Рассказ медосмотр при девочках

Был тихий зимний вечер. Коридоры больницы опустели, и только одна школьница ещё сидела на скамейке у стены. Медосмотр затянулся, кроме неё ещё трём спортивного вида парням лет около тридцати, осталось пройти невропатолога, а ей гинеколога.

Даша в свои пятнадцать ещё ни разу не была у такого врача, и довольно сильно волновалась. Кресло она видела только на картинках, и как её будут смотреть, тоже толком не представляла. Одноклассница Катя Ларина должна была вот-вот выйти из кабинета. Парни сидели в стороне и разговаривали о чём-то своём.

И вот, дверь отворилась, и Катя вышла из кабинета.
— Заходи, Дашка, сказала она, и быстро пошла по коридору, торопясь куда-то по своим делам.

Девочка тихо постучалась и, робко приотворив дверь, вошла. В центре комнаты стояло большое гинекологическое кресло, слева от него был закуток с ширмой и медицинская кушетка. Справа стоял обычный письменный стол, за которым сидела уже немолодая женщина-гинеколог.

Проходи, девочка, вот сюда, раздевайся полностью ниже пояса и садись в кресло, — сказала врач.

Маша зашла за ширму и стала раздеваться. В свои пятнадцать лет она имела стройную, ещё почти детскую фигурку, средний рост, небольшую аккуратную грудь и волнистые светлые волосы, мягко спадающие ей на плечи. Оставшись в одной блузке, девочка робко подошла к креслу, не зная, как толком в него влезать. Доктор улыбнулась молодой неопытности, встала, и помогла Даше правильно расположиться.

Не бойся, всё это будет недолго, — сказала она, устраивая ножки девочки в держателях, и ещё раз улыбнувшись, почувствовав дрожь от волнения Даши.
— Знаешь что, давай я тебя пристегну, так спокойней и быстрее будет, сказала доктор, фиксируя девичьи ножки специальными жгутами. В таком положении, с раздвинутыми ногами, когда самые интимные части тела на виду, Даше стало совсем неуютно.

Вдруг дверь за её спиной резко распахнулась, и послышался чей-то взволнованный голос:

Тамара Петровна, там пациентке стационара плохо стало, в реанимацию повезли, по вашей части! Больше нет никого, пойдёмте, пожалуйста!
— Сейчас, Света, иду! — крикнула врач уже набегу вслед удаляющимся шагам в коридоре.

Вот и все шаги затихли. Так совершенно неожиданно Даша осталась одна в кабинете.

И что мне теперь делать? — думала она — так и лежать!? Надо дотянуться и развязаться.

Но тут Даша услышала совсем нехорошую вещь. Она услышала скрип двери от сквозняка. Врач второпях не закрыла дверь! Стало страшно оттого, что кто-то мог просто войти, и увидеть полуголую пациентку в кресле.

Моментально обострившимся слухом девочка слышала, как ей казалось, каждый шорох за дверью. Вот, послышались чьи-то шаги, и они всё ближе и ближе! Девочка вся буквально сжалась в комок от страха!!! Шаги прошли мимо, потом замерли, и, направились обратно!!! Как будто остановились у двери, и, вроде бы послышался чей-то негромкий разговор!!! Нет!!! Неужели это те парни!!! Самое худшее, что могло случиться!!!

Дверь скрипнула ещё раз. И заскрипела сильнее, открываясь. В кабинет крадучись вошло трое парней.

Увидев, как врач выбежала по срочному вызову, они быстро сообразили, что в кабинете должна быть только Даша. Как они оказались правы!!!

Девочка затихла и не шевелилась, словно её могли не заметить. Парни постепенно, осторожно, подходили всё ближе. Один из них щёлкнул выключателем, и стало темно. Зимний вечер уже вступил в свои права, и на лежащую девочку падал только свет от настольной лампы на столе доктора. Один из них подошёл, и развернул её прямо на девочку. Даша лежала, залитая краской стыда, крепко зажмурив глаза.

