Рассказ матренин двор 1959 г написал

Матрёнин двор
Не стоит село без праведника
Жанр:	рассказ
Автор:	Александр Солженицын
Язык оригинала:	русский
Год написания:	1959
Публикация:	1963, «Новый мир»
Электронная версия

«Матрёнин двор» — второй из опубликованных в журнале «Новый мир» рассказов Александра Солженицына. Авторское название — «Не стоит село без праведника», было изменено по требованию редакции.

«Основополагающей вещью» всей русской «деревенской литературы» назвал это произведение Андрей Синявский^[1].

История создания и публикации

Рассказ начат в конце июля — начале августа 1959 года в посёлке Черноморском на западе Крыма, куда Солженицын был приглашён друзьями по казахстанской ссылке супругами Николаем Ивановичем и Еленой Александровной Зубовыми, которые поселились там в 1958 году. Рассказ закончен в декабре того же года.

Солженицын передал рассказ Твардовскому 26 декабря 1961 года. Первое обсуждение в журнале состоялось 2 января 1962 года. Твардовский считал, что это произведение не может быть напечатано. Рукопись осталась в редакции. Узнав, что цензура вырезала из «Нового мира» (1962, № 12) воспоминания Вениамина Каверина о Михаиле Зощенко, Лидия Чуковская записала в своём дневнике 5 декабря 1962 года:

После успеха рассказа «Один день Ивана Денисовича» Твардовский решился на повторное редакционное обсуждение и подготовку рассказа к печати. В те дни Твардовский записал в своём дневнике:

К сегодняшнему приезду Солженицына перечитал с пяти утра его «Праведницу». Боже мой, писатель. Никаких шуток. Писатель, единственно озабоченный выражением того, что у него лежит «на базе» ума и сердца. Ни тени стремления «попасть в яблочко», потрафить, облегчить задачу редактора или критика, — как хочешь, так и выворачивайся, а я со своего не сойду. Разве что только дальше могу пойти^[3].

Название «Матрёнин двор» предложено Александром Твардовским перед публикацией и утверждено в ходе редакционного обсуждения 26 ноября 1962 года:

«Название не должно быть таким назидательным», — аргументировал Александр Трифонович. «Да, не везёт мне у вас с названиями», — отозвался, впрочем довольно добродушно, Солженицын^[4].

Рассказ был опубликован в январской тетради «Нового мира» за 1963 год (страницы 42—63) вместе с рассказом «Случай на станции Кочетовка»^[5] под общей шапкой «Два рассказа»^[6].

В отличие от первого опубликованного произведения Солженицына — «Одного дня Ивана Денисовича», в целом положительно принятого критикой, «Матрёнин двор» вызвал волну споров и дискуссий в советской прессе. Позиция автора в рассказе оказалась в центре критической дискуссии на страницах «Литературной России» зимой 1964 года. Ее началу послужила статья молодого писателя Л. Жуховицкого «Ищу соавтора!».

В 1989 году «Матрёнин двор» стал первой после многолетнего замалчивания публикацией текстов Александра Солженицына в СССР. Рассказ был напечатан в двух номерах журнала «Огонёк» (1989, № 23, 24) огромным тиражом более 3 миллионов экземпляров. Солженицын объявил публикацию «пиратской», так как она была осуществлена без его согласия.

Сюжет

Летом 1956 года «на сто восемьдесят четвёртом километре от Москвы по ветке, что идёт к Мурому и Казани», с поезда сходит пассажир. Это — рассказчик, судьба которого напоминает судьбу самого Солженицына (воевал, но с фронта «задержался с возвратом годиков на десять», то есть отсидел в лагере и был в ссылке, о чём говорит ещё и то, что, когда рассказчик устраивался на работу, каждую букву в его документах «перещупали»). Он мечтает работать учителем в глубине России, подальше от городской цивилизации. Но жить в деревне с чудесным названием Высокое Поле не получилось: «Увы, там не пекли хлеба. Там не торговали ничем съестным. Вся деревня волокла снедь мешками из областного города». И тогда он переводится в посёлок с чудовищным для его слуха названием Торфопродукт. Впрочем, оказывается, что «не всё вокруг торфоразработки» и есть ещё и деревни с названиями Часлицы, Овинцы, Спудни, Шевертни, Шестимирово…

Это примиряет рассказчика со своей долей: «Ветром успокоения потянуло на меня от этих названий. Они обещали мне кондовую Россию». В одной из деревень под названием Тальново он и поселяется. Хозяйку избы, в которой квартирует рассказчик, зовут Матрёна Васильевна Григорьева или просто Матрёна.

Судьба Матрёны, о которой она не сразу, не считая её интересной для «культурного» человека, иногда по вечерам рассказывает постояльцу, завораживает и в то же время ошеломляет его. Он видит в её судьбе особый смысл, которого не замечают односельчане и родственники Матрёны. Муж пропал без вести в начале войны. Он любил Матрёну и не бил её, как деревенские мужья своих жён. Но едва ли сама Матрёна любила его. Она должна была выйти замуж за старшего брата мужа — Фаддея. Однако тот ушёл на фронт в Первую мировую войну и пропал. Матрёна ждала его, но в конце концов по настоянию семьи Фаддея вышла замуж за младшего брата — Ефима. И вот внезапно вернулся Фаддей, бывший в венгерском плену. По его словам, он не зарубил топором Матрёну и её мужа только потому, что Ефим — брат ему. Фаддей так любил Матрёну, что новую невесту себе подыскал с тем же именем. «Вторая Матрёна» родила Фаддею шестерых детей, а вот у «первой Матрёны» все дети от Ефима (тоже шестеро) умирали, не прожив и трёх месяцев. Вся деревня решила, что Матрёна — «порченая», и она сама поверила в это. Тогда она взяла на воспитание дочку «второй Матрёны» — Киру, воспитывала её десять лет, пока та не вышла замуж и не уехала в посёлок Черусти.

Матрёна всю жизнь жила как бы не для себя. Она постоянно работала на кого-то: на колхоз, на соседей, выполняя при этом «мужицкую» работу, и никогда не просила за неё денег. В Матрёне есть огромная внутренняя сила. Например, она способна остановить на бегу несущуюся лошадь, которую не могут остановить мужчины. Постепенно рассказчик понимает, что Матрёна, отдающая себя другим без остатка, и «…есть … тот самый праведник, без которого … не стоит село. Ни город. Ни вся земля наша». Но едва ли его радует это открытие. Если Россия держится только на самоотверженных старухах, что же будет с ней дальше?

Отсюда — нелепо-трагический конец рассказа. Матрёна погибает, помогая Фаддею с сыновьями перетаскивать через железную дорогу на санях часть собственной избы, завещанной Кире. Фаддей не пожелал дожидаться смерти Матрёны и решил забрать наследство для молодых при её жизни. Тем самым он невольно спровоцировал её гибель. Когда родственники хоронят Матрёну, они плачут, скорее, по обязанности, чем от души, и думают только об окончательном разделе Матрёниного имущества. Фаддей даже не приходит на поминки.

Персонажи и прототипы

Примечания

Литература

• А. Солженицин. Матрёнин двор и другие рассказы. Тексты рассказов на официальном сайте Александра Солженицына
• Жуховицкий Л. Ищу соавтора! // Литературная Россия. — 1964. — 1 янв.
• Бровман Гр. Обязательно ли быть соавтором? // Литературная Россия. — 1964. — 1 янв.
• Полторацкий В. «Матрёнин двор» и его окрестности // Известия. — 1963. — 29 марта
• Сергованцев Н. Трагедия одиночества и «сплошной быт» // Октябрь. — 1963. — № 4. — С. 205.
• Иванова Л. Гражданином быть обязан // Лит. газ. — 1963. — 14 мая
• Мешков Ю. Александр Солженицын: Личность. Творчество. Время. — Екатеринбург, 1993
• Супруненко П. Признание… забвение… судьба… Опыт читательского исследования творчества А. Солженицына. — Пятигорск, 1994
• Чалмаев В. Александр Солженицын: Жизнь и творчество. — М., 1994.
• Кузьмин В. В. Поэтика рассказов А. И. Солженицына. Монография. — Тверь: ТвГУ, 1998. Без ISBN.

Александр Солженицын
Рассказы и повести	Один день Ивана Денисовича (1959) · Матрёнин двор (1959) · Правая кисть (1960) · Случай на станции Кочетовка (1963) · Для пользы дела (1963) · Захар-Калита (1965) · Как жаль (1965) · Пасхальный крестный ход (1966) · Крохотки (1958—1963, 1996—1999)
Романы	В круге первом (1955—1958) · Раковый корпус (1963—1966)
Воспоминания	Бодался телёнок с дубом (1967—1974) · Угодило зёрнышко промеж двух жерновов
Стихотворения, поэмы	Дороженька (1947–1952) · Прусские ночи (1947–1952)
Драматургия	Пир победителей (1951—1953) · Пленники (1952—1953)  · Олень и шалашовка (1954)
Эссе и публицистика	Не обычай дёгтем щи белить, на то сметана (1965) · Мир и насилие (1973) · На возврате дыхания и сознания (1974) · Раскаяние и самоограничение как категории национальной жизни (1974) · Образованщина (1974) · Жить не по лжи (1974) · Измельчание Свободы (1976) · Наши плюралисты (1982) · …Колеблет твой треножник (1984) · Как нам обустроить Россию (1990) · Россия в обвале (1998) · Размышления над февральской революцией (2007)
Другое	Архипелаг ГУЛАГ (1973) · Красное колесо · Русский вопрос к концу XX века (1994) · Русский словарь языкового расширения (1990—2000) · Двести лет вместе (2001—2002)
Экранизации	Один день Ивана Денисовича (1970) · В круге первом (2006)

Матрёнин двор, история создания и публикации

Название	Матрёнин двор
Название-оригинал	Не стоит село без праведника
Жанр	рассказ
Автор	Александр Солженицын
Язык оригинала	русский
Написан	1959
Публикация	1963, «Новый мир»

«Матрёнин двор» — второй из опубликованных в журнале «Новый мир» рассказов Александра Солженицына. Авторское название — «Не стоит село без праведника», было изменено по требованию редакции во избежание цензурных препятствий. По этой же причине время действия в рассказе изменено автором на 1953 год.

«Основополагающей вещью» всей русской «деревенской литературы» назвал это произведение Андрей Синявский.

История создания и публикации

Рассказ начат в конце июля — начале августа 1959 года в посёлке Черноморском на западе Крыма, куда Солженицын был приглашён друзьями по казахстанской ссылке супругами Николаем Ивановичем и Еленой Александровной Зубовыми, которые поселились там в 1958 году. Рассказ закончен в декабре того же года.

Солженицын передал рассказ Твардовскому 26 декабря 1961 года. Первое обсуждение в журнале состоялось 2 января 1962 года. Твардовский считал, что это произведение не может быть напечатано. Рукопись осталась в редакции. Узнав, что цензура вырезала из «Нового мира» (1962, № 12) воспоминания Вениамина Каверина о Михаиле Зощенко, Лидия Чуковская записала в своём дневнике 5 декабря 1962 года:

После успеха рассказа «Один день Ивана Денисовича» Твардовский решился на повторное редакционное обсуждение и подготовку рассказа к печати. В те дни Твардовский записал в своём дневнике:К сегодняшнему приезду Солженицына перечитал с пяти утра его «Праведницу». Боже мой, писатель.

Разве что только дальше могу пойти.

Название «Матрёнин двор» предложено Александром Твардовским перед публикацией и утверждено в ходе редакционного обсуждения 26 ноября 1962 года:«Название не должно быть таким назидательным», — аргументировал Александр Трифонович. «Да, не везёт мне у вас с названиями», — отозвался, впрочем довольно добродушно, Солженицын.

Рассказ был опубликован в январской тетради «Нового мира» за 1963 год (страницы 42—63) вместе с рассказом «Случай на станции Кочетовка» под общей шапкой «Два рассказа».

В отличие от первого опубликованного произведения Солженицына — «Одного дня Ивана Денисовича», в целом положительно принятого критикой, «Матрёнин двор» вызвал волну споров и дискуссий в советской прессе. Позиция автора в рассказе оказалась в центре критической дискуссии на страницах «Литературной России» зимой 1964 года. Ее началу послужила статья молодого писателя Л. Жуховицкого «Ищу соавтора!».

Источник: http://www.cultin.ru/books-matrjonin-dvor

«Матрёнин двор», анализ рассказа Солженицына

Рассказ «Матрёнин двор» был написан Солженицыным в 1959 г. Первое название рассказа – «Не стоит село без праведника» (русская пословица).

Окончательный вариант названия придумал Твардовский, который был в то время редактором журнала «Новый мир», где и был напечатан рассказ в № 1 за 1963 г. По настоянию редакции начало рассказа было изменено и события отнесены не к 1956, а к 1953 г., то есть к дохрущёвской эпохе.

Это поклон Хрущёву, благодаря разрешению которого был напечатан первый рассказ Солженицына «Один день Ивана Денисовича» (1962).

Образ рассказчика в произведении «Матрёнин двор» автобиографичен. После смерти Сталина Солженицын был реабилитирован, действительно проживал в деревне Мильцево (Тальново в рассказе) и снимал угол у Матрёны Васильевны Захаровой (Григорьевой в рассказе). Солженицын очень точно передал не только подробности жизни прототипа Марёны, но и особенности быта и даже местного говора деревни.

Литературное направление и жанр

Солженицын развивал толстовскую традицию русской прозы в реалистическом направлении. Рассказ соединяет в себе черты художественного очерка, собственно рассказа и элементы жития.

Жизнь русской деревни отражена настолько объективно и многообразно, что произведение приближается к жанру «рассказ романного типа». В этом жанре характер героя показан не только в переломный момент своего развития, но и освещена история характера, этапы его становления.

В судьбе героя отражается судьба всей эпохи и страны (как говорит Солженицын, земли).

Проблематика

В центре рассказа нравственная проблематика.

Стоят ли многие человеческие жизни захваченного участка или продиктованного человеческой жадностью решения не делать второго рейса трактором? Материальные ценности в народе ценятся выше, чем сам человек.

У Фаддея погиб сын и некогда любимая женщина, зятю угрожает тюрьма, а дочь безутешна. Но герой думает о том, как спасти брёвна, которые не успели сжечь работники на переезде.

Мистические мотивы в центре проблематики рассказа. Это мотив неузнанного праведника и проблема проклятия на вещах, к которым прикасаются люди с нечистыми руками, преследующие корыстные цели. Так Фаддей взялся валить Матрёнину горницу, тем самым сделав её проклятой.

Сюжет и композиция

У рассказа «Матрёнин двор» есть временная рамка. В одном абзаце автор рассказывает о том, что на одном из переездов и через 25 лет после определённого события поезда замедляют ход. То есть рамка относится к началу 80-х, остальное повествование – объяснение того, что случилось на переезде в 1956, в год хрущёвской оттепели, когда «что-то стронулось».

Герой-рассказчик находит место своего учительства почти мистическим образом, услышав на базаре особый русский говорок и поселившись в «кондовой России», в деревне Тальново.

В центре сюжета – жизнь Матрёны. О её судьбе рассказчик узнаёт от неё самой (она рассказывает о том, как к ней сватался Фаддей, пропавший в первую войну, и как она вышла замуж за его брата, пропавшего во вторую). Но больше о молчаливой Матрёне герой выясняет из собственных наблюдений и от других.

Изба Матрёны делилась на две половины: собственно жилая изба с русской печью и горница (её построили для старшего сына, чтобы отделить его, когда он женится). Именно эту горницу и разбирает Фаддей, чтобы построить избу племяннице Матрёны и собственной дочери Кире.

Изба в рассказе одушевлена. Отставшие от стены обои называются её внутренней шкурой.

Развитие действия в рассказе – это статичное состояние гармоничного сосуществования рассказчика и Матрёны, которые «не в еде находят смысл повседневного существования». Кульминация рассказа – момент разрушения горницы, а основной мыслью и горьким предзнаменованием произведение заканчивается.

Герои рассказа

Герой-рассказчик, которого Матрёна зовёт Игнатич, с первых строк даёт понять, что прибыл из мест заключения. Он ищет работу учителя в глуши, в русской глубинке. Только третья деревня удовлетворяет его. И первая, и вторая оказываются испорченными цивилизацией.

Солженицын даёт понять читателю, что осуждает отношение к человеку советских бюрократов. Рассказчик презирает власти, не назначающие Матрёне пенсию, вынуждающие работать в колхозе за палочки, не только не дающие торфа для топки, но и запрещающие о нём спрашивать.

Он мгновенно принимает решение не выдавать Матрёну, варившую самогон, скрывает её преступление, за которое ей грозит тюрьма.

Матрёна – главная героиня рассказа. О ней автор говорит: «У тех людей лица хороши, кто в ладах с совестью своей». В момент знакомства лицо Матрёны желто, а глаза замутнены болезнью.

Чтобы выжить, Матрёна выращивает мелкую картошку, тайно приносит запретный торф из лесу (до 6 мешков в день) и тайно же скашивает сено для своей козы.

В Матрёне отсутствовало бабье любопытство, была она деликатной, не досаждала расспросами. Матрёна сегодняшняя – потерянная старуха. Автор знает о ней, что замуж она вышла ещё до революции, что детей у неё было 6, но все быстро умирали, «так что двое сразу не жило». Муж Матрёны не вернулся с войны, а пропал без вести. Герой подозревал, что у него новая семья где-нибудь за границей.

У Матрёны было качество, которое отличало её от остальных жителей деревни: она бескорыстно помогала всем, даже колхозу, из которого её выгнали по болезни. В её образе есть много мистического.

В молодости она могла поднять мешки любой тяжести, остановила на скаку коня, предчувствовала свою гибель, боясь паровозов.

Ещё одно предзнаменование её смерти – пропавший невесть куда на Крещение котелок со святой водой.

Смерть Матрёны кажется случайностью. Но почему же в ночь её смерти мыши мечутся, как безумные? Рассказчик предполагает, что это через 30 лет ударила угроза Матрёниного деверя Фаддея, грозившего порубить Матрёну и собственного брата, женившегося на ней.

Односельчане отзываются о Матрёне с пренебрежением, не понимая её бескорыстности. Золовка считает её нечистоплотной, не бережной, не склонной накапливать добро, Матрёна не искала своей выгоды и помогала другим бесплатно. Презираема односельчанами была даже Матрёнина сердечность и простота.

Только после смерти рассказчик понял, что Матрёна, «не гоняющаяся за обзаводом», равнодушная к еде и одежде – это основа, стержень всей России. На таком праведнике стоит село, город и страна («вся земля наша»). Ради одного праведника, как в Библии, Бог может пощадить землю, уберечь от огня.

Художественное своеобразие

Матрёна предстаёт перед героем как сказочное существо, подобное Бабе Яге, которая нехотя слезает с печки, чтобы покормить прохожего царевича. У неё, как у сказочной бабки, есть животные-помощники.

Колченогая кошка незадолго до смерти Матрёны уходит из дома, мыши, предчувствуя гибель старушки, шуршат особенно. А вот тараканы равнодушны к судьбе хозяйки.

Вслед за Матрёной умирают её любимые фикусы, похожие на толпу: они не представляют практической ценности и выносятся на мороз после смерти Матрёны.

С другой стороны, Матрёна подобна христианским святым, которые приручали диких животных, понимали их и умели с ними разговаривать (святой Франциск). Даже тараканы подчиняются воле Матрёны и не переползают из кухни в чистую избу.

Образы рассказа неоднозначны, каждый новый смысл образа углубляет общий смысл рассказа. Так тараканы стихийны, как сам русский народ, так же неосознанна их жизнь, от которой как будто шевелятся стены и лавки, но в шуршании их нет ничего злого и лжи: «Шуршание их – была их жизнь».

Солженицын в рассказе точно передаёт народный говор Курловского района, особенности быта деревенских жителей, обряд похорон и народные похоронные плачи.

По произведению: «Матрёнин двор»

По писателю: Солженицын Александр Исаевич

Источник: https://goldlit.ru/solzhenitsyn/1015-matrenin-dvor-analiz

Анализ рассказа Солженицына «Матренин двор» | Литерагуру

В журнале «Новый мир» было опубликовано несколько работ Солженицына, среди них и «Матренин двор». Рассказ, по словам писателя, «полностью автобио­графичен и достоверен». В нём говорится о русском селе, о его жителях, об их ценностях, о добре, справедливости, сочувствии и сострадании, труде и помощи, — качествах, которые умещаются в праведнике, без которого «не стоит село».

Суть рассказа

«Матренин двор» — история о несправедливости и жестокости судьбы человека, о советских порядках послесталинских времён и о быте самых обычных людей, обитающих далеко от городской жизни.

Повествование ведётся не от лица главной героини, а от лица рассказчика, Игнатьича, который во всей истории будто бы играет роль только стороннего наблюдателя.

Описанное в рассказе датируется 1956 годом — прошло три года после гибели Сталина, и тогда российский народ ещё не знал и не осознавал, как жить дальше.

«Матренин двор» разделён на три части:

1. Первая рассказывает историю Игнатьича, начинается она на станции Торфпродукт. Герой сразу раскрывает карты, не делая из этого никакой тайны: он — бывший заключённый, а теперь работает учителем в школе, приехал в туда в поисках умиротворения и спокойствия. В сталинское время людям, побывавшим в заключении, практически невозможно было найти рабочее место, а после смерти вождя очень многие становились школьными учителями (дефицитная профессия). Игнатьич останавливается у пожилой трудолюбивой женщины по имени Матрена, с которой ему легко в общении и спокойно на душе. Жилище её было бедно, крыша иногда протекала, но это вовсе не значило, что в нём не было уюта: «Может, кому из деревни, кто побогаче, изба Матрены и не казалась доброжилой, нам же с ней в ту осень и зиму вполне была хороша».
2. Вторая часть рассказывает о юности Матрёны, когда ей пришлось многое пережить. Война отняла у неё жениха Фадея, и ей пришлось выйти за его брата, у которого на руках остались дети. Пожалев его, она стала его женой, хотя и не любила его вовсе. Но спустя три года вдруг вернулся Фадей, которого женщина любила до сих пор. Вернувшийся воин возненавидел ее и брата за предательство. Но тяжёлая жизнь не смогла убить в ней доброту и трудолюбие, ведь именно в труде и заботе о других она находила утешение. Даже погибла Матрена, занимаясь делами – она помогала возлюбленному с сыновьями перетаскивать через железнодорожные пути часть своего дома, которая была завещана Кире (его же дочери). И эту смерть повлекла за собой жадность, алчность и чёрствость Фадея: наследство он решил отнять, пока Матрена ещё была жива.
3. В третьей части говорится о том, как рассказчик узнаёт о смерти Матрены, описывает похороны и поминки. Родные ей люди плачут не от горя, а скорее, потому, что так принято, а в головах у них только мысли о разделе имущества погибшей. Фадея на поминках нет.

