Рассказ из цикла звездочка

Рассказ из
цикла «Звёздочка»

Учительница
Мария Антоновна за пять пятёрок подряд приклеивала красную звёздочку на
тетрадку своим ученикам первоклассникам. Алёнка давно мечтала о звёздочке на
тетрадке, у её подружки Иринки их уже было несколько — вот счастливая!
Алёнка
старательно выводила буковку к буковке, четыре пятёрки подряд она уже получила,
ещё одну пятёрочку и мечта сбудется непременно! Не торопясь проверила ошибки и
сдала тетрадку Марии Антоновне на
проверку. Завтра точно звёздочка будет красоваться на её тетрадке! Она закрыла
глаза и представила долгожданную звёздочку и то, как она с важным видом идёт
домой, а потом показывает тетрадку маме с папой. Уж за звёздочку-то на тетрадке
её непременно родители похвалят!

И
вот долгожданный день наступил. «Ну, когда же? Вот бы побыстрее Марья Антоновна
раздала проверенные тетрадки… Что такое? А где звезда?!.. Четвёрка?! — слёзы
потекли у Алёнки из глаз. — Ошибку
сделала в слове сказка. Ну, надо же! Как же так?! Старалась, старалась…»
—
Хватит реветь! Нюни тут развела… — строго сказала учительница, а потом
добавила. — Ой, а лохматая-то какая, Боже мой. Давай-ка я тебе, голубушка, на
переменке чёлочку подстригу…
Перемена
не заставила себя долго ждать. Звонок прозвенел.
—
Садись на стул, да поживее. — приказным голосом произнесла Мария Антоновна.
—
Не хочу. Я расчешусь, Мария Антоновна. Я больше так не буду…
—
Садись! Я кому говорю? Сопли вытирай… Распустила, как маленькая. Ты слышишь?
—
Слышу.
Носового платка в кармашке фартука не
оказалось. Да и откуда ему было взяться? Маме в голову не приходило ей его
давать. Пришлось привычно вытирать нос рукой. Делать нечего, Алёнка покорно села
на стул перед классной доской. Клочья волос падали на пол как осенние листья.
Одноклассники злорадно шушукались.
—
Сойдёт и так! — учительница посмотрела на Алёнку и махнула рукой.— Ты давай-ка,
голубушка, возьми веник и подмети свои лохмотья. Живее, шевелись, я тебе
говорю? Урок начался, хватит реветь! Давай, давай мети, да ладом… Не руки, а
крюки…

…Из
школы Алёнка пришла домой как общипанная курица. Посмотрев на себя в зеркало
подумала: «Так стыдно! И звёздочку не получила и волосы обкромсали, а ещё
чуть-чуть и была бы коса как у Ленки Лукиной… Растила, растила косу и вот
тебе…»

Родители
бурно обсуждали безобразие на Алёнкиной голове.
— Ты
зачем такое с собой сотворила? Волосы обкорнала, как завтра в школу-то пойдёшь
с такой причёской? Ну что с тобой делать прикажешь?
Парикмахерская уже закрыта.
Да и что толку-то? Тебя только под ноль подстричь осталось…

Алёнка
всхлипывая просила родителей:
— Не
надо под ноль! Это не я-а… Марья Анто-о-новна меня сама подстригла, я
лохматая была-а.
— Ещё
не баще! Во что дура старая творит… Мать иди в школу! На кой ляд она её оболванила?
— Не
нравится, так сам иди и разберись, мужик-то ты! Горазд — понапрасну глотку рвать, лучше в школу сходи.
— Так
мне завтра некогда…
— А
мне есть когда? Я тоже работаю… — потом посмотрев на дочь спросила. — Ты что
расчесаться-то сама не могла? Ведь не маленькая, уже в школу ходишь!
— Я расчё-о-ску забы-ы-ла.
— Ну,
раз такое дело, в следующий раз тебе неповадно будет. Эх, Алёнка… Срам-то
какой… Да обрастёшь ещё к лету-то, не реви… — сказала мать, а потом погладила дочку по голове.
— Тьфу,
ну и учителя пошли, что хотят, то и творят. Вот собрание родительское будет,
разберусь точно. — ворчал отец. —
Я этого так не оставлю…
На
собрание отец и раньше не ходил, и после этого случая не пошёл.

2012

Читать роман «Звёздочка ещё не звезда» автор Елена Халдина последняя глава дзен канала.

Роман «Звёздочка ещё не звезда» все главы читать на странице.

Звёздочка ещё не звезда глава 181

Звёздочка ещё не звезда глава 183 часть 1

Звёздочка ещё не звезда глава 183 часть 2

Звёздочка ещё не звезда глава 183 часть 3

Звёздочка ещё не звезда глава 183 часть 4

Звёздочка ещё не звезда глава 183 часть 5

Звёздочка ещё не звезда глава 183 часть 6

Звёздочка ещё не звезда глава 183 часть 7

Звёздочка ещё не звезда глава 183 часть 8

Звёздочка ещё не звезда глава 183 часть 9

Звёздочка ещё не звезда глава 183 часть 10

Звёздочка ещё не звезда глава 183 часть 11

Звёздочка ещё не звезда глава 183 часть 12

Звёздочка ещё не звезда глава 183 часть 13

Звёздочка ещё не звезда глава 183 часть 14

Звёздочка ещё не звезда глава 183 часть 15

Звёздочка ещё не звезда глава 184 часть 1

Звёздочка ещё не звезда глава 184 часть 2

Звёздочка ещё не звезда глава 184 часть 3

Звёздочка ещё не звезда глава 184 часть 4

Звёздочка ещё не звезда глава 184 часть 5

Звёздочка ещё не звезда глава 184 часть 6

Звёздочка ещё не звезда глава 184 часть 7

Звёздочка ещё не звезда глава 184 часть 8

Звёздочка ещё не звезда глава 185 часть 1

Звёздочка ещё не звезда глава 185 часть 2

Звёздочка ещё не звезда глава 185 часть 3

Звёздочка ещё не звезда глава 185 часть 4

Звёздочка ещё не звезда глава 185 часть 5

Звёздочка ещё не звезда глава 185 часть 6

Звёздочка ещё не звезда глава 185 часть 7

Звёздочка ещё не звезда глава 185 часть 8

Звёздочка ещё не звезда глава 185 часть 9

Звёздочка ещё не звезда глава 185 часть 10

Звёздочка ещё не звезда глава 185 часть 11

Звёздочка ещё не звезда глава 186 часть 1

Звёздочка ещё не звезда глава 186 часть 2

Звёздочка ещё не звезда глава 186 часть 3

Звёздочка ещё не звезда глава 186 часть 4

Звёздочка ещё не звезда глава 186 часть 5

Звёздочка ещё не звезда глава 186 часть 6

Звёздочка ещё не звезда глава 186 часть 7

Звёздочка ещё не звезда глава 186 часть 8

Звёздочка ещё не звезда глава 186 часть 9

Звёздочка ещё не звезда глава 186 часть 10

Звёздочка ещё не звезда глава 186 часть 11

Звёздочка ещё не звезда глава 186 часть 12

Звёздочка ещё не звезда глава 186 часть 13

Звёздочка ещё не звезда глава 186 часть 14

Звёздочка ещё не звезда глава 186 часть 15

Звёздочка ещё не звезда глава 187 часть 1

Звёздочка ещё не звезда глава 187 часть 2

Звёздочка ещё не звезда глава 187 часть 3

Звёздочка ещё не звезда глава 187 часть 4

Звёздочка ещё не звезда глава 187 часть 5

Звёздочка ещё не звезда глава 187 часть 6

Звёздочка ещё не звезда глава 187 часть 7

Звёздочка ещё не звезда глава 187 часть 8

Звёздочка ещё не звезда глава 187 часть 9

Звёздочка ещё не звезда глава 187 часть 10

Звёздочка ещё не звезда глава 187 часть 11

Звёздочка ещё не звезда глава 187 часть 12

Звёздочка ещё не звезда глава 187 часть 13

Звёздочка ещё не звезда глава 187 часть 14

Звёздочка ещё не звезда глава 187 часть 15

Звёздочка ещё не звезда глава 187 часть 16

Звёздочка ещё не звезда глава 187 часть 17

Звёздочка ещё не звезда глава 187 часть 18

Звёздочка ещё не звезда глава 187 часть 19

Звёздочка ещё не звезда глава 187 часть 20

Звёздочка ещё не звезда глава 187 часть 21

Звёздочка ещё не звезда глава 187 часть 22

Звёздочка ещё не звезда глава 187 часть 23

Звёздочка ещё не звезда глава 187 часть 24

Звёздочка ещё не звезда глава 188 часть 1

Звёздочка ещё не звезда глава 188 часть 2

Звёздочка ещё не звезда глава 188 часть 3

Звёздочка ещё не звезда глава 188 часть 4

Звёздочка ещё не звезда глава 188 часть 5

Звёздочка ещё не звезда глава 189 часть 1

Звёздочка ещё не звезда глава 189 часть 2

Звёздочка ещё не звезда глава 189 часть 3

Звёздочка ещё не звезда глава 189 часть 4

Звёздочка ещё не звезда глава 189 часть 5

Звёздочка ещё не звезда глава 189 часть 6

Звёздочка ещё не звезда глава 189 часть 7

Звёздочка ещё не звезда глава 189 часть 8

Звёздочка ещё не звезда глава 189 часть 9

Звёздочка ещё не звезда глава 190 часть 1

Звёздочка ещё не звезда глава 190 часть 2

Звёздочка ещё не звезда глава 190 часть 3

Звёздочка ещё не звезда глава 190 часть 4

Звёздочка ещё не звезда глава 190 часть 5

Звёздочка ещё не звезда глава 190 часть 6

Звёздочка ещё не звезда глава 191 часть 1

Звёздочка ещё не звезда глава 191 часть 2

Звёздочка ещё не звезда глава 191 часть 3

Звёздочка ещё не звезда глава 191 часть 4

Звёздочка ещё не звезда глава 191 часть 5

Звёздочка ещё не звезда глава 191 часть 6

Звёздочка ещё не звезда глава 191 часть 7

Звёздочка ещё не звезда глава 191 часть 8

Звёздочка ещё не звезда глава 191 часть 9

Звёздочка ещё не звезда глава 192 часть 1

Звёздочка ещё не звезда глава 192 часть 2

Звёздочка ещё не звезда глава 193 часть 1

 

Вечер. Мы поднимаемся по узенькой извилистой дороге, которая, приноравливаясь к изгибам горы, сбегает к морю. Нас трое, мы занимаем дорогу почти полностью, приходится вжиматься в ограды дач, когда нас обгоняет, натужно кряхтя, старенький драндулет или бесшумно, щеголяя тормозами, проносится вниз иномарка.
 

Дачи днем ласкают взор, а вечером, в темноте, выглядят таинственно и загадочно. Яркая зелень померкла, зато пахнет все, что только может пахнуть. Этих ароматов не разберешь – ими просто дышишь и наслаждаешься.
 

