– И зачем только на свете бывают девчонки? – недоумевал Антон.
Он был зол. Сегодня на уроке физики Зинка Тарасова подняла руку и ответила ту тему, которую он вчера весь вечер учил. Даже гулять не ходил. Ему и во сне снилось, как молекулы кристаллического вещества стояли стройными рядами и не пускали его, Антона, сквозь свой строй. Они были молчаливые, строгие и, как оловянные солдатики, держали в руках ружья. Антон пытался прорваться на другую сторону заслона, зная, что там жидкое состояние. А оно совсем не сухое в прямом и в переносном смысле: там все носятся туда-сюда, может, и в футбол играют.
Вот такой сон приснился, а Тарасова все испортила. Главное, и знала-то она тему хуже Антона.
– Чтобы нам тяжелее было, – ответил его друг Славик. Он точно знал, зачем нужны девчонки. Без них никаких трудностей не будет. А как тогда стать настоящим мужчиной? Без испытаний-то?
Антон тяжело вздохнул, в который раз за этот день подумав об упущенной верной пятерке. Славику жалко было на него смотреть, совсем пацан скис: и погода хорошая не радовала, и то, что сегодня было всего четыре урока. А значит, часа два можно погулять – родители не хватятся.
Славик с тоской оглядел парк, по которому они сейчас шли. Горки желтых осенних листьев, собранные вялыми дворниками, так и манили к себе. Сейчас бы разбежаться и со всего маху в одну из них. И Антона за собой утянуть, устроив там войнушку. И забросать его хрустящей листвой по самые уши: пусть трепыхается.
У самого входа в парк стоял замечательный заколоченный дом. В нем давно уже никто не жил, тем он и нравился Славику. Все там было как положено для заброшенного дома: и облетевшая штукатурка, и выбитые стекла, и доски крест накрест на двери, и чердак. Ребята давно бы уже исследовали его, если бы не бомж, каждый вечер лазающий в разбитое окно, и гремящий пустыми бутылками. А днем он пропадал у церкви на Пролетарской улице.
– Мы ей отомстим, – догадался Славик, как успокоить друга.
– Каким образом? – заинтересовался тот.
– Пошли, – кивнул Славик в сторону дома, к которому они только что подошли. Он пролез между остатками забора и выбрал себе место поудобнее среди полуголой молодой поросли вишни. – Когда они будут проходить мимо, мы над ними посмеемся.
Антону такая идея понравилась, он шмыгнул вслед за другом и присел рядом. Остатки желтых листьев на поросли слабо выполняли свою функцию и маскировали без вдохновления, можно сказать, совсем никак. Хорошо, забор местами сохранился и хотя бы частично прикрывал мстителей.
Ребята засели вовремя. Спустя пару минут на горизонте показались две девчонки: та самая Зинка и Соня Косицина. Они не были подругами, просто жили в одном доме, потому и из школы всегда вместе возвращались. И тоже через этот парк.
– Что делать будем? – шепотом спросил Антон.
– Увидишь, – ответил Славик и полез в сумку.
Антон не знал, куда смотреть: и за девчонками следить нужно, и интересно, что там извлечет Славик. За Славиком наблюдать гораздо удобнее – его-то хорошо видно, а вот со вторым объектом дела обстояли куда как хуже. Чтобы Антона с другом не так было заметно, ребята двигались за холмик, непонятно каким образом выросший на ровном, хоть и заросшем дворе. И, собственно говоря, из-за этого холмика проблемно было рассмотреть девчонок. Только выше пояса, и все.
Среди учебников и мятых тетрадей, говорящих, какое грязное «лицо у ученика», Славик, наконец, откопал то, что искал. Это был воздушный шарик.
– Нашел когда детство вспомнить, – разочаровано фыркнул Антон.
– Без паники, представление будет не для слабонервных, – успокоил его друг и надул небольшой шар.
– Уже рядом, – рискуя быть засвеченным, высунул голову Антон.
– Пригнись.
Уже слышно было, как болтали девочки о своих дамских проблемах. Антона даже скривило. Вот они совсем близко подошли, поровнялись с холмиком. Славик растянул пошире дырку у шарика, и он издал неприличный звук. Вроде как это Зинка или Соня.
Антон даже не успел порадоваться такой интересной затее друга, потому что сразу вслед за звуком, раздавшимся из недр шарика, четко послышался собачий лай. Антону показалось, будто это над его ухом возмутилась собака. Он раскрыл широко глаза и посмотрел поверх холма. Над ним нависала квадратная морда Сонькиного ротвейлера, непонятно каким образом оказавшийся именно сегодня у нее на поводке. Собака смотрела недобро. И зубы не в улыбке скалились.
Антон с детства боялся собак. И Славик был от них не в восторге. Ребята как по команде сорвались с места и бросились в другую сторону от пса. В той стороне как раз смотрело выбитым глазом окно. Мальчики нырнули в него и на всякий случай подбежали к старому комоду, спрятавшись над ним.
– Тоже мне, – услышали они, как хмыкнула Соня, а Зинка просто нагло засмеялась.
Они прошли мимо, уводя с собой ротвейлера.
– Ой-ой-ой, – покривлялся уже перед опустевшим окном Славик. Он совсем пришел в себя от пережитого испуга.
Мальчишкам стыдно было смотреть друг другу в глаза. А Антону еще и вдвойне обидно стало: второй раз перед одной и той же девчонкой опростоволосился. Он надулся и для того, чтобы скрыть свое смущение, стал выдвигать и задвигать ящики старого комода.
Первый – пустой. Во втором – паук с засохшей мухой на паутине. Третий с каким-то мусором. Четвертый… четвертый…
Антон изо всех сил дергал неподдающуюся ручку ящика. Ему и незачем было знать, что там внутри. Но открыть нужно непременно. Чтобы выплеснуть свою злость. Чтобы не свихнуться от этого жуткого чувства стыда.
– Оставь комод в покое, – кого-кого, а Славика раздражала такая настойчивость друга.
– Сейчас, – не сдавался Антон, – только еще раз.
И тут он рухнул на грязный пол, больно стукнув ящиком по коленям. Как будто кто-то невидимый отпер его, и ручка легко потянулась к Антону, а сам он с такой же легкостью подался назад. И вот результат.
– Доигрался, – укорил Славик и заинтересовался.
На коленях, в злосчастном ящике, оказалась книга. Большая такая, массивная, с металлической застежкой. Сразу видно – старинная.
– «Теоретические и практические основы колдовства», – прочитал Антон. – Занятно, – он открыл книгу на первой попавшейся странице. – «Как вызвать Ромюса, духа злых шуток». Вот, что нам нужно. Теперь девчонки так легко не отделаются!
Славик наклонился над книгой, заинтересовавшись статейкой, и пробурчал что-то утвердительное. Было немного жутко, но страшно любопытно. Антон горячо дышал в ухо. Если бы Славик сейчас поднял голову и посмотрел в глаза другу, то увидел бы два огонька страха, но не панического, любопытного.
– Читай, – с замиранием сердца сказал Славик и, не утерпев, вырвал книгу из рук друга и сам начал.
В комнате сразу поднялся вихрь, в ушах засвистело, и Антон не смог разобрать ни одного слова. Стало страшно, и теперь уже панически.
– Прекрати, – крикнул Антон в вихрь. Вековая пыль и мусор кружили и лезли в глаза, отчего трудно было смотреть. Но даже так он видел: Славик хоть и был зеленый от страха, но губы у него продолжали шевелиться.
А Славик стал как завороженный. В глазах дьявольские огоньки. Наконец-то у него что-то интересное случилось. А то только школа, игры на улице, дома телик. Плесенью мохнатой покроешься.
Заклинание кончилось, и вихрь сразу прекратился. Пыль медленно оседала на пол и двух взъерошенных мальчиков. Видимость улучшалась.
Он казался вязким, как кисель. Ростом высокий, где-то метр девяносто. Сквозь него просвечивало закатным солнцем окно. На лице широкая улыбка, красный круглый нос, как у клоуна, рыжая шевелюра и злые огоньки в глазах. Ребята решили, что это тот дух, которого они вызвали.
– Шутки любите? – голос у него оказался задорный, но напряженный какой-то. Не весело от такого голоса становилось.
– А то, – Славику было все равно, какие там огоньки в глазах и что за голос у прозрачного. Главное – с ним должно было быть интересно.
Антон же без энтузиазма смотрел сквозь студенистое тело на окно. Если что, сбежать не успеют. Он до сих пор так и сидел на полу с ящиком на коленях. Шевелиться не хотелось, на всякий случай: мало ли что может подумать дух.
– Так повеселимся? – прозрачный смотрел на них, словно рубаха-парень. Ну просто всем хорош, только на кисель сильно смахивает.
– Да, – отозвался Славик, – нам тут нужно двух девчонок на место поставить, – он толкнул локтем Антона, мол, ты че, помогай. Ради тебя же стараюсь. Антон, намертво приросший к ящику, помогать не хотел.
– Нет проблем, – сказал дух и… перестал быть прозрачным.
Антон сидел хорошо, и ниже садиться было уже просто некогда. Только если сквозь землю провалиться. Стоило только Антону моргнуть внезапно засорившимися глазами, как прозрачный перестал быть прозрачным. И лицо стало совершенно не клоунским. От прежнего субъекта осталась только рыжая шевелюра с колечками-завитками. Антон удивленно перевел взгляд на Славика – друг тоже активно хлопал глазами. Похоже тоже засорились.
