Рассказ крутой поворот часть 1

Глава 1

С некоторым недоумением приоткрываю дверь в высокий двухэтажный дом, в котором я живу. Останавливаюсь в прихожей, не в силах поверить собственным глазам. В доме у лесного озера оглушительно ревет музыка, вопят и развлекаются незнакомцы.

Кто эти люди и почему они здесь?

Старшекурсники заполонили все вокруг: гостиную, кухню, летнюю террасу. Японскую вазу на столе используют как мусорную урну. На полу что-то разлито…

На смену удивлению почти сразу пришло понимание: спустя долгие месяцы отсутствия мой брат вернулся. Другого объяснения происходящему нет. Сначала я ощутила восторг, а когда в сознание опять вторглась тревога, вбежала вверх по лестнице и ворвалась в свою комнату, обнаружив двух старшекурсников на подоконнике. В их руках по бутылке пива. На моей кровати тарелка с чипсами.

Смотрю с претензией на тех, кто лениво обернулся ко мне, и тихим низким голосом говорю:

– Вон.

Проходит секунда, за ней другая – никто не шелохнулся, и тогда я разозлилась:

– Выметайтесь из моей комнаты!

На лице парня возникла недовольная гримаса. Он ловко слез с окна, а потом помог девушке.

«Его сестра?» – слышу я ее недоуменный вопрос, когда те уже вышли из комнаты, неплотно прикрыв за собой дверь.

«Гедеон». В нашем маленьком городке не найдется человека, который не знал бы этого имени. Моего брата любят, ну а я… я привыкла быть просто «его сестрой».

Спустившись вниз по лестнице, смотрю в окна гостиной – к дому приближаются еще машины. Людей будет больше, чем сейчас.

Брат вернулся и никому из семьи не сказал об этом. Он явился внезапно. Сделал это эффектно. Подобные жесты в его стиле. Гедеон по-другому не может.

В гостиной на белом кожаном диване развалились сразу восемь человек. Курят кальян.

– Где Гедеон? – обращаюсь ко всем сразу.

– Пробует завести генератор, – жестом указав на задний двор, отозвался блондин. Поднес мундштук ко рту и, выдохнув светлое облако дыма, добавил: – Чтобы включить фонари…

Я молниеносно вышла на задний двор, в прохладу улицы.

В теплый вечер сентября на улице влажно. Мелкая противная морось началась еще с середины дня и продолжается до сих пор. Решительным шагом я пересекла мокрую зеленую лужайку и вбежала в хозяйственный сарай меж высоких елей.

– Когда ты вернулся? – говорю я человеку, склонившемуся над большим красным генератором. Претензия в моем голосе плохо сочетается с волнительными нотками от радости долгожданной встречи.

– Утром, – выпрямившись, улыбнулся мне Гедеон, и я замерла.

Я не видела это наглое дерзкое лицо шесть месяцев! У меня приоткрылись губы, чтобы издать хоть какие-то слова приветствия, но вместо этого я с любопытством оценила то, как изменился старший брат. На фоне бронзовой кожи улыбка выглядит ослепительно белой. Непослушные густые волосы стали заметно короче.

Гедеон обнял меня.

– Рад тебя видеть, – тихонько сказал он мне у самого уха.

– Я тоже рада, – разомкнув объятия, призналась я.

Грохочет музыка, а людей на лужайке будто бы больше. Ощутив, как в сознание опять закралось это тревожное чувство, с некоторым упреком говорю:

– Но твои выходки…

На лице брата возникла веселая улыбка.

– Перестань быть такой, – попросил он, а я недоуменно посмотрела на него. – Тебе двадцать. Будь… проще. Научись развлекаться, что ли.

– Я умею развлекаться, – сразу и хмуро возразила я.

Гедеон рассмеялся. Не желая продолжать бессмысленный спор, парень обошел генератор и склонился над ним.

– Знаешь, как им управлять?

– Да, – нехотя говорю я, опустившись на корточки рядом с ним.

Мне потребовалось меньше минуты, чтобы большая красная машина легонько затряслась и зарычала. Когда над лужайкой зажглась длинная цепочка круглых и очень ярких фонариков и стало светло, прозвучал восторженный вопль. Толпа повалила из дома на влажную лужайку. Кое-кто решил перебраться через окно и спрыгнул с торца второго этажа.

– Родители с тебя три шкуры спустят, когда узнают, – тихим голосом предостерегла я.

– Не беспокойся, я все решу.

– Ага…

Родители около недели отсутствуют дома. Их возвращения в скором времени ждать не приходится. Соседей в округе нет. На километры плотного леса это единственный дом. Что ж, если в эту ночь не случится какой-нибудь катастрофы, быть может, о происходящем в этом доме наши родители даже не узнают.

Мы с братом вышли из сарая. Смотрим на то, как группа крепких парней в узких майках выносит из гостиной на улицу большие прямоугольные динамики. Гедеон, судя по всему, одобряет происходящее…

Впереди появились знакомые лица. Гедеон бросил на меня короткий взгляд. Я улыбнулась. И брат пошел навстречу тем, кто только пришел, счастливо приветствуя их.

Опять смотрю на наш дом. Старшекурсники торчат у дверей и мелькают в окнах. Какой-то гений подключил длинную новогоднюю гирлянду в комнате на втором этаже и прямо сейчас переваливает ее через окно.

Откровенный эротический порно рассказ доступен для чтения и скачивания. Скачать его можно под историей, в отдельном блоке.

