка, опять пошли дальше.

Идут, идут — солнце высоко, колодец далеко, жар донимает, пот выступает. Стоит козье копытце, полно водицы.

Иванушка говорит:

— Сестрица Алёнушка, мочи нет: напьюсь я из копытца!

— Не пей, братец, козлёночком станешь!

Не послушался Иванушка и напился из козьего копытца. Напился и стал козлёночком…

Зовёт Алёнушка братца, а вместо Иванушки бежит за ней беленький козлёночек.

Залилась Алёнушка слезами, села под стожок — плачет, а козлёночек возле неё скачет.

В ту пору ехал мимо купец:

— О чём, красная девица, плачешь?

Рассказала ему Алёнушка про свою беду. Купец ей говорит:

— Поди за меня замуж. Я тебя наряжу в злато-серебро, и козлёночек будет жить с нами.

Алёнушка подумала, подумала и пошла за купца замуж. Стали они жить-поживать, и козлёночек с ними живёт, ест-пьёт с Алёнушкой из одной чашки.

Один раз купца не было дома. Откуда ни возьмись, приходит ведьма: стала под Алёнушкино окошко и так-то ласково начала звать её купаться на реку.

Привела ведьма Алёнушку на реку. Кинулась на неё, привязала Алёнушке на шею камень и бросила её в воду.

А сама оборотилась Алёнушкой, нарядилась в её платье и пришла в её хоромы. Никто ведьму не распознал. Купец вернулся — тот не распознал.

Одному козлёночку всё было ведомо. Повесил он голову, не пьёт, не ест. Утром и вечером ходит по бережку около воды и зовёт:

— Алёнушка, сестрица моя!.. Выплынь, выплынь на бережок…

Узнала об этом ведьма и стала просить мужа: зарежь да зарежь козлёнка…

Купцу жалко было козлёночка, привык он к нему. А ведьма так пристаёт, так упрашивает — делать нечего, купец согласился.

Велела ведьма разложить костры высокие, греть котлы чугунные, точить ножи булатные.

Козлёночек проведал, что ему недолго жить, и говорит названому отцу:

— Перед смертью пусти меня на речку сходить, водицы испить, кишочки прополоскать.

— Ну, сходи.

Побежал козлёночек на речку, стал на берегу и жалобнёхонько закричал:

— Алёнушка, сестрица моя! Выплынь, выплынь на бережок: костры горят высокие, котлы кипят чугунные, ножи точат булатные, хотят меня зарезати!

Алёнушка из реки ему отвечает:

— Ах, братец мой Иванушка! Тяжёл камень на дно тянет, шелко́ва трава ноги спутала, жёлты пески на грудь легли.

А ведьма ищет козлёночка, не может найти и посылает слугу:

— Пойди найди козлёнка, приведи его ко мне.

Пошёл слуга на реку и видит: по берегу бегает козлёночек и жалобнёхонько зовёт:

Алёнушка, сестрица моя! Выплынь, выплынь на бережок: костры горят высокие, котлы кипят чугунные, ножи точат булатные, хотят меня зарезати!

А из реки ему отвечают:

— Ах, братец мой Иванушка! Тяжёл камень на дно тянет, шелко́ва трава ноги спутала, жёлты пески на грудь легли.

Слуга побежал домой и рассказал купцу про то, что слышал на речке. Собрали народ, пошли на реку, закинули сети шелковые и вытащили Алёнушку на берег. Сняли камень с шеи, окунули её в ключевую воду, одели её в нарядное платье. Алёнушка ожила и стала краше, чем была.

А козлёночек от радости три раза перекинулся через голову и обернулся мальчиком Иванушкой.

Ведьму привязали к лошадиному хвосту и пустили в чистое поле.

Гуси-лебеди

Жили мужик да баба. У них были дочка да сынок маленький.

— Доченька, — говорила мать, — мы пойдём на работу, береги братца! Не ходи со двора, будь умницей — мы купим тебе платочек.

Отец с матерью ушли, а дочка позабыла, что ей приказывали: посадила братца на травку под окошко, сама побежала на улицу, заигралась, загулялась.

Налетели гуси-лебеди, подхватили мальчика, унесли на крыльях.

Вернулась девочка, глядь — братца нету! Ахнула, кинулась туда-сюда — нету!

Она его кликала, слезами заливалась, причитывала, что худо будет от отца с матерью, — братец не откликнулся.

Выбежала она в чистое поле и только видела: метнулись вдалеке гуси-лебеди и пропали за тёмным лесом. Тут она догадалась, что они унесли её братца: про гусей-лебедей давно шла дурная слава — что они пошаливали, маленьких детей уносили.

Бросилась девочка догонять их. Бежала, бежала, увидела — стоит печь.

— Печка, печка, скажи, куда гуси-лебеди полетели?

Печка ей отвечает:

— Съешь моего ржаного пирожка — скажу.

— Стану я ржаной пирог есть! У моего батюшки и пшеничные не едятся…

Печка ей не сказала. Побежала девочка дальше — стоит яблоня.

— Яблоня, яблоня, скажи, куда гуси-лебеди полетели?

— Поешь моего лесного яблочка — скажу.

— У моего батюшки и садовые не едятся…

Яблоня ей не сказала. Побежала девочка дальше. Течёт молочная река в кисельных берегах.

— Молочная река, кисельные берега, куда гуси-лебеди полетели?

— Поешь моего простого киселька с молочком — скажу.

— У моего батюшки и сливочки не едятся…

Долго она бегала по полям, по лесам. День клонится к вечеру, делать нечего — надо идти домой. Вдруг видит: стоит избушка на курьей ножке, об одном окошке, кругом себя поворачивается.

В избушке старая Баба-яга прядёт кудель[10]. А на лавочке сидит братец, играет серебряными яблочками.

Девочка вошла в избушку:

— Здравствуй, бабушка!

— Здравствуй, девица! Зачем на глаза явилась?

— Я по мхам, по болотам ходила, платье измочила, пришла погреться.

— Садись покуда кудель прясть.

Баба-яга дала ей веретено, а сама ушла. Девочка прядёт — вдруг из-под печки выбегает мышка и говорит ей:

— Девица, девица, дай мне кашки, я тебе добренькое скажу.

Девочка дала ей кашки, мышка ей сказала:

— Баба-яга пошла баню топить. Она тебя вымоет-выпарит, в печь посадит, зажарит и съест, сама на твоих костях покатается.

Девочка сидит ни жива ни мертва, плачет, а мышка ей опять:

— Не дожидайся, бери братца, беги, а я за тебя кудель попряду.

Девочка взяла братца и побежала. А Баба-яга подойдёт к окошку и спрашивает:

— Девица, прядёшь ли?

Мышка ей отвечает:

— Пряду, бабушка…

Баба-яга баню вытопила и пошла за девочкой. А в избушке нет никого. Баба-яга закричала:

— Гуси-лебеди! Летите в погоню! Сестра братца унесла!..

Сестра с братцем добежала до молочной реки. Видит — летят гуси-лебеди.

— Речка, матушка, спрячь меня!

— Поешь моего простого киселька.

Девочка поела и спасибо сказала. Река укрыла её под кисельным бережком.

Гуси-лебеди не увидали, пролетели мимо.

Девочка с братцем опять побежала. А гуси-лебеди воротились, летят навстречу, вот-вот увидят. Что делать?

Беда! Стоит яблоня…

— Яблоня, матушка, спрячь меня!

— Поешь моего лесного яблочка.

Девочка поскорее съела и спасибо сказала. Яблоня её заслонила ветвями, прикрыла листами.

Гуси-лебеди не увидали, пролетели мимо.

Девочка опять побежала.

Бежит, бежит, уж недалеко осталось. Тут гуси-лебеди увидели её, загоготали — налетают, крыльями бьют, того гляди братца из рук вырвут.

Добежала девочка до печки:

— Печка, матушка, спрячь меня!

— Поешь моего ржаного пирожка.

Девочка скорее — пирожок в рот, а сама с братцем — в печь, села в устьице[11].

Гуси-лебеди полетали-полетали, покричали-покричали и ни с чем улетели к Бабе-яге.

Девочка сказала печи спасибо и вместе с братцем прибежала домой.

А тут и отец с матерью пришли.

Крошечка-Хаврошечка

Вы знаете, что есть на свете люди и хорошие, есть и похуже, есть и такие, которые своего брата не стыдятся.

К таким-то и попалась Крошечка-Хаврошечка. Осталась она сиротой маленькой; взяли её эти люди, выкормили, над работою каждый день занудили, заморили: она и подаёт, и прибирает, и за всех и за всё отвечает.

А были у её хозяйки три дочери большие. Старшая звалась Одноглазка, средняя — Двуглазка и меньшая — Триглазка. Они только и знали у ворот сидеть, на улицу глядеть, а Крошечка-Хаврошечка на них работала, их обшивала, для них и пряла, и ткала, а слова доброго никогда не слыхала. Вот то-то и больно — ткнуть да толкнуть есть кому, а приветить да приохотить нет никого.

Выйдет, бывало, Крошечка-Хаврошечка в поле, обнимет свою рябую корову, ляжет к ней на шейку и рассказывает, как ей тяжко жить-поживать:

— Коровушка-матушка, меня бьют, журят, хлеба не дают, плакать не велят. К завтрашнему дню дали пять пудов напрясть, наткать, побелить, в трубы покатать.

А коровушка ей в ответ:

— Красная девица, влезь ко мне в одно ушко, а в другое вылезь — всё будет сработано.

Так и сбылось. Вылезет красная девица из ушка — всё готово: и наткано, и побелено, и покатано. Отнесёт к мачехе; та поглядит, покряхтит, спрячет в сундук, а ей ещё больше работы задаст. Хаврошечка опять придёт к коровушке, в одно ушко влезет, в другое вылезет и готовенькое возьмёт — принесёт.

Дивится старуха, зовёт Одноглазку:

— Дочь моя хорошая, дочь моя пригожая, догляди, кто сироте помогает: и ткёт, и прядёт, и в трубы катает.

Пошла с сиротой Одноглазка в лес, пошла с нею в поле; забыла матушкино приказание, распеклась на солнышке, разлеглась на травушке, а Хаврошечка приговаривает:

— Спи, глазок!

Глазок заснул.

Пока Одноглазка спала, коровушка и наткала, и побелила.

Ничего мачеха не дозналась, послала Двуглазку. Эта тоже на солнышке распеклась и на травушке разлеглась, приказание забыла и глазки смежила.

А Хаврошечка баюкает:

— Спи, глазок, спи, другой!

Коровушка наткала, побелила, в трубы покатала, а Двуглазка всё ещё спала.

Старуха рассердилась, на третий день послала Триглазку, а сироте ещё больше работы дала. И Триглазка, как её старшие сёстры, попрыгала-попрыгала и на травушку пала.

Хаврошечка поёт:

— Спи, глазок, спи, другой!

А об третьем забыла. Два глазка заснули, а третий глядит, всё видит, всё: как красная девица в одно ушко влезла, в другое вылезла и готовые холсты подобрала.

Всё, что видела, Триглазка матери рассказала. Старуха обрадовалась, на другой же день пришла к мужу:

— Режь рябую корову!

Старик так-сяк:

— Что ты, жена, в уме ли? Корова молодая, хорошая!

— Режь, да и только!

Наточил ножик…

Побежала Хаврошечка к коровушке:

— Коровушка-матушка, тебя хотят резать.

— А ты, красная девица, не ешь моего мяса; косточки мои собери, в платочек завяжи, в саду их рассади и никогда меня не забывай, каждое утро водою их поливай.

Хаврошечка всё сделала, что коровушка завещала. Голодом голодала, мяса её в рот не брала, косточки каждый день в саду поливала.

И выросла из них яблонька — да какая! Яблочки на ней висят наливные, листвицы шумят золотые, веточки гнутся серебряные. Кто ни едет мимо — останавливается, кто проходит близко — тот заглядывается.

Случилось раз: девушки гуляли в саду; на ту пору ехал по полю кудреватый молодец. Увидел яблочки, говорит девушкам:

— Девицы-красавицы, которая из вас мне яблочко поднесёт, та за меня замуж пойдёт.

И бросились три сестры одна перед другой к яблоньке.

А яблочки — то висели низко, под руками были, а то вдруг поднялись высоко-высоко, далеко над головами стали. Сёстры хотели их сбить — листья глаза засыпают, хотели сорвать — сучья косы расплетают. Как ни бились, ни метались — руки изодрали, а достать не могли.

Подошла Хаврошечка, и веточки приклонились, и яблочки опустились.

Молодец на ней женился, и стала она в добре поживать, лиха не знать.

Два мороза

Гуляли по чистому полю два Мороза, два родных брата, с ноги на ногу поскакивали, рукой об руку поколачивали. Говорит один Мороз другому:

— Братец Мороз — Багровый нос! Как бы нам позабавиться — людей поморозить?

Отвечает ему другой:

— Братец Мороз — Синий нос! Коль людей морозить — не по чистому нам полю гулять. Поле всё снегом занесло, все проезжие дороги замело; никто не пройдёт, не проедет. Побежим-ка лучше к чистому бору! Там хоть и меньше простору, да зато забавы будет больше. Всё нет-нет да кто-нибудь и встретится по дороге.

Сказано — сделано. Побежали два Мороза, два родных брата, в чистый бор. Бегут, дорогой тешатся: с ноги на ногу попрыгивают, по ёлкам, по сосенкам пощёлкивают. Старый ельник трещит, молодой сосняк поскрипывает. По рыхлому ль снегу пробегут — кора ледяная; былинка ль из-под снегу выглядывает — дунут, словно бисером её всю унижут.

Послышали они с одной стороны колокольчик, а с другой бубенчик: с колокольчиком барин едет, с бубенчиком — мужичок.

Стали Морозы судить да рядить, кому за кем бежать, кому кого морозить.

Мороз — Синий нос, как был моложе, говорит:

— Мне бы лучше за мужичком погнаться. Его скорее дойму: полушубок старый, заплатанный, шапка вся в дырах, на ногах, кроме лаптишек, ничего. Он же никак дрова рубить едет… А уж ты, братец, как посильнее меня, за барином беги. Видишь, на нём шуба медвежья, шапка лисья, сапоги волчьи. Где уж мне с ним! Не совладаю.

Мороз — Багровый нос только подсмеивается.

— Молод, — говорит, — ты ещё, братец!.. Ну, да уж быть по-твоему. Беги за мужичком, а я побегу за барином. Как сойдёмся под вечер, узнаем, кому была легка работа, кому тяжела. Прощай покамест!

— Прощай, братец!

Свистнули, щёлкнули, побежали.

Только солнышко закатилось, сошлись они опять на чистом поле. Спрашивают друг друга:

— Что?

— То-то, я думаю, намаялся ты, братец, с барином-то, — говорит младший, — а толку, глядишь, не вышло никакого. Где его было пронять!

Старший посмеивается себе.

— Эх, — говорит, — братец Мороз — Синий нос, молод ты и прост. Я его так уважил, что он час будет греться — не отогреется.

— А как же шуба-то, да шапка-то, да сапоги-то?

— Не помогли. Забрался я к нему и в шубу, и в шапку, и в сапоги да как зачал знобить! Он-то ёжится, он-то жмётся да кутается, думает: «Дай-ка я ни одним суставом не шевельнусь, авось меня тут мороз не одолеет». Ан не тут-то было! Мне-то это и с руки. Как принялся я за него — чуть живого в городе из повозки выпустил. Ну, а ты что со своим мужичком сделал?

— Эх, братец Мороз — Багровый нос! Плохую ты со мною шутку сшутил, что вовремя не образумил. Думал — заморожу мужика, а вышло — он же отломал мне бока.

— Как так?

— Да вот как. Ехал он, сам ты видел, дрова рубить. Доро́гой начал было я его пронимать: только он всё не робеет — ещё ругается: такой, говорит, сякой этот мороз! Совсем даже обидно стало; принялся я его ещё пуще щипать да колоть. Только ненадолго была мне эта забава. Приехал он на место, вылез из саней, принялся за топор. Я-то думаю: «Тут мне сломить его». Забрался к нему под полушубок, давай его язвить. А он-то топором машет, только щепки кругом летят. Стал даже пот его прошибать.

Вижу: плохо — не усидеть мне под полушубком. Под конец инда пар от него повалил. Я прочь поскорее. Думаю: «Как быть?» А мужик всё работает да работает. Ему бы зябнуть, а ему жарко стало. Гляжу — скидает с себя полушубок. Обрадовался я. «Погоди ж, — говорю, — вот я тебе покажу себя». Полушубок весь мокрёхонек. Я в него — забрался везде, заморозил так, что он стал лубок лубком. Надевай-ка теперь, попробуй! Как покончил мужик своё дело да подошёл к полушубку, у меня и сердце взыграло: то-то потешусь! Посмотрел мужик и принялся меня ругать — все слова перебрал, что нет их хуже.

«Ругайся, — думаю я себе, — ругайся! А меня всё не выживешь!» Так он бранью не удовольствовался. Выбрал полено подлиннее да посучковатее да как примется по полушубку бить! По полушубку бьет, а меня всё ругает. Мне бы бежать поскорее, да уж больно я в шерсти-то завяз — выбраться не могу. А он-то колотит, он-то колотит! Насилу я ушёл. Думал, костей не соберу. До сих пор бока ноют. Закаялся я мужиков морозить.

Сивка-бурка

Было у старика трое сыновей: двое умных, а третий — Иванушка-дурачок; день и ночь дурачок на печи.

Посеял старик пшеницу, и выросла пшеница богатая, да повадился ту пшеницу кто-то по ночам толочь и травить. Вот старик и говорит детям:

— Милые мои дети, стерегите пшеницу каждую ночь поочерёдно, поймайте мне вора.

Приходит первая ночь. Отправился старший сын пшеницу стеречь, да захотелось ему спать: забрался он на сеновал и проспал до утра. Приходит утром домой и говорит: всю ночь-де не спал, иззяб, а вора не видал.

На вторую ночь пошёл средний сын и также всю ночку проспал на сеновале.

На третью ночь приходит черёд дураку идти. Взял он аркан и пошёл. Пришёл на межу и сел на камень: сидит — не спит, вора дожидается.

В самую полночь прискакал на пшеницу разношёрстный конь: одна шерстинка золотая, другая серебряная; бежит — земля дрожит, из ушей дым столбом валит, из ноздрей пламя пышет. И стал тот конь пшеницу есть: не столько ест, сколько топчет.

Подкрался дурак на четвереньках к коню и разом накинул ему на шею аркан. Рванулся конь изо всех сил — не тут-то было. Дурак упёрся, аркан шею давит. И стал тут конь дурака молить:

— Отпусти ты меня, Иванушка, а я тебе великую сослужу службу!

— Хорошо, — отвечает Иванушка-дурачок. — Да как я тебя потом найду?

— Выйди за околицу, — говорит конь, — свистни три раза и крикни: «Сивка-бурка, вещий каурка! Стань передо мной, как лист перед травой!» — я тут и буду.

Отпустил коня Иванушка-дурачок и взял с него слово — пшеницы больше не есть и не топтать.

Пришёл Иванушка домой.

— Ну что, дурак, видел? — спрашивают братья.

— Поймал я, — говорит Иванушка, — разношёрстного коня. Пообещался он больше не ходить на пшеницу — вот я его и отпустил.

Посмеялись вволю братья над дураком, только уж с этой ночи никто пшеницы не трогал.

Скоро после этого стали по деревням и городам бирючи от царя ходить, клич кликать: собирайтесь-де, бояре и дворяне, купцы и мещане, и простые крестьяне, все к царю на праздник, на три дня; берите с собой лучших коней, и кто на своём коне до царевнина терема доскочит и с царевниной руки перстень снимет, за того царь царевну замуж отдаст.

Стали собираться на праздник и Иванушкины братья; не то чтобы уж самим скакать, а хоть на других посмотреть. Просится и Иванушка с ними.

— Куда тебе, дурак! — говорят братья. — Людей, что ли, хочешь пугать? Сиди себе на печи да золу пересыпай.

Уехали братья, а Иванушка-дурачок взял у невесток лукошко и пошёл грибы брать. Вышел Иванушка в поле, лукошко бросил, свистнул три раза и крикнул: «Сивка-бурка, вещий каурка! Стань передо мной, как лист перед травой!»

Конь бежит — земля дрожит, из ушей пламя, из ноздрей дым столбом валит. Прибежал — и стал конь перед Иванушкой как вкопанный.

— Ну, — говорит, — влезай мне, Иванушка, в правое ухо, а в левое вылезай.

Влез Иванушка к коню в правое ухо, а в левое вылез — и стал таким молодцем, что ни вздумать, ни взгадать, ни в сказке сказать.

Сел тогда Иванушка на коня и поскакал на праздник к царю. Прискакал на площадь перед дворцом, видит — народу видимо-невидимо, а в высоком терему, у окна, царевна сидит: на руке перстень — цены нет, собою красавица из красавиц. Никто до неё скакать и не думает: никому нет охоты шею ломать. Ударил тут Иванушка своего коня по крутым бёдрам, осерчал конь, прыгнул — только на три венца до царевнина окна не допрыгнул.

Удивился народ, а Иванушка повернул коня и поскакал назад. Братья его не скоро посторонились, так он их шёлковой плёткой хлестнул. Кричит народ: «Держи, держи его!» — а Иванушки уж и след простыл.

Выехал Иван из города, слез с коня, влез к нему в левое ухо, в правое вылез и стал опять прежним Иванушкой-дурачком. Отпустил Иванушка коня, набрал лукошко мухоморов и принёс домой.

— Вот вам, хозяюшки, грибков, — говорит.

Рассердились тут невестки на Ивана:

— Что ты, дурак, за грибы принёс? Разве тебе одному их есть?

Усмехнулся Иван и опять залёг на печь.

Пришли братья домой и рассказывают отцу, как они в городе были и что видели, а Иванушка лежит на печи да посмеивается.

На другой день старшие братья опять на праздник поехали, а Иванушка взял лукошко и пошёл за грибами.

Вышел в поле, свистнул, гаркнул: «Сивка-бурка, вещий каурка! Стань передо мной, как лист перед травой!» Прибежал конь и стал перед Иванушкой как вкопанный.

Перерядился опять Иван и поскакал на площадь. Видит — на площади народу ещё больше прежнего; все на царевну любуются, а прыгать никто и не думает: кому охота шею ломать! Ударил тут Иванушка своего коня по крутым бёдрам; осерчал конь, прыгнул — и только на два венца до царевнина окна не достал. Поворотил Иванушка коня, хлестнул братьев, чтоб посторонились, и ускакал.

Приходят братья домой, а Иванушка уже на печи лежит, слушает, что братья рассказывают, и посмеивается.

На третий день опять братья поехали на праздник, прискакал и Иванушка. Стегнул он своего коня плёткой. Осерчал конь пуще прежнего: прыгнул — и достал до окна. Иванушка поцеловал царевну в сахарные уста, схватил с её пальца перстень, повернул коня и ускакал, не позабывши братьев плёткой огреть.

Тут уж и царь и царевна стали кричать: «Держи, держи его!» — а Иванушки и след простыл.

Пришёл Иванушка домой — одна рука тряпкой обмотана.

— Что это у тебя такое? — спрашивают Ивана невестки.

— Да вот, — говорит, — искавши грибов, сучком накололся. — И полез Иван на печь.

Пришли братья, стали рассказывать, что и как было. А Иванушке на печи захотелось на перстенёк посмотреть: как приподнял он тряпку, избу всю так и осияло.

— Перестань, дурак, с огнём баловать! — крикнули на него братья. — Ещё избу сожжёшь. Пора тебя, дурака, совсем из дому прогнать.

Дня через три идёт от царя клич, чтобы весь народ, сколько ни есть в его царстве, собирался к нему на пир и чтобы никто не смел дома оставаться, а кто царским пиром побрезгует — тому голову с плеч.

Нечего тут делать; пошёл на пир сам старик со всей семьёй. Пришли, за столы дубовые посадилися; пьют и едят, речь гуторят.

В конце пира стала царевна мёдом из своих рук гостей обносить. Обошла всех, подходит к Иванушке последнему, а на дураке-то платьишко худое, весь в саже, волосы дыбом, одна рука грязной тряпкой завязана… просто страсть.

— Зачем это у тебя, молодец, рука обвязана? — спрашивает царевна. — Развяжи-ка.

Развязал Иванушка руку, а на пальце царевнин перстень — так всех и осиял.

Взяла тогда царевна дурака за руку, подвела к отцу и говорит:

— Вот, батюшка, мой суженый.

Обмыли слуги Иванушку, причесали, одели в царское платье, и стал он таким мо́лодцем, что отец и братья глядят — и глазам своим не верят.

Сыграли свадьбу царевны с Иванушкой и сделали пир на весь мир. Я там был: мёд, пиво пил; по усам текло, а в рот не попало.

У страха глаза велики

Жили-были бабушка-старушка, внучка-хохотушка, курочка-клохтушка и мышка-норушка. Каждый день ходили они за водой. У бабушки были вёдра большие, у внучки — поменьше, у курочки — с огурчик, у мышки — с напёрсток.

Бабушка брала воду из колодца, внучка — из колоды, курочка — из лужицы, а мышка — из следа от поросячьего копытца. Назад идут, у бабушки вода трё-ё-х, плё-ё-х! У внучки — трёх! плёх! У курочки — трёх-трёх! плёх-плёх! У мышки — трёх-трёх-трёх! плёх-плёх-плёх!

Вот раз пошли они за водой. Воды набрали, идут домой через огород.

А в огороде яблонька росла, и на ней яблоки висели. А под яблонькой зайка сидел. Налетел на яблоньку ветерок, яблоньку качнул, яблочко хлоп — и зайке в лоб!

Прыгнул зайка да прямо нашим водоносам под ноги.

Испугались они, вёдра побросали и домой побежали. Бабушка на лавку упала, внучка за бабку спряталась, курочка на печку взлетела, а мышка под печку схоронилась. Бабка охает:

— Ох! Медведь огромный меня чуть не задавил!

Внучка плачет:

— Бабушка, волк-то какой страшный на меня наскочил!

Курочка на печке кудахчет:

— Ко-ко-ко! Лиса ведь ко мне подкралась, чуть не сцапала!

А мышка из-под печки пищит:

— Котище-то какой усатый! Вот страху я натерпелась!

А зайка в лес прибежал, под кустик лёг и думает:

«Вот страсти-то! Четыре охотника за мной гнались, и все с собаками, как только меня ноги унесли!»

Верно говорят: «У страха глаза велики: чего нет, и то видят».

Про Иванушку-дурачка

Жил-был Иванушка-дурачок, собою красавец, а что ни сделает, всё у него смешно выходит — не так, как у людей.

Нанял его в работники один мужик, а сам с женой собрался в город; жена и говорит Иванушке:

— Останешься ты с детьми, гляди за ними, накорми их!

— А чем? — спрашивает Иванушка.

— Возьми воды, муки, картошки, покроши да свари — будет похлёбка!

Мужик приказывает:

— Дверь стереги, чтобы дети в лес не убежали!

Уехал мужик с женой. Иванушка влез на полати, разбудил детей, стащил их на пол, сам сел сзади их и говорит:

— Ну, вот, я гляжу за вами!

Посидели дети некоторое время на полу — запросили есть. Иванушка втащил в избу кадку воды, насыпал в неё полмешка муки, меру картошки, разболтал всё коромыслом и думает вслух:

— А кого крошить надо?

Услыхали дети — испугались:

— Он, пожалуй, нас искрошит! — И тихонько убежали вон из избы.

Иванушка посмотрел вслед им, почесал затылок, соображает:

— Как же я теперь глядеть за ними буду? Да ещё дверь надо стеречь, чтобы она не убежала!

Заглянул в кадушку и говорит:

— Варись, похлёбка, а я пойду за детьми глядеть!

Снял дверь с петель, взвалил её на плечи себе и пошёл в лес. Вдруг навстречу ему Медведь шагает — удивился, рычит:

— Эй, ты, зачем дерево в лес несёшь?

Рассказал ему Иванушка, что с ним случилось. Медведь сел на задние лапы и хохочет:

— Экой ты дурачок! Вот я тебя съем за это!

А Иванушка говорит:

— Ты лучше детей съешь, чтоб они в другой раз отца-матери слушались, в лес не бегали!

Медведь ещё сильней смеётся, так и катается по земле со смеху.

— Никогда такого глупого не видал! Пойдём, я тебя жене своей покажу!

Повёл его к себе в берлогу. Иванушка идёт, дверью сосны задевает.

— Да брось ты её! — говорит Медведь.

— Нет, я своему слову верен; обещал стеречь, так уж устерегу!

Пришли в берлогу. Медведь говорит жене:

— Гляди, Маша, какого я тебе дурачка привёл! Смехота!

А Иванушка спрашивает Медведицу:

— Тётя, не видала ребятишек?

— Мои — дома, спят.

— Ну-ка, покажи, не мои ли это?

Показала ему Медведица трёх медвежат; он говорит:

— Не эти, у меня двое было.

Тут и Медведица видит, что он глупенький, тоже смеётся:

— Да ведь у тебя человечьи дети были!

— Ну да, — сказал Иванушка, — разберёшь их, маленьких-то, какие чьи!

— Вот забавный! — удивилась Медведица и говорит мужу: — Михайло Потапыч, не станем его есть, пусть он у нас в работниках живёт!

— Ладно, — согласился Медведь, — он хоть и человек, да уж больно безобидный!

Дала Медведица Иванушке лукошко, приказывает:

— Поди-ка, набери малины лесной — детишки проснутся, я их вкусненьким угощу!

— Ладно, это я могу! — сказал Иванушка. — А вы дверь постерегите!

Пошёл Иванушка в лесной малинник, набрал малины полное лукошко, сам досыта наелся, идёт назад к Медведям и поёт во всё горло:

Эх, как неловки

Божие коровки!

То ли дело — муравьи

Или ящерицы!

Пришёл в берлогу, кричит:

— Вот она, малина!

Медвежата подбежали к лукошку, рычат, толкают друг друга, кувыркаются — очень рады!

А Иванушка, глядя на них, говорит:

— Эх-ма, жаль, что я не медведь, а то и у меня дети были бы!

Медведь с женой хохочут.

— Ой, батюшки мои! — рычит Медведь. — Да с ним жить нельзя — со смеху помрёшь!

— Вот что, — говорит Иванушка, — вы тут постерегите дверь, а я пойду ребятишек искать, не то хозяин задаст мне!

А Медведица просит мужа:

— Миша, ты бы помог ему!

— Надо помочь, — согласился Медведь, — уж очень он смешной!

Пошёл Медведь с Иванушкой лесными тропами. Идут, разговаривают по-приятельски.

— Ну и глупый же ты! — удивляется Медведь.

А Иванушка спрашивает его:

— А ты — умный?

— Я-то?

— Ну да!

— Не знаю.

— И я не знаю. Ты — злой?

— Нет, зачем?

— А по-моему — кто зол, тот и глуп. Я вот тоже не злой. Стало быть, оба мы с тобой не дураки будем!

— Ишь ты, как вывел! — удивился Медведь.

Вдруг видят: сидят под кустом двое детей, уснули.

Медведь спрашивает:

— Это твои, что ли?

— Не знаю, — говорит Иванушка, — надо спросить. Мои есть хотели.

Разбудили детей, спрашивают:

— Хотите есть?

Те кричат:

— Давно хотим!

— Ну, — сказал Иванушка, — значит, это и есть мои! Теперь я поведу их в деревню, а ты дядя, принеси, пожалуйста, дверь, а то самому мне некогда, мне ещё надобно похлёбку варить!

— Уж ладно! — сказал Медведь. — Принесу!

Идёт Иванушка сзади детей, смотрит за ними в землю, как ему приказано, а сам поёт:

Эх, вот так чудеса!

Жуки ловят зайца,

Под кустом сидит лиса,

Очень удивляется!

Пришёл в избу, а уж хозяева из города воротились. Видят: посреди избы кадушка стоит, доверху водой налита, картошкой насыпана да мукой, детей нет, дверь тоже пропала — сели они на лавку и плачут горько.

— О чём плачете? — спросил их Иванушка.

Тут увидели они детей, обрадовались, обнимают их, а Иванушку спрашивают, показывая на его стряпню в кадке:

— Это чего ты наделал?

— Похлёбку!

— Да разве так надо?

— А я почём знаю — как?

— А дверь куда девалась?

— Сейчас её принесут, вот она!

Выглянули хозяева в окно, а по улице идёт Медведь, дверь тащит. Народ от него во все стороны бежит, на крыши лезут, на деревья. Собаки испугались — завязли со страху в плетнях под воротами; только один рыжий петух храбро стоит посреди улицы и кричит на Медведя:

— Кину в реку-у!..

Иван-царевич и серый волк

Жил-был царь Берендей, у него было три сына, младшего звали Иваном. И был у царя сад великолепный; росла в том саду яблоня с золотыми яблоками.

Стал кто-то царский сад посещать, золотые яблоки воровать. Царю жалко стало свой сад. Посылает он туда караулы. Никакие караулы не могут уследить похитника.

Царь перестал и пить и есть, затосковал.

Сыновья отца утешают:

— Дорогой наш батюшка, не печалься, мы сами станем сад караулить.

Старший сын говорит:

— Сегодня моя очередь, пойду стеречь сад от похитника.

Отправился старший сын. Сколько ни ходил с вечеру, никого не уследил, припал на мягкую траву и уснул.

Утром царь его спрашивает:

— Ну-ка, не обрадуешь ли меня: не видал ли ты похитника?

— Нет, родимый батюшка, всю ночь не спал, глаз не смыкал, а никого не видал.

На другую ночь пошёл средний сын караулить и тоже проспал всю ночь, а наутро сказал, что не видал похитника.

Наступило время младшего брата идти стеречь. Пошёл Иван-царевич стеречь отцов сад и даже присесть боится, не то что прилечь. Как его сон задолит, он росой с травы умоется, сон и прочь с глаз.

Половина ночи прошла, ему и чудится: в саду свет. Светлее и светлее. Весь сад осветило. Он видит — на яблоню села Жар-птица и клюёт золотые яблоки.

Иван-царевич тихонько подполз к яблоне и поймал птицу за хвост. Жар-птица встрепенулась и улетела, осталось у него в руке одно перо от её хвоста.

Наутро приходит Иван-царевич к отцу.

— Ну что, дорогой мой Ваня, не видал ли ты похитника?

— Дорогой батюшка, поймать не поймал, а проследил, кто наш сад разоряет. Вот от похитника память вам принёс. Это, батюшка, Жар-птица.

Царь взял это перо и с той поры стал пить, и есть, и печали не знать. Вот в одно прекрасное время ему и раздумалось об этой Жар-птице.

Позвал он сыновей и говорит им:

Дорогие мои дети, оседлали бы вы добрых коней, поездили бы по белу свету, места познавали, не напали бы где на Жар-птицу.

Дети отцу поклонились, оседлали добрых коней и отправились в путь-дорогу: старший в одну сторону, средний — в другую, а Иван-царевич в третью сторону.

Ехал Иван-царевич долго ли, коротко ли. День был летний. Приустал Иван-царевич, слез с коня, спутал его, а сам свалился спать.

Много ли, мало ли времени прошло, пробудился Иван-царевич, видит — коня нет. Пошёл его искать, ходил, ходил и нашёл своего коня — одни кости обглоданные.

Запечалился Иван-царевич: куда без коня идти в такую даль?

«Ну что же, — думает, — взялся — делать нечего».

И пошёл пеший. Шёл, шёл, устал до смерточки. Сел на мягкую траву и пригорюнился, сидит.

Откуда ни возьмись, бежит к нему серый волк:

— Что, Иван-царевич, сидишь пригорюнился, голову подвесил?

— Как же мне не печалиться, серый волк? Остался я без доброго коня.

— Это я, Иван-царевич, твоего коня съел… Жалко мне тебя! Расскажи, зачем в даль поехал, куда путь держишь?

— Послал меня батюшка поездить по белу свету, найти Жар-птицу.

— Фу, фу, тебе на своём добром коне в три года не доехать до Жар-птицы. Я один знаю, где она живёт. Так и быть — коня твоего съел, буду тебе служить верой-правдой. Садись на меня да держись крепче.

Сел Иван-царевич на него верхом, серый волк и поскакал: синие леса мимо глаз пропускает, озёра хвостом заметает. Долго ли, коротко ли, добегают они до высокой крепости. Серый волк и говорит:

— Слушай меня, Иван-царевич, запоминай: полезай через стену, не бойся — час удачный, все сторожа спят. Увидишь в тереме окошко, на окошке стоит золотая клетка, а в клетке сидит Жар-птица. Ты птицу возьми, за пазуху положи, да смотри — клетки не трогай!

Иван-царевич через стену перелез, увидел этот терем — на окошке стоит золотая клетка, в клетке сидит Жар-птица. Он птицу взял, за пазуху положил, да засмотрелся на клетку. Сердце его и разгорелось: «Ах какая — золотая, драгоценная! Как такую не взять!» И забыл, что волк ему наказывал. Только дотронулся до клетки, пошёл по крепости звук: трубы затрубили, барабаны забили, сторожа пробудились, схватили Ивана-царевича и повели его к царю Афрону.

Царь Афрон разгневался и спрашивает:

— Чей ты, откуда?

— Я царя Берендея сын, Иван-царевич.

— Ай, срам какой! Царский сын да пошёл воровать.

— А что же, когда ваша птица летала, наш сад разоряла?

