Протоиерей валентин бирюков непридуманные рассказы

• В скорбях… надо учиться любить ближнего»
• Вместо предисловия
• Свет сострадания
• Сила дуxа
• Господи, прости их!
• «Счастливые вы, что у вас все отобрали…»
• «Теперь я дома…»
• «На Божью волю!..»
• Наказание Божие
• Снова в колхоз?
• «Где ваш отец?!»
• Травяной хлеб
• Обет друзей
• «Господь подсказал: убери солдат…»
• «Такой радости в моей жизни больше не было»
• «Русская Мадонна»
• Документы веры
• Уроки отца Пимена
• «Ружье умнее меня!..»
• Тайный подвиг монаха Леонтия
• Как великомученик Георгий храм открыл
• «Вот какая русская вера!..»
• «Сила Божия в немощи совершается»
• «Душа ходила…»
• Последняя соломинка
• В горах под Сухуми
• Небесные свидетельства
• Вестник
• «Сейчас нужны люди верующие…»
• «Я не имела веры, а Господь меня пожалел…»
• К кому пойдем за помощью?
• Бесовское «лекарство»
• «Паспорт» Веры
• Вот как смеяться над святостью!
• Божия школа
• Как лукавый гнал меня из церкви
• Искушение вербовкой
• «Нам нельзя говорить!..»
• Дедушкино наследство
• Икона — это проповедь для нас
• «Славьте Моего Сына…»
• Как Михаил Николаевич атеистом работал
• Как иконе глаза завязали
• «Не могу зайти в церковь!..»
• Примирение с небом
• Иверская вернулась
• Современные иконоборцы
• Оружие нашей победы
• «Коммунист, дай нам хлебушка!..»
• «Сними крестик!..»
• «Ты опозорил нас…»
• «Что ваш крест со мной сделает?!»
• Послесловие
• Защищайте любовь небесную

На земле мы только учимся жить. Про­то­и­е­рей Вален­тин Бирюков

По бла­го­сло­ве­нию Свя­тей­шего Пат­ри­арха Мос­ков­ского и всея Руси Алек­сия II

В скорбях… надо учиться любить ближнего»

«Испы­тавши все пло­хое, надо людям помо­гать. Я знаю вкус горя, учился сочув­ство­вать ближ­ним, пони­мать чужую скорбь. В скор­бях — нынеш­них и гря­ду­щих — надо осо­бенно учиться любить ближ­них», — пишет 82-лет­ний про­то­и­е­рей Вален­тин Бирю­ков из г. Берд­ска Ново­си­бир­ской обла­сти в своей книге “На земле мы только учимся жить”. Он сам пере­нес такие скорби, кото­рые не каж­дому выпа­дут. И теперь хочет под­ста­вить пас­тыр­ское плечо спо­ты­ка­ю­щимся, неуве­рен­ным, уны­ва­ю­щим, немощ­ным в вере, уга­дать душев­ную скорбь и облег­чить ее. Почти 30 лет слу­жит свя­щен­ни­ком про­то­и­е­рей Вален­тин Бирю­ков. Родом из Алтай­ского села Колы­ван­ское, он ребен­ком пере­жил рас­ку­ла­чи­ва­ние, когда сотни семей были бро­шены на заве­до­мую поги­бель в глухую тайгу без вся­ких средств к жизни. Фрон­то­вик, защит­ник Ленин­града, награж­ден­ный бое­выми орде­нами и меда­лями, он знает цену труда с малых лет. Труда зем­ного и труда духов­ного. Он взрас­тил достой­ный плод — вырас­тил троих сыно­вей-свя­щен­ни­ков. Отец Вален­тин Бирю­ков и в пре­клон­ных годах сохра­нил дет­скую веру, остался открыт чистым серд­цем и Богу, и людям. «Милые детки, милые люди Божий, будьте сол­да­тами, защи­щайте любовь небес­ную, правду веч­ную», — эти слова отца Вален­тина, обра­щен­ные ко всем нам, я бы поста­вил эпи­гра­фом к его книге. Про­стоту веры ощу­ща­ешь серд­цем, читая бес­хит­рост­ные, на пер­вый взгляд, рас­сказы про­то­и­е­рея Вален­тина — рас­сказы, как он сам их назы­вает, «для спа­се­ния души». Но через эти — ино­гда обы­ден­ные, ино­гда потря­са­ю­щие — исто­рии на нас изли­ва­ется вели­кая любовь Божия. Жизнь сво­дила отца Вален­тина с уди­ви­тель­ными людьми — подвиж­ни­ками, про­зор­лив­цами и испо­вед­ни­ками, мало извест­ными миру, но явля­ю­щими неру­ши­мую веру в Про­мысл Божий, веру, тво­ря­щую чудеса. По мило­сти Божией ему были пред­ска­заны мно­гие собы­тия нынеш­ней жизни, в том числе и чудес­ное исце­ле­ние Клав­дии Устю­жа­ни­ной — за 16лет до собы­тий, про­ис­хо­див­ших в г. Бар­науле и вско­лых­нув­ших тогда веру­ю­щую Рос­сию. У отца Вален­тина осо­бый дар — уга­ды­вать в дру­гих людях про­стоту веры, свой­ствен­ную ему самому, самые запу­тан­ные вещи объ­яс­нять бес­хит­рост­ным чистым серд­цем. Не будучи бого­сло­вом, он нахо­дит нуж­ные слова и для про­те­станта, и для заплу­тав­шего греш­ника, и для высо­ко­ум­ного ате­и­ста. И слова эти часто тро­гают душу, потому что ска­заны из глу­бины уди­ви­тельно веря­щего и любя­щего сердца. Во всех рас­ска­зан­ных им исто­риях ощу­ща­ется стрем­ле­ние души к Цар­ствию Небес­ному, неустан­ное иска­ние его. Потому в рас­ска­зах и о самых тяж­ких скор­бях не уга­сают надежда и упо­ва­ние на Бога.

Архим. Алек­сий (Поли­кар­пов), намест­ник Дани­лова мона­стыря г. Москвы

Вместо предисловия

Свет сострадания

Все мы живем по раз­лич­ным зако­нам. Душев­ное, мате­ри­аль­ное пра­вило — оно про­стое, оче­вид­ное. Букву про­пу­стили — смысл слова меня­ется, цифру про­пу­стили — рас­четы невер­ные полу­ча­ются, вот вам и ава­рия. А если нару­ша­ется закон духов­ный ? Тут такая «ава­рия» может про­изойти — насто­я­щая духов­ная ката­строфа! Хотя послед­ствия попра­ния духов­ных зако­нов не для всех так ясны, как след­ствия нару­ше­ний зако­нов зем­ных… Вся наша насто­я­щая жизнь обли­чает нас в том, что все мы — пре­ступ­ники Закона Божьего. Запо­веди нару­шаем, а испра­виться не хотим. Не видим, не ощу­щаем своей лич­ной вины, как будто тво­ря­ще­еся вокруг без­за­ко­ние нас не каса­ется. В Берд­ске, где я живу и служу Гос­поду, напри­мер, то и дело встре­чаю дево­чек, без вся­кого стес­не­ния куря­щих прямо на улице. Под­хожу к ним: — Здрав­ствуйте, девочки. Почему вы курите ? Как вам роди­тели раз­ре­шают это? — А папа и мама сами курят… Вот вам и исток нынеш­него раз­врата — от самих роди­те­лей. Если они не запре­щают своим чадам смот­реть сквер­ные пере­дачи по теле­ви­зору, потому что «детям нра­вится» или потому что «все смот­рят», — сколько горя, сколько несча­стья бывает посе­яно таким рав­но­ду­шием! И дети нам не ска­жут доб­рого слова за эти нару­ше­ния нрав­ствен­ного закона. Сами роди­тели не хотят пони­мать духов­ного — вот и горе, вот и несча­стье, вот и «ава­рия»: детки малые, девочки прямо на уро­ках сквер­ные слова гово­рят… Я помню, когда мы учи­лись, у нас и поня­тия не было о хуль­ном слове. Мы нико­гда не думали, чтобы оби­деть кого-то или чужое взять. Не потому, что мы какие-то осо­бен­ные были, — про­сто поня­тие о послу­ша­нии, о правде все-таки еще не было раз­ру­шено, несмотря на гос­под­ство без­бож­ной вла­сти. А сей­час вме­сто хри­сти­ан­ской нрав­ствен­но­сти — раз­руха и обман. Вот потому и скор­бей так много. Но и скорби, попу­щен­ные Богом для исце­ле­ния души, часто вызы­вают у нас оже­сто­че­ние. Появ­ля­ется озлоб­ле­ние на всех, и вся — бывает, готовы все керо­си­ном облить, спичку под­не­сти, пусть все сго­рит. Так дей­ствует скорбь в иных людях. Это потому, что враг, сатана, раз­жи­гает в нас зависть, поку­ша­ясь на Про­мысл Божий, на Небеса. Он сам не может тер­петь чужой радо­сти и бла­го­ден­ствия, так как в нем нет любви и даже малей­шего тер­пе­ния, он дол­жен только мстить — и нас в такое состо­я­ние затя­ги­вает. Но забу­дем ли, что скорбь Хри­стова каж­дого хри­сти­а­нина каса­ется, забу­дем ли, как Хри­стос гово­рил, что скор­бями и болез­нями будут спа­саться души наши ? За свою жизнь я много встре­чал людей, стра­дав­ших ради Хри­ста. И не только муче­ни­ков за веру. А и тех, кто при­нял житей­ское, зем­ное стра­да­ние как дар Божий для спа­се­ния души, кто через свою скорбь начал жалеть и пони­мать всех несчаст­ных, страж­ду­щих. Чтобы пони­мать горе дру­гого, чтобы любить, чтобы помочь, чело­век дол­жен сам испы­тать иску­ше­ние — как гово­рит Хри­стос. Кто знает вкус этого горя, этого стра­да­ния, тот сожа­леет о боли дру­гого, пони­мает его скорбь, сочув­ствует — ведь у него свое вос­по­ми­на­ние о такой же боли, он знает, как это тяжело. Когда чело­век про­шел скорбь, он будет обя­за­тельно любить, жалеть, помо­гать, состра­дать, пере­жи­вать, он ближ­нему нико­гда не сде­лает пло­хого. Даже врагу, кото­рого он будет пони­мать и про­щать. Ведь даже в тот момент, когда нас оби­жают, — обид­чик тоже рас­стра­и­ва­ется, и в голове у него сту­чит, и сердце сту­чит, и дав­ле­ние под­ни­ма­ется, и плохо спится, и таб­летки не помо­гают. Ска­зать-то о мно­гом бы надо. Но не знаю, будет ли кому польза от этого, научат ли кого исто­рии, собран­ные в этой книге. Я не соби­рался их пуб­ли­ко­вать, только рас­ска­зы­вал людям Божиим для спа­се­ния души — за мной запи­сали эти рас­сказы. Не дер­заю оце­ни­вать их. Только бы помочь деток спа­сти от оди­ча­ния души. И понять всем нам, что среди без­за­ко­ний наша задача — защи­щать правду, любовь, Закон Небес­ный. Это Еван­ге­лие. Это Небес­ное Письмо, Гос­по­дом для нас напи­сан­ное, это источ­ник нашей бла­го­дат­ной жизни. Это путь во Цар­ствие Небесное.

Сила дуxа

Господи, прости их!

В Бога я верил с дет­ства и, сколько помню себя, удив­лялся все­гда людям, смот­рел на них с вос­хи­ще­нием: какие они кра­си­вые, умные, ува­жи­тель­ные, доб­рые. Дей­стви­тельно, в селе Колы­ван­ское Пав­лов­ского рай­она Алтай­ского края, где я родился в 1922 году, меня окру­жали заме­ча­тель­ные люди. Отец мой, Яков Федо­ро­вич, – учи­тель началь­ных клас­сов, на все руки мастер, таких теперь и не сыщешь: и валенки катал, и кожи выде­лы­вал, и печки клал без еди­ного кир­пича — из глины… Любил я род­ной храм Казан­ской иконы Божией Матери, где меня кре­стили на Казан­скую. Вни­ма­тель­ная дет­ская любовь была у меня ко всем одно­сель­ча­нам. Но настало время, когда в 1930 году, на пер­вой неделе Вели­кого поста, отца поса­дили в тюрьму. За то, что отка­зался стать пред­се­да­те­лем сель­со­вета, не хотел зани­маться орга­ни­за­цией ком­мун, кале­чить судьбы людей — он-то, как веру­ю­щий чело­век, хорошо пони­мал, что это такое: кол­лек­ти­ви­за­ция. Вла­сти пре­ду­пре­дили его: — Тогда сошлем. — Дело ваше, — отве­тил он. Так отец ока­зался в тюрьме, кото­рую устро­или в мона­стыре в городе Бар­науле. Сразу после этого и всех нас в ссылку сослали. Вось­мой год мне тогда шел, и я видел, как отби­рали скот, выго­няли из дома, как рыдали жен­щины и дети. Тогда сразу что-то пере­вер­ну­лось в моей душе, я поду­мал: какие люди злые, не мог понять – с ума все сошли, что ли? И нас, как и всех ссыль­ных, загнали за ограду сель­со­вета, своих же сель­ских поста­вили часо­выми, дали им ружья. Крест­ная моя, Анна Андре­евна, узнала, что нас согнали к сель­со­вету, при­несла нам пирож­ков. Под­бе­гает к нам, а моло­дой парень, постав­лен­ный кара­у­лить ссыль­ных, ружьем на нее замах­нулся: — Не под­ходи, стре­лять буду! — Я крест­нику пирож­ков дать хочу! — Не под­ходи, это враги совет­ской вла­сти! — Что ты, какие враги, это же мой крест­ник! Тогда парень наце­лился на нее ружьем, грубо оттолк­нул ство­лом вин­товки. Она запла­кала: — За что ты меня, Иван?! Свой, дере­вен­ский, рус­ский чело­век, а дали ему ружье — и он меня, маль­чишку, уже счи­тает вра­гом совет­ской вла­сти. Вот такие мы греш­ные люди. Я этого нико­гда не забуду. Тогда, конечно, я не мог этого пони­мать, откуда все взя­лось, почему сосед­ский пар­нишка — 14-лет­ний Гурька — изо всех сил дал мне под­за­тыль­ник, когда я побе­жал к крест­ной: и по шее меня бил, и по боку, и пин­ком, и кула­ком, и матер­ком!.. Я заре­вел. Поду­мал: почему люди, кото­рых я хорошо знаю, вдруг зве­рями сде­ла­лись? Потом этого Гурьку на фронте убили. А много лет спу­стя, в 1976 году, когда я уже стал свя­щен­ни­ком, уви­дел я его во сне. Будто идет прямо в землю огром­ная труба, а он дер­жится за кромки этой трубы — вот-вот сорвется. Уви­дел меня — закри­чал: — Ты меня зна­ешь, я — Гурька Пукин, спаси меня! Я взял его за руку, выта­щил, поста­вил на землю. Запла­кал он от радо­сти, начал мне кла­няться: — Дай Бог тебе веч­ного здо­ро­вья! Проснулся я и поду­мал: «Гос­поди, про­сти его». Это душа его молитвы про­сила. Пошел на службу, помя­нул, частичку вынул. Гос­поди, про­сти нас, глу­пых! Мы же глу­пые. Это не жизнь, это травля жизни. Изде­ва­тель­ство над самим собою и над дру­гими. Гос­поди, про­сти. Он же пацан был, 14 лет ему. Я помо­лился о нем, как мог. На сле­ду­ю­щую ночь снова уви­дел его во сне. Будто иду я, читаю Еван­ге­лие, а сзади идет он, Гурька. Опять кла­ня­ется и гово­рит: — Спа­сибо тебе, дай Бог тебе веч­ного здоровья!

«Счастливые вы, что у вас все отобрали…»

Мно­гое из этого, что слу­чи­лось при рас­ку­ла­чи­ва­нии, пред­ска­зала одно­сель­ча­нам про­зор­ли­вая девица — мона­хиня Надежда. Уди­ви­тельна исто­рия ее жизни. Она с семи­лет­него воз­раста не стала вку­шать мяс­ное и молоч­ное, пита­лась только пост­ной пищей, готовя себя к мона­ше­ству. Отец ее всю жизнь был ста­ро­стой в нашем Казан­ском храме, мамочка стря­пала, уби­ра­лась в церкви. Когда Надежда выросла, за нее сва­та­лись два купе­че­ских сына — ни за кого не пошла. — До сви­да­ния! — вот и весь раз­го­вор. Был в ее жизни слу­чай, когда она обми­рала, — трое суток ее душа была на Небе. Рас­ска­зы­вала она потом, как Царица Небес­ная ее трое суток по мытар­ствам водила. И когда очну­лась Надежда, то весь деви­чий наряд раз­дала по бед­ным и стала ходить в льня­ной одежде. Все до ниточки было у нее льня­ное — даже лен­точки в Еван­ге­лии. Она каж­дый день вычи­ты­вала пол­ную Псал­тирь и одного Еван­ге­ли­ста. А потом шла на работу. Дров себе наво­зит на тележке, сеяла сама. А когда землю ото­брали, она колос­ков набе­рет, на мель­ницу зимой сво­зит и живет этим. При этом она нико­гда ничем не болела. Эта мона­хиня Надежда мно­гим пред­ска­зала буду­щее — вплоть до сего­дняш­него вре­мени. Я сам сви­де­тель тому, что задолго до «пере­стройки» она гово­рила, что у людей будут «боль­шие» деньги, мою жизнь напе­ред видела. Ей и было открыто, кто не пой­дет в ком­муну, кто пре­тер­пит за это. В 28‑м году, неза­долго до рас­ку­ла­чи­ва­ния, подой­дет вече­ром к двери какого-нибудь дома и тихонько, чтобы не слы­шали дети, гово­рит: — Молодцы вы, что в ком­муну не пой­дете. Но вас из дома выго­нят, отбе­рут землю, скот, все цен­но­сти и сошлют в ссылку. А что такое ком­муна — тогда никто и не знал, узнали после. И кого она изве­стила — тех и сослали в ссылку, а к кому не подо­шла — те пошли в ком­муну. Вот какое зна­ние ей было дано от Бога. А когда стали ссы­лать зем­ля­ков, она уте­шала их: — Вы не плачьте — вы счаст­ли­вые. Пред­став­ля­ете, какое сча­стье? Землю ото­брали, скот ото­брали, из дома выгнали, одежду самую луч­шую ото­брали. И это назы­ва­ется — счаст­ли­вые? — А вот когда Страш­ный Суд будет — это вам зачтется. Вы будете оправ­даны — не за то, что вы бога­тые, а за то, что вас сослали за Хри­ста, что вы за веру стра­дали, тер­пе­ливо тер­пели. Даже адреса назвала, кого куда сошлют, ска­зала, что всего там много будет — полно дичи, рыбы, ягод, гри­бов. Лес и поля сво­бод­ные. Дей­стви­тельно, мона­хиня Надежда ока­за­лась права. Так и слу­чи­лось. В тайге, куда нас сослали, девать некуда было рыбы, ягод, гри­бов, кед­ро­вых оре­хов. Сна­чала, правда, очень тяжко при­шлось. Люди в дороге сильно постра­дали — больше чем пол­ме­сяца доби­ра­лись до глу­хих лесов Том­ской обла­сти, куда нас опре­де­лили жить. Вышли все про­дукты. Да к тому ж все у нас ото­брали — не было ни мыла, ни соли, ни гвоз­дей, ни топора, ни лопаты, ни пилы. Ничего не было. Даже спи­чек не было — все выжгли в дороге. При­везли нас в глухую тайгу, мили­ци­о­неры пока­зы­вают на нее: — Вот ваша деревня! Какой тут вой под­нялся! Все жен­щины и дети закри­чали в голос: — A‑a-a! За что?! — Замол­чать! Враги совет­ской вла­сти! И все такое. Страшно гово­рить. Уми­рать нас при­везли. Одна надежда — на Бога. Да на свои руки. И дал Гос­подь силы… Спать легли прямо на земле. Кома­ров — туча. Костры горят. Утром рано лоси при­шли на костры. Стоят, нюхают: что это за ново­селы? Кед­ро­вые шишки лежат на земле, мед­веди под­хо­дят, выби­рают орехи из шишек — но нас ни один мед­ведь не тро­нул. Потом огля­де­лись: леса-то сколько, да бес­платно все! Вода чистей­шая. При­обод­ри­лись немного. Ну, а затем пошла работа. Начали стро­ить. Сде­лали общий барак — на пять семей. Дядя Миша Панин стал нашим опе­ку­ном, ведь я еще мал был — вот он и помо­гал. Там, в тайге, все рабо­тали — от мала до велика. Муж­чины лес кор­че­вали, а мы, дети (даже двух­лет­ние), палочки бро­сали в костры и сучки жгли. Спи­чек не было — так мы днем и ночью дер­жали костры. Зимой и летом. На сотни кило­мет­ров кру­гом — одна тайга. Среди тайги и появи­лась наша деревня Мака­рьевка. С нуля ее постро­или. Мыс­лимо ли это, ни копейки у людей не было, ника­кой пен­сии никто не полу­чал, не было ни соли, ни мыла, ни инстру­мен­тов — ничего. А стро­или. Про­дук­тов не было — варили травы, все, в том числе и дети, пита­лись тра­вой. И здо­ровы были, не болели. Все навыки, при­об­ре­тен­ные во время тех скор­бей, очень мне при­го­ди­лись позд­нее, когда я на фронте в бло­каду попал. А я уже к тому вре­мени про­шел «курс выжи­ва­ния»… Это была явная милость Божия, что мы выжили, несмотря ни на что. Хотя должны были погиб­нуть, если рас­счи­ты­вать только на чело­ве­че­ские силы. В дру­гих местах судьбы рас­ку­ла­чен­ных скла­ды­ва­лись намного тра­гич­ней. В 1983 году стала известна судьба посе­лен­цев, выве­зен­ных на без­люд­ный ост­ров на реке Оби у села Кол­па­шево в Том­ской обла­сти (я жил в этом селе неко­то­рое время после войны). Мест­ные жители назы­вали этот ост­ров Тюрем­ный. В 30‑е годы туда при­во­зили баржи со ссыль­ными — веру­ю­щими людьми. Сна­чала соби­рали свя­щен­ни­ков: — Выхо­дите, берите лопаты, копайте себе вре­мянку. Делили всех на две группы и одну застав­ляли пилить лес, дру­гую копать. Ока­за­лось, люди не вре­мянки — могилы себе копали! Их надо было рас­се­лять, а их там рас­стре­ли­вали. Ряд­ком поса­дят всех — и стре­ляют в заты­лок. Потом живым велят зака­пы­вать трупы, затем и этих рас­стре­ли­вали и зака­пы­вали. В 1983 году в паво­док этот ост­ров сильно раз­мыло, обна­жи­лись ямы, в кото­рых зако­паны были стра­дальцы. Трупы их всплы­вали — чистень­кие, белень­кие, только одежды истлели — и застре­вали в брев­нах и при­бреж­ных кустар­ни­ках. Люди гово­рили, что место то бла­го­дат­ное — тела муче­ни­ков все целы остались.

«Теперь я дома…»

А тем вре­ме­нем наш отец, сбе­жав­ший из тюрьмы, шел по тайге к месту нашей ссылки. И не знал, уви­дит свою семью в живых или нет. Сам он чудом избе­жал смерти. Его должны были рас­стре­лять — он знал это и гото­вился. Тогда много состав­ляли лож­ных про­то­ко­лов, пока­зы­ва­ю­щих, что у чело­века якобы было много батра­ков, — чтобы рас­стре­лять его. Двоим его сока­мер­ни­кам уже руки свя­зали, повели на рас­стрел. Один из них, Иван Мои­сеев, успел ска­зать: — Пере­дайте нашим — всё кон­чено! При­шла оче­редь и моего папки. При­шел про­раб и гово­рит: — Этих чет­ве­рых сего­дня на работу не пус­кать — их в рас­ход. Среди них был и отец. А про­раб этот ока­зался его хоро­шим зна­ко­мым. Пока­зал ему зна­ком — молчи, зна­чит. Потом тайно вызвал к себе отца и помог бежать из тюрьмы. Дру­гой отцов­ский друг, дядя Макар, бегал в сосед­нюю деревню, чтобы узнать адрес, где мы нахо­димся. И пошел отец пеш­ком с Алтай­ского края в Том­скую область. Пол­тора месяца шел, пеш­ком одо­лел 800 кило­мет­ров. Без хлеба шел — боялся в деревни захо­дить, людей боялся. Питался сырыми гри­бами и яго­дами. Спал все время под откры­тым небом — благо лето было. Нашел он нас в авгу­сте 1930 года. Сапоги изно­шен­ные, худой-преху­дой, оброс­ший, гор­ба­тый, гряз­ный — совер­шенно неузна­ва­е­мый чело­век, ста­рик ста­ри­ком! Мы, дети, в это время в костер тас­кали все, что только могли под­нять. Тоже гряз­ные — мыла-то нет. «Ста­рик» этот закри­чал громко: — Где тут бар­на­уль­ские? Ему пока­зы­вают: — Вот эта улица Том­ская, а вон та — Бар­на­уль­ская. Он пошел по Бар­на­уль­ской «улице». Видит — мамка моя сидит, вшей на дет­ской оде­жонке бьёт. Узнал её — пере­кре­стился, запла­кал и упал на землю! Затрясся от вол­не­ния и закри­чал: — Вот теперь я дома! Вот теперь я дома! Она от него отско­чила — не узнала его совер­шенно. Он под­нял голову, а в гла­зах — слезы: — Катя! Ты меня не узнала?! А ведь это я! Только по голосу она при­знала мужа, нас зовет: — Дети, идите ско­рей! Отец при­шёл!!! Я быстро под­бе­жал. Папка меня за руку пой­мал, а я выры­ва­юсь, плачу. Испу­гался: что за ста­рик обо­рван­ный меня сыноч­ком назы­вает. А он дер­жит меня: — Сынок! Да я же твой папка! — да как запла­чет снова — обидно ему, что я не узнал его. Потом дру­гие детки подо­шли: 5‑летний бра­тишка Васи­лий, 3‑летняя сест­ричка Клав­дия. Отец сни­мает с себя само­дель­ный рюк­за­чок — хол­що­вый мешок, вытас­ки­вает гряз­нень­кое поло­тенце, в него была завер­нута зим­няя шапка, а в ней — завет­ный мешо­чек. Раз­вя­зал его отец и ает нам по суха­рику. А суха­рики такие круг­лые, малень­кие, как кури­ный жел­ток, — для нас хра­нил, хотя сам пол­тора месяца голо­дал. Дает нам по суха­рику и пла­чет: — Больше нечего дать вам, детки! А у нас самих только варе­ная трава — нечего нам больше поку­шать. А отец так ослаб, что не может на ногах сто­ять. Мужики, кото­рые барак стро­или, услы­хали, под­ско­чили: — Яков Федо­ро­вич! Это ты?! — Я… Пооб­ни­мали его, попла­кали. Но покор­мить нечем — у всех только трава. Крас­ный кипрей. Мамка поста­вила отцу миску травы и его сухари ему же отдает: — Ты сам поку­шай, мы-то при­выкли тра­вой питаться… Отец наелся травы. Дядя Миша Панин дал ему пол­лит­ро­вую кружку киселя. Он пил-пил, потом пова­лился на землю. Посмот­рели — живой. Накрыли каким-то тря­пьем. Всю ночь спал отец — не шелох­нулся. На дру­гой день он проснулся — солнце уж высоко сто­яло. Опять запла­кал. Начал молиться: — Слава Богу! Вот теперь я дома! Снова накор­мили его тра­вой — тем, что было. — Давайте топор! — попле­вал на руки и пошёл рабо­тать. Он же мастер. Все сде­лать мог — все дома в нашей новой деревне строил, с фун­да­мента до крыши. Быстро постро­или барак. Только глу­хой ночью бро­сали работы — керо­сину-то не было. А отец и ночами рабо­тал — за неделю дом себе сру­бил, не спал нисколько. Пред­ставьте только: за неделю дом сру­бить! Вот как они рабо­тали!.. Я смотрю на тех людей и на нынеш­них. О‑о-ох, какие мы лодыри. Мы страш­ные лодыри по срав­не­нию с нашими отцами. Как же они рабо­тали! Да и мы, маль­чики, даже малыши, едва ходить научив­ши­еся, — уже будь здо­ров как вка­лы­вали! Мне было семь с поло­ви­ной лет, а я уж топо­ром рабо­тал — папаша в сосед­них дерев­нях топор нашел. А кор­че­вали как? Обру­бим корни вокруг дерева, ждем, когда ветер его пова­лит. Тогда обру­баем сучки — на дрова, в костер, пеньки — в кучу, а само дерево — на строительство.

«На Божью волю!..»

Стала расти наша Мака­рьевка. Отец стал про­ра­бом по стро­и­тель­ству. Его все ува­жали, даже комен­дант — он ведь такой тру­дяга. Он сам был и архи­тек­то­ром, и плот­ни­ком. Он здесь, в Мака­рьевке, все построил: и дома, и мага­зин, и школу деся­ти­лет­нюю, с жильем для учи­те­лей. За одно лето постро­или эту школу на месте глу­хой тайги. У отца еще в Алтай­ском крае, перед аре­стом, ото­брали мель­ницу, кото­рую они со сво­я­ком дер­жали на речке Бар­на­улке. В Мака­рьевке он тоже построил водя­ную мель­ницу — без еди­ного под­шип­ника, сде­лал дере­вян­ный вал, бере­зо­вые шесте­ренки. Все удив­ля­лись такому мастер­ству. Какая это была под­мога для ссыль­ных! С трех посел­ков при­ез­жали люди на ту мель­ницу. А мы уже и хлеб сеяли. Кар­тошки, правда, долго не было. Но мы ходили в дру­гие деревни: добу­дем ведро-два, раз­ре­жем кар­то­фе­лину на кусочки, лишь бы гла­зок был — и сажаем по такому кусочку в лунку. Земля-то была новая, пло­до­род­ная, да еще пеп­лом от кост­ров ее посы­пали. Кар­тошка выросла чистей­шая, круп­ней­шая — от радо­сти пла­кали люди! Мамка моя дога­да­лась, когда нас ссы­лали, семян захва­тить в мешок. Эти семена и обес­пе­чили нас. Ну и дру­гих мы тоже выру­чали: каж­дому по ложечке, по две — мор­ковки, свеклы, огур­цов. Мак сеяли — целый куль намо­ла­чи­вали мако­вого зерна. Никто тогда и не слы­шал о нар­ко­ма­нии, никто не воро­вал. Потом отец купил лошадку — жере­бую кобы­лицу. Сам сде­лал телегу — вплоть до колес, хомута, сбруи. Сани сде­лал. Коноплю сеяли. Лен мяли. Веревки сучили — все делали сами. Через неко­то­рое время отец устро­ился в сельпо в сосед­нем поселке, стал заго­то­ви­те­лем — при­ни­мал пуш­нину, орехи, грибы, рыбу, дичь. И сам добы­вал пуш­нину — без ружья, без кап­кана, без палки, без петли. Как можно так добы­вать, а? Удив­ля­ешься сей­час. А он ямки копал и в них ловил дичь. Попа­да­лись и глу­хари с ряб­чи­ками, и зайцы, и белки, и лисицы — всего Гос­подь нам посы­лал для жизни. Наго­то­вят пуш­нины, сда­дут — тогда их ото­ва­ри­вали нуж­ным для жизни. В мага­зин наш, где к тому вре­мени отец рабо­тал про­дав­цом, всё при­во­зили, но только под пуш­нину. Появи­лись у нас спички и мыло, сапоги и брюки, мука и махорка, да и дру­гие товары. Но в мага­зине нашем… две­рей не было! Все сво­бодно лежало. И даже сто­рожа не было. И никто ничего не брал! Отец сна­чала тре­во­жился — ну как же, без две­рей, вдруг что про­па­дет? Потом решил: — А‑а-а‑а! На Божью волю! Только пере­кре­стит — и все… Утром при­дет (память у него хоро­шая была), пере­счи­тает товар — все цело. Как-то один мужик при­шел: — Дядь Яш! Я у тебя вчера пачку папи­рос взял. На два­дцать копеек. При­шел — а тебя не было. Уви­дел папи­росы — взял пачку. Держи деньги! Вот такой был мага­зин — всем на удив­ле­ние. Вели­кий при­мер поря­доч­но­сти. Какие были люди, а? Дей­стви­тельно, какие-то осо­бен­ные. Тру­же­ники. Чест­ные. И их назы­вали: враги совет­ской власти!

Наказание Божие

В Мака­рьевке я учился в той школе, кото­рую построил сво­ими руками мой отец. Когда я закан­чи­вал тре­тий класс, мы с ребя­тами раз­го­во­ри­лись о Пасхе, о Боге. Учи­тель­ница услы­шала — и ну «про­ра­ба­ты­вать» нас на сле­ду­ю­щем уроке: — Ребята, я слы­шала, вы раз­го­вор вели о Боге. Так вот — ника­кого Бога нет, ника­кой Пасхи нет! — и для креп­чай­шего удо­сто­ве­ре­ния своих слов кула­ком по столу стук­нула изо всех сил — как могла. Все мы при­гнули головы. Про­зве­нел зво­нок на сле­ду­ю­щий урок — идет наша учи­тель­ница. Но от двери до учи­тель­ского стола она не дошла — ее начало сво­дить судо­ро­гой. Я нико­гда не видел, чтобы таким обра­зом могло коре­жить чело­века: изви­ва­лась так, что суставы тре­щали, кри­чала что есть сил. Трое учи­те­лей унесли ее на руках, чтобы увезти в боль­ницу. Дома я рас­ска­зал мамочке о том, что слу­чи­лось. Помол­чала она, потом ска­зала тихо: — Видишь, Гос­подь нака­зал ее на ваших гла­зах за богохульство.

Снова в колхоз?

