Прочитать рассказ барышня крестьянка 6 класс - Граматика и образование на Pisanino.ru

Александр Сергеевич Пушкин

БАРЫШНЯ-КРЕСТЬЯНКА

Во всех ты, Душенька, нарядах хороша.

Богданович

1. В одной из отдаленных наших губерний находилось имение Ивана Петровича Берестова…

В одной из отдаленных наших губерний находилось имение Ивана Петровича Берестова. В молодости своей служил он в гвардии, вышел в отставку в начале 1797 года, уехал в свою деревню и с тех пор
оттуда не выезжал. Он был женат на бедной дворянке, которая умерла в родах, в то время как он находился в отъезжем поле. Хозяйственные упражнения скоро его утешили. Он выстроил дом по
собственному плану, завел у себя суконную фабрику, утроил доходы и стал почитать себя умнейшим человеком во всем околотке, в чем и не прекословили ему соседи, приезжавшие к нему гостить с своими
семействами и собаками. В будни ходил он в плисовой куртке, по праздникам надевал сертук из сукна домашней работы; сам записывал расход и ничего не читал, кроме «Сенатских ведомостей». Вообще его
любили, хотя и почитали гордым. Не ладил с ним один Григорий Иванович Муромский, ближайший его сосед. Этот был настоящий русский барин. Промотав в Москве большую часть имения своего и на ту пору
овдовев, уехал он в последнюю свою деревню, где продолжал проказничать, но уже в новом роде. Развел он английский сад, на который тратил почти все остальные доходы. Конюхи его были одеты
английскими жокеями. У дочери его была мадам англичанка. Поля свои обрабатывал он по английской методе,

Но на чужой манер хлеб русский не родится,

и несмотря на значительное уменьшение расходов, доходы Григорья Ивановича не прибавлялись; он и в деревне находил способ входить в новые долги; со всем тем почитался человеком не глупым, ибо
первый из помещиков своей губернии догадался заложить имение в Опекунский совет: оборот, казавшийся в то время чрезвычайно сложным и смелым. Из людей, осуждавших его, Берестов отзывался строже
всех. Ненависть к нововведениям была отличительная черта его характера. Он не мог равнодушно говорить об англомании своего соседа и поминутно находил случай его критиковать. Показывал ли гостю
свои владения, в ответ на похвалы его хозяйственным распоряжениям: «Да-с! – говорил он с лукавой усмешкою, – у меня не то, что у соседа Григорья Ивановича. Куда нам по-английски разоряться! Были
бы мы по-русски хоть сыты». Сии и подобные шутки, по усердию соседей, доводимы были до сведения Григорья Ивановича с дополнением и объяснениями. Англоман выносил критику столь же нетерпеливо, как
и наши журналисты. Он бесился и прозвал своего зоила медведем и провинциалом.

Таковы были сношения между сими двумя владельцами, как сын Берестова приехал к нему в деревню. Он был воспитан в *** университете и намеревался вступить в военную службу, но отец на то не
соглашался. К статской службе молодой человек чувствовал себя совершенно неспособным. Они друг другу не уступали, и молодой Алексей стал жить покамест барином, отпустив усы на всякий случай.

Алексей был, в самом деле, молодец. Право, было бы жаль, если бы его стройного стана никогда не стягивал военный мундир и если бы он, вместо того чтоб рисоваться на коне, провел свою молодость,
согнувшись над канцелярскими бумагами. Смотря, как он на охоте скакал всегда первый, не разбирая дороги, соседи говорили согласно, что из него никогда не выйдет путного столоначальника. Барышни
поглядывали на него, а иные и заглядывались; но Алексей мало ими занимался, а они причиной его нечувствительности полагали любовную связь. В самом деле, ходил по рукам список с адреса одного из
его писем: Акулине Петровне Курочкиной, в Москве, напротив Алексеевского монастыря, в доме медника Савельева, а вас покорнейше прошу доставить письмо сие А. Н. Р.

Те из моих читателей, которые не живали в деревнях, не могут себе вообразить, что за прелесть эти уездные барышни! Воспитанные на чистом воздухе, в тени своих садовых яблонь, они знание света и
жизни почерпают из книжек. Уединение, свобода и чтение рано в них развивают чувства и страсти, неизвестные рассеянным нашим красавицам. Для барышни звон колокольчика есть уже приключение, поездка
в ближний город полагается эпохою в жизни, и посещение гостя оставляет долгое, иногда и вечное воспоминание. Конечно, всякому вольно смеяться над некоторыми их странностями, но шутки
поверхностного наблюдателя не могут уничтожить их существенных достоинств, из коих главное: особенность характера, самобытность (individualit?[1 — индивидуальность (фр.).]), без чего, по мнению
Жан-Поля, не существует и человеческого величия. В столицах женщины получают, может быть, лучшее образование; но навык света скоро сглаживает характер и делает души столь же однообразными, как и
головные уборы. Сие да будет сказано не в суд, и не во осужденье, однако ж nota nostra manet[2 — наше замечание остается в силе.], как пишет один старинный комментатор.

Легко вообразить, какое впечатление Алексей должен был произвести в кругу наших барышень. Он первый перед ними явился мрачным и разочарованным, первый говорил им об утраченных радостях и об
увядшей своей юности; сверх того носил он черное кольцо с изображением мертвой головы. Все это было чрезвычайно ново в той губернии. Барышни сходили по нем с ума.

Но всех более занята была им дочь англомана моего, Лиза (или Бетси, как звал ее обыкновенно Григорий Иванович). Отцы друг ко другу не ездили, она Алексея еще не видала, между тем как все молодые
соседки только об нем и говорили. Ей было семнадцать лет. Черные глаза оживляли ее смуглое и очень приятное лицо. Она была единственное и следственно балованное дитя. Ее резвость и поминутные
проказы восхищали отца и приводили в отчаянье ее мадам мисс Жаксон, сорокалетнюю чопорную девицу, которая белилась и сурьмила себе брови, два раза в год перечитывала «Памелу», получала за то две
тысячи рублей и умирала со скуки в этой варварской России.

За Лизою ходила Настя; она была постарше, но столь же ветрена, как и ее барышня. Лиза очень любила ее, открывала ей все свои тайны, вместе с нею обдумывала свои затеи; словом, Настя была в селе
Прилучине лицом гораздо более значительным, нежели любая наперсница во французской трагедии.

– Позвольте мне сегодня пойти в гости, – сказала однажды Настя, одевая барышню.

– Изволь; а куда?

– В Тугилово, к Берестовым. Поварова жена у них именинница и вчера приходила звать нас отобедать.

– Вот! – сказала Лиза, – господа в ссоре, а слуги друг друга угощают.

– А нам какое дело до господ! – возразила Настя, – к тому же я ваша, а не папенькина. Вы ведь не бранились еще с молодым Берестовым; а старики пускай себе дерутся, коли им это весело.

– Постарайся, Настя, увидеть Алексея Берестова, да расскажи мне хорошенько, каков он собою и что он за человек.

Настя обещалась, а Лиза с нетерпением ожидала целый день ее возвращения. Вечером Настя явилась.

– Ну, Лизавета Григорьевна, – сказала она, входя в комнату, – видела молодого Берестова; нагляделась довольно; целый день были вместе.

– Как это? Расскажи, расскажи по порядку.

– Извольте-с: пошли мы, я, Анисья Егоровна, Ненила, Дунька…

– Хорошо, знаю. Ну потом?

– Позвольте-с, расскажу все по порядку. Вот пришли мы к самому обеду. Комната полна была народу. Были колбинские, захарьевские, приказчица с дочерьми, хлупинские…

– Ну! а Берестов?

– Погодите-с. Вот мы сели за стол, приказчица на первом месте, я подле нее… а дочери и надулись, да мне наплевать на них…

– Ах, Настя, как ты скучна с вечными своими подробностями!

– Да как же вы нетерпеливы! Ну вот вышли мы из-за стола… а сидели мы часа три, и обед был славный; пирожное блан-манже синее, красное и полосатое… Вот вышли мы из-за стола и пошли в сад играть в
горелки, а молодой барин тут и явился.

– Ну что ж? Правда ли, что он так хорош собой?

– Удивительно хорош, красавец, можно сказать. Стройный, высокий, румянец во всю щеку…

– Право? А я так думала, что у него лицо бледное. Что же? Каков он тебе показался? Печален, задумчив?

– Что вы? Да этакого бешеного я и сроду не видывала. Вздумал он с нами в горелки бегать.

– С вами в горелки бегать! Невозможно!

– Очень возможно! Да что еще выдумал! Поймает, и ну целовать!

– Воля твоя, Настя, ты врешь.

– Воля ваша, не вру. Я насилу от него отделалась. Целый день с нами так и провозился.

– Да как же говорят, он влюблен и ни на кого не смотрит?

– Не знаю-с, а на меня так уж слишком смотрел, да и на Таню, приказчикову дочь, тоже; да и на Пашу колбинскую, да грех сказать, никого не обидел, такой баловник!

– Это удивительно! А что в доме про него слышно?

– Барин, сказывают, прекрасный: такой добрый, такой веселый. Одно не хорошо: за девушками слишком любит гоняться. Да, по мне, это еще не беда: со временем остепенится.

– Как бы мне хотелось его видеть! – сказала Лиза со вздохом.

– Да что же тут мудреного? Тугилово от нас недалеко, всего три версты: подите гулять в ту сторону или поезжайте верхом; вы верно встретите его. Он же всякий день, рано поутру, ходит с ружьем на
охоту.

– Да нет, нехорошо. Он может подумать, что я за ним гоняюсь. К тому же отцы наши в ссоре, так и мне все же нельзя будет с ним познакомиться… Ах, Настя! Знаешь ли что? Наряжусь я крестьянкою!

– И в самом деле; наденьте толстую рубашку, сарафан, да и ступайте смело в Тугилово; ручаюсь вам, что Берестов уж вас не прозевает.

– А по-здешнему я говорить умею прекрасно. Ах, Настя, милая Настя! Какая славная выдумка! – И Лиза легла спать с намерением непременно исполнить веселое свое предположение.

На другой же день приступила она к исполнению своего плана, послала купить на базаре толстого полотна, синей китайки и медных пуговок, с помощью Насти скроила себе рубашку и сарафан, засадила за
шитье всю девичью, и к вечеру все было готово. Лиза примерила обнову и призналась пред зеркалом, что никогда еще так мила самой себе не казалась. Она повторила свою роль, на ходу низко кланялась
и несколько раз потом качала головою, наподобие глиняных котов, говорила на крестьянском наречии, смеялась, закрываясь рукавом, и заслужила полное одобрение Насти. Одно затрудняло ее: она
попробовала было пройти по двору босая, но дерн колол ее нежные ноги, а песок и камушки показались ей нестерпимыми. Настя и тут ей помогла: она сняла мерку с Лизиной ноги, сбегала в поле к
Трофиму-пастуху и заказала ему пару лаптей по той мерке.

2. На другой день, ни свет ни заря, Лиза уже проснулась…

На другой день, ни свет ни заря, Лиза уже проснулась. Весь дом еще спал. Настя за воротами ожидала пастуха. Заиграл рожок, и деревенское стадо потянулось мимо барского двора. Трофим, проходя
перед Настей, отдал ей маленькие пестрые лапти и получил от нее полтину в награждение. Лиза тихонько нарядилась крестьянкою, шепотом дала Насте свои наставления касательно мисс Жаксон, вышла на
заднее крыльцо и через огород побежала в поле.

Заря сияла на востоке, и золотые ряды облаков, казалось, ожидали солнца, как царедворцы ожидают государя; ясное небо, утренняя свежесть, роса, ветерок и пение птичек наполняли сердце Лизы
младенческой веселостию; боясь какой-нибудь знакомой встречи, она, казалось, не шла, а летела. Приближаясь к роще, стоящей на рубеже отцовского владения, Лиза пошла тише. Здесь она должна была
ожидать Алексея. Сердце ее сильно билось, само не зная почему; но боязнь, сопровождающая молодые наши проказы, составляет и главную их прелесть. Лиза вошла в сумрак рощи. Глухой, перекатный шум
ее приветствовал девушку. Веселость ее притихла. Мало-помалу предалась она сладкой мечтательности. Она думала… но можно ли с точностию определить, о чем думает семнадцатилетняя барышня, одна, в
роще, в шестом часу весеннего утра? Итак, она шла, задумавшись, по дороге, осененной с обеих сторон высокими деревьями, как вдруг прекрасная легавая собака залаяла на нее. Лиза испугалась и
закричала. В то же время раздался голос: «Tout beau, Sbogar, ici…»[3 — Все хорошо, Сбогар, сюда… (фр.)] и молодой охотник показался из-за кустарника. «Небось, милая, – сказал он Лизе, – собака
моя не кусается». Лиза успела уже оправиться от испугу и умела тотчас воспользоваться обстоятельствами. «Да нет, барин, – сказала она, притворяясь полуиспуганной, полузастенчивой, – боюсь: она,
вишь, такая злая; опять кинется». Алексей (читатель уже узнал его) между тем пристально глядел на молодую крестьянку. «Я провожу тебя, если ты боишься, – сказал он ей; – ты мне позволишь идти
подле себя?» – «А кто те мешает? – отвечала Лиза, – вольному воля, а дорога мирская». – «Откуда ты?» – «Из Прилучина; я дочь Василья-кузнеца, иду по грибы» (Лиза несла кузовок на веревочке). «А
ты, барин? Тугиловский, что ли?» – «Так точно, – отвечал Алексей, – я камердинер молодого барина». Алексею хотелось уравнять их отношения. Но Лиза поглядела на него и засмеялась. «А лжешь, –
сказала она, – не на дуру напал. Вижу, что ты сам барин». – «Почему же ты так думаешь?» – «Да по всему». – «Однако ж?» – «Да как же барина с слугой не распознать? И одет-то не так, и баишь иначе,
и собаку-то кличешь не по-нашему». Лиза час от часу более нравилась Алексею. Привыкнув не церемониться с хорошенькими поселянками, он было хотел обнять ее; но Лиза отпрыгнула от него и приняла
вдруг на себя такой строгий и холодный вид, что хотя это и рассмешило Алексея, но удержало его от дальнейших покушений. «Если вы хотите, чтобы мы были вперед приятелями, – сказала она с
важностию, – то не извольте забываться». – «Кто тебя научил этой премудрости? – спросил Алексей, расхохотавшись. – Уж не Настенька ли, моя знакомая, не девушка ли барышни вашей? Вот какими путями
распространяется просвещение!» Лиза почувствовала, что вышла было из своей роли, и тотчас поправилась. «А что думаешь? – сказала она, – разве я и на барском дворе никогда не бываю? небось: всего
наслышалась и нагляделась. Однако, – продолжала она, – болтая с тобою, грибов не наберешь. Иди-ка ты, барин, в сторону, а я в другую. Прощения просим…» Лиза хотела удалиться, Алексей удержал ее
за руку. «Как тебя зовут, душа моя?» – «Акулиной, – отвечала Лиза, стараясь освободить свои пальцы от руки Алексеевой; – да пусти ж, барин; мне и домой пора». – «Ну, мой друг Акулина, непременно
буду в гости к твоему батюшке, к Василью-кузнецу». – «Что ты? – возразила с живостию Лиза, – ради Христа, не приходи. Коли дома узнают, что я с барином в роще болтала наедине, то мне беда будет;
отец мой, Василий-кузнец, прибьет меня до смерти». – «Да я непременно хочу с тобой опять видеться». – «Ну я когда-нибудь опять сюда приду за грибами». – «Когда же?» – «Да хоть завтра». – «Милая
Акулина, расцеловал бы тебя, да не смею. Так завтра, в это время, не правда ли?» – «Да, да». – «И ты не обманешь меня?» – «Не обману». – «Побожись». – «Ну вот те святая пятница, приду».