В полном молчании парни, обступив девочку, смотрели на открывшуюся им картину. Школьница была в одной блузке, ноги были широко разведены и зафиксированы. В свете лампы были отчётливо видны половые губки и лёгкий пушок на лобке. Стояла полная тишина. Даша не смела даже на мгновение приоткрыть глаза, и посмотреть на окруживших её парней. А те стояли, и, всё не могли наглядеться. Наконец, один из них подошёл ближе, и положил руку на бедро девочки с внутренней стороны. Она вздрогнула, и ещё сильнее зажмурила глаза. Тёплая ладонь стала мять нежную кожу, одновременно перемещаясь по бедру, сначала ниже, потом выше.

Это был своеобразный массаж. Второй парень, подвинувшись ближе, и заворожено глядя на слегка раскрытые половые губки, положил руку на другое бедро. Массаж усилился. Видя, что Даша от стыда не сопротивляется, оба парня положили и другие руки на ножки девочки.

И вот, четыре ладони уже не стесняясь, гуляют по всей внутренней стороне обеих бёдер, наглаживая их и слегка сминая, проходясь по всем направлениям, но, пока ещё не решаясь добраться до заветного места между ножек. Все парни явно возбудились и члены в джинсах давно уже стояли колом, а руки дрожали. Возбуждение нарастало.

Третий парень, посмотрев некоторое время на действия своих товарищей, решился заняться щелкой девочки. Встав немного боком, что бы руке было удобней, он накрыл ладонью половые губки. Даша первый раз за всё время дёрнулась, ей явно не хотелось, что бы кто-то вторгался в святая святых. Оставаясь с зажмуренными глазами, она слегка изогнулась и дёрнула ногами, пытаясь снять их с подставок.

Бесполезно! Зафиксированы ножки были крепко. Зато во время попытки освободиться, средний палец самой наглой руки, слегка провалился в щелку, и уже не собирался оттуда выходить. Напротив, палец начал продвигаться вглубь, в манящую тесноту дырочки. Там было сухо и тесно, поэтому пальцу приходилось слегка шевелиться из стороны в сторону, что бы облегчить себе продвижение.

Девочка опять задёргалась, уже интенсивнее, она приподнимала попку, шевелила ей, что бы извлечь из себя вторгнувшийся палец и дергала ногами, пыталась встать с кресла. Мягко, но уверенно мужские руки не давали ей вставать, а палец во влагалище забрался туда уже почти полностью.
— Пустите, я буду кричать! — наконец прошептала Даша, не открывая глаз.

Тут одному из парней пришла идея. Он достал мобильник, и начал снимать лицо девочки, раздвинутые ножки и палец в её влагалище.
— Тихо! – прикрикнул он вполголоса – Мы снимаем тебя на мобильник, если замолчишь и перестанешь дёргаться, запись сотрём!

Девочка помедлила секунду, потом руки её опустились, и тело замерло в кресле. Она поняла, что придётся подчиниться. Оставалось только надеяться, что приставания не зайдут слишком далеко, и запись они сотрут.

Все руки продолжали свою работу. Ни одного места не осталось на девичьих ножках, которое бы не погладили. Палец в лоне девочки начал делать небольшие поступательные движения, потрахивая дырочку. Постепенно движения нарастали, он ходил по сторонам, иногда выходил наружу и проходился по щели, задевая едва заметный клитор. Так продолжалось минут пять. Даша не сопротивлялась, так как поняла, что сделать ничего не удастся. Казалось, что об её щёки можно зажечь спичку, а глаза по-прежнему оставались крепко закрытыми. Девочка этим единственным способом пыталась защититься от окружающей действительности.

Дай посмотреть, — услышала

Вы замечали, что в отпуске или в выходные, если хочешь поспать подольше, то непременно встанешь рано с ощущением, что вполне выспался?  Зато в будни, сколько бы ни спал, всё равно мало, и, вывихивая челюсть от зевоты, чистишь зубы, и кофе не бодрит, и погода не радует, и зонт, конечно же, забыт в прихожей.

А эта закономерность ожидания маршрутки, с которой знаком каждый курильщик? Ждёшь и думаешь, что не стоит курить, потому что вот-вот уже подойдёт. Но этой жёлтой сволочи нет и нет. Ты сдаёшься, отходишь в сторонку, прикуриваешь сигарету, и бегом назад, потому что микроавтобус тут как тут, будто стоял за углом и ждал, когда блеснёт огонёк зажигалки.