На ходу мы поем грузинскую песню, на три голоса, разумеется. Она спокойная, чуточку грустная и очень подходит к узкой извилистой дороге,
 

к теплой темноте, окружающей нас, и к тому состоянию расслабленности и покоя, которое здесь во всем. «Да-на-ва, да-на-ва, да-а-а-на-ва… » – выводим мы не очень умело, но старательно. Я за солиста, Саша поет верхний голос, Тема бубнит квинту, и временами получается почти красиво.
 

Из глубины какого-то участка слышны смех и голоса, приглушенные листвой – где-то поздно ужинают. Стол, наверняка, накрыт во дворе, под развесистой грушей, на столе, наверняка, домашнее вино. Ужинать будут долго и со вкусом, торопиться некуда – сюда приезжают отдыхать.
 

На другом участке, сквозь листву в окне маленького домика виден экран телевизора. Там, как обычно – горят машины и валяются трупы – уродливый, неестественный мир. Как можно смотреть это здесь?!
 

От крутизны дороги болят икры, но это входит в наши планы – прогулка как раз и задумана для борьбы с последствиями плотного ужина. А так как ужинаем мы регулярно, то и гуляем каждый вечер. Иногда не хочется, усталость за бесконечный летний день гонит в постель, но мы все равно идем – во-первых, моцион, во-вторых, воспитываем характер, а еще – за впечатлениями.
 

Каждая прогулка чем-то запоминается. Например, вчера мы видели светлячка. Лично я видел его первый раз в жизни. Удивительное зрелище! Летающая лампочка! Как ему это удается – ярко вспыхивать желто-зеленым огнем, мгновенно гасить эту энергию да и еще лететь при этом? Откуда берется эта энергия? Как он ею управляет, этот комочек плоти, в котором столько сложнейших изобретений природы? Куда нам, людям, до него!
 

Сегодняшний вечер запомнился особо…
 

Примерно на середине пути дорога делает поворот и немного расширяется. Здесь единственный на всем спуске почти горизонтальный участок. Маленький, крытый черепицей домик спрятался за оградой. Огромная старая магнолия над ним благоухает приторным ароматом. Возле этого домика на повороте внезапно открывается море. Можно отдохнуть и полюбоваться.
 

Площадка, на которой мы стоим, нечто вроде бельэтажа над долиной. Мы на боку одной горы, напротив – другая, с такой же дорогой и такими же дачами. Между горами, глубоко внизу речушка, сбегающая к морю, и поселок домов в тридцать. В одном из них мы и живем. Впрочем, сейчас не видно ни долины, ни поселка, все черно. Зато впереди…
 

Вид не просто красив, а как будто вырезан из рекламного буклета. Даже не верится, что такое можно увидеть на самом деле. Перед нами, словно огромная сцена – море, в котором за минуту до нашего прихода утонуло солнце. А справа и слева две черных горы, как бархатные занавеси, обрамляют эту невероятную по красоте декорацию, которая не нуждаются ни в артистах, ни в режиссерах. Этот вид – сам по себе представление, с которым мало что может сравниться.
 

Море лежит неподвижно. Густо-синее у берега, оно ближе к горизонту светлеет и тусклым золотом с кроваво-розовыми оттенками незаметно переходит в небо. Горизонт выдает едва видимая туманная дымка, от него цвета меняются вверх в той же последовательности: от золотого до почти черного. Но небесная темень прозрачнее и бездоннее, от ее глубины кружится голова. И так прекрасно одинока в этой бесконечности маленькая яркая звездочка, мерцающая справа, над противоположной горой – как раз там,
 

где ей и нужно быть, чтобы сделать пейзаж совершенным – что хочется ахать, восторгаться и говорить красивые слова. Но слова неуместны. Поэтому мы просто стоим и смотрим, стараясь запомнить этот вечер, впитать его в себя. Ловлю себя на мысли, что если бы я был художником и смог нарисовать такой пейзаж, меня наверняка упрекнули бы в пошлости и именно из-за этой звездочки. Сказали бы: «Что-то уж чересчур красиво! Звездочка – это уже перебор, знаешь ли…» Но что поделать, вот она, сверкает, эта звездочка, как будто нарочно для того, чтобы мы поняли – совершенство бывает.
 

День умирает на наших глазах, каждое мгновение что-то неуловимо меняет в оттенках и полутонах, которые становятся все менее розовыми и желтыми и все более синими и лиловыми, и скоро небо и море сливаются с ночью в единое целое. Проглядывают другие звезды. А мы прощаемся с «нашей» звездочкой и загадываем, увидим ли мы ее завтра. Пора вниз, спать…
 

Усталые, спускаемся в поселок, проходим через его центр. Тут кипит ночная жизнь: шашлыки, пиво, неестественно громкий смех, песенка «Черные глаза»… Другой мир, другие звуки, другие запахи. А у меня в глазах – одинокая звездочка, ослепительная, трогательная и недосягаемая. Странно, от той площадки, где мы ее видели, всего несколько сот шагов, но мы будто прибыли с другой планеты.
 

Следующего вечера мы ждали с нетерпением, а когда, запыхавшись, выбежали к старой магнолии, оказалось, что наша фантазия чересчур убога и осторожна по сравнению с действительностью: мы опять увидели идеальный пейзаж, звездочка была на том же месте, но только теперь рядом с ней висел еще и тонкий серп месяца! Мы переглянулись и только пожали плечами – нам все равно бы не поверили, даже если бы у нас был фотоаппарат. Поэтому мы просто стояли и смотрели……
 

Природа не боится красоты. Ее боятся художники, презирают композиторы, недолюбливают поэты. Они называют красоту «пошлостью», а когда пишут грязью свои картины, лепят из грязных убогих слов стихи и загрязняют музыку диссонансами, говорят: такова жизнь. А нет, чтобы просто посмотреть на небо…
 

Не найдя свой тайничок с подаренным Петром Васильевичем крестиком, Алёнка ревела, хотя и не понимала для чего нужен крестик и не знала, что это крестик. В душе она чувствовала, что это самое ценное на сегодняшний день для неё и она этого лишилась навсегда. 

Она переживала всем сердцем и оплакивала потерю в душе: “Хороший дядя спросит: “Где у тебя эта штучка, а? Покажи, пожалуйста” И что я ему покажу? Обидится и любить не будет больше”.

Для Алёнки это было настоящей трагедией, и она горько оплакивала потерю.

— Вот скажи мне, что ты ревёшь? — волновалась Татьяна за дочь, но та не отвечала. — Болит что-то?

— Нет… А-а-а… — продолжала реветь Алёнка.

— Ну, а если не болит так и реветь прекращай, а то запас слёз закончится и на всю жизнь тебе слёз не хватит. Слёзы надо экономить, как деньги.

— Не на-а… — прислушиваясь к словам матери недоверчиво ответила дочь.

— Как не на? Надо, ещё как надо, а то захочешь в следующий раз поплакать, а не сможешь — слёзы-то закончились. Поняла?

Алёнка кивнула головой, вытирая слёзы рукой.

— Вот и молодец! А то, так недолго и температуру себе нареветь, а уколов ты боишься.

— Боюсь. Не буду больше плакать. — согласилась Алёнка, потому что, уколов она панически боялась.

— Давай руки мой, ужинать будем. Папка картошку пожарил.

— Не хочу-у кар-р-тошку…

— Как не хочу? Поешь, а потом поиграешь немного и спать. Мы хоть отдохнём от тебя, а то никакого с тобой покоя. Пока ревела, у меня голова разболелась. Не бережёшь мать совсем, а уже понимать должна и жалеть. Скоро нянькой станешь. Вот куплю тебе братика и какой ты ему пример подашь, а? Будет реветь день и ночь на пролёт как ты. —пристыдила её мать.

— Не буду больше плакать. Я хорошая девочка.

— А я бы так не сказала. Живо руки мыть, кому говорю? Пока ремень не взяла… — прикрикнула мать для острастки на дочь. Алёнка покорно пошла мыть руки в ванную.

Татьяна подошла к зеркалу, расчесала волосы и посмотрев на расчёску, недовольно посетовала сама себе:

— Волосы лезут, витаминов что ли не хватает? Так без волос останусь пока беременная хожу. Вань! — крикнула она мужу.

— Что, Тань? — спросил он, крича с кухни.

 — Волосы говорю у меня лезут, прямо смучилась с этой беременностью. — идя на кухню ворчала Татьяна.

— Садись за стол, Тань, картошка стынет. — предложил заботливо Иван.

— Я тебе про волосы, а ты мне про картошку… Хоть бы посочувствовал, а тебе лишь бы пожрать скорей и никаких больше забот.

— Тань, что ты сегодня ворчишь и ворчишь? —  спросил Иван у жены. — Тебе нервничать нельзя, а ты этого словно не понимаешь.

— Голова разболелась, пока она орала. Волосы лезут, что делать не знаю.

— Давай мел тебе купим?

— Какой ещё мел?

— Как какой, обычный! Каким в школе на доске пишут. Забыла что ли?

— С вами всё забудешь… Алёнка-а! — заорала Татьяна. — Хватит руки мыть, иди есть.

— Тань, да она, наверное, тебя не слышит, вода же льётся.

— А то я не знаю, нашёл дуру. Алё-онка! —  истошно орала Татьяна. — Я долго тебя кричать буду?

—  Я иду, мам! — отозвалась дочь, выходя из ванной.

— Идёт она, тут нервы уже не выдерживают, что за дочь такая непослушная. У всех дети как дети, а у меня одно наказание… Садись давай и ешь, и не выкомуривай мне. Поняла?

Алёнка кивнула головой и села к столу на табуретку. Взяла вилку и нехотя ткнула её в жаренную картошку.

—  Осторожно, горячая. — предупредила мать, а потом посмотрела на Ивана и прикрикнула на него психуя. — Ты чё, Вань, совсем сдурел что ли? Пришёл с работы и даже брюки не переодел. Пятно посадишь и не отстирать. Брюки новые, а ты не бережёшь.

— Тань, да что ты пристала ко мне с этими брюками? Дай поесть спокойно, потом сниму. — ответил нервно Иван.

Татьяна надулась и пустила слезу. 

— Да сниму я, сниму, только не реви. Прямо, на твоих глазах сниму, — сказал Иван, стягивая с себя брюки, чтобы жена не злилась. Из кармана его брюк что-то выпало на пол. Алёнка увидела на полу свою пропажу и моментально вскочила с табуретки на ноги, подняла с пола крестик, воскликнув:

— Моё-о! Нашлась штучка-а! 

— Дайка я гляну что это у тебя в руках? — попросила мать.

— Не дам, моё-о! — спрятав руки за спину, сопротивлялась дочь.

— Вань, что там у неё? — полюбопытствовала Татьяна.

— Крестик. 

— Какой ещё крестик? 

— Серебряный. 

— А ты где его взял? Почему она говорит, что он её? — не понимала Татьяна, что происходит.

— Да ей вчера начальник твой дал, а она его спрятала, а я нашёл, да и забыл тебе показать.

— Моя штучка. Потеряла и плакала. — вдруг призналась Алёнка.

— Вот дела, знал бы так сразу отдал его тебе, а я забыл совсем про этот крестик. 

— А где ты его взял-то, Вань? — поинтересовалась Татьяна.

