Рассказ надежды васильевой полынья

В тот субботний мартовский день на реке их было четверо: Валерка, Васька Синяк с младшим братом Пашкой да Лёшка Лебедев. Васька Синяков ходил уже в седьмой класс и верховодил будь здоров, хоть по росту по росту от Валерки с Лёшкой ушёл недалеко.

Веснушчатое Васькино лицо до ужаса хитрющее, и по нему сазу видно, когда очередная каверза в голове зреет. Дразнилки из него, как из рваного мешка, сыплются одна хлеще другой. И драчун, каких свет не видел! То кого-нибудь из малышей носом в снег ткнёт, то головой вниз за ноги потрясёт или подзатыльником уму-разуму научит. И только Пашка, который был младше Васьки на пять лет, не нюхал Васькиных кулаков.

Валерка с Лёшкой Синяковых не больно-то жаловали. Но жили в одном дворе. Куда денешься? Над Лёшкой Синяк любил измываться. Это он его Лунатиком и прозвал. Лёшка и правда, был немного странным. Даже на горке кататься не любил. После школы на лыжи – и один в лес уходит. Возвращается затемно. Смотришь: то какую-то звероподобную корягу оттуда тащит, то шишку величиной с ладонь, то камень причудливой формы. Дома у Лёшки много интересного: и аквариум самодельный с озёрными рыбками, и лук из вереска с железными наконечниками у стрел, и энциклопедий всяких. Бывать у Лёшке Валерке очень нравилось. Начнёт Лёшка что рассказывать – так распишет, будто своими глазами видел. И добычу жемчуга, и землетрясения, и сталактитовые пещеры. Лёшка привык, что ему не верят. Сидит и в ус не дует!

Про издыхающую на льду рыбу Лёшка Валерке на перемене рассказал. Договорились пойти на речку сразу после школы. Ранцы дома побросали, и вперёд. Лёшка, правда, ещё банку трёхлитровую с собой прихватил. К реке вообще-то родители ходить запрещали: зима мягкая, лёд тонкий. Но впереди выходной, уроков делать не надо – авось не хватятся. По дороге Васька с Павликом навязались.

Около деревянного, вмёрзшего до черноты в лёд плота была прорублена большая полынья. Снег вокруг неё до черноты пропитался водой. Из него клыками торчали осколки льда. Здесь, посреди реки, стоя на деревянном настиле, женщины обычно полоскали бельё. Сейчас же от полыньи несло рыбой. На воде у брёвен, лёжа кверху брюшком, скопились мальки. В снегу вокруг полыньи их тоже было порядком.

Присев на скользкий плот, Лёшка принялся выбирать из рыбёшек тех, что подавали слабые признаки жизни. Он осторожно брал их в руки и опускал в банку с чистой водой. Рядом суетилась Жулька – преданнейшее Лёшке существо, щупленькая рыжеватенькая собачонка с узкой лисьей мордочкой и необыкновенно тоненькими лапками. Спала Жулька в подъезде. Играли с ней во дворе многие, но стоило на улицу выйти Лёшке, она крутилась только возле него.

Поторчав у плота некоторое время и не проявляя большого интереса к бредовой Лешкиной затее, мальчишки, от нечего делать, пошли измерять глубину лунок, просверленных рыбаками в небольшой заводи.

Надрывный Жулькин лай привлёк их внимание не сразу. Обернувшись, увидели, барахтающегося в воде Лёшку. Жулька повизгивая металась по краю полыньи и всё норовила ухватить Лёшку за воротник куртки. Валерка и Пашкой так и застыли, открыв рты, а Васька злорадно хохотнул:

— Во Лунатику мамаша ради праздника всыплет за дохлых рыбок! Нашёл время купаться!

— А вдруг он того… тонет? – еле вымолвил Валерка.

— Выкарабкается… — не совсем уверенно протянул Васька, и мальчишки не сговариваясь, всё же припустили к плоту.

Лёшка не кричал. Закоченевшими руками цеплялся он за острые глыбы по краям полыньи, силясь подтянуться на локтях. Ледяной край обломился в тот момент, когда мальчишки были уже в трёх-четырёх шагах. Лёшка с головой ушёл под воду. Мальчишки как вкопанные застыли на месте, с ужасом глядя на чёрную пузырившуюся поверхность полыньи. Лёшкина коричневая спортивная шапочка, как пробка, вновь выторкнулась из воды, и дикий, совсем не похожий на Лёшкин крик ударил ребятам по ногам. В ту же минуту подхваченное течением тело скрылось под обледенелыми брёвнами плота, из-под которого доносилось приглушённое: «Бу-бу-бу-бу-бу!»