— А ты бы пришёл ко мне, по совести попросил, я бы её так отдал, из уважения к твоему родителю, царю Берендею. А теперь по всем городам пущу нехорошую славу про вас… Ну да ладно, сослужишь мне службу — я тебя прощу. В таком-то царстве у царя Кусмана есть конь златогривый. Приведи его ко мне, тогда отдам тебе Жар-птицу с клеткой.

Загорюнился Иван-царевич, идёт к серому волку. А волк ему:

— Я же тебе говорил — не шевели клетку! Почему не слушал мой наказ?

— Ну прости же ты меня, прости, серый волк.

— То-то, прости… Ладно, садись на меня. Взялся за гуж — не говори, что не дюж.

Опять поскакал серый волк с Иваном-царевичем. Долго ли, коротко ли, добегают они до той крепости, где стоит конь златогривый.

— Полезай, Иван-царевич, через стену, сторожа спят, иди на конюшню, бери коня, да смотри уздечку не трогай!

Иван-царевич перелез в крепость, там все сторожа спят, зашёл на конюшню, поймал коня златогривого, да позарился на уздечку — она золотом, дорогими камнями убрана; в ней златогривому коню только и гулять. Иван-царевич дотронулся до уздечки, пошёл звук по всей крепости: трубы затрубили, барабаны забили, сторожа проснулись, схватили Ивана-царевича и повели к царю Кусману.

— Чей ты, откуда?

— Я Иван-царевич.

— Эка, за какие глупости взялся — коня воровать! На это простой мужик не согласится. Ну ладно, прощу тебя, Иван-царевич, если сослужишь мне службу. У царя Далмата есть дочь Елена Прекрасная. Похить её, привези ко мне — подарю тебе златогривого коня с уздечкой.

Ещё пуще пригорюнился Иван-царевич, пошёл к серому волку.

— Говорил я тебе, Иван-царевич: не трогай уздечку! Не послушал ты моего наказа.

— Ну прости же меня, прости, серый волк.

— То-то, прости… Да уж ладно, садись мне на спину.

Опять поскакал серый волк с Иваном-царевичем. Добегают они до царя Далмата. У него в крепости в саду гуляет Елена Прекрасная с мамушками, нянюшками. Серый волк говорит:

— В этот раз я тебя не пущу, сам пойду. А ты ступай обратно путём-дорогой, я тебя скоро нагоню.

Иван-царевич пошёл обратно путём-дорогой, а серый волк перемахнул через стену — да в сад. Засел за куст и глядит: Елена Прекрасная вышла со своими мамушками, нянюшками. Гуляла, гуляла и только приотстала от мамушек и нянюшек, серый волк ухватил Елену Прекрасную, перекинул через спину — и наутёк. Иван-царевич идёт путём-дорогой, вдруг настигает его серый волк, на нём сидит Елена Прекрасная. Обрадовался Иван-царевич, а серый волк ему:

— Садись на меня скорей, как бы за нами погони не было.

Помчался серый волк с Иваном-царевичем, с Еленой Прекрасной обратной дорогой — синие леса мимо глаз пропускает, реки, озёра хвостом заметает. Долго ли, коротко ли, добегают они до царя Кусмана. Серый волк спрашивает:

— Что, Иван-царевич, приумолк, пригорюнился?

— Да как же мне, серый волк, не печалиться? Как расстанусь с такой красотой? Как Елену Прекрасную на коня буду менять?

Серый волк отвечает:

— Не разлучу я тебя с такой красотой — спрячем её где-нибудь, а я обернусь Еленой Прекрасной, ты и веди меня к царю.

Тут они Елену Прекрасную спрятали в лесной избушке. Серый волк перевернулся через голову и сделался точь-в-точь Еленой Прекрасной. Повёл его Иван-царевич к царю Кусману. Царь обрадовался, стал его благодарить:

Конец ознакомительного фрагмента.

Русские народные сказки для детей. Для вашего удобства все сказки сгруппированы по алфавиту. Ниже в содержании представлен список. Вы можете читать русские народные сказки для детей на этой страничке, а также поделиться со своими друзьями и знакомыми. Приятного чтения!

Содержание статьи:

  • Русские народные сказки
  • Белая уточка — русская народная сказка
  • Бобовое зернышко
  • Василиса Прекрасная
  • Война грибов с ягодами
  • Волк и коза
  • Волшебное кольцо
  • Ворона и рак
  • Горе
  • Горшеня
  • Гуси-лебеди
  • Жена-доказчица
  • Жена-спорщица
  • Журавль и цапля
  • За лапоток – курочку, за курочку – гусочку
  • Заяц-хваста
  • Зимовье зверей
  • Иван Быкович
  • Иванушка-дурачок
  • Иван-царевич и серый волк
  • Как мужик гусей делил
  • Каша из топора
  • Колобок
  • Кот и лиса
  • Кочеток и курочка
  • Курочка Ряба
  • Летучий корабль
  • Лиса и волк
  • Лиса и дрозд
  • Лиса и заяц
  • Лиса и журавль
  • Лиса и козел
  • Лиса и тетерев
  • Лиса и кувшин
  • Маша и медведь — русская народная сказка
  • Морозко
  • Мужик и медведь
  • Никита Кожемяка
  • Петр и Петруша
  • Петух и жерновки
  • Петушок – золотой гребешок
  • Пузырь, Соломинка и Лапоть
  • Репка
  • Сестрица Аленушка и братец Иванушка
  • Сивка-Бурка
  • Сказка Снегурочка — русская народная сказка
  • Теремок
  • Хаврошечка
  • Хитрая наука
  • Царевна-Лягушка — русская народная сказка

Русские народные сказки

Белая уточка — русская народная сказка

Один князь женился на прекрасной княжне и не успел еще на нее наглядеться, не успел с нею наговориться, не успел ее наслушаться, а уж надо было им расставаться, надо было ему ехать в дальний путь, покидать жену на чужих руках. Что делать! Говорят, век обнявшись не просидеть.

Много плакала княгиня, много князь ее уговаривал, заповедовал не покидать высока терема, не ходить на беседу, с дурными людьми не ватажиться, худых речей не слушаться. Княгиня обещала все исполнить.

Князь уехал; она заперлась в своем покое и не выходит.

Долго ли, коротко ли, пришла к ней женщина, казалось, такая простая, сердечная!

ВНИМАНИЕ! ЗАПИСЬ НА КУРСЫ! ИДЕТ НАБОР!

Подробнее на странице: https://academy.multi-mama.ru/product/multi-predlozhenie/

– Что, – говорит, – ты скучаешь? Хоть бы на божий свет поглядела, хоть бы по саду прошлась, тоску размыкала.

Долго княгиня отговаривалась, не хотела, наконец подумала: по саду походить не беда – и пошла.

В саду разливалась ключевая хрустальная вода.

– Что, – говорит женщина, – день такой жаркий, солнце палит, а водица студеная так и плещет, не искупаться ли нам здесь?

– Нет, нет, не хочу!

А там подумала: ведь искупаться не беда! Скинула сарафанчик и прыгнула в воду. Только окунулась, женщина ударила ее по спине.

– Плыви ты, – говорит, – белою уточкой!

И поплыла княгиня белою уточкой. Ведьма тотчас нарядилась в ее платье, убралась, намалевалась и села ожидать князя.

Только щенок вякнул, колокольчик звякнул, она уж бежит навстречу, бросилась к князю, целует, милует. Он обрадовался, сам руки протянул и не распознал ее.

А белая уточка нанесла яичек, вывела деточек: двух хороших, а третьего заморышка; и деточки ее вышли – ребяточки.

Она их вырастила, стали они по реченьке ходить, злату рыбку ловить, лоскутики сбирать, кафтаники сшивать, да выскакивать на бережок, да поглядывать на лужок.

– Ох, не ходите туда, дети! – говорила мать. Дети не слушали; нынче поиграют на травке, завтра побегают по муравке, дальше, дальше – и забрались на княжий двор.

Ведьма чутьем их узнала, зубами заскрипела. Вот она позвала деточек, накормила-напоила и спать уложила, а там велела разложить огня, навесить котлы, наточить ножи.

Легли два братца и заснули; а заморышка, чтоб не застудить, приказала им мать в пазушке носить – заморышек-то и не спит, все слышит, все видит.

Ночью пришла ведьма под дверь и спрашивает:

– Спите вы, детки, иль нет?

Заморышек отвечает:

– Мы спим – не спим, думу думаем, что хотят нас всех порезати; огни кладут калиновые, котлы высят кипучие, ножи точат булатные!

– Не спят!

Ведьма ушла, походила-походила, опять под дверь:

– Спите, детки, или нет?

Заморышек опять говорит то же:

– Мы спим – не спим, думу думаем, что хотят нас всех порезати; огни кладут калиновые, котлы высят кипучие, ножи точат булатные!

«Что же это все один голос?» – подумала ведьма, отворила потихоньку дверь, видит: оба брата спят крепким сном, тотчас обвела их мертвой рукой – и они померли.

Поутру белая уточка зовет деток; детки нейдут. Зачуяло ее сердце, встрепенулась она и полетела на княжий двор.

На княжьем дворе, белы, как платочки, холодны, как пласточки, лежали братцы рядышком.

Кинулась она к ним, бросилась, крылышки распустила, деточек обхватила и материнским голосом завопила:

Кря, кря, мои деточки!
Кря, кря, голубяточки!
Я нуждой вас выхаживала,
Я слезой вас выпаивала,
Темну ночь недосыпала.
Сладок кус недоедала!

– Жена, слышишь небывалое? Утка приговаривает.

– Это тебе чудится! Велите утку со двора прогнать!

Ее прогонят, она облетит да опять к деткам:

Кря, кря, мои деточки!
Кря, кря, голубяточки!
Погубила вас ведьма старая,
Ведьма старая, змея лютая,
Змея лютая, подколодная;
Отняла у вас отца родного,
Отца родного – моего мужа,
Потопила нас в быстрой реченьке,
Обратила нас в белых уточек,
А сама живет – величается!

«Эге!» – подумал князь и закричал:

– Поймайте мне белую уточку!

Бросились все, а белая уточка летает и никому не дается; выбежал князь сам, она к нему на руки пала.

Взял он ее за крылышко и говорит:

– Стань, белая береза, у меня позади, а красная девица впереди!

Белая береза вытянулась у него позади, а красная девица стала впереди, и в красной девице князь узнал свою молодую княгиню.

Тотчас поймали сороку, подвязали ей два пузырька, велели в один набрать воды живящей, в другой – говорящей.

Сорока слетала, принесла воды. Сбрызнули деток живящею водою – они встрепенулись, сбрызнули говорящею – они заговорили.

И стала у князя целая семья, и стали все жить-поживать, добро наживать, худо забывать.

А ведьму привязали к лошадиному хвосту, размыкали по полю: где оторвалась нога – там стала кочерга; где рука – там грабли; где голова – там куст да колода. Налетели птицы – мясо поклевали, поднялися ветры – кости разметали, и не осталось от ней ни следа, ни памяти!

Смотрите также:

Стихи про буквы алфавита от А до Я — Изучаем алфавит весело
Детские стихи: 1000 лучших стихотворений
Детские загадки: Загадки для детей с ответами на любой возраст

Бобовое зернышко

Жили-были петушок да курочка. Рылся петушок и вырыл бобок.

– Ко-ко-ко, курочка, ешь бобовое зернышко!

– Ко-ко-ко, петушок, ешь сам!

Съел петушок зернышко и подавился. Позвал курочку:

– Сходи, курочка, к речке, попроси водицы напиться.

Побежала курочка к речке:

– Речка, речка, дай мне водицы: петушок подавился бобовым зернышком!

Речка говорит – Сходи к липке, попроси листок, тогда дам водицы.

Побежала курочка к липке:

– Липка, липка, дай мне листок! Отнесу листок речке – речка даст водицы петушку напиться: петушок подавился бобовым зернышком.

Липка говорит:

– Сходи к девушке, попроси нитку.

Побежала курочка:

– Девушка, девушка, дай нитку! Отнесу нитку липке – липка даст листок, отнесу листок речке – речка даст водицы петушку напиться: петушок подавился бобовым зернышком.

Девушка отвечает:

– Сходи к гребенщикам, попроси гребень, тогда дам нитку.

Курочка прибежала к гребенщикам:

– Гребенщики, гребенщики, дайте мне гребень! Отнесу гребень девушке – девушка даст нитку, отнесу нитку липке – липка даст листок, отнесу листок речке – речка даст водицы петушку напиться: петушок подавился бобовым зернышком.

Гребенщики говорят:

– Сходи к калашникам, пусть дадут нам калачей.

Побежала курочка к калашникам:

– Калашники, калашники, дайте калачей! Калачи отнесу гребенщикам – гребенщики дадут гребень, отнесу гребень девушке – девушка даст нитку, нитку отнесу липке – липка даст листок, листок отнесу речке – речка даст водицы петушку напиться: петушок подавился бобовым зернышком.

Калашники говорят:

– Сходи к дровосекам, пусть нам дров дадут.

Пошла курочка к дровосекам:

– Дровосеки, дровосеки, дайте дров! Отнесу дрова калашникам – калашники дадут калачей, калачи отнесу гребенщикам – гребенщики дадут гребень, гребень отнесу девушке – девушка даст нитку, нитку отдам липке – липка даст листок, листок отнесу речке – речка даст водицы петушку напиться: петушок подавился бобовым зернышком.

Дровосеки дали курочке дров.

Отнесла курочка дрова калашникам – калашники дали ей калачей, калачи отдала гребенщикам – гребенщики дали ей гребень, отнесла гребень девушке – девушка дала ей нитку, нитку отнесла липке – липка дала листок, отнесла листок речке – речка дала водицы. Петушок напился, и проскочило зернышко.

Запел петушок:

– Ку-ка-ре-куу!

Василиса Прекрасная

В некотором царстве жил-был купец. Двенадцать лет жил он в супружестве, и родилась у него только одна дочь – Василиса Прекрасная. Когда мать скончалась, девочке было восемь лет. Умирая, мать призвала к себе дочку, вынула из-под одеяла куклу, отдала ей и сказала:

– Слушай, Василисушка! Помни и исполни последние слова мои. Я умираю и вместе с родительским благословеньем оставлю тебе вот эту куклу. Носи ее всегда при себе и никому не показывай. А когда приключится тебе какое горе, дай ей поесть и спроси у нее совета. Покушает она и скажет тебе, чем помочь несчастью.

Затем мать поцеловала дочку и померла.

После смерти жены купец потужил, как следовало, а потом стал думать, как бы опять жениться. Он был человек хороший – за невестами дело не стало, но больше всех по нраву пришлась ему одна вдовушка. Она была уже в летах, имела своих двух дочерей, почти однолеток Василисы, – стало быть, и хозяйка, и мать опытная. Купец женился на вдовушке, но обманулся и не нашел в ней доброй матери для своей Василисы. Василиса была первая на все село красавица, а мачеха и сестры завидовали ее красоте, мучили всевозможными работами, чтобы она от трудов похудела, а от ветра и солнца почернела, так что совсем житья не было.

Василиса все переносила безропотно и с каждым днем все хорошела и полнела, а мачеха с дочками худели и дурнели от злости, хотя всегда сидели сложа руки, как барыни.

Как же это так делалось? Василисе помогала ее куколка. Без этого где бы девочке сладить со всей работой! Зато Василиса сама, бывало, не съест, а уж куколке оставит самый лакомый кусочек, и вечером, как улягутся, она запрется в чуланчике, где жила, и потчует ее, приговаривая:

– На, куколка, покушай, моего горя послушай! Живу я в доме батюшки, не вижу себе никакой радости. Злая мачеха гонит меня с белого света. Научи ты меня, как мне быть и жить и что делать?

Куколка покушает да потом и дает ей советы и утешает в горе, а наутро всякую работу справляет за Василису. Та только отдыхает в холодочке да рвет цветочки, а у нее уж и гряды выполоты, и капуста полита, и вода наношена, и печь вытоплена. Куколка еще укажет Василисе и травку от загара. Хорошо было жить ей с куколкой.

Прошло несколько лет. Василиса выросла и стала невестой. Все женихи в городе присватываются к Василисе, на мачехиных же дочерей никто не посмотрит. Мачеха злится пуще прежнего и всем женихам отвечает:

– Не выдам младшую прежде старших! – А проводя женихов, побоями вымещает зло на Василисе.

Вот однажды купцу понадобилось уехать из дому на долгое время по торговым делам. Мачеха и перешла на житье в другой дом. А возле этого дома был дремучий лес, а в лесу на поляне стояла избушка, а в избушке жила Баба-яга. Никого она к себе не подпускала и ела людей, как цыплят. Перебравшись на новое место, мачеха то и дело посылала за чем-нибудь в лес ненавистную ей Василису, но она всегда возвращалась домой благополучно: куколка указывала ей дорогу и не подпускала к избушке Бабы-яги.

Пришла осень. Мачеха как-то раздала всем троим девушкам вечерние работы: одну заставила кружева плести, другую чулки вязать, а Василису прясть. И погасила огонь во всем доме, оставила только одну свечку там, где работали девушки, сама же легла спать. Девушки стали работать. Вот нагорело на свечке, и одна из мачехиных дочерей взяла щипцы, чтоб поправить светильню, да вместо того, по приказу матери, как будто нечаянно и потушила свечку.

– Что теперь нам делать? – запричитали девушки. – Огня нет в целом доме, а уроки наши не кончены. Надо сбегать за огнем к Бабе-яге!

– Мне от булавок светло! – сказала та, что плела кружево. – Я не пойду.

– И я не пойду, – сказала та, что вязала чулок. – Мне от спиц светло!

– Тебе за огнем идти, – закричали обе. – Ступай к Бабе-яге!

И вытолкали Василису из горницы.

Василиса пошла в свой чуланчик, поставила перед куклою приготовленный ужин и сказала:

– На, куколка, покушай да моего горя послушай: меня посылают за огнем к Бабе-яге, а Баба-яга съест меня!

Куколка поела, и глаза ее заблестели, как две свечки.

– Не бойся, Василисушка! – сказала она. – Ступай куда посылают, только меня держи всегда при себе. При мне ничего не станется с тобой у Бабы-яги!

Василиса собралась, положила куколку в карман и, перекрестившись, пошла в дремучий лес.

Идет она и дрожит. Вдруг скачет мимо нее всадник: сам белый, одет в белое, конь под ним белый и сбруя на коне белая, – на дворе стало рассветать. Идет она дальше. Вдруг скачет другой всадник: сам красный, одет в красное и на красном коне, – стало всходить солнце.

Василиса прошла всю ночь и весь день, только к следующему вечеру вышла на полянку, где стояла избушка Бабы-яги: забор вокруг избы из человеческих костей, на заборе торчат черепа людские с глазами, вместо дверей у ворот – ноги человечьи, вместо запоров – руки, вместо замка – рот с острыми зубами. Василиса обомлела от ужаса и стала как вкопанная.

Вдруг едет опять всадник: сам черный, одет во все черное и на черном коне. Подскакал к воротам Бабы-яги и исчез, как сквозь землю провалился, – настала ночь.

Но темнота продолжалась недолго: у всех черепов на заборе засветились глаза, и на всей поляне стало светло как днем. Василиса дрожала со страху, но, не зная куда бежать, оставалась на месте.

Скоро послышался в лесу страшный шум: деревья трещали, сухие листья хрустели. Выехала из лесу Баба-яга – в ступе едет, пестом погоняет, помелом след заметает. Подъехала к воротам, остановилась и, обнюхав вокруг себя, закричала:

– Фу, фу! Русским духом пахнет! Кто здесь?

Василиса подошла к старухе со страхом и, низко поклонясь, сказала:

– Это я, бабушка! Мачехины дочери прислали меня за огнем к тебе!

– Хорошо, – сказала Баба-яга, – знаю я их. Но ты поживи наперед да поработай у меня, тогда и дам тебе огня, а коли нет, так я тебя съем!

Потом обратилась к воротам и вскрикнула:

– Эй, заборы мои крепкие, отомкнитесь, ворота мои широкие, отворитесь! – Ворота отворились, Баба-яга въехала, посвистывая, и за ней вошла Василиса, а потом опять все заперлось.

Войдя в горницу, Баба-яга расселась за столом и говорит Василисе:

– Подавай-ка сюда, что там есть в печи: я есть хочу!

Василиса зажгла лучину[1] от тех черепов, что на заборе, и начала таскать из печки да подавать яге кушанья, а кушаний настряпано было человек на десять. Из погреба принесла квасу, меду, пива и вина. Все съела, все выпила старуха. Василисе оставила только щец немножко, краюшку хлеба да кусочек поросятины.

Стала Баба-яга спать ложиться и говорит:

– Когда завтра я уеду, ты, смотри, двор вычисти, избу вымети, обед состряпай, белье приготовь да пойди в закром[2], возьми четверть пшеницы и очисти от чернушки. Да чтоб все было сделано, а не то – съем тебя!

После такого наказа Баба-яга захрапела, а Василиса поставила старухины объедки перед куклою, залилась слезами и сказала:

– На, куколка, покушай, моего горя послушай! Тяжелую дала мне Баба-яга работу и грозится съесть меня, коли всего не исполню. Помоги мне!

Куколка в ответ:

– Не бойся, Василиса Прекрасная! Поужинай, помолися да спать ложися – утро мудренее вечера!

Ранешенько проснулась Василиса, а Баба-яга уже встала, выглянула в окно: у черепов глаза потухают. Вот мелькнул белый всадник – и совсем рассвело. Баба-яга вышла во двор, свистнула – перед ней явилась ступа с пестом и помелом. Промелькнул красный всадник – взошло солнце, Баба-яга села в ступу и выехала со двора: пестом погоняет, помелом след заметает.

Осталась Василиса одна, осмотрела дом Бабы-яги, подивилась изобилию во всем и остановилась в раздумье: за какую работу ей прежде всего приняться? Глядит, а вся работа уже сделана – куколка выбирала из пшеницы последние зерна чернушки.

– Ах ты, избавительница моя! – сказала Василиса куколке. – Ты от беды меня спасла!

– Тебе осталось только обед состряпать, – отвечала куколка, влезая в карман Василисы. – Состряпай с Богом да и отдыхай на здоровье!

К вечеру Василиса собрала на стол и ждет Бабу-ягу. Начало смеркаться, мелькнул за воротами черный всадник – и совсем стемнело, только светились глаза у черепов. Затрещали деревья, захрустели листья – едет Баба-яга. Василиса встретила ее.

– Все ли сделано? – спрашивает яга.

– Изволь посмотреть сама, бабушка! – молвила Василиса.

Баба-яга все осмотрела, подосадовала, что не на что рассердиться, и говорит:

– Ну хорошо!

Потом крикнула:

– Верные мои слуги, сердечные други, смелите мне пшеницу!

Явились три пары рук, схватили пшеницу и унесли вон с глаз. Баба-яга наелась, стала ложиться спать и опять дает наказ Василисе:

– Завтра сделай ты то же, что и нынче, да сверх того возьми из закрома мак да очисти его от земли по зернышку: вишь, кто-то по злобе земли в него намешал!

Сказала старуха, повернулась к стене и захрапела, а Василиса принялась кормить свою куколку. Куколка поела и сказала ей по-вчерашнему:

– Молись Богу да ложись спать: утро вечера мудренее, все будет сделано, Василисушка!

Наутро Баба-яга опять уехала в ступе со двора, а Василиса с куколкой всю работу тотчас справили. Старуха воротилась, оглядела все и крикнула:

– Верные мои слуги, сердечные други, выжмите из мака масло!

Явились три пары рук, схватили мак и унесли с глаз. Баба-яга стала обедать. Она ест, а Василиса молча стоит.

– Что же ты ни о чем не говоришь со мной! – сказала Баба-яга. – Стоишь как немая?

– Не смею, – отвечала Василиса, – а если позволишь, то мне хотелось бы спросить тебя кой о чем.

– Спрашивай! Только не всякий вопрос к добру ведет: много будешь знать, скоро состаришься!

– Я хочу спросить тебя, бабушка, только о том, что видела: когда я шла к тебе, меня обогнал всадник на белом коне, сам белый и в белой одежде. Кто он такой?

– Это день мой ясный, – отвечала Баба-яга.

– Потом обогнал меня другой всадник – на красном коне, сам красный и весь в красное одет. Это кто такой?

– Это мое солнышко красное! – отвечала Баба-яга.

– А что значит черный всадник, который обогнал меня у самых твоих ворот, бабушка?

– Это ночь моя темная. Все мои слуги верные!

Василиса вспомнила о трех парах рук, но смолчала.

– Что же ты еще не спрашиваешь? – молвит Баба-яга.

– Будет с меня и этого. Сама ж ты, бабушка, сказала, что много узнаешь – состаришься!

– Хорошо, – сказала Баба-яга, – что ты спрашиваешь только о том, что видела за двором, а не во дворе! Я не люблю, чтоб у меня сор из избы выносили, и слишком любопытных ем! Теперь я тебя спрошу: как успеваешь ты исполнять работу, которую я задаю тебе?

– Мне помогает благословение моей матери, – отвечала Василиса.

– Так вот оно что! Убирайся же ты от меня, благословенная дочка! Не нужно мне благословенных!

Вытащила она Василису из горницы и вытолкала за ворота. Потом сняла с забора череп с горящими глазами и, наткнув на палку, отдала ей:

– Вот тебе огонь для мачехиных дочек, возьми его: они ведь за этим тебя сюда послали!

Бегом пустилась Василиса при свете черепа, который погас только с наступлением утра. И наконец к вечеру другого дня добралась до своего дома. Подходя к воротам, она хотела было бросить уж череп: «Верно, дома, – думает себе, – уж больше в огне не нуждаются». Но вдруг послышался глухой голос из черепа:

– Не бросай меня, неси к мачехе!

Она взглянула на дом мачехи и, не видя ни в одном окне огонька, решилась идти туда с черепом. Впервые встретили ее ласково и рассказали, что с той поры, как она ушла, у них не было в доме огня: сами высечь никак не могли, а который огонь приносили от соседей – тот погасал, как только входили с ним в горницу.

– Авось твой огонь будет держаться! – сказала мачеха. Внесли череп в горницу, а глаза из черепа так и глядят на мачеху и ее дочерей, так и жгут! Те было прятаться, но куда ни бросятся – глаза всюду за ними так и следят. К утру совсем сожгло их в уголь, одну Василису не тронуло.

Поутру Василиса зарыла череп в землю, заперла дом на замок, пошла в город и попросилась на житье к одной безродной старушке. Живет себе и поджидает отца. Вот как-то говорит она старушке:

– Скучно мне сидеть без дела, бабушка! Сходи купи мне льна самого лучшего: я хоть прясть буду!

Старушка купила. Василиса села за дело – работа так и горит у нее, и пряжа выходит ровная да тонкая, как волосок. Набралось пряжи много, пора бы и за тканье приниматься, да таких берд[3] не найдут, чтобы годились на Василисину пряжу. Никто не берется и сделать их. Василиса стала просить свою куколку. Та и говорит:

– Принеси-ка мне какой-нибудь старый берд, да старый челнок, да лошадиные гривы: я все тебе смастерю.

Василиса добыла все, что надо, и легла спать, а кукла за ночь приготовила славный стан. К концу зимы и полотно выткано, да такое тонкое, что сквозь иглу вместо нитки продеть можно. Весною полотно выбелили, и Василиса говорит старухе:

– Продай, бабушка, это полотно, а деньги возьми себе.

Старуха взглянула на товар и ахнула:

– Нет, дитятко! Такого полотна, кроме царя, носить некому: понесу во дворец!

Пошла старуха к царским палатам да все мимо окон похаживает. Царь увидал и спрашивает:

– Что тебе, старушка, надобно?

– Ваше царское величество, – отвечает старуха, – я принесла диковинный товар. Никому, кроме тебя, показать не хочу!

Царь приказал впустить к себе старуху и как увидел полотно – вздивовался.

– Что хочешь за него? – спросил царь.

– Ему цены нет, царь-батюшка! Я тебе в дар его принесла!

Поблагодарил царь и отпустил старуху с подарками.

Стали царю из того полотна сорочки шить. Раскроили, да нигде не могли найти швеи, которая взялась бы их сшить. Долго искали, наконец царь позвал старуху и говорит:

– Умела ты напрясть и соткать такое полотно, умей из него и сорочки сшить!

– Не я, государь, пряла и ткала полотно, – сказала старуха, – это работа приемыша моего – девушки.

– Ну так пусть и сошьет она!

Воротилась старушка домой и рассказала обо всем Василисе.

– Я знала, – говорит ей Василиса, – что эта работа моих рук не минует!

Заперлась в свою горницу и принялась за работу. Шила она не покладая рук, и скоро дюжина сорочек была готова.

Старуха понесла к царю сорочки, а Василиса умылась, причесалась, оделась и села под окном. Сидит себе и ждет, что будет. Видит: на двор к старухе идет царский слуга. Вошел в горницу и говорит:

– Царь-государь хочет видеть искусницу, что сшила ему сорочки, и наградить ее из своих царских рук!

Пошла Василиса и явилась пред очи царские. Как увидел царь Василису Прекрасную, так и влюбился в нее без памяти.

– Нет, красавица моя, – говорит он, – не расстанусь я с тобой, ты будешь моей женою!

Взял царь Василису за белые руки, посадил ее подле себя, а там и свадебку сыграли. Скоро воротился и отец Василисы, порадовался ее судьбе и остался жить при дворе дочери. Старушку Василиса взяла к себе, а куколку по конец жизни своей всегда носила в кармане.

Война грибов с ягодами

Красным летом всего в лесу много – и грибов всяких, и всяких ягод: земляники с черникой, и малины с ежевикой, и черной смородины. Ходят девки по лесу, ягоды собирают, песенки распевают, а гриб-боровик, под дубочком сидючи, и пыжится, дуется, из земли прет, на ягоды гневается: «Вишь, что их уродилось! Бывало, и мы в чести, в почете, а ныне никто на нас и не посмотрит! Постой же, – думает боровик, всем грибам голова, – нас, грибов, сила великая: пригнетем, задушим ее, сладкую ягоду!»

Задумал-загадал боровик войну, под дубом сидючи, на все грибы глядючи, и стал он грибы сзывать, стал помощь скликать:

– Идите вы, волнушки, выступайте на войну!

Отказалися волнушки:

– Мы все старые старушки, не повинны на войну.

– Идите вы, опенки!

Отказалися опенки:

– У нас ноги больно тонки, не пойдем на войну!

– Эй вы, сморчки! – крикнул гриб-боровик. – Снаряжайтесь на войну!

Отказалися сморчки, говорят:

– Мы старички, уж куда нам на войну!

Рассердился гриб, прогневался боровик, и крикнул он громким голосом:

– Грузди, вы ребята дружны, идите со мной воевать, кичливую ягоду избивать!

Откликнулись грузди с подгруздками:

– Мы грузди, братья дружны, мы идем с тобой на войну, на лесную и полевую ягоду, мы ее шапками закидаем, пятой затопчем!

Сказав это, грузди полезли дружно из земли, сухой лист над головами их вздымается, грозная рать подымается.

«Ну, быть беде», – думает зеленая травка.

А на ту пору пришла с коробом в лес тетка Варвара – широкие карманы. Увидав великую груздевую силу, ахнула, присела и ну грибы сподряд брать да в кузов[4] класть. Набрала его полным-полнешенько, насилу до дому донесла, а дома разобрала грибки по родам да по званию: волнушки – в кадушки, опенки – в бочонки, сморчки – в бурачки[5], груздки – в кузовки, а наибольший гриб-боровик попал в вязку; его пронизали, высушили, да и продали.

С той поры перестал гриб с ягодою воевать.

Волк и коза

Жила-была коза, сделала себе в лесу избушку и нарожала деток. Часто уходила коза в бор искать корму. Как только уйдет, козлятки запрут за нею избушку, а сами никуда не выходят. Воротится коза, постучится в дверь и запоет:

Козлятушки, детятушки!
Отопритеся, отворитися!
А я, коза, в бору была;
Ела траву шелковую,
Пила воду студеную.
Бежит молоко по вымечку,
Из вымечка в копытечко,
Из копытечка в сыру землю!

Козлятки тотчас отопрут двери и впустят мать. Она покормит их и опять уйдет в бор, а козлятки запрутся крепко-накрепко.

Волк все это и подслушал; выждал время, и только коза в бор, он подошел к избушке и закричал своим толстым голосом:

Вы, детушки, вы, батюшки,
Отопритеся, отворитеся!
Ваша мать пришла,
Молока принесла,
Полны копытца водицы!

А козлятки отвечают:

– Слышим, слышим – не матушкин голосок! Наша матушка поет тонким голоском и не так причитает.

Волк ушел и спрятался.

Вот приходит коза и стучится:

Козлятушки, детятушки!
Отопритеся, отворитеся!
А я, коза, в бору была;
Ела траву шелковую,
Пила воду студеную.
Бежит молоко по вымечку,
Из вымечка в копытечко,
Из копытечка в сыру землю!

Козлятки впустили мать и рассказали ей, как приходил к ним бирюк и хотел их поесть.

Коза покормила их и, уходя в бор, строго-настрого наказала: коли придет кто к избушке и станет проситься толстым голосом и не переберет всего, что она им причитывает, того ни за что не впускать в двери.

Только что ушла коза, волк прибежал к избе, постучался и начал причитывать тоненьким голоском:

Козлятушки, детятушки!
Отопритеся, отворитеся!
А я, коза, в бору была;
Ела траву шелковую,
Пила воду студеную.
Бежит молоко по вымечку,
Из вымечка в копытечко,
Из копытечка в сыру землю!

Козлята отперли двери, волк вбежал в избу и всех поел, только один козленочек схоронился, в печь влез.

Приходит коза; сколько ни причитывала – никто ей не отзывается.

Подошла поближе к дверям и видит, что все отворено; в избу – а там все пусто; заглянула в печь и нашла одного детища.

Как узнала коза о своей беде, села она на лавку, зачала горько плакать и припевать:

– Ох вы, детушки мои, козлятушки! На что отпиралися-отворялися, злому волку доставалися? Он вас всех поел и меня, козу, со великим горем, со кручиной сделал.

Услышал это волк, входит в избушку и говорит козе:

– Ах ты, кума, кума! Что ты на меня грешишь? Неужли-таки я сделаю это! Пойдем в лес, погуляем.

– Нет, кум, не до гулянья.

– Пойдем! – уговаривает волк.

Пошли они в лес, нашли яму, а в этой яме разбойники кашицу недавно варили, и оставалось в ней еще довольно-таки огня.

Коза говорит волку:

– Кум, давай попробуем, кто перепрыгнет через эту яму?

Стали прыгать.

Волк прыгнул да и ввалился в горячую яму; брюхо у него от огня лопнуло, и козлятки выбежали оттуда да прыг к матери.

И стали они жить да поживать, ума наживать, а лиха избывать.

Волшебное кольцо

В некотором царстве, в некотором государстве жил да был старик со старухой, и был у них сын Мартынка. Всю жизнь свою занимался старик охотой, бил зверя и птицу, тем и сам кормился и семью кормил. Пришло время – заболел старик и помер. Остался Мартынка с матерью, потужили-поплакали, да делать-то нечего: мертвого назад не воротишь. Пожили с неделю и приели весь хлеб, что в запасе был.

Видит старуха, что больше есть нечего, надо за денежки приниматься, а старик-то оставил им двести рублей. Больно не хотелось ей начинать кубышку, однако сколько ни крепилась, а начинать нужно – не с голоду же умирать! Отсчитала сто рублей и говорит сыну:

– Ну, Мартынка, вот тебе сто целковиков, пойди попроси у соседей лошадь, поезжай в город да закупи хлеба. Авось как-нибудь зиму промаячим, а весной станем работу искать.

Мартынка выпросил телегу с лошадью и поехал в город. Едет он мимо мясных лавок – шум, брань, толпа народу. Что такое? А то мясники изловили охотничью собаку, привязали к столбу и бьют ее палками – собака рвется, визжит, огрызается… Мартынка подбежал к тем мясникам и спрашивает:

– Братцы, за что вы бедного пса так бьете немилостиво?

– Да как его не бить, – отвечают мясники, – когда он целую тушу говядины испортил!

– Полно, братцы! Не бейте его, лучше продайте мне.

– Пожалуйста, купи, – говорит один мужик шутя. – Давай сто рублей.

Мартынка вытащил из-за пазухи сотню, отдал мясникам, а собаку отвязал и взял с собой. Пес начал к нему ласкаться, хвостом так и вертит: понимает, значит, кто его от смерти спас.

Вот приезжает Мартынка домой, мать тотчас стала спрашивать:

– Что купил, сынок?

– Купил себе первое счастье.

– Что ты завираешься! Какое там счастье?

– А вот он, Журка! – и показывает ей собаку.

– А больше ничего не купил?

– Коли б деньги остались, может, и купил бы, только вся сотня за собаку пошла.

Старуха заругалась.

– Нам, – говорит, – самим есть нечего, нынче последние поскребушки по закромам собрала да лепешку испекла, а завтра и того не будет.

На другой день вытащила старуха еще сто рублей, отдает Мартынке и наказывает:

– На, сынок! Поезжай в город, купи хлеба, а задаром денег не бросай.

Приехал Мартынка в город, стал ходить по улицам да присматриваться, и попался ему на глаза злой мальчишка: поймал кота, зацепил веревкой за шею и давай тащить на реку.

– Постой! – закричал Мартынка. – Куда Ваську тащишь?

– Хочу его утопить, проклятого!