Главные герои

Матрена Васильевна Григорьева – пожилая женщина, крестьянка, которую освободили от работы в колхозе из-за болезни. Она всегда была рада помочь людям, даже чужим.

В эпизоде, когда рассказчик поселяется у неё в избе, автор упоминает, что намеренно квартиранта она никогда не искала, то есть заработка на этой почве не хотела, не наживалась даже на том, на чём могла.

Её богатством были горшки с фикусами и старая домашняя кошка, которую она взяла на улице, коза, а ещё мыши и тараканы. Замуж за брата своего жениха Матрена вышла тоже из желания помогать: «Мать у них умерла…рук у них не хватало».

Она всегда очень боялась стать кому-то обузой, не жаловалась, даже позвать доктора лишний раз опасалась. Повзрослевшей Кире Матрена захотела подарить свою горницу, для чего требовалось поделить дом – во время переезда вещи Фадея застряли в санках на железнодорожных путях, и Матрена попала под поезд.

Теперь не у кого было просить подмоги, не было человека, готового бескорыстно прийти на помощь. Зато родственники погибшей держали в уме только мысль о наживе, о разделении того, что осталось от бедной крестьянки, уже на похоронах задумываясь об этом.

Матрена очень сильно выделялась на фоне односельчан, была тем самым незаменимым, незаметным и единственным праведником.

Рассказчик, Игнатьич, в какой-то мере является прототипом писателя. Он отбыл ссылку и был оправдан, после пустился на поиски спокойной и безмятежной жизни, хотел работать школьным учителем. Прибежище он нашёл у Матрены. Судя по желанию отдалиться от городской суеты, рассказчик не очень общителен, любит тишину.

Тем не менее, в людях он разбирается не очень хорошо: смысл, которым жила Матрена, он понял только после того, как она ушла из жизни.

Темы и проблемы

Солженицын в рассказе «Матренин двор» рассказывает о быте жителей русской деревни, о системе взаимоотношений власть-человек, о высоком смысле бескорыстного труда в царствии эгоизма и алчности.

Из этого всего ярче всего показана тема труда. Матрена – человек, который не просит ничего взамен, и готов отдать себя всего на благо другим.

Её не ценят и даже не пытаются понять, а ведь это человек, переживающий каждый день трагедию: поначалу ошибки юности и боль утраты, после – частые болезни, надрывный труд, не жизнь, а выживание. Но от всех проблем и тягот Матрена находит утешение в работе.

Так же важное место в рассказе занимает проблема нравственности. Материальные ценности в селе превозносятся над человеческой душой и ее трудом, над человечностью вообще.

Понять глубину характера Матрены второстепенные герои просто неспособны: алчность и желание обладать большим застилает им глаза и не позволяет видеть доброту и искренность.

Фадей потерял сына и жену, зятю грозит заключение, но мысли его занимает то, как уберечь брёвна, которые не успели сжечь.

Помимо этого, в рассказе есть тема мистики: мотив неопознанного праведника и проблема проклятых вещей – которых касались люди, полные корысти. Фадей сделал горницу избы Матрены проклятой, взявшись валить её.

Идея

Вышеупомянутые темы и проблемы в рассказе «Матренин двор» направлены на то, чтобы раскрыть глубину чистого мировоззрения главной героини. Обычная крестьянка служит примером тому, что сложности и потери только закаляют русского человека, а не ломают его. Со смертью Матрены всё то, что она фигурально выстраивала, рушится.

Её дом растаскивают, остатки имущества делят между собой, двор остаётся пустым, бесхозным. Поэтому жизнь ее выглядит жалко, потери никто не осознает. Но не то же ли самое случится с дворцами и драгоценностями сильных мира сего? Автор демонстрирует бренность материального и учит нас не судить окружающих по богатству и достижениям.

Истинное значение имеет нравственный облик, который не меркнет даже после смерти, ведь остается в памяти тех, кто увидел его свет.

Зачем же раскрывать глобальные нравственные проблемы в таких убогих декорациях? И в чем тогда заключается смысл названия рассказа «Матренин двор»? Последние слова о том, что Матрена была праведницей, стирают границы её двора и раздвигают их до масштабов всего мира, делая тем самым проблему нравственности общечеловеческой.

Народный характер в произведении

Солженицын рассуждал в статье «Раскаяние и самоограничение»: «Есть такие прирожденные ангелы они как будто невесомы, они скользят как бы поверх этой жижи, нис­колько в ней не утопая, даже касаясь ли стопами ее поверхности? Ка­ждый из нас встречал таких, их не десятеро и не сто на Россию, это — праведники, мы их видели, удивлялись («чудаки»), пользовались их добром, в хорошие минуты отвечали им тем же, они располагают, — и тут же погружались опять на нашу обреченную глубину».

Матрену от остальных отличает способность сохранить человечность и твёрдый стержень внутри. Тем, кто бессовестно пользовался её помощью и добротой, могло бы показаться, что она безвольная и податливая, но помогала героиня, исходя только из внутренней бескорыстности и нравственного величия.

Источник: https://LiteraGuru.ru/analiz-rasskaza-solzhenitsyna-matrenin-dvor/

Матренин двор – анализ произведения

История создания произведения Солженицына «Матрёнин двор»

В 1962 г. в журнале «Новый мир» был опубликован рассказ «Один день Ивана Денисовича», сделавший имя Солженицына известным всей стране и далеко за ее пределами. Через год в том же журнале Солженицын опубликовал несколько рассказов, в том числе — «Матренин двор». На этом публикации прекратились. Больше ни одно из произведений писателя не было допущено к изданию в СССР. А в 1970 г. Солженицын был удостоен Нобелевской премии. Первоначально рассказ «Матренин двор» назывался «Не стоит село без праведников». Но, по совету А. Твардовского, во избежание цензурных препятствий название было изменено. По этим же причинам год действия в рассказе с 1956-го был заменен автором на 1953-й. «Матренин двор», как замечал сам автор, «полностью автобиографичен и достоверен». Во всех примечаниях к рассказу сообщается о прототипе героини — Матрёне Васильевне Захаровой из деревни Мильцово Курловского района Владимирской области. Рассказчик, как и сам автор, учительствует в рязанской деревне, живя у героини рассказа, да и само отчество рассказчика – Игнатич – созвучно с отчеством А. Солженицына — Исаевич. Рассказ, написанный в 1956 г., повествует о жизни русской деревни в пятидесятые годы. Критика высоко оценила рассказ. Суть произведения Солженицына отметил А. Твардовский: «Почему судьба старой крестьянки, рассказанная на немногих страницах, представляет для нас такой большой интерес? Эта женщина неначитанная, малограмотная, простая труженица. И однако ее душевный мир наделен такими качествами, что мы с ней беседуем, как с Анной Карениной». Прочтя эти слова в «Литературной газете», Солженицын сразу же написал Твардовскому: «Нечего и говорить, что абзац Вашей речи, относящийся к Матрене, много для меня значит. Вы указали на самую суть— на женщину любящую и страдающую, тогда как вся критика рыскала все время поверху, сравнивая тальновский колхоз и соседние».

Первое название рассказа «Не стоит село без праведников» заключало в себе глубокий смысл: российское село держится на людях, чей образ жизни основан на общечеловеческих ценностях добра, труда, сочувствия, помощи.

Так как праведником называют, во-первых, человека, живущего в соответствии с религиозными правилами; во-вторых, человека, ни в чем не погрешающего против правил нравственности (правила, определяющие нравы, поведение, духовные и душевные качества, необходимые человеку в обществе).

Второе название — «Матренин двор» — несколько изменило угол зрения: нравственные начала стали иметь четкие границы только в пределах Матрениного двора. В более широком масштабе села они размыты, окружающие героиню люди часто отличаются от нее.

Озаглавив рассказ «Матренин двор», Солженицын сосредоточил внимание читателей на удивительном мире русской женщины.

Род, жанр, творческий метод анализируемого произведения

Солженицын однажды заметил, что к жанру рассказа он обращался нечасто, для «художественного удовольствия»: «В малой форме можно очень много поместить, и это для художника большое наслаждение — работать над малой формой. Потому что в малой форме можно оттачивать грани с большим наслаждением для себя». В рассказе «Матренин двор» все грани отточены с блеском, и встреча с рассказом становится, в свою очередь, большим наслаждением для читателя. В основе рассказа обычно — случай, раскрывающий характер главного героя. По поводу рассказа «Матренин двор» в литературоведении имели место две точки зрения. Одна из них представляла рассказ Солженицына как явление «деревенской прозы». В.Астафьев, назвав «Матренин двор» «вершиной русской новеллистики», считал, что наша «деревенская проза» вышла из этого рассказа. Несколько позже эта мысль получила развитие и в литературной критике. Вместе с тем рассказ «Матренин двор» связывали со сформировавшимся во второй половине 1950-х годов оригинальным жанром «монументального рассказа». Примером этого жанра может служить рассказ М. Шолохова «Судьба человека».

В 1960-е годы жанровые черты «монументального рассказа» узнаются в «Матренином дворе» А. Солженицына», «Матери человеческой» В. Закруткина, «При свете дня» Э. Казакевича.

Главным отличием этого жанра является изображение простого человека, который является хранителем общечеловеческих ценностей. Причем изображение простого человека дается в возвышенных тонах, а сам рассказ ориентирован на высокий жанр.

Так, в рассказе «Судьба человека» просматриваются черты эпоса. А в «Матренином дворе» уклон сделан на жития святых.

Тематика произведения

Темой рассказа является описание жизни патриархального российского села, где отражается, как процветающий эгоизм и хищность обезображивают Россию и «рушат связи и смысл». Писатель поднимает в небольшом рассказе серьезные проблемы русской деревни начала 50-х гг. (ее жизнь, обычаи и нравы, взаимоотношение власти и человека-труженика). Автор неоднократно подчеркивает, что государству нужны только рабочие руки, а не сам человек: «Была она одинока кругом, а с тех пор, как стала болеть — из колхоза ее отпустили». Человек, по мнению автора, должен заниматься своим делом. Вот и Матрена смысл жизни находит в работе, ее сердит недобросовестное отношение других к делу.

Идея

Анализ произведения показывает, что поднятые в нём проблемы подчинены одной цели: раскрыть красоту христианско-православного мировоззрения героини. На примере судьбы деревенской женщины показать, что жизненные потери и страдания только ярче проявляют меру человеческого в каждом из людей. Но гибнет Матрена — и рушится этот мир: растаскивают по бревнышку ее дом, с жадностью делят ее скромные пожитки. И некому защитить Матренин двор, никто даже не задумывается, что с уходом Матрены уходит из жизни что-то очень ценное и важное, не поддающееся дележу и примитивной житейской оценке. «Все мы жили рядом с ней и не поняли, что есть она тот самый праведник, без которого, по пословице, не стоит село. Ни города. Ни вся земля наша». Последние фразы расширяют границы Матрени-ного двора (как личного мира героини) до масштабов человечества.

Основные герои произведения

Главной героиней рассказа, как это и обозначено в названии, является Матрена Васильевна Григорьева. Матрена — одинокая обездоленная крестьянка с щедрой и бескорыстной душой. Она потеряла на войне мужа, похоронила шестерых своих и вырастила чужих детей. Своей воспитаннице Матрена отдала самое дорогое, что было в ее жизни — дом:«… не жалко ей было горницу, стоявшую без дела, как вообще ни труда своего, ни добра своего…». Героиня перенесла много тягот в жизни, но не утратила способности сопереживать с другими радость и горе. Она бескорыстна: искренне радуется чужому доброму урожаю, хотя у самой на песке его никогда не бывает. Все богатство Матрены составляют грязно-белая коза, хроменькая кошка да большие цветы в кадках. Матрена — сосредоточие лучших черт национального характера: стеснительна, понимает «образованность» рассказчика, уважает его за это. Автор ценит в Матрене ее деликатность, отсутствие досаждающего любопытства к жизни другого человека, трудолюбие. Четверть века проработала она в колхозе, но потому, что не на заводе, — не полагается ей пенсии за себя, а добиваться можно было только за мужа, то есть за кормильца. В итоге пенсии она так и не добилась. Жить приходилось чрезвычайно трудно. Она добывала траву для козы, торф для тепла, собирала старые, вывороченные трактором пеньки, мочила на зиму бруснику, растила картошку, помогая выживать и тем, кто находился рядом. Анализ произведения говорит, что образ Матрены и отдельные детали в рассказе носят символический характер. Матрена у Солженицына — воплощение идеала русской женщины. Как отмечается в критической литературе, облик героини подобен иконе, а жизнь — житию святых. Ее дом как бы символизирует ковчег библейского Ноя, в котором он спасается от всемирного потопа. Гибель Матрены символизирует жестокость и бессмысленность мира, в котором она жила. Героиня живет по законам христианства, хотя ее поступки не всегда понятны окружающим. Поэтому и отношение к ней разное. Матрену окружают сестры, золовка, приемная дочь Кира, единственная в деревне подруга, Фаддей. Однако никто не оценил ее по достоинству. Жила она бедно, убого, одиноко — «потерянная старуха», измотанная трудом и болезнью. Родные почти не появлялись в ее доме, все хором осуждали Матрену, что смешная она и глупая, на других бесплатно работает всю жизнь. Нещадно пользовались все Матрениной добротой и простодушием — и дружно судили ее за это. Среди окружавших ее людей с большой симпатией относится к своей героине автор, любит ее и сын Фаддея, и ее воспитанница Кира. Образ Матрены противопоставлен в рассказе образу жестокого и алчного Фаддея, который стремится заполучить дом Матрены еще при ее жизни.

Двор Матрены — один из ключевых образов рассказа. Описание двора, дома подробное, с массой деталей, лишено ярких красок Матрена живет «в запуши».

Автору важно подчеркнуть неразрывность дома и человека: разрушат дом — погибнет и его хозяйка. Эта слитность заявлена уже в самом названии рассказа.

Изба для Матрены наполнена особым духом и светом, жизнь женщины связана с «жизнью» дома. Поэтому она долго не соглашалась ломать избу.

Сюжет и композиция

Рассказ состоит их трех частей. В первой части речь идет о том, как судьба забросила героя-рассказчика на станцию со странным для русских мест названием — Торфопродукт. Бывший заключенный, а ныне школьный учитель, жаждущий обрести покой в каком-нибудь глухом и тихом уголке России, находит приют и тепло в доме пожилой и познавшей жизнь Матрены. «Может, кому из деревни, кто побогаче, изба Матрены и не казалась доброжилой, нам же с ней в ту осень и зиму вполне была хороша: от дождей она еще не протекала и ветрами студеными выдувало из нее печное грево не сразу, лишь под утро, особенно тогда, когда дул ветер с прохудившейся стороны. Кроме Матрены и меня, жили в избе еще — кошка, мыши и тараканы». Они сразу находят общий язык. Рядом с Матреной герой успокаивается душой. Во второй части рассказа Матрена вспоминает о своей молодости, о страшном испытании, выпавшем на ее долю. Ее жених Фаддей пропал без вести на Первой мировой войне. К ней посватался младший брат пропавшего мужа, Ефим, оставшийся после смерти один с младшими детьми на руках. Пожалела Матрена Ефима, вышла замуж за нелюбимого. А здесь после трех лет отсутствия неожиданно вернулся и сам Фаддей, которого Матрена продолжала любить. Тяжелая жизнь не ожесточила сердце Матрены. В заботах о хлебе насущном прошла она свой путь до конца. И даже смерть настигла женщину в трудовых заботах. Матрена погибает, помогая Фаддею с сыновьями перетаскивать через железную дорогу на санях часть собственной избы, завещанной Кире. Фаддей не пожелал дожидаться смерти Матрены и решил забрать наследство для молодых при ее жизни. Тем самым он невольно спровоцировал ее гибель.

Художественные особенности анализируемого рассказа

Художественный мир в рассказе выстраивается линейно — в соответствии с историей жизни героини. В первой части произведения все повествование о Матрене дается через восприятие автора, человека, много претерпевшего на своем веку, мечтавшего «затесаться и затеряться в самой нутряной России». Рассказчик оценивает ее жизнь со стороны, сравнивает с окружением, становится авторитетным свидетелем праведности. Во второй части героиня рассказывает о себе сама. Сочетание страниц лирического и эпического, сцепление эпизодов по принципу эмоционального контраста позволяет автору менять ритмику повествования, его тональность. Таким путем идет автор к воссозданию многослойной картины жизни. Уже первые страницы рассказа служат убедительным примером. Его открывает зачин, рассказывающий о трагедии на железнодорожном разъезде. Подробности этой трагедии мы узнаем в конце рассказа. Солженицын в своем произведении не дает подробного, конкретного описания героини. Лишь одна портретная деталь постоянно подчеркивается автором — «лучезарная», «добрая», «извиняющаяся» улыбка Матрены. Тем не менее к концу рассказа читатель представляет облик героини. Уже в самой тональности фразы, подборе «красок» чувствуется авторское отношение к Матрене: «От красного морозного солнца чуть розовым залилось замороженное окошко сеней, теперь укороченных, — и грел этот отсвет лицо Матрены». И далее — уже прямая авторская характеристика: «У тех людей всегда лица хороши, кто в ладах с совестью своей». Даже после страшной гибели героини ее «лицо осталось целехонькое, спокойное, больше живое, чем мертвое». В Матрене воплощен народный характер, который в первую очередь проявляется в ее речи. Выразительность, яркую индивидуальность придает ее языку обилие просторечной, диалектной лексики (приспею, кужоткаму, летость, молонья). Глубоко народна и манера ее речи, то, как она выговаривает свои слова: «Они начинались каким-то низким теплым мурчанием, как у бабушек в сказках». «Матрёнин двор» минимально включает пейзаж, больше внимания он уделяет интерьеру, который появляется не сам по себе, а в оживленном сплетении с «жителями» и со звуками — от шорохов мышей и тараканов до состояния фикусов и колченогой кошки. Каждая деталь здесь характеризует не только крестьянский быт, Матрёнин двор, но и рассказчика. Голос рассказчика открывает в нем психолога, моралиста, даже поэта — в том, как наблюдает он за Матрёной, её соседями и родственниками, как оценивает их и её. Поэтическое чувство проявляется в эмоциях автора: «Только грехов у неё было меньше, чем у кошки…»; «Зато и вознаградила меня Матрёна…». Особенно очевиден лирический пафос в самом финале рассказа, где даже синтаксический строй меняется, включая абзацы, переводя речь в белый стих: «Веемы жили рядам с ней/и не поняли, / что есть она тот самый праведник, / без которого, по пословице, / не стоит село. /Ни город./Ни вся земля наша».

Писатель искал новое слово. Примером тому могут служить его убедительные статьи о языке в «Литературной газете», фантастическая приверженность Далю (исследователи отмечают, что примерно 40% лексики в рассказе Солженицын заимствовал из словаря Даля), изобретательность в лексике. В рассказе «Матренин двор» Солженицын пришел к языку проповеди.

Значение произведения

«Есть такие прирожденные ангелы, — писал в статье «Раскаяние и самоограничение» Солженицын, как бы характеризуя и Матрену, — они как будто невесомы, они скользят как бы поверх этой жижи, нисколько в ней не утопая, даже касаясь ли стопами ее поверхности? Каждый из нас встречал таких, их не десятеро и не сто на Россию, это — праведники, мы их видели, удивлялись («чудаки»), пользовались их добром, в хорошие минуты отвечали им тем же, они располагают, — и тут же погружались опять на нашу обреченную глубину». В чем суть праведности Матрены? В жизни не по лжи, скажем мы теперь словами самого писателя, произнесенными значительно позже. Создавая этот характер, Солженицын ставит его в самые обыденные обстоятельства сельской колхозной жизни 50-х гг. Праведность Матрены состоит в ее способности сохранить свое человеческое и в столь недоступных для этого условиях. Как писал Н.С.Лесков, праведность — это способность жить, «не солгав, не слукавив, не осудив ближнего и не осудив пристрастного врага». Рассказ называли «блистательным», «подлинно гениальным произведением». В отзывах о нем отмечалось, что он и среди рассказов Солженицына выделяется строгой художественностью, цельностью поэтического воплощения, выдержанностью художественного вкуса.

Рассказ А.И. Солженицына «Матренин двор» — на все времена. Особенно он актуален сегодня, когда вопросы нравственных ценностей и жизненных приоритетов остро стоят в современном российском обществе.

Точка зрения

Источник: http://referatwork.ru/analiz_proizvedeniya_8_klass/section-16.html

Не стоит село без праведника… ЧИТАЕМ И ОБСУЖДАЕМ РАССКАЗ А.И.Солженицына «Матрёнин двор» Автор презентации: учитель русского языка и литературы МБОУ «Лицей. – презентация

1 Не стоит село без праведника… ЧИТАЕМ И ОБСУЖДАЕМ РАССКАЗ А.И.Солженицына «Матрёнин двор» Автор презентации: учитель русского языка и литературы МБОУ «Лицей 1» р.п.Чамзика Республики Мордовия Печказова Светлана Петровна

2 Цели: познакомить учащихся с историей написания рассказа; проанализировать особенности проблематики, помочь понять характер главной героини; осознать нравственные уроки рассказа; выявить уровень умения анализировать фрагмент эпического произведения

3 Имей сердце, имей душу, и будешь человек во всякое время… Д.И.Фонвизин …линия, разделяющая добро и зло, проходит не между государствами, не между классами, не между партиями, – она проходит через каждое человеческое сердце – и черезо все человеческие сердца… А.Солженицын

5 История создания «Матрёнин двор» второй из опубликованных в журнале «Новый мир» рассказов Александра Исаевича Солженицына. «Основополагающей вещью» всей русской «деревенской» литературы назвал это произведение литературовед Андрей Синявский. Авторское название рассказа «Не стоит село без праведника». Название «Матрёнин двор» предложено Александром Твардовским перед публикацией и утверждено в ходе редакционного обсуждения 26 ноября 1962 года: «Название не должно быть таким назидательным», аргументировал Твардовский. «Да, не везёт мне у вас с названиями», отозвался, впрочем довольно добродушно, Солженицын. Сопоставьте оба названия. В чём вы видите главное отличие?

