Как дед Митрофан мне фокус показал
Итак, мне лет десять, как каждое лето, родители привезли меня к дедушке с бабушкой в деревню на выходных, а сами уехали в город. Работа — есть работа. Вернее, в то лето привез меня отец, мама как раз в мае родила моего младшего брата.
В деревне развлечений мало и когда бабушка меня посылала в магазин, для меня это было в радость. Магазин не близко, но и не сильно далеко, прямо посередине деревни. Обычный деревенский дом с вывеской: МАГАЗИН. Ничего особенно примечательного там не продавалось.
Хлеб и тот привозили один раз в неделю, мороженное так вообще раз в месяц. Колбасы там не было отродясь — её мы из города везли. Так, масло, да конфеты, да ещё чего—нибудь по хозяйству — мыло, спички там или белизну ещё можно было прикупить.
Раз посылает меня бабушка в магазин:
— Поди прикупи конхвет граммав пятьсот «Школьных», да граммав двести «Марципановых», будут «Барбариски», так и их граммав двести.
Ну я и поскакала. А идти надо мимо дома деда Митрофана. Иду, гляжу сидит на лавке.
— Здравствуйте, деда Митрофан.
— Здрасте, здрасте, Танюшка. Чего? До бабы с дедом на каникулы приехала?
— Ага, — останавливаюсь напротив него, не культурно пройти мимо, если с тобой разговаривают. Это была моя ошибка.
— Ну, подь суды, расскажи, чего нового, я слыхивал, твоя мамка тебе братика родила — негритёнка?
— Никакой он не негритёнок!
— Ну, знамо, брешуть бабы.
— Ну и чего, нравится тебе у бабы с дедой-то в деревне?
— Ага.
— Оно и понятно, тута тебе не в городе, чего вы там видите в своём городе? Не то, что здеся — выйдешь за деревню, глянешь — кругом простор, солнце, воздух!
— А в городе у нас и кино есть, и карусели, и кукольный театр, и цирк!
— Ой, большо дело — цирк! Цирк и у нас в деревне был, пока не сгорел.
— Когда?
— Да давно, давно. Я ж в ём и работал! Да, было время!
— А кем? Клоуном?
— Скажешь тожа, клоуном! Бери выше — фокусником!
— Ничего себе! — удивилась я, наивная дурочка, — Фокусником! И фокусы показывать умеете?
— А то, скажешь тоже, конечно умею. Хочешь прямо щас один покажу?
— Конечно, деда Митрофан, конечно, хочу!
— Тока подождать немного нада, я реквизит приготовлю. Баба Клава не заругаить?
— Не, я подожду.
И дед Митрофан скрылся за калиткой. Через несколько минут выходит с двумя эмалированными кружками. Ту, что с водой, даёт мне, а ту, что без воды — себе оставляет.
— Сейчас будет фокус: я сделаю так, что вода из твоей кружки перельётся в мою. Тебе надо глядеть во все глаза внимательно, что делаю я, и повторять всё за мной тютелька в тютельку, поняла? А когда повторять будешь, гляди мне у глаза, не моргая, да у кружку свою не заглядывай, а то не получится.
— Ага!
Надо сказать, что деду я безоговорочно верила, чего с меня взять, дитё оно и есть дитё неразумное.
А тем временем дед Митрофан колдовать начал, стал по кружке и так и сяк указательным пальцем водить, потом по дну — потом по лицу, вроде, как усы рисует, опять по дну кружки, потом вроде, как бороду рисует, там и до бровей дело дошло.
— Ну ка, глянь, перетёкла водица-то из твоей кружки?
— Нет, — разочаровано говорю я.
— Ну, значит, ты моргнула!
— Да не моргала я!
— Ты, Танька со старшими не спорь. Я этот фокус, знаешь, скольки за свою жисть показывал? Точно говорю — моргнула! Поэтому не получилася. Ладна, не перживай, в другой раз обязательно получится! Беги себе у магазин.