– За какую провинность?

– Со стола пирог стянул.

– Не топи его, лучше продай мне.

– Пожалуй, купи. Давай сто рублей.

Мартынка не стал долго раздумывать, полез за пазуху, вытащил деньги и отдал мальчику, а кота посадил в мешок и повез домой.

– Что купил, сынок? – спрашивает его старуха.

– Кота Ваську.

– А больше ничего не купил?

– Коли б деньги остались, может, и купил бы еще что-нибудь.

– Ах ты дурак этакой! – закричала на него старуха. – Ступай же из дому вон, ищи себе хлеба по чужим людям!

Пошел Мартынка в соседнее село искать работу. Идет дорогою, а следом за ним Журка с Васькой бегут. Навстречу ему поп:

– Куда, свет, идешь?

– Иду в батраки наниматься.

– Ступай ко мне. Только я работников без ряды беру: кто у меня прослужил три года, того и так не обижу.

Мартынка согласился и без устали три лета и три зимы на попа работал. Пришел срок к расплате, зовет его хозяин:

– Ну, Мартынка, иди – получай за свою службу.

Привел его в амбар, показывает два полных мешка и говорит:

– Какой хочешь, тот и бери.

Смотрит Мартынка – в одном мешке серебро, а в другом песок, и задумался:

«Эта шутка неспроста приготовлена! Пусть лучше мои труды пропадут, а уж я попытаю, возьму песок – что из того будет?»

Говорит он хозяину:

– Я, батюшка, выбираю себе мешок с мелким песочком.

– Ну, свет, твоя добрая воля. Бери, коли серебром брезгаешь.

Мартынка взвалил мешок на спину и пошел искать другого места. Шел, шел и забрел в темный, дремучий лес. Среди леса поляна, на поляне огонь горит, в огне девица сидит, да такая красавица, что ни вздумать ни взгадать, только в сказке сказать. Говорит красная девица:

– Мартын, вдовьин сын! Если хочешь добыть себе счастья, избавь меня: засыпь это пламя песком, за который ты три года служил.

«И впрямь, – подумал Мартынка, – чем таскать с собою этакую тяжесть, лучше человеку пособить. Невелико богатство – песок, этого добра везде много!»

Снял мешок, развязал и давай сыпать. Огонь тотчас погас, красная девица ударилась оземь, обернулась змеею, вскочила доброму молодцу на грудь и обвилась кольцом вокруг его шеи. Мартынка испугался.

– Не бойся! – сказала ему змея. – Иди теперь за тридевять земель, в тридесятое государство, в подземное царство, там мой батюшка царствует. Как придешь к нему на двор, будет он давать тебе много злата, и серебра, и самоцветных камней – ты ничего не бери, а проси у него с мизинного перста колечко. То кольцо не простое: если перекинуть его с руки на руку – тотчас двенадцать молодцев явятся, и что им ни будет приказано, все за единую ночь сделают.

Отправился добрый молодец в путь-дорогу. Близко ли, далеко ли, скоро ли, коротко ли – подходит к тридесятому царству и видит огромный камень. Тут соскочила с его шеи змея, ударилась о сырую землю и сделалась по-прежнему красною девицей.

– Ступай за мной! – говорит красная девица и повела его под тот камень. Долго шли они подземным ходом, вдруг забрезжил свет – все светлей да светлей, и вышли они на широкое поле, под ясное небо. На том поле великолепный дворец выстроен, а во дворце живет отец красной девицы, царь той подземной стороны.

Входят путники в палаты белокаменные, встречает их царь ласково.

– Здравствуй, – говорит, – дочь моя милая! Где ты столько лет скрывалась?

– Свет ты мой батюшка! Я бы совсем пропала, если бы не этот человек: он меня от злой, неминуемой смерти освободил и сюда, в родные места, привел.

– Спасибо тебе, добрый молодец! – сказал царь. – За твою добродетель наградить тебя надо. Бери себе и злата, и серебра, и камней самоцветных сколько твоей душе хочется.

Отвечает ему Мартын, вдовьин сын:

– Ваше царское величество! Не требуется мне ни злата, ни серебра, ни камней самоцветных. Коли хочешь жаловать, дай мне колечко со своей царской руки – с мизинного перста. Я человек холостой, стану на колечко почаще посматривать, стану про невесту раздумывать, тем свою скуку разгонять.

Царь тотчас снял кольцо, отдал Мартыну:

– На, владей на здоровье! Да смотри никому про кольцо не рассказывай, не то сам себя в большую беду втянешь!

Мартын, вдовьин сын, поблагодарил царя, взял кольцо да малую толику денег на дорогу и пустился обратно тем же путем, каким прежде шел. Близко ли, далеко ли, скоро ли, коротко ли – воротился на родину, разыскал свою мать-старуху, и стали они вместе жить-поживать без всякой нужды и печали.

Захотелось Мартынке жениться; пристал он к матери, посылает ее свахою.

– Ступай, – говорит, – к самому королю, высватай за меня прекрасную королевну.

– Эй, сынок, – отвечает старуха, – рубил бы ты дерево по себе, лучше бы вышло! А то вишь что выдумал! Ну зачем я к королю пойду! Известное дело, он осердится и меня и тебя велит казни предать.

– Ничего, матушка! небось, коли я посылаю, значит, смело иди. Какой будет ответ от короля, про то мне скажи, а без ответу и домой не возвращайся.

Собралась старуха и поплелась в королевский дворец. Пришла на двор и прямо на парадную лестницу, так и прет без всякого докладу. Ухватили ее часовые:

– Стой, старая ведьма! Куда тебя черти несут? Здесь даже генералы не смеют ходить без докладу…

– Ах вы такие-сякие! – закричала старуха. – Я пришла к королю с добрым делом, хочу высватать его дочь-королевну за моего сынка, а вы хватаете меня за полы!

Такой шум подняла! Король услыхал крики, глянул в окно и велел допустить к себе старушку. Вот вошла она в комнату и поклонилась королю.

– Что скажешь, старушка? – спросил король.

– Да вот пришла к твоей милости. Не во гнев тебе сказать: есть у меня купец, у тебя товар. Купец-то – мой сынок Мартынка, пребольшой умница, а товар – твоя дочка, прекрасная королевна. Не отдашь ли ее замуж за моего Мартынку? То-то пара будет!

– Что ты! Или с ума сошла? – закричал на нее король.

– Никак нет, ваше королевское величество! Извольте ответ дать.

Король тем же часом собрал к себе всех господ министров, и начали они судить да рядить, какой бы ответ дать этой старухе. И присудили так: пусть-де Мартынка за единые сутки построит богатейший дворец, и чтобы от того дворца до королевского был сделан хрустальный мост, а по обеим сторонам моста росли бы деревья с золотыми и серебряными яблоками, на тех же деревьях пели бы разные птицы. Да еще пусть выстроит пятиглавый собор: было бы где венец принять, было бы где свадьбу справлять. Если старухин сын все это сделает, тогда можно за него и королевну отдать: значит, больно мудрен. А если не сделает, то и старухе и ему срубить за провинность головы.

С таким-то ответом отпустили старуху. Идет она домой – шатается, горючими слезами заливается. Увидала Мартынку. Кинулась к нему.

– Ну, – говорит, – сказывала я тебе, сынок, не затевай лишнего, а ты все свое! Вот теперь и пропали наши бедные головушки, быть нам завтра казненными.

– Полно, матушка! Авось живы останемся. Ложись почивать – утро, кажись, мудренее вечера.

Ровно в полночь встал Мартын с постели, вышел на широкий двор, перекинул кольцо с руки на руку – и тотчас явились перед ним двенадцать молодцев, все на одно лицо, волос в волос, голос в голос.

– Что тебе понадобилось, Мартын, вдовьин сын?

– А вот что: сделайте мне к свету на этом месте богатейший дворец, и чтобы от моего дворца до королевского был хрустальный мост, по обеим сторонам моста росли бы деревья с золотыми и серебряными яблоками, на тех на деревьях пели бы разные птицы. Да еще выстройте пятиглавый собор: было бы где венец принять, было бы где свадьбу справлять.

Отвечали двенадцать молодцев:

– К завтрему все будет готово!

Бросились они по разным местам, согнали со всех сторон мастеров и плотников и принялись за работу: все у них спорится, быстро дело делается.

Наутро проснулся Мартынка не в простой избе, а в знатных, роскошных покоях; вышел на высокое крыльцо, смотрит – все как есть готово: и дворец, и собор, и мост хрустальный, и деревья с золотыми и серебряными яблоками. В ту пору и король выступил на балкон, глянул в подзорную трубочку и диву дался: все по приказу сделано! Призывает к себе прекрасную королевну и велит к венцу снаряжаться.

– Ну, – говорит, – не думал я, не гадал отдавать тебя замуж за мужичьего сына, да теперь миновать того нельзя.

Вот, пока королевна умывалась, притиралась, в дорогие уборы рядилась, Мартын, вдовьин сын, вышел на широкий двор и перекинул свое колечко с руки на руку – вдруг двенадцать молодцев словно из земли выросли:

– Что угодно, что надобно?

– А вот, братцы, оденьте меня в боярский кафтан да приготовьте расписную коляску и шестерку лошадей.

– Сейчас будет готово!

Не успел Мартынка три раза моргнуть, а уж притащили ему кафтан; надел он кафтан – как раз впору, словно по мерке сшит. Оглянулся – у подъезда коляска стоит, в коляску чудные кони запряжены – одна шерстинка серебряная, а другая золотая. Сел он в коляску и поехал в собор. Там уже давно к обедне звонят, и народу привалило видимо-невидимо. Вслед за женихом приехала и невеста со своими няньками и мамками, и король со своими министрами. Отстояли обедню, а потом, как следует, взял Мартын, вдовьин сын, прекрасную королевну за руку и принял закон с нею. Король дал за дочкой богатое приданое, наградил зятя большим чином и задал пир на весь мир.

Живут молодые месяц, и два, и три. Мартынка, что ни день, все новые дворцы строит да сады разводит.

Только королевне больно не по сердцу, что выдали ее замуж не за царевича, не за королевича, а за простого мужика. Стала думать, как бы его со света сжить. Прикинулась такою лисою, что и на-поди! Всячески за мужем ухаживает, всячески ему услуживает да все про его мудрость выспрашивает. Мартынка крепится, ничего не рассказывает.

Вот как-то раз был Мартынка у короля в гостях, вернулся домой поздно и лег отдохнуть. Тут королевна и пристала к нему, давай его целовать-миловать, ласковыми словами прельщать – и таки умаслила: не утерпел Мартынка, рассказал ей про свое чудодейное колечко.

«Ладно, – думает королевна, – теперь я с тобою разделаюсь!»

Только заснул он крепким сном, королевна хвать его за руку, сняла с мизинного пальца колечко, вышла на широкий двор и перекинула то кольцо с руки на руку. Тотчас явились перед ней двенадцать молодцев:

– Что угодно, что надобно, прекрасная королевна?

– Слушайте, ребята! Чтоб к утру не было здесь ни дворца, ни собора, ни моста хрустального, а стояла бы по-прежнему старая избушка. Пусть мой муж в бедности остается, а меня унесите за тридевять земель, в тридесятое царство, в мышье государство. От одного стыда не хочу здесь жить!

– Рады стараться, все будет исполнено!

В ту же минуту подхватило ее ветром и унесло в тридесятое царство, в мышье государство.

Утром проснулся король, вышел на балкон посмотреть в подзорную трубочку – нет ни дворца с хрустальным мостом, ни собора пятиглавого, а только стоит старая избушка.

«Что бы это значило? – думал король. – Куда все делось?»

И, не мешкая, посылает своего адъютанта разузнать на месте: что такое случилось? Адъютант поскакал верхом и, воротясь назад, докладывает государю:

– Ваше величество! Где был богатейший дворец, там стоит по-прежнему худая избушка, в той избушке ваш зять со своей матерью поживает, а прекрасной королевны и духу нет, и неведомо, где она нынче находится.

Король созвал большой совет и велел судить своего зятя: зачем-де обольстил его волшебством и сгубил прекрасную королевну. Осудили Mapтынку посадить в высокий каменный столб и не давать ему ни есть, ни пить – пусть умрет с голоду. Явились каменщики, вывели столб и замуровали Мартынку наглухо, только малое окошечко для света оставили. Сидит он, бедный, в заключении, не ест, не пьет день, и другой, и третий да слезами обливается.

Узнала про ту напасть собака Журка, прибежала в избушку, а кот Васька на печи лежит мурлыкает. Напустился на него Журка:

– Ах ты подлец, Васька! Только знаешь на печи лежать да потягиваться, а того не ведаешь, что хозяин наш в каменном столбу заточен. Видно, позабыл старое добро, как он сто рублей заплатил да тебя от смерти освободил. Кабы не он, давно бы тебя, проклятого, черви источили. Вставай скорей! Надо помогать ему всеми силами.

Вот Васька соскочил с печки и вместе с Журкою побежал разыскивать хозяина. Прибежал к столбу, вскарабкался наверх и влез в окошечко:

– Здравствуй, хозяин! Жив ли ты?

– Еле жив, – отвечает Мартынка. – Совсем отощал без еды, приходится умирать голодной смертью.

– Постой, не тужи! Мы тебя и накормим, и напоим, – сказал Васька, выпрыгнул в окно и спустился на землю. – Ну, брат Журка, ведь хозяин с голоду умирает! Как бы нам ухитриться да помочь ему?

– Дурак ты, Васька! И этого не придумаешь. Пойдем-ка по городу. Как только встретится булочник с лотком, я живо подкачусь ему под ноги и собью у него лоток с головы. Тут ты смотри не плошай! Хватай поскорей калачи да булки и тащи к хозяину.

Вот вышли они на большую улицу, а навстречу им мужик с лотком. Журка бросился ему под ноги, мужик пошатнулся, выронил лоток, рассыпал все хлеба да с испугу пустился бежать в сторону: боязно ему, что собака, пожалуй, бешеная – долго ли до беды! А кот Васька цап за булку и потащил к Мартынке; отдал одну – побежал за другой, отдал другую – побежал за третьей.

После того задумали кот Васька да собака Журка идти в тридесятое царство, в мышье государство – добывать чудодейное кольцо. Дорога дальняя, много времени утечет…

Натаскали они Мартынке сухарей, калачей и всякой всячины на целый год и говорят:

– Смотри же, хозяин! Ешь-пей, да оглядывайся, чтобы хватило тебе запасов до нашего возвращения.

Попрощались и отправились в путь-дорогу.

Близко ли, далеко, скоро ли, коротко – приходят они к синему морю. Говорит Журка коту Ваське:

– Я надеюсь переплыть на ту сторону. А ты как думаешь?

Отвечает Васька:

– Я плавать не мастак, сейчас потону.

– Ну, садись ко мне на спину!

Кот Васька сел собаке на спину, уцепился когтями за шерсть, чтобы не свалиться, и поплыли они по морю. Перебрались на другую сторону и пришли в тридесятое царство, в мышье государство.

В том государстве не видать ни души человеческой, зато столько мышей, что и сосчитать нельзя: куда ни сунься, так стаями и ходят! Говорит Журка коту Ваське:

– Ну-ка, брат, принимайся за охоту, начинай этих мышей душить-давить, а я стану загребать да в кучу складывать.

Васька к той охоте привычен: как пошел расправляться с мышами по-своему, что ни цапнет – то и дух вон! Журка едва поспевает в кучу складывать и в неделю наклал большую скирду.

На все царство налегла кручина великая. Видит мышиный царь, что в народе его недочет оказывается, что много подданных злой смерти предано, вылез из норы и взмолился перед Журкою и Ваською:

– Бью челом вам, сильномогучие богатыри! Сжальтесь над моим народишком, не губите до конца. Лучше скажите, что вам надобно? Что смогу, все для вас сделаю.

Отвечает ему Журка:

– Стоит в твоем государстве дворец, в том дворце живет прекрасная королевна. Унесла она у нашего хозяина чудодейное колечко. Если ты не добудешь нам того колечка, то и сам пропадешь и царство твое сгинет: все как есть запустошим!

– Постойте, – говорит мышиный царь, – я соберу своих подданных и спрошу у них.

Тотчас собрал он мышей, и больших и малых, и стал выспрашивать: не возьмется ли кто из них пробраться во дворец к королевне и достать чудодейное кольцо? Вызвался один мышонок.

– Я, – говорит, – в том дворце часто бываю: днем королевна носит кольцо на мизинном пальце, а на ночь, когда спать ложится, кладет его в рот.

– Ну-ка, постарайся добыть его. Коли сослужишь эту службу, не поскуплюсь, награжу тебя по-царски.

Мышонок дождался ночи, пробрался во дворец и залез потихоньку в спальню. Смотрит – королевна крепко спит. Он вполз на постель, всунул королевне в нос свой хвостик и давай щекотать в ноздрях. Она чихнула – кольцо изо рта выскочило и упало на ковер. Мышонок прыг с кровати, схватил кольцо в зубы и отнес к своему царю. Царь мышиный отдал кольцо сильномогучим богатырям – коту Ваське да собаке Журке. Они на том царю благодарствовали и стали друг с дружкою совет держать: кто лучше кольцо сбережет?

Кот Васька говорит:

– Давай мне, уж я ни за что не потеряю!

– Ладно, – говорит Журка. – Смотри же, береги его пуще своего глаза.

Кот взял кольцо в рот, и пустились они в обратный путь.

Вот дошли до синего моря. Васька вскочил Журке на спину, уцепился лапами как можно крепче, а Журка в воду – и поплыл через море.

Плывет час, плывет другой. Вдруг, откуда ни взялся, прилетел черный ворон, пристал к Ваське и давай долбить его в голову. Бедный кот не знает, что ему делать, как от врага оборониться. Если пустить в дело лапы – чего доброго, опрокинешься в море и на дно пойдешь; если показать ворону зубы – пожалуй, кольцо выронишь. Беда, да и только! Долго терпел он, да под конец невмоготу стало – продолбил ему ворон буйную голову до крови. Озлобился Васька, стал зубами обороняться – и уронил кольцо в синее море. Черный ворон поднялся вверх и улетел в темные леса.

А Журка, как выплыл на берег, тотчас же про кольцо спросил. Васька стоит голову понуривши.

– Прости, – говорит, – виноват, брат, перед тобою: ведь я кольцо в море уронил!

Напустился на него Журка:

– Ах ты олух! Счастлив ты, что я прежде того не узнал, я бы тебя, разиню, в море утопил! Ну с чем мы теперь к хозяину явимся? Сейчас полезай в воду: или кольцо добудь, или сам пропадай!

– Что в том прибыли, коли я пропаду? Лучше давай ухитряться: как прежде мышей ловили, так и теперь станем за раками охотиться; авось, на наше счастье, они нам помогут кольцо найти.

Журка согласился; стали они ходить по морскому берегу, стали раков ловить да в кучу складывать. Большой ворох наклали! На ту пору вылез из моря огромный рак, захотел погулять на чистом воздухе. Журка с Васькой сейчас его слапали и ну тормошить его во все стороны!

– Не душите меня, сильномогучие богатыри! Я – царь над всеми раками. Что прикажете, то и сделаю.

– Мы уронили кольцо в море, разыщи его и доставь, коли хочешь милости, а без этого все твое царство до конца разорим!

Царь-рак в ту же минуту созвал своих подданных и стал про кольцо расспрашивать. Вызвался один малый рак.

– Я, – говорит, – знаю, где оно находится. Как только упало кольцо в синее море, тотчас подхватила его рыба-белужина и проглотила на моих глазах.

Тут все раки бросились по морю разыскивать рыбу-белужину, зацапали ее, бедную, и давай щипать клещами; уж они гоняли-гоняли ее – просто на единый миг покоя не дают. Рыба и туда и сюда, вертелась-вертелась и выскочила на берег.

Царь-рак вылез из воды и говорит коту Ваське да собаке Журке:

– Вот вам, сильномогучие богатыри, рыба-белужина, теребите ее немилостиво: она ваше кольцо проглотила.

Журка бросился на белужину и начал ее с хвоста уписывать. «Ну, – думает, – досыта теперь наемся!»

А шельма-кот знает, где скорее кольцо найти, принялся за белужье брюхо и живо на кольцо напал. Схватил кольцо в зубы и давай Бог ноги – что есть силы бежать, а на уме у него такая думка: «Прибегу я к хозяину, отдам ему кольцо и похвалюсь, что один все устроил. Будет меня хозяин и любить и жаловать больше, чем Журку!»

Тем временем Журка наелся досыта, смотрит – где же Васька? И догадался, что товарищ его себе на уме: хочет неправдой у хозяина выслужиться.

– Так врешь же, плут Васька! Вот я тебя нагоню, в мелкие куски разорву!

Побежал Журка в погоню; долго ли, коротко ли – нагоняет он кота Ваську и грозит ему бедой неминучею. Васька усмотрел в поле березку, вскарабкался на нее и засел на самой верхушке.

– Ладно! – говорит Журка. – Всю жизнь не просидишь на дереве, когда-нибудь и слезть захочешь, а уж я ни шагу отсюда не сделаю.

Три дня сидел кот Васька на березе, три дня караулил его Журка, глаз не спуская; проголодались оба и согласились на мировую. Помирились и отправились вместе к своему хозяину. Прибежали к столбу. Васька вскочил в окошечко и спрашивает:

– Жив ли, хозяин?

– Здравствуй, Васька! Я уж думал, вы не воротитесь. Три дня, как без хлеба сижу.

Кот подал ему чудодейное кольцо. Мартынка дождался глухой полночи, перекинул кольцо с руки на руку – тотчас явились двенадцать молодцев:

– Что угодно, что надобно?

– Поставьте, ребята, мой прежний дворец, и мост хрустальный, и собор пятиглавый и перенесите сюда мою неверную жену. Чтобы к утру все было готово.

Сказано – сделано. Поутру проснулся король, вышел на балкон, посмотрел в подзорную трубочку: где избушка стояла, там высокий дворец выстроен, от того дворца до королевского хрустальный мост тянется, по обеим сторонам моста растут деревья с золотыми и серебряными яблоками. Король приказал заложить коляску и поехал разведать, впрямь ли все стало по-прежнему, или только ему это привиделось. Мартынка встречает его у ворот.

– Так и так, – докладывает, – вот что со мной королевна сделала!

Король присудил ее наказать. А Мартынка и теперь живет, хлеб жует.

Ворона и рак

Летела ворона по-над морем, смотрит: рак ползет – хап его! И понесла в лес, чтобы, усевшись где-нибудь на ветке, хорошенько закусить. Видит рак, что приходится пропадать, и говорит вороне:

– Эй, ворона, ворона! Знал я твоего отца и мать – славные были люди!

– Угу! – ответила ворона, не раскрывая рта.

– И братьев и сестер твоих знаю: что за добрые были люди!

– Угу!

– Да все же хоть они и хорошие люди, а тебе неровня. Мне сдается, что разумнее тебя никого нет на свете.

Понравились эти речи вороне; каркнула она во весь рот и упустила рака в море.

Горе

В одной деревушке жили два мужика, два родных брата: один был бедный, другой – богатый. Богач переехал на житье в город, выстроил себе большой дом и записался в купцы; а у бедного иной раз нет ни куска хлеба, а ребятишки – мал мала меньше – плачут да есть просят.

С утра до вечера бьется мужик как рыба об лед, а все ничего нет. Говорит он однова своей жене:

– Дай-ка пойду в город, попрошу у брата: не поможет ли чем?

Пришел к богатому:

– Ах, братец родимый! Помоги сколько-нибудь моему горю: жена и дети без хлеба сидят, по целым дням голодают.

– Проработай у меня эту неделю, тогда и помогу!

Что делать? Принялся бедный за работу: и двор чистит, и лошадей холит, и воду возит, и дрова рубит. Через неделю дает ему богатый одну ковригу хлеба:

– Вот тебе за труды!

– И за то спасибо! – сказал бедный, поклонился и хотел было домой идти.

– Постой! Приходи-ка завтра ко мне в гости и жену приводи: ведь завтра мои именины.

– Эх, братец, куда мне? Сам знаешь: к тебе придут купцы в сапогах да в шубах, а я в лаптях хожу да в худеньком сером кафтанишке.

– Ничего, приходи! И тебе будет место.

– Хорошо, братец, приду.

Воротился бедный домой, отдал жене ковригу и говорит:

– Слушай, жена! Назавтра нас с тобой в гости звали.

– Как в гости? Кто звал?

– Брат. Он завтра именинник.

– Ну что ж, пойдем.

Наутро встали и пошли в город; пришли к богатому, поздравили его и уселись на лавку. За столом уж много именитых гостей сидело; всех их угощает хозяин на славу, а про бедного брата и его жену и думать забыл – ничего им не дает; они сидят да только посматривают, как другие пьют да едят.

Кончился обед; стали гости из-за стола вылазить да хозяина с хозяюшкой благодарить, и бедный тоже – поднялся с лавки и кланяется брату в пояс. Гости поехали домой пьяные, веселые, шумят, песни поют.

А бедный идет назад с пустым брюхом.

– Давай-ка, – говорит жене, – и мы запоем песню!

– Эх ты, дурак! Люди поют оттого, что сладко поели да много выпили; а ты с чего петь вздумал?

– Ну, все-таки у брата на именинах был; без песни мне стыдно идти. Как я запою, так всякий подумает, что и меня угостили…

– Ну, пой, коли хочешь, а я не стану!

Мужик запел песню, и послышалось ему два голоса; он перестал и спрашивает жену:

– Это ты мне подсобляла петь тоненьким голоском?

– Что с тобой? Я вовсе и не думала.

– Так кто же?

– Не знаю! – сказала баба. – А ну запой, я послушаю.

Он опять запел; поет-то один, а слышно два голоса; остановился и спрашивает:

– Это ты, Горе, мне петь пособляешь?

Горе отозвалось:

– Да, хозяин! Это я пособляю.

– Ну, Горе, пойдем с нами вместе.

– Пойдем, хозяин! Я теперь от тебя не отстану.

Пришел мужик домой, а Горе зовет его в кабак. Тот говорит:

– У меня денег нет!

– Ох ты, мужичок! Да на что тебе деньги! Видишь, на тебе полушубок надет, а на что он? Скоро лето будет, все равно носить не станешь! Пойдем в кабак, да полушубок побоку…

Мужик и Горе пошли в кабак и пропили полушубок.

На другой день Горе заохало, с похмелья голова болит, и опять зовет хозяина винца испить.

– Денег нет, – говорит мужик.

– Да на что нам деньги? Возьми сани да телегу – с нас и довольно!

Нечего делать, не отбиться мужику от Горя: взял он сани и телегу, потащил в кабак и пропил вместе с Горем.

Наутро Горе еще больше заохало, зовет хозяина опохмелиться; мужик пропил и борону и соху.

Месяца не прошло, как он все спустил; даже избу свою соседу заложил, а деньги в кабак снес.

Горе опять пристает к нему:

– Пойдем да пойдем в кабак!

– Нет, Горе! Воля твоя, а больше тащить нечего.

– Как нечего? У твоей жены два сарафана: один оставь, а другой пропить надобно.

Мужик взял сарафан, пропил и думает: «Вот когда чист! Ни кола, ни двора, ни на себе, ни на жене!»

Поутру проснулось Горе, видит, что у мужика нечего больше взять, и говорит:

– Хозяин!

– Что, Горе?

– А вот что: ступай к соседу, попроси у него пару волов с телегою.

Пошел мужик к соседу.

– Дай, – просит, – на времечко пару волов с телегою; я на тебя хоть неделю за то проработаю.

– На что тебе?

– В лес за дровами съездить.

– Ну, возьми; только невелик воз накладывай.

– И, что ты, кормилец!

Привел пару волов, сел вместе с Горем на телегу и поехал в чистое поле.

– Хозяин, – спрашивает Горе, – знаешь ли ты на этом поле большой камень?

– Как не знать!

– А когда знаешь, поезжай прямо к нему.

Приехали они на то место, остановились и вылезли из телеги.

Горе велит мужику поднимать камень. Мужик поднимает, Горе пособляет; вот подняли, а под камнем яма – полна золотом насыпана.

– Ну, что глядишь? – сказывает Горе мужику. – Таскай скорей в телегу.

Мужик принялся за работу и насыпал телегу золотом, все из ямы повыбрал до последнего червонца; видит, что уж больше ничего не осталось, и говорит:

– Посмотри-ка, Горе, никак там еще деньги остались?

Горе наклонилось:

– Где? Я что-то не вижу!

– Да вон в углу светятся!

– Нет, не вижу.

– Полезай в яму, так и увидишь.

Горе полезло в яму; только что опустилось туда, а мужик и накрыл его камнем.

– Вот этак-то лучше будет! – сказал мужик. – Не то коли взять тебя с собою, так ты, Горе горемычное, хоть не скоро, а все же пропьешь и эти деньги!

Приехал мужик домой, свалил деньги в подвал, волов отвел к соседу, стал думать, как бы себя устроить. Купил лесу, выстроил большие хоромы и зажил вдвое богаче своего брата.

Долго ли, коротко ли – поехал он в город просить своего брата с женой к себе на именины.

– Вот что выдумал! – сказал ему богатый брат. – У самого есть нечего, а ты еще именины справляешь!

– Ну, когда-то было нечего есть, а теперь, слава богу, имею не меньше твоего: приезжай – увидишь.

– Ладно, приеду!

На другой день богатый брат собрался с женою и поехали на именины: смотрят, а у бедного-то голыша хоромы новые, высокие, не у всякого купца такие есть!

Мужик угостил их, употчевал всякими наедками, напоил всякими медами и винами. Спрашивает богатый у брата:

– Скажи, пожалуй, какими судьбами разбогател ты?

Мужик рассказал ему по чистой совести, как привязалось к нему Горе горемычное, как пропил он с Горем в кабаке все свое добро до последней нитки: только и осталось, что душа в теле; как Горе указало ему клад в чистом поле, как он забрал этот клад да от Горя избавился.

Завистно стало богатому.

«Дай, – думает, – поеду в чистое поле, подниму камень да выпущу Горе, – пусть оно дотла разорит брата, чтоб не смел передо мной своим богатством чваниться».

Отпустил свою жену домой, а сам в поле погнал; подъехал к большому камню, своротил его в сторону и наклоняется посмотреть, что там под камнем? Не успел порядком головы нагнуть, – а уж Горе выскочило и уселось ему на шею.

– А, – кричит, – ты хотел меня здесь уморить! Нет, теперь я от тебя ни за что не отстану.

– Послушай, Горе! – сказал купец. – Вовсе не я засадил тебя под камень…

– А кто же, как не ты?

– Это мой брат тебя засадил, а я нарочно пришел, чтоб тебя выпустить.

– Нет, врешь! Один раз обманул, в другой не обманешь!

Крепко насело Горе богатому купцу на шею; привез он его домой, и пошло у него все хозяйство вкривь да вкось. Горе уж с утра за свое принимается: каждый день зовет купца опохмелиться; много добра в кабак ушло.

«Этак несходно жить! – думает про себя купец. – Кажись, довольно потешил я Горе; пора б и расстаться с ним, да как?»

Думал, думал и выдумал: пошел на широкий двор, обтесал два дубовых клина, взял новое колесо и накрепко вбил клин с одного конца во втулку. Приходит к Горю:

– Что ты, Горе, все на боку лежишь?

– А что ж мне больше делать?

– Что делать! Пойдем на двор в гулючки играть.

А Горе и радо; вышли на двор. Сперва купец спрятался – Горе сейчас его нашло, после того черед Горю прятаться.

– Ну, – говорит, – меня не скоро найдешь! Я хоть в какую щель забьюсь!

– Куда тебе! – отвечает купец. – Ты в это колесо не влезешь, а то – в щель!

– В колесо не влезу? Смотри-ка, еще как спрячусь!

Влезло Горе в колесо; купец взял да и с другого конца забил во втулку дубовый клин, поднял колесо и забросил его вместе с Горем в реку.

Горе потонуло, а купец стал жить по-старому, по-прежнему.

Горшеня

Горшеня едет-дремлет с горшками. Догнал его государь Иван Васильевич:

– Мир по дороге!

Горшеня оглянулся:

– Благодарим, просим со смиреньем.

– Знать, вздремал?

– Вздремал, великий государь! Не бойся того, кто песни поет, а бойся того, кто дремлет.

– Экой ты смелый, горшеня! Люблю эдаких. Ямщик! Поезжай тише. А что, горшенюшка, давно ты этим ремеслом кормишься?

– Сызмолоду, да вот и середовой стал.

– Кормишь детей?

– Кормлю, ваше царское величество! И не пашу, и не кошу, и не жну, и морозом не бьет.

– Хорошо, горшеня, но все-таки на свете не без худа.

– Да, ваше царское величество! На свете есть три худа.

– А какие три худа, горшенюшка?

– Первое худо – худой шабер, а второе худо – худая жена, а третье худо – худой разум.

– А скажи мне, которое худо всех хуже?

– От худого шабра уйду, от худой жены тоже можно, как будет с детьми жить; а от худого разума не уйдешь – все с тобой.

– Так, верно, горшеня! Ты мозголов. Слушай! Ты для меня, а я для тебя. Прилетят гуси с Руси, перышки ощиплешь, а по правильному покинешь!

– Годится, так покину, как придет! А то и наголо.

– Ну, горшеня, постой на час! Я погляжу твою посуду.

Горшеня остановился, начал раскладывать товар. Государь стал глядеть, и показались ему три тарелочки глиняны.

– Ты наделаешь мне эдаких?

– Сколько угодно вашему царскому величеству?

– Возов десяток надо.

– Много ли дашь времени?

– Месяц.

– Можно и в две недели представить, и в город. Я для тебя, ты для меня.

– Спасибо, горшенюшка!

– А ты, государь, где будешь в то время, как я представлю товар в город?

– Буду в дому у купца в гостях.

Государь приехал в город и приказал, чтобы на всех угощениях не было посуды ни серебряной, ни оловянной, ни медной, ни деревянной, а была бы все глиняная.

Горшеня кончил заказ царский и привез товар в город. Один боярин выехал на торжище к горшене и говорит ему:

– Бог за товаром, горшеня!

– Просим покорно.

– Продай мне весь товар.

– Нельзя, по заказу.

– А что тебе, ты бери деньги – не повинят из этого, коли не дал задатку под работу. Ну, что возьмешь?

– А вот что: каждую посудину насыпать полну денег.

– Полно, горшенюшка, много!

– Ну хорошо: одну насыпать, а две отдать – хочешь?

И сладили.

– Ты для меня, а я для тебя.

Насыпают да высыпают. Сыпали, сыпали – денег не стало, а товару еще много. Боярин, видя худо, съездил домой, привез еще денег. Опять сыплют да сыплют – товару все много.

– Как быть, горшенюшка?

– Ну что? Нечего делать, я тебя уважу, только знаешь что? Свези меня на себе до этого двора – отдам и товар и все деньги.

Боярин мялся, мялся: жаль и денег, жаль и себя; но делать нечего – сладили. Выпрягли лошадь, сел мужик, повез боярин: в споре дело. Горшеня запел песню, боярин везет да везет.

– До коих же мест везти тебя?

– Вот до этого двора и до этого дому.

Весело поет горшеня, против дому он высоко поднял. Государь услышал, выбег на крыльцо – признал горшеню.

– Ба! Здравствуй, горшенюшка, с приездом!

– Благодарю, ваше царское величество.

– Да на чем ты едешь?

– На худом-то разуме, государь.

– Ну, мозголов, горшеня, умел товар продать. Боярин, скидай строевую одежду и сапоги, а ты, горшеня, – кафтан и разувай лапти; ты их обувай, боярин, а ты, горшеня, надевай строевую одежду. Умел товар продать! Немного послужил, да много услужил. А ты не умел владеть боярством. Ну, горшеня, прилетали гуси с Руси?

– Прилетали.

– Перышки ощипал, а по правильному покинул?

– Нет, наголо, великий государь, – всего ощипал.

Гуси-лебеди

Жили мужик да баба. У них была дочка да сынок маленький.

– Доченька, – говорила мать, – мы пойдем на работу, береги братца! Не ходи со двора, будь умницей – мы купим тебе платочек.

Отец с матерью ушли, а дочка позабыла, что ей приказывали: посадила братца на травке под окошко, сама побежала на улицу, заигралась, загулялась.

Налетели гуси-лебеди, подхватили мальчика, унесли на крыльях.

Вернулась девочка, глядь – братца нету. Ахнула, кинулась туда-сюда – нету! Она его кликала, слезами заливалась, причитывала, что худо будет от отца с матерью, – братец не откликнулся.

Выбежала она в чистое поле и только видела: метнулись вдалеке гуси-лебеди и пропали за темным лесом. Тут она догадалась, что они унесли ее братца: про гусей-лебедей давно шла дурная слава – что они пошаливали, детишек уносили.

Бросилась девочка догонять их. Бежала, бежала, увидела – стоит печь.

– Печка, печка, скажи, куда гуси-лебеди полетели?

Печка ей отвечает:

– Съешь моего ржаного пирожка – скажу.

– Стану я ржаной пирог есть! У моего батюшки и пшеничные не едятся…

Печка ей не сказала.

Побежала девочка дальше – стоит яблоня.

– Яблоня, яблоня, скажи, куда гуси-лебеди полетели?

– Поешь моего лесного яблочка – скажу.

– У моего батюшки и садовые не едятся…

Яблоня ей не сказала.

Побежала девочка дальше. Течет молочная река в кисельных берегах.