Рассказ написан по воспоминаниям некоторых участников событий… .
Жизнь Димки повернулась на 180 градусов в один день! Его сестра Юля сообщила, что выходит замуж. Это было радостное и пугающее событие одновременно. После гибели родителей, брат и сестра жили вдвоем на скромные заработки Юли. Замужество, конечно, было хорошим выходом, но существовала опасность, что мальчик мог не ужиться с новоиспеченным мужем. А жить отдельно от сестры он пока не мог, ему только что исполнилось 18-ть и финансово, да и морально, он был от нее зависим.
Но Сергей Сергеевич оказался замечательным человеком, хотя и старше невесты на 28 лет!
Высокого роста, очень крупный с широкой грудью и мощными руками, он производил впечатление сильного и здорового мужчины несмотря на возраст. Его даже не портила большая лысина в венчике коротких седых волос и круглый, упругий живот, как у всех любителей пива. Для мальчика было шоком, как его двадцативосьмилетняя красавица-сестра решилась выйти замуж за мужчину в два раза старше нее. Но когда СС отвез к Димку к себе домой и показал, как он живет — мальчик изменил свое мнение и согласился с решением девушки.
Сергей Сергеевич был богат. Он был очень богат! Особняк на огромном участке, парк машин, два личных водителя, прислуга и охрана.
Диме выделили двухкомнатные апартаменты, состоящие из рабочей комнаты с красивой кожаной мебелью, огромной плазмой и самым современным компьютером, и спальной комнаты с большой двуспальной кроватью. К апартаментам прилагалась своя собственная ванная комната!
Началась райская жизнь. Дима быстро забыл, как убираются в доме, не вспоминал о яичнице на завтрак, обед и ужин, как это бывало, а на учебу его возил личный водитель. Все было прекрасно до того момента, как мальчик заметил, что вызывает сильный интерес у Сергея Сергеевича.
Родственные объятия и легкие похлопывания были вполне естественными, но как-то раз СС не ограничился этим, а крепко прижал паренька к своем выпирающему животу и нежно поцеловал в шею. При этом его руки мягко стиснули Димкины ягодицы и тот ощутил крепкую эрекцию у своего пожилого свояка! Он резко дернулся и убежал в свою комнату надеясь, что ему это показалось. Но в тот же вечер, когда мальчик лежал в своей постели, к нему зашел СС и присев на край кровати стянул с него одеяло. Дима только набрал воздуха, чтобы закричать, как СС одной рукой зажал ему рот, а второй начал гладить его тело. Димка задергался от ужаса понимая чем ему грозит этот визит, но огромные мужские руки не дали ему вырваться. Мужчина полностью стянул с него плавки и запустив свою лапу парню между ног, начал там слегка массировать. Димку выгибало дугой от страха и отвращения, но СС не останавливался, а только хрипло постанывал глядя на то, как извивается под его рукой парнишка.
Затем он резко поднял его с кровати, посадил к себе на колени верхом и крепко ухватив двумя руками за голову поцеловал в губы.
Дима колотил его слабыми руками по плечам, но силы были не равны. Хозяин дома делал с ним все, что он хотел!
Пытка прекратилась так же внезапно, как и началась. СС опустил Димку на кровать, встал и возвышаясь на ним горой сказал:
Завтра продолжим!
Мужчина вышел, а Димка отплевываясь от поцелуя, побежал в ванную чистить зубы и мыться. Ему казалось, что он весь пропах запахом тела этого старика.
Он не мог уснуть и весь дрожал вспоминая произошедшее. В его голове не укладывалось, как такое может происходить? Ведь Сергей Сергеевич мужчина и муж Юльки! Мальчику казалось, что это какая-то ошибка, что ему это просто приснилось, но легкий запах парфюма и пота, который оставил после себя мучитель а так же припухшие после поцелуя губы, возвращали его к реальности.
Весь следующий день он чувствовал себя, как попавший в западню зверек. Куда бы он не пошел СС следил за ним глазами и постоянно оказывался рядом стараясь его коснуться.
После обеда к Диме подошла горничная и сказала, что проводит его в кабинет к СС, тот хочет с ним поговорить. Мальчик вспыхнул от страха и понурив голову пошел за ней на второй этаж.
Кабинет, просторная комната обставленная полированной мебелью красивого красно-коричневого цвета: диван, два кресла, книжный стеллаж во всю стену, стеклянная горка с алкоголем и огромный письменный стол. За столом в кресле, сидел Сергей Сергеевич. Он отпустил прислугу, а Диме приказал подойти к столу. Парень приблизился к нему на негнущихся ногах.
Мужчина дернул его за руку, поставил его между ног своих ног и спросил…
Ну что, продолжим вчерашнюю беседу?
Дима весь затрясся, уперся двумя руками в его широченную грудь, отчаянно замотал головой и почти закричал:
Нет! Пожалуйста, нет! Я же не хочу!
Ну, я так и думал! — сказал СС. — Конечно, я с тобой слегка поторопился, а тебя надо было подготовить.
Мужчина довольно нежно вытер слезы с лица юноши, погладил его по спине несмотря на сопротивление и прошептал на ухо:
— Сейчас мы посмотрим интересное кино. Ты посмотришь, как все происходит и перестанешь меня бояться. Я совсем не страшный, — ухмыльнулся мужчина и повернув Диму лицом к монитору включил запись.
На экране мальчик увидел тот самый кабинет в котором он сейчас находился. На красивом письменном столе сидел совершенно обнаженный юноша, тех же лет, что и Дима. . Рядом с ним в спортивных брюках, но с голым торсом, стоял Сергей Сергеевич. Мальчик немного откинулся на руки и довольно улыбался, болтая голыми ногами. Мужчина взял его руками за талию и придвинул к себе вплотную. Паренек счастливо засмеялся, обхватил его за толстую шею, подставил губы для поцелуя и они начали страстно целоваться!
А Дима смотрел на все это и потрясенно думал, что парню все это очень нравится. Тот стонал от удовольствия, закатывал глаза и прижимался всем телом к покрытому седыми волосами мужскому торсу!
Вдоволь нацеловавшись, СС положил мальчика на спину и приспустив брюки достал свой не маленький и твердый член. Парень уперся пятками в край стола, немного свесил свою попку, а СС приставил к его дырочке свое хозяйство и почти сразу же вошел в него под громкие стоны удовольствия. Дима отчетливо услышал хлюпанье и стук яиц о голую задницу!
От этого зрелища его начала бить крупная дрожь, он судорожно дернулся, но в тот же момент почувствовал, как руки сидящего позади мужчины спустили с него шорты и начали гладить по гладким ягодицам.
Сергей Сергеевич нежно целовал его в спину и хрипло шептал:
— Видишь, как ему нравится? Он тоже сначала дичился, но я же опытный мужчина. И хороший любовник! Посмотри, как легко я в нем двигаюсь несмотря на мои размеры! Ему нравится все, что я с ним делаю!
Димка смотрел на экран и дрожал от отвращения, но сладострастный дедушка как-будто не замечал этого. Он продолжал целовать и гладить юное тело, соблазняя юношу картинами будущих удовольствий.
Не дав досмотреть до конца hоmе видео СС развернул мальчика к себе лицом и начал целовать взасос уже в губы. Мужчина расстегнул свои брюки и достав член сунул мальчишке в руки, обхватил сверху своей рукой и начал двигать вверх-вниз. Дима даже не мог отвернуться-его губы были крепко обхвачены мужским ртом, а руки, как приклеены к члену.
Не прошло и минуты, как ему на руки брызнула горячая струя спермы!
Его чуть не вырвало! Он затопал ногами, застонал, но пожилой насильник крепко держал свою жертву. Он спустил все до капли ему в руки и только после этого откинулся на кресле тяжело дыша от удовольствия.
Дима остался стоять крепко зажатый между его ног.
СС открыл ящик стола, достал салфетки и протянул мальчику.
Вот видишь, все совсем не страшно! Ты боишься просто с непривычки!
Дима, яростно тер свои руки и сглатывая слезы спросил:
-А вам я зачем? У вас уже есть. . этот… как там его зовут? У вас еще и Юлька есть! Я-то вам зачем?
СС благодушно засмеялся.
-Вот такой я разносторонний! А Юлька наша пока не может обязанности жены исполнять — она беременна. Тебе придется ее заменить. И мне не придется никого искать и она будет спокойна, что все происходит в доме.
Дима просто не верил своим ушам!
-Разве тебе плохо живется в этом доме? Мне кажется я дал тебе все о чем ты даже мечтать не мог! А еще добавится секс и все связанные с ним удовольствия!
-Но вы же старый! — закричал мальчик. — Вы вообще мужчина! Вы не можете… меня… . я не могу с вами… . , — парень заикатлся от волнения.
СС недовольно нахмурился и скривившись произнес:
Нет никакой разницы сколько мне лет! Главное, что меня устраивает ТВОЙ возраст! И я не привык, чтоб сопляк со мной спорил. Будь добр проявлять ко мне уважение! Сейчас иди к себе и обдумай свое поведение. Вечером буду!
Он оттолкнул Диму от стола и сильно шлепнул по заднице. Мальчик выскочил из его кабинета, как ошпаренный. Прибежав в свою комнату он даже не смог пойти в ванную и от потрясения забился в угол спальни и долго там плакал от бессилия.
Дима понимал, что надо рассказать сестре, но боялся ее расстроить, да и не был уверен, что она что-то сможет сделать.
Наступил вечер. Дима решил, что не будет раздеваться и не ляжет в кровать. Он был полон решимости оказать сопротивление и уговорить Сергея Сергеевича оставить его в покое.
В ожидании прихода своего юноша сидел за компьютером, проговаривал про себя все аргументы, которые он хотел привести и увлекшись не услышал, как в комнату зашел СС. От прикосновения рук к своим плечам Дима подпрыгнул на кресле и отскочил к стене. СС прижал его рукой к стене и довольно засмеялся.
Дима от злости забыл все, что хотел сказать и со всей силы пнул этого седого монстра по ноге! А затем двинул его кулаком по яйцам! От боли и неожиданности СС зашипел и согнулся. Димка кинулся к двери, но мужчина мгновенно среагировал на его рывок и отвесил ему оплеуху такой силы, что мальчишка покатился по полу кубарем. СС выпрямился во весь рост, подошел к Диме и поднял его с пола взяв за шкирку, как котенка.

Комментариев нет. Стань первым!

Бесконечная прокрутка страниц:
Включена |
Отключить

Текст книги «Крутой поворот (Повести, рассказ)»

Автор книги: Сергей Высоцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 35 страниц)

УВОЛЬНЕНИЕ НА СУТКИ

Когда Т-108-й, отсемафорив постам службы наблюдения и связи, миновал Кронштадт и морской собор стал таять в дымке, Гаврилов спустился в кубрик и молча сидел там, дожидаясь, когда его сосед Журков кончит бриться. Журков не торопился, густо намыливал пухлые щеки, кряхтя от удовольствия, тщательно оглядывал лицо, ощупывал выбритые места пальцами.

– В увольнении что главное? – говорил он, обращаясь к своему отражению в небольшом, круглом, как его лицо, зеркале. – Гладко выбриться, надраить бляху и корочки. Ни одна девушка не устоит… У тебя, Гаврилов, знакомые небось на каждой линии Васиного острова есть?

Гаврилов молчал, досадуя на медлительность приятеля, на его благодушную болтовню.

– Мрачный ты кореш, Гаврилов, – не дождавшись ответа, продолжал Журков. – Мрачней тебя на Балтике не найдешь. Разве что адмирал Макаров в Кронштадте… И парень вроде бы свойский, другом считаешься…

– Кончай, Леня, трепаться, – сказал Гаврилов, глядя в иллюминатор. Вдали виднелась полоска берега, можно было разглядеть лес, шпиль какого-то собора. «Наверное, Петергоф уже, – подумал Гаврилов. – Или еще Рамбов».

– Ты, Гаврилов, совсем бешеный стал. – Журков вытер лицо полотенцем и, плеснув на ладонь одеколону, опрокинул все на лицо, громко зафыркал. – Нет, правда, Гаврилов. У всех настроение что надо! В Питере тралец на ремонт ставят. Как-никак с месяц прокантуемся. Тебе бы в первую очередь и радоваться. А ты только ноздри раздуваешь.

Он аккуратно протер бритву, хотел уложить в коробочку, помедлив, спросил:

– Ты бриться будешь?

– Я уже брился, – ответил Гаврилов.

– Да ведь чего я спрашиваю – ты у нас молодой, тебе же брить еще нечего!

Журков надел новенькую белую форменку, аккуратно расправил. Подмигнул сам себе.

– Держитесь, девочки!

Форма сидела на нем ладно, словно пригнанная хорошим портным. Да и сам он был ладный, крепкий.

– Пойдем, Гаврилов! Ленинград прямо по носу!..

Как только он ушел, Гаврилов быстро открыл свой рундук, достал с самого дна небольшой сверток, развернул осторожно. Тускло блеснул в его руке пистолет. Гаврилов тщательно протер его драной тельняшкой. Вынул обойму. Сосчитал патроны, хотя хорошо знал, что их всего три. И пистолет, и эти три патрона к нему он приобрел несколько месяцев назад в Таллине на базаре за четыреста рублей. Деньги он копил долго, откладывая от своего небогатого матросского довольствия, не тратил ни на что другое…

Гаврилов вставил обойму на место, прикинул пистолет на ладони, словно хотел узнать, много ли в нем весу. Кто-то гулко затопал по трапу, спускаясь вниз. Гаврилов поспешно сунул пистолет в карман. Наклонился над рундуком. Но шаги протопали мимо, и он опять достал пистолет и поднял на уровень глаза, словно прицеливался в кого-то. Лицо его стало жестким и даже каким-то отрешенным, но рука, сжимавшая рукоять, задрожала. По трапу опять затопали, и Гаврилов снова спрятал пистолет. Оружие тянуло карман, пришлось потуже затянуть ремень. Он постоял еще несколько минут, задумчиво глядя в иллюминатор, и поднялся на палубу.

Ленинград был совсем рядом. Вцепившись в леер, волнуясь, вглядывался Гаврилов вперед, туда, откуда надвигался огромный город. Тральщик вдруг словно уменьшился в размерах, потерялся. Вот город уже охватил залив полукольцом, и Гаврилов судорожно вертел головой, стараясь увидеть все сразу, ничего не пропустить в открывшейся ему панораме. Уже четыре года он был в разлуке с родным городом и совсем не представлял, каким его увидит.

Лес кранов, вытянувших стрелы, возвышался над причалами. Какие-то облупленные, пятнистые корабли, не то стоящие на ремонте, не то уже совсем отслужившие срок, теснились у причальных стенок. И над всем этим портовым хаосом парил вдали вечный Исаакий с серым тусклым куполом.

