Рассказ черный кот эдгар по

«The Black Cat»
by Edgar Allan Poe
Early 20th-century illustration by Byam Shaw
Country	United States
Language	English
Genre(s)	Horror fiction, Gothic literature
Publisher	United States Saturday Post[1]
Media type	Print (periodical)
Full text
The Black Cat at Wikisource

«The Black Cat» is a short story by American writer Edgar Allan Poe. It was first published in the August 19, 1843, edition of The Saturday Evening Post. In the story, an unnamed narrator has a strong affection for pets until he perversely turns to abusing them. His favorite, a pet black cat, bites him one night and the narrator punishes it by cutting its eye out and then hanging it from a tree. The home burns down but one remaining wall shows a burned outline of a cat hanging from a noose. He soon finds another black cat, similar to the first except for a white mark on its chest, but he soon develops a hatred for it as well. He attempts to kill the cat with an axe but his wife stops him; instead, the narrator murders his wife. He conceals the body behind a brick wall in his basement. The police soon come and, after the narrator’s tapping on the wall is met with a shrieking sound, they find not only the wife’s corpse but also the black cat that had been accidentally walled in with the body and alerted them with its cry.

The story is a study of the psychology of guilt, often paired in analysis with Poe’s «The Tell-Tale Heart».^[2] In both, a murderer carefully conceals his crime and believes himself unassailable, but eventually breaks down and reveals himself, impelled by a nagging reminder of his guilt. «The Black Cat», which also features questions of sanity versus insanity, is Poe’s strongest warning against the dangers of alcoholism.

Plot[edit]

The story is presented as a first-person narrative using an unnamed unreliable narrator. He is a condemned man at the outset of the story.^[3] The narrator tells us that from an early age he has loved animals; he and his wife have many pets, including a large, beautiful black cat (as described by the narrator) named Pluto. This cat is especially fond of the narrator and vice versa. Their mutual friendship lasts for several years until the narrator becomes an alcoholic. One night, after coming home completely intoxicated, he believes the cat to be avoiding him. When he tries to seize it, the panicked cat bites the narrator, and in a fit of drunken rage he seizes the animal, pulls a pen-knife from his pocket, and deliberately gouges out the cat’s eye.

From that moment on, the cat flees in terror at his master’s approach. At first, the narrator is remorseful and regrets his cruelty. «But this feeling soon gave place to irritation. And then came, as if to my final and irrevocable overthrow, the spirit of perverseness.» In another fit of drunken fury, the narrator takes the cat out in the garden one morning and ties a noose around its neck, hanging it from a tree where it dies. That very night his house mysteriously catches fire, forcing the narrator, his wife and their servant to flee the premises.

The next day, the narrator returns to the ruins of his home to find, imprinted on the single wall that survived the fire, the apparition of a gigantic cat with a rope around the animal’s neck.

Though initially disturbed, the narrator gradually determines a logical explanation for it; someone outside had cut the cat from the tree and thrown its corpse into the bedroom to awaken him during the fire. The narrator begins to miss Pluto and hate himself for his actions, feeling guilty. Some time later, he finds a similar cat in a tavern, being the same size and color as the original and even missing an eye, with the only difference is a large white patch on the cat’s chest. The narrator takes it home, but soon begins to fear and loathe the cat, as it amplifies his guilty conscience. After some time, the white patch of fur begins to take shape and, much to the narrator’s horror, forms the shape of the gallows. This terrifies and angers him more, and he avoids the cat whenever possible.

Then, one day when the narrator and his wife are visiting the cellar in their new home, the cat gets under its master’s feet and nearly trips him down the stairs. The infuriated narrator attempts to kill the cat with an axe but is stopped by his wife. Failing to take out his drunken fury on the cat, he angrily kills his wife with the axe instead. He seals his wife’s corpse in a wall in the cellar. A few days later, when the police arrive to investigate the wife’s disappearance, they find nothing and the narrator goes free. The cat, which he intended to kill as well, has also gone missing. This grants him the freedom to sleep, even with the burden of murder.

On the last day of the investigation, the narrator accompanies the still-clueless police into the cellar. Completely confident in his own safety, the narrator comments on the sturdiness of the building and taps upon the wall he had built around his wife’s body. A loud, inhuman screaming sound fills the room. The alarmed police tear down the wall and find the wife’s corpse. Sitting on the corpse’s rotting head, to the utter horror of the narrator, is the screeching black cat. The terrified narrator is immediately shattered completely by this reminder of his crime—which he had believed to be safe from discovery—and the appearance of the cat. As he words it: «I had walled the monster up within the tomb!»

Publication history[edit]

«The Black Cat» was first published in the August 19, 1843, issue of The Saturday Evening Post. At the time, the publication was using the temporary title United States Saturday Post.^[4] The story was reprinted in The Baltimore Sun and The Pensacola Gazette that same year.^[5] Readers immediately responded favorably to the story, spawning parodies including Thomas Dunn English’s «The Ghost of the Grey Tadpole».^[6]

Analysis[edit]

Like the narrator in Poe’s «The Tell-Tale Heart», the narrator of «The Black Cat» is of questionable sanity. In the beginning of the tale, the narrator says that he would be «mad indeed» should he expect a reader to believe the story, implying that he has already been accused of madness.^[7]

The extent to which the narrator claims to have loved his animals suggests mental instability in the form of having “too much of a good thing”. His partiality for animals substitutes “the paltry friendship and gossamer fidelity of mere Man”. Since the narrator’s wife shares his love of animals, he likely thinks of her as another pet, seeing as he distrusts and dislikes humans. Additionally, his failure to understand his excessive love of animals foreshadows his inability to explain his motives for his actions.^[8]

One of Poe’s darkest tales, «The Black Cat» includes his strongest denunciation of alcohol. The narrator’s perverse actions are brought on by his alcoholism, a «disease» and «fiend» which also destroys his personality.^[9] The use of the black cat evokes various superstitions, including the idea voiced by the narrator’s wife that they are all witches in disguise. Poe owned a black cat. In his «Instinct vs Reason – A Black Cat» he stated: «The writer of this article is the owner of one of the most remarkable black cats in the world – and this is saying much; for it will be remembered that black cats are all of them witches.»^[10] In Scottish and Irish mythology, the Cat-sìth is described as being a black cat with a white spot on its chest, not unlike the cat the narrator finds in the tavern. The eponymous cat is named Pluto after the Roman god of the Underworld.

Although Pluto is a neutral character at the beginning of the story, he becomes antagonistic in the narrator’s eyes once the narrator becomes an alcoholic. The alcohol pushes the narrator into fits of intemperance and violence, to the point at which everything angers him – Pluto in particular, who is always by his side, becomes the malevolent witch who haunts him even while avoiding his presence. When the narrator cuts Pluto’s eye from its socket, this can be seen as symbolic of self-inflicted partial blindness to his own vision of moral goodness.^[8]

The fire that destroys the narrator’s house symbolizes the narrator’s «almost complete moral disintegration».^[8] The only remainder is the impression of Pluto upon the wall, which represents his unforgivable and incorrigible sin.^[8]

From a rhetorician’s standpoint, an effective scheme of omission that Poe employs is diazeugma, or using many verbs for one subject; it omits pronouns. Diazeugma emphasizes actions and makes the narrative swift and brief.^[11]

Adaptations[edit]

• In 1910–11, Futurist artist Gino Severini painted «The Black Cat» in direct reference to Poe’s short story.
• Universal Pictures made two films titled The Black Cat, one in 1934, starring Bela Lugosi and Boris Karloff, and another in 1941, starring Lugosi and Basil Rathbone. Both films claimed to have been «suggested by» Poe’s story, but neither bears any resemblance to the tale, aside from the presence of a black cat.^[6] Elements of Poe’s story were, however, used in the 1934 film Maniac.^[12]
• «The Black Cat» was adapted into a seven-page comic strip in Yellowjack Comics #1 (1944).
• Sept. 18, 1947, Mystery in the Air radio program with Peter Lorre as the protagonist in «The Black Cat». Note: the cat’s eye is not gouged out. Instead, the cat’s ear is torn.
• The middle segment of director Roger Corman’s 1962 anthology film Tales of Terror combines the story of «The Black Cat» with that of another Poe tale, «The Cask of Amontillado.»^[6] This version stars Peter Lorre as the main character (given the name Montresor Herringbone) and Vincent Price as Fortunato Luchresi. The amalgamation of the two stories provides a motive for the murderer: Fortunato has an affair with Montresor’s wife.
• In 1966, The Black Cat, a version directed by Harold Hoffman and loosely based on Poe’s story, was released starring Robert Frost, Robyn Baker and Sadie French.
• In 1970, Czech writer Ludvík Vaculík made many references to «A Descent into the Maelström», as well as «The Black Cat», in his novel The Guinea Pigs [cs].
• In 1972, Poe’s story was adapted in the Italian horror-giallo film Your Vice Is a Locked Room and Only I Have the Key, directed by Sergio Martino and starring Edwige Fenech, Anita Strindberg and Luigi Pistilli.
• In 1973, James Stewart recorded a reading of «The Black Cat» for BBC Radio.^[13]
• Writer/director Lucio Fulci’s 1981 film The Black Cat is loosely based on Poe’s tale.
• The 1990 film Two Evil Eyes presents two Poe tales, «The Facts in the Case of M. Valdemar» and «The Black Cat.» The former was written and directed by George A. Romero, while the latter was written and directed by Dario Argento. This version stars Harvey Keitel in the lead role.
• In 1997, a compilation of Poe’s work was released on a double CD entitled Closed on Account of Rabies, with various celebrities lending their voices to the tales. «The Black Cat» was read by avant-garde performer Diamanda Galás.
• «The Black Cat» was adapted and performed with «The Cask of Amontillado» as Poe, Times Two: Twin tales of mystery, murder…and mortar—a double-bill of short, one-man plays written and performed by Greg Oliver Bodine. First produced in NYC at Manhattan Theatre Source in 2007, and again at WorkShop Theater Company in 2011. Part of the 2012 season at Cape May Stage in Cape May, NJ.
• «The Black Cat» is the 11th episode of the second season (2007) of the television series Masters of Horror. The plot essentially retells the short story in a semi-autobiographical manner, with Poe himself undergoing a series of events involving a black cat which he used to inspire the story of the same name.
• In 2012, Big Fish Games released a point and click mystery game loosely based on the story called Edgar Allan Poe’s The Black Cat: Dark Tales^[14]
• In 2011, Hyper Aware Theater Company produced «The Black Cat», one of several Poe stage adaptations written by Lance Tait, as part of its “Gutterdrunk: The Poe Revisions” in New York City.^[15] Ava Caridad has written that in this stage adaptation the “unreliable narrator [has been changed] from male to female”… and this narrator has been split “into two separate characters representing one person.”^[16]
• The 2020 Ahoy Comics comic book Edgar Allan Poe’s Snifter of Blood #1 includes a pastiche of the story by Paul Cornell and Russell Braun under the title «The Black Cat Dog». As the title suggests, the cat is replaced by a dog, who also narrates the story. However, he refuses to see his master in a bad light and is utterly unaware of the man’s hatred or guilt.^[17]