– Молочная река, кисельные берега, куда гуси-лебеди полетели?

– Поешь моего простого киселька с молочком – скажу.

– У моего батюшки и сливочки не едятся…

Долго она бегала по полям, по лесам. День клонится к вечеру, делать нечего – надо идти домой.

Вдруг видит – стоит избушка на курьей ножке, об одном окошке, кругом себя поворачивается…

В избушке старая Баба-яга прядет кудель. А на лавочке сидит братец, играет серебряными яблочками.

Девочка вошла в избушку:

– Здравствуй, бабушка!

– Здравствуй, девица! Зачем на глаза явилась?

– Я по мхам, по болотам ходила, платье измочила, пришла погреться.

– Садись покуда кудель прясть.

Баба-яга дала ей веретено, а сама ушла. Девочка прядет – вдруг из-под печки выбегает мышка и говорит ей:

– Девица, девица, дай мне кашки, я тебе добренькое скажу.

Девочка дала ей кашки, мышка ей сказала:

– Баба-яга пошла баню топить. Она тебя вымоет-выпарит, в печь посадит, зажарит и съест, сама на твоих костях покатается.

Девочка сидит ни жива ни мертва, плачет, а мышка ей опять:

– Не дожидайся, бери братца, беги, а я за тебя кудель попряду.

Девочка взяла братца и побежала. А Баба-яга подойдет к окошку и спрашивает:

– Девица, прядешь ли?

Мышка ей отвечает:

– Пряду, бабушка…

Баба-яга баню вытопила и пошла за девочкой.

А в избушке нет никого. Баба-яга закричала:

– Гуси-лебеди! Летите в погоню! Сестра братца унесла!..

Сестра с братцем добежала до молочной реки. Видит – летят гуси-лебеди.

– Речка-матушка, спрячь меня!

– Поешь моего простого киселька.

Девочка поела и спасибо сказала. Река укрыла ее под кисельным бережком. Гуси-лебеди не увидали, пролетели мимо. Девочка с братцем опять побежала. А гуси-лебеди воротились, летят навстречу, вот-вот увидят. Что делать? Беда! Стоит яблоня…

– Яблоня-матушка, спрячь меня!

– Поешь моего лесного яблочка.

Девочка поскорее съела и спасибо сказала. Яблоня ее заслонила ветвями, прикрыла листами. Гуси-лебеди не увидали, пролетели мимо. Девочка опять побежала. Бежит, бежит, уж недалеко осталось. Тут гуси-лебеди увидели ее, загоготали – налетают, крыльями бьют, того гляди, братца из рук вырвут.

Добежала девочка до печки:

– Печка-матушка, спрячь меня!

– Поешь моего ржаного пирожка.

Девочка скорее пирожок в рот, а сама с братцем – в печь, села в устьице.

Гуси-лебеди полетали-полетали, покричали-покричали и ни с чем улетели к Бабе-яге.

Девочка сказала печи спасибо и вместе с братцем прибежала домой. А тут и отец с матерью пришли.

Жена-доказчица

Жил-был старик со старухою. Не умела старуха языка держать на привязи: бывало, что ни услышит от мужа – сейчас вся деревня узнает…

Вот однова пошел старик в лес за дровами; ступил в одном месте ногою – нога провалилась.

– Что за притча! Дай-ка я стану рыть, может, на мое счастье, что и найдется.

Взялся за лопату; копнул раз, другой, третий – и вырыл котел, полнехонек золота.

– Слава богу! Только как домой взять? От жены не укроешься, она всему свету разблаговестит; еще беды наживешь!

Подумал-подумал, зарыл котел в землю и пошел в город, купил щуку да живого зайца, щуку повесил на дерево – на самую верхушку, а зайца посадил в морду. Приходит в избу:

– Ну, жена, какое мне счастье Бог послал, только тебе сказать-то нельзя: пожалуй, всем разболтаешь!

– Скажи, старичок, – пристает баба, – право слово – никому не заикнусь; хочешь – побожусь, образ сниму да поцелую.

– Вот что, старуха: нашел я в лесу полон котел золота.

– Экой ты! Пойдем поскорее, домой унесем…

– Смотри же, старая! Никому не сказывай, не то беду наживем.

– Небось, ты только не сказывай, а я не скажу!

Повел мужик бабу, дошел до того места, где щука на дереве висит, остановился, поднял вверх голову и смотрит.

– Ну, что глазеешь? Пойдем скорее!

– Да разве не видишь? Глянь, щука на дереве выросла!

– Ой ли! Полезай за нею: ужотка на ужин зажарим.

Старик слазил на дерево и достал щуку. Пошли дальше. Шли, шли:

– Дай, старая, к реке сбегаю, в морды посмотрю.

Заглянул в морду и давай жену звать:

– Глянь-ка, заяц в морду попал!

– А коли попал, бери его поскорей – к празднику на обед пригодится.

Взял старик зайца и привел старуху в лес; отрыли вдвоем котел с золотом и потащили домой. Дело было к вечеру; совсем потемнело.

– Старик, а старик! – говорит баба. – Никак овцы ревут?

– Какие овцы! То нашего барина черти дерут.

Шли, шли, старуха опять говорит:

– Старик, а старик! Никак коровы ревут?

– Какие коровы! То нашего барина черти дерут.

Шли, шли; стали к деревне подходить, старуха старику говорит:

– Никак волки ревут?

– Какие волки! То нашего барина черти дерут.

Разбогатели старик со старухою. Вздурилась старуха пуще прежнего, пошла каждый день гостей зазывать да такие пиры подымать, что муж хоть из дому беги. Совсем от рук отбилась и слушаться перестала. Ругается:

– Постой! Узнаешь меня. Ты хочешь все золото себе забрать; нет, врешь! Я тебя упеку, в Сибири места не сыщешь! Сейчас пойду к барину!

Побежала к барину, завыла-заплакала:

– Так и так, – говорит, – нашел муж полон котел золота и с той самой поры начал крепко вином зашибать. Я было его уговаривать, а он меня колотить: таскал, таскал за косу, еле из рук вырвалась! Прибежала к вашей милости мое горе объявить, на негодного мужа челом бить: отберите у него все золото, чтоб работал, а не пьянствовал!

Барин позвал несколько дворовых людей и пошел к старику. Приходит в избу и закричал на него:

– Ах ты, мошенник этакий! Нашел на моей земле целый котел золота – сколько времени прошло, а мне до сих пор не доложил! Начал пьянствовать, разбойничать да жену тиранить! Подавай сейчас золото…

– Смилуйся, боярин, – отвечает старик, – я знать не знаю, ведать не ведаю: никакого золота не находил.

– Врешь ты, бесстыжие твои глаза! – напустилась на него старуха. – Пойдемте, барин, за мною; я покажу, где деньги спрятаны.

Приводит к сундуку, подняла крышку – нет ничего, пустехонек.

– Ах он плут! Пока я ходила, в иное место перепрятал.

Тут барин пристал к старику:

– Покажи золото!

– Да где ж мне его взять? Извольте про все доподлинно допросить мою старуху.

– Ну, голубушка, расскажи мне толком, хорошенько: где и в какое время найден котел с золотом?

– Да вот, барин, – начала старуха, – шли мы лесом – еще в те поры щуку на дереве поймали…

– Опомнись, – говорит старик, – ведь ты заговариваешься!

– Нет, я не заговариваюсь, а правду сказываю, еще тут же мы зайца из морды вынули…

– Ну, пошла! Чай, теперь сам, барин, слышишь! Ну как можно, чтобы звери в реке водились, а рыба в лесу на дереве плодилась?

– Так, по-твоему, того не было? А помнишь, как мы назад шли, я сказала: «Никак овцы ревут?» А ты отвечал: «То не овцы ревут, то нашего барина черти дерут!»

– С ума спятила.

– Я опять сказала: «Никак коровы ревут?» А ты: «Какие коровы! То нашего барина черти дерут». А как стали подъезжать к деревне, мне почудилось, что волки ревут, а ты сказал: «Какие волки! То нашего барина черти дерут…»

Барин слушал, слушал, осерчал и ну толкать в шею старуху.

Жена-спорщица

Была у одного мужа жена, да только такая задорная, что все ему наперекор говорила…

Надоела жена мужу, вот он и стал думать, как бы от нее отделаться. Идут они раз к реке, а вместо моста на плотине лежит перекладина. «Постой, – думает он, – вот теперь-то я ее изведу».

Как стала она переходить по перекладине, он и говорит:

– Смотри же, жена, не трясись, не то как раз утонешь!

– Так вот же нарочно буду!

Тряслась, тряслась да и бултых в воду! Жалко ему стало жены; вот он влез в воду, стал ее искать и идет по воде вверх по течению.

– Что ты тут ищешь? – говорят ему прохожие мужики.

– А вот жена утонула, вон с этой перекладины упала.

– Дурак, дурак! Ты бы шел вниз по реке, а не в гору; ее теперь, чай, снесло.

– Эх, братцы, молчите; она все делала наперекор, так уж и теперь, верно, пошла против воды.

Журавль и цапля

Жили-были журавль да цапля, построили себе по концам болота избушки. Журавлю показалось скучно жить одному, и задумал он жениться.

– Давай пойду посватаюсь к цапле!

Пошел журавль – тяп-тяп! Семь верст болото месил, приходит и говорит:

– Дома ли цапля?

– Дома.

– Выдь за меня замуж.

– Нет, журавль, не пойду за тебя замуж, у тебя ноги долги, платье коротко, прокормить жену нечем. Ступай прочь, долговязый!

Журавль, как несолоно похлебал, ушел домой. Цапля после раздумалась и сказала:

– Чем жить одной, лучше пойду замуж за журавля.

Приходит к журавлю и говорит:

– Журавль, возьми меня замуж!

– Нет, цапля, мне тебя не надо! Не хочу жениться, не возьму тебя замуж. Убирайся!

Цапля заплакала от стыда и воротилась назад. Журавль раздумался и сказал:

– Напрасно не взял за себя цаплю: ведь одному-то скучно. Пойду теперь и возьму ее замуж.

Приходит и говорит:

– Цапля, я вздумал на тебе жениться; поди за меня.

– Нет, долговязый, нейду за тебя замуж!

Пошел журавль домой. Тут цапля раздумалась:

– Зачем отказала такому молодцу: одной-то жить невесело, лучше за журавля пойду!

Приходит свататься, а журавль не хочет. Вот так-то и ходят они по сю пору один к другому свататься, да никак не женятся.

За лапоток – курочку, за курочку – гусочку

Шла лиса по дорожке и нашла лапоток, пришла к мужику и просится: «Хозяин, пусти меня ночевать». Он говорит: «Некуда, лисонька! Тесно!» – «Да много ли нужно мне места! Я сама на лавку, а хвост под лавку». Пустили ее ночевать; она и говорит: «Положите мой лапоток к вашим курочкам». Положили, а лисонька ночью встала и забросила свой лапоть. Поутру встают, она и спрашивает свой лапоть, а хозяева говорят: «Лисонька, ведь он пропал!» – «Ну, отдайте мне за него курочку».

Взяла курочку, приходит в другой дом и просит, чтоб ее курочку посадили к хозяйским гуськам. Ночью лиса припрятала курочку и получила за нее утром гуська. Приходит в новый дом, просится ночевать и говорит, чтоб ее гуська посадили к барашкам; опять схитрила, взяла за гуська барашка и пошла еще в один дом. Осталась ночевать и просит посадить ее барашка к хозяйским бычкам. Ночью лисонька украла и барашка, а поутру требует, чтобы за него отдали ей бычка.

Всех – и курочку, и гуська, и барашка, и бычка – она передушила, мясо припрятала, а шкуру бычка набила соломой и поставила на дороге. Идет медведь с волком, а лиса говорит: «Подите, украдите сани да поедемте кататься». Вот они украли и сани и хомут, впрягли бычка, сели все в сани; лиса стала править и кричит: «Шню, шню, бычок, соломенный бочок! Сани чужие, хомут не свой, погоняй – не стой!» Бычок нейдет. Она выпрыгнула из саней и закричала: «Оставайтесь, дураки!» – а сама ушла. Медведь с волком обрадовались добыче и ну рвать бычка; рвали-рвали, видят, что одна шкура да солома, покачали головами и разошлись по домам.

Заяц-хваста

Жил-был заяц в лесу: летом ему было хорошо, а зимой плохо – приходилось к крестьянам на гумно[6] ходить, овес воровать.

Приходит он однажды к одному крестьянину на гумно, а тут уж стадо зайцев. Вот и начал им хвастать:

– У меня не усы, а усищи, не лапы, а лапищи, не зубы, а зубищи – я никого не боюсь.

Зайцы рассказали тетке вороне про эту хвасту. Тетка ворона пошла хвасту разыскивать и нашла его под кокориной. Заяц испугался:

– Тетка ворона, я больше не буду хвастать!

– А как ты хвастал?

– А у меня не усы, а усищи, не лапы, а лапищи, не зубы, а зубищи.

Вот она его маленько и потрепала:

– Больше не хвастай!

Раз сидела ворона на заборе, собаки ее подхватили и давай мять, а заяц это увидел: «Как бы вороне помочь?»

Выскочил на горочку и сел. Собаки увидели зайца, бросили ворону – да за ним, ворона опять на забор. А заяц от собак ушел.

Немного погодя ворона опять встретила этого зайца и говорит ему:

– Вот ты молодец, не хваста, а храбрец!

Зимовье зверей

У старика со старухой были бык, баран, свинья, гусь да петух.

Вот старик и говорит старухе:

– А что, старуха, с петухом-то нам нечего делать, зарежем его к празднику.

Услыхал это петух и ночью в лес убежал.

Вечером опять говорит старик старухе:

– Не нашел я петуха, придется нам свинью заколоть!

Услыхала это свинья и ночью в лес убежала.

Старик искал-искал свинью – не нашел.

– Придется барана зарезать!

Баран услыхал это и говорит гусю:

– Убежим в лес, а то зарежут и тебя и меня!..

Вышел старик на двор – нет ни барана, ни гуся…

– Придется, видно, быка зарезать.

Услышал это бык и убежал в лес.

Летом в лесу привольно… Но прошло лето, и пришла зима.

Вот бык пошел к барану:

– Как же, братцы-товарищи? Время приходит студеное – надо избу рубить.

Баран ему отвечает:

– У меня шуба теплая, я и так перезимую.

Пошел бык к свинье:

– Пойдем, свинья, избу рубить!

– А по мне хоть какие морозы – я не боюсь: зароюсь в землю и без избы перезимую.

Пошел бык к гусю:

– Гусь, пойдем избу рубить!

– Нет, не пойду. Я одно крыло постелю, другим накроюсь – меня никакой мороз не проймет…

Бык видит: дело плохо. И срубил себе избушку один. Затопил печку и полеживает, греется.

А зима завернула холодная, стали пробирать морозы. Баран бегал, бегал, согреться не может – и пошел к быку.

– Бэ-э! Бэ-э! Пусти меня в избу!

– Нет, баран. Я тебя звал избу рубить, так ты сказал, что у тебя шуба теплая, ты и так перезимуешь.

– А коли не пустишь, я разбегусь, вышибу дверь с крючьев, тебе же будет холоднее.

Бык думал-думал: «Дай пущу, а то застудит он меня».

Немного погодя прибежала свинья.

– Хрю! Хрю! Пусти меня, бык, погреться!

– Нет, свинья, я тебя звал избу рубить, так ты сказала, что тебе хоть какие морозы – ты в землю зароешься.

– А не пустишь, я рылом все углы подрою, твою избу уроню!

Бык подумал-подумал: «Подроет она углы, уронит избу».

– Ну, заходи.

(А потом пустил гуся и петуха.)

Вот они живут себе – впятером – поживают. Узнали про это волк и медведь. Собрались и пришли. Волк говорит медведю:

– Иди ты вперед, ты здоровый.

– Нет, я ленив, ты шустрей меня, ты иди вперед.

Волк и пошел в избушку. Только вошел – бык рогами его к стене и припер. Баран разбежался – бац, бац, начал осаживать волка по бокам. А свинья в подполье кричит:

– Хрю-хрю-хрю! Ножи точу, топоры точу, живого съесть волка хочу!

Гусь его за бока щиплет, а петух бегает по брусу да кричит:

– А вот как, да кудак, да подайте его сюда! И ножичко здесь, и гужишко здесь… Здесь его и зарежу, здесь его и подвешу!

Медведь услыхал крик – да бежать. А волк рвался, рвался, насилу вырвался, догнал медведя и рассказывает:

– Как вскочил мужичище, в черном армячище, да меня ухватом-то к стене и припер. А поменьше мужичишка, в сереньком армячишке, меня обухом по бокам да все обухом по бокам. А еще поменьше того, в беленьком кафтанишке, меня щипцами за бока хватал. А самый маленький мужичишка, в красненьком халатишке, бегает по брусу да кричит: «Здесь его и зарежу, здесь его и подвешу!» А из подполья еще кто-то как закричит: «Ножи точу, топоры точу, живого съесть его хочу!»

Волк и медведь с той поры к избушке близко не подходили. А бык, баран, гусь, свинья да петух живут там, поживают и горя не знают.

Иван Быкович

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь с царицею; детей у них не было. Стали они Бога молить, чтоб создал им детище во младости на поглядение, а под старость на прокормление; помолились, легли спать и уснули крепким сном.

Во сне им привиделось, что недалеко от дворца есть тихий пруд, в том пруде златоперый ерш плавает, коли царица его скушает, сейчас может забеременеть. Просыпались царь с царицею, кликали к себе мамок и нянек, стали им рассказывать свой сон. Мамки и няньки так рассудили: что во сне привиделось, то и наяву может случиться.

Царь призвал рыбаков и строго наказал поймать ерша златоперого.

На заре пришли рыбаки на тихий пруд, закинули сети, и на их счастье с первою ж тонею попался златоперый ерш. Вынули его, принесли во дворец; как увидала царица, не могла на месте усидеть, скоро к рыбакам подбегала, за руки хватала, большой казной награждала; после позвала свою любимую кухарку и отдавала ей ерша златоперого с рук на руки.

– На, приготовь к обеду, да смотри, чтобы никто до него не дотронулся.

Кухарка вычистила ерша, вымыла и сварила, помои на двор выставила; по двору ходила корова, те помои выпила; рыбку съела царица, а посуду кухарка подлизала.

У царицы родился Иван-царевич, у кухарки – Иван, кухаркин сын, у коровы – Иван Быкович [7].

Стали ребятки расти не по дням, а по часам; как хорошее тесто на опаре поднимается, так и они вверх тянутся. Все три молодца на одно лицо удались, и признать нельзя было, кто из них дитя царское, кто – кухаркино и кто от коровы народился. Только по тому и различали их: как воротятся с гулянья, Иван-царевич просит белье переменить, кухаркин сын норовит съесть что-нибудь, а Иван Быкович прямо на отдых ложится. По десятому году пришли они к царю и говорят:

– Любезный наш батюшка! Сделай нам железную палку в пятьдесят пудов.

Царь приказал своим кузнецам сковать железную палку в пятьдесят пудов; те принялись за работу и в неделю сделали. Никто палки за один край приподнять не может, а Иван-царевич, да Иван, кухаркин сын, да Иван Быкович между пальцами ее повертывают, словно перо гусиное.

Вышли они на широкий царский двор.

– Ну, братцы, – говорит Иван-царевич, – давайте силу пробовать; кому быть большим братом.

– Ладно, – отвечал Иван Быкович, – бери палку и бей нас по плечам.

Иван-царевич взял железную палку, ударил Ивана, кухаркина сына, да Ивана Быковича по плечам и вбил того и другого по колена в землю. Иван, кухаркин сын, ударил – вбил Ивана-царевича да Ивана Быковича по самую грудь в землю; а Иван Быкович ударил – вбил обоих братьев по самую шею.

– Давайте, – говорит царевич, – еще силу попытаем: станем бросать железную палку кверху; кто выше забросит – тот будет больший брат.

– Ну что ж, бросай ты!

Иван-царевич бросил – палка через четверть часа назад упала, Иван, кухаркин сын, бросил – палка через полчаса упала, а Иван Быкович бросил – только через час воротилась.

– Ну, Иван Быкович, будь ты большой брат.

После того пошли они гулять по саду и нашли громадный камень.

– Ишь какой камень! Нельзя ль его с места сдвинуть? – сказал Иван-царевич, уперся в него руками, возился, возился – нет, не берет сила.

Попробовал Иван, кухаркин сын, – камень чуть-чуть подвинулся. Говорит им Иван Быкович:

– Мелко же вы плаваете! Постойте, я попробую.

Подошел к камню да как двинет его ногою – камень ажно загудел, покатился на другую сторону сада и переломал много всяких деревьев. Под тем камнем подвал открылся, в подвале стоят три коня богатырских, по стенам висит сбруя ратная: есть на чем добрым молодцам разгуляться!

Тотчас побежали они к царю и стали проситься:

– Государь-батюшка! Благослови нас в чужие земли ехать, самим на людей посмотреть, себя в людях показать.

Царь их благословил, на дорогу казной наградил; они с царем простились, сели на богатырских коней и в путь-дорогу пустились.

Ехали по долам, по горам, по зеленым лугам и приехали в дремучий лес; в том лесу стоит избушка на курячьих ножках, на бараньих рожках, когда надо – повертывается.

– Избушка, избушка, повернись к нам передом, к лесу задом; нам в тебя лезти, хлеба-соли ести.

Избушка повернулась. Добрые молодцы входят в избушку – на печке лежит Баба-яга костяная нога, из угла в угол, нос в потолок.

– Фу-фу-фу! Прежде русского духу слыхом не слыхано, видом не видано; нынче русский дух на ложку садится, сам в рот катится.

– Эй, старуха, не бранись, слезь-ка с печки да на лавочку садись. Спроси: куда едем мы. Я добренько скажу.

Баба-яга слезла с печки, подходила к Ивану Быковичу близко, кланялась ему низко:

– Здравствуй, батюшка Иван Быкович! Куда едешь, куда путь держишь?

– Едем мы, бабушка, на реку Смородину, на калиновый мост; слышал я, что там не одно чудо-юдо живет.

– Ай да Ванюша! За дело хватился; ведь они, злодеи, всех приполонили, всех разорили, ближние царства шаром покатили.

Братья переночевали у Бабы-яги, поутру рано встали и отправились в путь-дорогу. Приезжают к реке Смородине; по всему берегу лежат кости человеческие, по колено будет навалено! Увидали они избушку, вошли в нее – пустехонька, и вздумали тут остановиться.

Пришло дело к вечеру. Говорит Иван Быкович:

– Братцы! Мы заехали в чужедальную сторону, надо жить нам с осторожкою; давайте по очереди на дозор ходить.

Кинули жеребий – доставалось первую ночь сторожить Ивану-царевичу, другую – Ивану, кухаркину сыну, а третью – Ивану Быковичу.

Отправился Иван-царевич на дозор, залез в кусты и крепко заснул. Иван Быкович на него не понадеялся; как пошло время за полночь – он тотчас готов был, взял с собой щит и меч, вышел и стал под калиновый мост.

Вдруг на реке воды взволновалися, на дубах орлы закричали – выезжает чудо-юдо шестиглавое; под ним конь споткнулся, черный ворон на плече встрепенулся, позади хорт ощетинился. Говорит чудо-юдо шестиглавое:

– Что ты, собачье мясо, спотыкаешься, ты, воронье перо, трепещешься, а ты, песья шерсть, ощетинилась? Аль вы думаете, что Иван Быкович здесь? Так он, добрый молодец, еще не родился, а коли родился – так на войну не сгодился; я его на одну руку посажу, другой прихлопну – только мокренько будет!

Выскочил Иван Быкович:

– Не хвались, нечистая сила! Не поймав ясна сокола, рано перья щипать; не отведав добра молодца, нечего хулить его. А давай лучше силы пробовать: кто одолеет, тот и похвалится.

Вот сошлись они – поравнялись, так жестоко ударились, что кругом земля простонала. Чуду-юду не посчастливилось: Иван Быкович с одного размаху сшиб ему три головы.

– Стой, Иван Быкович! Дай мне роздыху.

– Что за роздых! У тебя, нечистая сила, три головы, у меня всего одна; вот как будет у тебя одна голова, тогда и отдыхать станем.

Снова они сошлись, снова ударились; Иван Быкович отрубил чуду-юду и последние головы, взял туловище – рассек на мелкие части и побросал в реку Смородину, а шесть голов под калиновый мост сложил. Сам в избушку вернулся. Поутру приходит Иван-царевич.

– Ну что, не видал ли чего?

– Нет, братцы, мимо меня и муха не пролетала.

На другую ночь отправился на дозор Иван, кухаркин сын, забрался в кусты и заснул. Иван Быкович на него не понадеялся; как пошло время за полночь – он тотчас снарядился, взял с собой щит и меч, вышел и стал под калиновый мост.

Вдруг на реке воды взволновалися, на дубах орлы раскричалися – выезжает чудо-юдо девятиглавое; под ним конь споткнулся, черный ворон на плече встрепенулся, позади хорт ощетинился. Чудо-юдо коня по бедрам, ворона по перьям, хорта по ушам:

– Что ты, собачье мясо, спотыкаешься, ты, воронье перо, трепещешься, ты, песья шерсть, щетинишься? Аль вы думаете, что Иван Быкович здесь? Так он еще не родился, а коли родился – так на войну не сгодился: я его одним пальцем убью!

Выскочил Иван Быкович:

– Погоди – не хвались, прежде Богу помолись, руки умой да за дело примись! Еще неведомо – чья возьмет!

Как махнет богатырь своим острым мечом раз-два, так и снес у нечистой силы шесть голов; а чудо-юдо ударил – по колена его в сыру землю вогнал.

Иван Быкович захватил горсть земли и бросил своему супротивнику прямо в очи. Пока чудо-юдо протирал свои глазища, богатырь срубил ему и остальные головы, взял туловище – рассек на мелкие части и побросал в реку Смородину, а девять голов под калиновый мост сложил.

Наутро приходит Иван, кухаркин сын.

– Что, брат, не видал ли за ночь чего?

– Нет, возле меня ни одна муха не пролетала, ни один комар не пищал!

Иван Быкович повел братьев под калиновый мост, показал им на мертвые головы и стал стыдить:

– Эх вы, сони, где вам воевать? Вам бы дома на печи лежать!

На третью ночь собирается на дозор идти Иван Быкович; взял белое полотенце, повесил на стенку, а под ним на полу миску поставил и говорит братьям:

– Я на страшный бой иду; а вы, братцы, всю ночь не спите да присматривайтесь, как будет с полотенца кровь течь: если половина миски набежит – ладно дело, если полна миска набежит – все ничего, а если через край польет – тотчас спускайте с цепей моего богатырского коня и сами спешите на помочь мне.

Вот стоит Иван Быкович под калиновым мостом; пошло время за полночь, на реке воды взволновалися, на дубах орлы раскричалися – выезжает чудо-юдо двенадцатиглавое; конь у него о двенадцати крылах, шерсть у коня серебряная, хвост и грива – золотые. Едет чудо-юдо; вдруг под ним конь споткнулся; черный ворон на плече встрепенулся, позади хорт ощетинился. Чудо-юдо коня по бедрам, ворона по перьям, хорта по ушам:

– Что ты, собачье мясо, спотыкаешься, ты, воронье перо, трепещешься, ты, песья шерсть, щетинишься? Аль вы думаете, что Иван Быкович здесь? Так он еще не родился, а коли родился – так на войну не сгодился, я только дуну – его и праху не останется!

Выскочил Иван Быкович.

– Погоди – не хвались, прежде Богу помолись!

– А, ты здесь! Зачем пришел?

– На тебя, нечистая сила, посмотреть, твоей крепости испробовать.

– Куда тебе мою крепость пробовать? Ты муха передо мной!

Отвечает Иван Быкович:

– Я пришел с тобой не сказки рассказывать, а насмерть воевать.

Размахнулся своим острым мечом и срубил чуду-юду три головы.

Чудо-юдо подхватил эти головы, черкнул по ним своим огненным пальцем – и тотчас все головы приросли, будто и с плеч не падали! Плохо пришлось Ивану Быковичу; чудо-юдо стал одолевать его, по колена вогнал в сыру землю.

– Стой, нечистая сила! Цари-короли сражаются, и те замиренье делают; а мы с тобой ужли будем воевать без роздыху? Дай мне роздыху хоть до трех раз.

Чудо-юдо согласился; Иван Быкович снял правую рукавицу и пустил в избушку. Рукавица все окна побила, а его братья спят, ничего не слышат. В другой раз размахнулся Иван Быкович сильней прежнего и срубил чуду-юду шесть голов; чудо-юдо подхватил их, черкнул огненным пальцем – и опять все головы на местах, а Ивана Быковича забил он по пояс в сыру землю.

Запросил богатырь роздыху, снял левую рукавицу и пустил в избушку. Рукавица крышу пробила, а братья все спят, ничего не слышат.

В третий раз размахнулся он еще сильнее и срубил чуду-юду девять голов; чудо-юдо подхватил их, черкнул огненным пальцем – головы опять приросли, а Ивана Быковича вогнал он в сыру землю по самые плечи.

Иван Быкович запросил роздыху, снял с себя шляпу и пустил в избушку; от того удара избушка развалилася, вся по бревнам раскатилася.

Тут только братья проснулись, глянули – кровь из миски через край льется, а богатырский конь громко ржет да с цепей рвется. Бросились они на конюшню, спустили коня, а следом за ним и сами на помочь спешат.

– А! – говорит чудо-юдо, – ты обманом живешь; у тебя помочь есть.

Богатырский конь прибежал, начал бить его копытами; а Иван Быкович тем временем вылез из земли, приловчился и отсек чуду-юду огненный палец. После того давай рубить ему головы: сшиб все до единой, туловище на мелкие части разнял и побросал все в реку Смородину.

Прибегают братья.

– Эх вы, сони! – говорит Иван Быкович. – Из-за вашего сна я чуть-чуть головой не поплатился.

Поутру ранешенько вышел Иван Быкович в чистое поле, ударился оземь и сделался воробышком, прилетел к белокаменным палатам и сел у открытого окошечка. Увидала его старая ведьма, посыпала зернышков и стала сказывать:

– Воробышек-воробей! Ты прилетел зернышков покушать, моего горя послушать. Насмеялся надо мной Иван Быкович, всех зятьев моих извел.

– Не горюй, матушка! Мы ему за все отплатим, – говорят чудо-юдовы жены.

– Вот я, – говорит меньшая, – напущу голод, сама выйду на дорогу да сделаюсь яблоней с золотыми и серебряными яблочками: кто яблочко сорвет – тот сейчас лопнет.

– А я, – говорит середняя, – напущу жажду, сама сделаюсь колодезем; на воде будут две чаши плавать: одна золотая, другая серебряная; кто за чашу возьмется – того я утоплю.

– А я, – говорит старшая, – сон напущу, а сама перекинусь золотой кроваткою; кто на кроватке ляжет – тот огнем сгорит.

Иван Быкович выслушал эти речи, полетел назад, ударился оземь и стал по-прежнему добрым молодцем. Собрались три брата и поехали домой.

Едут они дорогою, голод их сильно мучает, а есть нечего. Глядь – стоит яблоня с золотыми и серебряными яблочками; Иван-царевич да Иван, кухаркин сын, пустились было яблочки рвать, да Иван Быкович наперед заскакал и давай рубить яблоню крест-накрест – только кровь брызжет!

То же сделал он и с колодезем и с золотою кроваткою. Сгибли чудо-юдовы жены.

Как проведала о том старая ведьма, нарядилась нищенкой, выбежала на дорогу и стоит с котомкою. Едет Иван Быкович с братьями; она протянула руку и стала просить милостыни.

Говорит царевич Ивану Быковичу:

– Братец! Разве у нашего батюшки мало золотой казны? Подай этой нищенке святую милостыню.

Иван Быкович вынул червонец и подает старухе; она не берется за деньги, а берет его за руку и вмиг с ним исчезла. Братья оглянулись – нет ни старухи, ни Ивана Быковича – и со страху поскакали домой, хвосты поджавши.

А ведьма утащила Ивана Быковича в подземелье и привела к своему мужу – старому старику.

– На тебе, – говорит, – нашего погубителя!

Старик лежит на железной кровати, ничего не видит: длинные ресницы и густые брови совсем глаза закрывают. Позвал он двенадцать могучих богатырей и стал им приказывать:

– Возьмите-ка вилы железные, подымите мои брови и ресницы черные, я погляжу, что он за птица, что убил моих сыновей?

Богатыри подняли ему брови и ресницы вилами; старик взглянул:

– Ай да молодец Ванюша! Дак это ты взял смелость с моими детьми управиться! Что ж мне с тобою делать?

– Твоя воля, что хочешь, то и делай, я на все готов.

– Ну да что много толковать, ведь детей не поднять; сослужи-ка мне лучше службу: съезди в невиданное царство, в небывалое государство и достань мне царицу – золотые кудри, я хочу на ней жениться.

Иван Быкович про себя подумал: «Куда тебе, старому черту, жениться, разве мне, молодцу!»

А старуха взбесилась, навязала камень на шею, бултых в воду и утопилась.

– Вот тебе, Ванюша, дубинка, – говорит старик, – ступай ты к такому-то дубу, стукни в него три раза дубинкою и скажи: «Выйди, корабль! Выйди, корабль! Выйди, корабль!» Как выйдет к тебе корабль, в то самое время отдай дубу трижды приказ, чтобы он затворился; да смотри не забудь! Если этого не сделаешь, причинишь мне обиду великую.

Иван Быкович пришел к дубу, ударяет в него дубинкою бессчетное число раз и приказывает:

– Все, что есть, выходи!

Вышел первый корабль; Иван Быкович сел в него, крикнул:

– Все за мной! – и поехал в путь-дорогу.

Отъехав немного, оглянулся назад – и видит: сила несметная кораблей и лодок! Все его хвалят, все благодарят. Подъезжает к нему старичок в лодке:

– Батюшка Иван Быкович, много лет тебе здравствовать! Прими меня в товарищи.

– А ты что умеешь?

– Умею, батюшка, хлеб есть.

Иван Быкович сказал:

– Фу, пропасть! Я и сам на это горазд; однако садись на корабль, я добрым товарищам рад.

Подъезжает в лодке другой старичок:

– Здравствуй, Иван Быкович! Возьми меня с собой.

– А ты что умеешь?

– Умею, батюшка, вино-пиво пить.

– Нехитрая наука! Ну да полезай на корабль.

Подъезжает третий старичок:

– Здравствуй, Иван Быкович! Возьми и меня.

– Говори: что умеешь?

– Я, батюшка, умею в бане париться.

– Фу, лихая те побери! Эки, подумаешь, мудрецы!

Взял на корабль и этого; а тут еще лодка подъехала; говорит четвертый старичок:

– Много лет здравствовать, Иван Быкович! Прими меня в товарищи.

– Да ты кто такой?

– Я, батюшка, звездочет.

– Ну, уж на это я не горазд; будь моим товарищем.

Принял четвертого, просится пятый старичок.

– Прах вас возьми! Куды мне с вами деваться? Сказывай скорей: что умеешь?

– Я, батюшка, умею ершом плавать.

– Ну, милости просим!

Вот поехали они за царицей – золотые кудри. Приезжают в невиданное царство, небывалое государство; а там уже давно сведали, что Иван Быкович будет, и целые три месяца хлеб пекли, вино курили, пиво варили. Увидал Иван Быкович несчетное число возов хлеба да столько же бочек вина и пива, удивляется и спрашивает:

– Что б это значило?

– Это все для тебя наготовлено.

– Фу, пропасть! Да мне столько в целый год не съесть, не выпить.

Тут вспомнил Иван Быкович про своих товарищей и стал вызывать:

– Эй вы, старички-молодцы! Кто из вас пить-есть разумеет?

Отзываются Объедайло да Опивайло:

– Мы, батюшка! Наше дело ребячье.

– А ну, принимайтесь за работу!

Подбежал один старик, начал хлеб поедать: разом в рот кидает не то что караваями, а целыми возами. Все приел и ну кричать:

– Мало хлеба, давайте еще!

Подбежал другой старик, начал пиво-вино пить, все выпил и бочки проглотил.

– Мало, – кричит. – Подавайте еще!

Засуетилась прислуга, бросилась к царице с докладом, что ни хлеба, ни вина недостало.

А царица – золотые кудри приказала вести Ивана Быковича в баню париться. Та баня топилась три месяца и так накалена была, что за пять верст нельзя было подойти к ней. Стали звать Ивана Быковича в баню париться; он увидал, что от бани огнем пышет, и говорит:

– Что вы, с ума сошли? Да я сгорю там!

Тут ему опять вспомнилось:

– Ведь со мной товарищи есть! Эй вы, старички-молодцы! Кто из вас умеет в бане париться?

Подбежал старик:

– Я, батюшка! Мое дело ребячье.

Живо вскочил в баню, в угол дунул, в другой плюнул – вся баня остыла, а в углах снег лежит.

– Ох, батюшки, замерз, топите еще три года! – кричит старик что есть мочи.

Бросилась прислуга с докладом, что баня совсем замерзла, а Иван Быкович стал требовать, чтоб ему царицу – золотые кудри выдали. Царица сама к нему вышла, подала свою белую руку, села на корабль и поехала.

Вот плывут они день и другой; вдруг ей сделалось грустно, тяжко – ударила себя в грудь, оборотилась звездой и улетела на небо.