– Будем знакомы? – спросил то ли дух, то ли мужчина. – Меня зовут Ромюс, можно просто Рома.
Он протянул руку сначала Славе.
– Славик.
– А ты? – спросил Рома, держа руку наготове перед Антоном.
– Андре… Антон, – промямлил тот.
– Да не бойся ты, я же не Дракула, всего-то Рома, – дружески хлопнул мужчина его по плечу. – Показывайте, где тут ваши девчонки.
* * *
Зинку с Соней удалось догнать прямо у их дома. И ротвейлер рядом сидел, ушами двигал, выслеживая посторонних. Какой бы хот-дог из него Антон приготовил сейчас! Мальчишка проглотил слюну, подумав о такой приятной вещи, и проткнул пальцем воздух прямо по направлению к девчонкам.
– Вот, – показал он новому другу Ромику. По дороге ребята совсем перестали его бояться. Уж больно классные у духов анекдоты.
– Понял, – сказал Рома и прищурил один глаз.
Девочки болтали у подъезда, как всякие девчонки, не желающие расставаться еще как минимум полчаса, и ничего плохого не подозревали. Только ротвейлер ушами улавливал волны.
– Теперь смотрите, – прищурил второй глаз Рома и резко его распахнул.
Откуда ни возьмись из-за угла вырулил Гена Пилягин. Троица присела на лавочку, спрятанную за деревом, и стала наблюдать. Надо сказать в той школе, где учились ребята, страшнее человека, чем Гена Пилягин, просто не было. Даже пучеглазая англичанка с метким прозвищем Окуляр казалась рядом с ним заморской принцессой. Все девчонки, увидев его на горизонте, сворачивали на другую сторону или делали большой круг, обходя стороной, чтобы не дай бог никто не подумал, будто они идут с ним вместе. И было бы еще полбеды, если бы помимо незаурядной внешности не было бы у Гены и незаурядного отсутствия логического мышления.
Зинка, увидев Пилягина, охнула и поправила на челке локон. Мальчишки решили, что прикола сегодня не получится: Зина с Соней сейчас разбегутся по домам, пытаясь не встречаться с этим Франкенштейном, и весь кайф испортится. Эх, если бы не этот Генка!
– Геннадий идет, – томно сообщила Зинка своей подруге о приближении Пилягина.
Косицина моментально встрепенулась, выронила поводок из рук, чем несказанно удивила пса, и устремила свой взор на мальчишку. Антон, со своими черными с поволокой глазами, никогда не ловил таких взглядов. Обидно стало: за что такое Пилягину?
– Гена… – попыталась заговорить Соня и запнулась, отчего стала выглядеть крайне красной девицей, – ты что… здесь гуляешь?
– Ну… – не сразу ответил тот. Переваривал информацию, наверное.
– А, – Соня стала еще краснее, хотя так покраснеть даже помидору, казалось, очень тяжело, – мы тоже гуляем. Может, с нами?
– Ну? – закипела единственная извилина в голове у Гены. Такое с ним впервые, чтобы девчонки сами напрашивались к нему в подруги.
– Нет, лучше в гости, – предложила Тарасова, – ко мне.
– И почему же это к тебе?
– Ну!!!
И началось! Девчонки готовы были друг другу в волосы вцепиться. Сонька стала посматривать на своего ротвейлера, уставшего крутить ушами и просто прижавшего их. Пилягин мычал что-то, не зная, бежать отсюда или обрадоваться неожиданному счастью. Рома очень смешно его передразнивал, отчего Славик не удержался на лавочке и согнулся, плюхнувшись на корточки в беззвучных конвульсиях, оставшихся от смеха.
Антон вытер рукавом слезы, выступившие от не прекращающегося смеха, и замолчал. Косициной надоело спорить с бывшей подругой, теперь же коварной соперницей, и она, перехватив покороче поводок, сказала псу «фас». Собака, уже давно не понимавшая в чем дело, но видевшая, что с ее хозяйкой спорят, разрядила скопившуюся негативную энергию с завидным азартом. Зубы клацнули прямо перед Зининым носом.
Зинка отскочила, бросила подруге что-то обидное и со слезами убежала в подъезд. Соперница была повержена, и счастливая победительница обратила все свое внимание на причину спора. А причины-то никакой и не было. Точнее, она улепетывала со всех ног, поскольку Пилягин все-таки сумел родить одну мысль, и мысль эта оказалась мелкособственническая: жизнь свою жалко стало мальчишке, и он решил скрыться от собак со странными хозяйками путем отступления.
– Ну, ты мастер, – похвалил Славик Рому. Тот широко улыбался одними губами, а глаза совсем не смеялись.
– С собакой только зря было, – тихо заметил Антон, – а так ничего.
– Ничего? – удивился Славик. – Да это здорово! А с собакой маленькое недоразумение случилось. Правда? – мальчик посмотрел новому другу прямо в глаза. Так посмотрел, как только что девчонки на Пилягина взирали.
– Конечно, – заверил Рома. – Ситуация чуть-чуть из-под контроля вышла.
– А если подобное повторится?
– И зануда же ты, – заметил Славик.
– Ничего, – успокоил Антона Рома, положив руку на колено, – мы вызовем моего друга, он будет держать все в рамках.
– Какого друга? – хором спросили мальчики.
– Пойдемте и все узнаете.
* * *
Перед глазами чернела большая клякса. Ребята и Рома пришли обратно в старый дом и достали книгу. Рома сказал, на какой странице открывать, а когда нашли нужную страницу, у него вдруг пролился кофе, который Рома раздобыл прямо из воздуха. Дух все-таки.
В книге было написано: «Как вызвать Аксота, духа…» А дальше пятно, ничего не разобрать. Рома сказал, что это тоже прикольный дух, дружат они вместе. Аксот, так Аксот, ребятам все равно, лишь бы весело было.
Заклинание опять стал читать Славик. И все повторилось: и вихрь, и тучи пыли. Только когда пыль осела, никого в заброшенной комнате не оказалось. Не получилось, значит, как объяснил Рома, и друзья, несколько разочарованные, пошли по домам – уже темнело. Куда ушел Рома, никто так и не понял.
В опустевшем доме медленно сползали по воздуху последние пылинки. Из-за комода дохнул легкий ветерок, и сизая дымка поднялась вослед ему. В синеве стали проглядываться очертания, сложились в неосязаемую, газообразную фигуру. Ярче всего прорисовались глаза: черные, все состоящие из тоски. В уголке красноватого, с прожилками белка собралась влага и тяжело упала на пол слезой.
– Я уже здесь, Ромюс, – прошептала фигура, – скоро ты вволю посмеешься, а я поплачу до упаду.
Антон Чехов
Предложение
Шутка в одном действии. Отрывок.
… Пауза. Ну?
Ломов. Я постараюсь быть краток. Вам, уважаемая Наталья Степановна, известно, что я давно уже, с самого детства, имею честь знать ваше семейство. Моя покойная тетушка и ее супруг, от которых я, как вы изволите знать, получил в наследство землю, всегда относились с глубоким уважением к вашему батюшке и к покойной матушке. Род Ломовых и род Чубуковых всегда находились в самых дружественных и, можно даже сказать, родственных отношениях. К тому же, как вы изволите знать, моя земля тесно соприкасается с вашею. Если вы изволите припомнить, мои Воловьи Лужки граничат с вашим березняком.
Наталья Степановна. Виновата, я вас перебью. Вы говорите «мои Воловьи Лужки»… Да разве они ваши?
Ломов. Мои-с…
Наталья Степановна. Ну, вот еще! Воловьи Лужки наши, а не ваши!
Ломов. Нет-с, мои, уважаемая Наталья Степановна.
Наталья Степановна. Это для меня новость. Откуда же они ваши?
Ломов. Как откуда? Я говорю про те Воловьи Лужки, что входят клином между вашим березняком и Горелым болотом.
Наталья Степановна. Ну, да, да… Они наши…
Ломов. Нет, вы ошибаетесь, уважаемая Наталья Степановна, — они мои.
Наталья Степановна. Опомнитесь, Иван Васильевич! Давно ли они стали вашими?
Ломов. Как давно? Насколько я себя помню, они всегда были нашими.
Наталья Степановна. Ну, это, положим, извините!
Ломов. Из бумаг это видно, уважаемая Наталья Степановна. Воловьи Лужки были когда-то спорными, это — правда; но теперь всем известно, что они мои. И спорить тут нечего. Изволите ли видеть, бабушка моей тетушки отдала эти Лужки в бессрочное и в безвозмездное пользование крестьянам дедушки вашего батюшки за то, что они жгли для нее кирпич. Крестьяне дедушки вашего батюшки пользовались безвозмездно Лужками лет сорок и привыкли считать их как бы своими, потом же, когда вышло положение…
Наталья Степановна. И совсем не так, как вы рассказываете! И мой дедушка, и прадедушка считали, что ихняя земля доходила до Горелого болота — значит, Воловьи Лужки были наши. Что ж тут спорить? — не понимаю. Даже досадно!
Ломов. Я вам бумаги покажу, Наталья Степановна!
Наталья Степановна. Нет, вы просто шутите или дразните меня… Сюрприз какой! Владеем землей чуть ли не триста лет, и вдруг нам заявляют, что земля не наша! Иван Васильевич, простите, но я даже ушам своим не верю… Мне не дороги эти Лужки. Там всего пять десятин, и стоят они каких-нибудь триста рублей, но меня возмущает несправедливость. Говорите что угодно, но несправедливости я терпеть не могу.