6 Смысл названия рассказа Российское село держится на людях, чей образ жизни основан на общечеловеческих ценностях добра, труда, сочувствия, помощи. Нравственные начала имеют чёткие границы только в границах Матрёниного двора, в более широком масштабе села они размыты, окружающие героиню люди часто очень сильно отличаются от неё. «Не стоит село без праведника» «Матрёнин двор» Матрёна Васильевна Захарова (1956 год)

7 Автобиографический характер рассказа Известно, что этот рассказ полностью автобиографичен и достоверен. Жизнь Матрёны Васильевны Захаровой и смерть её воспроизведены как быль. Истинное название деревни Мильцево, Курловского района, Владимирской области. Как вы думаете, исключает ли автобиографичность рассказа восприятие образа главной героини как типического характера?

8 Судьба главной героини Изба Матрёны Васильевны Захаровой в деревне Мильцево Владимирской области

9 Судьба главной героини В центре внимания писателя судьба деревенской женщины Матрёны Васильевны, которая всю жизнь проработала в совхозе. Одинокая, потерявшая на фронте мужа, похоронившая шестерых детей женщина много страданий претерпела от советской власти, всю жизнь работала не покладая рук, но так ничего за свой труд и не получила. Лекарством от всех недугов, тоски и отчаяния для Матрёны был труд. Пережив на своём веку множество испытаний, Матрёна Григорьева сумела сохранить общительный нрав и способность откликаться на чужую беду. Лоб её недолго оставался омрачённым…: Матрёна умеет прощать людям, не таит обиды на судьбу. Для неё нормальное состояние – не злоба и воинственность, а доброта и смирение.

10 Идея и проблематика рассказа подчинены одной цели – раскрыть красоту души Матрёны Идея: на примере судьбы деревенской женщины показать, что жизненные потери и страдания только ярче проявляют меру человеческого в каждом из людей Проблематика: 1.Русская деревня начала 50-х годов 20 века, её жизнь, обычаи, нравы. 2.Взаимоотношения власти и человека-труженика. 3.Карающая сила любви. 4.Особая святость помыслов героини.

11 Композиция рассказа А.И.Солженицын разделил свой рассказ на три части. 1.Русская деревня начала 50-х годов 20 века, её жизнь, обычаи, нравы. 2.Жизнь и судьба героини рассказа. 3.Уроки нравственности. Как бы вы озаглавили композиционные части рассказа?

13 Репродукция картины В.Е.Попкова «Старость», 1969 г. В чём праведность Матрёны?

14 Не стоит село без праведника… Моральные качества Матрёны Григорьевны, такие как честность, терпение, отсутствие зависти, позволяют нам считать её праведницей. Автор отмечает простоту и неприметность героини и в то же время исходящий от неё внутренний свет, добавляя, что она всегда… обезоруживала лучезарной улыбкой. К тому же, она живёт по правилам, которые считает непоколебимыми, то есть, по своей правде. Праведность Матрёны основана на безразличии к материальным ценностям. Героиня не предаётся греху гордыни, умеет быть благодарной за каждый прожитый миг, довольствуется тем, что у неё есть. После смерти Матрёны многие её укоряли:…и нечистоплотная была, и за обзаводком не гналась, и не бережная;…и глупая, помогала чужим бесплатно, и лишь Игнатьич встал на её сторону, осознав её моральные принципы: Все мы жили рядом с ней и не поняли, что есть она тот самый праведник, без которого, по пословице, не стоит село, ни город, ни вся земля наша….

15 Нравственный идеал писателя Праведница Матрёна – нравственный идеал писателя. По А.И.Солженицыну, «смысл земного существования – не в благоденствии, а в развитии души». Солженицын продолжает одну из главных традиций русской литературы, согласно которой писатель видит своё назначение в проповедовании истины, духовности, в необходимости ставить «вечные» вопросы и искать на них ответ.

16 Тот самый праведник… Репродукция картины В.Е.Попкова «Хороший человек была бабка Анисья», 1973 г.

17 Перед этим Строгим сельсоветом, Перед этим Стадом у моста, Перед всем Старинным Белым светом, Я клянусь, Душа моя чиста… Пусть она Останется чиста До конца, До тихого креста! Заклинание Н.Рубцов До конца, До тихого креста Пусть душа Останется чиста! Перед этой Скромной, Захолустной Стороной Болотистой моей, Перед жнивой Прелестной и грустной В дни осенних Горестных дождей,

18 ТЕСТ Прочитайте текст Так и поселился я у Матрёны Васильевны. Комнаты мы не делили. Её кровать была в дверном углу у печки, а я свою раскладушку развернул у окна и, оттесняя от света любимые Матрёнины фикусы, ещё у одного окна поставил столик. Электричество же в деревне было – его ещё в двадцатые годы подтянули от Шатуры. В газетах писали тогда “лампочки Ильича”, а мужики, глаза тараща, говорили: “Царь Огонь!” Может, кому из деревни, кто побогаче, изба Матрёны и не казалась доброжилой, нам же с ней в ту осень и зиму вполне была хороша: от дождей она ещё не протекала и ветрами студёными выдувало из нее печное грево не сразу, лишь под утро, особенно тогда, когда дул ветер с прохудившейся стороны. Кроме Матрёны и меня, жили в избе еще – кошка, мыши и тараканы. Кошка была немолода, а главное – колченога. Она из жалости была Матрёной подобрана и прижилась. Хотя она и ходила на четырех ногах, но сильно прихрамывала: одну ногу она берегла, больная была нога.

19 ТЕСТ Выполните задание А1 – А5 с выбором одного правильного ответа: А1. Определите жанр произведения, из которого взят фрагмент: А) рассказ, Б) повесть, В) быль, Г) роман. А2. Какое место занимает фрагмент в произведении? А) является экспозицией, Б) завершает повествование, В) является кульминацией сюжета, Г) является кульминацией сюжетного действия. А3. Главной темой данного фрагмента является: А) образ жизни рассказчика, Б) дом Матрёны, В) внешность Матрёны, Г) природа. А4. Почему Матрёна приютила кошку? А) из материальных соображений, Б) из жалости, В) от нечего делать, Г) из любви к животным. А5. С какой целью в данном фрагменте приводится описание избы Матрёны? А) показать её незаурядность, непохожесть на других, Б) сопоставить Матрёну с рассказчиком, В) раскрыть характер героини, Г) заинтересовать читателя.

21 Проверь себя А1А2А3А4А5 АГББВ В1В2В3В4В5 эпитетцитированиеинтерьерфикусыколченога

22 Использованный материал Источники иллюстраций: penza.ru/images/stories/artpenza/Hudogniki/Chumak/Postupleniya_24_12_09/I MG_0694.jpg Википедия свободная энциклопедия Миронова Н.А. Тесты по литературе в 11 классе. – М.: Экзамен, Егорова Н.В.Поурочные разработки по русской литературе в 11 классе. – М.: Вако, Егорова Н.В. Литературоведческий анализ произведений русской литературы в классе. – М.: Вако, Анализ рассказа:

Источник: http://www.myshared.ru/slide/139185/

Матренин двор – анализ рассказа

Русский советский прозаик Александр Солженицын оставил особенно яркий след в нашей литературе, и главным образом он смог заставить людей помнить и задумываться о своей истории, о тех ее моментах, которые можно назвать мрачными страницами.

Солженицын достаточно прямо поведал о том, какие антигуманные порядки царили в советском режиме и указал, что явилось истоками духовной пустоты следующих поколений перестройки.

Мы сделаем анализ рассказа “Матренин двор”, чтобы увидеть подтверждение вышесказанному.

Немного об истории написания рассказа

Надо сказать, что по литературному жанру произведение “Матренин двор” относится к рассказу, несмотря на то, что его размер намного больше, чем классический рассказ в том понимании, как мы привыкли его видеть.

Работу над этим произведением Солженицын завершил в 1959 году, но с публикацией были некоторые трудности, и если бы не Твардовский, руководивший в то время “Новым миром”, печать “Матренина двора” не состоялась бы.

Достаточно вспомнить, что Солженицын получил клеймо “врага народа”, отсидел в лагере и подвергся преследованиям после книги “Один день Ивана Денисовича”. Эти факторы мешали писателю пробиться в печать.

Проблематика и направленность

Продолжим анализ “Матренин двор”. Важно понимать, что этот рассказ относится к “деревенской прозе”, ведь его тематика и сюжетная линия сосредоточена именно вокруг проблем “русской деревни”. Причем в этом аспекте русская литература особенно дорожит рассказом Солженицына, настолько точным и глубоким он получился.

В этом произведении Солженицын проявил приверженность своим принципам, показал твердую нравственную позицию, правдиво изложив события. Конечно, цензурой и конъюнктурой были предприняты усилия затенить рассказ, умолчать о нем, однако это не удалось.

Сразу отметим, что прототипом главной героини рассказа – Матрёны – стала женщина, лично знакомая автору. Ее звали Матрёной Захаровой, жила она в деревеньке Мильцево, а Солженицын одно время арендовал небольшую площадь в ее доме.

Это бывший военный, который много лет провел в исправительных лагерях, он нестерпимо уставший, жизнь его била несправедливо и тяжело. Этому человеку хочется одного – ощутить на себе провинциальную тишину, спокойно дышать природой и отдыхать душой.

Другие детали анализа

Часть важных деталей мы уже уловили, продолжим анализ. “Матренин двор” можно воспринять, как некую притчу о русской женщине, очень доброй и неозлобленной на всех вокруг. Она всегда помогала другим, и отдав свою жизнь работе в колхозе, потеряв силы и оставшись почти без здоровья и пенсии, она не жалуется.

Можно поехать в город, попытаться высказать свое негодование или чего-то потребовать, но это не в ее принципах.

Однако как она ведет себя, когда ее просят помочь? Например, однажды она от председателя слышит просьбу помочь по сбору в полях, или в другой раз кто-то из соседей зовет на помощь по картошке. Матрёна, даже если в плохом самочувствии, идет и помогает, что великолепно характеризует ее.

Солженицын много и внимательно наблюдал за загадками души русского человека, и в анализе рассказа “Матренин двор” видно, что автор хотел подчеркнуть особым образом, на что обратить внимание. Русская душа – тайна. Это видно по главной героине.

С виду, она невзрачный, бедный человек, можно сказать, нищая женщина. Но это все перекрывает внутренняя красота и богатство души.

Не преследуя никогда цели стать богатой, Матрёна не жалуется на своё имущество, а оно небольшое, потому что Матрёна владеет козой, кошкой, фикусами да тараканами.

Мы представили краткий анализ рассказа “Матренин двор”. Возможно, вас заинтересует также краткое содержание этого произведения.

Источник: https://reedcafe.ru/blogs/matrenin-dvor-analiz-rasskaza

«Матренин двор» история создания

Матренин двор — одна из знаменитых работ Солженицына. Это произведение иллюстрирует читателям жизнь деревни шестидесятых годов двадцатого века, где бедным крестьянам приходилось, подобно Матрене Васильевне, трудится за палочки. За такую работу пенсия не положена. Показывая героиню произведения, описывая ее жизнь и то, как она пыталась добиться пенсии, автор раскрыл работу бюрократического аппарата, показал бесправие крестьян, несправедливость жестокого мира. Солженицын нарисовал картину, когда люди просто использовали других, забывая о простых словах благодарности. Повсюду эгоизм, поиск выгоды и только праведница Матрена разбавляла всю эту темноту. Но жизнь праведницы нелепо обрывается, как будто ее приносят в жертву, однако без праведников не стоит деревня.

Матренин двор — замечательное произведение, у которого имеется своя история создания. Ее кратко изложим в нашем сочинении.

История написания рассказа Матренин двор

Над рассказом Матренин двор автор начал работу в августе 1959 года. К публикации произведение было готово уже к декабрю. Но, редактор газеты — Твардовский все выжидал и сомневался. Первое, что ему не понравилось — это заглавие. Изначально название рассказа Солженицына звучало как Не стоит село без праведника. Такой заголовок рассказа воспринимался, как религиозный. А религия была под запретом. Поэтому рассказу пришлось дать новое название. Произведение стало именоваться, как Матренин двор, были изменены даты — с 1956 года на дохрущевский 1953 год.

И вот, продолжая историю создания и публикации рассказа Матренин двор, произведение выходит в журнале Новый мир в 1963 году. Под общей шапкой Два рассказа Матренин двор публикуют с другим рассказом автора Случай на станции Кочетовка. Критика оценила рассказ положительно, и только Твардовский написал об образе героини, увидев в ней не только малограмотную и простую труженицу, но и женщину с внутренним миром, силой, душевностью, которые позволяют беседовать с ней, как с Анной Карениной. Такая оценка была свыше всех похвал.

Повторно рассказ напечатали уже после отмены запрета на издание в 1989 году в журнале Огонек. Это была полноценная работа с иллюстрациями.

Самое интересное в истории создания рассказа Матренин двор является то, что Солженицын использует реальные факты из своей жизни, поэтому произведение можно назвать автобиографическим. К тому же у героини был прототип. Ее имя Захарова Матрена Васильевна. Имена этих женщин были созвучны, и автор изменил лишь фамилию.

В своей работе писатель использовал реальные названия лагерей и ссылок, в которых ему пришлось побывать. Например, в действительности имеется станция Торфпродукт, что находится во Владимирской области. Есть и деревня Тальново, которая располагалась между деревней Мильцево, где учительствовал автор рассказа после ссылки. Автор дает точное описание дома Матрены и рассказывает о буднях крестьян, чьи трудодни исчислялись палочками. Словом, Солженицын в который раз без прикрас показал жизнь простого народа. Показал жизнь русской деревни конца пятидесятых начала шестидесятых годов, создав произведение, которое и сегодня трогает сердца читателей.

---

Эта редакция является истинной и окончательной.

Никакие прижизненные издания её не отменяют.

Александр Солженицын

Апрель 1968 г.

На сто восемьдесят четвертом километре от Москвы, по ветке, что ведет к Мурому и Казани, еще с добрых полгода после того все поезда замедляли свой ход почти как бы до ощупи. Пассажиры льнули к стеклам, выходили в тамбур: чинят пути, что ли? Из графика вышел?

Нет. Пройдя переезд, поезд опять набирал скорость, пассажиры усаживались.

Только машинисты знали и помнили, отчего это все.

Да я.

1

Летом 1956 года из пыльной горячей пустыни я возвращался наугад — просто в Россию. Ни в одной точке ее никто меня не ждал и не звал, потому что я задержался с возвратом годиков на десять. Мне просто хотелось в среднюю полосу — без жары, с лиственным рокотом леса. Мне хотелось затесаться и затеряться в самой нутряной России — если такая где-то была, жила.

За год до того по сю сторону Уральского хребта я мог наняться разве таскать носилки. Даже электриком на порядочное строительство меня бы не взяли. А меня тянуло — учительствовать. Говорили мне знающие люди, что нечего и на билет тратиться, впустую проезжу.

Но что-то начинало уже страгиваться. Когда я поднялся по лестнице …ского облоно и спросил, где отдел кадров, то с удивлением увидел, что кадры уже не сидели здесь за черной кожаной дверью, а за остекленной перегородкой, как в аптеке. Все же я подошел к окошечку робко, поклонился и попросил:

— Скажите, не нужны ли вам математики где-нибудь подальше от железной дороги? Я хочу поселиться там навсегда.

Каждую букву в моих документах перещупали, походили из комнаты в комнату и куда-то звонили. Тоже и для них редкость была — все день просятся в город, да покрупней. И вдруг-таки дали мне местечко — Высокое Поле. От одного названия веселела душа.

Название не лгало. На взгорке между ложков, а потом других взгорков, цельно-обомкнутое лесом, с прудом и плотинкой, Высокое Поле было тем самым местом, где не обидно бы и жить и умереть. Там я долго сидел в рощице на пне и думал, что от души бы хотел не нуждаться каждый день завтракать и обедать, только бы остаться здесь и ночами слушать, как ветви шуршат по крыше — когда ниоткуда не слышно радио и все в мире молчит.

Увы, там не пекли хлеба. Там не торговали ничем съестным. Вся деревня волокла снедь мешками из областного города.

Я вернулся в отдел кадров и взмолился перед окошечком. Сперва и разговаривать со мной не хотели. Потом все ж походили из комнаты в комнату, позвонили, поскрипели и отпечатали мне в приказе: «Торфопродукт».

Торфопродукт? Ах, Тургенев не знал, что можно по-русски составить такое!

На станции Торфопродукт, состарившемся временном серо-деревянном бараке, висела строгая надпись: «На поезд садиться только со стороны вокзала!» Гвоздем по доскам было доцарапано: «И без билетов». А у кассы с тем же меланхолическим остроумием было навсегда вырезано ножом: «Билетов нет». Точный смысл этих добавлений я оценил позже. В Торфопродукт легко было приехать. Но не уехать.

А и на этом месте стояли прежде и перестояли революцию дремучие, непрохожие леса. Потом их вырубили — торфоразработчики и соседний колхоз. Председатель его, Горшков, свел под корень изрядно гектаров леса и выгодно сбыл в Одесскую область, на том свой колхоз и возвысив.

Меж торфяными низинами беспорядочно разбросался поселок — однообразные худо штукатуренные бараки тридцатых годов и, с резьбой по фасаду, с остекленными верандами, домики пятидесятых. Но внутри этих домиков нельзя было увидеть перегородки, доходящей до потолка, так что не снять мне было комнаты с четырьмя настоящими стенами.

Над поселком дымила фабричная труба. Туда и сюда сквозь поселок проложена была узкоколейка, и паровозики, тоже густо-дымящие, пронзительно свистя, таскали по ней поезда с бурым торфом, торфяными плитами и брикетами. Без ошибки я мог предположить, что вечером над дверьми клуба будет надрываться радиола, а по улице пображивать пьяные — не без того, да подпыривать друг друга ножами.

Вот куда завела меня мечта о тихом уголке России. А ведь там, откуда я приехал, мог я жить в глинобитной хатке, глядящей в пустыню. Там дул такой свежий ветер ночами и только звездный свод распахивался над головой.

Мне не спалось на станционной скамье, и я чуть свет опять побрел по поселку. Теперь я увидел крохотный базарец. По рани единственная женщина стояла там, торгуя молоком. Я взял бутылку, стал пить тут же.

Меня поразила ее речь. Она не говорила, а напевала умильно, и слова ее были те самые, за которыми потянула меня тоска из Азии:

— Пей, пей с душою желадной. Ты, потай, приезжий?

— А вы откуда? — просветлел я.

И я узнал, что не всё вокруг торфоразработки, что есть за полотном железной дороги — бугор, а за бугром — деревня, и деревня эта — Тальново, испокон она здесь, еще когда была барыня-«цыганка» и кругом лес лихой стоял. А дальше целый край идет деревень: Часлицы, Овинцы, Спудни, Шевертни, Шестимирово — все поглуше, от железной дороги подале, к озерам.

Ветром успокоения потянуло на меня от этих названий. Они обещали мне кондовую Россию.

И я попросил мою новую знакомую отвести меня после базара в Тальново и подыскать избу, где бы стать мне квартирантом.

Я казался квартирантом выгодным: сверх платы сулила школа за меня еще машину торфа на зиму. По лицу женщины прошли заботы уже не умильные. У самой у нее места не было (они с мужем воспитывали ее престарелую мать), оттого она повела меня к одним своим родным и еще к другим. Но и здесь не нашлось комнаты отдельной, было тесно и лопотно.

Так мы дошли до высыхающей подпруженной речушки с мостиком. Милей этого места мне не приглянулось во всей деревне; две-три ивы, избушка перекособоченная, а по пруду плавали утки, и выходили на берег гуси, отряхаясь.

— Ну, разве что к Матрене зайдем, — сказала моя проводница, уже уставая от меня. — Только у нее не так уборно, в запущи она живет, болеет.

Дом Матрены стоял тут же, неподалеку, с четырьмя оконцами в ряд на холодную некрасную сторону, крытый щепою, на два ската и с украшенным под теремок чердачным окошком. Дом не низкий — восемнадцать венцов. Однако изгнивала щепа, посерели от старости бревна сруба и ворота, когда-то могучие, и проредилась их обвершка.

Калитка была на запоре, но проводница моя не стала стучать, а просунула руку под низом и отвернула завертку — нехитрую затею против скота и чужого человека. Дворик не был крыт, но в доме многое было под одной связью. За входной дверью внутренние ступеньки поднимались на просторные мосты, высоко осененные крышей. Налево еще ступеньки вели вверх в горницу — отдельный сруб без печи, и ступеньки вниз, в подклеть. А направо шла сама изба, с чердаком и подпольем.

Строено было давно и добротно, на большую семью, а жила теперь одинокая женщина лет шестидесяти.

Когда я вошел в избу, она лежала на русской печи, тут же, у входа, накрытая неопределенным темным тряпьем, таким бесценным в жизни рабочего человека.

Просторная изба и особенно лучшая приоконная ее часть была уставлена по табуреткам и лавкам — горшками и кадками с фикусами. Они заполнили одиночество хозяйки безмолвной, но живой толпой. Они разрослись привольно, забирая небогатый свет северной стороны. В остатке света и к тому же за трубой кругловатое лицо хозяйки показалось мне желтым, больным. И по глазам ее замутненным можно было видеть, что болезнь измотала ее.

Разговаривая со мной, она так и лежала на печи ничком, без подушки, головой к двери, а я стоял внизу. Она не проявила радости заполучить квартиранта, жаловалась на черный недуг, из приступа которого выходила сейчас: недуг налетал на нее не каждый месяц, но, налетев,

— …держит два-дни и три-дни, так что ни встать, ни подать я вам не приспею. А избу бы не жалко, живите.

И она перечисляла мне других хозяек, у кого будет мне покойней и угожей, и слала обойти их. Но я уже видел, что жребий мой был — поселиться в этой темноватой избе с тусклым зеркалом, в которое совсем нельзя было смотреться, с двумя яркими рублевыми плакатами о книжной торговле и об урожае, повешенными на стене для красоты. Здесь было мне тем хорошо, что по бедности Матрена не держала радио, а по одиночеству не с кем было ей разговаривать.