— А может, когда обратно пойду, ещё раз попробуем? — С надеждой проговорила я и обратила внимание, что с дедом что-то не то, вроде, как еле сдерживается, за живот хватается. — Прихватило, наверное, — подумала я и побежала в магазин.
Прихожу в магазин, а там продавщица тётя Зина, подперев щёку рукой, положив пышную грудь на прилавок, во всю скучала.
Увидев меня, изменилась в лице. Но потом взяла себя в руки и только спросила:
— Чего, Танюш, с дедом Митрофаном общалась? Небось фокусы показывал?
— Ага, а Вы откуда знаете?
— Да он в это время всегда на лавке сидит, всем фокусы показывает.
— Тёть Зин, мне «Школьных», «Марципановых» и «Барбарисок».
— Как всегда? Я только кивнула.
С тётей Зиной тоже что-то было не так, как-то странно она на меня поглядывала, а когда я выскочила за двери, наткнувшись на бабу Надю, услышала, как залилась смехом Зина.
— Господи Исусе, — только и смогла испуганно проговорить баба Надя, глядя на меня.
— Странные все какие-то сегодня взрослые, — подумала я и поскакала домой, — бабушка уже, наверное, заждалась.
Дед с бабушкой были в летней кухне, туда я и понесла конфеты. Бабушка наливала себе как раз чай, а дед уже перелил из своей кружки чай в блюдце и деловито дул на него. Увидев меня, дед выронил блюдце, а потом покатился со смеху. Бабушка же всплеснула руками и выдала, я тогда не поняла, в чей адрес:
— Да етить твою мать! Вот старый козёл! Ты иде же Митрофана-то нашла?
— А ты откуда знаешь? Я шла в магазин, а он на лавочке сидел.
— Дак, а ты здеся при чём? Шла себе и шла бы.
— А он про маму спросил, сказал, что бабы болтают, будто мамка негритёнка родила. А потом сказал, что у вас тут цирк был и он в нём работал, фокус мне показал.
Дед зашёлся от хохота ещё пуще.
— Цирк это у нас Митрофан, а фокус энтот он мне еще в пятом классе показывал, так после этого надо мной цельный день весь класс смеялси.
— А почему?
— Да потому, — ответила бабушка и поднесла мне к лицу небольшое круглое настольное зеркало, с которым дед всегда брился.
Гляжу в зеркало, а у меня всё лицо черным разукрашено — усы такие приличные, бородка, брови, я только рот и раскрыла от удивления. Так вот, думаю, почему взрослые себя так странно вели, им посмеяться хотелось, а баба Надя испугалась от неожиданности! Сразу я ничего не поняла, только подумала, что дед обманул — суть фокуса не в том, что вода перельётся в другую кружку. А в том, что на лице вот такой раскрас появится, но бабушка мне всё объяснила.
Дед Митрофан закоптил дно одной кружки, и когда я по дну пальцем водила, палец пачкался, а когда по лицу, то оставлял следы сажи. Так я сама себя и разрисовала!
— Всё, я больше с дедом Митрофаном даже здороваться не буду! — в сердцах выкрикнула я, вытирая слёзы.
— Ты, внучка, на него дюже не обижайси, уж такой он уродилси — шалопай! Вечно что—нить учудит.
А дед, вытирая слёзы, которые от смеха набежали на глаза, сказал:
— А я ещё с ним поговорю, будет знать, как над внучкой моёй хохмить, и опять покатился со смеху, за что от бабушки и получил мокрым полотенцем, которым она мне лицо оттирала, по лысине.
Так я впервые прочувствовала на себе шуточки деда Митрофана
Когда дед Митрофан был помоложе (чуть за пятьдесят), он держал свиней. У него самого семьи не было, но была у него старшая сестра, которая в своё время благополучно вышла замуж за городского и, соответственно, уехала из деревни. У неё к этому времени было уже пятеро внуков, так что мясом было кому помогать.
Однажды у деда Митрофана опоросилась свинья. Один поросёнок получился малюсенький и хлипенький. Мамашка отказалась от поросёнка, а деду его было очень жалко. Забрал его в хату, вынянчил и выкормил. Назвал его стандартно – Борькой. Борька окреп и привязался к деду Митрофану, как к родной мамке.
