Рассказ маркел самодел и его дети

Давнее давнего это было. Жил в те незапамятные времена Маркел-Самодел. Все сам делал. Пашню пахал, железо ковал. Домницы ставил, руду в них плавил. Рыбу ловил, на охоту ходил.

И жена у него, Маркеловна-Самоделовна, тоже сама всю женскую работу справляла. Лен пряла, холсты ткала, кожи квасила-мяла, одежу-обужу шила. Жарила, парила, варила, детей уму-разуму учила.

Дельными подрастали сыны-дочери. В отца-мать пошли Маркеловичи-Самоделовичи. Никакая работа из рук не валится. Топором машут, сохой пашут, горн раздувают, горшки обжигают. Сеют и веют — все умеют.

Только стал замечать Маркел, что набольший сын пуще других к пашне тянется и та же земля у него лучше родит, а второй сын от наковальни не отходит и до того славно кует, что и Маркел так не ковывал. То же и третий сын, Сазон Маркелович-Самоделович, все может, а рыбу-зверя лучше других промышляет. Подрос и четвертый сын, Платон Маркелович. И так-то он к топору пристрастился, что каждому брату срубил по избе, каждой сестре — по терему.

Видит Маркел, что и дочери у них в отца-мать уродились, только в каждой своя трудовая жилка бьется. Одна одежу шьет — залюбуешься, вторая холстину ткет — не надивуешься. У третьей посуда в руках улыбается. Какой горшок-чашку ни слепит — всем весело.

Задумался над этим Маркел-Самодел. Долго думал. А когда пришло время Маркелу-Самоделу со своей семьей навечно прощаться, созвал всех и напутствует:

— Дети мои! Вижу я, что из всех дел каждый в своем уме. Значит, разные руки по-разному хватки, во всякой голове — свои задатки. Так и живите. Так и детям-внукам наказывайте.

Умер Маркел. Разделили сыны-дочери между собою отцовский труд. А отцовское хозяйство не распалось. Каждый хоть и сам по себе — своим домом живет, а свою работу для всех делает. Один сын для всех пашет и сеет. Другой — для всех железо кует, руду плавит. Третий — в лесу промышляет, братьев-сестер в меха одевает.

И дочери также — кто сукна ткет, кто кожи мнет, овчины квасит, холсты красит. Тоже для всех.

Мастера, мастерицы на земле появились. Ремесла зародились. Лучше люди зажили.

От Маркеловых сыновей-дочерей внуки-правнуки пошли. Эти-то уж вовсе хваткими мастерами стали. И каждый из них в своем деле так далеко шагнул, что ветер, воду, огонь на службу поставил да на себя работать заставил. Только это из других времен сказка, тоже не без умысла сложена.

А в этой сказке умысел простой. Как станешь трудовую дорожку, счастливую тропинку искать — Маркелов наказ вспомни.

Проверь, какая в тебе трудовая жилка бьется, какая работа лучше других удается, — та и твоя.

Бери ее и дальше двигай, выше подымай. Не ошибешься. Далеко пойдешь, если свое дело найдешь. Не зря старый Маркел добрым людям памятный узелок завязал:

«Каждые руки по-своему хватки, во всякой голове — свои задатки».

Сказка про Маркела-Самодела, который все ремесла знал и все сам делал. Когда стали подрастать у него дети, Маркел заметил, что у каждого сына или дочки какая-то работа лучше других получается.

Маркел-Самодел и его дети читать

Давнее давнего это было. Жил в те незапамятные времена Маркел-Самодел. Все сам делал. Пашню пахал, железо ковал. Домницы ставил, руду в них плавил. Рыбу ловил, на охоту ходил.

И жена у него, Маркеловна-Самоделовна, тоже сама всю женскую работу справляла. Лен пряла, холсты ткала, кожи квасила-мяла, одежу-обужу шила. Жарила, парила, варила, детей уму-разуму учила.