Несмотря на вся­кие иску­ше­ния, с Божией помо­щью посте­пенно нала­жи­ва­лась жизнь в Мака­рьевке. Сво­бодно себя всем обес­пе­чи­вали, все обо­ру­до­вали для жизни. На чет­вер­тый год органы начали гово­рить о кол­хозе — пока­за­лось им, видно, что мы слиш­ком хорошо живем. Стали напи­рать на жите­лей: дескать, хва­тило вам трех лет на обу­строй­ство, вон — у вас уже и дома есть, и куры, и поро­сята, и даже коровки у неко­то­рых. У нас была одна лошадь с жере­бен­ком. Как-то, когда отец был на работе, при­шли трое муж­чин, никого не спро­сясь, надели на нашу лошадь узду и уже хомут стали нала­жи­вать. Мать уви­дела, ахнула: — Иван Васи­льич! Что это зна­чит? Вы куда хотите лошадь уве­сти? — В кол­хоз, Рома­новна, в кол­хоз. — Как — в кол­хоз? — Да вот решили в кол­хоз вашу лошадку взять. Ну, она поду­мала сна­чала — вре­менно, пора­бо­тать. А они заби­рали ее насо­всем. — А вы-то сами в кол­хоз будете вхо­дить? — при­сту­пили к матери. — Не знаю, — гово­рит она, — отец наш уже рабо­тает — в сельпо. — Нет, это не то! — отве­чают. — Все равно вам в кол­хоз надо! Как упала мать на кро­вать — и в рев! Я из школы при­шел, а она рыдает-зали­ва­ется: — Опять ото­брали! И здесь все ото­брали! О, Гос­поди Боже мой! А куда денешься? Отец для нас дом боль­шой построил — восемь на девять мет­ров. Так в нашем доме кон­тору кол­хоз­ную орга­ни­зо­вали. И кол­хоз назвали — словно в насмешку — «За осво­е­ние Севера».

«Где ваш отец?!»

Насту­пил трид­цать седь­мой год. 3 марта. Три часа ночи. Вдруг в ночи — стук. А папки в это время дома не было — он пошел в тайгу пуш­нину добы­вать вме­сте с шестью охот­ни­ками. Там, в тайге, и ноче­вал… Стук все силь­нее. Мать встре­во­жи­лась: — Кто там? — Теть Кать. Это я, Нико­лай Мазин­ский. Ста­ро­ста. Она откры­вает дверь — а сзади ста­ро­сты комен­дант мая­чит. Кра­вченко. Высо­чен­ного роста, вот такие руки, вот такие плечи! Захо­дит молча и все кру­гом осмат­ри­вает. Мы просну­лись, а он как рявк­нет гром­ким голо­сом: — А где хозяин? Где ваш отец?! — Он в тайге, — гово­рит мамка. — Что зна­чит — в тайге? Сбе­жал, что ли?! — еще громче крик­нул комен­дант. — Да нет. Он в тайгу на охоту ходит, и сей­час пошел за пуш­ни­ной с охот­ни­ками. А на стенке у нас пуш­нина висит. Нико­лай Мазин­ский пока­зы­вает на нее комен­данту: — Вот посмот­рите, пуш­нины сколько! — О‑о-о, дей­стви­тельно, охот­ник! Моло­дец! Моло­дец! Ну ладно, счаст­ли­вый он, пусть ловит лисиц. Пуш­нина госу­дар­ству нужна. Счаст­ли­вый. Закры­вайся, хозяйка… Мы на кро­вати лежим — ни живы ни мертвы. — А там кто? — Там дети. Подо­шел. Под­нял оде­яло: — Да, в самом деле — дети. — Закры­вайся, хозяйка! Счаст­ли­вый твой мужик — скажи ему! Три раза повто­рил, что отец у нас счаст­ли­вый, и ушел. Мамка только закрыла дверь на крю­чок, слы­шит — на улице рёв. Да так много голо­сов пла­чут! Дети кри­чат, жен­щины голо­сят. Даже сквозь зим­ние рамы слышно. Мать шубенку на голову наки­нула — на улицу выбе­жала. Воз­вра­ща­ется сама не своя: — Ох! У нас сосе­дей забрали! А утром узнали, что на нашей Бар­на­уль­ской улице один­на­дцать мужи­ков аре­сто­вали. Папка две­на­дца­тым дол­жен был быть. Чудом он избе­жал в ту ночь аре­ста. Потому что в тайгу ушел за зве­рем — план сдачи пуш­нины выпол­нять. Потому и повто­рил три­жды комен­дант: «Счаст­ли­вый твой хозяин!» Вот такое «сча­стье» было. Этого не опи­шешь сло­вами. А мужи­ков сосед­ских сослали — никто и не знает куда… Страшно это — люди рабо­тали не покла­дая рук. У всех, как и у моего отца, руки были огру­бев­шие от работы — топор, лопату из рук не выпус­кали. А дали раз­на­рядку на арест — и тру­дяг-мужи­ков пре­вра­тили во «вра­гов народа». Тем, кто этого не испы­тал, даже пред­ста­вить трудно, как в нашей Рос­сии про­ис­хо­дило это ужас­ное. Заби­рали в тюрьмы, ссы­лали и тех, кто только заик­нется о Боге. Вра­гами совет­ской вла­сти назы­вали всех таких — и малень­ких, и боль­ших. Роди­те­лей рас­стре­ляли, а детей — в дет­дом в Колы­вани, устро­ен­ный в двух­этаж­ном доме, ото­бран­ном у свя­щен­ника. А в клас­сах на дос­ках было напи­сано: «Да здрав­ствует счаст­ли­вое дет­ство!» Но дет­до­мов­ские парни уже взрос­лыми были, не побо­я­лись спро­сить: — Какое это — «счаст­ли­вое дет­ство»? Папочку и мамочку рас­стре­ляли, а нам «счаст­ли­вое дет­ство» напи­сали? — Замол­чать! Ваши роди­тели — враги совет­ской вла­сти. Вы недо­вольны? Мы вас учим, оде­ваем, а вы еще недо­вольны? Замол­чать! Но все-таки в этих детях сохра­ни­лась вера. Потом, когда они выросли, когда нача­лась война, этих пар­ней взяли на фронт, так же защи­щать Родину — как и тех, кото­рые не стра­дали. Всех послали на пере­до­вую. Люди веру­ю­щие знают, как нужна Родина, нужна правда, нужна любовь. И они, не щадя не только здо­ро­вья, но даже жизни не щадя, защи­щали Родину.

Травяной хлеб

Меня тоже напра­вили в воен­ную школу в Омск, когда нача­лась Вели­кая Оте­че­ствен­ная война. Потом — под Ленин­град, опре­де­лили в артил­ле­рию, сна­чала навод­чи­ком, затем коман­ди­ром артил­ле­рий­ского рас­чета. Усло­вия на фронте, известно, были тяже­лые: ни света, ни воды, ни топ­лива, ни про­дук­тов пита­ния, ни соли, ни мыла. Правда, много было вшей, и гноя, и грязи, и голода. Зато на войне самая горя­чая молитва — она прямо к небу летит: «Гос­поди, спаси!» Слава Богу — жив остался, только три раза ранило тяжело. Когда я лежал на опе­ра­ци­он­ном столе в ленин­град­ском гос­пи­тале, обо­ру­до­ван­ном в школе, только на Бога наде­ялся — так худо мне было. Крест­цо­вое стя­же­ние пере­бито, глав­ная арте­рия пере­бита, сухо­жи­лие на пра­вой ноге пере­бито — нога, как тряпка, вся синяя, страш­ная. Я лежу на столе голый, как цып­ле­нок, на мне — один кре­стик, молчу, только кре­щусь, а хирург — ста­рый про­фес­сор Нико­лай Нико­ла­е­вич Бори­сов, весь седой, накло­нился ко мне и шеп­чет на ухо: — Сынок, молись, проси Гос­пода о помощи — я сей­час буду тебе оско­ло­чек вытас­ки­вать. Выта­щил два осколка, а тре­тий не смог выта­щить (так он у меня в позво­ноч­нике до сих пор и сидит — чугу­нина в сан­ти­метр вели­чи­ной). Наутро после опе­ра­ции подо­шел он ко мне и спра­ши­вает: — Ну как ты, сынок? Несколько раз под­хо­дил — раны осмот­рит, пульс про­ве­рит, хотя у него столько забот было, что и пред­ста­вить трудно. Слу­ча­лось, на восьми опе­ра­ци­он­ных сто­лах ране­ные ждали. Вот так он полю­бил меня. Потом сол­да­тики спра­ши­вали: — Он тебе что — родня? — А как же, конечно, родня, — отве­чаю. Пора­зи­тельно — но за месяц с неболь­шим зажили мои раны, и я снова воз­вра­тился в свою бата­рею. Может, потому, что моло­дые тогда были… Опыт тер­пе­ния скор­бей в ссылке, выжи­ва­ния в самых невы­но­си­мых усло­виях при­го­дился мне в бло­кад­ные годы под Ленин­гра­дом и в Сест­ро­рецке, на Ладож­ском побе­ре­жье. При­хо­ди­лось тран­шеи копать — для пушек, для сна­ря­дов, блин­дажи в пять нака­тов — из бре­вен, кам­ней… Только устроим блин­даж, тран­шеи при­го­то­вим — а уж на новое место бежать надо. А где сил для работы взять? Ведь бло­када! Есть нечего. Нынче и не пред­став­ляет никто, что такое бло­када. Это все усло­вия для смерти, только для смерти, а для жизни ничего нет — ни про­дук­тов пита­ния, ни одежды — ничего. Так мы тра­вой пита­лись — хлеб делали из травы. По ночам косили траву, сушили ее (как для скота). Нашли какую-то мель­ницу, при­во­зили туда траву в меш­ках, мололи — вот и полу­ча­лась тра­вя­ная мука. Из этой муки пекли хлеб. При­не­сут булку — одну на семь-восемь сол­дат. — Ну, кто будет раз­ре­зать? Иван? Давай, Иван, режь! Ну и суп нам давали — из суше­ной кар­тошки и суше­ной све­колки, это пер­вое. А на вто­рое — не пой­мешь, что там: какая-то заварка на тра­вах. Ну, коровы едят, овечки едят, лошади едят — они же здо­ро­вые, силь­ные. Вот и мы пита­лись тра­вой, даже досыта. Такая у нас была сто­ло­вая, тра­вя­ная. Вы пред­ставьте: одна тра­вя­ная булочка на вось­ме­рых — в сутки. Вкус­ней, чем шоко­ладка, тот хле­бу­шек для нас был.

Обет друзей

Много страш­ного при­шлось пови­дать в войну — видел, как во время бом­бежки дома летели по воз­духу, как пухо­вые подушки. А мы моло­дые — нам всем жить хоте­лось. И вот мы, шестеро дру­зей из артил­ле­рий­ского рас­чета (все кре­ще­ные, у всех кре­стики на груди), решили: давайте, ребятки, будем жить с Богом. Все из раз­ных обла­стей: я из Сибири, Михаил Михеев — из Мин­ска, Леон­тий Львов — с Укра­ины, из города Львова, Михаил Коро­лев и Кон­стан­тин Востри­ков — из Пет­ро­града, Кузьма Пер­шин — из Мор­до­вии. Все мы дого­во­ри­лись, чтобы во всю войну ника­кого хуль­ного слова не про­из­но­сить, ника­кой раз­дра­жи­тель­но­сти не про­яв­лять, ника­кой обиды друг другу не при­чи­нять. Где бы мы ни были — все­гда моли­лись. Бежим к пушке, кре­стимся: — Гос­поди, помоги! Гос­поди, поми­луй! — кри­чали как могли. А вокруг сна­ряды летят, и само­леты прямо над нами летят — истре­би­тели немец­кие. Только слы­шим: вжжж! — не успели стрель­нуть, он и про­ле­тел. Слава Богу — Гос­подь поми­ло­вал. Я не боялся кре­стик носить, думаю: буду защи­щать Родину с кре­стом, и даже если будут меня судить за то, что я бого­мо­лец, — пусть кто мне укор сде­лает, что я оби­дел кого или кому плохо сде­лал… Никто из нас нико­гда не лука­вил. Мы так любили каж­дого. Забо­леет кто маленько, про­сты­нет или еще что — и дру­зья отдают ему свою долю спирта, 50 грам­мов, кото­рую давали на слу­чай, если мороз ниже два­дцати восьми гра­ду­сов. И тем, кто посла­бее, тоже спирт отда­вали — чтобы они про­па­ри­лись хоро­шенько. Чаще всего отда­вали Лёньке Колос­кову (кото­рого позд­нее в наш рас­чет при­слали) — он сла­бень­кий был. — Лёнька, пей! — Ох, спа­сибо, ребята! — ожи­вает он. И ведь никто из нас не стал пья­ни­цей после войны…

«Господь подсказал: убери солдат…»

Икон у нас не было, но у каж­дого, как я уже ска­зал, под рубаш­кой кре­стик. И у каж­дого горя­чая молитва и слезы. И Гос­подь нас спа­сал в самых страш­ных ситу­а­циях. Два­жды мне было пред­ска­зано, как бы про­зву­чало в груди: сей­час вот сюда при­ле­тит сна­ряд, убери сол­дат, уходи. Так было, когда в 1943 году нас пере­вели в Сест­ро­рецк, в акку­рат на Свет­лой сед­мице. Друг другу шепо­том «Хри­стос вос­кресе!» ска­зали — и начали копать окопы. И мне как бы голос слы­шится: «Уби­рай сол­дат, отбе­гайте в дом, сей­час сюда сна­ряд при­ле­тит». Я кричу что есть силы, как сума­сшед­ший, дер­гаю дядю Костю Востри­кова (ему лет сорок, а нам по два­дцать было). — Что ты меня дер­га­ешь? — кри­чит он. — Быстро беги отсюда! — говорю. — Сей­час сюда сна­ряд при­ле­тит… И мы всем наря­дом убе­жали в дом. Точно, минуты не про­шло, как сна­ряд при­ле­тел, и на том месте, где мы только что были, уже воронка… Потом сол­да­тики при­хо­дили ко мне и со сле­зами бла­го­да­рили. А бла­го­да­рить надо не меня — а Гос­пода сла­вить за такие доб­рые дела. Ведь если бы не эти «под­сказки» — и я, и мои дру­зья давно бы уже были в земле. Мы тогда поняли, что Гос­подь за нас засту­па­ется. Сколько раз так спа­сал Гос­подь от вер­ной гибели! Мы уто­пали в воде. Горели от бомбы. Два раза машина нас при­дав­ли­вала. Едешь — зима, тем­ная ночь, надо пере­ез­жать с выклю­чен­ными фарами через озеро. А тут сна­ряд летит! Пере­вер­ну­лись мы. Пушка набок, машина набок, все мы под маши­ной — не можем вылезти. Но ни один сна­ряд не разо­рвался. А когда при­е­хали в Восточ­ную Прус­сию, какая же тут страш­ная была бойня! Сплош­ной огонь. Летело всё — ящики, люди! Вокруг рвутся бомбы. Я упал и вижу: само­лет пики­рует и бомба летит — прямо на меня. Я только успел пере­кре­ститься: — Папа, мама! Про­стите меня! Гос­поди, про­сти меня! Знаю, что сей­час буду, как фарш. Не про­сто труп, а фарш!.. А бомба разо­рва­лась впе­реди пушки. Я — живой. Мне только кам­нем по пра­вой ноге как дало — думал: все, ноги больше нет. Гля­нул — нет, нога целая. А рядом лежит огром­ный камень. Но все же среди всех этих бед жив остался. Только оско­лок до сих пор в позвоночнике.

«Такой радости в моей жизни больше не было»

Победу мы встре­тили в Восточ­ной Прус­сии, в городе Гум­бин­нен невда­леке от Кенигсберга. Как раз ноче­вали в боль­шом доме — пер­вый раз в доме за всю войну! Печи нато­пили. Все легли: тепло, уютно. А потом кто-то взял и закрыл трубу. Ладно, я у самой двери лег — запоз­дал, так как часо­вых к пушке ста­вил. Смотрю: кого-то тащат, дверь открыли. Уго­рели все, а мне ничего. Но, слава Богу, все живы. Ну а когда Победу объ­явили — тут мы от радо­сти попла­кали. Вот тут мы радо­ва­лись! Этой радо­сти не забу­дешь нико­гда! Такой радо­сти в моей жизни нико­гда больше не было. Мы встали на колени, моли­лись. Как мы моли­лись, как Бога бла­го­да­рили! Обня­лись, слёзы текут ручьем. Гля­нули друг на дружку: — Лёнька! Мы живые! — Мишка! Мы живые! Ой! И снова пла­чем от сча­стья. Потом пошли на речку отдох­нуть — там в логу речушка неболь­шая была, Писса. Нашли там стог сена, раз­ва­ли­лись на нем, гре­емся под солн­цем. Купаться было холодно, но мы все равно в воду полезли — фрон­то­вую грязь хоть как-нибудь смыть. Мыла не было — так мы ножами соскаб­ли­вали с себя грязь вме­сте с насе­ко­мыми… А потом давай письма род­ным писать — сол­дат­ские тре­уголь­ники, всего несколько слов: мама, я здо­ров! И папке напи­сал. Он тогда рабо­тал в Ново­си­бир­ске, в вой­сках НКВД, про­ра­бом по стро­и­тель­ству — в войну его моби­ли­зо­вали. Он жилые дома строил. И он отдал Родине все, несмотря на то, что счи­тался «вра­гом совет­ской вла­сти». И сей­час, когда дру­гой враг угро­жает Родине — враг, пыта­ю­щийся рас­топ­тать ее душу, — разве мы не обя­заны защи­щать Рос­сию, не щадя жизни?..

«Русская Мадонна»

Об этом потря­са­ю­щем слу­чае пом­нят все в Жиро­ви­цах, где в Успен­ском мона­стыре в Бело­рус­сии слу­жит мой сын Петр. Когда в Вели­кую Оте­че­ствен­ную войну немцы сто­яли в мона­стыре, в одном из хра­мов дер­жали ору­жие, взрыв­чатку, авто­маты, пуле­меты. Заве­ду­ю­щий этим скла­дом был пора­жен, когда уви­дел, как появи­лась Жен­щина, оде­тая как мона­хиня, и ска­зала по-немецки: — Ухо­дите отсюда, иначе вам будет плохо… Он хотел Ее схва­тить — ничего не полу­чи­лось. Она в цер­ковь зашла — и он зашел за Ней. Пора­зился, что Ее нет нигде. Видел, слы­шал, что зашла в храм, — а нет Ее. Не по себе ему стало, пере­пу­гался даже. Доло­жил сво­ему коман­диру, а тот гово­рит: — Это пар­ти­заны, они такие лов­кие! Если еще раз появится — взять! Дал ему двоих сол­дат. Они ждали-ждали, и уви­дели, как Она вышла снова, опять те же слова гово­рит заве­ду­ю­щему воин­ским скла­дом: — Ухо­дите отсюда, иначе вам будет плохо… И ухо­дит обратно в цер­ковь. Немцы хотели Ее взять — но не смогли даже сдви­нуться с места, будто при­маг­ни­чен­ные. Когда Она скры­лась за две­рями храма — они бро­си­лись за Ней, но снова не нашли. Зав­скла­дом опять доло­жил сво­ему коман­диру, тот еще двоих сол­дат дал и ска­зал: — Если появится, то стре­лять по ногам, только не уби­вать — мы Ее допро­сим. Лов­качи такие! И когда они в тре­тий раз встре­тили Ее, то начали стре­лять по ногам. Пули бьют по ногам, по ман­тии, а Она как шла, так и идет, и крови нигде не видно ни капли. Чело­век бы не выдер­жал таких авто­мат­ных оче­ре­дей — сразу бы сва­лился. Тогда они оро­бели. Доло­жили коман­диру, а тот гово­рит: — Рус­ская Мадонна… Так они назы­вали Царицу Небес­ную. Поняли, Кто велел им поки­нуть осквер­нен­ный храм в Ее мона­стыре. При­шлось нем­цам уби­рать из храма склад с ору­жием. Матерь Божия защи­тила своим пред­ста­тель­ством Успен­ский мона­стырь и от бом­бежки. Когда наши само­леты бро­сали бомбы на немец­кие части, рас­по­ло­жив­ши­еся в мона­стыре, бомбы падали, но ни одна не взо­рва­лась на тер­ри­то­рии. И потом, когда про­гнали фаши­стов и в мона­стыре рас­по­ло­жи­лись рус­ские сол­даты, немец­кий лет­чик, два­жды бом­бив­ший эту тер­ри­то­рию, видел, что бомбы упали точно, взо­рва­лись же везде — кроме мона­стыр­ской тер­ри­то­рии. Когда война кон­чи­лась, этот лет­чик при­ез­жал в мона­стырь, чтобы понять, что это за тер­ри­то­рия такая, что за место, кото­рое он два­жды бом­бил — и ни разу бомба не взо­рва­лась. А место это бла­го­дат­ное. Оно намо­лен­ное, вот Гос­подь и не допу­стил, чтоб был раз­ру­шен ост­ров веры. А если бы мы все веру­ю­щие были — вся наша матушка Рос­сия, Укра­ина и Бело­рус­сия — то ника­кая бы бомба нас не взяла, ника­кая! И «бомбы» с духов­ной зара­зой тоже бы вреда не причинили.

Документы веры

Уроки отца Пимена

Неза­бы­ва­е­мой стала встреча с иеро­мо­на­хом Пиме­ном, кото­рый слу­жил в г. Алей­ске Алтай­ского края после дол­гих лет ссылки на Колыму. Услы­шал я о нем в декабре 1965 года от жен­щины, кото­рую встре­тил в Бар­науле, в доме у Клав­дии Устю­жа­ни­ной, к кото­рой я при­ез­жал узнать о слу­чив­шемся с ней чуде исце­ле­ния. Жен­щина та была зна­ко­мой Клав­дии, запро­сто при­шла к ней и, пере­кре­стив­шись, сразу поде­ли­лась радо­стью: — Кла­вочка! У какого батюшки я побы­вала! Он мне два таких греха облег­чил… Спро­сил я у нее адрес этого свя­щен­ника, да прямо и поехал к о. Пимену в Алейск. Я сам тогда еще не был свя­щен­ни­ком — пел в цер­ков­ном хоре в селе Тогур. На стан­ции в спра­воч­ной еще спро­сил, когда пой­дет поезд на Бар­наул. Ока­за­лось, через три часа. Ну, думаю, слава Богу, вре­мени хва­тит. При­шел к нему на квар­тиру. Выхо­дит келей­ница батюшки, Мария Яко­влевна, ста­рушка-монашка. — Батюшка, гость к нам при­е­хал… — Знаю, матушка, знаю, — отве­чает он. Смотрю — идет худень­кий свя­щен­ник, лет пяти­де­сяти, бородка напо­ло­вину седая. Под­хо­дит ко мне, сни­мает пальто, берет меня под локо­ток: — Пой­дем. Будем водо­свят­ный моле­бен слу­жить. Сей­час мать при­е­дет, у нее сын Ана­то­лий как при­шел из армии, так два месяца в боль­нице про­ле­жал. Но не помогла ему боль­ница ничем. Свя­той водички ему надо. А сам гото­вит все для молебна: ста­вит на стол водо­свят­ную чашу, кла­дет треб­ник, кро­пило, свечи, наде­вает епи­тра­хиль и крест — стоит, ждет. Ну, я думал — они уже дого­во­рен­ные с той жен­щи­ной, кото­рую мы ждали. Нако­нец, она при­хо­дит. — Батюшка! Можно вас попро­сить… — Ну, давай, давай, мать, раз­де­вайся, бидон давай сюда… Вода уже налита, все при­го­тов­лено. — Бла­го­сло­вен Бог наш…— начал батюшка. Я помо­гал ему петь. Сотво­рили водо­свят­ный моле­бен. Отец Пимен сам попил свя­той водички, мне дал, при­шед­шей к нему жен­щине в бидон вылил воду. — Батюшка! Когда еще при­хо­дить? — Нико­гда! Сын твой духовно боль­ной, но сей­час ему уже получше. Пусть по ложечке или по пол ста­кан­чика свя­той водички пьет нато­щак, молитвы читает — вот и попра­вится. Будет рабо­тать, хоро­шая работа у него будет, он у тебя моло­дец. — Да, он хоро­ший сынок… Батюшка, спаси Гос­поди! — кла­ня­ется ему жен­щина… Пошел отец Пимен в свою ком­натку треб­ник класть. Малень­кая такая ком­натка — спаль­ная, он в ней и молился по ночам. Как келейка она у него была. Я же — за той жен­щи­ной. Спра­ши­ваю: — Вы уже были сего­дня у батюшки? — Нет. Нико­гда прежде не была! В пер­вый раз при­шла. Я сразу понял: правду гово­рили мне, что он про­зор­ли­вец, иеро­мо­нах Пимен. Только ско­рей, ско­рей отхожу от той жен­щины. Думаю: сей­час батюшка меня уви­дит, неудобно будет, что такой я любо­пыт­ный. Тут батюшка идет, сразу ко мне: — Ну вот, теперь будешь знать… Я покрас­нел до пяток. Как он узнал, что я полю­бо­пыт­ство­вал у этой жен­щины?.. — Ну, ничего, пой­дем… В гор­ницу зашли, где совер­шали моле­бен. — Батюшка, обед готов, — гово­рит матушка Мария Яко­влевна. — При­гла­шайте гостя! Помо­ли­лись мы, сели за стол. Я хоть и не хотел есть (не так давно обе­дал), хлеб­нул супа — и так он мне понра­вился. Вкус­ный-пре­вкус­ный! Начал есть быстро, по-сол­дат­ски, а сам думаю: «Какой вкус­ный суп!» А батюшка мне и гово­рит на ухо: — Да вот потому и вкус­ный, что матушка Мария Яко­влевна гото­вит. Она — монашка, все мона­ше­ские пра­вила вычи­ты­вает. И все с молит­вою делает — зажи­гает ого­нек лам­падки, от лам­падки печку зажи­гает, печка-то своя, дро­вами топят. Вот она чистит кар­то­шечку — «Гос­поди, бла­го­слови!» Все кре­стит. Крупы сып­лет ли, капу­сту ли кла­дет, мор­ко­вочку, свеклу, водичку льет, — все кре­стит, все с молитвоч­кой. Она без молитвы не живет. Вот поэтому и вкус­ный суп. Я только на него посмот­рел и думаю: «Как он жил, что мои мысли знает ?» Он мне сразу отве­чает: — А вот сей­час поку­шаем — я и рас­скажу, как я жил. Ох ты, Гос­поди! Опять я попался! Я тогда понял, что он вправду про­зор­ли­вый. Видит меня насквозь. Мысли знает. Это какую духов­ную силу надо! Я тогда прошу мыс­ленно: «Гос­поди! Дай мне хоро­шие мысли» — а сам лож­кой рабо­таю. Он мне прямо тут же и гово­рит: — Вот-вот! Проси Гос­пода, чтобы Он даро­вал тебе хоро­шие мысли. Боже мой! Я испу­гался. Мне неудобно уже смот­реть на батюшку. Подо­дви­гаю вто­рое — греч­не­вая каша была — упи­сы­ваю кашу, и уже не смотрю, а только думаю: «Гос­поди Иисусе Хри­сте, Сыне Божий, поми­луй мя, греш­ного!» И слышу над ухом: — Вот-вот, все­гда Иису­сову молитву читай. Монахи не раз­го­ва­ри­вают ни о чем — только Иису­сову молитву читают. Так и ты. И враг уже не вле­зет в душу, потому что там Бог рабо­тает Духом Своим. Боже мой! Я уже не могу. Чув­ствую — так покрас­нел, что даже нос у меня крас­ный. Только тороп­ливо читаю Иису­сову молитву: «Гос­поди, Иисусе Хри­сте…» А каша — я не знаю, как она у меня про­ле­тела. И чай тоже. Все ску­шал. А батюшка еще кушает. Я по-сол­дат­ски, а он по-граж­дан­ски… Сижу, боюсь шелох­нуться. Нако­нец, закон­чили тра­пезу, побла­го­да­рили Гос­пода. Я ико­нам покло­нился, хозя­е­вам: — Спаси Гос­поди, дай Бог здо­ро­вья! — Ну, пой­дем в гор­ницу, — гово­рит мне батюшка, — будем бесе­до­вать. И пошел впе­реди меня, а я за ним. Когда зашли, уви­дел я у него на стене часы. Только гля­нул на них и поду­мал: «Сколько вре­мени у меня оста­лось до отхода поезда?» — как отец Пимен, не огля­ды­ва­ясь, гово­рит мне: — Два часа до отхода. Мы успеем. Нам хва­тит вре­мени пого­во­рить. Я остол­бе­нел. Не могу дви­нуться с места. То хоть рядом сидел, а то затыл­ком ко мне — и мысли мои узнал! — Что ты не садишься? Садись! А я не могу садиться. Мне стыдно — вот истинно говорю. Думаю: «Что я буду сидеть? Я такой греш­ник». А он: — Ну, что ты испу­гался-то? Кого ты испу­гался? Я же тебе не враг. А что испу­гался — так это тебе полезно. Будешь чтить Бога. Я сажусь и боюсь: вдруг мысли какие нехо­ро­шие могут быть, непро­шено. — Садись, ничего… Не бойся. Иску­ше­ний не будет со мной. И начал он рас­ска­зы­вать, как про­жил свою жизнь.

