Рассказ капитанская дочь пушкин

• Полный текст
• Глава I. Сержант гвардии
• Глава II. Вожатый
• Глава III. Крепость
• Глава IV. Поединок
• Глава V. Любовь
• Глава VI. Пугачевщина
• Глава VII. Приступ
• Глава VIII. Незваный гость
• Глава IX. Разлука
• Глава Х. Осада города
• Глава XI. Мятежная слобода
• Глава XII. Сирота
• Глава XIII. Арест
• Глава XIV. Суд

Береги честь смолоду.

Посло­вица

Глава I. Сержант гвардии[1]

– Был бы гвар­дии он зав­тра ж капитан.
– Того не надобно; пусть в армии послужит.
– Изрядно ска­зано! пус­кай его потужит…
………………………………………………………
Да кто его отец?

Княж­нин[2]

Отец мой, Андрей Пет­ро­вич Гри­нев, в моло­до­сти своей слу­жил при графе Минихе[3] и вышел в отставку пре­мьер-май­о­ром[4] в 17… году. С тех пор жил он в своей Сим­бир­ской деревне, где и женился на девице Авдо­тье Васи­льевне Ю., дочери бед­ного тамош­него дво­ря­нина. Нас было девять чело­век детей. Все мои бра­тья и сестры умерли во младенчестве.

Матушка была еще мною брю­хата, как уже я был запи­сан в Семе­нов­ский полк сер­жан­том,[5] по мило­сти май­ора гвар­дии князя Б., близ­кого нашего род­ствен­ника. Если б паче вся­кого чая­ния матушка родила дочь, то батюшка объ­явил бы куда сле­до­вало о смерти неявив­ше­гося сер­жанта, и дело тем бы и кон­чи­лось. Я счи­тался в отпуску до окон­ча­ния наук. В то время вос­пи­ты­ва­лись мы не по-нонеш­нему. С пяти­лет­него воз­раста отдан я был на руки стре­мян­ному[6] Саве­льичу, за трез­вое пове­де­ние пожа­ло­ван­ному мне в дядьки.[7] Под его над­зо­ром на две­на­дца­том году выучился я рус­ской гра­моте и мог очень здраво судить о свой­ствах бор­зого кобеля. В это время батюшка нанял для меня фран­цуза, мосье Бопре, кото­рого выпи­сали из Москвы вме­сте с годо­вым запа­сом вина и про­ван­ского масла. При­езд его сильно не понра­вился Саве­льичу. «Слава Богу, – вор­чал он про себя, – кажется, дитя умыт, при­че­сан, накорм­лен. Куда как нужно тра­тить лиш­ние деньги и нани­мать мусье, как будто и своих людей не стало!»

Бопре в оте­че­стве своем был парик­ма­хе­ром, потом в Прус­сии сол­да­том, потом при­е­хал в Рос­сию pour être outchitel,[8] не очень пони­мая зна­че­ние этого слова. Он был доб­рый малый, но вет­рен и бес­пу­тен до край­но­сти. Глав­ною его сла­бо­стию была страсть к пре­крас­ному полу; нередко за свои неж­но­сти полу­чал он толчки, от кото­рых охал по целым сут­кам. К тому же не был он (по его выра­же­нию) и вра­гом бутылки, то есть (говоря по-рус­ски) любил хлеб­нуть лиш­нее. Но как вино пода­ва­лось у нас только за обе­дом, и то по рюмочке, при­чем учи­теля обык­но­венно и обно­сили, то мой Бопре очень скоро при­вык к рус­ской настойке и даже стал пред­по­чи­тать ее винам сво­его оте­че­ства, как не в при­мер более полез­ную для желудка. Мы тот­час пола­дили, и хотя по кон­тракту обя­зан он был учить меня по-фран­цуз­ски, по-немецки и всем нау­кам, но он пред­по­чел наскоро выучиться от меня кое-как бол­тать по-рус­ски, – и потом каж­дый из нас зани­мался уже своим делом. Мы жили душа в душу. Дру­гого мен­тора я и не желал. Но вскоре судьба нас раз­лу­чила, и вот по какому случаю.

Прачка Палашка, тол­стая и рябая девка, и кри­вая коров­ница Акулька как-то согла­си­лись в одно время кинуться матушке в ноги, винясь в пре­ступ­ной сла­бо­сти и с пла­чем жалу­ясь на мусье, обо­льстив­шего их неопыт­ность. Матушка шутить этим не любила и пожа­ло­ва­лась батюшке. У него рас­права была коротка. Он тот­час потре­бо­вал кана­лью фран­цуза. Доло­жили, что мусье давал мне свой урок. Батюшка пошел в мою ком­нату. В это время Бопре спал на кро­вати сном невин­но­сти. Я был занят делом. Надобно знать, что для меня выпи­сана была из Москвы гео­гра­фи­че­ская карта. Она висела на стене безо вся­кого упо­треб­ле­ния и давно соблаз­няла меня шири­ною и доб­ро­тою бумаги. Я решился сде­лать из нее змей и, поль­зу­ясь сном Бопре, при­нялся за работу. Батюшка вошел в то самое время, как я при­ла­жи­вал мочаль­ный хвост к Мысу Доб­рой Надежды. Увидя мои упраж­не­ния в гео­гра­фии, батюшка дер­нул меня за ухо, потом под­бе­жал к Бопре, раз­бу­дил его очень неосто­рожно и стал осы­пать уко­риз­нами. Бопре в смя­те­нии хотел было при­встать и не мог: несчаст­ный фран­цуз был мертво пьян. Семь бед, один ответ. Батюшка за ворот при­под­нял его с кро­вати, вытол­кал из две­рей и в тот же день про­гнал со двора, к неопи­сан­ной радо­сти Саве­льича. Тем и кон­чи­лось мое воспитание.

