Рассказ исцеление ильи муромца

Илья Муромец в детстве не мог ходить, не служили ему ноги резвые. Как-то раз родители в поле ушли на работу, а Илье под окно старички нищие, калики перехожие, забрели и попросили милостыньку, да напоить их пивком.

Исцеление Ильи Муромца читать

Жил во славном городе во Муроме крестьянин Иван Тимофеевич. Хорошо жил, всего в доме было вдоволь. Да одно горе его мучило: сынок его любимый, Илеюшко, ходить не мог: с детства не служили ему ноги резвые. Сидел Илья сиднем на печке в избе родительской ровно тридцать лет.

Ушли раз родители его в поле на работу крестьянскую. А к Илье под окно старички нищие, калики перехожие, забрели. Просят:

— Подай нам, Илеюшко, милостыньку. Да напои нас пивком.

Зазвал их Илья в избу, говорит им:

— Подал бы я вам милостыньку и пивком напоил бы —у нас в доме всего много —да видите: я недвижим сижу!

Три раза просили его калики перехожие, три раза Илья им отказывал.

— А ты попробуй-ка, Илья, с печки слезть,— нищие говорят.

Потянулся Илья, спустил ноги с печи, встал на них —диво дивное! Пошли ноги по избе, словно и не он, Илья, безногим был.

Скорёхонько сходил Илья в другую горницу за деньгами, подаёт старичкам. А те не берут, говорят:

— Теперь принеси нам напиться пива сладкого.

И в погреб Илья сбегал,— себя не помнит от радости, что поправился. Нацедил чашу пива сладкого, перед нищими поставил. А нищие попили да и говорят:

— Допивай, что в чаше осталось. Да вторую неси нам.

И из второй чаши они попили, а Илья опять остатки допил. И почуял он в себе здоровье богатырское, силу непомерную. Говорят ему калики перехожие:

— Проси, чтобы отец тебе жеребёночка купил. Пои его речной водой, корми пшеницей белояровой, давай ему по траве на росах кататься, валяться. Вырастет у тебя богатырский конь, хозяину товарищ. Заведи себе палицу тяжёлую, латы богатырские, нож булатный. Могучим богатырём, Илья Муромец, станешь. И не бойся с врагом в поле встретиться: тебе в бою смерть не писана. А теперь иди в поле, расскажи родителям, что с тобою случилось.

И исчезли калики перехожие, словно невидимки растаяли. Собрал Илья наскоро пищу, питьё и в поле побежал к родителям. Обрадовались родители, говорят:

— Поезжай, наше дитятко милое, в чисто поле, из чиста поля в славный Киев-град. Низко кланяйся князю с княгинею, войску русскому, богатырям-товарищам. Обходись со всеми вежливо.

Всё сделал Илья, как калики перехожие его научили. Коня себе богатырского выкормил, латы, оружие достал. Стал богатырём-великаном и отправился в Киев на службу к князю Владимиру.

Ласково встретил его Владимир стольнокиевский.

— Ты чей, добрый молодец? Ты какого отца, какой матери?

Отвечает Илья:

— Я из города из Мурома, из села я Карачарова, а зовусь я Илья Муромец. Позволь, князь, мне в чисто поле съездить, набрать себе дружину храбрую, друзей-товарищей.

Говорит ему Владимир Красно Солнышко:

— Поезжай ты во чисто поле, набирай себе дружину могучую. А оттуда приезжай ко мне на пир. Быть тебе старшим над всеми богатырями русскими.

Поехал Илья в чисто поле. Там в белых шатрах нашел он и Добрыню Никитича, и Алёшеньку  Поповича, и Дуная, и Чурилу, и Самсона Самойловича, и других богатырей. Подружились с ним богатыри-товарищи.

Поклонились они ему. Признали его самым сильным, самым храбрым из богатырей земли киевской.

(Илл. Конашевича В.)

Исцеление Ильи Муромца

богатыри героическая про людей

(Время чтения: 3 мин.)

В славном городе во Муромле,
Во селе было Карачарове,
Сиднем сидел Илья Муромец, крестьянский сын,
Сиднем сидел цело тридцать лет.
Уходил государь его батюшка
Со родителем со матушкою
На работушку на крестьянскую.