Бегал за ним по пятам, как собачонка. Так что картина для села была привычной – идёт дед Митрофан, а за ним Борька следом. Детвора тоже полюбила поросёнка, дюже уж он был игручий. Так и вырос Борька из поросёнка в приличного кабана, а собачьи повадки свои не позабыл.
Дед на работе – он по селу гуляет, шляется, а время подходит – бежит деда с работы встречать. Все к Борьке привыкли, даже привечали, бывало чем-нибудь вкусненьким угощали, а он и рад.
Так и жили они с дедом Митрофаном.
Тут подходит время – скоро день рождения у деда Митрофана. Традиционно в этот день приезжала его сестра из города со своим мужем. Муж у неё был интеллигент, работал главным инженером на каком-то заводе, соответственно, собственным продуктом угощать как-то неудобно.
Вот и пошёл дед Митрофан в магазин за горячительным, а Борька, как всегда, вслед за ним увязался. Дед идёт, пустой авоськой размахивает, а Борька сзади бежит. Навстречу Петровна, уже из магазина.
— Здорово, Митрофан. Куды лыжи со сваим хряком навострили? До магазину?
— Здорова, Петровна. Чиво я в ентом магазине не видял. У пасадку с Борькай идём за труфилями.
— Какими труфилями?
— А то ты ня знашь, какимя? Каки буржуины жруть.
— Да откудава в посадке труфиля?
— А почём я знаю? Тольки Борька откапываить. Здесь, главнае, ево палкаю вовремя атагнать, чтобы не сожрал. Хошь, с нами пошли, поглядишь, каки труфиля.
— Ой, да иди ты, помяло! Делать мине больша нечаво, как с тваим Борькай по посадкам труфиля искать.
— Ну, как знашь. И идут себе дальше.
У магазина Нюрка точила лясы с местным агрономом Николаем, дед Митрофан пожелал им здравствовать и пошёл в магазин, а Борька, как и полагается верному псу, сел ждать хозяина возле крыльца.
Тем временем к магазину подошла баба Капа – любимый объект для шуток деда Митрофана, и, увидев Борьку у крыльца, решила в магазин не входить, пока там Митрофан.
— Чёрт бы меня туда понёс, а не сама я пошла, туда, где ты. Опять чё нить отчабучишь, – сама себе прошептала баба Капа. – Здорова земляки, как дела, – и присоединилась к разговору Нюрки и Николая.
А тем временем дед Митрофан отоваривался необходимым.
— Зина, мине две бутылочки беленькай.
— Чаво енто, у тибе свая закончилася что ли? Усю вылакал?
— Да полно у мине сваёй, вон цельный катух.
— Так чаво жа?
— Да ничаво, дюжи нынча кабаны, говорю, капризны пошли. Ни хочить мою упатриблять, хвабричную яму подавай. Вырастил на сваю голову борова, ни пропоишь.
— Да ты чаво? При чём тута боров? – Удивляется Зиночка.
— А я чё, по-тваму, один пить должён? Без компании? А жрёть скольки, када выпьить!
— Дак ты, чё ж, ента, с кабаном пьёшь што ли?!!
— А с кем мине ещё пить? Михалычу тока в пятницу и субботу можна, а так кажнай день за руль. Вот и пью с Борькай. Огурчикав, памадорчикав солёных достану с погребу, уж очень Борька солёны памадоры уважает под беленькаю, и сидим, выпиваем, всё не один.
— Скольки же её тваму борову-то нада, ентой беленькай, напаи такова кабана! — сокрушается Зиночка.
Дед Митрофан в этот момент увидел в окно, что к Нюрке с Николаем присоединилась Капа.
— И правда, Зина, дай лучша три! – Решил дед Митрофан.
Пока дед Митрофан расплачивался и укладывал в авоську покупки, к компании на улице присоединился председатель колхоза со своей супругой.