Я уже не говорю о тех трагических случаях, когда хочется произвести на кого-то впечатление или хотя бы не ударить в грязь лицом… Помню, в студенческие годы был влюблён в кудрявую такую… Как же её звали-то? Как-то на «м», по-моему… Вот память… Нина… Точно, «Нина-не проходите мимо». Это дурацкое прозвище Юрка придумал. Будто мимо такой красавицы можно было пройти. Так вот ходил я за этой кудрявой Ниной полгода, а в день, когда она наконец-то пригласила зайти к ней попить чайку, я решительно отказался, потому что точно помнил: носки дырявые надел, других чистых не было… Разобиделась… Да у меня в тот момент курсовик горел, не до кудрявой… Но дырявые носки с тех пор сразу выбрасываю, чтобы не проколоться по глупости.

Утро изначально не задалось. На выходные дал машину сыну: моя формально пока ещё жена хотела вывезти с дачи какие-то заготовки. Опять вареньев наварила на работу таскать «девочкам в бухгалтерию». Там девочки под пятьдесят и косая сажень в нижнем бюсте! Да не в этом суть: съездили, машину грязью уляпали, бензин сожгли, не заправили – так хоть позвоните, скажите, что бензобак пустой.

Этой гусыне позвонил, сказал всё, что думаю о её заготовках, сыну наговорил кучу всего (никакой, блин, мужской солидарности), а тут ещё этот медосмотр дурацкий: «администрация завода заботится о здоровье своих сотрудников». По дороге очень кстати ноги промочил… Ну всё один к одному…

— Мужчина, — меня ткнули в плечо, — вы на мазок последний?

— Да он, он. Спит что ли ча? – проворчала пожилая толстая тётка, которая, видимо, назначила себя ответственной смотрящей  за этой живой очередью.

Я кивнул.

Вот же зараза, с мысли сбила. Мазок. И ведь как красиво назвала. Ковырнуть в задницу человека, который стоит в самой унизительной позе, — такое могла придумать только женщина… или извращенец какой…  Стало быть того «продукта в коробочке» им мало? Как вспомню, как выставлял эти специальные аптечные пластмассовые стаканчики, откручивал крышки и, стараясь не дышать, ставил на бумажки-направления под недобрыми взглядами сумрачных людей, чуть свет занявших очередь к гастроэнтерологу, так опять в жар бросает. Вот будто громко рассказал про себя что-то постыдное, о чём говорить было никак нельзя.

Женщины это проделывают как-то так быстро и обыкновенно, что ли, словно так и надо. И вообще, они себя в поликлинике ведут как-то смело, уверенно, я бы даже сказал, бесцеремонно, словно всё им в устройстве этого учреждения понятно, словно они здесь свои, словно все эти раздевания, заглядывания во все места и отверстия, эти шприцы-иголки, кровавые пробирки — для них дело обычное, естественное, и в кабинеты, где тошнотворно пахнет страхом, они заходят между прочим, в паузах между бесконечными разговорами…

Из общения с врачами я одно усвоил: главное, ни на что не жаловаться.

Три года назад молодая голубоглазая врачиха так участливо спросила, не бывает ли у меня изжоги, что я проболтался. «Да, бывает», — сказал я, как дурак. Сказал, чтобы сделать приятное этой улыбчивой и участливой… Она тут же деловито выписала направление на гастро- чего-то там скопию. Название, блин, космическое, а на деле… Трубку пластмассовую в горло вставили (от одного воспоминания першить начинает) и давай через неё внутрь меня шланг длиннющий засовывать. До сих пор в дрожь бросает.

— Всё хорошо, ни гастрита, ни язвы у вас нет, — сказала, улыбаясь, голубоглазая, читая, что там написали, пока я мучился от неловкости и подступающей дурноты.

«Слава Богу, что и такой язвы, как ты, у меня нет»,- подумалось мне тогда, и первый раз в жизни захотелось ударить женщину. Вот прямо в улыбку ударить со всей злости.

