Рассказ клюева шагом марш читать

Евгений Клюев

Три Лимона лежали на столе и скучали. Вид у них был довольно кислый.
Они скучали долго и вдруг один Лимон сказал: «Я генерал». Зачем
он так сказал и как это пришло ему в голову, объяснить трудно. Да и не
надо объяснять: кому из нас хотя бы на минуточку в жизни не показалось,
что он — генерал?

Второй Лимон критически посмотрел на Первый и, не желая оставаться в
дураках, очень уверенно произнес: «Я адмирал».

Третьему Лимону ничего не оставалось делать, как хорошенько подумать
и объявить: «А я… — тут он запнулся, потому что не был уверен в
себе, — а я министр».

И Лимоны стали лежать дальше: один — генерал, другой — адмирал, третий
— министр. Замечательная компания!

Неожиданно Лимон-генерал как рявкнет: «Шагом марш!» Очень
красиво и убедительно это у него получилось. Лимоны даже подпрыгнули и
принялись было маршировать, но тут же одумались и опять улеглись на бочок.
И Лимон-адмирал спросил: «Почему это вы тут командуете?»

— Потому что я генерал, — не задумываясь отвечал Лимон-генерал.

— Вот и командуйте солдатами и полковниками. А адмиралы генералам не
подчиняются, — обиделся Лимон-адмирал.

— И министры не подчиняются, — вставил Лимон-министр.

Они помолчали. Потом Лимон-генерал сказал:

— Так не годится. Один из нас должен быть главным, а двое других обязаны
ему подчиняться.

— Кто же будет главным? — не без иронии спросил Лимон-адмирал, подмигнув
Лимону-министру.

— Конечно, я, — уверенно ответил Лимон-генерал. — Потому что я генерал.

— Это не аргумент. Я тоже могу сказать: «Конечно, я. Потому что
я адмирал».

— И я, — подхватил Лимон-министр, — могу сказать: «Конечно, я.
Потому что я министр».

Они опять помолчали, поняв, что никто из них никого из них не убедил.

— Раз мы на суше, — пустил в ход последнее средство Лимон-генерал, —
то вы оба должны подчиняться мне.

— Вот еще! — возмутился Лимон-адмирал. — Генералов на свете пруд пруди,
а адмиралов раз, два — и обчелся. Так что подчиняйтесь мне.

— Дело в том, — тонко заметил Лимон-министр, — что у нас сейчас мир,
а не война. Вот если бы была война, тогда имело бы смысл подумать, где
она ведется — на суше или на море, и в зависимости от этого подчиняться
генералу или адмиралу. А так как войны нет, никому из вас я подчиняться
не буду. Наоборот — вы будете подчиняться мне. А я буду командовать.

И набрав полную грудь воздуха, Лимон-министр крикнул: «Шагом марш»,
а два других Лимона высоко подпрыгнули, чтобы маршировать. Впрочем, они
тут же сделали вид, что подпрыгнули совершенно случайно, и Лимон-генерал
равнодушно произнес:

— Министры не командуют «шагом марш», у них другие команды.

Это заявление просто-таки сразило Лимона-министра. Он умолк.

Опять наступила тишина. Ее нарушил — и, надо сказать, весьма умело —
Лимон-адмирал, который гаркнул:

— Отдать концы!

Он решил взять власть как бы неожиданно. Услышав это грозное «Отдать
концы!», Лимон-министр взвизгнул:

— Не отдам!

— И я не отдам! — поддержал его Лимон-генерал, хоть ни тот, ни другой
понятия не имели о том, что значит у моряков «отдать концы».

— Ну и не надо! — обиделся Лимон-адмирал, оставив надежду на внезапный
захват власти.

Некоторое время они полежали молча.

— А давайте тогда, — вдруг предложил не унимавшийся Лимон-генерал, —
командовать кем-нибудь другим?

— Давайте! — охотно согласились два других Лимона. Они огляделись по
сторонам и на дальнем конце стола увидели ползущую по клеенке Муху. Кроме
нее, командовать было некем.

— Шагом марш! — хором крикнули они Мухе.

— Это вы мне? — удивилась та.

— Конечно, вам, кому же еще? — ответил Лимон-генерал.

— Да ну вас, в самом деле! — махнула крылом Муха и улетела по своим
делам. А Лимоны, конечно же, очень огорчились и дальше лежали огорченными.

Что было с ними потом? А вот что. Одного из них — это был Лимон-адмирал
— пустили плавать в чай. Чай с лимоном — приятная штука! Второго — это
был Лимон-министр — выжали в кувшин, чтобы приготовить лимонный напиток,
— самое замечательное, что есть в мире. А третий — Лимон-генерал — продержался
дольше других: его оставили в холодильнике, чтобы добавить в крем для торта,
который называется «Наполеон». «Этот лимон — для «Наполеона»!»
— предупредила всех мама.

Конечно, Лимон-генерал был страшно горд. «Я — наполеоновский генерал»
— объявил он лежавшим в холодильнике яблокам. Но яблоки не обратили на
его слова никакого внимания: они очень замерзли и им было как-то не до
него.

Поскольку, пытаясь найти ее на просторах сети, понял, что ее там нет, то на всякий случай выкладываю сюда.

Итак, Шагом — марш!

Три лимона лежали на столе и скучали. Вид у них был довольно кислый. Они скучали долго — и вдруг один лимон сказал:

— Я генерал.

Зачем он так сказал и как это пришло ему в голову, объяснить трудно. Да и не надо объяснять: кому из нас хотя бы на минутку в жизни не показалось, что он генерал?

Второй лимон критически посмотрел на первый и, не желая оставаться в дураках, очень уверенно произнес:

— Тогда я адмирал.

Третьему лимону ничего не сотавалось, как хорошенько подумать и объявить:

— А я… — тут он запнулся, потому что не был уверен в себе до конца, — я министр!

И лимоны стали лежать дальше: один — генерал, другой — адмирал, третий — министр. Замечательная компания!..

Неожиданно Лимон-генерал как рявкнет:

— Шагом — марш!

Очень красиво и убедительно это у него получилось. Лимоны даже подпрыгнули и принялись было маршировать, но тут же одумались и опять улеглись на бока. И Лимон-адмирал спросил:

— Почему это Вы тут командуете?

— Потому что я генерал! — не задумываясь отвечал Лимон-генерал.

— Вот и командуйте тогда солдатами и полковниками. А адмиралы генералам не подчиняются, — поставил его в известность Лимон-адмирал.

— И министры не подчиняются, — добавил Лимон-министр.

Они помолчали. Потом Лимон-генерал сказал:

— Так не годится. Один из нас должен быть главным. А двое других должны ему подчиняться.

— Кто же будет главным? — не без усмешки спросил Лимон-адмирал, подмигнув Лимону-министру.

— Конечно, я! — опять не задумываясь ответил Лимон-генерал. И не задумываясь же продолжил: — Потому что я генерал.

— Это ничего не доказывает, — справедливо заметил Лимон-адмирал. Я тоже могу сказать: конечно, я, потому что я адмирал!

— И я, — подхватил Лимон-министр, — могу сказать: конечно, я, потому что я министр!