Ломов. Выслушайте меня, умоляю вас! Крестьяне дедушки вашего батюшки, как я уже имел честь сказать вам, жгли для бабушки моей тетушки кирпич. Тетушкина бабушка, желая сделать им приятное…
Наталья Степановна. Дедушка, бабушка, тетушка… ничего я тут не понимаю! Лужки наши, вот и всё.
Ломов. Мои-с!
Наталья Степановна. Наши! Хоть вы два дня доказывайте, хоть наденьте пятнадцать фраков, а они наши, наши, наши!.. Вашего я не хочу и своего терять не желаю… Как вам угодно!
Ломов. Мне, Наталья Степановна, Лужков не надо, но я из принципа. Если угодно, то, извольте, я вам подарю их.
Наталья Степановна. Я сама могу подарить вам их, они мои!… Всё это, по меньшей мере, странно, Иван Васильевич! До сих пор мы вас считали хорошим соседом, другом, в прошлом году давали вам свою молотилку, и через это самим нам пришлось домолачивать свой хлеб в ноябре, а вы поступаете с нами, как с цыганами. Дарите мне мою же землю. Извините, это не по-соседски! По-моему, это даже дерзость, если хотите…
Ломов. По-вашему выходит, значит, что я узурпатор? Сударыня, никогда я чужих земель не захватывал и обвинять меня в этом никому не позволю… (Быстро идет к графину и пьет воду.) Воловьи Лужки мои!
Наталья Степановна. Неправда, наши!
Ломов. Мои!
Наталья Степановна. Неправда! Я вам докажу! Сегодня же пошлю своих косарей на эти Лужки!
Ломов. Что-с?
Наталья Степановна. Сегодня же там будут мои косари!
Ломов. А я их в шею!
Наталья Степановна. Не смеете!
Ломов (хватается за сердце). Воловьи Лужки мои! Понимаете? Мои!
Наталья Степановна. Не кричите, пожалуйста! Можете кричать и хрипеть от злобы у себя дома, а тут прошу держать себя в границах!
Ломов. Если бы, сударыня, не это страшное, мучительное сердцебиение, если бы жилы не стучали в висках, то я поговорил бы с вами иначе! (Кричит.) Воловьи Лужки мои!
Наталья Степановна. Наши!
Ломов. Мои!
Наталья Степановна. Наши!
Ломов. Мои!
IV
Чубуков (входя). Что такое? О чем кричите?
Наталья Степановна. Папа, объясни, пожалуйста, этому господину, кому принадлежат Воловьи Лужки: нам или ему?
Чубуков (ему). Цыпочка, Лужки наши!
Ломов. Да помилуйте, Степан Степаныч, откуда они ваши? Будьте хоть вы рассудительным человеком! Бабушка моей тетушки отдала Лужки во временное, безвозмездное пользование крестьянам вашего дедушки. Крестьяне пользовались землей сорок лет и привыкли к ней, как бы к своей, когда же вышло Положение…
Чубуков. Позвольте, драгоценный… Вы забываете, что именно крестьяне не платили вашей бабушке и тому подобное, потому что Лужки тогда были спорными и прочее… А теперь всякая собака знает, вот именно, что они наши. Вы, значит, плана не видели!
Ломов. А я вам докажу, что они мои!
Чубуков. Не докажете, любимец мой.
Ломов. Нет, докажу!
Чубуков. Мамочка, зачем же кричать так? Криком, вот именно, ничего не докажете. Я вашего не желаю и своего упускать не намерен. С какой стати? Уж коли на то пошло, милаша моя, ежели вы намерены оспаривать Лужки и прочее, то я скорее подарю их мужикам, чем вам. Так-то!
Ломов. Не понимаю! Какое же вы имеете право дарить чужую собственность?
Чубуков. Позвольте уж мне знать, имею я право или нет. Вот именно, молодой человек, я не привык, чтобы со мною разговаривали таким тоном и прочее. Я, молодой человек, старше вас вдвое и прошу вас говорить со мною без ажитации и тому подобное.
Ломов. Нет, вы просто меня за дурака считаете и смеетесь надо мною! Мою землю называете своею да еще хотите, чтобы я был хладнокровен и говорил с вами по-человечески! Так хорошие соседи не поступают, Степан Степаныч! Вы не сосед, а узурпатор!
Чубуков. Что-с? Что вы сказали?
Наталья Степановна. Папа, сейчас же пошли на Лужки косарей!
Чубуков (Ломову). Что вы сказали, милостивый государь?
Наталья Степановна. Воловьи Лужки наши, и я не уступлю, не уступлю, не уступлю!
Ломов. Это мы увидим! Я вам судом докажу, что они мои!
Чубуков. Судом? Можете подавать в суд, милостивый государь, и тому подобное! Можете! Я вас знаю, вы только, вот именно, и ждете случая, чтобы судиться и прочее… Кляузная натура! Весь ваш род был сутяжный! Весь!
Ломов. Прошу не оскорблять моего рода! В роду Ломовых все были честные и не было ни одного, который находился бы под судом за растрату, как ваш дядюшка!
Чубуков. А в вашем Ломовском роду все были сумасшедшие!
Наталья Степановна. Все, все, все!
Чубуков. Дед ваш пил запоем, а младшая тетушка, вот именно, Настасья Михайловна, бежала с архитектором и прочее…
Ломов. А ваша мать была кривобокая. (Хватается за сердце.) В боку дернуло… В голову ударило… Батюшки!.. Воды!
Чубуков. А ваш отец был картежник и обжора!
Наталья Степановна. А тетка — сплетница, каких мало!
Ломов. Левая нога отнялась… А вы интриган… Ох, сердце!.. И ни для кого не тайна, что вы перед выборами под… В глазах искры… Где моя шляпа?
Наталья Степановна. Низко! Нечестно! Гадко!
Чубуков. А сами вы, вот именно, ехидный, двуличный и каверзный человек! Да-с!
Ломов. Вот она, шляпа… Сердце… Куда идти? Где дверь? Ох!.. Умираю, кажется… Нога волочится… (Идет к двери.)
Чубуков (ему вслед). И чтоб ноги вашей больше не было у меня в доме!
Наталья Степановна. Подавайте в суд! Мы увидим!…
Когда дело приближалось к изучению «Вишнёвого сада» Антона Павловича Чехова, Апполинария Генриховна заранее расстраивалась. Дети не хотели читать пьесу. А ведь это не «Война и мир» – маленькое произведение! А если и читали – скучали на уроках и отмалчивались или городили несусветную чушь! То называли Аню и Петю дураками, то начинали сочувствовать безответственной любви Раневской к парижскому прощелыге.
Апполинария Генриховна работала в школе 40 лет, и уже не помнила толком, когда началось это безобразие. Но терпение её кончилось, и она решила пойти на крайние меры – сводить детей в театр. Она понимала, что нынешний театр уже не тот, и мало что хорошего приходится ждать от этих нынешних выпендрёжников и «новаторов» в кавычках. Но, может, хоть что-то пристойное удастся найти?
Заслуженная учительница была не в ладах с интернетом, и поэтому решила совершить прогулку – обход московских театров. Сначала она, конечно, отправилась во МХАТ им. Чехова в Камергерский переулок. «Вишнёвый сад» в репертуаре был, но выяснилось, что Раневскую играет Рената Литвинова. Нет, Апполинария Генриховна не питала слабости к Раневской. Но всё-таки… Представить себе её в исполнении этой модной манерной дивы она не могла. Не рассматривая дальше афишу, учительница вышла из кассового зала. Прошлась по бульварам и зашла в театр им. Пушкина. На афише «Вишнёвого сада» среди горы чемоданов притулилась в какой-то шинельке босая Виктория Исакова. Разве это классика? Пришлось идти дальше. Путь пролегал через сад «Эрмитаж», и обнаружилось, что в театре «Сфера» тоже идёт «Вишнёвый сад». Но что это? На афише написано «комедия»? Такое жанровое определение показалось кощунственным, и, стараясь выровнять участившееся дыхание, учительница пошла дальше. Театр им Моссовета. И снова это странное слово «комедия»! Учительница села в метро и отправилась в театр «Современник». Да! И тут предлагали «Вишнёвый сад». Мало того, что слово «комедия» красовалось и на этой афише, режиссёром-постановщиком значилась женщина! А на экране в кассовом зале мелькнул кадр, где Ольга Дроздова, исполняющая роль Шарлотты, придурошно всовывает голову в ремень от поднятого ружья, словно собирается на нём повеситься! Какое издевательство над мыслью великого классика о непреложных законах драматургии: «нельзя ставить на сцене заряженное ружье, если никто не имеет в виду выстрелить из него». Одна надежда на Малый театр! Там просто не могут не уважать классику!
И вот Театральная площадь. Прекрасная аннотация: «Спектакль о смене эпох, которая отзывается болью в каждом сердце. Уходит поколение Раневской и Гаева, старых русских дворян, сентиментальных и непрактичных. Они должны уступить дорогу деловому напору Лопахиных. Спектакль бережно сохраняется в постановке Игоря Ильинского». Но что это? «Комедия в четырёх действиях»???!!!