— Да в окно увидел, что Алёнка что-то спрятала и решил посмотреть. Секретик она сделала, а сверху камешком придавила. А я смотрю крестик-то старинный, Митин ей на память похоже подарил.

— С чего бы это? — удивилась, сказанному мужем, Татьяна.

— Тебе надо, так сама у него и спроси.

— Делать мне больше нечего, только про крестик у Митина спрашивать. —  съязвила Татьяна мужу, а потом обратилась к дочке. —  Дай хоть посмотрю крестик.

— Не дам, моя штучка. Дядя дал. — твердила Алёнка. Отдавать матери свою только что найденную ценность она боялась, потому как опасалась, что её отберут навсегда.

— Да я прямо у тебя в руке посмотрю.

— Нет. — решительно заявила дочь.

— Тань, да что ты к ней пристала, уснёт и посмотришь. — успокаивал жену Иван.

— Ага, дождёшься её пока она уснёт, а мне сейчас взглянуть охота. — капризничала Татьяна как маленький ребёнок. — А он может дорогой!

— Ну и что. Митин ей крестик подарил, а не тебе. Значит не твой это крест. Да и член партии с крестом это уж слишком! — захохотал Иван.

— Тебе лишь бы поржать, да ну тебя. Нет чтобы за меня заступиться, а ты во всём ей потакаешь. — ревниво произнесла Татьяна, а потом посмотрела на дочь и приказала. — А ты в угол встань, раз мать совсем не слушаешь. Поняла?

Алёнка молча пошла в угол, крепко зажав крестик в руке.

— Тань, может крестик ей на шею повесим? А то она его опять потеряет и реветь будет. 

— Да делайте что хотите, от меня только отстаньте. Живот опять что-то тянет. Никому я не нужна-а, ни тебе ни ей… — запричитала Татьяна.

— Опять за своё… Ну сколько можно, Тань? Картошка остыла совсем, а я старался, жарил.

— Старался он видите ли-и, а я так не стараюсь как бу-у-дто. — ревела Татьяна.

— Да заткнёшься ты наконец-то?! — крикнул Иван и замахнулся на жену. Алёнка в углу вздрогнула и затряслась от страха.

— Только стукни, посажу сразу. — прошипела Татьяна, — Совсем сдурел на беременную жену руку поднимать. — вытирая слёзы, пристращала она. — Другой бы пылинки сдувал, а ты…

— Тань, да другой бы уже давно сбежал от тебя, а я дурак терплю всё.

— Терпит он. А меня любить надо…

© 09.08.2020 Елена Халдина

114 А я сыр люблю

112 Хороший, дядя

глава 1 Торжественно объявляю: сезон на Ваньку рыжего открыт!

Прочесть «Мать звезды» и «Звёздочка»

Прочесть «Деревенские посиделки»

Прочесть «Дневник Ленки из магазина»

Источник

Приблизительное время чтения: 49 мин.

Недавно издательство «Никея» выпустило новую книгу лауреата премии имени Солженицына, писателя Алексея Варламова — «Стороны света». В нее вошли повести разных лет.

«При всем разнообразии мотивов… героев объединяет ощущение неслучайности жизни, чувство пути и осознание Божьего промысла в каждой судьбе. Автор пишет о силе и хрупкости человеческой души, о страстях и борениях человеческого сердца, о молодости, нежности, любви…» — говорится про книгу в аннотации издателства.

С позволения автора мы представляем вашему вниманию один из рассказов сборника — «Звездочка».

1.

В семидесятые годы прошлого века в Москве на углу улицы Чаплыгина и Большого Харитоньевского переулка на первом этаже старого пятиэтажного дома жила хорошенькая, опрятная девочка с вьющимися светлыми волосами, темно-зелеными глазами и тонкими чертами лица, в которых ощущалось нечто не вполне славянское, но может быть южное. Ее гибкое тело было создано для движения, танца и игры, она любила кататься на качелях, прыгать через веревочку, играть в салочки и прятки, а весною и летом устраивать под кустами сирени клады: зарывать в землю цветы одуванчиков и мать-и-мачехи, а если цветов не было, то обертки от конфет, и накрывать их сверху бутылочным стеклышком, чтобы через много лет под ними выросло счастье. Так делали все ее подружки в старом московском дворе, от которых Лиза отличалась разве что чуть большей грациозностью и резвостью. Однако непохожего и даже загадочного и странного в судьбе ее было предостаточно. До семи с половиной лет она жила в полном неведении о вещах, которые были хорошо знакомы ее маленьким ровесникам. Она не знала, кто такой Володя Ульянов, кто такие октябрята, пионеры, космонавты, коммунисты и целинники, какой праздник отмечает страна Седьмого ноября и Первого мая, ни даже как эта страна называется. Не знала она и своих родителей.

Мама Лизы умерла, когда девочке не было года, папа проживал в другом городе и никогда свою дочь не видел, а воспитывали Лизу две пожилые и очень своеобразные женщины, которые приходились ей родной и двоюродной бабушками. Одну она звала бабой Шурой, другую — бабой Алей.

Старушки были сестрами, в этом доме они родились и выросли, но долгое время находились в вынужденном отъезде в Архангельской области, а после жили в городе Кашине. Вернулись они на угол Чаплыгина и Большого Харитоньевского порознь: сначала Аля, а десять или немногим больше спустя лет — Шура.

Аля и Шура были очень дружны в молодости, но теперь трудно было представить более противоположных и по облику и по духу созданий. Кроткая, худенькая, похожая на цыпленка, в шапке пирожком и пальто с песцовым воротником зимой и в ситцевом платье с белым платочком на голове летом баба Аля принадлежала к той породе женщин, которые довольно рано блекнут, но после этого будто останавливаются в возрасте и приобретают едва ли не бессмертие — бодрость, легкость, подвижность, безунывность. Никогда она ни на что не жаловалась, не роптала, ни о ком не сказала худого слова, ни перед кем не возгордилась, редко болела, и уже много лет торопливой, шустрой, восторженной старушкой ее помнили и обитатели углового дома, и приветливые к старожилам продавщицы булочной и молочного магазина, и прихожане храма Архангела Гавриила, иначе именуемого Меньшиковой башней.

Младшую сестру бабы Али бабу Шуру и соседи, и продавщицы видели гораздо реже, а в Меньшиковой башне и вовсе не знали, хотя имя ее всегда упоминалось сразу после Лизиного в заказных записках, которые подавала за здравие ближних баба Аля. Баба Шура вела жизнь затворническую и из дома выходила в самых исключительных случаях, когда заканчивались папиросы «Беломор-канал». С трудом опираясь на палку, шла она по улице, ни на кого не глядя и ни с кем не здороваясь, но студеный тяжелый взгляд ее при этом выражал такое ко всему презрение, что и двор и улица замирали и со смешанным чувством боязни и любопытства смотрели косматой старухе вослед и долго недобро шептались. Бабе Але было неловко за сестру, но поделать с нею она ничего не могла. Она только никогда не ходила с Шурой через двор вместе, чтобы не видеть, как матери закрывают младенцев, опасаясь сглаза, малые дети испуганно плачут, а мальчишки постарше свистят, улюлюкают и кидают в сторону хромоножки снежки или куски земли.

Большую часть дня угрюмая старуха проводила на кухне или запершись у себя в комнате, откуда попеременно раздавался стук пишущей машинки «Торпедо» и треск, завывания и шумы лампового радиоприемника. Только очень хорошо натренированное ухо могло выудить из свистящей музыки эфира членораздельные слова на русском языке, но судя по всему баба Шура преуспела в этом занятии, хотя программы, которые она внимательно слушала, вовсе не походили на любимые ее сестрой и всем народом радиоспектакли, концерты классической музыки и мудрые передачи «Взрослым о детях» или же «Писатели у микрофона».

Из-за разного образа жизни, характера и привычек старушки частенько ссорились и, случалось, даже днями не разговаривали, а то вдруг начинали ворошить дела давно миновавших дней, договариваясь едва ли не до того, что им нужно немедленно разъезжаться и никогда более до похорон не встречаться, но Лиза, сама того не зная, их примиряла.

Когда закопав во дворе очередное счастье, девочка прибегала домой с перепачканными руками и сияющими глазами, насупленные лица старых женщин просветлялись, Лизу кормили чем-нибудь вкусным и садились учить читать или рисовать, занимались вышивкой или сказыванием сказок. Детских книжек для советских детей ей не читали вовсе, даже самых безобидных, вроде «Приключения Незнайки» или «Волшебника изумрудного города», не говоря уже о Гайдаре и Кассиле. Баба Аля читала ей жития святых по старым дореволюционным изданиям, баба Шура — рассказы из истории древнего мира, легенды и мифы о подвигах греческих и римских героев и богов, к коим она чувствовала сердечную склонность. Из литературы светской старушки предпочитали Пушкина, Аксакова, Одоевского, Мамина-Сибиряка и Лидию Чарскую. Последним писателем, допущенным ревнительницами литературного благочестия в этот ряд, был Михаил Пришвин, в которого была влюблена баба Аля и дружила с вдовой писателя Валерией Дмитриевной, время от времени навещая ее в деревне Дунино летом и в просторной московской квартире в Лаврушинском переулке зимой.

Бывала в писательской квартире и Лиза. Обычно пили чай с дунинским медом у доброй женщины после посещения Третьяковской галереи. За большим столом под круглой венецианской люстрой, некогда купленной самим Пришвиным, говорили о мудром писателе, который знал, из каких родников пробивается поэзия и мечтал объединить всех людей, открыв для них волшебную страну Дриандию. Валерия Дмитриевна, наклонив голову, смотрела на девочку лучезарным и грустным взором женщины, которая прожила жизнь, не имея своих детей, и было Лизе в этом родном мире уютно и хорошо, и все люди казались ей добрыми и счастливыми.

2.

Идиллическое, ничем не нарушаемое существование моей маленькой героини продолжалась почти до восьми лет, покуда не настала пора снаряжать дитя в школу. В глубине души обе ее наставницы боялись этого момента, и нарочно пропустили лишний год, давая своей воспитаннице домашнее образование, где к римским героям, агиографии, Пришвину и Чарской прибавились уроки чистописания, математики, музыки и двух иностранных языков — английского и немецкого. Но чему быть тому не миновать, и однажды звонкой весной, когда сошел грязный снег на дворе, старушки впервые за много лет вышли из дома вместе и повели внучку на собеседование в школу, располагавшуюся в одном из соседних переулков.

Это была замечательная московская школа с углубленным изучением французского языка, какие бывают только в пределах Садового кольца. В эту школу было трудно попасть и еще труднее учиться, в нее ездили дети из интеллигентных семей со всего города. Не все в ней доучивались до конца, многим детям приходилось со школой расставаться раньше срока и переходить в другие, где троечники становились отличниками. Зато те, кто оставались в двадцатой, даже с тройками в аттестате поступали в лучшие институты страны и в московский университет. Дети вырастали, становились родителями и приводили в школу своих детей, пожилые учителя узнавали в преуспевающих молодых мамах и папах бывших учеников, и в школьном коридоре, где нарядно одетые девочки и мальчики искоса поглядывали друг на друга, а родители вели слегка фальшивую беседу, стараясь выглядеть уверенно, нервозность смешивалась с настроением праздника.

