Рассказ кармелита краткое содержание

Как и в случае с первой частью, «Декамероном», Пазолини обратился к средневековому литературному источнику — незавершенной поэме англичанина Джеффри Чосера. При этом итальянец использовал лишь восемь из двадцати с лишним новелл и изменил структуру повествования в угоду большей динамичности и комичности.

Первая новелла, «Рассказ купца», рисует портрет дряхлого и отвратительного богача, которому вдруг вздумалось взять в жены молодуху. Сэр Януарий (Хью Гриффит) выбрал себе избранницу, делая вид, что не замечает презрения со стороны новоиспеченной супруги (Джозефин Чаплин). Само собой, безвыходных ситуаций не бывает, ведь у нее есть не только годящийся ей в отцы муж, но и юный любовник.

Забавный, хотя и не самый глубокий эпизод. Джозефин Чаплин, дочь легендарного Чарли Чаплина, выглядела в роли изменщицы-жены правдоподобно. Впоследствии актриса активно снималась в Европе («Четыре мушкетера Шарло», «Джек-Потрошитель»), однако в середине 80-х нашла себе лучшее применение и покинула кинематограф. Что касается Хью Гриффита, обладателя Оскара за пеплум «Бен-Гур», то его персонаж получился карикатурным и наигранным, вобравшим в себя все клише дряхлых стариков-развратников.

Вторая история, «Рассказ Кармелита», повествует об алчном и злобном церковном приставе, который с радостью взимает с виновных штрафы или вовсе отправляет грешников на костер. Однажды на своем пути он повстречает самого Дьявола и заключит с ним пари, чего делать, конечно, не стоило, ибо Дьявол не любит проигрывать.

Эта новелла особенно неуютна для просмотра, ибо начинается с актов содомии, а заканчивается сожжением человека живьем на костре. Бесчестный и жестокий пристав в исполнении актера с элегантным псевдонимом О.Т. — прекрасный образ коррупционера, чья гордость и самоуверенность приводят его в руки ценителя человеческих грехов, Дьявола, которого великолепно воплотил на экране один из любимых актеров Пазолини — Франко Читти.

В третьей новелле, «Рассказ повара», Пазолини вновь вернулся к сатире. История похотливого и веселого Перкина, которого сыграл еще один любимец режиссера, Нинетто Даволи (спустя год появившийся в «Невероятных приключениях итальянцев в России» Рязанова), показана в чисто гэговом ключе, отсылая зрителя к ужимкам и хохмам Чаплина.

Разгильдяй и пройдоха Перкин любит получать всё бесплатно, веселиться и отдыхать душой и телом. Естественно, столь легкомысленное отношение к жизни приносит ему одни неприятности. Экипированный котелком и тросточкой, Даволи продемонстрировал недюжинный комедийный талант, прекрасно изобразив чисто чаплинские трюки и передав его манеру легко и грациозно.

Четвертая история, «Рассказ Мельника» — о бедном студенте-астрологе Николасе, который умудрился влюбиться в жену приютившего его плотника. Плотник глуп, наивен и отчаянно ревнив, а супруга его молода и желанна. Чтобы найти время для любви и избавиться от назойливого мужа, любовники разрабатывают хитроумный план. Николас, якобы по звездам, узнает о предстоящем Великом Потопе, о чем он предупреждает легковерного плотника и просит его соорудить три здоровенные корзины, наполнить их провизией и в означенный час залечь на дно в ожидании Апокалипсиса. Итак, плотник мирно сопит в корзине, а Николас с его женой предаются утехам.

Как это ни странно, но столь грубый, «сортирный» юмор ниже пояса в данной истории как нельзя кстати. Тот самый случай, когда юмор — не в изысканных диалогах, а в комичных рожах самих персонажей и их не менее идиотском поведении.

Затем следует «Рассказ Батской ткачихи», главную роль в котором исполнила еще одна закадычная подруга Пазолини, актриса Лаура Бетти. Ее героиня была замужем пять раз и каждый из пяти супругов скончался от ее неуемного сексуального аппетита.

У Чосера ткачиха была агрессивной феминисткой, у Пазолини стала, скорее, нимфоманкой. Ее следующая цель, наивный Дженкин — не кто иной, как Том Бэйкер, впоследствии звезда одного из самых долгоиграющих британских телесериалов «Доктор Кто» (1963−1989). Здесь Бэйкер выглядит уныло и скучно, абсолютно потерявшись на фоне блистательного персонажа Бетти.