Апполинария Генриховна почувствовала, как у неё перехватывает дыхание и всё сильнее стучит в висках. Но вот напротив – последняя надежда. Центральный Детский Театр (ЦДТ) – любовь её юности! Вывеска новая… Уже не Центральный Детский. Российский Академический Молодёжный. Ну не важно: академический – и всё-таки для школьников! Апполинария Генриховна не стала смотреть на афиши. Она сразу попросила кассира позвать сотрудника педагогической части, благо в таком театре можно откровенно поговорить с коллегой. И, когда та спустилась, учительница литературы задала вопрос в лоб:
– У Вас что, «Вишнёвый сад» тоже – комедия в четырёх действиях? – Нет, в двух, – обеспокоенно ответила сотрудница педагогической части, – смутно догадываясь, что сейчас случится что-то нехорошее. Несмотря на московские пробки и особенную загруженность центра города, машина «Скорой помощи» приехала быстро. Врачи сделали учительнице укол, отругали за то, что она в таком преклонном возрасте совершает одна такие долгие и утомительные путешествия по городу, подержали несколько дней в больнице и отпустили домой.
Почувствовав себя лучше, Апполинария Генриховна открыла любимый томик чеховских пьес. С опаской взглянула она на титульный лист «Вишнёвого сада». Так и есть – комедия!!! Комедия в четырёх действиях! Вот ведь как… Готовясь к уроку, перечитываешь отдельные сцены и явления, а на эту вот первую страничку, где указаны действующие лица, и не заглядываешь! А тут на тебе – комедия… Но чтобы Чехов сам вот так о своей пьесе? Как же он мог?
И тут Апполинарии Генриховне попала смешинка. Она хмыкнула, потом хихикнула, потом рассмеялась, а потом закатилась до слёз и всё никак не могла успокоиться. Она ясно представила, как ходила по городу и обижалась на афиши, вспоминала, какое выражение лица было у сотрудницы педагогической части, когда она падала ей на руки, вообразила себе, как щурится на неё сквозь очки Антон Павлович, и смех сотрясал её всё с большей и большей силой.
Из соседней комнаты прибежала испуганная внучка. Увидела согнувшуюся пополам бабулю с томиком Чехова в руках. Ничего не понимая и подавляя в себе желание тоже прыснуть, побежала за водой и валерьянкой:
– Бабушка, ты что? Тебе нельзя! Апполинария Генриховна отпила глоточек:
– Какие же мы все в сущности смешные. Суетимся, сердимся, доказываем что-то друг другу, а в оглавление главной книги заглянуть забываем!
– Это пьесы Чехова – главная книга? Или ты о Библии?
– Да нет, это я так, метафорично, о КНИГЕ ЖИЗНИ. Вот ведь, чуть не померла, разобидевшись на афиши. А оно того стоит?
И Апполинария Генриховна рассказала внучке о своей одиссее. А та, конечно, нет чтобы слушать внимательно, стала нажимать что-то в экране своего телефона. Ну да, что им Чехов?
– Слушай, бабуля, – внучка подняла взгляд от экрана, – я хочу тебя утешить. Великий русский режиссёр, создатель МХАТА и первый постановщик чеховских пьес, Константин Сергеевич Станиславский, был с тобой совершенно согласен. Ему очень понравился «Вишнёвый сад», но вот что он писал Чехову: «Слышу, как Вы говорите: «Позвольте, да ведь это же фарс»… Нет, для простого человека это трагедия».
– А что Чехов? – Ну а Чехов есть Чехов. Вся Россия ломилась на спектакль, а он написал в своём дневнике: «…сгубил мне пьесу Станиславский…»
– Мда… – сказала Апполинария Генриховна. – Что-то не помню, чтобы нам такое в педагогическом институте рассказывали… Да и в методичках про это ничего я не встречала. Дай-ка мне, что ли, тома с перепиской. Пора освежить в памяти.
А ещё через пару дней Апполинария Генриховна бодро спросила своих учеников: «Ну-ка расскажите мне, где в жизни пролегает грань между смешным и трагическим?» И после того, как ученики с удовольствием проорали целый урок, обсуждая этот непростой вопрос, она дала домашнее задание: «Готовьтесь на следующем уроке поучаствовать в дебатах «Чехов против Станиславского: «Вишнёвый сад» – фарс или трагедия?»».
И это впервые за долгие годы был такой урок по драматургии Чехова, на котором ученики не скучали, а Апполинария Генриховна не печалилась. P.S. Ну а в театр на «Вишнёвый сад» многие ученики потом сами сходили, и все на разные спектакли. Посмотрели в интернете аннотации, картинки, отзывы, и выбрали, что кому было любопытнее. Потом темпераментно обменивались впечатлениями на переменах и пытались вовлечь в свои баталии Апполинарию Генриховну, но она на провокации не поддавалась: пусть сами думать учатся.
«Смех сквозь слезы» в ранних рассказах писателя
Мягкий и грустный юмор – это характерная черта практически всех произведений Чехова. Проявилась она уже в его ранних рассказах.
Например, знаменитый рассказ «Лошадиная фамилия», который заставляет читателя искреннее смеяться, наблюдая, как нерадивый отец семейства вместе со всеми домочадцами пытается разгадать «лошадиную фамилию» зубного врача. Однако даже за этой веселой сценой стоит некоторая авторская грусть: люди впустую проводят свое время, интересуясь не человеком, а только его нелепой фамилией.
То же самое мы встречаем в рассказе «Смерть чиновника». В нем передается судьба мелкого чиновника Червякова, совершившего оплошность (чихнувшего в театре на лысину генерала) и умершего от переживаний по этому поводу. Сама атмосфера рассказа юмористическая, но в конце произведения читатель испытывает чувство горечи: главный герой умирает от собственного страха, причины которого на самом деле ничтожны.
Самые смешные рассказы Чехова Антона Павловича
Пересолил (1885 г.) 9,8
Землемер приехал на станцию «Гнилушки». До усадьбы, куда он был вызван для межевания, оставалось еще проехать на лошадях верст тридцать—сорок. Землемер с трудом нашел возницу, который взялся доставить его до усадьбы — здоровеннейшего мужика, угрюмого, рябого, одетого в рваную сермягу и лапти. Вечерело. Дорога до усадьбы проходила через темный лес. Вдруг, возница повернул в сторону. «Куда же это он меня повез? — подумал землемер. — наверняка к своим сообщникам, чтобы ограбить!»…
Ах, зубы! (1886 г.) 9,5
У любителя сценических искусств сильно болят зубы. Бросая все он мчится к зубному врачу. Но там его ждет огромная очередь…
Глупый француз (1886 г.) 9,5
Француз зашел в московский ресторан и видит русского, который поедает огромную гору блинов. «Этот человек хочет умереть! Нельзя безнаказанно съесть такую массу! Да, да, он хочет умереть. Это видно по его грустному лицу.» — думает француз…
Орден (1884 г.) 9,3
Учителя пригласили в гости к купцу, у которого две молодые симпатичные дочки. Чтобы добавить себе значимости, учитель одолжил у своего друга, военного, орден. И вот, надев чужой орден, учитель отправился в гости…
На охоте (1884 г.) 9,2
Дядя, страстный охотник, повел племянника на охоту в своем имении. — «Но ведь я, дядюшка, и ружья-то держать путем не умею!» — протестовал племянник. — «Пустяки… Приучайся… Ну, смотри же!.. Чуть только зверь — пли!!.»…
Смерть чиновника (1883 г.) 9,2
Чиновник, во время спектакля, случайно чихнул на впереди сидящего генерала…
Драма (1887 г.) 9,1
К известному писателю пришла дама, которая написала драму и просит прочитать её и высказать свое мнение. Писатель не хочет тратить время на это, но не может отказать женщине. Дама начинает нудно и долго читать свое произведение, а писатель размышляет о том, как побыстрее выпутаться из этой ситуации…
Маска (1884 г.) 9,1
Во время бала-маскарада, в единственное тихое места клуба — библиотеку, ввалилась шумная компания…
Оратор (1886 г.) 9,1
Умер важный чиновник. Запойкина, который обладает редким талантом произносить экспромтом свадебные, юбилейные и похоронные речи, попросили выступить на похоронах…
Беззащитное существо (1887 г.) 9,0
К руководителю коммерческого банка пришла просительница и жалуется, что ее мужа незаконно уволили из военно-медицинского ведомства. Женщина постоянно твердит: «Я слабая, беззащитная»…
Дипломат (1885 г.) 9,0
Неожиданно умерла жена чиновника. Надо уведомить мужа. Полковнику Писареву доверили это деликатное дело: «Только вы, голубчик, не сразу, не оглоушьте, а то как бы и с ним чего не случилось. Болезненный. Вы подготовьте его сначала, а потом уж…»
Добрый немец (1887 г.) 9,0 18+
Муж неожиданно возвращается из командировки к молодой жене…
Юбилей (1892 г., небольшая пьеса) 9,0
Коллектив коммерческого банка готовится к юбилею. В это время появляется просительница и жалуется, что ее мужа незаконно уволили из военно-медицинского ведомства…
(сюжет пьесы близок к сюжету рассказа Беззащитное существо (1887 г.))