Гаврилов почувствовал, что подступают слезы, вот– вот прорвутся. Он ни о чем сейчас не думал. Просто смотрел и смотрел и впитывал все, что видит, и это наполняло его счастьем.

Он без труда отыскал серый шпиль Адмиралтейства, Петропавловку. Справа от Исаакия вздымался еще один огромный купол, не купол даже, а каркас, скелет от купола, поврежденного снарядами. Левее от Исаакия был Васильевский остров, но ничего приметного там не виднелось. Глазу не за что было зацепиться.

Когда подошли поближе, он высмотрел колокольню большого собора. Собор этот, вспомнил Гаврилов, стоял рядом с Тучковым мостом – на Съездовской линии… Съездовская и Первая линии… Если идти оттуда по Среднему проспекту, сюда, ближе к заливу, то сначала пройдешь совсем тихие, мощенные булыжником Вторую, и Третью, и Четвертую и Пятую линии. Потом Шестая и Седьмая с аллейкой посредине. Там кинотеатр «Форум», куда Гаврилов часто ходил и один, и с матерью, и с Алькой… Потом Восьмая и Девятая. Здесь грохочут трамваи, шумят машины из открытых окон табачной фабрики Урицкого, здесь «Гастроном», куда он так часто бегал в довоенные времена за маслом и чайной колбасой… А следующая линия – Десятая. Пройти всего один квартал и свернуть налево. Второй дом от угла – большой, черно-серый, мрачный (таких Гаврилов насмотрелся в немецких портах) – дом № 26. «Десятая линия, дом 26, квартира 25, Гавриловой П. Ф.» – писал он на конвертах, посылая письма матери, когда жил летом, до войны, у тетки на даче.

Дом 26, квартира 25. Пятый этаж. Грязноватая темная лестница со двора. Они с матерью всегда ходили черным ходом, хотя имелся и парадный, – не надо было тащиться через всю квартиру длинным-предлинным коридором, заставленным пыльными шкафами. Их комната выходила прямо в кухню. Когда-то она была людской в этой огромной, нескончаемой квартире.

Гаврилову предстояло сегодня, прямо сегодня – ни минуты не медля – пойти на Десятую линию, в дом № 26, подняться по узкой лестнице на пятый этаж, позвонить в эту квартиру. Двери откроет человек, носящий ненавистную фамилию Егупин, спросит: «Вам кого, молодой человек?» Гаврилов молча вытащит пистолет и в упор выстрелит три раза – ведь в обойме всего три патрона.

Гаврилов уже сотни, а может быть, и тысячи раз переживал этот момент. Переживал во всех подробностях. По сути, эти выстрелы были уже формальностью: смертный приговор он вынес Егупину уже давно, но формальность эта была смыслом жизни для Гаврилова все последнее время. С марта 1942, когда его в бессознательном состоянии вывезли из Ленинграда, и по сегодняшний день, 7 августа 1946 года.

…Тральщик уже медленно шел по Неве мимо судов, ремонтирующихся у заводских причальных стенок, мимо плавучих доков и огромных кранов. Вот и последний изгиб реки, а впереди уже видны мост Лейтенанта Шмидта, собор Николы Морского и грязноватое, облезлое здание морского училища.

Когда на палубе построили идущих в увольнение и капитан-лейтенант, прохаживаясь перед строем, сам намытый, начищенный до блеска, франтоватый больше, чем всегда, напутствовал матросов, как надо вести себя в городе, Гаврилову вдруг впервые пришла мысль, что завтра капитан-лейтенант и остальные узнают о том, что он застрелил человека.

Для него самого, уже давно свыкшегося с мыслью об этом, все было ясно. Наказание не страшило Гаврилова. Он просто считал, что должен выполнить свой долг. Должен сделать то, что, кроме него, сделать было уже некому, ибо все, кто знал глубину падения гадины Егупина, погибли, а остальным до него нет дела. Нет дела – в этом Гаврилов был уверен. Нет дела, раз до сих пор живет этот человек на свете, живет и дышит одним воздухом со всеми остальными людьми.

Гаврилов даже не пытался заглянуть в свое будущее. Он разделил свою жизнь надвое мертвой чертой. И если до черты все было рассчитано, взвешено своей подчиненностью главному, то за чертой не было ничего – Гаврилов просто не хотел думать о том, что будет потом. Знал только твердо, что предстанет перед судом и будет наказан, сурово, но дальше суда его мысли не шли. Да и о суде он думал лишь как о возможности там сказать все. Сказать все людям, которые уже не смогут не принять его слова во внимание. Не смогут просто посочувствовать или разгневаться и тут же забыть. Оша вынуждены будут отнестись к его словам всерьез, осмыслить их, вынести по ним свое суждение – ведь эти слова скажет в свое оправдание убийца.

И вот теперь, за десять минут до того, как сойти на берег с палубы тральщика, ставшего за два года родным и близким, сойти прямо на набережную Васильевского острова, где он родился, прожил почти всю свою жизнь и где он сегодня должен застрелить самого ненавистного человека, Гаврилов с внезапно нахлынувшей острой тоской подумал о том, что скажут о его поступке товарищи. Франтоватый матерщинник каплей, любимец всего экипажа, его, Гаврилова, друг Ленька Журков…

«Они же не знают всего, – думал Гаврилов, – ведь пока следствие, суд… Будут считать простым убийцей, еще, чего доброго, грабителем. Каплею дадут взбучку за плохую воспитательную работу, соберется собрание. Обсудят ЧП на тральщике. «Преступление матроса Петра Гаврилова…ж

– Эй, на шкентеле! – Голос капитан-лейтенанта вернул Гаврилова к действительности. – Сон в строю – прямая дорога на гауптвахту! Молодым матросам это следует помнить…

– Ему снятся любимые девушки, – негромко сказал Журков.

– Разговорчики в строю! – повысил голос капитан– лейтенант. И добавил, улыбнувшись: – О своих встречах с любимыми девушками юнга Гаврилов доложит завтра на утренней поверке.

В строю прыснули.

Гаврилов вымученно улыбнулся и ткнул Журкова кулаком в бок. Удар получился злой и, по-видимому, болезненный. Журков оглянулся с недоумением и обидой.

– Помните, в каком мы городе, – наставлял матросов капитан-лейтенант, – еще не все от блокады оправились… Если старушке какой дорогу помочь перейти, поднести что – будьте балтийцами. На барахолку – ни-ни! Девушку в обиду хулиганам не давайте. – Он опять улыбнулся.

С тяжелым сердцем шагнул Гаврилов на трап, соединивший тральщик с гранитной набережной Васильевского острова. Не то чтобы у него убавилось решимости, появился страх или сомнение. Нет. Просто к чувству ненависти, к жажде действовать, раз и навсегда освободиться от гнетущего сознания неисполненного долга присоединилось чувство неясной тоски… Радость, охватившая его в тот момент, когда перед взором открылся родной город, без которого не представлял своей жизни Гаврилов, прошла.

За те четыре года, что прожил он вдалеке от Ленинграда, это была вторая попытка попасть в город и посчитаться с человеком, омерзительнее которого Гаврилов не знал никого.

Первую попытку Гаврилов предпринял глубокой осенью сорок второго года, начав свой путь из пермского села Сива. Это было 15 ноября. А может быть, уже 16. В ночь с 15-го на 16-е. Часов у воспитанников детского дома не было. Они жили по звонку в школе и в детдоме и по солнцу, когда летом целыми днями пропадали в лесу.

Гаврилов дождался, когда смолкли шаги бродившей по коридору ночной дежурной Рахили, и осторожно, чтобы не разбудить других воспитанников, вылез из-под куцего одеяла. Достал маленький узелок, спрятанный под кроватью. Там была печеная картошка и немного сухарей. В течение месяца Гаврилов уносил обеденную пайку хлеба и тайком от всех сушил в лесу на костре.

Одеваться ему было не надо – с вечера он забрался под одеяло в одежде. Впрочем, в холодные осенние ночи многие делали так. Осторожно прошел он между кроватями, ступая на носки, у дверей снял с гвоздя зеленый сиротский бушлат, постоял, прислушался. В коридоре было тихо. Гаврилов вышел, бесшумно прикрыв за собой дверь, прокрался слабо освещенным коридором в темные сени. Здесь он надел бушлат, натянул лямки мешочка на плечи и минуту помедлил, прежде чем снять щеколду с дверей. Ему было не жаль оставлять этот дом. Он не успел еще завести здесь друзей – с ребятами Гаврилов сходился туго, трудно, взрослые же не верили его рассказам о Егупине – он понимал, что не верили, – хотя и слушали сочувственно, и кивали головами, и возмущались. Гаврилов видел, что сочувствие было фальшивым – иначе ведь взрослые должны были бы действовать. Но никто не действовал – все только слушали Гаврилова и успокаивали. «Наверное, принимают за психа», – подумал он однажды. И решил действовать сам.

Егупин мешал Гаврилову жить. В долгие осенние ночи, свернувшись от холода калачиком в постели, лежал Гаврилов без сна, с открытыми глазами и думал об этом страшном человеке. Думал? Нет, не думал – грезил наяву. Ему слышались шаги Егупина под окном, в ущербном месяце мерещились черты егупинского лица. Он представлял, как ходит этот человек в накинутой на плечи бобровой шубе по большой ленинградской квартире, заглядывает в пустые комнаты и думает о новых подлостях. Сколько темных дел он еще совершит?

Сытый, спокойный убийца. И никто не остановит его, никто не отомстит за погибших…

После бессонных ночей Гаврилов ходил хмурый и безучастный ко всему, невпопад отвечал на уроках, раздражался без причины. И так повторялось день за днем, пока он не решил: да, надо действовать самому.

Ему было не жаль покидать детдом. Вот если только Зварыкин, Алька Зварыкин из малышовой группы, который так привязался к Гаврилову и всюду ходил за ним – и в лес, и на реку… Да Верушка, заведующая учебной частью, добрая, ласковая Верушка будет огорчена, узнав, что Гаврилов убежал.