– Ну, – говорит Иван Быкович, – совсем пропала! – Потом вспомнил: – Ах, ведь у меня есть товарищи. Эй, старички-молодцы! Кто из вас звездочет?

– Я, батюшка! Мое дело ребячье, – отвечал старик, ударился оземь, сделался сам звездою, полетел на небо и стал считать звезды; одну нашел лишнюю и ну толкать ее! Сорвалась звездочка со своего места, быстро покатилась по небу, упала на корабль и обернулась царицею – золотые кудри.

Опять едут день, едут другой; нашла на царицу грусть-тоска, ударила себя в грудь, оборотилась щукою и поплыла в море. «Ну, теперь пропала!» – думает Иван Быкович, да вспомнил про последнего старичка и стал его спрашивать:

– Ты, что ль, горазд ершом плавать?

– Я, батюшка, мое дело ребячье! – Ударился оземь, оборотился ершом, поплыл в море за щукою и давай ее под бока колоть. Щука выскочила на корабль и опять сделалась царицею – золотые кудри.

Тут старички с Иваном Быковичем распростились, по своим домам пустились; а он поехал к чудо-юдову отцу.

Приехал к нему с царицею – золотые кудри; тот позвал двенадцать могучих богатырей, велел принести вилы железные и поднять ему брови и ресницы черные. Глянул на царицу и говорит:

– Ай да Ванюша! Молодец! Теперь я тебя прощу, на белый свет отпущу.

– Нет, погоди, – отвечает Иван Быкович, – не подумавши сказал!

– А что?

– Да у меня приготовлена яма глубокая, через яму лежит жердочка; кто по жердочке пройдет, тот за себя и царицу возьмет!

– Ладно, Ванюша! Ступай ты наперед.

Иван Быкович пошел по жердочке, а царица – золотые кудри про себя говорит: «Легче пуху лебединого пройди!»

Иван Быкович прошел – и жердочка не погнулась; а старый старик пошел – только на середину ступил, так и полетел в яму.

Иван Быкович взял царицу – золотые кудри и воротился домой; скоро они обвенчались и задали пир на весь мир. Иван Быкович сидит за столом да своим братьям похваляется:

– Хоть долго я воевал, да молодую жену достал! А вы, братцы, садитесь-ка на печи да гложите кирпичи!

На том пиру и я был, мед-вино пил, по усам текло, да в рот не попало; тут меня угощали: отняли лоханку от быка да налили молока; потом дали калача, в ту ж лоханку помоча. Я не пил, не ел, вздумал утираться, со мной стали драться; я надел колпак, стали в шею толкать!

Иванушка-дурачок

Был-жил старик со старухой; у них было три сына: двое умных, третий – Иванушка-дурачок. Умные-то овец в поле пасли, а дурак ничего не делал, все на печке сидел да мух ловил.

В одно время наварила старуха аржаных клецок и говорит дураку:

– На-ка, снеси эти клецки братьям; пусть поедят.

Налила полный горшок и дала ему в руки; побрел он к братьям.

День был солнечный; только вышел Иванушка за околицу, увидел свою тень сбоку и думает: «Что это за человек? Со мной рядом идет, ни на шаг не отстает: верно, клецок захотел?»

И начал он бросать на свою тень клецки, так все до единой и повыкидал; смотрит, а тень все сбоку идет.

– Эка ненасытная утроба! – сказал дурачок с сердцем и пустил в нее горшком – разлетелись черепки в разные стороны.

Вот приходит с пустыми руками к братьям; те его спрашивают:

– Ты, дурак, зачем?

– Вам обед принес.

– Где же обед? Давай живее.

– Да вишь, братцы, привязался ко мне дорогою незнамо какой человек да все и поел!

– Какой такой человек?

– Вот он! И теперь рядом стоит!

Братья ну его ругать, бить, колотить; отколотили и заставили овец пасти, а сами ушли на деревню обедать.

Принялся дурачок пасти; видит, что овцы разбрелись по полю, давай их ловить да глаза выдирать. Всех переловил, всем глаза выдолбил, собрал стадо в одну кучу и сидит себе радехонек, словно дело сделал.

Братья пообедали, воротились в поле.

– Что ты, дурак, натворил? Отчего стадо слепое?

– Да почто им глаза-то? Как ушли вы, братцы, овцы-то врозь рассыпались, а я и придумал: стал их ловить, в кучу сбирать, глаза выдирать – во как умаялся!

– Постой, еще не так умаешься! – говорят братья и давай угощать его кулаками; порядком-таки досталось дураку на орехи!

Ни много ни мало прошло времени; послали старики Иванушку-дурачка в город к празднику по хозяйству закупать. Всего закупил Иванушка: и стол купил, и ложек, и чашек, и соли; целый воз навалил всякой всячины. Едет домой, а лошаденка была такая, знать, неудалая, везет – не везет! «А что, – думает себе Иванушка, – ведь у лошади четыре ноги, и у стола тоже четыре, так стол-от и сам добежит».

Взял стол и выставил на дорогу.

Едет-едет, близко ли, далеко ли, а вороны так и вьются над ним да все каркают. «Знать, сестрицам поесть-покушать охота, что так раскричались!» – подумал дурачок. Выставил блюда с яствами наземь и начал потчевать:

– Сестрицы-голубушки! Кушайте на здоровье.

А сам все вперед да вперед подвигается. Едет Иванушка перелеском; по дороге все пни обгорелые. «Эх, – думает, – ребята-то без шапок; ведь озябнут, сердечные!» Взял понадевал на них горшки да корчаги.

Вот доехал Иванушка до реки, давай лошадь поить, а она не пьет. «Знать, без соли не хочет!» – и ну солить воду. Высыпал полон мешок соли, лошадь все не пьет.

– Что ж ты не пьешь, волчье мясо? Разве задаром я мешок соли высыпал?

Хватил ее поленом, да прямо в голову – и убил наповал.

Остался у Иванушки один кошель с ложками, да и тот на себе понес. Идет – ложки назади так и брякают: бряк, бряк, бряк! А он думает, что ложки-то говорят: «Иванушка-дурак!» – бросил их и ну топтать да приговаривать:

– Вот вам Иванушка-дурак! Вот вам Иванушка-дурак! Еще вздумали дразнить, негодные!

Воротился домой и говорит братьям:

– Все искупил, братики!

– Спасибо, дурак, да где ж у тебя закупки-то?

– А стол-от бежит, да, знать, отстал, из блюд сестрицы кушают, горшки да корчаги ребятам в лесу на головы понадевал, солью-то пойло лошади посолил, а ложки дразнятся – так я их на дороге покинул.

– Ступай, дурак, поскорее! Собери все, что разбросал по дороге.

Иванушка пошел в лес, снял с обгорелых пней корчаги, повышибал днища и надел на батог корчаг с дюжину всяких – и больших и малых. Несет домой. Отколотили его братья; поехали сами в город за покупками, а дурака оставили домовничать.

Слушает дурак, а пиво в кадке так и бродит, так и бродит.

– Пиво, не броди! Дурака не дразни! – говорит Иванушка.

Нет, пиво не слушается; взял да и выпустил все из кадки, сам сел в корыто, по избе разъезжает да песенки распевает.

Приехали братья, крепко осерчали, взяли Иванушку, зашили в куль и потащили к реке. Положили куль на берегу, а сами пошли прорубь осматривать.

На ту пору ехал какой-то барин мимо на тройке бурых; Иванушка и ну кричать:

– Садят меня на воеводство судить да рядить, а я ни судить, ни рядить не умею!

– Постой, дурак, – сказал барин, – я умею и судить и рядить; вылезай из куля!

Иванушка вылез из куля, зашил туда барина, а сам сел в его повозку и уехал из виду.

Пришли братья, спустили куль под лед и слушают; а в воде так и буркает.

– Знать, бурка ловит! – проговорили братья и побрели домой.

Навстречу им, откуда ни возьмись, едет на тройке Иванушка, едет да прихвастывает:

– Вот-ста каких поймал я лошадушек! А еще остался там сивко – такой славный!

Завидно стало братьям, говорят дураку:

– Зашивай теперь нас в куль да спускай поскорей в прорубь! Не уйдет от нас сивко…

Опустил их Иванушка-дурачок в прорубь и погнал домой пиво допивать да братьев поминать.

Был у Иванушки колодец, в колодце рыба елец, а моей сказке конец.

Иван-царевич и серый волк

Жил-был царь Берендей, у него было три сына, младшего звали Иваном.

И был у царя сад великолепный; росла в том саду яблоня с золотыми яблоками.

Стал кто-то царский сад посещать, золотые яблоки воровать. Царю жалко стало свой сад. Посылает он туда караулы. Никакие караулы не могут уследить похитника.

Царь перестал и пить, и есть – затосковал. Сыновья отца утешают:

– Дорогой наш батюшка, не печалься, мы сами станем сад караулить.

Старший сын говорит:

– Сегодня моя очередь, пойду стеречь сад от похитника.

Отправился старший сын. Сколько ни ходил с вечеру, никого не уследил, припал на мягкую траву и уснул.

Утром царь его спрашивает:

– Ну-ка, не обрадуешь ли меня: не видал ли ты похитника?

– Нет, родимый батюшка, всю ночь не спал, глаз не смыкал, а никого не видал.

На другую ночь пошел средний сын караулить и тоже проспал всю ночь, а наутро сказал, что не видал похитника.

Наступило время младшего брата идти стеречь. Пошел Иван-царевич стеречь отцов сад и даже присесть боится, не то что прилечь. Как его сон задолит, он росой с травы умоется, сон и прочь с глаз.

Половина ночи прошла, ему и чудится: в саду свет. Светлее и светлее. Весь сад осветило. Он видит – на яблоню села Жар-птица и клюет золотые яблоки.

Иван-царевич тихонько подполз к яблоне и поймал птицу за хвост. Жар-птица встрепенулась и улетела, осталось у него в руке одно перо от ее хвоста.

Наутро приходит Иван-царевич к отцу.

– Ну что, дорогой мой Ваня, не видал ли ты похитника?

– Дорогой батюшка, поймать не поймал, а проследил, кто наш сад разоряет. Вот от похитника память вам принес. Это, батюшка, Жар-птица.

Царь взял это перо и с той поры стал пить и есть и печали не знать.

Вот в одно прекрасное время ему и раздумалось об этой об Жар-птице. Позвал он сыновей и говорит им:

– Дорогие мои дети, оседлали бы вы добрых коней, поездили бы по белу свету, места познавали, не напали бы где на Жар-птицу.

Дети отцу поклонились, оседлали добрых коней и отправились в путь-дорогу: старший в одну сторону, средний в другую, а Иван-царевич в третью сторону.

Ехал Иван-царевич долго ли, коротко ли. День был летний. Приустал Иван-царевич, слез с коня, спутал его, а сам свалился спать.

Много ли, мало ли времени прошло, пробудился Иван-царевич, видит – коня нет. Пошел его искать, ходил, ходил и нашел своего коня – одни кости обглоданные.

Запечалился Иван-царевич: куда без коня идти в такую даль? «Ну что же, – думает, – взялся – делать нечего».

И пошел пеший.

Шел, шел, устал до смерточки. Сел на мягкую траву и пригорюнился, сидит.

Откуда ни возьмись, бежит к нему Серый Волк:

– Что, Иван-царевич, сидишь пригорюнился, голову повесил?

– Как же мне не печалиться, Серый Волк? Остался я без доброго коня.

– Это я, Иван-царевич, твоего коня съел… Жалко мне тебя! Расскажи, зачем в даль поехал, куда путь держишь?

– Послал меня батюшка поездить по белу свету, найти Жар-птицу.

– Фу, фу, тебе на своем добром коне в три года не доехать до Жар-птицы. Я один знаю, где она живет. Так и быть – коня твоего съел, буду тебе служить верой-правдой. Садись на меня да держись крепче.

Сел Иван-царевич на него верхом, Серый Волк и поскакал – синие леса мимо глаз пропускает, озера хвостом заметает.

Долго ли, коротко ли, добегают они до высокой крепости. Серый Волк и говорит:

– Слушай меня, Иван-царевич, запоминай: полезай через стену, не бойся – час удачный, все сторожа спят. Увидишь в тереме окошко, на окошке стоит золотая клетка, а в клетке сидит Жар-птица. Ты птицу возьми, за пазуху положи, да смотри клетки не трогай!

Иван-царевич через стену перелез, увидел этот терем – на окошке стоит золотая клетка, в клетке сидит Жар-птица. Он птицу взял, за пазуху положил, да засмотрелся на клетку. Сердце его и разгорелось: «Ах, какая – золотая, драгоценная! Как такую не взять!» И забыл, что Волк ему наказывал. Только дотронулся до клетки, пошел по крепости звук: трубы затрубили, барабаны забили, сторожа пробудились, схватили Ивана-царевича и повели его к царю Афрону.

Царь Афрон разгневался и спрашивает:

– Чей ты, откуда?

– Я царя Берендея сын, Иван-царевич.

– Ай, срам какой! Царский сын да пошел воровать.

– А что же, когда ваша птица летала, наш сад разоряла?

– А ты бы пришел ко мне, по совести попросил, я бы ее так отдал, из уважения к твоему родителю, царю Берендею. А теперь по всем городам пущу нехорошую славу про вас… Ну да ладно, сослужишь мне службу, я тебя прощу. В таком-то царстве у царя Кусмана есть конь златогривый. Приведи его ко мне, тогда отдам тебе Жар-птицу с клеткой.

Загорюнился Иван-царевич, идет к Серому Волку. А Волк ему:

– Я же тебе говорил: не шевели клетку! Почему не слушал мой наказ?

– Ну прости же ты меня, прости, Серый Волк.

– То-то, прости… Ладно, садись на меня. Взялся за гуж, не говори, что не дюж.

Опять поскакал Серый Волк с Иваном-царевичем.

Долго ли, коротко ли, добегают они до той крепости, где стоит конь златогривый.

– Полезай, Иван-царевич, через стену, сторожа спят, иди на конюшню, бери коня, да смотри уздечку не трогай.

Иван-царевич перелез в крепость, там все сторожа спят, зашел на конюшню, поймал коня златогривого, да позарился на уздечку – она золотом, дорогими камнями убрана; в ней златогривому коню только и гулять.

Иван-царевич дотронулся до уздечки, пошел звук по всей крепости: трубы затрубили, барабаны забили, сторожа проснулись, схватили Ивана-царевича и повели к царю Кусману.

– Чей ты, откуда?

– Я Иван-царевич.

– Эка, за какие глупости взялся – коня воровать! На это и простой мужик не согласится. Ну ладно, прощу тебя, Иван-царевич, если сослужишь мне службу. У царя Далмата есть дочь Елена Прекрасная. Похить ее, привези ко мне, подарю тебе златогривого коня с уздечкой.

Еще пуще пригорюнился Иван-царевич, пошел к Серому Волку.

– Говорил я тебе, Иван-царевич: не трогай уздечку! Не послушал ты моего наказа.

– Ну, прости же меня, прости, Серый Волк.

– То-то, прости… Да уж ладно, садись мне на спину.

Опять поскакал Серый Волк с Иваном-царевичем. Добегают они до царя Далмата. У него в крепости, в саду, гуляет Елена Прекрасная с мамушками, нянюшками. Серый Волк говорит:

– В этот раз я тебя не пущу, сам пойду. А ты ступай обратно путем-дорогой, я тебя скоро нагоню.

Иван-царевич пошел обратно путем-дорогой, а Серый Волк перемахнул через стену – да в сад. Засел за куст и глядит. Елена Прекрасная вышла со своими мамушками, нянюшками. Гуляла, гуляла и только приотстала от мамушек и нянюшек, Серый Волк ухватил Елену Прекрасную, перекинул через спину – и наутек.

Иван-царевич идет путем-дорогой, вдруг настигает его Серый Волк, на нем сидит Елена Прекрасная. Обрадовался Иван-царевич, а Серый Волк ему:

– Садись на меня скорей, как бы за нами погони не было.

Помчался Серый Волк с Иваном-царевичем, с Еленой Прекрасной обратной дорогой – синие леса мимо глаз пропускает, реки, озера хвостом заметает.

Долго ли, коротко ли, добегают они до царя Кусмана. Серый Волк спрашивает:

– Что, Иван-царевич, приумолк, пригорюнился?

– Да как же мне, Серый Волк, не печалиться? Как расстанусь с такой красотой! Как Елену Прекрасную на коня буду менять?

Серый Волк отвечает:

– Не разлучу я тебя с такой красотой – спрячем ее где-нибудь, а я обернусь Еленой Прекрасной, ты и веди меня к царю.

Тут они Елену Прекрасную спрятали в лесной избушке. Серый Волк перевернулся через голову и сделался точь-в-точь Еленой Прекрасной. Повел его Иван-царевич к царю Кусману. Царь обрадовался, стал его благодарить:

– Спасибо тебе, Иван-царевич, что достал мне невесту. Получай златогривого коня с уздечкой.

Иван-царевич сел на этого коня и поехал за Еленой Прекрасной. Взял ее, посадил на коня, и едут они путем-дорогой.

А царь Кусман устроил свадьбу, пировал весь день до вечера, а как надо было спать ложиться, повел он Елену Прекрасную в спальню, да только лег с ней на кровать, глядит – волчья морда вместо молодой жены!

Царь со страху свалился с кровати, а Волк удрал прочь.

Нагоняет Серый Волк Ивана-царевича и спрашивает:

– О чем задумался, Иван-царевич?

– Как же мне не думать? Жалко расставаться с таким сокровищем – конем златогривым, менять его на Жар-птицу.

– Не печалься, я тебе помогу.

Вот доезжают они до царя Афрона. Волк и говорит:

– Этого коня и Елену Прекрасную ты спрячь, а я обернусь конем златогривым, ты меня и веди к царю Афрону.

Спрятали они Елену Прекрасную и златогривого коня в лесу. Серый Волк перекинулся через спину, обернулся златогривым конем. Иван-царевич повел его к царю Афрону. Царь обрадовался и отдал ему Жар-птицу с золотой клеткой.

Иван-царевич вернулся пеший в лес, посадил Елену Прекрасную на златогривого коня, взял золотую клетку с Жар-птицей и поехал путем-дорогой в родную сторону.

А царь Афрон велел подвести к себе дареного коня и только хотел сесть на него – конь обернулся Серым Волком. Царь, со страху, где стоял, там и упал, а Cерый Волк пустился наутек и скоро догнал Ивана-царевича.

– Теперь прощай, мне дальше идти нельзя.

Иван-царевич слез с коня и три раза поклонился до земли, с уважением отблагодарил Серого Волка. А тот говорит:

– Не навек прощайся со мной, я еще тебе пригожусь.

Иван-царевич думает: «Куда же ты еще пригодишься? Все желания мои исполнены». Сел на златогривого коня, и опять поехали они с Еленой Прекрасной, с Жар-птицей.

Доехал он до своих краев, вздумалось ему пополдневать. Было у него с собой немного хлебушка. Ну, они поели, ключевой воды попили и легли отдыхать.

Только Иван-царевич заснул, наезжают на него его братья. Ездили они по другим землям, искали Жар-птицу, вернулись с пустыми руками.

Наехали и видят – у Ивана-царевича все добыто. Вот они и сговорились:

– Давай убьем брата, добыча вся будет наша.

Решились и убили Ивана-царевича. Сели на златогривого коня, взяли Жар-птицу, посадили на коня Елену Прекрасную и устрашили ее:

– Дома не сказывай ничего!

Лежит Иван-царевич мертвый, над ним уж вороны летают. Откуда ни возьмись, прибежал Серый Волк и схватил ворона с вороненком.

– Ты лети-ка, ворон, за живой и мертвой водой. Принесешь мне живой и мертвой воды, тогда отпущу твоего вороненка.

Ворон, делать нечего, полетел, а Волк держит его вороненка.

Долго ли ворон летал, коротко ли, принес он живой и мертвой воды. Серый Волк спрыснул мертвой водой раны Ивану-царевичу – раны зажили; спрыснул его живой водой – Иван-царевич ожил.

– Ох, крепко же я спал!..

– Крепко ты спал, – говорит Серый Волк. – Кабы не я, совсем бы не проснулся. Родные братья тебя убили и всю добычу твою увезли. Садись на меня скорей.

Поскакали они в погоню и настигли обоих братьев. Тут их Серый Волк растерзал и клочки по полю разметал.

Иван-царевич поклонился Серому Волку и простился с ним навечно.

Вернулся Иван-царевич домой на коне златогривом, привез отцу своему Жар-птицу, а себе – невесту, Елену Прекрасную.

Царь Берендей обрадовался, стал сына спрашивать. Стал Иван-царевич рассказывать, как помог ему Серый Волк достать добычу, да как братья убили его, сонного, да как Серый Волк их растерзал.

Погоревал царь Берендей и скоро утешился. А Иван-царевич женился на Елене Прекрасной, и стали они жить-поживать да горя не знать.

Как мужик гусей делил

У одного бедного мужика не стало хлеба. Вот он и задумал попросить хлеба у барина. Чтобы было с чем идти к барину, он поймал гуся, изжарил его и понес. Барин принял гуся и говорит мужику:

– Спасибо, мужик, тебе за гуся; только не знаю, как мы твоего гуся делить будем. Вот у меня жена, два сына да две дочери. Как бы нам разделить гуся без обиды?

Мужик говорит:

– Я разделю.

Взял ножик, отрезал голову и говорит барину:

– Ты всему дому голова – тебе голова.

Потом отрезал задок, подает барыне.

– Тебе, – говорит, – дома сидеть, за домом смотреть – тебе задок.

Потом отрезал лапки и подает сыновьям.

– Вам, – говорит, – ножки – топтать отцовские дорожки.

А дочерям крылья.

– Вы, – говорит, – скоро из дома улетите, вот вам по крылышку. А остаточки себе возьму!

И взял всего гуся.

Барин посмеялся, дал мужику хлеба и денег.

Услыхал богатый мужик, что барин за гуся наградил бедного мужика хлебом и деньгами, зажарил пять гусей и понес к барину.

Барин говорит:

– Спасибо за гусей. Да вот у меня жена, два сына, две дочки – всех шестеро. Как бы нам поровну разделить твоих гусей?

Стал богатый мужик думать и ничего не придумал.

Послал барин за бедным мужиком и велел делить.

Бедный мужик взял одного гуся, дал барину с барыней и говорит:

– Вот вас трое с гусем.

Одного дал сыновьям:

– И вас, – говорит, – трое.

Одного дал дочерям:

– И вас трое.

А себе взял двух гусей.

– Вот, – говорит, – и нас трое с гусями, – все поровну.

Барин посмеялся и дал бедному мужику еще денег и хлеба, а богатого прогнал.

Каша из топора

Пришел солдат с походу на квартиру и говорит хозяйке: «Здравствуй, божья старушка! Дай-ка мне чего-нибудь поесть». А старуха в ответ: «Вот там на гвоздике повесь». – «Аль ты совсем глуха, что не чуешь?» – «Где хошь, там и заночуешь». – «Ах ты, старая ведьма, я те глухоту-то вылечу!» И полез было с кулаками: «Подавай на стол!» – «Да нечего, родимый!» – «Вари кашицу!» – «Да не из чего, родимый!» – «Давай топор; я из топора сварю». – «Что за диво! – думает баба. – Дай посмотрю, как из топора солдат кашицу сварит». Принесла ему топор; солдат взял, положил его в горшок, налил воды и давай варить. Варил, варил, попробовал и говорит: «Всем бы кашица взяла, только б малую толику круп подсыпать!» Баба принесла ему круп. Опять варил-варил, попробовал и говорит: «Совсем бы готово, только б маслом сдобрить!» Баба принесла ему масла. Солдат сварил кашицу: «Ну, старуха, теперь подавай хлеба да соли, да принимайся за ложку; станем кашицу есть». Похлебали вдвоем кашицу. Старуха спрашивает: «Служивый! Когда же топор будем есть?» – «Да вишь, он еще не уварился, – отвечал солдат, – где-нибудь на дороге доварю да позавтракаю». Тотчас припрятал топор в ранец, распростился с хозяйкою и пошел в иную деревню. Вот так-то солдат и кашицы поел, и топор унес!

Колобок

русские народные сказки

Жили-были старик со старухой. Вот и просит старик:

– Испеки мне, старая, Колобок.

– Да из чего испечь-то? Муки нет.

– Эх, старуха! По амбару помети, по сусечкам поскреби – вот и наберется. Старушка так и сделала: намела, наскребла горсти две муки, замесила тесто на сметане, скатала Колобок, изжарила его в масле и положила на окно простынуть.

Надоело Колобку лежать: он и покатился с окна на лавку, с лавки на пол да к двери, прыг через порог в сени, из сеней на крыльцо, с крыльца на двор, а там и за ворота, дальше и дальше.

Катится Колобок по дороге, а навстречу ему заяц:

– Колобок, Колобок! Я тебя съем!

– Нет, не ешь меня, косой, а лучше послушай, какую я тебе песенку спою.

Заяц уши поднял, а Колобок запел:

Я Колобок, Колобок!
По амбару метен,
По сусечкам скребен,
На сметане мешен,
В печку сажен,
На окошке стужен,
Я от дедушки ушел,
Я от бабушки ушел,
От тебя, зайца,
Не хитро уйти.

И покатился Колобок дальше – только его заяц и видел.

Катится Колобок по тропинке в лесу, а навстречу ему Серый Волк:

– Колобок, Колобок! Я тебя съем!

– Не ешь меня, Серый Волк: я тебе песенку спою.

И Колобок запел:

Я Колобок, Колобок!
По амбару метен,
По сусечкам скребен,
На сметане мешен,
В печку сажен,
На окошке стужен.
Я от дедушки ушел,
Я от бабушки ушел,
Я от зайца ушел.
От тебя, волка,
Не хитро уйти.

Покатился Колобок дальше – только его волк и видел.

Катится Колобок по лесу, а навстречу ему медведь идет, хворост ломает, кусты к земле гнет.

– Колобок, Колобок, я тебя съем!

– Ну где тебе, косолапому, съесть меня! Послушай лучше мою песенку.

Колобок запел, а Миша и уши развесил:

Я Колобок, Колобок!
По амбару метен,
По сусечкам скребен,
На сметане мешен,
В печку сажен,
На окошке стужен.
Я от дедушки ушел,
Я от бабушки ушел,
Я от зайца ушел,
Я от волка ушел,
От тебя, медведь,
Полгоря уйти.

И покатился Колобок – медведь только вслед ему посмотрел.

Катится Колобок, а навстречу ему лиса:

– Здравствуй, Колобок! Какой ты пригоженький, румяненький!

Колобок рад, что его похвалили, и запел свою песенку, а лиса слушает да все ближе подкрадывается:

Я Колобок, Колобок!
По амбару метен,
По сусечкам скребен,
На сметане мешен,
В печку сажен,
На окошке стужен.
Я от дедушки ушел,
Я от бабушки ушел,
Я от зайца ушел,
Я от волка ушел,
От медведя ушел,
От тебя, лиса,
Не хитро уйти.

– Какая славная песенка! – сказала лиса. – Да то беда, голубчик, что стара я стала – плохо слышу. Сядь ко мне на мордочку да пропой еще разочек.

Колобок обрадовался, что его песенку похвалили, прыгнул лисе на морду да и запел:

Я Колобок, Колобок!..

А лиса его – гам! – и съела.

Кот и лиса

Жил-был мужик. У этого мужика был кот, только такой баловник, что беда! Надоел он до смерти. Вот мужик думал, думал, взял кота, посадил в мешок и понес в лес. Принес и бросил его в лесу – пускай пропадает.

Кот ходил, ходил и набрел на избушку. Залез на чердак и полеживает себе. А захочет есть – пойдет в лес, птичек, мышей наловит, наестся досыта – и опять на чердак, и горя ему мало!

Вот пошел кот гулять, а навстречу ему лиса. Увидала кота и дивится: «Сколько лет живу в лесу, такого зверя не видывала!»

Поклонилась лиса коту и спрашивает:

– Скажись, добрый молодец, кто ты таков? Как ты сюда зашел и как тебя по имени величать?

А кот вскинул шерсть и отвечает:

– Зовут меня Котофей Иванович, я из сибирских лесов прислан к вам воеводой.

– Ах, Котофей Иванович! – говорит лиса. – Не знала я про тебя, не ведала. Ну, пойдем же ко мне в гости.

Кот пошел к лисице. Она привела его в свою нору и стала потчевать разной дичинкой, а сама все спрашивает:

– Котофей Иванович, женат ты или холост?

– Холост.

– И я, лисица, – девица. Возьми меня замуж!

Кот согласился, и начался у них пир да веселье.

На другой день отправилась лиса добывать припасов, а кот остался дома.

Бегала, бегала лиса и поймала утку. Несет домой, а навстречу ей волк:

– Стой, лиса! Отдай утку!

– Нет, не отдам!

– Ну, я сам отниму.

– А я скажу Котофею Ивановичу, он тебя смерти предаст!

– А кто такой Котофей Иванович?

– Разве ты не слыхал? К нам из сибирских лесов прислан воеводой Котофей Иванович! Я раньше была лисица-девица, а теперь нашего воеводы жена.

– Нет, не слыхал, Лизавета Ивановна. А как бы мне на него посмотреть?

– У! Котофей Иванович у меня такой сердитый: кто ему не по нраву придется, сейчас съест! Ты приготовь барана да принеси ему на поклон: барана-то положи на видное место, а сам схоронись, чтобы кот тебя не увидал, а то, брат, тебе туго придется!

Волк побежал за бараном, а лиса – домой.

Идет лиса, и повстречался ей медведь:

– Стой, лиса, кому утку несешь? Отдай мне!

– Ступай-ка ты, медведь, подобру-поздорову, а то скажу Котофею Ивановичу, он тебя смерти предаст!

– А кто такой Котофей Иванович?

– А который прислан к нам из сибирских лесов воеводою. Я раньше была лисица-девица, а теперь нашего воеводы – Котофея Ивановича – жена.

– А нельзя ли посмотреть его, Лизавета Ивановна?

– У! Котофей Иванович у меня такой сердитый: кто ему не приглянется, сейчас съест. Ты ступай приготовь быка да принеси ему на поклон. Да смотри, быка-то положи на видное место, а сам схоронись, чтобы Котофей Иванович тебя не увидел, а то тебе туго придется!

Медведь пошел за быком, а лиса – домой.

Вот принес волк барана, ободрал шкуру и стоит раздумывает. Смотрит – и медведь лезет с быком.

– Здравствуй, Михайло Иванович!

– Здравствуй, брат Левон! Что, не видал лисицы с мужем?

– Нет, Михайло Иванович, сам их дожидаю.

– А ты сходи-ка к ним, позови, – говорит медведь волку.

– Нет, не пойду, Михайло Иванович. Я неповоротлив, ты лучше иди.

– Нет, не пойду, брат Левон. Я мохнат, косолап, куда мне!

Вдруг – откуда ни возьмись – бежит заяц. Волк и медведь как закричат на него:

– Поди сюда, косой!

Заяц так и присел, уши поджал.

– Ты, заяц, поворотлив и на ногу скор: сбегай к лисе, скажи ей, что медведь Михайло Иванович с братом Левоном Ивановичем давно уже готовы, ждут тебя-де с мужем, с Котофеем Ивановичем, хотят поклониться бараном да быком.

Заяц пустился к лисе во всю прыть. А медведь и волк стали думать, где бы им спрятаться.

Медведь говорит:

– Я полезу на сосну.

А волк ему говорит:

– А я куда денусь? Ведь я на дерево не взберусь. Схорони меня куда-нибудь.

Медведь спрятал волка в кустах, завалил сухими листьями, а сам влез на сосну, на самую макушку, и поглядывает, не идет ли Котофей Иванович с лисой.

Заяц меж тем прибежал к лисицыной норе:

– Медведь Михайло Иванович с волком Левоном Ивановичем прислали сказать, что они давно ждут тебя с мужем, хотят поклониться вам быком да бараном.

– Ступай, косой, сейчас будем.

Вот и пошли кот с лисою. Медведь увидел их и говорит волку:

– Какой же воевода-то Котофей Иванович маленький!

Кот сейчас же кинулся на быка, шерсть взъерошил, начал рвать мясо и зубами и лапами, а сам мурчит, будто сердится:

– May, мау!..

Медведь опять говорит волку:

– Невелик, да прожорлив! Нам четверым не съесть, а ему одному мало. Пожалуй, он и до нас доберется!

Захотелось и волку посмотреть на Котофея Ивановича, да сквозь листья не видать. И начал волк потихоньку разгребать листья. Кот услыхал, что листья шевелятся, подумал, что это мышь, да как кинется – и прямо волку в морду вцепился когтями.

Волк перепугался, вскочил и давай утекать.

А кот сам испугался и полез на дерево, где сидел медведь.

«Ну, – думает медведь, – увидел он меня!»

Слезать-то было некогда, вот медведь как шмякнется с дерева обземь, все печенки отбил, вскочил – да наутек.

А лисица вслед кричит:

– Бегите, бегите, как бы он вас не задрал!..

С той поры все звери стали кота бояться. А кот с лисой запаслись на всю зиму мясом и стали жить да поживать. И теперь живут.

Кочеток и курочка

Жили курочка с кочетком. Пошли они в лес по орехи. Кочеток залез на орешню рвать орехи, а курочке велел на земле подбирать. Кочеток кидает, а курочка подбирает.

Вот кинул кочеток орешек, попал курочке в глазок.

Курочка пошла – плачет.

Едут мимо бояре и спрашивают:

– Курочка, курочка! Чего ты плачешь?

– Мне кочеток вышиб глазок.

– Кочеток, кочеток! На что ты курочке вышиб глазок?

– Мне орешня портки разорвала.

– Орешня, орешня! На что ты кочетку портки разорвала?

– Меня козы подглодали.

– Козы, козы! На что вы орешню подглодали?

– Нас пастухи не берегут.

– Пастухи, пастухи! Что вы коз не бережете?

– Нас хозяйка блинами не кормит.

– Хозяйка, хозяйка! Что ты пастухов блинами не кормишь?

– У меня свинья опару пролила.

– Свинья, свинья! На что ты у хозяйки опару пролила?

– У меня волк поросеночка унес.

– Волк, волк! На что ты у свиньи поросеночка унес?

– Я есть захотел.

Курочка Ряба

Жили себе дед да баба,
И была у них Курочка Ряба.
Снесла курочка яичко:
Яичко не простое,
Золотое.
Дед бил, бил – Не разбил;
Баба била, била – Не разбила.
Мышка бежала,
Хвостиком махнула:
Яичко упало
И разбилось.
Дед и баба плачут;
Курочка кудахчет:
– Не плачь, дед, не плачь, баба.
Я снесу вам яичко другое,
Не золотое – простое.

Летучий корабль

Был себе дед да баба, у них было три сына: два разумных, а третий дурень. Первых баба любила, чисто одевала; а последний завсегда был одет худо – в черной сорочке ходил. Послышали они, что пришла от царя бумага: «Кто состроит такой корабль, чтобы мог летать, за того выдам замуж царевну». Старшие братья решились идти пробовать счастья и попросили у стариков благословения; мать снарядила их в дорогу, надавала им белых паляниц[8], разного мясного и фляжку горелки и выпроводила в путь-дорогу. Увидя то, дурень начал и себе проситься, чтобы и его отпустили. Мать стала его уговаривать, чтоб не ходил: «Куда тебе, дурню; тебя волки съедят!» Но дурень заладил одно: пойду да пойду! Баба видит, что с ним не сладишь, дала ему на дорогу черных паляниц и фляжку воды и выпроводила из дому.

Дурень шел-шел и повстречал старика. Поздоровались. Старик спрашивает дурня: «Куда идешь?» – «Да царь обещал отдать свою дочку за того, кто сделает летучий корабль». – «Разве ты можешь сделать такой корабль?» – «Нет, не сумею!» – «Так зачем же ты идешь?» – «А бог его знает!» – «Ну, если так, – сказал старик, – то садись здесь; отдохнем вместе и закусим; вынимай, что у тебя есть в торбе». – «Да тут такое, что и показать стыдно людям!» – «Ничего, вынимай; что Бог дал, то и поснедаем!» Дурень развязал торбу – и глазам своим не верит: вместо черных паляниц лежат белые булки и разные приправы; подал старику. «Видишь, – сказал ему старик, – как бог дурней жалует! Хоть родная мать тебя и не любит, а вот и ты не обделен… Давай же выпьем наперед горилки». Во фляжке наместо воды очутилась горилка; выпили, перекусили, и говорит старик дурню: «Слушай же – ступай в лес, подойди к первому дереву, перекрестись три раза и ударь в дерево топором, а сам упади наземь ничком и жди, пока тебя не разбудят. Тогда увидишь перед собою готовый корабль, садись в него и лети куда надобно; да по дороге забирай к себе всякого встречного».

Дурень поблагодарил старика, распрощался с ним и пошел к лесу. Подошел к первому дереву, сделал все так, как ему велено: три раза перекрестился, тюкнул по дереву секирою[9], упал на землю ничком и заснул. Спустя несколько времени начал кто-то будить его. Дурень проснулся и видит готовый корабль; не стал долго думать, сел в него – и корабль полетел по воздуху.