И хотя Матрена Васильевна вынудила меня походить еще по деревне, и хотя в мой второй приход долго отнекивалась:

— Не умемши, не варёмши — как утрафишь? — но уж встретила меня на ногах, и даже будто удовольствие пробудилось в ее глазах оттого, что я вернулся.

Поладили о цене и о торфе, что школа привезет.

Я только потом узнал, что год за годом, многие годы, ниоткуда не зарабатывала Матрена Васильевна ни рубля. Потому что пенсии ей не платили. Родные ей помогали мало. А в колхозе она работала не за деньги — за палочки. За палочки трудодней в замусленной книжке учетчика.

Так и поселился я у Матрены Васильевны. Комнаты мы не делили. Ее кровать была в дверном углу у печки, а я свою раскладушку развернул у окна и, оттесняя от света любимые Матренины фикусы, еще у одного окна поставил столик. Электричество же в деревне было — его еще в двадцатые годы подтянули от Шатуры. В газетах писали тогда «лампочки Ильича», а мужики, глаза тараща, говорили: «Царь Огонь!»

Может, кому из деревни, кто побогаче, изба Матрены и не казалась доброжилой, нам же с ней в ту осень и зиму вполне была хороша: от дождей она еще не протекала и ветрами студеными выдувало из нее печное грево не сразу, лишь под утро, особенно тогда, когда дул ветер с прохудившейся стороны.

Кроме Матрены и меня, жили в избе еще — кошка, мыши и тараканы.

Кошка была немолода, а главное — колченога. Она из жалости была Матреной подобрана и прижилась. Хотя она и ходила на четырех ногах, но сильно прихрамывала: одну ногу она берегла, больная была нога. Когда кошка прыгала с печи на пол, звук касания ее о пол не был кошаче-мягок, как у всех, а — сильный одновременный удар трех ног: туп! — такой сильный удар, что я не сразу привык, вздрагивал. Это она три ноги подставляла разом, чтоб уберечь четвертую.

Но не потому были мыши в избе, что колченогая кошка с ними не справлялась: она как молния за ними прыгала в угол и выносила в зубах. А недоступны были мыши для кошки из-за того, что кто-то когда-то, еще по хорошей жизни, оклеил Матренину избу рифлеными зеленоватыми обоями, да не просто в слой, а в пять слоев. Друг с другом обои склеились хорошо, от стены же во многих местах отстали — и получилась как бы внутренняя шкура на избе. Между бревнами избы и обойной шкурой мыши и проделали себе ходы и нагло шуршали, бегая по ним даже и под потолком. Кошка сердито смотрела вслед их шуршанью, а достать не могла.

Иногда ела кошка и тараканов, но от них ей становилось нехорошо. Единственное, что тараканы уважали, это черту перегородки, отделявшей устье русской печи и кухоньку от чистой избы. В чистую избу они не переползали. Зато в кухоньке по ночам кишели, и если поздно вечером, зайдя испить воды, я зажигал там лампочку — пол весь, и скамья большая, и даже стена были чуть не сплошь бурыми и шевелились. Приносил я из химического кабинета буры, и, смешивая с тестом, мы их травили. Тараканов менело, но Матрена боялась отравить вместе с ними и кошку. Мы прекращали подсыпку яда, и тараканы плодились вновь.

По ночам, когда Матрена уже спала, а я занимался за столом, — редкое быстрое шуршание мышей под обоями покрывалось слитным, единым, непрерывным, как далекий шум океана, шорохом тараканов за перегородкой. Но я свыкся с ним, ибо в нем не было ничего злого, в нем не было лжи. Шуршанье их — была их жизнь.

И с грубой плакатной красавицей я свыкся, которая со стены постоянно протягивала мне Белинского, Панферова и еще стопу каких-то книг, но — молчала. Я со всем свыкся, что было в избе Матрены.

Матрена вставала в четыре-пять утра. Ходикам Матрениным было двадцать семь лет, как куплены в сельпо. Всегда они шли вперед, и Матрена не беспокоилась — лишь бы не отставали, чтоб утром не запоздниться. Она включала лампочку за кухонной перегородкой и тихо, вежливо, стараясь не шуметь, топила русскую печь, ходила доить козу (все животы ее были — одна эта грязно-белая криворогая коза), по воду ходила и варила в трех чугунках: один чугунок — мне, один — себе, один — козе. Козе она выбирала из подполья самую мелкую картошку, себе — мелкую, а мне — с куриное яйцо. Крупной же картошки огород ее песчаный, с довоенных лет не удобренный и всегда засаживаемый картошкой, картошкой и картошкой, — крупной не давал.

Мне почти не слышались ее утренние хлопоты. Я спал долго, просыпался на позднем зимнем свету и потягивался, высовывая голову из-под одеяла и тулупа. Они да еще лагерная телогрейка на ногах, а снизу мешок, набитый соломой, хранили мне тепло даже в те ночи, когда стужа толкалась с севера в наши хилые оконца. Услышав за перегородкой сдержанный шумок, я всякий раз размеренно говорил:

— Доброе утро, Матрена Васильевна!

И всегда одни и те же доброжелательные слова раздавались мне из-за перегородки. Они начинались какии-то низким теплым мурчанием, как у бабушек в сказках:

— М-м-мм… также и вам!

И немного погодя:

— А завтрак вам приспе-ел.

Что на завтрак, она не объявляла, да это и догадаться было легко: картовь необлупленная, или суп картонный (так выговаривали все в деревне), или каша ячневая (другой крупы в тот год нельзя было купить в Торфопродукте, да и ячневую-то с бою — как самой дешевой ею откармливали свиней и мешками брали). Не всегда это было посолено, как надо, часто пригорало, а после еды оставляло налет на нёбе, деснах и вызывало изжогу.

Но не Матрены в том была вина: не было в Торфопродукте и масла, маргарин нарасхват, а свободно только жир комбинированный. Да и русская печь, как я пригляделся, неудобна для стряпни: варка идет скрыто от стряпухи, жар к чугунку подступает с разных сторон неравномерно. Но потому, должно быть, пришла она к нашим предкам из самого каменного века, что, протопленная раз на досветьи, весь день хранит в себе теплыми корм и пойло для скота, пищу и воду для человека. И спать тепло.

Я покорно съедал все наваренное мне, терпеливо откладывал в сторону, если попадалось что неурядное: волос ли, торфа кусочек, тараканья ножка. У меня не хватало духу упрекнуть Матрену. В конце концов она сама же меня предупреждала: «Не умемши, не варёмши — как утрафишь?»

— Спасибо, — вполне искренне говорил я.

— На чем? На своем на добром? — обезоруживала она меня лучезарной улыбкой. И, простодушно глядя блекло-голубыми глазами, спрашивала: — Ну, а к ужоткому что вам приготовить?

К ужоткому значило — к вечеру. Ел я дважды в сутки, как на фронте. Что мог я заказать к ужоткому? Все из того же, картовь или суп картонный.

Я мирился с этим, потому что жизнь научила меня не в еде находить смысл повседневного существования. Мне дороже была эта улыбка ее кругловатого лица, которую, заработав наконец на фотоаппарат, я тщетно пытался уловить. Увидев на себе холодный глаз объектива, Матрена принимала выражение или натянутое, или повышенно-суровое.

Раз только запечатлел я, как она улыбалась чему-то, глядя в окошко на улицу.

В ту осень много было у Матрены обид. Вышел перед тем новый пенсионный закон, и надоумили ее соседки добиваться пенсии. Была она одинокая кругом, а с тех пор, как стала сильно болеть — и из колхоза ее отпустили. Наворочено было много несправедливостей с Матреной: она была больна, но не считалась инвалидом; она четверть века проработала в колхозе, но потому что не на заводе — не полагалось ей пенсии за себя, а добиваться можно было только за мужа, то есть за утерю кормильца. Но мужа не было уже двенадцать лет, с начала войны, и нелегко было теперь добыть те справки с разных мест о его сташе и сколько он там получал. Хлопоты были — добыть эти справки; и чтоб написали все же, что получал он в месяц хоть рублей триста; и справку заверить, что живет она одна и никто ей не помогает; и с года она какого; и потом все это носить в собес; и перенашивать, исправляя, что сделано не так; и еще носить. И узнавать — дадут ли пенсию.

Хлопоты эти были тем затруднены, что собес от Тальнова был в двадцати километрах к востоку, сельский совет — в десяти километрах к западу, а поселковый — к северу, час ходьбы. Из канцелярии в канцелярию и гоняли ее два месяца — то за точкой, то за запятой. Каждая проходка — день. Сходит в сельсовет, а секретаря сегодня нет, просто так вот нет, как это бывает в селах. Завтра, значит, опять иди. Теперь секретарь есть, да печати у него нет. Третий день опять иди. А четвертый день иди потому, что сослепу они не на той бумажке расписались, бумажки-то все у Матрены одной пачкой сколоты.

— Притесняют меня, Игнатич, — жаловалась она мне после таких бесплодных проходок. — Иззаботилась я.

Но лоб ее недолго оставался омраченным. Я заметил: у нее было верное средство вернуть себе доброе расположение духа — работа. Тотчас же она или хваталась за лопату и копала картовь. Или с мешком под мышкой шла за торфом. А то с плетеным кузовом — по ягоды в дальний лес. И не столам конторским кланяясь, а лесным кустам, да наломавши спину ношей, в избу возвращалась Матрена уже просветленная, всем довольная, со своей доброй улыбкой.

— Теперича я зуб наложила, Игнатич, знаю, где брать, — говорила она о торфе. — Ну и местечко, любота одна!

— Да Матрена Васильевна, разве моего торфа не хватит? Машина целая.

— Фу-у! твоего торфу! еще столько, да еще столько — тогда, бывает, хватит. Тут как зима закрутит да дуель в окна, так не столько топишь, сколько выдувает. Летось мы торфу натаскивали сколища! Я ли бы и теперь три машины не натаскала? Так вот ловят. Уж одну бабу нашу по судам тягают.

Да, это было так. Уже закруживалось пугающее дыхание зимы — и щемило сердца. Стояли вокруг леса, а топки взять было негде. Рычали кругом экскаваторы на болотах, но не продавалось торфу жителям, а только везли — начальству, да кто при начальстве, да по машине — учителям, врачам, рабочим завода. Топлива не было положено — и спрашивать о нем не полагалось. Председатель колхоза ходил по деревне, смотрел в глаза требовательно или мутно или простодушно и о чем угодно говорил, кроме топлива. Потому что сам он запасся. А зимы не ожидалось.

Что ж, воровали раньше лес у барина, теперь тянули торф у треста. Бабы собирались по пять, по десять, чтобы смелей. Ходили днем. За лето накопано было торфу повсюду и сложено штабелями для просушки. Этим и хорош торф, что, добыв, его не могут увезти сразу. Он сохнет до осени, а то и до снега, если дорога не станет или трест затомошился. Это-то время бабы его и брали. Зараз уносили в мешке торфин шесть, если были сыроваты, торфин десять, если сухие. Одного мешка такого, принесенного иногда километра за три (и весил он пуда два), хватало на одну протопку. А дней в зиме двести. А топить надо: утром русскую, вечером «голландку».

— Да чего говорить обапол! — сердилась Матрена на кого-то невидимого. — Как лошадей не стало, так чего на себе не припрешь, того и в дому нет. Спина у меня никогда не заживает. Зимой салазки на себе, летом вязанки на себе, ей-богу правда!

Ходили бабы в день — не по разу. В хорошие дни Матрена приносила по шесть мешков. Мой торф она сложила открыто, свой прятала под мостами, и каждый вечер забивала лаз доской.

— Разве уж догадаются, враги, — улыбалась она, вытирая пот со лба, — а то ни в жисть не найдут.

Что было делать тресту? Ему не отпускалось штатов, чтобы расставлять караульщиков по всем болотам. Приходилось, наверно, показав обильную добычу в сводках, затем списывать — на крошку, на дожди. Иногда, порывами, собирали патруль и ловили баб у входа в деревню. Бабы бросали мешки и разбегались. Иногда, по доносу, ходили по домам с обыском, составляли протокол на незаконный торф и грозились передать в суд. Бабы на время бросали носить, но зима надвигалась и снова гнала их — с санками по ночам.

Вообще, приглядываясь к Матрене, я замечал, что, помимо стряпни и хозяйства, на каждый день у нее приходилось и какое-нибудь другое немалое дело, закономерный порядок этих дел она держала в голове и, проснувшись поутру, всегда знала, чем сегодня день ее будет занят. Кроме торфа, кроме сбора старых пеньков, вывороченных трактором на болоте, кроме брусники, намачиваемой на зиму в четвертях («Поточи зубки, Игнатич», — угощала меня), кроме копки картошки, кроме беготни по пенсионному делу, она должна была еще где-то раздобывать сенца для единственной своей грязно-белой козы.

— А почему вы коровы не держите, Матрена Васильевна?

— Э-эх, Игнатич, — разъясняла Матрена, стоя в нечистом фартуке в кухонном дверном вырезе и оборотясь к моему столу. — Мне молока и от козы хватит. А корову заведи, так она меня самою с ногами съест. У полотна не скоси — там свои хозява, и в лесу косить нету — лесничество хозяин, и в колхозе мне не велят — не колхозница, мол, теперь. Да они и колхозницы до самых белых мух всё в колхоз, а себе уж из-под снегу — что за трава?… По-бывалошному кипели с сеном в межень, с Петрова до Ильина. Считалась трава — медовая…

Так, одной утельной козе собрать было сена для Матрены — труд великий. Брала она с утра мешок и серп и уходила в места, которые помнила, где трава росла по обмежкам, по задороге, по островкам среди болота. Набив мешок свежей тяжелой травой, она тащила ее домой и во дворике у себя раскладывала пластом. С мешка травы получалось подсохшего сена — навильник.

Председатель новый, недавний, присланный из города, первым делом обрезал всем инвалидам огороды. Пятнадцать соток песочка оставил Матрене, а десять соток так и пустовало за забором. Впрочем, за пятнадцать соток потягивал колхоз Матрену. Когда рук не хватало, когда отнекивались бабы уж очень упорно, жена председателя приходила к Матрене. Она была тоже женщина городская, решительная, коротким серым полупальто и грозным взглядом как бы военная.

Она входила в избу и, не здороваясь, строго смотрела на Матрену. Матрена мешалась.

— Та-ак, — раздельно говорила жена председателя. — Товарищ Григорьева? Надо будет помочь колхозу! Надо будет завтра ехать навоз вывозить!

Лицо Матрены складывалось в извиняющую полуулыбку — как будто ей было совестно за жену председателя, что та не могла ей заплатить за работу.

— Ну что ж, — тянула она. — Я больна, конечно. И к делу вашему теперь не присоединёна. — И тут же спешно исправлялась: — Какому часу приходить-то?

— И вилы свои бери! — наставляла председательша и уходила, шурша твердой юбкой.

— Во как! — пеняла Матрена вслед. — И вилы свои бери! Ни лопат, ни вил в колхозе нету. А я без мужика живу, кто мне насадит?…

И размышляла потом весь вечер:

— Да что говорить, Игнатич! Ни к столбу, ни к перилу эта работа. Станешь, об лопату опершись, и ждешь, скоро ли с фабрики гудок на двенадцать. Да еще заведутся бабы, счеты сводят, кто вышел, кто не вышел. Когда, бывалоча, по себе работали, так никакого звуку не было, только ой-ой-ойинь-ки, вот обед подкатил, вот вечер подступил.

Все же поутру она уходила со своими вилами.

Но не колхоз только, а любая родственница дальняя или просто соседка приходила тоже к Матрене с вечера и говорила:

— Завтра, Матрена, придешь мне пособить. Картошку будем докапывать.

И Матрена не могла отказать. Она покидала свой черед дел, шла помогать соседке и, воротясь, еще говорила без тени зависти:

— Ах, Игнатич, и крупная ж картошка у нее! В охотку копала, уходить с участка не хотелось, ей-богу правда!

Тем более не обходилась без Матрены ни одна пахота огорода. Тальновские бабы установили доточно, что одной вскопать свой огород лопатою тяжеле и дольше, чем, взяв соху и вшестером впрягшись, вспахать на себе шесть огородов. На то и звали Матрену в помощь.

— Что ж, платили вы ей? — приходилось мне потом спрашивать.

— Не берет она денег. Уж поневоле ей вопрятаешь.

Еще суета большая выпадала Матрене, когда подходила ее очередь кормить козьих пастухов: одного — здоровенного, немоглухого, и второго — мальчишку с постоянной слюнявой цигаркой в зубах. Очередь эта была в полтора месяца роз, но вгоняла Матрену в большой расход. Она шла в сельпо, покупала рыбные консервы, расстарывалась и сахару и масла, чего не ела сама. Оказывается, хозяйки выкладывались друг перед другой, стараясь накормить пастухов получше.

— Бойся портного да пастуха, — объясняла она мне. — По всей деревне тебя ославят, если что им не так.

И в эту жизнь, густую заботами, еще врывалась временами тяжелая немочь, Матрена валилась и сутки-двое лежала пластом. Она не жаловалась, не стонала, но и не шевелилась почти. В такие дни Маша, близкая подруга Матрены с самых молодых годков, приходила обихаживать козу да топить печь. Сама Матрена не пила, не ела и не просила ничего. Вызвать на дом врача из поселкового медпункта было в Тальнове вдиво, как-то неприлично перед соседями — мол, барыня. Вызывали однажды, та приехала злая очень, велела Матрене, как отлежится, приходить на медпункт самой. Матрена ходила против воли, брали анализы, посылали в районную больницу — да так и заглохло. Была тут вина и Матрены самой.

Дела звали к жизни. Скоро Матрена начинала вставать, сперва двигалась медленно, а потом опять живо.

— Это ты меня прежде не видал, Игнатич, — оправдывалась она. — Все мешки мои были, по пять пудов тижелью не считала. Свекор кричал: «Матрена! Спину сломаешь!» Ко мне дивирь не подходил, чтоб мой конец бревна на передок подсадить. Конь был военный у нас Волчок, здоровый…

— А почему военный?

— А нашего на войну забрали, этого подраненного — взамен. А он стиховой какой-то попался. Раз с испугу сани понес в озеро, мужики отскакивали, а я, правда, за узду схватила, остановила. Овсяной был конь. У нас мужики любили лошадей кормить. Которые кони овсяные, те и тижели не признают.

Но отнюдь не была Матрена бесстрашной. Боялась она пожара, боялась молоньи, а больше всего почему-то — поезда.

— Как мне в Черусти ехать, с Нечаевки поезд вылезет, глаза здоровенные свои вылупит, рельсы гудят — аж в жар меня бросает, коленки трясутся. Ей-богу правда! — сама удивлялась и пожимала плечами Матрена.

— Так, может, потому, что билетов не дают, Матрена Васильевна?

— В окошечко? Только мягкие суют. А уж поезд — трогацать! Мечемся туда-сюда: да взойдите ж в сознание! Мужики — те по лесенке на крышу полезли. А мы нашли дверь незапертую, вперлись прям так, без билетов — а вагоны-то все простые идут, все простые, хоть на полке растягивайся. Отчего билетов не давали, паразиты несочувственные, — не знато…

Всё же к той зиме жизнь Матрены наладилась как никогда. Стали-таки платить ей рублей восемьдесят пенсии. Еще сто с лишком получала она от школы и от меня.

— Фу-у! Теперь Матрене и умирать не надо! — уже начинали завидовать некоторые из соседок. — Больше денег ей, старой, и девать некуда.

— А что — пенсия? — возражали другие. — Государство — оно минутное. Сегодня, вишь, дало, а завтра отымет.

Заказала себе Матрена скатать новые валенки. Купила новую телогрейку. И справила пальто из ношеной железнодорожной шинели, которую подарил ей машинист из Черустей, муж ее бывшей воспитанницы Киры. Деревенский портной-горбун подложил под сукно ваты, и такое славное пальто получилось, какого за шесть десятков лет Матрена не нашивала.

И в середине зимы зашила Матрена в подкладку этого пальто двести рублей себе на похороны. Повеселела:

— Маненько и я спокой увидала, Игнатич.

Прошел декабрь, прошел январь — за два месяца не посетила ее болезнь. Чаще Матрена по вечерам стала ходить к Маше посидеть, семечки пощелкать. К себе она гостей по вечерам не звала, уважая мои занятия. Только на крещенье, воротясь из школы, я застал в избе пляску и познакомлен был с тремя Матрениными родными сестрами, звавшими Матрену как старшую — лёлька или нянька. До этого дня мало было в нашей избе слышно о сестрах — то ли опасались они, что Матрена будет просить у них помощи?

Одно только событие или предзнаменование омрачило Матрене этот праздник: ходила она за пять верст в церковь на водосвятие, поставила свой котелок меж других, а когда водосвятие кончилось и бросились бабы, толкаясь, разбирать — Матрена не поспела средь первых, а в конце — не оказалось ее котелка. И взамен котелка никакой другой посуды тоже оставлено не было. Исчез котелок, как дух нечистый его унес.

— Бабоньки! — ходила Матрена среди молящихся. — Не прихватил ли кто неуладкой чужую воду освячённую? в котелке?

Не признался никто. Бывает, мальчишки созоровали, были там и мальчишки. Вернулась Матрена печальная. Всегда у нее бывала святая вода, а на этот год не стало.

Не сказать, однако, чтобы Матрена верила как-то истово. Даже скорей была она язычница, брали в ней верх суеверия: что на Ивана Постного в огород зайти нельзя — на будущий год урожая не будет; что если метель крутит — значит, кто-то где-то удавился, а дверью ногу прищемишь — быть гостю. Сколько жил я у нее — никогда не видал ее молящейся, ни чтоб она хоть раз перекрестилась. А дело всякое начинала «с Богом!» и мне всякий раз «с Богом!» говорила, когда я шел в школу. Может быть, она и молилась, но не показно, стесняясь меня или боясь меня притеснить. Был святой угол в чистой избе, и икона Николая Угодника в кухоньке. Забудни стояли они темные, а во время всенощной и с утра по праздникам зажигала Матрена лампадку.