Рассказ отца Пимена

«Ну, слу­шай. В миру звали меня Мишей. В дет­стве слу­жил поно­ма­рем, службу отлично знал — читал, пел. Шло время. Я под­рос, уже пар­нем стал. В армию меня не брали, потому что я сла­бый, комис­сию не про­шел. Мои дру­зья все поже­ни­лись, у них уже дети, да по двое. А я еще один. У меня подруги не было. Мне и гово­рят: — Миш, ну что ж ты? Вон, Мария-то Панова — смотри, девица какая! Женись, хоро­шая у вас семья будет. Детки хоро­шие будут. Я знал Марию пре­красно. Хоро­шая девушка. Про­во­дил ее раз до дома, потом дру­гой раз — только как друга про­во­дил, не кос­нулся далее ее никак… А потом вер­нулся в храм, зашел в алтарь — сто покло­нов зем­ных сде­лал, так что даже рубашка взмокла… При­шел домой, со ско­ти­ной убрался, поужи­нал и лег спать. Утром встаю — сла­бость какую-то ощу­щаю. День, неделя — не могу кушать, аппе­тит поте­рялся. Две недели, три недели про­хо­дит — ничего не могу есть. Водички попью — и все. А ничего не болит. Уста­лость какая-то — и все. Мама пере­жи­вает: что с сыном?.. Пока еще кре­пость была, ходил, управ­лялся с делами. А потом уже и ходить не могу. Тогда мамка при­гла­сила свя­щен­ника — поис­по­ве­до­вал он меня, при­ча­стил, месяц спу­стя при­шел еще раз — посо­бо­ро­вал. На про­ща­ние батюшка ска­зал мамочке: — На все Божья воля. Э‑э-э… Тогда мама поняла. Уж раз батюшка так ска­зал: на все Божья воля — зна­чит, дело худо. Мать вер­ну­лась — бух на колени. Поклоны, слезы. Папка при­шел, рядом встал и пла­чет: — Гос­поди, один сынок — Миша, да такой милый, да такой хоро­ший. Не может слез сдер­жать. Давай с мате­рью вме­сте молиться. А я лежу в лёжку. До того исто­щал, что понял — мне уже не жениться. Какой я жених — сам себя не тас­каю. И понял я, что нет мне бла­го­сло­ве­ния на женитьбу. — Гос­поди, оставь меня живым, — прошу, — маму жалко, как она пла­чет… Если я умру — не знаю, оста­нется ли мамочка в живых. Папочка с мамоч­кой попла­кали, а все-таки надо и со ско­ти­ной управ­ляться… Вер­ну­лись, поку­шали, помо­ли­лись, спать легли. Тут я мамочке говорю: — Мам, дай пить. Ох, как она обра­до­ва­лась, что Миша попро­сил хоть попить. Поняла, что аппе­тит воз­вра­ща­ется. А то ведь и пить не про­сил — насильно при­хо­ди­лось поить. После этого я пома­леньку стал кушать и поправ­ляться. Потом папе и говорю: — Пап, запря­гай лошадку, вези меня в цер­ковь. Папа меня под руку, мать под вто­рую — из саней вытас­ки­вают, в цер­ковь ведут. А люди смот­рят, шеп­чутся: — Миша при­е­хал… Миша при­е­хал! Слава Богу! Рады люди. А Мария стоит, нос пове­сила — не знает, куда опре­де­лить себя. И Мария оста­лась одна, и я один. Вот так. Вот такая судьба… Потом, когда уже стал я снова слу­жить, батюшка спро­сил меня: — Ну что, Миша, жениться будешь или как? — Нет, какое там! Какой я жених… Стал поно­ма­рем в Алей­ске. А потом руко­по­ло­жили в дья­кона, через два месяца — в свя­щен­ника. Стал иеро­мо­на­хом Пиме­ном. Два года про­слу­жил — уви­дел во сне: нашу цер­ковь ломать будут. И пока­зано было, кто именно из нашего села будет храм ломать. И через два года при­шло это время. Те самые люди, кото­рых я во сне видел, кото­рых хорошо знал, цер­ковь — на замок, меня — за бороду (а борода-то еще была — три воло­синки), в вагон — и на Колыму. Ну, как везли — известно. В теля­чьих ваго­нах. В чем захва­тили, в том и поехали. Ни поду­шечки, ни ложечки, ни хле­бушка. Хле­бушка не дали с собой даже! При­везли нас на Колыму — а там уже тысячи людей рабо­тают. Много нако­пи­лось “вра­гов совет­ской вла­сти”. Мы — попол­не­ние “вра­гам”. Заста­вили меня рыбу чистить. Там одни добы­вают рыбу, дру­гие чистят, иные пилят лес, а эти бочки делают. Раз­го­ва­ри­вать запре­щено было — как на работе, так и за сто­лом. И часо­вой стоит ночью — чтобы не было ника­кого раз­го­вора. Заго­во­рил — бун­тов­щик. Кор­мили нас одними варе­ными рыбьими голов­ками. Пол­ный таз этих голо­вок при­не­сут, кружка или две кипятка, без заварки, без сахара (сахар и не спра­ши­вай!) — вот и все про­пи­та­ние. Все обо­вши­вели, гряз­ные-пре­гряз­ные, устав­шие-пре­устав­шие. Жили в казар­мах. На нары из бре­вен веток наки­дают — вот и постель. Одежды ника­кой не давали. В чем при­е­хали — в том и рабо­тали, одежда наша — и постель нам, и подушка. Мыла когда дадут по кусочку, когда не дадут. Зато кипятка сколько хочешь. Ну, ладно, мы хоть этими голов­ками нае­да­лись. Рыбу же — солили и в боч­ках катили на паро­ход. Рабо­тали только заклю­чен­ные, а кон­во­иры были граж­дан­ские. Воору­жен­ные. И плетки у них были. Рабо­тали мы бук­вально до смерти. Кто не может — рас­стре­ли­вали и зака­пы­вали, как собак… И вот я насме­лился — ска­зал как-то вслух: — Вот, нас пасут, как ско­ти­нушку, и кор­мят, как ско­ти­нушку. А часо­вой хоть и у двери стоял (а я шестой был от края), уви­дел и услы­шал. — Кто это гово­рит ?! Подо­шел. За руку меня пой­мал, руки — как клещи: — А ну-ка, бун­тов­щик! Выходи! Выта­щил меня из-за ска­мейки. Вывел на улицу, шапку снял с меня. С крыши капель — снег и дождь. Поста­вил под капель. Кап­лет мне прямо в темечко. Я стою. Чув­ствую — голова совсем замер­зает. А часо­вой мне кри­чит: — Стой! И еще раз — со зло­бой: — Стой!!! Хотел при­кла­дом меня уда­рить — раз­мах­нулся. Думаю: то ли сей­час зубы выле­тят, то ли глаза, то ли нос пере­бьет. Но не уда­рил, так как я стою смирно. Думаю: что будет — то и будь… Потом голова закру­жи­лась, зака­чался я, упал — не помню как. Когда очнулся — уже лежал на кро­вати в боль­нице. Голова — как будто в огне горит, и кажется огром­ной, как бочка. Тем­пе­ра­тура страш­ная. Аппе­тит исчез. Дол­гое время даже слова ска­зать не мог — такая адская боль была. И не знал, что со мной. Потом узнал, что у меня менин­гит — страш­ная болезнь. Ко мне под­хо­дили, спра­ши­вали: — Ты зачем сюда при­е­хал ? — Не знаю… — Откуда ? А я только: — Мама, мама! Папа, папа! Возь­мите меня! В это время на Колыму при­везли попол­не­ние, и кон­во­и­рам, когда они направ­ля­лись обратно, велели: — Возь­мите вон того маль­чика, кото­рый все кри­чит: “мама, мама!”. Уве­зите его, он еще моло­дой… Короче, спи­сали меня как совсем негод­ного к работе, как не жильца на этом свете. Отдали доку­менты. Кон­во­иры доста­вили меня домой, в Алейск, в отцов­ский дом, — прямо по адресу. Пере­шаг­нули через порог — папочка дома был, мамочки не было. Как папочка уви­дал меня — так и упал на колени: — Ой!!! Миша при­е­хал! Мамка при­шла вскоре. Напла­ка­лись. А потом покор­мили, чем было, мили­ци­о­не­ров. Они уехали. Ока­за­лись — доб­рые люди, эти мили­ци­о­неры. Хорошо, гово­рят, что меня при­везли. А я упал — не знаю, сколько и спал. А проснулся — голова болит, и болит, и болит. Стану молиться — мне легче. Сяду молиться — мне легче. Взялся читать Псал­тирь. Читал, читал — и упал, не знаю, сколько я спал. Когда упал — меня не стали тро­гать. Так и стал читать до тех пор, пока не упаду и не засну. Очнусь — начи­наю снова. Только молитва мне и помо­гала. А потом соседка при­но­сит газету: — Батюшка, смотри-ка, при­каз Ста­лина — надеть погоны, открыть церкви… Это был 1943 год. Что-то изме­ни­лось в стране, если слу­чи­лось такое. Про­чи­тали, попла­кали, пора­до­ва­лись, сели — чайку попили, молча поси­дели. Потом ушла соседка. Через 2 часа при­ез­жает пред­се­да­тель Алей­ского испол­кома, а с ним два дедули. — Здрав­ствуйте, батюшка. Вот газета вышла. При­каз Ста­лина — открыть церкви! Мы цер­ковь уже осво­бо­дили, зерно убрали, почи­стили, помыли все. Люди стоят — ждут. При­е­хали за вами. Как ваше здо­ро­вье? Вы смо­жете слу­жить ? А я на них смотрю, молчу — не знаю, как отве­чать. Какое мое здо­ро­вье? Только что сижу, только что едва хожу. Про здо­ро­вье гово­рить нечего. Сильно голова болит, менин­гит — это ужас­ная болезнь. Они меня вто­рой, тре­тий раз спра­ши­вают: — Батюшка, ну что вы не отве­ча­ете? Смо­жете слу­жить? Поедемте! А я молчу — не знаю, как отве­чать. — Батюшка, вот смот­рите, — снова начали они, — церкви открыли — а ведь ни одного свя­щен­ника нет, всех порас­стре­ляли, только вы один оста­лись. Я поду­мал-поду­мал, под­ни­маю палец, на восток пока­зы­ваю и говорю: — А туда, обратно, не уве­зете меня ? — Нет-нет, — гово­рят, — это уже все про­шло! Сей­час при­каз Ста­лина вышел. — Ладно, давайте одежду! — ска­зал, нако­нец. Одели меня, поса­дили на телегу, при­везли к той самой церкви, из кото­рой брали. Как я гля­нул — упал на колени, слезы потекли ручьем. Не мог сво­ими ногами идти. Страшно вспо­ми­нать даже… На коле­нях полз я до алтаря, и все пла­кал. Люди встали на колени — и тоже пла­кали… У меня дома был под­ряс­ник, крест — надел все. Заполз кое-как в алтарь, ста­рички со мною зашли. Пре­стол был закрыт кле­ен­ками, про­сты­нями. Рас­крыли — на пре­столе кре­стик малень­кий лежит и Еван­ге­лие. Слава Богу — хоть Еван­ге­лие сохра­ни­лось! При­несли свечи — зажгли. При­шел пса­лом­щик. — Давай, батюшка, воз­глас! Поста­вили меня на ноги. А я не могу сто­ять — плачу. Слезы сда­вили горло. Два ста­ричка меня под­няли — один справа, дру­гой слева, дер­жат под руки, помогли под­нять руки. Я только ска­зал: — Бла­го­сло­вен Бог!.. — и упал. Не мог сто­ять на ногах. Залился сле­зами. Люди снова запла­кали. Снова под­няли меня. — Батюшка, давай воз­глас! Я тогда набрался силы, только ска­зал: — Бла­го­сло­вен Бог наш и ныне и присно и во веки веков!.. — и упал опять. Они тогда сами ска­зали: — Аминь! — и пошла служба. Просфоры постря­пали — при­несли, чашу при­несли, кагор — все у людей нашлось. Трое суток я не выхо­дил из церкви — трое суток молился. Не кушал, не пил, даже на улочку не ходил по есте­ству. Голова упа­дет — задремлю нена­долго, проснусь — и опять служба. Ночью и днем. Люди не хотели ухо­дить из церкви — так наску­ча­лись по службе. Настолько были рады, настолько хотели молиться!.. Одни ухо­дят — дру­гие при­хо­дят: — Батюшка, нам бы покре­ститься, испо­ве­даться… На чет­вер­тые сутки совсем без сил я вышел в цер­ков­ный двор. Мне гово­рят: — Батюшка, вам сто­рожку исто­пили, вычи­стили, вымыли. Пой­дем туда! Я упал и спал — не знаю сколько… Две недели про­шло, я думаю: “Надо бы домой за бельем съез­дить”. Двое при­хо­жан взя­лись про­во­дить меня. Лошадку при­вели. Я только за ворота вышел, только пере­кре­стился — у меня голова закру­жи­лась. Упал я — и не помню, как упал. И слышу, как в душе у меня слова зву­чат: “Молись! Пошли чело­века — белье при­не­сут. Молись!” И я очнулся. Боже! Бог пове­ле­вает молиться! Даже упал — и то молись. Вер­нули меня в сто­рожку. Потом белье при­несли, вымылся я горя­чей водич­кой. И — слава Богу! И стал молиться. Вот с этого момента Гос­подь даро­вал мне про­зор­ли­вость. Вижу каж­дого чело­века — каков он. Мысли вижу людей. Буду­щее знаю каж­дого чело­века. Страшно гово­рить даже об этом. Никому до того не рас­ска­зы­вал. Тебе же, Вален­тин, говорю, как сыну: это не мое, это Гос­подь даро­вал такую кре­пость силы… Зара­нее открыто было мне, что Никита Сер­ге­е­вич Хру­щев закроет нашу цер­ковь. Я ска­зал тем самым двум ста­рич­кам, кото­рые при­вели меня в цер­ковь в 1943 году : — Зав­тра мы слу­жим послед­нюю службу. После службы к нам при­дут цер­ковь закры­вать по при­казу Хру­щева. Так все и слу­чи­лось. Убрали мы все свя­тыни, книги. Выхо­дим из алтаря. Смот­рим — стоят четыре чело­века. Два мили­ци­о­нера и двое из испол­кома. У них уже замки свои, пломбы свои. Я говорю моим ста­рич­кам: — Идите со мной рядом. Сей­час к нам подой­дут и назо­вут меня по имени-отче­ству. Дви­ну­лись эти люди к нам навстречу. — Вот, Михаил… — назы­вают меня по имени-отче­ству, — по при­казу Хру­щева ваша цер­ковь закры­ва­ется. Я только ска­зал им: — Не наша воля, а ваша воля. Пока… Они свои два замка пове­сили — на обе двери, а также две пломбы. Был у меня анти­минс, и стал я совер­шать службу дома, по ночам, в спа­ленке, где поме­ща­лось чело­век пять. Стали помо­гать мне мона­хиня, матушка Мария Яко­влевна, и несколько ста­ру­шек. Все дела­лось втайне, на службу при­хо­дили только дове­рен­ные люди. Ну и у кого какая нужда — требы тоже испол­нял пома­леньку… При­бли­жа­лась Пасха, гото­ви­лись совер­шать ноч­ную службу. Но языки довели — мили­ция об этом узнала. Ну, и я, по мило­сти Божией, знал, что в эту Пасху, в 5 часов утра, при­дут пять мили­ци­о­не­ров, чтобы захва­тить нас — за то, что мы совер­шаем службу. Слу­жили мы, заве­ши­вая окна оде­я­лами, чтобы свет не про­све­чи­вался, — и на улице, и у сосе­дей, и возле дома много глаз. Службу закон­чили пораньше: уже в 3 часа ночи все ушли. Открыли двери, осве­жили ком­нату, чтоб в воз­духе не чув­ство­вался запах ладана. Все при­брали — чтобы при­знака не было, что здесь про­хо­дила служба. Я стою, молюсь, канон читаю Пас­халь­ный. В епи­тра­хили, с кре­стом. Свечи горят, сени открыты, двери открыты, калитка открыта. В пятом часу в дверь сту­чатся. Матушка Мария Яко­влевна при­гла­шает: — Захо­дите! Захо­дят пятеро мили­ци­о­не­ров. А я при­го­то­вил в при­хо­жей 6 сту­льев: 5 в ряд и один напро­тив. Они вхо­дят, как в фураж­ках при­шли, так и стоят. Я знаю, что они бла­го­сло­ве­ния брать не будут. Под­хожу — каж­дому ручку подаю: — Ну, здрав­ствуй, Иван Пет­ро­вич, здрав­ствуй, Гри­го­рий Васи­лье­вич! Каж­дого назы­ваю по имени-отче­ству. Один мили­ци­о­нер сни­мает фуражку и гово­рит: — Я таких людей еще не видел. Не знает нас, а по имени-отче­ству назвал… А я им отве­чаю: — Сади­тесь, милые сынки, вы при­шли меня пой­мать, да сами попа­лись! Они думают: как попа­лись? Что это, засада какая-то? Огля­ды­ва­ются кру­гом — нет, никого нет, ника­кой помехи. Тогда я и говорю им: — Мы живем в мире, где цар­ствует грех. А грехи такие бывают… И начал. Рас­ска­зал одному все его грехи — “от” и “до”. Дру­гому и тре­тьему. Они: — Батюшка! Так это вы про меня гово­рите! И дру­гой. И тре­тий так же. А я то же — и чет­вер­тому, и пятому. Тогда они обо­млели. — Батюшка! Учи нас! Мы ничего не пони­маем. Только не говори никому про это! — Вы сами не ска­жите, — отве­чаю. — Я‑то не скажу. А то вы при­дете домой — своим супру­гам: то-то-то. — Нет, нет! Не ска­жем никому. — А у тебя вот супруга некре­ще­ная, — говорю, — у тебя мать некре­ще­ная… А ты сам некре­ще­ный… А они опять про­сят: — Батюшка, учи нас! Покре­сти нас. Про­ща­ясь, ска­зали: — Батюшка, что надо — говори! Во всем помо­жем. Итак они стали помо­гать — с боль­шой любо­вью помо­гали. В ноч­ное время ого­род копали. Поса­дили ночью, чтобы никто не видел, а сами наря­ди­лись так, чтобы их не узнали. Дров при­везли. Коло­дец вычи­стили. Оградку отре­мон­ти­ро­вали. Кар­тошку оку­чили и всю выко­пали — спаси их Гос­поди. Не давали мне ничего делать: — Батюшка, учи нас, учи! Все покре­сти­лись. Всех их повен­чал тут, в домике. Такие стали дру­зья с ними!..» Вот как бывает в жизни. Вот видите, что зна­чит правда Божия. В душу бла­го­дать вхо­дит, потому что она нужна, потому что она истина, любовь — это не под­дель­ная, не искус­ствен­ная любовь, а истин­ная любовь, правда Небес­ная. Она вхо­дит в душу — и чело­век начи­нает пони­мать ее и ста­но­вится из врага вели­ким дру­гом. Чтобы понять это, всем нам нужен был такой молит­вен­ник, как отец Пимен. Он ведь дев­ствен­ник был, жен­ского пола ни разу не кос­нулся. Усло­вия его жизни были только скорб­ные. Он сам был худень­ким, сла­бень­ким, даже боль­ным, а духом — такая сила! Вот и судите — зло или благо болезнь, если телес­ный недуг помо­гал дер­жать душу в чистоте… Через два года после нашей встречи отец Пимен ото­шел ко Гос­поду. А его уроки до сих пор у меня в памяти. Про­ща­ясь, я покло­нился и ска­зал ему: — Спа­сибо вам боль­шое! А он — грозно так на меня глаза вски­нул: — Проси про­ще­ния! — А за что? — уди­вился я. — Непра­виль­ное ты слово ска­зал. — А как надо? — Спаси Бог! — громко про­из­нес о. Пимен. — Только так. Иначе гово­рить — это грех. Что такое «спаси»? Это же Сам Спа­си­тель. Кого мы про­сим о спа­се­нии? Бога, а не какое-то «бо». Так и надо гово­рить: Спаси Бог, Спаси Хри­стос! Спаси Гос­подь! Скажи всем… И я тоже с тех пор все о том наго­ва­ри­ваю. «Спа­сибо» ‑это гово­рить даже стыдно. Ведь Спа­си­тель и Бог при­шел всех нас спа­сти. А мы даже ленимся или не хотим пол­но­стью, пра­вильно выго­во­рить слово — Бог. Мы не думаем, какое это повре­жде­ние нашей жизни. Поду­ма­ешь, мол, буква! А, к слову, ска­жет пре­по­да­ва­тель: — Ребята, напи­шите «стол». Они напи­шут, а послед­нюю букву не допи­шут. Полу­чится не «стол», а — «сто»! Ох! Куда попали. Таких при­ме­ров много. Попро­буй тор­го­вый работ­ник в отчете — одну цифру про­пу­сти. Что будет? О‑хо-хо! Сердце зако­ло­тится! Дав­ле­ние повы­сится. А потом реви­зия про­ве­рит — все товары целы. А что слу­чи­лось? Да цифру про­пу­стили! Вот как одна цифра дей­ствует в жизни. А тут — закон Божий напи­сан. Закон! Божий. А мы его пол­но­стью про­пус­каем И не одну букву, а все буквы. Так куда же мы попа­даем? Попав на тот свет, Клав­дия Устю­жа­нина спра­ши­вала: — Гос­поди, как я буду жить, если мое тело все изре­зано? А нам понять надо, что у всех нас душа изре­зана! То — тело. А то — душа. Мы все пора­жен­ные. Душа у нас у всех боль­ная. Так сде­лаем реви­зию в нашей душе! Видите ‑сколько недо­стат­ков у нас в жизни-то! В семье. В обще­стве. В Кремле. Если мы в зем­ной школе в тек­сте тре­буем даже запя­тую точно поста­вить. А тут — школа Небес­ная. А тут — закон Божий у нас не испол­ня­ется. А если бы нас вос­пи­ты­вали жить по закону Божи­ему, всех, — то у нас бы не было ни крючка, ни замка, ни сто­рожа, ни тюрьмы, ни убий­ства, ни воров­ства, ни наси­лия, ника­кого хуль­ного слова. И ника­кого ору­жия смер­то­нос­ного нам не нужно. Смот­рите, нам добра сколько делать — не пере­де­лать! А мы — не можем добро сде­лать. Потому что мы калеки — и телесно, и духовно. А поэтому нам надо Гос­пода Бога про­сить всюду и все­гда о вра­зум­ле­нии и о молитве. А чтобы нехо­ро­шие мысли не лезли, как гово­рил отец Пимен, «надо душу свою закры­вать духовно Божьим зако­ном. Не бол­тов­ней зани­маться, а с Богом раз­го­ва­ри­вать». Бла­го­дать Его любить и ценить.

«Ружье умнее меня!..»

Этот слу­чай мне рас­ска­зал ста­ри­чок Геор­гий, ссыль­ный — сосед по селу Кол­па­шеву, где я рабо­тал после войны… Слу­чи­лось это вес­ной 1931 года в Нарым­ском крае в селе Тогур. Жил здесь ссыль­ный свя­щен­ник с Укра­ины — отец Димит­рий. У него не было ни копе­ечки, ни кро­шечки хле­бушка. Матушку сослали в Крас­но­яр­ский край, а его самого в Том­скую область забрали, в Нарым. Он ходил и пода­я­ние соби­рал — ста­рень­кий, оброс­ший батюшка, в пиджачке, без под­ряс­ника, в шапочке. Нашелся один чело­век — пожа­лел его: — Дедуль, на вот тебе удочку, на вот тебе чер­вяч­ков, бери лодочку и поез­жай на речку, поры­бачь мале­нечко — рыбы здесь полно. Он в лодку сел, а сам кача­ется — вот-вот упа­дет. Голод­ный, исто­щен­ный, изму­чен­ный. Смот­рит — кустик неда­леко, вниз по тече­нию. Он к нему подъ­е­хал, хотел при­вя­зать лодочку и начать рыба­чить. Смот­рит, а там неболь­шая сеть стоит, а в ней рыбы полно. Веслом при­под­нял сеть — и чеба­ков (рыба такая, мел­кая) себе на уху наби­рает в лодку. Тря­сется от сла­бо­сти и голода, сам пла­чет: — Гос­поди, про­сти меня, чужую рыбку беру… А хозяин сети — сто­рож сельпо — в 9 часов сме­нился с поста и поехал сеть сни­мать. Ехал в лодочке с ружьем. Уви­дел, что какой-то ста­рик из его сетки рыбку вытас­ки­вает — под­нял ружье и хотел его убить. Я удив­ля­юсь, как у людей хва­тает силы, чтобы убить чело­века из-за какой-то рыбы! Не вме­ща­ется в душу такое поня­тие… Вски­нул сто­рож ружье, а оно не стре­ляет. Чак — осечка! Чак — осечка! Он вто­рой патрон зало­жил — опять осечка. Он повер­нул патрон — опять осечка. Что такое? Ружье нико­гда не осе­ка­лось. Новое, два­дца­тый калибр. Ствол вверх под­нял — сразу же выстре­лило. Этот дедушка, свя­щен­ник, огля­нулся. А хозяин, раз ружье не берет, — давай матер­ками его: кто ты такой, да что ты дела­ешь?! Дедуля гово­рит: — Милый, сынок, я ссыль­ный с Укра­ины, с Поча­ева. Я у тебя рыбку беру — я ведь голод­ный. — Да знаю я, что ссыль­ный! Что ты за чело­век, что в тебя ружье не стре­ляет? Тот гово­рит: — Я был свя­щен­ни­ком, а теперь, видишь, — никто. Сто­рож тот, Иван, закри­чал, запла­кал: — Батюшка, про­сти меня! Я хотел тебя застре­лить, а ружье ока­за­лось умнее меня… Не выстре­лило в тебя ружье. Сетку с рыбой снял, при­вез батюшку домой, накор­мил. — Ложись, отды­хай. Два месяца кор­мил его: — Кушай-отды­хай. Отды­хай-кушай. Под­кор­мил его, под­кре­пил, одел. А потом помог домой вер­нуться — дал ему денег на дорогу. Кверху по тече­нию вез его на малень­кой лодочке, обла­сок назы­ва­ется. 40 кило­мет­ров они вме­сте гребли. Поса­дил на паро­ход и отпра­вил до Том­ска, а оттуда — на поезде на Укра­ину. А потом, уже после войны, батюшка при­гла­шает этого Ивана — при­ез­жай ко мне. Уж стали дру­зья. Вот чудо какое. Этот слу­чай в то время был всем изве­стен. Геор­гий, кото­рый возил меня к этому Ивану, гово­рил: — Сам хозяин, кото­рый хотел застре­лить батюшку, рас­ска­зы­вает, а слезы у него текут. А как же? Ведь это Гос­подь руко­во­дил ружьем. Вот как Бог удер­жи­вает своих веру­ю­щих людей. Так что будьте веру­ю­щие. Нам сей­час дается истин­ная правда — вера.

Тайный подвиг монаха Леонтия

Сколько вокруг нас угод­ни­ков Божиих, о кото­рых нам неве­домо. Один Гос­подь знает, какие молит­вен­ники несут свой неви­ди­мый подвиг рядом с нами. Меня Гос­подь спо­до­бил встре­тить одного из них — ссыль­ного монаха Леон­тия. Его сослали в 1930 году в Нарым­ский район из Поча­ева. Ссыль­ные в тайге дере­вушку Тата­рин­ское постро­или, а он еще в 40 кило­мет­рах от нее сде­лал себе келейку — избушку 3 на 4 метра, без окон, только с малень­кой двер­цей, через кото­рую он запол­зал на колен­ках, — и молился там, как в скиту. Питался яго­дами, гри­бами, кед­ро­выми оре­хами, кар­тошку в тайге сажал. Я еще до войны был наслы­шан о нем как о про­зор­ливце. В войну он усердно молился, чтобы наша армия побе­дила фаши­стов, чтобы в Рос­сии насту­пил мир. И еще одно тай­ное дело было у ссыль­ного монаха. В войну ком­бай­нов не было, муж­чин в селе не оста­лось — все на фронт ушли. И косить, и хлеб жать сер­пом при­хо­ди­лось жен­щи­нам, мно­го­дет­ным, боль­ным. Бри­га­дир рас­пре­де­лял, кому какую полоску жать сер­пом. Так монах Леон­тий знал, где полоска мно­го­дет­ной матери: при­дет ночью, сер­пом наж­нет, коло­сья куч­ками сло­жит — оста­ется только снопы свя­зать. Работ­ница утром при­хо­дит на свою полоску — удив­ля­ется: — Это что такое? Вчера затемно я вроде все снопы пере­тас­кала. А кучки откуда взя­лись? Кто ж это сде­лал работу за меня? И не знал никто, кто тай­ком помо­гает жен­щи­нам. Монах Леон­тий пря­тал свои доб­рые дела, не хва­лился, как обычно все хва­лятся. Так и рабо­тал всю войну. Молился и рабо­тал. А храмы в те годы были закрыты. В восьми кило­мет­рах от нашего Кол­па­шева в селе Тогур был храм Вос­кре­се­ния Хри­стова, освя­щен­ный еще свя­ти­те­лем Иоан­ном Тоболь­ским. Когда этот храм занял кол­хоз, там устро­или зер­но­склад. В 1946 году, перед тем как храм вер­нули церкви, про­изо­шло уди­ви­тель­ное собы­тие. Тогур­ские жители, про­хо­див­шие мимо храма, уви­дели сквозь окна, что в алтаре на под­свеч­нике горит мно­же­ство све­чей. Ахнули, гла­зам своим не пове­рили. Подо­шли к вход­ной двери — замок. Да и кто ж в зер­но­хра­ни­лище будет службу устра­и­вать? Побе­жали за кла­дов­щи­ком, кото­рый отве­чал за зерно, позвали его. Он тоже посмот­рел в окно — да, свечи горят. Открыли цер­ковь, зашли внутрь — а там никого. Ни под­свеч­ника, ни све­чей. Но только вышли из церкви — опять через стекло видно: в алтаре свечи горят. Народ со всего села собрался, все видят с улицы явное чудо, а в церкви — никого. И поняли все: не слу­чайно это виде­ние было — надо откры­вать храм. При­гла­сили пред­се­да­теля испол­кома, он при­хо­дил, сам во всем убе­дился. Ему уже некуда было деваться: все село, как один чело­век, при­сту­пили к нему: открыть храм! Тогда убрали из поме­ще­ния зерно, все вымыли, вычи­стили. Свя­щен­ника, правда, долго не было. Но люди при­хо­дили в храм и сами моли­лись. Посто­янно при­хо­дил в цер­ковь и монах Леон­тий — раньше всех, хотя ему из его кельи под Тата­рин­ским надо было 50 кило­мет­ров идти пеш­ком до храма. Он был уже ста­рень­кий, сухой-пре­су­хой, но Гос­подь давал ему силы на такие подвиги. При­дет в цер­ковь пер­вым, в уго­лок вста­нет — и молится. И про всех, кто при­хо­дит, все знает — ему Гос­подь откры­вал их мысли. Я слы­шал рас­сказ об одном из таких слу­чаев. Одна жен­щина при­шла в храм, пере­кре­сти­лась, три поклона сде­лала. Стоит и думает: «Гос­поди, вот я при­шла помо­литься в цер­ковь, а кто же поро­се­ночка накор­мит, кто же куроч­кам даст ?» А про­зор­ли­вец Леон­тий знал мысли людей. Открыто ему было Гос­по­дом, что эта жен­щина так думает. Он вда­леке от нее стоял — в уголке храма. Подо­шел, встал рядом, пере­кре­стился, покло­нился и гово­рит так, чтобы та жен­щина услы­шала: — Гос­поди, я вот при­шел в цер­ковь, а кто же поро­се­ночка накор­мит, кто же куроч­кам даст? Жен­щина, потря­сен­ная, упала ему в ноги: — Дедушка, так ты мои мысли гово­ришь! Это же я так поду­мала! — Ты же при­шла Богу молиться, — отве­чает он ей, — про­сить про­ще­ния за свои грехи, а сама про поро­сенка дума­ешь… Я знал этого про­зор­ливца Леон­тия. После войны я был при­хо­жа­ни­ном того же Вос­кре­сен­ского храма, что и он, на кли­росе пел. О каж­дом чело­веке Леон­тий мог ска­зать: и обли­чить его мысли, и у кого какая беда рас­по­знать, и буду­щее пред­ска­зать — не каж­дому отдельно, а рас­ска­зать, какая жизнь у нас будет. Мно­гое из того, что я сам от него слы­шал, сбы­лось. Вели­кий он был чело­век. Духом вели­кий. Упо­ко­ился он в начале 50‑х годов, похо­ро­нен в Тата­рин­ском. Жизнь его — как горя­щая свеча, что и в пустом, закры­том храме горела для людей силой молитвы.

Как великомученик Георгий храм открыл

Тяже­лыми были для меня пер­вые годы дья­кон­ства и свя­щен­ства. Обост­ри­лись мои фрон­то­вые болячки: обе ране­ных ноги раз­бо­ле­лись, оско­лок в пояс­нице бес­по­коил, обра­зо­ва­лась заку­порка вен на ноге — да такая, что опе­ра­цию надо было делать, боль­шую часть вены уда­лять. Во время службы я так уста­вал от боли, что к её концу рубаха ста­но­ви­лась мок­рень­кой. Начал про­ситься, куда бы мне уехать, чтоб хоть немного здо­ро­вье попра­вить. Ну, хирурги и посо­ве­то­вали мне поехать в Таш­кент. А там у меня зна­ко­мые были. А уж оттуда в Самар­канд напра­вили, я там слу­жил в храме Вели­ко­му­че­ника Геор­гия Побе­до­носца. Позна­ко­мился я с Геор­гием, учи­те­лем по про­фес­сии, кото­рый пел в этом храме на кли­росе. Он и рас­ска­зал мне пора­зи­тель­ную исто­рию, кото­рая слу­чи­лась в Самар­канде в годы хру­щев­ской вла­сти во время слу­же­ния архи­манд­рита Сера­фима (Сату­рова). Этот свя­щен­ник, родом из Перми, был репрес­си­ро­ван, 10 лет отси­дел, много тяж­кого пови­дал в жизни, ста­рень­кий уже был, весь боль­ной, еле сил хва­тало ходить. Своей теп­ло­той, вни­ма­нием он немало моло­дых людей при­влек в храм. Мно­гие стали кре­ститься. Ну, каг­эб­эш­ники уви­дели, что моло­дежь пошла в храм, решили батюшке ножку под­ста­вить, найти какой-нибудь повод, чтобы закрыть храм Геор­гия Побе­до­носца. А что най­дешь?.. Но вла­сти так все ловко под­де­лали, что лишили всеми люби­мого батюшку службы на целых 2 года… Как-то к отцу Сера­фиму в храм при­шли муж и жена и стали его уго­ва­ри­вать: — Батюшка, окре­сти нас, только не запи­сы­вай, что кре­стил, а то нас с работы уво­лят! Да, такое время тогда было: и пас­порт­ные дан­ные нужно было запи­сы­вать — где рабо­та­ешь, где живешь; и роди­те­лей крест­ных — каж­дого надо было запи­сы­вать. А потом все это про­смат­ри­вал упол­но­мо­чен­ный… Батюшка был мило­сти­вый — согла­сился окре­стить их без записи. А за воро­тами в это время сто­яли пред­ста­ви­тели орга­нов — они и встре­тили этих моло­дых людей: — Ну, что, моло­дые, зачем при­хо­дили в цер­ковь, что делали там? Те пона­чалу мол­чали — не хотели отве­чать. — Ну, раз мол­чат, у свя­щен­ника спро­сим: почему мол­чат, откуда они… — Да я не знаю — откуда, — отве­чает отец Сера­фим. Не хочет своих крест­ни­ков выда­вать — так они упра­ши­вали не запи­сы­вать их: мол, с работы выго­нят и все такое… Но ока­за­лось, что у каг­эб­эш­ни­ков с ними спе­ци­аль­ная дого­во­рен­ность была. Они целую исто­рию из этого «неза­кон­ного» кре­ще­ния раз­дули. — Как не зна­ете?! Они же кре­сти­лись только что! Вы же запи­сы­вали, где они рабо­тают! — Нет, я не запи­сы­вал. — Ах, вы не запи­сы­вали?! Почему? — Да они упро­сили, чтобы не запи­сы­вать. Я и пожа­лел их… Чинов­ник достает бумагу, оформ­ляет про­то­кол, что свя­щен­ник окре­стил людей, а в жур­нал не запи­сал — зна­чит, не под­чи­ня­ется граж­дан­скому закону. И за это ему слу­жить запре­тили — только за это. Два года службы в храме не было. Так они тайно совер­шали службу по ночам, соби­ра­лись по два-три чело­века — и слу­жили… Про­шло два года, как храм закрыли. При­бли­жался пре­столь­ный празд­ник — Геор­гия Побе­до­носца. Все при­хо­жане сокру­ша­лись, что не будет службы в этот день… А вла­сти уже опре­де­лили: хоро­ший дет­ский садик здесь будет — семь квар­тир, поме­ще­ние храма про­стор­ное, баня, пекарня, сто­ло­вая, пло­щадка боль­шая, коло­дец, два дуба… Всем стало ясно, что храму скоро конец… Но нака­нуне 6 мая слу­чи­лось нечто из ряда вон выхо­дя­щее. При храме вме­сте с архи­манд­ри­том Сера­фи­мом жили две моск­вички, его келей­ницы — мона­хиня Иулия (она иконы хорошо писала) и послуш­ница Евдо­кия, как и батюшка, тоже ссыль­ные. Батюшка в это время у себя в келье к празд­нику гото­вился, каноны читал, а матушка Иулия на цер­ков­ном дворе под­ме­тала. Вдруг уви­дели они: откры­ва­ются врата цер­ков­ной ограды, и въез­жают двое вер­хо­вых офи­це­ров в ста­рин­ных, неви­дан­ных одеж­дах, на белых конях. Один постарше, дру­гой помо­ложе. Этот пер­вый — такой вели­че­ствен­ный, кра­си­вый, лов­кий. Спры­ги­вает с коня и, обра­ща­ясь к мона­хине по имени, отдает ей повод: — Матушка Иулия, подержи повод лошадки, я пойду к батюшке Сера­фиму. Она, вся в тре­пете, упала на колени: — Ох, милый, твоя лошадка силь­ная — я не удержу ее! — и ручки под­няла, будто сда­ется ему. Тогда офи­цер отдал повод сво­ему адъ­ютанту и, ничего не спро­сив, пошел прямо в келью к батюшке Сера­фиму. Уви­дел его, сто­я­щего на коле­нях перед ико­нами (а он немощ­ный был, ста­рень­кий, подушки под колени под­кла­ды­вал), и пове­ли­тельно гово­рит ему: — Отец Сера­фим, готовь­тесь к службе — сего­дня храм будет открыт! Батюшка прямо отпря­нул: что за офи­цер, откуда он появился?! И слова у него такие силь­ные, бога­тыр­ские слова. И голос кра­си­вый, мощ­ный — чистый бари­тон, а слово-то — сила, все равно как при­каз! И вдруг понял свя­щен­ник, что это был сам вели­ко­му­че­ник Геор­гий. В окно гля­нул — оба всад­ника ловко взле­тели на коней и поехали, только искры из-под копыт! А напра­ви­лись они после отца Сера­фима прямо в испол­ком города Самар­канда. Вели­ко­му­че­ник Геор­гий оста­вил сво­его «адъ­ютанта» у входа с лошадьми, а сам зашел в испол­ком, минуя мили­ци­о­не­ров, — те только встре­ти­лись с ним гла­зами, но ни слова ему не ска­зали, не спро­сили, к кому и откуда. Геор­гий Побе­до­но­сец — прямо на вто­рой этаж, мимо сек­ре­таря, кото­рая тоже оне­мела. Ни у кого ничего не спра­ши­вая, откры­вает дверь в каби­нет пред­се­да­теля испол­кома и, назы­вая его по имени, гово­рит: — Чтобы сего­дня же храм Вели­ко­му­че­ника Геор­гия был открыт! Иначе будете нака­заны без поми­ло­ва­ния. Пред­се­да­тель испол­кома был страшно напу­ган появ­ле­нием неви­дан­ного офи­цера и его сло­вами: «Иначе будете нака­заны без поми­ло­ва­ния!» А тот пово­ра­чи­ва­ется — и ухо­дит. Хотел пред­се­да­тель задать ему вопрос: «Кто вы, откуда?» — но не смог слова выго­во­рить, не мог в себя прийти от необык­но­вен­ный силы при­каза, кото­рый отдал незна­ко­мец. Гля­нул он в окно: а тот уже в седло садится с необык­но­вен­ной лег­ко­стью — и только искры из-под копыт!.. В страхе берет чинов­ник теле­фон­ную трубку, зво­нит упол­но­мо­чен­ному по делам рели­гии: — Срочно пошлите нароч­ного в храм Вели­ко­му­че­ника Геор­гия! Чтобы сей­час же открыли храм! А рас­по­ря­же­ние напи­шете после. Неко­гда было даже писать — такой страх его взял! Упол­но­мо­чен­ный немед­ленно послал сво­его помощ­ника. Через 15 минут он был у отца Сера­фима: — Откры­вайте храм, слу­жите сво­бодно!.. На сле­ду­ю­щий день пред­се­да­тель испол­кома при­е­хал на машине к отцу Сера­фиму: — Над вами есть какой-то началь­ник? — А как же? Есть. — Можно посмот­реть на его фото­гра­фию? Батюшка выно­сит ему фото­гра­фию Таш­кент­ского епи­скопа в кло­буке. — Нет, не тот! А еще выше есть у вас кто-нибудь? У меня вчера ваш началь­ник был, офи­цер такой — о‑о-о… С такой вла­стью при­ка­зал, чтобы срочно храм откры­вали, иначе, гово­рит, будете нака­заны без поми­ло­ва­ния! Сразу видно — началь­ник… У батюшки слезы потекли, он слова выго­во­рить не смог… Только вынес ста­рую икону вели­ко­му­че­ника Геор­гия — вер­хом на белом коне. Пред­се­да­тель испол­кома как гля­нул: — Он!!! У меня вчера ОН был! И тоже про­сле­зился. Мно­гие были сви­де­те­лями этого уди­ви­тель­ного, про­сто потря­са­ю­щего собы­тия: как Геор­гий Побе­до­но­сец храм открыл. И батюшка Сера­фим, и учи­тель Геор­гий, и Мона­хиня Иулия, и мили­ци­о­неры, и сек­ре­тарь-маши­нистка. Я сам был в гор­ис­пол­коме и слы­шал эти рас­сказы. И при­хо­жа­нам нашим исто­рия эта хорошо была известна. Только вот рас­сказ самого архи­манд­рита Сера­фима, увы, услы­шать не дове­лось, немного не застал я его в живых: он пре­ста­вился ко Гос­поду за 20 дней перед тем, как мне при­е­хать в Самар­канд. Слава Богу за все!