Уж как мы с моей Людкой вечно ругались, до мать-перемать доходило, но ударить никогда не хотелось, даже замахнуться мысли не было…

И какой идиот придумал, что белый цвет – символ невинности. Это цвет страшной опасности: белый медицинский халат, белое платье невесты, белая рубашка, которую нельзя надеть без галстука – этой удавки, готовой туго сдавить тебе горло.

Процедурный кабинет, куда я в конце концов зашёл согласно очереди, был весь обложен тусклым светло-серым кафелем. Ширма в углу была затянута грязно-серой тканью и приятных ассоциаций не вызывала.

Седая старуха, бросив взгляд над очками, коротко потребовала:

— Все бумажки на стол.

— Я положил пластиковый конверт со всеми направлениями и листами, выданными мне на старте медосмотра в соответствии с моей профессией. По количеству кабинетов, которые необходимо было посетить, я готовился на днях лететь в космос.

Старуха разложила на столе мудрёный пасьянс, выбрала то, что нужно было ей, остальное аккуратно сложила и подколола скрепочкой. Такой вот укор мне в неаккуратности. Ну-ну…

— За ширмой штаны-трусы долой, наклоняемся, половинки раздвигаем.

Приказу подчинился, но не удержался и спросил язвительно:

— Нравится?

— В каждой работе есть свои минусы, — хмыкнула старуха и чувствительно ковырнула в самый центр. – У иных людей лица противнее.

— Это точно, — не мог не согласиться я. Не такая уж она и старуха. Я бы с ней выпил и поговорил. Уважаю.

Эту экзекуцию остро захотелось перекурить. Ощущение было, как ни крути, мерзкое, будто девственности лишили.

Лор, окулист и псих начнут принимать через полчаса. Кабинеты этих специалистов находились рядом, осматривали они формально и быстро, поэтому очередь все занимали сразу к троим и проходили каждый год весело и быстро. Я позвонил товарищу из отдела, попросил занять очередь (я ему на кровь и флюшку спозаранку занимал), а сам с наслаждением затянулся, разрушая кокон больничных запахов вокруг себя. Уже начался ноябрь, но осень была на редкость тёплой и не особо дождливой. Пахло прелой листвой и почему-то ванилью, как в детстве.

Телефон коротко пискнул. Сын, как всегда, обозначил звонок в надежде, что я перезвоню. Экономист, блин. Правильную профессию мальчик выбрал: доит обоих родителей, на них же экономит. А вот фиг тебе. Не перезвоню.

У каждого врача, что я посетил после долгого перекура в темпе марш-броска, была своя фишка.

Старый лор давно был глуховат, а потому, проверяя остроту слуха, шептал за спиной громко и часто не слышал, что ему отвечают. А как он писал! Я, конечно, тоже каллиграфией похвастаться не могу, но до этого «мастера» мне далеко. Помню, приболел в прошлом году, обратился к дежурному врачу, а она меня к этому вот лору отправила. Вернулся протягиваю ей заключение… Уж она его и так крутила, и этак, а потом сдалась:

— Скажите, Сергей Васильевич, а лор вам на словах ничего не просил передать? Или вслух что говорил?

Переглянулись мы с медсестрой, девчонкой совсем, и как начали смеяться. Врач было нахмурилась, но не выдержала и присоединилась к нам…

Окулист во время приёма даже головы не поднял.

— Жалобы?

— Нет.

— Очки, линзы носите?

— Нет.

Штамп, автограф и свободен.

Психиатр, он же нарколог, в нашем небольшом городке был известен тем, что пошёл зимой по пьяне в магазин за очередной бутылкой в домашних тапках. По дороге встретил то ли друзей, то ли пациентов, постоял поговорил с ними, по ходу ещё выпил… В общем, пальцы ног отморозил, пришлось удалять. Поэтому ходит он с тех пор в специальных ортопедических ботинках и очень чутко относится к алкоголикам. Одним словом, возлюбил ближнего, как себя самого. Вопросы у него стандартные, юмор своеобразный:

— На что жалуетесь?

— На ЖКХ и низкую зарплату, — ляпнул я.

— Чувство юмора — это хорошо. Оптимисты почти не болеют, они того, сразу умирают, — монотонно, без всяких голосовых модуляций произнёс «псих» и громко заржал, закидывая голову и постукивая ладонью по столу от удовольствия.

