Рассказ лесной голосок г скребицкого текст

Рассказ о том, как автор в начале лета, гуляя в березовом перелеске, услышал кукушку. Он никогда не видел эту птицу, даже на картинке, и ему захотелось на нее посмотреть. Он стал бегать на ее голос, но кукушка перелетала с места на место.

Лесной голосок читать

Солнечный день в самом начале лета.

Я брожу неподалёку от дома в берёзовом перелеске. Всё кругом будто купается, плещется в золотистых волнах тепла и света. Надо мной струятся ветви берёз. Листья на них кажутся то изумрудно-зелёными, то совсем золотыми. А внизу под берёзами по траве тоже, как волны, бегут и струятся лёгкие синеватые тени. И светлые зайчики, как отражения солнца в воде, бегут один за другим по траве, по дорожке.

Солнце и в небе, и на земле… И от этого становится так хорошо, так весело, что хочется убежать куда-то вдаль, туда, где стволы молодых берёзок так и сверкают своей ослепительной белизной.

И вдруг из этой солнечной дали мне послышался знакомый лесной голосок: «Ку-ку, ку-ку!»

Кукушка! Я уже слышал её много раз, но никогда ещё не видал даже на картинке. Какая она из себя? Мне почему-то она казалась толстенькой, головастой, вроде совы. Но, может, она совсем не такая? Побегу погляжу.

Увы, это оказалось совсем не просто. Я — к ней на голос. А она замолчит и вот снова: «Ку-ку, ку-ку!» — но уже совсем в другом месте.

Как же её увидеть? Я остановился в раздумье. А может, она играет со мною в прятки? Она прячется, а я ищу. А давай-ка играть наоборот: теперь я спрячусь, а ты поищи.

Я залез в куст орешника и тоже кукукнул раз, другой. Кукушка замолкла — может, ищет меня? Сижу молчу и я, у самого даже сердце колотится от волнения. И вдруг где-то неподалёку: «Ку-ку, ку-ку!»

Я молчок: поищи-ка лучше, не кричи на весь лес.

Реклама 10

А она уже совсем близко: «Ку-ку, ку-ку!»

Гляжу: через поляну летит какая-то птица, хвост длинный, сама серая, только грудка в тёмных пестринках. Наверное, ястребёнок. Такой у нас во дворе за воробьями охотится. Подлетел к соседнему дереву, сел на сучок, пригнулся да как закричит: «Ку-ку, ку-ку!»

Кукушка! Вот так раз! Значит, она не на сову, а на ястребка похожа.

Я как кукукну ей из куста в ответ! С перепугу она чуть с дерева не свалилась, сразу вниз с сучка метнулась, шмыг куда-то в лесную чащу, только её и видел.

Но мне и видеть её больше не надо. Вот я и разгадал лесную загадку, да к тому же и сам в первый раз заговорил с птицей на её родном языке.

Так звонкий лесной голосок кукушки открыл мне первую тайну леса. И с тех пор вот уж полвека я брожу зимою и летом по глухим, нехоженым тропам и открываю всё новые и новые тайны. И нет конца этим извилистым тропам, и нет конца тайнам родной природы.

(Илл. Воробьева А.)

Солнечный день в самом начале лета.

Я брожу неподалёку от дома в берёзовом перелеске. Всё кругом будто купается, плещется в золотистых волнах тепла и света. Надо мной струятся ветви берёз. Листья на них кажутся то изумрудно-зелёными, то совсем золотыми. А внизу под берёзами по траве тоже, как волны, бегут и струятся лёгкие синеватые тени. И светлые зайчики, как отражения солнца в воде, бегут один за другим по траве, по дорожке.

Солнце и в небе, и на земле… И от этого становится так хорошо, так весело, что хочется убежать куда-то вдаль, туда, где стволы молодых берёзок так и сверкают своей ослепительной белизной.

И вдруг из этой солнечной дали мне послышался знакомый лесной голосок: «Ку-ку, ку-ку!»

Кукушка! Я уже слышал её много раз, но никогда ещё не видал даже на картинке. Какая она из себя? Мне почему-то она казалась толстенькой, головастой, вроде совы. Но, может, она совсем не такая? Побегу погляжу.

Увы, это оказалось совсем не просто. Я — к ней на голос. А она замолчит и вот снова: «Ку-ку, ку-ку!» — но уже совсем в другом месте.

Как же её увидеть? Я остановился в раздумье. А может, она играет со мною в прятки? Она прячется, а я ищу. А давай-ка играть наоборот: теперь я спрячусь, а ты поищи.

Я залез в куст орешника и тоже кукукнул раз, другой. Кукушка замолкла — может, ищет меня? Сижу молчу и я, у самого даже сердце колотится от волнения. И вдруг где-то неподалёку: «Ку-ку, ку-ку!»

Я молчок: поищи-ка лучше, не кричи на весь лес.

А она уже совсем близко: «Ку-ку, ку-ку!»

Гляжу: через поляну летит какая-то птица, хвост длинный, сама серая, только грудка в тёмных пестринках. Наверное, ястребёнок. Такой у нас во дворе за воробьями охотится. Подлетел к соседнему дереву, сел на сучок, пригнулся да как закричит: «Ку-ку, ку-ку!»

Кукушка! Вот так раз! Значит, она не на сову, а на ястребка похожа.

Я как кукукну ей из куста в ответ! С перепугу она чуть с дерева не свалилась, сразу вниз с сучка метнулась, шмыг куда-то в лесную чащу, только её и видел.

Но мне и видеть её больше не надо. Вот я и разгадал лесную загадку, да к тому же и сам в первый раз заговорил с птицей на её родном языке.

Так звонкий лесной голосок кукушки открыл мне первую тайну леса. И с тех пор вот уж полвека я брожу зимою и летом по глухим, нехоженым тропам и открываю всё новые и новые тайны. И нет конца этим извилистым тропам, и нет конца тайнам родной природы.

• Следующая сказка → Георгий Скребицкий — Редкая гостья
• Предыдущая сказка → Георгий Скребицкий — Аистята

Солнечный день в самом начале лета.

Я брожу неподалёку от дома в берёзовом перелеске. Всё кругом будто купается, плещется в золотистых волнах тепла и света. Надо мной струятся ветви берёз. Листья на них кажутся то изумрудно-зелёными, то совсем золотыми. А внизу под берёзами по траве тоже, как волны, бегут и струятся лёгкие синеватые тени. И светлые зайчики, как отражения солнца в воде, бегут один за другим по траве, по дорожке.

Солнце и в небе, и на земле… И от этого становится так хорошо, так весело, что хочется убежать куда-то вдаль, туда, где стволы молодых берёзок так и сверкают своей ослепительной белизной.

И вдруг из этой солнечной дали мне послышался знакомый лесной голосок: «Ку-ку, ку-ку!»

Кукушка! Я уже слышал её много раз, но никогда ещё не видал даже на картинке. Какая она из себя? Мне почему-то она казалась толстенькой, головастой, вроде совы. Но, может, она совсем не такая? Побегу погляжу.

Увы, это оказалось совсем не просто. Я — к ней на голос. А она замолчит и вот снова: «Ку-ку, ку-ку!» — но уже совсем в другом месте.

Как же её увидеть? Я остановился в раздумье. А может, она играет со мною в прятки? Она прячется, а я ищу. А давай-ка играть наоборот: теперь я спрячусь, а ты поищи.

Я залез в куст орешника и тоже кукукнул раз, другой. Кукушка замолкла — может, ищет меня? Сижу молчу и я, у самого даже сердце колотится от волнения. И вдруг где-то неподалёку: «Ку-ку, ку-ку!»

Я молчок: поищи-ка лучше, не кричи на весь лес.

А она уже совсем близко: «Ку-ку, ку-ку!»

Гляжу: через поляну летит какая-то птица, хвост длинный, сама серая, только грудка в тёмных пестринках. Наверное, ястребёнок. Такой у нас во дворе за воробьями охотится. Подлетел к соседнему дереву, сел на сучок, пригнулся да как закричит: «Ку-ку, ку-ку!»

Кукушка! Вот так раз! Значит, она не на сову, а на ястребка похожа.

Я как кукукну ей из куста в ответ! С перепугу она чуть с дерева не свалилась, сразу вниз с сучка метнулась, шмыг куда-то в лесную чащу, только её и видел.

Но мне и видеть её больше не надо. Вот я и разгадал лесную загадку, да к тому же и сам в первый раз заговорил с птицей на её родном языке.

Так звонкий лесной голосок кукушки открыл мне первую тайну леса. И с тех пор вот уж полвека я брожу зимою и летом по глухим, нехоженым тропам и открываю всё новые и новые тайны. И нет конца этим извилистым тропам, и нет конца тайнам родной природы.

В своем рассказе Лесной голосок Георгий Скребицкий приоткрывает одну из чудесных тайн леса. Ребята узнают, как выглядит кукушка, какие у нее повадки. Рассказ учит любознательности, наблюдательности, любви ко всему живому. Летний лес был великолепен. Мальчик любовался природой и вдруг услышал голос кукушки, который доносился то с одной, то с другой стороны. Создавалось ощущение, что птица играет в прятки. Конечно, мальчик не впервые слышал кукование, но вот саму птицу видеть не доводилось. Наверное, она похожа на сову! Мальчик спрятался в кусты и пропел: «Куку! Куку!». И тут на полянку вылетела серая птаха с длинным хвостом. Она совсем не походила на сову, зато напоминала молодого ястребка. Так мальчик открыл одну из лесных тайн.

Солнечный день в самом начале лета.

Я брожу неподалёку от дома в берёзовом перелеске. Всё кругом будто купается, плещется в золотистых волнах тепла и света. Надо мной струятся ветви берёз. Листья на них кажутся то изумрудно-зелёными, то совсем золотыми. А внизу под берёзами по траве тоже, как волны, бегут и струятся лёгкие синеватые тени. И светлые зайчики, как отражения солнца в воде, бегут один за другим по траве, по дорожке.

Солнце и в небе, и на земле… И от этого становится так хорошо, так весело, что хочется убежать куда-то вдаль, туда, где стволы молодых берёзок так и сверкают своей ослепительной белизной.

И вдруг из этой солнечной дали мне послышался знакомый лесной голосок: «Ку-ку, ку-ку!»

Кукушка! Я уже слышал её много раз, но никогда ещё не видал даже на картинке. Какая она из себя? Мне почему-то она казалась толстенькой, головастой, вроде совы. Но, может, она совсем не такая? Побегу погляжу.

Увы, это оказалось совсем не просто. Я — к ней на голос. А она замолчит и вот снова: «Ку-ку, ку-ку!» — но уже совсем в другом месте.

Как же её увидеть? Я остановился в раздумье. А может, она играет со мною в прятки? Она прячется, а я ищу. А давай-ка играть наоборот: теперь я спрячусь, а ты поищи.

Я залез в куст орешника и тоже кукукнул раз, другой. Кукушка замолкла — может, ищет меня? Сижу молчу и я, у самого даже сердце колотится от волнения. И вдруг где-то неподалёку: «Ку-ку, ку-ку!»

Я молчок: поищи-ка лучше, не кричи на весь лес.

А она уже совсем близко: «Ку-ку, ку-ку!»

Гляжу: через поляну летит какая-то птица, хвост длинный, сама серая, только грудка в тёмных пестринках. Наверное, ястребёнок. Такой у нас во дворе за воробьями охотится. Подлетел к соседнему дереву, сел на сучок, пригнулся да как закричит: «Ку-ку, ку-ку!»

Кукушка! Вот так раз! Значит, она не на сову, а на ястребка похожа.

Я как кукукну ей из куста в ответ! С перепугу она чуть с дерева не свалилась, сразу вниз с сучка метнулась, шмыг куда-то в лесную чащу, только её и видел.

Но мне и видеть её больше не надо. Вот я и разгадал лесную загадку, да к тому же и сам в первый раз заговорил с птицей на её родном языке.

Так звонкий лесной голосок кукушки открыл мне первую тайну леса. И с тех пор вот уж полвека я брожу зимою и летом по глухим, нехоженым тропам и открываю всё новые и новые тайны. И нет конца этим извилистым тропам, и нет конца тайнам родной природы.

Георгий Скребицкий
Лесной голосок (сборник)

© Скребицкий Г. А., насл., 2016

© Состав., оформление ООО Издательство «Родничок», 2016

© ООО «Издательство АСТ», 2016

* * *

Лесной голосок

Солнечный день в самом начале лета.

Я брожу неподалёку от дома, в берёзовом перелеске. Всё кругом будто купается, плещется в золотистых волнах тепла и света. Надо мной струятся ветви берёз. Листья на них кажутся то изумрудно-зелёными, то совсем золотыми. А внизу, под берёзами, по траве тоже, как волны, бегут и струятся лёгкие синеватые тени. И светлые зайчики, как отражения солнца в воде, бегут один за другим по траве, по дорожке.

Солнце и в небе, и на земле… И от этого становится так хорошо, так весело, что хочется убежать куда-то вдаль, туда, где стволы молодых берёзок так и сверкают своей ослепительной белизной.

И вдруг из этой солнечной дали мне послышался знакомый лесной голосок: «Ку-ку, ку-ку!»

Кукушка! Я уже слышал её много раз, но никогда ещё не видал даже на картинке. Какая она из себя? Мне почему-то она казалась толстенькой, головастой, вроде совы. Но, может, она совсем не такая? Побегу – погляжу.

Увы, это оказалось совсем не просто. Я – к ней на голос. А она замолчит, и вот снова: «Ку-ку, ку-ку», но уже совсем в другом месте.

Как же её увидеть? Я остановился в раздумье. А может, она играет со мною в прятки? Она прячется, а я ищу. А давай-ка играть наоборот: теперь я спрячусь, а ты поищи.

Я залез в куст орешника и тоже кукукнул раз, другой. Кукушка замолкла, может, ищет меня? Сижу молчу и я, у самого даже сердце колотится от волнения. И вдруг где-то неподалёку: «Ку-ку, ку-ку!»

Я – молчок: поищи-ка лучше, не кричи на весь лес.

А она уже совсем близко: «Ку-ку, ку-ку!»

Гляжу: через поляну летит какая-то птица, хвост длинный, сама серая, только грудка в тёмных пестринках. Наверное, ястребёнок. Такой у нас во дворе за воробьями охотится. Подлетел к соседнему дереву, сел на сучок, пригнулся да как закричит: «Ку-ку, ку-ку!»

Кукушка! Вот так раз! Значит, она не на сову, а на ястребка похожа.

Я как кукукну ей из куста в ответ! С перепугу она чуть с дерева не свалилась, сразу вниз с сучка метнулась, шмыг куда-то в лесную чащу, только её я и видел.

Но мне и видеть её больше не надо. Вот я и разгадал лесную загадку, да к тому же и сам в первый раз заговорил с птицей на её родном языке.

Так звонкий лесной голосок кукушки открыл мне первую тайну леса. И с тех пор вот уж полвека я брожу зимою и летом по глухим нехоженым тропам и открываю всё новые и новые тайны. И нет конца этим извилистым тропам, и нет конца тайнам родной природы.

Воробей

Пришла весна. Солнце светит ярко-ярко, даже больно глазам. С крыш частая капель падает. На земле разлились огромные лужи, и в них, как в зеркале, отражается небо и солнце.

А что это за шум доносится из сквера? Да это воробьи. Расселись по веткам, крылышки топорщат, наскакивают друг на друга, чирикают, дерутся. Подойдите к ним поближе и приглядитесь хорошенько: оказывается, воробьи по виду не все одинаковые. Самец очень нарядный, весь пёстренький. На голове у него будто серая шапочка надета, под шейкой – большое чёрное пятнышко, словно галстук подвязан. А спинка и крылышки коричневые. Вот какой он франт! Воробьиха, та поскромнее: вся серенькая и с виду невзрачная.

Кончат воробьи драку и летят искупаться в ближайшей луже. Такую кутерьму поднимут, только брызги летят! Купаются, а сами покрикивают: «Чив-чив-чив!..» Издали послушаешь, будто они друг другу кричат: «Жив-жив-жив!..» – радуются, что весна наступила.

В городе воробей полезен: летом он в скверах и в парках собирает с деревьев гусениц – воробьят ими кормит.

А вот в деревне этих птиц не очень-то жалуют. Только поспеют хлеб, конопля, закраснеются вишни, тут с воробьями просто беда: и зёрна в полях клюют, и вишни в садах обклёвывают…

Уж их и гонят, и трещотки вешают, и пугала выставляют. Да только не очень-то воробьи боятся. Такие смелые птицы, им всё нипочём.

Грач

Про грача говорят, что он белоносый, а на самом деле нос у него вовсе не белый, а чёрный. В чём же тут дело? А вот в чём: грач целые дни носом в земле копается, достаёт личинок, червячков. С годами чёрные пёрышки вокруг клюва вытираются, только белая кожа видна, будто колечко. Издали поглядишь на грача, и правда, нос как будто бы белый.

Но это только у старых грачей так бывает, а у молодого все пёрышки вокруг клюва целы и никакого белого кольца нет. Его белоносым никак не назовёшь.

Грачи – это наши первые весенние гости. Только пригреет солнышко, зажурчат ручейки, запестреют в полях проталины, смотришь – и грачи уже прилетели из тёплых стран. Вот они, чёрные как угли, разгуливают по проталинам, копошатся в оттаявшей земле: то зёрнышко найдут, то корешок откопают. Ранней весной нашим гостям не очень-то сытно живётся.

Но вот прошла неделя, другая, подсохли поля, выехали колхозники землю пахать. Тут грачам самое раздолье: ходят целой стаей вслед за плугом, выбирают из свежей пашни разных личинок, жучков, слизняков.

Молодцы грачи! Ведь все эти жучки да личинки – наши враги. Они хоть и маленькие, а вред приносят большой – хлеб портят.

Наедятся грачи в поле и летят куда-нибудь в парк или в рощу. Облюбуют себе дерево повыше и начинают гнёзда строить. Иной раз всё дерево так застроят, что сучья едва видны. Грачи любят компанию, они и в поле вместе кормятся, и птенцов вместе выводят. Так веселее да и безопаснее. Захочет, к примеру, ворюга-кот на дерево к птенцам пробраться, да не тут-то было. Сразу заметят его грачи, зашумят, загорланят, бросятся на разбойника и давай его клювами бить. Грачи – птицы дружные, умеют за своих птенцов постоять. К их гнёздам лучше и не наведываться.

Ворона

Зима. На земле, на крышах, на кустах и деревьях – всюду снег.

По снегу во дворе деловито разгуливают вороны: еду себе ищут.

Вот выбежал во двор пёс с кусочком хлеба, лёг на снег закусить, а вороны уже тут как тут. Окружили его со всех сторон, к самой морде подскакивают, того и гляди, изо рта вырвут кусок.

Пёс рычит, скалит зубы, будто хочет сказать: «Убирайтесь прочь, а то живо хвосты повыдергаю!» Но вороны – птицы дерзкие, драчливые, ничего не боятся.

Пёс терпел, терпел, да как вскочит, как погонится за нахальными птицами! Но разве ворону поймаешь? Пёс – за ней, а она – от него. Сколько дуралей не гонялся, всё равно зря – только устал.

Вернулся обратно к своей еде, а хлеба-то и нет. Пока за одной вороной гонялся, другие давно уже хлеб утащили. Расселись на крыше, кричат, дерутся, друг у друга добычу выхватывают.

Так всю зиму и пробавляются вороны: там корочку схватят, там – мяса кусочек. Живут они в эту пору и в городах и в деревнях. Зимой возле жилья человека легче прокормиться.

Но как только наступает весна, вороны разлетаются по лесам, по рощам, начинают строить гнёзда, птенцов выводить. Всё лето кочуют они по полям да по лугам. А на зиму опять к людям возвращаются.

Ласточка

Кто так звонко щебечет во дворе? Это вернулись с юга, из Африки, быстрокрылые ласточки.

Деревенскую ласточку называет ещё касаткой. Прозвали её так потому, что хвост у неё похож на две длинные чёрные косицы. Головка и спинка у касатки тоже чёрные с синевой, а грудь и брюшко совсем беленькие, будто она в белый фартучек нарядилась.

Как только вернутся ласточки весной в деревню, сразу же начинают гнёзда строить. А строят они их совсем не так, как другие птицы. Ласточки не вьют гнездо из прутьев и веток: они лепят его из комочков глины.

Выберут для гнезда подходящее место где-нибудь под крышей дома или сарая и летят скорее на берег пруда. Сядут возле воды, отщипнут клювом кусочек глины и обратно спешат. А пока несут глину во рту, она от слюны становится липкой и легко пристаёт к стене. Так, комочек к комочку, и вылепят птицы из глины своё уютное гнёздышко. Внутри выстелют его мягким пухом – вот и готова квартира, можно птенцов выводить. Только вылупятся птенцы – новая забота появляется. С утра до ночи носятся касатки над полями и лугами, ловят мух, комаров, чтобы накормить своих ненасытных малышей.

Есть ещё и другие ласточки – береговушки называются.

Пойдите летом на речку, взгляните на крутой, обрывистый берег. Вверху он весь будто острой палкой истыкан, всюду темнеют круглые дырочки. Приглядитесь к ним внимательно. Видите: то в одну, то в другую из них влетают быстрокрылые птички. Это и есть береговушки. Они-то и вырыли в крутом берегу земляные норки. В глубине норки – гнёздышко из перьев и мягких травинок. Там ласточки-береговушки выводят своих птенцов. Там и растят их, пока птенцы не оперятся и не вылетят из своего подземного жилища.

Береговушка сродни ласточке-касатке и похожа на неё, только не такая нарядная. Спинка у береговушки тёмно-бурая, а хвост, как коротенькая тупая рогатинка.

Поглядишь на обеих ласточек, на то, как они гнёзда мастерят, и невольно подумаешь: вот какие замечательные строители. Только одна строитель-каменщик, а другая – строитель-землекоп.

Синица

В саду с ветки на ветку перелетает небольшая шустрая птичка, ростом поменьше воробья. Спинка у неё серая, грудка жёлтая, на головке чёрная бархатная шапочка. Это птица-синица. В сад она за добычей прилетела: за жучками и за гусеницами.

Большой вред приносят они садам. Одни грызут листья на фруктовых деревьях, другие портят плоды. Возьмёшь яблоко, разломишь его пополам, а внутри червячок. Вот этих-то вредителей и ловит синица. Недаром её называют сторожем наших садов. Увидит своим зорким глазом добычу, схватит её клювом и съест. А клюв у синицы тонкий, как шильце, в любую щёлку пролезет. Много разных насекомых съедает она за день. Даже не верится, что у маленькой птички может быть такой аппетит. А сколько она поклюёт их за лето, сколько перетаскает своим птенцам – и не сочтёшь!

Зато зимой ей приходится трудно. В эту пору все насекомые от мороза прячутся, да так далеко, что редко кого удаётся поймать.