Лиза волновалась ужасно и оттого была особенно прелестна. Глаза ее блестели, щеки раскраснелись, она была одета в свое лучшее синее платье с кружевным воротником, волосы украшал пышный белый бант, а в голове у нее вертелись наставления бабы Али, как правильно войти в классную комнату и поздороваться, не останавливая взгляда ни на ком, но в то же время обведя глазами всех. Было обговорено, какие стихи она прочтет и как станет отвечать на вопросы, но сердечко все равно тревожно колотилось у девочки в груди, и еще ее немного смущал смотревший на нее в упор высокий черноволосый мальчик в матроске, который сидел напротив в коридоре с папой и мамой и болтал ногами как на качелях.

Однако бояться ей было нечего: уж кто-кто, а Лиза Непомилуева была к школе готова безукоризненно. И в самом деле когда настала ее очередь войти в просторную светлую комнату и отвечать на вопросы учителей, завуча начальных классов и директора школы, девочка поразила всех необычайно чистой речью, умением бегло читать и считать, но более всего — рассказом по картинке.

Ей выпало составить рассказ о первомайской демонстрации на Красной площади. Краем глаза заметив картинку, баба Аля побледнела, а баба Шура почернела, но Лиза… Первый раз в жизни она увидела зубчатые стены древней торговой площади и вообразила, что это и есть та самая Дриандия, которую призывал открыть Пришвин. Вдохновение охватило ее и она рассказала приемной комиссии историю, после которой никто не стал задавать девочке дополнительных вопросов. Директор листала лизины документы, что-то вполголоса шептала ей на ухо завуч, в глазах у обеих стояли слезы, и женщины с благодарностью смотрели на двух старух, вся жизнь которых свелась к тому, чтобы вырастить девочку, даже не подозревавшую о своей сиротской доле и не чувствовавшую себя ни в чем ущемленной.

По заведенной в школе традиции результаты собеседования сообщались только время спустя, когда вывешивались списки поступивших, но Лизиным бабушкам сразу же сообщили, что девочка их принята и лишь ласково попеняли, что был упущен целый год.

— А может быть, определим ее сразу во второй класс? – предложила молодая завуч.

— Не стоит. Все, что ни делается, к лучшему, — сказала директор школы певучим голосом и повернулась к Лизе, — тебе необыкновенно повезло, Лизонька. В этом году один из классов набирает Татьяна Петровна Глинская, лучшая учительница нашего района. Тебе будет очень хорошо у нас.

— Храни вас, Господь, — не удержалась баба Аля и низко поклонилась, вызвав улыбки на лицах у педагогов.

Ее торжественное настроение испортила сестра.

— Мало тебя, Алька, в Ярцеве били. Как была круглой дурой, так дурой и осталась! — заявила грубоватая баба Шура, когда старухи вышли на улицу. — Ты б еще ручки им поцеловала, как своим попам.

Баба Аля ощутила в борту пробоину, из которой посыпалось на сырой бульвар благодушие, насупилась и в который раз велела самой себе быть сдержанной и осторожной. Сестры вернулись домой порознь и не разговаривали до вечера, но Лиза по обыкновению их размолвки не заметила: она бежала впереди и сердечко снова подпрыгивало в груди, но уже не от волнения, а от радости — ее приняли.

3.

Когда Лиза проснулась, в квартире было темно и тихо. Все еще спали. В окно светил уличный фонарь. В шкафу на плечиках висела школьная форма: коричневое платье со стоечкой, кружевным воротником и манжетами. Белый накрахмаленный фартук светился в полутьме.

— Спи, Лиза, — сказала она самой себе, но спать не хотелось.

Хотелось лежать и о чем-нибудь думать. Например, о маме. Если бы не этот фонарь, Лиза могла бы увидеть звезду, на которой жила мама. Фотография мамы висела у нее над кроватью. У мамы были светлые волосы, молодое красивое лицо и широко распахнутые удивленные глаза. Лиза часто смотрела на эту фотографию, единственную, где мама улыбалась. На остальных, которые показала ей однажды тайком от бабы Шуры баба Аля, мама была грустная. Особенно одна из них Лизу поразила: на ней маме столько же лет, сколько сейчас Лизе. Глаза голодные-преголодные и диковатые. Рот полуоткрыт, будто мама хочет что-то сказать. Лиза и похожа и не похожа на нее. Но все равно мама видит свою дочку и знает, что сегодня Лиза идет в школу. Об этом знают и куклы, и мишка, и соседи во дворе.

Когда Лиза умрет, она увидит маму: они встретятся на звезде, а лизина дочка будет на них смотреть. Хотя нет, так рано Лиза не умрет. Ведь когда она вырастет, врачи будут знать, чем лечить болезнь, от которой умерла мама. Лиза будет жить долго-долго и станет бабушкой, как баба Аля и баба Шура. И жизнь у нее будет счастливая-пресчастливая. Зря что ли она столько секретиков закопала во дворе. Только бы мальчишки опять не подсмотрели и не разорили ее клад. И ладно б просто разорили.

Лиза даже сжала кулачки, вспомнив, как последний раз стала раскопывать секретик, аккуратно делая пальчиком ямку, и вдруг под стеклышком вместо цветка увидела дохлого мышонка. Мальчишки стояли рядом и громко смеялись, показывая на нее пальцем. Особенно один из них был противный, улыбался гадко и высовывал язык. Он был самый старший из них и самый маленький ростом. Лиза заревела от обиды, а их все стали ругать: зачем девочку обижаете, за нее вступиться некому. Ничего себе, вступиться некому! Как она тогда закричала и набросилась на них! Еле оттащили. Баба Аля была недовольна: нельзя драться, Лиза, ты девочка. А баба Шура наоборот похвалила.

Глаза уже привыкли к темноте и Лиза почувствовала сильное волнение. А вдруг мальчишки сейчас, когда все спят, снова ищут ее секретик? Днем-то они побоятся, а ночью нет. Если бы окно выходило во двор, можно было бы не спать, а стеречь всю ночь секретик. А все из-за бабы Шуры. Ее не любят, вот Лизе и мстят. Только непонятно, почему никто не любит бабу Шуру? Они же не знают, какая она добрая и сколько всего знает. Если баба Шура начинает что-нибудь рассказывать, можно съесть все что угодно и не заметить. Даже гречневую кашу с молоком. Или рыбий жир. Правда, она все время что-то печатает и никому нельзя об этом рассказывать. Вообще странная она баба Шура. Когда бабы Али нет, обнимает, прижимает и гладит Лизе волосы, а при бабе Але не делает так никогда.

— Кого ты больше любишь, бабу Шуру или бабу Алю? — спрашивали иногда Лизу любопытные старухи во дворе и переглядывались.

Лиза терялась и не знала, что сказать.

— Алю. Нет, Шуру!

Или все-таки Алю? Они такие разные. А еще спрашивали про дедушку и про папу, но тут уж Лиза и вовсе ничего не знала. Зато баба Шура страшно сердилась, если узнавала, что Лиза говорила с бабками на скамейке.

— Делать им нечего, только сплетни собирать!

И правда — ни баба Аля, ни Шура на лавочках не сидели.

— Ничего им про меня не говори и никогда их не слушай.

— Баба Шура, а ты кто? — спросила однажды Лиза, протиснувшись в комнату, где за заваленным бумагами столом в клубах папиросного дыма, заложив копиркой пять листков бумаги в пишущую машинку, баба Шура перепечатывала что-то со слепого листка. — Ты — писатель?

— Нет, не писатель.

— Жаль. Если бы ты была писателем, то бы написала для меня сказку.

— Писателей хватает, — сказала баба Шура, строго глядя на Лизу поверх очков. — Не писатели сейчас нужны, а бойцы.

— Как спартанцы? — восхищенно уточняла Лиза.

— Спартанцам легче было. Их целых триста, а я одна.

— А как же я? — обижалась Лиза.

— А ты ступай покуда, для тебя тут воздух нехорош. Пусть Алька тебе про святых читает. Научишься хорошо читать — будешь мне помогать. Тогда и потолкуем.

— И про моего дедушку? И про папу?

— И про них тоже, — голос у бабушки сделался совсем сухим и неприятным, будто зубы сверлит. Сердитая стала, застучала по клавишам, затряслась, так что стекла оконные задрожали. Ух!

Нет, все-таки с бабой Алей лучше. И в комнате у нее всегда чисто, тихо, убрано, иконы висят, распятие над кроватью, пахнет как в храме. Только строгая она очень бывает, требует, чтобы такой же порядок был и у Лизы в комнате. А иногда так не хочется убираться. Теперь вот еще и посты надо соблюдать. Ты больше не младенец, а отроковица, еще год назад сказал батюшка в храме и поздравил ее с первой исповедью. Хорошо конечно, только везет бабе Шуре, она всегда ест что хочет и только посмеивается над Алей. Но когда неделю назад в Успенский пост Лиза тайком попросила у нее кусочек колбасы без жира, не дала:

— Нечего. Характер надо воспитывать.

4.

Лиза вздохнула. Скорей бы утро. Уже погасли фонари, на стене больше не играли тени, проехала под окном машина, другая, звякнул трамвай. Обычно его не было слышно, но ранним утром звук колес раздавался отчетливо. Девочка села на кровать и посмотрела по сторонам. С вечера был собран ранец, уложены тетради и пенал. В вазе на столе стояли цветы — бордовые гладиоусы. Ступая босыми ногами по холодному полу, Лиза подбежала к цветам и понюхала их. Ей очень хотелось оторвать один лепесток, чтобы завтра сделать еще один секретик. Она и побаивалась и легонько тянула на себя самый нижний цветок. Наконец тонкая, прохладная на ощупь плоть поддалась и лепесток закружился и скатилсяна пол. Девочка проворно спрятала добычу в ящике с игрушками и снова улеглась. Сердечко у нее учащенно билось: только б никто не заметил.

А странно, задумалась она снова, когда возбуждение улеглось, почему бабушки не хотели, чтобы она шла в школу. Однажды зимой она услышала их разговор на кухне.

— Я бы вообще ее никуда не отдавала, — высоким плаксивым голосом говорила баба Аля. — Учила бы дома и учила. Ну может быть в старших классах еще. Боюсь я за нее. Давай еще годик подождем.

— А на тебя тем временем в суд подадут и ребенка отберут.

— Господи, помилуй, — охнула баба Аля.

Глупости какие-то, вечно баба Шура все выдумывает. Как это можно отобрать ребенка? Эти бабушки, они хуже детей бывают. А вот кошку или собаку, сколько она ни просит, не покупают. Хоть бы рыбок или черепаху купили на Птичьем рынке. Говорят, денег нет, зарплата у бабы Али небольшая и пенсия у обеих тоже маленькая. И не понимают, что лучше Лиза апельсины не будет есть и походит в старом пальто, зато будет у нее какое-нибудь животное. Ну хотя б хомячок.