Как приходили две калики перехожие
Под тое окошечко косявчето.
Говорят калики таковы слова:
«Ай же ты Илья Муромец, крестьянский сын!
Отворяй каликам ворота широкие,
Пусти-ка калик к себе в дом».
Ответ держит Илья Муромец:
«Ай же вы, калики перехожие!
Не могу отворить ворот широкиих,
Сиднем сижу цело тридцать лет,
Не владаю ни рукамы, ни ногамы».
Опять говорят калики перехожие:
«Выставай-ка, Илья, на резвы ноги,
Отворяй-ка ворота широкие,
Пускай-то калик к себе в дом».
Выставал Илья на резвы ноги,
Отворял ворота широкие
И пускал калик к себе в дом.
Приходили калики перехожие,
Они крест кладут по-писаному,
Поклон ведут по-ученому,
Наливают чарочку питьица медвяного,
Подносят-то Илье Муромцу.
Как выпил-то чару питьица медвяного,
Богатырско его сердце разгорелося,
Его белое тело распотелося.
Воспроговорят калики таковы слова:
«Что чувствуешь в себе, Илья?»
Бил челом Илья, калик поздравствовал;
«Слышу в себе силушку великую».
Говорят калики перехожие:
«Будь ты, Илья, великий богатырь,
И смерть тебе на бою не писана;
Бейся-ратися со всяким богатырем
И со всею паленицею удалою,
А только не выходи драться
С Святогором-богатырем —
Его и земля на себе через силу носит;
Не ходи драться с Самсоном богатырем —
У него на голове семь власов ангельских;
Не бейся и с родом Микуловым —
Его любит матушка сыра земля;
Не ходи още на Вольгу Сеславьича —
Он не силою возьмет,
Так хитростью-мудростью.
Доставай, Илья, коня собе богатырского,
Выходи в раздольице чисто поле,
Покупай первого жеребчика,
Станови его в срубу на три месяца,
Корми его пшеном белояровым.
А пройдет поры-времени три месяца,
Ты по три ночи жеребчика в саду поваживай
И в три росы жеребчика выкатывай,
Подводи его к тыну ко высокому.
Как станет жеребчик через тын перескакивать
И в ту сторону и в другую сторону,
Поезжай на нем, куда хочешь,
Будет носить тебя».
Тут калики потерялися.
Пошел Илья ко родителю ко батюшку
На тую на работу на крестьянскую,
— Очистить надо пал от дубья-колодья.
Он дубье-колодье все повырубил,
В глубоку реку повыгрузил,
А сам и сшел домой.
Выстали отец с матерью от крепкого сна —
испужалися:
«Что это за чудо подеялось?
Кто бы нам это сработал работушку?»
Работа-то была поделана,
И пошли они домой.
Как пришли домой, видят:
Илья Муромец ходит по избы.
Стали его спрашивать,
Как он выздоровел.
Илья и рассказал им,
Как приходили калики перехожие,
Поили его питьицем медвяныим —
И с того он стал владать рукамы и ногамы
И силушку получил великую.
Пошел Илья в раздольице чисто поле,
Видит: мужик ведет жеребчика немудрого,
Бурого жеребчика косматенького.
Покупал Илья того жеребчика,
Что запросил мужик, то и дал;
Становил жеребчика в сруб на три месяца,
Кормил его пшеном белояровым,
Поил свежей ключевой водой.
И прошло поры-времени три месяца.
Стал Илья жеребчика по три ночи в саду поваживать,
В три росы его выкатывал;
Подводил ко тыну ко высокому,
И стал бурушко через тын перескакивать
И в ту сторону и в другую сторону.
Тут Илья Муромец Седлал добра коня, зауздывал,
Брал у батюшки, у матушки Прощеньице-благословеньице
И поехал в раздольице чисто поле.

Похожие сказки

• Полный текст
• Лето 6508 от Сотворения мира, год 1010 от Рождества Христова
• Глава 1
• Глава 2
• Глава 3
• Глава 4
• Глава 5
• Примечания

Лето 6508 от Сотворения мира, год 1010 от Рождества Христова

“Вели­кий князь киев­ский Вла­ди­мир, кре­сти­тель Руси, дабы укре­пить свою власть и вели­чие по всей Рус­ской земле, пове­лел две­на­дцати сыно­вьям своим сесть кня­зьями в две­на­дцати вели­ких горо­дах. Князю Борису отдал Ростов, а князю Глебу град Муром.

И когда при­шел Глеб ко граду Мурому, то невер­ные и жесто­кие языч­ники, жив­шие там, не при­няли его к себе на кня­же­ние и не кре­сти­лись, а сопро­тив­ля­лись ему. Он же, не гне­ва­ясь на них, отъ­е­хал от города на реку Ишню и там пребывал.