Тут-то и надо помочь синице, накормить её. Зимой она неприхотлива – всё будет есть: и хлебные крошки, и зёрнышки, и от каши, пожалуй, не откажется.

Но особенно любит синица свежее сало. Попробуйте привязать кусочек к какому-нибудь сучку – синица живо найдёт угощение, уцепится за него коготками, повиснет и давай клювом долбить. Долбит, а сама раскачивается, будто на качелях.

Забавно тогда на неё смотреть!

Скворец

Про кого в загадке говорится: «На колу дворец, а во дворце певец»? Наверное, все угадали: конечно, про скворца.

Март. Ещё снег не растаял, а на деревьях уже развешаны деревянные домики – скворечники. Вернутся скворцы весною с тёплого юга, погуляют денёк-другой в полях и лугах и разлетятся парочками по садам и огородам занимать приготовленные для них уютные квартирки.

Скворцы для нас всегда желанные гости. Прилетают они немного позже грачей, когда уже в поле много проталин и солнышко как следует пригревает.

Вот они целой стайкой хлопотливо бегают по оттаявшей земле. Их ярко-чёрные, блестящие пёрышки так и переливаются на солнце. Скачут скворцы по полю, ищут в земле червей, слизняков, жучков разных. Это их любимая пища.

Много вредных насекомых переловят они за лето для себя и для своих скворчат.

Потому и стараются люди принимать скворцов поближе к полям и огородам. Потому и развешивают для них скворечники. Добро пожаловать, дорогие гости!

Полезная птица скворец, а уж какая занятная! Занятнее, пожалуй, и не найдёшь.

Послушайте как-нибудь, как он, сидя на ветке около домика, песенки распевает. То засвистит, затрещит, а то вдруг лягушкой заквакает, или, как курица, закудахчет, или начнёт скрипеть, как немазаное колесо у колодца… Слушаешь его – и дивишься: какие только звуки в его песенке не встречаются!.. Что услышит скворец, что запомнит, то и старается повторить.

Длиннохвостые разбойники

Это было в самом начале весны.

В лесу под деревьями ещё лежал снег, но зато на открытых местах уже темнели первые проталины.

Древесные почки начали надуваться, и от этого ветки кустов и деревьев казались не такими голыми, как зимой, а чуть-чуть мохнатыми. Кругом в вершинах деревьев на разные голоса распевали овсянки, синицы, и где-то вдали отбивал барабанную дробь лесной барабанщик – дятел.

Мы с сыном шли по тропинке, прислушиваясь к голосам весеннего леса. Вдруг слышим – впереди нас застрекотали сороки, да тревожно так, словно что-то заприметили.

Вышли мы из-за кустов на лужайку. Смотрим – и понять ничего не можем, что там происходит. По лужку взад-вперёд мечется заяц, а около него – две сороки; то взлетят, то на землю сядут. Заяц на них так и наскакивает. Только какая-нибудь близко подлетит, он – прыг! – прямо к ней, норовит передними лапами ударить.

Отлетит сорока, а вторая уже сзади подлетает. Обернётся заяц и на ту бросится. Глядим мы и никак не разберём, кто же на кого нападает.

Стали подходить ближе. Заметил нас заяц и поскакал в лес. Сороки тоже прочь полетели. Летят, а сами стрекочут: видно, очень не хочется им улетать.

Подошли мы к тому месту, где сороки с зайцем дрались. Вдруг видим – прямо под ногами лежит в ямке маленький серый комочек.

Да ведь это зайчонок! Совсем крошечный, только недавно родился.

Тут мы и поняли, почему заяц на сорок нападал. Это зайчиха своего детёныша так храбро защищала. Значит, неверно говорят, что заяц – трусишка.

Взяли мы зайчонка, отнесли в ближайшие кусты, куда зайчиха только что ускакала, и посадили под самый кустик.

Мать его там непременно найдёт. Звери постоянно своим же следом назад возвращаются. Побежит зайчиха обратно и наткнётся на него. А сорокам зайчонка в кустах ни за что не найти.

Вышли мы обратно на лужайку. Глядим – сороки уж опять на том же месте вертятся. Прыгают, к земле приглядываются, зайчонка ищут. Вот ведь какие! Разбойники, да и только.

Маленький лесовод

Шёл я однажды зимой по лесу.

Было особенно тихо, по-зимнему, только поскрипывало где-то старое дерево.

Я шёл не торопясь, поглядывая кругом.

Вдруг вижу – на снегу набросана целая куча сосновых шишек. Все вылущенные, растрёпанные: хорошо над ними кто-то потрудился.

Посмотрел вверх на дерево. Да ведь это не сосна, а осина! На осине сосновые шишки не растут. Значит, кто-то натаскал их сюда.

Оглядел я со всех сторон дерево. Смотрю – немного повыше моего роста в стволе расщелинка, а в расщелинку вставлена сосновая шишка, такая же трёпаная, как и те, что на снегу валяются.

Отошёл я в сторону и сел на пенёк. Просидел минут пять, гляжу – к дереву птица летит, небольшая, поменьше галки. Сама вся пёстрая – белая с чёрным, а на голове чёрная с красным кантиком шапочка. Сразу узнал я дятла.

Летит дятел, несёт в клюве сосновую шишку.

Прилетел и уселся на осину. Да не на ветку, как все птицы, а прямо на ствол, как муха на стену. Зацепился за кору острыми когтями, а снизу ещё хвостом подпирается. Перья у него в хвосте жёсткие, крепкие.

Сунул свежую шишку в ту расщелинку, а старую вытащил клювом и выбросил. Потом уселся поудобнее, опёрся на растопыренный хвост и начал изо всех сил долбить шишку, выклёвывая семена.

Расправился с этой, полетел за другой.

Вот почему под осиной столько сосновых шишек очутилось!

Видно, понравилась дятлу эта осина с расщелинкой в стволе, и выбрал он её для своей «кузницы». Так называется место, где дятел шишки долбит.

Засмотрелся я на дятла, как он своим клювом шишки расклёвывает. Засмотрелся и задумался:

«Ловко это у него получается: и сам сыт, и лесу польза. Не все семена ему в рот попадут, много и разроняет. Упадут семена на землю. Какие погибнут, а какие весной и прорастут…»

Стал я вокруг себя оглядываться: сколько сосенок тут из-под снега топорщится! Кто их насеял: дятел, клесты или белки? Или ветер семена занёс?

Едва выглядывают крохотные деревца, чуть потолще травинок. А пройдёт тридцать – сорок лет, и поднимется вот на этом самом месте молодой сосновый бор.

Пушок

В доме у нас жил ёжик, он был ручной. Когда его гладили, он прижимал к спине колючки и делался совсем мягким. За это мы его прозвали Пушок.

Если Пушок бывал голоден, он гонялся за мной, как собака. При этом ёж пыхтел, фыркал и кусал меня за ноги, требуя еды.

Летом я брал Пушка с собой гулять в сад. Он бегал по дорожкам, ловил лягушат, жуков, улиток и с аппетитом их съедал.

Когда наступила зима, я перестал брать Пушка на прогулки, держал его дома. Кормили мы теперь Пушка молоком, супом, мочёным хлебом. Наестся, бывало, ёжик, заберётся за печку, свернётся клубочком и спит. А вечером вылезет и начнёт по комнатам бегать. Всю ночь бегает, лапками топает, всем спать мешает. Так он у нас в доме больше половины зимы прожил и ни разу на улице не побывал.

Но вот собрался я как-то на санках с горы кататься, а товарищей во дворе нет. Я и решил взять с собою Пушка. Достал ящичек, настелил туда сена и посадил ежа, а чтобы ему теплей было, сверху тоже сеном закрыл. Ящик поставил в санки и побежал к пруду, где мы всегда катались с горы.

Я бежал во весь дух, воображая себя конём, и вёз в санках Пушка.

Было очень хорошо: светило солнце, мороз щипал уши, нос. Зато ветер совсем утих, так что дым из деревенских труб не клубился, а прямыми столбами упирался в небо.

Я смотрел на эти столбы, и мне казалось, что это вовсе не дым, а с неба спускаются толстые синие верёвки и внизу к ним привязаны за трубы маленькие игрушечные домики.

Накатался я досыта с горы, повёз санки с ежом домой.

Везу – вдруг навстречу ребята: бегут в деревню смотреть убитого волка. Его только что туда охотники привезли.

Я поскорее поставил санки в сарай и тоже за ребятами в деревню помчался. Там мы пробыли до самого вечера. Глядели, как с волка снимали шкуру, как её расправляли на деревянной рогатине.

О Пушке я вспомнил только на другой день. Очень испугался, не убежал ли он куда. Сразу бросился в сарай, к санкам. Гляжу – лежит мой Пушок, свернувшись, в ящичке и не двигается. Сколько я его ни тряс, ни тормошил, он даже не пошевелился. За ночь, видно, совсем замёрз и умер.

Побежал я к ребятам, рассказал о своём несчастье. Погоревали все вместе, да делать нечего, и решили похоронить Пушка в саду, закопать в снег в том самом ящике, в котором он умер.

Целую неделю мы все горевали о бедном Пушке. А потом мне подарили живого сыча – его поймали у нас в сарае. Он был дикий. Мы стали его приручать и забыли о Пушке.

Но вот наступила весна, да какая тёплая! Один раз утром отправился я в сад: там весной особенно хорошо – зяблики поют, солнце светит, кругом лужи огромные, как озёра. Пробираюсь осторожно по дорожке, чтобы не начерпать грязи в калоши. Вдруг впереди, в куче прошлогодних листьев, что-то завозилось. Я остановился. Кто это – зверёк? Какой? Из-под тёмных листьев показалась знакомая мордочка, и чёрные глазки глянули прямо на меня.

Не помня себя, я бросился к зверьку. Через секунду я уже держал в руках Пушка, а он обнюхивал мои пальцы, фыркал и тыкал мне в ладонь холодным носиком, требуя еды.

Тут же на земле валялся оттаявший ящичек с сеном, в котором Пушок благополучно проспал всю зиму. Я поднял ящичек, посадил туда ежа и с торжеством принёс домой.

Редкая гостья

Когда наступила зима, школьный учитель Дмитрий Петрович предложил ребятам устроить птичьи кормушки и понаблюдать за тем, кто будет прилетать туда кормиться.

– У нас в деревне это нетрудно сделать, – сказал он. – Вот и давайте организуем конкурс юных натуралистов на лучшую кормушку для птиц. А в конце зимы каждый из вас принесёт свои записи, зарисовки, и мы здесь все вместе решим – у кого самые интересные наблюдения.

Ребята с радостью согласились и, придя домой, сейчас же принялись делать кормушки и пристраивать их в саду или на дворе.

Особенно по душе пришлось это дело Тане и Вите. Отец их был лесник, и они жили не в самой деревне, а около неё, в лесной сторожке.

Витя сколотил из досок кормовой столик и приладил его на опушке под старой ёлкой. Густые зелёные ветви укрывали сверху кормушку так, что снег не мог засыпать положенный туда корм. А чтобы птицы или ветер не раскидали зёрна, Витя прибил по краям столика небольшие борта. Кормушка получилась на славу, а главное, хорошо то, что она была видна прямо из окон их дома.

На столик дети насыпали конопляных семян, крошек хлеба и сухих ягод рябины. Ребята сами очень любили эти ягоды и потому ещё с осени, после первых морозов, набрали их целый мешок. А вот теперь они и птицам пригодились.

Каждое утро, перед тем как идти в школу, Таня и Витя бежали к кормушке и добавляли в неё свежего корма.

Однажды в воскресенье ребята, как всегда, насыпали птицам еды и уселись наблюдать у окошка. Отец с матерью ушли в деревню, так что дети остались одни и заняли весь стол. Витя разложил на нём тетради, чтобы записывать наблюдения, а Таня положила альбом для рисования и цветные карандаши.

В комнате было уютно и тепло. Зато на дворе трещал мороз. Накануне ночью выпало много снега. Старые ели укутались в пушистые шубы и высокие остроконечные шапки. Они так и сверкали на солнце своей белоснежной одеждой. А внизу, в тени, приютились тощие молодые берёзки, согнулись в три погибели под тяжестью снега, будто кланялись старым важным елям.

– Смотри, Витя, как у нас на картинке в книжке: бояре идут, а народ им в землю кланяется, – сказала Таня, указывая на покрытые снегом деревья.

– А ведь и правда похоже, – улыбнулся Витя.

Но долго фантазировать ребятам не пришлось: к кормушке подлетела синица и дети стали за ней наблюдать.

Птичка быстро вспорхнула на дощечку, схватила своим тонким клювом кусочек хлеба и так же быстро улетела прочь. Она села на соседнее дерево, зажала в лапках хлеб и принялась часто-часто его долбить.

Потом прилетела целая стайка щеглов. Они уселись на столик и начали с аппетитом клевать конопляные зёрна.

– А это уж самые важные гости пожаловали, – засмеялся Витя, указывая на двух красногрудых снегирей.

Птицы сели на дерево рядом с кормушкой, устроились поудобнее, распушились и терпеливо ждали, пока щеглы освободят им место на столике. Снегири сидели совсем неподвижно, будто на белых, укрытых снегом ветвях распустились два больших красных цветка.

Но вот щеглы наелись и, весело перекликаясь, умчались обратно в лес. Тогда снегири, так же не спеша, слетели на кормушку и начали завтракать. Они брали своими широкими клювами ягоды рябины, раздавливали их во рту, выбирали семена, а мякоть выплёвывали, забавно тряся при этом головкой.

Вдруг откуда-то сбоку на столик взлетела толстенькая серая птичка с длинным, как палочка, клювом. Будто торопясь куда-то, она нахватала в клюв побольше зёрен и так же стремительно улетела прочь.

– Поползень всегда как на пожар спешит и разглядеть себя не даёт, – недовольно сказала Таня. – Только хочешь нарисовать, а его и нет.

– Да, с ним не зевай, – отвечал Витя, записывая что-то в тетрадку.

Он кончил писать, поднял голову и быстро толкнул сестру: «Гляди, гляди!»

Таня перестала рисовать и тоже взглянула в окно, да так и застыла.

Снегирей на столике уже не было, зато над самой кормушкой на суке сидела белка. Она зорко поглядывала на лежавшее там угощение, но спрыгнуть вниз, видно, боялась.

Дети следили за ней затаив дыхание: решится или нет?

Зверёк был, видимо, голоден. Он пробежал по суку раз, другой, опять вернулся на то же место, огляделся по сторонам и вдруг одним прыжком очутился на столике.

Таня и Витя радостно переглянулись: «Смотри-ка, пришла!»

Белка села на задние лапки и, взяв в передние кисточку сухой рябины, начала ловко объедать ягоды. Покончив с этой кистью, зверёк схватил в зубы другую и, вспрыгнув обратно на сук, исчез в густых ветках ели.

С тех пор белка каждый день стала являться к ребятам в «столовую».

Чтобы она не мешала птицам, Таня и Витя отставили столик подальше от дерева, а для белки устроили на том же месте другую кормушку. Туда клали ягоды, корочки хлеба и сухие грибы. Зверёк очень быстро привык к ребятам и совсем перестал их бояться.

Бывало, дети только начнут раскладывать своё угощение в кормушке, а белка тут как тут: прыгает с ветки на ветку, суетится и даже цокает от нетерпения, будто торопит ребят, чтобы они не мешкали, скорее давали еду. Дети были очень довольны тем, что у них столуется такая редкая гостья.

– Давай-ка нашу белку как следует приручим, а потом пригласим к нам Дмитрия Петровича, чтобы он её посмотрел, – предложила Таня.

– Давай, – охотно согласился Витя.

И дети начали приручать белку. Они стали класть ей еду не только в кормушку, но и прямо на снег. Сначала клали возле самой кормушки, а потом всё дальше и дальше от неё и поближе к дому.

Доверчивый зверёк охотно спрыгивал на землю и брал положенный ему корм.

А однажды вдруг начал разрывать лапками снег и откопал завалившийся накануне сушёный гриб. Откопал и съел.

Детям это очень понравилось, и они стали заранее, с вечера, зарывать в снег сухие грибы, а кормушку оставляли пустой.

Явившись утром и не найдя в кормушке еды, белка ловко спрыгивала вниз и начинала бегать по снегу.

Чутьё у неё было отличное. Она быстро находила спрятанный в снегу сушёный гриб, доставала его, брала в зубы и лёгкими скачками мчалась обратно к дереву. Там она влезала на сучок и принималась за еду.

Управится с одним грибом – и вновь отправляется на поиски.

А ребята весело наблюдают за ней из окна своего дома.

Но один раз эта игра окончилась совсем неожиданно.

Найдя гриб, белка, как всегда, бежала с ним к дереву.

Вдруг откуда-то из-за куста выскочил большой серый кот и в один миг схватил зверька.

Витя и Таня бросились на помощь. Они выбежали из дому, с криком погнались за котом.

Тот, бросив свою добычу, шмыгнул в соседний сарай и спрятался там.

Ребята наклонились к белке. Она неподвижно лежала на снегу.

Таня осторожно взяла в руки зверька и принесла в комнату. Витя сбегал в чулан и достал клетку, где раньше жил скворец. Дети постелили в клетку мягкую тряпочку, а потом положили на неё зверька. Он лежал всё так же, не двигаясь, только поминутно вздрагивал.

Таня и Витя не знали, что делать: нужно идти в школу, а как же быть с белкой? Оставить дома или нести с собой?

– Идите, идите, а я уж погляжу за ней, – сказала мать. – Сейчас натоплю печку, чтобы ей потеплее было. Ишь как дрожит, бедняга!

Дети попросили мать, чтобы она без них не уходила из дому, и, очень расстроенные, пошли на занятия.

Конечно, все ребята в школе сейчас же узнали печальную новость. В этот день на перемене между уроками, в коридоре, было как-то особенно тихо.

Даже Дмитрий Петрович обратил на это внимание, а узнав, в чём дело, и сам, видно, огорчился не меньше детей.

По окончании уроков он дал Тане из своей аптечки бинт, вату и какую-то мазь, чтобы перевязать зверька, если это понадобится.

Много школьников пошло вместе с ребятами справиться о здоровье белки. С большим волнением подходили дети к домику на лесной опушке.

– У меня прямо сердце чует, что её уже нет! – сказала Таня, нерешительно открывая дверь.

– Жива ещё? – быстро спросил Витя у выглянувшей из комнаты матери.

– Конечно, жива, – весело ответила мать. – Уже по клетке прыгает. Только один бок ей кошка сильно разодрала. Ну, да ничего, заживёт.

Дети осторожно и тихо, чтобы не пугать больного зверька, вошли в дом.

Всем в комнате не хватило места, и поэтому заходили по очереди.

Белка действительно выглядела довольно бодро и даже прыгала в клетке с пола на жёрдочку и обратно. Увидав так много народу, зверёк заволновался и начал метаться по клетке. Пришлось всем уйти, а клетку прикрыть тёмным платком.

Вечером вернулся с работы отец. Таня и Витя рассказали ему о своём несчастье и просили полечить зверька.

Павел Семёнович, осмотрев белку, сказал, что раны перевязывать ей не надо – она сама их залижет, – а нужно получше её кормить, держать в тепле и, главное, следить за тем, чтобы в клетке было очень чисто.

– Тогда она у нас мигом поправится, – добавил Павел Семёнович.

Ребята принялись ухаживать за зверьком, стараясь точно исполнить всё, что посоветовал им отец.

И действительно, белка начала быстро поправляться. Раны у неё зажили, затянулись тонкой кожей и даже стали обрастать новой шёрсткой.

– Да она уже совсем здорова, – сказал как-то утром Павел Семёнович. – Нечего её зря в клетке держать. Выпустите на волю.

– Нет, нельзя, – запротестовал Витя. – Этот противный кот её сразу поймает.

– Уж об этом не беспокойтесь, – ответил Павел Семёнович. – Я его ещё вчера в соседнее село отвёз. Теперь он там делом занят: мышей в колхозном амбаре ловит.

– Ну, тогда можно и выпустить, – весело сказала Таня. – Она всё равно от нас никуда не уйдёт. Так и будет жить возле дома.

– А я вот что придумал! – радостно воскликнул Витя. – Давайте выпустим её послезавтра, на Новый год. И устроим ей новогоднюю ёлку.

– То есть как? – не поняла Таня.

– Очень просто: навешаем на ту ёлку, где у нас птичья кормушка, сухих грибов, рябины и пустим туда нашу белку. Вот ей и будет отличная новогодняя ёлка.

– Ой, как здорово! – даже захлопала в ладоши Таня. – И пригласим на ёлку ребят из школы. А может, и Дмитрий Петрович придёт. Ведь он всё время спрашивает, как здоровье белочки, даже орехов ей из города привёз.

Так всё и порешили устроить и в тот же день рассказали об этом в школе.

Конечно, украшать такую необычную ёлку под Новый год пришло очень много ребят. Кто принёс с собой сушёных ягод, кто грибов, кто орехов. Увешали всё дерево.

А Витя забрался повыше и привязал к стволу новый скворечник. Внутри его настелили ваты, моху, чтобы белка могла там устроить своё гнездо.

Дети кончили хлопотать только вечером, когда уже совсем стемнело, и разошлись по домам.

Но, едва только настало утро, ребятишки были опять возле ёлки и с удовольствием смотрели на свою вчерашнюю работу.

Действительно, зелёная ёлка, убранная ярко-красными ягодами рябины, казалась очень красивой.

Всё уже было давно готово, и дети только ждали прихода Дмитрия Петровича.

– Идёт, идёт! – радостно закричал кто-то из ребят, ещё издали заметив на дороге знакомую фигуру учителя.

Дмитрий Петрович весело поздоровался со всеми и с любопытством оглядел украшенное дерево.

– Ишь что придумали! Ну и молодцы! – улыбнулся он.

В это время Витя вынес из дома клетку с белкой, поставил её под ёлку и открыл дверцу.

Белка сразу же выскочила из клетки, осмотрелась по сторонам и в два прыжка очутилась на дереве.

Ребята нарочно накануне не дали ей еды.

Зверёк за ночь проголодался и теперь сразу же с аппетитом принялся за угощение. Белка перескакивала с ветки на ветку и пробовала то орехи, то ягоды, то грибы.

Потом, наевшись, она подбежала к скворечнику, оглядела его и быстро юркнула в свою новую квартиру.

Но ёлка не осталась пустой. Не прошло и минуты, как целая стайка хохлатых свиристелей с весёлыми криками уселась на ветках и начала обрывать с них вкусные ягоды рябины.