Лиза слезла с кровати и повернулась к тому углу, где на резной полочке стояла икона в серебряном окладе. Перед ней висела лампадка. Лампадку зажигали на большие праздники, а икону эту недавно отдали художнику-реставратору. Он сказал, что образ очень древний и ценный, и предлагал найти покупателя, но баба Аля не согласилась. После реставрации с лица Богородицы скатилось несколько капель, похожих на слезы.

Баба Аля страшно заволновалась, позвала старушек из храма, все они прикладывались к иконе, давали прикладываться Лизе и пели что-то божественное тоненькими срывающимися голосами. А потом пришел батюшка и сказал, что старые иконы мироточат иногда после реставрации из-за того, что проступает олифа. Батюшка был пожилой, чернобородый с острым сверлящим взглядом, и старушки его побаивались. Он был туговат на ухо и на исповеди в храме говорил так громко, что всем было слышно, как он отчитывает ту или иную бабку за суеверие или длинный язык. Но все равно бабульки по привычке шли к нему. Вот и теперь он строго посмотрел на них и с резкостью добавил, что главное для христиан всегда сохранять трезвомыслие и побольше думать не о чудесах, но о своих грехах, напился чаю с вишневым вареньем и ушел домой. Баба Аля была немного разочарована, другие старушки перешептывались и качали головами, зато баба Шура ходила довольная и заявила, что среди попов не все жулики и шарлатаны.

Лиза посмотрела на икону. Лицо у Богородицы всегда было разное: иногда печальное, иногда укоризненное, иногда тревожное. Лиза уже привыкла искать ее взгляд, но сегодня не могла понять, что он выражает.

Девочка три раза перекрестилась, легко совершила поясные поклоны, коснувшись рукою пола, и стала читать утренние молитвы, а потом молиться за живых и мертвых, чьи имена были написаны у нее на листочке. Но собрать мысли не удавалось, они все равно разбегались, Лиза отвлекалась, сердилась на себя, но не переставала думать: как-то все будет? Понравится ли она учительнице, другим детям?

В соседней комнате послышались шаги — встала баба Аля. Лиза знала, что бабушка тоже будет читать молитвы и сокрушаться, жаловаться и повторять «Господи, прости мя, великую грешницу», хотя какие у бабушки грехи? А вот баба Шура не читала молитв никогда.

Перед Пасхой, наряжаясь в новое платье, Лиза спросила ее:

— Баба Шура, а ты почему не ходишь в храм — ты, что, в Бога не веришь?

Баба Шура очень серьезно на нее посмотрела и ответила, как взрослой — Лизе очень нравилось, что баба Шура с ней так разговаривает:

— Я, Лиза, не могу в Бога верить.

— Как это не могу верить? — удивилась Лиза. — Разве так бывает?

— Бывает, — ответила баба Шура спокойно. — Вот ты, например, можешь бегать и прыгать через скакалку, а я нет. Так и с Богом.

Лиза задумалась.

— Но ведь Бог всех любит, — сказала она нравоучительно и поправила на голове белый платочек. — Помнишь, как Валерия Дмитриевна говорила: Бог любит всех, а каждого больше. Значит, и тебя тоже.

— Может быть всех и любит, а меня бросил.

— Бросил? — еще сильнее удивилась Лиза, но тут ее отвлекла баба Аля и стала что-то говорить про странную птицу, которая прилетела к окошку и, хотя никакой птицы уже не было, Лиза забыла о бабе Шуре.

А сейчас вдруг вспомнила и подумала о том, что надо обязательно выяснить у бабы Шуры поточнее: почему это ее Бог бросил? Разве может Он кого-то бросить? И разве обязательно уметь прыгать, чтобы верить в Бога?

Девочка распахнула дверь. Свет из комнаты пробился в коридор и упал на двух женщин.

— Ты уже встала?

Обе старухи внимательно на нее смотрели: одна печальней, другая — веселей. На кухне пахло кофе и пирожками.

— Баба Шура — ты с нами? Ура! — крикнула Лиза.

Она любила обеих бабушек.

5.

То, что увидела и услышала полчаса спустя баба Шура на утренней линейке в школьном дворе, повергло подозрительную старуху в ужас. Едва только директор школы поднесла ко рту мегафон и начала говорить, как хромоножка затряслась и застучала палкой об асфальт.

— Тебе это ничего не напоминает? — прошипела она, обращаясь к восторженной, готовой от умиления расплакаться сестре.

— Но ведь это только директор, Шурочка. Она обязана так говорить.

— Зато я не обязана слушать. А тем более дети.

— Да никто ее кроме тебя и не слушает.

Вокруг и впрямь творилось невообразимое: школьники всех возрастов кричали, толкались, смеялись, возле малышей стояли взволнованные родители, щелкали затворы фотоаппаратов, а у некоторых были большие камеры. Дети держали в руках цветы, школьный двор напоминал огромную колышущуюся, гомонящую клумбу, в разноцветии и многоголосии которой тонули слова директора. Затерявшаяся среди школьников Лиза, которую как и всех первоклассников, держал за руку настоящий длинноволосый десятиклассник, больше не боялась того, что кто-то заметит оборванный лепесток у ее цветов. Немножко испугалась она лишь тогда, когда поднималась по ступенькам со своим десятиклассником и проходила мимо директора, а та неожиданно ухватила ее кавалера за ухо.

— Что, Арсеньев, битлом решил стать? — на всю школьную площадь сказала в мегафон женщина. — Меня ты, дружок, не удивишь, но как тебе перед ребенком не стыдно? Ну-ка бегом в парихмахерскую.

Десятиклассник покраснел, все засмеялись, и торжественная церемония сбилась, а директор привлекла Лизу к себе.

— Не бойся, девочка, я тебя в обиду никому не дам.

— Вот видишь, — наклонилась к младшей сестре старшая, смахивая набежавшую слезу. — А ты посмотри еще на нашу учительницу. Какое у нее доброе лицо!

— Тем хуже для нее, — проворчала Шура, которая сама едва сдерживала волнение, однако вынуждена была признать, что первая лизина учительница и в самом деле производит весьма благоприятное впечатление.

У нее была плавная старомосковская речь, открытая улыбка и некая прочность. Такие люди редко встречались в более молодых поколениях — в ее словах, манере себя держать ощущался дореволюционный замес, который сохранялся по углам неразоренной Москвы и был так мил моим старушкам.

И Лиза тоже ее невероятно полюбила, умным сердцем поняв, что не надо эту любовь афишировать, липнуть на учительнице как другие девочки, сплетничать и жаловаться, а держаться с достоинством.

А что касается опасений ее старорежимных воспитательниц… Лиза не испытала большого потрясения, когда столкнулась с теми понятиями, от которых ее прежде ревниво оберегали. На нее навалилось столько нового и в этом новом было столько необычного, что она сразу же поделила мир на то, что интересно и нет, и вещи, которые так пугали бабу Шуру, но одновременно были для нее захватывающими и любительница «Беломор-канала» могла часами о них слушать в трескающем приемнике и провоцировать на долгие споры свою миролюбивую сестру, самой Лизе показались скучными и чересчур отвлеченными. Она почувствовала сердцем их мертвую сущность, и живое сердечко ее отнеслось к ним довольно равнодушно.

Иное занимало ее. Лиза была влюблена в свою школу. Она просыпалась в осенних сумерках и лежала не шевелясь, глядя, как светает за окном и прислушиваясь, как оживает квартира. Потом легко вставала, умывалась, читала молитвы, делала зарядку, одевалась и убирала постель. Она была совершенно самостоятельная девочка, сама пришивала воротники и манжеты и не умела лишь заплетать косу — это всегда делала баба Аля, вплетая в светлые лизины волосы черные или коричневые ленты. Потом они завтракали и вместе шли по бульвару. Лиза приходила раньше других детей и любила смотреть, как заполняется класс, а потом начинается урок, переживала за тех, у кого не оказывалось ручки или сломался карандаш.

Она испытывала к школе благоговение едва ли не такое же как к церкви. Это могло показаться странным: что общего было между строгим чинным богослужением и шумной школой, где гонялись по этажам, мутузили друг друга, били по голове книгами и портфелями мальчишки в синих костюмах с серебряными пуговицами и девчонки в коричневых платьях? Но что-то родственное она ощущала. Ей нравилось, что в школе есть учителя и ученики, есть расписание уроков, здесь изучают важные и интересные предметы, ей нравилась директор — немолодая, но очень красивая и ласковая женщина, перед которой все расступались словно перед батюшкой в храме. Она запомнила Лизу, всегда останавливала ее, гладила по голове и спрашивала, как дела, хорошо ли ей в школе и не обижает ли ее кто-нибудь.

Но кто мог обидеть ее там, где обитает Господь? Лиза никому не рассказывала о своих мыслях, но восторг сиял на ее открытом лице, и девочка притягивала тех, кто этого чуда не замечал. Очень скоро ее полюбили в классе: с Лизой Непомилуевой мечтали дружить и мальчики и девочки, глядя на нее, умилялись добрые родители и завидовали злые, но все мечтали, чтобы их дети сидели с нею за партой. Счастье это досталось только одному и, хотя продолжалось оно недолго, мальчик тот на всю жизнь сохранил привязанность к свободной, гибкой и ответственной девочке и очень по ней тосковал. А Татьяна Петровна уже по-хозяйски прозревала будущее своей ученицы: сегодня — старосты класса, а завтра председателя совета отряда, дружины или секретаря комсомольской организации школы. И даже баба Шура, которая иногда ходила встречать Лизу после уроков, не выглядела чересчур хмурой, хотя ни с кем из других мам и бабушек не сходилась.

Зато баба Аля скоро узнала всех. Лизе постоянно звонили дети — просто так и чтобы спросить уроки, звонили и родители, и все не скрывали восхищения чудесной девочкой. Бабу Алю записали в родительский комитет, и старушка, вытирая украдкой слезы, приговаривала:

— Жаль, что не дожила ее мать.

— А мне не жаль, — угрюмо сказала Шура, но Аля сделала вид, что не услышала этих чудовищных слов.

6.

Беда случилась накануне первых школьных каникул, когда девочка пришла домой с красной пятиконечной звездочкой на накрахмаленном переднике. Октябрятские звездочки, если читатель не успел позабыть, бывали двух типов — побольше, сделанные из латуни, и поменьше — из пластмассы. На первых пухлый кучерявый мальчик выглядел довольно надменно и глупо, как будто специально надул щеки и собирался плюнуть куском жеванной бумаги, зато на вторых кротко и нежно, точно ангелочек из тех, что по моде восемнадцатого века украшали внутреннее убранство бабыалиного храма. Вторые в ту пору только-только появились, попадались очень редко и выше ценились, и Татьяна Петровна специально сделала так, чтобы ее негласной любимице досталась пластмассовая звездочка. Некоторые девочки и мальчики из класса предлагали Лизе поменять волшебную звездочку на три бантика, одну живую мышь, две стреляных гильзы, собранные на полигоне за Бисеровым озером в Купавне, а впридачу обещали полбулочки за тринадцать копеек и чешский фиолетовый фломастер. Но Лиза не согласилась.