На даче (1886 г.) 8,9
Женатый, немолодой мужчина получил письмо с признанием в любви от таинственной незнакомки, которая приглашает его на свидание. Идти или не идти на свидание?…
Открытие (1886 г.) 8,9
Успешный инженер случайно обнаружил у себя талант художника и стал размышлять, как сложилась бы его жизнь, если бы он выявил этот дар в молодые годы…
Произведение искусства (1886 г.) 8,9
Доктор получил в подарок, от пациента, канделябр старой бронзы, художественной работы, украшенный обнаженными женскими фигурами. Такой подарок нельзя оставить в кабинете, куда приходят люди, а выкинуть жалко …
Свадьба (1890 г., небольшая пьеса) 8,9
Готовятся к свадьбе. Одна проблема — не нашли генерала. А что за свадьба без генерала? …
Невидимые миру слезы (1884 г.) 8,8
Загулявшая компания мужчин заглянула, поздно ночью, к одному из них перекусить. Но вот беда, ключ от шкафа и погреба у спяшей жены…
Пассажир 1-го класса (1886 г.) 8,8
Два пассажира первого класса разговорились о славе и известности…
Сирена (1887 г.) 8,8
После заседания мирового суда судьи собрались в совещательной комнате. Все изрядно проголодались и один из судей заговорил о том, как хорошо вкусно поесть…
Смешное и грустное как отражение несовершенства человеческого мира
Смешное в рассказах Чехова всегда стоит на первом плане, а грустное прячется за этим фасадом. Так происходит в не менее известном рассказе «Хамелеон». Главный его герой отдает диаметрально противоположные приказания насчет маленькой собачонки, доставляющей прохожим неудобства, в зависимости от предположений людей из толпы, кому принадлежит эта собачка: человеку бедному или богатому и знатному. Подобострастие «хамелеона» вызывает у читателей искренний смех, однако это тоже смех сквозь слезы. Ведь многие люди ведут себя также двулично, подобострастно и лживо.
Похожую сцену наблюдаем и в рассказе «Толстый и тонкий». Случайная встреча двух товарищей, учившихся когда-то вместе в гимназии, на первых порах выглядит весьма душевно, пока речь не заходит о служебном положении «тонкого» и «толстого» господина. Оказывается, что «толстый» товарищ занимает пост гораздо выше «тонкого». После того, как это обстоятельство выясняется, никакой душевный разговор уже невозможен. Прежние приятели расходятся друг с другом, потому что в мире фальши и ложной славы они не могут общаться на равных. Читатели этого рассказа не могут сдержать улыбки, при изучении такой сцены, однако, это улыбка грустная.
Те же коллизии сюжета встречаем в рассказе «Злоумышленник». Читатели прекрасно понимают, что мужичок, снимавший гайки с железнодорожного полотна, чтобы с их помощью ловить рыбу, вовсе не является опасным преступником. Сцена его допроса выглядит смешно. Однако читатель смеется и жалеет этого безграмотного героя, который может сильно пострадать за свое вынужденное невежество. В этом рассказе проявилась еще одна характерная черта чеховских произведений: в них очень часто говорится о том, что люди из интеллигенции, обладающие властью и имеющие образование, не готовы слушать и понимать то, чем живет простой народ. Сословия разделяет пропасть, мешающая человеческим взаимоотношениям.
Особенности поэтики комического в произведениях А. П. Чехова
Антон Павлович Чехов — один из величайших русских писателей-классиков.
Свои произведения он начал писать рано, еще в юности. Сотрудничая в юмористических журналах и газетной периодике, Чехов самим фактом этого сотрудничества был поставлен в условия много- и скорописания. Анекдоты, «мелочишки», подписи к рисункам, пародии, шуточные объявления, забавные календари, комическая реклама, юмористические задачки, комические новеллы, сатирические рассказы — работа молодого писателя была чрезвычайно интенсивна и жанрово разнообразна [3, с.56]. Вначале это были просто зарисовки с натуры, которые постепенно становились все серьезнее, глубже, приобретали общественное значение. Например, рассказ «Смерть чиновника», относящийся к раннему периоду творчества Чехова, — это уже не просто насмешка, это сатира.
Каковы же приёмы юмористического изображения жизни в малой прозе Чехова? Обычно различают комизм характеров, комизм сюжета и в связи с сюжетом — положений, в какие попадают герои произведения, комизм портретов, комизм речи, имён, фамилий, комизм в описании окружающей обстановки.
Чехов пользовался всеми этими компонентами: в его произведениях вызывают смех и сюжет, и характеры героев, и их портреты и речь. Но, необходимо отметить, что комизм Чехова не был гневным смехом, суровым приговором над современной общественной жизнью: скорее это была добродушная, снисходительная усмешка над маленькими, заурядными людьми, которые казались писателю не только смешными, но одновременно слабыми и жалкими.
Чеховский смех был предельно демократичен. Этот демократизм — в его всепроникающем характере (жизнь человеческая — от рождения до смерти — находит в лице Чехова своего обстоятельного исследователя); в его всеохватности (писатель подмечает комические стороны жизни практически всех социальных групп России); в легкости его восприятия.
Демократизм чеховского смеха предопределил и особенность его поэтики. Введя читателя в мир повседневности, мир обыденных забот «среднего человека», который был в сущности главным героем Чехова, писатель прибегает к «поэтике бесконечно малых величий» [1,с.98]. Эта поэтика — и в интересе к мелочам, подробностям жизни; и в пристальном внимании к деталям, характеризующим состояние героя, его действия; и в самом интересе к рядовому, ничем не выдающемуся эпизоду жизни. Все то, что происходит в комических произведениях Чехова, порождено, как правило, не столько исключительными обстоятельствами, сколько естественным ходом событий.
Отношение героя с миром в комических произведениях Чехова сложны и разнообразны. Это разнообразие нашло свое отражение и в поэтике чеховских комических произведений: комическая новелла, сатирический рассказ, ироническая трагикомедия, показывают определенную эволюцию отношений героя с миром.
С эволюцией комического воспроизведения действительности связано и изменение жанровых привязанностей Чехова. Если в первый период творчества (до 1887г.) писатель тяготеет к комической новелле, то второй период (1887–1898гг.) можно соотнести с развитием сатирического рассказа, а третий (конец 90-х — начало 900-х гг.) — с жанром иронической трагикомедии [3, с.60]. Понятно, что такое разграничение не носит безусловного характера: сатирические рассказы, например, появляются из-под пера писателя и в первый период его деятельности, элементы иронической трагикомедии очевидны и в пьесе без названия, но в целом для комического творчества Чехова характерна именно такая эволюция. Нетрудно увидеть в этой смене жанров определенную закономерность: движение от комической маски к характеру связано с укрупнением повествования (новелла — рассказ — пьеса). Чехов идет от изображения эпизода к изображению жизни во всей ее многоплановости и разнохарактерности.
Определяя специфику поэтики комического в произведениях Чехова, мы в праве говорить об особой системе чеховского психологического комизма [3, с.72]. Система эта возникла не сразу, наиболее отчетливо ее черты проявились в 90-е гг. Однако контуры ее просматриваются уже в самом начале творчества писателя.
Отметим особенности этой системы. Во-первых, писатель постепенно отказывается от резких форм заострения, ориентируясь преимущественно на внешнее правдоподобия изображаемого. Во-вторых, ощутимо движение Чехова от изображения комической маски к изображению комического характера: происходит постепенное усиление психологического начала в создаваемых писателем образах. В-третьих, чеховское комическое повествование полифонично — комическое, лирическое и трагическое начала оказываются нерасчленимыми. В-четвертых, несложная фабула эпизода в чеховских произведениях вбирает в себя многообразие жизни. В-пятых, в комических произведениях писателя действует особый комический хронотоп [3, с.75].
Можно выделить по крайней мере четыре признака, характеризующих время и пространство в комических произведениях Чехова независимо от их жанра. Это, во-первых, пространственно-временная ограниченность происходящего (предельная локализация места в комической новелле, сатирическом рассказе, в иронической трагикомедии). Герой не просто замкнут в определенное пространство, он не ощущает потребности в существовании за пределами очерченного круга. Предельная локализация времени и пространства и порождает, в частности емкость детали: отказавшись от развернутого воспроизведения картин, Чехов чрезвычайно уплотнил художественное время.
Во-вторых, для чеховского комического хронотопа характерно движение героя от эпизода к эпизоду (в новелле, как правило, эпизодом все исчерпывается; в рассказах и пьесах мы видим систему эпизодов, в пределах каждого из которых герой ведет себя исчерпывающе).
В-третьих, для комических произведений Чехова существенным и господствующим является хронотопический ряд бытового времени. Этот ряд развернут и детализирован. Персонажи в нем показаны в поступках, в действии, в произносимом слове. Бытовое время — это и время переживаний, и время состояний. В соответствии с канонами комического повествования оно всегда интенсивно: время организует и пространство эпизода, и героя в этом пространстве. Господство бытового времени — это и господство бытового пространства. Чеховские произведения удивительно кинематографичны, если иметь в виду интерьер каждого эпизода. Комические персонажи у Чехова действуют, как правило, в хорошо знакомой им обстановке, где стандартные атрибуты выполняют роль ориентиров. Недаром многие комические новеллы начинаются с описания места действия.
В-четвертых, комический чеховский хронотоп — это и наличие бытийного времени автора. И хотя это время чаще всего намечено лишь пунктирно, мы ощущаем постоянное стремление писателя раздвинуть перед героями границы мира, их окружающего, дать почувствовать безмерность пространства, ощутить необходимую каждому человеку связь времен. Отсутствие у героя желания «прорваться» и питает чеховскую иронию. Бытийное время автора возникает как альтернатива господствующему принципу повседневности: «так заведено», «так положено». Наиболее явственно оно в пьесах и сатирических рассказах, но биение его ощутимо и в новеллах, где за пределами описываемого эпизода угадывается безмерное пространство жизни [3,с.83].