А дальше картина маслом. Дед Митрофан выходит из магазина, за ним вскакивает Борька. Дед подходит к компании, здоровается, показывает Капе свою покупку и выдаёт:
— Усё, Капа, купил, на сёдня нам хватить, но больша у мине не праси, втарой раз я в магазин ни пабягу, так и знай! Разворачивается и уходит.
Все с недоумением смотрят на бабу Капу, та краснеет и в сердцах бросает в спину деду Митрофану тряпичную сумку, в которой лежит только один кошелёк. Сумка с кошельком ударяется о спину деда и падает на землю. Её лихо подхватывает Борька и с сумкой в зубах семенит за хозяином.
Народ хохочет, баба Капа грозит кулаком деду Митрофану и в сердцах кричит:
— Да када жа ты угаманишси, шут горохавый, када ума-то набирёшси? И пошла за дедом отбирать у Борьки свою сумку.
В этот момент из магазина выскакивает Зиночка с плавленым сырком в руках и потрясая сырком кричит деду Митрофану:
— Дядь Митрофан, дядь Митрофан, возьми вот Борьке от меня на закуску!
Хохотавшие застыли, несколько секунд смотрели на Зиночку с недоумением, как на дурочку, а потом дружно покатились со смеху, сообразив, что и Зиночке тоже досталось.
Иван Семёнович от смеха сложился пополам, даже грузный живот не помешал и сквозь слёзы и хохот только и смог выговорить:
— Уникум! – И показал в след деду большой палец.
источник
Продолжаю цикл историй про деда Митрофана, который в деревне был местным шутником и затейником.
В один из солнечных летних дней по деревне пополз слушок, что дочка главбухши Клавы собралась замуж. Да не просто замуж, а замуж за африканца, а попросту – нег&ра. И вскоре привезёт его знакомить с родителями.
У Клавы последние несколько дней глаза были на мокром месте – не очень ей нравилась идея отдавать единственную дочку, Верку, замуж за какого-то Имаму, насколько я помню, его так звали. Ещё больше её угнетало то, что председатель колхоза, Иван Семёнович, настроен был устроить зарубежному гостю пышный приём.
– Ты, Клавка, ведёшь себя политически неграмотно! – Укорял Иван Семёнович утирающую носовым платочком глаза Клаву. – Ну и что, что он не&гр, он же из дружественной нам африканской страны! Нет, нет и нет! Нужно встретить по-человечески: хлеб-соль, митинг, приветственное слово. Вон Василь Васильевичу поручу написать по этому случаю стих про дружбу народов, пущай прочитает, чтоб понял гость наш заморский, что и мы тут не лыком шиты, политически подкованы, понимаешь!
– Я её учиться посылала, а она мне замуж! За негр&а-а-а-а! – Завывала Клавка.
– Вот, ты, Клавка, вроде коммунистка, а рассуждаешь, как валенок необразованный. Он хоть и нег&р, а всё же человек! Кака разница, что он чёрнай? Цвет кожи не имеет значения, не важен, Клавка, говорю тебе, цвет кожи. Главное, чтобы человек был хорошай! Вот так-то! И прекрати мне тута сырость разводить!
Визит должен был состояться в ближайшую субботу и у председателя было много хлопот – шутка ли организовать деревню на такое мероприятие! Приветственную речь председатель готовил собственноручно, моему дедушке поручил написать высокопарный стих, Зинкиному Витьке – отличнику и председателю пионерской дружины, велено было надеть парадную школьную форму, пионерский галстук и прочитать стих. Встречать решили прямо у правления, благо здесь же и останавливался автобус.
Дед Митрофан потирал руки, ещё бы, такое событие! Ну как остаться в стороне?
– Здорова, Василич, – приветствует через забор дед Митрофан моего дедушку, – чаво Танюшка паданку (упавшие яблоки) памагаить сбирать? Ну а ты, чаво, стих-то нписал уже, чи не?
– От пряма чичас и сочиняю, ты, Митрофан, не мяшай, не сбивай мине с мысли.
– Ага, ну тады ладна, пошёл я, делов многа, пойду у палисаднике полью.
Потоптался, потоптался возле забора и пошёл поливать.