• Полный текст
• Вместо предисловия
• Вам, друзья природы
• Друзья моего детства
• Лесное эхо
• Пушок
• Сиротка
• Кот Иваныч
• Дружба
• Джек
• Ушан
• Барсучонок
• Заботливая мамаша
• Аистята
• Белая шубка
• Лесной голосок
• За лесной завесой
• Редкая гостья
• Лесной прадедушка
• Тетерюк
• Смышлёные птицы
• Маленький лесовод
• Товарищи по охоте
• В зимнюю стужу
• Следопыты
• Срочный пакет
• Друг сердечный
• Пропавший медведь
• Зайчишке повезло
• Митины друзья
• На озере
• За лисой
• За селезнями
• Неожиданное знакомство
• Замечательный сторож
• Старый блиндаж
• Чудо техники
• В зелёной корзиночке
• Редкий снимок
• Длинноносые рыболовы
• Куйка
• Голубой дворец
• Трудное задание
• Нежданный помощник
• «Передышка»
• Лесные переселенцы
• Джек и Фрина
• Носатик
• Водяной
• Смышлёный зверёк
• Лесной разбойник
• Сластёна
• Добро пожаловать!

Друзья моего детства

Лесное эхо

Мне было тогда лет пять или шесть. Мы жили в деревне.

Одна­жды мама пошла в лес за зем­ля­ни­кой и взяла меня с собой. Зем­ля­ники в тот год уро­ди­лось очень много. Она росла прямо за дерев­ней, на ста­рой лес­ной вырубке.

Как сей­час, помню я этот день, хотя с тех пор про­шло более пяти­де­сяти лет. День был по-лет­нему сол­неч­ный, жар­кий. Но только мы подо­шли к лесу, вдруг набе­жала синяя тучка, и из неё посы­пался частый круп­ный дождь. А солнце всё про­дол­жало све­тить. Дож­де­вые капли падали на землю, тяжело шлё­па­лись о листья. Они пови­сали на траве, на вет­вях кустов и дере­вьев, и в каж­дой капле отра­жа­лось, играло солнце.

Не успели мы с мамой стать под дерево, как сол­неч­ный дож­дик уже кончился.

— Погляди-ка, Юра, как кра­сиво, — ска­зала мама, выходя из-под веток.

Я взгля­нул. Через всё небо раз­но­цвет­ной дугой про­тя­ну­лась радуга. Один её конец упи­рался в нашу деревню, а дру­гой ухо­дил далеко в зареч­ные луга.

— Ух, здо­рово! — ска­зал я. — Прямо как мост. Вот бы по нему пробежаться!

— Ты лучше по земле бегай, — засме­я­лась мама, и мы пошли в лес соби­рать землянику.

Мы бро­дили по поля­нам возле кочек и пней и всюду нахо­дили круп­ные спе­лые ягоды.

От нагре­той солн­цем земли после дождя шёл лёг­кий пар. В воз­духе пахло цве­тами, мёдом и зем­ля­ни­кой. Потя­нешь носом этот чудес­ный запах — будто какой-то души­стый, слад­кий напи­ток глот­нёшь. А чтобы это ещё больше похо­дило на правду, я сры­вал зем­ля­нику и клал её не в кор­зи­ночку, а прямо в рот.

Я бегал по кустам, стря­хи­вая с них послед­ние дож­де­вые капли. Мама бро­дила тут же непо­да­лёку, и поэтому мне было вовсе не страшно заблу­диться в лесу.

Боль­шая жёл­тая бабочка про­ле­тела над полян­кой. Я схва­тил с головы кепку и помчался за ней. Но бабочка то спус­ка­лась к самой траве, то под­ни­ма­лась вверх. Я гонялся, гонялся за ней, да так и не пой­мал — уле­тела куда-то в лес.

Совсем запы­хав­шись, я оста­но­вился и огля­делся кру­гом. “А где же мама?” Её нигде не было видно.

— Ау! — закри­чал я, как, бывало, кри­чал возле дома, играя в прятки.

И вдруг откуда-то издали, из глу­бины леса, послы­ша­лось ответ­ное: “Ау!”

Я даже вздрог­нул. Неужели я так далеко убе­жал от мамы? Где она? Как же её найти? Весь лес, прежде такой весё­лый, теперь пока­зался мне таин­ствен­ным, страшным.

— Мама!.. Мама!.. — что было сил заво­пил я, уже гото­вый расплакаться.

“А‑ма-ма-ма-ма-а-а‑а!” — будто пере­драз­нил меня кто-то вдали. И в ту же секунду из-за сосед­них кустов выбе­жала мама.

— Что ты кри­чишь? Что слу­чи­лось? — испу­ганно спро­сила она.

— Я думал, ты далеко! — сразу успо­ко­ив­шись, отве­тил я. — Там в лесу кто-то дразнится.

— Кто драз­нится? — не поняла мама.

— Не знаю. Я кричу — и он тоже. Вот послу­шай! — И я опять, но уже храбро крик­нул: — Ау! Ау!

“Ау! Ау! Ау!” — ото­зва­лось из лес­ной дали.

— Да ведь это эхо! — ска­зала мама.

— Эхо? А что оно там делает?

— Ничего не делает. Твой же голос отда­ётся в лесу, а тебе кажется, что кто-то тебе отвечает.

Я недо­вер­чиво слу­шал маму: “Как же это так? Мой же голос — и мне отве­чает, да ещё когда я уже сам молчу!”

Я опять попро­бо­вал крикнуть:

— Иди сюда!

“Сюда-а-а‑а!” — отклик­ну­лось в лесу.

— Мама, а может, там всё-таки кто-нибудь драз­нится? — нере­ши­тельно спро­сил я. — Пой­дём-ка посмотрим.

— Вот глу­пый какой! — засме­я­лась мама. — Ну пой­дём, если хочешь, только никого мы с тобой не найдём.

Я взял маму на вся­кий слу­чай за руку: “Кто его знает, что это за эхо!”, и мы пошли по дорожке в глубь леса. Изредка я покрикивал:

— Ты здесь?

“Зде-е-е-сь!” — отве­чало впереди.

Мы пере­бра­лись через лес­ной овраг и вышли в свет­лый берё­зо­вый лесок. Тут было совсем не страшно.

Я отпу­стил мамину руку и побе­жал вперёд.

И вдруг я уви­дел “эхо”. Оно сидело на пеньке спи­ной ко мне. Всё серое, в серой лох­ма­той шапке, как леший с кар­тинки из ска­зок. Я вскрик­нул и бро­сился назад к маме:

— Мама, мама, вон эхо на пеньке сидит!

— Что ты всё глу­по­сти гово­ришь! — рас­сер­ди­лась мама.

Она взяла меня за руку и храбро пошла вперёд.

— А оно нас не тро­нет? — спра­ши­вал я.

— Не дури, пожа­луй­ста, — отве­тила мама.

Мы вышли на полянку.

— Вон, вон! — зашеп­тал я.

— Да это же дедушка Кузьма коров пасёт!

Услы­шав мамин голос, “эхо” обер­ну­лось, и я уви­дел зна­ко­мую белую бороду, усы и брови, тоже белые, как из ваты, будто их нарочно при­кле­или к заго­ре­лому, смор­щен­ному, как печё­ное яблоко, лицу.

— Дедушка, а я думал, ты — эхо! — закри­чал я, под­бе­гая к старику.

— Эхо? — уди­вился тот, опус­кая дере­вян­ную дудочку — жалейку, кото­рую он выстру­ги­вал ножом. — Эхо — это, милый, не чело­век. Это лес­ной голос.

— Как “лес­ной голос”? — не понял я.

— А так. Ты крик­нешь в лесу, а он тебе и отклик­нется. Каж­дое деревце, каж­дый кустик отзвук даёт. Вот послу­шай, как мы с ними переговариваемся.

Дед под­нял свою дудочку — жалейку — и заиг­рал нежно, про­тяжно. Он играл, словно напе­вал какую-то груст­ную песенку. А где-то далеко-далеко в лесу ему вто­рил дру­гой такой же голос.

Подо­шла мама и села на сосед­ний пенёк. Дедушка кон­чил играть, и эхо тоже кончило.

— Вот, сынок, слы­хал теперь, как я с лесом пере­кли­ка­юсь? — ска­зал ста­рик. — Эхо — это самая душа леса. Что птица свист­нет, что зверь закри­чит — всё тебе пере­даст, ничего не скроет. А ты ходи по лесу да слу­шай его. Оно тебе всю лес­ную тайну откроет.

Так я тогда и не понял, что же такое эхо. Но зато на всю жизнь полю­бил его, полю­бил, как таин­ствен­ный голос леса, как песню жалейки, как ста­рую дет­скую сказку.

И теперь, через много-много лет, только услышу эхо в лесу — сразу вспо­ми­на­ется мне: сол­неч­ный день, берёзы, полянка и посреди неё на ста­ром пне что-то лох­ма­тое, серое. Может, это наш дере­вен­ский пас­тух сидит, а может, и не пас­тух, а ска­зоч­ный дедушка-леший. Сидит он на пеньке, стро­гает кле­но­вую дудочку — жалейку. А потом будет играть на ней в тихий вечер­ний час, когда засы­пают дере­вья, трава и цветы и мед­ленно из-за леса выби­ра­ется рога­тый месяц и насту­пает лет­няя ночь.

Пушок

В доме у нас жил ёжик, он был руч­ной. Когда его гла­дили, он при­жи­мал к спине колючки и делался совсем мяг­ким. За это мы его про­звали Пушок.

Если Пушок бывал голо­ден, он гонялся за мной, как собака. При этом ёж пых­тел, фыр­кал и кусал меня за ноги, тре­буя еды.

Летом я брал Пушка с собой гулять в сад. Он бегал по дорож­кам, ловил лягу­шат, жуков, ули­ток и с аппе­ти­том их съедал.

Когда насту­пила зима, я пере­стал брать Пушка на про­гулки, дер­жал его дома. Кор­мили мы теперь Пушка моло­ком, супом, мочё­ным хле­бом. Наестся, бывало, ёжик, забе­рётся за печку, свер­нётся клу­боч­ком и спит. А вече­ром выле­зет и нач­нёт по ком­на­там бегать. Всю ночь бегает, лап­ками топает, всем спать мешает. Так он у нас в доме больше поло­вины зимы про­жил и ни разу на улице не побывал.

Но вот собрался я как-то на сан­ках с горы кататься, а това­ри­щей во дворе нет. Я и решил взять с собою Пушка. Достал ящи­чек, насте­лил туда сена и поса­дил ежа, а чтобы ему теп­лей было, сверху тоже сеном закрыл. Ящик поста­вил в санки и побе­жал к пруду, где мы все­гда ката­лись с горы.

Я бежал во весь дух, вооб­ра­жая себя конём, и вёз в сан­ках Пушка.

Было очень хорошо: све­тило солнце, мороз щипал уши, нос. Зато ветер совсем утих, так что дым из дере­вен­ских труб не клу­бился, а пря­мыми стол­бами упи­рался в небо.

Я смот­рел на эти столбы, и мне каза­лось, что это вовсе не дым, а с неба спус­ка­ются тол­стые синие верёвки и внизу к ним при­вя­заны за трубы малень­кие игру­шеч­ные домики.

Нака­тался я досыта с горы, повёз санки с ежом домой. Везу — вдруг навстречу ребята: бегут в деревню смот­реть уби­того волка. Его только что туда охот­ники привезли.

Я поско­рее поста­вил санки в сарай и тоже за ребя­тами в деревню помчался. Там мы про­были до самого вечера. Гля­дели, как с волка сни­мали шкуру, как её рас­прав­ляли на дере­вян­ной рогатине.

О Пушке я вспом­нил только на дру­гой день. Очень испу­гался, не убе­жал ли он куда. Сразу бро­сился в сарай, к сан­кам. Гляжу — лежит мой Пушок, свер­нув­шись, в ящичке и не дви­га­ется. Сколько я его ни тряс, ни тор­мо­шил, он даже не поше­ве­лился. За ночь, видно, совсем замёрз и умер.

Побе­жал я к ребя­там, рас­ска­зал о своём несча­стье. Пого­ре­вали все вме­сте, да делать нечего, и решили похо­ро­нить Пушка в саду, зако­пать в снег в том самом ящике, в кото­ром он умер.

Целую неделю мы все горе­вали о бед­ном Пушке. А потом мне пода­рили живого сыча — его пой­мали у нас в сарае. Он был дикий. Мы стали его при­ру­чать и забыли о Пушке.

Но вот насту­пила весна, да какая тёп­лая! Один раз утром отпра­вился я в сад: там вес­ной осо­бенно хорошо — зяб­лики поют, солнце све­тит, кру­гом лужи огром­ные, как озёра. Про­би­ра­юсь осто­рожно по дорожке, чтобы не начер­пать грязи в калоши. Вдруг впе­реди, в куче про­шло­год­них листьев, что-то заво­зи­лось. Я оста­но­вился. Кто это — зве­рёк? Какой? Из-под тём­ных листьев пока­за­лась зна­ко­мая мор­дочка и чёр­ные глазки гля­нули прямо на меня.

Не помня себя, я бро­сился к зверьку. Через секунду я уже дер­жал в руках Пушка, а он обню­хи­вал мои пальцы, фыр­кал и тыкал мне в ладонь холод­ным носи­ком, тре­буя еды.

Тут же на земле валялся отта­яв­ший ящи­чек с сеном, в кото­ром Пушок бла­го­по­лучно про­спал всю зиму. Я под­нял ящи­чек, поса­дил туда ежа и с тор­же­ством при­нёс домой.

Сиротка

При­несли нам ребята неболь­шого соро­чонка… Летать он ещё не мог, только пры­гал. Кор­мили мы его тво­ро­гом, кашей, мочё­ным хле­бом, давали малень­кие кусочки варё­ного мяса; он всё ел, ни от чего не отказывался.

Скоро у соро­чонка отрос длин­ный хвост и кры­лья обросли жёст­кими чёр­ными перьями. Он быстро научился летать и пере­се­лился на житьё из ком­наты на балкон.

Только вот какая с ним была беда: никак наш соро­чо­нок не мог выучиться само­сто­я­тельно есть. Совсем уж взрос­лая птица, кра­си­вая такая, летает хорошо, а еду всё, как малень­кий птен­чик, про­сит. Вый­дешь на бал­кон, сядешь за стол, сорока уж тут как тут, вер­тится перед тобой, при­се­дает, топор­щит кры­лышки, рот рас­кры­вает. И смешно и жалко её. Мама даже про­звала её Сирот­кой. Сунет ей, бывало, в рот тво­рогу или мочё­ного хлеба, про­гло­тит сорока — и опять начи­нает про­сить, а сама из тарелки никак не клюёт. Учили-учили мы её — ничего не вышло, так и при­хо­ди­лось ей в рот корм запи­хи­вать. Наестся, бывало, Сиротка, встрях­нётся, посмот­рит хит­рым чёр­ным глаз­ком на тарелку, нет ли там ещё чего-нибудь вкус­ного, да и взле­тит на пере­кла­дину под самый пото­лок или поле­тит в сад, на двор…

Она всюду летала и со всеми была зна­кома: с тол­стым котом Ива­ны­чем, с охот­ни­чьей соба­кой Дже­ком, с утками, курами; даже со ста­рым драч­ли­вым пету­хом Пет­ро­ви­чем сорока была в при­я­тель­ских отно­ше­ниях. Всех он на дворе зади­рал, а её не тро­гал. Бывало, клюют куры из корыта, и сорока тут же вер­тится. Вкусно пах­нет тёп­лыми мочё­ными отру­бями, хочется сороке позав­тра­кать в дру­же­ской кури­ной ком­па­нии, да ничего не выходит.

При­стаёт Сиротка к курам, при­се­дает, пищит, клюв рас­кры­вает — никто её покор­мить не хочет.

Под­ско­чит она и к Пет­ро­вичу, запи­щит, а тот только взгля­нет на неё, забор­мо­чет: “Это что за без­об­ра­зие!” — и прочь отой­дёт. А потом вдруг захло­пает сво­ими креп­кими кры­льями, вытя­нет кверху шею, нату­жится, на цыпочки при­вста­нет да как запоёт: “Ку-ка-ре-ку!” — так громко, что даже за рекой слышно.

А сорока попры­гает-попры­гает по двору, в конюшню сле­тает, загля­нет к корове в стойло… Все сами едят, а ей опять при­хо­дится лететь на бал­кон и про­сить, чтобы её из рук кормили.

Вот одна­жды некому было с соро­кой возиться. Целый день все были заняты. Уж она при­ста­вала-при­ста­вала ко всем, никто её не кормит!

Я в этот день с утра рыбу на речке ловил, вер­нулся домой только к вечеру и выбро­сил на дворе остав­шихся от ловли чер­вей. Пусть куры поклюют.

Пет­ро­вич сразу при­ме­тил добычу, под­бе­жал и начал сзы­вать кур: “Ко-ко-ко-ко! Ко-ко-ко-ко!” А они, как назло, куда-то раз­бре­лись, ни одной на дворе нет.

Уж петух прямо из сил выби­ва­ется! Зовёт, зовёт, потом схва­тит чер­вяка в клюв, потря­сёт им, бро­сит и опять зовёт — ни за что пер­вый съесть не хочет. Даже охрип, а куры всё не идут.

Вдруг, откуда ни возь­мись, сорока. Под­ле­тела к Пет­ро­вичу, рас­то­пы­рила кры­лья и рот рас­крыла: покорми, мол, меня.

Петух сразу при­обод­рился, схва­тил в клюв огром­ного чер­вяка, под­нял, тря­сёт им перед самым носом сороки. Та смот­рела, смот­рела, потом цоп чер­вяка — и съела! А петух уж ей вто­рого подаёт. Съела и вто­рого и тре­тьего, а чет­вёр­того Пет­ро­вич сам склевал.

Гляжу я из окна и удив­ля­юсь, как петух сороку из клюва кор­мит: то ей даст, то сам съест, то опять ей пред­ло­жит. А сам всё при­го­ва­ри­вает: “Ко-ко-ко-ко!..” Кла­ня­ется, клю­вом чер­вей на земле пока­зы­вает: “Ешь, мол, не бойся, вон они какие вкусные”.

И уж не знаю, как это у них там всё полу­чи­лось, как он ей рас­тол­ко­вал, в чём дело, только вижу, зако­кал петух, пока­зал на земле чер­вяка, а сорока под­ско­чила, повер­нула голову на бок, на дру­гой, при­гля­де­лась и съела прямо с земли. Пет­ро­вич даже голо­вой в знак одоб­ре­ния трях­нул; потом схва­тил сам здо­ро­вен­ного чер­вяка, под­бро­сил, пере­хва­тил клю­вом поудоб­нее и про­гло­тил: “Вот, мол, как по-нашему”. Но сорока, видно, поняла, в чём дело, — пры­гает возле него да поклё­вы­вает. Начал и петух чер­вей под­би­рать. Так напе­ре­гонки друг перед дру­гом ста­ра­ются — кто ско­рей. Вмиг всех чер­вей склевали.

С тех пор сороку кор­мить из рук больше не при­хо­ди­лось. В один раз её Пет­ро­вич выучил с едой управ­ляться. А уж как он это ей объ­яс­нил, я и сам не знаю.

Кот Иваныч

Жил у нас в доме огром­ный тол­стый кот — Ива­ныч: лени­вый, непо­во­рот­ли­вый. Целые дни он ел или спал. Бывало, зале­зет на тёп­лую лежанку, свер­нётся клуб­ком и уснёт. Во сне лапы рас­ки­нет, сам вытя­нется, а хвост вниз све­сит. Из-за этого хво­ста Ива­нычу часто доста­ва­лось от нашего дво­ро­вого щенка Бобки.

Он был очень озор­ной щенок. Как только дверь в дом откроют — шмыг­нёт в ком­наты прямо к Ива­нычу. Схва­тит его зубами за хвост, ста­щит на пол и везёт, как мешок. Пол глад­кий, скольз­кий, Ива­ныч по нему словно по льду пока­тится. Спро­со­нья сразу и не раз­бе­рёт, в чём дело. Потом опом­нится, вско­чит, даст Бобке лапой по морде, а сам опять спать на лежанку отправится.

Ива­ныч любил улечься так, чтобы ему было и тепло и мягко. То к маме на подушку уля­жется, то под оде­яло забе­рётся. А одна­жды вот что натво­рил. Заме­сила мама тесто в кадушке и поста­вила на печку. Чтобы оно лучше под­ня­лось, сверху ещё тёп­лым плат­ком при­крыла. Про­шло часа два. Мама пошла посмот­реть — хорошо ли тесто под­ни­ма­ется. Гля­дит, а в кадушке, свер­нув­шись кала­чи­ком, как на перине, Ива­ныч спит. Всё тесто при­мял и сам весь изма­зался. Так мы без пиро­гов и оста­лись. А Ива­ныча вымыть пришлось.

Налила мама в таз тёп­лой воды, поса­дила туда кота и начала мыть. Мама моет, а он и не сер­дится — мур­лы­чет, песни поёт. Вымыли его, вытерли и опять на печку спать положили.

Вообще Ива­ныч был очень лени­вый кот, даже мышей не ловил. Ино­гда мышь скре­бётся где-нибудь рядом, а он вни­ма­ния на неё не обращает.

Как-то зовёт меня мама в кухню:

— Погляди-ка, что твой кот делает!

Гляжу — Ива­ныч рас­тя­нулся на полу и гре­ется на сол­нышке, а рядом с ним целый выво­док мышат гуляет: совсем кро­шеч­ные, бегают по полу, соби­рают хлеб­ные крохи, а Ива­ныч будто пасёт их — погля­ды­вает да глаза от солнца жму­рит. Мама даже руками развела:

— Что же это такое делается!

А я и говорю:

— Как — что? Разве не видишь? Ива­ныч мышей кара­у­лит. Навер­ное, мышка-мать попро­сила за ребя­тами при­смот­реть, а то мало ли что без неё может случиться.

Но ино­гда Ива­ныч любил ради раз­вле­че­ния и поохо­титься. Через двор от нашего дома был хлеб­ный амбар, в нём води­лось много крыс. Про­ве­дал об этом Ива­ныч и отпра­вился как-то после обеда на охоту.

Сидим мы у окна, вдруг видим — по двору бежит Ива­ныч, а во рту огром­ная крыса. Вско­чил он в окно — прямо к маме в ком­нату. Раз­лёгся посреди пола, выпу­стил крысу, сам на маму смот­рит: “Вот, мол, каков я охотник!”

Мама закри­чала, вско­чила на стул, крыса под шкаф шмыг­нула, а Ива­ныч поси­дел-поси­дел и спать себе отправился.

С тех пор Ива­нычу житья не стало. Утром вста­нет, вымоет лапой мор­дочку, позав­тра­кает и отпра­вится в амбар на охоту. Минуты не прой­дёт, а он домой спе­шит, крысу тащит. При­не­сёт в ком­нату и выпу­стит. Потом уж мы так при­ла­ди­лись: как он на охоту — сей­час все двери и окна запи­раем. Ива­ныч поно­сит, поно­сит крысу по двору и пустит, а она назад в амбар убе­жит. Или, бывало, заду­шит крысу и давай с нею играть: под­бра­сы­вает, лапами ловит, а то поло­жит её перед собою и любуется.