В пределах хронотопической комической общности произведений Чехова можно выделить и жанровую специфику каждого из них. Так, в комической новелле господствует хронотопический ряд переживаний героя, в сатирическом рассказе — ряд событий, в иронической трагикомедии — ряд судьбы. Существование этих рядов предопределено главным для Чехова — стремлением писателя соотнести нравственное состояние героя и нравственность мира, в котором он живет и который он творит.
Чехов, автор комических произведений, хорошо понимал, что условия, в которые поставлена человеческая личность, может изменить только сам человек, неустанная работа его души, и прилагал все усилия, чтобы заставить эту душу активно работать. В том числе — и с помощью смеха.
Успех Чехова–драматурга в значительной мере был подготовлен рядом характерных особенностей его художественного метода, которые в своем логическом развитии означали предельное сближение повествовательного творчества с драматургическим.
Строгая объективность, решительный отказ от иллюзорности идеологических концепций и дали возможность Чехову сделать существенный вклад в развитие реалистического искусства [1, с.480].
В центре произведений Чехова оказывается теперь простой, внезапно прозревший человек, начавший великую переоценку привычных ценностей. Он хочет немногого — всего лишь удовлетворения своих элементарных человеческих стремлений [1, с.482].
Непримиримый конфликт человека с нравственными, социальными и политическими основами буржуазного строя вырастал в конфликт всемирно-исторического значения. [1, с.484].
Принципиальные идейно-творческие задачи, которые решал Чехов, определяли характерные особенности его художественной системы. Так мы приходим к истокам новаторской художественной структуры чеховской прозы. Отказ от внешне-событийного сюжетного построения, перенесение внимания на духовный мир героя — все это было прямым следствием основного открытия Чехова. Здесь же следует искать глубинные истоки емкой лаконичности чеховского стиля. Ему нужно было показать сущность тех процессов, которые происходили в сознании его современников, а он видел ее именно в ломке устоявшихся представлений. Писатель стремился к тому, чтобы запечатлеть кризисное, переломное состояние героев. Лаконичность, сочетаемая с глубокой внутренней напряженностью и драматизмом повествования, способствовала реализации этой основной задачи Чехова.
Новаторство Чехова-драматурга имеет те же истоки. В основе его тот же конфликт человека с господствующим социальным строем, имея в виду не особые острые ситуации, а враждебность человеку повседневного, обычного течения жизни. Отсюда такие особенности чеховской драматургии как «внутреннее действие» или «подводное течение», особая структура речи персонажей с ее неизменным подтекстом, — всем тем, что помогает Чехову подниматься от прозы убогого будничного существования к высокой поэзии философских лирических размышлений.
Герои чеховских пьес понимают друг друга даже когда молчат или не слушают своих собеседников, или говорят о жаре в Африке и о том, что Бальзак венчался в Бердичеве.
Этот особый характер театральной речи, когда люди говорят как бы не в унисон и отвечают не столько на реплики собеседников, сколько на внутренний ход собственных мыслей и все-таки понимают друг друга, именуется обычно «подводным течением» [2,с. 94].
Принципы и методы реалистического искусства, сложившиеся в прозе Чехова, параллельно разрабатывались им и в драматургии, к которой Чехов обратился с самых ранних шагов своей литературной деятельности. Его юношеская пьеса без названия — ровесница его первых прозаических опытов, а возможно, и предшествует им. Движение тем, эволюция метода изображения аналогичны (хотя, конечно, и не тождественны) тому, что мы видели в чеховской прозе. От общей картины жизни с ее неразберихой, с ее дрязгами и недоразумениями, с ее явными, бросающимися в глаза, и скрытыми, привычными, хроническими недугами, с тоской и недовольством людей, с их мечтами о будущем, надеждами на счастье — к ощущению того, что сроки приблизились, что будущее рядом, на пороге — таков путь и Чехова-прозаика и Чехова-драматурга [2,с. 71].
Однако важное отличие Чехова-драматурга заключается в том, что он начал с широких социально-психологических тем.
Основное художественное открытие Чехова привело его к существенному обновлению реалистических принципов типизации. Чехову принадлежат типические образы представителей тех или иных сословий и классов, которые не вызывают сомнений в их достоверности.
Разрабатывая этот метод реалистической типизации, Чехов имел возможность опираться на широкий опыт разночинно-демократической литературы 1860–1880-х годов. Особенно успешно, глубоко и своеобразно метод типизации конкретно-исторических социальных и социально-политических явлений был разработан Щедриным, Глебом Успенским и Карониным-Петропавловским. Принципиальное отличие чеховского метода подобной типизации состоит в широте, общечеловеческой значимости типизируемого явления [1,с. 490].
Глубокое знание театра, стремление способствовать его дальнейшему развитию в духе лучших традиций русского сценического реализма, с одной стороны, характерные особенности его художественного метода — с другой стороны, и явились тем творческим достоянием писателя, которое не только обеспечило успех первых серьезных шагов Чехова-драматурга, но и определило общее направление его новаторских исканий. Чеховские драмы пронизывает атмосфера всеобщего неблагополучия. В них нет счастливых людей. Героям их, как правило, не везет ни в большом, ни в малом: все они в той или иной мере оказываются неудачниками. В «Чайке», например, пять историй неудачной любви, в «Вишневом саде» Епиходов с его несчастьями — олицетворение общей нескладности жизни, от которой страдают все герои.
На первый взгляд, драматургия Чехова представляет собой какой-то исторический парадокс. И в самом деле, в 1890–1900-е годы, в период наступления нового общественного подъема, когда в обществе назревало предчувствие «здоровой и сильной» бури, Чехов создает пьесы, в которых отсутствуют яркие героические характеры, сильные человеческие страсти, а люди теряют интерес к взаимным столкновениям, к последовательной и бескомпромиссной борьбе. Возникает вопрос: связана ли вообще драматургия Чехова с этим бурным, стремительным временем, в него ли погружены ее исторические корни? [5]
Известный знаток драматургии Чехова М. Н. Строева так отвечает на этот вопрос. «Драма Чехова выражает характерные особенности начинающегося на рубеже веков в России общественного пробуждения. Во-первых, это пробуждение становится массовым и вовлекает в себя самые широкие слои российского общества. Недовольство существующей жизнью охватывает всю интеллигенцию от столиц до провинциальных глубин. Во-вторых, это недовольство проявляется в скрытом и глухом брожении, еще не осознающем ни четких форм. Ни ясных путей борьбы. Тем не менее совершается неуклонное нарастание, сгущение этого недовольства. Оно копится, зреет, хотя до грозы еще далеко. В-третьих, в новую эпоху существенно изменяется само понимание героического: на смену героизму одиночек идет недовольство всех. Освободительные порывы становятся достоянием не только ярких, исключительных личностей, но и каждого здравомыслящего человека. В-четвертых, неудовлетворенность своим существованием эти люди начинают ощущать не только в исключительных случаях, а ежечасно и ежесекундно, в самих буднях жизни». [4, с.39]
Именно на этих общественных дрожжах, на новой исторической почве и вырастает «новая чеховская драма» со своими особенностями поэтики, нарушающими каноны классической русской и западноевропейской драмы:
1) Чехов создал новую форму реалистической драмы — предельно приближенной к жизни;
2) незавершенность конфликтов;
3) перенесение социального конфликта в бытовую психологическую сферу («драмы настроения»);
4) новые средства драматической выразительности (среди них и особые комические приемы);
5) отказ от многогероя;
6) новаторство на уровне жанра («Чайка» и «Вишневый сад» — это комедии, что не соответствует драматургической системе жанров). Чеховские пьесы, скорее, это трагикомедии.
От веселого смеха над несообразностями жизни в ранний период деятельности, от горестного удивления вопиющими несообразностями и алогизмами жизненного уклада в средний период — к ощущению необходимости и возможности перевернуть жизнь в последние годы XIX века и в первые годы XX столетия — такова последовательность и логика творческого развития Чехова, отразившие движение русской истории от периода реакции 1880-х годов к эпохе первой русской революции.
Литература:
1. Бердников Г. А. П. Чехов. Идейные и творческие искания. — М., 1984.
2. Бялый Г. Чехов и русский реализм. Очерки. — Ленинград, Советский писатель, 1981.
3. Крайчик Л. Е. Поэтика комического в произведениях А. П. Чехова: монография / Л. Е. Крайчик; научн.ред.Б. Т. Удодов, 1986
4. Строева М. Н. Режиссерские изыскания Станиславского. М. 1973 г.
5. https://www.my-chekhov.ru
Наиболее известные рассказы
Чехов, сталкиваясь с несправедливостью и беспределом в современной жизни, тонко всё подмечал. Незатейливые сюжеты нашли отображение во многих его повествованиях. Среди них многим знакомы такие классические произведения:
- «Хамелеон».
- «Толстый и тонкий».
- «Смерть чиновника».
- «Лошадиная фамилия».
- «Злоумышленник».
- «Злой мальчик».
- «Жалобная книга».
- «Унтер Пришибеев».
Мягкая ирония с долей грусти встречается почти во всех произведениях писателя. Это заметно уже из ранних рассказов.
Дом с мезонином (1896)
В рассказе «Дом с мезонином» идет повествование от лица одного праздного художника, который гостил у своего приятеля – помещика Белокурова. Его жизнь была праздной – он гулял по аллеям, читал книги, созерцал окружающий мир и спал.
Однажды художник во время очередной своей прогулки ступил в незнакомую усадьбу, и, пройдя мимо дома с мезонином, увидел двух девушек. Они обе были бледные и тонкие, но одна из них была старше.