Отсмеявшись, он таким же бесцветным голосом то ли спросил, то ли констатировал, возвращая мне документы:

— Хорошая шутка.

— Клиническая, — хмыкнул я и поспешил уйти. Вот ведь не даром говорят. Что лечишь – тем и болеешь.

Перед кардиограммой курить не рискнул, мало ли что. Посидел минут пятнадцать в очереди. Глубоко подышал, как учила когда-то по молодости медсестра в госпитале, куда я попал в первый год службы с воспаленьем лёгких. Вот ведь сколько лет прошло, а я до сих пор помню и ту девчушку, и дыхательную ту гимнастику.

Две тётки в этом кабинете работали слаженно и молча, как на конвейере. По мне лучше так, чем дурацкие разговоры.

Ужасно хотелось есть. Утром не позавтракал и в поликлинике ни буфета, ни киоска… Ладно, немного осталось. Уролога прошёл, кожника-венеролога прошёл… Следующим был хирург. Ещё тот шутник.

— Вот ещё один комплектный пришёл, — весело встретил он меня.

— В смысле? – притворно удивился я, хотя этой шутке уже лет десять. Если не удивишься, он долго объяснял, что это такая чисто профессиональная шутка, что на неё надо правильно реагировать… В общем, лучше удивиться и не провоцировать доктора на букву Хэ.

— Так у вас же все конечности в комплекте! Это уже радостно само по себе!

— Так я и радуюсь, — без энтузиазма отозвался и понял, что совершил ошибку.

— Геморрой не мучает? – с надеждой в голосе спросил хирург.

— Нет, — жизнерадостно заверил я доктора, чем, видимо, его успокоил.

— Переломы были? Операции?

— Нигде, ничего, никогда, — отрапортовал я.

— Варикоз? Шишки на ногах? Узлы? Ноги к вечеру отекают и синеют?

— Никак нет.

— Припрёт – сам прибежишь. И мы вам хоть что-нибудь, да отрежем, — оптимистично закончил хирург-весельчак.

— Не дай Бог, — притворно улыбаясь, ответил я и протянул руку за своими бумагами.

— Иди к кабинету, где допуск ставят. Медсестра сейчас всё принесёт.

Я спустился на этаж, спросил, кто крайний. Все сидели без бумажек, стало быть ждали, когда хирург допишет свои заключения.

Медсестра, немолодая тётка спортивного телосложения, зашла в кабинет с целой стопкой бумаг и зависла там минут на пятнадцать. Но вот начали неспешно принимать. Прикинул, получилось, что в течении часа пройду. Когда подошла очередь, я зашёл в кабинет на выдохе, будто в конце изматывающего марафона повернул на финишную прямую.

— Фамилия?

— Давиденков.

— Зоя, найди его карту. Ага, вот она. И записку, что хирург передал. Так, так, — врач перебирала листочки. – А кровь его где? А список, что рентгенолог написал. Ну, всё понятно. Вам, Сергей Васильевич, нужно ещё в двести пятнадцатый, к онкологу заглянуть, а уж потом ко мне. Зоя, проводи и карту его отнеси.

В голове зашумело. К онкологу? Почему к онкологу? На ватных ногах я дошёл до нужного кабинета. Перед ним сидело человек пять. Фигуры я видел, а лица сливались, будто кто-то сбил резкость. Не понял, за кем я, только по счёту знал, что пойду шестым.

В виске пульсировало: как же так, как же так, как же так… Господи, сколько дел незаконченных накопилось. На работе новый проект запустили. С женой так и не развелись. Матери надо денег перевести: Людка ведь не станет меня хоронить. Меня? Хоронить? Но я хорошо себя чувствовал ещё утром. А сейчас, вроде, мне как-то нехорошо…

Надо успеть сыну дарственную оформить на машину и гараж, а квартиру бабушки, в которую я перебрался от Людки, надо сестре завещать. Ей ещё дочку учить и замуж выдавать… Справочники все отдам Витальке, ему пригодятся для работы…

Сердце колотилось так, что казалось, разорвется, выскочит страшным кровавым комком через горло…

 Кто-то схватил меня за руку:

— Мужчина… Эй, мужик, ты Давыденков?