А на улице пацанята бегали, в войнушку играли. У Стёпки и Петьки были вырезанные из деревяшек автоматы, а у младшенького, Кольки, Петькиного брата, просто палка. Петьке тогда было лет пять, Кольке четыре.
– Петька, а чё ж Кольке-то автамат не дали, чё ето он у вас палкой играица?
– Здрасте, дед Митрофан, а у Стёпки больше нету, только два.
– От ить как! Колька, подь сюды. Чаво, Колька, хошь дед тибе автамат сделает?
– Хочу, хочу! – Радостно запрыгал Колька.
– Ну посяди, чичас каку-никаку палку подходящу найду и сделаю, будить у тибе оружие.
Через несколько минут дед Митрофан выходит с деревяшкой и большим ножом.
– От, Колька, чичас выстругаем мы тибе автамат. А ты уже какой-никакой стяшок выучил?
– Зачем?
– Ну как жа, у субботу у деревню нег&р приедить, усей дяревняй встречать пойдём. Вон дед Вася Таньке стих сочиняить, будить рассказывать нег&ру и Витька тёть Зинин тожа, а что жа ты? Получаица, что малинькай ищё?
– Я не маленький!
– От и я ж гаварю, обязатильна нада выучить и рассказать!
– Дед Митрофан, а кто такой нег&р?
– Нег&р, Колька, он, как человек, тольки кожа чёрна, вот что мая галоша.
– Ух ты! А можно я тогда про зайку стих расскажу? Ну, зайку бросила хозяйка…
– Да ты чё, Колька, он жа нег&р! Здеся пра зайку ни пайдёть. Здеся што нить пра дружбу народав!
– А я не знаю про дружбу народов, – огорчённо сказал Колька.
– Да ты ни перживай, так и быть, научу тибе стишку однаму, тольки ты никаму, наш с табой секрет будить.
– Ага!
И пока дед строгал Кольке автомат, научил его незатейливому стишку. Колька пацан сообразительный, на лету схватывал, так что научить труда не составило.
В субботу к приезду автобуса у правления собрались практически все, кто не работал в этот день. Верка с Имамой ну никак не ожидали такого пышного приёма: тут тебе и хлеб-соль, тут тебе и сам председатель колхоза приветственную речь толкнул, тут и мой дед Вася стих свой про дружбу народов прочитал, Витька, что-то про пионерский галстук, а в конце на шею африканского гостя этот галстук и повязал. Деревня аплодировала.
А тут дед Митрофан тихонько Кольку вперёд толкает, тот понял, что наступил его черёд. Выскакивает на середину, баба Капа даже понять не успела, что происходит. Народ замолчал, смотрят, что дальше будет, а Колька, вскинув голову, звонко выдаёт:
– Долго плакал и кличал неглитёнок бедный,
Мойдодыл ещё не знал,
Что бывают неглы!
Народ притих с открытыми ртами, а африканский гость головой качает, улыбается и начинает аплодировать. Конечно, в смысл стишка можно было вникнуть, если про Мойдодыра знать, а так он ничего и не понял. Тут народ со смеху покатился, ржут, Кольке аплодируют. Дед Митрофан ухохатывается, за живот держится.
А Колька почувствовал, что это его звёздный час. Так важно откланялся и продолжил:
Слева молот, сплава селп –
Это наш советский гелб.
Хочешь жни, а хочешь куй,
Все лавно получишь х&&!
Вот это африканский гость вполне себе понял, хохотал так, что аж на корточки присел. Дед Митрофан стоял с открытым ртом, а баба Капа, красная, как рак, скорее схватила Кольку и бегом с ним домой, а вслед ей Иван Семёнович грозил кулаком.
После всех разборок Колька был наказан и заперт бабой Капой в хате.
Дед Митрофан получил от неё за Мойдодыра, а вот за второй опус Стёпка выхватил от матери хворостины, чтобы не повторял за отцом, что ни поподя!
К слову сказать, Верка за Имаму замуж так и не вышла, не знаю, что там у них получилось, но Клава этому несказанно была рада и каждый раз, когда вспоминала об этом событии, тайком от всех крестилась и благодарила Бога.