Только грехов у нее было меньше, чем у ее колченогой кошки. Та — мышей душила…

Немного выдравшись из колотной своей житёнки, стала Матрена повнимательней слушать и мое радио (я не преминул поставить себе разведку — так Матрена называла розетку. Мой приемничек уже не был для меня бич, потому что я своей рукой мог его выключить в любую минуту; но, действительно, выходил он для меня из глухой избы — разведкой). В тот год повелось по две — по три иностранных делегации в неделю принимать, провожать и возить по многим городам, собирая митинги. И что ни день, известия полны были важными сообщениями о банкетах, обедах и завтраках.

Матрена хмурилась, неодобрительно вздыхала:

— Ездят-ездят, чего-нибудь наездят.

Услышав, что машины изобретены новые, ворчала Матрена из кухни:

— Всё новые, новые, на старых работать не хотят, куды старые складывать будем?

Еще в тот год обещали искусственные спутники Земли. Матрена качала головой с печи:

— Ой-ой-ойиньки, чего-нибудь изменят, зиму или лето.

Исполнял Шаляпин русские песни. Матрена стояла-стояла, слушала и приговорила решительно:

— Чудно поют, не по-нашему.

— Да что вы, Матрена Васильевна, да прислушайтесь!

Еще послушала. Сжала губы:

— Не. Не так. Ладу не нашего. И голосом балует.

Зато и вознаградила меня Матрена. Передавали как-то концерт из романсов Глинки. И вдруг после пятка камерных романсов Матрена, держась за фартук, вышла из-за перегородки растепленная, с пеленой слезы в неярких своих глазах:

— А вот это — по-нашему… — прошептала она.

2

Так привыкли Матрена ко мне, а я к ней, и жили мы запросто. Не мешала она моим долгим вечерним занятиям, не досаждала никакими расспросами. До того отсутствовало в ней бабье любопытство или до того она была деликатна, что не спросила меня ни разу: был ли я когда женат? Все тальновские бабы приставали к ней — узнать обо мне. Она им отвечала:

— Вам нужно — вы и спрашивайте. Знаю одно — дальний он.

И когда невскоре я сам сказал ей, что много провел в тюрьме, она только молча покивала головой, как бы подозревала и раньше.

А я тоже видел Матрену сегодняшнюю, потерянную старуху, и тоже не бередил ее прошлого, да и не подозревал, чтоб там было что искать.

Знал я, что замуж Матрена вышла еще до революции, и сразу в эту избу, где мы жили теперь с ней, и сразу к печке (то есть не было в живых ни свекрови, ни старшей золовки незамужней, и с первого послебрачного утра Матрена взялась за ухват). Знал, что детей у нее было шестеро и один за другим умирали все очень рано, так что двое сразу не жило. Потом была какая-то воспитанница Кира. А муж Матрены не вернулся с этой войны. Похоронного тоже не было. Односельчане, кто был с ним в роте, говорили, что либо в плен он попал, либо погиб, а только тела не нашли. За одиннадцать послевоенных лет решила и Матрена сама, что он не жив. И хорошо, что думала так. Хоть и был бы теперь он жив — так женат где-нибудь в Бразилии или в Австралии. И деревня Тальново, и язык русский изглаживаются из памяти его…

Раз, придя из школы, я застал в нашей избе гостя. Высокий черный старик, сняв на колени шапку, сидел на стуле, который Матрена выставила ему на середину комнаты, к печке-«голландке». Все лицо его облегали густые черные волосы, почти не тронутые сединой: с черной окладистой бородой сливались усы густые, черные, так что рот был виден едва; и непрерывные бакены черные, едва выказывая уши, поднимались к черным космам, свисавшим с темени; и еще широкие черные брови мостами были брошены друг другу навстречу. И только лоб уходил лысым куполом в лысую просторную маковку. Во всем облике старика показалось мне многознание и достойность. Он сидел ровно, сложив руки на посохе, посох же отвесно уперев в пол, — сидел в положении терпеливого ожидания и, видно, мало разговаривал с Матреной, возившейся за перегородкой.

Когда я пришел, он плавно повернул ко мне величавую голову и назвал меня внезапно:

— Батюшка!… Вижу вас плохо. Сын мой учится у вас. Григорьев Антошка…

Дальше мог бы он и не говорить… При всем моем порыве помочь этому почтенному старику, заранее знал я и отвергал все то бесполезное, что скажет старик сейчас. Григорьев Антошка был круглый румяный малец из 8-го «Г», выглядевший, как кот после блинов. В школу он приходил как бы отдыхать, за партой сидел и улыбался лениво. Уж тем более он никогда не готовил уроков дома. Но, главное, борясь за тот высокий процент успеваемости, которым славились школы нашего района, нашей области и соседних областей, — из году в год его переводили, и он ясно усвоил, что, как бы учителя ни грозились, все равно в конце года переведут, и не надо для этого учиться. Он просто смеялся над нами. Он сидел в 8-м классе, однако не владел дробями и не различал, какие бывают треугольники. По первым четвертям он был в цепкой хватке моих двоек — и то же ожидало его в третьей четверти.

Но этому полуслепому старику, годному Антошке не в отцы, а в деды и пришедшему ко мне на униженный поклон, — как было сказать теперь, что год за годом школа его обманывала, дальше же обманывать я не могу, иначе развалю весь класс, и превращусь в балаболку, и наплевать должен буду на весь свой труд и звание свое?

И теперь я терпеливо объяснял ему, что запущено у сына очень, и он в школе и дома лжет, надо дневник проверять у него почаще и круто браться с двух сторон.

— Да уж куда крутей, батюшка, — заверил меня гость. — Бью его теперь, что неделя. А рука тяжелая у меня.

В разговоре я вспомнил, что уж один раз и Матрена сама почему-то ходатайствовала за Антошку Григорьева, но я не спросил, что за родственник он ей, и тоже тогда отказал. Матрена и сейчас стала в дверях кухоньки бессловесной просительницей. И когда Фаддей Миронович ушел от меня с тем, что будет заходить — узнавать, я спросил:

— Не пойму, Матрена Васильевна, как же этот Антошка вам приходится?

— Дивиря моего сын, — ответила Матрена суховато и ушла доить козу.

Разочтя, я понял, что черный настойчивый этот старик — родной брат мужа ее, без вести пропавшего.

И долгий вечер прошел — Матрена не касалась больше этого разговора. Лишь поздно вечером, когда я думать забыл о старике и работал в тишине избы под шорох тараканов и постук ходиков, — Матрена вдруг из темного своего угла сказала:

— Я, Игнатич, когда-то за него чуть замуж не вышла.

Я и о Матрене-то самой забыл, что она здесь, не слышал ее, — но так взволнованно она это сказала из темноты, будто и сейчас еще тот старик домогался ее.

Видно, весь вечер Матрена только об том и думала.

Она поднялась с убогой тряпичной кровати и медленно выходила ко мне, как бы идя за своими словами. Я откинулся — и в первый раз совсем по-новому увидел Матрену.

Верхнего света не было в нашей большой комнате, как лесом заставленной фикусами. От настольной же лампы свет падал кругом только на мои тетради, — а по всей комнате глазам, оторвавшимся от света, казался полумрак с розовинкой. И из него выступала Матрена. И щеки ее померещились мне не желтыми, как всегда, а тоже с розовинкой.

— Он за меня первый сватался… раньше Ефима… Он был брат — старший… Мне было девятнадцать, Фаддею — двадцать три… Вот в этом самом доме они тогда жили. Ихний был дом. Ихним отцом строенный.

Я невольно оглянулся. Этот старый серый изгнивающий дом вдруг сквозь блекло-зеленую шкуру обоев, под которыми бегали мыши, проступил мне молодыми, еще не потемневшими тогда, стругаными бревнами и веселым смолистым запахом.

— И вы его…? И что же?…

— В то лето… ходили мы с ним в рощу сидеть, — прошептала она. — Тут роща была, где теперь конный двор, вырубили ее… Без малого не вышла, Игнатич. Война германская началась. Взяли Фаддея на войну.

Она уронила это — и вспыхнул передо мной голубой, белый и желтый июль четырнадцатого года: еще мирное небо, плывущие облака и народ, кипящий со спелым жнивом. Я представил их рядом: смоляного богатыря с косой через спину; ее, румяную, обнявшую сноп. И — песню, песню под небом, какие давно уже отстала деревня петь, да и не споешь при механизмах.

— Пошел он на войну — пропал… Три года затаилась я, ждала. И ни весточки, и ни косточки…

Обвязанное старческим слинявшим платочком смотрело на меня в непрямых мягких отсветах лампы круглое лицо Матрены — как будто освобожденное от морщин, от будничного небрежного наряда — испуганное, девичье, перед страшным выбором.

Да. Да… Понимаю… Облетали листья, падал снег — и потом таял. Снова пахали, снова сеяли, снова жали. И опять облетали листья, и опять падал снег. И одна революция. И другая революция. И весь свет перевернулся.

— Мать у них умерла — и присватался ко мне Ефим. Мол, в нашу избу ты идти хотела, в нашу и иди. Был Ефим моложе меня на год. Говорят у нас: умная выходит после Покрова, а дура — после Петрова. Рук у них не хватало. Пошла я… На Петров день повенчались, а к Миколе зимнему — вернулся… Фаддей… из венгерского плена.

Матрена закрыла глаза.

Я молчал.

Она обернулась к двери, как к живой:

— Стал на пороге. Я как закричу! В колена б ему бросилась!… Нельзя… Ну, говорит, если б то не брат мой родной — я бы вас порубал обоих!

Я вздрогнул. От ее надрыва или страха я живо представил, как он стоит там, черный, в темных дверях и топором замахнулся на Матрену.

Но она успокоилась, оперлась о спинку стула перед собой и певуче рассказывала:

— Ой-ой-ойиньки, головушка бедная! Сколько невест было на деревне — не женился. Сказал: буду имечко твое искать, вторую Матрену. И привел-таки себе из Липовки Матрену, срубили избу отдельную, где и сейчас живут, ты каждый день мимо их в школу ходишь.

Ах, вот оно что! Теперь я понял, что видел ту вторую Матрену не раз. Не любил я ее: всегда приходила она к моей Матрене жаловаться, что муж ее бьет, и скаред муж, жилы из нее вытягивает, и плакала здесь подолгу, и голос-то всегда у нее был на слезе.

Но выходило, что не о чем моей Матрене жалеть — так бил Фаддей свою Матрену всю жизнь и по сей день и так зажал весь дом.

— Меня сам ни разику не бил, — рассказывала она о Ефиме. — По улице на мужиков с кулаками бегал, а меня — ни разику… То есть был-таки раз — я с золовкой поссорилась, он ложку мне об лоб расшибил. Вскочила я от стола: «Захленуться бы вам, подавиться, трутни!» И в лес ушла. Больше не трогал.

Кажется, и Фаддею не о чем было жалеть: родила ему вторая Матрена тоже шестерых детей (средь них и Антошка мой, самый младший, поскребыш) — и выжили все, а у Матрены с Ефимом дети не стояли: до трех месяцев не доживая и не болея ничем, умирал каждый.

— Одна дочка, Елена, только родилась, помыли ее живую — тут она и померла. Так мертвую уж обмывать не пришлось… Как свадьба моя была в Петров день, так и шестого ребенка, Александра, в Петров день схоронила.

И решила вся деревня, что в Матрене — порча.

— Порция во мне! — убежденно кивала и сейчас Матрена. — Возили меня к монашенке одной бывшей лечиться, она меня на кашель наводила — ждала, что порция из меня лягушкой выбросится. Ну, не выбросилась…

И шли года, как плыла вода… В сорок первом не взяли на войну Фаддея из-за слепоты, зато Ефима взяли. И как старший брат в первую войну, так младший без вести исчез во вторую. Но этот вовсе не вернулся. Гнила и старела когда-то шумная, а теперь пустынная изба — и старела в ней беспритульная Матрена.

И попросила она у той второй забитой Матрены — чрева ее урывочек (или кровиночку Фаддея?) — младшую их девочку Киру.

Десять лет она воспитывала ее здесь как родную, вместо своих невыстоявших. И незадолго до меня выдала за молодого машиниста в Черусти. Только оттуда ей теперь и помощь сочилась: иногда сахарку, когда поросенка зарежут — сальца.

Страдая от недугов и чая недалекую смерть, тогда же объявила Матрена свою волю: отдельный сруб горницы, расположенный под общей связью с избою, после смерти ее отдать в наследство Кире. О самой избе она ничего не сказала. Еще три сестры ее метили получить эту избу.

Так в тот вечер открылась мне Матрена сполна. И, как это бывает, связь и смысл ее жизни, едва став мне видимыми, — в тех же днях пришли и в движение. Из Черустей приехала Кира, забеспокоился старик Фаддей: в Черустях, чтобы получить и удержать участок земли, надо было молодым поставить какое-нибудь строение. Шла для этого вполне Матренина горница. А другого нечего было и поставить, неоткуда лесу взять. И не так сама Кира, и не так муж ее, как за них старый Фаддей загорелся захватить этот участок в Черустях.

И вот он зачастил к нам, пришел раз, еще раз, наставительно говорил с Матреной и требовал, чтоб она отдала горницу теперь же, при жизни. В эти приходы он не показался мне тем опирающимся о посох старцем, который вот развалится от толчка или грубого слова. Хоть и пригорбленный больною поясницей, но все еще статный, старше шестидесяти сохранивший сочную, молодую черноту в волосах, он наседал с горячностью.

Не спала Матрена две ночи. Нелегко ей было решиться. Не жалко было саму горницу, стоявшую без дела, как вообще ни труда, ни добра своего не жалела Матрена никогда. И горница эта все равно была завещана Кире. Но жутко ей было начать ломать ту крышу, под которой прожила сорок лет. Даже мне, постояльцу, было больно, что начнут отрывать доски и выворачивать бревна дома. А для Матрены было это — конец ее жизни всей.

Но те, кто настаивал, знали, что ее дом можно сломать и при жизни.

И Фаддей с сыновьями и зятьями пришли как-то февральским утром и застучали в пять топоров, завизжали и заскрипели отрываемыми досками. Глаза самого Фаддея деловито поблескивали. Несмотря на то, что спина его не распрямлялась вся, он ловко лазил и под стропила и живо суетился внизу, покрикивая на помощников. Эту избу он парнишкою сам и строил когда-то с отцом; эту горницу для него, старшего сына, и рубили, чтоб он поселился здесь с молодой. А теперь он яро разбирал ее по ребрышкам, чтоб увезти с чужого двора.

Переметив номерами венцы сруба и доски потолочного настила, горницу с подклетью разобрали, а избу саму с укороченными мостами отсекли временной тесовой стеночкой. В стенке они покинули щели, и все показывало, что ломатели — не строители и не предполагают, чтобы Матрене еще долго пришлось здесь жить.

А пока мужчины ломали, женщины готовили ко дню погрузки самогон: водка обошлась бы чересчур дорого. Кира привезла из Московской области пуд сахару, Матрена Васильевна под покровом ночи носила тот сахар и бутыли самогонщику.

Вынесены и соштабелеваны были бревна перед воротами, зять-машинист уехал в Черусти за трактором.

Но в тот же день началась метель — дуель, по-матрениному. Она кутила и кружила двое суток и замела дорогу непомерными сугробами. Потом, чуть дорогу умяли, прошел грузовик-другой — внезапно потеплело, в один день разом распустило, стали сырые туманы, журчали ручьи, прорывшиеся в снегу, и нога в сапоге увязала по все голенище.

Две недели не давалась трактору разломанная горница! Эти две недели Матрена ходила как потерянная. Оттого особенно ей было тяжело, что пришли три сестры ее, все дружно обругали ее дурой за то, что горницу отдала, сказали, что видеть ее больше не хотят, — и ушли.

И в те же дни кошка колченогая сбрела со двора — и пропала. Одно к одному. Еще и это пришибло Матрену.

Наконец стаявшую дорогу прихватило морозом. Наступил солнечный день, и повеселело на душе. Матрене что-то доброе приснилось под тот день. С утра узнала она, что я хочу сфотографировать кого-нибудь за старинным ткацким станом (такие еще стояли в двух избах, на них ткали грубые половики), — и усмехнулась застенчиво:

— Да уж погоди, Игнатич, пару дней, вот горницу, бывает, отправлю — сложу свой стан, ведь цел у меня — и снимешь тогда. Ей-богу правда!

Видно, привлекало ее изобразить себя в старине. От красного морозного солнца чуть розовым залилось замороженное окошко сеней, теперь укороченных, — и грел этот отсвет лицо Матрены. У тех людей всегда лица хороши, кто в ладах с совестью своей.

Перед сумерками, возвращаясь из школы, я увидел движение близ нашего дома. Большие новые тракторные сани были уже нагружены бревнами, но многое еще не поместилось — и семья деда Фаддея, и приглашенные помогать кончали сбивать еще одни сани, самодельные. Все работали, как безумные, в том ожесточении, какое бывает у людей, когда пахнет большими деньгами или ждут большого угощения. Кричали друг на друга, спорили.

Спор шел о том, как везти сани — порознь или вместе. Один сын Фаддея, хромой, и зять-машинист толковали, что сразу обои сани нельзя, трактор не утянет. Тракторист же, самоуверенный толстомордый здоровяга, хрипел, что ему видней, что он водитель и повезет сани вместе. Расчет его был ясен: по уговору машинист платил ему за перевоз горницы, а не за рейсы. Двух рейсов за ночь — по двадцать пять километров да один раз назад — он никак бы не сделал. А к утру ему надо было быть с трактором уже в гараже, откуда он увел его тайком для левой.

Старику Фаддею не терпелось сегодня же увезти всю горницу — и он кивнул своим уступить. Вторые, наспех сколоченные, сани подцепили за крепкими первыми.

Матрена бегала среди мужчин, суетилась и помогала накатывать бревна на сани. Тут заметил я, что она в моей телогрейке, уже измазала рукава о льдистую грязь бревен, — и с неудовольствием сказал ей об этом. Телогрейка эта была мне память, она грела меня в тяжелые годы.

Так я в первый раз рассердился на Матрену Васильевну.

— Ой-ой-ойиньки, головушка бедная! — озадачилась она. — Ведь я ее бегма подхватила, да и забыла, что твоя. Прости, Игнатич. — И сняла, повесила сушиться.

Погрузка кончилась, и все, кто работал, человек до десяти мужчин, прогремели мимо моего стола и нырнули под занавеску в кухоньку. Оттуда глуховато застучали стаканы, иногда звякала бутыль, голоса становились все громче, похвальба — задорнее. Особенно хвастался тракторист. Тяжелый запах самогона докатился до меня. Но пили недолго — темнота заставляла спешить. Стали выходить. Самодовольный, с жестоким лицом вышел тракторист. Сопровождать сани до Черустей шли зять-машинист, хромой сын Фаддея и еще племянник один. Остальные расходились по домам. Фаддей, размахивая палкой, догонял кого-то, спешил что-то втолковать. Хромой сын задержался у моего стола закурить и вдруг заговорил, как любит он тетку Матрену, и что женился недавно, и вот сын у него родился только что. Тут ему крикнули, он ушел. За окном зарычал трактор.

Последней торопливо выскочила из-за перегородки Матрена. Она тревожно качала головой вслед ушедшим. Надела телогрейку, накинула платок. В дверях сказала мне:

— И что было двух не срядить? Один бы трактор занемог — другой подтянул. А теперь чего будет — Богу весть!…

И убежала за всеми.

После пьянки, споров и хождения стало особенно тихо в брошенной избе, выстуженной частым открыванием дверей. За окнами уже совсем стемнело. Я тоже влез в телогрейку и сел за стол. Трактор стих в отдалении.

Прошел час, другой. И третий. Матрена не возвращалась, но я не удивлялся: проводив сани, должно быть, ушла к своей Маше.

И еще прошел час. И еще. Не только тьма, но глубокая какая-то тишина опустилась на деревню. Я не мог тогда понять, отчего тишина — оттого, оказалось, что за весь вечер ни одного поезда не прошло по линии в полуверсте от нас. Приемник мой молчал, и я заметил, что очень уж, как никогда, развозились мыши: все нахальней, все шумней они бегали под обоями, скребли и попискивали.

Я очнулся. Был первый час ночи, а Матрена не возвращалась.

Вдруг услышал я несколько громких голосов на деревне. Еще были они далеко, но как подтолкнуло меня, что это к нам. И правда, скоро резкий стук раздался в ворота. Чужой властный голос кричал, чтоб открыли. Я вышел с электрическим фонариком в густую темноту. Деревня вся спала, окна не светились, а снег за неделю притаял и тоже не отсвечивал. Я отвернул нижнюю завертку и впустил. К избе прошли четверо в шинелях. Неприятно это очень, когда ночью приходят к тебе громко и в шинелях.

При свете огляделся я, однако, что у двоих шинели — железнодорожные. Старший, толстый, с таким же лицом, как у того тракториста, спросил:

— Где хозяйка?

— Не знаю.

— А трактор с санями из этого двора уезжал?

— Из этого.

— Они пили тут перед отъездом?

Все четверо щурились, оглядывались в полутьме от настольной лампы. Я так понял, что кого-то арестовали или хотели арестовать.

— Да что случилось?

— Отвечайте, что вас спрашивают!

— Но…

— Поехали пьяные?

— Они пили тут?

Убил ли кто кого? Или перевозить нельзя было горницы? Очень уж они на меня наседали. Но одно было ясно: что за самогонщину Матрене могут дать срок.

Я отступил к кухонной дверке и так перегородил ее собою.

— Право, не заметил. Не видно было.

(Мне и действительно не видно было, только слышно.) И как бы растерянным жестом я провел рукой, показывая обстановку избы: мирный настольный свет над книгами и тетрадями; толпу испуганных фикусов; суровую койку отшельника. Никаких следов разгула.

Они уже и сами с досадой заметили, что никакой попойки здесь не было. И повернули к выходу, между собой говоря, что, значит, пьянка была не в этой избе, но хорошо бы прихватить, что была. Я провожал их и допытывался, что же случилось. И только в калитке мне буркнул один:

— Разворотило их всех. Не соберешь.

А другой добавил:

— Да это что! Двадцать первый скорый чуть с рельс не сошел, вот было бы.

И они быстро ушли.

Кого — их? Кого — всех? Матрена-то где?