Дельными подрастали сыны-дочери. В отца-мать пошли Маркеловичи-Самоделовичи. Никакая работа из рук не валится. Топором машут, сохой пашут, горн раздувают, горшки обжигают. Сеют и веют — все умеют.

Только стал замечать Маркел, что набольший сын пуще других к пашне тянется и та же земля у него лучше родит, а второй сын от наковальни не отходит и до того славно кует, что и Маркел так не ковывал. То же и третий сын, Сазон Маркелович-Самоделович, все может, а рыбу-зверя лучше других промышляет. Подрос и четвертый сын, Платон Маркелович. И так-то он к топору пристрастился, что каждому брату срубил по избе, каждой сестре — по терему.

Видит Маркел, что и дочери у них в отца-мать уродились, только в каждой своя трудовая жилка бьется. Одна одежу шьет — залюбуешься, вторая холстину ткет — не надивуешься. У третьей посуда в руках улыбается. Какой горшок-чашку ни слепит — всем весело.

Задумался над этим Маркел-Самодел. Долго думал. А когда пришло время Маркелу-Самоделу со своей семьей навечно прощаться, созвал всех и напутствует:

— Дети мои! Вижу я, что из всех дел каждый в своем уме. Значит, разные руки по-разному хватки, во всякой голове — свои задатки. Так и живите. Так и детям-внукам наказывайте.

Умер Маркел. Разделили сыны-дочери между собою отцовский труд. А отцовское хозяйство не распалось. Каждый хоть и сам по себе — своим домом живет, а свою работу для всех делает. Один сын для всех пашет и сеет. Другой — для всех железо кует, руду плавит. Третий — в лесу промышляет, братьев-сестер в меха одевает.

И дочери также — кто сукна ткет, кто кожи мнет, овчины квасит, холсты красит. Тоже для всех.

Мастера, мастерицы на земле появились. Ремесла зародились. Лучше люди зажили.

От Маркеловых сыновей-дочерей внуки-правнуки пошли. Эти-то уж вовсе хваткими мастерами стали. И каждый из них в своем деле так далеко шагнул, что ветер, воду, огонь на службу поставил да на себя работать заставил. Только это из других времен сказка, тоже не без умысла сложена.

А в этой сказке умысел простой. Как станешь трудовую дорожку, счастливую тропинку искать — Маркелов наказ вспомни.

Проверь, какая в тебе трудовая жилка бьется, какая работа лучше других удается, — та и твоя.

Бери ее и дальше двигай, выше подымай. Не ошибешься. Далеко пойдешь, если свое дело найдешь. Не зря старый Маркел добрым людям памятный узелок завязал:

«Каждые руки по-своему хватки, во всякой голове — свои задатки».

(Илл. Панкова И.)

Сказка про Маркела-Самодела, который все ремесла знал и все сам делал. Когда стали подрастать у него дети, Маркел заметил, что у каждого сына или дочки какая-то работа лучше других получается.

Давнее давнего это было. Жил в те незапамятные времена Маркел-Самодел. Все сам делал. Пашню пахал, железо ковал. Домницы ставил, руду в них плавил. Рыбу ловил, на охоту ходил.

И жена у него, Маркеловна-Самоделовна, тоже сама всю женскую работу справляла. Лен пряла, холсты ткала, кожи квасила-мяла, одежу-обужу шила. Жарила, парила, варила, детей уму-разуму учила.

Дельными подрастали сыны-дочери. В отца-мать пошли Маркеловичи-Самоделовичи. Никакая работа из рук не валится. Топором машут, сохой пашут, горн раздувают, горшки обжигают. Сеют и веют — все умеют.

Только стал замечать Маркел, что набольший сын пуще других к пашне тянется и та же земля у него лучше родит, а второй сын от наковальни не отходит и до того славно кует, что и Маркел так не ковывал. То же и третий сын, Сазон Маркелович-Самоделович, все может, а рыбу-зверя лучше других промышляет. Подрос и четвертый сын, Платон Маркелович. И так-то он к топору пристрастился, что каждому брату срубил по избе, каждой сестре — по терему.