Спасибо, что дочитали.
456
Автор публикации
Сегодня хочу рассказать историю из деревенской жизни. Деревня – это всегда юмор (там без юмора не выжить) и всегда глоток чистого воздуха.
При пересказе постараюсь сохранить уникальную лексику и говор, которые характерны для этой деревеньки.
Деревня, в которой жили моя бабушка и дедушка по папиной линии, и в которую я приезжала каждое лето на каникулы, была обычным среднестатистическим колхозом. Выращивали рожь, пшеницу, дыни, арбузы, кукурузу, водили коров и свиней, тем и жили. На всю деревню был один магазин, в который один раз в неделю подвозили товар, школа, детский садик и клуб.
Жил в этой деревне дед Митрофан, вот о нём и пойдет сегодня речь. Те, кто постарше, его ровесники, называли его Митроха. Дед был местным юмористом и шутником. Наверное, не было в деревне ни одного человека, над которым он не подшутил, может, только председатель колхоза, да главбухша, Клава – уважал и побаивался.
Бывало, сидит на лавочке, а мимо соседка идет:
— Здорова, Петровна.
— И тебе, Митроха, не хворать. Чего, опять дурака валяшь, сидишь, зубоскалишь?
— А чё мне и не позубоскалить? Я мыла-то импортного себе уже прикупил, чё не порадоваться. Нынче баньку стоплю, попарюся от души.
А, надо сказать, что в те времена, когда уже был близок крах Советского Союза, не только в деревнях, но и в городах импортного мыла днём с огнём не сыщешь. Да, чего там, импортного, обычного не каждый раз купишь.
— Ой, да и где ж ты импортно мыло-то купил? Бр&шешь, небось, как всегда!
— Гл-я-я, а ты чё, не знала? В магазин наш нынче привезли. Гляньте вы на неё, вся деревня уже понакупила, а она не знает. Ну, надо же! Вон Пистимея (на самом деле её звали баба Маша, Пистимеей прозвали за злобу и жадность после какого-то фильма, то ли Строговы, то ли Вечный зов, то ли Тени исчезают в полдень – сейчас уже и не припомню) уже один ящик притащила, за вторым побёгла. Ей же два сразу-то не унести, худа, как глист, не то, что ты, ты, — и, прищурив глаз, оценивающе посмотрел на Петровну, — и три коробка донесёшь.
— Да на кой Пистимее столько мыла, она ж одна!
— А я почём знаю? Может солить.
И Петровна бросила все дела и бегом побежала в магазин за дефицитным товаром, которого, понятно, в магазине и в помине не было.
Или идет дед Митрофан вечерком, а возле какого-нибудь дома бабы сидят, лясы точат:
— И, чё, бабы, без дела сидите? – и так удивленно на них смотрит.
— А чё нам вечерком и не посидеть?
— А-а-а, вы не знаете! Да там же Нюрка орден свой обмывает, и мне вот налила с радости.
— Какой орден, ты чё болташь?
— Гля-я-я, чё болтаю! Да вы не слыхали, чё ли? Дак к ей нынче председатель парткома с району приезжал. Орден вручил, за трудовую доблесть, ага, первой степени. Я иду, а она така вся нарядна, орден на ей болтается, говорит, заходи, мол, за мой орден прими на грудь. Говорит, мол, кого встретишь, пущай ко мне идут.
— Да за каку таку трудовую доблесть, она ж бухгалтером в правлении всю жисть просидела! – Возмущаются бабы такой несправедливости.
— Вот чё не знаю, того врать не буду, орден и всё тут!
И бабы дружно побежали к Нюрке на другой конец деревни орден смотреть. Понятно, что ни сном, ни духом ни про какой орден она не слышала, глаза на баб выпучила:
— Тожа мне, нашли кого слушать! Председатель парткома! Первой степени! Тьфу! Ду&рак старый!