Быстро я вернулся в иэбу, отвел полог и прошел в кухоньку. Самогонный смрад ударил в меня. Это было застывшее побоище — сгруженных табуреток и скамьи, пустых лежачих бутылок и одной неоконченной, стаканов, недоеденной селедки, лука и раскромсанного сала.

Все было мертво. И только тараканы спокойно ползали по полю битвы.

Я кинулся все убирать. Я полоскал бутылки, убирал еду, разносил стулья, а остаток самогона спрятал в темное подполье подальше.

И лишь когда я все это сделал, я встал пнем посреди пустой избы: что-то сказано было о двадцать первом скором. К чему?… Может, надо было все это показать им? Я уже сомневался. Но что за манера проклятая — ничего не объяснить нечиновному человеку?

И вдруг скрипнула наша калитка. Я быстро вышел на мосты:

— Матрена Васильевна?

В избу, пошатываясь, вошла ее подруга Маша:

— Матрена-то… Матрена-то наша, Игнатич…

Я усадил ее, и, мешая со слезами, она рассказала.

На переезде — горка, въезд крутой. Шлагбаума нет. С первыми санями трактор перевалил, а трос лопнул, и вторые сани, самодельные, на переезде застряли и разваливаться начали — Фаддей для них лесу хорошего не дал, для вторых саней. Отвезли чуток первые — за вторыми вернулись, трос ладили — тракторист и сын Фаддея хромой, и туда же, меж трактором и санями, понесло и Матрену. Что она там подсобить могла мужикам? Вечно она в мужичьи дела мешалась. И конь когда-то ее чуть в озеро не сшиб, под прорубь. И зачем на переезд проклятый пошла? — отдала горницу, и весь ее долг, рассчиталась… Машинист все смотрел, чтобы с Черустей поезд не нагрянул, его б фонари далеко видать, а с другой стороны, от станции нашей, шли два паровоза сцепленных — без огней и задом. Почему без огней — неведомо, а когда паровоз задом идет — машинисту с тендера сыплет в глаза пылью угольной, смотреть плохо. Налетели — и в мясо тех троих расплющили, кто между трактором и санями. Трактор изувечили, сани в щепки, рельсы вздыбили, и паровоза оба набок.

— Да как же они не слышали, что паровозы подходят?

— Да трактор-то заведенный орет.

— А с трупами что?

— Не пускают. Оцепили.

— А что я про скорый слышал… будто скорый?…

— А скорый десятичасовой — нашу станцию с ходу, и тоже к переезду. Но как паровозы рухнули — машинисты два уцелели, спрыгнули и побежали назад, и руками махают, на рельсы ставши — и успели поезд остановить… Племянника тоже бревном покалечило. Прячется сейчас у Клавки, чтоб не знали, что он на переезде был. А то ведь затягают свидетелем!… Незнайка на печи лежит, а знайку на веревочке ведут… А муж Киркин — ни царапины. Хотел повеситься, из петли вынули. Из-за меня, мол, тетя погибла и брат. Сейчас пошел сам, арестовался. Да его теперь не в тюрьму, его в дом безумный. Ах, Матрена-Матренушка!…

Нет Матрены. Убит родной человек. И в день последний я укорил ее за телогрейку.

Разрисованная красно-желтая баба с книжного плаката радостно улыбалась.

Тетя Маша еще посидела, поплакала. И уже встала, чтоб идти. И вдруг спросила:

— Игнатич! Ты помнишь… вязаночка серая была у Матрены… Она ведь ее после смерти прочила Таньке моей, верно?

И с надеждой смотрела на меня в полутьме — неужели я забыл?

Но я помнил:

— Прочила, верно.

— Так слушай, может, разреши, я ее заберу сейчас? Утром тут родня налетит, мне уж потом не получить.

И опять с мольбой и надеждой смотрела на меня — ее полувековая подруга, единственная, кто искренне любил Матрену в этой деревне…

Наверно, так надо было.

— Конечно… Берите… — подтвердил я.

Оно открыла сундучок, достала вязанку, сунула под полу и ушла…

Мышами овладело какое-то безумие, они ходили по стенам ходенём, и почти зримыми волнами перекатывались зеленые обои над мышиными спинами.

Идти мне было некуда. Еще придут сами ко мне, допрашивать. Утром ждала меня школа. Час ночи был третий. И выход был: запереться и лечь спать.

Запереться, потому что Матрена не придет.

Я лег, оставив свет. Мыши пищали, стонали почти, и все бегали, бегали. Уставшей бессвязной головой нельзя было отделаться от невольного трепета — как будто Матрена невидимо металась и прощалась тут, с избой своей.

И вдруг в притемке у входных дверей, на пороге, я вообразил себе черного молодого Фаддея с занесенным топором: «Если б то не брат мой родной — порубал бы я вас обоих!»

Сорок лет пролежала его угроза в углу, как старый тесак, — а ударила-таки…

3

На рассвете женщины привезли с переезда на санках под накинутым грязным мешком — все, что осталось от Матрены. Скинули мешок, чтоб обмывать. Все было месиво — ни ног, ни половины туловища, ни левой руки. Одна женщина перекрестилась и сказала:

— Ручку-то правую оставил ей Господь. Там будет Богу молиться…

И вот всю толпу фикусов, которых Матрена так любила, что, проснувшись когда-то ночью в дыму, не избу бросилась спасать, а валить фикусы на пол (не задохнулись бы от дыму), — фикусы вынесли из избы. Чисто вымели полы. Тусклое Матренино зеркало завесили широким полотенцем старой домашней вытоки. Сняли со стены праздные плакаты. Сдвинули мой стол. И к окнам, под образа, поставили на табуретках гроб, сколоченный без затей.

А в гробу лежала Матрена. Чистой простыней было покрыто ее отсутствующее изуродованное тело, и голова охвачена белым платком, — а лицо осталось целехонькое, спокойное, больше живое, чем мертвое.

Деревенские приходили постоять-посмотреть. Женщины приводили и маленьких детей взглянуть на мертвую. И если начинался плач, все женщины, хотя бы зашли они в избу из пустого любопытства, — все обязательно подплакивали от двери и от стен, как бы аккомпанировали хором. А мужчины стояли молча навытяжку, сняв шапки.

Самый же плач доставалось вести родственницам. В плаче заметил я холодно-продуманный, искони-заведенный порядок. Те, кто подале, подходили к гробу ненадолго и у самого гроба причитали негромко. Те, кто считал себя покойнице роднее, начинали плач еще с порога, а достигнув гроба, наклонялись голосить над самым лицом усопшей. Мелодия была самодеятельная у каждой плакальщицы. И свои собственные излагались мысли и чувства.

Тут узнал я, что плач над покойной не просто есть плач, а своего рода политика. Слетелись три сестры Матрены, захватили избу, козу и печь, заперли сундук ее на замок, из подкладки пальто выпотрошили двести похоронных рублей, приходящим всем втолковывали, что они одни были Матрене близкие. И над гробом плакали так:

— Ах, нянькя-нянькя! Ах, лёлька-лёлька! И ты ж наша единственная! И жила бы ты тихо-мирно! И мы бы тебя всегда приласкали! А погубила тебя твоя горница! А доконала тебя, заклятая! И зачем ты ее ломала? И зачем ты нас не послушала?

Так плачи сестер были обвинительные плачи против мужниной родни: не надо было понуждать Матрену горницу ломать. (А подспудный смысл был: горницу-ту вы взять-взяли, избы же самой мы вам не дадим!) Мужнина родня — Матренины золовки, сестры Ефима и Фаддея, и еще племянницы разные приходили и плакали так:

— Ах, тётанька-тётанька! И как же ты себя не берегла! И, наверно, теперь они на нас обиделись! И родимая ж ты наша, и вина вся твоя! И горница тут ни при чем. И зачем же пошла ты туда, где смерть тебя стерегла? И никто тебя туда не звал! И как ты умерла — не думала! И что же ты нас не слушалась?…

(И изо всех этих причитаний выпирал ответ: в смерти ее мы не виноваты, а насчет избы еще поговорим!) Но широколицая грубая «вторая» Матрена — та подставная Матрена, которую взял когда-то Фаддей по одному лишь имечку, — сбивалась с этой политики и простовато вопила, надрываясь над гробом:

— Да ты ж моя сестричечка! Да неужели ж ты на меня обидишься? Ох-ма!… Да бывалоча мы всё с тобой говорили и говорили! И прости ты меня, горемычную! Ох-ма!… И ушла ты к своей матушке, а, наверно, ты за мной заедешь! Ох-ма-а-а!…

На этом «ох-ма-а-а» она словно испускала весь дух свой — и билась, билась грудью о стенку гроба. И когда плач ее переходил обрядные нормы, женщины, как бы признавая, что плач вполне удался, все дружно говорили:

— Отстань! Отстань!

Матрена отставала, но потом приходила вновь и рыдала еще неистовее. Вышла тогда из угла старуха древняя и, положа Матрене руку на плечо, сказала строго:

— Две загадки в мире есть: как родился — не помню, как умру — не знаю.

И смолкла Матрена тотчас, и все смолкли до полной тишины.

Но и сама эта старуха, намного старше здесь всех старух и как будто даже Матрене чужая вовсе, погодя некоторое время тоже плакала:

— Ох ты, моя болезная! Ох ты, моя Васильевна! Ох, надоело мне вас провожать!

И совсем уже не обрядно — простым рыданием нашего века, не бедного ими, рыдала злосчастная Матренина приемная дочь — та Кира из Черустей, для которой везли и ломали эту горницу. Ее завитые локончики жалко растрепались. Красны, как кровью залиты, были глаза. Она не замечала, как сбивается на морозе ее платок, или надевала пальто мимо рукава. Она невменяемая ходила от гроба приемной матери в одном доме к гробу брата в другом, — и еще опасались за разум ее, потому что должны были мужа судить.

Выступало так, что муж ее был виновен вдвойне: он не только вез горницу, но был железнодорожный машинист, хорошо знал правила неохраняемых переездов — и должен был сходить на станцию, предупредить о тракторе. В ту ночь в уральском скором тысяча жизней людей, мирно спавших на первых и вторых полках при полусвете поездных ламп, должна была оборваться. Из-за жадности нескольких людей: захватить участок земли или не делать второго рейса трактором.

Из-за горницы, на которую легло проклятие с тех пор, как руки Фаддея ухватились ее ломать.

Впрочем, тракторист уже ушел от людского суда. А управление дороги само было виновно и в том, что оживленный переезд не охранялся, и в том, что паровозная сплотка шла без фонарей. Потому-то они сперва все старались свалить на пьянку, а теперь замять и самый суд.

Рельсы и полотно так искорежило, что три дня, пока гробы стояли в домах, поезда не шли — их заворачивали другою веткой. Всю пятницу, субботу и воскресенье — от конца следствия и до похорон — на переезде днем и ночью шел ремонт пути. Ремонтники мерзли и для обогрева, а ночью и для света раскладывали костры из даровых досок и бревен со вторых саней, рассыпанных близ переезда.

А первые сани, нагруженные, целые, так и стояли за переездом невдали.

И именно это — что одни сани дразнили, ждали с готовым тросом, а вторые еще можно было выхватывать из огня — именно это терзало душу чернобородого Фаддея всю пятницу и всю субботу. Дочь его трогалась разумом, над зятем висел суд, в собственном доме его лежал убитый им сын, на той же улице — убитая им женщина, которую он любил когда-то, — Фаддей только ненадолго приходил постоять у гробов, держась за бороду. Высокий лоб его был омрачен тяжелой думой, но дума эта была — спасти бревна горницы от огня и от козней Матрениных сестер.

Перебрав тальновских, я понял, что Фаддей был в деревне такой не один.

Что добром нашим, народным или моим, странно называет язык имущество наше. И его-то терять считается перед людьми постыдно и глупо.

Фаддей, не присаживаясь, метался то на поселок, то на станцию, от начальства к начальству, и с неразгибающейся спиной, опираясь на посох, просил каждого снизойти к его старости и дать разрешение вернуть горницу.

И кто-то дал такое разрешение. И Фаддей собрал своих уцелевших сыновей, зятей и племянников, и достал лошадей в колхозе — и с того бока развороченного переезда, кружным путем через три деревни, обвозил остатки горницы к себе во двор. Он кончил это в ночь с субботы на воскресенье.

А в воскресенье днем — хоронили. Два гроба сошлись в середине деревни, родственники поспорили, какой гроб вперед. Потом поставили их на одни розвальни рядышком, тетю и племянника, и по февральскому вновь обсыревшему насту под пасмурным небом повезли покойников на церковное кладбище за две деревни от нас. Погода была ветреная, неприютная, и поп с дьяконом ждали в церкви, не вышли в Тальново навстречу.

До околицы народ шел медленно и пел хором. Потом — отстал.

Еще под воскресенье не стихала бабья суетня в нашей избе: старушка у гроба мурлыкала псалтырь, Матренины сестры сновали у русской печи с ухватом, из чела печи пышело жаром от раскаленных торфин — от тех, которые носила Матрена в мешке с дальнего болота. Из плохой муки пекли невкусные пирожки.

В воскресенье, когда вернулись с похорон, а было уж то к вечеру, собрались на поминки. Столы, составленные в один длинный, захватывали и то место, где утром стоял гроб. Сперва стали все вокруг стола, и старик, золовкин муж, прочел «Отче наш». Потом налили каждому на самое дно миски — медовой сыты. Ее, на помин души, мы выхлебали ложками, безо всего. Потом ели что-то и пили водку, и разговоры становились оживленнее. Перед киселем встали все и пели «Вечную память» (так и объяснили мне, что поют ее — перед киселем обязательно). Опять пили. И говорили еще громче, совсем уже не о Матрене. Золовкин муж расхвастался:

— А заметили вы, православные, что отпевали сегодня медленно? Это потому, что отец Михаил меня заметил. Знает, что я службу знаю. А иначе б — со святыми помоги, вокруг ноги — и все.

Наконец ужин кончился. Опять все поднялись. Спели «Достойно есть». И опять, с тройным повторением: вечная память! вечная память! вечная память! Но голоса были хриплы, розны, лица пьяны, и никто в эту вечную память уже не вкладывал чувства.

Потом основные гости разошлись, остались самые близкие, вытянули папиросы, закурили, раздались шутки, смех. Коснулось пропавшего без вести мужа Матрены, и золовкин муж, бья себя в грудь, доказывал мне и сапожнику, мужу одной из Матрениных сестер:

— Умер, Ефим, умер! Как бы это он мог не вернуться? Да если б я знал, что меня на родине даже повесят — все равно б я вернулся!

Сапожник согласно кивал ему. Он был дезертир и вовсе не расставался с родиной: всю войну перепрятался у матери в подполье.

Высоко на печи сидела оставшаяся ночевать та строгая молчаливая старуха, древнее всех древних. Она сверху смотрела немо, осуждающе на неприлично оживленную пятидесяти— и шестидесятилетнюю молодежь.

И только несчастная приемная дочь, выросшая в этих стенах, ушла за перегородку и там плакала.

Фаддей не пришел на поминки Матрены — потому ли, что поминал сына. Но в ближайшие дни он два раза враждебно приходил в эту избу на переговоры с Матрениными сестрами и с сапожником-дезертиром.

Спор шел об избе: кому она — сестре или приемной дочери. Уж дело упиралось писать в суд, но примирились, рассудя, что суд отдаст избу не тем и не другим, а сельсовету. Сделка состоялась. Козу забрала одна сестра, избу

— сапожник с женою, а в зачет Фаддеевой доли, что он «здесь каждое бревнышко своими руками перенянчил», пошла уже свезенная горница, и еще уступили ему сарай, где жила коза, и весь внутренний забор, между двором и огородом.

И опять, преодолевая немощь и ломоту, оживился и помолодел ненасытный старик. Опять он собрал уцелевших сыновей и зятей, они разбирали сарай и забор, и он сам возил бревна на саночках, на саночках, под конец уже только с Антошкой своим из 8-го «Г», который здесь не ленился.

Избу Матрены до весны забили, и я переселился к одной из ее золовок, неподалеку. Эта золовка потом по разным поводам вспоминала что-нибудь о Матрене и как-то с новой стороны осветила мне умершую.

— Ефим ее не любил. Говорил: люблю одеваться культурно, а она — кое-как, всё по-деревенски. А однаво мы с ним в город ездили, на заработки, так он себе там сударку завел, к Матрене и возвращаться не хотел.

Все отзывы ее о Матрене были неодобрительны: и нечистоплотная она была; и за обзаводом не гналась; и не бережная; и даже поросенка не держала, выкармливать почему-то не любила; и, глупая, помогала чужим людям бесплатно (и самый повод вспомнить Матрену выпал — некого было дозвать огород вспахать на себе сохою).

И даже о сердечности и простоте Матрены, которые золовка за ней признавала, она говорила с презрительным сожалением.

И только тут — из этих неодобрительных отзывов золовки — выплыл передо мною образ Матрены, какой я не понимал ее, даже живя с нею бок о бок.

В самом деле! — ведь поросенок-то в каждой избе! А у нее не было. Что может быть легче — выкармливать жадного поросенка, ничего в мире не признающего, кроме еды! Трижды в день варить ему, жить для него — и потом зарезать и иметь сало.

А она не имела…

Не гналась за обзаводом… Не выбивалась, чтобы купить вещи и потом беречь их больше своей жизни.

Не гналась за нарядами. За одеждой, приукрашивающей уродов и злодеев.

Не понятая и брошенная даже мужем своим, схоронившая шесть детей, но не нрав свой общительный, чужая сестрам, золовкам, смешная, по-глупому работающая на других бесплатно, — она не скопила имущества к смерти. Грязно-белая коза, колченогая кошка, фикусы…

Все мы жили рядом с ней и не поняли, что есть она тот самый праведник, без которого, по пословице, не стоит село.

Ни город.

Ни вся земля наша.

1959-60 гг. Ак-Мечеть — Рязань

Оглавление

Александр Солженицын . Матренин двор

1

2

3

• Полный текст
• 1
• 2
• 3

Эта редак­ция явля­ется истин­ной и окончательной.
Ника­кие при­жиз­нен­ные изда­ния её не отменяют.

Алек­сандр Солженицын

Апрель 1968 г.

На сто восемь­де­сят чет­вер­том кило­метре от Москвы, по ветке, что ведет к Мурому и Казани, еще с доб­рых пол­года после того все поезда замед­ляли свой ход почти как бы до ощупи. Пас­са­жиры льнули к стек­лам, выхо­дили в там­бур: чинят пути, что ли? Из гра­фика вышел?

Нет. Пройдя пере­езд, поезд опять наби­рал ско­рость, пас­са­жиры усаживались.

Только маши­ни­сты знали и пом­нили, отчего это все.

Да я.

1

Летом 1956 года из пыль­ной горя­чей пустыни я воз­вра­щался наугад — про­сто в Рос­сию. Ни в одной точке ее никто меня не ждал и не звал, потому что я задер­жался с воз­вра­том годи­ков на десять. Мне про­сто хоте­лось в сред­нюю полосу — без жары, с лист­вен­ным роко­том леса. Мне хоте­лось зате­саться и зате­ряться в самой нут­ря­ной Рос­сии — если такая где-то была, жила.

За год до того по сю сто­рону Ураль­ского хребта я мог наняться разве тас­кать носилки. Даже элек­три­ком на поря­доч­ное стро­и­тель­ство меня бы не взяли. А меня тянуло — учи­тель­ство­вать. Гово­рили мне зна­ю­щие люди, что нечего и на билет тра­титься, впу­стую проезжу.

Но что-то начи­нало уже стра­ги­ваться. Когда я под­нялся по лест­нице …ского облоно и спро­сил, где отдел кад­ров, то с удив­ле­нием уви­дел, что кадры уже не сидели здесь за чер­ной кожа­ной две­рью, а за остек­лен­ной пере­го­род­кой, как в аптеке. Все же я подо­шел к око­шечку робко, покло­нился и попросил:

— Ска­жите, не нужны ли вам мате­ма­тики где-нибудь подальше от желез­ной дороги? Я хочу посе­литься там навсегда.

Каж­дую букву в моих доку­мен­тах пере­щу­пали, похо­дили из ком­наты в ком­нату и куда-то зво­нили. Тоже и для них ред­кость была — все день про­сятся в город, да покруп­ней. И вдруг-таки дали мне местечко — Высо­кое Поле. От одного назва­ния весе­лела душа.

Назва­ние не лгало. На взгорке между лож­ков, а потом дру­гих взгор­ков, цельно-обо­мкну­тое лесом, с пру­дом и пло­тин­кой, Высо­кое Поле было тем самым местом, где не обидно бы и жить и уме­реть. Там я долго сидел в рощице на пне и думал, что от души бы хотел не нуж­даться каж­дый день зав­тра­кать и обе­дать, только бы остаться здесь и ночами слу­шать, как ветви шур­шат по крыше — когда ниот­куда не слышно радио и все в мире молчит.

Увы, там не пекли хлеба. Там не тор­го­вали ничем съест­ным. Вся деревня волокла снедь меш­ками из област­ного города.

Я вер­нулся в отдел кад­ров и взмо­лился перед око­шеч­ком. Сперва и раз­го­ва­ри­вать со мной не хотели. Потом все ж похо­дили из ком­наты в ком­нату, позво­нили, поскри­пели и отпе­ча­тали мне в при­казе: «Тор­фо­про­дукт».

Тор­фо­про­дукт? Ах, Тур­ге­нев не знал, что можно по-рус­ски соста­вить такое!

На стан­ции Тор­фо­про­дукт, соста­рив­шемся вре­мен­ном серо-дере­вян­ном бараке, висела стро­гая над­пись: «На поезд садиться только со сто­роны вок­зала!» Гвоз­дем по дос­кам было доца­ра­пано: «И без биле­тов». А у кассы с тем же мелан­хо­ли­че­ским ост­ро­умием было навсе­гда выре­зано ножом: «Биле­тов нет». Точ­ный смысл этих добав­ле­ний я оце­нил позже. В Тор­фо­про­дукт легко было при­е­хать. Но не уехать.

А и на этом месте сто­яли прежде и пере­сто­яли рево­лю­цию дре­му­чие, непро­хо­жие леса. Потом их выру­били — тор­фо­раз­ра­бот­чики и сосед­ний кол­хоз. Пред­се­да­тель его, Горш­ков, свел под корень изрядно гек­та­ров леса и выгодно сбыл в Одес­скую область, на том свой кол­хоз и возвысив.