Летел-летел, глядь – лежит внизу на дороге человек, ухом к сырой земле припал. «Здоров, дядьку!» – «Здоров, небоже». – «Что ты делаешь?» – «Слушаю, что на том свете делается». – «Садись со мною на корабль». Тот не захотел отговариваться, сел на корабль, и полетели они дальше. Летели-летели, глядь – идет человек на одной ноге, а другая до уха привязана. «Здоров, дядьку! Что ты на одной ноге скачешь?» – «Да коли б я другую отвязал, так за один бы шаг весь свет перешагнул!» – «Садись с нами!» Тот сел, и опять полетели. Летели-летели, глядь – стоит человек с ружьем, прицеливается, а во что – неведомо. «Здоров, дядьку! Куда ты метишь? Ни одной птицы не видно». – «Как же, стану я стрелять близко! Мне бы застрелить зверя или птицу верст за тысячу отсюда: то по мне стрельба!» – «Садись же с нами!» Сел и этот, и полетели они дальше.

Летели-летели, глядь – несет человек за спиною полон мех хлеба. «Здоров, дядьку! Куда идешь?» – «Иду, – говорит, – добывать хлеба на обед». – «Да у тебя и так полон мешок за спиною». – «Что тут! Для меня этого хлеба и на один раз укусить нечего». – «Садись-ка с нами!» Объедало сел на корабль, и полетели дальше. Летели-летели, глядь – ходит человек вокруг озера. «Здоров, дядьку!» Чего ищешь?» – «Пить хочется, да воды не найду». – «Да перед тобой целое озеро; что ж ты не пьешь?» – «Эка! Этой воды на один глоток мне не станет». – «Так садись с нами!» Он сел, и опять полетели. Летели-летели, глядь – идет человек в лес, а за плечами вязанка дров. «Здоров, дядьку! Зачем в лес дрова несешь?» – «Да это не простые дрова». – «А какие же?» – «Да такие: коли разбросить их, так вдруг целое войско явится». – «Садись с нами!» Сел он к ним, и полетели дальше. Летели-летели, глядь – человек несет куль соломы. «Здоров, дядьку! Куда несешь солому?» – «В село». – «Разве в селе-то мало соломы?» – «Да это такая солома, что как ни будь жарко лето, а коли разбросаешь ее – так зараз холодно сделается: снег да мороз!» – «Садись и ты с нами!» – «Пожалуй!» Это была последняя встреча; скоро прилетели они до царского двора.

Царь на ту пору за обедом сидел: увидал летучий корабль, удивился и послал своего слугу спросить: кто на том корабле прилетел? Слуга подошел к кораблю, видит, что на нем все мужики, не стал и спрашивать, а, воротясь назад в покои, донес царю, что на корабле нет ни одного пана, а все черные люди. Царь рассудил, что отдавать свою дочь за простого мужика не приходится, и стал думать, как бы от такого зятя избавиться. Вот и придумал: «Стану я ему задавать разные трудные задачи». Тотчас посылает к дурню с приказом, чтобы он достал ему, пока царский обед покончится, целющей и живущей воды.

В то время как царь отдавал этот приказ своему слуге, первый встречный (тот самый, который слушал, что на том свете делается) услыхал царские речи и рассказал дурню. «Что же я теперь делать буду? Да я и за год, а может быть, и весь свой век не найду такой воды!» – «Не бойся, – сказал ему скороход, – я за тебя справлюсь». Пришел слуга и объявил царский приказ. «Скажи: принесу!» – отозвался дурень. А товарищ его отвязал свою ногу от уха, побежал и мигом набрал целющей и живущей воды: «Успею, – думает, – воротиться!» – присел под мельницей отдохнуть и заснул. Царский обед к концу подходит, а его нет как нет; засуетились все на корабле. Первый встречный приник к сырой земле, прислушался и сказал: «Экий! Спит себе под мельницей». Стрелок схватил свое ружье, выстрелил в мельницу и тем выстрелом разбудил скорохода; скороход побежал и в одну минуту принес воду; царь еще из-за стола не встал, а приказ его выполнен как нельзя вернее.

Нечего делать, надо задавать другую задачу. Царь велел сказать дурню: «Ну, коли ты такой хитрый, так покажи свое удальство: съешь со своими товарищами за один раз двенадцать быков жареных да двенадцать кулей печеного хлеба». Первый товарищ услыхал и объявил про то дурню. Дурень испугался и говорит: «Да я и одного хлеба за один раз не съем!» – «Не бойся, – отвечает Объедало, – мне еще мало будет!» Пришел слуга, явил царский указ. «Хорошо, – сказал дурень, – давайте, будем есть». Принесли двенадцать быков жареных да двенадцать кулей хлеба печеного; Объедало один все поел. «Эх, – говорит, – мало! Еще б хоть немножко дали…» Царь велел сказать дурню, чтобы выпито было сорок бочек вина, каждая бочка в сорок ведер. Первый товарищ дурня подслушал те царские речи и передал ему по-прежнему; тот испугался: «Да я и одного ведра не в силах за раз выпить». – «Не бойся, – говорит Опивало, – я один за всех выпью; еще мало будет!» Налили вином сорок бочек; Опивало пришел и без роздыху выпил все до одной; выпил и говорит: «Эх, маловато! Еще б выпить».

После того царь приказал дурню к венцу готовиться, идти в баню да вымыться; а баня-то была чугунная, и ту велел натопить жарко-жарко, чтоб дурень в ней в одну минуту задохся. Вот раскалили баню докрасна; пошел дурень мыться, а за ним следом идет мужик с соломою: подостлать-де надо. Заперли их обоих в бане; мужик разбросал солому – и сделалось так холодно, что едва дурень вымылся, как в чугунах вода стала мерзнуть; залез он на печку и там всю ночь пролежал. Утром отворили баню, а дурень жив и здоров, на печи лежит да песни поет. Доложили царю; тот опечалился, не знает, как бы отвязаться от дурня; думал-думал и приказал ему, чтобы целый полк войска поставил, а у самого на уме: «Откуда простому мужику войско достать? Уж этого он не сделает!»

Как узнал про то дурень, испугался и говорит: «Теперь-то я совсем пропал! Выручали вы меня, братцы, из беды не один раз; а теперь, видно, ничего не поделаешь». – «Эх ты! – отозвался мужик с вязанкою дров. – А про меня разве забыл? Вспомни, что я мастер на такую штуку, и не бойся!» Пришел слуга, объявил дурню царский указ: «Коли хочешь на царевне жениться, поставь к завтрему целый полк войска». – «Добре, зроблю! Только если царь и после того станет отговариваться, то повоюю все его царство и насильно возьму царевну». Ночью товарищ дурня вышел в поле, вынес вязанку дров и давай раскидывать в разные стороны – тотчас явилось несметное войско: и конное, и пешее, и с пушками. Утром увидал царь и в свой черед испугался; поскорей послал к дурню дорогие уборы и платья, велел во дворец просить с царевной венчаться. Дурень нарядился в те дорогие уборы, сделался таким молодцом, что и сказать нельзя! Явился к царю, обвенчался с царевною, получил большое приданое и стал разумным и догадливым. Царь с царицею его полюбили, а царевна в нем души не чаяла.

Лиса и волк

Жили себе дед да баба. Дед и говорит бабе:

– Ты, баба, пеки пироги, а я запрягу сани, поеду за рыбой.

Наловил дед рыбы полный воз. Едет домой и видит: лисичка свернулась калачиком, лежит на дороге.

Дед слез с воза, подошел, а лисичка не ворохнется, лежит как мертвая.

– Вот славная находка! Будет моей старухе воротник на шубу.

Взял дед лису и положил на воз, а сам пошел впереди.

А лисица улучила время и стала выбрасывать полегоньку из воза все по рыбке да по рыбке, все по рыбке да по рыбке. Повыбросила всю рыбу и сама потихоньку ушла.

Дед приехал домой и зовет бабу:

– Ну, старуха, знатный воротник привез тебе на шубу!

Подошла баба к возу: нет на возу ни воротника, ни рыбы. И начала она старика ругать:

– Ах ты такой-сякой, еще вздумал меня обманывать!

Тут дед смекнул, что лисичка-то была не мертвая. Погоревал, погоревал, да что ты будешь делать!

А лисица тем временем собрала на дороге всю рыбу в кучку, села и ест.

Приходит к ней волк:

– Здравствуй, кумушка, хлеб да соль…

– Я ем свой, а ты подальше стой.

– Дай мне рыбки.

– Налови сам да и ешь.

– Да я не умею.

– Эка! Ведь я же наловила. Ты, куманек, ступай на реку, опусти хвост в прорубь, сиди да приговаривай: «Ловись, рыбка, и мала и велика, ловись, рыбка, и мала и велика!» Так рыба тебя сама за хвост и будет хватать. Как подольше посидишь, так больше наудишь.

Пошел волк на реку, опустил хвост в прорубь, сидит и приговаривает:

– Ловись, рыбка, и мала и велика, ловись, рыбка, и мала и велика!

А лисица ходит около волка и приговаривает:

– Ясни, ясни на небе звезды, мерзни, мерзни, волчий хвост!

Волк спрашивает лису:

– Что ты, кума, все говоришь?

– А я тебе помогаю, рыбку на хвост нагоняю.

А сама опять:

– Ясни, ясни на небе звезды, мерзни, мерзни, волчий хвост!

Сидел волк целую ночь у проруби, хвост у него и приморозило. Под утро хотел подняться – не тут-то было. Он и думает: «Эка, сколько рыбы привалило – и не вытащить!»

В это время идет баба с ведрами за водой. Увидела волка и закричала:

– Волк, волк! Бейте его!

Волк – туда-сюда, не может вытащить хвост. Баба бросила ведра и давай его бить коромыслом. Била-била, волк рвался-рвался, оторвал себе хвост и пустился наутек. «Хорошо же, – думает, – ужо я отплачу тебе, кума!»

А лисичка забралась в избу, где жила эта баба, наелась из квашни теста, голову себе тестом вымазала, выбежала на дорогу, упала и лежит – стонет.

Волк ей навстречу:

– Так вот как ты учишь, кума, рыбу ловить! Смотри, меня всего исколотили…

Лиса ему говорит:

– Эх, куманек! У тебя хвоста нет, зато голова цела, а мне голову разбили. Смотри: мозг выступил, насилу плетусь.

– И то правда, – говорит ей волк. – Где тебе, кума, идти, садись на меня, я тебя довезу.

Села лисица волку на спину. Он ее и повез. Вот лисица едет на волке и потихоньку поет:

Битый небитого везет,
Битый небитого везет!

– Ты чего, кума, все говоришь?

– Я, куманек, твою боль заговариваю. И сама опять:

Битый небитого везет,
Битый небитого везет!

Лиса и дрозд

Дрозд на дереве гнездышко свил, яички снес и вывел детенышей. Узнала про это лисица. Прибежала и – тук-тук хвостом по дереву. Выглянул дрозд из гнезда, а лиса ему:

– Дерево хвостом подсеку, тебя, дрозда, съем и детей твоих съем!

Дрозд испугался и стал просить, стал лису молить:

– Лисанька-матушка, дерева не руби, детушек моих не губи! Я тебя пирогами да медом накормлю.

– Ну, накормишь пирогами да медом – не буду дерева рубить!

– Вот пойдем со мной на большую дорогу.

И отправились лиса и дрозд на большую дорогу: дрозд летит, лиса вслед бежит.

Увидел дрозд, что идет старуха с внучкой, несут корзину пирогов и кувшин меду.

Лисица спряталась, а дрозд сел на дорогу и побежал, будто лететь не может: взлетит от земли да и сядет, взлетит да и сядет.

Внучка говорит бабушке:

– Давай поймаем эту птичку!

– Да где нам с тобой поймать!

– Как-нибудь поймаем. У ней, видать, крыло подбито. Уж больно красивая птичка!

Старуха с внучкой поставили корзину да кувшин на землю и побежали за дроздом.

Отвел их дрозд от пирогов да от меду. А лисица не зевала: вволю пирогов да меду наелась и в запас припрятала.

Взвился дрозд и улетел в свое гнездо.

А лиса тут как тут – тук-тук хвостом по дереву:

– Дерево хвостом подсеку, тебя, дрозда, съем и детей твоих съем!

Дрозд высунулся из гнезда и ну лисицу просить, ну лисицу молить:

– Лисанька-матушка, дерево не руби, детушек моих не губи! Я тебя пивом напою.

– Ну, пойдем скорей. Я жирного да сладкого наелась, мне пить хочется!

Полетел опять дрозд на дорогу, а лисица вслед бежит.

Дрозд видит – едет мужик, везет бочку пива. Дрозд к нему: то на лошадь сядет, то на бочку. До того рассердил мужика, тот захотел убить его. Сел дрозд на гвоздь, а мужик как ударит топором – и вышиб из бочки гвоздь. Сам побежал догонять дрозда. А пиво из бочки на дорогу льется. Лиса напилась сколько хотела, пошла, песни запела.

Улетел дрозд в свое гнездо. Лисица опять тут как тут – тук-тук хвостом по дереву:

– Дрозд, а дрозд, накормил ты меня?

– Накормил!

– Напоил ты меня?

– Напоил!

– Теперь рассмеши меня, а то дерево хвостом подсеку, тебя, дрозда, съем и детей твоих съем!

Повел дрозд лису в деревню. Видит – старуха корову доит, а рядом старик лапти плетет. Дрозд сел старухе на плечо. Старик и говорит:

– Старуха, ну-ка не шевелись, я убью дрозда! – И ударил старуху по плечу, а в дрозда не попал.

Старуха упала, подойник с молоком опрокинула.

Вскочила старуха и давай старика ругать.

Долго лисица смеялась над глупым стариком.

Улетел дрозд в свое гнездо. Не успел детей накормить, лисица опять хвостом по дереву: тук-тук-тук!

– Дрозд, а дрозд, накормил ты меня?

– Накормил!

– Напоил ты меня?

– Напоил!

– Рассмешил ты меня?

– Рассмешил!

– Теперь напугай меня!

Рассердился дрозд и говорит:

– Закрой глаза, беги за мной!

Полетел дрозд, летит-покрикивает, а лисица бежит за ним – глаз не открывает. Привел дрозд лису прямо на охотников.

– Ну, теперь, лиса, пугайся!

Лиса открыла глаза, увидела собак – и наутек. А собаки – за ней. Едва добралась до своей норы.

Залезла в нору, отдышалась маленько и начала спрашивать:

– Глазки, глазки, что вы делали?

– Мы смотрели, чтобы собаки лисаньку не съели.

– Ушки, ушки, что вы делали?

– Мы слушали, чтобы собаки лисаньку не скушали.

– Ножки, ножки, что вы делали?

– Мы бежали, чтобы собаки лисаньку не поймали.

– А ты, хвостище, что делал?

– Я, хвостище, по пням, по кустам, по колодам цеплял да тебе бежать мешал.

Рассердилась лисица на хвост и высунула его из норы:

– Нате, собаки, ешьте мой хвост!

Собаки ухватили лису за хвост и вытащили ее из норы.

Лиса и заяц

Жили-были лиса да заяц. У лисы была избенка ледяная, у зайца – лубяная.

Пришла весна красна – у лисы избенка растаяла, а у зайца стоит по-старому.

Вот лиса и попросилась у него переночевать, да его из избенки и выгнала. Идет дорогой зайчик, плачет. Ему навстречу собака:

– Тяф, тяф, тяф! Что, зайчик, плачешь?

– Как мне не плакать? Была у меня избенка лубяная, а у лисы ледяная. Попросилась она ко мне ночевать, да меня и выгнала.

– Не плачь, зайчик! Я твоему горю помогу.

Подошли они к избенке. Собака забрехала:

– Тяф, тяф, тяф! Поди, лиса, вон!

А лиса им с печи:

– Как выскочу, как выпрыгну, пойдут клочки по закоулочкам!

Собака испугалась и убежала. Зайчик опять идет дорогой, плачет. Ему навстречу медведь:

– О чем, зайчик, плачешь?

– Как мне не плакать? Была у меня избенка лубяная, а у лисы ледяная. Попросилась она ночевать, да меня и выгнала.

– Не плачь, я твоему горю помогу.

– Нет, не поможешь. Собака гнала – не выгнала, и тебе не выгнать.

– Нет, выгоню!

Подошли они к избенке. Медведь как закричит:

– Поди, лиса, вон!

А лиса им с печи:

– Как выскочу, как выпрыгну, пойдут клочки по закоулочкам!

Медведь испугался и убежал.

Идет опять зайчик. Ему навстречу бык:

– Что, зайчик, плачешь?

– Как мне не плакать? Была у меня избенка лубяная, а у лисы ледяная. Попросилась она ночевать, да меня и выгнала.

– Пойдем, я твоему горю помогу.

– Нет, бык, не поможешь. Собака гнала – не выгнала, медведь гнал – не выгнал, и тебе не выгнать.

– Нет, выгоню!

Подошли они к избенке. Бык как заревел:

– Поди, лиса, вон!

А лиса им с печи:

– Как выскочу, как выпрыгну, пойдут клочки по закоулочкам!

Бык испугался и убежал.

Идет опять зайчик дорогой, плачет пуще прежнего. Ему навстречу петух с косой:

– Ку-ка-реку! О чем, зайчик, плачешь?

– Как мне не плакать? Была у меня избенка лубяная, а у лисы ледяная. Попросилась она ночевать, да меня и выгнала.

– Пойдем, твоему горю помогу.

– Нет, петух, не поможешь. Собака гнала – не выгнала, медведь гнал – не выгнал, бык гнал – не выгнал, и тебе не выгнать.

– Нет, выгоню!

Подошли они к избенке. Петух лапами затопал, крыльями забил:

Ку-ка-ре-ку! Иду на пятах,
Несу косу на плечах,
Хочу лису посечи,
Слезай, лиса, с печи,
Поди, лиса, вон!

Лиса услыхала, испугалась и говорит:

– Обуваюсь…

Петух опять:

Ку-ка-ре-ку! Иду на пятах,

Несу косу на плечах,

Хочу лису посечи,

Слезай, лиса, с печи,

Поди, лиса, вон!

Лиса опять говорит:

– Одеваюсь…

Петух в третий раз:

Ку-ка-ре-ку! Иду на пятах,
Несу косу на плечах,
Хочу лису посечи,
Слезай, лиса, с печи,
Поди, лиса, вон!

Лиса без памяти выбежала, петух ее тут и зарубил косой.

И стали они с зайчиком жить-поживать в лубяной избенке.

Лиса и журавль

Лиса с журавлем подружились. Вот вздумала лиса угостить журавля, пошла звать его к себе в гости:

– Приходи, куманек, приходи, дорогой! Уж я тебя угощу!

Пошел журавль на званый пир. А лиса наварила манной каши и размазала по тарелке. Подала и потчевает:

– Покушай, голубчик куманек, сама стряпала.

Журавль стук-стук носом по тарелке, стучал, стучал – ничего не попадает!

А лисица лижет себе да лижет кашу, так все сама и съела.

Кашу съела и говорит:

– Не обессудь, куманек! Больше потчевать нечем.

Журавль ей отвечает:

– Спасибо, кума, и на этом! Приходи ко мне в гости.

На другой день приходит лиса к журавлю в гости, а он приготовил окрошку, наклал в кувшин с узким горлышком, поставил на стол и говорит:

– Кушай, кумушка! Право, больше нечем потчевать.

Лиса начала вертеться вокруг кувшина. И так зайдет, и эдак, и лизнет его, и понюхает-то – никак достать не может: никак не лезет голова в кувшин.

А журавль клюет себе да клюет, пока все не съел.

– Ну, не обессудь, кума! Больше угощать нечем.

Взяла лису досада. Думала, что наестся на целую неделю, а домой пошла – несолоно хлебала. Как аукнулось, так и откликнулось!

С тех пор и дружба у лисы с журавлем врозь.

Лиса и козел

Бежала лиса, на ворон зазевалась – и попала в колодец. Воды в колодце было немного: утонуть нельзя, да и выскочить – тоже. Сидит лиса, горюет.

Идет козел – умная голова; идет, бородищей трясет, рожищами мотает; заглянул от нечего делать в колодец, увидел там лису и спрашивает:

– Что ты там, лисанька, поделываешь?

– Отдыхаю, голубчик, – отвечает лиса, – там, наверху, жарко, так я сюда забралась. Уж как здесь прохладно да хорошо! Водицы холодненькой – сколько хочешь!

А козлу давно пить хочется.

– Хороша ли водица-то? – спрашивает козел.

– Отличная, – отвечает лиса. – Чистая, холодная! Прыгай сюда, коли хочешь: здесь обоим нам место будет.

Прыгнул сдуру козел, чуть лису не задавил.

А она ему:

– Эх, бородатый дурень, и прыгнуть-то не умел – всю обрызгал.

Вскочила лиса козлу на спину, со спины на рога, да и вон из колодца.

Чуть было не пропал козел с голоду в колодце; насилу-то его отыскали и за рога-то и вытащили.

Лиса и тетерев

Тетерев сидел на дереве. Лисица подошла к нему и говорит:

– Здравствуй, тетеревочек, мой дружочек, как услышала твой голосочек, так и пришла тебя проведать.

– Спасибо на добром слове, – сказал тетерев. Лисица притворилась, что не расслышала, и говорит:

– Что говоришь? Не слышу. Ты бы, тетеревочек, мой дружочек, сошел на травушку погулять, поговорить со мной, а то я с дерева не расслышу.

Тетерев сказал:

– Боюсь я сходить на траву. Нам, птицам, опасно ходить по земле.

– Или ты меня боишься? – сказала лисица.

– Не тебя, так других зверей боюсь, – сказал тетерев. – Всякие звери бывают.

– Нет, тетеревочек, мой дружочек, нынче указ объявлен, чтобы по всей земле мир был. Нынче уж звери друг друга не трогают.

– Вот это хорошо, – сказал тетерев, – а то вот собаки бегут; кабы по-старому, тебе бы уходить надо, а теперь тебе бояться нечего.

Лисица услыхала про собак, навострила уши и хотела бежать.

– Куда ж ты? – сказал тетерев. – Ведь нынче указ, собаки не тронут.

– А кто их знает! – сказала лиса. – Может, они указа не слыхали.

И убежала.

Лиса и кувшин

Вышла баба на поле жать и спрятала за кусты кувшин с молоком. Подобралась к кувшину лиса, всунула в него голову, молоко вылакала; пора бы и домой, да вот беда – головы из кувшина вытащить не может. Ходит лиса, головой мотает и говорит: «Ну, кувшин, пошутил, да и будет – отпусти же меня, кувшинушко! Полно тебе, голубчик, баловать – поиграл да и полно!»

Не отстает кувшин, хоть ты что хочешь. Рассердилась лиса: «Погоди же ты, проклятый, не отстаешь честью, так я тебя утоплю».

Побежала лиса к реке и давай кувшин топить. Кувшин-то утонуть утонул, да и лису за собой потянул.

Маша и медведь — русская народная сказка

Жили-были дедушка да бабушка. Была у них внучка Машенька.

Собрались раз подружки в лес — по грибы да по ягоды. Пришли звать с собой и Машеньку.

— Дедушка, бабушка, — говорит Машенька, — отпустите меня в лес с подружками!

Дедушка с бабушкой отвечают:

— Иди, только смотри от подружек не отставай — не то заблудишься.

Пришли девушки в лес, стали собирать грибы да ягоды. Вот Машенька — деревце за деревце, кустик за кустик — и ушла далеко-далеко от подружек.

Стала она аукаться, стала их звать. А подружки не слышат, не отзываются.

Ходила, ходила Машенька по лесу — совсем заблудилась.

Пришла она в самую глушь, в самую чащу. Видит-стоит избушка. Постучала Машенька в дверь — не отвечают. Толкнула она дверь, дверь и открылась.

Вошла Машенька в избушку, села у окна на лавочку.

Села и думает:

«Кто же здесь живёт? Почему никого не видно?..» А в той избушке жил большущий медведь. Только его тогда дома не было: он по лесу ходил. Вернулся вечером медведь, увидел Машеньку, обрадовался.

— Ага, — говорит, — теперь не отпущу тебя! Будешь у меня жить. Будешь печку топить, будешь кашу варить, меня кашей кормить.

Потужила Маша, погоревала, да ничего не поделаешь. Стала она жить у медведя в избушке.

Медведь на целый день уйдёт в лес, а Машеньке наказывает никуда без него из избушки не выходить.

— А если уйдёшь, — говорит, — всё равно поймаю и тогда уж съем!

Стала Машенька думать, как ей от медведя убежать. Кругом лес, в какую сторону идти — не знает, спросить не у кого…

Думала она, думала и придумала.

Приходит раз медведь из лесу, а Машенька и говорит ему:

— Медведь, медведь, отпусти меня на денёк в деревню: я бабушке да дедушке гостинцев снесу.

— Нет, — говорит медведь, — ты в лесу заблудишься. Давай гостинцы, я их сам отнесу!

А Машеньке того и надо!

Напекла она пирожков, достала большой-пребольшой короб и говорит медведю:

— Вот, смотри: я в короб положу пирожки, а ты отнеси их дедушке да бабушке. Да помни: короб по дороге не открывай, пирожки не вынимай. Я на дубок влезу, за тобой следить буду!

— Ладно, — отвечает медведь, — давай короб! Машенька говорит:

— Выйди на крылечко, посмотри, не идёт ли дождик! Только медведь вышел на крылечко, Машенька сейчас же залезла в короб, а на голову себе блюдо с пирожками поставила.

Вернулся медведь, видит — короб готов. Взвалил его на спину и пошёл в деревню.

Идёт медведь между ёлками, бредёт медведь между берёзками, в овражки спускается, на пригорки поднимается. Шёл-шёл, устал и говорит:

Сяду на пенёк,

Съем пирожок!

А Машенька из короба:

Вижу, вижу!

Не садись на пенёк,

Не ешь пирожок!

Неси бабушке,

Неси дедушке!

— Ишь какая глазастая, — говорит медведь, — всё видит! Поднял он короб и пошёл дальше. Шёл-шёл, шёл-шёл, остановился, сел и говорит:

Сяду на пенёк,

Съем пирожок!

А Машенька из короба опять:

Вижу, вижу!

Не садись на пенёк,

Не ешь пирожок!

Неси бабушке,

Неси дедушке!

Удивился медведь:

— Вот какая хитрая! Высоко сидит, далеко глядит! Встал и пошёл скорее.

Пришёл в деревню, нашёл дом, где дедушка с бабушкой жили, и давай изо всех сил стучать в ворота:

— Тук-тук-тук! Отпирайте, открывайте! Я вам от Машеньки гостинцев принёс.

А собаки почуяли медведя и бросились на него. Со всех дворов бегут, лают.

Испугался медведь, поставил короб у ворот и пустился в лес без оглядки.

Вышли тут дедушка да бабушка к воротам. Видят- короб стоит.

— Что это в коробе? — говорит бабушка.

А дедушка поднял крышку, смотрит и глазам своим не верит: в коробе Машенька сидит — живёхонька и здоровёхонька.

Обрадовались дедушка да бабушка. Стали Машеньку обнимать, целовать, умницей называть.

Морозко

Живало-бывало – жил дед да с другой женой. У деда была дочка, и у бабы была дочка.

Все знают, как за мачехой жить: перевернешься – бита и недовернешься – бита. А родная дочь что ни сделает – за все гладят по головке: умница.

Падчерица и скотину поила-кормила, дрова и воду в избу носила, печь топила, избу мела – еще до свету… Ничем старухе не угодишь – все не так, все худо.

Ветер хоть пошумит, да затихнет, а старая баба расходится – не скоро уймется. Вот мачеха и придумала падчерицу со свету сжить.

– Вези, вези ее, старик, – говорит мужу, – куда хочешь, чтобы мои глаза ее не видали! Вези ее в лес, на трескучий мороз.

Старик затужил, заплакал, однако делать нечего, бабы не переспоришь. Запряг лошадь:

– Садись, мила дочь, в сани.

Повез бездомную в лес, свалил в сугроб под большую ель и уехал.

Девушка сидит под елью, дрожит, озноб ее пробирает. Вдруг слышит – невдалеке Морозко по елкам потрескивает, с елки на елку доскакивает, пощелкивает. Очутился на той ели, под которой девица сидит, и сверху ее спрашивает:

– Тепло ли тебе, девица?

– Тепло, Морозушко, тепло, батюшка.

Морозко стал ниже спускаться, сильнее потрескивает, пощелкивает:

– Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?

Она чуть дух переводит:

– Тепло, Морозушко, тепло, батюшка.

Морозко еще ниже спустился, пуще затрещал, сильнее защелкал:

– Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная? Тепло ли тебе, лапушка?

Девица окостеневать стала, чуть-чуть языком шевелит:

– Ой, тепло, голубчик Морозушко!

Тут Морозко сжалился над девицей, окутал ее теплыми шубами, отогрел пуховыми одеялами.

А мачеха по ней уж поминки справляет, печет блины и кричит мужу:

– Ступай, старый хрыч, вези свою дочь хоронить!

Поехал старик в лес, доезжает до того места – под большой елью сидит его дочь, веселая, румяная, в собольей шубе, вся в золоте, в серебре, и около – короб с богатыми подарками.

Старик обрадовался, положил все добро в сани, посадил дочь, повез домой.

А дома старуха печет блины, а собачка под столом:

– Тяф, тяф! Старикову дочь в злате, в серебре везут, а старухину замуж не берут.

Старуха бросит ей блин:

– Не так тявкаешь! Говори: «Старухину дочь замуж берут, а стариковой дочери косточки везут…»

Собака съест блин и опять:

– Тяф, тяф! Старикову дочь в злате, в серебре везут, а старухину замуж не берут.

Старуха блины ей кидала и била ее, а собачка – все свое… Вдруг заскрипели ворота, отворилась дверь, в избу идет падчерица – в злате-серебре, так и сияет. А за ней несут короб высокий, тяжелый.

Старуха глянула – и руки врозь…

– Запрягай, старый хрыч, другую лошадь! Вези, вези мою дочь в лес да посади на то же место…

Старик посадил старухину дочь в сани, повез ее в лес на то же место, вывалил в сугроб под высокой елью и уехал.

Старухина дочь сидит, зубами стучит.

А Морозко по лесу потрескивает, с елки на елку поскакивает, пощелкивает, на старухину дочь поглядывает:

– Тепло ли тебе, девица?

А она ему:

– Ой, студено! Не скрипи, не трещи, Морозко…

Морозко стал ниже спускаться, пуще потрескивать, пощелкивать:

– Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?

– Ой, руки, ноги отмерзли! Уйди, Морозко…

Еще ниже спустился Морозко, сильнее приударил, затрещал, защелкал:

– Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?

– Ой, совсем застудил! Сгинь, пропади, проклятый Морозко!

Рассердился Морозко, да так хватил, что старухина дочь окостенела.

Чуть свет старуха посылает мужа:

– Запрягай скорее, старый хрыч, поезжай за дочерью, привези ее в злате-серебре…

Старик уехал. А собачка под столом:

– Тяф, тяф! Старикову дочь женихи возьмут, а старухиной дочери в мешке косточки везут.

Старуха кинула ей пирог:

– Не так тявкаешь! Скажи: «Старухину дочь в злате-серебре везут…»

А собачка все свое:

– Тяф, тяф! Старухиной дочери в мешке косточки везут…

Заскрипели ворота, старуха кинулась встречать дочь. Рогожу отвернула, а дочь лежит в санях мертвая.

Заголосила старуха, да поздно.

Мужик и медведь

Мужик поехал в лес репу сеять. Пашет там да работает. Пришел к нему медведь:

– Мужик, я тебя сломаю.

– Не ломай меня, медведюшка, лучше давай вместе репу сеять. Я себе возьму хоть корешки, тебе отдам вершки.

– Быть так, – сказал медведь. – А коли обманешь, так в лес ко мне хоть не езди.

Сказал и ушел в дуброву. Репа выросла крупная.

Мужик приехал осенью копать репу. А медведь из дубровы вылезает:

– Мужик, давай репу делить, мою долю подавай.

– Ладно, медведюшка, давай делить: тебе вершки, мне корешки.

Отдал мужик медведю всю ботву. А репу наклал на воз и повез в город продавать. Навстречу ему медведь:

– Мужик, куда ты едешь?

– Еду, медведюшка, в город корешки продавать.

– Дай-ка попробовать – каков корешок?

Мужик дал ему репу. Медведь как съел:

– А-а! – заревел. – Мужик, обманул ты меня! Твои корешки сладеньки. Теперь не езжай ко мне в лес по дрова, а то заломаю.

На другой год мужик посеял на том месте рожь.

Приехал жать, а уж медведь его дожидается:

– Теперь меня, мужик, не обманешь, давай мою долю.

Мужик говорит:

– Быть так. Бери, медведюшка, корешки, а я себе возьму хоть вершки.

Собрали они рожь. Отдал мужик медведю корешки, а рожь наклал на воз и увез домой.

Медведь бился, бился, ничего с корешками сделать не мог.

Рассердился он на мужика, и с тех пор у медведя с мужиком вражда пошла.

Никита Кожемяка

В старые годы появился невдалеке от Киева страшный змей. Много народа из Киева потаскал в свою берлогу, потаскал и поел. Утащил змей и царскую дочь, но не съел ее, а крепко-накрепко запер в своей берлоге. Увязалась за царевной из дому маленькая собачонка. Как улетит змей на промысел, царевна напишет записочку к отцу, к матери, привяжет записочку собачонке на шею и пошлет ее домой. Собачонка записочку отнесет и ответ принесет.

Вот раз царь и царица пишут царевне: узнай-де от змея, кто его сильней. Стала царевна от змея допытываться и допыталась.

– Есть, – говорит змей, – в Киеве Никита Кожемяка – тот меня сильней.

Как ушел змей на промысел, царевна и написала к отцу, к матери записочку: есть-де в Киеве Никита Кожемяка, он один сильнее змея. Пошлите Никиту меня из неволи выручить.

Сыскал царь Никиту и сам с царицею пошел его просить выручить их дочку из тяжелой неволи. В ту пору мял Кожемяка разом двенадцать воловьих кож. Как увидел Никита царя – испугался: руки у Никиты задрожали, и разорвал он разом все двенадцать кож. Рассердился тут Никита, что его испугали и ему убытку наделали, и, сколько ни упрашивали его царь и царица пойти выручить царевну, не пошел.

Вот и придумал царь с царицей собрать пять тысяч малолетних сирот – осиротил их лютый змей, – и послали их просить Кожемяку освободить всю русскую землю от великой беды. Сжалился Кожемяка на сиротские слезы, сам прослезился. Взял он триста пудов пеньки, насмолил ее смолою, весь пенькою обмотался и пошел.

Подходит Никита к змеиной берлоге, а змей заперся, бревнами завалился и к нему не выходит.

– Выходи лучше на чистое поле, а не то я всю твою берлогу размечу! – сказал Кожемяка и стал уже бревна руками разбрасывать.

Видит змей беду неминучую, некуда ему от Никиты спрятаться, вышел в чистое поле.

Долго ли, коротко ли они билися, только Никита повалил змея на землю и хотел его душить. Стал тут змей молить Никиту:

– Не бей меня, Никитушка, до смерти! Сильнее нас с тобою никого на свете нет. Разделим весь свет поровну: ты будешь владеть в одной половине, а я – в другой.

– Хорошо, – сказал Никита. – Надо же прежде межу проложить, чтобы потом спору промеж нас не было.

Сделал Никита соху в триста пудов, запряг в нее змея и стал от Киева межу прокладывать, борозду пропахивать; глубиной та борозда в две сажени с четвертью. Провел Никита борозду от Киева до самого Черного моря и говорит змею:

– Землю мы разделили – теперь давай море делить, чтобы о воде промеж нас спору не вышло.

Стали воду делить – вогнал Никита змея в Черное море, да там его и утопил.

Сделавши святое дело, воротился Никита в Киев, стал опять кожи мять, не взял за свой труд ничего. Царевна же воротилась к отцу, к матери.

Борозда Никитина, говорят, и теперь кое-где по степи видна; стоит она валом сажени на две высотою: оставляют ее на память о Никите Кожемяке.

Петр и Петруша

Жил на свете такой царь, Петром звали, а по прозвищу Великий.

В одно время поехал он на охоту зверье ловить. А Петр, надо сказать, в царскую одежду не любил рядиться, все больше простую носил.

Вот едет он лесом все далее и далее и заплутался. Пристигла его в лесу темная ночь.

А тут – еще беда! – напал на него медведь и растерзал его охотную собаку.

Опечалился царь Петр.

«Эх, – думает, – остался я теперь ни при чем!»

Ну и закружил Петр в темном лесу.

Всю ночь кружил, а лесу конца-краю нет.

Выехал Петр на маленькую полянку и вдруг видит: сидит на пеньке солдат.

«Ага, – думает Петр, – солдат-то мой!»

Петр одним только глазом глянул на его шинельку и уже знает, какого он полка.

А солдат этот в бегах был, в лесу прятался.

– Здравствуй, служивый, – говорит ему Петр.

– Здравствуй, не знаю, кто ты таков, – отвечает солдат.

– А я из царской свиты. Поехал с царем на охоту да и отстал, с дороги сбился. А ты откуда? Куда путь держишь?

– Тебе-то что за надобность, откуда я да куда? – говорит солдат.

– Да я по простоте спрашиваю, – говорит Петр. – Может, дорогу мне покажешь.

– А я сам с дороги сбился, – говорит солдат. – Домой на побывку ходил да и заплутался в этом лесу.

– Ну, пойдем, будем вместе дорогу искать, – говорит Петр. – Авось выберемся.

И отправились. Петр – на коне, а солдат – пеший.

– Тебя как звать-то? – спрашивает царь.

– Петром, – отвечает солдат. – А тебя?

– А меня Петрушей, – говорит царь.