Молодые люди расстались. Лиза вышла из лесу, перебралась через поле, прокралась в сад и опрометью побежала в ферму, где Настя ожидала ее. Там она переоделась, рассеянно отвечая на вопросы
нетерпеливой наперсницы, и явилась в гостиную. Стол был накрыт, завтрак готов, и мисс Жаксон, уже набеленная и затянутая в рюмочку, нарезывала тоненькие тартинки. Отец похвалил ее за раннюю
прогулку. «Нет ничего здоровее, – сказал он, – как просыпаться на заре». Тут он привел несколько примеров человеческого долголетия, почерпнутых из английских журналов, замечая, что все люди,
жившие более ста лет, не употребляли водки и вставали на заре зимой и летом. Лиза его не слушала. Она в мыслях повторяла все обстоятельства утреннего свидания, весь разговор Акулины с молодым
охотником, и совесть начинала ее мучить. Напрасно возражала она самой себе, что беседа их не выходила из границ благопристойности, что эта шалость не могла иметь никакого последствия, совесть ее
роптала громче ее разума. Обещание, данное ею на завтрашний день, всего более беспокоило ее: она совсем было решилась не сдержать своей торжественной клятвы. Но Алексей, прождав ее напрасно, мог
идти отыскивать в селе дочь Василья-кузнеца, настоящую Акулину, толстую, рябую девку, и таким образом догадаться об ее легкомысленной проказе. Мысль эта ужаснула Лизу, и она решилась на другое
утро опять явиться в рощу Акулиной.

С своей стороны Алексей был в восхищении, целый день думал он о новой своей знакомке; ночью образ смуглой красавицы и во сне преследовал его воображение. Заря едва занималась, как он уже был
одет. Не дав себе времени зарядить ружье, вышел он в поле с верным своим Сбогаром и побежал к месту обещанного свидания. Около получаса прошло в несносном для него ожидании; наконец он увидел меж
кустарника мелькнувший синий сарафан и бросился навстречу милой Акулины. Она улыбнулась восторгу его благодарности; но Алексей тотчас заметил на ее лице следы уныния и беспокойства. Он хотел
узнать тому причину. Лиза призналась, что поступок ее казался ей легкомысленным, что она в нем раскаивалась, что на сей раз не хотела она не сдерживать данного слова, но что это свидание будет
уже последним и что она просит его прекратить знакомство, которое ни к чему доброму не может их довести. Все это, разумеется, было сказано на крестьянском наречии; но мысли и чувства,
необыкновенные в простой девушке, поразили Алексея. Он употребил все свое красноречие, дабы отвратить Акулину от ее намерения; уверял ее в невинности своих желаний, обещал никогда не подать ей
повода к раскаянию, повиноваться ей во всем, заклинал ее не лишать его одной отрады: видаться с нею наедине, хотя бы через день, хотя бы дважды в неделю. Он говорил языком истинной страсти и в
эту минуту был точно влюблен. Лиза слушала его молча. «Дай мне слово, – сказала она наконец, – что ты никогда не будешь искать меня в деревне или расспрашивать обо мне. Дай мне слово не искать со
мной свиданий, кроме тех, которые я сама назначу». Алексей поклялся было ей святою пятницею, но она с улыбкой остановила его. «Мне не нужно клятвы, – сказала Лиза, – довольно одного твоего
обещания». После того они дружески разговаривали, гуляя вместе по лесу, до тех пор пока Лиза сказала ему: пора. Они расстались, и Алексей, оставшись наедине, не мог понять, каким образом простая
деревенская девочка в два свидания успела взять над ним истинную власть. Его сношения с Акулиной имели для него прелесть новизны, и хотя предписания странной крестьянки казались ему тягостными,
но мысль не сдержать своего слова не пришла даже ему в голову. Дело в том, что Алексей, несмотря на роковое кольцо, на таинственную переписку и на мрачную разочарованность, был добрый и пылкий
малый и имел сердце чистое, способное чувствовать наслаждения невинности.

Если бы слушался я одной своей охоты, то непременно и во всей подробности стал бы описывать свидания молодых людей, возрастающую взаимную склонность и доверчивость, занятия, разговоры; но знаю,
что большая часть моих читателей не разделила бы со мною моего удовольствия. Эти подробности, вообще, должны казаться приторными, итак, я пропущу их, сказав вкратце, что не прошло еще и двух
месяцев, а мой Алексей был уже влюблен без памяти, и Лиза была не равнодушнее, хотя и молчаливее его. Оба они были счастливы настоящим и мало думали о будущем.

Мысль о неразрывных узах довольно часто мелькала в их уме, но никогда они о том друг с другом не говорили. Причина ясная: Алексей, как ни привязан был к милой своей Акулине, все помнил
расстояние, существующее между им и бедной крестьянкою; а Лиза ведала, какая ненависть существовала между их отцами, и не смела надеяться на взаимное примирение. К тому же самолюбие ее было
втайне подстрекаемо темной, романтическою надеждою увидеть наконец тугиловского помещика у ног дочери прилучинского кузнеца. Вдруг важное происшествие чуть было не переменило их взаимных
отношений.

В одно ясное, холодное утро (из тех, какими богата наша русская осень) Иван Петрович Берестов выехал прогуляться верхом, на всякий случай взяв с собою пары три борзых, стремянного и нескольких
дворовых мальчишек с трещотками. В то же самое время Григорий Иванович Муромский, соблазнясь хорошею погодою, велел оседлать куцую свою кобылку и рысью поехал около своих англизированных
владений. Подъезжая к лесу, увидел он соседа своего, гордо сидящего верхом, в чекмене, подбитом лисьим мехом, и поджидающего зайца, которого мальчишки криком и трещотками выгоняли из кустарника.
Если б Григорий Иванович мог предвидеть эту встречу, то, конечно б, он поворотил в сторону; но он наехал на Берестова вовсе неожиданно и вдруг очутился от него в расстоянии пистолетного выстрела.
Делать было нечего: Муромский, как образованный европеец, подъехал к своему противнику и учтиво его приветствовал. Берестов отвечал с таким же усердием, с каковым цепной медведь кланяется
господам по приказанию своего вожатого. В сие время заяц выскочил из лесу и побежал полем. Берестов и стремянный закричали во все горло, пустили собак и следом поскакали во весь опор. Лошадь
Муромского, не бывавшая никогда на охоте, испугалась и понесла. Муромский, провозгласивший себя отличным наездником, дал ей волю и внутренне доволен был случаем, избавлявшим его от неприятного
собеседника. Но лошадь, доскакав до оврага, прежде ею не замеченного, вдруг кинулась в сторону, и Муромский не усидел. Упав довольно тяжело на мерзлую землю, лежал он, проклиная свою куцую
кобылу, которая, как будто опомнясь, тотчас остановилась, как только почувствовала себя без седока. Иван Петрович подскакал к нему, осведомляясь, не ушибся ли он. Между тем стремянный привел
виновную лошадь, держа ее под уздцы. Он помог Муромскому взобраться на седло, а Берестов пригласил его к себе. Муромский не мог отказаться, ибо чувствовал себя обязанным, и таким образом Берестов
возвратился домой со славою, затравив зайца и ведя своего противника раненым и почти военнопленным.

Соседи, завтракая, разговорились довольно дружелюбно. Муромский попросил у Берестова дрожек, ибо признался, что от ушибу не был он в состоянии доехать до дома верхом. Берестов проводил его до
самого крыльца, а Муромский уехал не прежде, как взяв с него честное слово на другой же день (и с Алексеем Ивановичем) приехать отобедать по-приятельски в Прилучино. Таким образом вражда
старинная и глубоко укоренившаяся, казалось, готова была прекратиться от пугливости куцей кобылки.

3. Лиза выбежала навстречу Григорью Ивановичу…

Лиза выбежала навстречу Григорью Ивановичу. «Что это значит, папа? – сказала она с удивлением, – отчего вы хромаете? Где ваша лошадь? Чьи это дрожки?» – «Вот уж не угадаешь, my dear [4 — моя
дорогая (англ.).]», – отвечал ей Григорий Иванович и рассказал все, что случилось. Лиза не верила своим ушам. Григорий Иванович, не дав ей опомниться, объявил, что завтра будут у него обедать оба
Берестовы. «Что вы говорите! – сказала она, побледнев. – Берестовы, отец и сын! Завтра у нас обедать! Нет, папа, как вам угодно: я ни за что не покажусь». – «Что ты, с ума сошла? – возразил отец,
– давно ли ты стала так застенчива, или ты к ним питаешь наследственную ненависть, как романическая героиня? Полно, не дурачься…» – «Нет, папа, ни за что на свете, ни за какие сокровища не явлюсь
я перед Берестовыми». Григорий Иванович пожал плечами и более с нею не спорил, ибо знал, что противоречием с нее ничего не возьмешь, и пошел отдыхать от своей достопримечательной прогулки.

Лизавета Григорьевна ушла в свою комнату и призвала Настю. Обе долго рассуждали о завтрашнем посещении. Что подумает Алексей, если узнает в благовоспитанной барышне свою Акулину? Какое мнение
будет он иметь о ее поведении и правилах, о ее благоразумии? С другой стороны, Лизе очень хотелось видеть, какое впечатление произвело бы на него свидание столь неожиданное… Вдруг мелькнула
мысль. Она тотчас передала ее Насте; обе обрадовались ей как находке и положили исполнить ее непременно.

На другой день за завтраком Григорий Иванович спросил у дочки, все ли намерена она спрятаться от Берестовых. «Папа, – отвечала Лиза, – я приму их, если это вам угодно, только с уговором: как бы я
перед ними ни явилась, что б я ни сделала, вы бранить меня не будете и не дадите никакого знака удивления или неудовольствия». – «Опять какие-нибудь проказы! – сказал смеясь Григорий Иванович. –
Ну, хорошо, хорошо; согласен, делай, что хочешь, черноглазая моя шалунья». С этим словом он поцеловал ее в лоб, и Лиза побежала приготовляться.

В два часа ровно коляска домашней работы, запряженная шестью лошадьми, въехала на двор и покатилась около густо-зеленого дернового круга. Старый Берестов взошел на крыльцо с помощью двух
ливрейных лакеев Муромского. Вслед за ним сын его приехал верхом и вместе с ним вошел в столовую, где стол был уже накрыт. Муромский принял своих соседей как нельзя ласковее, предложил им
осмотреть перед обедом сад и зверинец и повел по дорожкам, тщательно выметенным и усыпанным песком. Старый Берестов внутренне жалел о потерянном труде и времени на столь бесполезные прихоти, но
молчал из вежливости. Сын его не разделял ни неудовольствия расчетливого помещика, ни восхищения самолюбивого англомана; он с нетерпением ожидал появления хозяйской дочери, о которой много
наслышался, и хотя сердце его, как нам известно, было уже занято, но молодая красавица всегда имела право на его воображение.

Возвратясь в гостиную, они уселись втроем: старики вспомнили прежнее время и анекдоты своей службы, а Алексей размышлял о том, какую роль играть ему в присутствии Лизы. Он решил, что холодная
рассеянность во всяком случае всего приличнее, и вследствие сего приготовился. Дверь отворилась, он повернул голову с таким равнодушием, с такою гордою небрежностью, что сердце самой закоренелой
кокетки непременно должно было бы содрогнуться. К несчастию, вместо Лизы, вошла старая мисс Жаксон, набеленная, затянутая, с потупленными глазами и с маленьким книксом, и прекрасное военное
движение Алексея пропало втуне. Не успел он снова собраться с силами, как дверь опять отворилась, и на сей раз вошла Лиза. Все встали; отец начал было представление гостей, но вдруг остановился и
поспешно закусил себе губы… Лиза, его смуглая Лиза, набелена была по уши, насурьмлена пуще самой мисс Жаксон; фальшивые локоны, гораздо светлее собственных ее волос, взбиты были, как парик
Людовика XIV; рукава a l’imbecile [5 — По-дурацки (фр.) – фасон узких рукавов с пуфами у плеча.] торчали, как фижмы у Madame de Pompadour [6 — Мадам де Помпадур (фр.).]; талия была перетянута,
как буква икс, и все бриллианты ее матери, еще не заложенные в ломбарде, сияли на ее пальцах, шее и ушах. Алексей не мог узнать свою Акулину в этой смешной и блестящей барышне. Отец его подошел к
ее ручке, и он с досадою ему последовал; когда прикоснулся он к ее беленьким пальчикам, ему показалось, что они дрожали. Между тем он успел заметить ножку, с намерением выставленную и обутую со
всевозможным кокетством. Это помирило его несколько с остальным ее нарядом. Что касается до белил и до сурьмы, то в простоте своего сердца, признаться, он их с первого взгляда не заметил, да и
после не подозревал. Григорий Иванович вспомнил свое обещание и старался не показать и виду удивления; но шалость его дочери казалась ему так забавна, что он едва мог удержаться. Не до смеху было
чопорной англичанке. Она догадывалась, что сурьма и белила были похищены из ее комода, и багровый румянец досады пробивался сквозь искусственную белизну ее лица. Она бросала пламенные взгляды на
молодую проказницу, которая, отлагая до другого времени всякие объяснения, притворялась, будто их не замечает.