Он осторожно, затаив дыхание, снял засов со щеколды, приоткрыл чуточку дверь и выскользнул в темноту. Морозный воздух заставил Гаврилова съежиться, он почувствовал, что начинает дрожать, заторопился, спотыкаясь о комки замерзшей грязи.

Село лежало во тьме. Лишь в здании военкомата на первом этаже горел свет. Гаврилов поторопился побыстрее пройти улицей – мало ли кто встретится – и только раз оглянулся. С плотины.

Двадцать пять километров до станции Верещагино он одолел к утру. Дорога была пустынной, темной. В лесу Гаврилову стало страшно. Особенно когда шел мимо разрушенного кирпичного дома – в селе рассказывали много историй о грабителях, которые вроде бы скрывались в нем.

Один раз Гаврилову почудился волчий вой. Он долго прислушивался, но вой не повторился. Где-то на полпути, у Черного болота, ему повстречались мужики на телеге. Гаврилов свернул в лес – переждал, пока телега, поскрипывая на ухабах, не проехала.

Уже под утро, когда стало светать, услышал далекий гудок паровоза. Вздохнул с облегчением: «Верещагино. Теперь бы только попасть на поезд». А впереди была еще далекая дорога.

– Чего глазеешь, бродяга! Мотай, мотай отсюда, пока в милицию не сдал.

Гаврилов ушел.

Потом он встретил железнодорожника с чемоданчиком, который не торопясь шел по путям, напевая себе что-то под нос.

– Товарищ, – спросил его Гаврилов, волнуясь, – вы не машинист?

Железнодорожник остановился и улыбнулся.

– Машинист. А ты? Пассажир небось?

– Товарищ, – сказав Гаврилов. – Мне очень в Ленинград надо. Ну очень-очень… Я бы не стал просить… – Он сглотнул комок, подступивший к горлу, и почувствовал, что вот-вот заплачет, но не заплакал.

– В Ленинград… – удивился машинист. – Вон ты куда собрался. Эвакуированный? К матери? – Он подошел к Гаврилову, положил руку на плечо. – Да разве до Ленинграда доберешься нынче? Блокада же.

– Да я знаю, я знаю… – заторопился Гаврилов. И все-таки не выдержал – всхлипнул. – Мне бы только до Ладоги. Там я у военных попросился бы. Объяснил все. Они бы меня взяли! Они бы мне помогли!

– Вон ты какой… – удивился машинист. – Говоришь, надо очень. Глаза у тебя честные. Прямо глядишь. Наверное, надо. А то ведь время такое – кто только не шастает. Кто с добром, а кто и по злому делу.

Машинист говорил ласково, с участием, и Гаврилов решил: «Если спросит, зачем в Ленинград, – расскажу ему все». Но машинист не спросил, а сказал только:

– У меня-то, паря, в Пермь ездка – в другую сторону. Не то подбросил бы тебя до Котласа. Мы-то, пермяки, до Котласа водим. Там смена. Прямиком никто не идет. Да и заберет тебя милиция, паря, заберет…

Он снял свою фуражку, в раздумье почесал козырьком голову, словно что-то вспоминая.

– Нет, не припомню, кто на Котлас ведет сегодня. Не припомню… Да ты иди к сортировке, – машинист показал рукой, куда следовало идти Гаврилову, – там наши, верещагинские, формируют. Поспрошай, кто на Котлас. Если туго будет, скажи: Долгих послал, Трофим Игнатьич. Иди, иди, паря. Не робей. А мне на Пермь. Спешу.

Гаврилов с сожалением смотрел, как удалялся машинист, подтянутый, стройный. Только правую ногу чуть приволакивал. «Эх, невезуха, – подумал Гаврилов, – ну почему не он в сторону Котласа?! Уж он-то помог бы мне…»

Резкий гудок заставил его вздрогнуть.

Сквозняком, не останавливаясь на станции, не сбавляя хода, шел эшелон. С грохотом пронеслись мимо платформы с танками, теплушки с солдатами, вырвалась из окон и тут же оборвалась, растворилась в грохоте лихая песня. Эшелон промчался, оставив за собой легкий запах гари и мазута. «Вот бы мне к солдатам», – вздохнул Гаврилов и побрел к сортировке, куда указал ему машинист Долгих.

Взял Гаврилова с собой на паровоз седой, горбатый дед. «Дядей Лешей зови», – сказал он, когда Гаврилов спросил его имя и отчество. На вид дядя Леша был угрюм и диковат. И глаза жгучие, злые. Когда Гаврилов окликнул его, стоя у паровоза, то в первый момент решил, что этот горбун или обругает его, или даже побьет. Но горбун не побил и не обругал. Услышав про Долгих, он буркнул:

– Возьму до Кирова. Только на шаньги не рассчитывай. Жрать нечего. Калигу вареную с Прошкой вон едим.

– И то! – Из будки высунулась молодая чумазая личность. – Чем калижка не еда? Цинготить не будешь!..

– Да у меня есть сухари, – не веря еще в удачу, обрадованно сказал Гаврилов.

Словно зачарованный, смотрел он, как кидает кочегар Прошка колотые метровые поленья в топку, прислушивался к гудению огня, разглядывал приборы. Дядя Леша посадил его в углу на откидную железную скамеечку, и Гаврилов, съежившись, чтобы занимать как можно меньше места, забыв про бессонную ночь, про все волнения, сидел, счастливый оттого, что несется вперед на этом огромном, гудящем паровозе… Он рассказал дяде Леше и Прошке, что хочет добраться до Ленинграда.

– К мамке? – так же, как и Долгих, спросил его Прошка.

Гаврилов насупился и сказал:

– Умерла мама… Погибла.

– От голода? – участливо спросил Прошка и хотел о чем-то еще спросить, но дядя Леша одернул его:

– Отчего да почему! Привязался к мальцу, как репей. Дровишки лучше кидай. Да пошуруй в топке.

Гаврилов, не чувствуя усталости, смотрел и смотрел на проносившиеся мимо леса, на деревеньки, то освещенные ярким солнцем, то в пелене мокрого осеннего снега. Прошка молчал, не донимал больше разговорами, дядя Леша тоже молчал, внимательно глядя вперед. И вдруг Гаврилов почувствовал, что не сможет не рассказать этим людям, зачем так стремится он в Ленинград.

…Он рассказал им о Егупине во время стоянки на какой-то маленькой станции. Об одном только умолчал – о том, что в кармане у него, аккуратно завернутая в тряпочку, лежит самодельная, из плоского напильника выточенная финочка.

– Так тебе-то зачем туда ехать? – удивился Прошка. – В Кирове надо в милицию пойти. Этого Егупина сразу к стенке поставят. Чего же ты молчал?

– Я не молчал, – ответил Гаврилов. – Я и в Ленинграде в милиции был. Тогда не смогли дознаться. А потом к нему с обыском приходили. Он хитрый. Вывернулся. Я знал, догадывался, что он ракетчик. А как докажешь? Потом он меня убить хотел… – Гаврилов замолчал, не в силах справиться с волнением. – А меня нашли и эвакуировали. Без сознания почти месяц был… Следователю рассказывал – не поверил. Я знаю Только соглашался, чтобы не обидеть.

– Да, может, его там уже сцапали, – не сдавался Прошка. – И кокнули, как немецкого шпиона! А ты и знать не знаешь.

– Не знают же, что он ракетчик. И что убийца– тоже не знают. А других его подлостей им, видать, мало… До них никому дела нет, – с горечью сказал Гаврилов. – Иначе давно бы забрали. А он на свободе… Я вот доберусь домой, одного товарища разыщу там, если он жив. Мы с ним вместе…

– А что, товарищ твой, – спросил горбатый дядя Леша, внимательно прислушивавшийся к разговору Гаврилова с Прохором, – в Питере остался?

– Да, – кивнул Гаврилов. – Только он однажды с завода не вернулся. Наверно, на передовую послали, прямо там танки ремонтировать… Вот мы и потерялись. Если бы он не уехал, мы бы…

– Он, значит, взрослый, твой друг-то? – перебил Гаврилова дядя Леша. И, не расслышав ответа, нетерпеливо прикрикнул – Да громче ты, громче говори. Не слышно!

– Ну да, взрослый. Старый уже, – повысил голос Гаврилов. – Пятьдесят лет ему было, как война началась. Двадцать второго июня.

– Совсем старик, значит, – усмехнулся машинист, и Гаврилов увидел, что лицо у него совсем не злое, как ему показалось сначала, а просто перекошенное каким-то недугом и все в мелких морщинках. И глаза не злые, а просто усталые.

– Но он такой сильный, сильнее его трудно найти, – сказал Гаврилов. – И лучший токарь. На ДИПе работал. Вот если бы он… Если бы найти мне его…

– Его, его ты и ищи, – согласился машинист, озабоченно поглядывая вперед. – Ищи дядю Васю. На завод сходи. Не найдешь – в милицию иди. Не ходи один к этому Иудину.

– Егупину, – поправил Гаврилов.

– Егупину, – согласился машинист. – Не ходи к Егупину. Ненависти в тебе много. Дрожишь вон весь, как больной. А у больного туман в глазах, видеть мешает. Слепому ненависть – беда.

– Да нельзя ему в Ленинград, дядя Леш, нельзя, – вдруг, словно поняв что-то очень важное для себя, испуганно сказал Прохор. – Он же там наделает делов… Пойдем в Кирове вместе в милицию. Объясним что к чему, а?

– Да, – вздохнул дядя Леша и долго молчал, время от времени высовываясь в окошко, поглядывал вперед.

Гаврилов с тревогой следил за ним. А вдруг отведут они его в милицию? И опять все сначала. Детприемник, детдом… Опять бежать…

– Пускай едет, – наконец сказал машинист. – Не то и жисть не в жисть, одна маета будет. Душа изболится. Я по себе знаю. Так человек и сгореть может. Пускай правду ищет, пускай Иудина ищет… Только не дурит. Без людей ты, Петушок, ничего не сделаешь – глупости одни. Ты к людям иди. К дяде Василию иди, в милицию иди. Если Иудин твой на свободе еще, значит есть какая– то закавыка. Вот ты узелок и развяжешь… Ты, Петушок, адресок нам с Прошкой напиши. Может, когда погостевать у тебя доведете я.