«Вот какая русская вера!..»

Как-то к архи­манд­риту Сера­фиму при­шел узбек, при­вел пят­на­дца­ти­лет­него сына, упал в ноги свя­щен­нику: — Батюшка рус­ский! Помо­лись за сына, при­пад­ком бьет! — А ты веришь, что Бог может помочь? — спра­ши­вает отец Сера­фим. — Верю! — отве­чает отец. — Везде был: у муллы в Таш­кенте, у муллы в Бухаре, в Самар­канде — всех про­шел. Никто не помог. Помоги ты! — Ну, что ж, давай молиться вме­сте, — ска­зал батюшка. Встали они втроем на колени. Про­чи­тал отец Сера­фим канон и молитвы о боля­щем, пома­зал его елеем — несмотря на то, что он не кре­ще­ный, а, по мусуль­ман­скому обы­чаю, обре­зан­ный. И гово­рит: — В суб­боту и в вос­кре­се­нье у меня вре­мени не будет — народу много на службе. А в поне­дель­ник при­ходи — так же, после обеда. И когда этот чело­век с сыном в поне­дель­ник появился у ограды храма Геор­гия Побе­до­носца, то ски­нул у ворот обувь, встал на колени и так на коле­нях про­полз все 36 мет­ров — рас­сто­я­ние от ворот до домика батюшки Сера­фима! Вот урок всем нам! Кто из нас, рус­ских, пой­дет так на коле­нях к сво­ему бла­го­де­телю? Я не слы­шал и не видал такого. А узбек от радо­сти через весь цер­ков­ный двор шел на коле­нях и пла­кал. Две тех­нички во все глаза смот­рели: — Да это тот самый узбек, кото­рый при­во­дил сына! Что же он так пла­чет?.. При­полз он к батюшке Сера­фиму, падает ему в ножки, бла­го­да­рит и дает тысячу руб­лей. В шести­де­ся­тые годы это были нема­лые деньги. — Я монах, — гово­рит отец Сера­фим, — мне деньги не нужны! Отнеси в любую мечеть, любому мулле отдай. — Нет, мулла мне не помог, мечеть не помогла. На, батюшка, тебе! — и поло­жил деньги ему на стол. Но батюшка все равно не взял награды: — Не надо мне, я не за деньги молился, а ради Бога — потому что ты про­сил… Потом гово­рит: — Ну ладно, отнеси к нашему бух­гал­теру Татьяне Алек­сан­дровне (она была тоже моск­вич­кой, ссыль­ной), она возь­мет твое пожерт­во­ва­ние на храм Геор­гия Побе­до­носца. А чер­ный мате­риал на под­ряс­ник, 5 мет­ров, отец Сера­фим взял. Про­ща­ясь со свя­щен­ни­ком, тот узбек пообе­щал: — Пойду всем мул­лам рас­скажу — вот какая рус­ская вера! Чуть позже он при­гла­сил шесте­рых мулл, при­е­хали они на двух маши­нах посмот­реть на батюшку. Удив­ля­лись. Батюшка был малень­кий, ста­рень­кий, сгорб­лен­ный — ведь десять лет отси­дел за веру… После этого чудес­ного исце­ле­ния узбеки — отец с сыном — стали в храм ходить и гово­рить: — Да, ваша вера — солнце, а наша вера — малень­кая луна…

«Сила Божия в немощи совершается»

Что у людей велико — у Бога бывает ничто. И верно ска­зано, что сила Божия в немощи совер­ша­ется. Жил на моей родине, в селе Колы­ван­ское, необыч­ный чело­век Божий — Миша Дря­нев. Он не про­сто был немощ­ным от рож­де­ния — он пло­тью был так легок, что, каза­лось, у него совсем нет мышц, только сухие, тонень­кие косточки и про­зрач­ная, как цел­ло­фан, кожа. Руки и ноги были у него согну­тыми от рож­де­ния, совсем не выпрям­ля­лись, ладо­шки сжаты в кулачки. В таком согну­том поло­же­нии он и про­жил всю свою корот­кую жизнь — 36 лет… Ел он совсем мало — все равно что коте­но­чек: чет­вер­тая часть блина да две ложки молока — он и наелся. Но душа у этого чело­века была необык­но­вен­ная. Не умел он ни читать, ни писать, даже букв не знал, только молитвы, кото­рым его выучила мамочка. И при такой немощи он мысли людей знал, все пред­ска­зы­вал матери — кто, зачем к нему при­дет. О том, что война будет, тоже напе­ред знал. Все-все гово­рил, что у него ни спра­ши­вали, — всю правду людям. И никто на него не оби­жался, за юро­ди­вого Хри­ста ради его почи­тали. Свя­щен­ного Писа­ния не читал, не умел, а все в нем пони­мал. Отца, меха­ника, Миша научил, как тележку лучше сде­лать! Сам непо­движ­ный, сидит — подушки под спи­ной, не видел ни колеса, ни руля, а отца научил… Страшно ста­но­вится, когда поду­ма­ешь, что Гос­подь может сде­лать, — невоз­мож­ное, кажется, для нас. Я в Колы­ван­ское при­ез­жал сразу после войны, пови­дать род­ных. И с Мишей два раза встре­чался. Ощу­ще­ние такое было, что он меня всего насквозь видит, как рент­ген. Все, что ты дума­ешь, гово­рит тебе и улы­ба­ется. Он рас­ска­зы­вал о себе, что — было дело — вор­чал на мамочку с папоч­кой, зачем, мол, родили его, такого немощ­ного. А Гос­подь ему открыл: именно такой нужен — обли­чать людей. Помо­гать людям. Исце­лять людей. В их дере­вен­ский дом к нему ходили, как к духов­ному док­тору. Люди при­ез­жали даже из города. Ста­но­ви­лись на колени, зада­вали свои вопросы — почему в семье нету мира, отчего у них та или иная скорбь. А Миша им прямо гово­рил: кре­стик не носите, молитв не зна­ете, не бла­го­да­рите Бога, в празд­ники рабо­та­ете, посты не соблю­да­ете… Ну, и все такое… Потом сове­тует — про­сто сове­тует, бес­хит­ростно: живите по-хри­сти­ан­ски, запо­веди Божий соблю­дайте — и нала­дится жизнь. Повен­чай­тесь, молитвы читайте, кре­стики носите, в храм ходите. Храм, он гово­рил, это наш духов­ный корабль. Ничего осо­бен­ного Миша не гово­рил, ничего от себя — только напо­ми­нал, что известно из Еван­ге­лия, из запо­ве­дей Божиих, из уче­ния Церкви. Каза­лось бы, всё ясно, про­сто ‑да мно­гим пред­став­ля­лось, что трудно так про­сто жить. Мета­лись, чего-то муд­ре­ного искали. Но те, кто при­нял серд­цем Мишины советы, — все исце­ля­лись, жизнь у них нала­жи­ва­лась… При­шли как-то две жен­щины, посмот­рели на Мишу, ужас­ну­лись — у него одни косточки и кожа, раз­го­ва­ри­вает тонень­ким голо­соч­ком, как малень­кое дитё, чуть слышно. Когда мать про­во­жала их за калитку, они ей «посо­чув­ство­вали»: — Ох, тетя Фрося, какое у вас горе-то… Сын-то у вас какой! А дру­гая жен­щина доба­вила: — Мы раду­емся, что он нам все рас­ска­зы­вает, а вам-то горе какое. Хоть бы Гос­подь его взял. Вот так. Они ему желают смерти. При­хожу я, а Миша пла­чет, слезы текут по лицу — выте­реть-то их он не может. — Миша, ты о чем пла­чешь? — А почему такие люди при­хо­дят, кото­рые мне желают смерти? Видишь, он не боится, хоть и калека — живет, а люди желают ему смерти. И он знает, что именно они матери за калит­кой ска­зали, хоть и не слы­шал, а духовно знает… Как нужны нам такие люди, вос­пи­та­тели духов­ные! Чтобы обли­чали наши грехи, помо­гали духовно исце­ляться. Юро­ди­вый Миша был как инстру­мент духов­ный в руках Божиих. Вся его жизнь про­ста и ясна, как сол­неч­ный лучик. Мы, здо­ро­вые, бегаем туда-сюда, забо­тимся о мно­гом, а смысла жизни часто не пони­маем. А боль­ной, немощ­ный Миша никуда не ходил, а только молитву читал — бывало, целый день и ночь. И Бога за все бла­го­да­рил, хоть и нелегко ему жилось. А мы, здо­ро­вые и бла­го­по­луч­ные, делаем ли это? Ведь Бог сотво­рил чело­ве­че­ство для добра, и мы должны бла­го­да­рить за все. За пищу надо бла­го­да­рить, за солнце, за воду, за то, что мы образ Божий носим. За то, что с каж­дым дыха­нием мы вды­хаем бла­го­дать Божию, что каж­дый вздох дает нам жизнь. Это совсем несложно. А мы не хотим этой про­стоты, этой искрен­но­сти жизни. Потому у нас вме­сто бла­го­дар­но­сти — хуле­ние, или табак, или нехо­ро­шее слово, или что дру­гое похуже. Это ужасно, что такие про­стые, очень про­стые духов­ные пра­вила нару­ша­ются. Оттого и столько бед­ствий кругом.

«Душа ходила…»

В конце 70‑х годов была у меня не совсем обыч­ная встреча в Таш­кенте. Узнав, что я про­вел несколько встреч с при­хо­жа­нами, рас­ска­зы­вая им о слу­чае с Клав­дией Устю­жа­ни­ной, в епар­хию обра­ти­лась житель­ница Таш­кента Аки­лина — оста­вила свой теле­фон, чтобы в сле­ду­ю­щий при­езд и ей услы­шать про Клав­дию. Потом попро­сила раз­ре­ше­ния рас­ска­зать о про­ис­шед­шем с ней самой слу­чае. Вроде ничего осо­бен­ного в нем нет, и кто-то может с недо­ве­рием отне­стись к подоб­ному сви­де­тель­ству, к тому же Свя­тые Отцы учат не дове­рять снам. Но Аки­лина рас­ска­зала о себе со сми­ре­нием, сильно пере­жи­вая слу­чив­ше­еся. Потому я реша­юсь пере­дать чита­те­лям ее рас­сказ. «Лежа­лая в боль­нице на Гос­пи­таль­ной улице, как раз напро­тив епар­хии — у меня был пере­лом ноги. Нако­нец, сняли с меня гипс, и я лежала на койке — отды­хала после обеда. Вдруг под­хо­дит ко мне какая-то моло­дая мона­хиня, назы­вает меня по имени и гово­рит: — Ну, Аки­лина, вста­вай — пой­дем со мной. Я тут же встаю, забыв, что перед тем не могла сту­пить на боль­ную ногу. Пошла за мона­хи­ней — не взяла ни косты­лей, ни палочки, даже тапочки не надела. Только нога пра­вая у меня забин­то­вана. Спус­ка­емся мы с нашего вто­рого этажа вниз, выхо­дим на улицу. Только пере­шли через дорогу к трам­вай­ной оста­новке (мне еще запом­ни­лось, что мимо шел трам­вай под номе­ром 5), как я уви­дела сзади нее голу­бую про­зрач­ную лест­ницу — веду­щую ввысь, прямо в Небо. — Иди за мной, — ска­зала мона­хиня и начала под­ни­маться вверх по этой лест­нице. Я со стра­хом, с тре­пе­том — но иду за ней. Высоко под­ня­лись. Но я почему-то не боюсь, мне так спо­койно и радостно. Кру­гом — сия­ние, вся земля в цве­тах, по зеле­ным ули­цам пря­мыми рядами тянутся боль­шие палатки — голу­бые, салат­ные и зеле­ные. Люди свет­лые, при­вет­ливо бесе­дуют, но что гово­рят — не слышно. Мона­хиня гово­рит мне: — Запо­ми­най — будешь рас­ска­зы­вать. А дальше — снова лест­ница в Небо, выше преж­ней. Мона­хиня ска­зала, что там вто­рое Небо. Там дома уже дере­вян­ные, рез­ные, кра­соты неска­зан­ной. Люди раду­ются. Мы идем мимо них — они нам кла­ня­ются. Мона­хиня снова гово­рит: — Смотри — запо­ми­най. Потом повела она меня по лест­нице еще выше: на тре­тье Небо, как она ска­зала. Под­ни­ма­емся, а там — высо­кие-высо­кие — белые дома. Полно цве­тов — да аро­мат­ных таких! Люди все в белом, сия­ю­щие. Ходят — раду­ются. — Смотри — запо­ми­най. Будешь рас­ска­зы­вать, — снова гово­рит мона­хиня. Гляжу я на эту кра­соту и думаю: как же меня, греш­ницу, Бог спо­до­бил уви­деть эту радость? И ухо­дить мне оттуда не хочется! Но мона­хиня ведет обратно. Спу­сти­лись на вто­рое Небо, на пер­вое, потом — на землю. Заво­дит она меня обратно в мою палату и гово­рит: — Ну, Аки­лина, теперь ложись, отды­хай. Я только села на кро­вать, а она уже ухо­дит. Вмиг встали перед моими гла­зами див­ные места, кото­рые она мне пока­зала, и невоз­мож­ным пока­за­лось мне, чтобы она ушла, не рас­ска­зав о них. — Матушка, матушка, вер­нись! Пого­вори со мной! — громко кричу ей. Тут мед­сестра под­бе­жала: — Аки­лина, ты что кри­чишь? — Верни, верни ее! — отве­чаю. ‑Кого? — Да вон ту матушку! — Какую матушку? — Да вон она, вон она пошла! — Что ты, нет никого. — Как это — нет никого ? Гля­нула — дей­стви­тельно, никого. Никто не видал и не слы­хал ни о какой матушке. Врач подо­шел: — Что за шум, Аки­лина? Все отды­хают, а ты кри­чишь. — Да мы ходили с матуш­кой одной… — Куда это вы ходили ? — На улицу… — Ты — ходила ?! А ну-ка рас­скажи — где ты нахо­дишься ? И как это ты с пере­ло­мом ноги умуд­ри­лась ходить? Я им все рас­ска­зала — и что в кори­доре, по кото­рому мы шли, два цветка с левой сто­роны, и что перила на лест­нице дере­вян­ные, рез­ные, голу­бой крас­кой покра­шены, и что трам­вай 5‑й номер мимо нас ехал. Уди­ви­лись они: все точно я рас­ска­зала, хотя видеть этого не могла — ведь меня на “ско­рой” в боль­ницу доста­вили, а из палаты я никуда выйти не могла… Но когда я стала рас­ска­зы­вать про лест­ницу в Небо, про свое путе­ше­ствие с мона­хи­ней, врач стал щупать у меня пульс, изме­рять дав­ле­ние. Потом ска­зал: — Так ты сама рас­суди, Аки­лина, у тебя даже палочки, чтобы ходить, нет, ты еще на ногах даже с косты­лями не дер­жишься. У тебя и тапо­чек нету. А на ноге бинт — чистень­кий, белень­кий. Если бы ты хоть раз насту­пила на асфальт, то отпе­ча­ток бы остался. Как же ты ходила?.. Гля­нула я на бинт — и вся крас­кой зали­лась. Выхо­дит — нафан­та­зи­ро­вала я все ? Но сама я точно знаю, что ходила по лест­нице на Небо с той мона­хи­ней. Такая радость в душе оста­лась — ничем ее не опи­шешь, не выра­зишь. Как бы мне хоте­лось там снова ока­заться! Но как же жить надо для этого — без­грешно…» Все, кому Аки­лина рас­ска­зы­вала про этот слу­чай, все счи­тали, что это с ней от высо­кого дав­ле­ния — что-то вроде гал­лю­ци­на­ции. Но мне дума­ется, что это реаль­ное духов­ное пере­жи­ва­ние. Разве она ногами ходила? Душа ее ходила на Небеса! А тело ее лежало. Но если душа вдруг потя­ну­лась к свя­тому, высо­кому — разве это не истина? Ведь так же и у Клав­дии Устю­жа­ни­ной было. До опе­ра­ции, до того, как побы­вала ее душа на Небе, была она одна, а после — стала совсем другая.

Последняя соломинка

Бывает, Гос­подь дарует осо­бую милость людям, когда они нахо­дятся, как гово­рится, на краю про­па­сти. Напри­мер, когда в послед­ней ста­дии рака выпи­сы­вают их из боль­ницы уми­рать, или забо­леют иной неиз­ле­чи­мой болез­нью. Тогда за соло­минку хва­та­ются — идут в Цер­ковь, так как больше ничего не помо­гает. Я сам много раз был сви­де­те­лем тому, как такие люди, испо­ве­до­вав­шись, при­ча­стив­шись, посо­бо­ро­вав­шись, начав читать молитвы (то есть, совер­шенно изме­нив преж­нюю без­бож­ную жизнь), ста­но­ви­лись совер­шенно здо­ро­выми. *** Это слу­чи­лось в Берд­ске в 1987 году. При­шла в храм Моло­дая жен­щина: — Батюшка, мамочку выпи­сали из онко­ло­ги­че­ской боль­ницы, чтобы ей уме­реть дома. Ника­кие лекар­ства уже Не помо­гают. Надежды ника­кой нет. Мама про­сит испо­ве­до­вать ее, посо­бо­ро­вать — при­го­то­вить к смерти. При­шли к этой жен­щине — она уже с постели не встает. Три подушки под спи­ной — лежит вся опух­шая, синяя, Уже труп­ный запах появился. Еле раз­го­ва­ри­вает. Я ее испо­ве­до­вал, посо­бо­ро­вал, при­ча­стил. Спра­ши­ваю: — Молитвы зна­ешь? — Знаю три молитвы, — отве­чает она. — Читай молитвы, — говорю боль­ной, — о зав­траш­нем дне не думай, ни о ком и ни о чем не думай — о тебе род­ные поза­бо­тятся, а ты только читай молитвы непре­станно. Можешь хотя бы раз в день пере­кре­ститься — и того доста­точно. И Гос­подь тебя, если будет на то Его свя­тая воля, исце­лит. А снохе и дочке нака­зал: — Вы ее не бес­по­койте, все нуж­ное для ухода делайте тихо, неза­метно, вопро­сов ей не зада­вайте. Пусть только молится без вся­ких помех… Через два месяца при­хо­дят дочь и сноха этой жен­щины: я их не узнал сна­чала — вижу, что лица зна­ко­мые, а не вспомню, где их видел. — Батюшка, помните, вы у нас были?! — ска­зали они и запла­кали. Тогда я их вспом­нил — по голо­сам. Поду­мал: что-то слу­чи­лось. — Слу­чи­лось чудо, — гово­рит дочка, — мама испол­нила все, что вы ей ска­зали, — читала молитвы непре­станно. Теперь она попра­ви­лась и послала побла­го­да­рить вас. Я говорю: — Не меня надо бла­го­да­рить, а Бога. Дей­стви­тельно, только Гос­подь мог совер­шить то, что про­изо­шло с этой жен­щи­ной. Она была на учете в онко­ло­ги­че­ской боль­нице, каж­дый день при­ез­жали к ней делать обез­бо­ли­ва­ю­щие уколы. Смот­рят — опу­холь спала, труп­ный запах исчез, боль­ная стала поправ­ляться: начала кушать, раз­го­ва­ри­вать, ходить. В боль­нице взяли ана­лиз — ника­кого рака не обна­ру­жили. Уди­ви­лись: — Быть такого не может! Чем вы лечи­лись? Жен­щина рас­ска­зала, что при­зы­вала батюшку, испо­ве­до­ва­лась, при­ча­сти­лась, стала молитвы читать — вот и начала поправ­ляться. — Сей­час мама уже молится стоя, — поде­ли­лись радо­стью ее дочь и сноха, — купила лам­падку, у нас в доме теперь иконы висят. Вот вам факт: как дей­ствуют испо­ведь, при­ча­стие и молитва. Не сами по себе, конечно, а по вере нашей, по воле Гос­пода. Но какое же уди­ви­тель­ное лекар­ство дал нам Гос­подь! *** В 1977 году в Самар­канде я стал сви­де­те­лем еще одного слу­чая уди­ви­тель­ного исце­ле­ния после молитв. При­вела как-то ко мне мать двух доче­рей, одна из них стра­дала при­пад­ками. — Батюшка, быть может, вы зна­ете, как выле­чить Олю? Совсем заму­чили ее при­падки — по два раза в день бьют. — Дочка кре­ще­ная? — спра­ши­ваю. — А как же — кре­ще­ная… — Ну а крест она носит? Замя­лась мама: — Батюшка… Как вам ска­зать… Да только две недели, как надели на нее кре­стик. Пока­чал я голо­вой: что за хри­сти­а­нин без кре­ста? Все равно что воин без ору­жия. Без­за­щит­ный совсем. Стал бесе­до­вать с ними. Посо­ве­то­вал испо­ве­до­ваться и при­ча­ститься, каж­дый день по 40 раз читать 90‑й пса­лом — «Живый в помощи Выш­няго». Через три дня при­шла эта жен­щина с двумя доч­ками — Олей и Галей. Испо­ве­до­ва­лись они, при­ча­сти­лись и начали читать еже­дневно по 40 раз 90‑й пса­лом, как я им и сове­то­вал (этому молит­вен­ному пра­вилу научили меня роди­тели). И — чудо — только два дня почи­тали всей семьей 90‑й пса­лом, как Олю пере­стали мучить при­падки. Изба­ви­лись от тяж­кого недуга без вся­ких боль­ниц. Потря­сен­ная, мать при­шла ко мне и спра­ши­вает, сколько денег нужно «за работу». — Что вы, мамочка, — говорю, — это не я сде­лал, это Гос­подь. Вы сами видите: то, чего не смогли врачи, совер­шил Бог, как только вы обра­ти­лись к нему с верой и пока­я­нием. * * * С 90‑м псал­мом свя­зан еще один слу­чай исце­ле­ния — от глу­хоты. При­шел в наш Воз­не­сен­ский храм в Ново­си­бир­ске один пожи­лой чело­век по имени Нико­лай. Стал жало­ваться на скорби: — Батюшка, я плохо слышу, давно уже, с 4‑го класса школы. А сей­час совсем нев­мо­готу стало. К тому же и печень, и желу­док болят. — А ты посты соблю­да­ешь? — спра­ши­ваю его. — Да нет, какие там посты! На работе чем накор­мят — то и ем. А шла пятая неделя Вели­кого поста. — Нико­лай, — говорю ему, — до Пасхи только пост­ную пищу вку­шай и читай еже­дневно по 40 раз «Живый в помощи Выш­няго». После Пасхи Нико­лай при­хо­дит со сле­зами, и брата Вла­ди­мира с собой ведет. — Батюшка, спаси тебя Гос­подь!.. На Пасху запели «Хри­стос вос­кресе» — а я не слышу. Ну, думаю, батюшка гово­рил — постись, Бог помо­жет, а я как был глу­хой, так глу­хим и остался! Только поду­мал так — тут же у меня будто пробки из ушей выско­чили. Сразу, в один миг, нор­мально слы­шать стал. Вот что зна­чит — пост, вот что зна­чит — молитва. Вот что зна­чит — читать «Живый в помощи Выш­няго», без вся­ких сомне­ний. Очень нужна нам чистая, пока­ян­ная молитва — больше пищи и воды. Будет водичка в ста­кане мут­ная — мы ее пить не ста­нем. Так и Гос­подь хочет, чтоб мы не мут­ную, а чистую молитву изли­вали из своей души, ждет от нас чистого пока­я­ния… А для этого нам сей­час дается и время, и сво­бода. Было бы усердие.

В горах под Сухуми

Вот вам еще доку­мент — что может вера. Много напи­сано о сухум­ских подвиж­ни­ках, что в Кав­каз­ских горах живут — без крыши над голо­вой — в уще­льях, в горах укры­ва­ются от дождя и снега. Дикими фрук­тами пита­ются. Я тоже слы­шал такой рас­сказ от архи­манд­рита Сера­фима (Брыс­кина), кото­рый сей­час явля­ется духов­ни­ком Крас­но­яр­ского Свято-Бла­го­ве­щен­ского мона­стыря. Он со своим млад­шим бра­том иеро­мо­на­хом Вар­со­но­фием (сей­час он схи­и­гу­мен Вик­тор) в 1962 году ездил на Кав­каз, в Сухуми — после того, как о. Сера­фима выслали из Покров­ского кафед­раль­ного собора Крас­но­яр­ска за то, что вос­пре­пят­ство­вал закры­тию собора. В горах под Сухуми подвиж­ники Пра­во­сла­вия скры­ва­лись от вла­стей, жили без пас­пор­тов, без про­писки. К ним и напра­ви­лись отец Сера­фим с отцом Вар­со­но­фием. Перед палом­ни­че­ством нало­жили на себя пост на три дня, испо­ве­до­ва­лись, при­ча­сти­лись, собрали суха­рики, спички, белье, сапоги, постель. И пошли по карте и по ком­пасу — в лес, в горы, без дорог и тро­пи­нок. Их пре­ду­пре­дили: если встре­тится удав, то стойте смирно, не шеве­ли­тесь, иначе может уда­вить. «Идем мы по карте, — рас­ска­зы­вал мне о. Сера­фим, — смот­рим: с горы катится какое-то боль­шое колесо, словно кем-то бро­шен­ное. А это ока­зался удав. Рас­тя­нулся перед нами и встал напро­тив, сан­ти­мет­рах в два­дцати. То к одному, то к дру­гому тянется — нюхает каж­дого. Пред­став­ля­ете: около двух часов мы сто­яли, шелох­нуться боя­лись — только молитву про себя читали. А удав дер­жал свою голову на уровне наших глаз. Потом вдруг снова свер­нулся коле­сом — и на гору так же пока­тился. Мы спра­ши­ваем друг друга: — Ты живой ? — Слава Богу! Страш­ная это встреча. Когда опас­ность мино­вала, у нас слезы потекли. И опять пошли по ком­пасу. И тут нам встре­тился отшель­ник — иеро­ди­а­кон Авва­кум. Он всю Псал­тирь на память знал — как мы “Отче наш “. Он про­зор­ли­вец был — знал, что нам навстречу удав попался, и, видно по его молитве, этот удав куда-то ука­тился… Под­хо­дит к нам этот раб Божий — кла­ня­ется в ножки и назы­вает обоих по имени. — Идите за мной! При­вел нас в свою келью. Встал на колени, начал бла­го­да­рить Гос­пода, Псал­тирь читать на память. Мы сто­яли на коле­нях, а потом оба упали и уснули, а он все читает. И когда за тра­пезу сели, он про­дол­жал читать — чтобы не забыть Гос­пода Бога. Нам рас­ска­зы­вали, что он ничего не спра­ши­вает, ничего не про­сит, ни в чем не нуж­да­ется — хоть рубашку с него сни­майте, а он будет читать Псал­тирь. Но мы видели, что он про­со­лен­ный весь, — обмыли его, как могли, надели на него все новень­кое, чистень­кое: новые сапоги, новое белье, новые брюки. Он не сопро­тив­лялся, а сам в это время читал и читал Псал­тирь. Потом нам про буду­щее рас­ска­зал, про скорби, кото­рые при­дется пре­тер­петь. Рядом с ним была келья дру­гого отшель­ника — иеро­мо­наха Мар­да­рия, с кото­рым мы часто встре­ча­лись в Сухуми». Отец Сера­фим с отцом Вар­со­но­фием про­были у иеро­ди­а­кона Амвро­сия две недели. Кроме Псал­тири, этот пустын­ник посто­янно читал молитву «Да вос­крес­нет Бог». Потому как везде иску­ше­ния. Вокруг его кельи бесы кри­чали, как жен­щины. Без молитвы сей­час жить вообще нельзя нигде. Весточки о жизни пустын­ни­ков я полу­чал и когда слу­жил в Самар­канде. Тогда при­ез­жал ко мне из сухум­ских гор монах Алек­сандр — ска­зали ему, что я из Сибири, дали адрес. Оста­вил я его пожить у себя. И он много рас­ска­зы­вал, как живут кав­каз­ские пустын­ники — без вся­ких стро­е­ний, прак­ти­че­ски под откры­тым небом, пря­чась от дождя и снега в уще­льях. На зиму сушат фрукты. Есть среди них про­зор­ливцы. Есть вели­кие молит­вен­ники. Так, по молит­вам одного монаха появ­ля­ются источ­ники. Стоит попро­сить его — нужна, дескать, вода, — он при­дет, помо­лится 2–3 часа, уда­рит чет­ками по скале — и появ­ля­ется вода. Знал он зара­нее, что их будут искать, при­ле­тят вер­то­леты, — пре­ду­пре­ждает дру­гих пустын­ни­ков. Все пря­чутся кто куда — как воро­бьи от кор­шуна… Веру­ю­щие люди при­но­сили им про­дукты и про­сили помо­литься. А пас­пор­тов у пустын­ни­ков не было. И про­писки тоже. Жили там монахи и послуш­ники из раз­ных мона­сты­рей, в том числе из Поча­ева и Глин­ской пустыни. Вся их жизнь была молитвой.

Небесные свидетельства

Вестник

Когда с фронта вер­нулся, начал рабо­тать про­дав­цом в селе Гриш­кино Том­ской обла­сти. А мне так хоте­лось посту­пить в семи­на­рию или уйти в мона­стырь. Но меня не отпус­кали с работы. Шел 1948 год, когда про­изо­шел слу­чай, кото­рый я до сих пор без вол­не­ния вспо­ми­нать не могу. Было 7 часов вечера, рабо­чий день уже закон­чился. Вдруг при­хо­дит ко мне в мага­зин чело­век. Я его не знал, да и до сих пор не знаю, кто это был, — с виду обык­но­вен­ный, лет 55, лицо очень доб­рое. Сразу я к нему рас­по­ло­жился, ведь лицо — это зер­кало души. Запер незна­ко­мец дверь на крю­чок и гово­рит мне: — Встань, Вален­тин, на колени — лицом на восток, пере­кре­стись три­жды. Слу­шай — я тебе рас­скажу про­шед­шую и буду­щую жизнь, про твоих дру­зей, что с тобой было — всё как есть рас­скажу. Слу­шай вни­ма­тельно. Гово­рил он мед­ленно, внятно — будто хотел, чтобы я каж­дое его слово понял и запом­нил. И рас­ска­зал, где, что и как со мной про­изо­шло, опи­сал все места, где я побы­вал. Назвал моих род­ных и всех дру­зей — с кем я жил и вое­вал, про ране­ния, про опе­ра­ции, про буду­щую мою болезнь. Посмот­рел я на него чуть недо­вер­чиво и думаю: «Не может он все это знать! Откуда ему известно, что я в бло­каде был ?» А когда тот чело­век ска­зал, что у меня оско­лок сидит в пояс­нице, тогда я пове­рил, что он, дей­стви­тельно, правду гово­рит. Я даже запла­кал от ужаса — ведь здесь, в Сибири, никто не знал про оско­лок, никто! Думаю: ну, где я был, ему может быть известно — вдруг он раз­вед­чик какой. Какие и за что у меня награды — это тоже нетрудно узнать, каг­эб­эш­ники хорошо рабо­тают. Но про оско­лок, кото­рый засел между тре­тьим и вто­рым позвон­ком, я даже папочке с мамоч­кой не гово­рил — рас­стра­и­вать не хотел, думал: пере­терплю. А потом этот чело­век спра­ши­вает меня: — Пом­нишь, вы дого­во­ри­лись вше­сте­ром, чтобы ника­кого хуль­ного слова нико­гда не про­из­но­сить и друг друга ничем не оби­жать? — А как же… Помню! — только и ска­зал я (кто же, кроме моих дру­зей-сол­дат, мог знать об этом?!). У меня прямо слезы потекли от ужаса, что он все знает. Чело­век не может знать таких сек­ре­тов — я нико­гда никому не рас­ска­зы­вал об этом. Да и зачем оно, кому это надо? — Вы моли­лись, про­сили Гос­пода оста­вить вас в живых. И вот ты жив. И твои дру­зья все живы. А видел, как трупы вокруг вас лежали? Так что если бы вы мате­ри­лись, хуль­ные слова гово­рили — точно так же лежали бы и ваши косточки… Вот что зна­чит «мате­рок» — а вот что зна­чит молитва… Скажи всем, чтобы нико­гда не мате­ри­лись… Мно­гое этот чело­век ска­зал и про буду­щее — то есть про наше сего­дняш­нее и отда­лен­ное время. Пред­ска­зал, что будут люди по мил­ли­ону — по два полу­чать и даже больше. — И ты тоже будешь мил­ли­о­не­ром! — ска­зал он. Я изу­мился: — Куда их девать, эти мил­ли­оны?! Ведь тогда, в 1948 году, я полу­чал 46 руб­лей. А он и гово­рит: — Не бес­по­койся — эти деньги пустые будут. Как пони­мать — пустые? Тогда это мне было непо­нятно. Как можно пове­рить в такое? Мил­лион — и пустой? Не стал он долго объ­яс­нять: — Потом пой­мешь! А вот в 90‑х годах стало понятно, какими «мил­ли­о­не­рами» мы стали. Одни нули! Ска­зал он, что скоро будут церкви стро­ить, купола золо­тить, а жизнь будет все хуже и хуже. Ска­зал, что будет послед­нее гоне­ние на пра­во­слав­ных, но когда будет — умол­чал, о подроб­но­стях не рас­ска­зал. Ска­зал только: — Я мог бы тебе рас­ска­зать каж­дый день буду­щей жизни, но ты не запом­нишь. Да и не надо это… И все, что он пред­ска­зал мне, — все совер­ши­лось. Ска­зал даже про сосны у храма в Берд­ске, где я буду слу­жить. Из этих дере­вьев сей­час сде­лан ана­лой… Все это может знать только Божий чело­век. Не знаю — был ли это Ангел небес­ный, при­няв­ший облик чело­века, — не берусь судить! Но чув­ствую: он истинно гово­рил. Такая чистота у него была во взгляде! От него как будто бла­го­дать исхо­дила — так хорошо мне было.