— Смотрите, что у меня есть! — крикнула она с порога обеим старушкам, открывшим перед нею дверь сереньким едва развидневшимся ноябрьским деньком, и ткнула пальцем в значок, светившийся на груди, как будто в него была вставлена крохотная батарейка.

Баба Аля охнула, а баба Шура побелела, помертвевшими пальцами вцепилась в дверь, но усилием воли заставила себя сдержаться. Обед прошел в невероятном напряжении, которого Лиза не заметила, потому что, забыв о правилах приличия, с набитым ртом рассказывала, как их повели в актовый зал на пятом этаже, вынесли знамя дружины и лучшие пионеры из шестого класса прикалывали первоклассникам звездочки с изображением самого замечательного на свете человека. А потом их поздравляла директор школы и говорила, что теперь они стали настоящими учениками, и все поехали на Красную площадь, где она увидела разноцветный храм Василия Блаженного, кремлевские башни, соборы и узнала ту Дриандию, которую видела весной на картинке.

Дриандия и храмы несколько примирили бабу Алю с лизиным рассказом о проведенном дне и в очередной раз укрепили в мысли, что звезда может быть и уживется с крестом — тема, на которую они часто спорили с бабой Шурой и которую любили обсуждать с Валерией Дмитриевной, ибо и покойной супруг почтенной женщины полагал, что противоречие это рано или поздно разрешится само собой. Однако баба Шура была непримирима, и в первый день новой четверти девочка не обнаружила на фартуке значка.

— А где же звездочка? — спросила она растерянно.

— Она… потерялась, наверное, когда я стирала передник, — стала торопливо говорить баба Аля.

— Как жаль. Но ничего, я попрошу у учительницы другую, — промолвила не умевшая капризничать Лиза, но голос у нее задрожал и на зеленые глаза набежали слезы: другой такой звездочки Татьяна Петровна не даст и придется носить латунную, как у всех.

— Лиза, — сказала баба Шура торжественно, опершись на палку. — Запомни, что я сейчас тебе скажу.

— Да, баба Шура.

— Ты никогда не будешь носить эту гадость.

Услыхав слова сестры, баба Аля покачнулась, а Лиза устремила на хромоножку испытующий взор.

— Почему ты так говоришь?

— Ты еще мала и тебе рано об этом знать. Вырастешь, все узнаешь.

— Я хочу, чтобы ты сказала сейчас! — в голосе Лизы впервые за восемь лет послышалось нетерпение и каприз.

— Тот, кто изображен на ней, был негодяем и убийцей, — сухо сказала Шура.

— Так нельзя! — вдруг вырвалось у бабы Али, видевшей, как страдает и не может выйти из оцепенения их деточка.

Некоторое время Лиза о чем-то думала, наморщив лобик. Старухи глядели на нее не дыша.

— Это правда, баб Аль? — проговорила Лиза тихо, повернувшись к ней.

— Да, Лиза, — скорбно кивнула богомолка под удовлетворенным взглядом правдолюбивой сестры.

7.

Печальная отправилась Лиза в школу, первый раз ей не хотелось туда идти. Она думала о том, что ей будет стыдно смотреть в глаза Татьяне Петровне и другим детям, и сама не могла понять, за что больше испытывает стыд — за бабушек, за школу или за себя, но стыд жег ее душу, как если бы нечто ужасное свершилось в мире, и это ужасное касалось самого дорогого, что у девочки было.

Напрасно баба Аля пыталась ее разговорить, Лиза ничего не отвечала. Не сказала она и Татьяне Петровне, почему так грустна и где ее звездочка, а только густо покраснела, когда на нее обернулись все дети. Тактичная учительница почувствовала неладное и не стала допытываться у девочки при всех в чем дело. Но когда после уроков Лиза осталась в классе одна и, избегая глядеть Татьяне Петровне в глаза, рассказала о том, что произошло утром, лицо у учительницы исказилось.

— Скажи своей бабушке, чтобы она зашла ко мне, — проговорила она, отворачиваясь, и торопливо вышла из класса.

А в это время дома у Лизы продолжался один из бесконечных споров, что так часто происходили на углу улицы Чаплыгина и Большого Харитоньевского переулка в отсутствие девочки и оканчивались всякий раз тем, что старушки носили друг другу сердечные капли. Однако в этот раз выяснить отношения две женщины не успели.

— Да как же она жить-то будет?

— Так и будет! — отвечала баба Шура, поблескивая толстыми стеклами очков.

— Ей надо расти, учиться, а дальше пусть сама выбирает.

— Нельзя растить лицемерку.

— А ты хочешь получить такую же злющую как сама сектантку.

— Скажите, пожалуйста добренькая какая! Или забыла, что у тебя в двадцать шесть лет половины зубов не было? И что рожать ты после карцера не могла?

Беззубый рот у бабы Али беспомощно открылся, Божья старушка сжалась и стала еще меньше ростом.

— Вот и твоя Валерия Дмитриевна со своим Берендеем туда же! — продолжала греметь Шура, яростно выдыхая клубы папиросного дыма. — Нашли себе отдушинку и тешились.

— Причем тут Пришвины?

— Давно пора отдать дневники за границу или печатать здесь, — и она мотнула головой в сторону «Торпеды».

— Ты не смеешь ничего требовать от других! — выкрикнула баба Аля срывающимся голоском, и худенькое тело ее затряслось от негодования. — Ты говоришь, что ненавидишь диктаторов, а сама — хуже любого из них!

— Я уезжаю в Кашин и забираю с собой девочку.

— Лиза останется здесь.

— Это решать мне.

— Побойся Бога!

— Не забывай, кто была ее мать! — прохрипела из-за стола баба Шура, когда раздался звонок в дверь и Лиза не вбежала, но тихо вошла в квартиру и невыразительным голосом передала слова Татьяны Петровны.

На следующий день баба Шура сама отправилась в школу, отдала учительнице пластмассовый значок и очень сдержанно, но твердо обратилась к ней с просьбой не записывать ее внучку ни в какие добровольные детские организации, сославшись на статью из Конституции, которая гарантирует соблюдение прав верующих.

— Александра Васильевна, это же просто игра. Форма, которую можно наполнить каким угодно содержанием — учить детей дружить, заботиться друг о друге, уважать старших, быть трудолюбивыми, честными, смелыми. Скажите мне, что в этом дурного?

Баба Шура угрюмо молчала, оставшись в дверях и не отвечая на приглашение присесть. В коридоре бегали, играли в ручеек и кричали дети со звездочками и в красных галстуках, школьники постарше изображали слона и забирались друг на друга, старшеклассницы ходили парами, стреляя робко накрашенными глазами по сторонам, и явление колючей старухи с клюкой, овладевшей одной из детских душ, казалось бредом.

— Никто не посягает на религиозные чувства вас и вашей внучатой племянницы, — говорила Татьяна Петровна как могла ласково и мягко, — напротив, мы стремимся к тому же, только с другого конца.

— Вот поэтому и нет у меня никаких религиозных чувств, — буркнула баба Шура.

— Тогда я вас просто не понимаю. Зачем вам это?

Старуха стояла, тяжело опершись на палку. В ее глубоких, черных, не мигающих глазах не было злости, скорее они выражали печаль и усталость. Было бессмысленно переубеждать, уговаривать эту женщину — она походила на брошенный в воду камень, такая же неподвижная, твердая и равнодушная к тому, что происходит вокруг.

— Если люди не могут жить без идолов, пусть лучше те, чем эти, — произнесла она. — Они не такие кровожадные.

— Я слышала, что вы с сестрой много пострадали и не стану с вами спорить, — ответила учительница. — Но подумайте сами, стоит ли вносить разлад в душу девочки? Лиза растеряна, это отвлекает, мучает ее, отрывает от других детей. Не лучше ли поступать так, как требуют интересы ребенка?

— Поступать надо так, как требует правда, — отрезала хромоножка. — И я пришла не для того, чтобы с вами дискутировать и рассказывать о чувствах к Лизе. Я защищаю права родной внучки.

— Боюсь, что вы путаете ее права со своими.

— Вас это не касается.

— Что ж, как хотите, — вздохнула учительница, и ее живой взгляд сделался необыкновенно усталым. — Однако вы не являетесь опекуном Лизы.

— Мы с сестрой воспитываем внучку вместе, — глаза у Шуры сверкнули, и голос сделался неожиданно звонким, как у девочки.

— И тем не менее этот вопрос должна решать ее родная бабушка, — твердо сказала учительница, выдерживая гневный взгляд.

Шура передернулась, побелевшая рука ее крепче вцепилась в палку, но сказать она ничего не сказала, а назавтра баба Аля подошла к Татьяне Петровне и, не поднимая глаз, сбивчиво подтвердила слова сестры.

8.

Весь класс облетела невероятная новость, что Лиза Непомилуева не будет носить октябрятскую звездочку. Дети не интересовались, почему она отказалась от значка, зато на переменах обсуждали, кому теперь достанется заветное лизино сокровище. Некоторые девочки льстиво поглядывали на Татьяну Петровну, а мальчики старательнее обычного писали в тетрадях буквы и читали слова в букваре, однако лучшую учительницу Бауманского района занимали иные мысли.

Утаить дело от школьного начальства не удавалось. Уговорить упрямую хромую старуху и ее безвольную, чем-то напуганную сестру — тоже.

— Господи, Таня, этого нам только не хватало! — воскликнула директор школы, обхватив голову руками, когда Татьяна Петровна рассказала о том, что случилось в классе.

Заперевшись в кабинете с учительницей, директор листала документы Лизы Непомилуевой, которыми была так поражена и растрогана полгода назад.

Медицинская карта, копия свидетельства о рождении, копия судебного решения о назначении бабушки официальным опекуном. Здесь было что-то не так, что-то непонятное и неприятное и, еще не зная, чем все окончится, директор почувствовала острую тоску и сожаление, что приняла ребенка в школу. Под любым предлогом она всегда старалась не брать детей из неполных семей — ее школа была образцом благополучия, и только такая школа могла дать детям достойное образование. Что ждет теперь школу? Проверки из роно, райкома партии, горкома, вызовы, разбирательства…

— Ты отца найти не пробовала?

— Как? — спросила осунувшаяся Татьяна Петровна. — Брак не был зарегистрирован.

— А бабушки где работают? — в голосе у директрисы послышалась слабая надежда.

— Одна нигде, она инвалид, другая — гардеробщица в иностранке.

— Господи, куда я только смотрела? — быстро заговорила директор, расхаживая по кабинету и нанизывая одно предложение на другое. — Затмение какое-то нашло. Давай еще раз вызовем обеих бабушек. Поговорим все вместе в моем кабинете. Припугнем судом. Надо постараться их расколоть. Одна из них точно вменяемая.

Однако разговоры с лизиными воспитательницами ни к чему не привели. Баба Шура придти в школу отказалась, сославшись на больную ногу, и не согласилась ни на встречу у себя дома, ни на разговор по телефону, а баба Аля — бледная, трясущаяся, — вела себя чрезвычайно странно и говорила совершенно несуразные вещи про внученьку, которая с а м а решила не носить звездочку, и идти против ее воли она не может.

— Да причем здесь вообще звездочка? — вскипела директриса, — как вы не понимаете, что если уже в первом классе девочка отказывается подчиняться школьным правилам, то в восьмом она забеременеет?