Меж тор­фя­ными низи­нами бес­по­ря­дочно раз­бро­сался посе­лок — одно­об­раз­ные худо шту­ка­ту­рен­ные бараки трид­ца­тых годов и, с резь­бой по фасаду, с остек­лен­ными веран­дами, домики пяти­де­ся­тых. Но внутри этих доми­ков нельзя было уви­деть пере­го­родки, дохо­дя­щей до потолка, так что не снять мне было ком­наты с четырьмя насто­я­щими стенами.

Над посел­ком дымила фаб­рич­ная труба. Туда и сюда сквозь посе­лок про­ло­жена была узко­ко­лейка, и паро­во­зики, тоже густо-дымя­щие, прон­зи­тельно сви­стя, тас­кали по ней поезда с бурым тор­фом, тор­фя­ными пли­тами и бри­ке­тами. Без ошибки я мог пред­по­ло­жить, что вече­ром над дверьми клуба будет над­ры­ваться радиола, а по улице побра­жи­вать пья­ные — не без того, да под­пы­ри­вать друг друга ножами.

Вот куда завела меня мечта о тихом уголке Рос­сии. А ведь там, откуда я при­е­хал, мог я жить в гли­но­бит­ной хатке, гля­дя­щей в пустыню. Там дул такой све­жий ветер ночами и только звезд­ный свод рас­па­хи­вался над головой.

Мне не спа­лось на стан­ци­он­ной ска­мье, и я чуть свет опять побрел по поселку. Теперь я уви­дел кро­хот­ный база­рец. По рани един­ствен­ная жен­щина сто­яла там, тор­гуя моло­ком. Я взял бутылку, стал пить тут же.

Меня пора­зила ее речь. Она не гово­рила, а напе­вала умильно, и слова ее были те самые, за кото­рыми потя­нула меня тоска из Азии:

— Пей, пей с душою желад­ной. Ты, потай, приезжий?

— А вы откуда? — про­свет­лел я.

И я узнал, что не всё вокруг тор­фо­раз­ра­ботки, что есть за полот­ном желез­ной дороги — бугор, а за буг­ром — деревня, и деревня эта — Таль­ново, испо­кон она здесь, еще когда была барыня-«цыганка» и кру­гом лес лихой стоял. А дальше целый край идет дере­вень: Час­лицы, Овинцы, Спудни, Шевертни, Шести­ми­рово — все поглуше, от желез­ной дороги подале, к озерам.

Вет­ром успо­ко­е­ния потя­нуло на меня от этих назва­ний. Они обе­щали мне кон­до­вую Россию.

И я попро­сил мою новую зна­ко­мую отве­сти меня после базара в Таль­ново и подыс­кать избу, где бы стать мне квартирантом.

Я казался квар­ти­ран­том выгод­ным: сверх платы сулила школа за меня еще машину торфа на зиму. По лицу жен­щины про­шли заботы уже не умиль­ные. У самой у нее места не было (они с мужем вос­пи­ты­вали ее пре­ста­ре­лую мать), оттого она повела меня к одним своим род­ным и еще к дру­гим. Но и здесь не нашлось ком­наты отдель­ной, было тесно и лопотно.

Так мы дошли до высы­ха­ю­щей под­пру­жен­ной речушки с мости­ком. Милей этого места мне не при­гля­ну­лось во всей деревне; две-три ивы, избушка пере­ко­со­бо­чен­ная, а по пруду пла­вали утки, и выхо­дили на берег гуси, отряхаясь.

— Ну, разве что к Мат­рене зай­дем, — ска­зала моя про­вод­ница, уже уста­вая от меня. — Только у нее не так уборно, в запущи она живет, болеет.

Дом Мат­рены стоял тут же, непо­да­леку, с четырьмя окон­цами в ряд на холод­ную некрас­ную сто­рону, кры­тый щепою, на два ската и с укра­шен­ным под тере­мок чер­дач­ным окош­ком. Дом не низ­кий — восем­на­дцать вен­цов. Однако изгни­вала щепа, посе­рели от ста­ро­сти бревна сруба и ворота, когда-то могу­чие, и про­ре­ди­лась их обвершка.

Калитка была на запоре, но про­вод­ница моя не стала сту­чать, а про­су­нула руку под низом и отвер­нула завертку — нехит­рую затею про­тив скота и чужого чело­века. Дво­рик не был крыт, но в доме мно­гое было под одной свя­зью. За вход­ной две­рью внут­рен­ние сту­пеньки под­ни­ма­лись на про­стор­ные мосты, высоко осе­нен­ные кры­шей. Налево еще сту­пеньки вели вверх в гор­ницу — отдель­ный сруб без печи, и сту­пеньки вниз, в под­клеть. А направо шла сама изба, с чер­да­ком и подпольем.

Стро­ено было давно и доб­ротно, на боль­шую семью, а жила теперь оди­но­кая жен­щина лет шестидесяти.

Когда я вошел в избу, она лежала на рус­ской печи, тут же, у входа, накры­тая неопре­де­лен­ным тем­ным тря­пьем, таким бес­цен­ным в жизни рабо­чего человека.

Про­стор­ная изба и осо­бенно луч­шая при­о­кон­ная ее часть была устав­лена по табу­рет­кам и лав­кам — горш­ками и кад­ками с фику­сами. Они запол­нили оди­но­че­ство хозяйки без­молв­ной, но живой тол­пой. Они раз­рос­лись при­вольно, заби­рая небо­га­тый свет север­ной сто­роны. В остатке света и к тому же за тру­бой круг­ло­ва­тое лицо хозяйки пока­за­лось мне жел­тым, боль­ным. И по гла­зам ее замут­нен­ным можно было видеть, что болезнь измо­тала ее.

Раз­го­ва­ри­вая со мной, она так и лежала на печи нич­ком, без подушки, голо­вой к двери, а я стоял внизу. Она не про­явила радо­сти запо­лу­чить квар­ти­ранта, жало­ва­лась на чер­ный недуг, из при­ступа кото­рого выхо­дила сей­час: недуг нале­тал на нее не каж­дый месяц, но, налетев,

— …дер­жит два-дни и три-дни, так что ни встать, ни подать я вам не при­спею. А избу бы не жалко, живите.

И она пере­чис­ляла мне дру­гих хозяек, у кого будет мне покой­ней и уго­жей, и слала обойти их. Но я уже видел, что жре­бий мой был — посе­литься в этой тем­но­ва­той избе с туск­лым зер­ка­лом, в кото­рое совсем нельзя было смот­реться, с двумя яркими руб­ле­выми пла­ка­тами о книж­ной тор­говле и об уро­жае, пове­шен­ными на стене для кра­соты. Здесь было мне тем хорошо, что по бед­но­сти Мат­рена не дер­жала радио, а по оди­но­че­ству не с кем было ей разговаривать.

И хотя Мат­рена Васи­льевна выну­дила меня похо­дить еще по деревне, и хотя в мой вто­рой при­ход долго отнекивалась:

— Не умемши, не варёмши — как утра­фишь? — но уж встре­тила меня на ногах, и даже будто удо­воль­ствие про­бу­ди­лось в ее гла­зах оттого, что я вернулся.

Пола­дили о цене и о торфе, что школа привезет.

Я только потом узнал, что год за годом, мно­гие годы, ниот­куда не зара­ба­ты­вала Мат­рена Васи­льевна ни рубля. Потому что пен­сии ей не пла­тили. Род­ные ей помо­гали мало. А в кол­хозе она рабо­тала не за деньги — за палочки. За палочки тру­до­дней в заму­слен­ной книжке учетчика.

Так и посе­лился я у Мат­рены Васи­льевны. Ком­наты мы не делили. Ее кро­вать была в двер­ном углу у печки, а я свою рас­кла­душку раз­вер­нул у окна и, оттес­няя от света люби­мые Мат­ре­нины фикусы, еще у одного окна поста­вил сто­лик. Элек­три­че­ство же в деревне было — его еще в два­дца­тые годы под­тя­нули от Шатуры. В газе­тах писали тогда «лам­почки Ильича», а мужики, глаза тараща, гово­рили: «Царь Огонь!»

Может, кому из деревни, кто побо­гаче, изба Мат­рены и не каза­лась доб­ро­жи­лой, нам же с ней в ту осень и зиму вполне была хороша: от дождей она еще не про­те­кала и вет­рами сту­де­ными выду­вало из нее печ­ное грево не сразу, лишь под утро, осо­бенно тогда, когда дул ветер с про­ху­див­шейся стороны.

Кроме Мат­рены и меня, жили в избе еще — кошка, мыши и тараканы.

Кошка была немо­лода, а глав­ное — кол­че­нога. Она из жало­сти была Мат­ре­ной подо­брана и при­жи­лась. Хотя она и ходила на четы­рех ногах, но сильно при­хра­мы­вала: одну ногу она берегла, боль­ная была нога. Когда кошка пры­гала с печи на пол, звук каса­ния ее о пол не был кошаче-мягок, как у всех, а — силь­ный одно­вре­мен­ный удар трех ног: туп! — такой силь­ный удар, что я не сразу при­вык, вздра­ги­вал. Это она три ноги под­став­ляла разом, чтоб убе­речь четвертую.

Но не потому были мыши в избе, что кол­че­но­гая кошка с ними не справ­ля­лась: она как мол­ния за ними пры­гала в угол и выно­сила в зубах. А недо­ступны были мыши для кошки из-за того, что кто-то когда-то, еще по хоро­шей жизни, оклеил Мат­ре­нину избу риф­ле­ными зеле­но­ва­тыми обо­ями, да не про­сто в слой, а в пять слоев. Друг с дру­гом обои скле­и­лись хорошо, от стены же во мно­гих местах отстали — и полу­чи­лась как бы внут­рен­няя шкура на избе. Между брев­нами избы и обой­ной шку­рой мыши и про­де­лали себе ходы и нагло шур­шали, бегая по ним даже и под потол­ком. Кошка сер­дито смот­рела вслед их шур­ша­нью, а достать не могла.

Материалы для статьи взяты из «Собрания сочинений А. Солженицына в 30 томах», том 1 (2007 год).

Смотрите: 

История создания рассказа «Матренин двор»

Первоначальное название рассказа «Матрёнин двор» звучало так: «Не стоит село без праведника». Окончательное заглавие предложил на редакционном обсуждении 26 ноября 1962 г. Александр Твардовский.

Твардовский аргументировал это так: «Название не должно быть таким назидательным». Солженицын отозвался, впрочем довольно добродушно: «Да, не везёт мне у вас с названиями».

Работа над рассказом была начата Солженицыным в конце июля-начале августа 1959 г. в посёлке Черноморском на северо-западе Крыма. Закончен рассказ в декабре того же года.

26 декабря 1961 г. Солженицын передал рассказ Твардовскому. 2 января 1962 г. состоялось его первое обсуждение в журнале. Почти три часа Твардовский кружил над рассказом, говорил и говорил, пытаясь объяснить автору, а заодно и себе, почему «Эта вещь не может быть напечатана». Однако рукопись попросил оставить в редакции.

Публикация рассказа «Матренин двор»

После публикации «Одного дня Ивана Денисовича» редакция «Нового мира» вернулась к рассказу «Не стоит село без праведника». «Такова была сила общего захвала, общего взлёта,- говорит А. Солженицын,- что в тех же днях сказал мне Твардовский: теперь пускаем «Матрёну»».

18 ноября 1962 г. Твардовский записал в дневнике: 

В ответ Солженицын пишет Твардовскому:

…Летом 1956 года из пыльной горячей пустыни я возвращался наугад — просто в Россию…

По окончании лагерного срока, в феврале 1953 г., Солженицын был отправлен этапом отбывать вечную ссылку в казахский аул Кок-Терек на краю безжизненной пустыни Бетпак-Дала. После упразднения весной 1956 г. всей политической ссылки Солженицын 20 июня выехал из Кок-Терека и через четверо суток, 24 июня, сошёл с поезда на Казанском вокзале в Москве. В «Новом мире», при первой публикации рассказа, год 1956-й был подменён по требованию редакции дохрущёвским, 1953 годом .

…я задержался с возвратом годиков на десять…

Арестованный в Восточной Пруссии 9 февраля 1945 г., Солженицын провёл в тюрьмах, лагерях и ссылке больше одиннадцати лет.

…Торфопродукт…

Реальное название станции и посёлка в Курловском, ныне Гусевеком районе Владимирской области.…там, откуда я приехал, мог я жить в глинобитной хатке, глядящей в пустыню…

Фотоснимки глинобитной хаты на краю Кок-Терека, где ссыльный Солженицын жил с сентября 1953 по июнь 1956 г., помещены в книге «Бодался телёнок с дубом» (между с. 162 и 163). На одном из снимков сам Солженицын выглядывает из окна.…Тальново…

Так в рассказе названа деревня Мильцево, в которой Солженицын жил с августа 1956 по июнь 1957 г., работая учителем математики в Мезиновской средней школе. От Мильцева до посёлка Мезиновского два километра. Неподалёку от них есть и деревня Тальново.…А дальше целый край идёт деревень: Часлицы, Овинцы, Спудни, Шевертни, Шестимирово…

Это реальные названия деревень в окрестностях Мильцева.…Дом Матрёны < … > с четырьмя оконцами в ряд < … > крытый щепою, на два ската и с украшенным под теремок чердачным окошком. Дом не низкий — восемнадцать венцов…

Точность описания дома Матрены подтверждается фотографией, которую сделал Солженицын в 1956 г.

…пенсии ей не платили…

Колхозных пенсий для стариков не было, а государственные пенсии колхозникам не полагались.

…А в колхозе она работала не за деньги — за палочки. За палочки трудодней в замусоленной книжке учётчика…

К исходу дня, обычно уже в сумерках, а то и ночью, бригадир, или завфермой, или кладовщик, или любой приставленный учётчик определял в трудоднях, сколько всего сделано под его присмотром за день, и делил эти трудодни между колхозниками, отработавшими с yтpa до вечера. Трудодни проставлялись палочками против фамилий и суммировались в течение года.

Шатура — город в подмосковной Мещёре, в полусотне километров от Тальнова-Мильцева. Возник на месте небольшой деревни в связи со строительством ГРЭС, работающей на местном торфе.

…Приносил я из химического кабинета буры…

Бура (от араб. buraq — селитра) — натриевая соль борной кислоты.

…Мне дороже была эта улыбка её кругловатого лица, которую, заработав наконец на фотоаппарат, я тщетно пытался уловить. < … > Раз только запечатлел я, как она улыбалась чему-то, глядя в окошко на улицу…

Сохранились сделанные Солженицыным фотоснимки и самой Матрёны Васильевны, и того угла в избе, где устроился автор рассказа.

…Вышел перед тем новый пенсионный закон…

Согласно закону от 14 июля 1956 г., пенсии назначались по старости, по инвалидности и по случаю потери кормильца. Ни пенсия по старости, ни пенсия по инвалидности Матрёне Васильевне не полагалась. Государство поддерживало только рабочих и служащих, но не колхозников.

…собес от Тальнова был в двадцати километрах к востоку. сельский совет — в десяти километрах к западу, а поселковый — к северу, час ходьбы…

Собес был в районном центре Курлово, сельский совет- в селе Ильино, а поселковый — в Торфопродукте.

…Игнатич…

«Когда писалась «Матрёна», следовало решить, как назвать повествователя. Матрёна Васильевна называла постояльца «Исаич». Это не годится. «Иваныч»? Слишком просто. Не то. — Назови его Игнатич, — посоветовала я. Именно с Игнатичем затем познакомились читатели «Матрёниного двора»». (Н. Решетовская «Александр Солженицын и читающая Россия»).

…А топить надо: утром русскую, вечером «голландку»…

Русская, или кухонная, печь топится для тепла и приготовления пищи, голландская, или комнатная, — только для обогрева.

…Как лошадей не стало…

Лошади, в отличие, например, от коров, не разрешались в домашнем хозяйстве, а были только в собственности колхоза. Колхозу принадлежал «конный двор», и Фаддей, чтобы свезти остатки горницы к себе, «достал лошадей в колхозе».

…Товарищ Григорьева…

Солженицын сохранил имя-отчество своей квартирной хозяйки, а фамилию изменил. Звали её Матрёна Васильевна Захарова.

…Черусти…

Железнодорожная станция и посёлок на границе Московской области, в двадцати пяти километрах от Тальнова-Мильцева.

…Он за меня первый сватался… раньше Ефима… Он был брат — старший… Мне было девятнадцать, Фаддею — двадцать три… < ..> Без малого не вышла, Игнатич. Война германская началась. Взяли Фаддея на войну…

Если в 1914 г. было Матрёне 19 лет, то родилась она в 1895 г.

…Двадцать первый скорый чуть с рельс не сошёл, вот было бы…

Нечётные поезда через Черусти следуют в Москву.

…а с другой стороны, от станции нашей, шли два паровоза сцепленных — без огней и задом…

От станции Нечаевской. Матрёна называла её Нечаевкой.

…Всю пятницу, субботу и воскресенье- от конца следствия и до похорон — на переезде днём и ночью шёл ремонт пути…

В свидетельстве о смерти Захаровой Матрёны Васильевны записано, что она умерла 21 февраля 1957 г. Эта дата пришлась на четверг.

…повезли покойников на церковное кладбище за две деревни от нас…

Матрёна Васильевна Захарова похоронена на кладбище села Палищи недалеко от Ильинской церкви. 1 сентября 1994 г., вскоре после возвращения из изгнания, Солженицын побывал в Мезиновской школе, в деревне Мильцево, встретился с земляками в поселковом клубе, отстоял панихиду на могиле Матрёны Васильевны.

Скачать материал

Скачать материал

Описание презентации по отдельным слайдам:

• 

• 

  2 слайд

   История создания.

  Рассказ «Матренин двор» написан в 1959 году, опубликован в 1964. «Матренин двор» — произведение автобиографическое и достоверное. Исходное название – «Не стоит село без праведника». Напечатан в «Новом мире», 1963, №1.
       Это рассказ о той ситуации, в которой он оказался, вернувшись «из пыльной горячей пустыни», то есть из лагеря. Ему хотелось «затеряться в России», найти «тихий уголок России». Бывший лагерник мог наняться только на тяжелые работы, он же хотел учительствовать. После реабилитации в 1957 году С. некоторое время работал учителем физики во Владимирской области, жил в деревне Мильцево у крестьянки Матрены Васильевны Захаровой.

• 

  3 слайд

  Имя героини
  Имя героини Солженицына вызывает в памяти образ Матрёны Тимофеевны Корчагиной, а так же образы других некрасовских женщин – тружениц: так же как и они, героиня рассказа «ко всякой работе ловка, приходилось ей и коня на скаку останавливать, и в горящую избу входить». Нет в её внешности ничего от величавой славянки, не назовёшь её красавицей. Она скромна и не приметна.
  Матрёна (Матрона) — женское русское имя латинского происхождения, в переводе означающее «почтенная дама», «госпожа», «мать семьи», «матушка». Имя происходит из латинского языка.

• 

  4 слайд

  Портрет.

  Солженицын не даёт развёрнутого портрета Матрёны. Из главы в главу повторяется чаще всего лишь одна деталь – улыбка: «лучезарная улыбка», «улыбка её кругловатого лица», «улыбалась чему-то», «извиняющаяся полуулыбка». Автором важно изобразить не столько внешнюю красоту простой русской крестьянки, сколько внутренний свет, струящийся из её глаз, и тем яснее подчеркнуть свою мысль, высказанную прямо: «У тех людей всегда лица хороши, кто в ладах со своей совестью». Поэтому после страшной гибели героини её лицо осталось целёхонькая, спокойная, больше живое, чем мёртвое.

• 

  5 слайд

  Речь героини.

  Глубоко народный характер Матрены проявляется, прежде всего в её речи. Выразительность, яркую индивидуальность предаёт её языку обилие просторечный, диалектной лексики и архаизмом (приспею, к ужоткому, любота, летось обапол, пособить, неуладкой). Так выговаривали все в деревне. Так же глубоко народно и манеры речи Матрёны, то, как она выговаривает свои «доброжелательные слова». «Они начинались каким – то низким, тёплым мурчанием, как у бабушек в сказках».

• 

  6 слайд

  Быт Матрёны.

  Внешне быт Матрёны поражает своей неустроенностью («в запущи она живёт») Всё её богатство фикусы, колченогая кошка, коза, мышьи тараканы, пальто, перешитое из железнодорожной шинели. Всё это свидетельствует о бедности Матрёны, проработавшей всю жизнь, но лишь с великим трудом выхлопотавшей себе крохотную пенсию. Но важно ещё и другое: эти скупые бытовые детали раскрывают её особый мир. Не случайно у фикуса говорится: «Они заполняли одиночество хозяйки. Они разрослись привольно…» — а шуршание тараканов сравнивается с далёким шумом океана. Кажется, сама природа живёт в доме Матрёны, всё живое тянется к ней.

• 

  7 слайд

  Судьба Матрёны.

  События рассказа ограничены чёткими временными рамками: лето-зима 1956 года. Восстанавливая судьбу героини, её жизненные драмы, личные беды, так или иначе, связаны с поворотами истории: С первой мировой войной, на которой попал в плен Фаддей,  с Великой Отечественной, с которой не вернулся муж, с колхозом, которой выжил из неё все силы и оставил её без средств к существованию. Её судьба – частица судьбы всего народа.
  И сегодня бесчеловечная система не отпускает Матрену: её оставили без пенсии, и она вынуждена целые дни тратить на добывание различных справок; ей не продают торфа, заставляя воровать, да ещё по доносу ходят с обыском; новый председатель обрезал всем инвалидам огороды; коровы завести невозможно, так как косить ни где не разрешают; даже билеты на поезд и те не продают. Матрена ощущает не справедливость, но она не держит зла на судьбу и на людей. «У неё было верное средство вернуть доброе расположение духа — работа». Не получая ничего за свою работу, она по первому зову идёт помогать соседям, колхозу. Окружающие охотно пользуются её добротой. Сами же односельчане и родственники не только не помогают Матрене, но и стараются вообще не появляться в её доме, боясь, что она попросит о помощи. Всем и каждому Матрена остаётся в своей деревне абсолютно одинокой.

• 

  8 слайд

  Матрена и Фаддей.