Позже, когда художник прогуливался с Белокуровым, он увидел, как к этому дому подъехала рессорная коляска, а в ней находилась одна из девушек…
Особенность художественных приемов Чехова
Особенность художественных приемов Чехова состоит в том, что в своих произведениях он умел невероятным образом связать в одно целое смешное и грустное.
Именно благодаря этому писатель невероятно тонко подчеркивал человеческие пороки, и с присущей ему простотой высмеивал их – прежде всего, для того, чтобы люди смогли посмотреть на себя и свое порой смехотворное поведение со стороны.
Трагические ситуации зачастую у Чехова скрываются под откровенно комическими картинами жизни и веселыми шутками.
Мастерство Чехова состоит в том, что он сначала заставляет читателей смеяться над своими персонажами и их нелепым поведением, а затем – осознавать весь трагизм сложившейся ситуации и возможно, узнавать в этих персонажах самих себя.
Дама с собачкой (1898)
Женатый банкир Дмитрий Гуров приезжает в Ялту отдохнуть, где знакомится с Анной – замужней привлекательной девушкой («Дамой с собачкой»).
Дмитрий уже давно не любит свою жену и заводит романы на стороне, он подумал, что отношения с Анной – также мимолетны, но она влюбляется в него.
Когда Дмитрий и Анна возвращаются к привычной жизни, то не могут забыть друг друга, поэтому Дмитрий едет в город, где она живет.
Влюбленные встречаются каждые 3 месяца в гостинице, но развестись им практически невозможно. Они страдают от двойной жизни, которую ведут, но не знают, каким образом можно все изменить…
Человек в футляре (1898)
Произведение «Человек в футляре» является первым рассказом «Маленькой трилогии» Чехова – цикла, включившего рассказы «О любви» и «Крыжовник». Рассказ строится на том, что два приятеля – ветеринарный врач и учитель, сидят в старом сарае и рассказывают друг другу истории.
Учитель Буркин рассказывает о Беликове – преподавателе той же гимназии, где он работает. Беликов боялся отклониться от нормы, он всю свою жизнь, казалось, прятал в футляр, во всем следовал правилам.
Беликов хотел жениться на Вареньке – сестре одного учителя гимназии, но ее брат нарисовал на него карикатуру, после чего Беликов очень оскорбился и передумал жениться.
Как-то раз Беликов увидел, как Варенька катается со своим братом на велосипедах, и счел сказать, что считает это неподобающим. Брат Вари спустил Беликова с лестницы, тот не смог пережить позора и умер со стыда…
Для справки: главную мысль высказал в конце истории друг Буркина.
СМЕХ СКВОЗЬ СЛЕЗЫ
Мудрые китайцы любят поесть, не гнушаются ничем: в пищу идет всё, что ползает, ходит, бегает, плавает, летает, за что и поплатились. Съели какую-то тварь, то ли летучую мышь, то ли собаку и заразились коронавирусом. А он оказался таким коварным, передается от человека к человеку, для него нет преград, он легко преодолевает все препоны и границы. Ему не страшны ни горы, ни океаны, и он стал всемирным бедствием.
Но так уж устроена жизнь, что даже самая ужасная напасть не лишена признаков хотя бы небольшого, подчас не явного, неожиданного и забавного свойства. Это вселяет людям надежду, что все минует, пройдет, успокоится, и на таком фоне найдется место даже безобидной шутке.
Встретил я соседку, остановились, как положено – дистанция два метра, не больше двух человек; давно знаем друг друга и все друг о друге. Она поговорить любит, особенно уважает галантные и уважительные слова из уст собеседника. Карантин уже поднадоел, не торопимся, спрашиваю:
– Сара Львовна, простите меня великодушно за любопытство. Вот вы всю жизнь прожили с уважаемым Моисеем Изральичем в гражданском браке, детки ваши, дай им бог здоровья, давно выпорхнули, а тут, вдруг, решили сыграть свадьбу, да и выбрали такое неудачное время: ведь эпидемия, опасно и запрещено властями собирать народ.
– Я вас умоляю, все до нельзя просто, я имею вам сказать, что уже никакой молодой на мине не соблазнится и, чтоб Моисей не смылся к какой-нибудь лахудре, пора привязать его к сибе законом мирским и божьим.
Время таки же самое подходящее. Вот вы русские не там ум имеете. Эпидемия, не велено собираться, а мы и не будем, никто прийти бояться будет; не надо снимать ресторацию, готовить мацу, форшмак и другие деликатесы и угощения, нанимать музыку для Хава-Нагилы, нам их надо, никакого тарараму. Живем на маленькую пенсию, Мося всю жизнь проработал в заготконторе, я дома делала ему фарт, ни стажа, ни зарплаты в открытую; заначка, правда, есть, приберегли на черный день. Но свадьба это ещё не мрачность, а торжество, таки две большие разницы.
Открытки с приглашениями разослали, почта еще делами живет, пусть мишпуха интерес имеют, подарки и доллары готовит. Сами не моги, передадут через волонтеров, вон их сколько добровольцев, принесут, передадут через порог. А здравицу и пожелания дать могут по телефону. Обиду иметь хотят, что не гостили и не гуляли, обойдетесь, сидите дома на своем тухес, не разносите заразу. Так что все продумано и наклад в свой карман мы иметь ещё получим.
– А как же без венчания, тот же грех, что и гражданка?
– Я вас умоляю, наш раввин тоже гонор имеет, по смартфону благословит; власти ведь велели перейти на удаленку, роби послушен; говорят, для этого даже велели операторам тариф поиметь ниже. Правда, раввин не получит от нас своего гешефта, перебьется, бедности не знает таки.
– Ну, поздравляю вас с законным браком. Но что-то не вижу радости на вашем лице, вы чем-то расстроены?
-Аз ох-н вей, ви еще ничего не знаете? Власть постановила: кто дожил до шестидесятипяти лет, должен быть уже стариком и, чтоб не было гармидера, направлять их всех в какую-то зону риска. Выходит, после свадьбы я останусь одна. С другой стороны, оно может таки и к лучшему, правительство мине уважение и заботу дает. Зачем мине такой старый пень, будет безвылазно дома задой диван протирать, ухаживай за ним, не пошлешь ни в магазин, ни мусор вынести, ни псине мацион и до ветру погулять.
– Не трогай меня за здесь, поторопилась я со свадьбой. Вон сестра Рахиля похвасталась. Ещё до запрета со своим Семой пошла в гипермаркет запасаться, когда паника иметь стала. А там все в масках, морды лиц совсем не видно, кагал народу, толкаются, бегают, хватают, вот она и отпустила своего. Только, когда отоварилась, схватила его и привела домой. Сняла с него маску, а там другой, сначала оторопела, потом присмотрелась, вроде ничего, помоложе и качество мужское проглядывается, оставила, не стала возвращать, тем более и своего что-то долго нет, наверное, тоже приютили; он еще не совсем поношенный, при нужде сгодится. Не мудрено их там в том бедламе и перепутать: у всех одинаковые синие джинсы, одинаковые белые маски, одинаковый отрешенный вид безропотного носильщика тяжестей и тощего кошелька, который так стремительно худеет при наших запросах.
– Повезло сестре, а я такой гешефт упустила, будь она неладная эта свадьба.
Посочувствовал ей, успокоил: скоро придумают вакцину, лекарство, справятся. У нас и сейчас не так страшно, как за бугром, а все потому, что у нас антидепрессанты: макароны, гречка, соль и мыло, а у них только туалетная бумага; у всех разные потребности: нам бы поплотнее поесть, им же не в моготу – на толчок, наверное понос одолел. Правда, и наши тоже животом маются, тоже гребут её охапками, ведь бывает и голодный понос. Посоветовал выполнять рекомендации, чаще мыть руки, сидеть дома и следить за информацией, не поддаваться панике и вирус не прицепится.
– Ви, таки не упрощайте, какой кавардак творится вокруг, что пишут и говорят, один ужас: кто-то умер от перепоя, кто-то сломал хребет, свалился с лестницы, кого-то сопли замучили, кто-то под хмелем не вписался в габарит, набил шишку на лбу, подумают рога растут, кого-то угораздило провалиться в колодец, кто-то ошпарился кипятком, кто-то не выдержал карантина, хотел повеситься, и во всем виноват он, коварный коронавирус, как тут успокоишься, ведь живешь на краю пропасти.
А тут еще этот картельный сговор производителей гречки и бумаги: затоварились, специально сеют панику, подогревают спрос, вздувают цены, греют руки на несчастье людей. Не они ли авторы эпидемии? Где вы, компетентные органы, разберитесь.
Позавидуешь, кто на удаленке, сидят дома, в удобном халате, без галстука, зарплата капает, терзают компьютер, бояться нечего: он привит, вернее в нем изначально внедрены антивирусные программы, можно даже не пользоваться маской. Гуляешь на просторах интернета, без опаски общаешься со всеми, черпаешь информацию, в том числе всякие бредни, страшилки, сомнительные советы и рекомендации, убегаешь от этого сумбура и спама, заходишь на сайт знакомств, а там привычное: «Молодой, самодостаточный, атлетического сложения, симпатичный мужчина с солидным запасом макарон и гречки познакомится с обаятельной блондинкой, приятной внешности, ростом не более сташестидесяти с запасом соли и туалетной бумаги для совместной стряпни и туалетных деяний. Диабетиков, любителей сухомятки и страдающих запором просим не беспокоить». Значит, мы еще не сдаемся, сопротивляемся.
Вам также повезло, если у вас есть загородная дача, езжайте туда, вернее идите пешком, в транспорте опасно. Там переждете лихую годину. Не бойтесь – вашу городскую квартиру никто не тронет, напишите на входной двери: «карантин, коронавирус, пандемия», и ни один, самый лихой домушник, не рискнет проникнуть в нее.
Так что не все так плохо, держитесь, может и прорвемся. Я и Сара Львовна желаем вам, чтоб вы были так здоровы и не унывали.
Рассказ с его наивными шутками приобщаем к врачебным снадобьям, пусть он хоть чуть- чуть поможет вам одолеть недуг.
С а ш а (зевает). Ступай с богом!
О с и п. Пойду… (Идет.) Пойду к себе домой… Мой дом там, где пол земля, потолок небо, а стены и крыша неизвестно в каком месте… Кого бог проклял, тот и живет в этом доме… Велик он, да негде голову положить… Только и хорош тем, что за него в волость поземельных платить не надо… (Останавливается.) Спокойной ночи, Александра Ивановна! В гости пожалуйте! В лес! Спросите Осипа, каждая птица и ящерица знает! Посмотрите-ка, как пенек светится! Как будто мертвец из гроба встал… А вон другой! Моя мать мне говорила, что под тем пеньком, который светится, грешник зарыт, а светится пень для того, чтоб молились… И надо мной будет пень светиться… Я тоже грешник… А вон и третий! Много же на этом свете грешников! (Уходит и минуты через две свистит.)
ЯВЛЕНИЕ II
С а ш а.
С а ш а (выходит из школы, со свечой и книгой). Как долго Миши нет… (Садится.) Как бы он себе здоровья не испортил… Эти гулянья ничего не дают, кроме нездоровья… Да и мне уже спать хочется… Где я остановилась? (Читает.) «Пора, наконец, снова возвестить о тех великих, вечных идеалах человечества, о тех бессмертных принципах свободы, которые были руководящими звездами наших отцов и которым мы изменили, к несчастью». Что это значит? (Думает.) Не понимаю… Отчего это не пишут так, чтоб всем понятно было? Далее… Ммм… Пропущу предисловие… (Читает.) «Захер Мазох»… Какая смешная фамилия!.. Мазох… Должно быть, не русский… Далее… Миша заставил читать, так надо читать… (Зевает и читает.) «Веселым зимним вечером»… Ну, это можно пропустить… Описание… (Перелистывает и читает.) «Трудно было решить, кто играл и на каком инструменте… Сильные величавые звуки органа под железной мужской рукой вдруг сменялись нежной флейтой как бы под прелестными женскими устами и наконец замирали…» Тссс… Кто-то идет… (Пауза.) Это Мишины шаги… (Тушит свечу.) Наконец-то… (Встает и кричит.) Ау! Раз, два, раз, два! Левой, правой, левой, правой! Левой! левой!
Входит П л а т о н о в.
ЯВЛЕНИЕ III
С а ш а и П л а т о н о в.
П л а т о н о в (входя). Назло тебе; правой! правой! Впрочем, милая моя, ни правой, ни левой! У пьяного нет ни права, ни лева; у него есть вперед, назад, вкось и вниз…
С а ш а. Пожалуйте сюда, пьяненький, садитесь сюда! Вот я вам покажу, как шагать вкось да вниз! Садитесь! (Бросается Платонову на шею.)
П л а т о н о в. Сядем… (Садится.) Ты чего же это не спишь, инфузория?
С а ш а. Не хочется… (Садится рядом.) Поздно же тебя отпустили!
П л а т о н о в. Да, поздно… Пассажирский уж прошел?
С а ш а. Нет еще. Товарка с час тому назад прошла.
П л а т о н о в. Значит, нет еще двух часов. Ты давно оттуда?
С а ш а. Я в десять часов была уже дома… Пришла, а Колька ревет на чем свет стоит… Я ушла не простившись, пусть извинят… Танцы после меня были?
П л а т о н о в. И танцы были, и ужин был, и скандалы были… Между прочим… знаешь? При тебе это случилось? С Глагольевым стариком удар случился!
С а ш а. Что ты?!
П л а т о н о в. Да… Твой братец кровь пускал и вечную память пел…
С а ш а. Отчего же это? Что с ним? Он кажется здоровый такой на вид…
П л а т о н о в. Легенький удар… Легенький к его счастью и к несчастью его осленка, которого он по глупости величает сыном… Домой отвезли… Ни один вечер без скандала не обходится! Такова наша судьба, знать!
С а ш а. Воображаю, как перепугались Анна Петровна и Софья Егоровна! А какая славная Софья Егоровна! Я таких хорошеньких дамочек редко вижу… Что-то в ней такое особенное…
Пауза.
П л а т о н о в. Ох! Глупо, мерзко…
С а ш а. Что?
П л а т о н о в. Что я наделал?! (Закрывает руками лицо.) Стыдно!
С а ш а. Что ты наделал?
П л а т о н о в. Что наделал? Ничего хорошего! Когда я делал то, чего впоследствии не стыдился?
С а ш а (в сторону). Пьян, бедненький! (Ему.) Пойдем спать!
П л а т о н о в. Гадок был, как никогда! Уважай себя после этого! Нет более несчастья, как быть лишенным собственного уважения! Боже мой! Нет ничего во мне такого, за что можно было бы ухватиться, нет ничего такого, за что можно было бы уважать и любить!
Пауза. Ты вот любишь… Не понимаю! Нашла, значит, во мне что-то такое, что можно любить? Любишь?
С а ш а. Что за вопрос! Может ли быть, чтоб я тебя не любила?
П л а т о н о в. Знаю, но назови мне то хорошее, за что ты меня так любишь! Укажи мне то хорошее, что ты любишь во мне!
С а ш а. Гм… За что я тебя люблю? Какой же ты сегодня чудак, Миша! Как же мне не любить тебя, если ты мне муж?
П л а т о н о в. Только и любишь за то, что я тебе муж?
С а ш а. Я тебя не понимаю.
П л а т о н о в. Не понимаешь? (Смеется.) Ах ты, моя дурочка набитая! Зачем ты не муха? Между мухами с своим умом ты была бы самой умной мухой! (Целует ее в лоб.) Что было бы с тобой, если бы ты понимала меня, если бы у тебя не было твоего хорошего неведения? Была бы ты так женски счастлива, если бы умела постигать своей нетронутой головкой, что у меня нет ничего того, что можно любить? Не понимай, мое сокровище, не ведай, если хочешь любить меня! (Целует ее руку.) Самочка моя! И я счастлив по милости твоего неведения! У меня, как у людей, семья есть… Есть семья…
С а ш а (смеется). Чудак!
П л а т о н о в. Сокровище ты мое! Маленькая, глупенькая бабеночка! Не женой тебя иметь, а на столе под стеклом тебя держать нужно! И как это мы ухитрились с тобой Николку породить на свет божий? Не Николок рождать, а солдатиков из теста лепить тебе впору, половина ты моя!
С а ш а. Глупости ты говоришь, Миша!
П л а т о н о в. Сохрани тебя бог понимать! Не понимай! Да будет земля на китах, а киты на вилах! Где мы брали бы себе постоянных жен, если бы вас не было, Саши? (Хочет ее поцеловать.)
С а ш а (не дается). Пошел вон! (Сердито.) Зачем же ты женился на мне, если я так глупа? Ну и брал бы себе умную! Я не неволила!
П л а т о н о в (хохочет). А вы и сердиться умеете? Ах, черт возьми! Да это целое открытие из области… Из какой области? Целое открытие, душа моя! Так ты умеешь и сердиться? Ты не шутишь?
С а ш а (встает). Иди-ка, брат, спать! Если бы не пил, не делал бы открытий! Пьяница! А еще тоже учитель! Ты не учитель, а свинтус! Ступай спать! (Бьет его по спине и уходит в школу.)
ЯВЛЕНИЕ IV
П л а т о н о в (один).
П л а т о н о в. В самом деле я пьян? Не может быть, я пил мало… В голове, впрочем, не совсем нормально…
Пауза. А когда с Софьей говорил, был я… пьян? (Думает.) Нет, не был! Не был, к несчастью, святые угодники! Не был! Проклятая трезвость моя! (Вскакивает.) В чем провинился предо мной ее несчастный муж? За что я опачкал его перед ней такою грязью? Не прощай мне этого, моя совесть! Я разболтался пред ней, как мальчишка, рисовался, театральничал, хвастался… (Дразнит себя.) «Зачем вы не вышли за труженика, за страдальца?» А для чего бы она сдалась труженику, страдальцу? Зачем же ты, безумец, говорил то, чему не верил? Ах!.. Она поверила… Она выслушала бредни глупца и опустила глазки! Раскисла, несчастная, разнежилась… Как это всё глупо, как это всё мерзко, нелепо! Опротивело всё… (Смеется.) Самодур! Осмеяли купцов самодуров, осмеяли насквозь… Был и смех сквозь слезы и слезы сквозь смех… Кто же меня осмеет? Когда? Смешно! Взяток не берет, не ворует, жены не бьет, мыслит порядочно, а… негодяй! Смешной негодяй! Необыкновенный негодяй!..
Пауза. Надо ехать… Буду у инспектора просить другого места… Сегодня же напишу в город…
Входит В е н г е р о в и ч 2.