Сели за стол. Алексей продолжал играть роль рассеянного и задумчивого. Лиза жеманилась, говорила сквозь зубы, нараспев, и только по-французски. Отец поминутно засматривался на нее, не понимая ее
цели, но находя все это весьма забавным. Англичанка бесилась и молчала. Один Иван Петрович был как дома: ел за двоих, пил в свою меру, смеялся своему смеху и час от часу дружелюбнее разговаривал
и хохотал.

Наконец встали из-за стола; гости уехали, и Григорий Иванович дал волю смеху и вопросам. «Что тебе вздумалось дурачить их? – спросил он Лизу. – А знаешь ли что? Белила, право, тебе пристали; не
вхожу в тайны дамского туалета, но на твоем месте я бы стал белиться; разумеется, не слишком, а слегка». Лиза была в восхищении от успеха своей выдумки. Она обняла отца, обещалась ему подумать о
его совете и побежала умилостивлять раздраженную мисс Жаксон, которая насилу согласилась отпереть ей свою дверь и выслушать ее оправдания. Лизе было совестно показаться перед незнакомцами такой
чернавкою; она не смела просить… она была уверена, что добрая, милая мисс Жаксон простит ей… и проч., и проч. Мисс Жаксон, удостоверясь, что Лиза не думала поднять ее насмех, успокоилась,
поцеловала Лизу и в залог примирения подарила ей баночку английских белил, которую Лиза и приняла с изъявлением искренней благодарности.

Читатель догадается, что на другой день утром Лиза не замедлила явиться в роще свиданий. «Ты был, барин, вечор у наших господ? – сказала она тотчас Алексею, – какова показалась тебе барышня?»
Алексей отвечал, что он ее не заметил. «Жаль», – возразила Лиза. «А почему же?» – спросил Алексей. – «А потому, что я хотела бы спросить у тебя, правда ли, говорят…» – «Что же говорят?» – «Правда
ли, говорят, будто бы я на барышню похожа?» – «Какой вздор! Она перед тобой урод уродом». – «Ах, барин, грех тебе это говорить; барышня наша такая беленькая, такая щеголиха! Куда мне с нею
равняться!» Алексей божился ей, что она лучше всевозможных беленьких барышень, и, чтоб успокоить ее совсем, начал описывать ее госпожу такими смешными чертами, что Лиза хохотала от души. «Однако
ж, – сказала она со вздохом, – хоть барышня, может, и смешна, все же я перед нею дура безграмотная». – «И! – сказал Алексей, – есть о чем сокрушаться! Да коли хочешь, я тотчас выучу тебя
грамоте». – «А взаправду, – сказала Лиза, – не попытаться ли в самом деле?» – «Изволь, милая; начнем хоть сейчас». Они сели. Алексей вынул из кармана карандаш и записную книжку, и Акулина
выучилась азбуке удивительно скоро. Алексей не мог надивиться ее понятливости. На следующее утро она захотела попробовать и писать; сначала карандаш не слушался ее, но через несколько минут она и
вырисовывать буквы стала довольно порядочно. «Что за чудо! – говорил Алексей. – Да у нас учение идет скорее, чем по ланкастерской системе». В самом деле, на третьем уроке Акулина разбирала уже по
складам «Наталью, боярскую дочь», прерывая чтение замечаниями, от которых Алексей истинно был в изумлении, и круглый лист измарала афоризмами, выбранными из той же повести.

Прошла неделя, и между ими завелась переписка. Почтовая контора учреждена была в дупле старого дуба. Настя втайне исправляла должность почтальона. Туда приносил Алексей крупным почерком
написанные письма и там же находил на синей простой бумаге каракульки своей любезной. Акулина, видимо, привыкала к лучшему складу речей, и ум ее приметно развивался и образовывался.

Между тем недавнее знакомство между Иваном Петровичем Берестовым и Григорьем Ивановичем Муромским более и более укреплялось и вскоре превратилось в дружбу, вот по каким обстоятельствам: Муромский
нередко думал о том, что по смерти Ивана Петровича все его имение перейдет в руки Алексею Ивановичу; что в таком случае Алексей Иванович будет один из самых богатых помещиков той губернии и что
нет ему никакой причины не жениться на Лизе. Старый же Берестов, с своей стороны, хотя и признавал в своем соседе некоторое сумасбродство (или, по его выражению, английскую дурь), однако же не
отрицал в нем и многих отличных достоинств, например: редкой оборотливости; Григорий Иванович был близкий родственник графу Пронскому, человеку знатному и сильному; граф мог быть очень полезен
Алексею, а Муромский (так думал Иван Петрович), вероятно, обрадуется случаю выдать свою дочь выгодным образом. Старики до тех пор обдумывали все это каждый про себя, что наконец друг с другом и
переговорились, обнялись, обещались дело порядком обработать и принялись о нем хлопотать каждый со своей стороны. Муромскому предстояло затруднение: уговорить свою Бетси познакомиться короче с
Алексеем, которого не видала она с самого достопамятного обеда. Казалось, они друг другу не очень нравились; по крайней мере Алексей уже не возвращался в Прилучино, а Лиза уходила в свою комнату
всякий раз, как Иван Петрович удостоивал их своим посещением. Но, думал Григорий Иванович, если Алексей будет у меня всякий день, то Бетси должна же будет в него влюбиться. Это в порядке вещей.
Время все сладит.

Иван Петрович менее беспокоился об успехе своих намерений. В тот же вечер призвал он сына в свой кабинет, закурил трубку и, немного помолчав, сказал: «Что же ты, Алеша, давно про военную службу
не поговариваешь? Иль гусарский мундир уже тебя не прельщает!» – «Нет, батюшка, – отвечал почтительно Алексей, – я вижу, что вам не угодно, чтоб я шел в гусары; мой долг вам повиноваться». –
«Хорошо, – отвечал Иван Петрович, – вижу, что ты послушный сын; это мне утешительно; не хочу ж и я тебя неволить; не понуждаю тебя вступить… тотчас… в статскую службу; а покамест намерен я тебя
женить».

– На ком это, батюшка? – спросил изумленный Алексей.

– На Лизавете Григорьевне Муромской, – отвечал Иван Петрович, – невеста хоть куда; не правда ли?

– Батюшка, я о женитьбе еще не думаю.

– Ты не думаешь, так я за тебя думал и передумал.

– Воля ваша, Лиза Муромская мне вовсе не нравится.

– После понравится. Стерпится, слюбится.

– Я не чувствую себя способным сделать ее счастие.

– Не твое горе – ее счастие. Что? так-то ты почитаешь волю родительскую? Добро!

– Как вам угодно, я не хочу жениться и не женюсь.

– Ты женишься, или я тебя прокляну, а имение, как бог свят! продам и промотаю, и тебе полушки не оставлю. Даю тебе три дня на размышление, а покамест не смей на глаза мне показаться.

Алексей знал, что если отец заберет что себе в голову, то уж того, по выражению Тараса Скотинина, у него и гвоздем не вышибешь; но Алексей был в батюшку, и его столь же трудно было переспорить.
Он ушел в свою комнату и стал размышлять о пределах власти родительской, о Лизавете Григорьевне, о торжественном обещании отца сделать его нищим и, наконец, об Акулине. В первый раз видел он
ясно, что он в нее страстно влюблен; романическая мысль жениться на крестьянке и жить своими трудами пришла ему в голову, и чем более думал он о сем решительном поступке, тем более находил в нем
благоразумия. С некоторого времени свидания в роще были прекращены по причине дождливой погоды. Он написал Акулине письмо самым четким почерком и самым бешеным слогом, объявлял ей о грозящей им
погибели и тут же предлагал ей свою руку. Тотчас отнес он письмо на почту, в дупло, и лег спать весьма довольный собою.

На другой день Алексей, твердый в своем намерении, рано утром поехал к Муромскому, дабы откровенно с ним объясниться. Он надеялся подстрекнуть его великодушие и склонить его на свою сторону.
«Дома ли Григорий Иванович?» – спросил он, останавливая свою лошадь перед крыльцом прилучинского замка. «Никак нет, – отвечал слуга; – Григорий Иванович с утра изволил выехать». – «Как досадно!»
– подумал Алексей. «Дома ли, по крайней мере, Лизавета Григорьевна?» – «Дома-с». И Алексей спрыгнул с лошади, отдал поводья в руки лакею и пошел без доклада.

«Все будет решено, – думал он, подходя к гостиной; – объяснюсь с нею самою». Он вошел… и остолбенел! Лиза… нет, Акулина, милая смуглая Акулина, не в сарафане, а в белом утреннем платьице, сидела
перед окном и читала его письмо; она так была занята, что не слыхала, как он и вошел. Алексей не мог удержаться от радостного восклицания. Лиза вздрогнула, подняла голову, закричала и хотела
убежать. Он бросился ее удерживать. «Акулина, Акулина!..» Лиза старалась от него освободиться… «Mais laissez-moi done, monsieur; mais ?tes-vous fou?»[7 — Оставьте же меня, сударь; с ума вы сошли?
(фр.)] – повторяла она, отворачиваясь. «Акулина! друг мой, Акулина!» – повторял он, целуя ее руки. Мисс Жаксон, свидетельница этой сцены, не знала, что подумать. В эту минуту дверь отворилась, и
Григорий Иванович вошел.

– Ага! – сказал Муромский, – да у вас, кажется, дело совсем уже слажено…

Читатели избавят меня от излишней обязанности описывать развязку.

Примечания

индивидуальность (фр.).

наше замечание остается в силе.

Все хорошо, Сбогар, сюда… (фр.)

моя дорогая (англ.).

По-дурацки (фр.) – фасон узких рукавов с пуфами у плеча.

Мадам де Помпадур (фр.).

Оставьте же меня, сударь; с ума вы сошли? (фр.)

Источник

Барышня крестьянка — Александр Сергеевич Пушкин

Название:

Барышня крестьянка
Автор:
Жанр:
Серия:
Оригинал:

Русский
Язык:

Русский
Страниц:

10
Рейтинг:

3.7 (121 голос)
Ваша оценка:
- 80
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5

Молодой барин Алексей приезжает в соседское имение. Дочь помещика, Лиза, проявила интерес и желает познакомиться с красавцем. Лиза переодевается в крестьянскую одежду и ранним утром, прихватив лукошко, идёт в лес… , зная о том, что молодой барин любит объезжать лес с утра.

Повесть Пушкина «Барышня-крестьянка» входит в обязательный минимум абитуриентов гуманитарных вузов и
в школьную программу.

Барышня крестьянка — Александр Сергеевич Пушкин читать онлайн бесплатно полную версию книги

А.С. Пушкин

Полное собрание сочинений с критикой

БАРЫШНЯ-КРЕСТЬЯНКА

Во всех ты, Душенька, нарядах хороша.

Богданович.

В одной из отдаленных наших губерний находилось имение Ивана Петровича Берестова. В молодости своей служил он в гвардии, вышел в отставку в начале 1797 года, уехал в свою деревню и с тех пор он оттуда не выезжал. Он был женат на бедной дворянке, которая умерла в родах, в то время, как он находился в отъезжем поле. Хозяйственные упражнения скоро его утешили. Он выстроил дом по собственному плану, завел у себя суконную фабрику, устроил доходы и стал почитать себя умнейшим человеком во всем околодке, в чем и не прекословили ему соседи, приезжавшие к нему гостить с своими семействами и собаками. В будни ходил он в плисовой куртке, по праздникам надевал сертук из сукна домашней работы; сам записывал расход, и ничего не читал, кроме Сенатских Ведомостей. Вообще его любили, хотя и почитали гордым. Не ладил с ним один Григорий Иванович Муромский, ближайший его сосед. Этот был настоящий русский барин. Промотав в Москве большую часть имения своего, и на ту пору овдовев, уехал он в последнюю свою деревню, где продолжал проказничать, но уже в новом роде. Развел он английский сад, на который тратил почти все остальные доходы. Конюхи его были одеты английскими жокеями. У дочери его была мадам англичанка. Поля свои обработывал он по английской методе.

Наш сайт автоматически запоминает страницу, где вы остановились, вы можете продолжить чтение в любой момент

Источник

Барышня-крестьянка

Полезные ссылки

Тест по повести

Доска почёта

Чтобы попасть сюда — пройдите тест.

Наталья Оконная

9/11
Евгения Логинова

9/11
Лариса Карлина

5/11
Светлана Криворотова

5/11
Рината Абдуллина

11/11
Тимофей Волов

11/11
Галина Алабужина

11/11
Мия Штайнбах

10/11
Серёжа Дергачёв

6/11
София Щепина

5/11

О книге

Повесть А.С. Пушкина «Барышня-крестьянка» читать очень весело. Замысловатая интрига с переодеваниями и мистификацией органично сочетается с чертами легкого любовного романа.

Произведение относится к циклу «Повестей покойного Ивана Петровича Белкина», где кроме этой есть еще 4 книги и предисловие издателя. Повестью «Барышня-крестьянка» завершается цикл. Текст ее был написан Пушкиным всего за одни сутки с 19 на 20 сентября 1830 года. В 1831 году она была издана в составе цикла.

Рассказ ведется от лица помещика Ивана Петровича Белкина, придуманного Пушкиным. Сюжет вымышленному Белкину якобы поведала девица К. И. Т.

Отставной военный Берестов и барин Муромский – соседи, но не ладят друг с другом из-за различия во взглядах, у обоих есть взрослые дети. Сын Берестова – Алексей сумел внушить симпатию уездным барышням приятной наружностью и романтической рассеянностью, за которой девушки восторженно увидели мрачную тайну. На самом деле Алексей жизнерадостный и непосредственный человек, но показывает это только в обществе простого народа. Избалованная артистичная Лиза Муромская решает узнать, каков Алексей без светской маски. Она переодевается в крестьянку и выдает себя за дочь сельского кузнеца. Встреча с Акулиной (так назвалась ему Лиза) запала в сердце молодого Берестова, между молодыми людьми вспыхивает нежное чувство, они тайком встречаются в лесу, Алексей учит Акулину читать и удивляется ее смышлености. В дела влюбленных посвящена горничная Лизы – Настасья, такая же авантюристка, как ее барыня. Однажды отцы-помещики мирятся и Муромский приглашает Берестова с сыном в гости. Лизе приходится скрывать обман. Набелив лицо и безвкусно, но пышно одевшись, она предстает перед Алексеем жеманной барышней и говорит только по-французски. Тот не узнает в ней свою возлюбленную. Когда же отцы сговариваются поженить своих отпрысков, разгневанный Алексей без предупреждения является в дом Муромских, чтобы объявить Лизе о том, что любит другую. Подъезжая к дому, он видит в окне Лизу, увлеченно читающую его любовную записку, в девушке он узнает свою милую Акулину.