Видит Маркел, что и дочери у них в отца-мать уродились, только в каждой своя трудовая жилка бьется. Одна одежу шьет — залюбуешься, вторая холстину ткет — не надивуешься. У третьей посуда в руках улыбается. Какой горшок-чашку ни слепит — всем весело.

Задумался над этим Маркел-Самодел. Долго думал. А когда пришло время Маркелу-Самоделу со своей семьей навечно прощаться, созвал всех и напутствует:

— Дети мои! Вижу я, что из всех дел каждый в своем уме. Значит, разные руки по-разному хватки, во всякой голове — свои задатки. Так и живите. Так и детям-внукам наказывайте.

Умер Маркел. Разделили сыны-дочери между собою отцовский труд. А отцовское хозяйство не распалось. Каждый хоть и сам по себе — своим домом живет, а свою работу для всех делает. Один сын для всех пашет и сеет. Другой — для всех железо кует, руду плавит. Третий — в лесу промышляет, братьев-сестер в меха одевает.

И дочери также — кто сукна ткет, кто кожи мнет, овчины квасит, холсты красит. Тоже для всех.

Мастера, мастерицы на земле появились. Ремесла зародились. Лучше люди зажили.

От Маркеловых сыновей-дочерей внуки-правнуки пошли. Эти-то уж вовсе хваткими мастерами стали. И каждый из них в своем деле так далеко шагнул, что ветер, воду, огонь на службу поставил да на себя работать заставил. Только это из других времен сказка, тоже не без умысла сложена.

А в этой сказке умысел простой. Как станешь трудовую дорожку, счастливую тропинку искать — Маркелов наказ вспомни.

Проверь, какая в тебе трудовая жилка бьется, какая работа лучше других удается, — та и твоя.

Бери ее и дальше двигай, выше подымай. Не ошибешься. Далеко пойдешь, если свое дело найдешь. Не зря старый Маркел добрым людям памятный узелок завязал:

«Каждые руки по-своему хватки, во всякой голове — свои задатки».

(Илл. Панкова И.)

Давнее давнего это было. Жил в те незапамятные времена Маркел-Самодел. Все сам делал. Пашню пахал, железо ковал. Домницы ставил, руду в них плавил. Рыбу ловил, на охоту ходил.

И жена у него, Маркеловна-Самоделовна, тоже сама всю женскую работу справляла. Лен пряла, холсты ткала, кожи квасила-мяла, одежу-обужу шила. Жарила, парила, варила, детей уму-разуму учила.

Дельными подрастали сыны-дочери. В отца-мать пошли Маркеловичи-Самоделовичи. Никакая работа из рук не валится. Топором машут, сохой пашут, горн раздувают, горшки обжигают. Сеют и веют — все умеют.

Только стал замечать Маркел, что набольший сын пуще других к пашне тянется и та же земля у него лучше родит, а второй сын от наковальни не отходит и до того славно кует, что и Маркел так не ковывал. То же и третий сын, Сазон Маркелович-Самоделович, все может, а рыбу-зверя лучше других промышляет. Подрос и четвертый сын, Платон Маркелович. И так-то он к топору пристрастился, что каждому брату срубил по избе, каждой сестре — по терему.

Видит Маркел, что и дочери у них в отца-мать уродились, только в каждой своя трудовая жилка бьется. Одна одежу шьет — залюбуешься, вторая холстину ткет — не надивуешься. У третьей посуда в руках улыбается. Какой горшок-чашку ни слепит — всем весело.

Задумался над этим Маркел-Самодел. Долго думал. А когда пришло время Маркелу-Самоделу со своей семьей навечно прощаться, созвал всех и напутствует:

— Дети мои! Вижу я, что из всех дел каждый в своем уме. Значит, разные руки по-разному хватки, во всякой голове — свои задатки. Так и живите. Так и детям-внукам наказывайте.