«Сейчас нужны люди верующие…»

И еще тот вест­ник о моей буду­щей жене пред­ска­зал. Не скажу, чтобы очень радостно было мне услы­шать его слова: — Ты дол­жен жениться. Планы у меня тогда были совсем дру­гие — скажу прямо. Да и знал я, как трудно жить семьей, вос­пи­ты­вать детей. Думал: я‑то верю, а какими дети вырас­тут, какая жизнь у них будет? Тогда ведь за слово Божие сажали, рас­стре­ли­вали. Меня это стра­шило. Вот и начал я гово­рить тому чело­веку попе­рек: — Не хочу я жениться! А он и назвал при­чины, по кото­рым я жениться не хотел, назвал, чем я заняться собрался. Потом ска­зал, будто при­каз про­чел: — Тебя Гос­подь бла­го­слов­ляет жениться! Я все еще сопро­тив­ля­юсь: — Да я боль­ной, немощ­ный, негод­ный к супру­же­ской жизни. — Вот Гос­подь и даст тебе тер­пе­ние. При­е­дет сюда раба Божия Анто­нина, будет вра­чом рабо­тать, ты с ней позна­ко­мишься, а потом женишься на ней. Я за послед­нюю соло­минку хва­та­юсь: — Так людей-то много и помимо меня. — Нет, — гово­рит он, — люди нужны веру­ю­щие. Пока больше неве­ру­ю­щие детей рож­дают, к вере их не при­во­дят. А вы будете своих детей учить вере. Ну, я и умолк тогда, не стал больше пере­чить, думаю: «Не моя воля все-таки». Немного вре­мени про­шло, около двух лет, — ока­за­лось “всё это прав­дой. При­е­хала в село Мака­рьевка моло­дая жен­щина. При­шла в мага­зин, где я рабо­тал. Я при­гля­делся ; к ней, потом спра­ши­ваю: — Вы сюда надолго при­е­хали? — Думаю, надолго, вра­чом рабо­тать буду, — гово­рит. — Как вас звать? — Анто­нина. «Анто­нина! — вспом­нил я. — Врач Анто­нина! Мне же о ней тот вест­ник гово­рил!» — А откуда вы? — про­дол­жаю рас­спросы. — С Волги. — А веру­ю­щая или нет? — Веру­ю­щая. Ну и пошел раз­го­вор. Позна­ко­ми­лись, про­во­дил ее до дома. Рас­ска­зал все о себе. Она свою жизнь пове­дала: папочка погиб на фронте, брат млад­ший учится еще. Через три месяца обра­зо­ва­лась у нас семья, мы рас­пи­са­лись, но пока не вен­ча­лись, потому что церкви у нас еще не было, а далеко ехать было неко­гда — она рабо­тает, я рабо­таю. — Ладно, как-нибудь вырвемся, повен­ча­емся, — ска­зал я жене. И она так же тол­ко­вала. В пять­де­сят пер­вом году у нас родился сын, Вла­ди­мир. Я и говорю: — Гос­поди, пусть он только сла­вит Бога, живет не как-нибудь, а только во славу Божью. И о вто­ром сыне Нико­лае молился так же. И о тре­тьем — Васи­лии. И о дочке. Я все время про­сил Гос­пода о детях, потому что мне было пред­ска­зано: нужны веру­ю­щие люди. И я ста­рался их вос­пи­тать в вере. Все трое сыно­вей стали свя­щен­ни­ками. Вла­ди­мир и Васи­лий — у нас в Сибири, Нико­лай (в постриге он Петр) — игу­ме­ном в Жиро­виц­ком Успен­ском мона­стыре в Белоруссии.

«Я не имела веры, а Господь меня пожалел…»

Предсказание

Тогда, в 1948 году, когда стоял я на коле­нях перед Богом рядом с див­ным вест­ни­ком, со стра­хом и тре­пе­том пове­рил ему. При­нял его слова за истин­ные. И с пол­ным дове­рием вос­при­нял еще одно пред­ска­за­ние этого чело­века: — При­дет время — в Бар­науле Гос­подь вос­кре­сит жен­щину, звать ее Клав­дия, ты у нее будешь 5 раз, а потом будешь рас­ска­зы­вать людям, как все было. Будешь в хоре сна­чала петь, а потом ста­нешь сла­вить Бога. Все это было ска­зано в 1948 году — то есть за 16 лет до мно­гим извест­ного бар­на­уль­ского чуда! Перед Богом и име­нем Гос­под­ним сви­де­тель­ствую: говорю истину! За эти слова я отве­чаю перед Богом на Страш­ном Суде!

«Вы так верите?!»

Нисколько не сомне­вался я в том, что все именно так и слу­чится. И когда услы­шал, что в 1964 году в Бар­науле Гос­подь вос­кре­сил жен­щину, Клав­дию Устю­жа­нину, отпро­сился с работы и немед­ленно поехал туда. Тогда, в декабре 1964 года, я еще не имел свя­щен­ного сана, пел на кли­росе храма Петра и Павла в Том­ске. При­е­хал по адресу, кото­рый мне дали, нашел дом Клав­дии Устю­жа­ни­ной, а там никого нет. Калитка закрыта. Жду. А уже тем­неет. Идет высо­кая, стат­ная жен­щина с сыном — Андрюша тогда был малень­кий, лет восьми. Я под­хожу: — Здрав­ствуйте, Клав­дия Ники­тична! Я к вам! Она не уди­ви­лась нисколько: — Захо­дите. — Клав­дия Ники­тична! — говорю я. — Есть у меня в Бар­науле зна­ко­мые, но только не знаю, где они живут. Сам я из дру­гого города. Можно ли у вас пере­но­че­вать? — Но мне отец Нико­лай ска­зал, чтобы я никого не пус­кала, потому что могут взять мои доку­менты. А чем я буду под­твер­ждать, что была в боль­нице, что ничего не выду­мала? Я пере­кре­стился на иконы и достаю пас­порт. — Не бой­тесь, вот мой пас­порт! В это время Андрюша подо­шел и обнял меня, будто давно не видел и соску­чился, головку к моей груди при­к­ло­нил — как будто мой род­ной сыно­чек. Клав­дия Ники­тична пальто пове­сила, обо­ра­чи­ва­ется: — Не надо, не надо пас­порта! Я по Андрюше вижу, что вам можно дове­рять. Раз­де­вай­тесь, про­хо­дите. Я сразу задал ей вопрос о чуде ее вос­кре­ше­ния: — Клав­дия Ники­тична, как на том свете — вам больно было или нет? Она очень уди­ви­лась: — А разве вы уже бывали у меня? — Нет, — говорю, — ни разу! У нее слезы потекли. Сидит и не может слова выго­во­рить. Нако­нец, спра­ши­вает: — Неужто вы так верите?! — Да, — отве­чаю. — Какие люди веру­ю­щие бывают! Вот вы в пер­вый раз услы­шали — и сразу пове­рили. А я бы нико­гда не пове­рила. Даже если бы жива была моя род­ная мамочка, кото­рую я любила и кото­рой верила без­гра­нично, — то и ей бы не пове­рила, если бы Гос­подь совер­шил такое чудо с мамой. А уж о чужом чело­веке и гово­рить нечего — даже слу­шать не захо­тела бы… Сама-то она долго была неве­ру­ю­щей, хотя по натуре она очень доб­рый чело­век. А то, что у нее не было веры, — это ее боль­шая беда. Ее нельзя судить за это — только Гос­подь знает, почему мы поте­ряли веру. На то есть много при­чин извне, мно­гое было сде­лано, чтобы испор­тить нашу Рос­сию… И теперь таких неве­ру­ю­щих не сочтешь! Но одну из них Гос­подь все-таки пожа­лел — чтобы всем нам дать под­креп­ле­ние в вере. Это не шутка, не сказка, не дет­ская забава. Это серьезно! Это Божия бла­го­дать. И чтобы понять это, мне не нужны были ника­кие доку­менты и сви­де­тели! Ведь я на себе убе­дился, что такое милость Божия: два­жды меня Гос­подь пре­ду­пре­ждал — убери сол­дат, сей­час сюда сна­ряд при­ле­тит. А пред­ска­за­ние о вос­кре­ше­нии Клав­дии в Бар­науле, дан­ное мне в 1948 году? Вот почему, услы­шав рас­сказ Клав­дии, я сразу про­сто и без­ого­во­рочно ей пове­рил. Я не искал сви­де­те­лей — правда это или неправда. Мне дру­гих сви­де­те­лей не надо было — я за 16 лет до этого знал, что такое чудо про­изой­дет. Мне одному из пер­вых дове­лось услы­шать рас­сказ Клав­дии Ники­тичны о ее жизни, бук­вально «по горя­чим сле­дам» — через пол­года с неболь­шим после чудес­ного вос­кре­ше­ния и исцеления.

«Ты смеешься над Богом!..»

При­вожу рас­сказ Клав­дии Ники­тичны Устю­жа­ни­ной так, как она мне его изло­жила. «Рядом с моим мага­зи­ном, где я рабо­тала про­дав­цом, был храм. Пошла я как-то посмот­реть: что же там дела­ется. Встала в уго­лок, наблю­даю: один, дру­гой, пятый, деся­тый — кре­стятся, иконы целуют и даже поклоны зем­ные делают перед ико­нами. Я подо­шла к иконе, посту­кала по доске, посмот­рела: какой-то дедушка с боро­дой нари­со­ван. А на дру­гой иконе какая-то жен­щина — мать с мла­ден­цем. Я и думаю: “Ну и что же, и я Андрюшу малень­кого дер­жала на руках… Вот, ока­зы­ва­ется, какое у них поня­тие, вот им и Бог…” При­шла в мага­зин, с лег­кой усмеш­кой рас­ска­зала о своих впе­чат­ле­ниях. А одна из работ­ниц мага­зина уко­рила меня: — Клава, замолчи. Ты сме­ешься над Богом! — Да пере­стань! — отве­тила ей. Потом пошли вдвоем с дру­гой про­дав­щи­цей посмот­реть и убе­диться. И тоже осу­дили всех — мол, они немножко… не того, вроде как боль­ные какие-то». Но Гос­подь, конечно, пожа­лел Клав­дию Ники­тичну, не дал остаться в таком помра­че­нии — она тяжело забо­лела. Раком. Как об этом уже много писали, болезнь была послана для спа­се­ния души. А опе­ри­ро­вал ее Изра­иль Иса­е­вич Ней­марк, пре­крас­ный талант­ли­вый хирург, про­фес­сор, зна­ю­щий свое дело. И на опе­ра­ци­он­ном столе ее душенька вышла из тела. Вот как она рас­ска­зы­вала об этом: «Страшно гово­рить даже. Труп мой лежит на столе — раз­ре­зан­ный, как сви­ная туша. А я вижу, слышу, пере­ме­ща­юсь туда, куда мне хочется…» А это душа ее все видела, все слы­шала душа — душа все чув­ство­вала! А плоть — как одежда души. Все равно что мы сбро­сили пальто — а сами пошли, куда хотели. Вот Клав­дия и поду­мала, что пой­дет домой, — куда же ей деваться?.. Но не полу­чи­лось. Она слы­шала, кто что гово­рил, видела, как при­е­хал ее дирек­тор, как сын Андрюша при­хо­дил и пла­кал, но ничего не могла поде­лать. Когда ее без­ды­хан­ное тело увезли из опе­ра­ци­он­ной, она почув­ство­вала нечто необыч­ное — о чем прежде нико­гда даже не слы­шала: «Душа моя, как ласточка, со ско­ро­стью мол­нии под­ня­лась кверху. Будто в стек­лян­ном футляре летела. Сопро­тив­ле­ния ветра не было ника­кого! И вдруг вижу — земли нет! Лишь бле­стит издали звез­доч­кой…» Клав­дия Ники­тична рас­ска­зала, что когда она лежала в неве­до­мом ей месте — голо­вой на запад, ногами на восток — под ней был корич­не­вый ков­рик, будто пухо­вый. «Слева от меня аллея мет­ров в 6 шири­ной — длин­ная и пря­мая, как струна, — конца и края ей нет. Ого­ро­жена изго­ро­дью из лав­ро­вых листи­ков — таких густых, что даже курочка голову не про­су­нет». А на восточ­ной сто­роне она уви­дела бле­стя­щие врата высо­той при­мерно с девяти или деся­ти­этаж­ный дом — ни один чело­век в мире не может такую кра­соту создать! Даже изоб­ра­зить не смо­жет. Врата бле­стя­щие, как солнце, раз­но­цвет­ные, цвета дви­жутся, играют, сия­ю­щие искры летают… «Пре­красно, тепло. А где нахо­жусь — не знаю. И захо­те­лось мне узнать — а ни одного чело­века нет. Аро­мат­ный воз­дух… Забыла, что жила на земле, забыла, что уми­рала, и даже Андрюшу забыла. И вдруг через эти оваль­ные врата с воз­духа идут мама и дочка (так я их тогда вос­при­няла) в мона­ше­ском оде­я­нии корич­не­вого цвета. Идут быстро. Дочка пла­чет, что-то у мамки про­сит. Мамка не обра­щает вни­ма­ния, идет прямо ко мне».

Ангел плакал о ней

Тогда Клав­дия Ники­тична думала, что с «мона­хи­ней» дочка, а это был Ангел Хра­ни­тель, от Бога дан­ный рабе Божией Клав­дии. Это он пла­кал о ней. «Я думаю: спрошу сей­час, в какой сто­роне нахо­жусь. А мамочка такой кра­соты, что в людях мира я нико­гда не видела. Невоз­можно смот­реть на эту кра­соту. И она так строго смот­рит на меня — чув­ствую, что мною недо­вольна. А я думаю: как же эта моло­дая мона­шечка стала мамой ? И вдруг чув­ствую: знает Она про меня все — “от” и “до”. И мне стало стыдно — не знаю, куда мне отвер­нуться или уйти. Но ничего не полу­ча­ется — как лежала, так и лежу. Не вста­нешь, не отвер­нешься. И вот эта моло­дая жен­щина тихо под­ни­мает голову и гово­рит (и в этом голосе чув­ству­ется только любовь): “Гос­поди, куда ее?” Меня как током уда­рило — я сразу поняла, что нахо­жусь на Небе, передо мной стоит Царица Небес­ная…» Так посте­пенно она начала осо­зна­вать, что про­ис­хо­дит, вспо­ми­нала все, о чем гово­рил ей отец. Андрюша в это время еще малень­кий был — не все запом­нил из того, что мать рас­ска­зы­вала со сле­зами. Я же особо верю именно этому рас­сказу прак­ти­че­ски сразу после чудес­ного вос­кре­ше­ния… Клав­дия слы­шала, как Гос­подь отве­тил Матери Божией. «Голос слышу откуда-то сверху: “Ее спу­стить обратно на землю, она не в срок умерла”. Так я обра­до­ва­лась, хотя меня всю трясло!.. А Царица Небес­ная пошла в эти бле­стя­щие врата — и они откры­лись пред ней с мол­ние­нос­ной быст­ро­той. А сквозь откры­тые врата стал виден силь­ный, про­зрач­ный голу­бой свет. А потом двери небес­ные снова закры­лись… А я лежу, как пустышка, ничего не сооб­ра­жаю, что со мной будет. И тогда чув­ствую, как кто-то, а это был Ангел Гос­по­день, мне вкла­ды­вает мысль — о чем спро­сить. И я спра­ши­ваю: — Гос­поди, как я буду жить на земле — мое тело все изре­зано? А Гос­подь отве­чает (но я слышу только голос — и в этом голосе абсо­лют­ная любовь!): — Будешь лучше жить… Вы, небла­го­дар­ные, не чтите Творца сво­его, а только хулите. Не кае­тесь в гре­хах своих, а все более гре­шите. Твой сын пошел в дет­дом, а твоя гряз­ная душа при­была ко Мне… Я лежу. И опять молчу. Но снова Ангел как бы под­ска­зы­вает мне, о чем спро­сить. И тогда я говорю: — Гос­поди, у меня сын сиро­той остался. А Гос­подь вме­сто ответа спра­ши­вает: — Знаю. Жаль тебе сына тво­его ? Я смогла лишь выго­во­рить: — Очень! И так запла­кала, что впа­дины глаз напол­ни­лись сле­зами. — А Мне втрое больше жаль каж­дого чело­века». Да, мы все дети Божии, и Гос­подь всех нас без­мерно жалеет — много раз я в этом убеж­дался… Убе­ди­лась потом и Клав­дия. А в тот момент она лежала, бес­по­мощ­ная, не зная, что с ней будет дальше. Даже сооб­ра­жать тол­ком не могла. Ведь душа ее не имела духов­ного поня­тия, духов­ного вос­пи­та­ния. Ей было только страшно и стыдно.

 «Жизни остался мизерный срок…»

Ангел вкла­ды­вает ей в ум тре­тий вопрос, и Клав­дия спра­ши­вает: — Гос­поди, у нас на земле гово­рят, что здесь, на Небе, есть Цар­ство Небес­ное. На этот вопрос Гос­подь ей не отве­тил. «Знаю, что слы­шит, а почему не отве­чает — не знаю. Я уж кру­тила голо­вой — туда и сюда, так и не дожда­лась. Смотрю: врата снова откры­лись. Царица Небес­ная вышла в корич­не­вой ман­тии, быстро пошла ко мне — в руке косичка. Гос­подь и гово­рит Царице Небес­ной: — Под­ними ее и покажи ее “рай”. Царица Небес­ная сде­лала чуть замет­ное дви­же­ние паль­цами — и меня как током под­бро­сило: я мгно­венно встала — лицом на восток. Потом Она к север­ной сто­роне про­тя­нула руку — там точно зана­вес открылся с мол­ние­нос­ной быст­ро­той, и всю меня повер­нуло лицом в ту сто­рону. Вижу, впе­реди огром­ное поле — тянется справа налево и вдаль, конца ему не видать. Я сна­чала думала: поле горе­лых кочек. А когда при­гля­де­лась — вижу: все они шеве­лятся. Мне стало страшно: как это — кочки шеве­лятся ? А это люди, живые, но обго­рев­шие, обуг­лен­ные люди, хотя и нос, и уши, и пальцы — все цело. Это души их были — чер­ные, как уголь! Их не узна­ешь — кто там: он или она. Не раз­ли­чишь. Шеве­лятся. Раз­го­ва­ри­вают — словно при­бой мор­ской шумит. Про­сят меня, назы­вая по имени, чтобы пере­дала на землю: если кто боролся про­тив Бога — то лучше бы не родиться тому чело­веку. Пока­янно выплес­ки­вают передо мной свои грехи (“я блуд­ник”, “я вор, раз­бой­ник”, “я убийца…”). Я поняла, что это люди, жив­шие без веры, умер­шие без пока­я­ния». Клав­дии не было ска­зано, кто именно эти люди, когда и почему они туда попали. Но Гос­подь дал ей такую вос­при­им­чи­вость слов, кото­рые изли­ва­лись из этого моря люд­ского, что она знала, о чем про­сит каж­дый. Но в целом просьба была одна: моли­тесь, поми­найте нас, кай­тесь! А там, на Небе, пока­я­ние не при­ни­ма­ется — только здесь, на земле. Все эти люди в Цар­ствие Небес­ное не вой­дут за бого­хуль­ство. Ведь любой грех — это есть бого­хуль­ство. Клав­дия ощу­щала от них невоз­мож­ный смрад, и никуда не могла деться от этого смрада: лица не отвер­нешь, не шевель­нешься — ноги как будто элек­тро­свар­кой при­ва­рены… И люди эти сто­яли так же, не имея воз­мож­но­сти шевель­нуться, — плотно, как в тес­ном авто­бусе. Тут прон­зили ее Слова Гос­пода, ска­зан­ные перед тем, как она уви­дела это поле люд­ского горя, — о том, что живу­щие на земле не чтят Творца сво­его, а только гре­шат. «Каяться надо и не гре­шить, ибо жизни остался мизер­ный срок» — эти слова Гос­пода она про­дол­жала слы­шать всей душой. Она вдруг поняла, что для нас это было ска­зано, для всех нас! Ведь Гос­подь оста­вил на земле для всего мира один Закон, а не два! Один на всех. Поэтому мы должны молиться об этих людях. Они пере­дали предо­сте­ре­же­ние Божие Клав­дии, а она пере­дает нам — живу­щим на земле. Это и явля­ется вели­кой, живой про­по­ве­дью Божией. Через эту про­по­ведь Бла­го­дать каса­ется нашей пла­неты… Не все это поняла сразу Клав­дия Ники­тична, но испы­тала такое потря­се­ние, что у нее пото­ком поли­лись слезы, и она из глу­бины души вос­клик­нула: — Гос­поди! Царица Небес­ная! Пусть я буду живой на земле! Я буду молиться, буду всем рас­ска­зы­вать, что видела и слы­шала на Небе. Царица Небес­ная снова сде­лала дви­же­ние рукой — и виде­ние закры­лось, воз­дух очи­стился от смрада. Когда рас­ска­зы­вала мне об этом Клав­дия, вспом­нил я ее слова: «Если б Гос­подь сотво­рил бы это с мамоч­кой моей — нико­гда бы не пове­рила». Дей­стви­тельно — как может пове­рить тот, кто сам не пере­жил подоб­ного?.. Когда Царица Небес­ная мах­нула рукой вниз — город Бар­наул стал виден, как в уве­ли­чи­тель­ное стекло. Видно было все в мель­чай­ших дета­лях — даже соло­минки. Уви­дела Клав­дия свой мага­зин и гово­рит: — Вон мага­зин, в кото­ром я рабо­тала. А Бого­ро­дица кротко так отве­чает: — Знаю! Клав­дия чуть не запла­кала от стыда, думая: «Кому я говорю ?! Она же все знает!» А Царица Небес­ная пока­зы­вает: — Посмотри на храм! И в тот же миг Клав­дия видит внизу голу­бой купол и крест. — Посмотри, как там молятся! И опять — купола как будто не стало, словно он пре­вра­тился в хру­сталь или стекло. Посмот­рела Клав­дия на всех, кто был в храме, — ни одного сво­его зна­ко­мого не уви­дела… Только слу­жа­щего батюшку Нико­лая Вой­то­вича, кото­рого она знала. А когда уви­дела, как ста­рушка со ста­рич­ком кре­стятся, иконы целуют, поклоны кла­дут, — вспом­нила, как два­жды захо­дила в Покров­ский храм, когда была жива-здо­рова, и всех осу­дила, осме­яла, назвала глу­пыми. А теперь, уви­дев этих людей сверху, она закри­чала в сле­зах: — Гос­поди, какие же люди умные — верят, что Бог есть, образу Его покло­ня­ются! Ее всю трясло, она рыдала. И Царица Небес­ная поз­во­лила ей напла­каться вволю. Потом Она снова сде­лала дви­же­ние паль­цами — и все исчезло… В это время от бле­стя­щих врат сами поплыли к ним две­на­дцать пла­стин — про­зрач­ные, словно стек­лян­ные, напо­ми­на­ю­щие вагон­чики, соеди­нен­ные золо­тыми цепоч­ками. Царица Небес­ная гово­рит Клав­дии: — Ста­но­вись на них, сна­чала ставь пра­вую ножку на пла­стину, а затем левую. И так на каж­дую. И когда она дошла так до две­на­дца­той пла­стины, видит — а там только одна рамочка золо­тая, самого же днища нет. — Я упаду! — гово­рит Клав­дия. — Не бойся, — уте­шает Царица Небес­ная и дает ей косичку — как бы из ее же волос. Взя­лась Клав­дия за косу пра­вой рукой, Матерь Божия под­няла ее (душа нисколько не весит — легонь­кая, будто малень­кая дере­вян­ная ложечка), встрях­нула — и поле­тела Клав­дия со ско­ро­стью мол— нии, абсо­лютно не ощу­щая сопро­тив­ле­ния ветра, прямо вниз. Уви­дела лежа­щего муж­чину без ног — ему ноги отре­зало поез­дом, успела уви­деть свое тело. А потом ничего не помнила.

«Я должна рассказать, что видела и слышала…»

Уста­но­вили у постели Клав­дии дежур­ство — и врачи, и сестры меня­лись через несколько часов. Никто не знал, будет ли она жить дальше, что будет с ней. Когда она при­шла в себя в палате, боли не ощу­тила и долго не могла понять, где нахо­дится. Уви­дела окно, лам­почку, чело­века в белом, вспом­нила, что это врач, — память к ней воз­вра­ща­лась посте­пенно. Она вспом­нила, что жила на земле, тяже­лую опе­ра­цию, вспом­нила все, что про­изо­шло с ней на Небе после ее смерти… И вдруг пальцы у нее сами собой соеди­ни­лись в трое­пер­стие (а ведь до того она почти совсем кре­ститься не умела, забыла, как это дела­ется!)… Открыла она глаза — на нее смот­рит дежур­ная мед­сестра. — Слава Тебе, Гос­поди, слава Тебе, Гос­поди, слава Тебе, Гос­поди! — вдруг вос­клик­нула Клав­дия, хотя до этого она не знала ника­ких молитв. Мед­сестра, дежу­рив­шая возле нее, бро­си­лась к двери и закри­чала, не спус­кая с паци­ентки глаз: — Ско­рей сюда! При­бе­жала еще одна жен­щина в белом халате. Клав­дия гово­рит им: — Соби­райте людей, я должна рас­ска­зать вам, что я видела и слы­шала на Небе… «Придя в себя, я торо­пила их, не зная, сколько про­живу, какой срок мне уста­но­вил Гос­подь, — то ли час, то ли два, то ли больше. Но абсо­лютно ника­кой боли не ощу­щала — как будто была совсем здо­ро­вой». Но, конечно, была еще очень слаба — долго не могла есть и пить. Когда ее выпи­сали домой, то каж­дый день про­дол­жали делать ей уколы. Мно­гие люди ходили за ней, выха­жи­вали Хри­ста ради. А ей нужна была и духов­ная под­держка. Ведь выписка, дан­ная желез­но­до­рож­ной боль­ни­цей стан­ции Бар­наул 10 марта 1964 года, была рав­но­сильна при­го­вору. Диа­гноз «вос­па­ле­ние попе­речно-обо­доч­ной кишки (неоплазма с МТС)» — то есть с мета­ста­зами! — озна­чал рак в тяже­лей­шей ста­дии. Уны­ние стало посе­щать Клав­дию: — Как же я дальше жить буду?.. Тогда Хри­сти­нья, ее хожалка, решила: — Зав­тра пойду в храм, закажу водо­свят­ный моле­бен, при­несу водички, окро­пим все — полег­чает… Назав­тра Клав­дия оста­лась одна в силь­ной печали. «Легла я на койку. Дверь закрыта на ключ. Вдруг слышу: ко мне кто-то под­хо­дит. Я испу­га­лась — ведь дверь закрыта! Вижу — надо мной стоит ста­рец с белой бород­кой, в под­ряс­нике, руку дер­жит у груди и лас­ково так гово­рит: “Не плачь, Клав­ди­юшка, ника­кого рака у тебя нет “. Пово­ра­чи­ва­ется и ухо­дит. Я ему вслед: “Дедуля, деду­лечка, обо­жди, пого­вори со мной!” А он не оста­нав­ли­ва­ется — но идет не к двери, а на кухню. Я обра­до­ва­лась — сей­час на кухне с ним пого­ворю. Захожу на кухню, а там — никого… Думала — со мной что-то неладно. Хотела кри­чать от горя, от досады: как это со мною слу­чи­лось — и видела, и слы­шала, а никого нет… А как воз­дух в себя вдох­нула — почув­ство­вала аро­мат необык­но­вен­ный: лада­ном пах­нет… Тогда я начала кре­ститься: ой, кто это был?! Какой-то угод­ник Божий был?! А кто — не знаю… И так мне хорошо, что не могу нара­до­ваться. Пошла в гор­ницу — и там необык­но­вен­ный аро­мат ладана. Я села в кресло, кре­сти­лась, моли­лась без конца. Гля­нула на часы — а уже 7 часов утра. Не заме­тила, как время про­ле­тело… Вот какая радость бывает». Когда Клав­дии Ники­тичне наме­тили повтор­ную опе­ра­цию в город­ской боль­нице, Вален­тина Васи­льевна Аля­бьева, кото­рая должна была ее делать, попро­сила помо­литься об успеш­ном исходе. — Пре­свя­тая Бого­ро­дица, — взмо­ли­лась Клав­дия, — бла­го­слови, чтоб опе­ра­ция была без­бо­лез­нен­ной, а Вален­тину Васи­льевну бла­го­слови опе­ри­ро­вать меня… Эта опе­ра­ция (про­из­ве­ден­ная несколько меся­цев спу­стя после пер­вой — «смерт­ной») выявила то, что до сих пор у боль­шин­ства меди­ков не укла­ды­ва­ется в голове: пол­ное исце­ле­ние от рака, хотя совсем недавно в брюш­ной поло­сти обна­ру­жи­ва­лись метастазы…

«Меня лукавый бьет!..»

Осмыс­ли­вая все про­ис­шед­шее и про­ис­хо­дя­щее с ней, Клав­дия Ники­тична пере­жи­вала еще одно чудо: из чело­века неве­ру­ю­щего пре­вра­ща­лась в созна­тельно веру­ю­щего. А это было очень непро­сто. Пона­чалу, когда Клав­дия Ники­тична только что вер­ну­лась домой после боль­ницы и ее стало посе­щать мно­же­ство людей, чтобы рас­спро­сить, как все было, — она, пол­ная впе­чат­ле­ний от недавно пере­жи­того бла­го­дат­ного состо­я­ния, гово­рила всем: — Рас­ска­зы­вайте обо всем, что услы­шали от меня, своим род­ным, пишите зна­ко­мым! Но при­хо­дило немало и про­сто любо­пыт­ных. Эти неве­ру­ю­щие люди гово­рили: — Это у вас сон такой был! При­хо­дили и «сту­качи» — про­ве­рить, что она рас­ска­зы­вает. Она в своих рас­ска­зах власть не заде­вала — при­драться вроде не к чему! Да и людей инте­ре­со­вало только то, что с ней про­изо­шло, — какой Клав­дия была и какой стала! То неве­ру­ю­щей была — а то вдруг о Боге гово­рить начала… Как такой пере­во­рот полу­чился? Только поэтому вла­сти стали утвер­ждать, что она ненор­маль­ная. А вскоре нача­лись напа­де­ния лука­вого — через недоб­рых людей. Ее соседи, что жили рядом с ней, во вто­рой поло­вине дома, похоже, зани­ма­лись кол­дов­ством. Зайдя как-то к ним, я сам убе­дился, что их вполне можно назвать «работ­ни­ками чер­ной магии». Очень не по-доб­рому они меня встре­тили: не отве­тили на при­вет­ствие, ста­рик на меня разъ­ярился, замах­нулся, назвал Клав­дию нехо­ро­шим сло­вом. Начал я пса­лом «Живый в помощи Выш­няго» читать — им плохо стало. Ста­руху аж затрясло, она упала прямо на моих гла­зах — у нее нача­лось что-то вроде при­падка. Оно и понятно: враг не любит, чтобы о Боге слава шла. А эти люди врагу слу­жили… Когда я при­е­хал к Клав­дии Ники­тичне в пер­вый раз, она долго не хотела меня отпус­кать. Может быть, потому, что она видела столько недо­ве­рия и изде­вок по отно­ше­нию к себе, — и ей было легче оттого, что я без­ого­во­рочно верил. А кроме того, ей, видно, очень помо­гало то, что я молился в ее доме: напа­де­ний бесов­ских стало поменьше. Но долго еще ее мучили дома бесов­ские напа­де­ния. Одна­жды при­е­хал к ней, захожу в дом, а она кри­чит: — Ско­рей! Меня лука­вый бьет! Кре­сти мне ско­рей спину — они меня так мучают! Клав­дия, сильно согнув­шись от боли, при­сло­ни­лась к печке, не в силах сто­ять, а я стал читать «Да вос­крес­нет Бог», кре­стить ее. Вдруг рука у меня нали­лась такой тяже­стью, будто я гирю под­ни­маю или глину мешаю! Чув­ствую: дере­ве­неет моя рука. Но я не пере­ста­вал усердно молиться, и вскоре мы оба почув­ство­вали облег­че­ние. — Ой, слава Богу! — вздох­нула Клав­дия и выпря­ми­лась… Воз­можно, из-за дей­ствий бесов, напа­дав­ших на нее, Клав­дия Ники­тична одна­жды забо­лела так, что не могла ходить. Суставы болели так, что не могла даже повер­нуться на дру­гой бок — ее пово­ра­чи­вала ста­рушка по имени Хри­сти­нья, кото­рая взя­лась за ней уха­жи­вать. Она топила печку, а есть Клав­дия ничего не ела — про­пал аппетит.