Произведение Пушкина «Барышня-крестьянка» написано в жанре водевиля, характерного для русской драматургической литературы первой половины 19 века.

Скачать бесплатно или читать полностью онлайн это произведение можно на нашем сайте.

Источник

В одно́й из отдалённых на́ших губе́рний находи́лось име́ние Ива́на Петро́вича Бе́рестова. В мо́лодости свое́й служи́л он в гва́рдии, вы́шел в отста́вку в нача́ле 1797 го́да, уе́хал в свою́ дере́вню и с те́х по́р о́н отту́да не выезжа́л. О́н был жена́т на бе́дной дворя́нке, кото́рая умерла́ в ро́дах, в то вре́мя, как о́н находи́лся в отъе́зжем по́ле. Хозя́йственные упражне́ния ско́ро его́ уте́шили. О́н вы́строил до́м по со́бственному пла́ну, завёл у себя́ суко́нную фа́брику, устро́ил дохо́ды и ста́л почита́ть себя́ умне́йшим челове́ком во всём около́дке, в чём и не прекосло́вили ему́ сосе́ди, приезжа́вшие к нему́ гости́ть с свои́ми семе́йствами и соба́ками. В бу́дни ходи́л он в пли́совой ку́ртке, по пра́здникам надева́л серту́к из сукна́ дома́шней рабо́ты; са́м запи́сывал расхо́д, и ничего́ не чита́л, кро́ме Сена́тских Ве́домостей. Вообще́ его́ люби́ли, хотя́ и почита́ли го́рдым. Не ла́дил с ни́м оди́н Григо́рий Ива́нович Му́ромский, ближа́йший его́ сосе́д. Э́тот был настоя́щий ру́сский ба́рин. Промота́в в Москве́ бо́льшую ча́сть име́ния своего́, и на ту́ по́ру овдове́в, уе́хал он в после́днюю свою́ дере́вню, где продолжа́л прока́зничать, но уже́ в но́вом ро́де. Развёл он англи́йский са́д, на кото́рый тра́тил почти́ все́ остальны́е дохо́ды. Ко́нюхи его́ бы́ли оде́ты англи́йскими жоке́ями. У до́чери его́ была́ мада́м англича́нка. Поля́ свои́ обрабо́тывал он по англи́йской мето́де:

Но на чужо́й мане́р хле́б ру́сский не роди́тся,

и не смотря́ на значи́тельное уменьше́ние расхо́дов, дохо́ды Григо́рья Ива́новича не прибавля́лись; он и в дере́вне находи́л спо́соб входи́ть в но́вые долги́; со все́м те́м почита́лся челове́ком не глу́пым, и́бо пе́рвый из поме́щиков свое́й губе́рнии догада́лся заложи́ть име́ние в Опеку́нской Сове́т: оборо́т, каза́вшийся в то́ вре́мя чрезвыча́йно сло́жным и сме́лым. Из люде́й, осужда́вших его́, Бе́рестов отзыва́лся стро́же все́х. Не́нависть к нововведе́ниям была́ отличи́тельная черта́ его́ хара́ктера. О́н не мо́г равноду́шно говори́ть об англома́нии своего́ сосе́да, и помину́тно находи́л слу́чай его́ критикова́ть. Пока́зывал ли го́стю свои́ владе́ния, в отве́т на похвалы́ его́ хозя́йственным распоряже́ниям: «Да́-с!» говори́л он с лука́вой усме́шкою; «у меня́ не то́, что у сосе́да Григо́рья Ива́новича. Куда́ нам по-англи́йски разоря́ться! Бы́ли бы мы по-ру́сски хоть сы́ты». Сии́ и подо́бные шу́тки, по усе́рдию сосе́дей, доводи́мы бы́ли до све́дения Григо́рья Ива́новича с дополне́нием и объясне́ниями. Англома́н выноси́л кри́тику сто́ль же нетерпели́во, как и на́ши журнали́сты. Он беси́лся и прозва́л своего́ зои́ла медве́дем провинция́лом.

Таковы́ бы́ли сноше́ния ме́жду сими́ двумя́ владе́льцами, как сы́н Бе́рестова прие́хал к нему́ в дере́вню. О́н был воспи́тан в *** университе́те и намерева́лся вступи́ть в вое́нную слу́жбу, но оте́ц на то́ не соглаша́лся. К ста́тской слу́жбе молодо́й челове́к чу́вствовал себя́ соверше́нно неспосо́бным. Они́ дру́г дру́гу не уступа́ли, и молодо́й Алексе́й ста́л жи́ть пока́месть ба́рином, отпусти́в усы́ на вся́кий слу́чай^[2].

Алексе́й был, в са́мом де́ле, мо́лодец. Пра́во бы́ло бы жа́ль, е́сли бы его́ стро́йного ста́на никогда́ не стя́гивал вое́нный мунди́р, и е́сли бы о́н, вме́сто того́, что́бы рисова́ться на коне́, провёл свою́ мо́лодость согну́вшись над канцеля́рскими бума́гами. Смотря́, как о́н на охо́те скака́л всегда́ пе́рвый, не разбира́я доро́ги, сосе́ди говори́ли согла́сно, что из него́ никогда́ не вы́йдет пу́тного столонача́льника. Ба́рышни погля́дывали на него́, а ины́е и загля́дывались; но Алексе́й ма́ло и́ми занима́лся, а они́ причи́ной его́ нечувстви́тельности полага́ли любо́вную свя́зь. В са́мом де́ле, ходи́л по рука́м спи́сок с а́дреса одного́ из его́ пи́сем: Акули́не Петро́вне Куро́чкиной, в Москве́, напро́тив Алексе́евского монастыря́, в до́ме ме́дника Саве́льева, а ва́с поко́рнейше прошу́ доста́вить письмо́ сие́ А. Н. Р.

Те́ из мои́х чита́телей, кото́рые не жива́ли в деревня́х, не мо́гут себе́ вообрази́ть, что́ за пре́лесть э́ти уе́здные ба́рышни! Воспи́танные на чи́стом во́здухе, в тени́ свои́х садо́вых я́блонь, они́ зна́ние све́та и жи́зни почерпа́ют из кни́жек. Уедине́ние, свобо́да и чте́ние ра́но в них развива́ют чу́вства и стра́сти, неизве́стные рассе́янным на́шим краса́вицам. Для ба́рышни зво́н колоко́льчика е́сть уже́ приключе́ние, пое́здка в бли́жний го́род полага́ется эпо́хою в жи́зни, и посеще́ние го́стя оставля́ет до́лгое, иногда́ и ве́чное воспомина́ние. Коне́чно вся́кому во́льно смея́ться над не́которыми их стра́нностями; но шу́тки пове́рхностного наблюда́теля не мо́гут уничто́жить их суще́ственных досто́инств, из ко́их гла́вное, осо́бенность хара́ктера, самобы́тность (individualité), без чего́, по мне́нию Жан-По́ля, не существу́ет и челове́ческого вели́чия^[3]. В столи́цах же́нщины получа́ют мо́жет быть, лу́чшее образова́ние; но на́вык све́та ско́ро сгла́живает хара́ктер и де́лает ду́ши сто́ль же однообра́зными, как и головны́е убо́ры. Сие́ да бу́дет ска́зано не в су́д, и не во осужде́ние, одна́ко ж Nota nostra manet^[4], как пи́шет оди́н стари́нный коммента́тор.

Легко́ вообрази́ть, како́е впечатле́ние Алексе́й до́лжен был произвести́ в кругу́ на́ших ба́рышен. Он пе́рвый перед ни́ми яви́лся мра́чным и разочаро́ванным, пе́рвый говори́л им об утра́ченных ра́достях и об увя́дшей свое́й ю́ности; све́рх того́ носи́л он чёрное кольцо́ с изображе́нием мёртвой головы́. Всё это бы́ло чрезвыча́йно но́во в то́й губе́рнии. Ба́рышни сходи́ли по нём с ума́.

Но все́х бо́лее занята́ была́ им до́чь англома́на моего́, Ли́за (и́ли Бе́тси, как зва́л её обыкнове́нно Григо́рий Ива́нович). Отцы́ дру́г ко дру́гу не е́здили, она́ Алексе́я ещё не вида́ла, ме́жду те́м, как все́ молоды́е сосе́дки то́лько об нём и говори́ли. Е́й бы́ло семна́дцать лет. Чёрные глаза́ оживля́ли её сму́глое и о́чень прия́тное лицо́. Она́ была́ еди́нственное и сле́дственно бало́ваное дитя́. Её ре́звость и помину́тные прока́зы восхища́ли отца́ и приводи́ли в отча́янье её мада́м ми́сс Жа́ксон, сорокале́тнюю чо́порную деви́цу, кото́рая бели́лась и сурми́ла себе́ бро́ви, два́ ра́за в го́д перечи́тывала Паме́лу^[5], получа́ла за то́ две́ ты́сячи рубле́й, и умира́ла со ску́ки в э́той ва́рварской Росси́и.

За Ли́зою ходи́ла На́стя; она́ была́ поста́рше, но сто́ль же ве́трена, как и её ба́рышня. Ли́за о́чень люби́ла её, открыва́ла ей все́ свои́ та́йны, вме́сте с не́ю обду́мывала свои́ зате́и; сло́вом, На́стя была́ в селе́ Прилу́чине лицо́м гора́здо бо́лее значи́тельным, не́жели люба́я напе́рсница во францу́зской траге́дии.

— Позво́льте мне сего́дня пойти́ в го́сти, — сказа́ла одна́жды На́стя, одева́я ба́рышню.

— Изво́ль; а куда́?

— В Туги́лово, к Бе́рестовым. Поваро́ва жена́ у ни́х имени́нница и вчера́ приходи́ла зва́ть нас отобе́дать.

— Во́т! — сказа́ла Ли́за, — господа́ в ссо́ре, а слу́ги дру́г дру́га угоща́ют.

— А на́м како́е де́ло до госпо́д! — возрази́ла На́стя; — к тому́ же я ва́ша, а не па́пенькина. Вы́ ведь не брани́лись ещё с молоды́м Бе́рестовым; а старики́ пуска́й себе́ деру́тся, ко́ли и́м э́то ве́село.

— Постара́йся, На́стя, уви́деть Алексе́я Бе́рестова, да расскажи́ мне хороше́нько, како́в он собо́ю и что́ он за челове́к.

На́стя обеща́лась, а Ли́за с нетерпе́нием ожида́ла це́лый де́нь её возвраще́ния. Ве́чером На́стя яви́лась.

— Ну́, Лизаве́та Григо́рьевна, — сказа́ла она́, входя́ в ко́мнату, — ви́дела молодо́го Бе́рестова; нагляде́лась дово́льно; це́лый де́нь бы́ли вме́сте.

— Ка́к это? Расскажи́, расскажи́ по поря́дку.

— Изво́льте-с: пошли́ мы, я́, Ани́сья Его́ровна, Нени́ла, Ду́нька…

— Хорошо́, зна́ю. Ну пото́м?

— Позво́льте-с, расскажу́ всё по поря́дку. Вот пришли́ мы к са́мому обе́ду. Ко́мната полна́ была́ наро́ду. Бы́ли ко́лбинские, заха́рьевские, прика́зчица с дочерьми́, хлу́пинские…

— Ну́! а Бе́рестов?

— Погоди́те-с. Во́т мы се́ли за сто́л, прика́зчица на пе́рвом ме́сте, я́ по́дле неё… а до́чери и наду́лись, да мне́ наплева́ть на ни́х…

— А́х, На́стя, ка́к ты скучна́ с ве́чными свои́ми подро́бностями!

— Да ка́к же вы нетерпели́вы! Ну во́т вы́шли мы и́з-за стола́… а сиде́ли мы часа́ три́, и обе́д был сла́вный; пиро́жное бла́н-манже́ си́нее, кра́сное и полоса́тое… Во́т вы́шли мы и́з-за стола́ и пошли́ в са́д игра́ть в горе́лки, а молодо́й ба́рин ту́т и яви́лся.

— Ну что́ ж? Пра́вда ли, что о́н так хоро́ш собо́й?

— Удиви́тельно хоро́ш, краса́вец, мо́жно сказа́ть. Стро́йный, высо́кий, румя́нец во всю́ щеку́…

— Пра́во? А я́ так ду́мала, что у него́ лицо́ бле́дное. Что́ же? Како́в он тебе́ показа́лся? Печа́лен, заду́мчив?

— Что́ вы? Да э́такого бе́шеного я и сро́ду не ви́дывала. Взду́мал он с на́ми в горе́лки бе́гать.

— С ва́ми в горе́лки бе́гать! Невозмо́жно!

— О́чень возмо́жно! Да что́ ещё вы́думал! Пойма́ет, и ну́ целова́ть!

— Во́ля твоя́, На́стя, ты врёшь.

— Во́ля ва́ша, не вру́. Я наси́лу от него́ отде́лалась. Це́лый де́нь с на́ми так и провози́лся.

— Да ка́к же говоря́т, он влюблён и ни на кого́ не смо́трит?

— Не зна́ю-с, а на меня́ так уж сли́шком смотре́л, да и на Та́ню, прика́зчикову до́чь, то́же; да и на Па́шу ко́лбинскую, да гре́х сказа́ть, никого́ не оби́дел, тако́й баловни́к!

— Э́то удиви́тельно! А что́ в до́ме про него́ слы́шно?

— Ба́рин, ска́зывают, прекра́сный: тако́й до́брый, тако́й весёлый. Одно́ не хорошо́: за де́вушками сли́шком лю́бит гоня́ться. Да, по мне́, э́то ещё не беда́: со вре́менем остепени́тся.

— Ка́к бы мне́ хоте́лось его́ ви́деть! — сказа́ла Ли́за со вздо́хом.

— Да что́ же тут мудрёного? Туги́лово от на́с недалёко, всего́ три́ версты́: поди́те гуля́ть в ту́ сто́рону или поезжа́йте верхо́м; вы ве́рно встре́тите его́. О́н же вся́кий де́нь, ра́но поутру́, хо́дит с ружьём на охо́ту.