Умер Маркел. Разделили сыны-дочери между собою отцовский труд. А отцовское хозяйство не распалось. Каждый хоть и сам по себе — своим домом живет, а свою работу для всех делает. Один сын для всех пашет и сеет. Другой — для всех железо кует, руду плавит. Третий — в лесу промышляет, братьев-сестер в меха одевает.

И дочери также — кто сукна ткет, кто кожи мнет, овчины квасит, холсты красит. Тоже для всех.

Мастера, мастерицы на земле появились. Ремесла зародились. Лучше люди зажили.

От Маркеловых сыновей-дочерей внуки-правнуки пошли. Эти-то уж вовсе хваткими мастерами стали. И каждый из них в своем деле так далеко шагнул, что ветер, воду, огонь на службу поставил да на себя работать заставил. Только это из других времен сказка, тоже не без умысла сложена.

А в этой сказке умысел простой. Как станешь трудовую дорожку, счастливую тропинку искать — Маркелов наказ вспомни.

Проверь, какая в тебе трудовая жилка бьется, какая работа лучше других удается, — та и твоя.

Бери ее и дальше двигай, выше подымай. Не ошибешься. Далеко пойдешь, если свое дело найдешь. Не зря старый Маркел добрым людям памятный узелок завязал:

«Каждые руки по-своему хватки, во всякой голове — свои задатки».

Давнее давнего это было. Жил в те незапамятные времена Маркел-Самодел. Всё сам делал. Пашню пахал, железо ковал. Домницы ставил, руду в них плавил. Рыбу ловил, на охоту ходил. И жена у него, Маркеловна-Самоделовна, тоже сама всю женскую работу справляла. Жарила, парила, варила, детей уму-разуму учила.

Дельными подрастали сыны-дочери. В отца-мать пошли Маркеловичи-Самоделовичи. Никакая работа из руки не валится. Топорами машут, сохой пашут, горн раздувают, горшки обжигают. Сеют и веют – всё умеют.

Только стал Маркел замечать, что набольший сын пуще других к пашне тянется, и та же земля у него лучше родит, а второй сын от наковальни не отходит и до того славно куёт, что и Маркел так не ковал. То же и третий сын Сазон Маркелович-Самоделович всё может, а рыбу-зверя лучше других промышляет. Подрос и четвёртый сын, Платон Маркелович. И так-то он к топору пристрастился, что каждому брату срубил по избе, каждой сестре – по терему.

Видит Маркел, что и дочери у них в отца-мать уродились, в каждой из них трудовая жилка-живинка бьётся. Одна одёжу шьёт – залюбуешься, вторая холстину ткёт – не надивуешься. У третьей посуда в руках улыбается: какой горшок-чашку ни слепит – всем весело.

Задумался над этим Маркел-Самодел, долго думал. А когда пришло время Маркелу-Самоделу со своей семьёй навечно прощаться, созвал всех и напутствует:

– Дети мои! Вижу я, что из всех дел каждый в своём умел. Значит, разные руки по-разному хватки, во всякой полове – свои задатки. Так и живите. Так и детям-внукам наказывайте…

Умер Маркел. Разделили сыны-дочери между собой отцовский труд. А отцовское хозяйство не распалось. Каждый хоть и сам по себе – своим домом живёт, а свою работу для всех делает. Один сын для всех пашет и сеет. Другой – для всех железо куёт, руду плавит. Третий – в лесу промышляет, братьев-сестёр в меха одевает. И дочери так же – кто сукна ткёт, кто кожи мнёт, овчины квасит, холсты красит. Тоже для всех.

Мастера, мастерицы на земле появились. Ремёсла зародились. Лучше люди зажили.

• Полный текст
• Дедушкина копилка
• Кто мелет муку
• Как Огонь Воду замуж взял
• Как самовар запрягли
• Кто мелет муку
• Пропавшие нитки
• Хитрый коврик
• Фока — на все руки дока
• Дедушкины очки
• Тайна цены
• Волшебные краски
• Рукавицы и топор
• Дедушкины очки
• Маляр с золотой медалью
• Дорогая ласточка
• Семьсот семьдесят семь мастеров
• Трудовой огонек
• Маркел-Самодел и его дети
• Семьсот семьдесят семь мастеров
• Самоходные лапотки
• Золотой гвоздь
• Мыльные пузыри
• Две пословицы
• Мать-мачеха
• Чугун и Сталь
• Филя
• Для чего руки нужны
• Про нос и язык
• Торопливый ножик
• Мыльные пузыри
• Бумажный змей
• Гусь лапчатый
• Ежиха-форсиха
• Про торопливую Куницу и терпеливую Синицу
• Замок без ключа
• Чертознаева памятка
• Уральская побасенка
• Замок без ключа
• Про Силу и Правду
• Березовая роща
• Про дедушку Само
• Долговечный мастер
• На все цвета радуги
• Луна, Лужица и Бельмо на вороньем глазу
• На все цвета радуги
• Шантон-болтон
• Пять зерен
• Свечка
• Удочеренная яблонька
• Сказка о большом колоколе
• Семь королей и одна королева
• Мелкие калоши
• Белая бабочка
• Зоркий слепец
• Про два Колеса
• Неуступчивые сестры
• Мелкие калоши
• Скрипучая дверь
• Шумливое море
• Четыре брата
• Вечный король
• Пастух и скрипка
• Некрасивая елка

— Ты зачем, вор-раз­бой­ник, лес рубишь?

Тиша на это по-хоро­шему отве­тил, кто он, и откуда, и для чего ему нужен сос­но­вый столб.

Лес­ник видит, что перед ним не вор, не раз­бой­ник, а вдо­вий сын, куз­неца Захара выученик.

— Вот что, — гово­рит, — коли тебя куз­нец научил, как золо­той гвоздь ско­вать, и я тебе помогу. Иди в лес, делянку выруби, за работу столб получишь.

Делать нечего, пошел Тиша в лес. День рубил, два рубил, на тре­тий день делянку выру­бил. Столб полу­чил, на отцов­скую землю его снес. А земля бурья­ном, полы­нью, репей­ни­ком заросла. Некому рабо­тать на ней было. При­та­щил Тиша столб, а вко­пать его нечем.

— Да зачем тебе о лопате горе­вать! — гово­рит ему мать. — Гвоздь ско­вал, топор ско­вал — неужели лопату не загнешь?

Дня не про­шло, сма­сте­рил Тиша лопату. Глу­боко вко­пал столб, счаст­ли­вый гвоздь вби­вать начал. Неве­лик труд гвоздь вбить. Когда свой топор, а у топора такой обух, что пля­сать на нем можно. Вбил гвоздь Тиша и ждет, когда он золо­теть нач­нет. День ждет, два ждет, а гвоздь не только не золо­теет, а буреть начинает.

— Мамонька, глянь-ка, его ржа ест. Видно, он чего-то еще про­сит. Надо к куз­нецу сбегать.

При­бе­жал к куз­нецу, все как есть рас­ска­зал, а тот на это и говорит:

— Не может быть гвоздь без дела вбит. Вся­кий гвоздь свою службу нести должен.

— А какую, дяденька Захар?

— Сходи к людям и погляди, как им гвозди служат.

Пошел Тиша по селу. Видит — одними гвоз­дями тес при­ши­вают, дру­гими, самыми тонень­кими, дрань на кры­шах при­хва­ты­вают, на тре­тьи, на самые боль­шие, сбрую, хомуты вешают.

— Не иначе, мамонька, на наш гвоздь хомут надо пове­сить. Не то ржа все мое сча­стье съест.

Ска­зал так Тиша и отпра­вился к шорнику.

— Шор­ник, как хомут заработать?

— Это пле­вое дело. Пора­бо­тай у меня до сено­коса, а от сено­коса до снега. Вот тебе хомут и сбруя будет.

— Ладно, — гово­рит Тихон и остался у шорника.

А шор­ник тоже из Куз­не­цо­вой породы был. Утруж­дать Тишу не утруж­дал, но и без дела сидеть не давал. То колодки для хому­тов велит при­стро­гать, то дро­вец нако­лоть, то деся­тину про­па­хать. Не все сразу полу­ча­лось. Труд­но­вато бывало, а от хомута отсту­питься боязно. Не может быть гвоздь без дела вбит. При­шло время — при­шел рас­чет. Полу­чил Тихон самый луч­ший хомут и пол­ную сбрую. При­нес это все и пове­сил на гвоздь.

— Золо­тей, мой гвоздь! Все для тебя сделал.

А гвоздь, как живой, нахму­рился из-под шляпки, мол­чит и не золотеет.

Тиша опять к куз­нецу, а куз­нец опять свое:

— Не может хоро­ший хомут со сбруей зря на гвозде висеть. Для чего-то висит хомут.

— А для чего?

— У людей попытай.

Не стал больше Тиша у людей пытать, заду­мался. Крепко заду­мался о коне. Думал, думал да и надумал.

Рубить он теперь мог, шор­ни­чать тоже умел, ну, а уж про куз­неч­ное дело и гово­рить нечего. «Золо­того гвоздя, — решил про себя Тихон, — не скую, а под­руч­ным сто­ять не оробею».

Про­стился с мате­рью и пошел коня зарабатывать.

Году не про­шло — при­ска­кал Тихон на своем коне в род­ное село.

Народ не налюбуется:

— Ах, какой конь! И откуда ему такое счастье?

А Тиша мало на кого гля­дит, к столбу подворачивает.

— Ну, гвоздь, теперь у тебя — хомут, у хомута — конь. Золотей!

А гвоздь как был, так и есть. Тут Тихон хоть и тихим был, а наки­нулся на гвоздь:

— Ты что, ржа­вая твоя шляпка, надо мной издеваешься!

А на ту пору у столба куз­нец случился:

— Ну что тебе, Тихон, бес­сло­вес­ный гвоздь ска­зать может? Не золо­теет зна­чит, еще чего-то просит.

— А чего?

— Мыс­ли­мое ли дело, чтобы столб, гвоздь, хомут да конь под дождем мокли!

Стал Тиша столб кры­шей покры­вать. Покрыл, а гвоздь не золо­теет. «Видно, мало ему одной крыши», — решил про себя Тиша и при­нялся стены рубить. Теперь-то уж он все мог.

Долго ли, коротко ли рубил Тиша стены, а гвоздь как был, так и есть.

— Да позо­ло­те­ешь ли ты когда-нибудь? — крик­нул в серд­цах Тихон.

— Позо­ло­тею. Обя­за­тельно позолотею.

У Тихона глаза на лоб полезли. До сей поры гвоздь мол­чал, а тут на заго­во­рил! Видно, в самом деле не про­стой он ско­вал гвоздь. А то, что куз­нец в это время на крыше лежал, Тихону невдо­мек. Молод еще был, не научился еще сказки, как орехи, рас­ку­сы­вать да ядра из них выби­рать. Со скор­лу­пой глотал.

— Чего же тебе еще, гвоздь, надобно?

На это вме­сто гвоздя конь Тише ответ проржал:

— И‑и-хи-хи… Как мне жить без сохи!.. И‑и-и…

— Да ты, Буланко, не ржи так жалобно. Если уж я тебя зара­бо­тал, так соха будет. Сам лемех скую и огло­бельки вытешу.

Ско­вал, выте­сал, попе­ре­чины нала­дил, а на гвоздь не идет смот­реть. Не до того как-то стало. Дру­гое в голову вошло.

Коли гвоздь хомут попро­сил, хомут — коня, конь — соху, надо думать, соха пашню запросит.

Запряг Тихон коня в соху. Конь ржет, соха пласт режет, пахарь песенки попе­вает. Народ в поле высы­пал, на Тишу гля­дит. Матери девок-невест впе­ред себя выпи­хи­вают. Авось какая при­гля­нется. И Куз­не­цова дочка тут же, на пашне. Так и ходит за ним, как галка по борозде. Нече­са­ная, немытая.

— Тишенька, возьми меня замуж! Помо­гать тебе стану.

Тихон даже шарах­нулся от этих слов. Соха в сто­рону виль­нула. Конь не по-хоро­шему ози­раться начал, Куз­не­цова стра­ши­лища пугается…

— В своем ли ты уме, пугало? — гово­рит ей Тихон. — Кому ты такая нужна! Разве на ого­род — ворон пугать. Так у меня еще и ого­рода нет.

А она:

— Я тебе посажу ого­род, а сама потом пуга­лом стану, только бы видеть тебя, Тишенька…

Несу­раз­ными пока­за­лись ему такие слова, а к сердцу при­пали: «Ишь ты, как любит! Пуга­лом согла­ша­ется быть, лишь бы видеть меня».

Ничего не отве­тил он Куз­не­цо­вой дочери — к куз­нецу пошел.

А куз­нец его давно поджидал:

— Тихон, чего я тебе ска­зать хочу: твой счаст­ли­вый гвоздь завист­ники выта­щить хотят да в свою стену вбить.

— Это как же, дяденька Захар? Что делать теперь? Не иначе, что кара­у­лить надо.

— Так, милый сын, так, — под­да­ки­вает куз­нец. — Только кара­у­лить как? Дождь осе­нью. Снег зимой. Избу ста­вить надо.

А Тихон ему:

— Я только поду­мал, а ты уже ска­зал. Пойду избу рубить. Топор у меня есть, силы хоть отбав­ляй. Ника­кого дела не боюсь.

Опять высы­пал народ. Опять неве­сты гур­том. А он рубит — только земля вздра­ги­вает да сол­нышко сме­ется. И свет­лому месяцу было на что погля­деть-пора­до­ваться, Тихон и ночи прихватывал.

При­шла осень. Сжала вдова хлеб. Тихон обмо­ло­тил его, а конь на базар свез. Утварь вся­кую в новый дом при­во­локли. А гвоздь не золо­теет. И на душе невесело.

— А отчего-почему, милый сын, на душе невесело?

— Один я, мамонька, впе­ред дру­гих выско­чил. Друж­ков опе­ре­дил, това­ри­щей оста­вил. Себе гвоздь вбил, от них сча­стье скрыл.

— Да ты что, Тиша? Вся­кий сам сво­ему сча­стью куз­нец. Так ведь тебя Захар учил?

— Так-то оно так, — отве­тил сын. — Только дяденька Захар и про то гово­рил, что на миру и смерть красна, а в оди­ночку и сча­стье плес­не­веет. Мне все помо­гали: и куз­нец, и шор­ник, и лес­ник. А я кому?

Ска­зал так Тихон и пошел к друж­кам-това­ри­щам. Кому вер­ное слово ска­жет, кому доб­рый совет даст, а кому и сво­ими руками под­со­бит. Вдове крышу покрыл. Ста­рику сани спра­вил. Лен­тяя усо­ве­стил. Юнцов к делу приставил.

Зазо­ло­тел гвоздь! Со шляпки начал — до сере­дины дошел. Сча­стье весе­льем в новый дом загля­нуло, друж­бой люд­ской зацвело. Не нахва­лится народ на Тихона. До того дело дошло — его, неже­на­тика, по батюшке вели­чать начали, на миру выкли­кать. А гвоздь день ото дня пуще горит.

— Теперь, — гово­рит куз­нец, — только жениться — не оши­биться. Без огня в избе светло будет.

— А какую-чью ты ему дочь при­со­ве­ту­ешь, чтобы ошибки не было?

— Ровню.

— А кто ровня?

— Моя Дунька, — гово­рит кузнец.