Благословение на проповедничество

«Одна­жды Хри­сти­нья при­легла на кухне отдох­нуть… А я на коечке лежу — непо­движ­ная. Б доме никого нет. Дверь, как обычно, закрыта. Вдруг слышу чьи-то шаги. Гля­нула: а ко мне под­хо­дит моло­дая мона­шенка, кра­си­вая такая. Назы­вает меня по имени: — Ну что, Клав­дия, болят у тебя суставы ? А у меня в это время, дей­стви­тельно, так суставы болели, что и руки отня­лись. Но в тот миг я и о боли забыла, только смотрю на нее во все глаза: как она зашла? Ведь Хри­сти­нья спит, а дверь закрыта… Да и где я видела ее, такую хоро­шую, — забыла, и кто она такая — не знала… Тогда эта мона­хиня и гово­рит: — Ну, вста­вай, Клав­дия. Надо ходить. Надо кушать. Надо рас­ска­зы­вать». О чем — рас­ска­зы­вать? Клав­дия сразу поняла, что речь идет о ее рас­ска­зах про чудо, с ней слу­чив­ше­еся. Ведь врачи твер­дили ей, что все это — сон, бред, ничего, мол, такого на самом деле не было… А после слов этой необык­но­вен­ной жен­щины сомне­ния отсту­пили, Клав­дии стало так легко и сво­бодно! Ведь Свя­тая Жена под­твер­дила, что рас­сказ Клав­дии — это не сон, а живая про­по­ведь небес­ная. Зна­чит, похвально гово­рить о делах Божиих… «А мона­хиня идет спи­ной к двери. На порог встала. Тогда я опу­стила ноги на пол — и сама не заме­тила, как под­ня­лась на ноги, а ведь до того и шевель­нуться не могла. Иду за ней, хотела Хри­сти­нью раз­бу­дить, ска­зать ей: “Что ты спишь, такая гостья у нас!” Только на миг пере­вела взгляд на Хри­сти­нью — а уж этой Свя­той Жены нет, хотя дверь не откры­ва­лась! В этот момент Хри­сти­нья просну­лась и вос­клик­нула: — Ой, Клава! Что я сей­час во сне видела! Здесь какая-то уди­ви­тель­ная свя­тая была! Целует порог: — Здесь она сту­пала!.. И ручку двер­ную, за кото­рую она дер­жа­лась, тоже целует… — Клава, какая я счаст­ли­вая, что взя­лась уха­жи­вать за тобой и такой свя­той сон видела… Когда же Хри­сти­нья уви­дела, что я на ногах стою, — еще силь­нее запла­кала: — Ой, Клава, а ты-то сто­ишь! Какая радость!.. И запла­кали мы вме­сте». После этого слу­чая Клав­дия Ники­тична стала рас­ска­зы­вать обо всем, не боясь наго­во­ров. Полу­чи­лось, что она стала про­по­ве­до­вать по пове­ле­нию Свя­той Жены, кото­рая ей яви­лась дома. Это было как бла­го­сло­ве­ние Божие, пере­дан­ное через неве­до­мую свя­тую угод­ницу… Много людей при­ез­жало к Клав­дии — я сам сви­де­тель. При мне при­ез­жали из Ново­си­бир­ской обла­сти, из Том­ской тоже. Ехали со всей страны. Побы­вали у нее мои дво­ю­род­ные сестра и зять. Много раз видел ее и слу­шал дья­кон отец Ники­фор… А в Том­ске весть о чуде Божием про­зву­чала с цер­ков­ного амвона. Отец Алек­сандр Пиво­ва­ров рас­ска­зал о бар­на­уль­ском чуде на про­по­веди в Лаза­реву Суб­боту. В то время я как раз слу­жил в Пет­ро­пав­лов­ском храме и был живым сви­де­те­лем, как люди вооду­ше­ви­лись сло­вами отца Алек­сандра. — Адрес? Какой у нее адрес? — раз­нес­лось по храму. Тогда отец Алек­сандр доба­вил: — Тем, кто желает лично убе­диться в вос­кре­се­нии Клав­дии из Бар­на­ула, встре­титься с ней, — могу назвать ее адрес… Мно­же­ство народа после этой про­по­веди поехало в Бар­наул. А отца Алек­сандра тут же взяли на крю­чок: — Что вы такое про­по­ве­ду­ете? Кто это вос­крес?! Хотели заво­дить про­тив него уго­лов­ное дело, гро­зили даже лишить сана. Ведь он был энер­гич­ный, забот­ли­вый — при­вле­кал к себе моло­дежь, учил ее. А этого вла­стям тогда было не надо. Мно­гие в Том­ске рас­спра­ши­вали меня о том, что рас­ска­зала мне Клав­дия. Я всем гово­рил об этом чуде, никому не отка­зы­вал — ни в храме, ни дома у кого-либо. Тут же за мной начали слежку каг­эб­эш­ники. При­хо­жане меня пре­ду­пре­дили: — Жен­щины, что за вами ходят, подо­сланы из КГБ. — Пусть ходят! — отве­тил я. — Пусть сле­дят. Я рас­ска­зы­ваю только то, что я видел и слы­шал сам, ничего не при­бав­ляю, а о вла­стях ни сло­вечка не говорю.

Под сенью преподобного Сергия

О бар­на­уль­ском чуде стало известно в Тро­ице-Сер­ги­е­вой Лавре. При­ез­жали палом­ники из дале­ких стран: — Где тут у вас жен­щина, кото­рая вос­кресла? Слы­шали об этом монахи, да подробно рас­ска­зать не могут: Клав­дия Устю­жа­нина в Сибири, куда ино­стран­цам доступа не было. Игу­мен Лав­рен­тий и игу­мен Наум (сей­час они оба архи­манд­риты) при­гла­сили ее в Загорск — она нужна была как живой сви­де­тель… Собра­лось лавр­ское духо­вен­ство. Когда Клав­дия, стоя на коле­нях, все рас­ска­зала стар­цам (она назы­вала одного из них — архи­манд­рит Сера­фим, имени вто­рого я не знаю) — они пла­кали перед ико­ной Спа­си­теля, про­сили Гос­пода, чтоб Он весь мир оста­вил в мире для пока­я­ния. Они почув­ство­вали, что эта про­по­ведь — живая, что сви­де­тель­ство Клав­дии Устю­жа­ни­ной — посла­ние с Неба на нашу землю, чтоб нас раз­бу­дить от греха, чтобы мы осу­дили свои гре­хов­ные поступки и жили гото­выми к встрече с Гос­по­дом… Клав­дии Ники­тичне все тяже­лее ста­но­ви­лось жить в Бар­науле. Но она не сразу реши­лась пере­ехать под сень пре­по­доб­ного Сер­гия. Не стес­ня­ясь, она открыто рас­ска­зала мне о при­чи­нах такой нето­роп­ли­во­сти. Дело в том, что в пер­вый при­езд в Загорск ее кор­мили боро­дин­ским хле­бом, кото­рый ей очень не понра­вился. Ведь она, рабо­тая про­дав­цом, при­выкла к белому сибир­скому — пыш­ному, души­стому. И когда стали ее при­гла­шать в Загорск жить — она (такая уж про­тив­ная была!) не поехала… из-за хлеба. Через какое-то время при­е­хала жен­щина с пись­мом из Лавры, чтобы помочь ей про­дать дом и хозяй­ство. Клав­дия опять не поехала — и опять из-за хлеба. И в тре­тий раз отка­за­лась пере­ез­жать. А потом заду­ма­лась: «Поняла я после этого, что теперь враг будет меня выго­нять! Вижу во сне: при­хо­дят две чер­ные жен­щины, и у них рога на голове. Просну­лась: думаю — Боже мой, что же со мной будет дальше? Вдруг после обеда при­хо­дят… две жен­щины — и прямо к столу. Раз­во­ра­чи­вают доку­менты: “Рас­пи­ши­тесь — вам пись­мен­ное пре­ду­пре­жде­ние, чтобы к вам никто ни шагу. А то какого-то Бога тут про­по­ве­ду­ете”. Я не знала этих жен­щин, но дога­да­лась, что они из испол­кома. Рас­пах­нула я двери и говорю им: “А ну-ка, давайте, ухо­дите! Ука­зы­вать мне при­шли! Меня Гос­подь вос­кре­сил, чтобы я всем об этом рас­ска­зы­вала. А из ваших пре­ду­пре­жде­ний ничего не полу­чится!”» Клав­дия была рез­кая, но спра­вед­ли­вая — за сло­вом в кар­ман не поле­зет, все­гда режет правду, как ножом… Ушли эти жен­щины, но при­гро­зили на про­ща­ние: — Мы уйдем, но вме­сто нас дру­гие люди при­едут! Они с вами по-дру­гому гово­рить будут. Понятно? — Я все поняла: мили­ция при­е­дет! — отве­тила им Клав­дия и, почув­ство­вав нелад­ное, побе­жала к Ага­фье, кото­рая жила через дорогу. — Помоги мне собраться! В чемо­дан вещи скла­ды­вать уже неко­гда — побро­сали кое-как в мешок. Вдруг уви­дела в окно: двое мили­ци­о­не­ров к две­рям идут — зна­чит, мили­ция уже при­е­хала… — Ой, Ага­фьюшка! Закры­вай ско­рее меня в шифо­ньер! Мили­ци­о­неры захо­дят: — Здрав­ствуйте! А где хозяйка? — Она в школу ушла, к Андрюше, — схит­рила Ага­фья. Они и ушли. Откры­вает Ага­фья шифо­ньер — а Клав­дия вся взмокла от вол­не­ния. — Слава Богу! Про­несло… Надо выхо­дить. А вдруг у дома кара­у­лят? При­шлось ухо­дить задами, чтобы мили­ция не уви­дела. Пере­хва­тила Клав­дия Ники­тична Андрюшу по пути из школы — и, оста­вив домов­ни­чать соседа, поехали они в Загорск. Спу­стя неко­то­рое время купили домик в малень­ком городке Стру­нино — невда­леке от Загор­ска. Там, под сенью пре­по­доб­ного Сер­гия, и жила Клав­дия, бла­го­вест­вуя людям обо всем, что сде­лал для нее Гос­подь, — четыр­на­дцать лет жизни было ей даро­вано после неиз­ле­чи­мой болезни: рака с мета­ста­зами… А сыночка ее Бог при­звал на путь свя­щен­ства — он закон­чил семи­на­рию и Духов­ную ака­де­мию в Загор­ске. * * * Как мне и было пред­ска­зано в 1948 году, мне дове­лось встре­титься с Клав­дией Устю­жа­ни­ной всего пять раз. Три раза я был у нее в Бар­науле. Два раза встре­чался в Стру­нине, когда был уже дья­ко­ном, — при­ез­жал со своим сыном Пет­ром, он тогда как раз посту­пал в семи­на­рию… Ну и Андрюша, кото­рого я так полю­бил, тоже свя­щен­ни­ком стал — слу­жит теперь в Успен­ском мона­стыре г. Алек­сан­дрова… У меня, как я уже гово­рил, сомне­ний в вос­кре­ше­нии Клав­дии нико­гда не было. Гос­подь вос­кре­сил Клав­дию Ники­тичну для под­держки нашей веры — это вели­кая про­по­ведь. Вели­кая бла­го­дать посе­тила пра­во­слав­ных для под­креп­ле­ния всех нас. Надо бла­го­да­рить Гос­пода за такой вели­кий дар. Но встре­чал я и дру­гое отно­ше­ние. Помню, рас­ска­зы­вал об этом слу­чае одному чело­веку. Он был дру­гом моего отца — хоро­ший, обра­зо­ван­ный чело­век. Прежде в Бога верил. А в 30‑е годы, когда раз­ру­шили церкви, веру поте­рял. Рас­ска­зал я про бар­на­уль­ское чудо, а он и гово­рит мне: — Ну, милок, хоро­шую ты сказку рас­ска­зы­ва­ешь. Но я не верю, что есть Бог и что у чело­века есть душа. Умер, зако­пают — и все!.. А потом он сам умер. Где-то сей­час его душа? Молюсь за него… Да, по вере каж­дому дается. «Я не имела веры, а Гос­подь меня пожа­лел», — часто гово­рила Клав­дия Ники­тична Устю­жа­нина. Будем и мы молить Гос­пода о мило­сти к нам, маловерным…

К кому пойдем за помощью?

Бесовское «лекарство»

Не дай Бог обра­титься за «помо­щью» к врагу Божию. Сколько сей­час раз­ных кол­ду­нов пред­ла­гают «под­ле­читься»! Они нас бес­стыдно обма­ны­вают, от Бога, мол, наши «спо­соб­но­сти», гово­рят. А мы раз­ве­сим уши — и слу­шаем. А потом люди в цер­ковь при­хо­дят, жалу­ются: — Батюшка, голова болит, печень болит, места себе не нахожу — будто какие-то змеи по мне пол­зают. А бывает, и заживо гниет чело­век от их лече­ния. Про душу и гово­рить нечего. Вот что зна­чит бесов­ское «лекар­ство». Сколько же лег­ко­вер­ных людей попа­да­ется на лука­вую наживку! Когда в 1990 году я слу­жил в храме Алек­сандра Нев­ского в рабо­чем поселке Колы­вань под Ново­си­бир­ском, ко мне при­шел моло­дой парень, сек­ре­тарь ком­со­моль­ской орга­ни­за­ции: — Батюшка, у нас несча­стье! Девочки из нашего обще­жи­тия, Юля и Ксе­ния, купили в Ново­си­бир­ске книгу «Чер­ная магия», про­чи­тали, как надо вызы­вать духов, и решили попро­бо­вать. И вот в про­шлую суб­боту, в 12 часов ночи, они им яви­лись: два стра­ши­лища, в гряз­ной-пре­гряз­ной, заплес­не­вев­шей одежде, вме­сто зрач­ков угли. Как девушки нам рас­ска­зали, Ксе­ния упала в обмо­рок, а Юля начала молиться: «Гос­поди! Гос­поди! Гос­поди! Гос­поди!» Тогда эти «духи» задом попя­ти­лись и ушли. После этого девушки целую неделю не спят, им сно­твор­ное колют, а они все равно заснуть не могут. Они уже на грани сума­сше­ствия. Что делать, батюшка? — Зав­тра вос­кре­се­нье, — говорю, — при­води их с утра пораньше. Комс­орг при­вел этих деву­шек в храм в семь утра. Они не могли даже на ногах сто­ять. Только сядут — и спят. Неделю совсем не спали — пред­став­ля­ете, что это такое? Но только заснут — сразу бесы перед гла­зами. На уроке падают от уста­ло­сти, чуть задрем­лют — и опять та же страш­ная кар­тина. Я их испо­ве­до­вал и при­ча­стил. После службы Юля спра­ши­вает: — Батюшка, а мы будем теперь спать? — Будете, — говорю. Ну а потом я к ним при­шел, в обще­жи­тие школы меха­ни­за­то­ров, где они учи­лись на бух­гал­те­ров. Ребята при­гла­сили меня. Собра­лось моло­дежи чело­век 25. Я им рас­ска­зал, какие бывают грехи и как они дей­ствуют на душу чело­века. Потом спра­ши­ваю деву­шек: — Ну, как вы спали? — Ой, батюшка, — гово­рит Юля, — мы шли из храма и доро­гой спали, при­шли домой — спали целый день и всю ночь, нас еле раз­бу­дили утром на уроки… Поду­ма­лось мне, что очень этот слу­чай поучи­тель­ный. Пошел я в редак­цию газеты, куда писал про­по­веди к празд­ни­кам, все рас­ска­зал. — Да нам мало этого факта, — гово­рят. Как мало? А два живых сви­де­теля? Какие же еще доку­менты нужны? Так они и не напи­сали о бесов­ском воз­дей­ствии на душу. Ну, тогда еще совет­ская власть была в силе, веро­ятно, они боя­лись. А объ­яв­ле­ния раз­ных «цели­те­лей» печа­та­лись свободно.

«Паспорт» Веры

Одна­жды ко мне на испо­ведь при­бе­жала жен­щина — ревела, упала в ноги: — Батюшка, хочу зада­виться, отра­виться! Такая тоска! Не знаю, что делать. — Садись, — отве­чаю, — рас­скажи, как ты жила. — Страшно гово­рить: не жизнь, а помойка! — Ну, так кайся. Ты кре­ще­ная? — Да разве что кре­ще­ная! Жила — ничего не пони­мала. Рас­ска­зала о своей жизни. Что уж там гово­рить — страш­ная жизнь без Бога. Поис­по­ве­до­вал ее, про­чи­тал раз­ре­ши­тель­ную молитву. — Ходи в храм, — говорю, — попо­стись три дня, а потом при­дешь еще раз испо­ве­до­ваться. При­шла через три дня — при­несла целую тет­радку гре­хов… Несколько раз при­хо­дила. И поне­многу стала про­свет­ляться ее душа: — Батюшка, какой я дурой была! Хотела зада­виться, а теперь жить охота! Это правда. Видите, как грех, как дья­вол изма­ты­вает душу! До нена­ви­сти к жизни, Богом дан­ной, ее дово­дит. А сколько сей­час людей стра­дают такими гре­хами? Конца и края нету! В храм очень много боля­щих при­хо­дит. Всем совет даю — испо­ве­до­ваться в гре­хах, при­ча­ститься и по 40 раз каж­дый день читать 90‑й пса­лом («Живый в помощи Выш­няго»). Эта молитва очень силь­ная. Меня дед и отец с мате­рью так учили молиться. Мы на фронте эту молитву читали — и такие чудеса с Божией помощи были! Боля­щим я сове­тую читать эту молитву на память. Эта молитва имеет осо­бую силу защи­щать нас. Молитва и крест в самой без­вы­ход­ной ситу­а­ции спа­сти могут. Когда я на фронте был, у нас рас­ска­зы­вали, как немцы одна­жды перед рас­стре­лом велели плен­ным: — Ну-ка, рас­скажи молитву! Если чело­век читал «Отче наш» — его остав­ляли в живых. Если молитвы не знал, и кре­ста на нем не было, — зна­чит, ком­му­нист, такого рас­стре­ли­вали. Разве это не напо­ми­нает мытар­ства? Там если ты веру­ю­щий — зна­ешь молитвы, кре­стом можешь загра­дить себя. Крест — это «пас­порт», что я верую во Иисуса Христа.

Вот как смеяться над святостью!

Бывает, чело­век так помра­чен лука­вым, что не выно­сит даже места, где при­сут­ствует свя­тость. После боль­ше­вист­ского пере­во­рота без­бож­ники рас­стре­ли­вали свя­щен­ни­ков в логу, в 6 кило­мет­рах от стан­ции Иски­тим, к югу от Берд­ска. На месте их муче­ни­че­ства забил источ­ник, мно­гие от него полу­чали исце­ле­ние. Стал народ почи­тать это место, назвали источ­ник Свя­той ключ. Но нашлись люди, кото­рые измы­ва­лись над Свя­тым клю­чом, зава­ли­вали его. А люди веру­ю­щие им гово­рили: — Будешь еще сюда ходить молиться и пла­кать! — Да что ты — изде­ва­ешься? Конечно, не буду! — ска­зал один такой «борец с отста­ло­стью». А потом он тяжко забо­лел и его, дей­стви­тельно, при­во­зили к Свя­тому ключу на повозке. И он на колени встал, про­сил у этого ключа про­ще­ния, потому что он здесь мате­рился, сме­ялся, изде­вался над этим свя­тым местом, где про­яви­лась Сила Божия. И когда ничего не помогло в его болезни, его при­везли к свя­тому месту, где он кощун­ство­вал. Поне­воле пока­ялся тот чело­век — и вскоре исце­лился. И тогда он только пове­рил в Бога, в бла­гость Его. А был вели­кий ком­му­няка. Вот что Гос­подь может. Потому что Бог всем тво­рит любовь, добро, а дья­вол сеет смерть и зло. Все страш­ное сотво­рено самими людьми. В выборе между Богом и дья­во­лом — война духов­ная на земле.

Божия школа

К чему тянется наше сердце? К свя­той Божией бла­го­дати или к «бла­го­дати» бесов­ской, кото­рая на вид-то заман­чива, да за ней — поги­бель? Знал я одного моло­дого парня Мак­сима. Потя­нуло его каратэ заняться, пошел в клуб. Парень силь­ный, спо­соб­ный — ловко у него полу­ча­лось кула­ками махать. При­я­тели из его окру­же­ния только под­хва­ли­вали: — У тебя здо­рово полу­ча­ется, пой­дем с одним мужи­ком раз­бе­ремся… И пошло — там ударь, тому под­дай. Хотел он при­я­те­лям уго­дить из чув­ства лож­ной дружбы. Дело дошло до мили­ции. Высле­дили его и задер­жали. А при­я­тели в сто­роне — бил-то Мак­сим. Понял парень, что ему гро­зит, запла­кал: — Папа, про­сти, мама, про­сти! — В мона­стырь его! — решил отец. Дескать: пора­бо­тай, поучись жить. А там есть мона­стырь в 200 кило­мет­рах от Том­ска. Отец с мате­рью повезли его туда. Пере­вос­пи­тать духовно, чтобы он понял жизнь. Потому что это не жизнь — бить дру­гого, это зве­ри­ный образ. Отец Иоанн, насто­я­тель мона­стыря, побе­се­до­вал с Мак­си­мом минут 20, согла­сился оста­вить его. Когда роди­тели стали садиться в машину, Мак­сим даже запла­кал: — Куда вы меня при­везли? Зачем здесь остав­ля­ете?.. Он ни разу не видел мона­стыря. Лука­вый так сердце его настроил, что все отвра­ти­тельно здесь пока­за­лось. А в то время как раз начался покос. — Мак­сим, оста­вайся, с месяц побу­дешь, помо­жешь нам — уви­дишь, как мы живем, мы тоже люди, — гово­рят ему монахи. Он остался, рабо­тал хорошо. А в мона­стыре ведь не курят, не оби­жа­ются друг на друга и сами никого не оби­жают. Понра­ви­лось ему, что бра­тья там все время радост­ные, народ тру­до­лю­би­вый и веж­ли­вый — ни разу хуль­ного слова ни от кого не слы­шал, ни разу табака не нюхал. Когда отец, как и обе­щал, через месяц при­е­хал за Мак­си­мом, тот заупря­мился: — Не поеду домой, тут оста­нусь, мне тут понра­ви­лось. Какая пере­мена за месяц в чело­веке! — Так тебя дру­зья ждут, — гово­рит отец. Батюшка под­дер­жал: — Поез­жай, Мак­сим, с Богом. Побу­дешь дома, а потом по тво­ему жела­нию. Он вер­нулся домой. И в пер­вый же день все закру­ти­лось: при­я­тели, папи­роски, «раз­борки» и все такое. Наутро встает: — Папа, вези меня обратно в мона­стырь, тут — дур­дом. Так и остался в мона­стыре. Вот как слу­чи­лось: раз­бит­ной парень, а как при­кос­ну­лась душа к бла­го­дати, сразу полу­чил исце­ле­ние от гре­хов, пока­ялся и мно­гое в жизни понял. Это Божия школа, это Небес­ная школа.

Как лукавый гнал меня из церкви

Лука­вому нена­вистна наша вера, и он нахо­дит раз­ные хит­рые пути, чтобы сбить нас с толку, посе­ять сомне­ния, а там гля­дишь — и своим рабом сде­лать. Не минуло это иску­ше­ние и меня. В начале 1950‑х годов, когда роди­лись у меня сыно­вья, я забо­лел. У меня была серьез­ная заку­порка вен на ноге, а от опе­ра­ции я отка­зался — решил тер­петь. Из-за болезни мог пере­дви­гаться только на косты­лях. При­шлось оста­вить работу про­давца и заняться фото­гра­фией — нагрузка там была намного меньше. Пере­ехали мы тогда с семьей в село Тогур. Там я рабо­тал в фото­ате­лье и пел в цер­ков­ном хоре. Конечно, нахо­ди­лись такие, что надо мной сме­я­лись. Настал такой труд­ный момент, что даже близ­кие дру­зья стали меня под­ка­лы­вать: — Ха-ха-ха! Хе-хе-хе! Он свечки ста­вит, Богу молится. Гляди, он водочку-то не пьет, он только цер­ков­ное пьет! Ну, и все такое гово­рили. Вроде бы и не страшно это для меня, а все-таки лука­вый помы­сел влез в душу. Одна­жды вече­ром я помо­лился перед ико­ной и ска­зал так: — Гос­поди! Навер­ное, я не буду ходить в цер­ковь, буду дома молиться. Вот так заявил перед ико­ной, перед Богом. После чего лёг и уснул. И что вы дума­ете? Вижу во сне — иду, соби­раю ягоды, потом набрел на кед­рач. Какие-то ребята бегают вокруг меня. Я говорю им: — Пой­демте орехи тас­кать, вон их тут сколько! Только несколько шагов сде­лал — с востока уда­рила мол­ния, потом дру­гая, тре­тья! И этот лес заго­релся, как порох. Я как руки под­нял, закри­чал: — Гос­поди, спаси нас! Про­сти нас, что нам делать?! Сверху слы­шится голос — мощ­ный, как гром: — Моли­тесь! Вот так будет земля гореть — с востока на запад, с севера на юг. Моли­тесь! И в тре­тий раз про­зву­чало тише, уже так уми­ро­тво­ренно, уми­ли­тельно: — Моли­тесь… А я все кричу, меня всего тря­сёт. Уж сколько минут дли­лось это виде­ние — не знаю, только проснулся я весь в поту, даже вся рубаха была мок­рая. Пере­пу­гался страшно. Бро­сился на колени перед ико­нами и из глу­бины сердца выкрик­нул: — Гос­поди! Гос­поди!!! Буду, буду ходить в цер­ковь! Все­гда буду — что бы ни слу­чи­лось! Ну, а потом я всю жизнь решил Богу посвя­тить. Меня руко­по­ло­жили в диа­кона, а в 1976 году в Таш­кенте — в священника.

Искушение вербовкой

Как раз во время моей болезни, когда я на косты­лях с тру­дом дохо­дил до церкви, ко мне домой нередко при­хо­дили веру­ю­щие. И начали за мной сле­дить каг­эб­эш­ники. Одна­жды заехали на машине прямо домой. Все осмот­рели, потом при­гла­сили с ними поехать. В орга­нах у нас пошел стран­ный раз­го­вор. — Вален­тин Яко­вле­вич, зачем вы с цер­ко­вью свя­за­лись, что она вам дает? Мы знаем, как вы вое­вали, — ваши роди­тели столько бла­го­дар­но­стей полу­чали! Вы — защит­ник Родины, заслу­жен­ный чело­век, орде­но­но­сец! Сколько у вас воин­ских наград! Это даже в голове не уме­ща­ется: вы — и цер­ковь! Что она вам дает? Ах, вон оно что! Вот почему взяли меня в обо­рот! Я отве­чаю про­сто: — Я бла­го­дарю Бога. — За что?! — За то, что живой остался. — Так не вы один в живых оста­лись — вон их сколько. Да только все не ходят по хра­мам. — Так мне куда деваться-то? — дока­зы­ваю им я. — Только в цер­ковь — Бог меня спас на фронте. — Но ведь мно­гие спас­лись! Сколько мы боремся с отста­ло­стью — а вы, заслу­жен­ный чело­век, все еще в церкви. Разве не помните, что вашего отца сослали за цер­ковь? — Ну что же, — говорю, — и меня ссы­лайте… Вот так вот и пого­во­рили. Про­ща­ясь, я им ска­зал: — Вот когда душа ваша пой­дет на Небо, а плоть зароют — тогда и в Бога пове­рите. — Ого! Как на два метра зароют — вот и конец! — сме­ются сле­до­ва­тели. — Нет, только начало, — отве­чаю. — Только начало будет. Они меня даже фото­гра­фи­ями пыта­лись сму­тить, кото­рые они сде­лали в церкви. Но все равно я не испу­гался — чего бояться-то? И прежде меня вызы­вали в «органы», когда в 1946 году рабо­тал в мага­зине в Мака­рьевке и в цер­ковь еще не ходил, — не было ее в нашем селе. При­е­хал с фронта — мне даже отдох­нуть не дали: сразу на фронт тру­до­вой. Ну, я ж тогда еще моло­дой был, кре­пость во мне была. Пора­бо­тал я месяц или больше — при­хо­дит комен­дант. Дождался, когда рабо­чий день кон­чился: — Мне надо с вами побе­се­до­вать, Вален­тин. Нам нужен работ­ник. — Ну, так и ищите себе работ­ника. — Именно вы нам и нужны. — Так я уже рабо­таю, — говорю. — А вы тут и оста­не­тесь рабо­тать, но нам помо­гать будете… — А какая вам нужна помощь? — Сюда при­хо­дят раз­лич­ные люди — есть те, кто жалу­ются, анти­со­вет­чики. Мы будем вам зада­ние давать — узнать, кто они, о чем гово­рят. — А вы сами их зна­ете? — спра­ши­ваю. — Знаем. — Тогда какая же от меня помощь? Я товар взве­ши­ваю, счи­таю. Если буду смот­реть туда и сюда, тогда рас­трат­чи­ком стану. Вы ведь мне тогда не помо­жете! Как ни уго­ва­ри­вал он, как ни гро­зил вто­рого чело­века поста­вить (видно, для над­зора за мной), — я ни в какую не согла­сился. Четыре раза он при­хо­дил — и все без резуль­тата. На пятый раз он устроил мне про­во­ка­цию. При­шел вече­ром, когда в мага­зине никого не было, и про­сит: — Взвесь мне три кило­грамма сахара, кон­фет, кол­басы, запиши в долг. — Как — запи­сать? — Ну, ты же дирек­тору школы запи­сы­ва­ешь, учи­теля у тебя все дру­зья — ты запи­сы­ва­ешь им. И мне запиши. А сам накло­ня­ется и… достает из-под при­лавка тет­радку, в кото­рую я запи­сы­вал долж­ни­ков. Видно, кто-то донес ему… — Ну что ж, — вынуж­ден был я согла­ситься, — запи­сы­ваю: Кузь­мин дол­жен столько-то. — Ну-ка, я посмотрю — пра­вильно ли запи­сал? Берет тет­радку — и в кар­ман! — Вы зачем берете?! Он будто не слы­шит. Гово­рит пове­ли­тельно: — Вече­ром зай­дешь ко мне. Когда стем­неет. Я не испу­гался: долгу там было немного. Но понял уже, что он заду­мал. Давай соби­рать отчет. Вече­ром пошел к комен­данту. — Ну, вот что, — гово­рит он, — я напи­сал про­то­кол, буду в суд пере­да­вать, что ты госу­дар­ствен­ный товар раз­да­ешь в долг. Я смотрю ему в глаза: — Зна­ете что, ведь вам я дове­рил — и вы такое будете делать? — Нет, я буду пере­да­вать в суд! Рас­пи­шись, что ты госу­дар­ствен­ный товар давал в долг. — Не буду рас­пи­сы­ваться! — говорю. — Ну, тогда с нами рабо­тай… «Ах, ты, — думаю, — вон куда кло­нит». — Ну, так что — в суд пере­да­вать? — Пере­да­вайте! — отве­чаю. — Можно идти? — Иди. Только сде­лал шаг на улицу… — Стой! Садись. Ну, что? Будешь помо­гать? — Зна­ете что? Когда я на фронте был, помощи не про­сил ни у кого. Неко­гда было про­сить. А вы в тылу — и какую-то помощь про­сите… К тому же иудой я нико­гда не буду. Он опе­шил. Помол­чал, а потом снова при­сту­пает: то «отпус­кает», то вдруг снова «садись!», и судом гро­зит. Раз 20 так мне душу выво­ра­чи­вал. Такое вот дья­воль­ское иску­ше­ние. Трудно ли было не дрог­нуть? Я как-то не думал об этом. Если б на свои силы наде­ялся, может, и не выдер­жал бы — запа­ни­ко­вал. А так — будто волю свою отклю­чил и только на Бога упо­ваю. Когда в послед­ний раз комен­дант спро­сил меня, пере­да­вать ли бумаги в суд или я захочу «спа­сти» себя, а я твердо отве­тил «пере­да­вайте», он выта­щил про­то­кол, порвал на клочки, пока­зал мне обрывки: — Вот твои доку­менты! Давай руку! Люблю таких людей! — и как сжал мне руку. Я только что не ска­зал ему: — Ох ты, него­дяй! Но про­мол­чал. Вот как их учат. А потом при­хо­дит ко мне в мага­зин и гово­рит: — Какие люди раз­ные бывают, а?!. Я встре­тился с этим комен­дан­том почти 20 лет спу­стя, в Бар­науле. Мы с Клав­дией Ники­тич­ной Устю­жа­ни­ной шли в цер­ковь и столк­ну­лись с ним лицом к лицу. Узнал он меня, хотя я уже был с боро­дой, засы­пал вопро­сами. Ну, прямо как род­ной чело­век. В гости напро­сился к Клав­дии Ники­тичне. А когда вошел в дом и уви­дел в углу иконы, то прямо опе­шил: — Так ты что — веру­ю­щий? — Да, — отве­чаю. — Во-о-он ты какой… Не зря я тогда чув­ство­вал, что ты какой-то дру­гой чело­век, не такой, как все. Пом­нишь? Как не пом­нить. Только вера и помогла вырваться из тех лову­шек, что так умело и пси­хо­ло­ги­че­ски точно рас­став­лял лука­вый руками этого кагэбэшника.

«Нам нельзя говорить!..»

Бывает, в цер­ковь ходят люди, кото­рые нехо­ро­шими делами зани­ма­ются, — заго­воры читают, «лечат», что-то «нашеп­ты­вают». На одну такую «бабушку», кото­рая к тому же рабо­тала пова­ром, не раз жало­ва­лись при­хо­жане: дескать, что-то недоб­рое делает, болеем от нее. Я, конечно, не мог знать, зани­ма­ется ли она кол­дов­ством на самом деле, но раз зашел такой раз­го­вор, ска­зал на про­по­веди, ни к кому кон­кретно не обра­ща­ясь: — Счаст­ли­вый тот чело­век, кто испол­няет волю Божию. Но несчаст­лив тот, кто испол­няет волю дья­воль­скую, напри­мер, воры, блуд­ники, кол­дуны, чаро­деи вся­кие. Эта жен­щина — Галина — во время про­по­веди в храме сто­яла. Вижу по ее лицу: сильно оби­де­лась на меня, хотя я и не думал ее назы­вать, но она-то, видно, себя узнала. Стала кара­у­лить, когда я выйду из алтаря, даже в шкафу пря­та­лась. Будет так делать чело­век с чистой сове­стью? Я молитву «Живый в помощи Выш­няго» про­чи­тал, пере­кре­стился и вышел из алтаря. Галина из шкафа выле­зает — лицо злое, ста­ра­ется перейти мне дорогу попе­рек. — Во имя Отца и Сына и Свя­того Духа. Аминь, — ска­зал я. Она отско­чила, как ошпа­рен­ная, побе­жала из храма. — Вы испол­ня­ете свою волю! — ска­зал я ей вслед. За руку, конечно, в таком деле не схва­тишь. Но, видно, она поняла, что Гос­подь сде­лал явными ее чер­ные дела. Про­по­ведь попала в точку… Молитва на таких людей дей­ствует, как огонь, — обжи­гает, они сами не свои ста­но­вятся. Еще во время моей жизни в Тогуре, когда я не был свя­щен­ни­ком, а только пел на кли­росе в храме Вос­кре­се­ния Хри­стова, мне дове­лось столк­нуться с одной такой жен­щи­ной. По делам слу­жеб­ным зашел я в дом одного сле­саря. Хозяйка, его мать, меня обе­дом уго­стила. Помо­лился я, сел за стол и по при­вычке про себя молитву читаю. Вдруг вижу, что с хозяй­кой что-то нелад­ное: из дома выско­чила, потом бежит обратно, глаза навы­кате, что-то шеп­чет, руками стран­ные дви­же­ния делает. Я спо­койно сижу, ем, про­дол­жаю про себя молиться. Она в гор­ницу вбе­жала — и прямо ко мне. Я чуть ото­дви­нулся и пере­кре­стился. Вдруг поси­нели у нее губы, сама она поблед­нела и на бегу сквозь зубы выго­во­рила: — Ника­кого в этом толку нет! — В чем? — уди­вился я. — В кол­дов­стве! — отве­чает. И падает без сил на лавку к печке — устав­шая такая, подав­лен­ная. Пыта­ется вско­чить, убе­жать — и снова на место садится… Я чай допил, помо­лился, на иконы покло­нился, а потом покло­нился этой жен­щине. Как вски­нет она руки в ужасе, как взвоет: — Йы-ы-ы-ы-а-а-а‑а!!! Под­хва­ти­лась — и бегом из ком­наты. Гос­поди, спаси меня! Про­шло месяца три или больше. В храме закан­чи­ва­лась служба. Я, как все­гда, пел на кли­росе. Вдруг под­хо­дит та самая жен­щина — я сразу узнал ее. Стал молитвы читать. Вдруг она как бах­нется в пол: — Про­стите меня!!! — За что про­стить? Не отве­чает, только пла­чет и все повто­ряет: — Про­стите меня! Несколько раз ее спра­ши­вал: — Вы за что про­сите про­ще­ния? Она лишь пла­чет и все одно и то же повто­ряет. Я под­нял ее и повер­нулся к выходу: — Ну, раз не гово­рите — то я ухожу. Она при­на­родно — опять упала мне в ноги и пла­чет во весь голос, кри­чит «Про­стите!», а за что — не гово­рит. Думаю, может, стес­ня­ется при людях, вышел с ней на улицу, ото­шли в сто­ронку. — За что вы про­сите про­ще­ния? Как я могу про­стить, не зная за что? Я уже все понял — и за что она про­ще­ния про­сит, и почему назвать своей вины не может. Не дей­ствует на пра­во­слав­ного чело­века ее «порча» — вот ей и тяжело. Все же я попы­тался вытя­нуть из нее при­зна­ние. Ска­зал, что не могу про­стить ее неиз­вестно за что. — Нам нельзя гово­рить!!! — вдруг закри­чала она. — А чего — гово­рить нельзя? — Так… Нельзя! Тогда я напом­нил ей, как она уго­щала меня (она до мело­чей вспом­нила, чем кор­мила), потом сидела у печки и вдруг ска­зала: «Ника­кого в этом толку нет». — Помните, что вы мне отве­тили? — напом­нил я. — Когда я спро­сил вас «В чем толку нет?», вы ска­зали: «В кол­дов­стве!» — Ой, нет, нет!!! Я так не гово­рила! — ойк­нула жен­щина. Я тогда выпря­мился: — Как — не гово­рила? Пом­нишь, чем уго­щала меня, — и не пом­нишь своих слов? А пом­нишь, как тебе плохо было, как после моей молитвы ты руки под­няла — испу­га­лась? — Так это со мной так бывает… — про­тя­нула жен­щина. Сло­вом, ни за что не захо­тела созна­ваться. — Ну, ладно, раз нечего тебе ска­зать — как я тебе про­щать буду? Грех твой оста­ется с тобой. Ты не хочешь ска­зать Богу «Про­сти мне, Гос­поди» — зна­чит, Гос­подь так тебе все твое и оста­вит. Вот твоя работа — вот твоя награда! За доб­рое — добро, за пло­хое — той же мерой. Так и ушел. Кол­дуну пока­яться невоз­можно — если только от бесов­ских дел пол­но­стью отречься, всей жиз­нью своей, кро­вью смерт­ные грехи омыть. А эта несчаст­ная душа каяться не хотела. И когда она уми­рала, то совсем сошла с ума. Про­сти меня, Гос­поди, я не судья ей. Но все-таки что было — то и говорю. А рас­су­дить надо. Не судить, а рас­су­дить. Не осуж­дать их, не мстить — Боже упаси (ведь Бог при­шел спа­сти всех, всех — и бес­но­ва­тых тоже исце­лить)! Но защи­щать свою веру мы должны. Не дай Бог обра­титься к врагу Божию. Избави Гос­поди попасть в их общество.

Дедушкино наследство

Мой дедушка Роман Васи­лье­вич любил молиться. Много молитв знал наизусть. Нередко читал он молитвы над бес­но­ва­тыми: 90‑й пса­лом, «Царю Небес­ный» и дру­гие. Верил, что свя­тые молитвы любому, даже самому боля­щему чело­веку помочь могут. Навер­ное, по его дет­ски чистой вере и дал ему Гос­подь такой дар, что зара­нее знал, когда при­ве­зут к нему бес­но­ва­того. При­ве­дут в избу свя­зан­ного по рукам и ногам, а дед молитвы про­чтет, свя­той водой покро­пит — и чело­век, кото­рый только что кри­чал и бес­но­вался, ста­но­вился спо­кой­ным, часа по 2 тут же спал после дедуш­ки­ных молитв. Кол­дуны боя­лись моего деда. Он мог прямо обли­чить их. Неда­леко от нас жил Гаврюха-кол­дун. Все его знали. Мно­гие от него стра­дали и к деду за помо­щью шли. Не вытер­пел как-то дедушка — пошел к этому кол­дуну: — Гав­рила Васи­лье­вич! Если ты еще будешь пор­тить людей, я сей­час про­чи­таю молитву, после кото­рой все дела твои падут на тебя, на твоих детей, на твой скот! — Роман Васи­лье­вич! Про­сти — не буду больше! — засу­е­тился кол­дун. — Даешь слово? ‑Даю. Трудно ска­зать, знал ли дедушка какую-то осо­бую молитву про­тив кол­ду­нов. Думаю, вряд ли. Он читал обыч­ные, всем извест­ные молитвы, но с осо­бым усер­дием и пла­мен­ной верой. Слуги нечи­стого это чув­ство­вали и боя­лись бла­го­дати. Ну а то, что у кол­ду­нов в конце кон­цов все­воз­мож­ные беды начи­на­лись, падеж скота — так это по делам своим полу­чали. Что сеяли — то и жали… Именно дедушка Роман Васи­лье­вич научил меня, как лучше читать 90‑й пса­лом — «Живый в помощи Выш­няго». По 40 раз еже­дневно, а людям боль­ным, осо­бенно бес­но­ва­тым, лучше читать этот пса­лом наизусть. Я много раз убеж­дался в вели­кой силе этой молитвы, если молиться с верой и сокру­ше­нием. А про­бо­вал ли кто-то когда-нибудь, хоть раз в жизни, — пол­ный Псал­тирь про­чи­тать за день? Кто из нас так ста­рался? За пол­ный све­то­вой день про­чи­тать пол­ный Псал­тирь — 20 кафизм. Я читал. Пре­красно. Легко. Прямо как будто из бани вышел — так хорошо. Попро­буйте, люди Божии, най­дите время и вни­ма­ние. И читать надо не как-нибудь, как газету, а впи­ты­вать каж­дое сло­вечко, раз­мыш­лять — чтобы оно вошло в душу, освя­тило, очи­стило. Тогда вся бесов­ская сила из нас выско­чит. И хотя про­по­ведь сата­низма сей­час рабо­тает на пол­ную мощ­ность, бояться ли нам сата­нин­ских воз­дей­ствий? Как часто наша греш­ная душа нас же мучает, откры­вает доступ врагу. Порой мы нахо­димся даже под своим соб­ствен­ным про­кля­тием. Но стоит отвра­титься от зла и сотво­рить благо, как все сразу меня­ется. Ведь дья­вол не может тер­петь благодати.

Икона — это проповедь для нас

«Славьте Моего Сына…»

Слу­жил я тогда на окра­ине Ново­си­бир­ска, в Пер­во­май­ском рай­оне, в Николь­ском храме. Уви­дел во сне Ивер­скую Афон­скую икону — будто под­хожу я к ней, а Царица Небес­ная и гово­рит: — Славьте Моего Сына. Когда стал свя­щен­ни­ком, я и так ста­рался как мог везде сла­вить Гос­пода. А после этого сна у меня появи­лось необык­но­вен­ное чув­ство рев­но­сти: нет сил мол­чать, хочу гово­рить всем о Боге. У меня такая энер­гия появи­лась, я всех бы, всех сей­час повер­нул к Богу! До сих пор вос­по­ми­на­ние о том сне напол­няет меня необык­но­вен­ным бла­го­го­ве­нием. И дума­ется: какая от всех нас рев­ность тре­бу­ется, рев­ность за правду Божию, за чистоту, за любовь Небес­ную, кото­рая всю нашу жизнь освящает.

Как Михаил Николаевич атеистом работал

Мой друг-одно­класс­ник, Михаил Нико­ла­е­вич, с кото­рым мы и учи­лись вме­сте, и в армии слу­жили вме­сте, по фами­лии, как и я, был Бирю­ков. Наши деды были тро­ю­род­ными бра­тьями — пятое или шестое колено. Рабо­тал он в школе в селе Кол­па­шево Том­ской обла­сти пре­по­да­ва­те­лем исто­рии, а потом его взяли в про­па­ган­ди­сты. Ате­и­стом рабо­тал — ездил по посел­кам, по шко­лам, по рай­о­нам и всё анти­ре­ли­ги­оз­ные лек­ции читал. Про­тив церкви про­по­ве­до­вал. А мамочка Анна и папочка Нико­лай в цер­ковь ходили. Началь­ство его было очень этим недо­вольно: — Михаил Нико­ла­е­вич, ты чело­век пере­до­вой, чита­ешь лек­ции про­тив Бога, а твои роди­тели такие отста­лые — в цер­ковь ходят. Запрети им. Пусть тебя не позо­рят. А то при­дется тебя от лек­ци­он­ной работы отстра­нять. При­е­хал он к роди­те­лям и стал их уго­ва­ри­вать: — Мама! Папа! Прошу вас, не ходите в цер­ковь. Из-за вас меня с работы могут снять. — У тебя есть работа! — гово­рит отец. — Воз­вра­щайся в школу. Зачем ты согла­сился про­тив Бога лек­ции читать? А он свое: работа цен­ная, его возят на машине, он в почете, только «отста­лость» роди­те­лей мешает. — Миша, сынок, — отве­чает мать, — ты не веришь — не верь, делай свое дело. А я как ходила в цер­ковь — так и буду. Так и не смог он уго­во­рить отца с мате­рью. Шло время. Отец умер. Тогда Михаил Нико­ла­е­вич решил хит­ро­стью отва­дить мамочку от церкви. Решил ее в своей квар­тире посе­лить. При­вез в гости: — Вот, мама, твоя ком­натка. Я все для тебя при­го­то­вил, чтобы тебе хорошо у меня жилось. — Нет, Мишенька, не поеду к тебе жить! Ты ведь не дашь мне иконы пове­сить, свечки не дашь зажечь? — Нет, мама, не дам… — Тогда я лучше буду одна в своем доме жить. — Ну, что ж, мама, живи. Только не ходи в цер­ковь — прошу тебя. — Нет, Миша, не проси. Как ходила, так и буду ходить. Но при­шло время — и мама умерла. Миха­илу Нико­ла­е­вичу позво­нили, он срочно при­е­хал. Уви­дел мать под ико­нами — досада его взяла: при­дут, дескать, сей­час ста­рухи со све­чами да с молит­вами, свя­щен­ника позо­вут. Взял тело матери на руки и понес к машине — похо­роню, дескать, по-сво­ему. Только дошел он до двери — что такое: не видит ничего! Почему нет света? Где свет? — стал тре­бо­вать. А как ему помо­жешь? Это ведь не лам­почку вклю­чить! Про­ве­рили — он не видит абсо­лютно. Под руки его увели, поса­дили в машину — и в боль­ницу в Томск, в глаз­ное отде­ле­ние. Но про­фес­сора ничего не могли сде­лать, ника­кие лекар­ства не помо­гали. Зре­ние вер­ну­лось к Миха­илу лишь когда матери 40 дней спра­вили. Только тогда он начал нор­мально видеть, осво­бо­дился от своей «стран­ной» болезни. Когда про­зрел и вышел из боль­ницы — ска­зал: — Теперь, как и мать с отцом, пойду в цер­ковь. Вла­сти гово­рили, будто у него с голо­вой что-то слу­чи­лось. Но на самом деле он уже не смог больше «про­по­ве­до­вать» про­тив Бога. Замол­чал. Надо думать — после такого вра­зум­ле­ния что еще можно ска­зать! Это была истин­ная правда. Этот Михаил Нико­ла­е­вич до сих пор жив — живет в селе Кол­па­шево Том­ской области.

Как иконе глаза завязали

…Когда мы на ссылке были и среди ссыль­ных начали кол­хозы созда­вать, из одного такого нового посе­ле­ния надер­гали мужи­ков и стали стро­ить кон­ный двор — благо леса полно. В дом к хозяйке, живу­щей по сосед­ству со строй­кой, при­е­хал бри­га­дир: — Анна Ива­новна! Тут рядом кон­ный двор строят, мужи­кам обед будешь варить. При­во­зили про­дукты: хлеба, крупы, мор­кови, мяса — и она кор­мила этих рабо­чих. Подо­шел Вели­кий пост. При­во­зят, как обычно, мясо, крупу — и все осталь­ное. Анна и гово­рит: — Да сей­час же пост Вели­кий. Вы же веру­ю­щие! Как же вы постом мясо будете кушать? Мне даже варить неудобно. А бри­га­дир ей: — Не твое дело. Вари — мужики рабо­тают, их надо кор­мить. А сама не хочешь — не ешь! При­хо­дят мужики обе­дать — их десять чело­век было, а Анна уже нава­рила мяс­ной суп, мясо при­го­то­вила. При­ка­зали так. Но все же душа ее не на месте: — Как вы будете есть? Ведь сей­час пост. И ушла на кухню. А у нее икона над сто­лом висела. Мужики вроде сму­ти­лись. Один Иван нашелся — такой «сме­лый» — взял поло­тенце, залез на ска­мейку и сме­ется: — А мы сей­час Боженьке глаза завя­жем, и Он не уви­дит, что мы будем мясо кушать. Вот нам греха и не будет! Сло­вом, завя­зал иконе глазки. А хозяйка ничего этого не видела. После обеда этот «смель­чак» стал раз­вя­зы­вать икону со сло­вами: «Ну вот, Боженька ничего не видел!» Анна Ива­новна и уви­дала: — Ты что дела­ешь, Иван, с ума сошел? Крыша поехала?! Проси ско­рей про­ще­ния… Отру­гала его как могла. А Иван только сме­ется: — Если Бог есть — пусть нака­жет меня. Вот у наших все ото­брали, всех сослали — Бог никого не нака­зал. Ну, и где Он, Бог?.. Я не верю теперь, что Он есть. Когда Иван при­шел домой, то своей жене Евдо­кии рас­ска­зал, что он сде­лал. — Ой, ой! Что ты наде­лал! Проси про­ще­ния! Кайся! — испу­га­лась она. А он ей те же слова повто­ряет, что за обе­дом ска­зал: — А ежели есть Бог — пусть нака­жет меня. — Да ты что такое бол­та­ешь?! — жена начала пла­кать. — Не плачь, Евдо­ки­юшка, ну постра­даю так постра­даю. Зато буду знать, что Бог есть. Вот до какого помра­че­ния можно дойти — про­сить у Бога нака­за­ния!.. Так и лег спать Иван. Утром хозяйка встает, на кухне свое дело делает. За ней встает хозяин, пыта­ется лампу керо­си­но­вую зажечь, спич­кой чир­кает… Жена удив­ля­ется: — Ты зачем, Иван, лампу зажи­га­ешь? Ведь солнце уже поды­ма­ется, совсем светло стало. — Какое светло — темно! Спичка у него в паль­цах горит, а он ее не видит. Достает вто­рую спичку. Тогда жена отби­рает спичку, зажи­гает перед его гла­зами и спра­ши­вает: — Ну теперь видишь? А он только по столу руками щупает, где лампа стоит. Ни спички, ни солнца — ничего не видит. Чер­ная ночь для него настала. Жена затряс­лась, зары­дала: муж ослеп! Тогда Иван понял: Гос­подь отнял зре­ние. Запла­кал Иван: зна­чит, Бог есть! — Пой­дем ско­рей в боль­ницу! — гово­рит ему жена. — Зачем в боль­ницу? — отве­чает Иван. — Бог меня нака­зал, боль­ница не помо­жет… Евдо­кия упала на колени, давай перед ико­нами про­сить за мужа. — Что ты пла­чешь, — гово­рит Иван, — я же сам про­сил. Вот нака­за­ние и при­шло. А на сле­ду­ю­щую ночь он видит сон. Спа­си­тель прямо с той самой иконы, над кото­рой Иван над­сме­ялся, гово­рит ему: — Ты мне глаза завя­зал — и Я тебе глаза завя­зал… Вот так-то. А когда 40 дней про­шло — ото­шли глаза. Видно, жена моли­лась усердно. А Иван таким про­по­вед­ни­ком веры пра­во­слав­ной стал — будь здо­ров! Про­изо­шло это в 1932 или 1933 году на севере Том­ской обла­сти — в Нарым­ском крае, куда ссы­лали людей.

«Не могу зайти в церковь!..»

Сколько я пови­дал за годы моей службы раз­лич­ных палом­ни­ков и испо­вед­ни­ков — со всей Рос­сии! С раз­ными гре­хами при­хо­дят к свя­щен­нику люди, но осо­бенно горько бывает слы­шать о тяж­ких послед­ствиях, какие бывают у тех, кто кощун­ствует или глу­мится над ико­нами. Один такой слу­чай про­изо­шел в Самар­канде. Суб­бот­няя все­нощ­ная уже закон­чи­лась, народ рас­хо­дился. В это время в две­рях храма появился моло­дой муж­чина, очень боль­ной даже с виду. Лето, жара — а он в шапке, и все за голову дер­жится. При­хо­жанка, кото­рая при­би­ра­лась в храме, подо­шла к нему: — Дяденька, осво­бо­дите цер­ковь, закры­вать надо. А он словно не слы­шит, к две­рям при­сло­нился. Уса­дил я его на лавочку, стал рас­спра­ши­вать: — Что с тобой? Ты болен? — Голова болит, — отве­тил. — Давно ли с тобой такое? Он и рас­ска­зал свою печаль­ную исто­рию. «Учился я в инсти­туте и очень стес­нялся, что дома у нас были иконы — мама перед ними моли­лась каж­дый день. Я же не верил в Бога. Глу­по­стью каза­лась “отсталость“матери. Сколько раз про­сил я ее: — Мама, убери иконы! — Да ты что, сынок, как можно гово­рить такое! Долго я спо­рил с ней, но мать — ни в какую! Нако­нец, я решил больше не упра­ши­вать ее, а про­сто убрать иконы. Так их спря­тал, что никто не най­дет. Мама при­шла с работы, глядь — икон нету. — Володя, где иконы ? — Не спра­ши­вай, мама, нету их. — Куда ты их дел, Володя? Отдай, не бери греха на душу! — Нету икон. Как ни про­сила мать, не мог я ей ска­зать, что сде­лал с ико­нами. Она запла­кала. Долго пла­кала. Умо­ляла: — Отдай иконы! Я мол­чал. Нако­нец, мать ска­зала сго­ряча: — Дурак ты, дура­ком и будешь! Вот и все. Мне не по себе стало немного от этих слов. Но я храб­рился, лег как ни в чем не бывало. Но в пол­вто­рого ночи проснулся от страш­ной боли в голове — так мне тяжко сде­ла­лось, что я схва­тился за голову и кри­чал во весь голос. Мать вызвала “ско­рую помощь”, увезли меня в “пси­хушку”. Шесть меся­цев про­ле­жал, как ни кололи — голов­ные боли не про­хо­дят, и сам я вроде как умом повре­дился. Мать давай пла­кать, корить себя: — Да зачем я так ска­зала на сво­его сынка ?! То в одну цер­ковь бежит, то в дру­гую — кается, про­сит про­ще­ния. А чего про­сить, если икон нет… Нако­нец реши­лась, пошла в боль­ницу, напи­сала рас­писку, чтобы отпу­стили меня домой. А я дома больше поло­вины месяца не спал. Не могу спать — и все тут. Ника­кие таб­летки не помо­гают. Мне кто-то под­ска­зал: — Володя, ты в цер­ковь пойди. Вот я и при­шел в цер­ковь. Мне здесь легче — так спо­койно стало. Можно у вас ноче­вать остаться?..» Снял этот несчаст­ный Володя шапку и стоит, упер­шись голо­вой в двер­ной косяк. Все уже вышли из церкви, а он все стоит — будто уснул. Ему снова напо­ми­нают: — Храм закры­ва­ется уже… Он ото­шел на несколько шагов. А потом снова про­сит: — Можно я у вас ноче­вать буду? Ну, покор­мили его ужи­ном, оста­вили на ночь. Потом еще на одну. И так он месяц жил при церкви — домой даже не думал появ­ляться. В гараже ему постель устро­или, поста­вили шифо­ньер, стол. Читал он много — ему книг нада­рили… А мать его поте­ряла совсем: и в «ана­то­мичку», и в мили­цию, и в боль­ницу обра­ща­лась — нигде нету. Опять пла­чет: — Куда Володя девался? В сосед­ней церкви ей ска­зали, что сын в Геор­ги­ев­ском храме. При­бе­жала она к нам, зали­лась сле­зами: — Володя, ты живой! Слава Богу! Я уж думала, что совсем тебя поте­ряла… Сыно­чек, про­сти меня! — Мам, за все — слава Богу. — Пой­дем домой, сыно­чек. — Нет, мама, не пойду. Мне тут хорошо. Попла­кали они вме­сте, а потом мать снова спра­ши­вает: — А все-таки, Володя, куда ты иконы девал? — Ох, мама, их нету — не спра­ши­вай больше об этом! — снова помрач­нел сын. Так три года он и жил при нашем храме. Но в сам храм не захо­дил — не смел. Одна­жды я попро­сил его: — Володя, пой­дем, помо­жешь мне помян­ники читать. Он только через порог храма сту­пил — вздрог­нул, будто его уда­рили, как за голову схва­тится: — Ой!!! Батюшка, я не могу в цер­ковь зайти! И выбе­жал из храма. Только в цер­ков­ной ограде мог ходить спо­койно. Вот что зна­чит — икона! Страшно не то что кощун­ство­вать — без бла­го­го­ве­ния при­кос­нуться к ней.

Примирение с небом

Это слу­чи­лось в Том­ской обла­сти в Кол­па­шеве. Одна девица, по имени Зоя, закон­чила 10 клас­сов, полу­чила атте­стат зре­ло­сти. При­шли к ней три школь­ные подруги чайку попить. Уви­дели иконы — начали сме­яться: — Гля­дите-ка — иконы дер­жат! Хи-хи-хи да ха-ха-ха! Зоя сму­ти­лась, покрас­нела. Мать при­шла с работы — дочь ей уль­ти­ма­тум: — Мама, уби­рай иконы! — Ты что, дочка?.. Ни за что я этого не сде­лаю. Две недели шла борьба. Мать не усту­пает. Пла­чет от горя. А дочка вошла в бого­бор­че­ский раж: — Мам, тогда я эти иконы уберу сама! — Убе­решь?.. Тогда, доченька, я тебе гор­шочка ни разу не под­несу, пить не подам! — Да что ты такое гово­ришь, мама?! — Как мать ска­зала — так и будет, если иконы тро­нешь. Будешь лежать пла­стом на постели — пара­ли­зует тебя. Тебе Царица Небес­ная отни­мет ножки, отни­мет у тебя разум — будешь как глу­пень­кая лежать… Зое стало не по себе. Но все-таки она не отсту­пила от своих замыс­лов. Тогда мать начала ака­фи­сты читать. Она рабо­тала сто­ро­жем — и по 3–4 ака­фи­ста за ночь успе­вала про­честь: Спа­си­телю, Царице Небес­ной, чтобы вра­зу­мили ее дочку Зою. — Царица Небес­ная, про­сти! — непре­станно взы­вала мамочка со сле­зами. И одна­жды — про­шло две недели или больше — в ночь с суб­боты на вос­кре­се­нье дочь как крик­нет: — О‑о-ой, мама! Давай кре­стик! Давай молиться! Ско­рей!!! — Да что слу­чи­лось, Зоюшка? — Не спра­ши­вай! Не рас­скажу. Страшно! Надела кре­стик Зоя, встала на колени. Помо­ли­лись вме­сте с мате­рью часа два. Немного успо­ко­ив­шись, дочь рас­ска­зала: «Какая-то милая, хоро­шая мона­хиня, кра­си­вая-кра­си­вая, дер­жит меня за руку и ведет на запад. Одета она в бле­стя­щее корич­не­вое оде­я­ние — такого див­ного цвета на земле вообще нет. Вокруг — чер­ная ночь. А там, где мы идем, светло, как при солнце. А откуда свет посту­пает — не видно. Долго шли мы молча. И под­вела меня эта мона­хиня прямо к кру­тому обрыву, мет­ров 15 глу­бины. А там тем­ная, гряз­ная вода, в кото­рой пла­вают и крысы, и кро­ко­дилы, и какие-то гадюки. И люди среди этих гадов пла­вают. Чело­век выныр­нет — а кро­ко­дилы за ним гонятся. Он ныряет — и кро­ко­дил за ним. Кар­тина, конечно, ужас­ная. Но я сна­чала не поняла что к чему. Тогда эта жен­щина гово­рит мне: — Ну, вот, Зоя, если будешь Бога гнать, то в таком месте будешь во веки веков». Когда эта девица услы­шала, что эти ужасы каса­ются ее лично, просну­лась да как закри­чала: — Давай, мама, молиться!.. Давай мне кре­стик ско­рее! Потрясло ее, как духовно стра­дают люди, кото­рые борются про­тив Бога — пусть даже сло­вом. Встали они с мате­рью на молитву — часа 2 моли­лись на коле­нях. И такое вдруг горя­чее жела­ние появи­лось у Зои — молиться, немед­ленно пойти в цер­ковь, никого не стес­ня­ясь… — Пой­дем, мама, в цер­ковь! — Рано еще, дочка, только 4 утра — поспи немного… Всего два часа Зоя помо­ли­лась с мате­рью — а уж и слезы пока­я­ния появи­лись, и изме­ни­лась она, духовно совер­шенно дру­гой стала. То про­тив Бога шла, а теперь за Богом потя­ну­лась. Молитва — это про­по­ведь вели­кая!.. В 6 утра просну­лась Зоя со сле­зами на гла­зах: — Ой, мама, мама, ну зачем я просну­лась?.. Пыта­лась снова закрыть глаза — нет, не спится. — Что же ты видела? — уди­ви­лась мать. И Зоя рас­ска­зала… «Ту же самую уди­ви­тель­ную мона­хиню — но только вела она меня на восток, по дороге, пря­мой, как струна, сия­ю­щей сталь­ным блес­ком и ров­ной, как стекло. Тихо шли мы, не торо­пясь — уже не тьма, а див­ный свет кру­гом. Подо­шли к огром­ным рез­ным вра­там — кра­соты такой, что ни одному худож­нику не создать. Врата эти сами откры­лись перед нами и сами закры­лись. А дорога идет вдаль через пре­крас­ный сад, пол­ный пор­ха­ю­щих птиц, бла­го­уха­ю­щих цве­тов, необык­но­вен­ных пло­дов. На это невоз­можно смот­реть без вос­торга! Смот­рим — впе­реди пока­зался золо­той крест, послы­ша­лось див­ное пение, несу­ще­еся из окон храма. Ой, как хорошо поют! Я слу­шала, слу­шала — и у меня слезы потекли от этой Бла­го­дати… Мона­хиня молча смот­рела на меня, а потом спро­сила: — Ну, как, Зоя, нра­вится тебе цер­ков­ное пение? Я смогла выго­во­рить только: — Ой, как нра­вится! Как хорошо!.. — и запла­кала. И в тот же момент просну­лась. Мама, мама, зачем я просну­лась ?!» После этого Зоя стала ходить в цер­ковь без вся­кого стес­не­ния — никого не стала бояться… От самой Зои я и услы­шал эту исто­рию. Вот вам живая про­по­ведь — как мать вымо­лила без­бож­ницу-дочь. Сами-то мы, без мате­рин­ских молитв, и не слы­шим обра­щен­ного к нам Божи­его слова. Глу­хие серд­цем бываем. А мать, Мария Ива­новна, — она все глаза выпла­кала, неот­ступно моли­лась, каж­дую ночь по нескольку кано­нов и ака­фи­стов читала за дочь. А потом при­шло время — мамочка умерла… Дочка оста­лась одна, и так уж слу­чи­лось, что забо­лела она тубер­ку­ле­зом… А ее подруги — врачи, такие хоро­шие, забот­ли­вые, стали при­но­сить ей лекар­ства, про­дукты. Зоя же решила: — Гос­подь дал мне болезнь — я должна ее тер­петь!.. И все вспо­ми­нала, что она видела в небес­ном саду — такая там была радость, такой свет! Не мне судить, права она или нет, — но только не стала она лечиться, два года тубер­ку­ле­зом болела, а ника­кого лекар­ства в рот не взяла… А когда умерла — лежала в гробу со свет­лым лицом, будто вос­ко­вая, лег­кая, незем­ная — при­ми­рен­ная с Небом, про­тив кото­рого она вос­ста­вала по нера­зу­мию своему.

Иверская вернулась

Слу­чи­лось это в фев­рале 1996 года на стан­ции Болот­ное Ново­си­бир­ской обла­сти. Две­на­дца­ти­лет­няя девочка Света стра­дала рас­слаб­ле­нием рук. Сколько ни лечили ее в раз­ных боль­ни­цах — ничто не помо­гало: руки у нее не под­ни­ма­лись совсем, сильно болели, только кисти едва дей­ство­вали, с тру­дом ложку могла удер­жать. Роди­тели сокру­ша­лись, конечно, но не умели помочь девочке — Бога-то они, как мно­гие при совет­ской вла­сти, не знали. Как-то при­снился Свете уди­ви­тель­ный сон. Девочка потом рас­ска­зы­вала жур­на­ли­сту Сер­гею Пан­фи­лову: «Уви­дела я во сне необычно кра­си­вую тетю в розо­вой бле­стя­щей одежде, в про­зрач­ных туфель­ках розо­вого цвета. Под­хо­дит она к постели моей и гово­рит: — Света! Что же ты лежишь? — Тетя, у меня руки сильно болят, — отве­чаю. — Света, вста­нешь утром — залезь на чер­дак, там под потол­ком лежит икона, завер­ну­тая в ткань. При­ло­жись к этой иконе — и полу­чишь исце­ле­ние». Света просну­лась — никому ни слова не ска­зала. С тру­дом залезла на чер­дак. Нашла свер­ток с ико­ной. Раз­вер­нула, ахнула: ой, как жен­щина на иконе похожа на ту, что ей при­сни­лась… Не зная, как надо при­кла­ды­ваться, только при­сло­ни­лась к иконе — и почув­ство­вала уди­ви­тель­ное тепло. Появи­лось чув­ство, что руки исце­лены. Решила испы­тать — и сразу же с радо­стью под­няла свои руки, не ощу­щая преж­ней боли. Слезла с чер­дака, побе­жала к матери на кухню: — Мамочка, смотри, смотри, а руки-то у меня под­ни­ма­ются! — Да быть не может! — не пове­рила мать своим гла­зам. Ведь врачи уже ника­кой надежды на исце­ле­ние не оста­вили. Никак не может мать пове­рить своей радо­сти: — Да как же это слу­чи­лось, доченька?.. Света и рас­ска­зала матери про свой сон. Раду­ется девочка, без конца под­ни­мает руки: — Смотри, смотри, мамочка! Мать запла­кала: — Беги за отцом, дочка! Отец тут же при­бе­жал из депо, где он рабо­тал. Достали спря­тан­ную икону (56 лет она в пыли про­ле­жала), вычи­стили, вымыли, вытерли — это был ста­рин­ный Ивер­ский образ Пре­свя­той Бого­ро­дицы, 80 сан­ти­мет­ров в высоту, 65 — в ширину, напи­сан­ный и освя­щен­ный на Афоне в 1909 году. Покло­ни­лись роди­тели Матери Божией, помо­ли­лись, как умели, попла­кали. Образ в крас­ный угол пове­сили. А на сле­ду­ю­щую ночь Царица Небес­ная снова яви­лась во сне Свете и гово­рит: — Скажи, чтобы отнесли икону в Мои храм Света когда просну­лась, тут же об этом маме рас­ска­зала. Тогда отец Светы взял икону и пошел в бли­жай­ший храм свя­ти­теля Нико­лая, рас­ска­зал отцу Ана­то­лию все, что слу­чи­лось и ч го пове­лела его дочери в сон­ном виде­нии Матерь Божия. Отец Ана­то­лии гля­нул на икону и гово­рит: — Невда­леке от нас, на стан­ции Мочище, есть храм в честь иконы Божией Матери «Ско­ро­по­слуш­ница». Тут же позво­нили насто­я­телю этого храма отцу Ген­на­дию, ска­зали: ждите, часа через три при­ве­зем к вам чудо­твор­ную Ивер­скую икону, кото­рую Сама Бого­ро­дица пове­лела отне­сти в Свой храм. С молит­вами, с пес­но­пе­ни­ями взяли икону на руки и повезли на элек­тричке. Встре­чали ее на вок­зале больше сотни при­хо­жан со све­чами в руках. Тор­же­ственно пре­про­во­дили свя­тыню в храм. И кто в тот день при­ка­сался к этой иконе — не знаю, какая уж у них вера была, но все, по вели­кой мило­сти Божией, полу­чили исце­ле­ние! Слу­чай этот стал широко изве­стен во всей Ново­си­бир­ской обла­сти. При­ез­жала съе­моч­ная группа с теле­ви­де­ния, рас­ска­зы­вали про исце­ле­ния боль­ных. А после теле­пе­ре­дачи сколько народу пере­бы­вало у иконы — не счесть! Несколько недель исто­ча­лось миро от этой Ивер­ской иконы, писан­ной на Афоне, кото­рая про­ле­жала на чер­даке 56 лет невре­ди­мой в годы гоне­ний на веру. Она была обре­тена, чтобы явить нам чудо и под­кре­пить нашу веру. Я каж­дый год езжу в Мочище, где нахо­дится чудо­твор­ная икона, люди до сих пор полу­чают от нее исце­ле­ния от раз­лич­ных неду­гов, в том числе и онко­ло­ги­че­ских. И мы должны не забы­вать бла­го­да­рить Гос­пода за это. Это бла­го­дать Божия посе­щает нас. Сей­час много подоб­ных слу­чаев — явле­ний миро­то­че­ния, сле­зо­то­че­ния, кро­во­те­че­ния икон. У нас в Ново­си­бир­ске в Вели­кий пост появ­ля­лись нату­раль­ные слезы на ико­нах Божией Матери и Спа­си­теля. Их брали на ана­лиз и убеж­да­лись: слезы, и ничто иное! Все гадают, что это может зна­чить. А я так думаю: когда икона пла­чет — это про­по­ведь для нас, чтобы мы поза­бо­ти­лись о покаянии.