Я жил недо­рос­лем, гоняя голу­бей и играя в чехарду с дво­ро­выми маль­чиш­ками. Между тем минуло мне шест­на­дцать лет. Тут судьба моя переменилась.

Одна­жды осе­нью матушка варила в гости­ной медо­вое варе­нье, а я, обли­зы­ва­ясь, смот­рел на кипу­чие пенки. Батюшка у окна читал При­двор­ный кален­дарь,[9] еже­годно им полу­ча­е­мый. Эта книга имела все­гда силь­ное на него вли­я­ние: нико­гда не пере­чи­ты­вал он ее без осо­бен­ного уча­стия, и чте­ние это про­из­во­дило в нем все­гда уди­ви­тель­ное вол­не­ние желчи. Матушка, знав­шая наизусть все его свы­чаи и обы­чаи, все­гда ста­ра­лась засу­нуть несчаст­ную книгу как можно пода­лее, и таким обра­зом При­двор­ный кален­дарь не попа­дался ему на глаза ино­гда по целым меся­цам. Зато, когда он слу­чайно его нахо­дил, то, бывало, по целым часам не выпус­кал уж из своих рук. Итак, батюшка читал При­двор­ный кален­дарь, изредка пожи­мая пле­чами и повто­ряя впол­го­лоса: «Гене­рал-пору­чик!.. Он у меня в роте был сер­жан­том!.. Обоих рос­сий­ских орде­нов кава­лер!.. А давно ли мы…» Нако­нец батюшка швыр­нул кален­дарь на диван и погру­зился в задум­чи­вость, не пред­ве­щав­шую ничего доброго.

Вдруг он обра­тился к матушке: «Авдо­тья Васи­льевна, а сколько лет Петруше?»

– Да вот пошел сем­на­дца­тый годок, – отве­чала матушка. – Пет­руша родился в тот самый год, как окри­вела тетушка Наста­сья Гера­си­мовна, и когда еще…

«Добро, – пре­рвал батюшка, – пора его в службу. Полно ему бегать по деви­чьим да лазить на голубятни».

Мысль о ско­рой раз­луке со мною так пора­зила матушку, что она уро­нила ложку в кастрюльку и слезы потекли по ее лицу. Напро­тив того, трудно опи­сать мое вос­хи­ще­ние. Мысль о службе сли­ва­лась во мне с мыс­лями о сво­боде, об удо­воль­ствиях петер­бург­ской жизни. Я вооб­ра­жал себя офи­це­ром гвар­дии, что, по мне­нию моему, было вер­хом бла­го­по­лу­чия человеческого.

Батюшка не любил ни пере­ме­нять свои наме­ре­ния, ни откла­ды­вать их испол­не­ние. День отъ­езду моему был назна­чен. Нака­нуне батюшка объ­явил, что наме­рен писать со мною к буду­щему моему началь­нику, и потре­бо­вал пера и бумаги.

– Не забудь, Андрей Пет­ро­вич, – ска­зала матушка, – покло­ниться и от меня князю Б.; я, дескать, наде­юсь, что он не оста­вит Пет­рушу сво­ими милостями.

– Что за вздор! – отве­чал батюшка нахму­рясь. – К какой стати стану я писать к князю Б.?

– Да ведь ты ска­зал, что изво­лишь писать к началь­нику Петруши.

– Ну, а там что?

– Да ведь началь­ник Пет­ру­шин – князь Б. Ведь Пет­руша запи­сан в Семе­нов­ский полк.

– Запи­сан! А мне какое дело, что он запи­сан? Пет­руша в Петер­бург не поедет. Чему научится он, служа в Петер­бурге? мотать да повес­ни­чать? Нет, пус­кай послу­жит он в армии, да потя­нет лямку, да поню­хает пороху, да будет сол­дат, а не шама­тон.[10] Запи­сан в гвар­дии! Где его пашпорт? подай его сюда.

Матушка отыс­кала мой пас­порт, хра­нив­шийся в ее шка­тулке вме­сте с сороч­кою, в кото­рой меня кре­стили, и вру­чила его батюшке дро­жа­щею рукою. Батюшка про­чел его со вни­ма­нием, поло­жил перед собою на стол и начал свое письмо.

Любо­пыт­ство меня мучило: куда ж отправ­ляют меня, если уж не в Петер­бург? Я не сво­дил глаз с пера батюш­кина, кото­рое дви­га­лось довольно мед­ленно. Нако­нец он кон­чил, запе­ча­тал письмо в одном пакете с пас­пор­том, снял очки и, подо­звав меня, ска­зал: «Вот тебе письмо к Андрею Кар­ло­вичу Р., моему ста­рин­ному това­рищу и другу. Ты едешь в Орен­бург слу­жить под его начальством».

Итак, все мои бле­стя­щие надежды руши­лись! Вме­сто весе­лой петер­бург­ской жизни ожи­дала меня скука в сто­роне глу­хой и отда­лен­ной. Служба, о кото­рой за минуту думал я с таким вос­тор­гом, пока­за­лась мне тяж­ким несча­стьем. Но спо­рить было нечего! На дру­гой день поутру под­ве­зена была к крыльцу дорож­ная кибитка; уло­жили в нее чемо­дан, погре­бец[11] с чай­ным при­бо­ром и узлы с бул­ками и пиро­гами, послед­ними зна­ками домаш­него балов­ства. Роди­тели мои бла­го­сло­вили меня. Батюшка ска­зал мне: «Про­щай, Петр. Служи верно, кому при­сяг­нешь; слу­шайся началь­ни­ков; за их лас­кой не гоняйся; на службу не напра­ши­вайся; от службы не отго­ва­ри­вайся; и помни посло­вицу: береги пла­тье снову, а честь смо­лоду». Матушка в сле­зах нака­зы­вала мне беречь мое здо­ро­вье, а Саве­льичу смот­реть за дитя­тей. Надели на меня заячий тулуп, а сверху лисью шубу. Я сел в кибитку с Саве­льи­чем и отпра­вился в дорогу, обли­ва­ясь слезами.

В ту же ночь при­е­хал я в Сим­бирск, где дол­жен был про­быть сутки для закупки нуж­ных вещей, что и было пору­чено Саве­льичу. Я оста­но­вился в трак­тире. Саве­льич с утра отпра­вился по лав­кам. Соскуча гля­деть из окна на гряз­ный пере­улок, я пошел бро­дить по всем ком­на­там. Вошед в бил­ли­ард­ную, уви­дел я высо­кого барина, лет трид­цати пяти, с длин­ными чер­ными усами, в халате, с кием в руке и с труб­кой в зубах. Он играл с мар­ке­ром, кото­рый при выиг­рыше выпи­вал рюмку водки, а при про­иг­рыше дол­жен был лезть под бил­ли­ард на чет­ве­рин­ках. Я стал смот­реть на их игру. Чем долее она про­дол­жа­лась, тем про­гулки на чет­ве­рин­ках ста­но­ви­лись чаще, пока, нако­нец, мар­кер[12] остался под бил­ли­ар­дом. Барин про­из­нес над ним несколько силь­ных выра­же­ний в виде над­гроб­ного слова и пред­ло­жил мне сыг­рать пар­тию. Я отка­зался по неуме­нию. Это пока­за­лось ему, по-види­мому, стран­ным. Он погля­дел на меня как бы с сожа­ле­нием; однако мы раз­го­во­ри­лись. Я узнал, что его зовут Ива­ном Ива­но­ви­чем Зури­ным, что он рот­мистр ** гусар­ского полку и нахо­дится в Сим­бир­ске при при­еме рекрут,[13] а стоит в трак­тире. Зурин при­гла­сил меня ото­бе­дать с ним вме­сте чем Бог послал, по-сол­дат­ски. Я с охо­тою согла­сился. Мы сели за стол. Зурин пил много и пот­че­вал и меня, говоря, что надобно при­вы­кать ко службе; он рас­ска­зы­вал мне армей­ские анек­доты, от кото­рых я со смеху чуть не валялся, и мы встали из-за стола совер­шен­ными при­я­те­лями. Тут вызвался он выучить меня играть на бил­ли­арде. «Это, – гово­рил он, – необ­хо­димо для нашего брата слу­жи­вого. В походе, напри­мер, при­дешь в местечко – чем при­ка­жешь заняться? Ведь не все же бить жидов. Поне­воле пой­дешь в трак­тир и ста­нешь играть на бил­ли­арде; а для того надобно уметь играть!» Я совер­шенно был убеж­ден и с боль­шим при­ле­жа­нием при­нялся за уче­ние. Зурин громко обод­рял меня, дивился моим быст­рым успе­хам и, после несколь­ких уро­ков, пред­ло­жил мне играть в деньги, по одному грошу, не для выиг­рыша, а так, чтоб только не играть даром, что, по его сло­вам, самая сквер­ная при­вычка. Я согла­сился и на то, а Зурин велел подать пуншу и уго­во­рил меня попро­бо­вать, повто­ряя, что к службе надобно мне при­вы­кать; а без пуншу, что и служба! Я послу­шался его. Между тем игра наша про­дол­жа­лась. Чем чаще при­хле­бы­вал я от моего ста­кана, тем ста­но­вился отваж­нее. Шары поми­нутно летали у меня через борт; я горя­чился, бра­нил мар­кера, кото­рый счи­тал Бог ведает как, час от часу умно­жал игру, сло­вом – вел себя как маль­чишка, вырвав­шийся на волю. Между тем время про­шло неза­метно. Зурин взгля­нул на часы, поло­жил кий и объ­явил мне, что я про­иг­рал сто руб­лей. Это меня немножко сму­тило. Деньги мои были у Саве­льича. Я стал изви­няться. Зурин меня пре­рвал: «Поми­луй! Не изволь и бес­по­ко­иться. Я могу и подо­ждать, а пока­мест поедем к Аринушке».

Что при­ка­жете? День я кон­чил так же бес­путно, как и начал. Мы отужи­нали у Ари­нушки. Зурин поми­нутно мне под­ли­вал, повто­ряя, что надобно к службе при­вы­кать. Встав из-за стола, я чуть дер­жался на ногах; в пол­ночь Зурин отвез меня в трактир.

Саве­льич встре­тил нас на крыльце. Он ахнул, увидя несо­мнен­ные при­знаки моего усер­дия к службе. «Что это, сударь, с тобою сде­ла­лось? – ска­зал он жал­ким голо­сом, – где ты это нагру­зился? Ахти Гос­поди! отроду такого греха не бывало!» – «Молчи, хрыч! – отве­чал я ему, запи­на­ясь, – ты, верно, пьян, пошел спать… и уложи меня».

На дру­гой день я проснулся с голов­ною болью, смутно при­по­ми­ная себе вче­раш­ние про­ис­ше­ствия. Раз­мыш­ле­ния мои пре­рваны были Саве­льи­чем, вошед­шим ко мне с чаш­кою чая. «Рано, Петр Андреич, – ска­зал он мне, качая голо­вою, – рано начи­на­ешь гулять. И в кого ты пошел? Кажется, ни батюшка, ни дедушка пья­ни­цами не бывали; о матушке и гово­рить нечего: отроду, кроме квасу, в рот ничего не изво­лила брать. А кто всему вино­ват? про­кля­тый мусье. То и дело, бывало, к Анти­пьевне забе­жит: „Мадам, же ву при, водкю“.[14] Вот тебе и же ву при! Нечего ска­зать: добру наста­вил, соба­чий сын. И нужно было нани­мать в дядьки басур­мана, как будто у барина не стало и своих людей!»

Мне было стыдно. Я отвер­нулся и ска­зал ему: «Поди вон, Саве­льич; я чаю не хочу». Но Саве­льича муд­рено было унять, когда, бывало, при­мется за про­по­ведь. «Вот видишь ли, Петр Андреич, каково под­гу­ли­вать. И головке-то тяжело, и кушать-то не хочется. Чело­век пью­щий ни на что не годен… Выпей-ка огу­реч­ного рас­солу с медом, а всего бы лучше опо­хме­литься пол­ста­кан­чи­ком настойки. Не при­ка­жешь ли?»

В это время маль­чик вошел и подал мне записку от И. И. Зурина. Я раз­вер­нул ее и про­чел сле­ду­ю­щие строки:

«Любез­ный Петр Андре­евич, пожа­луй­ста, при­шли мне с моим маль­чи­ком сто руб­лей, кото­рые ты мне вчера про­иг­рал. Мне край­няя нужда в деньгах.

Гото­вый ко услугам
Иван Зурин».

Делать было нечего. Я взял на себя вид рав­но­душ­ный и, обра­тясь к Саве­льичу, кото­рый был и денег, и белья, и дел моих рачи­тель,[15] при­ка­зал отдать маль­чику сто руб­лей. «Как! зачем?» – спро­сил изум­лен­ный Саве­льич. «Я их ему дол­жен», – отве­чал я со все­воз­мож­ной холод­но­стию. «Дол­жен! – воз­ра­зил Саве­льич, час от часу при­ве­ден­ный в боль­шее изум­ле­ние, – да когда же, сударь, успел ты ему задол­жать? Дело что-то не ладно. Воля твоя, сударь, а денег я не выдам».

Я поду­мал, что если в сию реши­тель­ную минуту не пере­спорю упря­мого ста­рика, то уж в послед­ствии вре­мени трудно мне будет осво­бо­диться от его опеки, и, взгля­нув на него гордо, ска­зал: «Я твой гос­по­дин, а ты мой слуга. Деньги мои. Я их про­иг­рал, потому что так мне взду­ма­лось. А тебе сове­тую не умни­чать и делать то, что тебе приказывают».

Саве­льич так был пора­жен моими сло­вами, что сплес­нул руками и остол­бе­нел. «Что же ты сто­ишь!» – закри­чал я сер­дито. Саве­льич запла­кал. «Батюшка Петр Андреич, – про­из­нес он дро­жа­щим голо­сом, – не умори меня с печали. Свет ты мой! послу­шай меня, ста­рика: напиши этому раз­бой­нику, что ты пошу­тил, что у нас и денег-то таких не водится. Сто руб­лей! Боже ты мило­сти­вый! Скажи, что тебе роди­тели крепко-накрепко зака­зали не играть, окроме как в орехи…» – «Полно врать, – пре­рвал я строго, – пода­вай сюда деньги или я тебя вза­шеи прогоню».

Саве­льич погля­дел на меня с глу­бо­кой горе­стью и пошел за моим дол­гом. Мне было жаль бед­ного ста­рика; но я хотел вырваться на волю и дока­зать, что уж я не ребе­нок. Деньги были достав­лены Зурину. Саве­льич поспе­шил вывезти меня из про­кля­того трак­тира. Он явился с изве­стием, что лошади готовы. С неспо­кой­ной сове­стию и с без­молв­ным рас­ка­я­нием выехал я из Сим­бир­ска, не про­стясь с моим учи­те­лем и не думая с ним уже когда-нибудь увидеться.

---

Пушкин Александр » Капитанская дочка — читать книгу онлайн бесплатно

Отец мой, Андрей Петрович Гринев, в молодости своей служил при графе Минихе [Миних Б. Х. (1683–1767) – военачальник и политический деятель, командовал русскими войсками в войне с Турцией в 1735–1739 годах.] и вышел в отставку премьер-майором [Премьер-майор– старинный офицерский чин (приблизительно соответствует должности командира батальона).] в 17… году. С тех пор жил он в своей Симбирской деревне, где и женился на девице Авдотье Васильевне Ю., дочери бедного тамошнего дворянина. Нас было девять человек детей. Все мои братья и сестры умерли во младенчестве.

Матушка была еще мною брюхата, как уже я был записан в Семеновский полк сержантом, [В XVIII веке дворянские дети с малых лет приписывались к какому-либо полку. Пока они росли, их повышали в чинах.] по милости майора гвардии князя Б., близкого нашего родственника. Если б паче всякого чаяния матушка родила дочь, то батюшка объявил бы куда следовало о смерти неявившегося сержанта, и дело тем бы и кончилось. Я считался в отпуску до окончания наук. В то время воспитывались мы не по-нонешнему. С пятилетнего возраста отдан я был на руки стремянному [Стремянной – слуга, сопровождавший барина во время псовой охоты.] Савельичу, за трезвое поведение пожалованному мне в дядьки. [Дядька – слуга, приставленный к мальчику в дворянской семье.] Под его надзором на двенадцатом году выучился я русской грамоте и мог очень здраво судить о свойствах борзого кобеля. В это время батюшка нанял для меня француза, мосье Бопре, которого выписали из Москвы вместе с годовым запасом вина и прованского масла. Приезд его сильно не понравился Савельичу. «Слава богу, — ворчал он про себя, — кажется, дитя умыт, причесан, накормлен. Куда как нужно тратить лишние деньги и нанимать мусье, как будто и своих людей не стало!»

Бопре в отечестве своем был парикмахером, потом в Пруссии солдатом, потом приехал в Россию pour être outchitel, [Чтобы стать учителем. Русское слово учитель дано во французском написании для придания ему комического оттенка.] не очень понимая значение этого слова. Он был добрый малый, но ветрен и беспутен до крайности. Главною его слабостию была страсть к прекрасному полу; нередко за свои нежности получал он толчки, от которых охал по целым суткам. К тому же не был он (по его выражению) и врагом бутылки, то есть (говоря по-русски) любил хлебнуть лишнее. Но как вино подавалось у нас только за обедом, и то по рюмочке, причем учителя обыкновенно и обносили, то мой Бопре очень скоро привык к русской настойке и даже стал предпочитать ее винам своего отечества, как не в пример более полезную для желудка. Мы тотчас поладили, и хотя по контракту обязан он был учить меня по-французски, по-немецки и всем наукам, но он предпочел наскоро выучиться от меня кое-как болтать по-русски, — и потом каждый из нас занимался уже своим делом. Мы жили душа в душу. Другого ментора я и не желал. Но вскоре судьба нас разлучила, и вот по какому случаю.

Прачка Палашка, толстая и рябая девка, и кривая коровница Акулька как-то согласились в одно время кинуться матушке в ноги, винясь в преступной слабости и с плачем жалуясь на мусье, обольстившего их неопытность. Матушка шутить этим не любила и пожаловалась батюшке. У него расправа была коротка. Он тотчас потребовал каналью француза. Доложили, что мусье давал мне свой урок. Батюшка пошел в мою комнату. В это время Бопре спал на кровати сном невинности. Я был занят делом. Надобно знать, что для меня выписана была из Москвы географическая карта. Она висела на стене безо всякого употребления и давно соблазняла меня шириною и добротою бумаги. Я решился сделать из нее змей и, пользуясь сном Бопре, принялся за работу. Батюшка вошел в то самое время, как я прилаживал мочальный хвост к Мысу Доброй Надежды. Увидя мои упражнения в географии, батюшка дернул меня за ухо, потом подбежал к Бопре, разбудил его очень неосторожно и стал осыпать укоризнами. Бопре в смятении хотел было привстать и не мог: несчастный француз был мертво пьян. Семь бед, один ответ. Батюшка за ворот приподнял его с кровати, вытолкал из дверей и в тот же день прогнал со двора, к неописанной радости Савельича. Тем и кончилось мое воспитание.

Я жил недорослем, гоняя голубей и играя в чехарду с дворовыми мальчишками. Между тем минуло мне шестнадцать лет. Тут судьба моя переменилась.

Однажды осенью матушка варила в гостиной медовое варенье, а я, облизываясь, смотрел на кипучие пенки. Батюшка у окна читал Придворный календарь, [Придворный календарь – (годы издания 1735–1917), помимо календарных и других сведений, содержал списки высших военных и гражданских чинов, роспись дворцовых приемов и пр.] ежегодно им получаемый. Эта книга имела всегда сильное на него влияние: никогда не перечитывал он ее без особенного участия, и чтение это производило в нем всегда удивительное волнение желчи. Матушка, знавшая наизусть все его свычаи и обычаи, всегда старалась засунуть несчастную книгу как можно подалее, и таким образом Придворный календарь не попадался ему на глаза иногда по целым месяцам. Зато, когда он случайно его находил, то, бывало, по целым часам не выпускал уж из своих рук. Итак, батюшка читал Придворный календарь, изредка пожимая плечами и повторяя вполголоса: «Генерал-поручик!.. Он у меня в роте был сержантом!.. Обоих российских орденов кавалер!.. А давно ли мы…» Наконец батюшка швырнул календарь на диван и погрузился в задумчивость, не предвещавшую ничего доброго.

Вдруг он обратился к матушке: «Авдотья Васильевна, а сколько лет Петруше?»

— Да вот пошел семнадцатый годок, — отвечала матушка. — Петруша родился в тот самый год, как окривела тетушка Настасья Герасимовна, и когда еще…

«Добро, — прервал батюшка, — пора его в службу. Полно ему бегать по девичьим да лазить на голубятни».

Мысль о скорой разлуке со мною так поразила матушку, что она уронила ложку в кастрюльку и слезы потекли по ее лицу. Напротив того, трудно описать мое восхищение. Мысль о службе сливалась во мне с мыслями о свободе, об удовольствиях петербургской жизни. Я воображал себя офицером гвардии, что, по мнению моему, было верхом благополучия человеческого.

Батюшка не любил ни переменять свои намерения, ни откладывать их исполнение. День отъезду моему был назначен. Накануне батюшка объявил, что намерен писать со мною к будущему моему начальнику, и потребовал пера и бумаги.

— Не забудь, Андрей Петрович, — сказала матушка, — поклониться и от меня князю Б.; я, дескать, надеюсь, что он не оставит Петрушу своими милостями.

— Что за вздор! — отвечал батюшка нахмурясь. — К какой стати стану я писать к князю Б.?

— Да ведь ты сказал, что изволишь писать к начальнику Петруши.

— Ну, а там что?

— Да ведь начальник Петрушин — князь Б. Ведь Петруша записан в Семеновский полк.

— Записан! А мне какое дело, что он записан? Петруша в Петербург не поедет. Чему научится он, служа в Петербурге? мотать да повесничать? Нет, пускай послужит он в армии, да потянет лямку, да понюхает пороху, да будет солдат, а не шаматон. [Шаматон (разг., устар.) – гуляка, шалопай, бездельник.] Записан в гвардии! Где его пашпорт? подай его сюда.

Матушка отыскала мой паспорт, хранившийся в ее шкатулке вместе с сорочкою, в которой меня крестили, и вручила его батюшке дрожащею рукою. Батюшка прочел его со вниманием, положил перед собою на стол и начал свое письмо.

Любопытство меня мучило: куда ж отправляют меня, если уж не в Петербург? Я не сводил глаз с пера батюшкина, которое двигалось довольно медленно. Наконец он кончил, запечатал письмо в одном пакете с паспортом, снял очки и, подозвав меня, сказал: «Вот тебе письмо к Андрею Карловичу Р., моему старинному товарищу и другу. Ты едешь в Оренбург служить под его начальством».

Итак, все мои блестящие надежды рушились! Вместо веселой петербургской жизни ожидала меня скука в стороне глухой и отдаленной. Служба, о которой за минуту думал я с таким восторгом, показалась мне тяжким несчастьем. Но спорить было нечего! На другой день поутру подвезена была к крыльцу дорожная кибитка; уложили в нее чемодан, погребец [Погребец (устар.) – дорожный сундучок для посуды и съестных припасов.] с чайным прибором и узлы с булками и пирогами, последними знаками домашнего баловства. Родители мои благословили меня. Батюшка сказал мне: «Прощай, Петр. Служи верно, кому присягнешь; слушайся начальников; за их лаской не гоняйся; на службу не напрашивайся; от службы не отговаривайся; и помни пословицу: береги платье снову, а честь смолоду». Матушка в слезах наказывала мне беречь мое здоровье, а Савельичу смотреть за дитятей. Надели на меня заячий тулуп, а сверху лисью шубу. Я сел в кибитку с Савельичем и отправился в дорогу, обливаясь слезами.

В ту же ночь приехал я в Симбирск, где должен был пробыть сутки для закупки нужных вещей, что и было поручено Савельичу. Я остановился в трактире. Савельич с утра отправился по лавкам. Соскуча глядеть из окна на грязный переулок, я пошел бродить по всем комнатам. Вошед в биллиардную, увидел я высокого барина, лет тридцати пяти, с длинными черными усами, в халате, с кием в руке и с трубкой в зубах. Он играл с маркером, который при выигрыше выпивал рюмку водки, а при проигрыше должен был лезть под биллиард на четверинках. Я стал смотреть на их игру. Чем долее она продолжалась, тем прогулки на четверинках становились чаще, пока, наконец, маркер [Маркер (фр.) – лицо, прислуживающее при бильярде.] остался под биллиардом. Барин произнес над ним несколько сильных выражений в виде надгробного слова и предложил мне сыграть партию. Я отказался по неумению. Это показалось ему, по-видимому, странным. Он поглядел на меня как бы с сожалением; однако мы разговорились. Я узнал, что его зовут Иваном Ивановичем Зуриным, что он ротмистр ** гусарского полку и находится в Симбирске при приеме рекрут, [Рекрут (устар.) – солдат-новобранец, лицо только что призванное на военную службу. Здесь употребляется устарелая форма родительного падежа множественного числа (вместо рекрутов).] а стоит в трактире. Зурин пригласил меня отобедать с ним вместе чем бог послал, по-солдатски. Я с охотою согласился. Мы сели за стол. Зурин пил много и потчевал и меня, говоря, что надобно привыкать ко службе; он рассказывал мне армейские анекдоты, от которых я со смеху чуть не валялся, и мы встали из-за стола совершенными приятелями. Тут вызвался он выучить меня играть на биллиарде. «Это, — говорил он, — необходимо для нашего брата служивого. В походе, например, придешь в местечко — чем прикажешь заняться? Ведь не все же бить жидов. Поневоле пойдешь в трактир и станешь играть на биллиарде; а для того надобно уметь играть!» Я совершенно был убежден и с большим прилежанием принялся за учение. Зурин громко ободрял меня, дивился моим быстрым успехам и, после нескольких уроков, предложил мне играть в деньги, по одному грошу, не для выигрыша, а так, чтоб только не играть даром, что, по его словам, самая скверная привычка. Я согласился и на то, а Зурин велел подать пуншу и уговорил меня попробовать, повторяя, что к службе надобно мне привыкать; а без пуншу, что и служба! Я послушался его. Между тем игра наша продолжалась. Чем чаще прихлебывал я от моего стакана, тем становился отважнее. Шары поминутно летали у меня через борт; я горячился, бранил маркера, который считал бог ведает как, час от часу умножал игру, словом — вел себя как мальчишка, вырвавшийся на волю. Между тем время прошло незаметно. Зурин взглянул на часы, положил кий и объявил мне, что я проиграл сто рублей. Это меня немножко смутило. Деньги мои были у Савельича. Я стал извиняться. Зурин меня прервал: «Помилуй! Не изволь и беспокоиться. Я могу и подождать, а покамест поедем к Аринушке».

Что прикажете? День я кончил так же беспутно, как и начал. Мы отужинали у Аринушки. Зурин поминутно мне подливал, повторяя, что надобно к службе привыкать. Встав из-за стола, я чуть держался на ногах; в полночь Зурин отвез меня в трактир.

Савельич встретил нас на крыльце. Он ахнул, увидя несомненные признаки моего усердия к службе. «Что это, сударь, с тобою сделалось? — сказал он жалким голосом, — где ты это нагрузился? Ахти господи! отроду такого греха не бывало!» — «Молчи, хрыч! — отвечал я ему, запинаясь, — ты, верно, пьян, пошел спать… и уложи меня».

На другой день я проснулся с головною болью, смутно припоминая себе вчерашние происшествия. Размышления мои прерваны были Савельичем, вошедшим ко мне с чашкою чая. «Рано, Петр Андреич, — сказал он мне, качая головою, — рано начинаешь гулять. И в кого ты пошел? Кажется, ни батюшка, ни дедушка пьяницами не бывали; о матушке и говорить нечего: отроду, кроме квасу, в рот ничего не изволила брать. А кто всему виноват? проклятый мусье. То и дело, бывало, к Антипьевне забежит: „Мадам, же ву при, водкю“. [Сударыня, я вас прошу (фр.).] Вот тебе и же ву при! Нечего сказать: добру наставил, собачий сын. И нужно было нанимать в дядьки басурмана, как будто у барина не стало и своих людей!»

Мне было стыдно. Я отвернулся и сказал ему: «Поди вон, Савельич; я чаю не хочу». Но Савельича мудрено было унять, когда, бывало, примется за проповедь. «Вот видишь ли, Петр Андреич, каково подгуливать. И головке-то тяжело, и кушать-то не хочется. Человек пьющий ни на что не годен… Выпей-ка огуречного рассолу с медом, а всего бы лучше опохмелиться полстаканчиком настойки. Не прикажешь ли?»

В это время мальчик вошел и подал мне записку от И. И. Зурина. Я развернул ее и прочел следующие строки:

«Любезный Петр Андреевич, пожалуйста, пришли мне с моим мальчиком сто рублей, которые ты мне вчера проиграл. Мне крайняя нужда в деньгах.

Готовый ко услугам

Иван Зурин».

Делать было нечего. Я взял на себя вид равнодушный и, обратясь к Савельичу, который был и денег, и белья, и дел моих рачитель, [И денег, и белья, и дел моих рачитель – цитата из стихотворения Д. И. Фонвизина «Послание к слугам моим». Рачитель (книжн., устар.) – человек, заботящийся о чем-либо, ведающий чем-либо.] приказал отдать мальчику сто рублей. «Как! зачем?» — спросил изумленный Савельич. «Я их ему должен», — отвечал я со всевозможной холодностию. «Должен! — возразил Савельич, час от часу приведенный в большее изумление, — да когда же, сударь, успел ты ему задолжать? Дело что-то не ладно. Воля твоя, сударь, а денег я не выдам».

Я подумал, что если в сию решительную минуту не переспорю упрямого старика, то уж в последствии времени трудно мне будет освободиться от его опеки, и, взглянув на него гордо, сказал: «Я твой господин, а ты мой слуга. Деньги мои. Я их проиграл, потому что так мне вздумалось. А тебе советую не умничать и делать то, что тебе приказывают».

Савельич так был поражен моими словами, что сплеснул руками и остолбенел. «Что же ты стоишь!» — закричал я сердито. Савельич заплакал. «Батюшка Петр Андреич, — произнес он дрожащим голосом, — не умори меня с печали. Свет ты мой! послушай меня, старика: напиши этому разбойнику, что ты пошутил, что у нас и денег-то таких не водится. Сто рублей! Боже ты милостивый! Скажи, что тебе родители крепко-накрепко заказали не играть, окроме как в орехи…» — «Полно врать, — прервал я строго, — подавай сюда деньги или я тебя взашеи прогоню».

Савельич поглядел на меня с глубокой горестью и пошел за моим долгом. Мне было жаль бедного старика; но я хотел вырваться на волю и доказать, что уж я не ребенок. Деньги были доставлены Зурину. Савельич поспешил вывезти меня из проклятого трактира. Он явился с известием, что лошади готовы. С неспокойной совестию и с безмолвным раскаянием выехал я из Симбирска, не простясь с моим учителем и не думая с ним уже когда-нибудь увидеться.

Капитанская дочка

Полезные ссылки

Тест по повести

Доска почёта

Чтобы попасть сюда — пройдите тест.

• 

  Амина Абдулина

  13/17

• 

  Пётр Новожилов

  14/17

• 

  Татьяна Щинова

  13/17

• 

  Гульназ Зарипова

  17/17

• 

  Kirill Panyukov

  15/17

• 

  Лариса Туманова

  17/17

• 

  Кирилл Пуртов

  16/17

• 

  Матвей Дубинский

  13/17

• 

  Санечка Снимаешь

  15/17

• 

  Zebiniso Ziyodullayeva

  13/17

О книге

Интерес Пушкина к истории России всегда очень ярко проявлял себя, более всего поэта привлекала тема народных восстаний, которые возглавляли Емельян Пугачев и Стенька Разин. Результатом переработка поэтом народных песен о Степане Разине стали его лирические песни об этом народном герое. Много времени поэт посвящал сбору и обработке информации, касающейся личности Пугачева. Такой интерес был обусловлен тем, что в это же время по России прошла волна крестьянских восстаний. Личность Пугачева была неоднозначной, собирая и анализируя исторические факты о нем, Пушкин пытался разобраться в том, каким все-таки был этот «злодей» и «бунтовщик». Результатом кропотливой и многолетней работы над «Историей Пугачева» стала повесть Пушкина «Капитанская дочка», в которой автор живо изобразил события времен «Пугачевщины». На нашем сайте можно повесть «Капитанская дочка» читать полностью, без сокращений и готовиться к анализу этого произведения.

Кропотливое изучение исторических материалов помогло Пушкину достоверно воссоздать картины кровопролитной войны и страшный в своей беспощадности крестьянский бунт («Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!»). Главным героем повести «Капитанская дочка» является Петр Гринев, молодой человек, который направлен на службу в Белогорскую крепость. По пути он встречает Емельяна Пугачева, не зная, что перед ним тот самый разбойник, о котором ходит столько слухов, в благодарность за помощь во время бурана, Гринев дарит ему заячий тулуп. Петр, прибыв в крепость, влюбляется в Машу, дочь коменданта, она отвечает ему взаимностью, но родители Гринева отказываются принять выбор сына. В результате дуэли с Швабриным Петр получает ранение. В это время разгорается пламя бунта. Пугачев со своим войском захватывает крепость, и казнит дворян, отказавшихся присягнуть ему. Сослуживец Петра, Швабрин, переходит на сторону бунтовщиков. Жертвами захватчиков становятся родители Маши. Гринева же от казни спасает сам Пугачев, который узнает в нем того, кто одарил его тулупом. Его отпускают, так как он честно объясняет Пугачеву, что не может нарушить присягу и перейти на его сторону. Он отправляется в Оренбург и воюет на стороне правительства. Позже ему приходится вернуться в крепость, чтобы спасти Машу от притязаний Швабрина, ему это удается при помощи Пугачева. Бывший сослуживец доносит на Гринева правительственным войскам, его арестовывают. Но благодаря Маше, которая отправляется за помилованием к самой императрице, заключение не длилось долго. Молодые люди возвращаются в имение Гриневых и играют свадьбу.

После прочтения романа Александра Пушкина, читатель остается очарован образом злодея Пугачева, который на страницах рассказа выглядит порой справедливым, мудрым и искренним. Это кровавое время в истории России очень подробно описано писателем, ощущается жуткая безысходность от бесполезности этого страшного бунта. Даже самые благородные цели не оправдывают такого разбоя, в результате которого страдало множество невинных людей. «Капитанская дочка», согласно большинству программ по литературе включена в список произведений, которые изучаются в 8 классе. Итогом работы с повестью должно стать выполнение творческой работы по развитию речи. Для поверхностного ознакомления с произведением достаточно прочитать краткое содержание. Но, чтобы оценить книгу по достоинству, необходимо прочитать ее полностью. На нашем сайте можно скачать и прочитать все главы повести. А также есть возможность прочитать текст произведения А.С. Пушкина онлайн, для этого не требуется регистрация и оплата.

Лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от одного улучшения нравов

Александр Пушкин

На то и призвание поэта, чтобы из нас же взять нас и нас же возвратить нам в очищенном и лучшем виде

Николай Гоголь

Спектакли и экранизации

«Капитанская дочка». Режиссёр Юрий Тарич. 1928 год

«Капитанская дочка». Режиссёр Юрий Тарич. 1928 год

«Капитанская дочка» («La figlia del capitano»). Режиссёр Марио Камерини. 1947 год

«Капитанская дочка» («La figlia del capitano»). Режиссёр Марио Камерини. 1947 год

«Капитанская дочка». Режиссёр Владимир Каплуновский. 1958 год

«Капитанская дочка». Режиссёр Владимир Каплуновский. 1958 год

«Капитанская дочка» (телевизионный спектакль). Режиссёр Павел Резников. 1976 год

«Капитанская дочка» (телевизионный спектакль). Режиссёр Павел Резников. 1976 год

«Капитанская дочка». Режиссёр Юрий Тарич. 1928 год

«Капитанская дочка». Режиссёр Юрий Тарич. 1928 год

«Капитанская дочка» («La figlia del capitano»). Режиссёр Марио Камерини. 1947 год

«Капитанская дочка» («La figlia del capitano»). Режиссёр Марио Камерини. 1947 год

«Капитанская дочка». Режиссёр Владимир Каплуновский. 1958 год

«Капитанская дочка». Режиссёр Владимир Каплуновский. 1958 год

«Капитанская дочка» (телевизионный спектакль). Режиссёр Павел Резников. 1976 год

«Капитанская дочка» (телевизионный спектакль). Режиссёр Павел Резников. 1976 год

«Капитанская дочка». Режиссёр Юрий Тарич. 1928 год

«Капитанская дочка». Режиссёр Юрий Тарич. 1928 год

«Капитанская дочка» («La figlia del capitano»). Режиссёр Марио Камерини. 1947 год

«Капитанская дочка» («La figlia del capitano»). Режиссёр Марио Камерини. 1947 год

«Капитанская дочка». Режиссёр Владимир Каплуновский. 1958 год

«Капитанская дочка». Режиссёр Владимир Каплуновский. 1958 год

«Капитанская дочка» (телевизионный спектакль). Режиссёр Павел Резников. 1976 год

«Капитанская дочка» (телевизионный спектакль). Режиссёр Павел Резников. 1976 год

Самое обращение к материалам о крестьянской революции не могло не компрометировать Пушкина

Юлиан Оксман