Они опять помолчали, поняв, что никто из них никого не убедил.

— Раз мы на суше, — пустил в ход последнее средство Лимон-генерал, — то вы оба должны подчиняться мне.

— При чем тут суша? — возмутился Лимон-адмирал. — Другое дело, что генералов на свете пруд пруди, а адмиралов раз, два и обчелся! Стало быть, адмирал важнее — и вы должны подчиняться мне.

— Дело в том, — тонко улыбнулся Лимон-министр, — что вообще-то у нас тут мир, а не война. Вот если бы была война, тогда, может быть, и имело бы смысл подумать, где она ведется — на суше или на море, и в зависимости от этого подчиняться генералу или адмиралу. А так как войны нет, никому из вас я подчиняться не буду. Наоборот — вы будете подчиняться мне. А я буду командовать — И, набрав полную грудь воздуха, Лимон-министр скомандовал: — Шагом — марш!

Оба другие лимона автоматически подпрыгнули, чтобы тут же маршировать, но, опомонившись, немедленно сделали вид, что подпрыгнули совершенно случайно, и Лимон-генерал равнодушно произнес:

— Министры не командуют «шагом — марш»: у них другие команды.

Это заявление настолько сразило Лимона-министра, что тот пока умолк.

Опять наступила тишина. Ее нарушил — и, надо сказать, весьма умело — Лимон-адмирал, который внезапно гаркнул:

— Отдать концы!

Он решил взять власть как бы неожиданно.

Услышав «отдать концы», Лимон-министр взвизгнул:

— Не отдам!

— И я не отдам! — поддержал его Лимон-генерал, хотя никто из них и понятия не имел, что значит у моряков приказ «Отдать концы!». Лимоны решили просто, что им приказано умереть.

— Ну и не надо! — обиделся Лимон-адмирал, оставив надежду на внезапный захват власти.

Некоторое время они опять полежали молча.

— А давайте тогда, — вдруг предложил никак не унимавшийся Лимон-генерал, — командовать кем-нибудь другим!

— Давайте! — охотно согласились двое других.

Лимоны огляделись по сторонам и на дальнем конце стола увидели ползующую по клеенке Муху. Кроме нее, командовать было некем.

— Шагом — марш! — хором крикнули они Мухе.

— Это вы мне? — удивилась та.

— Конечно, Вам, кому же еще! — ответил Лимон-генерал.

— А с какой стати? — не поняла Муха. Потом подумала и добавила: — Катитесь-ка вы отсюда, командиры!

И, бросив на лимоны три презрительных взгляда — по одному на каждого, — Муха улетела по своим делам. А лимоны, конечно же, очень огорчились — и дальше лежали очень огорченными.

Что стало с ними потом? А вот что.

Одного из них — это был Лимон-адмирал — порезали и пустили плавать в чай: чай с лимоном замечательная штука! Второй — это был Лимон-министр

— выжали в кувшин, чтобы приготовить лимонный напиток: лимонный напиток — самое вкусное, что есть в мире!

Третий — Лимон-генерал — продержался дольше двух других: его оставили в холодильнике, чтобы добавить в крем для торта, который называется «наполеон».

— Этот лимон не трогать, — предупредила бабушка. — Он для наполеона!
Конечно, Лимон-генерал был страшно горд.

— Я наполеоновский генерал! — объявил он лежавшим в холодильнике яблокам.

Но яблоки не обратили на его слова ни малейшего внимания: они очень замерзли и им было как-то ни до чего.

Поводок от собаки

«Только бы не запутаться! – запыхавшись, повторял самому себе Поводок, одним концом прикреплённый к собачьему ошейнику, другим – обмотанный вокруг руки в перчатке. – Что угодно… только бы не запутаться!»

Опасения его были очень даже понятны: та Собака, от которой был этот Поводок, только и знала что бегать вокруг деревьев. А кто ж не знает, к чему приводит беготня вокруг деревьев! Впрочем, если кому-то это всё-таки неизвестно, объясняю. Беготня вокруг деревьев чаще всего приводит именно к тому, что поводок запутывается: обматывает какой-нибудь ствол – и сам не знает, как быть дальше… Между тем запутавшийся вокруг дерева поводок – это, доложу я вам, совсем невесёлое зрелище.

Но Собака бегала кругами.

Собака бегала кругами.

Собака бегала кругами…

…пока наконец не остановилась как по команде. При том, что команды никакой не прозвучало.

– Почему я остановилась? – спросила сама себя Собака, но ответить сама себе не смогла.

А ответ был проще не придумаешь: поводок запутался. Запутался – да ещё как!

– Теперь конец, – сказал сам себе Поводок. – Теперь меня пе-ре-ре-жут.

И скажем честно: доля вероятности в таком опасении была. Для поводка ведь нет большего несчастья, чем быть пе-ре-ре-зан-ным – подумайте сами! Ведь пе-ре-ре-зан-ный поводок – это, в общем, уже и не поводок… это как, например, с помидором: перерезанный помидор – уже не помидор, а начало салата.

Однако события развивались с молниеносной быстротой. Поводок и испугаться по-настоящему не успел, как рука в перчатке отстегнула Собаку от поводка, схватила её под мышку – и вперёд!

– Постойте! – хотел крикнуть Поводок-от-Собаки вслед… но крикнуть не успел: след уже простыл.

– Так… – сказал Поводок-от-Собаки. – Вот теперь совсем ничего не понять.

И скажем честно: доля правды в таком заключении была, потому что действительно не понять, перестаёт ли поводок быть поводком при отсутствии собаки или… или не перестаёт!

Как раз этот вопрос и задал Поводок-от-Собаки самому себе, но ответа от самого себя не услышал. Тогда он задал тот же вопрос дереву, вокруг которого был обмотан и которое – при ближайшем рассмотрении – оказалось Тополем Серебристым.

Тополь Серебристый задумался настолько глубоко, что его шевелюра заходила ходуном.

– Вот что я Вам скажу, дорогой Вы мой Поводок-от-Собаки… если я всё ещё могу называть Вас этим именем… – обстоятельно начал Тополь Серебристый. – Лишившись собаки, Вы, видимо, не только не перестали быть поводком, но даже не перестали быть Поводком-от-Собаки.

– Значит, всё в порядке? – обрадовался Поводок-от-Собаки.

– С Вами – да, – откликнулся Тополь Серебристый и загадочно добавил: – Но не со мной.

– А что не в порядке с Вами? – опешил Поводок-от-Собаки.

– Дело в том, – так же обстоятельно, как и начал, продолжал Тополь Серебристый, – что я каким-то непостижимым образом начинаю становиться… гм… боюсь этого слова: собакой.

– Вы? Собакой? – чуть не задохнулся Поводок-от-Собаки.

Тополь Серебристый кивнул:

– Конечно! Если на мне теперь собачий поводок, я собака…

– И… и как Вы себя чувствуете – будучи собакой? – запереживал Поводок-от-Собаки.

– Несколько… необычно, – честно признался Тополь Серебристый. – Я уже довольно сильно привык быть деревом…

– Что же теперь делать?.. – совсем озадачился Поводок-от-Собаки.

И в это самое мгновение почувствовал, что разматывается и натягивается. А уже через минуту крепкая рука держала его за один из концов – Поводок-от-Собаки с трепетом обернулся на другой конец…

…с этого памятного дня по главной аллее Городского Парка частенько прогуливался Небольшого Роста Старичок, державший на поводке Тополь Серебристый. Тополь Серебристый послушно шёл рядом и никогда не забегал ни вперёд, ни назад… а бегать кругами – это уж и вовсе Боже упаси! Говорят, что многие специально приходили посмотреть на собаку такой редкой породы и даже просили у Небольшого Роста Старичка щенков… когда они, дескать, будут.

А Небольшого Роста Старичок в ответ только таинственно улыбался и говорил:

– Насчёт щенков… этого я Вам пока твёрдо обещать не могу.

Танцы в золотом луче

– Разрешите пригласить Вас… – Пылинка-Кавалер потупил взор: он был не из этого золотого луча, а из другого, соседнего. Сюда он залетел случайно.

Вы, наверное, видели, как в золотом луче танцуют пылинки? Наблюдать это можно только днём, когда солнечный свет, проходя сквозь оконное стекло, полосами распределяется в воздухе. Вот тогда-то в светлом пространстве полос и начинаются танцы пылинок.

В обычное же время пылинки просто в беспорядке летают по комнатам, а устав летать, садятся на всё подряд – и люди говорят: «Ах, какая кругом пыль!» – и начинают вытирать пыль влажной тряпкой. Но даже если всю квартиру сто раз протереть влажной тряпкой, всё равно на свету пылинки снова возникают из воздуха и принимаются танцевать то в одном, то в другом золотом луче. Считается, что в это время пылинки устраивают балы, отмечая Праздник Дневного Света.

Та Пылинка-Дама, к которой только что обратился Пылинка-Кавалер из соседнего золотого луча, была знатного происхождения: среди пылинок тоже ведь бывают знатные и незнатные. Незнатные слетают с веника или выпархивают из высохшей половой тряпки, из старых домашних туфель или попросту из-под шкафа. А знатные – они слетают с корешков старинных книг, с хрустальной люстры, с толстых настенных ковров иноземного происхождения… Вот и наша Пылинка-Дама выскочила прямо из роскошного фолианта с золотым обрезом – слетела она, правда, не долее чем полчаса назад. Впрочем, все остальные прибыли в этот луч еще позднее.

Пылинка-Дама скорчила эдакую кислую гримаску и в ответ на приглашение Пылинки-Кавалера протянула:

– Ну вооот… – Она так и сказала, с тремя «о». – Ну вооот… – и продолжила: – Вместо того, чтобы выделывать в воздухе все эти дурацкие кренделя, провели бы лучше время в приятной беседе с умным собеседником.

– А где этот умный собеседник? – озираясь по сторонам, спросил Пылинка-Кавалер.

– Он перед Вами – и нечего вертеться в разные стороны, – с возмущением воскликнула Пылинка-Дама.

– А что плохого в танцах? – простодушно заметила Пылинка-Девочка, пролетая в объятиях Пылинки-Мальчика мимо Пылинки-Дамы. – Разве это не удовольствие – станцевать вальс в золотом луче в честь Праздника Дневного Света?

– Ещё какое! – рассмеялся Пылинка-Мальчик, унося Пылинку-Девочку в самый дальний конец золотого луча.

– Глупцы! – фыркнула Пылинка-Дама. – Хотя… чего от них ждать! Партнёрша происходит из увядшего букета, выброшенного на моих глазах в мусорное ведро, а отец партнёра – изношенный халат в чулане. Высокие материи им недоступны.

– Высокие материи? – переспросил совершенно ошарашенный Пылинка-Кавалер, вообще не в силах представить себе, что это такое.

– Нууу… – утомленно протянула Пылинка-Дама, – литература или, на худой конец, философия. Они и называются высокими материями. – Тут она смерила Пылинку-Кавалера взглядом и наконец предложила напрямик: – Не поговорить ли нам с вами о них?

Пылинка-Кавалер очень испугался, потому что (хоть он и был весьма высокородным и слетел с прекрасной рамы одной отвратительной картины в спальне) понятия не имел ни о литературе, ни о философии. Сославшись на срочные дела, он с поспешностью удалился из золотого луча в направлении библиотеки, чтобы там подготовиться к разговору со своей образованной собеседницей. А та, увидев, что кавалер сбежал, уронила тяжёлый – особенно для пылинки – вздох и громко сказала в никуда:

– Какой тёмный народ эти пылинки! Я зачахну среди них… мне дууушно, дууушно!

И с самого кончика золотого луча она чуть было не свалилась – прямо в обморок.

– Что с ней? – спросил Пылинка-Старичок, галопируя за ручку с Пылинкой-Старушкой.

– По-моему, её тошнит, – отвечала запыхавшаяся Пылинка-Старушка.

– От чего? – изумился Пылинка-Старичок.

– Кажется, от нашего вида! – прыснула Пылинка-Старушка. – А всё потому, что мы ей не компания. Ей, видишь ли, хотелось бы пофилософствовать. Но мы ведь только пылинки!..

– Да уж, будет просто беда, если каждая пылинка начнёт философствовать! – со смехом откликнулся Пылинка-Старичок, снова пускаясь галопом.

А между тем Пылинка-Кавалер уже летел навстречу своей избраннице, карабкавшейся по золотому лучу, с кончика которого она только что чуть не упала в обморок. Пылинка-Кавалер успел подготовиться к самой что ни на есть изысканной беседе, посидев на трёх-четырёх корешках книг, которые потолще. Правда, внутрь книг он не заглянул, но для самой изысканной беседы этого и не требуется.

– Я готов! – с жаром воскликнул Пылинка-Кавалер, помогая Пылинке-Даме справиться с подъёмом.

И все танцевавшие вокруг пылинки тотчас же, понятное дело, собрались вокруг него: кто же захочет пропустить самую изысканную беседу!

Тут Пылинка-Дама, размещаясь в золотом луче поудобнее, раскрыла крохотный ротик и произнесла:

– Не правда ли, литература, на худой конец – философия… прекрасны?

– О да! – ответил Пылинка-Кавалер со всевозможным пониманием дела.

Некоторое время подождав продолжения беседы и соскучившись за этим занятием, пылинки снова вернулись к танцам, тем более что золотые лучи таяли на глазах. И как чудесны были танцы пылинок! Пылинки сверкали, словно целый золотой рой, и, изредка проносясь мимо двух образованных собеседников, всякий раз заставали один и тот же преисполненный всяческой учёности и нескончаемый разговор:

– Не правда ли, литература, на худой конец – философия… прекрасны?

– О да!

Буквы на асфальте

Дети оставили на асфальте Зелёный Мелок. Они хотели начертить им классики и написать большими буквами РАЙ, чтобы потом прыгать из класса в класс на одной ножке и отдыхать в раю на обеих ножках.

Хорошая была бы игра, да детей позвали по домам – и Зелёный Мелок остался лежать на асфальте. Сначала он хотел загрустить, что его бросили, но потом передумал. Этот Зелёный Мелок был вообще-то писателем и давно собирался написать роман. Правда, его роман должен был состоять всего из одного слова, но зато слово было – «Весна».

Зелёный Мелок выбрал место посуше и приступил к делу. Уж и пришлось ему потрудиться, пока появилась первая буква будущего романа, буква «В». И какая буква… два красивых вытянутых кольца, а к ним – замечательного вида зелёный хвостик-вбок! Самое же главное – что она была заглавная.

Зелёный Мелок остался очень доволен. И растянулся рядом с заглавной буквой – отдыхать.

– Ах, какая прелесть!

Он обернулся на голос и увидел Баночку-из-под-Крема, которую дети тоже оставили на асфальте.

Баночка-из-под-Крема принялась восхищаться работой Зелёного Мелка и так долго восхищалась, что Зелёному Мелку пришлось предложить ей выйти за него замуж. Надо ли говорить, что Баночка-из-под-Крема тут же и согласилась?

Сразу после свадьбы Баночка-из-под-Крема легонько отодвинулась от Зелёного Мелка и сказала:

– Работай, мой Мелок, я не стану тебе мешать. Ты великий писатель!

И благодарный великий писатель по имени Зелёный Мелок принялся за вторую букву, «е», – не слишком сложную, но всё-таки… Надо ведь было завязать такую аккуратную петельку и снова приделать развесёлый хвостик-вбок. Зелёный Мелок на минутку задумался. Однако тут же услышал возле себя:

– О чём ты думаешь, мой Мелок?

– О романе, – сказал он.

– До сих пор о романе? – удивилась Баночка-из-под-Крема. – Но… Нет-нет, я умолкаю и не буду тебе мешать. Ты великий писатель!

Зелёный Мелок вернулся к своим мыслям, только ненадолго, потому что Баночка-из-под-Крема спросила:

– Всё ещё думаешь о романе?

Зелёный Мелок ничего не ответил.

– Ты ведь скоро уже закончишь его, да? – Баночка-из-под-Крема нетерпеливо подпрыгнула.

– Нескоро, – мягко возразил Зелёный Мелок и теперь уже сам отодвинулся от Баночки-из-под-Крема, внезапно оказавшейся слишком близко от него. Пора было завязывать петельку от буквы «е» – правда, он так ещё и не решил окончательно, куда именно приделать развесёлый хвостик-вбок…

– Не хочу тебе мешать, – опять раздался голос Баночки-из-под-Крема, – однако… не слишком ли много ты работаешь? Я просто боюсь, что от тебя скоро совсем ничего не останется. А тебе ведь надо беречь себя – не то… не то чем же дети будут завтра рисовать классики?

Зелёный Мелок вздрогнул и остановился: о детях он, честно говоря, совсем забыл.

Баночка-из-под-Крема понимающе улыбнулась:

– О мой Мелок… ты рассеян, как все великие писатели! Беда с вами… Прямо не знаю, что бы ты делал без меня!

Слушая её, Зелёный Мелок совершенно перестал понимать, в каком месте ему лучше приделать к петельке хвостик-вбок. А Баночка-из-под-Крема озабоченно каталась кругом, приговаривая:

– Классики разместим здесь… нет, здесь! Хотя, пожалуй, и вот здесь тоже неплохо.

«Что-то такое я собирался сделать… – размышлял Зелёный Мелок, стараясь не слушать её. – Что-то такое важное, но что? Она права, я действительно становлюсь рассеянным, и это совсем никуда не годится».

А Баночка-из-под-Крема теперь уже тараторила без остановки: похоже, Зелёному Мелку действительно ничего не оставалось, как начертить классики… разумеется, на том самом месте, которое супруге его в конце концов понравилось больше других.

Классики удались хорошо – Зелёный Мелок даже удостоился похвалы! И нельзя сказать, чтобы это его не обрадовало.

– Вот видишь, – заметила Баночка-из-под-Крема, катаясь по безупречно вычерченным клеткам, – оказывается, ты умеешь не только романы писать…

Тут-то Зелёный Мелок и вспомнил о том, что он собирался сделать, но – увы: от него почти совсем ничего не осталось.

Его хватило только на развёселый хвостик-вбок, для которого нашлось наконец хорошее место рядом с петелькой…

А наутро, конечно же, никто не мог взять в толк, что должны были означать эти две буквы, с такой любовью выписанные на асфальте, – «В» и «е». Может быть, «Вечер» – или «Верёвка» – или «Верблюд»… да мало ли слов начинается на «Ве»!

Взрослые покачали головами и разошлись.

Детей же гораздо больше, чем буквы на асфальте, интересовали аккуратно вычерченные зелёные классики. По ним ужасно хотелось попрыгать, да попрыгать не пришлось, потому что исчезла куда-то баночка из-под крема.

Наверное, её унес ветер: она была совсем пустая…

Аквариум

– Оно огромно, и по нему вы можете плыть куда захотите! И если вы поплывёте на юг – пути вашему не будет конца. И если вы поплывёте на север – пути вашему не будет конца. И если вы поплывёте на восток или на запад – пути вашему не будет конца.

Мальки внимательно слушали Отца. Отец был большой и красивой рыбкой: голубого цвета и с ярко-красными плавниками, похожими на ленты. У него были прозрачные мудрые глаза: он печально смотрел ими на мальков и рассказывал про Море.

– Зачем ты это делаешь? – спрашивала Рыбка-Мама. Она была не такой красивой, как Отец: обычного серого цвета и с совсем коротенькими плавниками. А глаза у неё были скучные и озабоченные: ими она все время считала мальков и постоянно сбивалась со счёта.

– Для чего малькам это знать? – кипятилась Рыбка-Мама (а вы ведь догадываетесь, как трудно рыбке – кипятиться!). – Мальки родились в аквариуме и никогда не увидят твоего Моря.

– Так пусть хотя бы знают о нём! – не сдавался Отец.

– Из твоих рассказов? – усмехалась Рыбка-Мама. – Но ведь ты и сам никогда не видел моря! Зачем же говорить о том, чего не знаешь?

– Зато я слышал о нём! – отвечал Отец. – Когда я был мальком, отец часто рассказывал мне про Море. Я помню эти рассказы наизусть и должен передать их малькам.

– Значит, отец во всём и виноват, – хмурилась Рыбка-Мама, машинально считая мальков. – Ты только и делаешь, что думаешь о своём море! Мыслями ты там, а не здесь.

Ярко-красные плавники Отца в ответ трепетали, как паруса.

– Да, я там, – твёрдо говорил он. – И там, поверь, я плыву куда захочу – не натыкаясь на стеклянную стену, не сталкиваясь нос к носу с соседями, которых только и интересует, долго ли ещё не поменяют воду и скоро ли насыплют корма в кормушку.

– Напрасно ты так… – вздыхала Рыбка-Мама. – Соседи наши – вполне и вполне милые существа: они воспитали и вывели в рыбки столько настоящих мальков – не забивая им головы тем, чего нет и не будет. Ах… как мне повезло, что в детстве никто не рассказывал мне про море! Я счастлива в нашем аквариуме…

– Ты счастлива потому, что не знаешь другой жизни! – восклицал Отец… да так громко, что от стенки аквариума с чавканьем отваливалась толстая улитка. Гневный его голос могли бы услышать и люди, сидевшие в комнате за вечерним чаем. Но люди от века убеждены в том, что аквариум – самое тихое место на свете, и даже придумали себе пословицу: «Нем, как рыба». А с такой пословицей – рыб разве услышишь?

– Другой жизни? – Рыбка-Мама опять сбилась со счёта, на сей раз от возмущения. – Только не надо убеждать меня в том, что сам ты знаешь другую жизнь, – все мы в одном аквариуме плаваем!

На это у Отца был хороший ответ – и он уже хотел дать его, но тут самый маленький из мальков, украшенный такими же, как у Отца плавниками-лентами, только пока розовыми, а не красными, подплыл к родителям с плачем:

– А соседский малёк дразнится! Он говорит, что про Море ты сам всё придумал и что никакого Моря не бывает, а бывают только другие аквариумы – побольше…

– Не верь, малёк! – быстро заговорил Отец. – Никому не верь: Море бывает, я точно знаю! Оно огромно, и по нему ты можешь плыть куда захочешь! И если ты поплывёшь на юг – пути твоему не будет конца. И если ты поплывёшь на север – пути твоему не будет конца. И если ты поплывёшь на восток или на запад – пути твоему не будет конца…

– Я ему говорил, а он всё равно дразнится!

– Ну и пусть, – улыбнулся Отец. – Посмотри: вон сколько улиток прилипло к стеклу. Рассказывают, что когда-то они тоже были рыбками, как ты и я или как тот соседский малёк. Но они слишком долго жили в аквариуме и никогда не думали о Море. Потому и превратились в улиток: так случается с каждым, кто никогда не думает о Море.

– Нет, это уж слишком! – горячилась Рыбка-Мама (а вы ведь догадываетесь, как это трудно рыбке – горячиться!). – Делай что хочешь, но не проповедуй антинаучных взглядов! Рыбки рыбками, а улитки улитками… что за сравнения, право!

– Знай, малёк, – не слушая её, продолжал Отец. – Аквариум – и наш, и те, что побольше, а бывают даже очень большие аквариумы! – это ещё не весь мир. А весь мир – о! (Отец чуть не задохнулся от волнения.) Весь мир – это даже не море, это… это Океан!

– Ты сумасшедший, – печально заключала Рыбка-Мама, окончательно сбиваясь со счёта, и отплывала от Отца вместе со своим мальком. Слово «океан» казалось ей страшным – самым страшным из всего, что она слышала. Слово «океан» рождало в ней панику…

Прошло много времени. Конечно, Отец так никогда и не увидел Моря. Однажды он уснул, как делают все рыбки, когда устают жить, – и сразу куда-то пропал. Теперь уже не слышно было в аквариуме безумных речей о Море. А мальки выросли и превратились во взрослых рыбок – кто голубого цвета и с ярко-красными плавниками, похожими на ленты, кто обычного, серого, цвета – с коротенькими и ни на что не похожими плавниками.

Говорят, будто впоследствии кто-то из голубых рыбок весьма успешно защитил диссертацию на тему «Предания и верования Древних Рыбок», другой – весьма безуспешно призывал построить Море в рамках отдельно взятого аквариума… А какой-то один будто бы совсем ничем не отличился: он только и делал, что рассказывал малькам небылицы о Море.

…но, может быть, и вправду Море огромно – и по нему вы можете плыть куда захотите? И если вы поплывёте на юг – пути вашему не будет конца. И если вы поплывёте на север – пути вашему не будет конца. И если вы поплывёте на восток или на запад – пути вашему не будет конца… Как знать!

Кофейная мельничка

Кофейная Мельничка, говорунья, рассказчица… Даже те, кто не любит кофе, и те приходят послушать Кофейную Мельничку – стоит только раздаться её жужжанию.

Записывать бы за ней, да времени нету!

– Как же так может быть, что времени нету? – удивляется Кофейная Мельничка. – Уж чего-чего, а времени-то у каждого в избытке… или как?

Или как…

Ведь целая такая церемония требуется, чтобы кофейные зёрна молоть.

Насыпаешь сначала немного зёрен в медную чашечку на голове у Кофейной Мельнички – и осторооожно начинаешь медную ручку крутить: если неосторожно крутить будешь, можешь до скончания века крутить – всё равно ни до чего не докрутишь! Фокус в том, чтобы зёрнышко за зёрнышком именно туда попадали, где маленькие жерновки имеются: они-то кофейные зёрна и размалывают. Зёрна, значит, размалываются, а кофейный порошок в небольшой ящичек ссыпается: этот ящичек у Кофейной Мельнички в животе находится. Потом ящичек за другую медную ручку на себя потянешь – вот тебе и кофе.

Ну, не готовый, конечно… его ещё варить надо, но за это Кофейная Мельничка уже не отвечает: она только за помол отвечает.

Между прочим, послушать её – так ею вовсе и необязательно так часто пользоваться: работу свою она, конечно, любит, да работа уж больно нелёгкая.

– Тоже мне, моду взяли – каждый день кофе молоть! – ворчит она время от времени. – Кофе так часто не пьют.

Да пьют, Кофейная Мельничка, – кофе даже и по нескольку раз в день пьют! Это ведь давнооо когда-то был кофе напитком редким, праздничным… тогда ещё существовали магазины под названием «Колониальные товары», где продавалось то, что издалека привозится – из колоний… Только теперь уже и колоний-то нету никаких, дорогая Кофейная Мельничка!

– Как так нету? – беспокоится она. – А кофе-то откуда берут?

– Да всё оттуда же, не волнуйтесь… Из тех же самых стран африканских, но страны эти уже больше не колонии – все они теперь самостоятельные!

– Ну, слава Богу, слава Богу… – повторяет Кофейная Мельничка.

Иногда кажется, что она засыпает, – и тогда жалко даже ручку крутить: а ну как разбудишь! Но это только так кажется. Чуть отпустишь ручку – Кофейная Мельничка недовольно скрежетать начинает: дескать, дело-то свое помни, дорогой мой, взялся ручку крутить – крути!

– Да больно уж долго, Кофейная Мельничка, ты кофе мелешь…

– Быстро хорошо не бывает! Или как?

Или как…

Любимое слово у Кофейной Мельнички – вре-мя-пре-про-вож-де-ни-е: она, пока горсть зёрен смелет, слово это раза три повторит.

– Ну, что ж, – говорит, – начнём-ка вре-мя-пре-про-вож-де-ни-е!

А потом:

– Прекрасное какое у нас вре-мя-пре-про-вож-де-ни-е, не правда ли?

И, наконец:

– Ну, вот и всё тебе вре-мя-пре-про-вож-де-ни-е!

Другие этого слова за целую жизнь и одного раза не произнесут. А если произнесут, то непременно как ругательное: нет, дескать, пользы от всего этого – пустое вре-мя-пре-про-вож-де-ни-е!

– А всё потому, – вздыхает Кофейная Мельничка, – что забыто оно давно – искусство вре-мя-пре-про-вож-де-ни-я. И не вернуть его больше…

– Да что в нём такого уж хорошего, Кофейная Мельничка?

– Как же, как же… – ответит она, – в нём много хорошего! И сама-то наша жизнь – вре-мя-пре-про-вож-де-ни-е. Это ведь кажется, что я только кофе мелю. На самом деле я не только кофе мелю, я и время размалываю – на мелкие-мелкие части… на минуты, на секунды: чтобы вкус каждой из них ощущался, когда кофе пьёшь. Пьёшь, стало быть, кофе маленькими глотками – и чувствуешь, как время идёт: вот одна секунда прошла, вот другая, вот третья… глядишь, первая минута закончилась – вторая пошла…

Забавная она, эта Кофейная Мельничка!

– А вы только и делаете, что время гоните, – продолжает между тем Кофейная Мельничка. – Вы его гоните – оно и бежит, словно его плетьми стегают. Оглянуться не успеете – детство прошло, опомнитесь – юности как не бывало, а там и зрелость, старость: промелькнут – не заметите. Между тем другая-то жизнь ещё когдааа настанет… Да не крутите же Вы ручку с такой скоростью: от этого помол крупный! А крупный помол вкусу не дает – всё равно что кофейные зёрна на зуб брать да жевать!

Ну и приходится ручку медленнее крутить: что ж тут скажешь? Крупный помол ведь и правда «вкусу не дает»: не раз успели убедиться!

В общем, купили, в конце концов, электрическую кофемолку: красную, полированную. Горсть зёрен в неё бросил, кнопку нажал – вжжжик – пяти секунд не прошло, а порошок уже готов! И помол – мелкий-мелкий: не порошок, а пыльца цветочная! Бросишь такого порошка в джезву, воды нальёшь – и в одну минуту кофе готов: пей не хочу! Плеснёшь в чашку, глотнёшь по пути на работу – никаких тебе проволочек. И вре-мя-пре-про-вож-де-ни-я – никакого!

– Ну-ну, – говорит Кофейная Мельничка с высоты своего положения: она теперь чуть ли не на самом потолке стоит, на последней полке. – Гони веселей, коней не жалей!.. Кофе-то хоть не сразу бы глотали… погодили бы – всё ведь нутро сожжёте. А нутро, оно вам ещё пригодится, время придёт. Или как?

Или как…

Электрическая кофемолка работала безотказно. Сколько раз в день пьёшь кофе – столько раз зёрна и мелет, и ни слова не говорит – гудит себе только чуть слышно. Да и ни к чему слова: времени нету. То одного не успеешь, то другого, с утра до вечера крутишься – пользы никакой: одно пустое времяпрепровождение!

Но – щёлкнула кнопка, и отказала электрическая кофемолка. Понесли к мастеру – говорит: перегорела.

Перегорела, значит…

Достали тогда с полки старую Кофейную Мельничку: ну, здравствуйте, госпожа Кофейная Мельничка!

– Здравствуйте, торопыги…

И – зажужжала, зажужжала Кофейная Мельничка.

– Так и вы, – говорит, – перегорите… жалко мне вас. Спешите больно!

А сама кофе мелет: тихооонько, обстоятельно – вечно.

Вре-мя-пре-про-вож-де-ни-е, значит…

Евгений Клюев

Смешная снежинка

Смешная Снежинка родилась на небе: все снежинки испокон веков рождаются на небе. Едва родившись, Смешная Снежинка начала падать: все снежинки испокон веков падают — и в этом их жизнь. А может быть, не только их жизнь, но и наша с вами — как знать… Смешная Снежинка падала и мечтала. Мечтала она вслух и приблизительно так: — Вот сейчас я пролечу мимо этого облачка, потом — мимо того облачка, а потом ещё немножко пролечу — и тогда уже буду видна с земли. Ой, что там начнётся!.. Все станут задирать головы к небу и смотреть на меня. Интересно, какая я? Тут Смешная Снежинка скосила глаза, чтобы посмотреть на себя со стороны. — Красивая я, — решила она. — У меня шесть таких симпатичных лепесточков — и на каждом из них ещё по шесть симпатичных лепесточков… так что я получаюсь совсем как звёздочка! Даже, пожалуй, получше, чем звёздочка. Нет, просто гораздо лучше, чем звёздочка! Во-первых, у звёздочки только пять лепестков, а во-вторых, на этих её пяти лепестках никаких других лепестков уже нет. А на моих есть, причём шесть! Вот. И Смешная Снежинка полетела быстрее, чтобы все скорее её увидели: не пропадать же такой красоте! А на лету она всё ещё продолжала разглядывать себя и восхищаться. Просто ужас, что приключится внизу, когда её наконец увидят… на всех дорогах, конечно, сразу начнутся аварии: никто ведь ни на что больше не станет смотреть — только на неё одну все и станут смотреть! Тогда все поезда сойдут с рельсов, и все машины столкнутся, и все пешеходы споткнутся и свалятся в кучу, а она будет медленно-премедленно уже падать и как бы не обращать ни на кого ни ма-лей-ше-го внимания. Вдруг Смешная Снежинка справа от себя услышала маленькую чью-то песенку, и пришлось ей прекратить на некоторое время мечтать. Потому что она взглянула туда, где была песенка, и — ужаснулась: оказалось, что совсем близко от неё падала ещё одна снежинка. И какая!.. Смешная Снежинка просто обомлела: у соседки было тоже шесть лепестков и на каждом из них — ещё по шесть, но не простых… а узорных. А самое страшное, что на этих шести лепестках у другой снежинки было ещё по шесть — совсем крохотных! «Ничего похожего у меня нет!» — с отчаяньем подумала Смешная Снежинка и поспешно огляделась вокруг. Оказалось, что в небе полным-полно снежинок: кроме неё и соседки, падало на землю, медленно кружась, Многое Множество менее красивых, таких же красивых и ещё более красивых! «В такой толпе меня не ровён час никто и не заметит, — сказала себе наша Снежинка, и жизнь показалась ей совсем грустной. — Надо падать быстрее, надо опередить всех, чтобы меня первой увидели и мною одной залюбовались». Она собрала все свои силы и бросилась вниз — да так стремительно, что у самой дух захватило. По обеим сторонам от неё мелькали снежинки: одна с почтением уступала ей дорогу, другая бросалась в сторону, третья толкалась, четвёртая нарочно закрывала путь… Смешная Снежинка не успевала уже сосчитать, сколько у кого лепестков, и рассмотреть, какие это лепестки, тоже не успевала: она обгоняла всех, всех, всех. Вот позади уже облачко, вот и второе позади… ах, как много ещё снежинок внизу — разве стольких сразу обгонишь? А снежинки кружились в хороводах, переговаривались, пели… до чего же весело им было! Но Смешную Снежинку их веселье не веселило: она падала вниз с немыслимой скоростью. В конце концов, ей действительно удалось обогнать всех и остаться одной. Только теперь Смешная Снежинка перевела дух и полетела медленнее: нельзя было сваливаться на город, как сумасшедшей! Следовало всё-таки сохранять какое никакое достоинство, падая с неба! Да вот беда: от такого стремительного полета она вся взмокла и почувствовала, как… как тает, становясь всё меньше, меньше, меньше. «Что же это я наделала с собой!» — хотела было опомниться она, но опомниться уже не успела, потому что из снежинки превратилась в Капельку Чистой Воды. … малыш в синем капюшоне поднял кверху тёмные глаза — и глаза его посветлели, потому что увидели много-много белых точек в небе. — Сне-е-е-е-ег! — радостно закричал Малыш в Синем Капюшоне, — и другие малыши в разных капюшонах подхватили его крик: — Сне-е-е-е-ег!.. «Снег? — с недоумением подумала Капелька Чистой Воды. — А ведь и я была!.. Из снега получаются замечательно высокие сугробы — и Многое Множество малышей в разных капюшонах берёт тогда свои санки и катается с гор. Как, наверное, это всё-таки прекрасно — быть снегом!» О, теперь это была уже не Смешная Снежинка — это была мудрая Капелька Чистой Воды, которая прожила почти целую жизнь. И, улыбнувшись тому, как глупо и быстро прожила она эту жизнь, Капелька Чистой Воды тихонько скользнула в ещё не успевшую замерзнуть землю — скользнула вместе со всеми своими хорошими мыслями, которые всё-таки успела додумать до конца. КОНЕЦ.

Сказки
Простого Карандаша

— Странный
Вы… — так всегда говорил Простому
Карандашу Ночник. Ночник — это Светильник,
который ночью светит, профессия у него
такая.
— …странный Вы! Да. Зачем Вы
пишете сказки?
— Чтобы они были, —
отвечал Простой Карандаш, не отрываясь
от бумаги: он как раз сейчас заканчивал
новую сказку о Прекрасной Принцессе.
—
И что же будет, когда Вы напишете эту
сказку?
— Будет сказка, — улыбался
Простой Карандаш. — Ещё одна сказка.
—
Понятно. И Вашу сказку опять положат в
стол и запрут там на ключ!
Простой
Карандаш останавливался и вздыхал.
Ночник говорил правду. Сказки Простого
Карандаша всегда клали в стол и запирали
на ключ. От этого было очень грустно.
Всякому станет грустно, если его сказки
запрут на ключ.
— Может быть, — допытывался
Ночник, — Вы пишете плохие сказки? Иначе
их не запирали бы на ключ, а?
— Может
быть, и плохие, — покорно повторял за ним
Простой Карандаш, чтобы снова и снова
не спорить с Ночником.
Сам-то он знал,
что пишет хорошие сказки. Его сказки
были простые,
а простая сказка
— это и значит хорошая. Только сказки
всё равно попадали в стол и пропадали
в столе. Стол был огромным, и ящик в нём
был огромным — как пропасть.
Простой
Карандаш писал, а Ночник светил.
«Странный
он! — думал Простой Карандаш о Ночнике.
— Спрашивает, зачем я пишу сказка, которые
запирают на ключ. А сам-то он зачем светит
по ночам, когда все спят? Странный он.
Да».
Но Простой Карандаш, понятное
дело, никогда не произносил этого
вслух.
Ему, конечно же, очень хотелось
заглянуть в стол — не тесно ли там его
сказкам. Он забыл уже, сколько их, давно
сбился со счёту. Всех уже и не вспомнить:
самая первая появилась тогда, когда
Простой Карандаш был ещё совсем большим.
Ведь у карандашей всё не как у людей:
люди рождаются маленькими — потом
вырастают большими. Карандаши же,
наоборот, рождаются большими, а потом
становятся маленькими — и в этом их
старость. Чем чаще карандаш затачивают,
тем он старше. 
Наш Простой Карандаш
был пока не очень маленьким, но уже и не
очень большим. Вот только в последнее
время он как-то быстро стал уменьшаться:
наверное, потому, что теперь, записывая
сказки, всё больше волновался — ну, и
ломался от этого. Его, конечно, опять
быстренько затачивали, поэтому Простой
Карандаш старился на глазах…
А в стол
Простой Карандаш, значит, не пускали. К
утру его обычно ставили в специальный
стаканчик, где жили цветные родственники
Простого Карандаша. Они очень гордились
своей нескончаемой юностью и громадным
своим ростом.
— Ты неудачник, — говорили
Цветные Карандаши Простому. — Корпишь
над какой-то ерундой, которую всё равно
никто не читает! Брал бы пример с нас:
мы никогда не размениваемся на пустяки.
Мы разрешаем пользоваться собой только
тогда, когда надо подчеркнуть
какую-нибудь особенно важную
мысль.
Простой Карандаш устало кивал
в ответ, но, едва лишь наступала ночь,
опять исчезал из стаканчика: нестись
по ослепительному листу бумаги за всё
время убегавшей принцессой. Такова уж
была его судьба, да оно и понятно: простые сказки
удобнее всего писать простым карандашом.
Однажды
ночью Ночник щёлкнул и перестал светить.
—
Хватит! — сказал он в сердцах. — Мне
надоело. Я не хочу больше тратить на вас
свет. Всё равно от Ваших сказок никакого
проку.
И простой Карандаш начал писать
при свете Луны. Луне ведь света ни для
кого не жалко. Тем более, что, освещая
стол, Луна нет-нет да и бросала взгляд
на сказки. А однажды призналась:
— Ты
хорошо пишешь. Я люблю твоих принцев и
принцесс. Мне от них ещё грустнее на
свете.
До сих пор Простому Карандашу
никогда не говорили ничего подобного.
Ведь сказок его никто не знал: они лежали
в столе, а стол был заперт на ключ!
Простой
Карандаш вздрогнул — и от растерянности
даже упал на пол. Его пришлось затачивать
— причём не один раз, а два, потому что
он сломался и внутри тоже. Но мы-то
с вами знаем:
когда у нас что-то ломается внутри, наши
сказки становятся ещё лучше. Так произошло
и сейчас: новая сказка о Прекрасной
Принцессе оказалась само совершенство
— всё в ней было не так, как в жизни… А
ведь для сказки это самое главное!
…И
настал день, когда Простой Карандаш
заточили в последний раз.
Увы, теперь
его хватило только на одну сказку — и то
совсем коротенькую. И тогда Простой
Карандаш написал Сказку о Вечной Жизни.
А наутро его выбросили в мусорное
ведро.
Цветные родственники Простого
Карандаша вспоминали о нём с нежностью,
но без грусти. Они все ещё были молодыми
и полными сил, потому что никогда не
разменивались на пустяки и разрешали
пользоваться собой только тогда, когда
надо было подчеркнуть особенно важную
мысль. А особенно важные
мысли, как известно, приходят редко.
На
этом бы и закончилась наша простая
история о Простом Карандаше, если бы
однажды кто-то не забыл задвинуть ящик
письменного стола. И тогда — через щёлочку
— сказки Простого Карандаша, словно
птицы, выпорхнули наружу и разлетелись
по всему свету. Люди прочли их и полюбили.
Простой Карандаш, правда, уже не узнал
об этом. Но мы-то
с вами знаем,
что сказки всё равно не запереть на
ключ!
(с) Евгений Клюев

Самая
маленькая из звезд — автор — Евгений
Клюев

Этим
летом с неба сыпались и сыпались звезды.
Впервые Бельчонок увидел падающую
звезду сквозь сон: он на минутку открыл
глаза, когда в ветвях дальнего дерева
мелькнул огонек. И всю ночь Бельчонку
снились светлые сны.
–
Мама, – спросил он наутро, – что это
светилось ночью?
–
Звёзды падали, мальчик, всю ночь падали
звёзды…
–
А почему они падают?
–
Они созревают. Созревают, как те орешки,
которые мы с тобой собираем каждый день.
Орешки ведь созревают летом.
Бельчонок
задумался.
–
А они съедобные – эти звезды?
–
Нет, – засмеялась Мама, – они несъедобные.
–
Для чего же они тогда?
–
Для красоты!
Для
красоты…
Между
тем лето подходило к концу. И в самом
конце лета вдруг куда-то исчезла Мама.
Бельчонок искал её много дней, но Тетушка
Белка сказала, что теперь он будет жить
один, потому что его Маму унес ветер.
Бельчонок заплакал: он знал, что ветер
уносит навсегда… Всю ночь он смотрел
на небо, а посередине ночи так глубоко
вздохнул, что с неба сорвалась звезда
и начала падать: наверное, эта звезда
созрела. Бельчонок высунулся из дупла
и следил за полетом звезды. Она летела
долго и пропала где-то за деревьями.
«Вот
если бы одна звезда – пусть даже самая
маленькая из звёзд! – когда созреет,
упадет в наш лес! – подумал тогда
Бельчонок. – я обязательно бы разыскал
её и принес в дупло. И была бы в дупле
Красота».
Бельчонок
внимательно осмотрел всё небо. И
далеко-далеко в небе увидел он её,
Самую-Маленькую-из-Звёзд. Она была
нежна.
–
Пожалуйста, упадите в наш лес! – тихонько
попросил Бельчонок, и ему показалось,
что Самая-Маленькая-из-Звёзд улыбнулась,
а значит, согласилась.
Бельчонок
до утра не спускал с неё глаз: он боялся,
что Самая-Маленькая-из-Звёзд упадет
незаметно – и он не успеет проследить,
куда. А ведь найти такую крошку в таком
огромном лесу – дело нешуточное!
Настало
утро, и звёзды погасли. Вместе со всеми
погасла и Самая-Маленькая-из-Звёзд.
–
Ничего, – утешал себя Бельчонок. – Может
быть, она упадет завтра. Наверное еще
не созрела.
Самая-Маленькая-из-Звёзд
не упала ни на вторую, ни на третью ночь.
Не упала она и на тридцатую ночь. А между
тем в лес пришла Осень. К её приходу
Бельчонок очень подрос, но никак не
заметил этого: все подрастали вместе с
ним – и для старых Белок он продолжал
оставаться Бельчонком.
Днями
Бельчонок спал, а ночами караулил свою
Самая-Маленькая-из-Звёзд, чтобы она,
чего доброго, не созрела без него и не
упала в лес незамеченной: как он тогда
сможет найти её?
Однажды
в дупло к Бельчонку заглянула Тётушка
Белка и, увидев, что он спит днём, страшно
рассердилась. В самом деле: давно пора
начинать сбор грибов и орехов, потому
что зима обещает быть холодной! До сна
ли тут? Но после ухода Тётушки Белки
Бельчонок опять заснул: он берёг силы,
чтобы по ночам сторожить
Самая-Маленькая-из-Звёзд.
Дни
становились всё короче, потому белки
носили и носили в дупла грибы и орехи.
Только нашего Бельчонка не было среди
них – и тогда все решили, что это самый
ленивый и глупый Бельчонок на свете.
–
В том конце леса, – говорили они своим
бельчатам, – живет один Бельчонок. Он
целыми днями спит и совсем не готовится
к зиме. Это самый ленивый и глупый
Бельчонок на свете!
Совсем
поздней осенью к Бельчонку снова
наведалась Тётушка Белка. На этот раз
не одна. Вместе с нею пришли Взрослые
Сыновья и Очень Взрослая Дочь Тётушки
Белки.
–
Ты, я вижу, опять только что проснулся,
– возмутилась Тётушка Белка. – А дело
близится к вечеру. До первого снега
осталось всего несколько дней. Ты ещё
мог бы успеть сделать кое-какие запасы,
чтобы продержаться зимой хотя бы
впроголодь.
–
Зима будет морозной, – в один голос
сказали Взрослые Сыновья Тётушки
Белки.
–
А ты ведь не знаешь еще, что такое морозная
зима, – продолжила сама Тётушка Белка,
– это ужасно страшно.
–
Ужасно, ужасно страшно! – подхватила
Очень Взрослая Дочь Тётушки Белки, а уж
она-то знала всё!

…вот
и наступила зима. Сидеть в холодном
дупле и стеречь Самая-Маленькая-из-Звёзд
становилось всё труднее. В конце концов,
истощились запасы орешков, сделанные
еще Мамой Бельчонка. А когда случился
Самый страшный Мороз, Бельчонка и вовсе
оставили силы.
–
Ну, что ж, – подумал он тогда, разгрызая
последний орешек. – Самая-Маленькая-из-Звёзд
всё еще не созрела. Я скоро замерзну –
и меня унесет ветер. Так я никогда и не
узнаю, куда упала моя звезда…
Подумав
о Маме, которую унес ветер, он вздохнул
так глубоко, что Самая-Маленькая-из-Звёзд
качнулась далеко-далеко на небе и –
полетела вниз.
Она
упала прямо в дупло к Бельчонку – там
стало тепло, Бельчонок согрелся и уснул
крепким сном. А когда проснулся, нашел
рядом с собой всё ещё горячий кристаллик,
горевший ярким светом. Бельчонок сразу
узнал Самая-Маленькая-из-Звёзд.
–
Здравствуйте, – сказал он. – Наконец-то
я дождался Вас!
И,
подняв над головой Самая-Маленькая-из-Звёзд,
Бельчонок выпрыгнул из дупла…
На
земле начиналась весна. Растрёпанная
Ворона подлетела к Бельчонку и, взглянув
на его звезду, сказала:
–
Отдай её мне!
Но
Бельчонок только молча прижал
Самая-Маленькая-из-Звёзд к груди и
покачал головой.
–
Да для чего она тебе? – удивилась
растрепанная Ворона.
–
Для красоты! – ответил Бельчонок.

Содержание
сборника «Ужасно скрипучая дверь и
другие люди» Е.Клюева:

Часы
с музыкой
Смешная
Снежинка
Оловянная
Ложка, мечтавшая о Барселоне
Сказки
Простого Карандаша
По
Законам Живой Природы
Ужасно
Скрипучая Дверь
Молчаливая
Супница
Шагом
марш!
Самая
маленькая из звезд
Желтый
Воздушный Шарик
Легкая
кружевная салфетка
Коробочка
с красками
Ружье
и Сердце
Тонкий
Аромат
Привет
от Старых Штиблет
Страшный
сон
Зеленая
Стрекоза
История
с превращениями
Кто
такая тишина?
Воспитание
Веника
Лопнувший
мячик
Белое
Перышко
Крохотный
Чайник для Заварки

Соседние файлы в предмете [НЕСОРТИРОВАННОЕ]

• #
• #
• #
• #
• #
• #
• #
• #
• #
• #
• #