Шестая новелла, «Рассказ Мажордома», начинается с того, что два студента отправляются по приказу умирающего управляющего на мельницу, чтобы выяснить, как ее хозяин мухлюет с поставками муки. Мельник действительно не чист на руку и строит студентам-проверяльщикам козни. Те, в свою очередь, решают отомстить ему, соблазнив красавицу-дочку. Проблема в том, что перепутать кровати в темноте — проще простого.

На фоне предыдущих, более грубых и непристойных, эпизодов данная история действительно снята в лучших традициях «комедий положения».

Предпоследняя история носит название «Рассказ продавца индульгенций». Три бездельника проводят дни за кружкой пива, а ночи — в общении с распутными девками. Их собутыльник Руфус в пьяном угаре решил, что ему дозволено многое, и буквально помочился на гостей таверны. Подобное асоциальное поведение не могло не сказаться на скоротечности его жизни, и вскоре его товарищи узнают, что Руфус пал жертвой неизвестного вора по имени Смерть.

Отправившись на поиски Смерти, герои встречают старика, с которым обращаются грубо и неприветливо. Обиженный Старик, узнав, что троица ищет Смерть, с легкой душой отправляет их к старому дереву, где друзья находят сокровище в виде золота и драгоценностей.

Мораль очевидна: жадность губит самые прекрасные начинания на корню. В этой новелле гораздо больше секса, чем в предыдущих, да и других девиаций достаточно. Одна из самых печальных историй фильма, где торжествует алчность и предательство.

Завершает картину «Рассказ пристава церковного суда». Не только последняя, но и самая возмутительная во всех смыслах сцена. Жадный монах, сборщик податей, приходит в дом к тяжело больному. Прикидываясь невинным агнцем, он старательно обрабатывает несчастного, особенно налегая на тот факт, что все его смертельные болезни из-за того, что он слишком мало жертвует церкви.

По сравнению с остальными эпизодами, этот — самый короткий и самый впечатляюще непотребный. Особо запоминается финальный момент фильма, когда к монаху прилетает ангелок и прихватывает его с собой, чтобы показать Ад воочию. Здесь Пазолини развернулся в полную мощь: картину унылой скалистой местности с висельниками, уродливыми монстрами и криками жертв венчает огромная, раскаленная до красна, задница Дьявола, из которой пачками вылетают монахи-грешники.

Фильм Пазолини вызвал массу критических отзывов, большинство из которых были негативными. Известный киновед Леонард Молтин назвал ленту «нудной, оскорбительной и проповедующей садизм». Что вылилось в убийственный рейтинг Х, полученный фильмом в американском прокате.

Налицо все признаки того, что работа принадлежит перу Пазолини. Лица многих актеров зрителю ничего не скажут, ибо это «народные» исполнители. Много обнаженки, причем больше мужской, что опять же вполне в духе мастера, никогда не скрывавшего своих нетрадиционных пристрастий. Тем не менее секс и похоть показаны столь неприкрыто и очевидно, что эротизма в них не чувствуется. Наоборот, автор призывает зрителя относиться к показу гениталий на экране проще, забывая о том, что на дворе уже давно не четырнадцатый век.

«Кентерберийские рассказы» Пазолини слабы не по содержанию, но по форме, ибо режиссер перекроил поэму Чосера так, как считал нужным. Убрав всех рассказчиков, он представил на суд аудитории несвязанные меж собой новеллы, забывая даже делать между эпизодами какие-либо внятные переходы. Поэтому иногда не ясно, то ли смотришь продолжение старой истории, то ли на экране уже начало новой. Сам Пазолини попытался связать новеллы персонажем путешествующего Чосера (он его и сыграл), но попытка вышла неубедительной, и эти кадры кажутся лишними.

Возможно, что изначальный монтаж ленты как раз предполагал наличие дополнительных связующих сцен и вставок. Оригинальная версия фильма была впервые показана на Берлинском кинофестивале 1972 года, где, кстати, вопреки гневным отзывам, завоевала главный приз — «Золотого медведя». Хронометраж той версии был 140 минут, что на полчаса длиннее того варианта, что сегодня доступен зрителю. Остается лишь гадать, какие именно диалоги и сцены оказались на полу монтажной комнаты.

перевод И. Кашкина

Здесь начинается рассказ Кармелита

Так, слушайте, что расскажу вам, други:
Викарий некий жил в моей округе.
Он строгостью своею был известен —
Даров не брал, не поддавался лести,
Сжег на своем веку колдуний много,
Карал развратников и своден строго,
Судил священников и их подружек,
Опустошителей церковных кружек,
Обета нарушителей и клятвы:
Коль осквернили чем-нибудь обряд вы,
Коль вы не выполнили завещанья, —
Епитимьей карал он в наказанье.
Гроза ростовщиков и святокупцев,
Бескровных, но мерзейших душегубцев, —
Всего он строже был к прелюбодею,
И в этом укорять его не смею,
Того, кто добродетель нарушал,
Всего суровей пеней он карал.
Кто не платил налога с поля, с гари,
Тот скоро узнавал, как строг викарий;
Кто в церкви был на приношенья скуп,
На тех всегда точил викарий зуб.
На них он вел с десяток черных списков,
Чтоб посохом их уловлял епископ. 1
Но мог и сам он налагать взысканье —
Для этого имел на содержанье
Он пристава, лихого молодца:
По всей стране такого хитреца
Вам не сыскать со сворою ищеек.
Виновных он тащил из всех лазеек.
Он с них изрядный получал доход.
Иной ему заткнет подачкой рот,
Иной ему невинного укажет.
Не видывал я человека гаже.
Но все-таки о нем я расскажу —
За приставами я всегда слежу.
Они же тронуть пальцем нас не смеют,
Зане над нами власти не имеют.
Вмешался пристав: «А еще, мой друг,
Мы не имеем права трогать шлюх».
На то хозяин: «Ты черед свой знай!
Рассказывает он, ты не мешай.
Вы ж приставов, отец мой, не щадите
И на его гримасы не глядите».
И продолжал рассказ свой кармелит:
На воре шапка, вижу я, горит.
Так вот, у пристава того на службе
Все сводни были и ему по дружбе
Своих клиентов помогали стричь.
Как соколы заклеванную дичь
Охотнику несут за кров и пищу,
Они ему развратника отыщут,
Он обдерет его, а сам патрон
Не знает часто, как плутует он.
Тянул он в суд разинь и простаков,
Что рады были горстью медяков
Иль выпивкой в таверне откупиться.
За стерлинг он готов был удавиться
И, как Иуда, в кошелек особый
Ссыпал все золото, а скверной пробы
Истертые монеты, барахло
Домашнее его патрону шло
В уплату штрафов или десятины.
Так жил, в своих пороках триединый,
Равно презренный пристав, сводник, вор.
К знакомой шлюхе он ходил во двор,
А та шепнет ему, что, мол, сэр Хью
Забыл у ней свой посох и скуфью,
А что сэр Ральф запачкал, мол, сутану
(Всех пакостей перечислять не стану).
Тут пристав их схватить грозится разом.
Размахивает папским он приказом,
Всегда все тем же, и волочит в суд,
Где их возьмут да вмиг и обстригут,
Когда ж руна лишалися бараны,
Он речью льстивой заживлял их раны:
«Не бойтесь, друг, я вас из черных списков
Уж вычеркнул, и не найдет епископ
О том проступке никаких следов,
Поверьте, что служить я вам готов».

Да вымогательств всяческого рода
Не перечислить мне в четыре года.
Был нюх его на этот счет утончен,
Как у борзой собаки иль у гончей.
Оленя им быстрее не загнать,
Чем он прелюбодея мог поймать
С супругой чьей-нибудь или девицей,
Тогда проворству нечего дивиться,
Когда оно приносит нам доход.
И вот случилось, в дальний он приход
Отправился за легкою добычей —
Таков уж был у пристава обычай.
Хотел вдову-старушку припугнуть
И, вызвав в суд, содрать хоть что-нибудь.
И вот в лесочке йомена он встретил
И на приветствие его ответил.
Был йомен тот наряден: весь в зеленом,
Верхом он ехал на коне холеном;
С ним лук и стрелы, шапка на макушке
Зеленая с коричневой опушкой.
«Привет вам, сэр, – его окликнул пристав, —
Дай бог прожить вам в здравии лет триста».
«Спасибо, друг, и вам того желаю.
Вас первого сегодня я встречаю.
Путь держите куда и далеко ль
И направляетесь туда отколь?»
«Да тут поблизости, взыскать налоги
Меня направил господин мой строгий».
«Так, стало быть, приятель, вы бэйлиф 2?»
«Вот именно», – сказал наш пристав, скрыв,
Что при суде церковном находился.
Церковным приставом он постыдился
Себя назвать. Презренно это имя.
«A depardieu, так, значит, ты сродни мне.
И я бэйлиф, но редко здесь бываю,
В округе этой никого не знаю.
Давай же подружимся мы с тобой.
Знай, полный кошелек всегда со мной.
А если вздумаешь нас посетить,
Готов с тобой и дом свой разделить».
Не разобрав, что дело тут нечисто:
«A gra’merci» 3, – ему ответил пристав.
И вот решили: надо им дружить,
Почаще время вместе проводить.
Был пристав говорлив и любопытен,
В своих расспросах скор и ненасытен:
«Где вы живете, дорогой мой брат?
К вам в гости завернуть я был бы рад».
«Живу я, друг, на севере далеко, 4
Но раз мы повстречались волей рока,
Наверное, по мне ты затоскуешь
И моего жилища не минуешь».
«Хотел бы с вами чаще я встречаться,
Чтоб можно было опытом меняться.
По ремеслу вы пристав, как и я,
К тому ж отныне с вами мы друзья.
Вы мне расскажете свои приемы.
Они мне, может статься, незнакомы.
Коль есть в них грех, на это не глядите.
Мои грехи покрыть мне помогите».
«Да нет, мой друг, мне не к чему таиться,
Но только нечем мне с тобой делиться.
Совсем ничтожен личный мой доход:
Что соберу – хозяину идет,
А у меня хозяин очень строгий.
И вот всю жизнь бью по дорогам ноги.
Я вымогательством одним кормлюсь,
Из года в год я так и этак бьюсь,
Лишь бы с людей хоть что-нибудь содрать.
Вот все, мой друг, что я могу сказать».
«Вот именно, так поступать и надо, —
Воскликнул пристав, – друг мой, сердце радо
Об этом слышать. Я их не щажу,
Коль попадутся – петлей пригрожу
И обираю их дома до нитки,
Как ни были б они в уловках прытки.
Да в самом деле, коль не вымогать,
Пришлось бы мне с семьею голодать.
И нечего о том в исповедальне
Нам каяться; в чужой опочивальне
Сам исповедник побывал не раз,
Так грех ему винить облыжно нас,
Что мы кошель у грешников срезаем, —
Мы тем вертеп разврата очищаем.
Теперь открыть свое должны вы имя,
Чтоб вас назвать приятелем своим я
Пред всеми мог». Качнулся, словно в зыбке,
В седле высоком йомен, тень улыбки
Коснулась уст его, и он сказал:
«Мой добрый друг, я вовсе не скрывал,
Что родом бес я, что пришел из ада,
Что мне туда вернуться вскоре надо,
Все недоимки на земле собрав.
Ты в основном был совершенно прав:
И мне доход дают грехи людские,
Опять же прав ты – все равно какие.
И я готов на край земли скакать,
Чтоб тот оброк любой ценой взыскать».
«Не может быть! – тут пристав закричал. —
А я-то вас за йомена считал.
Да, но каков ваш облик и наряд,
Когда к себе вернетесь вы назад?»
«В аду определенной нету формы,
А на земле – тут с некоторых пор мы
Какой угодно принимаем вид.
И, судя по тому, кто как глядит,
Он человека, обезьяну видит
Иль даже ангела (пусть не обидит
Тебя тот облик, мой дражайший друг).
И фокусник одним проворством рук
Вам чудеса показывает; что же,
Так с черта можно спрашивать и строже».
«А почему столь разные обличья
Вы принимаете? Из страха? Для приличья?»
А черт ему: «Затем, чтоб нам верней
Настичь добычу, подружиться с ней».
«Да, но к чему вам хлопоты такие?»
«Причины есть, мой друг, кое-какие.
О них сейчас рассказывать мне лень.
Да и к тому ж я потерял весь день;
За утро ничего не перепало.
Хвалиться мне добычей не пристало.
Ловить ее – вот думаю о чем,
А как ловить, не спрашивай о том.
Ты не поймешь иных моих уловок,
Хотя, как пристав, ты и очень ловок.
Но ежели ты очень хочешь знать,
Никто как бог велит нам хлопотать.
Случается, в своем бесовском рвенье
Мы исполняем божьи повеленья;
Хотим ли этого иль не хотим, —
Бессильны мы на деле перед ним,
И иногда орудьем избирает
Он нас своим и мучить позволяет
Не душу грешника, одно лишь тело.
Так с Иовом, коль помнишь, было дело.
А иногда мы получаем власть
И плоть и душу заодно украсть.
И иногда поручено тревожить
Нам только душу, отравляя ложью
Ее покой; но если устоит
Тот человек и веру сохранит —
Спасет он душу, хоть бы для геенны
Его костяк предназначался тленный.
А то по воле божьей и слугой
Нам быть приходится; иной святой,
Как, например, святой Дунстан, епископ,
Распоряжался бесами. Столь низко
Не падал я, но раз на юге жил
И там гонцом апостолам служил».
«И что ж, из тех же самых элементов,
Которые мы знаем от студентов,
Готовите свои обличья вы?»
И бес ему: «Ах, нет у нас дратвы,
Что их скрепляла бы. Мы чаще просто
Лишь притворяемся. Иль, скрав с погоста
Несгнивший труп, в нем начинаем жить,
Его устами смертным говорить.
Так некогда пророк ваш Самуил
Устами Пифонисы 5говорил,
Хоть сомневаются иные в этом;
Разгадку предоставим мы поэтам
И богословам, нам в том нет нужды.
Но, вижу я, разгадки хочешь ты.
Так надо в ад тебе со мной спуститься,
На опыте там сможешь обучиться
И с кафедры о бесах прорицать.
Тогда их облик будешь лучше знать,
Чем Данте Алигьери иль Вергилий,
Которые у нас в аду не жили,
Пока не умерли они, конечно.
Но надо поспешать нам, друг сердечный.
Ведь раньше, чем придется нам расстаться,
Успеешь вволю ты наудивляться».
«Ну, этому так скоро не бывать.
Зачем мне нашу клятву нарушать?
Пускай ты бес иль даже сатана,
Пребудет в силе навсегда она.
И верен дружбе я с названым братом,
Пусть этой дружбе даже и не рад он.
И на работе дружбу мы скрепим —
Бери свое, – доволен я своим.
Но если посчастливится нажить
Богатство нам – давай его делить».
«Ага, – промолвил бес, – ну что ж, идет».
И снова двинулись они вперед.
Когда они добрались до селенья,
Которое наметил к разграбленью
Церковный пристав, повстречался им
Груженный сеном воз, а рядом с ним
Хозяин хлопотал, стараясь сдвинуть
Упряжку с места. Но глубоко в глину
Колеса врезались, и воз стоял.
Возница бешено коней хлестал,
Вопя на них: «Ну, Скотт! Живее, Брук!
Какому черту вас спихнуть бы с рук,
Поганых образин; и надо ж было,
Чтоб разродилась лучшая кобыла
Такою парой хилой и ленивой.
Да чтоб вас черт побрал с хвостом и гривой,
А заодно и весь дурацкий воз».
И пристав бесу задал тут вопрос:
«А не поймать ли на слове мужлана?
Давай проучим вместе грубияна.
Ты слышишь, подарил тебе он воз,
Коней и сено, и при этом нес
Он богомерзкие, ты слышал, речи.
Теперь ему отговориться нечем.
Хватай коней, его ж я в суд сведу».
«Он неподсуден адскому суду.
И, видит бог, сбрехнувши тут про черта,
Он мыслей не имел такого сорта.
Спроси его иль погоди-ка малость».
Хозяина же обуяла жалость.
Он потрепал исхлестанные спины,
И кони налегли, и вот из глины
Воз сдвинулся. «Еще, ребятки, но! —
Вскричал хозяин. – Знаю я давно,
Что славные вы оба животины,
И не видать позорной вам кончины,
Вас не сведет на бойню живодер.
Но, Серый, но! Берись дружней, одер!
Да наградит господь вас за работу.
Не буду я вас больше гнать до поту».
«Ну что, – промолвил бес, – иль я не прав?
Отлично знаю их несносный нрав.
Нет, милый друг, оставь его в покое,
Кричит одно он – думает другое.
И лучше нам с тобою удалиться,
Уверен я, здесь нечем поживиться».
По улице проехал пристав молча,
Негодование мешая с желчью,
Но вот опять он бесу зашептал:
«Мой милый брат, недавно я узнал:
Здесь проживает некая старуха.
Скупа она, скорей лишится слуха
Последнего, чем пенни из богатства
Отдаст. И покажу пример я братства.
Прокорм нам будет нелегко добыть
У здешнего народа. Так и быть.
Смотри же, как с ним надо управляться.
Старуха будет, знаю, упираться,
И знаю, что за нею нет греха.
Но как бы ни была она глуха,
А вызов в суд она небось расслышит,
И коль у ней не сгрызли денег мыши,
Двенадцать пенсов я с нее сдеру.
Я лишнего с клиентов не беру».
И пристав постучался к ней в ворота:
«Эй, вылезай, из своего болота.
Иль, запершись в вертепе сем проклятом,
Лежишь с каким-нибудь попом иль братом?»
«Благословенье божие на вас,
Сейчас я отомкну вам дверь, сейчас, —
На стук его откликнулась вдова. —
Я что-то не пойму, что за слова
Произнесли вы, сэр, и что хотите?»
«Сударыня, напрасно вы юлите.
Ты знаешь ли, презренная карга,
Благословляла ты сейчас врага
Господня. Вот приказ; и завтра в суд
Тебя, негодница, поволокут.
А там и не за то еще ответишь».
«Честной отец, мне кажется, ты бредишь.
Спаси меня пречистой девы имя!
Как можешь думать ты, чтоб я такими
Грехами стала душу осквернять.
Больна я, отче, надо мне лежать.
Едва хожу я, верь ты мне, не верь ты.
Но ехать в суд? Мне это горше смерти.
А если в чем меня в суде винят,
Так запиши в бумажке, милый брат,
А я уж попрошу пойти юриста.
Мне-то зачем, мое ведь дело чисто».
«Ну, черт с тобой. Но много ты потратишь
В суде кормов. Так лучше мне заплатишь
Двенадцать пенсов, Я ж приказ порву.
Плати скорей, – я, видит бог, не вру:
Мне пенс перепадет из этих денег.
Викарий наш корыстлив и скупенек».
«Двенадцать пенсов! – охнула она. —
Да где ж их взять? Честная пелена
Христова гроба! Ни полушки нету,
Последнее внесла я по обету.
Кору с деревьев ем я и траву.
Не обижай ты бедную вдову».
«Эк невидаль, старухина хвороба.
Пусть черт возьмет тебя. Хотя из гроба —
Но деньги мне должна ты заплатить».
«Но, видит бог, мне негде их добыть».
«Плати, карга. Не то я сам найду,
Что взять. Давай вон ту сковороду.
Ты мне должна еще с тех пор, как мужа
Ты оброгатила и я, дурак, был нужен,
Чтоб грех покрыть и от суда спасти».
«Ну, как не стыдно, господи прости?
Тебя в глаза я в жизни не видала
Да и в судах ни разу не бывала.
Была чиста я перед мужем телом,
Не согрешила помыслом иль делом,
Иди ты в ад с моей сковородой,
Пусть сатана подавится тобой».
За ним старуха, плача, поползла
И, как умела, вора прокляла.
А бес спросил: «Так, значит, в самом деле
Его отправить в ад бы вы хотели?
Вас, матушка, быть может, я не понял?»
И пристав так старушку эту пронял,
Что крикнула: «Пусть черт его возьмет,
Коль сковороду мне он не вернет».
«Ну, нет, карга! Что мне попало в когти,
То уж мое. Зови, чтоб черт помог те,
А я уж, кстати, платье прихвачу».
«Постой-ка, друг, сказать тебе хочу,
Придется это или нет по нраву,
Что сковородкой и тобой по праву
Теперь владею я, – так бес сказал, —
Хочу, чтоб в ад скорее ты попал,
Узнаешь там, верь дьяволову слову,
Такое, что не снилось богослову».
И с тем проворно к приставу он скок
И в ад его с собою уволок,
Где мытарям местечко всем готово,
Как то свидетельствует божье слово.
Будь этот пристав более пристоен
И вашего внимания достоин,
Я по Писанию б вам рассказал,
В какие он мучения попал,
Тогда бы сердце ваше содрогнулось.
Но даже если б сотня лет минулась,
Не мог бы я те муки передать.
Молитесь, чтоб господня благодать
Вас защитила от таких мучений,
От козней дьявола и искушений.
Лев, рыкающий в логове, не дремлет.
И тот, кто гласу моему не внемлет,
Добычей зверя может вскоре пасть.
Но не бескрайна адских козней власть,
Коль не нарушите господня слова,
Вас оградит любовь и кровь Христова.
Помолимся ж о грешных приставах,
Страдающих у дьявола в когтях.

Здесь кончается рассказ Кармелита