  Главной героине противопоставлен в рассказе брат её покойного мужа, Фаддей. Рисуя его портрет, Солженицын семь раз повторяет эпитет «чёрный». Человек, чья жизнь по  своему была изломана бесчеловечными обстоятельствами, Фаддей, в отличие от Матрены, затаил злобу на судьбу, вымещая её на своей жене и сыне. Почти слепой старик, оживляется, когда наседает на Матрену по поводу горницы, и затем, когда ломает избу своей бывшей невесты. Корысть, жажда захватить участок для своей дочери заставляют его рушить дом, который он когда-то сам строил. Бесчеловечность Фаддея особенно ярко проявляется накануне похорон Матрены. На поминки Матрены Фаддей вовсе не пришёл. Но самое главное, что Фаддей был в деревне, что Фаддей был в деревне такой не один. На поминках о самой Матрене никто не говорит.
  Событийный конфликт в рассказе почти отсутствует, ибо сам характер Матрены исключает конфликтные отношения с людьми. Для неё добро – неспособность к злу, любовь и сострадание. В этой подмене понятий видит Солженицын сущность того духовного кризиса, который поразил Россию.

• 

  9 слайд

  Трагедия Матрены.

  С самых первых строк автор готовит нас к трагической развязке судьбу Матрены. Её гибель предвещают и пропажа котелка с освящённой водой и исчезновение кошки. Для родни и соседи гибель Матрены – лишь повод позлословить о ней до возможность поживиться её не хитрым добром, для рассказчика – это гибель родного человека и разрушение целого мира, мира той народной правды, без которой не стоит русская земля

• 

  10 слайд

  Образ рассказчика.

  Рассказчик – человек трудной семьи, за плечами которого война и лагерь. Поэтому он теряется в тихом углу России. И только в избе Матрены герой ощутил нечто родственное своему сердцу. И одинокая Матрена почувствовала доверие к своему постояльцу. Только ему рассказывает она о своем горьком прошлом, только ей откроет он, что много провёл  тюрьме. Героев роднит  и драматизм их судьбы, и многие жизненные принципы. Особенно их родство сказывается в речи. И только смерть хозяйки заставила рассказчика постичь её духовную сущность, потому так сильно звучит в финале рассказа мотив покаяния.

• 

  11 слайд

  Какова тема рассказа?

   Главная тема рассказа — «чем люди живы».
  -Почему судьба старой крестьянки, рассказанная на немногих страницах, представляет для нас такой интерес?
  Эта женщина неначитанная, малограмотная, простая труженица. Пережить то, что пришлось пережить Матрене Васильевне, и остаться человеком бескорыстным, открытым, деликатным, отзывчивым, не озлобиться на судьбу и людей, сохранить до старости свою «лучезарную улыбку» — какие же душевные силы нужны для этого!

• 

  12 слайд

  Каков символический смысл рассказа «Матренин двор»?

  Многие символы С. связаны с христианской символикой: образы – символы крестного пути, праведника, мученика. Прямо на это указывает первое название «Матренина двора». Да и само название носит обобщающий характер. Двор, дом Матрены – то пристанище, которое обретает рассказчик после долгих лет лагерей и бездомья. В судьбе дома как бы повторена, предсказана судьба его хозяйки. Сорок лет прошли здесь. В этом доме она пережила две войны – германскую и отечественную, смерть шестерых детей, которые погибали в младенчестве, потерю мужа, который на войне пропал без вести. Ветшает дом – стареет хозяйка. Дом разбирают, как человека – «по ребрышкам». Погибает Матрена вместе с горницей. С частью своего дома. Погибает хозяйка – окончательно разрушается дом. Избу Матрены до весны забили, словно гроб, — похоронили.

• 

  13 слайд

  Праведница Матрена –
  Нравственный идеал писателя, на котором, по его мнению, должна основываться жизнь общества.
  Народная мудрость, вынесенная писателем в первоначальное название рассказа, точно передаёт эту авторскую мысль. Матрёнин двор – некий остров посреди океана лжи, которая хранит сокровище народного духа. Гибель Матрены, разрушение её двора и избы – грозное предупреждение о катастрофе, которая может случиться с обществом, утратившим нравственные ориентиры. Однако, несмотря на весь трагизм произведения, рассказ проникнут авторской верой в жизнестойкость России. Источник этой жизнестойкости Солженицын видит не в политической системе, не в государственной власти, не в силе оружия, а в простых сердцах никем не замечаемых, унижаемых, чаще всего одиноких праведников, противостоящих миру лжи.
   Какие же уроки нравственности преподаёт в этом рассказе автор?
  Человек должен пройти свой путь, предназначенный судьбой, сохранив в себе и мужество, и благородство, и всё высокое, что заложено в нём самой природой.

• 

  14 слайд

  «Матренин двор» – своего рода притча о бессребренице, женщине потрясающей доброты и незлобливости. Вся её жизнь – служение людям. Она проработала в колхозе за «палочки-трудодни», потеряла здоровье, а пенсию не получала. Ездить в город, хлопотать трудно ей, да и не по душе жаловаться, плакаться, тем более что-то требовать. Зато когда председатель колхоза требует выйти на работы по уборке урожая или прополке, как бы плохо себя ни чувствовала Матрёна, а все-таки шла, помогала общему делу. И коли соседи просили подсобить картошку копать – также себя вела. Никогда не брала платы за труд, радовалась от души чужому богатому урожаю и не завидовала, когда своя картошка была мелкой, словно кормовая.

• 

• 

  16 слайд

  Домашнее задание
  1 вариант
  Жизнь Матрены Васильевны
  1. Биография А. И. Солженицына
  2. Творческая история рассказа А. И. Солженицына «Матренин двор».
  4. Мир Матрены:
  Имя и портрет героини
  Быт Матрены
  Судьба героини
  Один день из жизни Матрены
  Гибель героини
  5. Каков символический смысл рассказа «Матренин двор»? Почему судьба старой крестьянки, рассказанная на немногих страницах, представляет для нас такой интерес? Какие же уроки нравственности преподаёт в этом рассказе автор?

• 

  17 слайд

  Домашнее задание
  2 вариант Проблематика рассказа А. И. Солженицына «Матренин двор»
  1. Биография А. И. Солженицына
  2. Творческая история рассказа А. И. Солженицына «Матренин двор».
  3. Проблемы, освещенные автором в рассказе.
  4. Как в рассказе Солженицына решаются проблемы выбора жизненного пути и проблема нравственной красоты человека.
  5. А.И.Солженицын назвал свою героиню праведником, какой смысл в него вкладывал писатель?

Найдите материал к любому уроку, указав свой предмет (категорию), класс, учебник и тему:

6 057 918 материалов в базе

• Выберите категорию:

• Выберите учебник и тему

• Выберите класс:

• Тип материала:

  • Все материалы

  • Статьи

  • Научные работы

  • Видеоуроки

  • Презентации

  • Конспекты

  • Тесты

  • Рабочие программы

  • Другие методич. материалы

Найти материалы

Вам будут интересны эти курсы:

• Курс повышения квалификации «История русской литературы конца 20 — начала 21 вв. и особенности ее преподавания в новой школе»

• Курс повышения квалификации «Методические аспекты при изучении русской литературы последней трети XIX века в современной школе»

• Курс повышения квалификации «Экономика: инструменты контроллинга»

• Курс повышения квалификации «Финансы предприятия: актуальные аспекты в оценке стоимости бизнеса»

• Курс профессиональной переподготовки «Русский язык как иностранный: теория и методика преподавания в образовательной организации»

• Курс повышения квалификации «Использование элементов театрализации на уроках литературного чтения в начальной школе»

• Курс профессиональной переподготовки «Управление сервисами информационных технологий»

• Курс профессиональной переподготовки «Корпоративная культура как фактор эффективности современной организации»

• Курс профессиональной переподготовки «Деятельность по хранению музейных предметов и музейных коллекций в музеях всех видов»

• Курс профессиональной переподготовки «Уголовно-правовые дисциплины: теория и методика преподавания в образовательной организации»

• Курс профессиональной переподготовки «Теория и методика музейного дела и охраны исторических памятников»

• Курс профессиональной переподготовки «Информационная поддержка бизнес-процессов в организации»

Электронная книга

Матрёнин двор

• Описание
• Обсуждения
• Цитаты 3
• Рецензии 1
• Коллекции

Произведение Матрёнин двор полностью

Купить онлайн

Все предложения…

• Похожее

• Рекомендации

• Ваши комменты

• Еще от автора

Анализ рассказа «Матрёнин двор» (А. И. Солженицын)

Автор: ·
Опубликовано 02.09.2019
· Обновлено 27.02.2022

Фамилия Солженицына в наши дни ассоциируется исключительно с его романом «Архипелаг ГУЛАГ» и его скандальной славой. Однако свой путь писателя он начинал, как талантливый новеллист, изобразивший в своих рассказах судьбу простых русских людей середины двадцатого века. Рассказ «Матрёнин двор» является наиболее ярким примером раннего творчества Солженицына, в котором нашли отражение его писательские таланты. Многомудрый Литрекон предлагает Вам его разбор по плану.

Содержание:

• 1 История создания
• 2 Направление и жанр
• 3 Смысл названия
• 4 Композиция и конфликт
• 5 Суть: о чём?
• 6 Главные герои и их характеристика
• 7 Темы
• 8 Проблемы
• 9 Основная идея
• 10 Чему учит?
• 11 Критика

История создания

История написания рассказа «Матренин двор» — это череда интересных фактов:

• В основу рассказа легли воспоминания Солженицына о его жизни после возвращения из трудового лагеря, когда он некоторое время жил в деревне Мальцево, в доме крестьянки Матрёны Захаровой. Она и стала прототипом главной героини.
• Работа над произведением началась летом 1959 года в Крыму, и была закончена в том же году. Публикация должна была состояться в журнале «Новый мир», но произведение прошло редакционную комиссию только со второго раза, благодаря помощи редактора А.Т. Твардовского. 
• Цензоры не хотели пропускать в печать рассказ с названием «Не стоит село без праведника» (это было первое название работы Солженицына). Они увидели в нем недопустимый религиозный подтекст. Под давлением редакции автор изменил название на нейтральное.
• «Матренин двор» стал вторым произведением Солженицына после книги «Один день Ивана Денисовича». Оно породило много споров и разногласий, а после эмиграции автора его и вовсе запретили, как и все книги писателя-диссидента.
• Читатели увидели рассказа только в 1989 году, в эпоху Перестройки, когда вступил в силу новый принцип политики СССР — гласность.

Направление и жанр

Рассказ «Матрёнин двор» был написан в рамках реалистического литературного направления. Писатель стремится к достоверному изображению окружающей действительности. Созданные им образы, их слова и действия описаны с достоверностью и натурализмом. Читатель может поверить, что описанные в рассказе события могли произойти на самом деле.

Жанр данного произведения — рассказ. Повествование охватывает короткий промежуток времени и включает в себя минимальное число персонажей. Проблема носит локальный характер и никак не влияет на мир в целом. Отсутствие какой-либо конкретики только подчёркивает типичность показанных событий.

Смысл названия

Изначально Солженицын дать своему рассказу заглавие «Не стоит село без праведника», которое подчёркивало основную мысль писателя о высокодуховной главной героине, которая бескорыстно жертвует собой ради окружающих и этим скрепляет ожесточенных нищетой людей вместе.

Однако в дальнейшем, чтобы избежать советской цензуры, Твардовский посоветовал писателю заменить название на менее провокационное, что и было сделано. «Матренин двор» — это и отражение развязки произведения (смерти героини и раздела ее имущества), и указание на основную тему книги — жизнь праведницы в деревне, истощенной войнами и грабительской политикой власти.

Композиция и конфликт

Рассказ делится на три главы. 

1. Первая глава отведена под экспозицию: автор представляет нам своего героя и рассказывает нам о самой Матрёне. 
2. Во второй главе происходит завязка, когда обнажается основной конфликт произведения, а также кульминация, когда конфликт достигает наивысшей точки. 
3. Третья глава отведена под финал, в котором все сюжетные линии логично завершаются.

Конфликт в произведении «Матренин двор» носит локальный характер между праведной старушкой Матрёной и окружающими, пользующимися её добротой в своих целях. Однако художественные особенности рассказа создают ощущение типичности данной ситуации. Таким образом, Солженицын придаёт этому конфликту философский характер. Люди ожесточились из-за невыносимых условий жизни, и лишь единицы способны сохранить в себе доброту и отзывчивость.

Суть: о чём?

Повествование начинается с того, что рассказчик, проведя десять лет в ссылке в трудовом лагере, селится в деревне Торфопродукт, в доме Григорьевой Матрёны Васильевны.

Постепенно главный герой узнаёт всю историю жизни Матрёны, о её неудачном замужестве, о смерти детей и мужа, о её конфликте с бывшим женихом – Фаддеем, обо всех трудностях, через которые ей пришлось пройти. Рассказчик проникается уважением к старушке, видя в ней ту опору, на которой держится не только местный колхоз, но и вся Россия.

В конце рассказа Матрёна отдаёт приемной дочери Кире, которую она воспитывала, часть своей избы. Однако, помогая перевозить разобранную горницу, погибает под колесами поезда. Родственники Матрёны грустят лишь напоказ, радуясь возможности разделить наследство старухи. Одна Кира переживает искренне.

Вот краткий пересказ произведения «Матренин двор» по главам.

Главные герои и их характеристика

Система образов в рассказе «Материнин двор» изложена Многомудрым Литреконом в формате таблицы.

герои рассказа «материн двор»	характеристика
матрёна	обычная русская крестьянка. добрая, отзывчивая и покорная старушка, всю свою жизнь жертвовавшая собой ради других. после того, как её жених – фаддей, без вести пропал, под давлением его семьи вышла замуж за его брата – ефима. к сожалению, все её дети умерли, не прожив и трёх месяцев, так что многие начали считать матрёну «порченной». тогда матрёна взяла на воспитание киру – дочь фаддея от второго брака, и искренне полюбила ее, завещав ей часть своей избы. Матрена часто работала задаром и посвящала всю свою жизнь людям, довольствуясь малым. Она приютила у себя колченогую кошку и взяла постояльца, которого никто не хотел брать. Доброты старушки хватает на всех. Только вот ее за это никто не ценит.
кира	простая деревенская девушка. до замужества воспитывалась матрёной и жила вместе с ней. единственный человек, кроме рассказчика, который искренне скорбит по погибшей. она благодарна старушке за любовь и доброту, а вот к своей семье относится холодно, ведь от отца и матери не получала ласки и поддержки.
фаддей	шестидесятилетний русский крестьянин. был любимым женихом матрены, но попал в плен во время войны, и долгое время о нём ничего не было слышно. после возвращения возненавидел матрену за то, что та не дождалась его. женился во второй раз на женщине, которую также звали матрена. авторитарный глава семейства, не стесняющийся использовать грубую силу. жадный человек, стремящийся к накоплению богатств любой ценой.
рассказчик игнатьич	добрый и отзывчивый человек, наблюдательный и образованный, в отличие от деревенских жителей. сначала в деревне его не принимают из-за сомнительного прошлого, но матрена помогает ему влиться в коллектив и найти пристанище. автор неслучайно указывает точные координаты села, подчеркивая, что ему запрещено было приближаться на к городу на расстоянии 100 км. это отражение судьбы самого автора, даже отчество его похоже на отчество героя — исаевич.

Темы

Тематика рассказа «Материн двор» универсальна и является пищей для размышления всех поколений людей:

1. Жизнь советской деревни – Солженицын изображает жизнь советских крестьян, как тяжёлое испытание. Деревенский быт тяжёл, а сами крестьяне в большинстве своём грубы, их нравы жестоки. Человеку приходится прилагать огромные усилия, чтобы остаться собой в такой враждебной атмосфере. Рассказчик подчеркивает, что люди истощены вечными войнами и реформами в сельском хозяйстве. У них рабское положение и никаких перспектив. Даже торф для отопления домов они вынуждены воровать, так как заработать на него невозможно, а государство никак не заботится об обеспечении людей всем необходимым.
2. Доброта – сосредоточием доброты в рассказе выступает Матрёна. Автор искренне восхищается старухой: она помогала всем нуждающимся и не просила ничего взамен. И, хотя в итоге добротой героини окружающие пользуются в корыстных целях, Солженицын не сомневается, что именно так и надо жить — отдавать себя всего во благо общества и народа, а не набивать мешки богатством.
3. Отзывчивость – в советской деревне, по мнению писателя, нет места отзывчивости и душевности. Все крестьяне думают лишь о своём выживании и не заботятся о нуждах других людей. И это естественно, ведь даже за свои законные права — пенсию — Матрене пришлось чуть ли не бороться. В такой среде ожесточаются все люди. Только Матрена смогла сохранить в себе доброту и желание помогать ближним.
4. Судьба – Солженицын показывает, что зачастую человек не способен контролировать свою жизнь и должен подчиняться обстоятельствам, как Матрена, однако душой человека распоряжается только он, и у него всегда есть выбор: озлобиться на мир и зачерстветь, или сохранить в себе человечность.
5. Праведничество – Матрена, в глазах писателя, выглядит, как идеал праведного русского человека, который отдаёт всего себя на благо других людей, на котором и держится весь русский народ и Россия. Тема праведничества раскрывается в поступках и мыслях женщины, в ее нелегкой судьбе. Что бы ни случилось, она не унывает и не жалуется. Она жалеет только других, но не себя, хотя судьба не балует ее вниманием. В этом и есть суть праведника — сохранить нравственные богатства души, пройдя через все жизненные испытания, и вдохновить людей на нравственный подвиг. 

Проблемы

Проблематика рассказа «Матренин двор» — отражение проблем развития и становления СССР. Победившая революция не сделала жизнь народа проще, а лишь усложнила ее:

1. Равнодушие — основная проблема в рассказе «Матренин двор». Жители деревни равнодушны друг к другу, им безразличны судьбы односельчан. Каждый старается прибрать к рукам чужую копейку, заработать лишнее и жить сытнее. Поэтому только после смерти Матрены ее сестры, которые при жизни не помогали ей, вдруг вспомнили о родстве. Правда, только ради наследства. Все заботы людей лишь о материальном преуспеянии, а духовная сторона жизни безразлична им, как и участь соседа.
2. Нищета – Солженицын показывает невыносимые условия, в которых живут русские крестьяне, на которых свалились тяжёлые испытания коллективизации и войны. Люди выживают, а не живут. У них нет ни медицины, ни образования, ни благ цивилизации. В деревне нет фельдшера, до ближайшей больницы добираться нужно пешком и не один час. Даже нравы людей похожи на средневековые.
3. Жестокость – крестьянская жизнь в рассказе Солженицына подчинена сугубо практичным интересам. В крестьянском быту нет места доброте и слабости, он жесток и груб. Доброта главной героини воспринимается односельчанами как «чудачество» или даже недостаток ума. Сестры открыто зовут ее дурой, хотя именно она за ними ухаживала в детстве.
4. Жадность – сосредоточием жадности в рассказе выступает Фаддей, который готов уже при жизни Матрёны разобрать её избу, чтобы приумножить своё богатство. Солженицын осуждает такой подход к жизни.
5. Война – в рассказе упоминается война, которая становится очередным тяжёлым испытанием для деревни и косвенно становится причиной многолетнего раздора Матрены и Фаддея. Она калечит жизни людей, грабит деревню и разоряет семьи, забирая лучших из лучших.
6. Смерть – смерть Матрены воспринимается Солженицыным, как катастрофа национального масштаба, ведь вместе с ней умирает та идеалистическая христианская Русь, которой так восхищался писатель.

Основная идея

В своём рассказе Солженицын отобразил быт русской деревни середины двадцатого века без каких-либо прикрас, со всей его бездуховностью и жестокостью. Этой деревне противопоставлена Матрёна, живущая жизнью настоящего христианина. По мнению писателя, именно за счёт таких самоотверженных личностей, как Матрёна, и живёт вся страна, забитая нищетой, войной и политическими просчетами. Смысл рассказа «Матренин двор» заключается в приоритете вечных христианских ценностей (доброты, отзывчивости, милосердия, щедрости) над «житейской мудростью» жадных и погрязших в быту крестьян. Свобода, равенство и братство не смогли заменить в сознании народа простых истин — необходимости духовного развития и любви к ближнему.

Главная мысль в рассказе «Матренин двор» — необходимость правиднечества в повседневной жизни. Люди не смогут жить без моральных ценностей — доброты, милосердия, щедрости и взаимовыручки. Даже если все теряют их, должен быть хотя бы один хранитель сокровищницы души, который будет напоминать всем о важности нравственных качеств.    

Чему учит?

Рассказ «Матренин двор» пропагандирует христианское смирение и самопожертвование, которые продемонстрировала Матрёна. Он показывает, что такая жизнь не каждому под силу, однако подчёркивает, что именно так и должен жить настоящий человек. Это и есть мораль, заложенная Солженицыным.

Солженицын осуждает жадность, грубость и эгоизм, царящие в деревне, призывает людей быть добрее друг к другу, жить в мире и согласии. Такой вывод можно сделать из рассказа «Матренин двор».

Критика

Сам Александр Твардовский восхищался работой Солженицына, называя его настоящим писателем, а его рассказ — истинным произведением искусства.

К сегодняшнему приезду Солженицына перечитал с пяти утра его «Праведницу». Боже мой, писатель. Никаких шуток. Писатель, единственно озабоченный выражением того, что у него лежит «на базе» ума и сердца. Ни тени стремления «попасть в яблочко», потрафить, облегчить задачу редактора или критика, — как хочешь, так и выворачивайся, а я со своего не сойду. Разве что только дальше могу пойти

Л. Чуковская, которая вращалась в журналистских кругах, так охарактеризовала рассказ:

…А вдруг и Солженицына вторую вещь не напечатают? Мне она полюбилась более первой. Та ошеломляет смелостью, потрясает материалом, — ну, конечно, и литературным мастерством; а «Матрёна»… тут уже виден великий художник, человечный, возвращающий нам родной язык, любящий Россию, как Блоком сказано, смертельно оскорблённой любовью.

«Матрёнин двор» вызвал настоящий взрыв в литературной среде и зачастую зеркально противоположные отзывы. В наши же дни рассказ считается одним из самых выдающихся прозаических произведений второй половины двадцатого века и ярким примером творчества раннего Солженицына.

Автор: Михаил Щепин

Метки: 8 класс9 классАлександр СолженицынМатренин дворразбор

Читайте также: