Рассказ который тургенев написал находясь под арестом

29 апреля 1852 года – Арестован Иван Тургенев за статью-некролог о Гоголе…

Из книги «Тургенев» Юрия Лебедева (1990 год):

«Это было в последних числах февраля 1852 года. На утреннем заседании в зале Дворянского собрания в Петербурге Тургенев заметил странно возбужденного И. И. Панаева, перебегавшего от одного лица к другому. «В Москве умер Гоголь!»…

«Нас поразило великое несчастие, — писал Тургенев Полине Виардо. — Гоголь умер в Москве, умер, предав все сожжению, — все — второй том «Мертвых душ», множество оконченных и начатых вещей, — одним словом, все. Вам трудно будет оценить всю огромность этой столь жестокой, столь полной утраты. Нет русского, сердце которого не обливалось бы кровью в эту минуту. Для нас он был более, чем только писатель: он раскрыл нам нас самих. Он во многих отношениях был для нас продолжателем Петра Великого. Быть может, эти слова покажутся вам преувеличенными, внушенными горем. Но вы не знаете его: вам известны только самые из незначительных его произведений, и если б даже вы знали их все, то и тогда вам трудно было бы понять, чем он был для нас. Надо быть русским, чтобы это почувствовать. Самые проницательные умы из иностранцев, как, например, Мериме, видели в Гоголе только юмориста английского типа. Его историческое значение совершенно ускользнуло от них. Повторяю, надо быть русским, чтобы понимать, кого мы лишились».

В смерти Гоголя Тургенев увидел событие, отражающее трагические стороны русской жизни и русской истории. «Это тайна, тяжелая, грозная тайна — надо стараться ее разгадать… но ничего отрадного не найдет в ней тот, кто ее разгадает… Трагическая судьба России отражается на тех из русских, кои ближе других стоят к ее недрам — ни одному человеку, самому сильному духу, не выдержать в себе борьбу целого народа — и Гоголь погиб!» Тургеневу казалось, что это была не простая смерть, а смерть, похожая на самоубийство, начавшееся с истребления «Мертвых душ». Социальная дисгармония прошла через сердце великого писателя России, и это сердце не выдержало, разорвалось.

Тургеневу было неприятно видеть, что многие петербургские литераторы приняли известие о смерти Гоголя спокойно. Писатель надел траур и в общении с друзьями и знакомыми резко обличал хладнокровие петербургской публики, петербургских журналов и газет. Стремясь разъяснить читателям глубину постигшей Россию трагедии, Тургенев написал некролог:

«Гоголь умер! Какую русскую душу не потрясут эти два слова? Он умер… Да, он умер, этот человек, которого мы теперь имеем право, горькое право, назвать великим; человек, который своим именем одним означил эпоху в истории нашей литературы…
Мысль, что прах его будет покоиться в Москве, наполняет нас каким-то горестным удовлетворением. Да, пусть он покоится там, в этом сердце России, которую он так глубоко знал и так любил…»

Тургенев направил некролог в редакцию «Петербургских ведомостей». Но статья не появилась ни в один из последовавших дней. На недоуменный вопрос Тургенева издатель газеты заметил:

— Видите, какая погода, — и думать нечего.

— Да ведь статья самая невинная.

— Невинная ли, нет ли, — возразил издатель, — дело не в том; вообще имя Гоголя не велено упоминать.

Вскоре до Тургенева дошел слух, что попечитель Петербургского учебного округа Мусин-Пушкин назвал Гоголя «лакейским писателем». Возмущенный Тургенев обратился к московским друзьям с просьбой попытаться напечатать некролог в Москве. Им это удалось, и 13 марта некролог под заглавием «Письмо из Петербурга» вышел в газете «Московские ведомости».

Так Тургенев попал, наконец, «под статью», нарушил закон, и против него уже можно было применить чрезвычайные меры. Он был на подозрении как автор антикрепостнических «Записок охотника», как свидетель парижских событий 1848 года, как друг Бакунина и Герцена. Нужен был повод. И он нашелся. Глава цензурного комитета, попечитель Петербургского округа Мусин-Пушкин заверил начальство, что он призывал Тургенева лично и лично передал ему запрещение цензурного комитета печатать статью, хотя в действительности Тургенев Мусина-Пушкина в глаза не видал и никакого с ним объяснения не имел. И вот за ослушание и нарушение цензурных правил Тургенев был арестован, приговорен к месячному заключению, а затем ссылке на жительство в родовое имение под полицейский надзор.

Первые сутки он просидел в обыкновенной сибирке, где «беседовал с изысканно-вежливым и образованным полицейским унтер-офицером, который рассказывал ему о своей прогулке в Летнем саду и об аромате птиц». А затем месяц находился под арестом в Адмиралтейской части. Образованный Петербург был взволнован этим безобразным событием. Толпы посетителей устремились к месту заключения, чтобы выразить свое искреннее сочувствие автору «Записок охотника». Тогда на посещение наложили запрет. Кто-то из литераторов пустил гулять по Петербургу каламбур: «Говорят, литература не пользуется у нас уважением, — напротив, литература у нас в части «.

Но в высших кругах общества, близких ко двору, арест Тургенева вызвал одобрение: этот дерзкий человек договорился до того, что осмелился назвать Гоголя, писателя, «великим человеком». Одна из светских дам, охотно согласившаяся помочь Тургеневу, отказалась от своей затеи, узнав о такой «дерзости». «Великим» разрешалось называть императора, полководца, государственного человека, В высших сферах еще господствовал взгляд, подобный взгляду покойной Варвары Петровны, сравнивавшей писателя с писцом.

Поплатились и московские друзья Тургенева. В. П. Боткин за содействие в публикации некролога был взят под полицейский надзор, а неслужащий Е. М. Феоктистов насильственно определен на государственную службу с установленным и за ним «присмотром».

Усадьба Спасское-Лутовиново

Николай I был тогда в отъезде, и Тургенев написал объяснительное письмо цесаревичу Александру, объясняя свой «проступок» глубокой скорбью об ушедшем писателе. Официального ответа Тургенев, по-видимому, не получил, но условия пребывания под арестом улучшились: его перевели на квартиру частного пристава, разрешили читать и работать. А. К. Толстой приносил ему книги и вместе с княжной С. И. Мещерской пытался добиться освобождения. Хлопоты оказались безуспешными. В придворной среде ходили слухи об антиправительственных настроениях Тургенева. С. И. Мещерская предупреждала, что переписка с семейством Виардо должна быть осмотрительной с обеих сторон: «Малейшее рассуждение чуть-чуть либеральное… да еще исходящее из семьи, известной как очень республиканская, — может вас подвергнуть новым и более значительным неприятностям».

Но в литературных семьях Петербурга Тургенев оказался героем дня. Младшие дочери Ф. И. Тютчева, «обе республиканки», по словам Мещерской, «подняли бунт» из-за Тургенева: «Портрет императора сковырнулся с почетного места в шкаф для нижних юбок и там был помещен в самом низу, лицом к задней стенке шкафа, — и выйдет оттуда только после благоприятного конца нашей драмы».

Тургенев начал было под арестом изучать польский язык, но Мещерская предупредила, что это безумно со стороны человека, преследуемого властями, знающими об антигосударственных настроениях в современной Польше, где поднимается освободительное движение. Княжна не уставала повторять: «Помните, что ни одно ваше движение или слово не остаются незамеченными… Прощайте и еще раз — сожгите ваш польский учебник».

В письме к супругам Виардо, пересланном в Париж частным образом, Тургенев объясняет свой арест не статьей о Гоголе, «совершенно незначительной», а тем, что на него уже давно смотрели косо и только искали подходящего случая. Письмо выдержано в спокойных тонах. Тургенев огорчен, что не увидит весны, а в деревню едет охотно: он собирается изучать русский народ, «самый странный и самый изумительный во всем мире», будет писать давно задуманный роман.

Под арестом Тургенев создает рассказ «Муму», навеянный воспоминаниями о матери: «день ее нерадостный и ненастный, и вечер ее чернее ночи». После освобождения он читает «Муму» своим друзьям в Петербурге: «Истинно трогательное впечатление произвел этот рассказ, вынесенный им из съезжего дома, и по своему содержанию, и по спокойному, хотя и грустному тону изложения. Так отвечал Тургенев на постигшую его кару, продолжая без устали начатую им деятельную художническую пропаганду по важнейшему политическому вопросу того времени», — вспоминал П. В. Анненков.

По пути в Спасское Тургенев остановился в Москве, где встречался с И. Е. Забелиным и внимательно осматривал с ним «московские древности», Р последнее время в нем пробудилась тяга к отечественной истории, к народному творчеству, крестьянской культуре.

И вот он в Спасском, но не на положении хозяина, а в роли политического изгнанника. Вновь, и в который раз, родовое гнездо угрожало обратиться по отношению к нему тюрьмой. За Тургеневым установлен надзор местной полиции, причем довольно назойливый. За ним приставлен человек, которого соседи называют «мценским цербером». «Цербер» следит за каждым шагом Тургенева и строчит в полицейское управление доносы-отчеты, вроде следующего: «И ехали они на охоту. Вид у них был бравый. Остановились в поле и долго с крестьянами изволили говорить о воле. А когда я к ним подошедши шапку снял и поклонился, то Иван Сергеевич такой вид приняли, как будто черта увидели, сделались серьезными…»

***

Домашний арест и опала Ивана Тургенева продлились полтора года, но право выезда за границу Тургеневу не давали еще три года. Только благодаря хлопотам графа А. К. Толстого через два года писатель вновь получил право жить в столицах…

***

Из некролога:

«Гоголь умер! Какую русскую душу не потрясут эти два слова?

Он умер. Потеря наша так жестока, так внезапна, что нам всё еще не хочется ей верить. В то самое время, когда мы все могли надеяться, что он нарушит наконец свое долгое молчание, что он обрадует, превзойдет наши нетерпеливые ожидания, — пришла эта роковая весть!

Да, он умер, этот человек, которого мы теперь имеем право, горькое право, данное нам смертию, назвать великим; человек, который своим именем означил эпоху в истории нашей литературы; человек, которым мы гордимся как одной из слав наших!

Он умер, пораженный в самом цвете лет, в разгаре сил своих, не окончив начатого дела, подобно благороднейшим из его предшественников…

Его утрата возобновляет скорбь о тех незабвенных утратах, как новая рана возбуждает боль старинных язв…«

повесть И.С. Тургенева «Муму»

Повесть (рассказ) И.С.Тургенева «Муму» была написана в 1852 году, когда писатель находился под арестом за публикацию запрещённого правительством некролога на смерть Н.В.Гоголя.

Сюжет маленькой повести предельно прост: глухонемой крепостной дворник Герасим завёл себе собачку Муму, а его привередливая хозяйка – старая барыня – велела от неё избавиться. Герасим выполнил приказание, собственноручно утопив Муму в реке. Служить дворником в доме барыни он отказался и ушёл в деревню.

Вот уже более чем полтора века над судьбой безвинно утопленной собачки рыдают наивные пятиклашки. Студенты и школьники постарше упражняются в остроумии, обыгрывая на все лады сюжет о Герасиме и Муму в шутливых песенках и анекдотах. Чиновники от минобразования и по сей день считают, что любое произведение о животных относится к разряду детской литературы, и упорно рекомендуют «изучать» «Муму» И.С.Тургенева в младшей школе.

За полтора столетия мы все привыкли считать произведение русского классика лишь простеньким рассказиком с незамысловатым сюжетом и трагическим концом. В советское время к этому прибавляли ещё «антикрепостническую направленность» повести, считая «Муму» едва ли не случайным произведением в творчестве писателя. Не всякий учитель начальной школы мог объяснить ученикам, с какой стати дворянин и крупный землевладелец И.С. Тургенев взялся обличать пороки современного ему строя.

Между тем, «Муму» — отнюдь не случайная «проба пера» скучающего арестанта, не попытка просто «убить» время в период между написанием серьёзных романов. Повесть «Муму» — одно из самых сильных, глубоко искренних и во многом биографичных произведений И.С. Тургенева. Быть может, ничего более личного и наболевшего писатель не выплеснул на бумагу за всю свою долгую творческую жизнь. «Муму» написана совсем не для детей, и её слишком длинная предыстория куда более трагична, чем, собственно, сам незамысловатый сюжет.

Герои и прототипы

Герасим

В любом современном учебном пособии по литературе сказано, что рассказ И.С. Тургенева «Муму» был основан на реальных событиях. Это подтверждается воспоминаниями современников, друзей, знакомых и родственников писателя. Все они, как один, узнавали в «старой барыне» Варвару Петровну – мать И.С.Тургенева, а в Герасиме её крепостного Андрея, который служил дворником и истопником при барском доме то ли в Москве, то ли в имении Спасское-Лутовиново.

Одна из родственниц писателя (дочь его дяди — H. H. Тургенева) в неопубликованных воспоминаниях сообщала об Андрее: «это был красавец с русыми волосами и синими глазами, огромного роста и с такой же силой, он поднимал десять пудов» (КонусевичЕ. Н. Воспоминания. — ГБЛ, ф. 306, к. 3, ед. хр. 13).

Сведения об Андрее (прототипе Герасима) содержатся также и в одной из хозяйственных описей В. П. Тургеневой (1847 г.), хранящейся в музее И. С. Тургенева в Орле. На странице 33 этой описи значится, что «шнурку черного» 20 аршин выдано «дворнику немому на отделку красной рубашки» (сообщил зав. фондами музея А. И. Попятовский). В. Н. Житова – сводная сестра И.С.Тургенева — пишет, что Андрей после имевшей место истории с утоплением собачки, продолжал верно служить своей хозяйке до самой её смерти.

Когда старуха Тургенева умерла, глухонемой дворник не пожелал остаться в услужении ни у кого из наследников, взял вольную и ушёл в деревню.

Барыня

Варвара Петровна Тургенева, урождённая Лутовинова (1787-1850) – мать И.С.Тургенева, была женщиной для своего времени весьма и весьма незаурядной.

Петр Андреевич Лутовинов, дед писателя, умер за два месяца до рождения дочери Варвары. До восьми лет девочка жила со своими тётками в Петровском. Позже её мать, Екатерина Ивановна Лаврова, вышла во второй раз замуж за дворянина Сомова — вдовца с двумя дочерьми. Тяжёлой оказалась для Варвары жизнь в чужом доме, и в 16 лет, после смерти матери, она, полураздетая, выскочила в окно и убежала от самодура-отчима к своему дяде Ивану Ивановичу в Спасское-Лутовиново. Если бы не этот отчаянный шаг, Варваре наверняка суждена была горькая доля несчастной бесприданницы, но она сама изменила свою судьбу. Богатый и бездетный дядя, хотя и без особой радости, принял племянницу под своё покровительство. Он умер в 1813 году, оставив Варваре Петровне всё своё немалое состояние. В 28 лет старая дева Лутовинова стала богатейшей невестой края и даже смогла объединить в своих руках наследство многочисленных ветвей своего рода. Богатство её было огромным: только в орловских имениях насчитывалось 5 тысяч душ крепостных крестьян, а кроме Орловской, были деревни ещё и в Калужской, Тульской, Тамбовской, Курской губерниях. Одной серебряной посуды в Спасском-Лутовинове оказалось 60 пудов, а скопленного Иваном Ивановичем капитала — более 600 тысяч рублей.

В мужья Варвара Петровна выбрала себе того, кого захотела сама – 22-х летнего красавчика Сергея Николаевича Тургенева, потомка знатного, но давно обнищавшего рода. В 1815 году в Орле расквартировался гусарский полк. Поручик Тургенев приехал в Спасское в качестве ремонтёра (покупщика лошадей), и местная помещица – некрасивая, но богатая старая дева – «купила» его себе, как дорогую игрушку.

Впрочем, некоторые современники уверяли, что их брак был счастливым. Правда, очень недолгое время.

И.С. Тургенев писал о родителях, выведя их в «Первой любви»:

«Мой отец, человек ещё молодой и очень красивый, женился на ней по расчету: она была старше его десятью годами. Матушка моя вела печальную жизнь: беспрестанно волновалась, ревновала…»

На самом деле, Варвара Петровна никакую «печальную» жизнь не вела.

Её поведение попросту не укладывалось в общепринятый стереотип поведения женщины начала XIX века. Мемуаристы сообщают о Тургеневой, как о весьма экстравагантной, очень независимой даме. Она не отличалась внешней красотой, характер её действительно был тяжёлым и крайне противоречивым, но вместе с тем в Варваре Петровне некоторые исследователи всё же рассмотрели «женщину умную, развитую, необыкновенно владевшую словом, остроумную, подчас игриво шутливую, подчас грозно гневающуюся и всегда горячо любящую мать». Она слыла интересным собеседником, не случайно в круг её знакомых входили даже такие известные поэты, как В. А. Жуковский и И. Дмитриев.

Богатый материал для характеристики Варвары Тургеневой содержится в её неопубликованных до сих пор письмах и дневниках. Влияние матери на будущего писателя несомненно: от неё к нему перешли и живописность слога, и любовь к природе.

Варвара Петровна имела мужские привычки: любила скакать верхом, упражнялась в стрельбе из карабина, выезжала с мужчинами на охоту и искусно играла в бильярд. Стоит ли говорить, что такая женщина чувствовала себя полновластной хозяйкой не только в своих имениях, но и в своей семье. Изводя безвольного, слабохарактерного мужа далеко небеспочвенной ревностью и подозрениями, она и сама не была верной супругой. Помимо трёх рождённых в браке сыновей, у Варвары Петровны имелась незаконнорожденная дочь от врача А.Е.Берса (отца С.А. Берс – впоследствии жены Л.Н.Толстого). Девочка была записана дочерью соседа по имению – Варварой Николаевной Богданович (в замужестве – В.Н.Житова). Она с самого рождения проживала в доме Тургеневых на положении воспитанницы. «Воспитанницу» Варвара Петровна любила и баловала намного сильнее, чем своих законных сыновей. В семье все знали об истинном происхождении Вареньки, но упрекнуть её мать в безнравственном поведении никто не рискнул: «что дозволено Юпитеру – не дозволено быку».

В 1834 году Тургенева овдовела. В момент смерти супруга она находилась за границей, и на похороны не приехала. Впоследствии богатая вдова не озаботилась даже установкой надгробия на могиле мужа. «Отцу в могиле ничего не надо,— уверяла она сына Ивана.— Даже памятник не делаю для того, чтобы заодно хлопоты и убытки».

В итоге могила отца И.С.Тургенева оказалась утерянной.

Сыновья — Николай, Иван и Сергей, — росли «маменькиными сынками» и одновременно – жертвами её непростого, противоречивого нрава.

«Мне нечем помянуть моего детства, — говорил много лет спустя Тургенев. — Ни одного светлого воспоминания. Матери я боялся, как огня. Меня наказывали за всякий пустяк — одним словом, муштровали, как рекрута. Редкий день проходил без розог; когда я отважился спросить, за что меня наказали, мать категорически заявляла: «Тебе об этом лучше знать, догадайся».

Впрочем, Варвара Петровна никогда не скупилась на учителей и сделала всё, чтобы дать сыновьям хорошее европейское образование. Но когда они выросли, начали «своевольничать», мать, совершенно естественно, не захотела с этим смириться. Она очень любила своих сыновей и искренне полагала, что имеет полное право распоряжаться их судьбами, как распоряжалась судьбами своих крепостных.

Её младший сын Сергей, будучи от рождения больным, умер в 16 лет. Старший Николай прогневил мать, женившись без позволения на её камеристке. Военная карьера Николая не сложилась, и долгое время он материально зависел от причуд своей стареющей маменьки. До конца своей жизни Варвара Петровна сурово контролировала семейные финансы. Проживавший заграницей Иван также полностью зависел от неё и часто был вынужден вымаливать у матери деньги. К занятиям сына литературой В.П. Тургенева относилась весьма скептически, даже смеялась над ним.

К старости характер Варвары Петровны ещё больше испортился. О причудах спасской помещицы ходили легенды. Например, она завела обычай поднимать над своим домом два родовых флага – Лутовиновых и Тургеневых. Когда флаги гордо развевались над крышей, соседи смело могли приехать с визитом: их ожидал любезный приём и щедрое угощение. Если же флаги были опущены, это означало, что хозяйка не в духе, и дом Тургеневой следует объезжать стороной.

Широкую известность приобрела и такая история. Варвара Петровна панически боялась болезнетворных бактерий холеры и приказала своим слугам придумать что-нибудь, чтобы она могла гулять, не вдыхая заражённого воздуха. Плотник построил застеклённый короб, похожий на те, в которых переносили из храма в храм чудотворные иконы. Слуги успешно таскали помещицу в этом коробе по окрестностям Спасского-Лутовинова до тех пор, пока какой-то дуралей не решил, что несут икону: он положил на носилки перед Варварой Петровной медный грош. Барыня пришла в бешенство. Несчастного плотника выпороли на конюшне и сослали в дальнюю деревню, а его творение Тургенева велела изломать и сжечь.

Иногда Варвара Петровна проявляла к своим близким великодушие и щедрость: сама вызывалась оплачивать долги, писала нежные письма и т.д. Но щедрые подачки, как и часто неоправданная скупость матери, только оскорбляли и унижали её взрослых детей. Однажды Тургенева захотела подарить каждому сыну по имению, но дарственную оформлять не спешила. Кроме того, она продала весь урожай и запасы, которые хранились в деревенских ригах, так что ничего не осталось для будущей посевной. Братья отказались от подарка, который мать в любую минуту могла забрать у них. Возмущённый И.С. Тургенев кричал: «Да кого ты не мучаешь? Всех! Кто возле тебя свободно дышит? […] Ты можешь понять, что мы не дети, что для нас твой поступок оскорбителен. Ты боишься нам дать что-нибудь, ты этим боишься утратить свою власть над нами. Мы были тебе всегда почтительными сыновьями, а у тебя в нас веры нет, да и ни в кого и ни во что в тебе веры нет. Ты только веришь в свою власть. А что она тебе дала? Право мучить всех.»

Пока маменька здравствовала и властвовала, жизнь братьев Тургеневых, по большому счёту, мало чем отличалась от жизни крепостных рабов. Конечно, их не заставляли мести двор, топить печи или отрабатывать барщину, но в остальном — ни о какой свободе личного выбора не могло идти речи.

Муму

26 апреля 1842 года белошвейка по вольному найму Авдотья Ермолаевна Иванова родила от Ивана Тургенева дочь Пелагею. Взволнованный Тургенев сообщил об этом Варваре Петровне и попросил её снисхождения.

«Ты странный, — ласково отвечала ему мать, — я не вижу греха ни с твоей, ни с её стороны. Это простое физическое влечение».

При участии Тургенева или без такового, Пелагею забрали у матери, привезли в Спасское-Лутовиново и поместили в семью крепостной прачки. Зная свою матушку, Иван Сергеевич вряд ли мог рассчитывать на хорошее отношение к «байстрючке». Тем не менее, он согласился с решением Варвары Петровны и вскоре отправился за границу, где начался его всем известный роман с Полиной Виардо.

Ну, чем не Герасим, что утопил свою Муму и спокойно вернулся к привычной деревенской жизни?..

Конечно, девочке пришлось несладко. Все дворовые насмешливо называли её «барышней», а прачка заставляла выполнять тяжёлую работу. Варвара Петровна не испытывала к внучке родственных чувств, иногда приказывала привести её в гостиную и с притворным недоумением спрашивала: «скажите, на кого эта девочка похожа» и… отправляла обратно к прачке.

Иван Сергеевич вдруг вспомнил о дочери, когда ей исполнилось восемь лет.

Первое упоминание о Пелагее встречается в письме Тургенева от 9 (21) июля 1850 года, адресованном к Полине и её мужу Луи Виардо: «… скажу Вам, что я нашёл здесь — догадайтесь что? — свою дочку, 8 лет, разительно на меня похожую…Глядя на это бедное маленькое создание, […], я почувствовал свои обязанности по отношению к ней, и я их выполню — она никогда не узнает нищеты, я устрою её жизнь, как можно лучше…».

Конечно, романтическая игра в «незнание» и неожиданную «находку» была затеяна исключительно для господ Виардо. Тургенев понимал всю двусмысленность положения своей незаконнорожденной дочери в своей семье и вообще в России. Но пока была жива Варвара Петровна, несмотря на всё её ужасное отношение к внучке, Тургенев так и не решился забрать девочку и «устроить её жизнь».

Летом 1850 года ситуация в корне изменилась. Варвара Петровна была очень больна, дни её были сочтены. С её смертью появлялась возможность не только отдать свою несчастную Пелагею-Муму в добрые руки, но и предложить содержание семейству Виардо.

Дальше он пишет чете Виардо: «Дайте мне совет — все, что исходит от Вас, исполнено доброты и такой искренности […]. Итак, не правда ли, я могу рассчитывать на добрый совет, которому слепо последую, говорю Вам заранее».

В ответном письме Полина Виардо предложила Тургеневу взять девочку в Париж и воспитывать вместе со своими дочерьми.

Писатель с радостью согласился. В 1850 году Полина Тургенева навсегда оставила Россию и поселилась в доме известной певицы.

Когда после долгих лет разлуки Тургенев приехал во Францию, то свою дочь он уже увидел четырнадцатилетней барышней, практически полностью забывшей русский язык:

«Моя дочка очень меня радует. По-русски забыла совершенно — и я этому рад. Ей не для чего помнить язык страны, в которую она никогда не возвратится».

Однако Полина так и не прижилась в чужой семье. Виардо — по сути совершенно посторонние ей люди, вовсе не были обязаны любить свою воспитанницу, как того хотелось бы Тургеневу. Они взяли на себя лишь обязанности по воспитанию, получив за это немалое материальное вознаграждение. В результате девочка оказалась заложницей непростых, во многом противоестественных отношений в семейном треугольнике И.С. Тургенев – Луи и Полина Виардо.

Постоянно ощущая своё сиротство, она ревновала отца к Полине Виардо, и вскоре возненавидела не только отцовскую любовницу, но и всё её окружение. Тургенев, ослеплённый любовью к Виардо, понял это далеко не сразу. Он искал причины возникающих конфликтов в характере дочери, упрекал её в неблагодарности и эгоизме:

«Ты обидчива, тщеславна, упряма и скрытна. Ты не любишь, чтобы тебе говорили правду… Ты ревнива… Ты недоверчива…» и т.д.

Графине Е.Е. Ламберт он писал: «Я довольно много видел мою дочь в последнее время — и узнал её. При большом сходстве со мною она натура совершенно различная от меня: художественного начала в ней и следа нет; она очень положительна, одарена здравым смыслом: она будет хорошая жена, добрая мать семейства, превосходная хозяйка — романтическое, мечтательное все ей чуждо: у ней много прозорливости и безмолвной наблюдательности, она будет женщина с правилами и религиозная… Она, вероятно, будет счастлива… Она меня любит страстно».

Да, дочь ни в коей мере не разделяла ни интересов, ни личных симпатий своего знаменитого отца. Дело кончилось тем, что Полину поместили в пансион, по окончании которого она поселилась отдельно от семейства Виардо. В 1865 году Полина Тургенева вышла замуж, родила двоих детей, но брак оказался неудачным. Её муж Гастон Брюэр вскоре разорился, потратив даже те средства, что были определены И.С.Тургеневым на содержание внуков. По совету отца, Полина забрала детей и сбежала от мужа. Практически всю жизнь она вынуждена была скрываться в Швейцарии, т.к. по французским законам Брюэр имел полное право вернуть супругу домой. И.С. Тургенев взял на себя все расходы по устройству дочери на новом месте, и до конца своей жизни выплачивал ей постоянное содержание. После смерти отца его законной наследницей стала П.Виардо. Дочь пыталась оспорить её права, но проиграла процесс, оставшись с двумя детьми без средств к существованию. Она умерла в 1918 году в Париже, в полной нищете.

Некоторые другие, второстепенные персонажи повести «Муму» также имели своих прототипов. Так, в «Книге для записывания неисправностей моих людей…», которую в 1846 и 1847 годах вела В. П. Тургенева, имеется запись, подтверждающая, что среди её слуг действительно был пьяница Капитон: «Капитон вчера явился ко мне, от него так и несет вином, невозможно говорить и приказывать — я промолчала, скучно всё то же повторять».(ИРЛП. Р. II, оп. 1, № 452, л. 17).

В. Н. Житова называет в качестве прототипа Дяди Хвоста — буфетчика в Спасском Антона Григорьевича, который был «человек замечательной трусости». А своего сводного брата фельдшера П. Т. Кудряшова Тургенев изобразил в лице лекаря старой барыни — Харитона (см.: Волкова Т. Н. В. Н. Житова и её воспоминания.).

Реакция современников

Повесть «Муму» ещё до публикации стала известна современникам. Чтение повести автором производило на слушателей очень сильное впечатление и возбуждало вопросы о прообразах, реальной основе произведения, о причинах лирического сочувствия, которым Тургенев окружает своего героя.

Впервые свою новую повесть писатель читал в Петербурге, в частности у своего дальнего родственника А. М. Тургенева. Его дочь, О. А. Тургенева в своем «Дневнике» писала:

Чтение «Муму» состоялось также и в Москве, где Тургенев останавливался ненадолго, проездом в ссылку — из Петербурга в Спасское. Об этом свидетельствует Е. М. Феоктистов, который 12(24) сентября 1852 года писал Тургеневу из Крыма: «…сделайте одолжение, велите переписать Вашу повесть, которую в последний раз в Москве читали нам у Грановского и потом у Щепкина, и пришлите мне ее сюда. Все здесь живущие жаждут прочесть ее» (ИРЛИ, ф. 166, № 1539, л. 47 об.).

В июне 1852 года Тургенев сообщал С. Т., И. С. и К. С. Аксаковым из Спасского, что для второй книжки «Московского сборника» у него есть «небольшая вещь», написанная «под арестом», которой довольны и его приятели, и он сам. В заключение писатель указывал: «…но, во-1-х, мне кажется, ее не пропустят, во-2-х, не думаете ли Вы, что мне на время надобно помолчать?». Рукопись повести была послана И. С. Аксакову, который 4(16) октября 1852 года писал Тургеневу: «Спасибо вам за «Муму»; я непременно помещу его в «Сборник», если только мне позволено будет издавать «Сборник» и если не воспрещено вовсе печатать ваши сочинения» (Рус Обозр,1894, № 8. с. 475). Однако, как и предвидел И. С. Аксаков, «Московский сборник» (вторая книжка) был запрещён цензурой 3(15) марта 1853 года.

Тем не менее, повесть «Муму» была напечатана в третьей книжке некрасовского «Современника» за 1854 год. Это могло бы показаться чудом: во время наибольшего усиления правительственной реакции, на самом излёте «мрачного семилетия» (1848-1855), когда даже Некрасов вынужден был заполнять страницы своего «Современника» беспроблемными коммерческими романами, вдруг выходит произведение, обличающее порочность крепостнических отношений.

На самом деле никакого чуда не было. В достаточной мере «прикормленный» Некрасовым цензор В.Н. Бекетов, который в то время курировал «Современник», сделал вид, что не понял истинного смысла повести об утоплении собачки и пропустил «Муму» в печать. Между тем, другие его коллеги уловили в произведении Тургенева «запретную» антикрепостническую тему, о чём не замедлили сообщить товарищу министра просвещения А.С. Норову. Но Санкт-Петербургский цензурный комитет тогда лишь слегка пожурил взяточника Бекетова, предписав ему впредь «рассматривать строже представляемые статьи для журналов и быть вообще осмотрительнее…» (Оксман Ю. Г. И. С. Тургенев. Исследования и материалы. Одесса, 1921. Вып. 1, с. 54).

В.Н. Бекетов, как известно, не внял этому совету, и в 1863 году при его же попустительстве Н.А.Некрасову удалось протащить в печать настоящую «бомбу замедленного действия» – роман Н.Г.Чернышевского «Что делать?».

В 1856 году, при издании П.В. Аненковым «Повестей и рассказов» И.С.Тургенева, вновь возникли сложности с разрешением на включение в собрание повести «Муму». Однако Главное управление цензуры 5(17) мая 1856 года разрешило переиздание «Муму», справедливо рассудив, что запрещение этой повести «могло бы более обратить на нее внимание читающей публики и возбудить неуместные толки, тогда как появление оной в собрании сочинений не произведет уже на читателей того впечатления, какого можно было опасаться от распространения сей повести в журнале, с приманкою новизны» (Оксман Ю. Г., указ. соч., с. 55).

После отмены крепостного права ничего «криминального» в повести «Муму» цензоры уже не видели. К тому же она была напечатана ранее, потому «Муму» свободно разрешили включать во все прижизненные собрания сочинений автора.

«Муму» в оценке критиков

Интересно и то, что уже первые критики совершенно по-разному истолковали смысл повести И.С.Тургенева «Муму».

Славянофилы увидели в образе глухонемого Герасима олицетворение всего русского народа. В письме Тургеневу от 4(16) октября 1852 года И.С.Аксаков писал:

В ответном письме от 28 декабря 1852 г. (9 января 1853 г.) Тургенев согласился: «Мысль «Муму» Вами […] верно схвачена».

Никакой «антикрепостнической», а тем более революционной направленности в повести И.С. и К.С. Аксаковы не заметили. Приветствуя обращение Тургенева к изображению народной жизни, К. С. Аксаков в «Обозрении современной литературы» указывал, что «Муму» и «Постоялый двор» знаменуют в творчестве Тургенева «решительный шаг вперед». По утверждению критика, «эти повести выше «Записок охотника», как по более трезвому, более зрелому и более полновесному слову, так и по глубине содержания, особенно вторая. Здесь г. Тургенев относится к народу несравненно с большим сочувствием и пониманием, чем прежде; глубже зачерпнул сочинитель этой живой воды народной. Лицо Герасима в «Муму», лицо Акима в «Постоялом дворе» — это уже типические, глубоко значительные лица, в особенности второе» (Рус беседа, 1857, т. I, кн. 5, отд. IV, с. 21).

В 1854 году, когда «Муму» только появилась в «Современнике», вполне положительным был отзыв рецензента «Пантеона», благодарившего редакцию за помещение этого «прекрасного рассказа» — «простой истории о любви бедного глухонемого дворника к собачонке, погубленной злою и капризною старухою…» (Пантеон, 1854, т. XIV, март, кн. 3, отд. IV, с. 19).

Критик «Отечественных записок» А.Краевского указывал на «Муму» как «на образец прекрасной отделки задуманной мысли», при этом находя, что сюжет повести «незначителен» (Отечественные Записки, 1854, № 4, отд. IV, с. 90 — 91).

Как о «неудачном литературном произведении» писал о «Муму» Б. Н. Алмазов. Он считал, что сюжет этой повести, в отличие от прежней естественности и простоты, отличавшей рассказы Тургенева, излишне перегружен внешними эффектами: «происшествие, в ней рассказанное, решительно выходит из ряда обыкновенных событий человеческой жизни вообще и русской в особенности». Алмазов отметил сходство сюжета «Муму» с сюжетами некоторых «натуралистичных» французских авторов, заполонивших страницы западных журналов. Целью таких произведений, по мнению рецензента, являлось шокировать читателя чем-то из ряда вон выходящим: натуралистичностью сцен, жёсткой трагичностью финала, т.е. тем, что в конце века XX именовалось ёмким, но исчерпывающим словечком «чернуха». И хотя у Тургенева есть «много хороших подробностей», относящихся «к обстановке описываемого события». Алмазов считал, что они не сглаживают того «неприятного впечатления, которое производит сюжет».

После выхода в свет трёхтомника «Повести и рассказы И. С. Тургенева» (СПб., 1856) в журналах появилось ещё несколько статей о «Муму», написанных большей частью критиками либерального или консервативного направлений. И вновь у критиков не было единого мнения.

Одни (например, А.В.Дружинин) считали «Муму» и «Постоялый двор» Тургенева произведениями «превосходно рассказанными», но представляющими собою «интерес умного анекдота, никак не более» (Библиотека Чтения, 1857, № 3, отд. V, с. 18).

С критикой писателей натуральной школы вообще и Тургенева в частности выступил в «Отечественных записках» С. С. Дудышкин. Он сближал «Муму» с «Бирюком» и другими рассказами из «Записок охотника», а также с «Бобылем» и «Антоном Горемыкой» Д. В. Григоровича. По мнению Дудышкина, писатели натуральной школы «взяли на себя труд превратить идеи экономические в идеи литературные, явления экономические излагать в форме повестей, романов и драм». В заключение критик писал, что «сделать литературу служительницей исключительно одних специальных общественных вопросов, как в «Записках охотника» и «Муму», нельзя» (Отечественные Записки, 1857, № 4, отд. II, с. 55, 62 — 63).

С совершенно иных позиций подошла к оценке повести революционная демократия. А. И. Герцен выразил своё впечатление от чтения «Муму» в письме к Тургеневу от 2 марта 1857 года: «На днях я читал вслух «Муму» и разговор барина со слугой и кучером («Разговор на большой дороге») — чудо как хорошо, и особенно «Муму»» (Герцен, т. XXVI, с. 78).

В декабре того же года в статье «О романе из народной жизни в России (письмо к переводчице «Рыбаков»)» Герцен писал о «Муму»: «Тургенев <…> не побоялся заглянуть и в душную каморку дворового, где есть лишь одно утешение — водка. Он описал нам существование этого русского «дяди Тома» с таким художественным мастерством, которое, устояв перед двойною цензурой, заставляет нас содрогаться от ярости при виде этого тяжкого, нечеловеческого страдания…» (там же, т. XIII, с. 177).

«Содрогания от ярости» при виде нечеловеческих страданий, с лёгкой руки Герцена, а затем Некрасова и Чернышевского, прочно вошли в русскую литературу XIX века. Диссертация Н.Г. Чернышевского «Эстетические отношения искусства к действительности» на долгие годы стала катехизисом всех писателей и художников, желающих заставить зрителя и читателя постоянно содрогаться от «реалистичного» отражения чужих страданий в искусстве. Собственных страданий благополучному большинству российского образованного общества тогда ещё решительно не хватало.

Зачем Герасим утопил Муму?

На наш взгляд, повесть «Муму» — одно из лучших, если не самое лучшее произведение И.С.Тургенева. Как раз в бытовых деталях, которые описаны автором несколько небрежно, а подчас и совершенно фантастично, она проигрывает некоторым другим коротким повестям и рассказам писателя. Сам Тургенев, возможно, намеренно не придавал им особенного значения, ибо повесть «Муму» не имеет никакого отношения ни к реалистичным картинам описания народных страданий, ни к революционным обличениям крепостнических порядков.

«Муму» — одна из попыток Тургенева-гуманиста воплотить в литературе собственный духовный опыт пережитого, вынести его на суд читателя, быть может, выстрадать его ещё раз и одновременно освободиться от него.

Взяв за основу случай из жизни дворового своей матери, И.С. Тургенев сознательно или нет, сделал наиболее близким автору персонажем повести именно Герасима – человека доброго, отзывчивого, способного по-своему воспринимать окружающий мир и по-своему наслаждаться его красотой и гармонией. Одним словом, бессловесного праведника, блаженного калеку, в равной мере наделённого физической силой и здоровой нравственной природой. И этот человек по приказу свыше убивает единственное живое существо, которое он любит – Муму.

Зачем?

Советское литературоведение чётко видело в убийстве собаки отражение самой природы рабской сущности крепостного крестьянина. Раб не имеет права рассуждать, обижаться, поступать по собственному усмотрению. Он должен исполнять приказы. Но как же тогда объяснить последующий уход, фактически побег смиренного раба Герасима с барского подворья?

Здесь как раз и находится основной камень преткновения: несостыковка мотива, следствия и главного результата. Концовка повести, как свидетельство личного бунта Герасима, полностью противоречит всему, что было сказано автором об этом персонаже на предшествующих страницах. Она полностью перечёркивает праведность и кротость Герасима, как символического олицетворения русского народа, лишает его образ близости к высшей правде, совершенно недоступной отравленному ядом неверия образованному интеллигенту-интеллектуалу.

В сознании простого крепостного мужика его хозяйка, старая барыня — та же мать, бунтовать против которой всё равно, что взбунтоваться против Бога, против самой природы, против высших сил, управляющих всей жизнью на Земле. Это мы, читатели, видим в героине «Муму» лишь сварливую, своенравную старуху. А для всех окружающих персонажей она — центр их личной Вселенной. Тургенев отлично показал, что только вокруг прихотей капризной барыни крутится вся жизнь в доме: все обитатели (управляющий, слуги, компаньонки, приживалки) подчинены её желаниям и её воле.

История Герасима и Муму во многом напоминает известный библейский сюжет из Ветхого Завета об Аврааме и его сыне Исааке. Бог (старая барыня) приказывает праведнику Аврааму (Герасиму) принести в жертву своего единственного, горячо любимого сына Исаака (Муму). Праведник Авраам безропотно берёт сына и отправляется на гору – приносить его в жертву. В последний момент библейский Бог заменяет Исаака на барашка, и всё заканчивается хорошо.

Но в истории с Муму всевластный Бог ничего не отменяет. Герасим-Авраам приносит в жертву Богу того, кого он любит. Рука праведника, раба божьего и раба своей хозяйки не должна была дрогнуть, и не дрогнула. Только вера в барыню – как воплощение всеблагого, всещедрого, справедливого Бога – пошатнулась навсегда.

Бегство Герасима напоминает бегство ребёнка от родителей, поступивших с ним несправедливо. Обиженный и разуверенный, он ниспровергает с пьедестала прежних идолов и бежит, куда глядят его глаза.

Реальный дворник Андрей не смог так поступить. Он убил дорогое ему существо, но не стал вероотступником, служил своему Богу (Варваре Петровне) до самого конца. Именно так должен вести себя настоящий праведник. Истинная любовь к Богу выше личных привязанностей, сомнений, обид. Мысли о вероотступничестве, замене одного Бога другим могли возникнуть лишь в голове раба, который точно знает о существовании других богов. А значит, имеет свободу выбора.

Главная тема повести – духовное рабство, отравляющее саму суть человеческой природы, раскрывается гуманистом Тургеневым на примере людей, рождённых рабами. Но финал её навеян мыслями и чувствами человека, постоянно тяготящегося этим рабством, желающего освободиться от него. Все знавшие Тургенева люди считали его вполне благополучным состоятельным барином, крупным землевладельцем и знаменитым писателем. Мало кто из современников мог предположить, что до тридцати с лишним лет писатель жил и чувствовал себя настоящим рабом, лишённым возможности поступать по собственному усмотрению даже в малозначительных мелочах.

После смерти матери И.С.Тургенев получил свою долю наследства и абсолютную свободу действий, но всю свою жизнь вёл себя так, словно не знал, что ему делать с этой свободой. Вместо того, чтобы «выдавливать из себя по капле раба», как это пытался делать А.П.Чехов, Тургенев подсознательно, не отдавая себе в этом отчёта, искал нового Бога, служение которому оправдало бы его собственное существование. Но дочь Полина, в первый раз брошенная отцом в России, во второй раз оказалась брошенной им же во Франции, в доме у чужих ей людей. Дружба с Некрасовым и сотрудничество в радикальном журнале «Современник» закончились скандалом, разрывом, написанием «Отцов и детей», переоценками всего, что связывало И.С.Тургенева с судьбой России и её многострадального народа. Любовь к Полине Виардо вылилась в вечные побеги и возвращения, жизнь «на краю чужого гнезда», содержание семейства бывшей певицы и последующие дрязги между родственниками и «вдовой» Виардо при делёжке наследства умершего классика.

Раб не делается свободным со смертью своего хозяина. Свободным И.С.Тургенев оставался только в своём творчестве, основной период которого пришёлся на сложную эпоху резких идеологических столкновений в общественно-политической жизни России. Отстаивая свой «либерализм старого покроя», Тургенев не раз оказывался между двух огней, но всегда был предельно честен, руководствуясь при написании своих произведений не политической конъюнктурой или литературной модой, а тем, что диктовало его сердце, полное умной любви к человеку, родине, природе, красоте и искусству. Может быть, именно в этом И.С.Тургенев нашёл своего нового Бога и служил ему не за страх перед неизбежной карой, а только по призванию, из великой любви.

«Муму» в мировой литературе

По количеству переводов на иностранные языки, появившихся при жизни Тургенева, «Муму» занимает первое место среди повестей и рассказов 1840-х — начала 1850-х годов. Уже в 1856 году в «Revue des Deux Mondes» (1856, t. II, Livraison 1-er Mars) был напечатан сокращённый перевод повести на французский язык, выполненный Шарлем де Сент-Жюльеном. Полный авторизованный перевод «Муму» был опубликован через два года в первом французском сборнике повестей и рассказов Тургенева, переведенных Кс. Мармье. С этого издания был сделан первый немецкий перевод «Муму», осуществленный Матильдой Боденштедт и отредактированный Фр. Боденштедтом (ее мужем), который сверил перевод с русским оригиналом. Повесть «Муму» была включена во все французские и немецкие издания собраний сочинений И.С. Тургенева, выходившие в Европе в 1860-90-е годы.

«Муму» стала первым произведением Тургенева, переведённым на венгерский и хорватский языки, а в 1860-70-х годах появилось целых три чешских перевода повести, опубликованных в пражских журналах. В 1868 году в Стокгольме был издан отдельной книгой шведский перевод «Муму», а к 1871 году история о глухонемом дворнике и его собачке добралась до Америки. Первый перевод «Муму» на английский язык появился в США («Mou-mou». «Lippincott’s Monthly Magazin», Philadelphia, 1871, April). В 1876 году тоже в США, был издан другой перевод («The Living Mummy» — in Scribner’s Monthly).

По свидетельству В. Рольстона, английский философ и публицист Т. Карлейль, который лично был знаком с Тургеневым и переписывался с ним, утверждал, говоря о «Муму»: «Мне кажется, это самая трогательная история, какую мне случалось читать» (Иностранная критика о Тургеневе. СПб., 1884, с. 192). Позднее (в 1924 г.) Д. Голсуорси в одной из своих статей («Силуэты шести романистов») писал, имея в виду «Муму», что «никогда средствами искусства не было создано более волнующего протеста против тиранической жестокости» (Galsworthy J. Castles in Spain and other screeds. Leipzig, Tauchnitz, s. a., p. 179).

Несомненно, что существует идейная и тематическая близость между рассказами «Муму» и «Мадемуазель Кокотка» Мопассана. Произведение французского писателя, названное также именем собаки, написано под воздействием рассказа Тургенева, хотя каждый из писателей трактует эту тему по-своему.

Елена Широкова

По материалам:

О. Филюшкина, Н. Дараган. И.С. Тургенев и его дочь Полина

Геннадий Головков Тургенев и Виардо: история любви

Зачем Герасим утопил Муму?

---

Приложения

«Му-му» в современном фольклоре

Зачем Герасим утопил Муму?
Она еще служила бы ему…
Он привязал к Муме два кирпича -
Лицо садиста, руки палача.

Мума тихонечко идёт ко дну.
Буль-буль, Муму,
Буль-буль Муму...
Мума спокойненько лежит на дне.
Конец Муме,
Конец Муме!

За что Герасим утопил Муму,
Я не пойму, я не пойму.
В каком бреду он был, в каком дыму - 
Ведь не к добру, не по уму.

Что он за чувства чувствовал внутри,
Когда Мума пускала пузыри?

Они брели по берегу вдвоем,
Уже близка была беда...
Муму манил пролхладный водоем
И вот тогда, и вот тогда
Он привязал к Муме два кирпича -
Глаза садиста, руки - палача.

Мума могла бы еще долго жить,
Растить щенков, гонять гусей.
Зачем Герасим стал её топить 
В пруду к стыду России всей?
С тех пор в любой порядочной семье
Всегда жива легенда о Муме.

Живи, но помни, что однажды в дом
К тебе судьба придет с метлой.
Тогда скули себе, виляй хвостом - 
Судьба глуха, как тот немой.
Не зарекайтесь, люди, от сумы,
Чумы, тюрьмы, и участи Мумы.

Ходят слухи, что жил-
Был Герасим немой... 
В целом свете дружил 
Лишь с одною Мумой. 
Ту Муму, как себя, 
Горячо он любил . 
Но однажды, любя, 
Он ее У-Т-О-П-И-Л ! 

Припев: 

Приезжайте в деревню к Герасиму ! 
Это где-то здесь, Это где-то здесь, 
Это где-то здесь! 
Приезжайте в деревню к Герасиму! 
Там собак уж нет, даже кошек нет, 
Никого там нет.

2 

Приключилась беда 
Их должны разлучить. 
И решил он тогда: 
Муме больше не жить 
Камень он подобрал 
И с сознаньем вины 
Бечевой примотал 
Прямо к шее Мумы. 

Припев. 

3 

Рассказал мне парень, 
Водолаз известный 
Как Муму геройски 
Утопала с песней 
С камушком на шее 
В бездну погружалась 
А потом ночами 
Всем во сне являлась! 

Припев.

imho.ws

Зачем Герасим утопил свою Му-Му?
Чего плохого она сделала ему?
А поп зачем собачку ту убил?
Тот бедный пес лишь косточку стащил...

Зачем Герасим утопил свою Му-Му?
Быть может, тоже не дала поесть ему
И просто косточку стащила со стола,
И... бедная собака!  УМЕРЛА!

Ирина Гаврилова Стихи.ру

В лесах Среднерусской равнины
Влачит свои воды река.
Она, как могила, уныла
И как океан, глубока.

Не мчатся по ней пароходы
И баржи по ней не летят,
Но мутные, серые воды 
Ужасную тайну хранят.

Покоится в омуте глыба,
А к ней приспособлен шпагат.
Увы, не для уженья рыбы
Был выдуман сей аппарат.

Собачка висит на удавке,
Раздутая, как дирижабль.
Теченьем колышутся лапки.
Неужто ее вам не жаль?

Быть может, сбежавши из дому,
В томленьи любви роковой
Сама она бросилась в омут
Без памяти, вниз головой?

Нет! Киллер -- могучий детина,
Немой, но здоровый, как бык,
Закинул зверушку в пучину,
Надев ей петлю под кадык.

Взлетела она, как комета,
Упала... Ей хочется плыть.
Но даже закон Архимеда
Бессилен судьбу изменить.

Не вынырнуть бедной собаке --
На горле тугая петля.
Вцепилися черные раки
В распухшее брюхо ея.

Позор тебе, злобный Герасим,
Что зверски замучил Муму!
Маньяк социально опасен
И должен быть брошен в тюрьму.

Он скрылся в родное селенье,
Желая запутать следы.
Не станет ему населенье 
Давать по дороге еды.

Бежит он лесами, полями,
Горит под ногами земля.
Бежит он, побитый граблями
И вилами мирных селян.

Борцы за охрану животных
Разыщут врага без труда
И мучить собак беспородных
Отучат его навсегда.

И даже его инвалидность
Не станет помехой суду.
Пускай искупает провинность,
Копает в Сибири руду.

Народную скорбь не измерить.
Дадут паровозы гудок.
Пойдут пионеры на берег
И спустят на волны венок.

Рассвет загорается, рдея,
Заря над планетой встает.
Погибла Муму от злодея,
Но песня о ней не умрет.

imho.ws

Из школьных сочинений

---

Продолжая тему Муму в современом фольклоре, с удовольствием почти полностью приводим статью Анны Моисеевой в журнале «Филолог»:

Зачем Герасим утопил свою Муму,

или

Попытка осмысления места двух тургеневских
образов в современной культуре

Первоначальные впечатления от творчества великого русского классика И.С. Тургенева, как правило, трагичны, поскольку традиционно самым первым из его многочисленных произведений школьники прочитывают (или, увы, прослушивают в товарищеском пересказе) печальную историю глухонемого Герасима и его питомицы – собачки Муму. Помните? «Он бросил весла, приник головой к Муму, которая сидела перед ним на сухой перекладинке – дно было залито водой – и остался неподвижным, скрестив могучие руки у ней на спине, между тем как лодку волной помаленьку относило назад к городу. Наконец Герасим выпрямился поспешно, с каким-то болезненным озлоблением на лице, окутал веревкой взятые им кирпичи, приделал петлю, надел ее на шею Муму, поднял ее над рекой, в последний раз посмотрел на нее… Она доверчиво и без страха поглядывала на него и слегка махала хвостиком. Он отвернулся, зажмурился и разжал руки…».

Опираясь на собственные воспоминания, могу сказать, что скорбь о безвременной кончине невинного животного, как правило, соседствует с недоумением: почему? ну почему нужно было топить Муму, если Герасим от злобной барыни всё равно ушел? И никакие учительские объяснения, что, дескать, невозможно было сразу вытравить рабскую привычку подчиняться, не помогали: репутация бедного Герасима оставалась безнадежно подмоченной.

По-видимому, такое восприятие сюжетной ситуации тургеневской повести достаточно типично, поскольку не одно поколение школьников и студентов распевало на мотив музыкальной темы композитора Н. Рота к кинофильму Ф.Ф. Копполы «Крестный отец» немудрящую песенку:

Зачем Герасим утопил свою Муму?
Я не пойму, я не пойму.
Зачем, зачем,
Зачем, зачем,
А чтоб с уборкой
Больше не было проблем.

Как и в случае с любым другим фольклорным текстом, существовали и, должно быть, существуют до сих пор многочисленные варианты. Возникает экзотическая грамматическая форма «своё Муму», даются разнообразные, как правило, более-менее циничные ответы на заданный вопрос: «Чтоб больше гавкать неповадно было всем», «Ну почему? / Ну потому: / Ему пожить хотелось тихо одному», «Ах, почему, / Ах, почему, / Тургенев взял и написал свою фигню», «Хотел хозяйку, спьяну утопил не ту» и т.д. и т.п. Неизменным «ядром» текста остается вопрос, выражающий бессилие детского разума перед замыслом гения.

Однако, по-видимому, именно чувство недоумения в сочетании с трагическими, достаточно серьезными для всякого нормально развивающегося ребенка переживаниями, заставляют помнить это произведение и порою даже вызывают определенную творческую реакцию, непосредственную либо отсроченную, запоздалую (поскольку однозначно не только дети сочиняют тексты «про Муму»). Результатом такой реакции чаще всего являются произведения из области «черного юмора», возможно, поскольку именно юмор способствует преодолению различных стрессовых ситуаций и фобий.

Из произведений вербальных, помимо вышеупомянутой песенки, сразу вспоминаются анекдоты про Муму и Герасима. «И всё-таки, Герасим, ты что-то недоговариваешь, – сказала Муму сосредоточенно гребущему хозяину». «Сэр, а где же наша собачка Монморанси? – спросили трое в лодке русского туриста Герасима». «Эх, внучек, внучек, и опять ты всё перепутал! – сокрушался старый дед Мазай, встречая Герасима после очередной лодочной прогулки». «Сэр Генри Баскервиль вызывает к себе Шерлока Холмса и говорит: “Мистер Шерлок Холмс, боюсь, мы больше не нуждаемся в Ваших услугах по поимке Собаки Баскервилей. С минуты на минуту к нам должен прибыть из России крупнейший специалист в этой области, мистер Герасим”». «Ну, вот мы и снова встретились, Герасим, – дружески улыбнулась Собака Баскервилей, выходя навстречу побледневшему от ужаса сэру Генри».

Как нетрудно заметить, достаточно часто здесь имеет место игра образами далеких друг от друга литературных произведений, столкновение которых в одном тексте во многом и предопределяет комический эффект: Муму – Монморанси – Собака Баскервилей; Герасим – трое в лодке – дед Мазай – сэр Генри Баскервиль. Подобная игровая ситуация в принципе характерна для анекдотов, героями которых являются литературные персонажи, стоит вспомнить хотя бы легендарную пару Наташа Ростова – поручик Ржевский.

Интересно то, что в анекдотах такого рода Герасим зачастую выступает именно как носитель русского национального начала, пусть и взятого в его негативном аспекте: шокирующая рафинированных европейцев (как правило, в лице англичан) жестокость по отношению к животным. При этом поведение Герасима никак не оправдывается и не объясняется, что, в принципе, также согласуется с традиционными представлениями о загадочности и стихийности русской души. Отсутствие объяснений со стороны самого Герасима мотивируется характером его недуга, что порою также становится предметом комического обыгрывания.

Хрестоматийные образы глухонемого гиганта и его крошки собаки нашли свое отражение не только в словесных культурных текстах: графическим подтверждением этого тезиса являются шаржи Андрея Бильжо, известного всей стране в качестве замечательного доктора-«мозговеда» сатирической телепрограммы «Итого», к сожалению, безвременно прекратившей свое веселое существование. Сатирическая направленность ощутима и в этом цикле его работ, превращающем героев Тургенева в наших современников, способных с легкостью процитировать высказывания политиков XXI века (к примеру, утопающая в речке Муму вспоминает знаменитое высказывание В.В. Путина: «А обещали мочить в сортире…»).

Стоит вспомнить для примера также замечательный советский мультфильм «Волк и теленок», воспевающий героические деяния приемного отца-одиночки. Там есть один любопытный эпизод, когда добродушный, но малообразованный Волк, на печи которого в силу каких-то загадочных обстоятельств завалялась книга И.С. Тургенева, желает развлечь теленка историей про ему подобных и подсовывает малышу повесть с мнимо «говорящим» названием: «Муму». В результате бедняжка горько плачет и кричит «Собачку жалко!» Вероятно, можно рассматривать данный эпизод как сатиру на политику отечественного Министерства образования, полагающего, что если в произведении появляются образы животных, то его однозначно можно отнести к литературе для детей, но нас в большей степени интересуют другие моменты. В очередной раз тургеневское произведение оказывается помещенным в иронический контекст, ориентированный на массовое восприятие, и в очередной раз оно ассоциируется с фольклором, поскольку весь мультфильм сознательно стилизуется под русскую народную сказку о животных.

Есть и более яркие, необычные примеры тиражирования образов Муму и Герасима. В частности, одно время среди студентов-филологов Пермского государственного университета, ездивших в Санкт-Петербург на конференции, преддипломные практики и просто в туристических целях, особой популярностью пользовалось кафе «Муму» на площади им. Тургенева. В студенческо-филологических кругах его ласково именовали «Дохлая собака» или даже «Наша дохлая собака», претенциозно компилируя названия знаменитого богемного кабачка начала ХХ века («Бродячая собака») и одного из эпатажных сборников поэтов-футуристов («Дохлая луна»). Интерьер кафе украшали фигура огромного зверообразного мужичины с булыжником в одной руке и веревочкой в другой, а также множество очаровательных плюшевых песиков с огромными печальными глазами. По свидетельству местных официантов и личным наблюдениям, это заведение пользовалось большим успехом у детей.

Число примеров, подтверждающих «народность» этих двух тургеневских героев может быть увеличено: стоит вспомнить хотя бы худенькую собачку, периодически сменяющую толстую коровку на фантике конфет «Муму», и шутку в одной из передач КВН по поводу господина Герасима, представителя Общества защиты животных. Вероятно, существуют и другие, наглядные доказательства, к сожалению, оставшиеся неизвестными автору этой статьи. Не случайно имя Муму попало в подборку АиФ «От Лесси до Несси. 20 самых знаменитых животных» со следующим комментарием: «Несчастная собака, по прихоти самодурствующей барыни-крепостницы (а на самом деле коварного писателя Тургенева!) утопленная немым Герасимом, нежно любима всем русским народом <…>»

Нетрудно заметить, что все вышеприведенные случаи объединяет принципиальная «оторванность» героев от текста-первоисточника, от реалий крепостного помещичьего хозяйства девятнадцатого века и искусно выстроенной системы образов произведения. Из сферы народной интерпретации фактически исключаются несчастная любовь Герасима – Татьяна, её пьяница-муж Капитон и даже, по большому счету, главная злодейка – барыня. Глухонемой дворник и его любимая собака остаются только вдвоем и начинают со свойственной мифологическим героям легкостью перемещаться во времени и пространстве. Существенно трансформируется и сам образ Герасима: вряд ли человеку, не читавшему текст первоисточника, но знакомому с фольклорными его интерпретациями, придет в голову мысль, что «вместе с преданной собачонкой тонет в воде живое человеческое сердце, оскорбленное, униженное, измятое диким произволом»4. В современном массовом сознании образ Герасима – это скорее образ палача, садиста, этакого «собачьего» маньяка, но отнюдь не страдающей жертвы крепостничества. От прототекста остаются лишь имена героев, память о трагическом эпизоде утопления и заложенный в нем эффектный визуальный контраст между гигантской фигурой угрюмого силача и крошечным силуэтом беспомощной собачонки.

По-видимому, среди всех героев Тургенева только этой паре – Герасиму и Муму – удалось стать истинно «народными героями», перейдя со страниц литературного произведения на бескрайние просторы отечественного фольклора и бытовой культуры. Этот факт отнюдь не свидетельствует в пользу того, что рассказ «Муму» – лучшее произведение И.С. Тургенева: русская классика в целом мало востребована современным фольклором, Ф.М. Достоевскому и А.П. Чехову в этом отношении «повезло» еще меньше, если, конечно, вообще уместно говорить о каком-либо «везении» в данном случае. Вполне очевидно, что механизмы фольклоризации совершенно безжалостно перемалывают авторский замысел, что вряд ли могло бы импонировать как самим классикам, так и трепетным их почитателям. Однако указанный факт лишний раз подтверждает мысль о многообразии литературного наследия И.С. Тургенева и, кроме того, позволяет говорить о некоторых специфических качествах рассказа «Муму», спровоцировавших, в совокупности с внетекстуальными факторами (такими как широкая известность, включение в школьную программу и т.п.), творческую реакцию народных масс. Выявление и последующее исследование тех качеств литературного произведения, которые позволяют его героям стать героями фольклора, представляет собой отдельную, как представляется, очень непростую научную задачу, однозначное решение которой вряд ли осуществимо в рамках жанра статьи. На данный момент достаточно будет обозначить само существование такой задачи, интересной и важной как для литературоведения, так и для современной фольклористики.

Арест и спасская ссылка

Арест и спасская ссылка

Это было в последних числах февраля 1852 года. На утреннем заседании в зале Дворянского собрания в Петербурге Тургенев заметил странно возбужденного И. И. Панаева, перебегавшего от одного лица к другому. «В Москве умер Гоголь!»…

«Нас поразило великое несчастие, — писал Тургенев Полине Виардо. — Гоголь умер в Москве, умер, предав все сожжению, — все — второй том «Мертвых душ», множество оконченных и начатых вещей, — одним словом, все. Вам трудно будет оценить всю огромность этой столь жестокой, столь полной утраты. Нет русского, сердце которого не обливалось бы кровью в эту минуту. Для нас он был более, чем только писатель: он раскрыл нам нас самих. Он во многих отношениях был для нас продолжателем Петра Великого. Быть может, эти слова покажутся вам преувеличенными, внушенными горем. Но вы не знаете его: вам известны только самые из незначительных его произведений, и если б даже вы знали их все, то и тогда вам трудно было бы понять, чем он был для нас. Надо быть русским, чтобы это почувствовать. Самые проницательные умы из иностранцев, как, например, Мериме, видели в Гоголе только юмориста английского типа. Его историческое значение совершенно ускользнуло от них. Повторяю, надо быть русским, чтобы понимать, кого мы лишились».

В смерти Гоголя Тургенев увидел событие, отражающее трагические стороны русской жизни и русской истории. «Это тайна, тяжелая, грозная тайна — надо стараться ее разгадать… но ничего отрадного не найдет в ней тот, кто ее разгадает… Трагическая судьба России отражается на тех из русских, кои ближе других стоят к ее недрам — ни одному человеку, самому сильному духу, не выдержать в себе борьбу целого народа — и Гоголь погиб!» Тургеневу казалось, что это была не простая смерть, а смерть, похожая на самоубийство, начавшееся с истребления «Мертвых душ». Социальная дисгармония прошла через сердце великого писателя России, и это сердце не выдержало, разорвалось.

Тургеневу было неприятно видеть, что многие петербургские литераторы приняли известие о смерти Гоголя спокойно. Писатель надел траур и в общении с друзьями и знакомыми резко обличал хладнокровие петербургской публики, петербургских журналов и газет. Стремясь разъяснить читателям глубину постигшей Россию трагедии, Тургенев написал некролог:

«Гоголь умер! Какую русскую душу не потрясут эти два слова? Он умер… Да, он умер, этот человек, которого мы теперь имеем право, горькое право, назвать великим; человек, который своим именем одним означил эпоху в истории нашей литературы…

Мысль, что прах его будет покоиться в Москве, наполняет нас каким-то горестным удовлетворением. Да, пусть он покоится там, в этом сердце России, которую он так глубоко знал и так любил…»

Тургенев направил некролог в редакцию «Петербургских ведомостей». Но статья не появилась ни в один из последовавших дней. На недоуменный вопрос Тургенева издатель газеты заметил:

— Видите, какая погода, — и думать нечего.

— Да ведь статья самая невинная.

— Невинная ли, нет ли, — возразил издатель, — дело не в том; вообще имя Гоголя не велено упоминать.

Вскоре до Тургенева дошел слух, что попечитель Петербургского учебного округа Мусин-Пушкин назвал Гоголя «лакейским писателем». Возмущенный Тургенев обратился к московским друзьям с просьбой попытаться напечатать некролог в Москве. Им это удалось, и 13 марта некролог под заглавием «Письмо из Петербурга» вышел в газете «Московские ведомости».

Так Тургенев попал, наконец, «под статью», нарушил закон, и против него уже можно было применить чрезвычайные меры. Он был на подозрении как автор антикрепостнических «Записок охотника», как свидетель парижских событий 1848 года, как друг Бакунина и Герцена. Нужен был повод. И он нашелся. Глава цензурного комитета, попечитель Петербургского округа Мусин-Пушкин заверил начальство, что он призывал Тургенева лично и лично передал ему запрещение цензурного комитета печатать статью, хотя в действительности Тургенев Мусина-Пушкина в глаза не видал и никакого с ним объяснения не имел. И вот за ослушание и нарушение цензурных правил Тургенев был арестован, приговорен к месячному заключению, а затем ссылке на жительство в родовое имение под полицейский надзор.

Первые сутки он просидел в обыкновенной сибирке, где «беседовал с изысканно-вежливым и образованным полицейским унтер-офицером, который рассказывал ему о своей прогулке в Летнем саду и об аромате птиц». А затем месяц находился под арестом в Адмиралтейской части. Образованный Петербург был взволнован этим безобразным событием. Толпы посетителей устремились к месту заключения, чтобы выразить свое искреннее сочувствие автору «Записок охотника». Тогда на посещение наложили запрет. Кто-то из литераторов пустил гулять по Петербургу каламбур: «Говорят, литература не пользуется у нас уважением, — напротив, литература у нас в части».

Но в высших кругах общества, близких ко двору, арест Тургенева вызвал одобрение: этот дерзкий человек договорился до того, что осмелился назвать Гоголя, писателя, «великим человеком». Одна из светских дам, охотно согласившаяся помочь Тургеневу, отказалась от своей затеи, узнав о такой «дерзости». «Великим» разрешалось называть императора, полководца, государственного человека, В высших сферах еще господствовал взгляд, подобный взгляду покойной Варвары Петровны, сравнивавшей писателя с писцом.

Поплатились и московские друзья Тургенева. В. П. Боткин за содействие в публикации некролога был взят под полицейский надзор, а неслужащий Е. М. Феоктистов насильственно определен на государственную службу с установленным и за ним «присмотром».

Николай I был тогда в отъезде, и Тургенев написал объяснительное письмо цесаревичу Александру, объясняя свой «проступок» глубокой скорбью об ушедшем писателе. Официального ответа Тургенев, по-видимому, не получил, но условия пребывания под арестом улучшились: его перевели на квартиру частного пристава, разрешили читать и работать. А. К. Толстой приносил ему книги и вместе с княжной С. И. Мещерской пытался добиться освобождения. Хлопоты оказались безуспешными. В придворной среде ходили слухи об антиправительственных настроениях Тургенева. С. И. Мещерская предупреждала, что переписка с семейством Виардо должна быть осмотрительной с обеих сторон: «Малейшее рассуждение чуть-чуть либеральное… да еще исходящее из семьи, известной как очень республиканская, — может вас подвергнуть новым и более значительным неприятностям».

Но в литературных семьях Петербурга Тургенев оказался героем дня. Младшие дочери Ф. И. Тютчева, «обе республиканки», по словам Мещерской, «подняли бунт» из-за Тургенева: «Портрет императора сковырнулся с почетного места в шкаф для нижних юбок и там был помещен в самом низу, лицом к задней стенке шкафа, — и выйдет оттуда только после благоприятного конца нашей драмы».

Тургенев начал было под арестом изучать польский язык, но Мещерская предупредила, что это безумно со стороны человека, преследуемого властями, знающими об антигосударственных настроениях в современной Польше, где поднимается освободительное движение. Княжна не уставала повторять: «Помните, что ни одно ваше движение или слово не остаются незамеченными… Прощайте и еще раз — сожгите ваш польский учебник».

В письме к супругам Виардо, пересланном в Париж частным образом, Тургенев объясняет свой арест не статьей о Гоголе, «совершенно незначительной», а тем, что на него уже давно смотрели косо и только искали подходящего случая. Письмо выдержано в спокойных тонах. Тургенев огорчен, что не увидит весны, а в деревню едет охотно: он собирается изучать русский народ, «самый странный и самый изумительный во всем мире», будет писать давно задуманный роман.

Под арестом Тургенев создает рассказ «Муму», навеянный воспоминаниями о матери: «день ее нерадостный и ненастный, и вечер ее чернее ночи». После освобождения он читает «Муму» своим друзьям в Петербурге: «Истинно трогательное впечатление произвел этот рассказ, вынесенный им из съезжего дома, и по своему содержанию, и по спокойному, хотя и грустному тону изложения. Так отвечал Тургенев на постигшую его кару, продолжая без устали начатую им деятельную художническую пропаганду по важнейшему политическому вопросу того времени», — вспоминал П. В. Анненков.

По пути в Спасское Тургенев остановился в Москве, где встречался с И. Е. Забелиным и внимательно осматривал с ним «московские древности», Р последнее время в нем пробудилась тяга к отечественной истории, к народному творчеству, крестьянской культуре.

И вот он в Спасском, но не на положении хозяина, а в роли политического изгнанника. Вновь, и в который раз, родовое гнездо угрожало обратиться по отношению к нему тюрьмой. За Тургеневым установлен надзор местной полиции, причем довольно назойливый. За ним приставлен человек, которого соседи называют «мценским цербером». «Цербер» следит за каждым шагом Тургенева и строчит в полицейское управление доносы-отчеты, вроде следующего: «И ехали они на охоту. Вид у них был бравый. Остановились в поле и долго с крестьянами изволили говорить о воле. А когда я к ним подошедши шапку снял и поклонился, то Иван Сергеевич такой вид приняли, как будто черта увидели, сделались серьезными».

По воспоминаниям современников, «в первое время ссылки визиты к Ивану Сергеевичу соседними помещиками делались как-то нерешительно, с каким-то смущением: приезжали к нему только самые храбрые, и то с оглядкою; но, когда первые пионеры побывали в Спасском без каких-либо для себя последствий, тогда и все другие соседи начали совершать набеги на Спасское безбоязненно».

В 1852 году, сразу же после освобождения из-под ареста, отправляясь в Спасское, Тургенев пригласил в гости двух молодых друзей, студентов Петербургского университета Д. Я. Колбасина и И. Ф. Миницкого, принадлежавших к кружку демократически настроенной молодежи. Визит не был безопасным для студентов, но, как заявлял Колбасин, ради Тургенева он был «готов на все, даже если б потребовалась личная жертва — исполнил бы ее не заикнувшись».

Начинались летние охоты — любимое время Тургенева. Колбасин напросился взять его с собой. Иван Сергеевич обрадовался неожиданному спутнику и приказал своим егерям, старику Афанасию и молодому Александру, снарядить его по-охотничьи. «Ружье, шляпа, сумка с порохом и дробью, старый кафтан, сидевший на мне как мешок и ниже колен, все это было собрано, — вспоминал Колбасин, — но явился вопрос о болотных сапогах. Как быть? Судили, рядили и порешили нарядить меня в сапоги доктора Порфирия, мужчины почти такого же роста, как и Тургенев, но вдвое его толще. Кто-то сбегая в деревенскую больницу, и сапоги были принесены. Но увы! Один сапог оказался с искривленным каблуком, а величина каждого равнялась двум моим ногам… Увидев меня в таком наряде, Иван Сергеевич расхохотался».

Утром, «проехав Малиновую воду, мы остановились у мужика, знакомого егерю Афанасию, и, приказав приготовить на сеновале постели и самовар, после заката солнца отправились на болото. Увидев первого бегущего кулепа, я поотстал, приложился — и кулеп затрепетал на месте. Собака бросилась, чтобы принести дичь, но в это мгновение Тургенев повернулся ко мне лицом и серьезно сказал: «Послушайте, Колбасин, вы этого не делайте. Стрелять сидящую птицу или сонного зверя — считается убийством и прилично только промышленникам, а не охотникам…»

Все лето Тургенев посвятил охоте, но, когда пришла ненастная осень, когда уехали молодые друзья, ему часто становилось тоскливо и грустно. Скрашивали жизнь письма друзей, воспоминания, мечты, игры воображения и, наконец, девушка из народа, «жена — не жена, а почитай, что жена», — говоря словами тургеневского Чертопханова.

У дяди Николая Николаевича было две дочери на выданье, и он в Москве часто устраивал вечера. Временами на них появлялась племянница Николая Николаевича Елизавета Алексеевна Тургенева со служанкой Феоктистой…

Современники вспоминали: «В первую минуту в ней не усматривалось ничего ровно: сухощавая, недурная собой брюнетка — и только. Но чем более на нее глядели, тем более отыскивалось в чертах ее продолговатого, немного смуглого личика что-то невыразимо-привлекательное и симпатичное. Иногда она так взглядывала, что не оторвался бы… Стройности она была поразительной, руки и ноги у нее были маленькие; походка гордая, величественная. Не один из гостей Елизаветы Алексеевны, рассматривая ее горничную, невольно думал: откуда в ней все это взялось?.. Ни с какой стороны не напоминала она девичью и дворню…»

В один из приездов в Москву Иван Сергеевич заглянул к кузине — и… стал часто захаживать к ней, глаз не сводил с Феоктисты. Родные заметили, что он «влюбился в нее по уши». В одном из устных рассказов Тургенев вспоминал: «Когда одна горничная входила при мне в комнату, я готов был броситься к ее ногам и покрыть башмаки поцелуями». Наконец, Иван Сергеевич не выдержал, признался кузине в своем чувстве.

Он выкупил Феоктисту за 700 рублей на волю — по тем временам такая цена считалась «сумасшествием». Но, к сожалению, это увлечение оказалось недолгим: они расстались с окончанием спасской ссылки, когда Тургенева снова потянуло вдаль, к другой любви, к стихии прекрасных мгновений.

В письмах к Полине Виардо из Спасского и намека нет на этот тайный роман. В них Тургенев по-прежнему тоскующий влюбленный. «Дорогой, добрый друг, умоляю вас писать мне часто; ваши письма всегда делали меня счастливым, а теперь они мне особенно необходимы». Он по-прежнему напоминает Виардо о годовщине их первой встречи, теперь уже девятой, помнит все, как будто встреча произошла вчера. «Что же остается мне? — Работа и воспоминания. Но для того чтобы работа была легка, а воспоминания менее горьки, мне нужны ваши письма, с отголосками счастливой, деятельной жизни, с запахом солнца и поэзии, который они ко мне приносят». Тургенев сетует, что жизнь его уходит «капля за каплей, словно вода из полузакрытого крана». «Никому не дано вернуться на следы прошлого, но я люблю вспоминать о нем, об этом неуловимо прелестном прошлом».

В этих письмах трудно заподозрить Тургенева в неискренности. В них любилось отлетевшее, ушедшее, недосягаемое, в Феоктисте же была живая, не воображаемая жизнь. Вероятно, частицу своего душевного опыта вложил Тургенев в описание любви Николая Петровича Кирсанова к милой простушке Фенечке. Любовь к ней не мешала герою предаваться сладостным воспоминаниям о прошлом, о любимой девушке, той самой, что потом была его женой. Оба этих чувства уживаются в душе Николая Петровича, потому что разная у них природа.

Теплым летним вечером, в саду, Николай Петрович предается радостной игре одиноких дум, воскрешает прошлое, умершую жену свою, Марию. Но не о счастливых днях семейной жизни вспоминает герой; над его душою безраздельно властвует другое: «полуслова, полуулыбки, и недоумения, и грусть, и порывы, и, наконец, эта задыхающаяся радость». И в Марии видит он не женщину, а девушку, любит в ней мгновенья робко пробуждающегося чувства, — то, что называется «предысторией любви». «Но, — думал он, — те сладостные, первые мгновенья, отчего бы не жить им вечною, неумирающею жизнью?» «Он не старался уяснить самому себе свою мысль, но он чувствовал, что ему хотелось удержать то блаженное время чем-нибудь более сильным, нежели память; ему хотелось вновь осязать близость своей Марии, ощутить ее теплоту и дыхание, и ему уже чудилось, как будто над ним…

— Николай Петрович, — раздался вблизи его голос Фенечки, — где вы?

Он вздрогнул. Ему не стало ни больно, ни совестно… Он не допускал даже возможности сравнения между женой и Фенечкой, но он пожалел о том, что она вздумала его отыскивать. Ее голос разом напомнил ему: его седые волосы, его старость, его настоящее…

Волшебный мир, в который он уже вступал, который уже возникал из туманных волн прошедшего, шевельнулся — и исчез.

— Я здесь, — отвечал он, — я приду, ступай. «Вот они, следы-то барства», — мелькнуло у него в голове».

Но не только в барстве был исток тургеневской раздвоенности, а и в особенностях его художественной натуры. Устремляясь к абсолютной красоте и эстетической гармонии, от реальности он неизбежно отлетал. Жить искусством можно было в одухотворенной сфере чистого воображения, где царили лишь прекрасные мгновения. Только реальная жизнь при этом оставалась прозаична и суха.

Поэтому и отношения с Полиной Виардо у Тургенева раздваивались: в царстве духа — божество, заслуживающее молитвенного восхищения, в повседневной жизни — властное и волевое существо, под влиянием которого надламывалась личность. Время спасской ссылки постепенно отрезвляет Тургенева. В январе 1853 года Полина Виардо гастролирует в России, но Тургенев узнает об этом из газет. «Признаюсь, хотя без малейшего упрека, что я предпочел бы узнать все это от вас самой. Но вы живете в вихре, отнимающем у вас время, — в лишь бы только вы не забыли обо мне, мне больше ничего не нужно».

В марте, когда гастроли продолжаются в Москве, Тургенев не выдерживает и с фальшивым паспортом, в купеческом костюме, отчаянно рискуя, отправляется в Москву. Вероятно, свидание не принесло ему радости: и по возвращении Тургенев постоянно сетует на лаконичность ее писем, напоминающих стремительный поток, в котором «каждое слово рвется быть последним». Живые связи постепенно истончаются и остаются только сладостные воспоминания да дружеская переписка, поддерживаемая заботами о дочери. Но, кроме этого, — бессмертные страницы, поэтизирующие любовь, которая сильнее смерти:

«Это было в конце марта, перед Благовещением, веко-ре после того, как я в первый раз тебя увидел, и, еще не подозревая, чем ты станешь для меня, уже носил тебя в сердце — безмолвно и тайно. Мне пришлось переезжать одну из главных рек России. Лед еще не тронулся на ней, но как будто вспух и потемнел; четвертый день стояла оттепель. Снег таял кругом — дружно, но тихо; везде сочилась вода; в рыхлом воздухе бродил беззвучный ветер. Один и тот же, ровный молочный цвет обливал землю и небо; тумана не было — но не было и света; ни один предмет не выделялся на общей белизне; все казалось и близким, и неясным. Оставив свою кибитку далеко назади, я быстро шел по льду речному — и, кроме глухого стука собственных шагов, не слышал ничего; я шел, со всех сторон охваченный первым млением и веянием ранней весны… И понемногу, прибавляясь с каждым шагом, с каждым движением вперед, поднималась и росла во мне какая-то радостная, непонятная тревога… Она увлекала, она торопила меня — и так сильны были ее порывы, что я остановился наконец в изумлении и вопросительно посмотрел вокруг, как бы желая отыскать внешнюю причину моего восторженного состояния… Все было тихо, бело, сонно; но я поднял глаза: высоко на небе неслись станицей перелетные птицы… «Весна! Здравствуй, весна! — закричал я громким голосом, — здравствуй, жизнь, и любовь, и счастье!» — и в то же мгновенье, с сладостно потрясающей силой, подобно цвету кактуса, внезапно вспыхнул во мне твой образ — вспыхнул и стал, очаровательно яркий и прекрасный, — и я понял, что я люблю тебя, тебя одну, что я весь полон тобою…»

Поэзия взлетала над жизненной прозой, и когда Тургенев писал эти строки уже в 1862–1864 годах, воспоминание о рискованной, отчаянной поездке на свидание с Полиной Виардо явилось для них биографической подоплекой. В духовной сфере, в поэзии сердечного воображения роман Тургенева с Полиной Виардо длился всю жизнь и, вероятно, не слишком нуждался в «вещественных знаках невещественных отношений». Для его продолжения достаточно было ласкового взгляда, трепетного прикосновения к ее руке, достаточно было рожденного ею бессмертного искусства.

В Спасском у Тургенева появилась возможность сосредоточиться и пополнить пробелы в знании истории России. «Что касается до меня, — пишет он из ссылки, — то я погрузился по шею в русские летописи. Когда я не работаю, то не читаю ничего другого». С увлечением штудирует Тургенев книгу И. Сахарова «Сказания русского народа», труд И. Снегирева «Русские простонародные праздники и суеверные обряды», «Быт русского народа» А. Терещенко, восторгается былинами, собранными Киршею Даниловым, упивается народными русскими песнями.

«Я ни одного мгновения до сих пор не чувствовал скуки, — пишет он в ноябре 1852 года А. Краевскому, — работаю и читаю». «Никогда так много и легко не работал, как теперь». «Уединение, в котором я нахожусь, мне очень полезно»: «я чувствую, что я стал проще и иду прямее к цели, может быть потому, что во время писания не думаю о печатании». «Клянусь вам честью, вы напрасно думаете, что я скучаю в деревне. Неужели бы я вам этого не сказал? — убеждает Тургенев Феоктистова. — Я очень много работаю и притом я не один; я даже рад, что я здесь, а не в Петербурге. Прошедшее не повторяется и — кто знает — оно, может быть, исказилось. Притом надо и честь знать, пора отдохнуть, пора стать на ноги. Я недаром состарился, — я успокоился и теперь гораздо меньшего требую от жизни, гораздо большего от самого себя. И так я уже довольно поистратился, пора собирать последние гроши, а то, пожалуй, нечем будет жить под старость. Нет, повторяю, я совсем доволен своим пребыванием в деревне».

Постепенно Тургенев врастает в деревенскую жизнь, и она открывается перед ним новой, незнакомой своей стороной: «У меня на праздниках были маскарады: дворовые люди забавлялись, а фабричные с бумажной фабрики брата приехали за 15 верст — и представили какую-то, ими самими сочиненную, разбойничью драму. Уморительнее этого ничего невозможно было вообразить — роль главного атамана исполнял один фабричный — а представитель закона и порядка был один молодой мужик; тут был и хор вроде древнего, и женщина, поющая в тереме, и убийство, и все, что хотите…»

Он знакомится с соседями-помещиками, и почти все они интересны: «живу, батюшка, провинциальной жизнью, во всю ее ширину», «ближе стал к современному быту, к народу». В июле 1853 года Тургенев с увлечением рассказывает П. В. Анненкову о большой охотничьей эпопее, впечатления от которой отзовутся в повести «Поездка в Полесье». Он «был на берегах Десны, видел места, ни в чем не отличающиеся от того состояния, в котором они находились при Рюрике, видел леса безграничные, глухие, безмолвные — разве рябчик свистнет или тетерев загремит крылами, поднимаясь из желтого моха, поросшего ягодой и голубикой, — видел сосны вышиною с Ивана Великого — при взгляде на которые нельзя не подумать, что они сами чувствуют свою громадность, до того величественно и сумрачно стоят они, — видел следы медвежьих лап на их коре (медведи лазят по ним за медом) — познакомился с весьма замечательной личностью, мужиком Егором».

В начале спасской ссылки случилось важное событие в литературной жизни и писательской судьбе Тургенева. В Москве отдельным изданием вышли «Записки охотника» и вызвали в цензурном комитете настоящий переполох. По личному распоряжению Николая I цензор В. В. Львов, детский писатель демократической ориентации, пропустивший, вероятно, не без риска, книгу в печать, был уволен с должности без права службы по цензурному ведомству. Возникло подозрение, что Тургенев существенно изменил свои рассказы, усилил их политический смысл, готовя «Записки охотника» к отдельному изданию. Однако чиновник цензурного ведомства в результате порученной ему кропотливой сверки текста с журнальным вариантом «Современника» пришел к заключению, что «содержание рассказов осталось везде одно и то же». Обличительный пафос книги действительно усилился, но не за счет авторской переделки, которой почти не было, а в результате сложного художественного взаимодействия очерков между собою. В итоге «следствия» по делу об отдельном издании «Записок охотника» цензурный комитет выработал и обнародовал «специальное предостережение», которым отныне обязаны были руководствоваться все цензоры: «Так как статьи, которые первоначально не представляли ничего противного цензурным правилам, могут иногда получить в соединении и сближении направление предосудительное, то необходимо, чтобы цензура не иначе позволяла к печатанию подобные полные издания, как при рассмотрении их в целости».

Тургенев торжествовал. Он знал, что в неожиданном для публики эффекте нет ничего случайного: такова логика авторского замысла, очерки и создавались как фрагменты целого, как «отрывки» из единой книги. Порадовал автора и восторженный отклик Ивана Сергеевича Аксакова, который увидел в «Записках» «стройный ряд нападений, целый батальный огонь против помещичьего быта».

Однако литературная форма «Записок» казалась теперь Тургеневу уже исчерпанной. «Надобно пойти другой дорогой — надобно найти ее — и раскланяться навсегда с старой манерой. Довольно я старался извлекать из людских характеров разводные эссенции… Но вот вопрос: способен ли я к чему-нибудь большому, спокойному! Дадутся ли мне простые, ясные линии…»

В творчестве периода ареста и спасской ссылки Тургенев порывает со старой манерой и выходит на новую дорогу. «Муму» и «Постоялый двор» — своеобразный эпилог «Записок охотника» и пролог к тургеневским романам. Приступая к работе над этими произведениями, писатель мечтает о «простоте и спокойствии». Аналитическая пестрота, эскизность характеров, очерковость художественного письма его уже не удовлетворяют. Открытое в «Записках охотника» живое ощущение народной России как целого помогает теперь Тургеневу показать русский народ в едином и монументальном образе немого богатыря Герасима.

Образ Герасима настолько емок, что тяготеет к символу; он вбирает в себя лучшие стороны народных характеров «Записок охотника» — рассудительность и практический ум Хоря, нравственную силу, добродушие, трогательную любовь ко всему живому Калиныча, Ермолая, Касьяна. Появляются и новые штрихи: вслед за былиной о Микуле Селяниновиче и кольцовскими песнями, Тургенев поэтизирует вековую связь Герасима с землей, наделяющую его богатырской силой и выносливостью. Звучат отдаленные переклички и с другим героем былинного эпоса — Василием Буслаевым, когда немой Герасим стукает лбами пойманных воров или ухватывает дышло и слегка, но многозначительно грозит обидчикам.

Как и в «Записках охотника», в «Муму» сталкиваются друг с другом две силы: русский народ, прямодушный и сильный, и крепостнический мир в лице капризной, выживающей из ума старухи. Но теперь Тургенев дает этому конфликту новый поворот. Возникает вопрос, на чем держится крепостное право, почему мужики-богатыри прощают господам любые прихоти?

Сила крепостнического уклада не в личностях отдельных господ — жалка и немощна барыня Герасима, — а в вековой привычке: барская власть воспринимается народом как стихийная природная сила, всякая борьба с которой бессмысленна. В повести «Муму» Тургенев создает особый эстетический эффект. Все побаиваются немого богатыря: «Ведь у него рука, ведь вы изволите сами посмотреть, что у него за рука: ведь у него просто Минина и Пожарского рука». «Ведь он все в доме переломает, ей-ей. Ведь с ним не столкуешь; ведь его, черта этакого …никаким способом не уломаешь». К финалу повести будто бы наступает предел терпению. Вот-вот взорвется и разбушуется, вот-вот раскроет немые уста Герасим и заговорит!

Но напряженный конфликт разрешается неожиданным уходом богатыря в родную деревню. И хотя торжествен и радостен этот уход, хотя вместе с Герасимом сама природа празднует освобождение, в сознании читателя остается чувство тревожного недоумения и обманутых надежд.

В «Постоялом дворе» умный, рассудительный и хозяйственный мужик Аким в один день лишается по прихоти своей госпожи всего состояния. Как ведет себя Аким? Подобно Герасиму, он уходит с барского двора, берет в руки посох странника, «божьего человека». На смену Акиму является ловкий и цепкий хищник из мужиков Наум. Однажды Тургенев так сказал Полине Виардо о бедности русских деревень: «Святая Русь далеко не процветает! Впрочем, для святого это и не обязательно».

Повести Тургенева получили высокую оценку в кругах славянофилов. Восхищаясь характером Акима, И. С. Аксаков писал: «Русский человек остался чистым и святым — и тем самым… святостью и правотою своей смирит гордых, исправит злых и спасет общество». В ответ на это Тургенев заявлял: «Один и тот же предмет может вызвать два совершенно противоположные мнения». «…Я вижу трагическую судьбу племени, великую общественную драму там, где вы находите успокоение и прибежище эпоса».

«Трагическую судьбу племени» Тургенев видел в гражданской незрелости народа, рожденной веками крепостного права. Нужны просвещенные и честные люди, исторические деятели, призванные разбудить «немую» Русь. Однако тезка его, Иван Сергеевич Аксаков, сделал по поводу «Муму» совсем иные выводы: «Мне нет нужды знать: вымысел ли это или факт, действительно ли существовал дворник Герасим или нет. Под Герасимом разумеется иное. Это олицетворение русского народа, его страшной силы и непостижимой кротости, его удаления к себе и в себя, его молчания на все запросы, его нравственных, честных побуждений… Он, разумеется, со временем заговорит, но теперь, конечно, может казаться немым и глухим». Но заговорит ли русский крепостной мужик сам по себе, без помощи разумного советчика и просветителя? Едва ли. Нужна длительная школа умственного и гражданского развития, чтоб речь «немых» Герасимов была сильна и глубока. Вот этой-то трагедии народного развития упорно не желают замечать славянофилы. Отсюда следует высокомерно-презрительное отношение к Западу и к русскому культурному слою общества, прошедшему европейскую выучку. И. С. Аксаков еще терпим, а брат его, Константин Сергеевич, вообще считает русскую интеллигенцию «жалкими людьми без почвы», разыгрывающими полтораста лет «роль обезьян Западной Европы».

Вот чисто русская, буслаевская замашка: уж коль рубить, так со всего плеча! Слов нет, немало «обезьян» на русской почве вырастало в послепетровскую эпоху. Но ведь и всякое серьезное общественное движение сопровождает накипь; она-то и достойна глубокого презрения. У Константина же Сергеевича весь «верхний» слой идет под общей кличкой «обезьян»! Он так и пишет Тургеневу: «Вы увидите, что люди-обезьяны годятся только на посмех, что как бы ни претендовал человек-обезьяна на страсти или на чувство, он смешон и не годится в дело для искусства, что, следовательно, вся сила духа в самостоятельности».

«Я не могу разделять Вашего мнения насчет «людей-обезьян, которые не годятся в дело для искусства», — отвечает Тургенев К. С. Аксакову. — Обезьяны добровольные и главное — самодовольные — да… Но я не могу отрицать ни истории, ни собственного права жить; — претензия отвратительна — но страданью я сочувствую. Трудно объяснить все это в коротком письме… Но я знаю, что здесь именно та точка, на которой мы расходимся с Вами в нашем воззрении на русскую жизнь и на русское искусство».

Тургенев все чаще и чаще обращается к изображению культурного дворянства, историческая роль которого, по его мнению, далеко еще не исчерпана. Он пишет повести «Дневник лишнего человека», «Два приятеля», «Затишье», «Переписка», «Яков Пасынков», — в которых с разных сторон исследует психологию «лишнего человека», дворянского героя в русской жизни и литературе. В его бездействии, никчемности и бесприютности он видит национальную трагедию. Такие люди — жертвы сурового общественного климата, они достойны не презрения, а сострадания. Они по-своему талантливы, незаурядны, но в обстановке николаевской реакции культурные дворяне не находят себе места и пристанища, кипят, перегорают в «действии пустом».

Бездомные и неприкаянные, одержимые несчастной страстью «все видеть и все испытать», они становятся трагическими жертвами французской наглости, подобно тургеневскому Вязовнину из «Двух приятелей». Писатель нетерпим к французской фразе и французской пошлости, которую наследуют худшие из русских дворян. Он не щадит в своих повестях тех «обезьян Западной Европы», о которых пишет ему К. С. Аксаков. В «Двух приятелях» ими оказываются «неотразимая» Эмеренция и госпожа Заднепровская. И «русский европеец» Вязовнин, общаясь с ними, чувствует лишь отвращение и тошноту.

В «Затишье» и «Двух приятелях» Тургенев поэтизирует женские характеры, рожденные неспешной и привольной жизнью степной провинции. И в Верочке, и в Марье Павловне есть величавость, внутренняя строгость и гармония, но в то же время некий преизбыток еще неразвернувшихся душевных сил. Она в «затишье», русская провинция, но тишина ее не мертвая, не безнадежная. Какой-то силой богатырской веет на Тургенева от этой настороженной глуши. Степная Русь застыла в ожидании, она готова к бурному, стремительному пробуждению, исполненному удали и силы. Таков порыв любви Марии Павловны к талантливому, но «лишнему» Веретьеву. В его цыганской жизни и российской бесприютности есть обещание иной, свободной жизни, страстной, полной и раскованной, способной утолить девическую, русскую тоску. Но, пробуждая жажду сильной, деятельной любви в степной красавице, Веретьев остается «полой» личностью, не знающей ни цели, ни пристанища.

Тургенев обнажает сложные, болезненные изломы в психологии таких героев, но в то же время и оправдывает их. «Лишние люди» виноваты, но не только по собственной вине: их лишило полнокровной общественной жизни у себя на родине трудное время. На их долю выпало одно — возможность самообразования, разработки собственной личности, что привело к противоречию между непомерно развившимся самоанализом и приглушенным чувством живой жизни с ее насущными практическими потребностями — противоречию между умом и волей, словом и делом.

Но в этом драматическом противоречии не только слабость, но и сила «лишних людей». Среди общества, приученного официальной властью к бездумному существованию и погруженного в социальную апатию, мыслящие люди оказались нужными людьми. Вольные или невольные пропагандисты, они приучали окружающих к размышлению, будоражили, будили уснувшую общественную совесть, заставляли сомневаться, волноваться. Как же не сочувствовать их страданиям, как же вычеркивать их из русской истории, как же огульно объявлять их «обезьянами Европы», если они сугубо русский исторический продукт?! Среди меркантильного существования они были яркими, серьезными людьми. Не случайно женские сердца тянулись к ним. Героиня «Переписки» говорит: «Мы, женщины, те из нас, которые не удовлетворяются заботами домашней жизни, получаем образование все-таки от вас — мужчин».

В цикле повестей о «лишнем человеке» Тургенев вплотную подошел к объективной оценке исторического значения дворянского героя 1830-х — начала 40-х годов. Этот герой был очень хорошо знаком писателю и психологически близок ему. Вероятно, размышления над историческими судьбами России, выдвигавшие на первый план современного развития острую потребность в мыслящем и деятельном герое из общественных «верхов», и потеснили замысел романа «Два поколения», над которым он тогда упорно работал.

В романе изображался усадебный быт, и в его коллизиях угадывались реальные события из жизни Спасского. Тургенев писал «Два поколения» увлеченно и быстро. Роман был почти готов к публикации, когда Тургенев уничтожил его.

Писатель постоянно нуждался в чьем-то одобрении для успешного литературного труда. Болезненно прислушливый к мнению о своих произведениях, он ранимо воспринимал каждый критический укол. Для смягчения ударов «официальной» критики он, как в воздухе, нуждался в критике приятельской. Одним из добровольцев в такой роли был Василий Петрович Боткин. Сын богатого чаеторговца, он занимался философией, эстетикой, литературой, а во время постоянных заграничных поездок по отцовским поручениям попутно приобрел обширные познания в области европейского искусства. В кругах московских западников Боткин слыл знатоком и ценителем изящных искусств. Эта роль пришлась по душе молодому дилетанту, хотя на искусство он смотрел с сугубо эстетической точки зрения, а в приятельской оценке часто употреблял термины гастрономического происхождения и в общественных приговорах был и недалек и неглубок.

Роман показался Боткину излишне дидактичным, растянутым и вялым, а герой преувеличенным и ходульным. Этот письменный отзыв, как ушат холодной воды, вылил на голову Тургенева услужливый приятель, когда работа над романом была в полном разгаре. Тургенев охладел к своему детищу, решил не завершать и не публиковать роман, за исключением маленького отрывка из него — «Собственная господская контора».

Посылая П. В. Анненкову боткинский отзыв, Тургенев писал: «Согласитесь, что это хоть кого озадачит. Я начинаю думать, что я едва ли найду в себе довольно огня, чтобы продолжать мою работу. Уверенность в себе необходима для уестествления музы <…> а уверенность эта — я чувствую — так и сочится из меня вон».

Об уровне советов Боткина свидетельствует, например, следующая оценка «Записок охотника», данная знатоком и ценителем в 1856 году: «…Ты писатель для людей чувства образованного и развитого; писатель для передовой, самой избранной части общества… Дело другое «Записки охотника» и вообще произведения, затрагивающие известную струну: их всеобщий успех — дело немудреное и ясное. Да тебе, с твоим талантом, стыдно выезжать на подобных мелодраматических сюжетах».

Надо прямо сказать: не только добрую, часто и «медвежью услугу» оказывали Тургеневу «домашние» критики. Среди друзей писателя наиболее чутким был, конечно, Павел Васильевич Анненков. Но и он своей «умеренностью и аккуратностью» сдерживал свободный ход тургеневского дарования. Впрочем, все эти «опекуны» и «тонкие ценители» были тем духовным облаком, которое рождалось личностью самого Тургенева, нуждавшегося в подобной «опеке» и «защите».

Кстати, посетить изгнанника, несмотря на постоянные его мольбы и призывы, ни один из литературных опекунов и поверенных Тургенева в те годы не решился. Зато Спасское навестил Михаил Семенович Щепкин. Камердинер Тургенева вспоминал, как его барин радостно бросился навстречу гостю и обнимался с ним. Это случилось 9 марта 1853 года. Щепкин привез новую комедию А. Н. Островского «Не в свои сани не садись». Разместившись в уютной комнатке флигеля, друзья с наслаждением читали пьесу, сюжет которой в чем-то перекликался с замыслом тургеневского «Затишья»: цельные русские характеры, почвенные натуры в столкновении с «вихоревской» психологией промотавшегося дворянчика, соблазняющего купеческую дочку. Все бы хорошо, но Тургеневу не нравился в комедии привкус морализаторства и дидактизма. Купеческие характеры казались излишне высветленными, а дворянин Вихорев чересчур облегченным. Во всем этом чувствовалось влияние славянофильской концепции: нетронутая европейскими влияниями животворящая и спасительная стихия народной жизни, с одной стороны, и европеизированные «люди-обезьяны», с другой. Уж слишком сильна у Островского эта «начинка естественности и морали»; такая ли дорога ведет к истинному художеству? И все же комедия произвела большое впечатление, да и прочел ее талантливый Щепкин, как и подобало лучшему русскому актеру.

Вспоминали Гоголя. Речь зашла о сохранившихся главах второго тома «Мертвых душ». Тургенев особенно восхищался третьей главой:

— Вещь удивительная! Совершенство! Что за гениальная карикатура, что за водопад здоровой веселости — этот Петух! Но пятая глава с невыносимым Муразовым меня более нежели озадачила — она меня огорчила. Если все остальное было так написано — уж не возмутившееся ли художественное чувство заставило Гоголя сжечь свой роман?

Тургенев познакомил Щепкина с семейством Тютчевых, которые жили в большом спасском доме. Жена управляющего сносно играла на фортепиано и вместе со своей сестрой разыгрывала в четыре руки Бетховена и Моцарта, Глюка и Гайдна. Тургенев обыкновенно составлял программы маленьких концертов, которые выходили очень удачными. И на этот раз любитель музыки, с жадностью утоляя «музыкальный голод», стоял за стульями играющих дам, переворачивал нотные листы и изображал капельмейстера. Щепкин улыбался, когда в моменты энтузиазма его друг не сдерживался и, под предлогом пения, издавал высоким тенорком тонкие звуки, странно не соответствующие его высокому росту и широкой груди.

Вечером, при свечах, уединившись во флигеле, Тургенев читал Щепкину новую повесть «Два приятеля». Лукавым огоньком светились его глаза, когда он перешел к эпизоду знакомства Вязовнина с двумя провинциальными дворяночками, сестрами Поленькой и Эмеренцией. Щепкин по достоинству оценил меткую наблюдательность приятеля: уж очень походила Эмеренция на сестру жены управляющего Констанцию Петровну своей непомерной восторженностью и приторной чувствительностью. По характеристике Тургенева, она даже смеялась неестественно, «грациозно приподняв одну руку, и в то же время так держалась, как будто хотела сказать: «Смотрите, смотрите, как я благовоспитанна и любезна и сколько во мне милой игривости и расположения ко всем людям!»

Совсем иные, драматические интонации зазвучали в голосе Тургенева, когда его герой, Вязовнин, с дыханием наступившей весны покидал усадебную глушь. Что-то затаенное, личное проскальзывало в тургеневской характеристике Верочки, напоминавшей Феоктисту: «Она была небольшого роста, миловидно сложена; в ней не было ничего особенно привлекательного, но стоило взглянуть на нее или услышать ее голосок, чтобы сказать себе: «Вот доброе существо». Щепкин не мог не заметить, что Феоктиста, при всей своей привязанности к Ивану Сергеевичу, «не знала, что ему сказать, чем занять его».

Щепкин понял, как непрочен для Тургенева тот близкий к семейному уют, который окружал его под крышей спасского флигеля, понял, что при первой возможности он снимется и улетит сначала в Петербург, а потом и в Париж. Он сделает это тем более легко, что теперь у него и предлог есть для побега, важный и безотлагательный — дочь Полина, пригретая семейством Виардо.

Как только речь зашла о гастролях Виардо в Москве, Тургенев встрепенулся и изложил Щепкину план уже обдуманного тайного побега. Подобно многим друзьям, Михаил Семенович не одобрял тургеневского увлечения заморской певицей и, слушая взволнованную речь приятеля, неодобрительно покачивал головой.

29 мая 1853 года Спасское навестил Афанасий Афанасьевич Фет. Этот визит явился началом прочного знакомства его с Тургеневым, вскоре перешедшего в тесную дружбу, скрепленную общей любовью к поэзии и охоте.

— Ох, напрасно, напрасно ты заводишь это знакомство! — уговаривал Фета отец. — Ведь ему запрещен въезд в столицы, и он под надзором полиции. Куда как неприглядно!

Но желание видеть автора «Записок охотника», в котором Фет ценил утонченного лирика природы, поэта прекрасных мгновений бытия, возобладало над отцовскими предостережениями. Тургенев тоже был неравнодушен к поэзии Фета: он высоко оценил антологические его стихотворения, в которых античный мир лишался привычной классической холодноватости и даже мрамор статуй наполнялся трепетом живой жизни, одухотворялся и воскресал. Опубликованные в «Москвитянине» «Снега» вызывали восхищение утонченной передачей трудноуловимых состояний человеческой души.

Тургенев отметил про себя, как трудно угадать в чернобородом, плотном степном помещике нежнейшего лирика и поэта. Трудно представить более разительный и резкий контраст!

И в суждениях своих об искусстве Фет, как ни странно, оказался четким логиком и систематиком. Вспыхнул спор о содержании второй части «Фауста». Фет утверждал, что Гёте обнимает здесь широким поэтико-философским взглядом все человечество, и в этой философской отвлеченности он грандиозен и велик.

— Послушайте, Афанасий Афанасьевич, — горячился Тургенев, — никто не думает о гастрономии вообще, когда хочет есть, а просто кладет себе кусок хлеба в рот. Во всяком философском отвлечении есть равнодушие к земле и к человеческой индивидуальности. Я без волнения не могу видеть, как ветка, покрытая молодыми, зеленеющими листьями, отчетливо вырисовывается на голубом небе. Меня поражает контраст между этой маленькой живой веточкой, колеблющейся от малейшего дуновения, и этой вечной и пустой беспредельностью, этим небом, которое только благодаря земле сине и лучезарно. Я не выношу неба, — но жизнь, действительность, ее капризы, ее случайности, ее привычки, ее мимолетную красоту… все это я обожаю. Я прикован к земле. Я предпочту любым философским воспарениям созерцание торопливых движений утки, которая влажною лапкой чешет себе затылок на краю лужи, или длинных блестящих каплей воды, медленно падающих с морды неподвижной коровы, только что напившейся в пруду, куда она вошла по колено. Все это для меня гораздо интереснее, чем философские полеты в небеса.

5 июня, после отъезда Фета, Тургенев писал С. Т. Аксакову: «У меня на днях был Фет, с которым я прежде не был знаком. Он мне читал прекрасные переводы из Горация — иные оды необыкновенно удались, — напрасно только он употребляет не только устарелые слова, каковы: перси и т. д., — но даже небывалые слова вроде: завой (завиток), ухание (запах) и т. д. … Собственные его стихотворения не стоят первых его вещей — его неопределенный, но душистый талант немного выдохся… Сам он мне кажется милым малым. Немного тяжеловат и смахивает на малоросса — ну, и немецкая кровь отозвалась уваженьем к разным систематическим взглядам на жизнь и т. п. — но все-таки он мне весьма понравился».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.

История создания рассказа

Рассказ «Муму» — одно из самых известных произведений Ивана Сергеевича Тургенева, оно было написано в 1852 году, а впервые опубликовано в 1954 в журнале «Современник».

В 1952 году И. С. Тургенев попал под арест, причиной стала публикация некролога Гоголю, который был запрещен к публикации цензурой. Находясь под арестом, он написал рассказ «Муму». Затем писателя сослали в усадьбу его матери, Варвары Петровны Тургеневой, в Спасское-Лутовиново. Тургенев был вынужден проживать там до тех пор, пока не будет дано иное распоряжение. Находясь в усадьбе, Тургенев выслал своему издателю рассказ «Муму». На издателя он произвел большое впечатление, и он собирался опубликовать его в «Московском сборнике», однако книгу не пустили в печать из-за цензуры.

Впервые рассказ «Муму» был опубликован только в 1854 году в журнале «Современник». На публикацию сразу отреагировал отдел цензуры. Официальный рецензент «Современника» Николай Родзянко отправил в министерство народного просвещения рапорт, в котором было указано, что данное произведение «неуместно в печати». В министерстве признали, что рассказ написан на неоднозначную тему.

Проблемы были и с тем, чтобы поместить это произведение в собрание сочинений Тургенева, которое подготавливалось к публикации. Прежде чем получить разрешение, издателям пришлось столкнуться с множеством проблем. В 1856 году произведение было разрешено опубликовать в собрании сочинений Тургенева.

Характеристика героев

Главные герои

• Герасим – главный герой произведения, глухонемой крепостной крестьянин, служит дворником у барыни, он высок и силен, строг, угрюм и серьезен, живет уединенно, окружающие его уважают, он подбирает собаку, через некоторое время собачка становится лучшим другом Герасима, но барыня приказывает избавиться от нее.
• Муму – небольшая собачка, Герасим спас ее, вытащил из реки, когда другие хотели утопить, она белого цвета с черными пятнами, умная, преданная, ласковая.
• Барыня – помещица, хозяйка Герасима, вдова, одинока, капризна и причудлива, часто вмешивается в жизнь своих крепостных крестьян, которые в свою очередь ее побаиваются.
• Гаврила – крепостной крестьянин барыни, служит дворецким, не спорит со своей хозяйкой, старается ей всячески угодить, подворовывает продукты у барыни, труслив и безразличен.

«Тургенев И.С., «Муму», краткий анализ» 👇

Второстепенные герои

• Татьяна – крепостная крестьянка барыни, прачка, ей 28 лет, она одинока, скромная, трудолюбивая, добросовестно выполняет свою работу, она нравится Герасиму, он хотел бы на ней жениться, но хозяйка выдает ее замуж за Капитона Климова.
• Капитон Климов – крепостной крестьянин барыни, служит сапожником, пьяница, барыня женит его на Татьяне, барыне кажется, что это поможет исправить сапожника, но он полностью спивается.
• Степан — крепостной крестьянин старой барыни, служит лакеем, услужлив. По требованию барыни избавиться от собаки, похищая ее.
• Лекарь Харитон – крепостной крестьянин барыни, лекарь, но не имеет медицинского образования, он измеряет барыне пульс и подает капли в тот момент, когда барыня начинает чувствовать себя плохо.
• Форейтор Антипка – крепостной крестьянин барыни, кучер, любопытен, любит сплетни.
• Дядя Хвост – крепостной крестьянин барыши, работает буфетчиком, остальные крестьяне его уважают и часто общаются к нему за советом.
• Любовь Любимовна – приживалка в доме барыни, следит за учетом продуктов вместе с Гаврилой, вместе они подворовывают товары.
• Кастелянша — крепостная крестьянка старой барыни, следит за работой прачек.

Сюжет рассказа

Главным героем рассказа «Муму» является глухонемой дворник по имени Герасим. Он служит старой барыне в одном из московских домов. Барыня некоторое время назад привезла его из деревни, поначалу Герасим тосковал по своей деревне, но вскоре привык. Барыня хорошо относится к Герасиму за его трудолюбие и порядок в делах.

Герасиму начинает нравится девушка по имени Татьяна, она работает у барыни прачкой. Герасим хочет жениться на Татьяне и ждет подходящего случая, чтобы объявить об этом барыне.

Но барыне решает женить Татьяну на сапожнике Капитоне, который часто злоупотребляет спиртным, в надежде на то, что женитьба его исправит.

Когда дворецкий Гаврила узнает о замысле барыни, он начинает переживать о том, что реакция Герасима на подобную новость может быть непредсказуемой. Зная о том, что Герасим очень не любит пьяниц, он предлагает Татьяне притвориться хмельной и пройти в таком виде перед Герасимом. Такая уловка сработала. Герасим очень переживал по поводу случившегося, и свадьбе не стал мешать.

Однажды Герасим спасает из воды маленькую собачонку. Он решил взять ее себе, дал ей имя «Муму». Со временем Герасим очень привязался к Муму. Барыня узнает о том, что у Герасима живет собачка. Увидев собаку, она приказывает привести ее к ней, барыня пытается заигрывать с собачкой, но та не хочет ласкаться, это обидело барыню, и они приказа избавиться от нее. Гаврила пытается похитить собаку, однако та вскоре возвращается. Герасиму объясняют, что хозяйка желает, чтобы от Муму избавились. Герасим решает сам утопить собаку, что бы этого не сделал кто-то другой. После этого он самовольно возвращается обратно в деревню. Там он продолжил усердно работать, однако больше не имел дело ни с женщинами, ни с собаками.

Прототипы героев

Рассказ основан на реальных событиях, прототипами главных героев были реально существовавшие люди. Прототипом Герасима является немой дворник Андрей, который служил у матери Тургенева, помещицы Варвары Петровны Тургеневой.

Как становится понятно прототипом старой барыни была сама мать Ивана Сергеевича. У Андрея действительно была собачка по кличке Муму, после приказа Варвары Петровны, он ее утопил. Однако дворник Андрей не покинул барыню, а продолжал ей верно служить. В этом плане мы видим, что главный герой Тургенева намного глубже своего прототипа.

Тема, проблема и идея произведения

Основная идея рассказа «Муму» — это сострадание. Герасим несмотря на свое происхождение и свои недостатки был человеком добрым и милосердным. Образ Герасима воплощает в себе русский народ. Несмотря на то, что Герасим добр и отзывчив, он несколько раз попадает в неприятную ситуацию, которая ранит его душу. В ответ на это он не становится злым, он лишь закрывается от людей, не желая, чтобы те снова причинили ему боль.

Главная проблема, которую поднимает Тургенев в этом произведении – это проблема крепостного права. Бесправное положение крепостных крестьян провоцировало помещиков на всё больший беспредел. Помещики считали, что могут вершить судьбы простых людей (и это было действительно так), простые рабочие люди не имели право голоса, право выбора и собственного мнения. Тургенев в этом рассказе выступает против крепостного права. Во многом эта основная мысль стала камнем преткновения во время публикации рассказа. Долгое время цензоры не давали разрешения. Тургенев говорит, о том, что пока на Руси существует крепостное право, простой русский народ обречен на страдания.

В тексте произведения прослеживаются и другие важные темы:

• любовь и преданность
• человек и его окружение
• противопоставление города и деревни

4 марта 1852 года в Москве скончался Николай Васильевич Гоголь. Потрясенный этим событием, другой известный русский писатель Иван Сергеевич Тургенев, написал некролог и попытался опубликовать его в «Петербургских ведомостях». Но, получил отказ, издатель объяснил Тургеневу, что имя Гоголя не рекомендовано лишний раз упоминать. Тогда Тургенев обратился в «Московские ведомости», где материал был принят и опубликован. А у автора после этого начались неприятности.

Целый месяц Тургенев находился под арестом, а затем выслан в село Спасское-Лутовиново — родовое имение матери в Орловской губернии. Писателю было запрещено покидать место ссылки «до нового распоряжения». Находясь в невольном изгнании, Тургенев написал рассказ и отправил его своему Издателю — Ивану Сергеевичу Аксакову. Вскоре в Спасское-Лутовиново пришел ответ, в котором Аксаков сообщал, что вся его семья в восторге от «Муму», и рассказ вскоре будет опубликован в «Московском вестнике».
Планы не удалось осуществить — следующий том «Московского вестника» был арестован цензурой, поэтому, читатели могли познакомиться с рассказом «Муму», только в 1854 году, когда он появился в журнале «Современник».

«Муму» является одним из самых известных произведений Тургенева, причем, его сюжет — не выдумка автора, а реальная история. Произошла она в доме Варвары Петровны Тургеневой — матери писателя. Она была женщиной властной, и считала, что ее сын занимается делом, недостойным дворянина — литературой. А сам Иван Сергеевич позднее вспоминал, что «Муму» он не сочинял, а просто описал то, с чем довелось столкнуться в реальной жизни.

У Варвары Тургеневой, действительно, был немой крепостной крестьянин, только звали его не Герасим, как в рассказе, а Андрей. Как и герой рассказа Тургенева, Андрей отличался невероятной силой и огромным ростом. Кроме того, Андрей был убежденным трезвенником, а работал за троих. Познакомилась с ним Варвара Петровна случайно — она объезжала собственные поместья и увидела в селе Сычево рослого крестьянина, работающего в поле. Его окликнули, но тот даже не отозвался — от рождения парень был глухонемым. По распоряжению барыни, Андрея определили на должность дворника в московском доме Тургеневой.

В рассказе «Муму» Тургенев отмечает, что Герасим имел рост 12 вершков. А если учесть, что один вершок равен 4,45см, получается, что Герасим вырос чуть более полуметра? Это совершенно не так. К этим вершкам нужно было прибавить два аршина, то есть, 1 метр 42 сантиметра. Причем, в девятнадцатом веке рост официально считали в аршинах и вершках. Получается, что рост Герасима составлял около 195 сантиметров. Даже в наше время он не затерялся бы в толпе.

Барыня осыпала своего крепостного милостями, а он платил ей искренней преданностью. Никто не помнит, чтобы Андрея подвергали каким-либо наказаниям, хотя Варвара Петровна была скорой на расправу. Дворника хорошо кормили, одевали. Так что, Андрей на жизнь не жаловался.

Но, однажды он завел себе маленькую беспородную собачонку, которая ни отходила от своего нового хозяина ни на шаг. А вот Варваре Петровне такое своеволие Андрея не понравилось, и она отдала приказ — собаку уничтожить. Покорный крепостной человек не мог ослушаться свою хозяйку, и сделал все, как она требовала: расправился с несчастным животным. Причем, не так трагично, как Герасим в рассказе Тургенева. Андрей просто убил собачку, и ничего особенного в его жизни не произошло, все потекло по-прежнему. Вероятно, Андрей не испытывал таких мучений, как Герасим. Он не покинул усадьбу помещицы, а продолжал верно служить барыне, как и прежде.

После первой публикации рассказа «Муму» наступило длительное молчание. Никто больше не стремился опубликовать его, даже рецензии на произведение не печатались опасались цензуры. Через два года Тургенев готовил к публикации сборник своих «Повестей и рассказов», поэтому, обратился с просьбой включить в книгу и рассказ «Муму». Ни один цензор не брал на себя такую ответственность. Пришлось обращаться аж к самому министру народного просвещения Аврааму Сергеевичу Норову. И он принял решение — публикацию «Муму» разрешить!

Прошло более 150 лет с момента написания Тургеневым своего рассказа. А Муму и сейчас является одним из самых популярных литературных героев. По мотивам произведения не раз выходили фильмы, и даже было установлено несколько памятников в честь этой собачки. Например, 25 марта 2004 года состоялось открытие скульптуры в Санкт-Петербурге на площади Тургенева. Событие было приурочено к 150-летия первой публикации рассказа. А еще один памятник установлен в городе Онфлер (Франция). Авторами проекта являются Юрий Грымов и Владимир Цеслер. Во Франции говорят, что этот памятник посвящен «Муму и всем жертвам любви».

«Записки охотника», «Муму»: начало творческого пути

Иван Тургенев родился в октябре 1818 года в городе Орёл. Ваня был крупным мальчиком, мать писателя Варвара Тургенева писала: «Родился сын Иван, ростом 12 вершков…» В будущем «сын Иван» вырастет в почти двухметрового красавца.

Ги де Мопассан назовёт русского писателя «великаном с серебряной головой». Мальчик рос в семье Сергея Тургенева — офицера и героя Отечественной войны 1812 года. Отец Ивана вёл беспечный и праздный образ жизни, не задумываясь о своём финансовом положении. Из-за этого появились долги. Чтобы улучшить материальное состояние, Сергей Николаевич женился по расчёту на богатой Варваре Лутовиновой. Счастливым этот брак назвать нельзя из-за постоянных ссор, которые привели к разрыву в 1830 году. Отношения родителей оставили след на мировоззрении Тургенева, в повестях и романах которого любовь почти всегда быстро проходит.

Также на взгляды писателя повлиял характер матери. Варвара Петровна часто вела себя деспотично с сыном и крепостными крестьянами, била их. С раннего возраста Тургенев, испытавший на себе все «прелести» нравов помещиков, проникся сочувствием к крепостным. В будущем это сказалось на формировании политических взглядов писателя.

Тургенев был отлично образован. Обучившись дома грамоте и нескольким языкам у иностранных гувернёров, Иван Сергеевич поступил в пансион, а позже и на факультет словесности Императорского Московского университета. Переехав в столицу Российской империи, Тургенев перевёлся на философский факультет Петербургского университета.

Иван Тургенев в молодости. (Wikimedia Commons)

В студенческие годы любимым занятием будущего классика было чтение. Тургенев, с детства знавший иностранные языки, свободно читал французских авторов. Благодаря матери, следившей за литературной модой, у Ивана Сергеевича была возможность ознакомиться с произведениями крупнейших отечественных авторов первой половины 19-го века. Фаворитами Тургенева были Николай Карамзин, Александр Пушкин, Михаил Лермонтов и Николай Гоголь. В этот же период жизни студент философского факультета начал писать свои произведения. Интересно, что сочинение прозы не интересовало Тургенева, молодой человек, вдохновившийся поэтами-романтиками, мечтал стать лириком.

В университете Тургенев был одним из лучших студентов. Получив степень кандидата философских наук, Иван Сергеевич решил продолжить образование. Для этого он отправился в Германию — Тургенев поступил в Берлинский университет, где изучал языки. Также, находясь на родине немецких классических философов, Тургенев погрузился в творчество Гегеля. Многие литературоведы и библиографы убеждены в том, что Тургенев был одним из самых образованных и интеллектуально развитых писателей-классиков.

Жизнь в Германии произвела на Тургенева огромное впечатление. Ещё в Петербургском университете он проявлял интерес к свободолюбивым идеям сокурсников. Именно жизнь за пределами России, позволившая Тургеневу увидеть другую модель устройства общества, окончательно сформировала западнические взгляды писателя.

Вернувшись на родину, Тургенев отнёс текст поэмы «Параша» Виссариону Белинскому — самому влиятельному литературному критику первой половины 19-го века. Несмотря на сырость произведения, «неистовый Виссарион» положительно отозвался о поэме Ивана Сергеевича.

Похвала Белинского мотивировала Тургенева творить и дальше. Помня об охоте — одном из своих любимых занятий, Тургенев взялся за написание прозаического сборника «Записки охотника». В каждом рассказе ощущается исконно русский национальный колорит. Тургенев с реалистической точностью отразил быт крепостных. Иван Сергеевич открыто говорил о том, с чем он решил бороться в своём художественном произведении: «…враг этот был — крепостное право. Под этим именем я собрал и сосредоточил всё, против чего я решился бороться до конца, с чем я поклялся никогда не примиряться…». «Записки охотника» начал публиковать журнал «Современник». Ходил слух о том, что император Александр II окончательно решился на проведение крестьянской реформы, прочитав рассказ «Бирюк», вошедший в «Записки охотника».

Иван Тургенев в 1874 году. (Wikimedia Commons)

Продолжил обличать крепостное право Тургенев в рассказе, ставшем неотъемлемой частью современной школьной программы по литературе. Речь идёт о «Муму». Историю про бедного дворника Герасима Тургенев написал, находясь под арестом. Писатель полтора года провёл в своём имении из-за некролога, посвящённого Гоголю. Цензоры увидели в публицистическом тексте революционные настроения.

Однако стоит отметить, что Тургенев, заставший в Париже революцию 1848 года, возненавидел радикализм революционеров, неминуемо приводящий к уничтожению культуры и смертям невинных людей. Он был сторонником постепенных реформ.

В начале 1850-х годов рассказ «Муму», в основу которого легла реальная история из детства Тургенева, был опубликован в «Современнике». После этого Иван Сергеевич стал самым обсуждаемым писателем в России, о его произведениях говорили в книжных салонах. Так начинался путь Тургенева-прозаика.

«Отцы и дети»: нигилизм на русской почве

После смерти царя-консерватора Николая I на русский трон взошёл более свободолюбивый Александр II. Это время стало настоящей оттепелью для русской прессы. Журналы и газеты, публиковавшие литературные произведения, открыли русскому читателю имена людей, которых сейчас называют классиками. И одной из самых ярких звёзд отечественной художественной прессы стал Тургенев.

Иван Сергеевич экспериментировал с жанрами произведений. Он написал несколько драм, активно создавал повести. Но в литературу Тургенев вошёл, в первую очередь, как выдающийся романист.

В 1850—1870-е гг. Тургенев создал свои главные романы: «Рудин», «Дворянское гнездо», «Накануне», «Отцы и дети», «Дым», «Новь». Подход писателя к созданию своих книг навсегда изменил жанр романа.

Иван Сергеевич первым начал отражать в героях романов популярные социально-политические идеи. К примеру, Рудин, главный герой одноимённого романа, относится к типу «лишних людей», обладающих богатым внутренним миром, но не способных применить свои таланты на практике. Базаров из «Отцов и детей» — нигилист, отрицающий идеалы консерваторов и либералов. Главные герои романа «Новь» являются народниками. Из этой особенности следует вторая — каждый раз героем романа Тургенева становится новый тип человека, не похожий на предыдущих персонажей. Также автор «Отцов и детей» изменил читательское восприятие женских образов. Если раньше девушки чаще всего были второстепенными персонажами, то Тургенев показал читателям ярких героинь, выполняющих важные художественные функции. А ещё доказал, что роман не должен быть огромным по объёму, чтобы претендовать на звание великой книги. Краткий стиль изложения и чувственность Тургенева в будущем использовали такие писатели, как Ги де Мопассан, Иван Бунин и Александр Куприн.

Сначала Тургенев публиковал романы в «Современнике». Однако в 1860-е гг. ситуация осложнилась. Огромную роль в редакторском составе журнала начал играть настроенный радикально революционер Николай Чернышевский. Он сделал «Современник» более политическим журналом, на страницах всё чаще выходили враждебные либеральным идеалам Тургенева призывы борьбы с монархией.

Редакция «Современника» в 1856 году. (Wikimedia Commons)

Ушёл из «Современника» Тургенев, когда критик Николай Добролюбов опубликовал статью о романе «Накануне». В ней произведение Ивана Сергеевича рассматривалось исключительно с выгодного революционерам политического ракурса. Тургенев всю жизнь был сторонником принципа «искусства ради искусства», согласно которому любой объект культуры нельзя ставить в жёсткие рамки и навязывать через него мораль.

После ухода из «Современника» у Тургенева испортились отношения со старыми друзьями, чьи политические взгляды всегда были чужды автору «Дворянского гнезда». Тургенев перестал общаться с анархистом Михаилом Бакуниным. А социал-демократ Александр Герцен, уехавший в Лондон и издававший там «Колокол», разозлился на Тургенева за то, что писатель написал письмо Александру II, в котором Иван Сергеевич объяснял, что не имеет отношения к распространению подпольной прессы на территории Российской империи.

Впрочем, отношения у Тургенева складывались сложно не только с политическими деятелями, но и с писателями. Иван Гончаров заподозрил старого друга в плагиате. Из-за этого два Ивана перестали общаться.

Поссорился с Тургеневым и Лев Толстой. Иван Сергеевич как-то рассказал историю о том, как его дочь добровольно помогла крестьянам стирать одежду. Автор «Анны Карениной» не поверил в искренность родственницы Тургенева, о чём и сказал. Дело чуть не кончилось дуэлью. Писатели не общались около семнадцати лет, они помирились незадолго до смерти Тургенева.

Самыми сложными были отношения Тургенева с Фёдором Достоевским. Ещё в молодости они иронично отзывались о произведениях друг друга. Однако открытый конфликт между писателями начался, когда Достоевский вернулся с каторги убеждённым славянофилом, мировоззрение которого было полностью противоположно идеалам либералов-западников. Фёдор Михайлович обвинял Тургенева в непонимании русского народа и недооценке роли России в истории. В романе «Бесы» Достоевский даже вывел карикатурный образ западника в лице писателя Кармазинова, высмеивая некоторые черты характера и взгляды Тургенева.

После ухода из «Современника» Тургенев несколько лет сотрудничал с «Русским вестником» Михаила Каткова. А вскоре нашёл родную для себя стихию — начал работать с либеральным журналом под названием «Вестник Европы».

Последние годы жизни

Начиная с середины 1860-х гг., Тургенев жил на территории Западной Европы, иногда возвращаясь в Россию. Находясь далеко от родных мест, писатель продолжал посвящать свои тексты, в первую очередь, жизни русских людей.

Почему же Тургенев уехал из России, если он так переживал за её судьбу? Всё дело в Полине Виардо — певице из Франции, которая всю жизнь была музой и любимой женщиной Тургенева. За ней писатель был готов бежать на край света, оставив всё.

Русская публика неоднозначно встречала романы, написанные в Европе. Достоевский говорил о том, что Тургенев исписался. Впрочем, сложно говорить об объективности Достоевского в оценке романов «Дым» и «Новь», так как личная неприязнь могла породить предвзятое отношение.

Зато европейская публика с радостью приняла книги Ивана Сергеевича, ставшего первым русским автором, способным похвастаться заграничной славой. Тургенев общался с крупнейшими западными писателями. К примеру, он лично встречался с Виктором Гюго, Мопассаном, Гюставом Флобером, Чарльзом Диккенсом и другими.

Тургенева приглашали на различные литературные конгрессы, а в 1879 году в его честь был организован пир в Оксфорде — «великан с серебряной головой» стал доктором гражданского права.

Полина Виардо. (Wikimedia Commons)

Несмотря на конфликты с Толстым и Достоевским, Тургенев пропагандировал их произведения в Европе. Именно автор «Отцов и детей», убеждённый западник, старался прославить русскую культуру на весь мир.

К слову, примирение между Тургеневым и Достоевским всё-таки состоялось. Произошло оно летом 1880 года в Москве. Тургенев приехал из Европы на открытие памятника Пушкину, чтобы выступить с речью о «солнце русской поэзии». Достоевский тоже был там. У них были абсолютно разные взгляды на творчество Александра Сергеевича, но ясно было одно — оба считали автора «Евгения Онегина» гениальным русским поэтом. Когда Достоевский закончил своё выступление, Тургенев даже подошёл к нему, чтобы обняться.

В последние годы жизни Тургенев решил вновь поэкспериментировать с жанрами. Он создал невероятно поэтичный цикл под названием «Стихотворения в прозе». В самом знаменитом произведении из этого сборника — тоска по родной России, которая чувствуется даже в Европе благодаря русской речи: «Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, — ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя — как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!».

В одной из своих последних повестей «После смерти (Клара Милич)» автор вовсе перешёл от реализма к миру мистики, предвосхищая русский Серебряный век.

Умер Тургенев в 1883 году во Франции. Похоронили его в Санкт-Петербурге. Многие читатели пришли на кладбище, чтобы проститься с любимым автором.

В историю русской литературы Тургенев вошёл как автор произведений, отражающих жизнь дворян и крестьян в России 19-го столетия.