– А по батюшке как? – спрашивает солдат.

– А по батюшке Алексеич, – отвечает царь.

– И меня Алексеич, – говорит солдат. – Значит, мы с тобой полные тезки.

– А ты откуда родом? – спрашивает царь.

– Оттуда-то.

– Ну и я тоже. Значит, мало что тезки, а еще и земляки. А что, земляк, – говорит ему царь Петр, – как тебе в полку служится?

– Служба-то ничего, – говорит солдат, – да полковник больно зол: чуть что не по нем – сейчас драться. Пуговицу вот потерял, так он меня за эту пуговицу мукой замучил. Каждый день бил. Хоть плачь. Хоть беги.

– А ты, верно, и сбежал? – говорит царь.

Солдат и признался тут, что он бежавший.

– Да ты не робей, царь, может, и простит, – говорит Петр.

А потом спрашивает:

– А кто у вас полковник, кто ротный?

Солдат ему все толком и доложил: кто ротный, кто полковник.

– А как, служивый, у вас в полку пища? – спрашивает Петр. – Говядины по скольку варят? По уставу в котел кладут?

– Про устав одна слава идет, – говорит солдат, – а говядина мимо плывет.

Петр только головой покачал.

– А кашу крутую варят? – опять спрашивает.

– Какое там крутую? – говорит солдат. – Крупинка от крупинки за версту, на ложку и не поймать.

– Да, плохая ваша жизнь, – говорит Петр. – Я и сам сбежал бы от такой жизни!

Долго ли, мало ли плутали они по лесу и увидели преогромную сосну.

– Ну-ка, тезка, – говорит Петр солдату, – подержи моего коня, а я заберусь повыше, посмотрю, не видать ли где огонька.

Забрался Петр на самую вершину, поглядел туда-сюда: всюду тьма непроглядная, только в одной стороне, далеко-далеко, огонек светится, может, в деревне где или в избушке лесничего.

Слез Петр на землю, вскочил на коня и говорит:

– Садись, служивый, и ты, мой конь сильный, двоих увезет.

А солдат не соглашается.

– Нет, – говорит, – я уж лучше пешком.

Так и двинулись в путь, конный да пеший, два товарища.

Долго ли, коротко ли – выехали к огоньку.

Видят: стоит дом. Все окошки темные, а одно – наверху – светится.

Дом высоким забором обнесен, нигде ни входа ни выхода.

Постучались они. Стоят, ждут. Никто на стук не отвечает.

Солдат и руками и ногами в ворота колотит, а все равно никто на стук не выходит, никто не открывает. Только огонек в верхнем окошке погас.

«Ох, недоброе это место», – думает солдат.

А потом говорит царю:

– Послушай, тезка, подсади-ка ты меня. Я через тын[10] перелезу.

Так и сделали. Перелез солдат через забор и открыл ворота.

– Пожалуйста, – говорит Петру, – хлеба-соли откушать, в тепле согреться.

А сам взбежал на крыльцо и давай в дубовую дверь стучать.

– Эй, кто тут есть? – кричит.

Слышат – зашевелился кто-то в доме.

Вышла к ним старуха с фонарем в руках.

– Ты что же, старая, добрым людям не открываешь? – кричит на нее солдат.

– Ах вы, мои родимые! – говорит старуха. – Напугали вы меня. Одна я в целом доме. Хозяина нет, на охоту уехал. А место здесь дикое, сами видите, всякий темный люд бродит, вот и запираюсь.

– Ладно, ладно, ты зубы не заговаривай, – говорит солдат. – Куда лошадь ставить?

– Да ставьте, родимые, под навес, тут и ясли[11], и сено есть.

Солдат привязал лошадь, дал ей корму и в избу без спросу идет. Петр за ним.

– Ну, старая, – командует солдат, – подавай, что у тебя есть, мне и моему другу Алексеичу.

Старуха видит, что он шибко на нее наступает, спорить не стала, собрала из горшков да котлов остатки – и на стол. У солдата только аппетит разжегся.

– Не больно-то для гостей ты расщедрилась!

А старуха жалостно так говорит:

– Милые вы мои, нет у меня ничего. Что наготовила – хозяин с собой увез, а я на пустых щах весь день сижу.

– Врешь ты, старая, – говорит солдат, – да я не верю. Может, друга моего, Алексеича, и проведешь, а я не зря в солдатах служил, меня не обманешь. Вот сейчас я сам посмотрю, что у тебя есть.

Открыл он печку и достал оттуда на сковородке жареного гуся.

– Ах ты, старая карга! – закричал солдат. И с кулаками на старуху.

– Оставь ты ее! – говорит Петр. – Чего со старухой связываться!

– Эх, Алексеич, – говорит солдат, – пропадешь ты со своим смиренством.

Потом подошел к поставцу, открыл и давай снимать с полок вино, и пироги, и хлеб белый.

Сели они за стол, стали угощаться. Наелись, напились, что было у старухи жарено-варено – все съели.

– Ну, старая, готовь ночлег, – говорит солдат. – Не видишь, мой друг Алексеич спать хочет.

– А идите, дорогие гости, на чердак, на сеновал, – говорит им старуха. – Там вам и тепло будет, и мягко.

– Это что же, для гостей и угла в доме нет? – говорит солдат. – А в другой горнице у тебя что? – И сам на дверь показывает.

– Разный хлам у меня там свален, родимый, хлам разный, – говорит старуха, а сама поплотнее дверь в соседнюю горницу прикрыла.

Солдат думает: «Что-то хитрит старая ведьма. Дай-ка я погляжу, что там за дверью».

И заглянул незаметно в щелку. Да так и похолодел!

По стенам горницы сабли да ружья развешаны, а в углу человеческих черепов и костей – целая гора.

Тут понял солдат, что попали они прямо к разбойникам, в самое их гнездо.

Отошел он тихонько от двери, ничем себя не выдал.

– Что ж, – говорит, – пойдем на сеновал, там еще лучше спать.

Старуха рада, что гости хоть с глаз подальше уберутся, сена им подбросила и фонариком посветила, пока они наверх лезли.

Расстелил солдат на чердаке сено и говорит Петру:

– Ложись, Алексеич, отдыхай.

– А сам-то что не ложишься? – спрашивает Петр.

– А дозор нести кто будет? – отвечает солдат. – Это дело солдатское. Да ты спи, спи. А я у окошечка посижу, полюбуюсь, как солнышко поднимается.

Петр спит, а солдат у окошка сидит, в оба смотрит. «Как бы, – думает, – смерть свою не проглядеть».

Вдруг – бряк, стук, колокольцы звенят, копыта стучат – с гиком, свистом едут на двор разбойники.

Посчитал их солдат – всех разбойников пятеро: четверо молодых, а пятый старик, над всеми, верно, голова.

Старуха на крылечко выбежала, руками на них машет:

– Тише, тише вы, ко мне в силки[12] два птенца попались. Один, видать, птица важная, одежда на нем с золотыми галунами, рог – серебряный. А другой хоть и простоват, да такой отчаянный! Одно слово – солдат.

– Ну, сынки, – говорит старшой своим сыновьям-разбойникам, – смотрите-ка, добыча сама в руки идет!

Те смеются:

– А как же, на ловца и зверь бежит!

Распрягли они лошадей, задали им корму и пошли в дом. Мешки с золотом на скамейки побросали и говорят:

– Давай, хозяйка, есть-пить.

Старуха собрала разные остатки и выставила на стол.

– Что же ты, старая, ни гуся, ни пирогов не даешь? – спрашивает старшой.

– Да ничего не осталось, – отвечает старуха. – Все, что было, постояльцы съели-выпили.

– Ладно, – говорят разбойники, – получим с них расчет за хлеб-соль. Где же они, твои гости?

– На чердаке, на сеновале, – говорит старуха. – Храпят во все горло.

– Снять их, что ли? – один разбойничек говорит.

– Поди, не торопись, – приказывает атаман. – Пущай спят до времени.

А солдат слышит все и давай погромче храпеть.

«Не стану, – думает, – Алексеича будить. Один справлюсь с разбойниками».

Приготовил тесак[13] и ждет, что будет.

Тем временем старуха затопила печь, стала обед варить.

Наелись разбойники, напились, и говорит старик старшому сыну:

– Ну, Саватейка, ты у меня первый, значит, тебе и начинать. Иди сними петушков с жердочек.

Взял Саватейка нож и полез наверх. А солдат не дремлет. Только разбойник просунул голову на чердак, солдат как махнет тесаком – Саватейка и свалился замертво с лестницы.

Отец с братьями удивляются: что это Саватейки долго нет?

– Иди-ка погляди, что он там возится, – говорит старик второму сыну.

Пошел тот в сени, видит: Саватейка под лестницей лежит.

«Видно, выпил лишнего», – думает разбойник.

И сам полез по лестнице на чердак.

Солдат и его так же встретил.

За вторым братом третий пошел, за третьим – четвертый. И со всеми у солдата один разговор: махнет тесаком – разбойник и повалится.

Ждал-ждал старый разбойник сыновей и пошел сам.

Подходит к лестнице и видит: сыновья все вповалку лежат.

Заругался старик:

– Бездельники, дармоеды, не могли отцова дела выполнить.

И полез по лестнице.

Только просунул старик голову на чердак, солдат своим тесаком – раз!

– Иди, вожак, к своей стае!

И снял ему голову долой.

Тут принялся он будить Петра:

– Вставай, тезка. Довольно спать! Эка ты сонуля, как я погляжу!

Петр проснулся, протер глаза и спрашивает:

– Что, неужто рассвет уже?

– Рассвет не рассвет, – говорит солдат, – а надо нам отсюда убираться. Занесло нас с тобой в разбойничье гнездо. Они-то, разбойники, думали, что напали на легкую добычу, да и сами в силки угодили. Вот, гляди, все лежат.

Петр глянул – и верно, лежат в сенях пять мертвых тел, пять разбойников.

– Что же ты меня не разбудил? – спрашивает Петр.

– Уж больно ты сладко спал, – говорит солдат, – пожалел я тебя будить. Для усталого человека сон – первое дело.

Стали они спускаться по лестнице.

Старуха думает, что это разбойники, и выбежала с фонарем в сени посмотреть, какую добычу они несут.

Тут солдат на нее и налетел.

– Вот, старая карга, чем ты занимаешься! А ну, признавайся, кого еще у себя прячешь?

А сам тесаком над ее головой помахивает.

Петр смеется, а старуха плачет.

– Ой, служивенький, никого я больше не прячу! Ой, служивенький, не губи!

Солдат и слушать ее не хочет – расходился так, что и не унять.

– Открывай, – кричит, – все потайные погреба, сейчас всех вас на чистую воду выведем, всю сорную траву повыдергаем!

Открыла старуха ему все погреба и подвалы, все потайные кладовые – а там золото горами лежит.

– Ну-ка, тезка, – говорит царь солдату, – насыпай себе казны[14] сколько хочешь.

Солдат золотыми монетами оба кармана себе набил, и за голенища по горсти сунул, и за пазуху – всего себя кругом деньгами обсыпал.

– Бери и ты, Петруша! – говорит.

– Мне, служивый, не надо! – отвечает Петр. – А ты это золото и впрямь заслужил.

Для забавы только взял одну монетку царь Петр, и все.

Вот вылезли они из подвала. Солдат опять на старуху наступает:

– Показывай, старая карга, дорогу!

Ну, она и вывела их из лесу.

Выбрались они на большак[15]. Тут Петр говорит:

– Вот что, тезка, теперь давай попрощаемся. Я вперед один поеду. А ты, как придешь в столицу, уж сделай милость, приходи в гости.

– Где ж мне тебя найти? – говорит солдат. – Да и поймают меня там!

– Не сомневайся, никто не тронет, – говорит Петр. – Иди прямо во дворец и спроси Петрушу. Меня там всякий знает. – И проскакал на коне вперед.

Подъехал Петр к своей столице и на каждой заставе[16] приказывает караульным, чтобы таковому солдату прохожему все честь отдавали и в город пропускали.

А беглый солдат идет-бредет, не торопится. Подходит он к первой заставе. Что за диво! Караульные на караул берут и честь ему воздают, ну словно самому царю.

Пожертвовал он им горсть золота, а сам думает: «Ай, Петруша, вон что сделал! Ведь недаром честь-то мне воздают! Знают, что при мне деньги имеются!»

Дошел до другой заставы – и там то же. Караульные, как увидели его, сразу навытяжку.

– Что вы, братцы, – говорит солдат, – выпили, видно, лишнего? Рядового за офицера принимаете! Ну, коли так, уважение за уважение!

Сунул он руку в карман, достал горсть золота и раздает караульным.

– Выпейте за мое здоровье!

Наконец пришел в столицу.

«А что, – думает, – пойду я во дворец, повидаюсь с Алексеичем».

Подошел к дворцу и спрашивает у привратника[17]:

– Как бы мне Алексеича повидать, Петрушу, он у вас в царской свите состоит, охотником.

– Извольте, – тот говорит, – я вас провожу.

И прямо в царевы покои его ведет.

«Ну, – думает солдат, – попал я!»

Тем временем Петр царскую одежду скинул, охотничью надел и вышел к солдату:

– Здравствуй, тезка!

А у того и язык не поворачивается. Тихонько так промолвил:

– Здравствуй, Петруша!

А потом и говорит:

– Что же ты, Петруша, со мной сделал? Царю выдал! Теперь пропала моя головушка!

– Ты не сомневайся, – говорит ему Петр. – Мне царь обещал! Да он сам тебе скажет.

И тут же за перегородку пошел, царскую одежду надел и опять вышел к солдату.

– Здравствуй, служивый!

Солдат честь отдал, навытяжку стал, сам ни жив ни мертв со страху.

– Здравия желаю! – отвечает.

Он хоть не робкого десятка был, а тут оробел. В глаза царю смотрит, как по уставу положено, а видеть – ничего не видит.

Стал царь его допрашивать:

– Ты чей, откуда?

Ну, делать нечего, надо сознаваться.

– Бежавший я, – говорит солдат.

– Слыхал, – говорит царь. А потом спрашивает: – Петрушу моего знаешь?

– Знаю малость, – отвечает солдат. – Вместе в лесу бедовали.

– Это, значит, ты его от смерти спас?

Молчит солдатик.

«Я-то спас, – думает, – а он вот меня погубил».

– А скажи-ка, солдат, – опять спрашивает царь, – правду ли говорят, что Петруша этот со мной лицом схож?

Солдат глядит и сам себе не верит, ну, одно лицо! Стоит пред ним вчерашний его друг Алексеич.

– Малость смахивает, – отвечает солдат.

Тут царь вынул из кармана золотую монетку, что у разбойников взял, повертел ее, с руки на руку перекинул и будто подмигнул солдату.

– Так вот, – говорит, – мне-то хорошо известно, что ты Петрушу от смерти спас. Зато и он тебя нынче спас. По уставу-то знаешь, что полагается за то, что убег? Ну, да что там говорить! Иди в свой полк и служи как служил, верой и правдой. Заступишь на место полковника, а полковник пускай на твоем месте послужит, разучится небось воровать.

Подал ему царь своеручное письмо, и зашагал солдат к себе в полк. А друга своего Алексеича не встречал больше никогда. Уж кого только он не спрашивал – никто про такого знать не знал.

Петух и жерновки

Жил да был себе старик со старухою, бедные-бедные! Хлеба-то у них не было; вот они поехали в лес, набрали желудей, привезли домой и начали есть. Долго ли, коротко ли они ели, только старуха уронила один желудь в подполье. Пустил желудь росток и в небольшое время дорос до полу. Старуха заприметила и говорит: «Старик! Надобно пол-то прорубить; пускай дуб растет выше; как вырастет, не станем в лес за желудями ездить, станем в избе рвать». Старик прорубил пол; деревцо росло, росло и выросло до потолка. Старик разобрал и потолок, а после и крышу снял; дерево все растет да растет и доросло до самого неба. Не стало у старика со старухой желудей, взял он мешок и полез на дуб.

Лез-лез и взобрался на небо. Ходил, ходил по небу, увидал: сидит кочеток золотой гребенек, масляна головка, и стоят жерновцы[18]. Вот старик-от долго не думал, захватил с собою и кочетка и жерновцы и спустился в избу. Спустился и говорит: «Как нам, старуха, быть, что нам есть?» – «Постой, – молвила старуха, – я попробую жерновцы». Взяла жерновцы и стала молоть; ан блин да пирог, блин да пирог! Что ни повернет – все блин да пирог!.. И накормила старика.

Ехал мимо какой-то барин и заехал к старику со старушкой в хату. «Нет ли, – спрашивает, – чего-нибудь поесть?» Старуха говорит: «Чего тебе, родимый, дать поесть, разве блинков?» Взяла жерновцы и намолола: нападали блинки да пирожки. Приезжий поел и говорит: «Продай мне, бабушка, твои жерновцы». – «Нет, – говорит старушка, – продать нельзя». Он взял да и украл у ней жерновцы. Как уведали старик со старушкою, что украдены жерновцы, стали горе горевать. «Постой, – говорит кочеток золотой гребенек, – я полечу, догоню!» Прилетел он к боярским хоромам, сел на ворота и кричит: «Кукуреку! Боярин, боярин, отдай наши жерновцы золотые, голубые! Боярин, боярин, отдай наши жерновцы золотые, голубые!» Как услыхал барин, сейчас приказывает: «Эй, малый! Возьми, брось его в воду». Поймали кочетка, бросили в колодезь; он и стал приговаривать: «Носик, носик, пей воду! Ротик, ротик, пей воду!» – и выпил всю воду. Выпил всю воду и полетел к боярским хоромам; уселся на балкон и опять кричит: «Кукуреку! Боярин, боярин, отдай наши жерновцы золотые, голубые! Боярин, боярин, отдай наши жерновцы золотые, голубые!» Барин велел повару бросить его в горячую печь. Поймали кочетка, бросили в горячую печь – прямо в огонь; он и стал приговаривать: «Носик, носик, лей воду! Ротик, ротик, лей воду!» – и залил весь жар в печи. Вспорхнул, влетел в боярскую горницу и опять кричит: «Кукуреку! Боярин, боярин, отдай наши жерновцы золотые, голубые! Боярин, боярин, отдай наши жерновцы золотые, голубые!» Гости услыхали это и побегли из дому, а хозяин побег догонять их; кочеток золотой гребенек схватил жерновцы и улетел с ними к старику и старухе.

Петушок – золотой гребешок

Жили-были кот, дрозд да Петушок – Золотой гребешок. Жили они в лесу, в избушке. Кот да дрозд ходят в лес дрова рубить, а петушка одного оставляют.

Уходят – строго наказывают:

– Мы пойдем далеко, а ты оставайся домовничать, да голоса не подавай; когда придет лиса, в окошко не выглядывай.

Проведала лиса, что кота и дрозда дома нет, прибежала к избушке, села под окошко и запела:

Петушок, петушок,
Золотой гребешок,
Маслена головушка,
Шелкова бородушка,
Выгляни в окошко,
Дам тебе горошку.

Петушок и выставил головку в окошко. Лиса схватила его в когти, понесла в свою нору. Закричал петушок:

Несет меня лиса
За темные леса,
За быстрые реки,
За высокие горы…
Кот и дрозд, спасите меня!..

Кот и дрозд услыхали, бросились в погоню и отняли у лисы петушка.

В другой раз кот и дрозд пошли в лес дрова рубить и опять наказывают:

– Ну, теперь, петух, не выглядывай в окошко, мы еще дальше пойдем, не услышим твоего голоса.

Они ушли, а лиса опять прибежала к избушке и запела:

Петушок, петушок,
Золотой гребешок,
Маслена головушка,
Шелкова бородушка,
Выгляни в окошко,
Дам тебе горошку.

Петушок, сидит помалкивает. А лиса – опять:

Бежали ребята,
Рассыпали пшеницу,
Курицы клюют,
Петухам не дают…

Петушок и выставил головку в окошко:

– Ко-ко-ко! Как не дают?!

Лиса схватила его в когти, понесла в свою нору.

Закричал петушок:

Несет меня лиса
За темные леса,
За быстрые реки,
За высокие горы…
Кот и дрозд, спасите меня!..

Кот и дрозд услыхали, бросились в погоню. Кот бежит, дрозд летит… Догнали лису – кот дерет, дрозд клюет, и отняли петушка.

Долго ли, коротко ли, опять собрались кот да дрозд в лес дрова рубить. Уходя, строго-настрого наказывают петушку:

– Не слушай лисы, не выглядывай в окошко, мы еще дальше уйдем, не услышим твоего голоса.

И пошли кот да дрозд далеко в лес дрова рубить. А лиса – тут как тут: села под окошечко и поет:

Петушок, петушок,
Золотой гребешок,
Маслена головушка,
Шелкова бородушка,
Выгляни в окошко,
Дам тебе горошку.

Петушок сидит, помалкивает. А лиса – опять:

Бежали ребята,
Рассыпали пшеницу,
Курицы клюют,
Петухам не дают…

Петушок все помалкивает. А лиса – опять:

Люди бежали,
Орехов насыпали,
Куры-то клюют,
Петухам не дают…

Петушок и выставил головку в окошко:

– Ко-ко-ко! Как не дают?!

Лиса схватила его в когти плотно, понесла в свою нору, за темные леса, за быстрые реки, за высокие горы…

Сколько петушок ни кричал, ни звал – кот и дрозд не услышали его. А когда вернулись домой – петушка-то нет.

Побежали кот и дрозд по лисицыным следам. Кот бежит, дрозд летит… Прибежали к лисицыной норе. Кот настроил гусельцы и давай натренькивать:

Трень, брень, гусельцы,
Золотые струночки…
Еще дома ли Лисафья-кума,
Во своем ли теплом гнездышке?

Лисица слушала, слушала и думает: «Дай-ка посмотрю – кто это так хорошо на гуслях играет, сладко напевает».

Взяла да и вылезла из норы. Кот и дрозд ее схватили – и давай бить-колотить. Били и колотили, покуда она ноги не унесла.

Взяли они петушка, посадили в лукошко и принесли домой.

И с тех пор стали жить да быть, да и теперь живут.

Пузырь, Соломинка и Лапоть

Жили-были пузырь, соломинка и лапоть; пошли они в лес дрова рубить, дошли до реки, не знают: как через реку перейти? Лапоть говорит пузырю: «Пузырь, давай на тебе переплывем!» – «Нет, лапоть, пусть лучше соломинка перетянется с берега на берег, а мы перейдем по ней». Соломинка перетянулась; лапоть пошел по ней, она и переломилась. Лапоть упал в воду, а пузырь хохотал, хохотал, да и лопнул!

Репка

Посадил дед репку и говорит:

– Расти, расти, репка, сладка! Расти, расти, репка, крепка!

Выросла репка сладка, крепка, большая-пребольшая.

Пошел дед репку рвать: тянет-потянет, вытянуть не может.

Позвал дед бабку.

Бабка за дедку, Дедка за репку – Тянут-потянут,
Вытянуть не могут.

Позвала бабка внучку.

Внучка за бабку,
Бабка за дедку,
Дедка за репку – Тянут-потянут,
Вытянуть не могут.

Позвала внучка Жучку.

Жучка за внучку,
Внучка за бабку,
Бабка за дедку,
Дедка за репку – Тянут-потянут, Вытянуть не могут.

Позвала Жучка кошку.

Кошка за Жучку,
Жучка за внучку,
Внучка за бабку,
Бабка за дедку,
Дедка за репку – Тянут-потянут,
Вытянуть не могут.

Позвала кошка мышку.

Мышка за кошку,
Кошка за Жучку,
Жучка за внучку,
Внучка за бабку,
Бабка за дедку,
Дедка за репку – Тянут-потянут
И вытащили репку.

Сестрица Аленушка и братец Иванушка

Жили-были старик да старуха, у них были дочка Аленушка да сынок Иванушка.

Старик со старухой умерли. Остались Але– нушка да Иванушка одни-одинешеньки.

Пошла Аленушка на работу и братца с собой взяла. Идут они по дальнему пути, по широкому полю, и захотелось Иванушке пить.

– Сестрица Аленушка, я пить хочу!

– Подожди, братец, дойдем до колодца.

Шли-шли – солнце высоко, колодец далеко, жар донимает, пот выступает. Стоит коровье копытце полно водицы.

– Сестрица Аленушка, хлебну я из копытца!

– Не пей, братец, теленочком станешь!

Братец послушался, пошли дальше.

Солнце высоко, колодец далеко, жар донимает, пот выступает. Стоит лошадиное копытце полно водицы.

– Сестрица Аленушка, напьюсь я из копытца!

– Не пей, братец, жеребеночком станешь!

Вздохнул Иванушка, опять пошли дальше.

Идут, идут – солнце высоко, колодец далеко, жар донимает, пот выступает. Стоит козье копытце полно водицы.

Иванушка говорит:

– Сестрица Аленушка, мочи нет: напьюсь я из копытца!

– Не пей, братец, козленочком станешь!

Не послушался Иванушка и напился из козьего копытца.

Напился и стал козленочком…

Зовет Аленушка братца, а вместо Иванушки бежит за ней беленький козленочек.

Залилась Аленушка слезами, села под стожок – плачет, а козленочек возле нее скачет.

В ту пору ехал мимо купец:

– О чем, красная девица, плачешь?

Рассказала ему Аленушка про свою беду.

Купец ей говорит:

– Поди за меня замуж. Я тебя наряжу в злато-серебро, и козленочек будет жить с нами.

Аленушка подумала, подумала и пошла за купца замуж.

Стали они жить-поживать, и козленочек с ними живет, ест-пьет с Аленушкой из одной чашки.

Один раз купца не было дома. Откуда ни возьмись, приходит ведьма: стала под Аленушкино окошко и так-то ласково начала звать ее купаться на реку.

Привела ведьма Аленушку на реку. Кинулась на нее, привязала Аленушке на шею камень и бросила ее в воду.

А сама оборотилась Аленушкой, нарядилась в ее платье и пришла в ее хоромы. Никто ведьму не распознал. Купец вернулся – и тот не распознал.

Одному козленочку все было ведомо. Повесил он голову, не пьет, не ест. Утром и вечером ходит по бережку около воды и зовет:

– Аленушка, сестрица моя! Выплынь, выплынь на бережок…

Узнала об этом ведьма и стала просить мужа – зарежь да зарежь козленка…

Купцу жалко было козленочка, привык он к нему. А ведьма так пристает, так упрашивает – делать нечего, купец согласился:

– Ну, зарежь его…

Велела ведьма разложить костры высокие, греть котлы чугунные, точить ножи булатные.

Козленочек проведал, что ему недолго жить, и говорит названому отцу:

– Перед смертью пусти меня на речку сходить, водицы испить, кишочки прополоскать.

– Ну, сходи.

Побежал козленочек на речку, стал на берегу и жалобнехонько закричал – Аленушка, сестрица моя!

Выплынь, выплынь на бережок…
Костры горят высокие,
Котлы кипят чугунные,
Ножи точат булатные,
Хотят меня зарезати!

Аленушка из реки ему отвечает:

– Ах, братец мой Иванушка!
Тяжел камень на дно тянет,
Шелкова трава ноги спутала,
Желты пески на грудь легли.

А ведьма ищет козленочка, не может найти и посылает слугу:

– Поди найди козленка, приведи его ко мне.

Пошел слуга на реку и видит: по берегу бегает козленочек и жалобнехонько зовет:

– Аленушка, сестрица моя!
Выплынь, выплынь на бережок…
Костры горят высокие,
Котлы кипят чугунные,
Ножи точат булатные,
Хотят меня зарезати!

А из реки ему отвечают:

– Ах, братец мой Иванушка!
Тяжел камень на дно тянет,
Шелкова трава ноги спутала,
Желты пески на грудь легли.

Слуга побежал домой и рассказал купцу про то, что слышал на речке. Собрали народ, пошли на реку, закинули сети шелковые и вытащили Аленушку на берег. Сняли камень с шеи, окунули ее в ключевую воду, одели ее в нарядное платье. Аленушка ожила и стала краше, чем была.

А козленочек от радости три раза перекинулся через голову и обернулся мальчиком Иванушкой.

Ведьму привязали к лошадиному хвосту и пустили в чистое поле.

Сивка-Бурка

Было у старика трое сыновей: двое умных, а третий Иванушка-дурачок; день и ночь дурачок на печи.

Посеял старик пшеницу, и выросла пшеница богатая, да повадился ту пшеницу кто-то по ночам толочь и травить. Вот старик и говорит детям:

– Милые мои дети, стерегите пшеницу каждую ночь поочередно, поймайте мне вора.

Приходит первая ночь. Отправился старший сын пшеницу стеречь, да захотелось ему спать: забрался он на сеновал и проспал до утра. Приходит утром домой и говорит: всю ночь-де не спал, иззяб, а вора не видал.

На вторую ночь пошел средний сын и также всю ночку проспал на сеновале.

На третью ночь приходит черед дураку идти. Взял он аркан и пошел. Пришел на межу и сел на камень: сидит не спит, вора дожидается.

В самую полночь прискакал на пшеницу разношерстный конь: одна шерстинка золотая, другая – серебряная; бежит – земля дрожит, из ушей дым столбом валит, из ноздрей пламя пышет. И стал тот конь пшеницу есть: не столько ест, сколько топчет.

Подкрался дурак на четвереньках к коню и разом накинул ему на шею аркан. Рванулся конь изо всех сил – не тут-то было. Дурак уперся, аркан шею давит. И стал тут конь дурака молить:

– Отпусти ты меня, Иванушка, а я тебе великую сослужу службу!

– Хорошо, – отвечает Иванушка-дурачок. – Да как я тебя потом найду?

– Выйди за околицу, – говорит конь, – свистни три раза и крикни: «Сивка-Бурка, вещий каурка! Стань передо мной, как лист перед травой!» – я тут и буду.

Отпустил коня Иванушка-дурачок и взял с него слово – пшеницы больше не есть и не топтать. Пришел Иванушка домой.

– Ну, что, дурак, видел? – спрашивают братья.

– Поймал я, – говорит Иванушка, – разношерстного коня. Пообещался он больше не ходить на пшеницу – вот я его и отпустил.

Посмеялись вволю братья над дураком, только уж с этой ночи никто пшеницы не трогал.

Скоро после этого стали по деревням и городам бирючи от царя ходить, клич кликать: собирайтесь-де, бояре и дворяне, купцы и мещане и простые крестьяне, все к царю на праздник, на три дня; берите с собой лучших коней; и кто на своем коне до царевнина терема доскачет и с царевниной руки перстень снимет, за того царь царевну замуж отдаст.

Стали собираться на праздник и Иванушкины братья; не то чтобы самим скакать, а хоть на других посмотреть. Просится и Иванушка с ними.

– Куда тебе, дурак! – говорят братья. – Людей, что ли, хочешь пугать? Сиди себе на печи да золу пересыпай.

Уехали братья; а Иванушка-дурачок взял у невесток лукошко и пошел грибы брать. Вышел Иванушка в поле, лукошко бросил, свистнул три раза и крикнул:

– Сивка-Бурка, вещий каурка! Стань передо мной, как лист перед травой!

Конь бежит – земля дрожит, из ушей пламя, из ноздрей дым столбом валит. Прибежал – и стал конь перед Иванушкой как вкопанный.

– Ну, – говорит, – влезай мне, Иванушка, в правое ухо, а в левое вылезай.

Влез Иванушка к коню в правое ухо, а в левое вылез – и стал таким молодцом, что ни вздумать, ни взгадать, ни в сказке сказать.

Сел тогда Иванушка на коня и поскакал на праздник к царю. Прискакал на площадь перед дворцом, видит – народу видимо-невидимо; а в высоком терему, у окна, царевна сидит: на руке перстень – цены нет, собою красавица из красавиц. Никто до нее скакать и не думает: никому нет охоты наверняка шею ломать.

Ударил тут Иванушка своего коня по крутым бедрам, осерчал конь, прыгнул – только на три венца до царевнина окна не допрыгнул.

Удивился народ, а Иванушка повернул коня и поскакал назад. Братья его не скоро посторонились, так он их шелковой плеткой хлестнул. Кричит народ: «Держи, держи его!» – а Иванушкин уж и след простыл.

Выехал Иван из города, слез с коня, влез к нему в левое ухо, а в правое вылез и стал опять прежним Иванушкой-дурачком. Отпустил Иванушка коня, набрал лукошко мухоморов и принес домой.

– Вот вам, хозяюшки, грибков, – говорит.

Рассердились тут невестки на Ивана:

– Что ты, дурак, за грибы принес? Разве тебе одному их есть?

Усмехнулся Иван и опять залез на печь.

Пришли братья домой и рассказывают отцу, как они в городе были и что видели; а Иванушка лежит на печи да посмеивается.

На другой день старшие братья опять на праздник поехали, а Иванушка взял лукошко и пошел за грибами. Вышел в поле, свистнул, гаркнул:

– Сивка-Бурка, вещий каурка! Стань передо мной, как лист перед травой!

Прибежал конь и стал перед Иванушкой как вкопанный.

Перерядился опять Иван и поскакал на площадь. Видит – на площади народу еще больше прежнего; все на царевну любуются, а прыгать никто и не думает; кому охота шею ломать! Ударил тут Иванушка своего коня по крутым бедрам; осерчал конь, прыгнул – и только на два венца до царевнина окна не достал. Поворотил Иванушка коня, хлестнул братьев, чтоб посторонились, и ускакал.

Приходят братья домой, а Иванушка уже на печи лежит, слушает, что братья рассказывают, и посмеивается.

На третий день опять братья поехали на праздник, прискакал и Иванушка. Стегнул он своего коня плеткой. Осерчал конь пуще прежнего: прыгнул – и достал до окна. Иванушка поцеловал царевну в сахарные уста, схватил с ее пальца перстень, повернул коня и ускакал, не позабывши братьев плеткой огреть. Тут уж и царь и царевна стали кричать: «Держи, держи его!» – а Иванушкин и след простыл.

Пришел Иванушка домой – одна рука тряпкой обмотана.

– Что это у тебя такое? – спрашивают Ивана невестки.

– Да вот, – говорит, – искавши грибов, сучком накололся.

И полез Иван на печь.

Пришли братья, стали рассказывать, что и как было. А Иванушке на печи захотелось на перстенек посмотреть: как приподнял он тряпку, избу всю так и осияло.

– Перестань, дурак, с огнем баловать! – крикнули на него братья. – Еще избу сожжешь. Пора тебя, дурака, совсем из дому прогнать.

Дня через три идет от царя клич, чтобы весь народ, сколько ни есть в его царстве, собирался к нему на пир и чтобы никто не смел дома оставаться, а кто царским пиром побрезгует – тому голову с плеч.

Нечего тут делать, пошел на пир сам старик со всей семьей.

Пришли, за столы дубовые посадилися; пьют и едят, речи гуторят.

В конце пира стала царевна медом из своих рук гостей обносить. Обошла всех, подходит к Иванушке последнему; а на дураке-то платьишко худое, весь в саже, волосы дыбом, одна рука грязной тряпкой завязана… просто страсть.

– Зачем это у тебя, молодец, рука обвязана? – спрашивает царевна. – Развяжи-ка.

Развязал Иванушка руку, а на пальце царевнин перстень – так всех и осиял.

Взяла тогда царевна дурака за руку, подвела к отцу и говорит:

– Вот, батюшка, мой суженый.

Обмыли слуги Иванушку, причесали, одели в царское платье, и стал он таким молодцом, что отец и братья глядят – и глазам своим не верят.

Сыграли свадьбу царевны с Иванушкой и сделали пир на весь мир.

Я там был, мед, пиво пил; по усам текло, а в рот не попало.

Сказка Снегурочка — русская народная сказка

Жили-были муж да жена: Иван да Марья. Прожили они жизнь дружно, любили друг друга. И всё бы хорошо, да вот беда: уж состарились, а детей всё нет.

Наступила зима. Много снега за ночь насыпало. Со всех дворов выбежали на улицу ребятишки. На салазках катаются, в снежки играют, а потом взялись бабу снежную лепить.

Иван с Марьей у окошка сидели, на чужих ребят глядели. Вздыхала Марья, а Иван вдруг и говорит:

— Пойдём-ка, Марьюшка, слепим и мы бабу из снега. Экий день-то выдался славный!

Вот и стали они на огороде куклу из снега лепить. Слепили туловище, ножки, ручки приладили, головку приставили. Вылепил Иван носик, стал ямки вместо глаз делать. Выглянуло вдруг из-за облаков солнышко, и заискрился у Ивана под руками снег — будто глазки глянули. А как вылепил он губки — зарозовели они и улыбнулись. Пошевелила кукла плечиками, будто вздрогнула, ручками, ножками задвигала…

— Иван! — вскрикнула Марья. — Доченька-то ожила!

Схватила она снежную куклу и бросилась с ней в избу, а сама всё приговаривает:

— Доченька моя желанная! Снегурочка!

Вот и стала у них дочка Снегурочка расти не по дням, а по часам. За зиму уж совсем большой девочкой стала. И что ни день, она всё краше становится. Глаза голубые, коса русая ниже пояса спускается, лицо белое- белое, только губки алые. И всё-то она улыбается. Такая ласковая, приветливая да смышлёная, что со всего села стали девушки сбегаться в избу к Ивану да

Марье. Научили они Снегурочку и шить, и вязать, и вышивать. А сколько песен она от них переняла! Голосок звонкий, чистый, запоёт — заслушаешься. Иван и Марья души не чаяли в доченьке.