По смерти же вели­кого князя Вла­ди­мира в лето 6523 (год 1015) на кня­же­ние в Киеве не по чину сел ока­ян­ный Свя­то­полк, пасы­нок Вла­ди­мира. В тот же день дья­вол, искон­ный враг всего доб­рого, все­лился в Свя­то­полка и вну­шил ему пере­бить всех бра­тьев, всех наслед­ни­ков отца своего.

Отверз Свя­то­полк сквер­ные уста и вскри­чал злоб­ным голо­сом своей дру­жине: “Идите тайно и где встре­тите брата моего Бориса, убейте его!”

И они обе­щали ему и, найдя князя Бориса в своем стане на реке Альте, ворва­лись в шатер и без­жа­лостно прон­зили тело свя­того копьями.

Пога­ный же змей, злосмрад­ный сатана, стал под­стре­кать ока­ян­ного Свя­то­полка на боль­шее зло­де­я­ние. И послал Свя­то­полк своих слуг, без­жа­лост­ных убийц, к юному князю Глебу, и, как ни молил князь не губить его без­вин­ной жизни, были они глухи.

Тогда, пре­кло­нив колена, взгля­нул Глеб на убийц со сле­зами и кротко мол­вил: “Раз уж начали, при­сту­пивши, свер­шите то, на что посланы”.

И по при­казу тре­кля­того Горя­сера, повар Гле­бов, по имени Тор­чин, выхва­тил нож и бла­жен­ного заре­зал, как агнца непо­роч­ного и невинного.

Было это в 5 день месяца сентября”.

Глава 1

Злосмрад­ный змей, от Адама и Евы чиня­щий зло людям, учуял своим пога­ным нут­ром, что под древним горо­дом Муро­мом, в селе Кара­ча­рове, у про­стых роди­те­лей родился чудо-маль­чик, буду­щий силь­но­мо­гу­чий бога­тырь Илья Муромец.

Затре­пе­тал, затрясся змей, завер­телся от страха на своем свер­ну­том в кольца хво­сте. Ведь силой, дан­ной ему самим сата­ной, мог он видеть впе­ред, через мно­гие годы, что малец этот родился ему на погибель.

— Изведу-у‑у!! Огнем спалю-у‑у! Пепел в лапе сожму и над пучи­ной мор­ской раз­вею-у‑у! — завы­вал от ужаса и злобы пога­ный змей, когда со сви­стом мчался по небу к Мурому.

Муром­ский люд, в язы­че­стве живу­щий, бояз­ливо косился на мрач­ное небо и испу­ганно бормотал:

— Эка туча, неви­данна, страшна, сиза и огромна, наш град под себя под­ми­нает. Заслони нас, Стри­бог, от Перу­но­вых огнен­ных стрел! — И по избам, топоча лап­тями, зай­цами упрыгали.

Немно­гие же хри­сти­ане Бога о пощаде молили, и услы­шал Гос­подь их молитву. Заро­ко­тал с небес и обру­шил на землю такой страш­ный, тяж­кий гром, что из Оки рыбац­кие ладьи на берег выбро­сило. И тот­час синие мол­нии ярко вспых­нули и затре­пе­тали в мрач­ной утробе тучи. То Божьи Ангелы с гне­вом на дья­вола глянули.

Муром­ский народ с пере­пугу окна-двери наглухо захлоп­нул, на дубо­вые засовы ворота зало­жил, порож­ние ведра, бадьи и горшки вверх дном пере­вер­нул, чтобы в них черти от Божьего гнева не юркнули.

А мла­денца Илюши изба неза­тво­рен­ной оста­лась. Отец на покосе был, а мать пеленки в Оке полос­кала и видела, как горя­чие, свер­ка­ю­щие мол­нии разо­рвали зло­ве­щую тучу на тысячи кус­ков, и один сгу­сток тьмы пал вниз и чер­ным воро­ном стре­ми­тельно вле­тел в откры­тую избу.

Охнула Ефро­си­нья, уро­нила в реку полос­ка­нье и, не чуя под собой ног, побе­жала к дому, а из гор­ницы, чуть не опро­ки­нув ее наземь, злосмрад­ный змей с шумом вон вылетел.