— А? Да. Да, я Давыденков, — прохрипел из меня совершенно незнакомый мне голос.

— Иди, тебя в кабинет вызвали. Без очереди. Видно плохи, мужик, твои дела, — сочувственно сказал тот, кто сидел рядом.

Слова, а главное, тон, которым они были произнесены, отозвались морозными мурашками на спине, холодом дохнуло в затылок. Бабушка говорила: «ангел смерти пролетел».

Я встал, как слепой сделал два шага вперёд, толкнул дверь и всё поплыло перед глазами, завертелось каруселью, свет погас и я полетел в бездну.

Очнулся на твёрдой кушетке от резкого запаха нашатыря. Вокруг меня суетились три женщины в белых халатах и одна в зелёной пижаме, как в фильмах про врачей.

— Сергей Васильевич, вы меня слышите? Кивните. Так отлично. Сколько пальцев я показываю?

— Два, — прохрипел я.

— Вы с утра что-нибудь ели?

— Нет… сказали, что это… кровь лучше голодный… в общем…

— Понятно.

— Что со мной?

— Голодный обморок. Как институтка, честное слово, — всплеснула руками та, что в зелёной пижаме. – Вы лежите, лежите. Сейчас чайник закипит, нальют вам чашку горячего крепкого чая и всё пройдёт. Вы не на машине, я надеюсь.

— Нет, сын не заправил…

— Вот и хорошо, скажите сыну спасибо.

— А у меня рак чего? — голос предательски дрогнул, но пребывать в неведении я больше не мог.

— А ничего,- улыбнулась медсестра, помогая мне сесть и подавая чашку, над которой поднимался ароматный парок.

— В смысле?

— Тебя к нам по ошибке направили. Анализы плохие у Давыденко, а ты Давыденков. Да и моложе ты того годиков на дцать…

— Осторожно пейте, горячо, — предупредила откуда-то издалека ещё одна моя спасительница. Потом она появилась, смуглая, с ямочками на щеках и протянула небольшую шоколадку:

—  Пожуйте, это сейчас то, что вам нужно, — приказала она.

Меня отгородили ширмой от кабинета, я живал коричневую горько-сладкую шоколадку, глотал, обжигаясь, горячий чай и чувствовал, как мир наполняется красками и звуками.

Та, что в зелёной пижаме, прибежала, принесла мне медицинскую книжку, где уже было написано «годен». Сказала, что за заключением мне уже не надо. Извинилась, что «такая досадная ошибочка произошла».

Я вышел из поликлиники, на минуту остановился, подставив лицо вечернему солнцу, и вдруг понял, что ещё никогда не был так счастлив. Потрясающе безоговорочно счастлив!

На подвернувшемся такси поехал на рынок. Там нашёл кавказцев, которые, как всегда в это время года, торговали с широких лотков оранжевой, покрытой, будто инеем, жемчужным налетом, хурмой, которую так любила моя мама. Чтобы плоды не помялись, мне аккуратно упаковали отборные оранжевые шары в картонную коробку, переложив белой шуршащей бумагой, потому что я объяснил, что это для моей мамы, а у каждого человека ведь обязательно есть мама и чувство вины перед ней, что не так часто ты её навещаешь, делаешь это наспех, будто у тебя и у неё ещё сто лет впереди и всё успеется…

Вышел с коробкой из ворот рынка и вспомнил, что не купил цветы. Зазвонил телефон:

— Отец, ты прости, что подвёл. Я машину помыл и заправил. Куда подъехать?

— Да, ладно, это я утром погорячился. Давай к рынку, что недалеко от дома нашей бабушки.

— Я недалеко, через минут пятнадцать подъеду, сто лет бабулю не видел.

Я вернулся. Подошел к цветочной палатке, выбрал самый яркий букет хризантем. Ожидая сына, стоял с цветами и большой тяжёлой коробкой в руках. Стоял и улыбался . И почему-то мне совсем не хотелось курить. И чувство неизбывного, огромного счастья никуда не исчезало. Как здорово жить!!! Какое же это счастье: просто жить!!!