References[edit]

External links[edit]

• Project Gutenberg: The Works of Edgar Allan Poe, Volume 2
• Complete Text at E. A. Poe Society of Baltimore
• Full text on PoeStories.com with hyperlinked vocabulary words
• The Poe Decoder: The Black Cat
• The Black Cat public domain audiobook at LibriVox
• Illustration and description of Severini’s painting
• The Black Cat reading by Gerry Hay

«The Black Cat»
by Edgar Allan Poe
Early 20th-century illustration by Byam Shaw
Country	United States
Language	English
Genre(s)	Horror fiction, Gothic literature
Publisher	United States Saturday Post[1]
Media type	Print (periodical)
Full text
The Black Cat at Wikisource

«The Black Cat» is a short story by American writer Edgar Allan Poe. It was first published in the August 19, 1843, edition of The Saturday Evening Post. In the story, an unnamed narrator has a strong affection for pets until he perversely turns to abusing them. His favorite, a pet black cat, bites him one night and the narrator punishes it by cutting its eye out and then hanging it from a tree. The home burns down but one remaining wall shows a burned outline of a cat hanging from a noose. He soon finds another black cat, similar to the first except for a white mark on its chest, but he soon develops a hatred for it as well. He attempts to kill the cat with an axe but his wife stops him; instead, the narrator murders his wife. He conceals the body behind a brick wall in his basement. The police soon come and, after the narrator’s tapping on the wall is met with a shrieking sound, they find not only the wife’s corpse but also the black cat that had been accidentally walled in with the body and alerted them with its cry.

The story is a study of the psychology of guilt, often paired in analysis with Poe’s «The Tell-Tale Heart».^[2] In both, a murderer carefully conceals his crime and believes himself unassailable, but eventually breaks down and reveals himself, impelled by a nagging reminder of his guilt. «The Black Cat», which also features questions of sanity versus insanity, is Poe’s strongest warning against the dangers of alcoholism.

Plot[edit]

The story is presented as a first-person narrative using an unnamed unreliable narrator. He is a condemned man at the outset of the story.^[3] The narrator tells us that from an early age he has loved animals; he and his wife have many pets, including a large, beautiful black cat (as described by the narrator) named Pluto. This cat is especially fond of the narrator and vice versa. Their mutual friendship lasts for several years until the narrator becomes an alcoholic. One night, after coming home completely intoxicated, he believes the cat to be avoiding him. When he tries to seize it, the panicked cat bites the narrator, and in a fit of drunken rage he seizes the animal, pulls a pen-knife from his pocket, and deliberately gouges out the cat’s eye.

From that moment on, the cat flees in terror at his master’s approach. At first, the narrator is remorseful and regrets his cruelty. «But this feeling soon gave place to irritation. And then came, as if to my final and irrevocable overthrow, the spirit of perverseness.» In another fit of drunken fury, the narrator takes the cat out in the garden one morning and ties a noose around its neck, hanging it from a tree where it dies. That very night his house mysteriously catches fire, forcing the narrator, his wife and their servant to flee the premises.

The next day, the narrator returns to the ruins of his home to find, imprinted on the single wall that survived the fire, the apparition of a gigantic cat with a rope around the animal’s neck.

Though initially disturbed, the narrator gradually determines a logical explanation for it; someone outside had cut the cat from the tree and thrown its corpse into the bedroom to awaken him during the fire. The narrator begins to miss Pluto and hate himself for his actions, feeling guilty. Some time later, he finds a similar cat in a tavern, being the same size and color as the original and even missing an eye, with the only difference is a large white patch on the cat’s chest. The narrator takes it home, but soon begins to fear and loathe the cat, as it amplifies his guilty conscience. After some time, the white patch of fur begins to take shape and, much to the narrator’s horror, forms the shape of the gallows. This terrifies and angers him more, and he avoids the cat whenever possible.

Then, one day when the narrator and his wife are visiting the cellar in their new home, the cat gets under its master’s feet and nearly trips him down the stairs. The infuriated narrator attempts to kill the cat with an axe but is stopped by his wife. Failing to take out his drunken fury on the cat, he angrily kills his wife with the axe instead. He seals his wife’s corpse in a wall in the cellar. A few days later, when the police arrive to investigate the wife’s disappearance, they find nothing and the narrator goes free. The cat, which he intended to kill as well, has also gone missing. This grants him the freedom to sleep, even with the burden of murder.

On the last day of the investigation, the narrator accompanies the still-clueless police into the cellar. Completely confident in his own safety, the narrator comments on the sturdiness of the building and taps upon the wall he had built around his wife’s body. A loud, inhuman screaming sound fills the room. The alarmed police tear down the wall and find the wife’s corpse. Sitting on the corpse’s rotting head, to the utter horror of the narrator, is the screeching black cat. The terrified narrator is immediately shattered completely by this reminder of his crime—which he had believed to be safe from discovery—and the appearance of the cat. As he words it: «I had walled the monster up within the tomb!»

Publication history[edit]

«The Black Cat» was first published in the August 19, 1843, issue of The Saturday Evening Post. At the time, the publication was using the temporary title United States Saturday Post.^[4] The story was reprinted in The Baltimore Sun and The Pensacola Gazette that same year.^[5] Readers immediately responded favorably to the story, spawning parodies including Thomas Dunn English’s «The Ghost of the Grey Tadpole».^[6]

Analysis[edit]

Like the narrator in Poe’s «The Tell-Tale Heart», the narrator of «The Black Cat» is of questionable sanity. In the beginning of the tale, the narrator says that he would be «mad indeed» should he expect a reader to believe the story, implying that he has already been accused of madness.^[7]

The extent to which the narrator claims to have loved his animals suggests mental instability in the form of having “too much of a good thing”. His partiality for animals substitutes “the paltry friendship and gossamer fidelity of mere Man”. Since the narrator’s wife shares his love of animals, he likely thinks of her as another pet, seeing as he distrusts and dislikes humans. Additionally, his failure to understand his excessive love of animals foreshadows his inability to explain his motives for his actions.^[8]

One of Poe’s darkest tales, «The Black Cat» includes his strongest denunciation of alcohol. The narrator’s perverse actions are brought on by his alcoholism, a «disease» and «fiend» which also destroys his personality.^[9] The use of the black cat evokes various superstitions, including the idea voiced by the narrator’s wife that they are all witches in disguise. Poe owned a black cat. In his «Instinct vs Reason – A Black Cat» he stated: «The writer of this article is the owner of one of the most remarkable black cats in the world – and this is saying much; for it will be remembered that black cats are all of them witches.»^[10] In Scottish and Irish mythology, the Cat-sìth is described as being a black cat with a white spot on its chest, not unlike the cat the narrator finds in the tavern. The eponymous cat is named Pluto after the Roman god of the Underworld.

Although Pluto is a neutral character at the beginning of the story, he becomes antagonistic in the narrator’s eyes once the narrator becomes an alcoholic. The alcohol pushes the narrator into fits of intemperance and violence, to the point at which everything angers him – Pluto in particular, who is always by his side, becomes the malevolent witch who haunts him even while avoiding his presence. When the narrator cuts Pluto’s eye from its socket, this can be seen as symbolic of self-inflicted partial blindness to his own vision of moral goodness.^[8]

The fire that destroys the narrator’s house symbolizes the narrator’s «almost complete moral disintegration».^[8] The only remainder is the impression of Pluto upon the wall, which represents his unforgivable and incorrigible sin.^[8]

From a rhetorician’s standpoint, an effective scheme of omission that Poe employs is diazeugma, or using many verbs for one subject; it omits pronouns. Diazeugma emphasizes actions and makes the narrative swift and brief.^[11]

Adaptations[edit]

• In 1910–11, Futurist artist Gino Severini painted «The Black Cat» in direct reference to Poe’s short story.
• Universal Pictures made two films titled The Black Cat, one in 1934, starring Bela Lugosi and Boris Karloff, and another in 1941, starring Lugosi and Basil Rathbone. Both films claimed to have been «suggested by» Poe’s story, but neither bears any resemblance to the tale, aside from the presence of a black cat.^[6] Elements of Poe’s story were, however, used in the 1934 film Maniac.^[12]
• «The Black Cat» was adapted into a seven-page comic strip in Yellowjack Comics #1 (1944).
• Sept. 18, 1947, Mystery in the Air radio program with Peter Lorre as the protagonist in «The Black Cat». Note: the cat’s eye is not gouged out. Instead, the cat’s ear is torn.
• The middle segment of director Roger Corman’s 1962 anthology film Tales of Terror combines the story of «The Black Cat» with that of another Poe tale, «The Cask of Amontillado.»^[6] This version stars Peter Lorre as the main character (given the name Montresor Herringbone) and Vincent Price as Fortunato Luchresi. The amalgamation of the two stories provides a motive for the murderer: Fortunato has an affair with Montresor’s wife.
• In 1966, The Black Cat, a version directed by Harold Hoffman and loosely based on Poe’s story, was released starring Robert Frost, Robyn Baker and Sadie French.
• In 1970, Czech writer Ludvík Vaculík made many references to «A Descent into the Maelström», as well as «The Black Cat», in his novel The Guinea Pigs [cs].
• In 1972, Poe’s story was adapted in the Italian horror-giallo film Your Vice Is a Locked Room and Only I Have the Key, directed by Sergio Martino and starring Edwige Fenech, Anita Strindberg and Luigi Pistilli.
• In 1973, James Stewart recorded a reading of «The Black Cat» for BBC Radio.^[13]
• Writer/director Lucio Fulci’s 1981 film The Black Cat is loosely based on Poe’s tale.
• The 1990 film Two Evil Eyes presents two Poe tales, «The Facts in the Case of M. Valdemar» and «The Black Cat.» The former was written and directed by George A. Romero, while the latter was written and directed by Dario Argento. This version stars Harvey Keitel in the lead role.
• In 1997, a compilation of Poe’s work was released on a double CD entitled Closed on Account of Rabies, with various celebrities lending their voices to the tales. «The Black Cat» was read by avant-garde performer Diamanda Galás.
• «The Black Cat» was adapted and performed with «The Cask of Amontillado» as Poe, Times Two: Twin tales of mystery, murder…and mortar—a double-bill of short, one-man plays written and performed by Greg Oliver Bodine. First produced in NYC at Manhattan Theatre Source in 2007, and again at WorkShop Theater Company in 2011. Part of the 2012 season at Cape May Stage in Cape May, NJ.
• «The Black Cat» is the 11th episode of the second season (2007) of the television series Masters of Horror. The plot essentially retells the short story in a semi-autobiographical manner, with Poe himself undergoing a series of events involving a black cat which he used to inspire the story of the same name.
• In 2012, Big Fish Games released a point and click mystery game loosely based on the story called Edgar Allan Poe’s The Black Cat: Dark Tales^[14]
• In 2011, Hyper Aware Theater Company produced «The Black Cat», one of several Poe stage adaptations written by Lance Tait, as part of its “Gutterdrunk: The Poe Revisions” in New York City.^[15] Ava Caridad has written that in this stage adaptation the “unreliable narrator [has been changed] from male to female”… and this narrator has been split “into two separate characters representing one person.”^[16]
• The 2020 Ahoy Comics comic book Edgar Allan Poe’s Snifter of Blood #1 includes a pastiche of the story by Paul Cornell and Russell Braun under the title «The Black Cat Dog». As the title suggests, the cat is replaced by a dog, who also narrates the story. However, he refuses to see his master in a bad light and is utterly unaware of the man’s hatred or guilt.^[17]

References[edit]

External links[edit]

• Project Gutenberg: The Works of Edgar Allan Poe, Volume 2
• Complete Text at E. A. Poe Society of Baltimore
• Full text on PoeStories.com with hyperlinked vocabulary words
• The Poe Decoder: The Black Cat
• The Black Cat public domain audiobook at LibriVox
• Illustration and description of Severini’s painting
• The Black Cat reading by Gerry Hay

Черный кот. Три орудия смерти (сборник)

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», 2010

* * *

Предисловие

Третий том произведений классиков детективного жанра включает в себя новеллы Эдгара Аллана По и Гилберта Кита Честертона, ставшие признанными шедеврами мировой литературы.

Эти избранные сочинения писателей, столь непохожих и творческой манерой, и характерными особенностями личностного мировосприятия, вместе с тем достаточно органично дополняют друг друга, представляя целостную картину многоуровневого, многогранного мира, полного ярких контрастов и тайн, подчас весьма зловещих, но неизменно волнующих воображение и пленяющих пытливые умы определенно в духе и Эдгара По, и Гилберта Честертона, несмотря на их видимую полярность. Впрочем, как известно, полюса тяготеют друг к другу…

* * *

Эдгар Аллан По (Edgar Allan Poe) родился 19 января 1809 г. в Бостоне, в актерской семье. Осиротев в трехлетнем возрасте, был усыновлен табачным торговцем Джоном Алланом, в доме которого жил до своего совершеннолетия.

Окончив школу, он поступает в Университет Вирджинии, откуда через 8 месяцев отчислен за пренебрежение уставом данного учебного заведения. Затем Эдгар По около двух лет служит в армии, после чего становится курсантом престижной военной школы Вест-Пойнт. Вскоре, однако, его исключают оттуда «за систематическое нарушение дисциплины», как гласило постановление военного суда.

Стремление игнорировать стандарты массового поведения в полной мере отразилось в трех поэтических сборниках юного По, увидевших свет в конце 20‑х годов. В стихах этого периода четко прослеживается тяга к сочинению для себя, именно для себя, иной, нестереотипной жизни, к созданию новой, невиданной и немыслимой, но все же реальности, основанной на глубинных принципах бытия.

Эти стихи, как, впрочем, и следовало ожидать, не нашли признания среди читающей публики, но тем не менее их автор твердо решил стать профессиональным литератором, зарабатывая хлеб насущный журнальными публикациями.

Известность принес ему рассказ «Рукопись, найденная в бутылке», опубликованный в 1833 году на страницах «Южного литературного вестника». Вскоре Эдгар По становится редактором этого журнала.

Для того периода особенно характерны рассказы «Береника», «Морелла», «Лигейя», «Элеонора», в которых нашел достаточно своеобразное преломление образ Вирджинии, юной жены писателя.

Критика отмечала в творчестве По симбиоз буйной фантазии и неопровержимой логики. «Необыкновенные приключения некоего Ганса Пфааля» и «Дневник Джулиуса Родмена» по праву считаются дебютными произведениями научной фантастики.

Подлинным пиком литературной карьеры Эдгара По в начале 40‑х годов становится знаменитая новеллистическая трилогия: «Убийства на улице Морг», «Тайна Мари Роже» и «Похищенное письмо», ознаменовавшая собой зарождение детективного жанра. Венчает этот пик стихотворение «Ворон», принесшее автору громкую и вполне заслуженную славу.

Произведения По в значительной мере проникнуты анализом природы негативных эмоций, подсознания и пограничных состояний человеческой психики, о чем достаточно убедительно свидетельствуют представленные в этом томе рассказы «Бес противоречия» и «Черный кот».

Склонность к подобного рода анализу, подчас приобретавшая характер идеи фикс, имела весьма серьезные последствия для писателя, обладавшего достаточно неустойчивой психикой. После смерти жены в 1847 году совершенно надломленный Эдгар По впал в тяжкую алкогольную зависимость, предпринял несколько попыток суицида и скончался в городской больнице 7 октября 1849 года.

За его гробом шли девять человек.

Критики наперебой упрекали этого великого писателя в увлечении алкоголем, в оторванности от обычной, стереотипной жизни и во многих других прегрешениях, прежде всего в том, что он не писал «для миллионов».

А зачем? Ведь еще древние эллины отмечали, что все общеупотребительное имеет весьма малую ценность, а великий римлянин Сенека высказался и того резче: «Одобрение толпы – доказательство полной несостоятельности». Что подтверждает вся история человечества, в том числе история литературы.

* * *

Гилберт Кит Честертон (Gilbert Keith Chesterton) родился 29 мая 1874 года в Лондоне. Окончив школу в 1891‑м, учился в Художественном училище при университетском колледже.

В это время вышла в свет первая книга стихов Честертона – «Дикий рыцарь» («The Wild Knight»), которая, увы, не была увенчана ожидаемой славой. Правда, довольно скоро славу иного, достаточно скандального рода принесли молодому писателю его резкие высказывания в прессе относительно аморальности англо-бурской войны, развязанной Великобританией в 1899 году.

Полемичность, которую современники вначале приписывали юношескому максимализму, стала характерной для всех периодов творчества Честертона, так же как и его знаменитые парадоксы, основанные на столкновении фантастической экзотики со здравым смыслом.

Честертон вошел в мировую литературу прежде всего как глубокий и оригинальный мыслитель, оставивший после себя богатое наследие, где достойное место занимают и блестящие литературоведческие работы, и портреты-жизнеописания святых, и социологические исследования, и произведения художественной прозы, ставшие признанной классикой.

Он стал первым литературным критиком, подвергшим профессиональному анализу произведения детективного жанра, как и практически первым из авторов, придавшим детективной новелле ту степень полемичности и злободневности, которая до него могла быть присуща лишь проблемным статьям в прессе.

Рассказы писателя являются литературно-образным продолжением его публицистики и философских эссе, где основной проблемой является вопиющее противоречие между видимой, парадной стороной бытия и его действительной сущностью, грязной и в значительной мере преступной. Таким образом усилия героя-сыщика оказываются направленными прежде всего на устранение этого разрушительного противоречия и на восстановление нарушенной мировой гармонии.

Гилберт Кит Честертон был избран первым президентом британского Детективного клуба, основанного в 1928 году, и продолжал исполнять свои обязанности до 1936 года, пока не перестало биться его большое и благородное сердце.

Эдгар Аллан По

Надувательство как точная наука

Гули-гули, кошки дули. Было твое, стало мое!

Со дня сотворения мира было два Иеремии. Один сочинил иеремиаду о ростовщичестве, и звали его Иеремия Бентам[1]. Этим человеком премного восхищался мистер Джон Нил[2], и в некотором смысле он был велик. Второй дал имя[3] одной из важнейших точных наук и был великим человеком в прямом смысле, я бы даже сказал, в прямейшем из смыслов.

Что такое надувательство (либо абстрактная идея, которую означает глагол «надувать»), в общем-то, понятно каждому. Тем не менее довольно сложно дать определение факту, поступку или процессу надувательства как таковому. Можно получить более-менее удовлетворительное представление о данном понятии, определив не само надувательство, а человека как животное, которое занимается надувательством. Если бы до этого додумался Платон, он бы не стал жертвой шутки с ощипанной курицей.

Платону задали вполне справедливый вопрос: почему, если он определяет человека как «двуногое существо, лишенное перьев», ощипанная курица не является человеком? Впрочем, я не собираюсь сейчас искать ответы на подобные вопросы. Человек – существо, которое надувает, и нет ни одного другого животного, которое способно надувать. И с этим ничего не поделать даже целому курятнику отборных кур.

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», издание на русском языке, 2018

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», художественное оформление, 2018

Черный кот

История, о которой я собираюсь поведать, совершенно чудовищна и в то же время очень проста. Я не жду, что кто-то поверит, будто такое могло случиться, и не прошу об этом. С моей стороны было бы истинным безумием ожидать доверия, ибо мой собственный разум отказывается верить свидетельствам чувств. И все же я не безумен… и уж точно то, что произошло, мне не приснилось. Но завтра я умру и сегодня я хочу облегчить душу. Моя цель – в простых словах, кратко и без комментариев поведать миру о череде самых обычных событий, произошедших у меня дома. О череде событий, которые вселили в меня страх… заставили страдать… привели к гибели. Но я не стану пытаться объяснить, что произошло, ибо для меня то, что было, – неизъяснимый ужас… хотя многим это покажется не столько страшным, сколько baroque^[1]. Когда-нибудь, возможно, сыщется интеллект, который лишит пережитое мною иллюзий… какой-нибудь более сдержанный, более логический и гораздо менее возбудимый разум, чем мой, разум, который в тех обстоятельствах, о которых я вспоминаю с трепетом, увидит всего лишь обычную череду естественных причин и следствий.

С малых лет я отличался восприимчивостью и добротой. Мое мягкосердие было столь очевидно, что я даже превратился в своего рода посмешище для друзей. Особенно я любил животных, и благодаря потакавшим мне родителям у меня всегда были домашние любимцы, с которыми я проводил почти все время, и для меня не было большего удовольствия, чем кормить их и играть с ними. Эта особенность характера росла вместе со мной, и когда я повзрослел, животные стали для меня одним из главных источников удовольствия. Тем, кто знает, что такое любовь преданной и умной собаки, не нужно объяснять, какую радость это может приносить. В бескорыстной и самоотверженной любви зверя есть что-то такое, что не может не волновать сердце того, кто имел возможность познать жалкую дружбу и призрачную привязанность, существующие между людьми.

Женился я рано и был рад узнать, что моя супруга разделяет мое увлечение. Видя, насколько для меня важно иметь домашнего любимца, она постоянно приносила в дом разных животных. У нас были птицы, золотая рыбка, породистый пес, кролики, обезьянка и кот.

Последний был большим и удивительно красивым животным, полностью черным и невероятно умным. Что касается его ума, то жена моя, хоть суеверностью и не отличалась, не раз вспоминала о старом поверье, будто каждая черная кошка – это принявшая облик животного ведьма. Не то чтобы она когда-либо относилась к этому серьезно, и я привожу эту подробность лишь потому, что сейчас есть повод об этом вспомнить.

Плутон (так звали кота) был моим любимцем. С ним я проводил больше всего времени. Только я кормил его, и он всегда сопровождал меня, когда я ходил по дому. Более того, мне даже стоило больших трудов не давать ему следовать за мной, когда я выходил на улицу.

Эта дружба продлилась несколько лет, но за это время мой характер и нрав полностью переменились, и перемена была недоброй, причиной чему стало (хоть мне и стыдно это признавать) неумеренное пристрастие к спиртному. С каждым днем я становился все мрачнее, все раздражительнее, меня все меньше беспокоили чувства других. Я стал позволять себе несдержанные высказывания в адрес жены. Со временем дошло даже до рукоприкладства. Питомцы мои, естественно, не могли не чувствовать, что со мной происходит. Я не только забросил их, но даже стал поднимать на них руку. Только к Плутону я сохранил уважение, не позволявшее мне обижать его, как я не моргнув глазом обижал кроликов, обезьянку и даже собаку, когда те случайно попадались мне на пути или ласкались. Но болезнь моя захватывала меня все сильнее (есть ли болезнь страшнее алкоголизма!), и теперь даже Плутон, который к тому времени уже начал стареть и сделался несколько капризен, даже Плутон начал страдать от моего испортившегося характера.

Однажды ночью, когда я сильно выпивший вернулся домой после очередной «вылазки» в город, мне показалось, что кот избегает меня. Все же я поймал его, и он, боясь, что я причиню ему боль, слегка укусил меня за руку. И тогда в меня будто вселился демон. Я перестал быть самим собой. Истинная душа моя в один миг покинула тело, и дьявольская злоба, подогреваемая выпитым джином, овладела мною. Я достал из кармана жилета перочинный нож, раскрыл его, взял несчастное животное за горло и вырезал ему один глаз. Когда я вспоминаю об этом чудовищном поступке, я сгораю от стыда, меня трясет и бросает в жар.

Наутро, когда разум вернулся ко мне, когда сон выветрил из моей головы винные пары ночной попойки, вспомнив о своем злодеянии, я испытал чувство, похожее одновременно на ужас и на раскаяние, но даже это чувство было слабым и каким-то смутным. Душа моя осталась холодна. Я снова взялся за бутылку и вскоре утопил в вине все воспоминания об этом поступке.

Со временем кот медленно пошел на поправку. Пустая глазница, правда, выглядела ужасно, но боли он, похоже, уже не испытывал. Он, как и раньше, разгуливал по всему дому, но, о чем нетрудно догадаться, едва заметив меня, тут же убегал в страхе. Какая-то частица прежнего меня еще сохранилась в моем сердце, поэтому очевидная неприязнь, которую теперь испытывало ко мне существо, раньше меня так любившее, поначалу очень печалила меня, но вскоре это чувство уступило место раздражению. А потом, словно в подтверждение моего окончательного упадка, мною овладел дух противоречия. Философы не задумываются над этим понятием. Но ничто не заставит меня усомниться в том, что дух этот является одним из главных побуждающих начал в человеческом сердце… одним из неотделимых первичных качеств или чувств, которые превращают человека в то, что он есть. Кто не совершал тысячу злых или глупых поступков только лишь потому, что знал: так поступать не следует? Разве не заложено в нас неискоренимое желание вопреки здравому разуму нарушать то, что зовется «Законом», по той единственной причине, что мы его считаем таковым? Я повторю еще раз, пробуждение духа противоречия ознаменовало мое окончательное падение. Это был тот непостижимый душевный порыв «сделать хуже самому себе», совершить насилие над собственной природой… сотворить зло ради самого зла, который заставил меня продолжить и в конечном итоге довести до конца издевательство над безобидным животным. Однажды утром я хладнокровно накинул ему на шею петлю и повесил на ветке дерева… Когда я это делал, слезы текли у меня по щекам, сердце разрывалось на части… Я повесил его, так как знал, что он любил меня, и так как чувствовал, что он не дал мне ни единого повода так поступить с ним… Я повесил его, поскольку знал, что, делая это, я совершаю грех, страшный грех, который заставит, если такое вообще возможно, отвернуться от моей бессмертной души даже самого всемилостивого, самого страшного Бога.

Ночью того дня, когда был совершен этот жестокий поступок, меня разбудили крики о пожаре. Полог моей кровати был охвачен пламенем. Горел весь дом. Мне, моей жене и слуге лишь каким-то чудом удалось спастись от огня, но разрушение было полным. Погибло все, что у меня было, и с тех пор меня не покидало отчаяние.

Я не настолько слабодушен, чтобы усмотреть причину и следствие в своем злодеянии и случившейся беде. Но я излагаю факты в их последовательности и не хочу, чтобы из этой цепочки выпало хотя бы одно звено. На следующий день после пожара я пришел на руины. Все стены дома, кроме одной, рухнули. Осталась стоять лишь одна из внутренних стен между комнатами, изголовьем к которой стояла моя кровать. Штукатурка на ней большей частью выдержала воздействие огня. Я приписал этот факт тому, что недавно эту стену чинили, и штукатурка была еще свежей. У этой стены собралась довольно большая группа людей, которые, похоже, очень внимательно и с особым интересом рассматривали какую-то ее отдельную часть. Восклицания «Странно!», «Необычно!» и другие, подобные им, пробудили во мне любопытство. Я подошел к толпе и увидел на белой поверхности стены изображение огромного кота, которое, словно bas-relief^[2], въелось в штукатурку. Изображение было в самом деле поразительно достоверным. На шее животного четко просматривалась веревка.

Едва я узрел этот призрак (а другим словом я не могу это назвать), необычайное удивление и ужас охватили меня. Но позже разум пришел мне на помощь. Я вспомнил, что кот был повешен в саду, примыкающем непосредственно к дому. Как только началась вызванная пожаром суматоха, в этом саду собралось множество людей, из которых кто-то, должно быть, перерезал веревку и бросил животное в открытое окно моей комнаты. Возможно, это было сделано для того, чтобы разбудить меня. При падении остальные стены могли впечатать жертву моей жестокости в свежую штукатурку. Содержащаяся в ней известь вместе с огнем и аммиаком, выделяемым мертвым телом, и привели отпечаток в тот вид, в котором я его увидел.

Объяснив подобным образом этот удивительный факт, я успокоил свой разум (но не совесть), и все же это произвело на меня очень большое впечатление. Несколько месяцев меня преследовал призрак этого кота, и я снова испытал некое смутное чувство, которое было похоже на раскаяние, но не им являлось. Я дошел до того, что пожалел о том, что лишился этого кота, и в грязных притонах, где проводил теперь все больше времени, стал подыскивать другое животное того же вида и сходной наружности, которое могло бы занять его место.

Однажды вечером, когда, доведя себя почти до беспамятства, я сидел в пивной более чем сомнительной репутации, мое внимание неожиданно привлек какой-то черный предмет, лежащий на огромной бочке то ли джина, то ли рома, которая была главным предметом мебели в этом помещении. Я уже несколько минут смотрел на эту бочку и сильно удивился, что не заметил лежащего на ней предмета раньше. Я подошел и прикоснулся к нему рукой. Это был кот… огромный черный кот, не меньше Плутона и очень на него похожий, с одним лишь различием. У Плутона на всем теле не было ни одной белой шерстинки, а у этого кота было большое, хотя и нечеткое белое пятно почти во всю грудь. Как только я прикоснулся к нему, он сразу встал, громко заурчал и потерся о мои пальцы. Похоже, ему было приятно, что я обратил на него внимание. Это было именно то, что я искал, поэтому я тут же предложил хозяину заведения купить животное, но он ответил, что это кот не его, он о нем ничего не знает и никогда раньше не видел.

Я еще немного погладил его, а когда собрался уходить, животное явно вознамерилось составить мне компанию. Я позволил ему следовать за мной, и, пока мы шли домой, я время от времени наклонялся и ласкал его. Дома он освоился сразу и быстро стал любимцем моей жены.

Я же вскоре почувствовал, что во мне растет неприязнь к этому существу, хотя ожидал отнюдь не этого. Не знаю, как или почему, но его явная любовь ко мне сделалась мне противна и скоро начала сильно раздражать. Мало-помалу ощущение отвращения и раздражения переросло в злость и ненависть. Я стал избегать кота, но некоторое чувство вины и воспоминания о своем прошлом жестоком поступке удерживали меня от того, чтобы обижать его. Несколько недель я его не бил и вообще не прикасался к нему, но постепенно, очень постепенно, его вид стал вызывать у меня непередаваемое отвращение. Я избегал его навязчивого присутствия, бежал от него, как от дыхания чумы.

Одной из причин, по которой я возненавидел кота еще больше, несомненно, стало то, что на следующее утро после того, как я привел его к себе домой, выяснилось, что у него, как и у Плутона, нет одного глаза. Впрочем, это обстоятельство сделало его только дороже для моей жены, которая, как я уже говорил, была в большой степени наделена той душевной добротой, которая когда-то была моей главной отличительной чертой и благодаря которой раньше я столько раз испытывал простую и чистую радость.

Но похоже, что по мере того, как росло мое отвращение к этому коту, его привязанность ко мне только усиливалась. Он не отступал от меня ни на шаг, с упрямством, которое трудно описать, следовал за мной буквально повсюду. Если я садился, он забирался под стул или запрыгивал мне на колени и начинал тошнотворно ластиться. Если я вставал, чтобы пойти на прогулку, он путался у меня под ногами, из-за чего я чуть не падал, а то и впивался длинными острыми когтями в одежду и вскарабкивался по ней мне на грудь. В такие минуты, хоть меня и терзало жгучее желание уничтожить его одним ударом, я не делал этого, частично из-за воспоминания о своем прошлом преступлении, но в основном – лучше признаться в этом сразу, – потому что я жутко боялся этого создания.

Страх мой не был боязнью какого-то определенного несчастья… хотя, как иначе его определить, я не знаю. Мне почти стыдно признаться… да, даже здесь, в тюремной камере, я почти испытываю стыд, говоря о том, что страх и ужас, внушаемые мне этим животным, были приумножены одной из самых незначительных химер, которые можно себе представить. Жена не раз указывала мне на белую отметину на груди кота, о которой я упоминал и которая была единственным видимым различием между этим странным существом и тем, которое я погубил. Читатель помнит, что пятно это хоть и было большим, имело неопределенную форму, однако постепенно, настолько незаметно, что долгое время разум мой отказывался верить в то, что это не игра воображения, тем не менее через какое-то время пятно это оформилось в четкий контур. Теперь по форме оно было неотличимо от предмета, название которого заставляет меня содрогнуться – и за одно это я больше всего ненавидел, боялся его и избавился бы от этого чудовища, если бы осмелился, – теперь это было изображение отвратительной… жуткой вещи… теперь на груди кота было отчетливо видно изображение ВИСЕЛИЦЫ! Мрачного и жуткого орудия ужаса и преступления… устройства, несущего агонию и смерть!

Отныне жизнь моя превратилась в муку, невыносимее самых страшных страданий, кои когда-либо испытывал смертный. Жалкая тварь, собрата которой я уничтожил с презрением, тварь эта причинила мне – мне, человеку, сотворенному по образу и подобию Всевышнего, столько неизъяснимого горя! Увы, с тех пор ни днем, ни ночью я не испытывал покоя, я навсегда утратил это благословение. Днем это существо ни на миг не оставляло меня, а по ночам, пробуждаясь ежечасно от мучавших меня нестерпимых кошмаров, я ощущал его жаркое дыхание у себя на лице и чувствовал огромный вес тела – воплощенный ужас, который сбросить с себя я был не в силах, – я чувствовал огромный вес тела, возлежащего на моем сердце!

Под тяжестью подобных адовых мучений ничтожные остатки добра, которые еще оставались у меня в душе, умерли. Злые помыслы, самые темные и отвратительные думы стали моими единственными спутниками. Привычная для меня угрюмость обернулась ненавистью ко всему и ко всем; и самой частой и самой безропотной жертвой моих многочисленных и внезапных приступов безотчетной ярости, которым я слепо поддавался, увы, была моя несчастная жена.

Однажды по какой-то хозяйственной надобности она спустилась вместе со мной в подвал старого здания, в котором нужда вынудила нас ютиться. На ступеньках крутой лестницы меня догнал кот и стал крутиться под ногами, из-за чего я едва не свалился вниз. Это привело меня в бешенство. Не помня себя и позабыв тот детский страх, который до сих пор сдерживал меня, я схватил топор и замахнулся. Удар, конечно же, стал бы для животного смертельным, если бы достиг цели, но мою руку остановила жена. Ее вмешательство привело меня в какое-то адское исступление. Я выдернул руку и вонзил топор ей в голову. Она упала, не издав ни звука.

Совершив это жуткое убийство, я тотчас стал думать, как избавиться от тела. Понятно было, что ни днем, ни ночью вынести его из дома я не мог, потому что в любое время меня могли увидеть соседи. Разные мысли приходили мне в голову. Поначалу я думал изрубить тело на куски и сжечь. Потом подумал было закопать его в подвале. Затем я решил бросить труп в колодец во дворе. Еще у меня возник план запаковать его в коробку, оформить как посылку и вызвать носильщика, который вынес бы его из дома. Наконец я остановился на том, что показалось мне гораздо лучшей идеей, чем все остальные. Я вознамерился замуровать его в стенах подвала, как это делали средневековые монахи со своими жертвами.

Для подобной цели подвал подходил как нельзя лучше. Стены в нем были шаткие, и совсем недавно их покрыли грубой штукатуркой, которая еще не успела высохнуть из-за влажности воздуха. Более того, в одной из стен имелась ниша: раньше там, должно быть, находилось нечто вроде фальшивого дымохода или очага, но сейчас это место было заложено и ничем не отличалось от остальных стен подвала. Я не сомневался, что смогу легко разобрать кладку, поместить туда труп и снова заложить стену так, что никто не заметит ничего подозрительного. И в своих расчетах я не ошибся. Вооружившись ломом, я легко разобрал кирпичи, потом аккуратно поместил в нишу тело, прислонил его к внутренней стене и подпер его в таком положении. Выстроить стену так, как она выглядела раньше, было нетрудно. Соблюдая всяческие предосторожности, я принес в подвал известку, песок и паклю, приготовил штукатурку, неотличимую от прежней, и замазал ею новую кладку. Закончив, я остался доволен своей работой. Ничто во внешнем виде стены не указывало на то, что ее недавно разбирали. Строительный мусор на полу я тщательно убрал. Осмотревшись вокруг, я в полном восторге сказал себе: «Ну вот, по крайней мере, мой труд не пропал даром».

Следующим моим делом было найти создание, ставшее причиной стольких бед, потому что наконец я решил казнить его. Если бы в тот миг кот попался мне под руку, участь его была бы определена, но, похоже, коварное животное, испугавшись моего припадка ярости, спряталось. Невозможно описать и даже представить, какое благословенное облегчение принесло мне отсутствие этой мерзкой твари. Ночью кот не пришел, так что, по крайней мере, один раз со дня его появления в моем доме, я получил возможность выспаться. Сон был глубоким и спокойным, даже несмотря на тяжесть убийства на душе!

Прошел еще день, за ним еще один, а мой мучитель так и не появлялся. Я снова начал дышать свободно. Чудовище в страхе навсегда покинуло мой дом! Больше я его не увижу! Радость моя не знала границ. Чувство вины за совершенный поступок почти не тревожило меня. Кое-кто меня спрашивал, куда запропастилась моя супруга, но я заранее приготовил ответы, так что отделаться от любопытствующих было нетрудно. Дом даже подвергся обыску, но, разумеется, ничего найдено не было. Я не сомневался, что в будущем меня ждет полное благоденствие. На четвертый день после убийства ко мне неожиданно нагрянула полиция. Они еще раз тщательно осмотрели весь дом и прилегающий участок. Впрочем, полностью уверенный в том, что труп спрятан надежно, я не чувствовал ни малейшего смущения. По настоянию офицеров во время обыска я держался рядом с ними. Они осмотрели каждый уголок, каждую нишу. Наконец в третий или четвертый раз они спустились в подвал. Я пошел с ними, и на моем лице не дрогнул ни один мускул. Мое сердце билось спокойно, как у спящего праведника. Сложив руки на груди, я неторопливо прохаживался по подвалу. Полностью удовлетворившись, офицеры приготовились уходить. Радость, которую я ощущал на сердце, была слишком сильна, чтобы я мог ее сдержать. Для полноты торжества меня так и подмывало что-нибудь сказать, чтобы их уверенность в моей невиновности удвоилась.

– Господа, – когда офицеры стали подниматься по лестнице, произнес наконец я, – я рад, что сумел развеять ваши подозрения. Желаю вам всего наилучшего, будьте здоровы и чуточку повежливее. Кстати, господа… а дом у меня очень надежный, – испытывая непреодолимое желание произнести что-нибудь непринужденным тоном, я почти не задумывался над тем, что говорю. – Я бы даже сказал изумительно надежный. Эти стены… Вы торопитесь, господа? Эти стены строились на совесть…

И тут, опьяненный бравадой, я с силой постучал тростью по той самой кладке, за которой стоял замурованный труп моей жены.

Да защитит меня Господь от клыков врага рода человеческого! Едва звук удара стих, из глубины склепа мне ответил голос. Плач… Поначалу приглушенный и прерывистый, как нытье ребенка, он быстро превратился в один долгий, громкий, непрекращающийся вопль… совершенно нечеловеческий и жуткий. Пронзительный, исполненный не то безраздельного ужаса, не то безудержного ликования, визг, который мог исходить только из преисподней… Вой, который могут исторгнуть лишь глотки проклятых, обреченных на вечные мучения, и демонов, упивающихся их страданиями.

Глупо говорить, что я почувствовал в тот миг. Покачнувшись, я отпрянул и вжался в противоположную стену. На какой-то миг люди на лестнице замерли, охваченные безотчетным страхом. А в следующее мгновение дюжина крепких рук навалилась на свежую кладку. Стена рухнула, и взору полицейских во весь рост предстал труп, уже сильно разложившийся и весь покрытый запекшейся кровью. На голове его, разинув красную пасть и сверкая единственным глазом, восседало адское создание, чьи происки подтолкнули меня к убийству и чей предательский голос отправил меня в руки палача. Я замуровал чудовище в склеп вместе с телом!

Эдгар Аллан По
Чёрный кот

(из Поэ)

1.

Мой близок час. Свершится скоро

Веленье грозное судьбы –

Сойду в могилу без укора,

Без страстной, пламенной мольбы.

Но перед тем как крышка гроба

Меня с живыми разлучит,

Проклятья всех, пустая злоба

Навеки память очернит,

Хочу проститься я с друзьями,

Хочу загладить их укор…

А там – власть Божия над нами…

Пусть снимет голову топор…

2.

Я помню, в детстве, с страстью нежной

Животных гладил и любил…

И наслажденье находил,

Когда животное, робея,

Ко мне ласкалось… Пламенея,

Его я холил и кормил.

Вы сами знаете, глубо?ка

И бескорыстна дружба их!

Людская верность невысо?ка,

Нет бескорыстья в нас самих.

В любви животных есть такое,

Что проникает в глубь души,

Что сердце нам мирит больное

С неправдой жизненной в тиши.

3.

Женился рано я. Жена

Животных, как и я, любила…

И вот животных разных тьма

Квартиру нашу наводнила.

Но между ними кот Плутон,

Как в бархат черный разодетый

Любимцем сделался. Смышлен

Необычайно был. Примета

Живет в народе уж давно,

Что черный кот несет одно

Несчастье и беду для дома,

Где он живет. Но я Плутона,

Как друга верного, любил

И верный кот, сгибая спину,

Дремать к любимому камину

Ко мне под вечер приходил.

4.

Я каюсь… Стыдно хоть признаться,

Что страстью низкою томим,

Я стал угрюмым, стал меняться,

Пороком скверным одержим.

В вине я стал искать усладу…

Домой в тумане от вина

Я приходил. Мою досаду

Я изливал на всех. Жена

Терпела много от меня…

Я стал жестоким самодуром…

Собакам, кроликам и курам

Нигде проходу не давал…

И, отуманенный парами,

Я сознаюся перед вами,

Я в стонах отдыха искал.

5.

Однажды ночью сильно пьяный

Вернулся я к себе домой,

Злой, бессердечный и упрямый

И недовольный сам собой.

Мне показалось: избегает

Меня Плутон… и я схватил

Его… Тяжелая рука

Перепугала, и слегка

Меня он в руку укусил.

Себя не помня, уязвленный,

Поступок дьявольский решил,

Вином проклятым воспаленный

Я перочинный нож открыл…

И, ухватив Плутона сразу,

Со злобой дикой, без стыда

Лишил кота мгновенно глаза…

Себя покоя навсегда!…

6.

Наутро все следы дурмана

Исчезли. Я кота жалел…

Меня пугала с кровью рана,

Где прежде черный глаз смотрел.

Но вскоре новые туманы

Заволокли рассудок мой…

Я приходил сердитый, пьяный

С попоек дьявольских домой.

Плутон при каждой нашей встрече

Спасенья с ужасом искал

То за спиной жены, за печью,

Откуда глаз один сверкал.

7.

Во мне проснулся дух ужасный, –

Дух злобы, что в единый миг

Мне в сердце жалкое проник

И беспокоил ежечасно.

Кто сотни раз не совершал

Поступков низких и преступных

Лишь потому, что понимал

Их низость! Много дней беспутных

Провел я снова и себя

Я мучил. Зло во мне шумело,

Чтоб кончить муки мне велело

Идти на низость. Зло любя,

Я в эти страшные мгновенья

Был до забвения жесток…

С слезами горя, сожаленья

Кота повесил на сучок…

Я знал любовь ко мне Плутона,

Я знал, что нет вины на нем,

И вешал друга. Он без стона

Повис… И плакал я о том.

8.

Ах, время быстрое не дремлет

И в пропасть черную летит,

Оно рыданиям не внемлет,

Оно всех нас с собою мчит.

Беда тому, кто жизнь бесславно

Свою начнет, кто согрешит:

Мы тяжесть на плечах исправно

Должны до гроба волочить.

С души не снять позора бремя,

Убийце крови не стереть,

Всех мчит вперед седое время

И всем по жизни умереть.

Немногим сильным только можно

С кривой дороги повернуть

И на кладби?ще нетревожно

Под камнем тягостным уснуть

.

9.

Счастливый тот, чья жизнь, журча

Бежит чрез камни и пороги,

Кто до могилы от ключа

Не знал на совести тревоги,

Кто не согнулся под ярмом,

Ярмом позора и растленья,

Кто не сдружился с вечным злом

И не дарил душе мученья.

Кто перед говором страстей

Опустит голову стыдливо,

Кто не поймет душой своей

Всего, что низко и фальшиво.

10.

В одном вертепе, где с вином

Бесстыдства песни раздавались

И группы женщин нагишом

Пред жадным оком извивались,

Где я нередко за столом

Над наглой песней потешался…

Мой взор случайно повстречался

С заснувшим бархатным котом.

Такой же черный, как убитый,

Но на груди пятно, и мне

Хотелось взять его… К жене

Снести… Хозяин между тем

Мне объявил, что он впервые

Его увидел… Здешним всем

Кот неизвестен… А большие

Глаза глядели мне в упор

И я почувствовал волненье…

Кот спрыгнул с бочки и спиной

Тереться стал у ног, сиденья…

Я вышел. Кот пошел за мной.

11.

Кот дома сразу стал своим.

Жена кормила и ласкала.

Мне ж было тяжко рядом с ним:

Душа томилась, изнывала.

Я вновь в вине искал забавы,

Кота ужасного бежал,

Бежал, как от чумы, отравы.

По телу холод пробежал,

Когда заметил я, не сразу

Я сходство страшное открыл,

Что этот кот лишился глаза.

Его я вдвое невзлюбил.

12.

Бывало, в думу погруженный,

Кота обдумывал конец…

И мыслью черной удрученный,

В душе я чувствовал свинец.

А кот ласкался. В запоздалый,

Бывало, час к ногам придет,

Под стул забьется иль усталый

В комок свернется и заснет.

Я был готов одним ударом

Покончить ласки и любовь,

Но мысль о преступленье старом

Не допускала кончить вновь.

13.

Не скрою, я кота боялся,

Я трепетал порой пред ним,

Порой часами оставался

Окаменелым и немым.

Я вам сказал, что от Плутона

Пятном на бархатной груди

Он отличался. О мученья!..

Сначала все воображенью

Я приписал, что лживый сон

Меня туманит, что Плутон

Меня смущает ежечасно,

Но убедился я, несчастный,

Чем мне ужасен черный кот:

Пятно… о, кара преступленья

И смерти страшной дуновенье!..

Напоминало эшафот!..

14.

Увы! Лишился я покоя

И поздней ночью, светлым днем

Пятно я видел пред собою

И глаз, блиставший торжеством.

О, если б смел, достало б силы…

Кота ужасного убить!

О, если б смел его в стремнины

С крутой обрывистой вершины

Столкнуть ногою, утопить!

Я знал, я дома стал тираном,

Я стал жене невыносим;

Я весь отдался страшным планам,

Я посвятил все мысли им.

Я позабыл, что есть на свете

Честь, слава, ласки, доброта…

Меня опутывали сети

И планы гибели кота.

15.

Однажды в погреб мы спускались:

Жена и я, за нами кот.

Ступеньки ветхие качались,

Тонул во мраке старый свод.

Кот мне попал, играя, в ноги.

Схватив топор, я задрожал…

Решив покончить все тревоги,

Я волю ярости подал.

Жена к нам бросилась с мольбою…

Я зверем сделался… и вдруг

Спустил топор над головою…

И только черепа лишь стук

Раздался в погребе глубоком…

Жена упала… Страшный взор!..

Я бросил в страхе одинокий

Весь окровавленный топор…

16.

Теперь меня никто не слышит,

А погреб хладный и немой

Не шелохнется и не дышит

Своею каменной плитой.

Что предпринять? Куда мне тело

Жены девать? Как поступить?

Разрезать? Сжечь куски? Добе?ла

Печь смрадным углем затопить?

В колодезь бросить или в стену

Здесь замуравить под землей:

Так прежде часто за измену

Навеки исчезал живой.

В стене осталось углубленье,

Где прежде был очаг. «Туда

Я погребу». Решил сомненья

И тотчас вынул без труда

Все кирпичи и в нишу сто?ймя

К стене я тело приложил.

Прижавши плотно кирпичами,

Песком и известью, камнями

Все заровнял и схоронил.

Казалось, глаз в стене напрасно

Начнет следы работ искать.

Я все окончил так прекрасно,

Что мог спокойно ночи спать.

17.

Теперь желанием томим

С котом покончить по подвалу

Напрасно я искал. За ним

Напрасно бегал. Испугала

Его жестокость. Он бежал

И даже ночью не являлся,

А я впервые сладко спал,

Покоем тихим упивался.

Прошел день новый, но в мой дом

Кот не вернулся… Но пришли

С дознаньем, следствием. Напрасно!

Я был покоен ежечасно…

Следов, намеков не нашли.

18.

Когда был обыск, то меня

С собой полицья пригласила…

Углы, каморки исходила…

А между тем прошло три дня.

Спустились в погреб. Не смущал

Меня он сумраком суровым.

Открыть нельзя. Я это знал

И был спокоен. Одним словом,

Все собирались уходить.

Но я горел пустым желаньем

Мою невинность подтвердить

И осмеять их все старанья.

19.

Я сам не знал, что говорил,

Развязней быть хотел, милее.

Их подождать еще просил,

Когда все шли – уйти.

«Светлее

Моя невинность ясных дней

И все вы убедились в этом!

Не развязались вы с секретом!

Мне очень жаль! Но я готов

Сказать, что дом построен чудно,

Что стоил много он трудов,

Такие стены делать трудно

И много долгих он годов»…

Я не докончил. Из бахвальства

Ударил палкой по стене,

Где замуравлен труп был. Мне..

Мне показалось недра ада

Уже раскрылись. Страшный крик,

Крик, точно жалоба, рыданье,

Как визг, как горькое стенанье

В подвал задумчивый проник.

Визжали дьяволы! Едва

Я устоял при крике страшном,

При крике горьком и ужасном,

При крике смеха, торжества.

20.

И вот разобрана стена…

Все камни мигом развалились…

И предо мной моя жена

В крови и страшно изменилась.

А над разбитой головой

В крови… его узнал я разом…

С блиставшим и единым глазом

Сидел мучитель прежний мой.

Его в стене я заточил,

И, чтоб предать меня, он жил.

Комментарии

Название в оригинале: The Black Cat, 1843.

Публикация:  В. Отрадин. «Стихотворения и драматические поэмы». – С.-Петербург: Типография Ф. Елеонского и К°. Невский пр., № 134, 1890. – С. 56-67. – 464 с.

Стихотворный перевод — В. Отрадин (Василий Михайлович Сидоров).

(обратно)

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

Черный кот

Я хочу записать самый странный и в то же время самый обыкновенный рассказ, но не прошу, чтобы мне верили, и не думаю, что мне поверят. Действительно, нужно быть сумасшедшим, чтобы ожидать этого при таких обстоятельствах, когда мои собственные чувства отвергают свои показания. А я не сумасшедший, и, во всяком случае, мои слова — не бред. Но завтра я умру, и сегодня мне хотелось бы освободить мою душу от тяжести. Я намерен рассказать просто, кратко и без всяких пояснений целый ряд событий чисто личного, семейного характера. В своих последствиях эти события устрашили, замучили, погубили меня. Однако я не буду пытаться истолковывать их. Для меня они явились не чем иным, как ужасом, для многих они покажутся не столько страшными, сколько причудливыми. Впоследствии, быть может, найдется какой-нибудь ум, который пожелает низвести мой фантом до общего места, — какой-нибудь ум более спокойный, более логичный и гораздо менее возбудимый, чем мой, и в обстоятельствах, которые я излагаю с ужасом, он не увидит ничего, кроме ординарной последовательности самых естественных причин и следствий.

С раннего детства я отличался кротостью и мягкостью характера. Нежность моего сердца была даже так велика, что я был посмешищем среди своих товарищей. В особенности я любил животных, и родители мои награждали меня целым множеством бессловесных любимцев. С ними я проводил большую часть моего времени, и для меня было самым большим удовольствием кормить и ласкать их. Эта своеобразная черта росла, по мере того как я сам рос, и в зрелом возрасте я нашел в ней один из главных источников наслаждения. Тем, кто испытывал привязанность к верной и умной собаке, я вряд ли должен объяснять особенный характер и своеобразную напряженность удовольствия, отсюда проистекающего. В бескорыстной и самоотверженной любви животного есть что-то, что идет прямо к сердцу того, кто имел неоднократный случай убедиться в жалкой дружбе и в непрочной, как паутина, верности существа, именуемого человеком.

Я женился рано, и с удовольствием заметил, что наклонности моей жены не противоречили моим. Видя мое пристрастие к ручным животным, она не упускала случая доставлять мне самые приятные экземпляры таких существ. У нас были птицы, золотая рыбка, славная собака, кролики, маленькая обезьянка и кот.

Этот последний был необыкновенно породист и красив, весь черный, и понятливости прямо удивительной. Говоря о том, как он умен, жена моя, которая в глубине сердца была порядком суеверна, неоднократно намекала на старинное народное поверье относительно того, что все черные кошки — превращенные колдуньи. Не то чтобы она была всегда серьезна, когда касалась данного пункта, нет, и я упоминаю об этом только потому, что сделать такое упоминание можно именно теперь.

Плутон — так назывался кот — был моим излюбленным и неизменным товарищем. Я сам кормил его, и он сопровождал меня всюду в доме, куда бы я ни пошел. Мне даже стоило усилий удерживать его, чтобы он не следовал за мной по улицам.

Такая дружба между нами продолжалась несколько лет, и за это время мой темперамент и мой характер — под воздействием Демона Невоздержности (стыжусь признаться в этом) — претерпели резкую перемену к худшему. День ото дня я становился все капризнее, все раздражительнее, все небрежнее по отношению к другим. Я позволял себе говорить самым грубым образом с своей женой. Я дошел даже до того, что позволил себе произвести над ней насилие. Мои любимцы, конечно, также не преминули почувствовать перемену в моем настроении. Я не только совершенно забросил их, но и злоупотреблял их беспомощностью. По отношению к Плутону, однако, я еще был настроен в достаточной степени благосклонно, чтобы удерживаться от всяких злоупотреблений; зато я нимало не стеснялся с кроликами, с обезьяной и даже с собакой, когда случайно или в силу привязанности они приближались ко мне. Но мой недуг все более завладевал мной — ибо какой же недуг может сравниться с Алкоголем! — и наконец даже Плутон, который теперь успел постареть и, естественно, был несколько раздражителен, — даже Плутон начал испытывать влияние моего дурного нрава.

Однажды ночью, когда я, в состоянии сильного опьянения, вернулся домой из одного подгородного притона, бывшего моим обычным убежищем, мне пришло в голову, что кот избегает моего присутствия. Я схватил его, и он, испугавшись моей грубости, слегка укусил меня за руку. Мгновенно мною овладело бешенство дьявола. Я не узнавал самого себя. Первоначальная душа моя как будто сразу вылетела из моего тела, и я затрепетал всеми фибрами моего существа от ощущения более чем дьявольского злорадства, вспоенного джином. Я вынул из жилета перочинный ножик, раскрыл его, схватил несчастное животное за горло и хладнокровно вырезал у него один глаз из орбиты! Я краснею, я горю, я дрожу, записывая рассказ об этой проклятой жестокости.

Когда с утром вернулся рассудок — когда хмель ночного беспутства рассеялся, — я был охвачен чувством не то ужаса, не то раскаяния при мысли о совершенном преступлении; но это было лишь слабое и уклончивое чувство, и душа моя оставалась нетронутой. Я опять погрузился в излишества и вскоре утопил в вине всякое воспоминание об этой гнусности.

Между тем кот мало-помалу поправлялся. Пустая глазная впадина, правда, представляла из себя нечто ужасающее, но он, по-видимому, больше не испытывал никаких страданий. Он по-прежнему бродил в доме, заходя во все углы, но, как можно было ожидать, с непобедимым страхом убегал, как только я приближался к нему. У меня еще сохранилось настолько из моих прежних чувств, что я сначала крайне огорчался, видя явное отвращение со стороны существа, которое когда-то так любило меня. Но это чувство вскоре сменилось чувством раздражения. И тогда, как бы для моей окончательной и непоправимой пагубы, пришел дух извращенности. Философия не занимается рассмотрением этого чувства. Но насколько верно, что я живу, настолько же несомненно для меня, что извращенность является одним из самых первичных побуждений человеческого сердца — одной из основных нераздельных способностей, дающих направление характеру человека. Кто же не чувствовал сотни раз, что он совершает низость или глупость только потому, что, как он знает, он не должен был бы этого делать? Разве мы не испытываем постоянной наклонности нарушать, вопреки нашему здравому смыслу, то, что является Законом, именно потому, что мы понимаем его как таковой? Повторяю, этот дух извращенности пришел ко мне для моей окончательной пагубы. Эта непостижимая жажда души мучить себя — именно производить насилие над собственной природой — делать зло ради самого зла, — побуждала меня продолжать несправедливость по отношению к беззащитному животному — и заставила меня довести злоупотребление до конца. Однажды утром, совершенно хладнокровно я набросил коту на шею петлю и повесил его на сучке; повесил его, несмотря на то, что слезы текли ручьем из моих глаз и сердце сжималось чувством самого горького раскаяния; повесил его, потому что знал, что он любил меня, и потому что я чувствовал, что он не сделал мне ничего дурного; повесил его, потому что я знал, что, поступая таким образом, я совершал грех — смертный грех, который безвозвратно осквернял мою неумирающую душу и силой своей гнусности, быть может, выбрасывал меня, если только это возможно, за пределы бесконечного милосердия Господа, Бога Милосерднейшего и самого Страшного.

В ночь после того дня, когда было совершено это жестокое деяние, я был пробужден от сна криками «Пожар!». Занавеси на моей постели пылали. Весь дом был объят пламенем. Моя жена, слуга и я сам — мы еле-еле спаслись от опасности сгореть заживо. Разорение было полным. Все мое имущество было поглощено огнем, и отныне я был обречен на отчаяние.

Я, конечно, не настолько слаб духом, чтобы искать причинной связи между несчастием и жестокостью. Но я развертываю цепь фактов и не хочу опускать ни одного звена, как бы оно ни было ничтожно. На другой день я пошел на пожарище. Стены были разрушены, исключая одной. Сохранилась именно не очень толстая перегородка; она находилась приблизительно в середине дома, и в нее упиралось изголовье кровати, на которой я спал. Штукатурка на этой стене во многих местах оказала сильное сопротивление огню — факт, который я приписал тому обстоятельству, что она недавно была отделана заново. Около этой стены собралась густая толпа, и многие, по-видимому, пристально и необыкновенно внимательно осматривали ее в одном месте. Возгласы «странно!», «необыкновенно!» и другие подобные замечания возбудили мое любопытство. Я подошел ближе и увидел как бы втиснутым, в виде барельефа, на белой поверхности стены изображение гигантского кота. Очертания были воспроизведены с точностью поистине замечательной. Вкруг шеи животного виднелась веревка.

В первую минуту, когда я заметил это привидение — чем другим могло оно быть на самом деле? — мое удивление и мой ужас были безграничны. Но в конце концов размышление пришло мне на помощь. Я вспомнил, что кот был повешен в саду. Когда началась пожарная суматоха, этот сад немедленно наполнился толпой, кто-нибудь сорвал кота с дерева и бросил его в открытое окно, в мою комнату, вероятно с целью разбудить меня. Другие стены, падая, втиснули жертву моей жестокости в свежую штукатурку; сочетанием извести, огня и аммиака, выделившегося из трупа, было довершено изображение кота — так, как я его увидал.

Хотя я, таким образом, быстро успокоил свой рассудок, если не совесть, найдя естественное объяснение этому поразительному факту, он, тем не менее, оказал на мою фантазию самое глубокое впечатление. Несколько месяцев я не мог отделаться от фантома кота, и за это время ко мне вернулось то половинчатое чувство, которое казалось раскаянием, не будучи им. Я даже начал сожалеть об утрате животного и не раз, когда находился в том или в другом из своих обычных гнусных притонов, осматривался кругом, ища другого экземпляра той же породы, который, будучи хотя сколько-нибудь похож на Плутона, мог бы заменить его.

Однажды ночью, когда я, наполовину отупев, сидел в вертепе более чем отвратительном, внимание мое было внезапно привлечено каким-то черным предметом, лежавшим на верхушке одной из огромных бочек джина или рома, составлявших главное украшение комнаты. Несколько минут я пристально смотрел на верхушку этой бочки, и что меня теперь изумляло, это тот странный факт, что я не заметил данного предмета раньше. Я приблизился к нему и коснулся его своей рукой. Это был черный кот, очень большой — совершенно таких же размеров, как Плутон, — и похожий на него во всех отношениях, кроме одного. У Плутона не было ни одного белого волоска на всем теле; а у этого кота было широкое, хотя и неопределенное, белое пятно почти во всю грудь.

Когда я прикоснулся к нему, он немедленно приподнялся на лапы, громко замурлыкал, стал тереться об мою руку и, по-видимому, был весьма пленен моим вниманием. Вот, наконец, подумал я, именно то, чего я ищу. Я немедленно обратился к хозяину трактира с предложением продать мне кота, но тот не имел на него никаких претензий — ничего о нем не знал, никогда его раньше не видел.

Я продолжал ласкать кота, и, когда я приготовился уходить домой, он выразил желание сопровождать меня. Я, с своей стороны, все манил его, время от времени нагибаясь и поглаживая его по спине. Когда кот достиг моего жилища, он немедленно устроился там, как дома, и быстро сделался любимцем моей жены.

Что касается меня, я вскоре почувствовал, что во мне возникает отвращение к нему. Это было нечто как раз противоположное тому, что я заранее предвкушал; не знаю как и почему, но его очевидное расположение ко мне вызывало во мне надоедливое враждебное чувство. Мало-помалу это чувство досады и отвращения возросло до жгучей ненависти. Я избегал этой твари; однако известное чувство стыда, а также воспоминания о моем прежнем жестоком поступке не позволяли мне посягать на него. Недели шли за неделями, и я не смел ударить его или позволить себе какое-нибудь другое насилие, но мало-помалу — ощущение, развивавшееся постепенно, — я стал смотреть на него с невыразимым омерзением, я стал безмолвно убегать от его ненавистного присутствия, как от дыхания чумы.

Что, без сомнения, увеличивало мою ненависть к животному, это — открытие, которое я сделал утром на другой день после того, как кот появился в моем доме, — именно, что он, подобно Плутону, был лишен одного глаза. Данное обстоятельство, однако, сделало его еще более любезным сердцу моей жены: она, как я уже сказал, в высокой степени обладала тем мягкосердечием, которое было когда-то и моей отличительной чертой и послужило для меня источником многих самых простых и самых чистых удовольствий.

Но, по мере того как мое отвращение к коту росло, в равной мере, по-видимому, возрастало его пристрастие ко мне. Где бы я ни сидел, он непременно забирался ко мне под стул или вспрыгивал ко мне на колени, обременяя меня своими омерзительными ласками. Когда я вставал, он путался у меня в ногах, и я едва не падал, или, цепляясь своими длинными и острыми когтями за мое платье, вешался таким образом ко мне на грудь. Хотя в такие минуты у меня было искреннее желание убить его одним ударом, я все-таки воздерживался, частью благодаря воспоминанию о моем прежнем преступлении, но главным образом — пусть уж я признаюсь в этом сразу — благодаря несомненному страху перед животным.

То не был страх физического зла — и однако же я затрудняюсь, как мне иначе определить его. Мне почти стыдно признаться — даже в этой камере осужденных, — мне почти стыдно признаться, что страх и ужас, которые мне внушало животное, были усилены одной из нелепейших химер, какие только возможно себе представить. Жена неоднократно обращала мое внимание на характер белого пятна, о котором я говорил и которое являлось единственным отличием этой странной твари от животного, убитого мной. Читатель может припомнить, что это пятно, хотя и широкое, было сперва очень неопределенным, но мало-помалу — посредством изменений почти незаметных и долгое время казавшихся моему рассудку призрачными — оно приняло наконец отчетливые, строго определенные очертания. Оно теперь представляло из себя изображение страшного предмета, который я боюсь назвать, — и благодаря этому-то более всего я гнушался чудовищем, боялся его и хотел бы от него избавиться, если бы только смел, — пятно, говорю я, являлось теперь изображением предмета гнусного, омерзительно-страшного — виселицы! О, мрачное и грозное орудие ужаса и преступления — агонии и смерти!

И теперь я действительно был беспримерно злосчастным, за пределами чисто человеческого злосчастия. Грудь животного — равного которому я презрительно уничтожил, — грудь животного доставляла мне — мне, человеку, сотворенному по образу и подобию Всевышнего, — столько невыносимых мук! Увы, ни днем ни ночью я больше не знал благословенного покоя! В продолжение дня отвратительная тварь ни на минуту не оставляла меня одного; а по ночам я чуть не каждый час вскакивал, просыпаясь от неизреченно страшных снов, чувствуя на лице своем горячее дыхание чего-то, чувствуя, что огромная тяжесть этого чего-то — олицетворенный кошмар, стряхнуть который я был не в силах, — навеки налегла на мое сердце.

Под давлением подобных пыток во мне изнемогло все то немногое доброе, что еще оставалось. Дурные мысли сделались моими единственными незримыми сотоварищами — мысли самые черные и самые злые. Капризная неровность, обыкновенно отличавшая мой характер, возросла настолько, что превратилась в ненависть решительно ко всему и ко всем; и безропотная жена моя, при всех этих внезапных и неукротимых вспышках бешенства, которым я теперь слепо отдавался, была, увы, самой обычной и самой бессловесной жертвой.

Однажды она пошла со мной по какой-то хозяйственной надобности в погреб, примыкавший к тому старому зданию, где мы, благодаря нашей бедности, были вынуждены жить. Кот сопровождал меня по крутой лестнице и, почти сталкивая меня со ступенек, возмущал меня до бешенства. Взмахнув топором и забывая в своей ярости ребяческий страх, до того удерживавший мою руку, я хотел нанести животному удар, и он, конечно, был бы фатальным, если бы пришелся так, как я метил. Но удар был задержан рукой моей жены. Уязвленный таким вмешательством, я исполнился бешенством, более чем дьявольским, отдернул свою руку и одним взмахом погрузил топор в ее голову. Она упала на месте, не крикнув.

Совершив это чудовищное убийство, я тотчас же, с невозмутимым хладнокровием, принялся за работу, чтобы скрыть труп. Я знал, что мне нельзя было удалить его из дому ни днем ни ночью, без риска быть замеченным соседями. Целое множество планов возникло у меня в голове. Одну минуту мне казалось, что тело нужно разрезать на мелкие кусочки и сжечь. В другую минуту мною овладело решение выкопать заступом могилу в земле, служившей полом для погреба, и зарыть его. И еще новая мысль пришла мне в голову: я подумал, не бросить ли тело в колодец, находившийся на дворе, а то хорошо было бы запаковать его в ящик, как товар, и, придав этому ящику обычный вид клади, позвать носильщика и таким образом удалить его из дому. Наконец я натолкнулся на мысль, показавшуюся мне наилучшей из всех. Я решил замуровать тело в погребе — как, говорят, средневековые монахи замуровывали свои жертвы.

Колодец как нельзя лучше был приспособлен для такой задачи. Стены его были выстроены неплотно и недавно были сплошь покрыты грубой штукатуркой, не успевшей, благодаря сырости атмосферы, затвердеть. Кроме того, в одной из стен был выступ, обусловленный ложным камином или очагом; он был заделан кладкой и имел полное сходство с остальными частями погреба. У меня не было ни малейшего сомнения, что мне легко будет отделить на этом месте кирпичи, втиснуть туда тело и замуровать все, как прежде, так чтоб ничей глаз не мог открыть ничего подозрительного.

И в этом расчете я не ошибся. С помощью лома я легко вынул кирпичи, и, тщательно поместив тело против внутренней стены, я подпирал его в этом положении, пока с некоторыми небольшими усилиями не придал всей кладке ее прежнего вида. Соблюдая самые тщательные предосторожности, я достал песку, шерсти и известкового раствора, приготовил штукатурку, которая не отличалась от старой, и с большим тщанием покрыл ею новую кирпичную кладку. Окончив это, я почувствовал себя удовлетворенным, видя, как все великолепно. На стене не было нигде ни малейшего признака переделки. Мусор на полу я собрал со вниманием самым тщательным. Оглядевшись вокруг торжествующим взглядом, я сказал самому себе: «Да, здесь, по крайней мере, моя работа не пропала даром».

Затем первым моим движением было отыскать животное, явившееся причиной такого злополучия. Я наконец твердо решился убить его, и, если бы мне удалось увидать его в ту минуту, его участь определилась бы несомненным образом. Но лукавый зверь, по-видимому, был испуган моим недавним гневом и остерегался показываться. Невозможно описать или вообразить чувство глубокого благодетельного облегчения, возникшее в груди моей, благодаря отсутствию этой ненавистной гадины. Кот не показывался в течение всей ночи, и таким образом, с тех пор как он вошел в мой дом, это была первая ночь, когда я заснул глубоким и спокойным сном. Да, да, заснул, хотя бремя убийства лежало на моей душе!

Прошел второй день, прошел третий, а мой мучитель все не приходил. Наконец-то я опять чувствовал себя свободным человеком. Чудовище — в страхе — бежало из моего дома навсегда! Я больше его не увижу! Блаженство мое не знало пределов. Преступность моего черного злодеяния очень мало беспокоила меня. Произведен был небольшой допрос, но я отвечал твердо. Был устроен даже обыск, но, конечно, ничего не могли найти. Я считал свое будущее благополучие обеспеченным.

На четвертый день после убийства несколько полицейских чиновников совершенно неожиданно пришли ко мне и сказали, что они должны опять произвести строгий обыск. Я, однако, не чувствовал ни малейшего беспокойства, будучи вполне уверен, что мой тайник не может быть открыт. Полицейские чиновники попросили меня сопровождать их во время обыска. Ни одного уголка, ни одной щели не оставили они необследованными. Наконец в третий или в четвертый раз они сошли в погреб. У меня не дрогнул ни один мускул. Мое сердце билось ровно, как у человека, спящего сном невинности. Я прогуливался по погребу из конца в конец. Скрестив руки на груди, я спокойно расхаживал взад и вперед. Полиция была совершенно удовлетворена и собиралась уходить. Сердце мое исполнилось ликования, слишком сильного, чтобы его можно было удержать. Я сгорал желанием сказать хоть одно торжествующее слово и вдвойне усилить уверенность этих людей в моей невиновности.

«Джентльмены, — выговорил я наконец, когда полиция уже всходила по лестнице, — я положительно восхищен, что мне удалось рассеять ваши подозрения. Желаю вам доброго здоровья, а также немножко побольше любезности. А однако, милостивые государи, вот, скажу я вам, дом, который прекрасно выстроен. [Задыхаясь от бешеного желания сказать что-нибудь спокойно, я едва знал, что говорил.] Могу сказать, великолепная архитектура. Вот эти стены — да вы уже, кажется, уходите? — вот эти стены, как они плотно сложены», — и тут, объятый бешенством бравады, я изо всей силы хлопнул палкой, находившейся у меня в руках, в то самое место кирпичной кладки, где стоял труп моей жены.

Но да защитит меня Господь от когтей врага человеческого! Не успел отзвук удара слиться с молчанием, как из гробницы раздался ответный голос! То был крик, сперва заглушенный и прерывистый, как плач ребенка; потом он быстро вырос в долгий, громкий и протяжный визг, нечеловеческий, чудовищный, — то был вой, то был рыдающий вопль не то ужаса, не то торжества; такие вопли могут исходить только из ада, как совокупное слитие криков, исторгнутых из горла осужденных, терзающихся в агонии, и воплей демонов, ликующих в самом осуждении.

Говорить о том, что я тогда подумал, было бы безумием. Теряя сознание, шатаясь, я прислонился к противоположной стене. Одно мгновение кучка людей, стоявших на лестнице, оставалась недвижной, застывши в чрезмерности страха и ужаса. В следующее мгновение дюжина сильных рук разрушала стену. Она тяжело рухнула. Тело, уже сильно разложившееся и покрытое густой запекшейся кровью, стояло выпрямившись перед глазами зрителей. А на мертвой голове, с красной раскрытой пастью и с одиноко сверкающим огненным глазом, сидела гнусная тварь, чье лукавство соблазнило меня совершить убийство и чей изобличительный голос выдал меня палачу. Я замуровал чудовище в гробницу!