В Кирове они были ночью. На паровоз поднялась новая бригада. Гаврилов так хотел спать, что не разглядел никого хорошенько. Только смотрел с тревогой, как о чем-то говорил тихо дядя Леша с новым машинистом, таким же стариком, как и он сам. Говорили они довольно долго, время от времени поглядывая на Гаврилова, и тогда у него замирало сердце. Сейчас скажут: «Выметайся!» Но, видать, переговоры закончились успешно. Дядя Леша попрощался со сменщиком, подошел к Гаврилову.

– До Котласа берут. Там опять переменка. Чего ни-то придумают. Бывай, Петушок! С людьми действуй. – Он крепко пожал Гаврилову руку и, спустившись с паровоза, пропал во тьме.

В Котласе Гаврилова отвели на другой паровоз. Опять машинисты долго беседовали вполголоса, и опять все кончилось хорошо. Только, пока стояли в Вологде, молодой улыбчивый машинист ушел и через полчаса вернулся с милиционером.

Это было всего четыре года назад, а 1аврилову казалось, что полжизни прошло. Полжизни. И вот вторая попытка.

Времени у Гаврилова было много – целые сутки. А дело только одно. И совсем недолгое. Он мог бы пройтись по городу, в котором не был уже так давно, заглянуть к друзьям. Хотя кто знает, что с ними сталось. Можно было бы, по крайней мере, хоть узнать, живы ли они. Но Гаврилов не мог ничего этого сделать. Он не мог ни на шаг отклониться от прямой, которая именовалась Десятой линией и вела его с набережной Лейтенанта Шмидта к большому черно-серому дому на углу Среднего проспекта.

Не оглядываясь, он, перешел по брусчатке дорогу, цокая подковами на начищенных до блеска ботинках, и медленно пошагал по плитняку Десятой линии.

Если бы Гаврилов не был так сосредоточен, он обратил бы внимание на яркое солнце, на мелкую пенистую волну на Неве, на роту курсантов-фрунзенцев, что шли по брусчатке набережной, лихо распевая: «Взвейтесь, соколы, орлами, полно горе горевать!..» Он обратил бы внимание на девушку, которая чуть замедлила шаг, разглядывая тральщик, и которую он чуть не задел плечом. Девушка проводила Гаврилова долгим заинтересованным взглядом. То ли этот высокий стройный матрос с русым вихром, торчащим из-под бескозырки, показался ей очень симпатичным, то ли она хотела у него что-то спросить, да не спросила, испугавшись его отчужденного вида.

В это время капитан-лейтенант стоял на мостике вместе со старшим помощником и смотрел, как расходились с тральщика отпущенные в увольнение. Старпом, совсем молодой лейтенант, заметил девчонку в красном беретике, глазевшую на тральщик, и кивнул на нее капитан-лейтенанту:

– Смотри, кеп, какая курочка!

Как раз в это время Гаврилов чуть не столкнулся сдевушкой.Девушка обернулась, проводив Гаврилова долгим взглядом, и старпом сказал:

– Ну оглянись же! Оглянись, юнга! Она же к тебе глазами прилипла…

Но Гаврилов не оглянулся, и старпом с сожалением махнул рукой, сказав:

– Мрачный все же парень этот Гаврилов… Такую девчонку пропустил!

– Таких бы мрачных побольше в команду, – ответил капитан-лейтенант. – Мне бы и черт не брат был! – Потом вздохнул, глядя, как Гаврилов скрылся за домом, и сказал: – Но есть у парня что-то на сердце. Грызет его что-то, это я тебе, лейтенант, точно скажу…

Переходя через Большой проспект, Гаврилов чуть не шагнул под машину. Шофер «эмки» притормозил и показал ему кулак, крикнул что-то. Что – Гаврилов не расслышал. Но, видимо, это было что-то смешное и обидное – две девчонки, шедшие ему навстречу, прыснули и внимательно посмотрели на него. Гаврилов словно очнулся и увидел вдруг зеленый проспект, по которому шли люди, неслись гремящие трамваи…

Огромная, столетняя, наверное, осина росла все там же, на углу Большого и Десятой. В сорок втором каждый раз, проходя мимо этой осины, Гаврилов думал о том, сколько дров можно было бы наготовить из нее. «Вот бы попал снаряд ей прямо под корень, – мечтал он. – Летают же они всюду». В марте сорок второго снаряд угодил прямо под часы на углу Большого и Девятой линии, разворотив весь асфальт и вырыв огромную яму. «Нет бы ему в осину угодить…» – сердился тогда Гаврилов.

Сейчас под осиной стояла скамейка. На одном ее конце, облокотившись на клюку, сидела совсем ветхая, сгорбленная старушка. «И мне посидеть, что ли? – подумал Гаврилов. – Времени-то еще впереди много. Да и Егупин с работы, наверное, приходит не раньше шести…»

Он окинул взглядом бульвар и, пройдя мимо бледной, худенькой девочки, игравшей в песке, опустился на скамейку. Старушка подняла голову, посмотрела на Гаврилова и поклонилась слегка. Гаврилов сказал: «Здравствуйте», – и почему-то смутился. «Может, какая знакомая? Узнала?» Но припомнить старушку не смог.

На Большом было довольно тихо. Только время от времени гремели старенькие трамваи. Гаврилов отметил: «пятерку» по старому маршруту пустили… Шли люди по своим делам, изредка прогуливались балтийцы, ведя под руку девчат. Но не было той веселой, шумной толпы, что текла под густыми кронами Большого проспекта до войны. И совсем непривычно мало было детей.

На земле лежали палые листья – желтые, красные. «А ведь уже осень, – подумал Гаврилов, – скоро сентябрь». Но погода была теплая, солнечная. Яркое голубое небо совсем не походило на осеннее.

– Вот какая погода стоит чудная, – сказала вдруг старушка, обращаясь к Гаврилову, – просто благодать.

Гаврилов от неожиданности вздрогнул, обернулся.

– У вас-то на море, наверное, все ветер да волны? Пароходы качает?

– Да не всегда, – улыбнулся Гаврилов. Его позабавило, что старушка сказала «пароходы». Совсем как лихой боцман.

– Какое счастье жить спокойно! – продолжала старушка, глядя на Гаврилова очень внимательно и почему– то с участием. – Жить, когда не воет сирена и не «везут на кладбище эти страшные саночки… Столько – словно умерли уже все…

«Блокадница, – думал Гаврилов, глядя на старушку. – Но выжила. И как это она вынесла? Такая старая. А бабушка Анастасия не вынесла…»

– …Но главное – холод. Я так, наверное, и не согреюсь… А люди добрее стали.

Старушка все говорила и говорила… Гаврилов кивал головой. Его смущал участливый тон старушки и пристальный, цепкий взгляд.

– У меня соседка по квартире такая была неприятная дама. Грубая, подозрительная, настоящая моветон, и, вы знаете, чай приглашает меня пить. С сахаром! А раньше не здоровалась… Да что и говорить – блокадники фашистов кормят, папиросы кидают – тем, что дома восстанавливают. Я сама видела… Добрые люди у нас, добрые…

«Да, добрые, – подумал Гаврилов, – но уж если сволочь попадется, то это такая сволочь…» Сердце его застучало быстрее. Он снова ощутил тяжесть пистолета в кармане.

Здесь, на углу Большого и Десятой, Гаврилов уловил легкий аромат табака. Табачная фабрика имени Урицкого находилась рядом с его домом – к одной из стен внутреннего двора примыкало здание самой фабрики, к другой– фабричный двор. Прямо на крыше фабрики стояли во время войны зенитки. Стреляли они гулко и часто, а осколки сыпались, как горох, по крыше, падали даже во двор-колодец. Первое время мальчишки собирали эти осколки и хвастались друг перед другом, кто собрал больше. Потом на эти осколки уже никто не обращал внимания: одних мальчишек эвакуировали, другие умерли, а оставшимся было не до осколков.

С августа Гаврилов часто дежурил с соседом Василием Ивановичем на крыше – тушил зажигалки. Мать уже не требовала, чтобы он по каждой тревоге бегал в бомбоубежище – иногда за ночь было по десять-двенадцать тревог. Да потом они с матерью видели однажды, как на Среднем раскапывали подвал обрушенного бомбой дома, – живых там не осталось никого…

К тому же почти всю осень мать была на окопах. Иногда вырывалась на несколько часов. Привозила картошки, овощей. Мылась в ванной. Брала смену чистого белья и уезжала снова.

…Крыша была без всяких ограждений, в меру покатая, но Гаврилов не боялся. Боязнь высоты прошла у него как-то сама собой. Он даже не успел этому удивиться. А раньше боялся ездить в лифте и смотреть в пролет лестницы. С Василием Ивановичем ему всегда было спокойно, даже когда крышу пробила первая зажигалка и Гаврилов опрокинул на нее ящик с песком.

Чаще всего они дежурили вечером и ночью, когда Василий Иванович приходил с работы. Днем дежурили другие соседи – Зойкина мать, учительница Валентина Петровна. В короткие перерывы между окопами дежурила мать Гаврилова. Не дежурил только Егупин. Гаврилов слышал, как однажды он сказал управдому Антонине (так ее звали все, словно отчества у этой полной веселой женщины никогда и не было), что у него кружится голова.

1

– Мелани, вы стоите у окна все утро. Вы наверняка устали, присядьте.

Мелани была напряжена, глаза болели от усталости, даже ее черные как смоль волосы, казалось, потускнели.

– Не могу я сидеть на месте, пока Джек не вернется.

– Он может задержаться…

– Мне все равно. – Мелани ни на секунду не отрывала взгляда от кованых ворот в начале подъездной дороги. – Я подожду, он обещал за мной прийти, значит, придет.

Медсестра попыталась воззвать к ее здравому смыслу.

– Но мы пока еще не смогли с ним связаться, на это нужно время, а вы еще слишком слабы после болезни. Вам нужно прилечь.

Мелани не ответила и вцепилась в край тяжелой парчовой портьеры. Она чувствовала слабость в ногах и усталость во всем теле, но желание дождаться Джека придавало ей сил. Он обязательно за ней придет, Джек всегда держит слово.

– Мелани, вы долго болели, вам необходимо отдохнуть и набраться сил, – не унималась медсестра. – Если не хотите прилечь, по крайней мере, сядьте и съешьте ланч.

– Я не проголодалась.

Мелани раздражало, что медсестра обращается с ней, как с несмышленым ребенком, в то время как она взрослый человек и сама в состоянии решить, когда ей сидеть, когда ложиться и когда есть. Но ей упорно не дают возможности проявить самостоятельность. Взять, к примеру, приезд в этот дом. Мало того что она провела много времени в больнице, где ее раздражали безжизненно белые стены и потолки, блестящие полы, запах антисептиков, так теперь ее перевезли в этот огромный дом, похожий на мавзолей. Комнаты, обставленные старинной мебелью, куда больше подходили для торжественных приемов, чем для повседневной жизни. Еще одна причуда Андре, подумала Мелани, одна из многих, впрочем, он может себе это позволить, денег у него больше чем достаточно. Он богач. Не то что Джек.

Мелани смяла в кулаке край шелковой портьеры.

– Значит, Андре все-таки позвонил Джеку?

Медсестра положила папку на стол.

– Не знаю, мистер Эплтон не обсуждал со мной этот вопрос. – Она тронула Мелани за плечо. – Может, закончим одеваться? Ваш брат скоро придет, вы же не хотите встретить его в ночной рубашке?

– Я вообще не хочу его видеть!

– Вчера вы тоже не захотели с ним встретиться.

Мелани раздражало, что с ней разговаривают, как с маленькой девочкой – или с идиоткой. Она отвернулась от окна и с воинственным видом скрестила руки на груди.

– А вам какое дело? Что вы вообще здесь делаете? Я отлично себя чувствую, мне не нужна сиделка, и я терпеть не могу, когда вокруг меня суетятся.

– Извините. Я здесь потому, что так распорядился ваш брат.

– Вот вам и ответ на вопрос, почему я не хочу его видеть, – с горечью сказала Мелани.

Она отошла в угол комнаты, где стояло глубокое низкое кресло и села.

Андре, Андре, кругом он. Если Андре говорит «ап!», все должны прыгать. Но Андре ничего не знает. У Мелани выступили слезы, она зажмурилась и, опустив голову, закрыла лицо руками. Она была в полном смятении, мысли путались до такой степени, что, казалось, даже жужжали в голове, как пчелы.

– Ты не одета.

Услышав мужской голос, Мелани вздрогнула. Приехал. Она нехотя подняла голову и посмотрел на брата. На Андре был темно-серый костюм и рубашка на тон светлее, он был без галстука, но это не мешало ему выглядеть одновременно и светским львом, и преуспевающим бизнесменом.

– Не знала, что я должна одеваться к твоему приходу.

Андре Эплтон выразительно посмотрел на медсестру, и та бесшумно удалилась. Он дождался, пока за ней закроется дверь, и только потом заговорил снова:

– В чем дело, Мелани? В последнее время ты на всех бросаешься.

Она стиснула кулаки.

– Мне нужен Джек.

Андре покачал головой и строго сказал:

– Поверь, Мелани, он тебе совсем не нужен, он не…

– Ошибаешься! – Она стукнула кулаком по мягкому подлокотнику. – Я его люблю, я по нему скучаю, я его…

Она не договорила и в досаде вздохнула. Андре ничего не понимает! Он не знает, что значит любить кого-то и быть с ним разлученной.

– Мелани, ты от него ушла. – Голос Андре прозвучал как-то безжизненно. – Это было твое решение, ты сама поняла, что у вас нет ничего общего.

– Замолчи! – От слов Андре Мелани пробил озноб, ей даже захотелось взять с кровати покрывало и закутаться в него. – Ты лжешь. Ты нарочно пытаешься сбить меня с толку, но на этот раз у тебя ничего не выйдет. Я знаю правду, Джек меня любит.

– Мел, дело не в этом!

– Именно в этом!

Мелани почувствовала, что у нее стучат зубы. Пытаясь согреться, она обхватила руками плечи, но это мало помогло, ее дрожь была вызвана не столько холодом, сколько безотчетным, необъяснимым страхом. Она попыталась заглушить противный голосок, нашептывавший, что Джек не придет за ней. Он вернется, должен вернуться, ведь он ее любит, он не бросит ее с Андре… или бросит?

– Ты замерзла.

Андре подошел к кровати, взял теплый плед и набросил на плечи Мелани. Склонившись над сестрой, он потрогал ее лоб.

– Да ты просто ледяная. Тебе нужно поберечь себя и больше отдыхать.

– Не хочу я отдыхать!

Все еще стуча зубами, она подняла голову и посмотрела на брата. Его лицо хранило строгое, даже суровое выражение, но в глазах теплилась нежность. Мелани знала, что Андре ее любит и желает ей добра, и, хотя он пытается управлять ее жизнью по собственному усмотрению, искренне верит, что действует ради ее же пользы.

– Андре, прошу тебя, разыщи Джека. Я по нему скучаю, без него я не могу ни есть, ни спать. Привези его ко мне.

Телефон на рабочем столе Джека снова зазвонил, в последние полтора часа он звонил почти непрерывно. Документы, над которыми работал Джек, не терпели отлагательства, и поэтому он не брал трубку, но теперь он наконец смог уделить внимание телефону. С чувством удовлетворения от выполненной работы он закрыл папку и снял трубку.

– Баркер слушает.

Звонил Кристиан, деловой партнер Джека, который давно перешел в категорию близких друзей.

– Приходи к нам на обед, – начал Кристиан без предисловий. – Мне только что звонила жена и велела, чтобы я без тебя не появлялся. Так что выручай, без тебя меня не пустят домой.

– Спасибо за приглашение, Крис, но я не могу, много работы.

Кристиан фыркнул.

– Ты работал весь день, пора отдохнуть. Тебе же все равно нужно где-то обедать, так почему не прийти к нам? Это лучше, чем есть в одиночестве в ресторане.

Джек с горечью подумал, что на этот раз друг ошибается. В ресторане, в безличной обстановке, ему было легче, чем дома. Да и что такое его нынешний дом? Одно название. Дом для него был там, где они жили с Мелани. По соглашению о разводе ранчо осталось за ним, а их городская квартира в Сан-Антонио отошла к Мелани. Теперь, когда Мелани официально перестала быть его женой, даже находиться с ней в одном городе для него было мучительно, слишком многое их когда-то связывало и слишком много боли и

Аманда Мэдисон

Крутой поворот

1

— Мелани, вы стоите у окна все утро. Вы наверняка устали, присядьте.

Мелани была напряжена, глаза болели от усталости, даже ее черные как смоль волосы, казалось, потускнели.

— Не могу я сидеть на месте, пока Джек не вернется.

— Он может задержаться…

— Мне все равно. — Мелани ни на секунду не отрывала взгляда от кованых ворот в начале подъездной дороги. — Я подожду, он обещал за мной прийти, значит, придет.

Медсестра попыталась воззвать к ее здравому смыслу.

— Но мы пока еще не смогли с ним связаться, на это нужно время, а вы еще слишком слабы после болезни. Вам нужно прилечь.

Мелани не ответила и вцепилась в край тяжелой парчовой портьеры. Она чувствовала слабость в ногах и усталость во всем теле, но желание дождаться Джека придавало ей сил. Он обязательно за ней придет, Джек всегда держит слово.

— Мелани, вы долго болели, вам необходимо отдохнуть и набраться сил, — не унималась медсестра. — Если не хотите прилечь, по крайней мере, сядьте и съешьте ланч.

— Я не проголодалась.

Мелани раздражало, что медсестра обращается с ней, как с несмышленым ребенком, в то время как она взрослый человек и сама в состоянии решить, когда ей сидеть, когда ложиться и когда есть. Но ей упорно не дают возможности проявить самостоятельность. Взять, к примеру, приезд в этот дом. Мало того что она провела много времени в больнице, где ее раздражали безжизненно белые стены и потолки, блестящие полы, запах антисептиков, так теперь ее перевезли в этот огромный дом, похожий на мавзолей. Комнаты, обставленные старинной мебелью, куда больше подходили для торжественных приемов, чем для повседневной жизни. Еще одна причуда Андре, подумала Мелани, одна из многих, впрочем, он может себе это позволить, денег у него больше чем достаточно. Он богач. Не то что Джек.

Мелани смяла в кулаке край шелковой портьеры.

— Значит, Андре все-таки позвонил Джеку?

Медсестра положила папку на стол.

— Не знаю, мистер Эплтон не обсуждал со мной этот вопрос. — Она тронула Мелани за плечо. — Может, закончим одеваться? Ваш брат скоро придет, вы же не хотите встретить его в ночной рубашке?

— Я вообще не хочу его видеть!

— Вчера вы тоже не захотели с ним встретиться.

Мелани раздражало, что с ней разговаривают, как с маленькой девочкой — или с идиоткой. Она отвернулась от окна и с воинственным видом скрестила руки на груди.

— А вам какое дело? Что вы вообще здесь делаете? Я отлично себя чувствую, мне не нужна сиделка, и я терпеть не могу, когда вокруг меня суетятся.

— Извините. Я здесь потому, что так распорядился ваш брат.

— Вот вам и ответ на вопрос, почему я не хочу его видеть, — с горечью сказала Мелани.

Она отошла в угол комнаты, где стояло глубокое низкое кресло и села.

Андре, Андре, кругом он. Если Андре говорит «ап!», все должны прыгать. Но Андре ничего не знает. У Мелани выступили слезы, она зажмурилась и, опустив голову, закрыла лицо руками. Она была в полном смятении, мысли путались до такой степени, что, казалось, даже жужжали в голове, как пчелы.

— Ты не одета.

Услышав мужской голос, Мелани вздрогнула. Приехал. Она нехотя подняла голову и посмотрел на брата. На Андре был темно-серый костюм и рубашка на тон светлее, он был без галстука, но это не мешало ему выглядеть одновременно и светским львом, и преуспевающим бизнесменом.

— Не знала, что я должна одеваться к твоему приходу.

Андре Эплтон выразительно посмотрел на медсестру, и та бесшумно удалилась. Он дождался, пока за ней закроется дверь, и только потом заговорил снова:

— В чем дело, Мелани? В последнее время ты на всех бросаешься.

Она стиснула кулаки.

— Мне нужен Джек.

Андре покачал головой и строго сказал:

— Поверь, Мелани, он тебе совсем не нужен, он не…

— Ошибаешься! — Она стукнула кулаком по мягкому подлокотнику. — Я его люблю, я по нему скучаю, я его…

Она не договорила и в досаде вздохнула. Андре ничего не понимает! Он не знает, что значит любить кого-то и быть с ним разлученной.

— Мелани, ты от него ушла. — Голос Андре прозвучал как-то безжизненно. — Это было твое решение, ты сама поняла, что у вас нет ничего общего.

— Замолчи! — От слов Андре Мелани пробил озноб, ей даже захотелось взять с кровати покрывало и закутаться в него. — Ты лжешь. Ты нарочно пытаешься сбить меня с толку, но на этот раз у тебя ничего не выйдет. Я знаю правду, Джек меня любит.

— Мел, дело не в этом!

— Именно в этом!

Мелани почувствовала, что у нее стучат зубы. Пытаясь согреться, она обхватила руками плечи, но это мало помогло, ее дрожь была вызвана не столько холодом, сколько безотчетным, необъяснимым страхом. Она попыталась заглушить противный голосок, нашептывавший, что Джек не придет за ней. Он вернется, должен вернуться, ведь он ее любит, он не бросит ее с Андре… или бросит?

— Ты замерзла.

Андре подошел к кровати, взял теплый плед и набросил на плечи Мелани. Склонившись над сестрой, он потрогал ее лоб.

— Да ты просто ледяная. Тебе нужно поберечь себя и больше отдыхать.

— Не хочу я отдыхать!

Все еще стуча зубами, она подняла голову и посмотрела на брата. Его лицо хранило строгое, даже суровое выражение, но в глазах теплилась нежность. Мелани знала, что Андре ее любит и желает ей добра, и, хотя он пытается управлять ее жизнью по собственному усмотрению, искренне верит, что действует ради ее же пользы.

— Андре, прошу тебя, разыщи Джека. Я по нему скучаю, без него я не могу ни есть, ни спать. Привези его ко мне.

Телефон на рабочем столе Джека снова зазвонил, в последние полтора часа он звонил почти непрерывно. Документы, над которыми работал Джек, не терпели отлагательства, и поэтому он не брал трубку, но теперь он наконец смог уделить внимание телефону. С чувством удовлетворения от выполненной работы он закрыл папку и снял трубку.

— Баркер слушает.

Звонил Кристиан, деловой партнер Джека, который давно перешел в категорию близких друзей.

— Приходи к нам на обед, — начал Кристиан без предисловий. — Мне только что звонила жена и велела, чтобы я без тебя не появлялся. Так что выручай, без тебя меня не пустят домой.

— Спасибо за приглашение, Крис, но я не могу, много работы.

Кристиан фыркнул.

— Ты работал весь день, пора отдохнуть. Тебе же все равно нужно где-то обедать, так почему не прийти к нам? Это лучше, чем есть в одиночестве в ресторане.

Джек с горечью подумал, что на этот раз друг ошибается. В ресторане, в безличной обстановке, ему было легче, чем дома. Да и что такое его нынешний дом? Одно название. Дом для него был там, где они жили с Мелани. По соглашению о разводе ранчо осталось за ним, а их городская квартира в Сан-Антонио отошла к Мелани. Теперь, когда Мелани официально перестала быть его женой, даже находиться с ней в одном городе для него было мучительно, слишком многое их когда-то связывало и слишком много боли и разочарований разделяло их теперь. Он перебрался в Даллас и даже купил себе там квартиру, но настоящим домом она для него так и не стала.

Спохватившись, что молчание затягивается и Кристиан ждет его ответа, Джек вздохнул и честно признался:

— Боюсь, Крис, из меня сегодня вечером плохой собеседник, извини. Да и твои сорванцы наверняка предпочтут, чтобы папа вечером был в их полном распоряжении.

У Джека не хватило духу признаться другу, что завидует ему. Он тоже мечтал о детях, но однажды у Мелани был выкидыш, и с тех пор она не могла забеременеть.

— Так ты точно к нам не присоединишься?

— Точно. Передай привет жене.

Хотя Джек не жаждал провести еще один вечер в одиночестве, наносить визиты ему хотелось еще меньше. Он привык ни от кого не ждать помощи и полагаться только на себя. Когда на него пять лет назад в одночасье свалилось целое состояние, это было везением, но для того, чтобы распорядиться богатством с умом и превратиться из простого ковбоя в преуспевающего бизнесмена, Джеку понадобились немалая выдержка, деловая сметка и трудолюбие. Но в конце концов он справился, и это придало ему веры в собственные силы.

Выйдя из здания бизнес-центра, Джек сел в машину, выехал на дорогу и повернул в направлении выезда из города. Как всегда, он превышал разрешенную скорость — Джек никогда не питал уважения к правилам, как говорил его отец, правила пишутся для дураков, которые не в состоянии думать сами, или для тех, кто ценит норму, безликий стандарт. Но Джек даже сейчас, добившись успеха, не желал вписываться в рамки каких-то общепринятых стандартов и норм.

Джек опустил стекло, поток воздуха принес в салон автомобиля знакомые запахи земли, цветов, свежескошенной травы. Слишком знакомые. К счастью, быстрая езда дала ему то, что требовалось: ощущение свободы, скорости, пространства. Джек вспомнил, как в юности любил скакать на неоседланном жеребце. Сознание опасности обостряло ощущения, он наслаждался сухим ветром, бившим в лицо, солнцем, припекавшим голову. Даже став преуспевающим виноделом, в душе он остался ковбоем.

Сейчас над его головой была крыша элегантного салона «мустанга», а руки лежали на обтянутом кожей руле, но ощущения были похожи на те, давние, только теперь ему подчинялся не норовистый жеребец, а мощный автомобиль. Лишь мчась с бешеной скоростью, Джек мог на какое-то время забыть, что потерял единственную женщину, которую когда-либо любил. Обратно в город Джек поехал тогда, когда решил, что его мысли и чувства пришли в относительно нормальное состояние.

Стоило Джеку войти в квартиру, как тут же зазвонил телефон. Сняв трубку, Джек услышал голос доктора Синклера, семейного врача Эплтонов.

— Где вы были? — недовольно спросил Синклер и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Я звонил вам несколько раз, в том числе и в офис, но… — В трубке затрещало, голос Синклера прервался, дальше Джек мог различить сквозь помехи только отдельные слова. — Опасность миновала… Немедленно приехать.

— Филипп, повторите, что вы сказали, я не понял и половины. О чем вы говорите, какая опасность?

Синклер повторил, но на этот раз Джек расслышал еще меньше.

— Ни слова не понимаю. Что случилось? Кто в опасности?

— Мелани.

Джек быстро втянул воздух.

— Что случилось с Мелани?

Но ответа он так и не получил: в трубке стало тихо, а потом послышались короткие гудки. Джека охватила паника. Он полез в карман за записной книжкой, чтобы найти номер Синклера и немедленно ему перезвонить, но телефон зазвонил снова. Однако за эти несколько секунд Джек успел представить дюжину трагических событий, которые могли произойти с Мелани. Схватив трубку, он вместо «алло», сразу спросил:

— Что с Мелани?

Врач тоже не стал терять время попусту.

— Она попала в автокатастрофу и получила сильное сотрясение мозга. К счастью, она вышла из комы.

В первый момент Джек решил, что ослышался. Связь по-прежнему оставляла желать лучшего.

— Из комы? Она была в коме?

— Да. У вашей жены ни единой царапины на теле, в этом смысле она легко отделалась, но она получила сильный удар по голове и некоторое время находилась в коме. Мы боялись, что она никогда не очнется, но, к счастью, все обошлось и теперь ее жизнь вне опасности.

— Жизнь? Вне опасности? Она что же, могла умереть?

Врач помолчал и кашлянул, прочищая горло.

Джек закрыл глаза и несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, пытаясь успокоиться. Никто не взял на себя труд сообщить ему о том, что произошло. Для семейства Эплтон он как был чужаком, аутсайдером, так им и остался. Да, он женился на Мелани, но в семью его не приняли, его едва терпели, и, как только стало известно, что Мелани хочет развода, ее родственники сделали все, чтобы воплотить ее желание — а она ведь могла бы и передумать! — в жизнь. Неудивительно, что их семейная жизнь не сложилась. Слишком многое было против них.

Доктор снова кхекнул.

— Как я уже сказал, Мелани впала в кому и нам долго не удавалось вывести ее из этого состояния.

— Черт бы вас побрал! — взорвался Джек. — Когда вы собирались сообщить мне, что моя жена попала в аварию?! После ее смерти?!

Джек так сжал в руке телефонную трубку, что пальцы онемели. Как они посмели держать его в неведении?! Джек был в ярости и одновременно чувствовал себя совершенно беспомощным, последнее раздражало его больше всего. Беспомощность — удел трусов, которые боятся действовать, он действовать не боялся, но у него были связаны руки. Джек снова зажмурился, но и с закрытыми глазами слишком отчетливо представлял Мелани, находящуюся в коме, на грани смерти. Она была для него важнее всех людей на свете, он любил ее так, как никого и никогда не любил, и вот выясняется, что он был близок к тому, чтобы потерять ее навсегда, безвозвратно.

— Но вы ее выходили.

— Да. — В голосе врача отчетливо послышалось облегчение. — Она в сознании и даже ходит.

— Тогда зачем вы звоните?

Джек не тешил себя иллюзиями и понимал, что никто из родных Мелани не стал бы звонить ему только из вежливости. Правила вежливости на него не распространялись. Для Эплтонов он как был простым ковбоем, пастухом, не достойным их Мелани, так им и остался.

— И что теперь? Мне полагается прислать цветы? Или, может быть, сделать благотворительное пожертвование больнице? Чего от меня хотят?

— Помогите ей восстановить память.

Джек замер.

— Вы же сказали, что она поправилась.

— Поправляется, — уточнил Синклер. — Физически она окрепла, но ее сознание… — Врач замолчал, по-видимому подбирая слова. — Ее сознание изменилось, вот уже некоторое время она не может вспомнить…

— Сколько времени? — перебил Джек.

— Три недели.

Джек в сердцах стукнул свободной рукой по стене. Ему определенно нужно отдохнуть и выспаться, чтобы снова стать самим собой.

— Мелани попала в аварию три недели назад?

— Да, когда возвращалась из аэропорта. Полагаю, вы в курсе, что она летала в Европу.

Да, он в курсе. Джек стиснул зубы, чтобы не наговорить такого, о чем впоследствии пожалеет.

— Сейчас ей гораздо лучше, как я уже говорил, физически она почти здорова, разве что слаба. Но она растеряна, думаю… мы все думаем, вы ей нужны.

Они все думают?! Джек чуть не расхохотался. Вот уж кто Мелани не нужен, так это он, за последний год она ясно дала это понять — не раз и не два.

Джек ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Он устал, совершенно измотан и физически, и умственно, и эмоционально. Ему надоело вкладывать все силы в то, что на самом деле его нисколько не волновало. Прибыли, поголовье, конъюнктура на рынке — да, все это его работа, его обязанность, наконец, но по большому счету ему на все это плевать. А то, что ему действительно не безразлично, ему больше не принадлежит.

— Давайте начистоту, Синклер. Эплтоны сами наняли адвоката по бракоразводным делам, я их об этом не просил. Честно говоря, не думал, что после развода они когда-нибудь вспомнят о моем существовании, тем более попросят вернуться.

— Про Леандру сказать не могу, — на правах давнего друга семьи Синклер звал мать Мелани и Андре по имени, — но Андре предложил прислать за вами частный самолет.

Джек едва не зарычал от досады.

— Не нужен мне его самолет, сам как-нибудь доберусь!

Он не пытался скрыть горечь, да и не мог. Они с Андре никогда не были друзьями, более того, Джек даже не мог находиться с Андре в одной комнате.

— Так что мне передать мистеру Эплтону? — осторожно спросил Синклер.

— Передайте, что я пакую чемоданы. Кстати, куда мне лететь, где сейчас Мелани?

Синклер помешкал с ответом.

— Я взял на себя смелость поселить ее на вашем ранчо Лонг-Дэйл. Я считаю, что для скорейшего восстановления памяти ей лучше находиться в том самом месте, где она жила… то есть вы жили до ее отъезда в Европу.

Джек вздохнул, усилием воли обуздывая раздражение. Пусть его брак приказал долго жить, но он всегда будет считать Мелани своей женой. Когда-то он поклялся перед алтарем любить ее, пока их не разлучит смерть, и собирался сдержать клятву.

— Пусть ждут меня завтра утром.

Сидя в самолете, Джек безуспешно пытался привести в порядок мысли и чувства. Он не мог представить Мелани больной, как ни старался. Она всегда была крепкой и упрямой. И независимой, даже сверх меры. По иронии судьбы, их развод стал возможен именно благодаря ее внутренней силе. Это Мелани настаивала на разводе. Джек боролся, как мог, несколько месяцев он отказывался ее отпустить, но его сопротивление нисколько не уменьшило ее решимость. Сначала ее гнев уступил место слезам, затем слезы сменились молчанием. Они перестали разговаривать друг с другом, вообще прекратили общаться. Они даже старались не находиться одновременно в одной и той же комнате. Точнее, Мелани старалась, а Джек ничего не мог с этим поделать. Как-то за обедом он спросил ее, какой подарок она хочет получить на день рождения. Мелани отложила вилку, подняла на него взгляд и вежливо, спокойно так сказала:

— Развод, пожалуйста.

Именно ее спокойствие и добило Джека. Он согласился. Позже, когда дело дошло до подписания официальных бумаг, он заколебался, но Мелани со слезами на глазах накрыла его руку своей и прошептала:

— Джек, прошу тебя, умоляю, отпусти. Мы оба так несчастны…

Он схватил ее руку, заглянул в глаза, увидел в них слезы и почувствовал, что земля ухолит из-под ног. Все кончено. Джек расписался, поставил дату и молча вышел.

Тогда он ушел от Мелани, но в душе так и не смирился с мыслью о разводе. Он не желал, не мог признать свершившийся факт: его Мелани больше не принадлежит ему. Даже сейчас, вспоминая те дни, Джек почувствовал, что к горлу подступает ком. Мелани ошибалась, может, они временами и чувствовали себя несчастными в браке, но он никогда не хотел развода. Возможно, ее любовь и умерла, но его была жива и даже не ослабела.

Самолет совершил посадку рано утром. В аэропорту Джека уже ждал его собственный автомобиль с шофером. Водитель ничего не сказал об Эплтонах, а Джек не стал расспрашивать.

Лонг-Дэйл стал его домом всего четыре года назад. Тогда судьба сделала Джеку невероятно щедрый подарок — первое в жизни и единственное посещение казино в Лас-Вегасе принесло ему крупный выигрыш. На выигранные деньги Джек тогда купил поместье в пригороде Сан-Антонио и несколько нефтяных скважин. В нефтедобыче он тогда совсем не разбирался, но рассудил, что если другие осваивают эту науку, то и он освоит. Только сейчас, когда шофер вез его на ранчо, Джеку пришло в голову, что он мог совершить ошибку: Мелани полюбила ковбоя, а не землевладельца или нефтяного магната.

Проехав через ворота, автомобиль покатил по тенистой подъездной аллее, ведущей к элегантному зданию в колониальном стиле из золотистого песчаника с красной черепичной крышей. В мягком утреннем свете дом выглядел как иллюстрация из книги старинных сказок. У Джека защемило сердце от горького чувства потери. Он покупал это ранчо для своей молодой жены, тогда он верил, что у них наконец появился настоящий дом, что именно здесь они будут жить долго и счастливо. Но ничто из того, о чем он мечтал, не сбылось. Его невеселые раздумья прервал голос шофера:

— Сэр, прикажете внести ваши чемоданы в дом?

Джек медлил с ответом. Искушение остаться на ранчо вместе с Мелани было велико, но он поступит так, как должен поступить в их ситуации. Он вышел из машины, поправил воротник кожаной куртки и только после этого ответил:

— Не стоит, Бобби, я еще не решил, останусь ли тут ночевать.

Неожиданно в доме раздался какой-то крик, кто-то звал Джека по имени. Поначалу Джек решил, что ослышался, но крик повторился. Через несколько секунд входная дверь распахнулась и в дверном проеме возникла Мелани, запыхавшаяся от быстрой ходьбы.

Крутой поворот

              Эта история произошла с маленьким Лисёнком, который жил в лесу недалеко от дороги. Очень часто зверята перебегали через эту дорогу в соседний лес в гости к друзьям, при этом нарушали Правила дорожного движения, так как никто их не научил, как надо переходить дорогу.  Однажды Зайчонок попал под колесо машины и сломал ножку,  и тогда родители зверят решили провести в звериной школе урок по Правилам дорожного движения.

Все зверята очень внимательно слушали, изучали знаки. Теперь они знали, что дорогу можно переходить не спеша, под прямым углом, убедившись в безопасности, а лучше всего дойти до пешеходного перехода. Только Лисёнок баловался на уроках и мешал другим. Он говорил, что ему неинтересно, скучно, что он и так всё знает, да и знаки ему ни к чему.

       В день рождения папа Лис подарил Лисёнку красивый велосипед и сказал:

 

«На велосипеде можно кататься только на широкой поляне да по лесным тропинкам. На дорогу – ни ногой! Тебе только  шесть лет. Да и движение там очень большое». Но Лисёнку очень хотелось на большой скорости промчаться по гладкой асфальтированной дороге, и он пошел к ней.

Дорога круто поднималась вверх, а потом был длинный извилистый спуск. Вот с него и хотел скатиться Лисёнок. Когда он шел, на пути ему встретились три дорожных знака. Один знак указывал о крутом подъёме , другой – о спуске . А третий знак – что впереди на спуске будет опасный поворот  и ехать нужно очень осторожно, на маленькой скорости. Но Лисёнок не знал этих знаков, поэтому он ничего не понял.

        Сорока,  которая всюду летала, все знала, строго следила за всем, что происходит в лесу. Она-то и увидела, куда собрался Лисёнок, хотела его остановить, да не тут-то было, Лисёнок её даже слушать не стал. Тогда Сорока полетела к отцу Лисёнка и всё ему рассказала. Папа Лис очень испугался за сына и бросился к дороге, чтобы успеть остановить непослушного малыша, но тот уже мчался с горы. Тогда Лис побежал к повороту, надеясь, что сможет помочь сыну.

Лисёнок несся с такой скоростью, что сам испугался и от страха не мог остановиться. Папа Лис расставил лапы, поймал сына и полетел вместе с ним в кусты, а велосипед не вписался в поворот и упал в глубокий овраг. «Вот видишь, что ты натворил. Хорошо, что я подоспел, а то упал бы ты вместе с велосипедом в овраг», — сказал папа Лис. Лисёнок, почёсывая ушибленное колено, низко опустил голову и сказал: «Прости меня, папа, я больше никогда не буду ездить по дороге, а знаки я все выучу обязательно». Папа пожалел малыша, погладил по голове и сказал: «Хорошо. Я тебе верю. Я куплю тебе новый велосипед, но ездить будешь только тогда, когда выучишь Правила дорожного движения, и только на полянке.

Помни, что дорога – не место для игр и развлечений!»

Там, где шумный перекресток,

Где машин не сосчитать,

Перейти не так уж просто,

Если правила не знать

Пусть запомнят твердо дети:

Верно, поступает тот,

Кто лишь при зеленом свете

Через улицу идет!

МБДОУ «Детский сад № 2»

город Калачинск Омской области

Творческая работа

для муниципального конкурса

литературного творчества

«Лучший рассказ по ПДД»

                                  Выполнила: воспитанница

                                 подготовительной группы

                   Рожкова Вероника

                                    Руководитель: воспитатель

                                       Гладких Татьяна Валерьевна

2012 год