Вот одна­жды играл он так — вдруг, откуда ни возь­мись, две вороны. Сели непо­да­лёку, начали вокруг Ива­ныча ска­кать, при­пля­сы­вать. Хочется им крысу у него отнять — и страш­но­вато. Ска­кали-ска­кали, потом одна как схва­тит сзади Ива­ныча клю­вом за хвост! Тот куба­рем пере­вер­нулся да за воро­ной, а вто­рая под­хва­тила крысу — и до сви­да­нья! Так Ива­ныч ни с чем и остался.

Впро­чем, Ива­ныч хотя крыс ино­гда и ловил, но нико­гда их не ел. Зато он очень любил пола­ко­миться све­жей рыбой. Как приду я летом с рыбалки, только поставлю ведёрко на лавку, а он уж тут как тут. Сядет рядом, запу­стит лапу в ведёрко, прямо в воду, и шарит там. Заце­пит лапой рыбу, выки­нет на лавку и съест. Ива­ныч даже пова­дился из аква­ри­ума рыбок таскать.

Как-то раз поста­вил я аква­риум на пол, чтобы воду сме­нить, а сам ушёл на кухню за, водой. При­хожу обратно, гляжу и гла­зам не верю: у аква­ри­ума Ива­ныч — на зад­ние лапы при­встал, а перед­нюю в воду запу­стил и рыбу, как из ведёрка, вылав­ли­вает. Трёх рыбок я потом недосчитался.

С этого дня с Ива­ны­чем про­сто беда: так от аква­ри­ума и не отхо­дит. При­шлось сверху стек­лом закры­вать. А как забу­дешь, сей­час двух-трёх рыбок выта­щит. Уж мы не знали, как его отучить от этого.

Но только, на наше сча­стье, Ива­ныч и сам очень скоро отучился.

При­нёс я одна­жды с реки вме­сто рыбы в ведё­рочке раков, поста­вил, как все­гда, на лавку. Ива­ныч сразу при­бе­жал — и прямо в ведро лапой. Да вдруг как потя­нет назад! Гля­дим — за лапу рак клеш­нями ухва­тился, а за ним вто­рой, а за вто­рым — тре­тий… Все из ведёрка за лапой тащатся, усами шеве­лят, клеш­нями щёл­кают. Тут Ива­ныч гла­зищи от страха выта­ра­щил, шерсть дыбом под­ня­лась: “Что за рыба такая?”

Трях­нул лапой, так все раки на пол посы­па­лись, а сам Ива­ныч хвост тру­бой — и марш в окно. После этого даже близко к ведёрку не под­хо­дил и в аква­риум пере­стал лазить. Вот как напугался!

Кроме рыбок, у нас в доме было много раз­ной жив­но­сти: птицы, мор­ские свинки, ёж, зай­чата… Но Ива­ныч нико­гда никого не тро­гал. Он был очень доб­рый кот, дру­жил со всеми живот­ными. Только с ежом Ива­ныч вна­чале не мог ужиться.

Этого ежа я при­нёс из леса и пустил в ком­нате на пол. Ёжик сна­чала лежал, свер­нув­шись в клу­бок, а потом раз­вер­нулся и забе­гал по ком­нате. Ива­ныч очень заин­те­ре­со­вался зверь­ком. Дру­же­любно подо­шёл к нему и хотел обню­хать. Но ёж, видимо, не понял доб­рого наме­ре­ния Ива­ныча — он рас­то­пы­рил колючки, под­ско­чил и пре­больно коль­нул Ива­ныча в нос.

После этого Ива­ныч стал упорно избе­гать ежа. Сто­ило тому вылезти из-под шкафа, как Ива­ныч поспешно вска­ки­вал на стул или на окно и никак не хотел спус­каться вниз.

Но вот как-то раз после обеда мама налила Ива­нычу в блю­дечко супа и поста­вила его на ков­рик. Кот сел около блюдца поудоб­нее, начал лакать. Вдруг мы видим — из-под шкафа выле­зает ёжик. Вылез, носи­ком потя­нул, прямо напра­вился к блюдцу. Подо­шёл и тоже за еду при­нялся. А Ива­ныч не убе­гает видно, про­го­ло­дался, косится на ежа, а сам торо­пится, пьёт.

Так вдвоём всё блю­дечко и вылакали.

С этого дня мама начала их каж­дый раз вме­сте кор­мить. И ведь как они хорошо к этому при­ла­ди­лись! Стоит только маме полов­ни­ком о блю­дечко стук­нуть, а они уже бегут. Уся­дутся рядыш­ком и едят. Ёжик мор­дочку вытя­нет, колючки при­ло­жит, гла­день­кий такой. Ива­ныч его совсем пере­стал опа­саться. Так и подружились.

За доб­рый нрав Ива­ныча мы все его очень любили. Нам каза­лось, что по сво­ему харак­теру и уму он больше похо­дил на собаку, чем на кошку. Он и бегал за нами, как собака: мы на ого­род — и он за нами, мама в мага­зин — и он сле­дом за ней бежит. А воз­вра­ща­емся вече­ром с реки или из город­ского сада — Ива­ныч уж на лавочке возле дома сидит, будто нас дожидается.

Как уви­дит меня или Серёжу, сразу под­бе­жит, нач­нёт мур­лы­кать, об ноги тереться и вслед за нами ско­рее домой спешит.

Дом, где мы жили, стоял на самом краю городка. В нём мы про­жили несколько лет, а потом пере­ехали в дру­гой, на той же улице.

Пере­ез­жая, мы очень опа­са­лись, что Ива­ныч не ужи­вётся на новой квар­тире и будет убе­гать на ста­рое место. Но наши опа­се­ния ока­за­лись совер­шенно напрасны.

Попав в незна­ко­мое поме­ще­ние, Ива­ныч начал всё осмат­ри­вать, обню­хи­вать, пока нако­нец не добрался до мами­ной кро­вати. Тут уж, видимо, он сразу почув­ство­вал, что всё в порядке, вско­чил на постель и улёгся. А когда в сосед­ней ком­нате засту­чали ножами и вил­ками, Ива­ныч мигом при­мчался к столу и уселся, как обычно, рядом с мамой. В тот же день он осмот­рел новый двор и сад, даже поси­дел на лавочке перед домом. Но на ста­рую квар­тиру так и не ушёл.

Зна­чит, не все­гда верно, когда гово­рят, что собака людям верна, а кошка — дому. Вот у Ива­ныча вышло совсем наоборот.

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Как-то поздно вече­ром, набе­гав­шись за день по двору, я сидел вме­сте с папой и мамой за сто­лом. Мы ужинали.

— Ты зна­ешь, какой зав­тра день? — спро­сила мама.

— Знаю: вос­кре­се­нье, — отве­тил я.

— Верно. А кроме того, зав­тра — день тво­его рож­де­ния. Тебе испол­нится восемь лет.

— Ого, да он уж совсем боль­шой вырос! — будто уди­вив­шись этому, заме­тил папа. — Восемь лет… Это ведь не шутка. Осе­нью в школу пой­дёт. Что бы ему пода­рить к такому дню? — обра­тился он к маме. — Игрушку, пожа­луй, не годится…

— Да я уж и сама не знаю, — улы­ба­ясь, отве­тила мама. — Нужно что-нибудь придумать.

Я сидел как на игол­ках, слу­шая этот раз­го­вор. Конечно, папа с мамой только нарочно гово­рили, что не знают, что бы такое мне пода­рить. Пода­рок уж, верно, давно был при­го­тов­лен. Но какой подарок?

Я знал, что, сколько ни проси, ни папа, ни мама до зав­тра ни за что не скажут.

При­хо­ди­лось ждать.

После ужина я сей­час же пошёл спать, чтобы поско­рее насту­пило зав­тра. Но заснуть ока­за­лось совсем не так про­сто. В голову всё лезли мысли о подарке, и я невольно при­слу­ши­вался к тому, о чём гово­рили в сосед­ней ком­нате папа с мамой. Может, они, думая, что я уже заснул, ска­жут что-нибудь о подарке. Но они гово­рили совсем о дру­гом. Так я, ничего не услы­шав, нако­нец заснул.

Наутро, как только я проснулся, сей­час же вско­чил с постели и хотел бежать за подар­ком. Но бежать никуда не при­шлось: возле моей постели сто­яли у стены две новень­кие склад­ные удочки и тут же на гвоз­дике висело выкра­шен­ное в зелё­ную краску ведё­рочко для рыбы, с крыш­кой, совсем такое же, как у папы, только поменьше.

От радо­сти я даже захло­пал в ладоши, под­прыг­нул на постели и начал поско­рей одеваться.

В это время дверь отво­ри­лась, и в ком­нату вошли папа с мамой весё­лые, улыбающиеся.

— Ну, поздрав­ляем тебя! Хорош пода­рок? Дово­лен? — спра­ши­вает папа. Это уж насто­я­щие удочки, не то что твои палки с нит­ками. На такие и щуку выта­щить можно.

— Очень, очень дово­лен! — радо­вался я. — Только где же я на них буду щук ловить? У нас в речке их нет, а с собой на ловлю ты меня не берёшь гово­ришь, что мал ещё.

— Да ведь это я тебя раньше не брал, — отве­тил папа, — когда тебе только семь лет было. А теперь тебе уже восемь. Ты, по-моему, даже за одну эту ночь сильно под­рос. Вон какой огромный!

— Сего­дня мы все вме­сте рыбу ловить поедем, — весело ска­зала мама. Умы­вайся ско­рей, пей чай — и поедем. Погода чудесная!

Я поско­рее позав­тра­кал, захва­тил свои удочки, ведёрко и выбе­жал во двор. У крыльца уже сто­яла запря­жён­ная лошадь.

Вскоре вышли и папа с мамой. Уло­жили в тележку удочки, чай­ник, коте­лок и мешок с провизией.

Мы все усе­лись и тро­ну­лись в путь.

Когда выехали за село, папа дал мне вожжи и сказал:

— Правь, ты ведь теперь уж не малень­кий, а я пока покурю.

Я с радо­стью взял в руки вожжи. Но пра­вить лоша­дью, соб­ственно, и не нужно было. Дорога никуда не сво­ра­чи­вала, а шла ров­ная, пря­мая, среди ржа­ных полей.

Рожь уже выко­ло­си­лась, и по ней плыли лёг­кие тени от облаков.

Наша лошадь весело бежала по глад­кой дороге. То и дело впе­реди с дороги взле­тали жаво­ронки и, отле­тев немного, снова сади­лись на землю.

Мы про­ехали берё­зо­вый лесок и выехали прямо к речке.

На самом берегу её нахо­ди­лась водя­ная мель­ница. В этом месте речка была запру­жена пло­ти­ной и раз­ли­ва­лась в широ­кий пруд.

Мы оста­вили лошадь во дворе на мель­нице, взяли из повозки удочки, ведёрки для рыбы и пошли удить.

Ниже пло­тины нахо­дился глу­бо­кий мель­нич­ный омут.

Мы спу­сти­лись к омуту и усе­лись на берегу, в про­га­линке между зелё­ными иво­выми кустами.

Справа от нас воз­вы­ша­лась пло­тина, кото­рая сдер­жи­вала всю массу воды. Вода про­ры­ва­лась в щели пло­тины, била оттуда силь­ными фон­та­нами и с шумом падала вниз, прямо в омут.

А на дру­гом берегу омута сто­яла ста­рая водя­ная мель­ница. Это был неболь­шой дере­вян­ный домик. Одна его стена под­хо­дила к самой воде, и к ней были при­де­ланы два огром­ных, тоже дере­вян­ных, колеса с широ­кими лопа­стями, как у паро­хода. Ниж­ние их края погру­жа­лись в воду.

Стена и тол­стые, как дере­вья, столбы, под­дер­жи­вав­шие колёса, — всё было покрыто зелё­ными водо­рос­лями. Они сви­сали вниз, к самой воде, как длин­ные бороды.

Вдруг огром­ные колёса дрог­нули и заво­ро­ча­лись. Сна­чала мед­ленно, потом быст­рее, быст­рее, и с них с шумом и плес­ком начали сте­кать целые потоки воды.

Вода под колё­сами запе­ни­лась, словно заки­пела, и побе­жала через омут и дальше, по речке вниз, бур­ля­щим, кипу­чим потоком.

Я всё это видел пер­вый раз в жизни и не мог ото­рвать глаз от чудес­ного зрелища.

От мощ­ных пово­ро­тов колёс вздра­ги­вала вся мель­ница, и мне каза­лось, что вот-вот она тро­нется с места и поплы­вёт по реке, как пароход.

— Хорошо, что мель­ница начала рабо­тать, — ска­зал папа, — вода из-под колёс пошла: в это время и рыба весе­лее ходит и на удочку лучше берёт. Наде­вай ско­рей чер­вяка, начи­най ловить.

Мы раз­мо­тали удочки и закинули.

Возле нашего берега в залив­чике вода, заго­ро­жен­ная кустами ивняка, сто­яла спокойная.

Я сидел рядом с папой и вни­ма­тельно смот­рел на поплавки. А они тихо лежали на поверх­но­сти воды. Какие-то кома­рики, мошки весело тол­пи­лись в воз­духе над поплав­ками, посто­янно при­са­жи­ва­ясь на них и вновь взлетая.

Но вот попла­вок моей удочки будто ожил. Он слегка шевель­нулся, пус­кая вокруг себя по воде круги; шевель­нулся ещё и ещё раз, потом стал мед­ленно погру­жаться в воду.

— Клюёт! Тащи! — взвол­но­ванно шеп­нул папа.

Я пота­щил. Ух как тяжело! Уди­лище согну­лось в дугу, а леска, натя­нув­шись как струна, так и резала воду.

— Не торо­пись, а то обо­рвёт! — вол­но­вался папа. — Дай я помогу упу­стишь, круп­ная попалась.

Но я вце­пился обе­ими руками в уди­лище и не отда­вал его.

Силь­ная рыба, туго натя­нув леску, бро­са­лась то в одну, то в дру­гую сто­рону. Я никак не мог под­та­щить её к берегу. Нако­нец рыба пока­за­лась из глубины.

Я изо всех сил рва­нул уди­лище — раз­дался лёг­кий треск, и в руках у меня остался обло­ман­ный конец. Дру­гой конец вме­сте с поплав­ком и лес­кой быстро понёсся по воде прочь от берега.

— Ушла, ушла! — заво­пил я и, забыв всё на свете, бро­сился за убе­га­ю­щим кон­цом прямо в воду.

Папа едва успел схва­тить меня сзади за курточку:

— Уто­нешь! Глу­бина здесь!

Но я ничего не видел, кроме жёл­того бам­бу­ко­вого кон­чика удочки, кото­рый, раз­ре­зая воду, ухо­дил всё дальше и дальше.

— Ушла, совсем ушла! — с отча­я­нием повто­рял я.

На мои вопли при­бе­жала испу­ган­ная мама. Она тут же невда­леке соби­рала хво­рост для костра.

— Что, что слу­чи­лось? — ещё издали спра­ши­вала она.

— Не плачь, — успо­ка­и­вал меня папа, — может, мы её ещё и поймаем.

Но я не верил. Слёзы так и текли из глаз, и мне каза­лось, что в целом свете нет чело­века несчаст­нее меня.

Нако­нец я немного успокоился.

Папа стоял на берегу и при­стально вгля­ды­вался в про­ти­во­по­лож­ный конец омута.

— К кустам пота­щила. Только бы поближе к берегу подо­шла, — гово­рил он.

Я понял, что не всё ещё поте­ряно. И роб­кая надежда шевель­ну­лась в душе.

Я тоже нашёл гла­зами тонень­кую белую палочку, кото­рая едва вид­не­лась на воде ближе к дру­гому берегу. Она всё удалялась.

— К кустам, к кустам идёт! — радостно повто­рял папа. — Не горюй, Юра: мы её ещё подцепим!

Мама тоже сле­дила за удочкой.

— Ах, только бы к берегу подошла!

Нако­нец рыба под­та­щила удочку к кустам.

Тут мы все трое — папа, мама и я — со всех ног бро­си­лись через пло­тину на дру­гой конец омута.

Вот и кусты. На воде возле них слегка пока­чи­ва­ется сло­ман­ный конец удочки. И попла­вок тоже спо­койно пока­чи­ва­ется на воде.

Может, удочка уже пустая? Может, рыба давно уже сорвалась?

Папа кра­ду­чись подо­шёл к берегу, вошёл по колено в воду и про­тя­нул руку к уди­лищу… и вдруг оно под­прыг­нуло, как живое, и бро­си­лось прочь. Папа за ним бул­тых прямо в воду. Весь мок­рый выско­чил на берег.

О радость, о сча­стье! В руках у него была обло­ман­ная удочка. Она сги­ба­лась в дугу, и леска опять, как тугая струна, так и резала воду.

Напу­ган­ная рыба тянула вглубь и никак не шла к берегу.

Но папа и не пытался пере­си­лить её. Он то отпус­кал леску, то вновь слегка подтягивал.

Папа ста­рался уто­мить рыбу. А мы с мамой затаив дыха­ние сле­дили за этой борьбой.

Нако­нец утом­лён­ная рыба пока­за­лась на поверх­но­сти и даже немного повер­ну­лась на бок, бле­стя сереб­ря­ной чешуёй.

Тогда папа осто­рожно пере­дал мне обло­мок удилища:

— Тащи, только поти­хоньку, не торопись.

Я схва­тил в руки удочку и, забыв всё на свете, изо всех сил пота­щил на берег.

— Тише, тише, обо­рвёт! — закри­чал папа.

Рыба бро­си­лась в глу­бину. Я потя­нул к себе.

У берега в густой траве что-то сильно зашлё­пало, завозилось.

Папа и мама кину­лись туда. И тут я вновь почув­ство­вал в руках какую-то лёг­кость. “Обо­рва­лась, ушла!”

Но в тот же миг папа выки­нул далеко на берег свер­ка­ю­щую чешуёй рыбу.

Она тяжело шлёп­ну­лась в траву и заби­лась, запры­гала в ней.

Мы под­бе­жали к добыче. Под­ми­ная зелё­ные стебли, в траве лежал круп­ный голавль. Я схва­тил его обе­ими руками и начал с вос­тор­гом разглядывать.

Спина у него была тёмно-зелё­ная, почти чёр­ная, бока сереб­ря­ные, а голова боль­шая, широ­кая. Потому, навер­ное, эту рыбу и назвали голавль.

— Ну, поздрав­ляю тебя: теперь ты — насто­я­щий рыбо­лов! — радостно гово­рила мама.

— Да, да, рыбо­лов! — доб­ро­душно сме­ялся папа. — Опять чуть не упу­стил. Он уж с крючка сорвался, я его еле успел в траве схватить.

— А что же ты от него хочешь, ведь это его пер­вая насто­я­щая добыча, защи­щала меня мама. — И всё-таки он её сам вытащил.

— Конечно, конечно, — согла­сился папа. — Идёмте ско­рее к удоч­кам может, там без нас ещё что попалось.

Тут мы с мамой взгля­нули на папу, да так и ахнули. Он был мок­рый и весь в грязи. Хорошо ещё, что погода сто­яла жаркая.

Папа отжал немного одежду и весело мах­нул рукой:

— Ничего, до вечера всё высохнет!

Мы вер­ну­лись к нашим удоч­кам. Дей­стви­тельно, на одной из них у папы сидел боль­шой окунь.

Папа дал мне из своих ещё одну удочку, вме­сто моей сло­ман­ной, и мы про­дол­жали ловить. Но я уже не столько ловил, сколько всё бегал к сосед­ним кустам, под кото­рыми в густой траве, при­кры­тый от солнца лопу­хами, лежал мой голавль. И каким же он мне казался огром­ным и красивым!

Мама тоже то и дело под­хо­дила к голавлю, тро­гала его рукой, качала голо­вой и улы­ба­лась. Навер­ное, она радо­ва­лась моей удаче не меньше меня.

И папа всё погля­ды­вал на меня и говорил:

— Что, брат, дово­лен, а?

Весь этот день я чув­ство­вал себя самым счаст­ли­вым человеком.

Я пой­мал ещё двух ершей. А папа нало­вил много раз­ной рыбы и даже пой­мал щуку. Вообще день вышел на славу.

Мама раз­вела на берегу костёр, при­го­то­вила обед и чай.

Потом мы опять ловили рыбу. Мама тоже ловила с нами и выта­щила окуня.

Нако­нец, когда уже начало тем­неть, папа с мамой собра­лись ехать домой. А мне ужасно не хоте­лось уез­жать. Кажется, так всё лето и про­си­дел бы здесь, у реки, под ста­рыми вёт­лами, глядя на попла­вок. Но делать было нечего.

Уло­жили в тележку удочки, рыбу и все пожитки, запрягли лошадь и поехали домой.

Вечер был про­хлад­ный, ясный. На западе уже дого­рала заря. В полях громко кри­чали пере­пела, словно выго­ва­ри­вали: “Спать пора, спать пора!”

Слу­шая их, я и вправду немножко задре­мал. А перед гла­зами всё рябила вода и поплавки на ней…

Вдруг мама тро­нула меня за плечо:

— Смотри, Юра, смотри скорей!

Я очнулся. Мы про­ез­жали через берё­зо­вый лесок. В воз­духе пахло све­жей берё­зо­вой горе­чью. Я погля­дел в глубь леса, куда ука­зы­вала мама.

“Что это? Будто кро­хот­ный голу­бой ого­нёк све­тится в тём­ной ноч­ной траве… А вон, немного подальше, ещё и ещё. Или это в кап­лях росы отра­жа­ются звёзды? Нет, не может быть…”

— Видишь, свет­лячки, — ска­зал папа. — Хочешь — набери их в коро­бочку, а дома выпу­стим в сад. Пусть у нас живут.

Папа оста­но­вил лошадь, и мы с мамой при­ня­лись соби­рать этих све­тя­щихся жуч­ков, кото­рых в народе так хорошо про­звали Ива­но­вым червячком.

Мы с мамой долго ходили по густой влаж­ной траве, отыс­ки­вая кро­шеч­ные живые звёз­дочки. А над голо­вой спле­та­лись тём­ные ветви дере­вьев, и в их про­све­тах тоже, как свет­лячки, свер­кали далё­кие голу­бые звёзды.

И может быть, именно в этот счаст­ли­вый день — день моего рож­де­ния — я вдруг всем серд­цем почув­ство­вал, как хороша наша род­ная при­рода, лучше кото­рой нет на всём свете.

ВОРИШКА

Одна­жды нам пода­рили моло­дую белку. Она очень скоро стала совсем руч­ная, бегала по всем ком­на­там, лазила на шкафы, эта­жерки, да так ловко нико­гда ничего не уро­нит, не разобьёт.