Прошла зима. Стало пригревать весеннее солнышко. Все весне рады, а Снегурочка запечалилась. Всё тише, всё грустнее она день ото дня становилась. Иван и Марья уж не раз спрашивали её:

— Что с тобой, доченька? Уж не больна ли ты?

— Ничего, батюшка. Ничего, матушка. Здорова я…

А сама от горячего солнышка прячется. Уйдёт к студёному ручью в тень под ивы, здесь порой даже песню запоёт. Радовалась, когда набегут на небо тёмные тучи. Раз надвинулась тяжёлая чёрная туча, посыпался град. Снегурочка обрадовалась ему, точно братцу родному. А как выглянуло жаркое солнышко и начал град таять — заплакала она, да так-то горько… А ведь прежде никто у неё слёз не видывал.

Пришли летние деньки. Вечера стали долгие, светлые. Раз вечером собрались девушки в берёзовую рощу песни петь, хороводы водить. Прибежали они звать Снегурочку. Не хотелось ей идти. И Марье не хотелось её отпускать, да подумала она: «Может, развеселится доченька!»

— Пойди, дитятко, — сказала она Снегурочке, — погуляй с подружками. А вы, милые, поберегите доченьку. Не обидьте её.

Подхватили девушки Снегурочку под руки, побежали с песнями к роще. Пока вечерняя зорька горела на небе, девушки водили хороводы, потом цветы рвали, венки плели. А как стало темнеть, набрали хвороста, разожгли костёр, вздумали через него прыгать.

В стороне стояла Снегурочка, да подбежали к ней девушки, затормошили, заласкали её… Пошла она с ними. Прыгают девушки через огонь, смеются, перекликаются… Только вдруг позади не то стон, не то вздох раздался: «А-а-а…»

Оглянулись — нет никого. Боязно им чего-то стало. Смотрят в испуге друг на друга, да и спохватились:

— Девоньки! А где же Снегурочка?

Бросились девушки искать Снегурочку. По всей рощице разбрелись, аукаются, зовут Снегурочку, ищут, а найти не могут. Да и как было найти её?! Как только приблизилась Снегурочка к костру — охватило её жаром и потянуло вверх. Тут-то и застонала она. А потом поднялся над костром лёгкий парок, свился в тонкое облачко, и понёс его ветер прочь за леса, за моря…

Искали Снегурочку и на другой день и на третий… А уж как горевали-то о своей доченьке Иван с Марьей!.. Всё по роще ходили, всё кликали: «Ау! Ау! Снегурочка! Ау! Ау! Голубушка!»

Говорят, они и до сих пор вместе всё бродят по лесам да по перелескам, ищут Снегурочку.

Пойдёшь в лес, посмотри: не встретишь ли Ивана да Марью? На Марье жёлтый платок, а Иван в лиловой рубашке. Они всегда вместе, не расстаются.

Теремок

Лежит в поле лошадиная голова. Прибежала мышка-норышка и спрашивает:

– Терем-теремок! Кто в тереме живет?

Никто не отзывается.

Вот она вошла и стала жить в лошадиной голове.

Пришла лягушка-квакушка:

– Терем-теремок! Кто в тереме живет?

– Я, мышка-норышка; а ты кто?

– А я лягушка-квакушка.

– Ступай ко мне жить.

Вошла лягушка, и стали себе вдвоем жить.

Прибежал заяц:

– Терем-теремок! Кто в тереме живет?

– Я, мышка-норышка, да лягушка-квакушка; а ты кто?

– А я на горе увертыш.

– Ступай к нам.

Стали они втроем жить.

Прибежала лисица:

– Терем-теремок! Кто в тереме живет?

– Мышка-норышка, лягушка-квакушка, на горе увертыш; а ты кто?

– А я везде поскокиш.

– Иди к нам.

Стали четверо жить.

Пришел волк:

– Терем-теремок! Кто в тереме живет?

– Мышка-норышка, лягушка-квакушка, на горе увертыш, везде поскокиш; а ты кто?

– А я из-за кустов хватыш.

– Иди к нам.

Стали пятеро жить.

Вот приходит к ним медведь:

– Терем-теремок! Кто в тереме живет?

– Мышка-норышка, лягушка-квакушка, на горе увертыш, везде поскокиш, из-за кустов хватыш. – А я всех вас давишь!

Сел на голову и раздавил всех.

Хаврошечка

Есть на свете люди хорошие, есть и похуже, есть и такие, которые своего брата не стыдятся.

К таким-то и попалась Крошечка-Хаврошечка. Осталась она сиротой, взяли ее эти люди, выкормили и над работой заморили: она и ткет, она и прядет, она и прибирает, она и за все отвечает.

А были у ее хозяйки три дочери. Старшая звалась Одноглазка, средняя Двуглазка, а меньшая Триглазка.

Дочери только и знали, что у ворот сидеть, на улицу глядеть, а Крошечка-Хаврошечка на них работала: их и обшивала, для них пряла и ткала – и слова доброго никогда не слыхала.

Выйдет, бывало, Крошечка-Хаврошечка в поле, обнимет свою рябую коровку, ляжет к ней на шейку и рассказывает, как ей тяжко жить-поживать:

– Коровушка-матушка! Меня бьют, журят, хлеба не дают, плакать не велят. К завтрашнему дню мне велено пять пудов напрясть, наткать, побелить и в трубы покатать.

А коровушка ей в ответ:

– Красная девица, влезь ко мне в одно ушко, а в другое вылезь – все будет сработано.

Так и сбывалось. Влезет Хаврошечка коровушке в одно ушко, вылезет из другого – все готово: и наткано, и побелено, и в трубы покатано.

Отнесет она холсты к хозяйке. Та поглядит, покряхтит, спрячет в сундук, а Крошечке-Хаврошечке еще больше работы задаст.

Хаврошечка опять придет к коровушке, обнимет ее, погладит, в одно ушко влезет, в другое вылезет и готовенькое возьмет, принесет хозяйке.

Вот хозяйка позвала свою дочь Одноглазку и говорит ей:

– Дочь моя хорошая, дочь моя пригожая, поди догляди, кто сироте помогает: и ткет, и прядет, и в трубы катает?

Пошла Одноглазка с Хаврошечкой в лес, пошла с нею в поле, да забыла матушкино приказание, распеклась на солнышке, разлеглась на травушке. А Хаврошечка приговаривает:

– Спи, глазок, спи, глазок!

Глазок у Одноглазки и заснул. Пока Одноглазка спала, коровушка все наткала, и побелила, и в трубы скатала.

Так ничего хозяйка не дозналась и послала вторую дочь – Двуглазку:

– Дочь моя хорошая, дочь моя пригожая, поди догляди, кто сироте помогает.

Двуглазка пошла с Хаврошечкой, забыла матушкино приказание, на солнышке распеклась, на травушке разлеглась. А Хаврошечка баюкает:

– Спи, глазок, спи, другой!

Двуглазка глаза и смежила. Коровушка наткала, побелила, в трубы накатала, а Двуглазка все спала.

Старуха рассердилась и на третий день послала третью дочь – Триглазку, а сироте еще больше работы задала.

Триглазка попрыгала, попрыгала, на солнышке разморилась и на травушку упала.

Хаврошечка поет:

– Спи, глазок, спи, другой!

А о третьем глазке и забыла.

Два глаза у Триглазки заснули, а третий глядит и все видит: как Хаврошечка корове в одно ушко влезла, в другое вылезла и готовые холсты подобрала.

Триглазка вернулась домой и матери все рассказала.

Старуха обрадовалась, на другой же день пришла к мужу:

– Режь рябую корову!

Старик и так и сяк:

– Что ты, старуха, в уме ли? Корова молодая, хорошая!

– Режь, да и только!

Делать нечего. Стал точить старик ножик. Хаврошечка про это спознала, в поле побежала, обняла рябую коровушку и говорит:

– Коровушка-матушка! Тебя резать хотят.

А коровушка ей отвечает:

– А ты, красная девица, моего мяса не ешь, а косточки мои собери, в платочек завяжи, в саду их схорони и никогда меня не забывай: каждое утро косточки водою поливай.

Старик зарезал коровушку. Хаврошечка все сделала, что коровушка ей завещала: голодом голодала, мяса ее в рот не брала, косточки ее зарыла и каждый день в саду поливала.

И выросла из них яблонька, да какая! Яблочки на ней висят наливные, листья шумят золотые, веточки гнутся серебряные. Кто ни едет мимо – останавливается, кто проходит близко – заглядывается.

Много ли времени прошло, мало ли – Одноглазка, Двуглазка и Триглазка гуляли раз по саду. На ту пору ехал мимо сильный человек – богатый, кудреватый, молодой. Увидел в саду наливные яблочки, стал затрагивать девушек:

– Девицы-красавицы, которая из вас мне яблочко поднесет, та за меня замуж пойдет.

Три сестры и бросились одна перед другой к яблоне.

А яблочки-то висели низко, под руками были, а тут поднялись высоко, далеко над головами.

Сестры хотели их сбить – листья глаза засыпают, хотели сорвать – сучки косы расплетают. Как ни бились, ни метались – руки изодрали, а достать не могли.

Подошла Хаврошечка – веточки к ней приклонились, и яблочки к ней опустились. Угостила она того сильного человека, и он на ней женился. И стала она в добре поживать, лиха не знать.

Хитрая наука

Жили себе дед да баба, был у них сын. Старик-то был бедный; хотелось ему отдать сына в науку, чтоб смолоду был родителям своим на утеху, под старость на перемену, а по смерти на помин души, да что станешь делать, коли достатку нет! Водил он его, водил по городам – авось возьмет кто в ученье; нет, никто не взялся учить без денег.

Воротился старик домой, поплакал-поплакал с бабою, потужил-погоревал о своей бедности и опять повел сына в город. Только пришли они в город, попадается им навстречу человек и спрашивает деда:

– Что, старичок, пригорюнился?

– Как мне не пригорюниться! – сказал дед. – Вот водил, водил сына, никто не берет без денег в науку, а денег нетути!

– Ну так отдай его мне, – говорит встречный, – я его в три года выучу всем хитростям. А через три года, в этот самый день, в этот самый час, приходи за сыном; да смотри: коли не просрочишь – придешь вовремя да узнаешь своего сына – возьмешь его назад; а коли нет, так оставаться ему у меня.

Дед так обрадовался и не спросил: кто такой встречный, где живет и чему учить станет малого? Отдал ему сына и пошел домой. Пришел домой в радости, рассказал обо всем бабе; а встречный-то был колдун.

Вот прошли три года, а старик совсем позабыл, в какой день отдал сына в науку, и не знает, как ему быть. А сын за день до срока прилетел к нему малою птичкою, хлопнулся о завалинку и вошел в избу добрым молодцем, поклонился отцу и говорит: завтра-де сравняется как раз три года, надо за ним приходить; и рассказал, куда за ним приходить и как его узнавать.

– У хозяина моего не я один в науке; есть, – говорит, – еще одиннадцать работников, навсегда при нем остались – оттого, что родители не смогли их признать; и только ты меня не признаешь, так и я останусь при нем двенадцатым. Завтра, как придешь ты за мною, хозяин всех нас двенадцать выпустит белыми голубями – перо в перо, хвост в хвост и голова в голову ровны. Вот ты и смотри: все высоко станут летать, а я нет-нет да возьму повыше всех. Хозяин спросит: узнал ли своего сына? Ты и покажь на того голубя, что повыше всех.

После выведет он к тебе двенадцать жеребцов – все одной масти, гривы на одну сторону и собой ровны; как станешь проходить мимо тех жеребцов, хорошенько примечай: я нет-нет да правой ногою и топну. Хозяин опять спросит: узнал своего сына? Ты смело показывай на меня.

После того выведет к тебе двенадцать добрых молодцев – рост в рост, волос в волос, голос в голос, все на одно лицо и одежей ровны. Как станешь проходить мимо тех молодцев, примечай-ка: на правую щеку ко мне нет-нет да и сядет малая мушка. Хозяин опять-таки спросит: узнал ли своего сына? Ты и покажь на меня.

Рассказал все это, распростился с отцом и пошел из дому, хлопнулся о завалинку, сделался птичкою и улетел к хозяину.

Поутру дед встал, собрался и пошел за сыном. Приходит к колдуну.

– Ну, старик, – говорит колдун, – выучил твоего сына всем хитростям. Только, если не признаешь его, оставаться ему при мне на веки вечные.

После того выпустил он двенадцать белых голубей – перо в перо, хвост в хвост, голова в голову ровны – и говорит:

– Узнавай, старик, своего сына!

Как узнавать-то, ишь все ровны! Смотрел, смотрел, да как поднялся один голубь повыше всех, указал на того голубя:

– Кажись, это мой!

– Узнал, узнал, дедушка! – сказывает колдун.

В другой раз выпустил он двенадцать жеребцов – все как один, и гривы на одну сторону.

Стал дед ходить вокруг жеребцов да приглядываться, а хозяин спрашивает:

– Ну что, дедушка! Узнал своего сына?

– Нет еще, погоди маленько.

Да как увидал, что один жеребец топнул правою ногою, сейчас показал на него:

– Кажись, это мой!

– Узнал, узнал, дедушка!

В третий раз вышли двенадцать добрых молодцев – рост в рост, волос в волос, голос в голос, все на одно лицо, словно одна мать родила.

Дед раз прошел мимо молодцев – ничего не заприметил, в другой прошел – тож ничего, а как проходил в третий раз – увидал у одного молодца на правой щеке муху и говорит:

– Кажись, это мой!

– Узнал, узнал, дедушка!

Вот делать нечего, отдал колдун старику сына, и пошли они себе домой.

Шли, шли и видят: едет по дороге какой-то барин.

– Батюшка, – говорит сын, – я сейчас сделаюсь собачкою; барин станет покупать меня, ты меня-то продай, а ошейника не продавай; не то я к тебе назад не ворочусь!

Сказал так-то да в ту ж минуту ударился оземь и оборотился собачкою.

Барин увидал, что старик ведет собачку, зачал ее торговать: не так ему собачка показалася, как ошейник хорош. Барин дает за нее сто рублев, а дед просит триста; торговались, торговались, и купил барин собачку за двести рублев.

Только стал было дед снимать ошейник – куда! – барин и слышать про то не хочет, упирается.

– Я ошейника не продавал, – говорит дед, – я продал одну собачку. А барин:

– Нет, врешь! Кто купил собачку, тот купил и ошейник.

Дед подумал-подумал (ведь и впрямь без ошейника нельзя купить собаку!) и отдал ее с ошейником.

Барин взял и посадил собачку к себе, а дед забрал деньги и пошел домой.

Вот барин едет себе да едет, вдруг – откуда ни возьмись – бежит навстречу заяц.

– Что, – думает барин, – али выпустить собачку за зайцем да посмотреть ее прыти?

Только выпустил, смотрит: заяц бежит в одну сторону, собака в другую – и убежала в лес.

Ждал, ждал ее барин, не дождался и поехал ни при чем.

А собачка оборотилась добрым молодцем.

Дед идет дорогою, идет широкою и думает: как домой глаза-то показать, как старухе сказать, куда сына девал? А сын уж нагнал его.

– Эх, батюшка! – говорит. – Зачем с ошейником продавал? Ну, не повстречай мы зайца, я б не воротился, так бы и пропал ни за что!

Воротились они домой и живут себе помаленьку. Много ли, мало ли прошло времени, в одно воскресенье говорит сын отцу:

– Батюшка, я обернусь птичкою, понеси меня на базар и продай; только клетки не продавай, не то домой не ворочусь.

Ударился оземь, сделался птичкою, старик посадил ее в клетку и понес продавать.

Обступили старика люди, наперебой начали торговать птичку: так она всем показалася!

Пришел и колдун, тотчас признал деда и догадался, что у него за птица в клетке сидит. Тот дает дорого, другой дает дорого, а он дороже всех; продал ему старик птичку, а клетки не отдает; колдун туда-сюда, бился с ним, бился, ничего не берет!

Взял одну птичку, завернул в платок и понес домой.

– Ну, дочка, – говорит дома, – я купил нашего шельмеца!

– Где же он?

Колдун распахнул платок, а птички давно нет – улетела, сердешная!

Настал опять воскресный день. Говорит сын отцу:

– Батюшка! Я обернусь нынче лошадью; смотри же, лошадь продавай, а уздечки не моги продавать; не то домой не ворочусь.

Хлопнулся о сырую землю и сделался лошадью; повел ее дед на базар продавать.

Обступили старика торговые люди, все барышники: тот дает дорого, другой дает дорого, а колдун дороже всех.

Дед продал ему сына, а уздечки не отдает.

– Да как же я поведу лошадь-то? – спрашивает колдун. – Дай хоть до двора довести, а там, пожалуй, бери свою узду: мне она не в корысть!

Тут все барышники на деда накинулись: так-де не водится! Продал лошадь – продал и узду. Ну что с ними поделаешь? Пришлось отдать деду уздечку.

Колдун привел коня на свой двор, поставил в конюшню, накрепко привязал к кольцу и высоко притянул ему голову: стоит конь на одних задних ногах, передние до земи не хватают.

– Ну, дочка, – сказывает опять колдун, – вот когда купил, так купил нашего шельмеца.

– Где же он?

– На конюшне стоит.

Дочь побежала смотреть; жалко ей стало добра молодца, захотела подлинней отпустить повод, стала распутывать да развязывать, а конь тем временем вырвался и пошел версты отсчитывать.

Бросилась дочь к отцу.

– Батюшка, – говорит, – прости! Грех меня попутал, конь убежал!

Колдун хлопнулся о сырую землю, сделался серым волком и пустился в погоню: вот близко, вот нагонит!

Конь прибежал к реке, ударился оземь, оборотился ершом и бултых в воду, а волк за ним щукою.

Ерш бежал, бежал водою, добрался к плотам, где красные девицы белье моют, перекинулся золотым кольцом и подкатился купеческой дочери под ноги.

Купеческая дочь подхватила колечко и спрятала. А колдун сделался по-прежнему человеком.

– Отдай, – пристает к ней, – мое золотое кольцо.

– Бери! – говорит девица и бросила кольцо наземь.

Как ударилось оно, в ту ж минуту рассыпалось мелкими зернами. Колдун обернулся петухом и бросился клевать; пока клевал – одно зерно обернулось ястребом, и плохо пришлось петуху: задрал его ястреб!

Тем сказке конец, а мне водочки корец.

Царевна-Лягушка — русская народная сказка

В старые годы у одного царя было три сына. Вот когда сыновья стали на возрасте, царь собрал их и говорит:

– Сынки мои любезные, покуда я еще не стар, мне охота бы вас женить, посмотреть на ваших деточек, на моих внучат.

Сыновья отцу отвечают:

– Так что ж, батюшка, благослови. На ком тебе желательно нас женить?

– Вот что, сынки, возьмите по стреле, выходите в чистое поле и стреляйте: куда стрелы упадут, там и судьба ваша.

Сыновья поклонились отцу, взяли по стреле, вышли в чистое поле, натянули луки и выстрелили.

У старшего сына стрела упала на боярский двор, подняла стрелу боярская дочь. У среднего сына упала стрела на широкий купеческий двор, подняла ее купеческая дочь.

А у младшего сына, Ивана-царевича, стрела поднялась и улетела сам не знает куда.

Вот он шел, шел, дошел до болота, видит – сидит лягушка, подхватила его стрелу. Иван-царевич говорит ей:

– Лягушка, лягушка, отдай мою стрелу.

А лягушка ему отвечает:

– Возьми меня замуж!

– Что ты, как я возьму себе в жены лягушку?

– Бери, знать, судьба твоя такая.

Закручинился Иван-царевич. Делать нечего, взял лягушку, принес домой.

Царь сыграл три свадьбы: старшего сына женил на боярской дочери, среднего – на купеческой, а несчастного Ивана-царевича – на лягушке.

Вот царь позвал сыновей:

– Хочу посмотреть, которая из ваших жен лучшая рукодельница. Пускай сошьют мне к завтрему по рубашке.

Сыновья поклонились отцу и пошли. Иван-царевич приходит домой, сел и голову повесил. Лягушка по полу скачет, спрашивает его:

– Что, Иван-царевич, голову повесил? Или горе какое?

– Батюшка велел тебе к завтрему рубашку ему сшить.

Лягушка отвечает:

– Не тужи, Иван-царевич, ложись лучше спать, утро вечера мудренее.

Иван-царевич лег спать, а лягушка прыгнула на крыльцо, сбросила с себя лягушечью кожу и обернулась Василисой Премудрой, такой красавицей, что и в сказке не расскажешь.

Василиса Премудрая ударила в ладоши и крикнула:

– Мамки, няньки, собирайтесь, снаряжайтесь! Сшейте мне к утру такую рубашку, какую видела я у моего родного батюшки.

Иван-царевич утром проснулся, лягушка опять по полу скачет, а уж рубашка лежит на столе, завернута в полотенце.

Обрадовался Иван-царевич, взял рубашку, понес к отцу. Царь в это время принимал дары от больших сыновей. Старший сын развернул рубашку, царь принял ее и сказал:

– Эту рубашку в черной избе носить.

Средний сын развернул рубашку, царь сказал:

– В ней только в баню ходить.

Иван-царевич развернул рубашку, изукрашенную златом-серебром, хитрыми узорами. Царь только взглянул:

– Ну, вот это рубашка – в праздник ее надевать.

Пошли братья по домам – те двое – и судят между собой:

– Нет, видно, мы напрасно смеялись над женой Ивана-царевича: она не лягушка, а какая-нибудь хитра.

Царь опять позвал сыновей:

– Пускай ваши жены испекут мне к завтрему хлеб. Хочу узнать, которая лучше стряпает.

Иван-царевич голову повесил, пришел домой. Лягушка его спрашивает:

– Что закручинился?

Он отвечает:

– Надо к завтрему испечь царю хлеб.

– Не тужи, Иван-царевич, лучше ложись спать, утро вечера мудренее.

А те невестки сперва-то смеялись над лягушкой, а теперь послали одну бабушку-задворенку посмотреть, как лягушка будет печь хлеб.

Лягушка хитра, она это смекнула. Замесила квашню, печь сверху разломала да прямо туда, в дыру, всю квашню и опрокинула. Бабушка-задворенка прибежала к царским невесткам, все рассказала, и те так же стали делать.

А лягушка прыгнула на крыльцо, обернулась Василисой Премудрой, ударила в ладоши:

– Мамки, няньки, собирайтесь, снаряжайтесь! Испеките мне к утру мягкий белый хлеб, какой я у моего родного батюшки ела.

Иван-царевич утром проснулся, а уж на столе лежит хлеб, изукрашен разными хитростями: по бокам узоры печатные, сверху города с заставами.

Иван-царевич обрадовался, завернул хлеб в ширинку, понес к отцу. А царь в то время принимал хлебы от больших сыновей. Их жены-то поспускали тесто в печь, как им бабушка-задворенка сказала, и вышла у них одна горелая грязь. Царь принял хлеб от старшего сына, посмотрел и отослал в людскую. Принял от среднего и туда же отослал. А как подал Иван-царевич, царь сказал:

– Вот это хлеб, только в праздник его есть.

И приказал царь трем своим сыновьям, чтобы завтра явились к нему на пир вместе с женами.

Опять воротился Иван-царевич домой невесел, ниже плеч голову повесил. Лягушка по полу скачет:

– Ква, ква, Иван-царевич, что закручинился? Или услыхал от батюшки слово неприветливое?

– Лягушка, лягушка, как мне не горевать! Батюшка наказал, чтобы я пришел с тобой на пир, а как я тебя людям покажу?

Лягушка отвечает – Не тужи, Иван-царевич, иди на пир один, а я вслед за тобой буду. Как услышишь стук да гром, не пугайся. Спросят тебя, скажи: «Это моя лягушонка в коробчонке едет».

Иван-царевич и пошел один.

Вот старшие братья приехали с женами, разодетыми, разубранными, нарумяненными, насурьмленными. Стоят да над Иваном-царевичем смеются:

– Что же ты без жены пришел? Хоть бы в платочке ее принес. Где ты такую красавицу выискал? Чай, все болота исходил.

Царь с сыновьями, с невестками, с гостями сели за столы дубовые, за скатерти браные – пировать. Вдруг поднялся стук да гром, весь дворец затрясся. Гости напугались, повскакали с мест, а Иван-царевич говорит:

– Не бойтесь, честные гости: это моя лягушонка в коробчонке приехала.

Подлетела к царскому крыльцу золоченая карета о шести белых лошадях, и выходит оттуда Василиса Премудрая: на лазоревом платье – частые звезды, на голове – месяц ясный, такая красавица – ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать. Берет она Ивана-царевича за руку и ведет за столы дубовые, за скатерти браные.

Стали гости есть, пить, веселиться. Василиса Премудрая испила из стакана да последки себе за левый рукав вылила. Закусила лебедем да косточки за правый рукав бросила.

Жены больших-то царевичей увидали ее хитрости и давай то же делать.

Попили, поели, настал черед плясать. Василиса Премудрая подхватила Ивана-царевича и пошла. Уж она плясала, плясала, вертелась, вертелась – всем на диво. Махнула левым рукавом – вдруг сделалось озеро, махнула правым рукавом – поплыли по озеру белые лебеди. Царь и гости диву дались.

А старшие невестки пошли плясать: махнули рукавом – только гостей забрызгали, махнули другим – только кости разлетелись, одна кость царю в глаз попала. Царь рассердился и прогнал обеих невесток.

В ту пору Иван-царевич отлучился потихоньку, побежал домой, нашел там лягушечью кожу и бросил ее в печь, сжег на огне.

Василиса Премудрая возвращается домой, хватилась – нет лягушечьей кожи. Села она на лавку, запечалилась, приуныла и говорит Ивану-царевичу:

– Ах, Иван-царевич, что же ты наделал! Если бы ты еще только три дня подождал, я бы вечно твоей была. А теперь прощай. Ищи меня за тридевять земель, в тридесятом царстве, у Кощея Бессмертного…

Обернулась Василиса Премудрая серой кукушкой и улетела в окно. Иван-царевич поплакал, поплакал, поклонился на четыре стороны и пошел куда глаза глядят – искать жену, Василису Премудрую. Шел он близко ли, далеко ли, долго ли, коротко ли, сапоги проносил, кафтан истер, шапчонку дождик иссек. Попадается ему навстречу старый старичок:

– Здравствуй, добрый молодец! Что ищешь, куда путь держишь?

Иван-царевич рассказал ему про свое несчастье. Старый старичок говорит ему:

– Эх, Иван-царевич, зачем ты лягушечью кожу спалил? Не ты ее надел, не тебе ее было снимать. Василиса Премудрая хитрей, мудреней своего отца уродилась. Он за то осерчал на нее и велел ей три года быть лягушкой. Ну, делать нечего, вот тебе клубок: куда он покатится, туда и ты ступай за ним смело.

Иван-царевич поблагодарил старого старичка и пошел за клубочком. Клубок катится, он за ним идет.

В чистом поле попадается ему медведь. Иван-царевич нацелился, хочет убить зверя. А медведь говорит ему человеческим голосом:

– Не бей меня, Иван-царевич, когда-нибудь тебе пригожусь.

Иван-царевич пожалел медведя, не стал его стрелять, пошел дальше.

Глядь, летит над ним селезень. Он нацелился, а селезень говорит ему человеческим голосом:

– Не бей меня, Иван-царевич! Я тебе пригожусь.

Он пожалел селезня и пошел дальше.

Бежит косой заяц. Иван-царевич опять спохватился, хочет в него стрелять, а заяц говорит человеческим голосом:

– Не убивай меня, Иван-царевич, я тебе пригожусь.

Пожалел он зайца, пошел дальше. Подходит к синему морю и видит: на берегу, на песке, лежит щука, едва дышит и говорит ему:

– Ах, Иван-царевич, пожалей меня, брось в синее море!

Он бросил щуку в море, пошел дальше берегом.

Долго ли, коротко ли, прикатился клубочек к лесу. Там стоит избушка на курьих ножках, кругом себя поворачивается.

– Избушка, избушка, стань по-старому, как мать поставила: к лесу задом, ко мне передом.

Избушка повернулась к нему передом, к лесу задом. Иван-царевич взошел в нее и видит: на печи, на девятом кирпиче, лежит Баба-яга костяная нога, зубы – на полке, а нос в потолок врос.

– Зачем, добрый молодец, ко мне пожаловал? – говорит ему Баба-яга. – Дело пытаешь или от дела лытаешь?

Иван-царевич ей отвечает:

– Ах ты, старая хрычовка, ты бы меня прежде напоила, накормила, в бане выпарила, тогда бы и спрашивала.

Баба-яга его в бане выпарила, напоила, накормила, в постель уложила, и Иван-царевич рассказал ей, что ищет свою жену, Василису Премудрую.

– Знаю, знаю, – говорит ему Баба-яга, – твоя жена теперь у Кощея Бессмертного. Трудно ее будет достать, нелегко с Кощеем сладить: его смерть на конце иглы, та игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, тот заяц сидит в каменном сундуке, а сундук стоит на высоком дубу, и тот дуб Кощей Бессмертный как свой глаз бережет.

Иван-царевич у Бабы-яги переночевал, и наутро она ему указала, где растет высокий дуб.

Долго ли, коротко ли, дошел туда Иван-царевич, видит: стоит, шумит высокий дуб, на нем каменный сундук, а достать его трудно.

Вдруг, откуда ни взялся, прибежал медведь и выворотил дуб с корнем. Сундук упал и разбился. Из сундука выскочил заяц – и наутек во всю прыть. А за ним другой заяц гонится, нагнал и в клочки разорвал. А из зайца вылетела утка, поднялась высоко, под самое небо. Глядь, на нее селезень кинулся, как ударит ее – утка яйцо выронила, упало яйцо в синее море.

Тут Иван-царевич залился горькими слезами – где же в море яйцо найти!..

Вдруг подплывает к берегу щука и держит яйцо в зубах. Иван-царевич разбил яйцо, достал иголку и давай у нее конец ломать. Он ломает, а Кощей Бессмертный бьется, мечется. Сколько ни бился, ни метался Кощей – сломал Иван-царевич у иглы конец, пришлось Кощею помереть.

Иван-царевич пошел в Кощеевы палаты белокаменные. Выбежала к нему Василиса Премудрая, поцеловала его в сахарные уста.

Иван-царевич с Василисой Премудрой воротились домой и жили долго и счастливо до глубокой старости.

Примечания
[1] Лучина – тонкая длинная щепка.

[2] Закром – отгороженное место в амбаре для ссыпки зерна, муки.

[3] Берд – принадлежность ткацкого стана, похожая на гребень.

[4] Кузов (кузовок) – плетеная корзинка.

[5] Бурачки (бурак) – высокая корзинка с крышкой из березовой коры.

[6] Гумно – сарай для сжатого хлеба.

[7] Это один из вариантов сказки «Бой на калиновом мосту». В сборнике Афанасьева он называется «Иван Быкович».

[8] Лепешки (Ред.).

[9] Топором.

[10] Тын – забор, частокол.

[11] Ясли – кормушка для скота.

[12] Силок – петля для ловли птиц и мелких животных.

[13] Тесак – рубящее и колющее оружие с широким и коротким клинком на крестообразной рукояти.

[14] Казна – имущество, деньги.

[15] Большак – большая (основная) дорога в отличие от проселочной.

[16] Застава – в старой России место въезда в город, пункт контроля привозимых товаров, грузов и приезжающих.

[17] Привратник – сторож у входа, у ворот.

[18] Ручная мельница.

Какие еще русские народные сказки вы знаете? Читаете детям русские народные сказки? Какая русская народная сказка ваша самая любимая? Напишите в комментариях.

Русские народные сказки

190 сказок

Русские народные сказки воспитали не одно поколение детей, так как всегда отличались не просто интересным, но в первую очередь поучительным содержанием. Под эти сказки каждый вечер засыпали наши родители, бабушки и дедушки, и сегодня они остаются такими же актуальными. В этом разделе вы найдете большую коллекцию русских народных сказок, в которых сможете встретить и уже хорошо знакомых вам, полюбившихся персонажей, таких как Колобок, Илья Муромец, Елена премудрая, и возможно, откроете для себя новых героев.

  • Каша из топора

    «Каша из топора» — народная сказка, которую хоть раз слышал каждый. В ней рассказывается о необычном рецепте блюда и смекалке русского человека. Солдат идёт домой на побывку, остановился на ночь у скупой старушки, которая…

  • Колобок

    Колобок – сказка, знакомая каждому взрослому, придется по душе и маленьким детям. Они быстро учат простые слова песенки Колобка и с удовольствием подпевают родителям. Из этой сказки малыши узнают, как испекла бабка для деда…

  • Теремок

    «Теремок» — сказка, которую способен пересказать почти каждый ребенок. Повествует она о необычном соседстве животных. Суть сказки проста: друг за другом на заброшенный теремок (в некоторых вариантах — рукавицу мужика) натыкаются…

  • Царевна-лягушка

    «Царевна-лягушка» — сказка, любимая многими поколениями детей. В ней повествуется о необычном виде сватовства царских сыновей: они выпускают из лука по стреле, чтобы узнать, где им искать себе жену. Одному из них, Ивану…

  • Маша и медведь

    Маша и медведь – удивительная сказка о смелости и смекалке маленькой девочки, которая не побоялась перехитрить самого медведя. Пошла гулять Машенька по лесу с подругами и заблудилась, не исполнила наказ дедушки с бабушкой…

  • Гуси-Лебеди

    Гуси-лебеди — произведение народного творчества. В сказке повествование начинается с того, что сестра не уследила за братом, и его унесли гуси-лебеди к Бабе Яге. Чтобы вернуть братца, девочка не останавливается перед трудностями…

  • Три медведя

    Три медведя — народная сказка с английскими корнями, знакомая каждая ребёнку с детства. В ней говорится о приключениях девочки, которая пошла в лес, заблудилась и набрела на дом трёх медведей. История показывает, что в чужом…

  • Репка

    Репка — русская народная сказка, которая знакома каждому ребенку с малых лет. Записанная и опубликованная в 1863 году «Репка» А. Афанасьевым имеет цепочные действия, ясные даже малышу, поэтому можно читать сказку с раннего…

  • Сивка-Бурка

    «Сивка-Бурка» — сказка, на которой выросло немало детей. В ней рассказывается о необычном происшествии среди обычных дней: кто-то ворует пшеницу на полях. Сторожить поле на ночь уходят по очереди три сына крестьянина. Младшего…

  • Иван-царевич и серый волк

    Иван-царевич и серый волк — русская народная сказка, на какой выросло не одно поколение детей. В произведении идёт речь о необыкновенных приключениях младшего царского сына Ивана. Отправившись по приказу батюшки за Жар-птицей…

  • Илья-Муромец и Соловей-Разбойник

    Илья Муромец и Соловей разбойник – это народная сказка, в которой дети узнают о ратном подвиге богатыря. Слухи о злодеяниях Соловья разбойника дошли до Ильи из славного града Мурома. Разбойник этот жил в дремучем лесу, свистом…

  • Летучий корабль

    Летучий корабль — русская народная сказка, в подлинной версии знакомая единицам, чем и интересна. История про Ивана-дурачка, который задумал жениться на царевне, полна приключений и волшебства. Чтобы исполнить задуманное…

  • Морозко

    Морозко – дивная сказка о противостоянии добра и зла знакома каждому. Тяжела доля Настеньки, не полюбила ее мачеха, ведь своя дочка у нее была, Марфушенька. Красавица Настя всю работу делала, а сестра ее сводная на печи…

  • Василиса Прекрасная

    Василиса прекрасная — русская народная сказка, которая уже долгие годы покоряет детские сердца. В ней рассказывается про купеческую дочь Василису и её удивительную куколку. Игрушка умеет говорить, давать советы и выполнять…

  • Курочка Ряба

    Курочка Ряба – короткая и забавная сказка о доброй курочке, которую обожают все-все малыши. В этой истории их ждут забавные диалоги, волшебство с чудесами, и финал, который обязательно понравится детям. Курочка Ряба жила…

  • Крошечка –Хаврошечка

    Крошечка-Хаврошечка — русская народная сказка, на которой выросло не одно поколение детей. В ней рассказывается история о сироте Хаврошечке. Её заставляют работать, обижают в доме, где приютили. В её жизни есть одна отрада:…

  • У страха глаза велики

    У страха глаза велики — русская народная сказка, любимая многими детьми. В ней повествуется о незатейливых занятиях бабушки и ее подопечных. Втроем им ежедневно приходится идти за водой. В один из таких дней шествие водоносов…

  • Сестрица Алёнушка и братец Иванушка

    «Сестрица Алёнушка и братец Иванушка» — русская народная сказка, на которой воспитано не одно поколение детей. В ней рассказывается о рано осиротевших детях. Старшей сестре Алёнушке приходится брать братца на работу в поле…

  • По щучьему велению

    По щучьему велению — русская народная сказка, которую любят практически в каждой семье. Она рассказывает о крестьянском парне Емеле. Любил он лежать на печи, а любую работу делал с неохотой. Однажды, когда он отправился…

  • Лиса и журавль

    «Лиса и журавль» — русская народная сказка о животных, любимая многими детьми. В ней повествуется, как подружились лисица и журавль, стали навещать и угощать друг друга. Первым в гости пришёл журавль к лисе, но недаром её…

  • Примеры написания сочинения рассуждения 9 класс огэ
  • Примеры написания сочинения по русскому языку
  • Примеры написания итогового сочинения 2022
  • Примеры написания декабрьского сочинения
  • Примеры надежды из жизни для сочинения