Местным пацанятам тоже от деда доставалось. Как-то раз идёт мимо него Стёпка, пацанёнок, лет двенадцати, заядлый рыбак. Рядом с деревней реки не было, но были несколько прудов. Не сказать, что там клёв великий был, но пацанята котам карасей таскали, бывало, что и крупный попадался, так того – на жарёху. Самый ближний пруд – Артемоновский.
— Чё, Стёпка, нынче на рыбалку не пойдешь?
— Здорово, дед Митрофан, не, мамка не велела, говорит, на работе задержится, а мне корову встречать.
— Эх-х, не повезло тебе!
— Чего не повезло-то? Корову встретить – не хитрое дело сто тыщ раз встречал.
— Да, причем тут корова! Я про рыбалку. Жалко, что на рыбалку не попадёшь нынче.
— Да, куда она денется? Завтра схожу.
— Не скажи, Стёпка, не скажи. Нынче городские приезжали к Артемоновскому пруду. Так такую кучу рыбы туда выпустили, говорят, что в ём форель что ли будут разводить. Завтра охрану приставят, чтобы местные рыбу не поперетаскали. А форель, Стёпка, рыба дефицитная, а кака вкусна да жирна. Эх-х жалко, мог бы на сто лет вперёд натаскать, пока охрана не приехала.
Стёпка, он же дитё, глазки разгорелись, и бегом домой за удочкой.
Мать пришла, корова возле задней калитки топчется, слава Богу, сама пришла, а Стёпку и «митькой звали» (так у нас говорили, когда не знали, куда человек пропал). Темнеет уже, а Стёпки нет, забеспокоилась, побежала по друзьям, да вовремя на деда Митрофана наткнулась.
— Ты чё, Дашка, с выпученными глазами бегашь? Потеряла чё?
— Да Стёпка куда-то делси, не найду, дядь Митрофан.
— Да известно, куды он делси, на Артемоновском форель удит.
— Каку форель? — У Дашки от удивления глаза, как блюдца стали.
— Да откуда ж я знаю, каку?
Дашка бегом на пруд, а дед сидит, ждёт концерта. Спустя время Дашка Стёпку хворостиной с пруда гонит, тот бежит во всю прыть, подпрыгивает, когда матери удается его кончиком хворостины по ногам хлыстнуть.
Бежит Дашка мимо Митрофана и только кулаком ему погрозила. А дед ухохатывается.
Но один раз и деду Митрофану сильно досталось. Обозлились бабы на него после того, как на другой конец деревни на Нюркин орден посмотреть сбегали и решили проучить шутника-затейника.
Как-то теплым летним вечерком собрались бабы на лавочке у Петровны, а дед Митрофан напротив через дорогу на своей лавочке сидит. Бабы демонстративно вполголоса шушукаются. Поглядят, поглядят на него и снова – шу-шу-шу. Деду любопытно стало, о чём так увлеченно бабы судачат. Пошёл к ним.
— Здорово, бабоньки, о чём шушукаетеся, чё случилася?
— Ой, а ты будто бы не знашь? – Спросила Петровна.
— Да откудава я могу знать?
— Ой, не знаю, не знаю.
— Ну, говорите, чё?
— Ой, бабы, не знаю, прямо, сказать чё ли, чи не? Не выдавать Капу?
— А чё Капа? – Заинтересовался дед Митрофан.
Дело в том, что по молодости у них с бабой Капой роман был. Дело к свадьбе шло, но этот шалопай с другой на сеновале покувыркался. А с бабой Капой у них до сеновала дело не дошло, строгая была, мол, только после свадьбы. Она, как прознала, так раз и навсегда погнала от себя Митрофана.
А Митрофан, чтобы перед мужиками лицом в грязь не ударить, наболтал всем: «Побёг от ей только пятки сверкали, поскольку она ведьма, клянусь, мужики, ну у нас до «ентого» дело дошло, а у ей хвост! Ей Богу!»
С тех пор местные мужики от Капы подальше держаться стали, не то, чтоб безоговорочно верили, но так, на всякий случай. Капино время было упущено, так она замуж и не вышла. Надо сказать, что и Митрофан не женился. Всю жизнь бобылём прожил.