Дро­жа­щими от страха руками схва­ти­лась Ефро­си­нья за зыбку и уви­дела, что нет в ней Илюши, а лежит он на полу в выши­той руба­шонке, живой, но непо­движ­ный и белый как мел…

С той поры как испор­тил Илью пога­ный змей, отня­лись у него руки и ноги, и не мог он ни ходить, ни лег­кой работы рукам дать, а только сидел на лавке и с вели­кой тос­кой молча в пол глядел.

В пер­вые годы матушка с батюш­кой чем только не лечили, какими тра­вами горь­кими не поили, а все напрасно.

Чер­ными ночами на коле­нях молила Ефро­си­нья мол­ча­ли­вого Бога:

— Боже! Созда­тель всех тва­рей, Ты содеял меня достой­ной быть мате­рью семей­ства. Бла­гость Твоя даро­вала мне сына, и я дер­заю ска­зать: “Он Твой, Гос­поди!”, потому что Ты даро­вал ему бытие и ожи­во­тво­рил его душою бессмертною.

Судья Пра­вед­ный, нака­зы­ва­ю­щий детей за грехи роди­те­лей до тре­тьего и чет­вер­того рода, отврати такую кару от сына моего, не нака­зы­вай его за грехи мои, но окропи его росой бла­го­дати и свя­то­сти. Карай его, но и милуй, направ­ляй на путь, бла­го­угод­ный Тебе, но не отвер­гай его от лица Твоего!

Да ходит Ангел Твой с ним и сохра­нит его от вся­кого несчастья.

А одна­жды, отча­яв­шись и Бога-заступ­ника забыв, при­вела ночью в избу сто­лет­него кол­дуна-волхва. Люди бояз­ливо о нем гово­рили, что он не только лечит, но и порчу наве­сти может.

При­шел ведун, позвя­ки­вая мед­ными обе­ре­гами на груди, сумрачно, из-под навис­ших бро­вей, гля­нул на блед­ную от страха Ефро­си­нью и, ни слова не говоря, стал рас­кла­ды­вать на полу вокруг Илю­ши­ной зыбки суше­ных лягу­шек, яще­риц, белые вол­чьи зубы, пах­ну­щие слад­ким дур­ма­ном сухие травы и тай­ные, вол­шеб­ные порошки в чер­ных мешочках.

Потом достал из-за пазухи жел­тую кури­ную лапу и, стуча ею по тем­ным брев­нам избы, забор­мо­тал страш­ные закли­на­ния, от кото­рых две чер­ные свечи на столе то вне­запно вспы­хи­вали, то вдруг гасли.

— Силою, мне дан­ной самим Стри­бо­гом, отыде, чер­ная немочь, язва, порча, свер­била, тря­со­вица, от дому сего!

Силою, мне дан­ной Даж­дь­бо­гом, отыде, язва, порча, губи­тель­ство, от две­рей и от всех четы­рех углов!

Нет вам. здесь чести, места и покою! Выпол­зайте из всех щелей дома этого и из тела мла­денца, смер­то­нос­ные язвы, губи­тель­ная ворожба и злая порча, и бегите отсюда в болот­ные топи, где ваш насто­я­щий приют, и сгнить вам там и назад не воротиться!!

И так ведун рас­па­лился — в тря­сучку впал. Белыми бель­мами в тем­ноте, как филин ноч­ной, свер­кает, зубами кла­цает и плю­ется во все углы.

У Ефро­си­ньи от страха спина дере­вян­ной стала, и чудится ей, что и впрямь из всех щелей, изви­ва­ясь по-зме­и­ному, какая-то скольз­кая нечисть повы­ла­зила. От ужаса шевель­нуться не может, но когда оса­та­нев­ший дед стал к Илю­шеньке, завы­вая, под­ска­ки­вать, опом­ни­лась, выхва­тила мальца из зыбки, выско­чила в ночь и, не раз­би­рая дороги, к тихой, доб­рой Оке побежала.

До самого рас­света, при­жав к себе сына, ходила она взад и впе­ред по берегу, вздра­ги­вая и поежи­ва­ясь от пере­жи­того страха и ноч­ного хлада. Когда же на взгорке дьяк в било уда­рил, пере­кре­сти­лась и понесла сына в малень­кую дере­вян­ную церковку.

Здесь, на слез­ной испо­веди, все без утайки отцу Вла­сию поведала.

Он же сокру­шенно качал голо­вой, тяжело взды­хал и, кре­стясь, восклицал:

— Гос­поди, грех-то какой! Да кто дал волх­вам власть изго­нять нечи­стого духа? Ведь это делал только Иисус Хри­стос Своим сло­вом и те, кого Он на это сподобил.

— Да ведь он, батюшка, какие-то осо­бые молитвы шеп­тал, сама слы­шала, — всхли­пы­вала несчаст­ная мать.

— Вот-вот! Молитвы веду­нов не молитвы вовсе, а кощун­ство. Молитвы у нас все в цер­ков­ных кни­гах запи­саны, а осо­бых молитв нет. До каких же пор в язы­че­стве пре­бы­вать будете? Худо, худо живете, не веда­ете Боже­ских книг и оттого не содро­га­е­тесь. А вот ежели плясцы и гудцы[1] зовут на игрище, то все туда бегут, раду­ясь, и весь тот день стоят там, позорясь.

Когда же зову вас в цер­ковь, вы зева­ете, чеше­тесь, потя­ги­ва­е­тесь и речете: “Дождь” или “Сту­дено”. А на позо­ри­щах[2] и дождь, и ветер, и метель, но все раду­ются. В церкви же и сухо и без­вет­рие, а не идете — ленитесь.

Потом вздох­нул и всем немно­гим, кто был в церкви, про­стил ведо­мые и неве­до­мые грехи, а к Илю­ши­ным губам осто­рожно крест приложил.

Глава 2

Эх, летят годки быст­рыми пти­цами, кому в радость, а кому в тягость. Два­дца­тый год уж Илья сид­нем в избе на лавке сидит.

А хорош-то собой, а в пле­чах могуч — любо-дорого погля­деть, но от немощ­ных ног своих на весь белый свет осер­чал. Слова лиш­него из него не вытя­нешь, “да” и “нет” на все матуш­кины раз­го­воры сквозь зубы еле вымол­вит и опять сумрачно в угол уста­вится и гля­дит не мигая, будто там его беда затаилась.

Осо­бенно нев­мо­готу ему было, когда зимой, на Мас­ле­ницу, буй­ные молодцы с дру­гого берега Оки ска­ты­ва­лись с муром­скими на кулач­ках биться. С весе­лым хохо­том все­гда муром­ских били и с обид­ным сви­стом долго гнали по скольз­кому льду.

— Э‑эх! Нет у наших робят бойца-надежи, опять, как щенят, порас­ки­дали, — в серд­цах бро­сал шапку об пол отец.

А Илья в своем углу камен­ным делался, будто ему шапку в лицо с уко­ром бросили.

Сам-то Иван Тимо­феич в моло­дые годы ровни себе по удали не знал. Одной рукой молод­цов на снег ску­чать укла­ды­вал. Думал, и сын “наде­жей” будет людям в рат­ном деле, а ему в труд­ном хозяй­стве, да про­кля­тый змей попе­рек его мечты разлегся.

А на эту Мас­ле­ницу еще одна беда, как тяж­кий воз с кам­нями, на Илью опрокинулась.

При­хо­дила к ним ино­гда тихая, застен­чи­вая девочка Улита. Такая лас­ко­вая была — то слад­кой зем­ля­ники Илюше из лесу в лопушке при­не­сет, то оре­хов, а то про­сто так при­дет и ска­жет ему чисто по-детски:

— Я тебя, Илюша, жалеть пришла.

— Ну жалей, жалей, — усмех­нется Илья.

А Улита сядет рядом с ним на лавку, голову рукой по-бабьи подо­прет, губы подо­жмет и мол­чит горестно. Илюшу жалеет. Потом вста­нет и ска­жет серьезно-серьезно, с верой:

— Дай тебе Бог здо­ро­вья и силушки, Илюша! — и сте­пенно, до самой земли ему в пояс поклонится.

А косица-то ее тол­стая все­гда, как на грех, со спины через голову пере­ки­ды­ва­ется и хлоп об пол!

Всю серьез­ность портила.

Все­гда после улиты Илю­шина душа будто от теп­лого сол­нышка отта­и­вала, и не заме­тил, как стал ждать, когда еще Улита жалеть при­дет. Когда же она из девочки девуш­кой стат­ной нежданно стала, чуть не выл от тоски, бедный.

Ну вот, а на эту Мас­ле­ницу при­шли отец с мате­рью с шум­ного улич­ного весе­лья румя­ные, все в снегу и с порога Илюше, словно обу­хом по лбу:

— Слы­хал? Улита наша под венец нынче идет!

— Какая Улита? — не понял Илья.

— Да какая ж еще? Аль забыл, кто тебе зем­ля­нику в лопушке приносил?

— А… жених кто? — глухо спро­сил Илья.

— Да с того берега какой-то. Гово­рят, рыжий да коно­па­тый, будто кло­пами заси­жен­ный. Одно слово — непу­те­вый. Да они там все такие.

— Кто ж меня теперь жалеть-то будет? — чуть слышно про­шеп­тал Илья.

— Как кто? — ахнула мать. — А мы с отцом не в счет? А Гос­подь? Он всех любит.

---

В славном городе во Муромле,
Во селе было Карачарове,
Сиднем сидел Илья Муромец, крестьянский сын,
Сиднем сидел цело тридцать лет.
Уходил государь его батюшка
Со родителем со матушкою
На работушку на крестьянскую.

Как приходили две калики перехожие
Под тое окошечко косявчето.
Говорят калики таковы слова:
«Ай же ты Илья Муромец, крестьянский сын!
Отворяй каликам ворота широкие,
Пусти-ка калик к себе в дом».
Ответ держит Илья Муромец:
«Ай же вы, калики перехожие!
Не могу отворить ворот широкиих,
Сиднем сижу цело тридцать лет,
Не владаю ни рукамы, ни ногамы».
Опять говорят калики перехожие:
«Выставай-ка, Илья, на резвы ноги,
Отворяй-ка ворота широкие,
Пускай-то калик к себе в дом».
Выставал Илья на резвы ноги,
Отворял ворота широкие
И пускал калик к себе в дом.
Приходили калики перехожие,
Они крест кладут по-писаному,
Поклон ведут по-ученому,
Наливают чарочку питьица медвяного,
Подносят-то Илье Муромцу.
Как выпил-то чару питьица медвяного,
Богатырско его сердце разгорелося,
Его белое тело распотелося.
Воспроговорят калики таковы слова:
«Что чувствуешь в себе, Илья?»
Бил челом Илья, калик поздравствовал;
«Слышу в себе силушку великую».
Говорят калики перехожие:
«Будь ты, Илья, великий богатырь,
И смерть тебе на бою не писана;
Бейся-ратися со всяким богатырем
И со всею паленицею удалою,
А только не выходи драться
С Святогором-богатырем —
Его и земля на себе через силу носит;
Не ходи драться с Самсоном богатырем —
У него на голове семь власов ангельских;
Не бейся и с родом Микуловым —
Его любит матушка сыра земля;
Не ходи още на Вольгу Сеславьича —
Он не силою возьмет,
Так хитростью-мудростью.
Доставай, Илья, коня собе богатырского,
Выходи в раздольице чисто поле,
Покупай первого жеребчика,
Станови его в срубу на три месяца,
Корми его пшеном белояровым.
А пройдет поры-времени три месяца,
Ты по три ночи жеребчика в саду поваживай
И в три росы жеребчика выкатывай,
Подводи его к тыну ко высокому.
Как станет жеребчик через тын перескакивать
И в ту сторону и в другую сторону,
Поезжай на нем, куда хочешь,
Будет носить тебя».
Тут калики потерялися.
Пошел Илья ко родителю ко батюшку
На тую на работу на крестьянскую,
— Очистить надо пал от дубья-колодья.
Он дубье-колодье все повырубил,
В глубоку реку повыгрузил,
А сам и сшел домой.
Выстали отец с матерью от крепкого сна —
испужалися:
«Что это за чудо подеялось?
Кто бы нам это сработал работушку?»
Работа-то была поделана,
И пошли они домой.
Как пришли домой, видят:
Илья Муромец ходит по избы.
Стали его спрашивать,
Как он выздоровел.
Илья и рассказал им,
Как приходили калики перехожие,
Поили его питьицем медвяныим —
И с того он стал владать рукамы и ногамы
И силушку получил великую.
Пошел Илья в раздольице чисто поле,
Видит: мужик ведет жеребчика немудрого,
Бурого жеребчика косматенького.
Покупал Илья того жеребчика,
Что запросил мужик, то и дал;
Становил жеребчика в сруб на три месяца,
Кормил его пшеном белояровым,
Поил свежей ключевой водой.
И прошло поры-времени три месяца.
Стал Илья жеребчика по три ночи в саду поваживать,
В три росы его выкатывал;
Подводил ко тыну ко высокому,
И стал бурушко через тын перескакивать
И в ту сторону и в другую сторону.
Тут Илья Муромец Седлал добра коня, зауздывал,
Брал у батюшки, у матушки Прощеньице-благословеньице
И поехал в раздольице чисто поле.

 

Читать далее

Отзывы и комментарии