Современные иконоборцы

Всего этого не слы­шат, не хотят услы­шать совре­мен­ные ико­но­борцы — про­те­станты, кото­рые свя­тую икону назы­вают идо­лом, сме­ются над ней. Я сам лично слы­шал такое не раз. К нам сей­час в Ново­си­бир­скую область раз­лич­ные про­по­вед­ники ино­стран­ные (или ино­стран­цами обу­чен­ные) при­ез­жают, над ико­нами глу­мятся. Лет 8 назад один такой при­шел в наш храм в Берд­ске, поздо­ро­вался за руку — и, как гово­рится, вопрос в лоб: — Ска­жите, батюшка, почему вы идо­лам покло­ня­е­тесь? — Как звать-то тебя? — спра­ши­ваю — Ген­на­дий. — Ген­на­дий, я ста­рик, сле­пой, не вижу, а ты моло­дой, у тебя глазки зря­чие, ты покажи — где ты идо­лов уви­дел в церкви? Он пока­зы­вает на икону Царицы Небес­ной. У меня даже руки опу­сти­лись. Нехо­рошо мне стало. Говорю ему: — Слу­шай, Геночка! У тебя мамочка есть? — Есть. — А мамина фото­гра­фия? — Есть, конечно. — Ты где живешь? — В Ново­си­бир­ске. — Ну, так ты, Геночка, когда домой при­е­дешь, возьми фото­гра­фию мамы, подойди к мамочке и говори: «Мам, а вот это — идол!» Что она тебе ска­жет?! Он только гла­зами замор­гал… — Ну что, говори, идол это?! Замол­чал «про­по­вед­ник». — А пас­порт у тебя есть, Ген­на­дий? — Есть. Взял я пас­порт и на его фото­гра­фию пока­зы­ваю: — Ген, вот это идол! — Так это же чело­век, — ска­зал он, сму­тив­шись. — Ах, чело­век? Зна­чит, не можешь на свою фото­гра­фию ска­зать, что это идол? — Нет! — А ты зна­ешь, на Кого пока­зал на иконе? — Вы назы­ва­ете ее Цари­цей Небес­ной, а она такая же жен­щина, как все, у нее много детей было, — и давай куро­ле­сить, все сек­тант­ские басни выкла­ды­вать. — Да ты, видно, не зна­ешь, чья Она Мама? — спра­ши­ваю я. — Знаю. Мать Иисуса. — А почему же ты на свою мамочку не можешь ска­зать, что она идол, а на Мамочку Иисуса, Кото­рого ты про­по­ве­ду­ешь, ты дерзко гово­ришь, что Она идол? Этот порт­рет — Ее лич­ность! Ты зна­ешь, что позо­ришь Иисуса Хри­ста? Какой же тебе бла­го­дати Хри­стос даст, если ты Его Мамочку назы­ва­ешь идо­лом? И замол­чал он… Долго мы с ним сидели, раз­го­ва­ри­вали. — Вы и кре­ста не при­зна­ете, — говорю ему. — А зачем? И где напи­сано, чтобы кре­ститься? Ведь Иисус Хри­стос кре­ста не носил, только вы кре­стик носите! — Как не носил?! Он — осно­ва­тель кре­сто­но­ше­ния, Он нес дере­вян­ный крест на Гол­гоф­скую гору, на этом кре­сте Его рас­пи­нали. Зна­ешь? — Знаю. — А ты гово­ришь — не носил! На этом кре­сте Он побе­дил смерть. Вот мы и носим крест в знак Его любви, в знак Его победы над смер­тью. Кре­стик этот — ору­жие про­тив врага. Мы этим кре­стом тоже побеж­даем — вся­кие лука­вые мысли отго­няем. Вы кре­стов не носите и не кре­сти­тесь, а мы кре­стимся — во имя Отца и Сына и Свя­таго Духа, — и я начал осе­нять себя крест­ным зна­ме­нием. Как вско­чил сек­тант, как бро­сился бежать от меня. А я, хоть и ста­рик, но догнал его: — Ты что, Ген­на­дий, убе­га­ешь? — Так ведь это же смерть! Крест — это смерть! — гово­рит он мне. — А ты видишь меня — я хоть и ста­рень­кий уже, немощ­ный, но живой. Сколько я кре­стился — всю жизнь, с самого дет­ства, и крест ношу, и на фронте был — но не умер! Кто тебе ска­зал, что это смерть? — А нас так учат… А у самого все руки иско­лоты накол­ками — ну прямо как пер­чатки раз­ри­со­ваны. — Что это с тво­ими руками, Гена? — спра­ши­ваю. — Я в лагере сидел два года, там нечего делать, коло­лись — я весь иско­ло­тый… Рас­стег­нул он рубашку, пока­зал — а там «сви­тер» целый на теле выко­лот. Вот сек­танты и ловят таких, вос­пи­ты­вают. И лите­ра­туру бес­плат­ную дают, посылки кон­тей­не­рами при­сы­лают из Аме­рики, из Англии, из Гер­ма­нии — лишь бы души их запо­ло­нить. Такую же сата­нин­скую нена­висть к иконе и кре­сту про­яв­ляют иего­ви­сты. Сам наблю­дал. Как-то позво­нила мне в квар­тиру одна шуст­рая девица: — Идите ско­рей на дет­скую пло­щадку, там сей­час про­по­ведь гово­рить будут. Вышел я на пло­щадку, смотрю — моло­дые люди сидят на ска­ме­еч­ках. Я говорю: — Как при­ятно, моло­дые люди речь ведут о Боге… — Да, дедуль, — отве­чают, — сей­час будем про­по­ведь читать, только все дома обой­дем. Через 15 минут нач­нем. — Что же вы читать будете? — спра­ши­ваю. — Про­рока Мои­сея. — Вот как хорошо. Ну а в цер­ковь вы ходите? — Нет пока, мы еще только соби­ра­емся цер­ковь стро­ить. — Какой же вы веры? — Пра­во­слав­ной. — Я вас ни разу не видел в пра­во­слав­ной церкви. — Так мы туда не ходим, мы — иего­ви­сты. — Зачем же вы обма­ны­ва­ете людей, гово­рите, что пра­во­слав­ные? Люди разо­бра­лись в вашем обмане. Смот­рите — уж пол­часа про­шло, а никто на вашу «про­по­ведь» не идет, ни одного чело­века. Начал зада­вать им вопросы. Им отве­чать нечего. — О, да вы зна­ете Свя­щен­ное Писа­ние! — гово­рят. — Еще как! Только в отли­чие от вас мы кре­стимся — вот так, — и только я стал осе­нять себя крест­ным зна­ме­нием ‑сек­тан­тов как вет­ром сдуло. Бегут и огля­ды­ва­ются на меня. Я говорю: — Вон вы кто, кре­ста бои­тесь! — Дедуль, так это же смерть… Не стал я спра­ши­вать, кто их этому научил, — и так понятно. Вот уже вто­рой сек­тант ска­зал, что крест это смерть. Это мне­ние бесов­ское, сата­нин­ское. Всё это борьба про­тив Кре­ста. Надо защи­щать Крест и икону. Быть сол­да­тами Небес­ного Отечества.

Оружие нашей победы

Эта жизнь, Богом дан­ная, настолько дра­го­ценна, что мы должны ценить ее, доро­жить ею и радо­ваться без конца. Ведь Бог сотво­рил мир для радо­сти, для добра, для любви, чтобы мы как дети радо­ва­лись, играли, весе­ли­лись. А у нас нет такой радо­сти. Я вот только радо­вался в жизни, когда окон­чи­лась война. А сей­час война еще не кон­чи­лась. Она идет, про­дол­жа­ется. По всей Рос­сии — духов­ная война. Это-то мы видим. И буду­щее стра­шит нас ужасно. Как дальше жить? Везде обман, наси­лие раз­лич­ное, убий­ство. Что нам дети ска­жут на это? Могут ли они нам ска­зать бла­го­дар­ное слово за то, что мы при­го­то­вили им для жизни? Ничего умного, ничего доб­рого нет. Все одно — папи­росы, хуле­ние, наси­лие, нрав­ствен­ная грязь. Мне даже страшно порой, что мы с нашими детьми делаем. Одна­жды во время встречи в школе один маль­чик спро­сил меня: — Батюшка, а почему нам теперь стали гово­рить, что Бог есть? Ведь нам все время гово­рили, что Бога нет. Что Он — в отпуске что ли был, Бог? Видите: до чего нам мозги туда и сюда кру­тили, детей заму­чили. Как же не защи­тить нам таких обма­ну­тых дето­чек? Не рас­ска­зать им о правде, о курсе духов­ной науки? Так что наша жизнь — это школа, и школа, и школа. Гоне­ние на Пра­во­сла­вие — оно от сотво­ре­ния мира. Оно было и в рево­лю­цию, и в ста­лин­ское, и в хру­щев­ское время. И все­гда чело­век стоял перед выбо­ром И сей­час стоит, хотя гоне­ний внеш­них нет. Но гонит враг наше созна­ние хри­сти­ан­ское, совесть нашу тес­нит, чтобы мы дрог­нули, чтоб с кре­ста, дан­ного нам Гос­по­дом, сошли. А выбор — он все­гда перед нами. Или Хри­стос — или дья­вол. Дру­гого нет. Вспом­ним и осо­знаем, как нас иску­шали, что было — прежде и теперь. Это все наши экза­мены на то, какие мы христиане.

«Коммунист, дай нам хлебушка!..»

В начале 90‑х годов около года я слу­жил в рабо­чем поселке Колы­вань, под Ново­си­бир­ском, где рабо­тал на вос­ста­нов­ле­нии храма Алек­сандра Нев­ского. Один работ­ник мест­ного поссо­вета рас­ска­зал об обмане, кото­рый при­ду­мали ком­му­ни­сты в пер­вые годы совет­ской вла­сти, чтобы отвра­тить детей от Бога. Чело­век этот был тогда совсем малы­шом, ходил в дет­ский сад, кото­рый устро­или в доме сослан­ного свя­щен­ника. Время было голод­ное — хлеба не было. На вто­ром этаже батюш­ки­ного дома был рез­ной тесо­вый бал­кон­чик. Туда поста­вили кор­зину с наре­зан­ными кус­ками хле­бушка, при­вя­зали к кор­зине веревку, поса­дили туда чело­века. А внизу гуляли дети — две­на­дцать или четыр­на­дцать малы­шей. Ребя­тиш­кам снизу этих при­го­тов­ле­ний к «спек­таклю», конечно, видно не было. И вот один «аги­та­тор» так заго­во­рил с детьми: — Детки, вы, навер­ное, кушать хотите? Да? Тогда кри­чите, громко кри­чите: «Боженька, дай нам хле­бушка!» Детки, конечно, кри­чат, ста­ра­ются. — Ребятки, Боженька вас не слы­шит, еще громче про­сите! Дети громче выкри­ки­вают: — Боженька, хле­бушка нам дай! — Почему же Боженька не отве­чает? — спра­ши­вает тот «аги­та­тор». — А может, ника­кого Боженьки и нету вовсе? А раз нету — никто вам хле­бушка не даст… А теперь кри­чите: «Ком­му­нист, дай нам хле­бушка!» Они только крик­нули — как сверху, с бал­кона, опус­ка­ется на вере­вочке кор­зинка с хле­бом, как бы сама собой. — Вот видите, дети: ника­кого Боженьки нет, а есть ком­му­ни­сты! Нате, дети, кушайте! Будем теперь жить с ком­му­ни­стами, а Бог нам не нужен. На деток малых тогда этот деше­вый прием без­бож­ной «про­по­веди» про­из­вел впе­чат­ле­ние, тем более что тогда кусок хлеба дорого стоил. Но что сей­час нас, взрос­лых и умуд­рен­ных, застав­ляет верить, когда, как и в преж­ние вре­мена, нам лгут о Боге? Сколь­ким таким обма­нам мы готовы верить? Лука­вые замор­ские про­по­вед­ники, вся­кие «бла­го­де­тели» тра­вят нам души сво­ими бай­ками, а мы искренне счи­таем, что они хотят про­све­тить нас. Стро­и­тели гло­ба­лист­ского мира вну­шают нам, что хри­сти­ан­ство уста­рело, и мы верим, что оно мешает бла­го­ден­ствию. Пове­рим ли новым льсти­вым сло­вам про­тив Хри­ста? Пре­да­дим ли веру и род­ную жизнь? Вот выбор для каж­дого из нас.

«Сними крестик!..»

Может, и очень скоро, настать время, когда каж­дого из нас спро­сят: в кого веришь? Испо­ве­дуем ли тогда Хри­ста без­бо­яз­ненно? Или отре­чемся ради сыто­сти и спо­кой­ствия? Для укреп­ле­ния в вере нам почаще надо обра­щаться к жизни испо­вед­ни­ков, потер­пев­ших за веру. Во время моей службы в Самар­канде я позна­ко­мился со ста­рень­ким свя­щен­ни­ком отцом Кон­дра­том и пса­лом­щи­цей Агрип­пи­ной Ива­нов­ной Мелен­чук. Уди­ви­тельны их судьбы. Оба из Бело­рус­сии. Оба ста­рень­кие. Оба калеки. Оба по 10 лет отси­дели. Что они зем­ляки, узнали в храме: батюшка обра­тил вни­ма­ние на седень­кую ста­ру­шеньку Агрип­пину Ива­новну — пела она хорошо. Такой див­ный голо­сок у нее был! Поста­вил пса­лом­щи­цей. Агрип­пина постра­дала за кре­стик — то есть за крест Хри­стов, кото­рый она не сняла даже перед угро­зой тюрьмы и ссылки. Роди­те­лей ее — «вра­гов народа» — аре­сто­вали, ее же отдали в дет­дом. Когда выросла, устро­и­лась рабо­тать в Мин­ске на ткац­кую фаб­рику. Мастер ее цеха заме­тил, что носит она кре­стик, подо­шел к ней: — Агрип­пина, сними кре­стик. Она мол­чит — ничего не ска­зала. Мастер и на дру­гой день к ней с тем же тре­бо­ва­нием. Она опять ничего не отве­тила и кре­стик не сняла, хотя могла, как мно­гие, для вида снять или запря­тать куда-то. На тре­тий вечер мастер гово­рил с ней резко, почти кри­чал: — Агрип­пина, ты почему кре­стик не сняла?! Вот так, зна­чит. Поме­шал им кре­стик. Она опять ничего не отве­тила. На чет­вер­тый вечер ее вызвали в кон­тору. В каби­нете дирек­тора сидели два чело­века в чер­ных кожа­ных пиджа­ках. — К нам поедете, — ска­зали ей. Та было упи­раться. А дирек­тор успо­ка­и­вать стал: — Да поез­жай, Агрип­пина, что ты — боишься, что ли? Ведь никуда не денешься — при­ве­зут тебя обратно… Когда за маши­ной закры­лись двое желез­ных ворот, сердце у Агрип­пины стук­нуло: «Ой, куда при­везли?» Закри­чала: — Отпу­стите меня! Да уже поздно было. Уса­дили аре­сто­ван­ную за стол — и пошли допросы: где роди­лась, кто роди­тели, род­ные — всю под­но­гот­ную выспра­ши­вали. Сле­до­ва­тели меня­лись один за дру­гим, начи­ная сна­чала одни и те же вопросы зада­вать, а она все это время на табу­ретке сидела. Тогда она гово­рит: — Так сколько вы мане­жить меня будете? Я есть хочу! При­несли ей кусок хлеба и кружку кипятка. Потом кре­стик уви­дали. Потре­бо­вали: — Сними кре­стик! — Нет, не сниму — я кре­ще­ная. Наста­и­вать не стали, но подо­шли трое охран­ни­ков: — Сни­май пла­тье! — Нет! Убейте — не сниму пла­тье! Я девица. Бес­по­лезно про­те­сто­вать. Грубо осмот­рели ее: нет ли каких пятен на теле, роди­нок, боро­да­вок — осо­бых при­мет на слу­чай побега. Она тогда все еще не поняла, к чему дело идет. Потре­бо­вала после допроса: — Везите меня домой! — Куда тебя ночью везти? Отдохни у нас. Завели ее в кла­довку, где хра­ни­лись доски, уло­жили на голый дере­вян­ный топ­чан. Уснула она крепко — наму­чи­лась на допро­сах. Утром соско­чила, хотела свой кре­стик поце­ло­вать, хвать — а кре­стика нет. Шарила, шарила — нигде нету. Ночью, пока она спала, при­шли и сняли кре­стик. На фаб­рику Агрип­пина так и не вер­ну­лась. Ее без вся­кого суда отпра­вили в заклю­че­ние на 10 лет в крас­но­яр­скую тайгу. За что — никто не ска­зал. При­го­вора не было. Десять лет про­ра­бо­тала на лесо­за­го­тов­ках. А после осво­бож­де­ния поехала не в Бело­рус­сию, а в Узбе­ки­стан, где и позна­ко­ми­лась со своим зем­ля­ком, отцом Кон­дра­том, стала пса­лом­щи­цей. А батюшка был поис­тине чудо­твор­цем. Под конец жизни высох совсем, тяжело ему стало. Матушка Агрип­пина слы­шала, как он встал перед ико­нами (а икон у него было — от пола до потолка!) и попро­сил: — Гос­поди! Бла­го­слови меня уме­реть без­бо­лез­ненно! — Батюшка, ну что ты дела­ешь, чего ты про­сишь? — гово­рит ему Агрип­пина. — Зачем смерти про­сишь? — Мать, я устал. Не могу. Тяжело. Ну, куда я — ста­рый? Пора уми­рать, — отве­чает отец Кон­драт и снова молится, — Пре­свя­тая Бого­ро­дица! Помоги мне уме­реть без­бо­лез­ненно… Только к иконе подо­шел — как упал и умер. В 1977 году это было. Позво­нили мне — я при­ез­жал на похо­роны. Тогда матушка Агрип­пина все и рас­ска­зала — про него и про себя. Какую она школу жизни про­шла. 10 лет в лесу про­вела — за то только, что кре­стик носила. Кто-то крест, как укра­ше­ние, в ушах носит — сме­ется над свя­ты­ней, а есть певцы и певички — и вовсе непри­стойно с кре­стом обра­ща­ются, кощун­ствуют. А про­стой рус­ский сол­дат Евге­ний не снял кре­ста, как того от него тре­бо­вали в обмен на жизнь, и при­нял муче­ни­че­скую смерть от руки чечен­ских бан­ди­тов. И сего­дня живо испо­вед­ни­че­ство в серд­цах православных.

«Ты опозорил нас…»

Трудно веру­ю­щему ребенку учиться среди ате­и­стов, осо­бенно если нера­зум­ные учи­теля во что бы то ни стало хотят заста­вить его отречься от Бога. Но Бог и детям дает силы для испо­вед­ни­че­ства. Вот какая «битва» про­ис­хо­дила в конце 60‑х годов вокруг моего стар­шего сына Володи, кото­рый учился в Кол­па­шеве с 1‑го по 10‑й класс в школе № 3, на одни пятерки, чет­верки бывали лишь изредка. Все эти годы был он ста­ро­стой в классе. Все учи­теля и школь­ники очень его ува­жали. Он на олим­пиаде по мате­ма­тике занял пер­вое место в обла­сти. На всех собра­ниях только и слы­шали: — Володя… Володя… Такие успехи… Говорю это не для того, чтобы похва­статься. Дело в том, что сын нико­гда не выстав­лял напо­каз свою веру, потому дирек­тор и не подо­зре­вал, что гор­дость школы, буду­щий золо­той меда­лист (об этом все в школе гово­рили открыто), на самом деле «отста­лый чело­век», как тогда гово­рили о веру­ю­щих. Но, видно, пошли какие-то раз­го­воры, или кто-то ска­зал дирек­тору, что луч­ший уче­ник, ока­зы­ва­ется, «мра­ко­бес» — в цер­ковь ходит. Как бы то ни было, но во время сдачи экза­ме­нов дирек­тор школы Ана­то­лий Ива­но­вич вызвал Володю к себе в каби­нет и задал стран­ный вопрос: — Володя, какая раз­ница между кос­ми­че­ским кораб­лем и цер­ко­вью? — Ана­то­лий Ива­но­вич! Вы не по теме задали вопрос, — не рас­те­рялся Володя, чув­ствуя, видимо, под­вох. — Как не по теме? — А мы не про­хо­дили ни церкви, ни кос­ми­че­ского корабля. У нас не было таких пред­ме­тов. После­до­вала пауза. Затем дирек­тор, выйдя, видимо, из тер­пе­ния, спро­сил в лоб: — Ты, навер­ное, кре­стик носишь? Тогда Володя выта­щил из-под рубашки кре­стик и пока­зал ему. Ана­то­лий Ива­но­вич начал ерзать по креслу, поблед­нел: — Ты опо­зо­рил нас, убил! Теперь наша школа про­пала… И давай допе­кать сына, попре­кать его: — Ишь ты, за лест­ницу пря­чешься в церкви, а люди все равно видят тебя, знают, что ты за лест­ни­цей на коле­нях молишься!.. Целый час его мучил. Володя в дирек­тор­ском каби­нете кре­пился. А когда при­шел домой, у него хлы­нули слезы. Порт­фель — в угол, сам бро­сился на диван. Я уж на что глу­хой — артил­ле­рист — и то услы­шал, как сту­чит его сердце. Подо­шел к нему и вижу: лежит Володя на диване, а на нем рубашка пры­гает — так сердце коло­тится, что готово из груди выско­чить. Мне стало жутко. Я бро­сился к нему: — Володя, ты что? За тобой гнался кто-то? ‑Нет. Мать подо­шла: — Воло­денька, сынок, что с тобой такое? Долго мол­чал — ничего не отве­чал. Потом тихо гово­рит: — Ана­то­лий Ива­но­вич ругал меня за цер­ковь. — О‑о-о!.. Так вот, сынок, что скажу тебе. Ты Биб­лию читал? Знай, что как на Хри­ста было гоне­ние, так и на тебя будет гоне­ние. За веру. При­го­товься. Мать намо­чила поло­тенце холод­ной водой, смо­чила сыну лоб и грудь под рубаш­кой. Он даже не мог сидеть от потря­се­ния — так его, совсем еще ребенка, жестоко били сло­вами, уни­жали! Он ведь до этого слу­чая ни от кого не слы­шал ника­кого гру­бого слова. Немного успо­ко­ив­шись, Володя ска­зал: — Мам, Ана­то­лий Ива­но­вич велел, чтоб ты зав­тра к две­на­дцати часам подо­шла к нему в каби­нет. Жена моя, Анто­нина Яко­влевна, при­шла назав­тра в школу — а в дирек­тор­ском каби­нете девять чело­век собра­лись, что-то вроде пед­со­вета. Дирек­тор начал с обви­не­ний: — Анто­нина Яко­влевна! Почему вы детей кале­чите?! Завуч пред­ла­гает: — Надо лишить ее мате­рин­ства!!! Жена моя выпря­ми­лась, чуть не запла­кала: — За что?! — А за то, что кале­чите детей. Тогда она отве­чает им: — Не вы ли на каж­дом собра­нии гово­рили: «У Володи по учебе и пове­де­нию пятерки одни» ? Вы сами — не я — пред­ста­вили его к золо­той медали за усер­дие, несмотря на то, что он не был пио­не­ром и ком­со­моль­цем. Вся школа знает об этом. Так за что же вы хотите лишить меня мате­рин­ства? Чем я иска­ле­чила сына? Им нечего отве­тить, только под­да­ки­вают друг другу: «иска­ле­чила сына» да «лишить мате­рин­ства». Тогда жена рас­крыла сумочку и стала запи­сы­вать. Ана­то­лий Ива­но­вич спра­ши­вает: — А что это вы пишете? — Я вас пере­пи­сы­ваю — тех, кто хочет лишить меня мате­рин­ства. — Зачем это? — Буду пода­вать жалобу в Москву. Тогда Ана­то­лий Ива­но­вич забес­по­ко­ился: — Обо­ждите, мы раз­бе­ремся здесь, на месте… Сразу смяг­чи­лись и начали гово­рить по-хоро­шему. Но на этом исто­рия не закон­чи­лась. Когда был выпуск­ной вечер, то всем атте­статы выдают, а Володе — нет. Собра­ние закан­чи­ва­ется, всех при­гла­шают к столу. Тогда школь­ники закри­чали: — А почему Володе ни медали не дали, ни атте­стата не отдали?! Володя не рас­те­рялся и не испу­гался, ничего не тре­бо­вал. Пони­мал, что к нему такое отно­ше­ние из-за церкви. Но когда он при­шел в 4 часа утра с выпуск­ного вечера, то пока­зал мне атте­стат — отдали все же, только тихо, не при всех. А насчет медали дирек­тор даже не заик­нулся. На дру­гой день Володя пошел с мате­рью вме­сте к дирек­тору, и тот объ­яс­нил — не имели права вру­чить золо­тую медаль, потому что Володя в цер­ковь ходит, а мы боремся с цер­ко­вью. Так медаль и не отдали… Гос­подь помо­гал Володе — он окон­чил два инсти­тута, отслу­жил в армии и все-таки при­шел слу­жить в цер­ковь, стал свя­щен­ни­ком — сна­чала в Том­ске, сей­час в Ново­си­бир­ской обла­сти. Пре­по­дает в Бого­слов­ском инсти­туте. К нему очень хорошо отно­сятся при­хо­жане и студенты.

«Что ваш крест со мной сделает?!»

В Ново­си­бир­ске в храме Всех Свя­тых в годы бого­бор­че­ства был клуб и кино­те­атр. Зал огром­ный. Но стала без­бож­ная «куль­тура» в упа­док при­хо­дить — мало народу ходило в этот кино­те­атр на свя­том месте. Семь лет назад вер­нули зда­ние церкви. Воз­об­но­ви­лась служба. И пова­лил народ в храм. В при­творе устро­или при­ла­вок — мет­ров шесть длины, где выста­вили под стек­лом ико­ночки, кре­стики, раз­лич­ные книги духов­ного содер­жа­ния. А быв­шая дирек­тор клуба стала про­дав­цом этой неболь­шой цер­ков­ной лавки. Как-то днем, когда служба уже закон­чи­лась, народу в храме не было, зашли три парня. Вели себя очень дерзко — даже шапок не сняли. Один из них с вызо­вом спра­ши­вает про­дав­щицу: — А где здесь цер­ковь сата­ни­стов? Жен­щина так и обо­млела: как она, пен­си­о­нерка, спра­вится с ними, если они взду­мают учи­нить какое-нибудь кощун­ство? Батюшке в алтарь не крик­нешь — далеко. А парни со зло­бой под­сту­пают к ней: — Пона­ве­шали тут идо­лов! Это они на свя­тые иконы так гово­рят — идолы. Тут взгляд одного из пар­ней упал на кре­стики на при­лавке под стек­лом, и он начал кура­житься: — Ну, вот, тетка, знай: я — сата­нист! И что ваш крест со мной сде­лает?! Дай-ка его сюда! «Гос­поди, помоги! — взы­вает она мыс­ленно. — Схва­тит кре­стик, убе­жит, а я его не догоню… Защити, Гос­поди!» Вдруг так спо­койно ей стало, достала она совсем неболь­шой кре­стик. Только захо­тел взять его этот парень, только свя­тыня слегка кос­ну­лась его ладони, как он под­ско­чил, будто его током уда­рило, взре­вел, а потом закри­чал — во весь голос, на весь храм: — А‑а-а-а-а‑а!!! Свя­щен­ник, иеро­мо­нах Фео­до­сии, выско­чил из алтаря: — Что за крик? Про­да­вец объ­яс­няет: — Вот эти трое сата­ни­стами себя назы­вают, шапок в храме не сняли, дер­зили, тре­бо­вали дать им кре­стик, посме­яться хотели, но только я кос­ну­лась кре­стом его руки, как он затрясся, закри­чал, будто сума­сшед­ший. Отец Фео­до­сии креп­кий был, схва­тил парня за согну­тую руку, выпря­мил ее — а на ладони, на том месте, где кре­стик ее кос­нулся, кожа вспухла и стала сине-баг­ро­вой, как от ожога. И руку у него судо­ро­гой свело, аж пере­кру­тило, будто выво­ра­чи­вает ее какая-то сила. Батюшка уж отпу­стил этого парня, а он все равно кри­чит без умолку. Тогда двое друж­ков под­хва­тили его под руки и увели на улицу… Вот какую силу крест имеет. Гос­подь пока­зал это парню, кото­рый сам себя назвал сата­ни­стом и похва­лился само­уве­ренно: «Что ваш крест сде­лает со мной?» Но даже при­кос­но­ве­ния к малень­кому натель­ному кре­стику не выдер­жал — страш­ный ожог полу­чил. Этот малень­кий, каза­лось бы, слу­чай — живая про­по­ведь для нас. Потому и ведется борьба про­тив Кре­ста, что невы­но­сима его сила для тех, кто слу­жит дья­волу. Дья­вол про­тив Кре­ста бес­си­лен, потому что Крест — это ору­жие нашей победы.

Послесловие

Защищайте любовь небесную

Таких при­ме­ров, о кото­рых я рас­ска­зал, много и много было в жизни. Но все ли хотят слы­шать и извлечь для себя урок ? Чаще мы ищем не спа­се­ния души, а бла­го­по­лу­чия зем­ного. Роп­щем на скорби, хотим мир постро­ить на земле. Но на земле мира нико­гда не было и не будет. Потому что земля — это воен­ный поли­гон. На ней идет види­мая и неви­ди­мая брань. Война духов­ная совер­ша­ется в серд­цах наших. Мно­гие сей­час стра­шатся вре­мен анти­хри­ста. Но надо пом­нить, что страш­ное буду­щее — оно будет сотво­рено самими людьми. Бог же все­гда тво­рил любовь, добро, а смерть и зло сеет дья­вол. И Гос­подь побе­дит это зло, и ника­кие анти­хри­сты хри­сти­а­нину не страшны, если он всем серд­цем упо­вает на Гос­пода. Мно­гие назна­чают год конца света. А кто, кроме Гос­пода, знает, когда это будет ? Потому мы должны все­гда быть готовы к этому концу. Я тоже, конечно, думаю об этих вре­ме­нах. Пони­маю: все в руках Божиих. Но если будет Его свя­тая воля, желал бы дожить до Вто­рого при­ше­ствия. Почему? Потому что я знаю — скорби пред­стоят тяже­лые. Я эти скорби поку­шал. Всё-всё пере­жи­тое для души при­го­ди­лось — и опыт жизни в ссылке, и пре­одо­ле­ние бед­ствий войны и бло­кады. Я уже про­шел этот курс науки и раду­юсь, когда уда­ется всё пре­тер­петь с Божией помо­щью. Но людям трудно бывает пере­жи­вать напа­сти. Им нужна помощь. Всем — и сла­бым, и силь­ным — надо напо­ми­нать, что Гос­подь помо­жет все­гда. Испы­тавши все пло­хое, надо людям помо­гать. Я знаю вкус горя, учился сочув­ство­вать ближ­ним, пони­мать чужую скорбь. В скор­бях — нынеш­них и гря­ду­щих — надо осо­бенно учиться любить ближ­них. Не надо их оби­жать. Мы должны посе­щать с любо­вью Хри­сто­вой каж­дый каж­дого, всех. Молиться за немощ­ных в вере. Всё пре­об­ра­зить этой любо­вью, кото­рую запо­ве­дал нам Гос­подь. Борьба, война, брань неви­ди­мая со злом за жизнь веч­ную — она все­гда идет. Так что, милые детки, милые люди Божии, будьте сол­да­тами, защи­щайте любовь небес­ную, правду веч­ную. А Гос­подь нам все при­го­то­вил — «от» и «до». От нас только зави­сит, как мы будем себя гото­вить, как мы будем защи­щать и испол­нять Закон Божий, как будем каж­дую минуту, каж­дый час защи­щать этот небес­ный дар. А такие при­меры, о кото­рых я рас­ска­зал, под­креп­ляют нашу веру. Вся эта жизнь явля­ется шко­лой. Вся наша жизнь только состоит в под­го­товке к веч­ной. Здесь, на земле, мы не живем, а только учимся жить в Оте­че­стве Небес­ном. Слава Богу за все — за то, что Гос­подь еще тер­пит нас, ждет от нас истин­ного пока­я­ния и молитвы.