— Да не́т, нехорошо́. Он мо́жет поду́мать, что я́ за ни́м гоня́юсь. К тому́ же отцы́ на́ши в ссо́ре, так и мне́ всё же нельзя́ бу́дет с ни́м познако́миться… А́х, На́стя! Зна́ешь ли что? Наряжу́сь я крестья́нкою!

— И в са́мом де́ле; наде́ньте то́лстую руба́шку, сарафа́н, да и ступа́йте сме́ло в Туги́лово; руча́юсь вам, что Бе́рестов уж вас не прозева́ет.

— А по-зде́шнему я говори́ть уме́ю прекра́сно. А́х, На́стя, ми́лая На́стя! Кака́я сла́вная вы́думка! — И Ли́за легла́ спа́ть с наме́рением непреме́нно испо́лнить весёлое своё предположе́ние.

На друго́й же де́нь приступи́ла она́ к исполне́нию своего́ пла́на, посла́ла купи́ть на база́ре то́лстого полотна́, си́ней кита́йки и ме́дных пу́говок, с по́мощью На́сти скрои́ла себе́ руба́шку и сарафа́н, засади́ла за шитьё всю́ де́вичью, и к ве́черу всё бы́ло гото́во. Ли́за приме́рила обно́ву, и призна́лась пред зе́ркалом, что никогда́ ещё так мила́ само́й себе́ не каза́лась. Она́ повтори́ла свою́ ро́ль, на хо́ду ни́зко кла́нялась и не́сколько ра́з пото́м кача́ла голово́ю, на подо́бие гли́няных кото́в, говори́ла на крестья́нском наре́чии, смея́лась, закрыва́ясь рукаво́м, и заслужи́ла по́лное одобре́ние На́сти. Одно́ затрудня́ло её: она́ попро́бовала бы́ло пройти́ по двору́ боса́я, но дёрн коло́л её не́жные но́ги, а песо́к и ка́мушки показа́лись е́й нестерпи́мы. На́стя и ту́т ей помогла́: она́ сняла́ ме́рку с Ли́зиной ноги́, сбе́гала в по́ле к Трофи́му пастуху́ и заказа́ла ему́ па́ру лапте́й по то́й ме́рке. На друго́й де́нь, ни све́т ни заря́, Ли́за уже́ просну́лась. Ве́сь до́м ещё спа́л. На́стя за воро́тами ожида́ла пасту́ха. Заигра́л рожо́к и дереве́нское ста́до потяну́лось ми́мо ба́рского двора́. Трофи́м, проходя́ пе́ред На́стей, о́тдал ей ма́ленькие пёстрые ла́пти и получи́л от неё полти́ну в награжде́ние. Ли́за тихо́нько наряди́лась крестья́нкою, шо́потом дала́ На́сте свои́ наставле́ния каса́тельно ми́сс Жа́ксон, вы́шла на за́днее крыльцо́ и че́рез огоро́д побежа́ла в по́ле.

Заря́ сия́ла на восто́ке, и золоты́е ряды́ облако́в, каза́лось, ожида́ли со́лнца, как царедво́рцы ожида́ют госуда́ря; я́сное не́бо, у́тренняя све́жесть, роса́, ветеро́к и пе́ние пти́чек наполня́ли се́рдце Ли́зы младе́нческой весёлостию; боя́сь како́й-нибу́дь знако́мой встре́чи, она́, каза́лось, не шла́, а лете́ла. Приближа́ясь к ро́ще, стоя́щей на рубеже́ отцо́вского владе́ния, Ли́за пошла́ ти́ше. Зде́сь она́ должна́ была ожида́ть Алексе́я. Се́рдце её си́льно би́лось, само́ не зна́я, почему́; но боя́знь, сопровожда́ющая молоды́е на́ши прока́зы, составля́ет и гла́вную их пре́лесть. Ли́за вошла́ в су́мрак ро́щи. Глухо́й, перека́тный шу́м её приве́тствовал де́вушку. Весёлость её прити́хла. Ма́ло-по-ма́лу предала́сь она́ сла́дкой мечта́тельности. Она́ ду́мала… но мо́жно ли с то́чностию определи́ть, о чём ду́мает семнадцати́летняя ба́рышня, одна́, в ро́ще, в шесто́м часу́ весе́ннего у́тра? И та́к она́ шла́, заду́мавшись, по доро́ге, осенённой с обе́их сторо́н высо́кими дере́вьями, как вдру́г прекра́сная ляга́вая соба́ка зала́яла на неё. Ли́за испуга́лась и закрича́ла. В то́ же вре́мя разда́лся го́лос: tout beau, Sbogar, ici…^[6] и молодо́й охо́тник показа́лся и́з-за куста́рника. «Небо́сь, ми́лая», сказа́л он Ли́зе, «соба́ка моя́ не куса́ется». Ли́за успе́ла уже́ опра́виться от испу́гу, и уме́ла то́тчас воспо́льзоваться обстоя́тельствами. «Да не́т, ба́рин», сказа́ла она́, притворя́ясь полуиспу́ганной, полузасте́нчивой, «бою́сь: она́, вишь, така́я зла́я; опя́ть ки́нется». Алексе́й (чита́тель уже́ узна́л его́) ме́жду те́м при́стально гляде́л на молоду́ю крестья́нку. «Я провожу́ тебя́, е́сли ты́ бои́шься», сказа́л он ей; «ты́ мне позво́лишь идти́ по́дле се́бя?» — «А кто́ те меша́ет?» отвеча́ла Ли́за; «во́льному во́ля, а доро́га мирска́я». — «Отку́да ты?» — «Из Прилу́чина; я до́чь Васи́лья кузнеца́, иду́ по грибы́» (Ли́за несла́ кузово́к на верёвочке). «А ты́, ба́рин? Туги́ловский, что́ ли?» — «Так то́чно», отвеча́л Алексе́й, «я камерди́нер молодо́го ба́рина». Алексе́ю хоте́лось уровня́ть их отноше́ния. Но Ли́за погляде́ла на него́ и засмея́лась. «А лжёшь», сказа́ла она́, «не на ду́ру напа́л. Ви́жу, что ты са́м ба́рин». — «Почему́ же ты так ду́маешь?» — «Да по всему́». — «Одна́ко ж?» — «Да ка́к же ба́рина с слуго́й не распозна́ть? И оде́т-то не та́к, и ба́ишь ина́че, и соба́ку-то кли́чешь не по на́шему». Ли́за час о́т часу бо́лее нра́вилась Алексе́ю. Привы́кнув не церемо́ниться с хоро́шенькими поселя́нками, он бы́ло хоте́л обня́ть её; но Ли́за отпры́гнула от него́ и приняла́ вдруг на себя́ тако́й стро́гой и холо́дный ви́д, что хотя́ э́то и рассмеши́ло Алексе́я, но удержа́ло его́ от дальне́йших покуше́ний. «Е́сли вы хоти́те, что́бы мы бы́ли вперёд прия́телями», сказа́ла она́ с ва́жностию, «то не изво́льте забыва́ться». — «Кто́ тебя́ научи́л э́той прему́дрости?» спроси́л Алексе́й, расхохота́вшись: «Уж не На́стинька ли, моя знако́мая, не де́вушка ли ба́рышни ва́шей? Во́т каки́ми путя́ми распространя́ется просвеще́ние!» Ли́за почу́вствовала, что вы́шла бы́ло из свое́й ро́ли, и то́тчас попра́вилась. «А что́ ду́маешь?» сказа́ла она́; «ра́зве я и на ба́рском дворе́ никогда́ не быва́ю? небо́сь: всего́ наслы́шалась и нагляде́лась. Одна́ко», продолжала она, «болта́я с тобо́ю, грибо́в не наберёшь. Иди́‑ка ты, ба́рин, в сто́рону, а я́ в другу́ю. Проще́ния про́сим…» Ли́за хоте́ла удали́ться, Алексе́й удержа́л её за́ руку. «Ка́к тебя́ зову́т, душа́ моя́». — «Акули́ной», отвеча́ла Ли́за, стара́ясь освободи́ть свои́ па́льцы от руки́ Алексе́евой; «да пусти́ ж, ба́рин; мне и домо́й пора́». — «Ну́, мой дру́г Акули́на, непреме́нно бу́ду в го́сти к твое́му ба́тюшке, к Васи́лью кузнецу́». — «Что́ ты?» возрази́ла с жи́востию Ли́за, «Ра́ди Христа́, не приходи́. Ко́ли до́ма узна́ют, что я с ба́рином в ро́ще болта́ла наедине́, то мне́ беда́ бу́дет; оте́ц мой, Васи́лий кузне́ц, прибьёт меня́ до́ смерти». — «Да я непреме́нно хочу́ с тобо́ю опя́ть ви́деться». — «Ну я когда́-нибу́дь опя́ть сюда́ приду́ за гриба́ми». — «Когда́ же?» — «Да хо́ть за́втра». — «Ми́лая Акули́на, расцелова́л бы тебя́, да не сме́ю. Так за́втра, в э́то вре́мя, не пра́вда ли?» — «Да́, да́». — «И ты́ не обма́нешь меня́?» — «Не обману́». — «Побожи́сь». — «Ну во́т те свята́я пя́тница, приду́».

Молоды́е лю́ди расста́лись. Ли́за вы́шла и́з лесу, перебрала́сь че́рез по́ле, прокра́лась в са́д и о́прометью побежа́ла в фе́рму, где На́стя ожида́ла её. Там она́ переоде́лась, рассе́янно отвеча́я на вопро́сы нетерпели́вой напе́рсницы, и яви́лась в гости́ную. Сто́л был накры́т, за́втрак гото́в, и ми́сс Жа́ксон, уже́ набелённая и затя́нутая в рю́мочку, наре́зывала то́ненькие тарти́нки. Оте́ц похвали́л её за ра́ннюю прогу́лку. «Нет ничего́ здорове́е, сказа́л он, как просыпа́ться на заре́». Ту́т он привёл не́сколько приме́ров челове́ческого долголе́тия, поче́рпнутых из англи́йских журна́лов, замеча́я, что все́ лю́ди, жи́вшие бо́лее ста́ ле́т, не употребля́ли во́дки и встава́ли на заре́ зимо́й и ле́том. Ли́за его́ не слу́шала. Она́ в мы́слях повторя́ла все́ обстоя́тельства у́треннего свида́ния, ве́сь разгово́р Акули́ны с молоды́м охо́тником, и со́весть начина́ла её му́чить. Напра́сно возража́ла она́ само́й себе́, что бесе́да их не выходи́ла из грани́ц благопристо́йности, что э́та ша́лость не могла́ име́ть никако́го после́дствия, со́весть её ропта́ла гро́мче её ра́зума. Обеща́ние, да́нное е́ю на за́втрашний де́нь, всего́ бо́лее беспоко́ило её: она́ совсе́м было реши́лась не сдержа́ть свое́й торже́ственной кля́твы. Но Алексе́й, прожда́в её напра́сно, мо́г идти́ оты́скивать в селе́ до́чь Васи́лья кузнеца́, настоя́щую Акули́ну, то́лстую, рябу́ю де́вку, и таки́м о́бразом догада́ться об её легкомы́сленной прока́зе. Мы́сль э́та ужасну́ла Ли́зу, и она́ реши́лась на друго́е у́тро опя́ть яви́ться в ро́щу Акули́ной.

С свое́й стороны́ Алексе́й бы́л в восхище́нии, це́лый де́нь ду́мал он о но́вой свое́й знако́мке; но́чью о́браз сму́глой краса́вицы и во сне́ пресле́довал его́ воображе́ние. Заря́ едва́ занима́лась, как о́н уже́ был оде́т. Не да́в себе́ вре́мени заряди́ть ружьё, вы́шел он в по́ле с ве́рным свои́м Сбога́ром и побежа́л к ме́сту обе́щанного свида́ния. О́коло получа́са прошло́ в несно́сном для него́ ожида́нии; наконе́ц он уви́дел меж куста́рника мелькну́вший си́ний сарафа́н, и бро́сился на встре́чу ми́лой Акули́ны. Она́ улыбну́лась восто́ргу его́ благода́рности; но Алексе́й то́тчас же заме́тил на её лице́ следы́ уны́ния и беспоко́йства. О́н хоте́л узна́ть тому́ причи́ну. Ли́за призна́лась, что посту́пок её каза́лся ей легкомы́сленным, что она́ в нём раска́ивалась, что на се́й раз не хоте́ла она́ не сдержа́ть да́нного сло́ва, но что э́то свида́ние бу́дет уже́ после́дним, и что она́ про́сит его́ прекрати́ть знако́мство, кото́рое ни к че́му до́брому не мо́жет их довести́. Всё это, разуме́ется, бы́ло ска́зано на крестья́нском наре́чии; но мы́сли и чу́вства, необыкнове́нные в просто́й де́вушке, порази́ли Алексе́я. О́н употреби́л всё своё красноре́чие, да́бы отврати́ть Акули́ну от её наме́рения; уверя́л её в неви́нности свои́х жела́ний, обеща́л никогда́ не пода́ть ей по́вода к раска́янию, повинова́ться ей во всём, заклина́л её не лиша́ть его́ одно́й отра́ды: вида́ться с не́ю наедине́, хотя́ бы че́рез де́нь, хотя́ бы два́жды в неде́лю. О́н говори́л языко́м и́стинной стра́сти, и в э́ту мину́ту был то́чно влюблён. Ли́за слу́шала его́ мо́лча. «Да́й мне сло́во, сказа́ла она́ наконе́ц, что ты́ никогда́ не бу́дешь иска́ть меня́ в дере́вне и́ли расспра́шивать обо мне́. Да́й мне сло́во не иска́ть други́х со мно́й свида́ний, кро́ме те́х, кото́рые я сама́ назна́чу». Алексе́й покля́лся бы́ло ей свято́ю пя́тницею, но она́ с улы́бкой останови́ла его́. «Мне не ну́жно кля́твы, сказа́ла Ли́за, дово́льно одного́ твоего́ обеща́ния». По́сле того́ они́ дру́жески разгова́ривали, гуля́я вме́сте по́ лесу, до те́х по́р пока́ Ли́за сказа́ла ему́: пора́. Они́ расста́лись, и Алексе́й, оста́вшись наедине́, не мо́г поня́ть, каки́м о́бразом проста́я дереве́нская де́вочка в два́ свида́ния успе́ла взя́ть над ни́м и́стинную вла́сть. Его́ сноше́ния с Акули́ной име́ли для него́ пре́лесть новизны́, и хотя́ предписа́ния стра́нной крестья́нки каза́лись ему́ тя́гостными, но мы́сль не сдержа́ть своего́ сло́ва не пришла́ да́же ему́ в го́лову. Де́ло в то́м, что Алексе́й, не смотря́ на роково́е кольцо́, на таи́нственную перепи́ску и на мра́чную разочаро́ванность, был до́брый и пы́лкой ма́лый и име́л се́рдце чи́стое, спосо́бное чу́вствовать наслажде́ния неви́нности.