В каби­нете у отца над дива­ном были при­биты огром­ные оле­ньи рога. Белка часто по ним лазила: забе­рётся, бывало, на рог и сидит на нём, как на сучке дерева.

Нас, ребят, она хорошо знала. Только вой­дёшь в ком­нату, белка прыг откуда-нибудь со шкафа прямо на плечо. Это зна­чит — она про­сит сахару или кон­фетку. Очень любила слад­кое. Кон­феты и сахар у нас в сто­ло­вой, в буфете лежали. Их нико­гда не запи­рали, потому что мы, дети, без спросу ничего не брали.

Но вот как-то зовёт мама нас всех в сто­ло­вую и пока­зы­вает пустую вазочку:

— Кто же это кон­феты отсюда взял?

Мы гля­дим друг на друга и мол­чим — не знаем, кто из нас это сде­лал. Мама пока­чала голо­вой и ничего не ска­зала. А на сле­ду­ю­щий день сахар из буфета про­пал и опять никто не сознался, что взял. Тут уж и отец рас­сер­дился, ска­зал, что теперь всё будет запи­рать, а нам всю неделю слад­кого не даст.

И белка заодно с нами без слад­кого осталась.

Вспрыг­нет, бывало, на плечо, мор­доч­кой о щёку трётся, за ухо зубами дёр­гает — про­сит сахару. А где его взять?

Один раз после обеда сидел я тихонько на диване в сто­ло­вой и читал. Вдруг вижу: белка вско­чила на стол, схва­тила в зубы корочку хлеба — и на пол, а оттуда на шкаф. Через минуту, смотрю, опять на стол забра­лась, схва­тила вто­рую корочку — и опять на шкаф.

“Постой, — думаю, — куда это она хлеб всё носит?” Поста­вил я стул, загля­нул в шкаф. Вижу — ста­рая мамина шляпа лежит. При­под­нял я её — вот тебе раз! Чего-чего только под нею нет: и сахар, и кон­феты, и хлеб, и раз­ные косточки…

Я — прямо к отцу, пока­зы­ваю: “Вот кто у нас воришка!”

А отец рас­сме­ялся и говорит:

— Как же это я раньше не дога­дался! Ведь это наша белка на зиму себе запасы делает. Теперь осень, на воле все белки корм запа­сают, ну и наша не отстаёт, тоже запасается.

После такого слу­чая пере­стали от нас запи­рать слад­кое, только к буфету крю­чок при­де­лали, чтобы белка туда залезть не могла. Но белка на этом не успо­ко­и­лась, всё про­дол­жала запасы на зиму гото­вить. Най­дёт корочку хлеба, орех или косточку — сей­час схва­тит, убе­жит и запря­чет куда-нибудь.

А то ходили мы как-то в лес за гри­бами. При­шли поздно вече­ром, уста­лые, поели — и ско­рее спать. Кошёлку с гри­бами на окне оста­вили: про­хладно там, не испор­тятся до утра.

Утром встаём — вся кор­зина пустая. Куда же грибы делись? Вдруг отец из каби­нета кри­чит, нас зовёт. При­бе­жали к нему, гля­дим — все оле­ньи рога над дива­ном гри­бами уве­шаны. И на крючке для поло­тенца, и за зер­ка­лом, и за кар­ти­ной — всюду грибы. Это белка ранё­хонько утром поста­ра­лась: раз­ве­сила грибы себе на зиму посушить.

В лесу белки все­гда осе­нью грибы на сучьях сушат. Вот и наша поспе­шила. Видно, почу­яла зиму.

Скоро и вправду насту­пили холода. Белка всё ста­ра­лась забраться куда-нибудь в уго­лок, где бы потеп­лее, а как-то раз она и вовсе про­пала. Искали, искали её — нигде нет. Навер­ное, убе­жала в сад, а оттуда в лес.

Жалко нам стало белочки, да ничего не поделаешь.

Собра­лись топить печку, закрыли отдуш­ник, нало­жили дров, подо­жгли. Вдруг в печке как заво­зится что-то, зашур­шит! Мы отдуш­ник поско­рее открыли, а оттуда белка пулей выско­чила — и прямо на шкаф.

А дым из печки в ком­нату так и валит, в трубу никак не идёт. Что такое? Брат сде­лал из тол­стой про­во­локи крю­чок и про­су­нул его через отду­шину в трубу, чтобы узнать, нет ли там чего.

Гля­дим — тащит из трубы гал­стук, мамину пер­чатку, даже бабуш­кину празд­нич­ную косынку там разыскал.

Всё это наша белка себе для гнезда в трубу зата­щила. Вот ведь какая! Хоть и в доме живёт, а лес­ные повадки не остав­ляет. Такова уж, видно, их бели­чья натура.

Дружба

Сидели мы как-то с бра­том зимой в ком­нате и гля­дели на двор в окно. А на дворе, у забора, вороны и галки копа­лись в мусоре.

Вдруг видим — при­ле­тела к ним какая-то птица, совсем чер­ная, с сине­вой, а нос боль­шой, белый. Что за диво: ведь это грач! Откуда он зимой взялся? Гля­дим, ходит грач по помойке среди ворон и при­хра­мы­вает немножко — навер­ное, боль­ной какой-нибудь или ста­рый; уле­теть на юг не смог с дру­гими гра­чами, вот и остался у нас зимовать.

Потом каж­дое утро пова­дился грач к нам на помойку летать. Мы нарочно хлебца ему покро­шим, каши, тво­рожку от обеда. Только мало ему доста­ва­лось: всё, бывало, вороны поедят — это уж такие нахаль­ные птицы. А грач тихий какой-то попался. В сто­ронке дер­жится, всё один да один. Да и то верно: своя бра­тия уле­тела на юг, он один остался; вороны — ему ком­па­ния пло­хая. Видим мы, оби­жают серые раз­бой­ницы нашего грача, а как ему помочь, не знаем. Как его покор­мить, чтоб вороны не мешали?

День ото дня грач ста­но­вился всё груст­нее. Бывало, при­ле­тит и сядет на забор, а спу­ститься на помойку к воро­нам боится: совсем ослаб.

Один раз посмот­рели мы утром в окно, а грач под забо­ром лежит. Побе­жали мы, при­несли его в дом; он уж еле дышит.

Поса­дили мы его в ящик, к печке, попон­кой закрыли и дали вся­кой еды.

Недели две он так у нас про­си­дел, ото­грелся, отъ­елся немножко. Думаем, как же с ним дальше быть? Не дер­жать же его в ящике всю зиму! Решили опять на волю выпу­стить: может, он теперь покрепче будет, пере­зи­мует как-нибудь.

А грач, видно, смек­нул, что мы ему добро сде­лали, зна­чит, нечего людей и бояться. С тех пор целые дни так вме­сте с курами во дворе и проводил.

В это время жила у нас руч­ная сорока Сиротка. Мы её ещё птен­цом взяли и выкор­мили. Сиротка сво­бодно летала по двору, по саду, а ноче­вать воз­вра­ща­лась на бал­кон. Вот видим мы — подру­жился наш грач с Сирот­кой: куда она летит, туда и он за ней.

Одна­жды гля­дим — Сиротка на бал­кон при­ле­тела, и грач тоже вме­сте с ней заявился. Важно так по столу разгуливает.

А сорока, будто хозяйка, суе­тится, вокруг него скачет.

Мы поти­хоньку высу­нули из-под двери чашку с мочё­ным хле­бом. Сорока прямо к чашке, и грач за ней.

Позав­тра­кали оба и уле­тели. Так они каж­дый день начали на бал­кон вдвоём при­ле­тать — кормиться.

…Про­шла зима, вер­ну­лись с юга грачи, загал­дели в ста­рой берё­зо­вой роще. По вече­рам уся­дутся пароч­ками возле гнёзд, сидят и пере­го­ва­ри­ва­ются, будто дела свои обсуж­дают. Только наш грач не нашёл себе пары, по-преж­нему всюду летал за Сирот­кой. А под вечер сядут они возле дома на берёзку и сидят рядыш­ком, близко так, бок о бок.

Посмот­ришь на них и невольно поду­ма­ешь: зна­чит, и у птиц тоже дружба бывает.

Чир Чирыч

Жур­чат ручьи, настал апрель,
Кри­чат грачи, зве­нит капель.
Им вто­рит громко, во весь дух,
На кол забрав­шийся петух.
Кру­гом царит и шум и гам.
Все рады свет­лым веш­ним дням.

Вече­ром папа при­нёс из сарая доску, рас­пи­лил её и ско­ло­тил домик. Вме­сто окон и две­рей в одной из сте­нок выпи­лил круг­лую дырочку, а вме­сто крыльца внизу, у входа, палочку прибил.

— Готово, — ска­зал папа. — Ну-ка, теперь отга­дай загадку: на колу дво­рец, во дворце певец — кто это?

— Скво­рец! — закри­чал я.

— Пра­вильно. Вот мы для него квар­тиру и сма­сте­рили. Зав­тра утром скво­реч­ник в саду при­строим. Добро пожа­ло­вать, доро­гие гости!

Проснулся я утром — в окно солнце све­тит, капель с крыши льёт и воро­бьи на весь двор расчирикались.

В саду везде ещё был снег. Мы с папой еле про­бра­лись к ста­рой яблоне. Папа при­бил скво­реч­ник к длин­ному шесту и при­кру­тил шест про­во­ло­кой к стволу яблони. Скво­реч­ник ока­зался очень высоко — со всех сто­рон видно.

Про­шло пять дней. В саду зачер­нели про­та­лины, а кру­гом них раз­ли­лись огром­ные лужи. В лужах, как в зер­кале, отра­жа­ются небо, облака, а когда выгля­нет солнце — даже больно гля­деть, так вода и сверкает.

Один раз зовёт меня папа в сад:

— Погляди, какие гости к нам заявились.

При­бе­жал я, смотрю — на крыше скво­реч­ника сидит скво­рец и рас­пе­вает. Потом дру­гой скво­рец к нему под­ле­тел и прямо в домик юркнул.

Посе­ли­лись в домике скворцы, только почему-то всё один скво­рец летает. По вече­рам сядет на веточку и поёт, а сквор­чихи и не видать.

Как-то раз сто­яли мы с папой под ябло­ней. Смот­рим — скво­рец к домику под­ле­тел, в клюве у него что-то беле­ется, навер­ное, какая-то боль­шая, тол­стая личинка. Сел он на жёр­дочку, вдруг видим — из домика высо­вы­ва­ется головка сквор­чихи. Открыла она клюв, скво­рец сунул ей в рот личинку, а сам засви­стел, затре­щал и опять улетел.

— Видишь, — гово­рит папа, — как скво­рец о своей сквор­чихе забо­тится! Даже кор­мит её, чтобы она с гнезда не уле­тала. Ведь она теперь яйца насиживает.

Скоро у сквор­цов выве­лись птенцы. Тут уж оба — и отец и мать — начали детям корм носить. Ходят, бывало, по гряд­кам и высмат­ри­вают добычу. Заме­тит скво­рец гусе­ницу, схва­тит её и тащит детям. Так это здо­рово полу­ча­лось! Сквор­ча­там еда — и нам с папой помощь. За день, бывало, всех гусе­ниц с ого­рода соберут.

Папа гля­дит да радуется:

— Хоро­шая у нас капу­ста будет! Чер­вяк её уже не тро­нет. Вон наши длин­но­но­сые сто­рожа как на гряд­ках стараются!

Выросли сквор­чата, начали уже из домика наружу выгля­ды­вать. Целый день пищат — есть про­сят. Роди­тели им только успе­вают корм при­но­сить. А насту­пит вечер, уся­дутся ста­рики на веточку возле домика, сидят и пере­го­ва­ри­ва­ются, будто дела свои обсуждают.

Вот как-то под вечер сидели скво­рец со сквор­чи­хой на яблоне. Вдруг из-за веток — яст­реб! Схва­тил скворца и потащил.

Мы с папой в саду были. Закри­чали, вдо­гонку бро­си­лись. Я во весь дух бегу, кричу:

— Брось, брось, брось!

Яст­реб испу­гался, бро­сил добычу и улетел.

Под­бе­жал я: лежит скво­рушка на земле, клюв открыт, дышит тяжело; наверно, яст­реб его здо­рово помял.

При­нёс я его домой, насте­лил в клетку све­жей травы и поло­жил скворца. Наутро он немного опра­вился — не лежал, а сидел в уголке. Дал я ему гусе­ниц, чер­вей. Одного чер­вяка он съел, а больше не стал.

Папа ска­зал:

— Ничего, попра­вится. Только уж он теперь в семье не работ­ник — ему самому сил наби­раться нужно. При­дётся тебе помо­гать сквор­чихе детей рас­тить. Ей одной такую семью не прокормить.

Взяли мы с папой фанер­ный ящи­чек, поста­вили его в саду на дорожку, неда­леко от ста­рой яблони, и каж­дый день я в него стал раз­ных личи­нок и гусе­ниц при­но­сить. Сквор­чиха это живо при­ме­тила. Только, бывало, я при­несу еду, отойду в сто­рону, а она уж тут как тут, под­ле­тит, сядет на край ящика, схва­тит гусе­ницу — и прямо в скво­реч­ник. В один миг всё детям перетаскает.

Скво­рец мой тоже поправ­ляться начал. Аппе­тит у него после болезни отлич­ный стал. Я прямо с ног сбился, не успе­ваю еду носить.

Нако­нец сквор­чата под­росли и начали из гнезда выле­тать, а потом и совсем уле­тели из сада. Тут уж я посво­бод­нее вздох­нул — один у меня только ижди­ве­нец остался.

Скво­рец скоро совсем попра­вился. Стал я его поне­многу из клетки выпус­кать. Летает он по ком­нате, а как про­го­ло­да­ется, спе­шит назад в клетку. Руч­ной, ничего не боится, на плечо сядет, на голову. Как только собе­рёмся обе­дать, загре­мят тарелки, он прямо на стол летит, крошки со ска­терти соби­рает. Видно, не на шутку, бед­няжка, проголодался!

Очень любил он мясо. Пода­дут кот­леты — скво­рец так и норо­вит со ско­во­родки клю­нуть. Мама, бывало, сме­ётся, гонит его: “Обо­жжёшься ведь!” А он на маму сер­дится: что, мол, не даёшь! Пёрышки топор­щит, кри­чит: “Чир-чиррр!” Мы его Чир Чиры­чем и прозвали.

Накро­шат ему кот­лету на тарелку, осту­дят и дадут. Он в один миг всё подберёт.

Как-то дали мясца ста­рому коту Ива­нычу. Только он уселся поесть, вдруг видим — скво­рец боч­ком-боч­ком — и к тарелке. Мы гля­дим, что дальше будет. Под­бе­жал скво­рец, излов­чился и прямо из-под носа Ива­ныча кусо­чек мяса выхва­тил. Тут даже доб­ро­душ­ный Ива­ныч воз­му­тился, замах­нулся на обид­чика лапой; а скво­рец не боится — так на него и наска­ки­вает: “Чир-чиррр!” И вдруг тюк Ива­ныча клю­вом в нос! Фырк­нул тот, затряс голо­вой, а потом повер­нулся и пошёл прочь от тарелки.

С тех пор коту от скворца житья не стало: только раз­ля­жется тол­стый Ива­ныч на сол­нышке погреться, скво­рец уж тут как тут, ста­ра­ется за хвост или за ухо клю­вом схва­тить. Мама его поло­тен­цем прочь гонит:

— Ну что ты к Ива­нычу пристаёшь?

А скво­рушка норо­вит маму за поло­тенце дёр­нуть: “Чир-чиррр!” Потом прыг — и на голову ей сядет. Раз­бой­ник, да и только!

Зато с Дже­ком, папи­ной охот­ни­чьей соба­кой, скво­рушка очень подру­жился. Джек овсянку из миски ест — и скво­рец на кра­е­шек сядет, тоже поклё­вы­вает. Уля­жется Джек у себя на ков­рике, скво­рец ему на спину взле­тит, выби­рает что-то из шер­сти, да так осто­рожно — нико­гда больно не сде­лает. Джек даже глаза зажму­рит — видно, при­ятно ему.

Как-то напи­лись мы чаю. Мама налила в полос­ка­тель­ницу тёп­лой воды, чашки помыть. Только отвер­ну­лась, откуда ни возь­мись, скво­рец — и прямо в полос­ка­тель­ницу. Как нач­нёт в ней плес­каться! Весь стол водой залил.

Мама засме­я­лась:

— Ах ты негодный!

А скво­рец уж на двери сидит, отря­хи­ва­ется, пёрышки чистит.

До того осме­лел — всюду лезет, всё тащит, беда с ним, да и только!

Мама тер­пела-тер­пела и нако­нец не выдержала.

— Заприте, — гово­рит, — этого раз­бой­ника в клетку. Или выпу­стите его.

Очень не хоте­лось мне со скво­руш­кой рас­ста­ваться, да ничего не поде­ла­ешь — не запи­рать же его, на самом деле, в клетку!

Наутро открыл я окно и снял с него сетку. Скво­рец мигом из клетки выско­чил, сле­тел на под­окон­ник и не знает, куда же дальше лететь — в ком­нату или в сад. А тут солнце выгля­нуло. Отрях­нулся скво­рец, рас­пра­вил кры­лья и поле­тел на волю. Уселся в саду на дерево, начал пёрышки чистить, охо­ра­ши­ваться, доволь­ный такой.

Весело мне на него смот­реть, как он раду­ется, и грустно немножко — не будет у меня больше руч­ного скворца!

Поси­дел он на дереве, потом вспорх­нул и поле­тел куда-то. А я совсем загру­стил, весь день места себе найти не мог.

Нако­нец позвали меня обе­дать. Все сели за стол. Только засту­чали тарел­ками, вдруг слы­шим за окном: “Чир-чиррр!” Летит мой скво­рец прямо в окно — и на стол. Тут уж и мама не выдер­жала, говорит:

— Умница ты моя! Назад при­ле­тел, соскучился.

А скво­рец будто пони­мает — лезет к ней, прямо из тарелки варё­ное мясо тащит. Наелся и на шкаф взлетел.

С этого дня Чир Чирыч полу­чил пол­ное право раз­гу­ли­вать всюду, где ему только забла­го­рас­су­дится: хочет — по саду летает, хочет — по ком­нате. Но как только, бывало, заве­че­реет, так уж он обя­за­тельно к себе в клетку спешит.

Насту­пила осень. Пожел­тел сад, в полях убрали хлеб, а на лугах у речки, как огром­ные зелё­ные кочки, выросли стога сена. Скворцы собра­лись в стаи; целые дни летали по полям и лугам или сидели на стогах.

Скво­рушка мой тоже стал про­па­дать по целым дням, ино­гда и ноче­вать домой не воз­вра­щался. То ночь, то две, а потом и совсем не вер­нулся. Может, яст­реб его пой­мал, а может, уле­тел с дру­гими сквор­цами в тёп­лые страны.

При­шла зима. Часто вспо­ми­нали мы о скво­рушке, осо­бенно вече­рами, когда топили печку и у огонька соби­ра­лись все мои при­я­тели: Джек, Ива­ныч и руч­ной заяц Ушан. Где-то теперь наш скво­рушка? Жив ли он?..

Нако­нец и зима кон­чи­лась. В саду появи­лись огром­ные синие лужи. В пол­день сол­нышко при­пе­кало совсем по-лет­нему, и тогда в сто­ло­вой даже отво­ряли окно.

Как-то возился я у себя в ком­нате со сво­ими удоч­ками. Вдруг слышу за две­рью: “Чир-чиррр!” Я даже вздрог­нул: что такое? Выско­чил в сто­ло­вую и гла­зам не верю: сидит на под­окон­нике мой скво­рушка, так и зали­ва­ется, так и поёт.

— Скво­рушка! Скво­рушка! Откуда же ты прилетел?

Хотел я к нему подойти, а он — назад в окно и уселся в саду на яблоню. Отвык, зна­чит, за зиму от нас.

Опять посе­лился мой скво­рец в своём ста­ром скво­реч­нике. И сквор­чиха с ним, только не знаю, ста­рая или новая.

Часто бывало — при­ле­тит скво­рушка к нам на под­окон­ник, сядет и поёт. Я ему еду поставлю, полос­ка­тель­ницу с водой — он всё съест, воды напьётся и выку­па­ется в полос­ка­тель­нице. А в ком­нату зале­тать так и не захо­тел. Навер­ное, ему сквор­чиха не разрешила.

Джек

Мы с бра­том Серё­жей ложи­лись спать. Вдруг дверь рас­тво­ри­лась, и вошёл папа, а сле­дом за ним — боль­шая кра­си­вая собака, белая с тёмно-корич­не­выми пят­нами на боках. Морда у неё тоже была корич­не­вая; огром­ные уши сви­сали вниз.

— Папа, откуда? Это наша будет? Как её звать? — закри­чали мы, вска­ки­вая с посте­лей и бро­са­ясь к собаке.

Пёс, немного сму­щён­ный такой бур­ной встре­чей, всё же дру­же­любно зави­лял хво­стом и поз­во­лил себя погла­дить. Он даже обню­хал мою руку и лиз­нул её мяг­ким розо­вым языком.

— Вот и мы завели собаку, — ска­зал папа. — А теперь марш по кро­ва­тям! А то при­дёт мама, уви­дит, что вы в одних рубаш­ках бега­ете, и задаст нам.

Мы залезли обратно в кро­вати, а папа уселся на стул.

— Джек, сядь, сядь здесь, — ска­зал он собаке, ука­зы­вая на пол.

Джек сея рядом с папой и подал ему лапу.

— Здрав­ствуй, — ска­зал папа, потряс лапу и снял её с колен, но Джек сей­час же подал её опять.

Так он “здо­ро­вался”, навер­ное, раз десять под­ряд. Папа делал вид, что сер­дится, — сни­мал лапу, Джек пода­вал снова, а мы смеялись.

— Довольно, — ска­зал нако­нец папа. — Ложись.

Джек послушно улёгся у его ног и только искоса погля­ды­вал на папу да слегка посту­ки­вал по полу хвостом.

Шерсть у Джека была корот­кая, бле­стя­щая, глад­кая, а из-под неё про­сту­пали силь­ные мускулы. Папа ска­зал, что это — охот­ни­чья собака, лега­вая. С лега­выми соба­ками можно охо­титься только за дичью — за раз­ными пти­цами, а на зай­цев или лисиц нельзя.

— Вот при­дёт август, насту­пит время охоты, мы и пой­дём с ним уток стре­лять. Ну, пора спать, а то уже поздно.

Папа оклик­нул пса и вышел с ним из комнаты.

На сле­ду­ю­щее утро мы встали рано, напи­лись поско­рее чаю и отпра­ви­лись гулять с Джеком.

Он весело бегал по высо­кой, густой траве, между кустами, вилял хво­стом, лас­кался к нам и вообще чув­ство­вал себя на новом месте как дома.

Набе­гав­шись вдо­воль, мы решили идти играть в “охот­ни­ков”.

Джек тоже после­до­вал за нами. Мы сде­лали из обруча от бочки два лука, выстру­гали стрелы и пошли на “охоту”.

Посреди сада из травы вид­нелся неболь­шой пенёк. Издали он был очень похож на зайца. По бокам у него тор­чали два сучка, будто уши.

Пер­вым стрель­нул в него Серёжа. Стрела уда­ри­лась о пенёк, отско­чила и упала в траву. В тот же миг Джек бро­сился к стреле, схва­тил её в зубы и, виляя хво­стом, при­нёс и подал нам. Мы были этим очень довольны. Пустили стрелу опять, и Джек снова при­нёс её.

С тех пор пёс каж­дый день при­ни­мал уча­стие в нашей стрельбе и пода­вал нам стрелы.

Очень скоро мы узнали, что Джек подаёт не только стрелы, но и любую вещь, кото­рую ему бро­сишь: палку, шапку, мячик… А ино­гда он при­тас­ки­вал и такие вещи, о кото­рых его вовсе никто не про­сил. Напри­мер, побе­жит в дом и при­не­сёт из перед­ней калошу.

— Зачем ты её при­нёс — ведь сухо совсем! Неси, неси назад! — сме­я­лись мы.

Джек ска­чет вокруг, суёт в руки калошу и, видимо, вовсе не соби­ра­ется нести её на место. При­хо­ди­лось отно­сить самим.

Джек очень любил с нами ходить купаться. Бывало, только нач­нём соби­раться, а он уж тут как тут — пры­гает, вер­тится, будто торо­пит нас.

Речка в том месте, где мы купа­лись, была у берега мел­кая. Мы с хохо­том и виз­гом барах­та­лись в воде, брыз­га­лись, гоня­лись друг за дру­гом! И Джек тоже зале­зал в воду, носился вме­сте с нами; если же ему кидали в речку палку — бро­сался за нею, плыл, потом брал в зубы и воз­вра­щался на берег. Часто в порыве весе­лья он хва­тал что-нибудь из нашей одежды и пус­кался бежать, мы же гоня­лись за ним по лугу, ста­ра­ясь отнять кепку или рубашку. А один раз вот что случилось.

Купа­лись мы на речке вме­сте с папой. Папа пла­вал очень хорошо. Он пере­плыл на дру­гую сто­рону и стал звать к себе Джека. Пёс в это время играл с нами. Но, как только он услы­хал папин голос, сразу насто­ро­жился, бро­сился в воду, потом неожи­данно вер­нулся, схва­тил в зубы папину одежду, и не успели мы опом­ниться, как он уже плыл на ту сто­рону. Сле­дом за ним, раз­ду­ва­ясь, как боль­шой белый пузырь, тащи­лась по воде рубашка, а брюки уже совсем намокли, скры­лись под водой, и Джек едва их при­дер­жи­вал зубами за самый кон­чик. Мы про­сто замерли на месте, боясь, что он упу­стит одежду и она уто­нет. Однако Джек ничего не рас­те­рял и бла­го­по­лучно пере­плыл на дру­гую сторону.

При­шлось папе плыть обратно, держа в руке одежду. Про­сох­нуть она, конечно, не успела, и, когда мы вер­ну­лись домой, мама, уви­дев папу, так и ахнула:

— Что слу­чи­лось? Почему ты в таком виде? Ты что, в речку упал? — Но, узнав, в чём дело, потом долго сме­я­лась вме­сте с нами.

К Джеку мы очень при­выкли, не рас­ста­ва­лись с ним целые дни и всё меч­тали о том, когда же наста­нет август и папа с Дже­ком пой­дёт на охоту. Папа обе­щал, что и нас тоже возь­мёт с собой.

Каж­дое утро мы пер­вым делом бежали к отрыв­ному кален­дарю, сры­вали ста­рый листок и счи­тали, сколько ещё лист­ков оста­лось до августа.

Нако­нец остался один, последний.

В этот день папа, как только вер­нулся с работы и пообе­дал, мно­го­зна­чи­тельно взгля­нул на нас и сказал:

— Ну‑с, кто желает идти со мной гото­виться к зав­траш­ней охоте?

Конечно, повто­рять при­гла­ше­ние не при­шлось. Мы с Серё­жей бро­си­лись со всех ног в каби­нет и усе­лись возле пись­мен­ного стола.

Папа достал из ящика все охот­ни­чьи при­пасы: порох, дробь, гильзы, пыжи — и начал наби­вать патроны.

Мы смот­рели на эти при­го­тов­ле­ния затаив дыхание.

Нако­нец патроны были набиты и акку­ратно встав­лены в широ­кий пояс с узень­кими кар­маш­ками для каж­дого патрона. Такой пояс назы­ва­ется “патрон­таш”.

Пове­сив патрон­таш на гвоз­дик, папа вынул из шкафа чехол и не торо­пясь достал оттуда самую инте­рес­ную вещь — ружьё. Оно было дву­стволь­ное, то есть с двумя ство­лами. В каж­дый ствол встав­лялся патрон, так что из такого ружья можно выстре­лить два раза: сна­чала из одного ствола, а если про­мах­нёшься, то, не пере­за­ря­жая, сей­час же и из дру­гого. Ружьё было очень кра­си­вое, с золо­тыми украшениями.

Мы осто­рожно потро­гали его и даже попы­та­лись при­це­литься, но оно ока­за­лось слиш­ком тяжёлым.

Когда папа наби­вал патроны, Джек спо­койно лежал в уголке на своём ков­рике. Но как только он уви­дел ружьё — вско­чил с места, начал ска­кать, пры­гать около папы и всем своим видом пока­зы­вал, что он сей­час же готов идти на охоту. Потом, не зная, как ещё выра­зить свою радость, умчался в сто­ло­вую, при­та­щил с дивана подушку и так начал её тря­сти, что только пух поле­тел во все стороны.

— Что такое у вас тво­рится? — уди­ви­лась мама, входя в кабинет.

Она отняла у Джека подушку и унесла на место.

На сле­ду­ю­щий день было вос­кре­се­нье. Мы встали пораньше, поско­рее оде­лись и уже ни на шаг не отста­вали от папы. А он, как нарочно, оде­вался и зав­тра­кал очень медленно.

Нако­нец папа собрался. Он надел куртку, высо­кие сапоги, под­по­я­сался патрон­та­шем и взял в руки ружьё.

Джек, всё время вер­тев­шийся у него под ногами, пулей выле­тел во двор и, радостно взвиз­ги­вая, начал носиться вокруг запря­жён­ной лошади. А потом со всего раз­маха вско­чил на телегу и сел.

Папа и мы тоже взо­бра­лись на телегу и тро­ну­лись в путь.

— До сви­да­нья, смот­рите с пустыми руками не воз­вра­щай­тесь! — сме­ясь, кри­чала нам вдо­гонку мама, стоя на крыльце.

Через десять минут мы уже выехали из нашего городка и пока­тили по глад­кой про­сё­лоч­ной дороге, через поле, через лесок — туда, где ещё издали поблёс­ки­вала речка и вид­не­лась обса­жен­ная вёт­лами мельница.

От этой мель­ницы вверх по берегу реки густо росли камыши и тяну­лось широ­кое болото. Там води­лись дикие утки, длин­но­но­сые болот­ные кулики бекасы — и дру­гая дичь.

При­е­хав на мель­ницу, папа оста­вил лошадь, и мы отпра­ви­лись на болото.

Пока мы шли по дороге к болоту, Джек дер­жался рядом с папой и всё погля­ды­вал на него, будто спра­ши­вая, не пора ли бежать вперёд.

Нако­нец подо­шли к самому болоту. Тут папа оста­но­вился, под­тя­нул повыше сапоги, заря­дил ружьё, заку­рил и тогда только скомандовал:

— Джек, вперёд!

Пёс, видимо, только этого и ждал. Он бро­сился со всех ног в болото, так что брызги во все сто­роны полетели.

Отбе­жав шагов два­дцать, Джек при­оста­но­вился и начал бегать то право, то влево, к чему-то принюхиваясь.

Он искал дичь. Папа не спеша, громко шлё­пая по воде сапо­гами, шёл за соба­кой. А мы шли сзади, сле­дом за папой.

Вдруг Джек завол­но­вался, забе­гал быст­рее, а потом сразу как-то весь вытя­нулся и мед­ленно-мед­ленно стал подви­гаться впе­рёд. Так он сде­лал несколько шагов и оста­но­вился. Он стоял не дви­га­ясь, как мёрт­вый, весь вытя­нув­шись в струну. Даже хвост вытя­нулся, и только кон­чик его от силь­ного напря­же­ния мелко-мелко дрожал.

Папа быстро подо­шёл к собаке, при­под­нял ружьё и скомандовал:

— Впе­рёд!

Джек пере­сту­пил шаг и опять остановился.

— Впе­рёд, впе­рёд! — ещё раз при­ка­зал папа.

Джек сде­лал ещё шаг, дру­гой… Вдруг впе­реди него в камы­шах что-то зашу­мело, захло­пало, оттуда выле­тела боль­шая дикая утка.

Папа вски­нул ружьё, выстрелил.

Утка как-то сразу пода­лась впе­рёд, пере­вер­ну­лась в воз­духе и тяжело шлёп­ну­лась в воду.

А Джек всё стоял на месте, будто замер.

— Подай, подай её сюда! — весело крик­нул ему папа.

Тут Джек сразу ожил. Он бро­сился через болото прямо в речку и поплыл за уткой.

Вот она уже совсем рядом. Джек рас­крыл рот, чтобы схва­тить её. Вдруг плеск воды — и утки нет! Джек удив­лённо огля­нулся: куда же она делась?

— Ныр­нула! Ране­ная, зна­чит! — с доса­дой вос­клик­нул папа. — Забьётся теперь в камыши, её и не найдёшь.

В это время утка выныр­нула в несколь­ких шагах от Джека. Пёс быстро поплыл к ней, но, как только он при­бли­зился, утка вновь ныр­нула. Так повто­ря­лось несколько раз.

Мы сто­яли в болоте, у самого края воды, и ничем не могли помочь Джеку. Стре­лять ещё раз в утку папа боялся, чтобы не застре­лить слу­чайно и Джека. А тот никак не мог пой­мать на воде увёрт­ли­вую птицу. Зато он и не под­пус­кал её к густым зарос­лям камы­шей, а отжи­мал всё дальше и дальше, на чистую воду.

Нако­нец утка выныр­нула у самого носа Джека и сей­час же вновь скры­лась под водой. В тот же миг Джек тоже исчез.

Через секунду он опять пока­зался на поверх­но­сти, держа во рту пой­ман­ную утку, и поплыл к берегу.

Мы бро­си­лись к нему, чтобы поско­рее взять у него добычу. Но Джек сер­дито поко­сился на нас, даже завор­чал и, обе­жав кру­гом, подал утку папе прямо в руки.

— Моло­дец, моло­дец! — похва­лил папа, беря у него дичь. — Посмот­рите, ребята, как он осто­рожно её при­нёс — ни одного пёрышка не помял!

Мы под­бе­жали к папе и стали осмат­ри­вать утку. Она была живая и даже почти не ранена. Дробь только слегка заце­пила ей крыло, оттого она и не смогла дальше лететь.

— Папа, можно взять её домой? Пусть у нас живёт! — попро­сили мы.

— Ну что ж, берите. Только несите поосто­рож­ней, чтобы она у вас не вырвалась.

Мы пошли дальше. Джек лазил по болоту, искал дичь, а папа стре­лял. Но нам уже это было не так инте­ресно. Хоте­лось поско­рее домой, чтобы устро­ить нашу пленницу.

Когда мы вер­ну­лись с охоты, то сей­час же при­ня­лись устра­и­вать для неё поме­ще­ние. Мы отго­ро­дили в сарае уго­лок, поста­вили туда таз с водой и поса­дили утку.

Пер­вые дни она дичи­лась. Всё сидела, забив­шись в угол, почти ничего не ела и не купа­лась. Но посте­пенно наша утка стала при­вы­кать. Она уже не бежала и не пря­та­лась, когда мы вхо­дили в сарай, а, наобо­рот, даже шла к нам навстречу и охотно ела мочё­ный хлеб, кото­рый мы ей приносили.

Скоро утка стала совсем руч­ная. Она ходила по двору вме­сте с домаш­ними утками, никого не боя­лась и не дичи­лась. Только одного Джека утка сразу невзлю­била, навер­ное, за то, что он гонялся за ней по болоту. Когда Джек слу­чайно про­хо­дил мимо, утка рас­то­пы­ри­вала перья, злобно шипела и всё ста­ра­лась ущип­нуть его за лапу или за хвост.

Но Джек не обра­щал на неё ника­кого вни­ма­ния. После того как она посе­ли­лась в сарае и ходила по двору вме­сте с домаш­ними утками, для Джека она пере­стала быть дичью и поте­ряла вся­кий интерес.

Вообще домаш­ней пти­цей Джек совсем не инте­ре­со­вался. Зато на охоте искал дичь с боль­шим увле­че­нием. Он мог по целым дням без устали в жару и в дождь рыс­кать по полю, отыс­ки­вая пере­пе­лов, или позд­ней осе­нью, в холод, лазить по болоту за утками и, каза­лось, нико­гда не уставал.

Джек был пре­крас­ной охот­ни­чьей соба­кой. Он про­жил у нас очень долго, до глу­бо­кой ста­ро­сти. Сперва с ним охо­тился отец, а потом мы с братом.

Когда Джек вовсе оста­рел и не мог разыс­ки­вать дичь, его сме­нила дру­гая охот­ни­чья собака. К тому вре­мени Джек уже плохо видел и слы­шал, а его когда-то корич­не­вая морда стала совсем седой.

Боль­шую часть дня он спал, лёжа на сол­нышке, на своей под­стилке или возле печки.

Ожив­лялся Джек, только когда мы соби­ра­лись на охоту: наде­вали сапоги, охот­ни­чьи куртки, брали ружья. Тут ста­рый Джек при­хо­дил в вол­не­ние. Он начи­нал бес­тол­ково суе­титься и бегать, тоже, веро­ятно, как в былое время, соби­ра­ясь на охоту. Но его никто не брал.

— Дома, дома, ста­рень­кий, оста­вайся! — лас­ково гово­рил ему папа и гла­дил его посе­дев­шую голову.

Джек будто пони­мал, что ему гово­рят. Он взгля­ды­вал на папу сво­ими умными, выцвет­шими от ста­ро­сти гла­зами, взды­хал и уныло плёлся на свою под­стилку к печке.

Мне было очень жаль ста­рого пса, и я ино­гда всё-таки ходил с ним на охоту, но уже не для сво­его, а для его удовольствия.

Джек давно поте­рял чутьё и ника­кой дичи найти уже не мог. Но зато он делал отлич­ные стойки на вся­ких пти­чек, а когда птичка взле­тала, стрем­глав бро­сался за нею, ста­ра­ясь поймать.

Он делал стойки не только на пти­чек, а даже на бабо­чек, на стре­коз, на лягу­шек — вообще на всё живое, что ему попа­да­лось на глаза. Конечно, на такую “охоту” ружья я не брал.

Мы бро­дили до тех пор, пока Джек не уста­вал, и тогда воз­вра­ща­лись домой — правда, без дичи, но зато очень доволь­ные про­ве­дён­ным днём.

Ушан

Охо­титься я начал очень рано. Когда мне испол­ни­лось две­на­дцать лет, папа пода­рил мне ружьё и стал брать с собой в лес и на болото.

Вот как-то осе­нью воз­вра­ща­лись мы с охоты. Слез я с телеги и пошёл рядом — ноги раз­мять. А про­ез­жали мы через лесок. Вся дорога была зава­лена жёл­тыми листьями: они лежали тол­стым пуши­стым слоем, шур­шали под ногами. Так я и шёл, глядя под ноги, и гнал перед собою боль­шую пуши­стую волну листьев. Вдруг вижу — на дороге меж листьев что-то тем­неет. Нагнулся, смотрю — зай­чо­нок, да такой маленький!

Я так и ахнул: ведь только что здесь телега про­ехала, как же она зай­чонка не раздавила?

— Ну, — говорю, — видно, такой ты, зайка, счастливый!

Взял я его на руки, он съё­жился на ладони, сидит дро­жит, а бежать и не соби­ра­ется. “Возьму-ка, — думаю, — его к себе домой, может, он у меня и выжи­вет, а то всё равно погиб­нет — уж очень поздно родился. Ведь скоро зима наста­нет, замёрз­нет, бед­няга, или попа­дёт лисе на завтрак”.

Насте­лил я в охот­ни­чью сумку листьев, поса­дил туда зай­чонка и при­вёз домой. Дома мама налила в блю­дечко молока, пред­ло­жила зайке. Только он пить не стал — мал ещё, не умеет. Тогда мы взяли пузы­рёк, вылили туда молоко, надели на пузы­рёк соску и дали зай­чонку. Он поню­хал соску, пово­дил усами. Мама выда­вила из соски каплю молока, пома­зала зай­чонку нос. Он облиз­нулся, при­от­крыл рот, а мы ему туда кон­чик соски и всунули.

Зай­чо­нок зачмо­кал, засо­сал да так весь пузы­рёк и выпил.

При­жился у нас зайка. Пры­гает по ком­на­там, никого не боится.

Про­шёл месяц, дру­гой, тре­тий… Вырос наш заяц, совсем боль­шой стал, и про­звали мы его Ушан. Жить он устро­ился под печ­кой. Как испу­га­ется чего-нибудь — прямо туда.

Кроме Ушана, у нас жил ста­рый кот Ива­ныч и охот­ни­чья собака Джек.

Ива­ныч с Дже­ком были самые боль­шие при­я­тели. Вме­сте ели из одной чашки, даже спали вме­сте. У Джека лежала на полу под­стилка. Зимой, когда в доме ста­но­ви­лось холодно, при­дёт, бывало, Ива­ныч и при­стро­ится к Джеку на под­стилку, свер­нётся клу­боч­ком. Джек сей­час же к нему: уткнётся своим носом Ива­нычу прямо в живот и греет морду, а сам дышит тепло-тепло, так что Ива­ныч тоже доволен.

Когда в доме появился заяц, Ива­ныч на него не обра­тил ника­кого вни­ма­ния, а Джек сна­чала немножко побес­по­ко­ился, но скоро тоже при­вык; а потом все трое очень подружились.

Осо­бенно хорошо бывало по вече­рам, когда зато­пят печку. Сей­час же все они к огоньку — греться. Уля­гутся близко-близко друг к другу и дрем­лют. В ком­нате темно, только крас­ные отблески от печки по сте­нам бегают, а за ними чёр­ные тени, и от этого кажется, что всё в ком­нате дви­жется: и столы и сту­лья будто живые. Дрова в печке горят-горят да вдруг как трес­нут — и выле­тит золо­той уго­лёк. Тут дру­зья от печки — врассыпную.

Отско­чат и смот­рят друг на друга, точно спра­ши­вая: “Что слу­чи­лось?” Потом поне­множку успо­ко­ятся — и опять к огоньку.

А то затеют игру. Начи­на­лось это все­гда так. Вот лежат они все трое вме­сте, дрем­лют. Вдруг Ива­ныч Ушана легонько лапой хвать! Раз тро­нет, дру­гой… Заяц лежит-лежит да вдруг как вско­чит — и бежать, а Ива­ныч — за ним, а Джек — за Ива­ны­чем, и так друг за друж­кой по всем ком­на­там. А как зайцу надо­ест, он марш под печку, вот и игре конец.

А перед тем как улечься спать, Ушан каж­дый раз, бывало, следы свои запу­ты­вал. На воле заяц все­гда так делает: начи­нает бегать в раз­ные сто­роны — то направо побе­жит, то налево. Если на снегу посмот­реть заячий след, так и не раз­бе­рёшь, куда заяц ушёл. Неда­ром такие следы назы­ва­ются “заячьи петли”. Наткнётся охот­ни­чья собака на заячьи петли — пока раз­би­ра­ется, ходит по следу туда-сюда, а заяц уже давно услы­шал её и убежал.

Вот и наш Ушан каж­дый день, прежде чем залезть под печку, ста­рался следы свои запу­тать. Бывало, пры­гает взад и впе­рёд по ком­нате, выде­лы­вает свои заячьи петли, а тут же на ковре дрем­лет охот­ни­чья собака Джек и посмат­ри­вает на него одним гла­зом, будто сме­ётся над глу­пым зайцем.

Так про­жил у нас Ушан всю зиму. Настала весна, друж­ная, тёп­лая… Не успели огля­нуться, как уже зазе­ле­нела трава. Решили мы Ушана в лес, на сво­боду, выпустить.

Поса­дил я его в кор­зинку, пошёл в лес и Джека с собой взял — пусть про­во­дит при­я­теля. Хотел и Ива­ныча в кор­зину поса­дить, да уж очень тяжело нести; так и оста­вил дома.

При­шли мы в лес, вынул я Ушана из кор­зинки, пустил на траву. А он и не знает, что дальше делать, не бежит, при­пал к земле, только ушами шевелит.

Тут я хлоп­нул в ладоши. Заяц прыг-прыг! — и поска­кал к кустам, Джек уви­дел — ско­рей догонять.

А Ушан всё в лес не убе­гает, ска­чет вокруг куста, и Джек за ним так и носится, будто дома.

“Вот, — думаю, — по кустам-то лучше друг за дру­гом гоняться, чем по комнатам”.

Барсучонок

Одна­жды мама позвала меня:

— Юра, иди ско­рее, посмотри, какого я буту­зика принесла!

Я опро­ме­тью бро­сился к дому. На крыльце сто­яла мама, она дер­жала спле­тён­ную из пру­тьев кошелку. Я загля­нул внутрь. Там на под­стилке из травы и листьев копо­шился кто-то тол­стень­кий, в сереб­ри­стой шёрстке.

— Кто это, щенок? — спро­сил я.

— Нет, зве­рёк какой-то, — отве­тила мама, — а какой, не знаю. Я сей­час у ребя­ти­шек купила. Гово­рят, из леса принесли.

Мы вошли в ком­нату, подо­шли к кожа­ному дивану и осто­рожно накло­нили набок кошёлку.

— Ну выле­зай, малыш, не бойся! — пред­ло­жила мама зверьку.

Он не заста­вил себя долго ждать. Из кошёлки пока­за­лась про­дол­го­ва­тая мор­дочка с чёр­ным носи­ком, бле­стя­щими глаз­ками и очень малень­кими сто­я­чими ушками. Мор­дочка у зверька была пре­за­бав­ная: верх­няя и ниж­няя её части серень­кие, а посре­дине от носа к ушам тяну­лись широ­кие чёр­ные полосы. Похоже было на то, что зве­рёк надел чёр­ную маску.

Огля­дев­шись по сто­ро­нам, малыш не спеша, впе­ре­ва­лочку выбрался из кошёлки.

Какой же он был занят­ный! Очень тол­стень­кий, насто­я­щий буту­зик. Шёрстка свет­лая, сереб­ри­стая, а ножки тём­ные, словно он наря­дился в чёр­ные сапожки и чёр­ные варежки.

— Хвост он под­жал или совсем без хво­ста? — заин­те­ре­со­вался я.

— Нет, видишь, коро­тень­кий хво­стик есть, — отве­тила мама.

Мы с любо­пыт­ством раз­гля­ды­вали незна­ко­мого зверька. А он, навер­ное, с немень­шим любо­пыт­ством раз­гля­ды­вал нас и вообще всё, что его окру­жало. Потом малыш не торо­пясь заша­гал на своих коро­тень­ких нож­ках по дивану. Обо­шёл, обню­хал всё кру­гом и даже попы­тался перед­ней лап­кой поскре­сти складку кожи между сиде­ньем и спин­кой дивана. “Нет, это не земля, рас­ко­пать тут ничего не удастся”. Зве­рёк при­сел по-щеня­чьи в уголке дивана и довер­чиво, совсем не враж­дебно погля­дел на меня. Каза­лось, хотел спро­сить: “А что же будет дальше?”

Мама достала из буфета пузы­рёк с сос­кой и налила туда молока. Из этого самого пузырька в про­шлом году мы кор­мили зай­чонка, кото­рый жил у нас в доме.

— Ну-ка, попро­буй, — ска­зала мама, под­нося молоко зверьку.

Малыш сразу смек­нул, в чём дело, всю соску в рот забрал. Уселся поудоб­нее, при­ва­лился к спинке дивана и даже глаза зажму­рил от удо­воль­ствия. Наев­шись, зве­рёк тут же, на диване, свер­нулся клу­боч­ком и заснул.

Мама ушла по своим делам, а я взял тол­стую книгу с кар­тин­ками, где были нари­со­ваны раз­ные звери, стал рас­смат­ри­вать их, искать, на кого похож этот зве­рёк. Смот­рел, смот­рел, так и не нашёл ничего похо­жего. Насилу дождался, пока папа с работы пришёл.

Тот взгля­нул на зверька и сразу узнал.

— Это бар­су­чо­нок, — весело ска­зал он, — хоро­ший зве­рёк! К людям быстро при­вы­кает. Будешь за ним уха­жи­вать, кор­мить его, он за тобой, как соба­чонка, бегать начнёт.

Мне это очень понра­ви­лось, я решил сам уха­жи­вать за зверь­ком, никому не давать. И кличку ему тоже сам при­ду­мал. Назвал я его “Бар­сик”.

Помню, я очень вол­но­вался, как-то при­мут Бар­сика ста­ро­жилы нашего дома: кот Ива­ныч и отцов­ский охот­ни­чий пёс Джек.

Зна­ком­ство состо­я­лось в этот же день. Пока Бар­сик спал, свер­нув­шись клуб­ком на диване, Ива­ныч при­шёл с про­гулки домой.

По при­вычке кот сразу же напра­вился к дивану, вспрыг­нул на него, хотел улечься и вдруг заме­тил спя­щего зверька.

“Кто такой?” Ива­ныч широко рас­крыл глаза, рас­то­пы­рил усы и осто­рожно шаг­нул к незна­комцу. Шаг­нул ещё, ещё раз. Подо­шёл вплот­ную и с опас­кой начал его обню­хи­вать. В этот момент Бар­сик проснулся. Но по-види­мому, Ива­ныч не пока­зался ему страш­ным зве­рем. Бар­су­чо­нок потя­нулся к нему и неожи­данно лиз­нул Ива­ныча прямо в нос. Кот фырк­нул, трях­нул голо­вой, однако при­нял с одоб­ре­нием дру­же­ское при­вет­ствие. Он замур­лы­кал, выгнул спину, про­шёлся по дивану, потом снова подо­шёл к бар­су­чонку и улёгся рядом, напе­вая свою обыч­ную нето­роп­ли­вую песенку.

— Вот и позна­ко­ми­лись, — ска­зала, входя в ком­нату, мама.

Так бла­го­по­лучно обо­шлось всё при зна­ком­стве бар­су­чонка с Ива­ны­чем. Но с Дже­ком тёп­лые, дру­же­ские отно­ше­ния у Бар­сика нала­ди­лись далеко не сразу.

Я снял бар­су­чонка с дивана, и он отпра­вился раз­гу­ли­вать по полу, осмат­ри­вая и обню­хи­вая все уголки.

Вдруг дверь рас­пах­ну­лась, и в ком­нату вбе­жал Джек… Он был боль­шой, шум­ли­вый. От быст­рого бега Джек запы­хался, тяжело дышал, рас­крыв свою зуба­стую пасть, будто гото­вясь разо­рвать кого-то. Бар­сик взгля­нул на пса и затрясся от страха: “Сей­час съест!”

Джек с изум­ле­нием взгля­нул на зверька, оста­но­вился посреди ком­наты, скло­нил голову на один бок, на дру­гой, потом зави­лял хво­стом и пошёл знакомиться.

Но тут Бар­сик неожи­данно весь рас­пу­шился, стал совсем круг­лый, как сереб­ря­ный шар. Начал под­пры­ги­вать на одном месте, сер­дито фыр­кая и ворча.

На ста­рой доб­ро­душ­ной морде Джека выра­зи­лось явное недо­уме­ние: “Зачем он так ска­чет?” Пёс пере­стал вилять хво­стом, ото­шёл в сто­рону и лёг на сол­нышке, не обра­щая ника­кого вни­ма­ния на незна­ко­мого заби­яку. Он рас­тя­нулся на полу и задремал.

Зато теперь уже Бар­сик заин­те­ре­со­вался боль­шим доб­ро­душ­ным Дже­ком. Как же хоте­лось бар­су­чонку подойти и обню­хать его. И хочется, и боязно. Уж он ходил, ходил вокруг Джека, даже один раз осме­лился при­бли­зиться к его зад­ней ноге.

В это время во сне пёс немного подвинулся.

Бар­сик, как мяч, отско­чил от него и вновь весь рас­пу­шился. Так в этот день бар­су­чо­нок и не решился подойти к Джеку. А тот больше и вни­ма­ния на него не обра­щал: “Стоит ли зани­маться такой мелюзгой!”

За свою дол­гую жизнь Джек уже при­вык к тому, что ни с того ни с сего у нас в доме вдруг появ­лялся зай­чо­нок, ёжик или лисё­нок, жил неко­то­рое время, а потом исче­зал: воз­вра­щался в род­ной лес. Эти появ­ле­ния и исчез­но­ве­ния давно уже пере­стали инте­ре­со­вать пожи­лого, солид­ного пса.

Пер­вые два дня Бар­сик всё при­смат­ри­вался к Джеку, но, видимо, поба­и­вался к нему подойти. Окон­ча­тель­ное зна­ком­ство состо­я­лось только на тре­тий день и совсем неожиданно.

За зав­тра­ком мама налила Ива­нычу в миску молока. Кот от уго­ще­нья отказался.

— Тогда ты, Джек, поешь за него, — ска­зала мама.

Джек подо­шёл к миске, начал осто­рожно лакать.

Неожи­данно из-за двери пока­за­лась поло­са­тая мордочка.

Бар­су­чо­нок потя­нул носом, зачуял молоко и поти­хоньку, боч­ком-боч­ком тоже напра­вился к миске.

Заметя непро­ше­ного соседа, Джек посто­ро­нился. Тогда Бар­сик сунул морду в молоко и давай тыкать носом в дно миски. Джека совсем от еды оттес­нил. Зато сам кое-как при­ла­дился и начал лакать. Лакает, мор­доч­кой в миску тычет, так и везёт её по полу. Возил, возил, пока не опро­ки­нул и не раз­лил молоко. Тут уже Джек всё под­ли­зал, а заодно и мор­дочку бар­су­чонку выли­зал. Но зве­рёк больше уже не дичился, не фыр­кал и не пры­гал, как мячик.

После этого Бар­сик совсем пере­стал бояться Джека, даже наобо­рот стал по пятам бегать за ним: куда Джек, туда и бар­су­чо­нок. Навер­ное, он решил, что боль­шой тол­стый пёс сродни бар­су­кам доводится.

Папа не ошибся: Бар­сик дей­стви­тельно очень скоро сде­лался руч­ным, как будто с самого рож­де­ния жил вме­сте с нами. Бывало, уви­дит меня, маму или отца, сразу бежит навстречу, мор­дочку в руки суёт, про­сит, чтобы его чем-нибудь уго­стили. Носик у него холод­ный, влаж­ный, очень при­ятно, когда он им в ладонь тычет. Сам руку выню­хи­вает, а сам не то урчит, не то похрю­ки­вает. Такой потешный!

Пер­вое время бар­су­чо­нок жил у нас в пустой кла­довке. Но вскоре мы с папой устро­или ему очень удоб­ное жилище. Взяли фанер­ный ящик, выпи­лили в одной стенке круг­лое отвер­стие — вход, а внутри ящика нало­жили побольше све­жего сена.

Бар­си­ков домик я поста­вил в углу своей ком­наты. Там зве­рёк никому не мог поме­шать, и его никто бы не тре­во­жил. Но понра­вится ли наше соору­же­ние самому Бар­сику? Ведь в лесу он с рож­де­нья жил в глу­бо­кой норе. Мы с папой решили не сажать зверька насильно в ящик, а посмот­реть, как он сам отне­сётся к такому убежищу.

Я при­нёс бар­су­чонка в ком­нату. Бар­сик про­ворно забе­гал по полу. По сво­ему обык­но­ве­нию, он стал зале­зать во все углы и всё обню­хи­вать. Так он добрался до ящика. Бар­сик обо­шёл вокруг, обсле­до­вал его со всех сто­рон и в нере­ши­тель­но­сти оста­но­вился перед вхо­дом: “Залезть или нет?” Зве­рёк потоп­тался на месте, сунул мор­дочку в отвер­стие, обню­хал под­стилку и, нако­нец решив­шись, быстро юрк­нул внутрь домика.

Мы с папой сидели тихонько, при­слу­ши­ва­ясь к тому, как бар­су­чо­нок воро­чался в ящике, видимо устра­и­ва­ясь поудоб­нее. Нако­нец всё затихло. Я на цыпоч­ках под­крался к ящику и при­от­крыл крышку. Бар­су­чонка не было видно. Он совсем зарылся в сено. И всё же зверьку не понра­ви­лось моё посе­ще­ние. Бар­сик сер­дито завор­чал и начал цара­пать ког­тями стенку ящика, оче­видно ста­ра­ясь зарыться ещё глубже.

Я поспе­шил закрыть крышку и отойти.

Новое жилище при­шлось бар­су­чонку как раз по душе. Он стал про­во­дить в нём целые дни и очень сер­дился, когда кто-нибудь его там беспокоил.

С тех пор фанер­ный ящик, наби­тый сеном, с успе­хом заме­нил бар­су­чонку его род­ную нору в лесу.

* * *

Когда Бар­сик не спал в своём домике, он повсюду бегал за мной. Я во двор, и он туда же, я в сад, и Бар­сик не отстаёт, спе­шит, пере­ва­ли­ва­ется с боку на бок, как тол­стый, непо­во­рот­ли­вый щенок.

Сперва он никак не мог при­спо­со­биться по сту­пень­кам с крыльца спус­каться. Только накло­нится, хочет перед­ними лапами до сле­ду­ю­щей ниж­ней сту­пеньки дотя­нуться, а тол­стый зад пере­ве­сит, он кувыр­ком через голову раз, дру­гой… и шлёп­нется прямо на землю. Но бар­су­чо­нок не оби­жался, встрях­нётся и как ни в чём не бывало зато­пает лап­ками, засе­ме­нит ими по дорожке.

Только по глад­кой пес­ча­ной дорожке бегать он не любил. Добе­рётся до пер­вой лужайки — и сразу в траву. Бегает по траве, роется в ней, всё что-то отыс­ки­вает. А потом нач­нёт лап­ками землю рыть. Выко­пает коре­шок, отпра­вит в рот, прямо, как поро­сё­нок, зачавкает.

Мне было очень инте­ресно узнать, что же такое Бар­сик в траве нахо­дит? И вот один раз гляжу — пол­зёт по стеблю какой-то жучок. Заме­тил его бар­су­чо­нок, схва­тил и съел. Потом куз­не­чика пой­мал, тоже съел. Вот, зна­чит, за кем он в траве охо­тится! А из земли он не только корешки выка­пы­вал. Как-то на моих гла­зах выко­пал белую личинку май­ского жука, в один миг с нею управился.

Вер­ну­лись мы с про­гулки домой. Я рас­ска­зал отцу, как славно Бар­сик в саду заку­сы­вает. Но папа нисколько не удивился.

— Бар­суки, — гово­рит, — звери все­яд­ные. Они и рас­ти­тель­ную, и живот­ную пищу, всё едят.

И Бар­сик очень скоро сам дока­зал, что он дей­стви­тельно все­яд­ный зверёк.

Вот как это случилось.

Собра­лись мы с папой рыбу ловить. Я нако­пал целую банку чер­вей и поста­вил её в уго­лок рядом с удоч­ками, чтобы как-нибудь не забыть.

При­шёл папа с работы, пообе­дал. Ну, пора и на рыбалку. Взяли удочки. А где черви? Банка лежит на боку, земля по полу рас­сы­пана, и ни одного чер­вяка. Кто же здесь нахо­зяй­ни­чал? А винов­ник и сам тут как тут.

Гля­дим, из-под стола выле­зает Бар­сик. Вся мор­дочка в земле. Выбе­жал и прямо к банке. Лапами её шеве­лит, внутрь загля­ды­вает — не оста­лось ли там ещё червячка?

Так в этот день без рыбалки мы и оста­лись. Очень я горе­вал об этом, да ничего не поделаешь!

* * *

У нас в доме стало тво­риться что-то непо­нят­ное. Нача­лось всё с того, что из кухни вдруг исчезла поло­вая тряпка. Обыс­кали все ком­наты, так и не нашли. Мама сер­ди­лась, гово­рила, что, навер­ное, это я куда-нибудь зата­щил и бросил.

Через несколько дней обна­ру­жи­лась вто­рая про­пажа. Проснулся я утром, хотел надеть носки, а их нет. Куда же они дева­лись? Помню хорошо, что поло­жил прямо на тапочки. Тапочки на месте, а носки пропали.

Потом у мамы чулок исчез. Один на полу возле постели лежит, а вто­рого нет. Чудеса, да и только!

Слу­шая наши рас­сказы о зага­доч­ных про­па­жах, папа посмеивался.

— Вы скоро и шапку с головы потеряете!

И его пред­ска­за­ние сбы­лось. Через день из перед­ней исчезла мяг­кая шляпа, только не наша, а папина.

Тут и отец удивился:

— Я вчера свою палку в угол поста­вил и на неё шляпу надел. А теперь палка на полу валя­ется, а шляпы вовсе нет.

Какой же такой жулик-шут­ник в нашем доме завёлся?

Этого жулика в конце кон­цов я и пой­мал. Вер­нее, он сам на месте пре­ступ­ле­ния попался.

Как-то под утро, на рас­свете, про­сы­па­юсь и чув­ствую, что с меня про­стыня спол­зает. Хотел натя­нуть, а она ещё дальше пол­зёт. Что такое? При­встал, гляжу — у постели Бар­сик. Ухва­тил зубами про­стыню за самый конец и тянет её. Я не стал мешать. Наблю­даю, что дальше будет. А Бар­сик тем вре­ме­нем ста­щил про­стыню на пол и пово­лок в свой домик. Влез в него и про­стыню начал туда же затас­ки­вать. Поло­вину вта­щил, а дру­гая не вхо­дит, так на полу и осталась.

После этого слу­чая мы открыли крышку в Бар­си­ко­вом домике, всё его гнездо рас­по­тро­шили и все про­пав­шие вещи там нашли. Видно, под­стилка из сена ему не понра­ви­лась, захо­те­лось получше постель устро­ить. Вот он и стал по ночам раз­ные мяг­кие вещи в ком­на­тах под­би­рать, в свой домик прятать.

Сразу всех нас при­учил ничего не раз­бра­сы­вать из одежды и ничего мяг­кого на пол не класть. А если недо­смот­рел, пеняй на себя. Бар­сик живо най­дёт и к себе в домик на под­стилку утащит.

* * *

Сидели мы как-то в сто­ло­вой. Вдруг видим — с бал­кона в ком­нату Бар­сик вхо­дит, еле-еле идёт.

Мы как взгля­нули на него, так и ахнули: кто же его так иску­сал, изра­нил?! Вся мор­дочка, грудь и перед­ние лапы в крови.

Папа из-за стола выско­чил, побе­жал к себе в каби­нет за бин­том, за ватой, а мама в кухню поспе­шила за тёп­лой водой.

Взяли мы бар­су­чонка на руки. А он — такой умница — и не сопро­тив­ля­ется, пони­мает, что ему зла не сде­лают, только тихо­нечко сто­нет. Мама его на колени поса­дила, гла­дит по спинке, успо­ка­и­вает. Папа оку­нул вату в тёп­лую воду, начал осто­рожно кровь с шер­сти смы­вать. Про­вёл по грудке, гля­дит на вату. На ней что-то густое, крас­ное, только на кровь не похоже.

Мама тоже на вату взгля­нула да как вско­чит. Бар­сик, словно мешок, на пол сва­лился, только крякнул.

А мама на бал­кон побе­жала. Слы­шим, кри­чит оттуда:

— Ах, него­дяй, всё варе­нье разлил.

Тут только мы и вспом­нили, что мама ещё утром варе­нье сва­рила, на бал­кон осту­дить поста­вила. Вот Бар­сик и пола­ко­мился, да, видно, пере­ста­рался, даже раз­дулся весь и ходить не может, охает, сто­нет, бедняга.

Долго потом мама никак этот слу­чай забыть не могла. Всё сер­ди­лась, что и труды и варе­нье даром пропали.

И Бар­сик тоже, как видно, слу­чай с варе­ньем запом­нил. Частенько потом на бал­кон загля­ды­вал. Навер­ное, думал: не най­дётся ли там ещё тазик такой же вкус­ной еды?

* * *

Летом мы посто­янно выез­жали на дачу, брали туда с собой и Джека с Бар­си­ком. Бар­су­чонка я прямо в ящике на дачу возил.

Помню, как-то раз пошёл я в лес за гри­бами. И Джек со мной отпра­вился. Ото­шли немного от дома, гляжу — Джек обер­нулся, хво­стом зави­лял. Я тоже обер­нулся и что же вижу? Сле­дом за нами по дорожке Бар­сик бежит, торо­пится, спо­ты­ка­ется, такой смеш­ной, неук­лю­жий. Навер­ное, я калитку неплотно закрыл, вот он и выско­чил. Как же быть? Домой отне­сти или с собой в лес взять? А ну-ка в лесу поте­ря­ется или убе­жит от меня?

Стою, не знаю, что и делать. А Бар­сик к Джеку уже под­бе­жал и сле­дом за ним прямо в кусты. Вижу, от Джека далеко не убе­гает. Ну будь что будет. Возьму с собой.

В лесу Бар­сик от нас никуда не уди­рал, всё по кустам лазил. Так мор­доч­кой про­шло­год­нюю листву и воро­шит, роется в ней, достаёт что-то.

А я гриб уви­дал, да не какой-нибудь, а гриб боро­вик. Стал тут же рядом искать — ещё один из травы выгля­ды­вает. И ещё, и ещё… Шесть штук на одной полянке нашёл. Занялся гри­бами, про Бар­сика совсем и забыл. Потом вспом­нил — где же он? Джек непо­да­лёку бегает, а Бар­сика не видать. Навер­ное, совсем убежал.

Я начал по кустам лазить, звать его: “Бар­сик, Бар­сик”, — нет, не приходит.

Гляжу, за кустами овраг, глу­бо­кий, глу­хой, весь бурья­ном зарос. Джек в овраг полез, я за ним. Смотрю, на склоне чья-то нора, должно быть, лисья. Только, видно, ста­рая, около входа нет све­же­на­ры­той земли. И зве­ри­ных сле­дов не видать. Навер­ное, давно уже в этой норе никто не живёт.

Но Джек, как под­бе­жал, сразу сунул туда нос и хво­стом зави­лял. Может, учуял кого?

А мне не до норы, не до диких зве­рей, я Бар­сика сво­его ищу. Стою на склоне оврага, а сам всё кричу:

— Бар­сик, Барсик!

И вдруг вижу, из норы зна­ко­мая мор­дочка выгля­нула. Прямо нос к носу с Дже­ком. Обню­хала при­я­теля и вновь под зем­лёй скры­лась. Вот, зна­чит, куда мой Бар­сик девался, в ста­рую нору залез. Как же его оттуда выманить?

Уж я звал, звал и звать умо­рился. Нет, видно, не вызову. В норе ему больше, чем у нас в ящике, понра­ви­лось. Напрасно мы только с папой тру­ди­лись — для него домик устраивали.

Помню — мне так вдруг обидно стало, что я и грибы больше не захо­тел соби­рать. Позвал Джека и пошёл домой.

Уже из леса вышел. Вдруг слышу — сзади топо­чет кто-то. Гляжу — Бар­сик нас дого­няет. Совсем запы­хался, насилу догнал.

— Ах ты, тол­стушка этакий!

Под­хва­тил его на руки, тяжё­лый он, еле до дома донёс.

Дома ему сырого мяса дал и молока с бул­кой, с саха­ром. Он ведь сла­стёна, слад­кое очень любил.

Наелся Бар­сик и в свой ящик отды­хать залез.

После этой про­гулки я уж его каж­дый раз в лес с собой брал. И каж­дый раз он непре­менно, бывало, в ста­рые норы загля­нет. Поси­дит в них и выле­зет. Я уж об этом не беспокоился.

* * *

Одна­жды ходили мы с Дже­ком и Бар­си­ком по лесу. Я грибы соби­рал, Джек за птич­ками охо­тился, а Бар­сик раз­ных жуков, чер­вяч­ков под опав­шей лист­вой отыс­ки­вал. Долго бро­дили и выбра­лись нако­нец на полянку. Самое хоро­шее место поси­деть, отдохнуть.

Уселся я под куст, хотел в кор­зине грибы пере­брать. Джек возле меня в холо­док улёгся, а Бар­сика что-то не видно, может, опять какую-нибудь нору нашёл и залез в неё. Нет, вон он шур­шит в кустах. Выбрался из-под веток, под­бе­жал к нам и вдруг начал носом водить: что-то учуял.

От нас прямо к дуп­ли­стому пню побе­жал. Мор­дой в дупло уткнулся и давай лапами труху разгребать.

Что там такое, я и не понял. Только слышу, как зажуж­жит, загу­дит кто-то. Смотрю: из дупла оса, дру­гая, тре­тья… целый рой. Все над Бар­си­ком кру­жатся, жуж­жат, а ему хоть бы что. Он, зна­чит, оси­ное гнездо запри­ме­тил, раз­ло­мал его, всех личи­нок поел. Осы ему не страшны — шерсть у него густая, попро­буй ужаль его. Заку­сил и как ни в чём не бывало прямо ко мне. А осы за ним.

Я кор­зину с гри­бами бро­сил да бежать. Джек тоже уди­рать пустился.

И всё-таки не удрали. Одна оса меня в шею ужа­лила, а дру­гая Джека прямо в губу. Один Бар­сик не постра­дал. Он личин­ками пола­ко­мился, а нам с Дже­ком за его лаком­ство рас­пла­титься пришлось.

* * *

До сих пор не забуду, как я один раз испу­гался. Это слу­чи­лось уже в конце лета. Мы с Бар­си­ком воз­вра­ща­лись из леса. Я шёл по дорожке, а Бар­сик, как все­гда, бегал тут же, в кустах.

Вдруг вижу — через дорожку пере­пол­зает гадюка. Я хорошо знал, что гадюка змея ядо­ви­тая, в зубах у неё яд. Уку­сит и в ранку каплю яда выпу­стит. От этого будешь долго болеть, и даже уме­реть можно. Гадюку лучше не тро­гать. Уви­дишь — и отойди в сто­ронку. Она пер­вая на тебя нико­гда не бросится.

Вот я и оста­но­вился, чтобы змея без помехи через дорожку пере­ползла. Она бы и пере­бра­лась, да только, откуда ни возь­мись, — Бар­сик. Выско­чил на дорожку. Я ему кричу: “Бар­сик, ко мне!” А он и слу­шать не хочет, прямо к змее бросился.

Гадюка заши­пела, при­оста­но­ви­лась, голову приподняла.

Бар­сик под­ско­чил, хвать её зубами попе­рёк туло­вища. А она извер­ну­лась и прямо его за морду! Он даже голо­вой затряс, но змеи не выпу­стил. Начал её лапами мять. Совсем замял, задушил.

Я ничего с ним поде­лать не мог. Хотел было отнять змею, но куда там! Бар­сик завор­чал на меня и прямо с добы­чей в зубах в кусты удрал. А там взял и съел её.

Выбе­жал из кустов. Вижу — на морде капелька крови, навер­ное, от зме­и­ного укуса. Да что там — укус, когда он всю змею вме­сте с ядом съел. Забо­леет, думаю, и умрёт.

Иду домой, а сам всё огля­ды­ва­юсь: бежит ли за мной Бар­сик, может, ему плохо? Нет, вижу, бежит, будто с ним ничего не случилось.

Так и домой вер­ну­лись. И дома он как ни в чём не бывало.

Я прямо к папе.

— Беда, — говорю, — Бар­сик наш отравился.

— Чем отравился?

— Ядом. Он ядо­ви­тую змею съел.

— Ну, съел, — отве­чает папа, — и на здо­ро­вье. Бар­суки и ежи змей часто едят. Зме­и­ный яд для них не опасен.

Однако я этому не совсем пове­рил. Весь день за Бар­си­ком наблю­дал. Не забо­леет ли он. Но Бар­сик был вполне здо­ров. Навер­ное, не отка­зался бы и ещё разок так же удачно за гадю­кою поохотиться.

* * *

Лето кон­ча­лось. Насту­пила осень. Мы уже соби­ра­лись уез­жать с дачи в город. Но я немного забо­лел, и врачи ска­зали, что мне сле­дует как можно дольше про­быть на све­жем воздухе.

Погода сто­яла очень хоро­шая, совсем как летом, и я целые дни про­па­дал в лесу.

Там уже стали вянуть и опа­дать листья с дере­вьев и появи­лось много новых гри­бов — осен­них опёнок.

Они росли целыми семьями возле ста­рых, трух­ля­вых пней, а то и на самих пнях. Я соби­рал опёнки в кошёлку и с тор­же­ством отно­сил домой.

Мама мари­но­вала их на зиму в боль­ших гли­ня­ных банках.

Джек и Бар­сик всюду ходили вме­сте со мной. Бар­сик за лето так отъ­елся и раз­жи­рел, что похо­дил больше на тол­стого поро­сёнка. Бегать ему стало трудно, он тру­сил не спеша, впе­ре­ва­лочку. Теперь Бар­сик всё чаще и чаще убе­гал от нас с Дже­ком в зарос­ший овраг. Он зале­зал в нору и выгре­бал оттуда целые кучи земли. А потом начи­нал сгре­бать опав­шую листву, мох и всё это затас­ки­вал в нору. Можно было поду­мать, что он гото­вит себе на зиму уют­ное, тёп­лое убежище.

Один раз Бар­сик даже ноче­вать в норе остался. Сколько я его ни звал, он в этот день не захо­тел вылезать.

Я очень тогда огор­чился: “Неужто Бар­сику плохо у нас живётся?”

Но на сле­ду­ю­щий день, когда мы с Дже­ком при­шли к лес­ному оврагу, Бар­сик сей­час же вылез из своей норы и вме­сте с нами вер­нулся домой.

* * *

Было всё время тепло, а потом вдруг сразу захо­ло­дало. Подул север­ный ветер, небо затя­нули тучи, из них стали падать на землю пер­вые снежинки.

Дома мне сидеть не хоте­лось, было скучно. Я оделся в тёп­лую куртку и пошёл в лес. Но и там ока­за­лось не весе­лее. Ветер рас­ка­чи­вал вер­хушки дере­вьев, и с веток на землю падали послед­ние листья.

Бар­сик сразу удрал от меня, конечно, опять забрался в нору и опять в этот день не при­шёл ночевать.

А наутро выгля­нул я в окно и гла­зам не пове­рил: вся земля покрыта белым, только что выпав­шим снегом.

В доме было холодно, зато­пили печку. Мама ска­зала, что пора уез­жать в город.

— А как же Барсик?

— Да очень про­сто, — отве­тила мама. — Твой Бар­сик, навер­ное, уже заснул на всю зиму в своей норе. Там он и про­спит до самой весны. А вес­ной при­е­дем опять сюда на дачу, он к тому вре­мени проснётся и при­бе­жит тебя встречать.

На сле­ду­ю­щий день мы уехали в город.

Но с тех пор Бар­сика я уже нико­гда не видел. Навер­ное, за зиму он совсем отвык от людей, оди­чал и остался жить в лесу, в своей глу­бо­кой норе.

Заботливая мамаша

Как-то раз пас­тухи пой­мали лисёнка и при­несли его нам. Мы поса­дили зверька в пустой амбар.

Лисё­нок был ещё малень­кий, весь серый, мор­дочка тём­ная, а хвост на конце белень­кий. Зве­рёк забился в даль­ний угол амбара и испу­ганно ози­рался по сто­ро­нам. От страха он даже не кусался, когда мы его гла­дили, а только при­жи­мал уши и весь дрожал.

Мама налила ему в мисочку молока и поста­вила тут же рядом. Но напу­ган­ный зве­рёк молоко пить не стал.

Тогда папа ска­зал, что лисёнка надо оста­вить в покое — пусть огля­дится, осво­ится на новом месте.

Мне очень не хоте­лось ухо­дить, но папа запер дверь и мы ушли домой. Был уже вечер, скоро все легли спать.

Ночью я проснулся. Слышу, где-то совсем рядом тяв­кает и ску­лит щенок. Откуда же, думаю, он взялся? Выгля­нул в окно. На дворе уже све­тало. Из окна был виден амбар, где нахо­дился лисё­нок. Ока­зы­ва­ется, это он так по-щеня­чьи скулил.

Прямо за амба­ром начи­нался лес.

Вдруг я уви­дел, что из кустов выско­чила лисица, оста­но­ви­лась, при­слу­ша­лась и кра­ду­чись под­бе­жала к амбару. Сразу тяв­ка­нье в нём пре­кра­ти­лось, и вме­сто него послы­шался радост­ный визг.

Я поти­хоньку раз­бу­дил маму и папу, и мы все вме­сте стали гля­деть в окно.

Лисица бегала вокруг амбара, про­бо­вала под­рыть землю под ним. Но там был креп­кий камен­ный фун­да­мент, и лиса ничего не могла сде­лать. Вскоре она убе­жала в кусты, а лисё­нок опять начал громко и жалобно скулить.

Я хотел кара­у­лить лисицу всю ночь, но папа ска­зал, что она больше не при­дёт, и велел ложиться спать.

Проснулся я поздно и, одев­шись, прежде всего поспе­шил наве­стить лисёнка. Что такое?.. На пороге возле самой двери лежал мёрт­вый зайчонок.

Я ско­рее побе­жал к папе и при­вёл его с собой.

— Вот так штука! — ска­зал папа, увидя зай­чонка. — Это, зна­чит, мать-лиса ещё раз при­хо­дила к лисёнку и при­несла ему еду. Попасть внутрь она не смогла, так и оста­вила сна­ружи. Ну и забот­ли­вая мамаша!

Весь день я вер­телся около амбара, загля­ды­вал в щёлки и два раза ходил с мамой кор­мить лисёнка. А вече­ром я никак не мог заснуть, всё вска­ки­вал с постели и смот­рел в окно — не при­шла ли лисица.

Нако­нец мама рас­сер­ди­лась и заве­сила окно тём­ной занавеской.

Зато утром я под­нялся чуть свет и сразу побе­жал к амбару. На этот раз на пороге лежал уже не зай­чо­нок, а заду­шен­ная сосед­ская курица. Видно, лиса ночью опять при­хо­дила про­ве­дать лисёнка. Добычу в лесу ей пой­мать для него не уда­лось, вот она и залезла к сосе­дям в курят­ник, заду­шила курицу и при­несла сво­ему детёнышу.

За курицу папе при­шлось запла­тить, к тому же здо­рово доста­лось от соседей.

— Уби­райте лисёнка куда хотите, — кри­чали они, — а то с ним лиса всю птицу у нас переведёт!

Делать было нечего, при­шлось папе поса­дить лисёнка в мешок и отне­сти назад в лес, к лисьим норам.

С тех пор лиса в деревню больше не приходила.

Аистята

Один год мы про­жили на Укра­ине, в неболь­шой ста­нице, среди сплош­ных виш­нё­вых садов.

Непо­да­лёку от нашего дома росло ста­рое дерево. И вот одна­жды ран­ней вес­ной на него при­ле­тел и уселся аист. Он долго что-то осмат­ри­вал, неук­люже пере­сту­пая на своих длин­ных ногах по тол­стому суку. Потом улетел.

А на сле­ду­ю­щее утро мы уви­дели, что на дереве хло­по­тали уже два аиста.

Они устра­и­вали гнездо.

Скоро гнездо было готово. Аистиха снесла туда яйца и стала их наси­жи­вать. А аист то уле­тал за кор­мом на болото, то стоял около гнезда на суке, под­жав под себя одну ногу. Так, на одной ноге, он мог про­сто­ять очень долго, даже мог немного вздремнуть.

Когда в гнезде выве­лись аистята, для ста­рых аистов нача­лись боль­шие хло­поты. Птенцы были очень про­жор­ливы. Они целый день тре­бо­вали еды, и аисты-роди­тели по оче­реди с утра до вечера тас­кали им из болота лягу­шек, рыбё­шек, ужей.

Пока один из аистов летал за кор­мом, дру­гой стоял на краю гнезда кара­у­лил птен­цов. Как только он заме­чал под­ле­тев­шего к гнезду вто­рого аиста, он заки­ды­вал голову на спину и громко тре­щал клю­вом, словно тре­щот­кой. Ведь аисты кри­чать не умеют и при­вет­ствуют друг друга, часто-часто щёл­кая клювом.

При­ле­тев­ший отда­вал добычу детям и садился отды­хать у гнезда, а дру­гой аист тут же уле­тал охо­титься за лягуш­ками на болото.

Так аисты целые дни по оче­реди кор­мили птен­цов. А когда те под­росли и стали ещё про­жор­ли­вее, тут уж оба роди­теля начали вме­сте летать и добы­вать детям корм.

Про­шло ещё недели пол­торы, и вдруг один из аистов-роди­те­лей исчез. Что с ним слу­чи­лось, неиз­вестно: может, его убили, а может, и сам от чего-нибудь погиб.

Вот когда настала труд­ная пора для остав­ше­гося аиста! Птенцы стали уже совсем боль­шими. Их было трое, и они тре­бо­вали очень много еды.

Как только начи­нало све­тать, аист уже спе­шил на болото за добы­чей, при­но­сил её, совал в рот одному из птен­цов и, не отды­хая ни минуты, летел обратно на охоту.

Так он тру­дился до позд­него вечера.

Нам было очень жаль бед­ную птицу, но мы не знали, чем ей помочь.

Один раз мы пошли ловить на речку рыбу. Воз­вра­ща­емся домой и видим, что все три аистёнка тянут из гнезда свои длин­ные шеи, откры­вают клювы и про­сят есть. А аиста около гнезда нет. Зна­чит, на болоте лягу­шек ловит.

— Что, если попро­бо­вать их рыбой покор­мить? — пред­ло­жил мой товарищ.

В тот же миг мы залезли на дерево. Уви­дев нас, аистята завол­но­ва­лись, засу­е­ти­лись, чуть из гнезда не попадали.

Но вот один из них заме­тил в руках у меня рыбёшку. Аистё­нок потя­нулся к ней, схва­тил клю­вом и про­гло­тил. Дру­гие сей­час же после­до­вали его примеру.

Мы отдали аистя­там всю нашу рыбу, слезли с дерева и тут только уви­дели ста­рого аиста. Он поспешно под­ле­тел к гнезду и стал бес­по­койно осмат­ри­вать, всё ли там в порядке.

С этих пор мы каж­дый день начали кор­мить аистят: ловили спе­ци­ально для них рыбок и лягушек.

Аистята очень быстро смек­нули, в чём дело. Как только мы вле­зали на дерево, они все разом тянули к нам из гнезда свои длин­ные шеи и рас­кры­вали рты, прося, чтобы мы их накормили.

Нако­нец наши питомцы совсем выросли. Они покры­лись перьями и начали выле­тать из гнезда. И тут нам от них про­сто житья не стало — аистята не давали нам про­ходу. Сто­ило только пока­заться на дворе, как они сле­тали с гнезда и опро­ме­тью бро­са­лись к нам, тре­буя еды.

А взрос­лый аист как будто понял, что и без него дело обой­дётся: все реже и реже при­но­сил детям корм. Боль­шую часть дня он или бро­дил по болоту, поедая лягу­шек, или дре­мал на дереве возле гнезда. Аист дре­мал на дереве, а в это время аистята гоня­лись за нами по двору, тре­буя еды.

Одна­жды они увя­за­лись с нами на болото. Там было много лягу­шек. Аистята начали ловить их сами и вовсе забыли про нас. С этого дня они каж­дое утро стали летать на болото — охо­титься за лягу­ша­тами и дру­гой добычей.

Лето кон­ча­лось. Все аисты соби­ра­лись в стаи, гото­вясь к отлёту. Наши тоже пере­стали ноче­вать на дереве у гнезда — навер­ное, при­мкнули к какой-нибудь стае, и мы уже начали забы­вать о своих питомцах.

Но вот как-то раз идём мы с рыб­ной ловли домой. Смот­рим — по лугу раз­гу­ли­вает стая аистов. Заме­тили нас, насто­ро­жи­лись — сей­час поле­тят. Вдруг видим — от стаи отде­ля­ются три аиста и направ­ля­ются прямо к нам.

— Да это же наши аистята! — обра­до­ва­лись мы и начали манить их рыбой.

И вот эти боль­шие дикие птицы под­бе­жали к нам, захло­пали кры­льями, засу­е­ти­лись — так и хва­тают рыбу из рук! Схва­тит рыбёшку клю­вом, под­бро­сит вверх, пере­хва­тит поудоб­нее и про­гло­тит, а потом от удо­воль­ствия даже голову на спину заки­нет и клю­вом защёлкает.

Наши аисты рыбу из рук едят, а вся стая издали смот­рит. Шеи вытя­нули, гля­дят — ничего, видно, понять не могут.

Наелись аистята, клю­вами в бла­го­дар­ность похло­пали и обратно к стае вер­ну­лись. А мы домой пошли.

Больше мы их не видели.

Холодно стало. Уле­тели они на тёп­лый юг.

Белая шубка

В ту зиму снег долго не выпа­дал. Реки и озёра давно льдом покры­лись, а снега всё нет и нет.

Зим­ний лес без снега казался хму­рым, уны­лым. Все листья с дере­вьев давно опали, пере­лёт­ные птицы уле­тели на юг, нигде не писк­нет ни одна птичка; только холод­ный ветер посви­сты­вает среди голых обле­де­не­лых сучьев.

Шёл я как-то с ребя­тами по лесу, воз­вра­ща­лись мы из сосед­ней деревни. Вышли на лес­ную поляну. Вдруг видим — посреди поляны над боль­шим кустом вороны кру­жат. Кар­кают, летают вокруг него, то вверх взле­тят, то на землю сядут. Наверно, думаю, они там какую-то еду себе нашли.

Стали ближе под­хо­дить. Заме­тили нас вороны — одни в сто­рону отле­тели, по дере­вьям рас­се­лись, а дру­гие и уле­тать не хотят, так над голо­вой и кружат.

Подо­шли мы к кусту, смот­рим что-то под ним белеет, а что — сквозь частые ветки и не разберём.

Раз­дви­нул я ветки, гляжу — заяц, белый-белый, как снег. Забился под самый куст, при­жался к земле, лежит не шевельнётся.

Кру­гом всё серое и земля и опав­шие листья, а заяц среди них так и белеет.

Вот почему он воро­нам на глаза попался — оделся в белую шубку, а снега-то нет, зна­чит, и спря­таться ему, белому, негде. Дай-ка попро­буем его живьём поймать!

Про­су­нул я руку под ветки, тихонько, осто­рожно, да сразу цоп его за уши — и выта­щил из-под куста!

Бьётся заяц в руках, вырваться хочет. Только смот­рим — одна ножка у него как-то странно бол­та­ется. Тро­нули её, а она пере­ло­мана! Зна­чит, сильно его вороны потре­пали. Не приди мы вовремя, пожа­луй, и совсем бы забили.

При­нёс я зайца домой. Папа достал из аптечки бинт, вату, забин­то­вал зайцу сло­ман­ную ножку и поса­дил в ящик. Мама поло­жила туда сено, мор­кови, мисочку с водой поста­вила. Так у нас зайка и остался жить. Целый месяц про­жил. Ножка у него совсем срос­лась, он даже из ящика выска­ки­вать начал и меня вовсе не боялся. Выско­чит, побе­гает по ком­нате, а как зай­дёт ко мне кто-нибудь из ребят, под кро­вать спрячется.

Пока заяц у нас дома жил, и снег выпал, белый, пуши­стый, как зай­кина шубка. В нём зайцу легко пря­таться. В снегу не скоро его заметишь.

— Ну, теперь можно его и обратно в лес выпу­стить, — ска­зал нам одна­жды папа.

Так мы и сде­лали — отнесли зайца в бли­жай­ший лесок, попро­ща­лись с ним да и выпу­стили на волю.

Утро было тихое, нака­нуне ночью насы­пало много снегу. Лес сде­лался белый, мохнатый.

В один миг наш зайка в засне­жен­ных кустах исчез.

Вот когда ему белая шубка пригодилась!

Лесной голосок

Сол­неч­ный день в самом начале лета.

Я брожу непо­да­лёку от дома в берё­зо­вом пере­ле­ске. Всё кру­гом будто купа­ется, пле­щется в золо­ти­стых вол­нах тепла и света. Надо мной стру­ятся ветви берёз. Листья на них кажутся то изу­мрудно-зелё­ными, то совсем золо­тыми. А внизу под берё­зами по траве тоже, как волны, бегут и стру­ятся лёг­кие сине­ва­тые тени. И свет­лые зай­чики, как отра­же­ния солнца в воде, бегут один за дру­гим по траве, по дорожке.

Солнце и в небе, и на земле… И от этого ста­но­вится так хорошо, так весело, что хочется убе­жать куда-то вдаль, туда, где стволы моло­дых берё­зок так и свер­кают своей осле­пи­тель­ной белизной.

И вдруг из этой сол­неч­ной дали мне послы­шался зна­ко­мый лес­ной голо­сок: “Ку-ку, ку-ку!”

Кукушка! Я уже слы­шал её много раз, но нико­гда ещё не видал даже на кар­тинке. Какая она из себя? Мне почему-то она каза­лась тол­стень­кой, голо­ва­стой, вроде совы. Но, может, она совсем не такая? Побегу погляжу.

Увы, это ока­за­лось совсем не про­сто. Я — к ней на голос. А она замол­чит и вот снова: “Ку-ку, ку-ку!” — но уже совсем в дру­гом месте.

Как же её уви­деть? Я оста­но­вился в раз­ду­мье. А может, она играет со мною в прятки? Она пря­чется, а я ищу. А давай-ка играть наобо­рот: теперь я спря­чусь, а ты поищи.

Я залез в куст ореш­ника и тоже кукук­нул раз, дру­гой. Кукушка замолкла — может, ищет меня? Сижу молчу и я, у самого даже сердце коло­тится от вол­не­ния. И вдруг где-то непо­да­лёку: “Ку-ку, ку-ку!”

Я мол­чок: поищи-ка лучше, не кричи на весь лес.

А она уже совсем близко: “Ку-ку, ку-ку!”

Гляжу: через поляну летит какая-то птица, хвост длин­ный, сама серая, только грудка в тём­ных пест­рин­ках. Навер­ное, яст­ре­бё­нок. Такой у нас во дворе за воро­бьями охо­тится. Под­ле­тел к сосед­нему дереву, сел на сучок, при­гнулся да как закри­чит: “Ку-ку, ку-ку!”

Кукушка! Вот так раз! Зна­чит, она не на сову, а на яст­ребка похожа.

Я как кукукну ей из куста в ответ! С пере­пугу она чуть с дерева не сва­ли­лась, сразу вниз с сучка мет­ну­лась, шмыг куда-то в лес­ную чащу, только её и видел.

Но мне и видеть её больше не надо. Вот я и раз­га­дал лес­ную загадку, да к тому же и сам в пер­вый раз заго­во­рил с пти­цей на её род­ном языке.

Так звон­кий лес­ной голо­сок кукушки открыл мне первую тайну леса. И с тех пор вот уж пол­века я брожу зимою и летом по глу­хим, нехо­же­ным тро­пам и откры­ваю всё новые и новые тайны. И нет конца этим изви­ли­стым тро­пам, и нет конца тай­нам род­ной природы.