— Ах ты, чума­зый мошен­ник! — взъелась вдова. — Эта кики­мора — ему ровня? Немы­тая, нече­са­ная, к делу не при­учен­ная? Она ему ровня? Ему, мако­вому цвету, золо­тым рукам, бога­тыр­ским пле­чам, нали­тому телу? Да разве это дело? Слы­хано ли, чтобы орел галку замуж брал?

— А кто, вдова, его орлом сделал?

— Как кто? Гвоздь!

— А кто гвоздь ему под­со­бил ско­вать?.. Кто?

Тут вдова вспом­нила все, и совесть в ней заго­во­рила. Совесть гово­рит, и любовь мате­рин­ская свой голос подает. Жалко ей на эта­кой неумехе сына женить.

Жалость в левое ухо нашеп­ты­вает вдове: «Не губи сына, не губи». А совесть в пра­вое ухо свое твер­дит: «Без матери куз­не­цова дочь росла, неря­хой-непря­хой выросла. Он тво­его сына пожа­лел, как тебе его дочь не приголубить!»

— Вот что, куз­нец, — гово­рит вдова. — С пер­вым сне­гом Тиша на зара­ботки пове­зет друж­ков-това­ри­щей, кото­рым он не два, не три десятка золо­тых гвоз­дей вбил. Пусть тогда твоя Дуня ко мне при­хо­дит. Да скажи, чтобы она мне ни в чем не перечила.

Выпал пер­вый снег. Повез Тихон друж­ков-това­ри­щей на зара­ботки — гвозди золо­тить. Яви­лась Дунька ко вдове.

— Слы­хала я, Дуняша, будто тебе охота моему сыну приглянуться.

— Уж так охота, тетенька, так охота! — зали­ва­ется чер­но­ма­зая Дуня сле­зами и грязь по лицу раз­ма­зы­вает. — Себя бы наизнанку вывер­нула, только бы он с глаз долой не прогонял.

— Ну, коли так, будем ста­раться. Я ведь, Дунюшка, как и твой отец, кол­дую, когда придется.

Ска­зала так вдова и подала Дуне веретешко:

— Нека­зи­стое оно, Дуня, а силу боль­шую в себе пря­чет. Дед мой как-то бабу-ягу в лесу пой­мал, поре­шить хотел. А она от него этим вере­те­шеч­ком отку­пи­лась. Силь­ное веретено.

— А в чем его сила, тетенька? — спра­ши­вает Дуня и на вере­те­шечко косится.

Вдова на это и отве­чает ей:

— Если этим вере­те­шеч­ком спрясть нитку тон­кую да дол­гую, то кого хочешь этой нит­кой к себе при­вя­зать можно.

Тут Дуня пове­се­лела — и хвать веретено:

— Давай, тетенька, я прясть буду.

— Что ты! Разве такими руками немы­тыми да с такими воло­сьями нече­са­ными можно пряжу начи­нать? Беги домой, умойся, оденься, в баньке выпарься, тогда и прясть будешь.

Сбе­гала Дуня домой, умы­лась, оде­лась, выпа­ри­лась — и кра­са­ви­цей при­шла к вдове.

Вдова чуть с лавки не упала — и ну обни­мать да цело­вать Дуню:

— Скажи на милость, какая ты! Давай прясть.

Села Дуня прясть, а вере­те­шечко не вер­тится, нитка не кру­тится, куделя буг­ром-комом тянется, а слезы как жем­чуга катятся.

— Ничего, ничего, Дунюшка. Так ли мой Тиша ковать учился, так ли лес рубил, так ли хомут зара­ба­ты­вал… Пряди!

День пря­дет, два пря­дет. На тре­тий день нитка полу­чаться стала.

— Гляди, тетенька. Теперь привяжу.

А вдова посмот­рела на гвоздь, ухмыль­ну­лась чему-то да и говорит:

— Такой нит­кой не при­вя­жешь. Из такой нитки только меш­ко­вину ткать. Доходи до дела.

— А когда я, тетенька, до дела дойду?

— А тогда дой­дешь, как вере­те­шечко золо­теть начнет.