Е́сли бы слу́шался я одно́й свое́й охо́ты, то непреме́нно и во все́й подро́бности ста́л бы опи́сывать свида́ния молоды́х люде́й, возраста́ющую взаи́мную скло́нность и дове́рчивость, заня́тия, разгово́ры; но зна́ю, что бо́льшая ча́сть мои́х чита́телей не раздели́ла бы со мно́ю моего́ удово́льствия. Э́ти подро́бности вообще́ должны́ каза́ться при́торными, ита́к я пропущу́ их, сказа́в вкра́тце, что не прошло́ ещё и дву́х ме́сяцев, а мо́й Алексе́й бы́л уже́ влюблён без па́мяти, и Ли́за была́ не равноду́шнее, хотя́ и молчали́вее его́. О́ба они́ бы́ли сча́стливы настоя́щим и ма́ло ду́мали о бу́дущем. Мы́сль о неразры́вных у́зах дово́льно ча́сто мелька́ла в и́х уме́, но никогда́ они́ о то́м дру́г с дру́гом не говори́ли. Причи́на я́сная; Алексе́й, как ни привя́зан был к ми́лой свое́й Акули́не, всё по́мнил расстоя́ние, существу́ющее ме́жду и́м и бе́дной крестья́нкою; а Ли́за ве́дала, кака́я не́нависть существова́ла ме́жду их отца́ми, и не сме́ла наде́яться на взаи́мное примире́ние. К тому́ же самолю́бие её бы́ло вта́йне подстрека́емо тёмной, романи́ческою наде́ждою уви́деть наконе́ц туги́ловского поме́щика у но́г до́чери прилу́чинского кузнеца́. Вдру́г ва́жное происше́ствие чу́ть бы́ло не перемени́ло и́х взаи́мных отноше́ний.

В одно́ я́сное, холо́дное у́тро (из те́х, каки́ми бога́та на́ша ру́сская о́сень) Ива́н Петро́вич Бе́рестов вы́ехал прогуля́ться верхо́м, на вся́кой слу́чай взя́в с собо́ю па́ры три́ борзы́х, стремянно́го и не́сколько дворо́вых мальчи́шек с трещо́тками. В то́ же са́мое вре́мя Григо́рий Ива́нович Му́ромский, соблазня́сь хоро́шею пого́дою, веле́л оседла́ть ку́цую свою́ кобы́лку и ры́сью пое́хал о́коло свои́х англизи́рованных владе́ний. Подъезжа́я к ле́су, уви́дел он сосе́да своего́, го́рдо сидя́щего верхо́м, в чекмене́, подби́том ли́сьим ме́хом, и поджида́ющего за́йца, кото́рого мальчи́шки кри́ком и трещо́тками выгоня́ли из куста́рника. Е́сли б Григо́рий Ива́нович мо́г предви́деть э́ту встре́чу, то коне́чно б о́н повороти́л в сто́рону; но о́н нае́хал на Бе́рестова во́все неожи́данно, и вдру́г очути́лся от него́ в расстоя́нии пистоле́тного вы́стрела. Де́лать бы́ло не́чего: Му́ромский, как образо́ванный европе́ец, подъе́хал к своему́ проти́внику и учти́во его́ приве́тствовал. Бе́рестов отвеча́л с таки́м же усе́рдием, с каковы́м цепно́й медве́дь кла́няется господа́м по приказа́нию своего́ вожа́того. В сие́ вре́мя за́яц вы́скочил и́з лесу и побежа́л по́лем. Бе́рестов и стремя́нный закрича́ли во всё го́рло, пусти́ли соба́к и сле́дом поскака́ли во ве́сь опо́р. Ло́шадь Му́ромского, не быва́вшая никогда́ на охо́те, испуга́лась и понесла́. Му́ромский, провозгласи́вший себя́ отли́чным нае́здником, да́л ей во́лю и вну́тренне дово́лен был слу́чаем, избавля́ющим его́ от неприя́тного собесе́дника. Но ло́шадь, доскака́в до овра́га, пре́жде е́ю не заме́ченного, вдру́г ки́нулась в сто́рону, и Му́ромский не уси́дел. Упа́в дово́льно тяжело́ на мёрзлую зе́млю, лежа́л он, проклина́я свою́ ку́цую кобы́лу, кото́рая, как бу́дто опо́мнясь, то́тчас останови́лась, как то́лько почу́вствовала себя́ без седока́. Ива́н Петро́вич подскака́л к нему́, осведомля́ясь, не уши́бся ли о́н. Ме́жду те́м стремя́нный привёл вино́вную ло́шадь, держа́ её под уздцы́. О́н помо́г Му́ромскому взобра́ться на седло́, а Бе́рестов пригласи́л его́ к себе́. Му́ромский не мо́г отказа́ться, и́бо чу́вствовал себя́ обя́занным, и таки́м о́бразом Бе́рестов возврати́лся домо́й со сла́вою, затрави́в за́йца и ведя́ своего́ проти́вника ра́неным и почти́ военнопле́нным.

Сосе́ди, за́втракая, разговори́лись дово́льно дружелю́бно. Му́ромский попроси́л у Бе́рестова дро́жек, и́бо призна́лся, что от уши́бу не́ был он в состоя́нии дое́хать до до́ма верьхо́м. Бе́рестов проводи́л его́ до са́мого крыльца́, а Му́ромский уе́хал не пре́жде, как взя́в с него́ че́стное сло́во на друго́й же де́нь (и с Алексе́ем Ива́новичем) прие́хать отобе́дать по-прия́тельски в Прилу́чино. Таки́м о́бразом вражда́ стари́нная и глубоко́ укорени́вшаяся, каза́лось, гото́ва была́ прекрати́ться от пугли́вости ку́цой кобы́лки.

Ли́за вы́бежала на встре́чу Григо́рью Ива́новичу. «Что́ э́то зна́чит, па́па?» сказа́ла она́ с удивле́нием; «отчего́ вы хрома́ете? Где́ ва́ша ло́шадь? Чьи́ э́то дро́жки?» — «Во́т уж не угада́ешь, my dear^[7]», отвеча́л ей Григо́рий Ива́нович, и рассказа́л всё, что случи́лось. Ли́за не ве́рила свои́м уша́м. Григо́рий Ива́нович, не да́в ей опо́мниться, объяви́л, что за́втра бу́дут у него́ обе́дать о́ба Бе́рестовы. «Что́ вы говори́те!» сказа́ла она́, побледне́в. «Бе́рестовы, о́тец и сы́н! За́втра у на́с обе́дать! Не́т, па́па, ка́к вам уго́дно: я́ ни за что́ не покажу́сь». — «Что́ ты с ума́ сошла́?» возрази́л оте́ц; «давно́ ли ты ста́ла так засте́нчива, и́ли ты к ни́м пита́ешь насле́дственную не́нависть, как романи́ческая герои́ня? По́лно, не дура́чься…» — «Не́т, па́па, ни за что́ на све́те, ни за каки́е сокро́вища не явлю́сь я пе́ред Бе́рестовыми». Григо́рий Ива́нович пожа́л плеча́ми и бо́лее с не́ю не спо́рил, и́бо зна́л, что противоре́чием с неё ничего́ не возьмёшь, и пошёл отдыха́ть от свое́й достопримеча́тельной прогу́лки.

Лизаве́та Григо́рьевна ушла́ в свою́ ко́мнату и призвала́ На́стю. О́бе до́лго рассужда́ли о за́втрашнем посеще́нии. Что́ поду́мает Алексе́й, е́сли узна́ет в благовоспи́танной ба́рышне свою́ Акули́ну? Како́е мне́ние бу́дет он име́ть о её поведе́нии и пра́вилах, о её благоразу́мии? С друго́й стороны́ Ли́зе о́чень хоте́лось ви́деть, како́е впечатле́ние произвело́ бы на него́ свида́ние сто́ль неожи́данное… Вдру́г мелькну́ла ей мы́сль. Она́ то́тчас передала́ её На́сте; о́бе обра́довались ей как нахо́дке, и положи́ли испо́лнить её непреме́нно.

На друго́й де́нь за за́втраком Григо́рий Ива́нович спроси́л у до́чки, всё ли наме́рена она́ спря́таться от Бе́рестовых. «Па́па», отвеча́ла Ли́за, «я приму́ их, е́сли э́то ва́м уго́дно, то́лько с угово́ром: ка́к бы я пе́ред ни́ми ни яви́лась, что́ б я ни сде́лала, вы брани́ть меня́ не бу́дете и не дади́те никако́го зна́ка удивле́ния или неудово́льствия». — «Опя́ть каки́е-нибудь прока́зы!» сказа́л смея́сь Григо́рий Ива́нович. «Ну, хорошо́, хорошо́; согла́сен, де́лай, что хо́чешь, черногла́зая моя́ шалу́нья». С э́тим сло́вом он поцелова́л её в ло́б и Ли́за побежа́ла приготовля́ться.

В два́ часа́ ро́вно коля́ска дома́шней рабо́ты, запряжённая шестью́ лошадьми́, въе́хала на дво́р и покати́лась о́коло гу́сто-зелёного дерно́вого кру́га. Ста́рый Бе́рестов взошёл на крыльцо́ с по́мощью дву́х ливре́йных лаке́ев Му́ромского. Всле́д за ни́м сы́н его́ прие́хал верхо́м и вме́сте с ни́м вошёл в столо́вую, где сто́л был уже́ накры́т. Му́ромский при́нял свои́х сосе́дей как нельзя́ ла́сковее, предложи́л им осмотре́ть пе́ред обе́дом са́д и звери́нец, и повёл по доро́жкам, тща́тельно вы́метенным и усы́панным песко́м. Ста́рый Бе́рестов вну́тренно жале́л о поте́рянном труде́ и вре́мени на сто́ль бесполе́зные при́хоти, но молча́л из ве́жливости. Сы́н его́ не разделя́л ни неудово́льствия расчётливого поме́щика, ни восхище́ния самолюби́вого англома́на; о́н с нетерпе́нием ожида́л появле́ния хозя́йской до́чери, о кото́рой мно́го наслы́шался, и хотя́ се́рдце е́го, как нам изве́стно, бы́ло уже́ за́нято, но молода́я краса́вица всегда́ име́ла пра́во на его́ воображе́ние.

Возвратя́сь в гости́ную, они́ усе́лись втроём: старики́ вспо́мнили пре́жнее вре́мя и анекдо́ты свое́й слу́жбы, а Алексе́й размышля́л о то́м, каку́ю ро́ль игра́ть ему́ в прису́тствии Ли́зы. Он реши́л, что холо́дная рассе́янность во вся́ком слу́чае всего́ прили́чнее и в сле́дствие сего́ пригото́вился. Две́рь отвори́лась, о́н поверну́л го́лову с таки́м равноду́шием, с тако́ю го́рдою небре́жностию, что се́рдце са́мой закорене́лой коке́тки непреме́нно должно́ бы́ло бы содрогну́ться. К несча́стию, вме́сто Ли́зы, вошла́ ста́рая ми́сс Жа́ксон, набелёная, затя́нутая, с поту́пленными глаза́ми и с ма́леньким кни́ксом, и прекра́сное вое́нное движе́ние Алексе́ево пропа́ло вту́не. Не успе́л он сно́ва собра́ться с си́лами, как две́рь опя́ть отвори́лась, и на се́й раз вошла́ Ли́за. Все́ вста́ли; оте́ц на́чал было представле́ние госте́й, но вдру́г останови́лся и поспе́шно закуси́л себе́ гу́бы… Ли́за, его́ сму́глая Ли́за, набелена́ была́ по́ уши, насурмлена́ пу́ще само́й ми́сс Жа́ксон; фальши́вые ло́коны, гора́здо светле́е со́бственных её воло́с, взби́ты были, как пари́к Людо́вика XIV; рукава́ à l’imbécile^[8] торча́ли как фи́жмы у Madame de Pompadour^[9]; та́лия была́ перетя́нута, как бу́ква и́кс, и все́ бриллия́нты её ма́тери, ещё не зало́женные в ломба́рде, сия́ли на её па́льцах, ше́е и уша́х. Алексе́й не мо́г узна́ть свою́ Акули́ну в э́той смешно́й и блестя́щей ба́рышне. Оте́ц его́ подошёл к её ру́чке, и о́н с доса́дою ему́ после́довал; когда прикосну́лся он к её бе́леньким па́льчикам, ему́ показа́лось, что они́ дрожа́ли. Ме́жду те́м он успе́л заме́тить но́жку, с наме́рением вы́ставленную и обу́тую со всевозмо́жным коке́тством. Это помири́ло его́ не́сколько с остальны́м её наря́дом. Что каса́ется до бели́л и до сурьмы́, то в простоте́ своего́ се́рдца, призна́ться, о́н их с пе́рвого взгля́да не заме́тил, да и по́сле не подозрева́л. Григо́рий Ива́нович вспо́мнил своё обеща́ние и стара́лся не показа́ть и ви́ду удивле́ния; но ша́лость его́ до́чери каза́лась ему́ та́к заба́вна, что о́н едва́ мог удержа́ться. Не до сме́ху бы́ло чо́порной англича́нке. Она́ дога́дывалась, что сурьма́ и бели́ла бы́ли похи́щены из её комо́да, и багро́вый румя́нец доса́ды пробива́лся скво́зь иску́сственную белизну́ её лица́. Она́ броса́ла пла́менные взгля́ды на молоду́ю прока́зницу, кото́рая, отлага́я до друго́го вре́мени вся́кие объясне́ния, притворя́лась, бу́дто их не замеча́ет.

Се́ли за сто́л. Алексе́й продолжа́л игра́ть ро́ль рассе́янного и заду́мчивого. Ли́за жема́нилась, говори́ла сквозь зу́бы, на распе́в, и то́лько по-францу́зски. Оте́ц помину́тно засма́тривался на неё, не понима́я её це́ли, но находя́ всё это весьма́ заба́вным. Англича́нка беси́лась и молча́ла. Оди́н Ива́н Петро́вич был как до́ма: е́л за двои́х, пи́л в свою́ ме́ру, смея́лся своему́ сме́ху и ча́с от ча́су дружелю́бнее разгова́ривал и хохота́л.

Наконе́ц вста́ли и́зо стола́; го́сти уе́хали, и Григо́рий Ива́нович дал во́лю сме́ху и вопро́сам: «Что́ тебе́ взду́малось дура́чить их?» спроси́л он Ли́зу. «А зна́ешь ли что́? Бели́ла пра́во тебе́ приста́ли; не вхожу́ в та́йны да́мского туале́та, но на твоём ме́сте я́ бы ста́л бели́ться; разуме́ется не сли́шком, а слегка́». Ли́за была́ в восхище́нии от успе́ха свое́й вы́думки. Она́ обняла́ отца́, обеща́лась ему́ поду́мать о его́ сове́те, и побежа́ла умилостивля́ть раздражённую ми́сс Жа́ксон, кото́рая наси́лу согласи́лась отпере́ть ей свою́ две́рь и вы́слушать её оправда́ния. Ли́зе бы́ло со́вестно показа́ться пе́ред незнако́мцами тако́й черна́вкою; она́ не сме́ла проси́ть… она́ была́ уве́рена, что до́брая, ми́лая ми́сс Жа́ксон прости́т ей… и проч., и проч. Ми́сс Жа́ксон, удостове́рясь, что Ли́за не ду́мала подня́ть её на́ смех, успоко́илась, поцелова́ла Ли́зу и в зало́г примире́ния подари́ла ей ба́ночку англи́йских бели́л, кото́рую Ли́за и приняла́ с изъявле́нием и́скренней благода́рности.

Чита́тель догада́ется, что на друго́й де́нь у́тром Ли́за не заме́длила яви́ться в ро́ще свида́ний. «Ты бы́л, ба́рин, вечо́р у на́ших госпо́д?» сказа́ла она́ то́тчас Алексе́ю; «какова́ показа́лась тебе́ ба́рышня?» Алексе́й отвеча́л, что он́ её не заме́тил. «Жа́ль», возрази́ла Ли́за. — «А почему́ же?» спроси́л Алексе́й. — «А потому́, что я́ хоте́ла бы спроси́ть у тебя́, пра́вда ли, говоря́т…» — «Что́ же говоря́т?» — «Пра́вда ли, говоря́т, бу́дто бы я́ на ба́рышню похо́жа?» — «Како́й вздо́р! она́ пе́ред тобо́й уро́д уро́дом». — «А́х, ба́рин, гре́х тебе́ э́то говори́ть; ба́рышня на́ша така́я бе́ленькая, така́я щеголи́ха! Куда́ мне с не́ю ровня́ться!» Алексе́й божи́лся ей, что она́ лу́чше всевозмо́жных бе́леньких ба́рышень, и что́б успоко́ить её совсе́м, на́чал опи́сывать её госпожу́ таки́ми сме́шными черта́ми, что Ли́за хохота́ла от души́. «Одна́ко ж», сказа́ла она́ со вздо́хом, «хоть ба́рышня, мо́жет, и смешна́, всё же я́ пе́ред не́ю ду́ра безгра́мотная». — «И́!» сказа́л Алексе́й, «е́сть о чём сокруша́ться! Да ко́ли хо́чешь, я то́тчас вы́учу тебя́ гра́моте». — «А взапра́вду», сказа́ла Ли́за, «не попыта́ться ли и в са́мом де́ле?» — «Изво́ль, ми́лая; начнём хоть сейча́с». Они́ се́ли. Алексе́й вы́нул из карма́на каранда́ш и записну́ю кни́жку, и Акули́на вы́училась а́збуке удиви́тельно ско́ро. Алексе́й не мо́г надиви́ться её поня́тливости. На сле́дующее у́тро она́ захоте́ла попро́бовать и писа́ть; снача́ла каранда́ш не слу́шался её, но че́рез не́сколько мину́т она́ и вырисо́вывать бу́квы ста́ла дово́льно поря́дочно. «Что́ за чу́до!» говори́л Алексе́й. «Да у на́с уче́ние идёт скоре́е, чем по ланка́стерской систе́ме». В са́мом де́ле, на тре́тьем уро́ке Акули́на разбира́ла уже́ по склада́м «Ната́лью боя́рскую до́чь», прерыва́я чте́ние замеча́ниями, от кото́рых Алексе́й и́стинно был в изумле́нии, и кру́глый ли́ст измара́ла афори́змами, вы́бранными из то́й же по́вести.

Прошла́ неде́ля, и ме́жду ни́ми завела́сь перепи́ска. Почто́вая конто́ра учреждена́ была́ в дупле́ ста́рого ду́ба. На́стя вта́йне исправля́ла до́лжность почтальо́на. Туда́ приноси́л Алексе́й кру́пным по́черком напи́санные пи́сьма, и та́м же находи́л на си́ней просто́й бума́ге кара́кульки свое́й любе́зной. Акули́на ви́димо привыка́ла к лу́чшему скла́ду рече́й, и у́м её приме́тно развива́лся и образо́вывался.

Ме́жду те́м, неда́внее знако́мство ме́жду Ива́ном Петро́вичем Бе́рестовым и Григо́рьем Ива́новичем Му́ромским бо́лее и бо́лее укрепля́лось и вско́ре преврати́лось в дру́жбу, во́т по каки́м обстоя́тельствам: Му́ромский нере́дко ду́мал о то́м, что по сме́рти Ива́на Петро́вича всё его́ име́ние перейдёт в ру́ки Алексе́ю Ива́новичу; что в тако́м слу́чае Алексе́й Ива́нович бу́дет оди́н из са́мых бога́тых поме́щиков то́й губе́рнии, и что не́т ему́ никако́й причи́ны не жени́ться на Ли́зе. Ста́рый же Бе́рестов, с свое́й стороны́, хотя́ и признава́л в своём сосе́де не́которое сумасбро́дство (и́ли, по его́ выраже́нию, англи́йскую ду́рь), одна́ко ж не отрица́л в нём и мно́гих отли́чных досто́инств, наприме́р: ре́дкой оборо́тливости; Григо́рий Ива́нович был бли́зкой ро́дственник гра́фу Про́нскому, челове́ку зна́тному и си́льному; гра́ф мо́г быть о́чень поле́зен Алексе́ю, а Му́ромский (та́к ду́мал Ива́н Петро́вич) вероя́тно обра́дуется слу́чаю вы́дать свою́ до́чь вы́годным о́бразом. Старики́ до те́х пор обду́мывали всё э́то ка́ждый про себя́, что наконе́ц дру́г с дру́гом и переговори́лись, обня́лись, обеща́лись де́ло поря́дком обрабо́тать, и приняли́сь о нём хлопота́ть ка́ждый со свое́й стороны́. Му́ромскому предстоя́ло затрудне́ние: уговори́ть свою́ Бе́тси познако́миться коро́че с Алексе́ем, кото́рого не вида́ла она́ с са́мого достопа́мятного обе́да. Каза́лось они́ дру́г дру́гу не о́чень нра́вились; по кра́йней ме́ре Алексе́й уже́ не возвраща́лся в Прилу́чино, а Ли́за уходи́ла в свою́ ко́мнату вся́кой ра́з, как Ива́н Петро́вич удосто́ивал и́х свои́м посеще́нием. Но́, ду́мал Григо́рий Ива́нович, е́сли Алексе́й бу́дет у меня́ вся́кой де́нь, то Бе́тси должна́ же бу́дет в него́ влюби́ться. Э́то в поря́дке веще́й. Вре́мя всё сла́дит.

Ива́н Петро́вич ме́нее беспоко́ился об успе́хе свои́х наме́рений. В то́т же ве́чер призва́л он сы́на в сво́й кабине́т, закури́л тру́бку, и немно́го помолча́в, сказа́л: «Что́ же ты, Алёша, давно́ про вое́нную слу́жбу не погова́риваешь? Иль гуса́рский мунди́р уже́ тебя́ не прельща́ет!» — «Не́т, ба́тюшка», отвеча́л почти́тельно Алексе́й, «я ви́жу, что ва́м не уго́дно, чтоб я́ шёл в гуса́ры; мо́й до́лг ва́м повинова́ться». — «Хорошо́» отвеча́л Ива́н Петро́вич, «ви́жу, что ты́ послу́шный сы́н; э́то мне́ утеши́тельно; не хочу́ ж и я́ тебя́ нево́лить; не понужда́ю тебя́ вступи́ть… то́тчас… в ста́тскую слу́жбу; а пока́мест наме́рен я тебя́ жени́ть».

— На ко́м это, ба́тюшка? — спроси́л изумлённый Алексе́й.

— На Лизаве́те Григо́рьевне Му́ромской, — отвеча́л Ива́н Петро́вич; — неве́ста хо́ть куда́; не пра́вда ли?

— Ба́тюшка, я о жени́тьбе ещё не ду́маю.

— Ты́ не ду́маешь, так я́ за тебя́ ду́мал и переду́мал.

— Во́ля ва́ша. Ли́за Му́ромская мне во́все не нра́вится.

— По́сле понра́вится. Сте́рпится, слю́бится.

— Я не чу́вствую себя́ спосо́бным сде́лать её сча́стие.

— Не твоё го́ре — её сча́стие. Что́? та́к-то ты почита́ешь во́лю роди́тельскую? Добро́!

— Ка́к вам уго́дно, я не хочу́ жени́ться и не женю́сь.

— Ты же́нишься, и́ли я́ тебя́ прокляну́, а име́ние, как бо́г свят! прода́м и промота́ю, и тебе́ полу́шки не оста́влю. Даю́ тебе́ три́ дня́ на размышле́ние, а пока́мест не сме́й на глаза́ мне показа́ться.

Алексе́й зна́л, что е́сли оте́ц заберёт что себе́ в го́лову, то уж того́, по выраже́нию Тара́са Скоти́нина, у него́ и гвоздём не вы́шибешь; но Алексе́й был в ба́тюшку, и его́ сто́ль же тру́дно бы́ло переспо́рить. Он ушёл в свою́ ко́мнату и ста́л размышля́ть о преде́лах вла́сти роди́тельской, о Лизаве́те Григо́рьевне, о торже́ственном обеща́нии отца́ сде́лать его́ ни́щим, и наконе́ц об Акули́не. В пе́рвый ра́з ви́дел он я́сно, что о́н в неё стра́стно влюблён; романи́ческая мы́сль жени́ться на крестья́нке и жи́ть свои́ми труда́ми пришла́ ему́ в го́лову, и чем бо́лее ду́мал он о сём реши́тельном посту́пке, тем бо́лее находи́л в нём благоразу́мия. С не́которого вре́мени свида́ния в ро́ще бы́ли прекращены́ по причи́не дождли́вой пого́ды. О́н написа́л Акули́не письмо́ са́мым чётким по́черком и са́мым бе́шеным сло́гом, объявля́л ей о грозя́щей им поги́бели, и ту́т же предлага́л ей свою́ ру́ку. То́тчас отнёс он письмо́ на по́чту, в дупло́, и лёг спа́ть весьма́ дово́льный собо́ю.

На друго́й де́нь Алексе́й, твёрдый в своём наме́рении, ра́но у́тром пое́хал к Му́ромскому, да́бы открове́нно с ни́м объясни́ться. О́н наде́ялся подстрекну́ть его́ великоду́шие и склони́ть его́ на свою́ сто́рону. «До́ма ли Григо́рий Ива́нович?» спроси́л о́н, остана́вливая свою́ ло́шадь пе́ред крыльцо́м прилу́чинского за́мка. «Ника́к не́т», отвеча́л слуга́; «Григо́рий Ива́нович с утра́ изво́лил вы́ехать». — «Как доса́дно!» поду́мал Алексе́й. «До́ма ли, по кра́йней ме́ре, Лизаве́та Григо́рьевна?» — «До́ма-с». И Алексе́й спры́гнул с ло́шади, о́тдал пово́дья в ру́ки лаке́ю, и пошёл без докла́да.

«Всё бу́дет решено́», ду́мал о́н, подходя́ к гости́ной; «объясню́сь с не́ю само́ю». — Он вошёл… и остолбене́л! Ли́за… нет Акули́на, ми́лая сму́глая Акули́на, не в сарафа́не, а в бе́лом у́треннем пла́тьице, сиде́ла пе́ред окно́м и чита́ла его́ письмо́; она́ та́к была́ занята́, что не слыха́ла, как он и вошёл. Алексе́й не мо́г удержа́ться от ра́достного восклица́ния. Ли́за вздро́гнула, подняла́ го́лову, закрича́ла и хоте́ла убежа́ть. О́н бро́сился её уде́рживать. «Акули́на, Акули́на!..» Ли́за стара́лась от него́ освободи́ться… «Mais laissez-moi donc, monsieur; mais êtes-vous fou?^[10]» повторя́ла она́, отвора́чиваясь. «Акули́на! дру́г мой, Акули́на!» повторя́л о́н, целу́я её ру́ки. Ми́сс Жа́ксон, свиде́тельница э́той сце́ны, не зна́ла, что́ поду́мать. В э́ту мину́ту две́рь отвори́лась, и Григо́рий Ива́нович вошёл.

«Ага́!» сказа́л Му́ромский, «да у ва́с, ка́жется, де́ло совсе́м уже́ сла́жено…»

Чита́тели изба́вят меня́ от изли́шней обя́занности опи́сывать развя́зку.

Источник

Пушкин Александр Сергеевич

Барышня-крестьянка

Во всех ты, Душенька, нарядах хороша.

Богданович

В одной из отдаленных наших губерний находилось имение Ивана Петровича Берестова. В молодости своей служил он в гвардии, вышел в отставку в начале 1797 года, уехал в свою деревню и с тех пор он оттуда не выезжал. Он был женат на бедной дворянке, которая умерла в родах, в то время, как он находился в отъезжем поле. Хозяйственные упражнения скоро его утешили. Он выстроил дом по собственному плану, завел у себя суконную фабрику, утроил доходы и стал почитать себя умнейшим человеком во всем околодке, в чем и не прекословили ему соседи, приезжавшие к нему гостить с своими семействами и собаками. В будни ходил он в плисовой куртке, по праздникам надевал сертук из сукна домашней работы; сам записывал расход, и ничего не читал, кроме «Сенатских Ведомостей». Вообще его любили, хотя и почитали гордым. Не ладил с ним один Григорий Иванович Муромский, ближайший его сосед. Этот был настоящий русский барин. Промотав в Москве большую часть имения своего, и на ту пору овдовев, уехал он в последнюю свою деревню, где продолжал проказничать, но уже в новом роде. Развел он английский сад, на который тратил почти все остальные доходы. Конюхи его были одеты английскими жокеями. У дочери его была мадам англичанка. Поля свои обработывал он по английской методе.

Но на чужой манер хлеб русский не родится[1],

и не смотря на значительное уменьшение расходов, доходы Григорья Ивановича не прибавлялись; он и в деревне находил способ входить в новые долги; со всем тем почитался человеком не глупым, ибо первый из помещиков своей губернии догадался заложить имение в Опекунской Совет: оборот, казавшийся в то время чрезвычайно сложным и смелым. Из людей, осуждавших его, Берестов отзывался строже всех. Ненависть к нововведениям была отличительная черта его характера. Он не мог равнодушно говорить об англомании своего соседа, и поминутно находил случай его критиковать. Показывал ли гостю свои владения, в ответ на похвалы его хозяйственным распоряжениям: «Да-с! — говорил он с лукавой усмешкою, — у меня не то, что у соседа Григорья Ивановича. Куда нам по-английски разоряться! Были бы мы по-русски хоть сыты». Сии и подобные шутки, по усердию соседей, доводимы были до сведения Григорья Ивановича с дополнением и объяснениями. Англоман выносил критику столь же нетерпеливо, как и наши журналисты. Он бесился и прозвал своего зоила медведем и провинциалом.

Таковы были сношения между сими двумя владельцами, как сын Берестова приехал к нему в деревню. Он был воспитан в *** университете и намеревался вступить в военную службу, но отец на то не соглашался. К статской службе молодой человек чувствовал себя совершенно неспособным. Они друг другу не уступали, и молодой Алексей стал жить покамест барином, отпустив усы на всякий случай.

Алексей был, в самом деле, молодец. Право было бы жаль, если бы его стройного стана никогда не стягивал военный мундир, и если бы он, вместо того, чтобы рисоваться на коне, провел свою молодость согнувшись над канцелярскими бумагами. Смотря, как он на охоте скакал всегда первый, не разбирая дороги, соседи говорили согласно, что из него никогда не выйдет путного столоначальника. Барышни поглядывали на него, а иные и заглядывались; но Алексей мало ими занимался, а они причиной его нечувствительности полагали любовную связь. В самом деле, ходил по рукам список с адреса одного из его писем: Акулине Петровне Курочкиной, в Москве, напротив Алексеевского монастыря, в доме медника Савельева, а вас покорнейше прошу доставить письмо сие А. Н. Р.

Те из моих читателей, которые не живали в деревнях, не могут себе вообразить, что за прелесть эти уездные барышни! Воспитанные на чистом воздухе, в тени своих садовых яблонь, они знание света и жизни почерпают из книжек. Уединение, свобода и чтение рано в них развивают чувства и страсти, неизвестные рассеянным нашим красавицам. Для барышни звон колокольчика есть уже приключение, поездка в ближний город полагается эпохою в жизни, и посещение гостя оставляет долгое, иногда и вечное воспоминание. Конечно всякому вольно смеяться над некоторыми их странностями; но шутки поверхностного наблюдателя не могут уничтожить их существенных достоинств, из коих главное: особенность характера, самобытность (individualite), без чего, по мнению Жан-Поля[2], не существует и человеческого величия. В столицах женщины получают может быть, лучшее образование; но навык света скоро сглаживает характер и делает души столь же однообразными, как и головные уборы. Сие да будет сказано не в суд, и не во осуждение, однако ж nota nostra manet[3], как пишет один старинный комментатор.

Легко вообразить, какое впечатление Алексей должен был произвести в кругу наших барышен. Он первый перед ними явился мрачным и разочарованным, первый говорил им об утраченных радостях и об увядшей своей юности; сверх того носил он черное кольцо с изображением мертвой головы. Все это было чрезвычайно ново в той губернии. Барышни сходили по нем с ума.

Но всех более занята была им дочь англомана моего, Лиза (или Бетси, как звал ее обыкновенно Григорий Иванович). Отцы друг ко другу не ездили, она Алексея еще не видала, между тем, как все молодые соседки только об нем и говорили. Ей было семнадцать лет. Черные глаза оживляли ее смуглое и очень приятное лицо. Она была единственное и, следственно, балованное дитя. Ее резвость и поминутные проказы восхищали отца и приводили в отчаянье ее мадам мисс Жаксон, сорокалетнюю чопорную девицу, которая белилась и сурмила себе брови, два раза в год перечитывала «Памелу»[4], получала за то две тысячи рублей, и умирала со скуки в этой варварской России.

За Лизою ходила Настя; она была постарше, но столь же ветрена, как и ее барышня. Лиза очень любила ее, открывала ей все свои тайны, вместе с нею обдумывала свои затеи; словом, Настя была в селе Прилучине лицом гораздо более значительным, нежели любая наперсница во французской трагедии.

— Позвольте мне сегодня пойти в гости, — сказала однажды Настя, одевая барышню.

— Изволь; а куда?

— В Тугилово, к Берестовым. Поварова жена у них именинница, и вчера приходила звать нас отобедать.

— Вот! — сказала Лиза, — господа в ссоре, а слуги друг друга угощают.

— А нам какое дело до господ! — возразила Настя, — к тому же я ваша, а не папенькина. Вы ведь не бранились еще с молодым Берестовым; а старики пускай себе дерутся, коли им это весело.

Источник

Барышня-крестьянка

Барышня-крестьянка. Александр Сергеевич Пушкин

Во всех ты, Душенька, нарядах хороша.

Богданович

В одной из отдаленных наших губерний находилось имение Ивана Петровича Берестова. В молодости своей служил он в гвардии, вышел в отставку в начале 1797 года, уехал в свою деревню и с тех пор он оттуда не выезжал. Он был женат на бедной дворянке, которая умерла в родах, в то время, как он находился в отъезжем поле. Хозяйственные упражнения скоро его утешили. Он выстроил дом по собственному плану, завел у себя суконную фабрику, утроил доходы и стал почитать себя умнейшим человеком во всем околодке, в чем и не прекословили ему соседи, приезжавшие к нему гостить с своими семействами и собаками. В будни ходил он в плисовой куртке, по праздникам надевал сертук из сукна домашней работы; сам записывал расход, и ничего не читал, кроме «Сенатских Ведомостей». Вообще его любили, хотя и почитали гордым. Не ладил с ним один Григорий Иванович Муромский, ближайший его сосед. Этот был настоящий русский барин. Промотав в Москве большую часть имения своего, и на ту пору овдовев, уехал он в последнюю свою деревню, где продолжал проказничать, но уже в новом роде. Развел он английский сад, на который тратил почти все остальные доходы. Конюхи его были одеты английскими жокеями. У дочери его была мадам англичанка. Поля свои обработывал он по английской методе.

Но на чужой манер хлеб русский не родится[1],

и не смотря на значительное уменьшение расходов, доходы Григорья Ивановича не прибавлялись; он и в деревне находил способ входить в новые долги; со всем тем почитался человеком не глупым, ибо первый из помещиков своей губернии догадался заложить имение в Опекунской Совет: оборот, казавшийся в то время чрезвычайно сложным и смелым. Из людей, осуждавших его, Берестов отзывался строже всех. Ненависть к нововведениям была отличительная черта его характера. Он не мог равнодушно говорить об англомании своего соседа, и поминутно находил случай его критиковать. Показывал ли гостю свои владения, в ответ на похвалы его хозяйственным распоряжениям: «Да-с! — говорил он с лукавой усмешкою, — у меня не то, что у соседа Григорья Ивановича. Куда нам по-английски разоряться! Были бы мы по-русски хоть сыты». Сии и подобные шутки, по усердию соседей, доводимы были до сведения Григорья Ивановича с дополнением и объяснениями. Англоман выносил критику столь же нетерпеливо, как и наши журналисты. Он бесился и прозвал своего зоила медведем и провинциалом.

Таковы были сношения между сими двумя владельцами, как сын Берестова приехал к нему в деревню. Он был воспитан в *** университете и намеревался вступить в военную службу, но отец на то не соглашался. К статской службе молодой человек чувствовал себя совершенно неспособным. Они друг другу не уступали, и молодой Алексей стал жить покамест барином, отпустив усы на всякий случай.

Те из моих читателей, которые не живали в деревнях, не могут себе вообразить, что за прелесть эти уездные барышни! Воспитанные на чистом воздухе, в тени своих садовых яблонь, они знание света и жизни почерпают из книжек. Уединение, свобода и чтение рано в них развивают чувства и страсти, неизвестные рассеянным нашим красавицам. Для барышни звон колокольчика есть уже приключение, поездка в ближний город полагается эпохою в жизни, и посещение гостя оставляет долгое, иногда и вечное воспоминание. Конечно всякому вольно смеяться над некоторыми их странностями; но шутки поверхностного наблюдателя не могут уничтожить их существенных достоинств, из коих главное: особенность характера, самобытность (individualite), без чего, по мнению Жан-Поля[2], не существует и человеческого величия. В столицах женщины получают может быть, лучшее образование; но навык света скоро сглаживает характер и делает души столь же однообразными, как и головные уборы. Сие да будет сказано не в суд, и не во осуждение, однако ж nota nostra manet[3], как пишет один старинный комментатор.

За Лизою ходила Настя; она была постарше, но столь же ветрена, как и ее барышня. Лиза очень любила ее, открывала ей все свои тайны, вместе с нею обдумывала свои затеи; словом, Настя была в селе Прилучине лицом гораздо более значительным, нежели любая наперсница во французской трагедии.

— Позвольте мне сегодня пойти в гости, — сказала однажды Настя, одевая барышню.

— Изволь; а куда?

— В Тугилово, к Берестовым. Поварова жена у них именинница, и вчера приходила звать нас отобедать.

— Вот! — сказала Лиза, — господа в ссоре, а слуги друг друга угощают.

— Постарайся, Настя, увидеть Алексея Берестова, да расскажи мне хорошенько, каков он собою и что он за человек.

Настя обещалась, а Лиза с нетерпением ожидала целый день ее возвращения. Вечером Настя явилась.

— Ну, Лизавета Григорьевна, — сказала она, входя в комнату, — видела молодого Берестова; нагляделась довольно; целый день были вместе.

— Как это? Расскажи, расскажи по порядку.

— Извольте-с: пошли мы, я, Анисья Егоровна, Ненила, Дунька…

— Хорошо, знаю. Ну потом?

— Позвольте-с, расскажу всё по порядку. Вот пришли мы к самому обеду. Комната полна была народу. Были колбинские, захарьевские, приказчица с дочерьми, хлупинские…

— Ну! а Берестов?

— Погодите-с. Вот мы сели за стол, приказчица на первом месте, я подле нее… а дочери и надулись, да мне наплевать на них…

— Ах Настя, как ты скучна с вечными своими подробностями!

— Да как же вы нетерпеливы! Ну вот вышли мы изо стола… а сидели мы часа три, и обед был славный; пирожное бланманже синее, красное и полосатое… Вот вышли мы из-за стола, и пошли в сад играть в горелки, а молодой барин тут и явился.

— Ну что ж? правда ли, что он так хорош собой?

— Удивительно хорош, красавец, можно сказать. Стройный, высокий, румянец во всю щеку…

— Право? А я так думала, что у него лицо бледное. Что же? Каков он тебе показался? Печален, задумчив?

— Что вы? Да этакого бешеного я и сроду не видывала. Вздумал он с нами в горелки бегать.

— С вами в горелки бегать! Невозможно!

— Очень возможно! Да что еще выдумал! Поймает, и ну целовать!

— Воля твоя, Настя, ты врешь.

— Воля ваша, не вру. Я насилу от него отделалась. Целый день с нами так и провозился.

— Да как же, говорят, он влюблен и ни на кого не смотрит?

— Не знаю-с, а на меня так уж слишком смотрел да и на Таню, приказчикову дочь, тоже; да и на Пашу колбинскую, да грех сказать, никого не обидел, такой баловник!

— Это удивительно! А что в доме про него слышно?

— Барин, сказывают, прекрасный: такой добрый, такой веселый. Одно не хорошо: за девушками слишком любит гоняться. Да, по мне, это еще не беда: со временем остепенится.

— Как бы мне хотелось его видеть! — сказала Лиза со вздохом.

— Да что же тут мудреного? Тугилово от нас не далеко, всего три версты: подите гулять в ту сторону, или поезжайте верхом; вы верно встретите его. Он же всякой день, рано по утру, ходит с ружьем на охоту.

— Да нет, не хорошо. Он может подумать, что я за ним гоняюсь. К тому же отцы наши в ссоре, так и мне всё же нельзя будет с ним познакомиться… Ах, Настя! Знаешь ли что? Наряжусь я крестьянкою!

— И в самом деле; наденьте толстую рубашку, сарафан, да и ступайте смело в Тугилово; ручаюсь вам, что Берестов уж вас не прозевает.

— А по-здешнему я говорить умею прекрасно. Ах, Настя милая Настя! Какая славная выдумка! — И Лиза легла спать с намерением непременно исполнить веселое свое предположение.

На другой же день приступила она к исполнению своего плана, послала купить на базаре толстого полотна, синей китайки и медных пуговок, с помощью Насти скроила себе рубашку и сарафан, засадила за шитье всю девичью, и к вечеру всё было готово. Лиза примерила обнову, и призналась пред зеркалом, что никогда еще так мила самой себе не казалась. Она повторила свою роль, на ходу низко кланялась и несколько раз потом качала головою, наподобие глиняных котов, говорила на крестьянском наречии, смеялась, закрываясь рукавом, и заслужила полное одобрение Насти. Одно затрудняло ее: она попробовала было пройти по двору босая, но дерн колол ее нежные ноги, а песок и камушки показались ей нестерпимы. Настя и тут ей помогла: она сняла мерку с Лизиной ноги, сбегала в поле к Трофиму-пастуху и заказала ему пару лаптей по той мерке. На другой день, ни свет ни заря, Лиза уже проснулась. Весь дом еще спал. Настя за воротами ожидала пастуха. Заиграл рожок и деревенское

Источник