И не удержавшись, в сердцах добавила:

— С ее-то наследственностью.

Баба Аля охнула и взгляд у нее сделался бессмысленным.

— Пишите заявление, бабуля! — приказала директор, почти наверняка уверенная, что писать что-либо старая женщина побоится.

— Я… уже написала, — еще более виновато и потерянно пролепетала баба Аля, доставая из потертой дермантиновой сумки с двумя ручками листок, над которым трудилась все утро ее сестра.

— Мягко стелет да жестко спать, — процедила директор, когда старушка не чуя под собой пола, бочком, пытаясь сохранить елейную улыбку на лице, выскользнула за дверь. — Ребенка надо немедленно спасать.

Но слова, которые могли бы хорошо прозвучать где-нибудь на совещании в райкоме, совершенно нелепо отдавались в разговоре с Татьяной Петровной.

— Я не знаю, обратиться в комиссию по делам несовершеннолетних, что ли, — раздраженно сказала директриса и закурила. — Я не понимаю тебя, Таня. Чего ты ждешь? Это твое упущение. Да к тому же ты еще назначила ее старостой.

— Ее выбрали дети.

— Ты это будешь в роно объяснять. Или забыла, как разогнали вторую школу на Ленинском?

— Я к тебе не напрашивалась, — выпрямилась Татьяна Петровна.

— Ой, Таня, только не обижайся, — поморщилась директриса. — Ты должна меня понять. Отдуваться за все мне придется и моя голова полетит первая. Ты как пришла, так и уйдешь. Даже выговора не получишь. А для меня эта школа — все. Ты должна уговорить девочку. Тебя она послушает.

Татьяна Петровна пробежала глазами заявление.

— Извини меня, — сказала она тихо. — Но я не буду. Я против того, чтобы детей насильно загоняли.

Некоторое время директор недоуменно, раздосадованно, обиженно смотрела на учительницу, с которой когда-то они заканчивали потемкинский пединститут.

— Но ведь это же ее загоняют, — произнесла она отчетливо по словам, как будто диктовала диктант. — Что может понимать и решать ребенок в семь лет?

— В восемь. И очень много.

— Что же, если вы решили загребать жар чужими руками, Татьяна Петровна, — заговорила после недолгой паузы директор задумчиво и негромко, точно обращаясь к самой себе, а не к оступившейся учительнице, — придется поговорить с девочкой мне.

9.

Лиза провела в кабинете у директора почти час. С ней говорили то терпеливо и мягко, то чуть ли не начинали кричать, ей читали лекцию, угрожали, ее жалели и сочувствовали, ей льстили и хвалили за необыкновенные способности, красивую внешность и нарядный бант. Ее расспрашивали про мать и отца и говорили, что никогда бы родители не позволили темным недобрым старухам диктовать свою волю и как огорчились бы они, если бы узнали, в какую беду попала их маленькая дочь. А девочка молчала. Спокойно и бесстрастно она смотрела на хорошо одетую, ухоженную темноволосую женщину, которую боялась вся школа и которая теперь из кожи вон лезла, пытаясь подобраться к детской душе, и женщина эта чувствовала, что ничего у нее не получается.

Если бы нахалка хоть опустила свои ядовито-зеленые глаза. Но девочка не мигая смотрела на директора, и под этим взглядом школьной начальнице стало неуютно.

Вести политические разговоры, убеждать ее, что Володя Ульянов был добрым и смелым мальчиком, казалось верхом абсурда. Девочка не понимала ничего, и в какой-то момент директору почудилось, что перед ней стоит не умный и взрослый ребенок, каким пыталась представить Лизу ее учительница, а нахохлившийся зверек.

«Точно — беспризорница. Того гляди набросится».

— Что с тобой, Лиза? — говорила директор заботливым голосом. — Совсем недавно ты была живая и веселая девочка. Так хорошо рассказывала про Дриандию. Я всегда радовалась, когда встречала тебя. А теперь ты изменилась. Почему ты не хочешь быть искренней со мной? Я ведь не сделала тебе ничего плохого.

— Вы дали мне чужую звездочку! — выпалила вдруг девочка.

— А где же твоя?

— Ее украли, — сказала Лиза мрачно, и директор заметила, как сжались у первоклассницы кулачки и на глаза навернулись слезы.

— Кто украл? Что ты такое говоришь?

— Ее украли ночью, когда все спали. Тот мальчишка, который на ней нарисован. А вы хотите меня обмануть.

— Господи, что за нелепая фантазия! Но причем здесь я?

— Вы здесь главная.

— Это тебя бабушка научила так говорить? Та, что с палочкой ходит? — спросила директор осторожно и тотчас же пожалела и поняла, что спрашивать этого не следовало. Лиза замкнулась, и маленькая искра, которая успела пробежать между взрослым человеком и ребенком, пропала.

Женщина почувствовала это и неуклюже попыталась что-то спасти.

— Запомни, Лиза. Тот мальчик никогда ничего не крал. А если ты так боишься свою бабушку, то ведь можешь носить значок в школе и перед тем, как приходить домой, снимать, — понизив голос, доверительно, почти заговорщицки, проваливаясь под пол, произнесла она, заглядывая Лизе в глаза. — Это будет наша маленькая тайна. Ты ведь любишь тайны, Лиза Непомилуева?

Так выходило совсем унизительно, это значило признать поражение перед маленькой соплячкой, но другого выхода не было. Однако Лиза не согласилась и на это. Она отказалась надевать звездочку даже тогда, когда, потеряв терпение, директор сказала ей как совершенно взрослому человеку, что из-за ее упрямства Татьяна Петровна не сможет дальше работать в школе. Ни в этой, ни в какой другой.

Лиза только очень побледнела, глаза у нее расширились, и могло показаться, что сейчас она не выдержит и упадет в обморок, но она устояла.

— Не воображай, пожалуйста, что ты какая-нибудь героиня, — рассердилась директриса. — Ты просто избалованная, упрямая и взбалмошная девчонка, которой нравится, что вокруг нее скачут взрослые люди и не знают, чем еще ублажить. Больше всего ты заслуживаешь хорошей порки. Мне очень жаль, что я ошиблась в тебе. Но такая ученица в моей школе не нужна. Скажи своим бабушкам, чтобы они пришли за документами и перевели тебя в другую школу.

— Пусть только попробуют, — злорадно произнесла баба Шура, когда Лиза ровным голосом передала старушкам слова директора. — Соблюдайте вашу конституцию — вот, что ты им скажешь завтра от моего имени. И ничего не бойся! — прикрикнула она, стукнув палкой по полу. — Запомни — это самое главное, когда имеешь с ними дело: ничего не бояться!

10.

Татьяна Петровна уволилась из школы посреди второй четверти. На увольнении никто не настаивал, но директор держалась с нею подчеркнуто вежливо, обращалась по имени-отчеству и говорила только на вы. Однако прежней растерянности в глазах у начальственной женщины не было — видимо, в роно ей сказали нечто обнадеживающее.

Сильнее всего были огорчены родители первоклассников. Они умоляли учительницу не портить жизнь ни в чем не повинным, успевшим к ней привязаться детям, почем свет кляли двух вздорных старух, одну из которых давно пора посадить в тюрьму, а вторую заточить в монастырь, и обещали самое высокое покровительство, но какая-то тоска гнала учительницу из школы.

— Не знаю, деточка, — сказала она прощаясь в пустом классе с плачущей навзрыд Лизой, утешая ее и гладя по голове. — Я тридцать лет учу детей, и никогда у меня не было такой, как ты. Может быть, ты и права. Только мне так жалко тебя… Бедная, моя бедная сиротка. Ты не виновата. А с учительницей твоей я поговорю и все ей объясню.

Новая учительница Лизу Непомилуеву не видела в упор. Она никогда не спрашивала ее, не вызывала к доске, не глядела в ее сторону, она проверяла и ставила оценки лишь за письменные работы и только пятерки — Лиза по-прежнему училась лучше всех — но не позволяла дружить с ней другим детям. Лизу не звали на дни рождения и не брали на экскурсии, от нее отсадили влюбленного в нее мальчика, ей не разрешали убираться в классе, поливать цветы и работать на субботнике. Даже на физкультуре ее не принимали в команду по пионерболу, когда девочки играли против мальчиков и легко их обыгрывали. Детям объяснили, что Лиза — грубая и непослушная девочка, которая недостойна быть октябренком, за недостойное поведение была исключена из октябрят и так будет с каждым, кто не будет слушаться учителей. Столь же жестко к радости родителей вела себя молодая учительница на родительских собраниях, и как ни пыталась баба Аля к ней подмазаться и смягчить неудобную жесткость сестры, сколько ни надеялась на то, что история со звездочкой быльем порастет и забудется, старушку игнорировала, словно никакой Лизы в классе не было.

Все стремились к одному: чтобы девочку забрали из школы — но оскорбленный ребенок, точно угадав сердцем намерение своих мучителей, восстал и принялся себя защищать. Это был странный и страшный поединок, в котором обе стороны соревновались в деланном равнодушии. Все в школе вели себя так, как будто ничего не произошло. Учительница никогда не упоминала имени ученицы на педсовете и в разговорах с коллегами, дети сторонились ее, а Лиза сносила презрение, не проливая ни в классе, ни дома ни одной слезинки и никогда не жалуясь.

— У меня все хорошо, — говорила она и так же рано и легко вставала по утрам, завтракала и шла с бабой Алей в школу.

Тихо стало в доме, как будто он приготовился к длительной осаде. Лиза потускнела, поблекла, не смеялась, и глядя на нее, разрывались сердца у обеих женщин. Старушки баловали ее как могли — купили рыбок, птичку в клетке и черепаху. Лиза любила животных: черепаху она смазывала подсолнечным маслом, кормила листьями салата и свежей травой, подолгу смотрела, как плавают в аквариуме рыбки, меняла им воду, давала корм и выпускала попугая летать по комнате. Она разговаривала со своими питомцами и сочиняла для них сказки, но что-то прошлое, детское навсегда исчезло с ее лица.

Она не закапывала больше во дворе счастье и не играла с детьми после школы. Наверное она могла бы и вовсе не приходить в то место, которое по-прежнему казалось ей храмом, но храм этот оказался не то осквернен, не то в нем служили недостойные пастыри, однако благодать все равно совершалась, и это противоречие мучило девочку. Лиза сидела одна на задней парте и не поднимала руку, даже если знала ответ, а больше не знал никто, учила стихи, зная, что учительница никогда их не спросит, и выполняла все домашние задания, зная, что та их не проверит. На переменах она спускалась на первый этаж и забивалась в раздевалке, дожидаясь, когда прозвенит звонок, и украдкой читала вслух по букварю. Никто не заговаривал с ней, но однажды после уроков к Лизе подошел десятиклассник, который поднимался с ней по школьным ступенькам первого сентября. Он был теперь коротко острижен, но лицо у него было почему-то такое же красное, как и тогда.

— А ты молодец. Я вот так не могу, — сказал он тихо.

Лиза не поняла ничего кроме того, что большой мальчик сочувствует ей, и из глаз ее хлынули слезы.

— Что ты, что ты, не плачь, — испуганно заговорил десятиклассник, озираясь по сторонам, — а то подумают, что это я тебя обидел.

Лиза отчаянно замотала головой. На них смотрели дети, уборщица, какая-то учительница замедлила шаг. Лизе очень хотелось, чтобы мальчик продолжал с ней говорить, но тут она услышала голос своей учительницы и свою фамилию.

Девочка вцепилась в десятиклассника, пряча в его пиджак лицо.

— Да отстанешь ты, наконец! — рассердился он, оттолкнул Лизу и, перепрыгивая через ступеньки, бросился вниз по лестнице.

11.

— Ты молись за нее, — однажды сказала баба Аля. — За врагов надо молиться.

— Она учительница. Разве учительница может быть врагом? — возразила Лиза тихо и подняла на бабушку печальные взрослые глаза. — Баба Аля, а вдруг меня тоже Бог оставил, как бабу Шуру?

— Что ты, Лизонька, что ты! — всполошилась старуха. — Ты лучше носи эту проклятущую звездочку, только не думай так.

— Нет, бабушка. Они говорят, что даже если я попрошусь обратно в октябрята, меня не примут. И что меня скоро у вас отберут и отдадут в детдом.

— Господи, Шура! — крикнула Аля.

— Лиза, внученька, не слушай никого, тебя просто запугивают, — заговорила горячо Шура, которая появилась на пороге кухни так быстро, будто все это время стояла за дверью и слушала: — Пройдет время и им станет стыдно. Им уже сейчас стыдно, поэтому они тебя избегают. Они несчастные, обманутые и очень трусливые люди. И ты должна их пожалеть. Нам нельзя отступать, миленькая, никак нельзя.

Впервые на глазах у бабы Али она прижала девочку к себе и стала гладить по голове. Что-то очень нежное, глубоко сокрытое проявилось на шурином лице, отчего баба Аля смутилась и опустила глаза, но когда Лиза, ничего не сказав, высвободилась и ушла, хромоногая старуха переменилась, и голос ее снова сделался звонче обычного.

— Мерзавцы, ах какие же все мерзавцы, — говорила она оцепеневшей сестре, зажигая папиросу, — половина родителей в нашем классе в душе со мною согласны. Они читают то, что я перепечатываю. Если бы они нас поддержали, если бы… Ведь им же за это ничего бы не было!

— Они не враги своим детям, Шура.

— Они хуже чем враги! Клейменые рабы, выращивающие клейменых рабов.

— Они просто живут, как умеют, а ты злопамятна и держишь в заложницах и меня, и Лизу.

Шура подняла на сестру тяжелый, полный обиды взгляд.

— Что ты так на меня смотришь? Я тоже там была, — сказала Аля сердито.

— С тобой не делали того, что сделали со мной.

— Зато у тебя была дочь.

— Которая родилась в лагере потому, что мне не разрешили сделать аборт.

— Господи, что ты говоришь такое! — пискнула Аля тоненьким голосом.

— Замолчи. Откуда тебе знать, каково мне было, если моя дочь прожила всю жизнь, не зная, кто ее мать?

— Я не виновата, что ты от нее отказалась.

— А ты из детдома взяла, чтобы добренькой быть и мне всю жизнь своей добротой в лицо тыкать?

— Не надо так, Шурочка.

— Что ж ты позвала к себе Шурочку только после того, как шурочкина дочка умерла? — произнесла хромоножка с издевкой.

— Ты сама не хотела, — прошептала Аля.

— Не лги. Это ты не позволяла, боялась, как бы она правды не узнала. И ее своей дурью довела до того, что сначала она родила неизвестно от кого, а потом…

— Ты не смеешь! Ты не знаешь! Ты обещала… никогда… никогда… Я только поэтому… до сих пор… — захлебываясь, беспомощно взмахивая руками, выталкивала откуда-то из горла Аля бессвязные слова.

— Тише!

Лиза с черепахой в руках стояла в дверях и смотрела на них. Старухи виновато переглянулись и враз осеклись: они вдруг сделались очень похожи друг на друга в эту минуту, и Лиза почувствовала, как сильно они ее любят и как любит их она. Совсем не так, как прежде.

12.

Весной у девочки начались сильные головные боли. Она плохо спала по ночам, часто просыпалась и тихо плакала. К утру боли проходили, Лиза шла в школу, но ей все время хотелось спать. Она чувствовала слабость, плохо слушала учительницу и была уже рада, что ее не вызывают к доске и не спрашивают. Теперь в тетради у нее стали появляться четверки, а потом тройки.

Врачи не могли определить причины болезни, спрашивали, отчего умерла Лизина мать, и настороженно советовали девочке побольше гулять и меньше заниматься. Приходил батюшка, исповедовал и причащал Лизу. Он был очень ласков с нею и подарил образок, но когда баба Аля по обыкновению предложила ему попить чаю с вишневым вареньем, от угощения отказался.

— Что, не рады уже, что заварили эту кашу? — сказал он, надевая поверх рясы болоньевую куртку.

— Что делать-то, отец Андрей? — заплакала баба Аля, припадая к его руке. — Пропадает девочка.

Шура тенью стояла за сестрой.

— Раньше надо было спрашивать.

— А нас, когда сажали, спрашивали? — угрюмо произнесла Шура из-за алиной спины, вперив в священника черепаший взгляд.

— Батюшка, отец Андрей, — бросилась к нему Аля и быстро зашептала на ухо, — благословите нас разъехаться. Не могу я с ней больше.

— Я тебе, что, говорил? Повтори, — приказал священник, из которого даже долгие годы церковной службы не могли вытравить военной выправки.

— Либо вместе спасемся, либо вместе погибнем, — послушно, как ученица, ответила баба Аля.

— Вот и держи это всегда в уме. И не отчаивайся.

— И это все, что вы можете сказать? — Шура презрительно скрестила руки.

У Али мелко задрожали губы.

— Нет, не все. Лишнего в доме не храните, — буркнул иерей.

С Лизиной болезнью жизнь в доме сильно изменилась. Аля дольше задерживалась на работе, куда ходила не через день, как раньше, а ежедневно, потому что для лечения Лизы требовалось много денег, покупала ей фрукты, орехи, парное мясо и творог с рынка. И каждый день уносила что-то из дома в сумке на работу. А Шура больше не печатала на машинке и не слушала радио. Она сидела возле девочки, иногда читала ей, что-то рассказывала, а чаще просто молчала. Бог весть о чем она думала тогда.

Между тем Лизе становилось все хуже и хуже. Она лежала не вставая и подолгу смотрела на икону, по которой снова стекали прозрачные капли масла. Иногда девочка проваливалась в забытье, и ей виделась школа, первое сентября, цветы, мама, секретики, Татьяна Петровна и мальчик в матроске. Явь мешалась с забытьем, над нею склонялись лица бабушек, Валерии Дмитриевны и докторов.

Однажды рано утром, когда все еще спали, пришли незнакомые люди. Очень долго они что-то искали во всей квартире, сначала у бабы Шуры, потом у Али, а затем и в лизиной комнате. Заглядывали под кровать и в кровать, листали книги, лизины тетради и учебники и даже достали с полки икону.

— Бабушка, кто это? — спросила Лиза испуганно.

— Из санэпидемстанции.

Один был мрачноватый, с тяжелым подбородком и облысевшей головой, а другой молодой, с веснушками на круглом лице. Они оба засмеялись, круглолицый весело подмигивал Лизе, интересовался рыбками и черепахой, а потом спросил про школу, но баба Аля сердито прикрикнула на него:

— Не смейте девочку трогать!

— Да вы что? — вскинулся веснушчатый обиженно. — Вы меня за кого держите? У меня у самого дочка растет. Только никто ее не мучает как вы.

— Да вы не беспокойтесь, у нас и так всего хватает, — усмехнулся тот, что был старше. — Вы бы лучше, бабуля, поостереглись в ваши годы тяжелые сумки носить. Как кардиолог вам скажу, не ровен час сердечко не выдержит и окажется ваша девочка в детском доме, как ее мама. Сестре вашей ребенка точно не отдадут. Институт Сербского не пропустит.

— А машинку мы у вас заберем. Зачем зрение портить?

Двое перемигнулись, забрали «Торпедо» и ушли, оставив старушек в растерянности и оцепенении. Потом Аля беззвучно заплакала, и даже баба Шура не нашлась что сказать. Молча убирались сестры до полуночи в квартире и ни о чем не спорили. Но было это на самом деле или нет, Лиза не знала. Ей виделось кладбище, где была похоронена мама, а рядом стояли памятники — одни со звездами, другие с крестами, по аллее шла Татьяна Петровна с бордовыми гладиоусами, у которых были оторваны лепестки, и много звезд светилось на небе. Облизывая губы, Лиза спрашивала:

— Бабушка, а мама на той звезде или на этой?

— Спи, Лизонька.

— Бабушка, мне в школу надо.

— Скоро поправишься и пойдешь.

13.

В школе лизиного отсутствия, казалось, никто не замечал. Так же в половине девятого приходили дети, начинались уроки и шли перемены. Учителя проверяли, как усвоен старый материал, и объясняли новый. Ученики решали задачи, писали сочинения, выполняли контрольные и самостоятельные работы. Директор и завуч посещали занятия молодых педагогов и писали отчеты в роно. В свой черед проводились родительские собрания и педсоветы. Весной состоялись районные и городские олимпиады по всем предметам, на которых учащиеся двадцатой школы показали очень хорошие результаты, а по иностранному языку школа была признана лучшей в Москве. Директор была довольна, но все равно строже обычного провела собеседование, когда принимала детей в первый класс.

В апреле Лизины одноклассники закончили букварь, и был устроен целый праздник. Дети разбились на группы по пять человек, которые назывались звездочками, и выбрали командиров. Каждая звездочка выпускала стенную газету, в конце месяца классом ходили в Мавзолей и музей Ленина, в цирк и уголок Дурова, и про Лизу совсем забыли, словно ее и не было и ничто не возмущало размеренной и правильной школьной жизни.

Лишь в конце года по просьбе директора учительница позвонила лизиным бабушкам и сказала, что из-за болезни не может аттестовать девочку и перевести ее в следующий класс.

— Мы забираем внучку из школы, — глухо ответила бабушка, но какая именно с ней разговаривала, учительница не разобрала.

— Вот и слава Богу, — с облегчением заключила директор. — В табеле поставьте все пятерки и поведение напишите «примерное». Пусть бабушки приходят за документами и не волнуются. Никто не собирается портить девочке жизнь. И вам, — обратилась она к учительнице, — я тоже напишу самую лучшую характеристику.

Молодая женщина вскинула на директора полные недоумения и ужаса глаза, и лицо у нее покрылось красными пятнами.

— Вы очень хорошо знаете свой предмет, — мягко сказала начальница. — Вами довольны и родители, и дети. И мне будет нелегко найти вам замену. Но есть такие приказы, которые учитель выполнять не должен.

Рассказ для сайта «Фома-онлайн» предоставлен издательством «Никея»

Купить книгу «Стороны света» в интернет-магазине «Символ»