Теперь баба Капа на Митрофана очень большой зуб имела.
— Да чё Капа, — говорит Петровна, — надысь её в магазине встренула, а на ей лица нет – исхудала, аж посерела. Спрашиваю, чё с тобой, подруга, чё квасишьси? А она мне и говорит:
— Ой, Надька, не знаю и как сказать, на старости лет я чё ли с ума схожу. Как гляну на Митрофана, так сердце-то из груди и выскакиват. Уже жизня к концу, а я забыть его всё не могу. Вот ведь обалдуй – и мне всю жизню спортил и сам до сих пор один мается.
О, как ты, старый пень, мозги бабе-то задурил! А сам ходишь по деревне, зубоскалишь всё! Только смотри, Митроха, мы тебе это не говорили. Чтобы ни одна душа не прознала!
— О, каки дела! – дед Митрофан почесал затылок, — ну, ладно, бабы, пойду я, делов много.
На следующий день дед Митрофан справил баньку, напарился. Выбрился до блеска, лицо огуречным лосьоном натёр, наодеколонился Шипром – и к бабе Капе. Идет по деревне такой гордый, грудь вперёд, а то – снова себя первым парнем на деревне почувствовал. А Петровна поодаль за ним по над дворами крадётся. Потоптался возле калитки в нерешительности, махнул рукой, зашёл во двор.
Петровна в щёлку Капиного забора смотрит. Дед Митрофан поднялся на крыльцо, постучал:
— Капитолина, выходи!
Открывается дверь, выходит баба Капа в простом ситцевом выцветшем халате, в косынке, а через плечо полотенце:
— Чё надо, чёрт старый? Припёрси! Аль забыл чё?
— Ты, Капитолина, не ершись. Знаю я, что ты по мне до сих пор сохнешь. Дак, чё старое-то поминать, давай сойдёмся!
Баба Капа аж зависла на несколько секунд с открытым ртом:
— Это ещё чего, ты, старый ду&рень, удумал, тудыть-растудыть! А ну, иди отседова! Ему уже к земле привыкать надо, а он женихаться! Вот я тебе за всё сейчас, — и погнала деда Митрофана полотенцем с крыльца, а потом за ворота, — Вот я тебе сейчас, — хлопала полотенцем жениха баба Капа, — Я тебе сейчас за ведьму, я тебе сейчас за хвост! Да я бы свой хвост такому ироду как ты да ни в жисть бы не показала!
— Так, значит, есть он, хвост, значит есть! – орал, убегая дед Митрофан, — Значит, правду я говорил – ведьма ты, Капка! Ведьма и есть! А ты, Надька, я тебе ещё покажу! — И погрозил ей кулаком.
— Иди, иди отседова, уноси ноги, пока цел! Попадись ты мне еще. Жених, тудыть, растудыть! – заходилась баба Капа.
Петровна согнулась от смеха. Капа чуть постояла, успокаиваясь:
— Надька, а чего это было-то, а? он чё, рёхнулся на старости лет, чё ли?
Тут Петровна всё бабе Капе и рассказала. Баба Капа вздохнула:
— Как была ты, Надька, непутёвая, так ей и осталася. — И больше не смогла сдерживать приступ смеха. Женщины еще долго смеялись. А у себя дома, на маленькой кухоньке, сидел дед Митрофан со своим соседом, дедом Николаем, старым товарищем, перед ними стояли полные рюмки «от стрессу», и изливал душу:
— Слышь, Михалыч, такому, как я, говорит, свой хвост в жисть бы не показала! Так, значит, есть он хвост, значит есть!
Вот таким шутником был дед Митрофан – светлая ему память. Люди хоть поначалу на него обижались, но недолго. Уж очень он юморной был, все в одном рассказе и не напишешь. Если вам понравятся приключения деда Митрофана, то напишу еще, я их помню много. Одну, наверное, точно напишу, с собой в главной роли. В то лето меня дед Митрофан развел на то, что он в молодости фокусником работал. Ух, как же долго я на него дулась! Мне тогда всего-то лет десять было.
источник