Мальчишки рванули на берег. Валерку трясло, и ноги никак не хотели держать. Пашка по-рыбьи глотал воздух. Васька прерывисто шептал:

— Тикай! Дураки! И дома ни слова?!

— Вась, а может маме Лёшкиной скажем? – икая, спросил Пашка.

Брат изо всей силы смазал ему по затылку.

— Заткнись, уродина! Чем ты ему теперь поможешь?! Мы не были здесь, понял?! С горки катались, ясно тебе! И смотри!.. – потряс он кулаком перед Пашкиным носом. – Я тебе сопли-то утру. Я те мозги-то вправлю!

Домой приплёлся Валера еле живой. Он прошёл в свою комнату, быстро разделся, выключил свет и юркнул под одеяло.

Поздно вечером к нам в дверь позвонили. Сердце у него ёкнуло: тётя Валя, Лёшкина мать! Прислушиваясь к возбуждённым голосам в прихожей, он изо всей силы вжимался в подушку. Мама вошла в комнату и, не включая свет, осторожно потрясла его за плечо.

— Валера, проснись! Ты Лёшу Лебедева сегодня после школы видел?

— Не… — притворившись сонным, пробормотал он. – Мы с Васькой на горке катались.

Тётя Валя всхлипывала:

— Не знаю, у кого спрашивать теперь. С ним что-то случилось! Он никогда не задерживался так поздно.

Мама утешала её, советуя не расстраиваться раньше времени. Отец звонил в милицию и в больницу.

Чего только не передумал Валерка в эту ночь! А к утру начал бредить. Вскакивая с кровати кричал: «Тащи его, Жулька, тащи! Держись, Лёха!»

А после праздника на переменах в классе царила непривычная тишина. О происшествии уже знали все… Ребята собирались по углам группками и шептались про мёртвого Лёшку, про водолазов… Валерка уходил в коридор. А на уроках всё время оглядывался на пустующее Лёшкино место и всякий раз вздрагивал, когда открывалась дверь, в надежде, что вот сейчас на пороге, наконец, появится угловатая Лёшкина фигура, и он с виноватой улыбкой на лице, как обычно, извинится за опоздание. Но Лёшка не появлялся.

В день похорон уроков в классе не было. Все ходили прощаться. Валерка с ужасом смотрел на то, что когда-то было Лёшкой, а теперь недвижно лежало в гробу, почему-то в белой нарядной рубашке. Валерка поежился: ему ведь холодно! Всё это не укладывалось в Валеркиной голове!

— Мать-то еле откололи. Два дня не поднималась…итак извелась, что думали, руки на себя наложит, — донёсся из-за спины чей-то старушечий шёпот. – Совсем одна осталась, бедняжка! Три года назад мужа потеряла, теперь вот сыночка…

— Говорят, что мужчина с рыбалки шёл, видел, какие-то мальчишки в тот день у реки, как угорелые мчались… Матери и сказал.

Валерка съёжился. А уши так и ловили чужой разговор:

— Кто их знает. Может, и нарочно толкнули… Хулиганья теперь сколько хочешь… Чего от них хорошего ждать можно?!

Валерка боком стал выбираться из плачущей и вздыхающей толпы. Никто его не окликнул, но Валерке казалось, что все с немым осуждением смотрят ему в спину, а горький шёпот преследует по пятам: «Такие никого не жалеют!»

Вечером его вызвал на улицу Васька.

— Никому не проболтался? – озираясь по сторонам, спросил он.

— Уйди! – У Валерки прямо руки чесались съездить по Васькиной физиономии. Тот отпрыгнул.

— Эй! Не дури! Пойдём лучше ко мне с воздушки постреляем. Батя вчера с работы принёс…

— Вот и иди! И стреляй! А от меня отцепись, понял? – Валерка решительно направился к своему подъезду.

Поднимаясь по лестнице, он на одной дыхании пролетел мимо второго этажа, косясь на двери Лебедевых. До смерти боялся столкнуться с Лёшкиной мамой. На похоронах её вели под руки.

И всё же через несколько дней Валерка прямо-таки налетел на неё у крыльца.

— Здрасте… — прошептал он и зачем-то остановился, будто к полу прилип.

— А… Валера? – не сразу узнала она его. – Давно тебя видеть хотела… У Алёши было мало друзей… Я уезжаю скоро. Тяжело мне здесь. Хочу тебе на память Алёшин аквариум отдать. Он всё твоего дня рождения ждал, хотел подарить.

— Не надо! Я… я… я не могу! – вырвалось у Валерки.

Если бы тётя Валя заметила, как хочется ему сейчас всё рассказать ей! Но она устало и даже как-то безразлично стала уговаривать:

— Ты не стесняйся, возьми. Алёша о тебе столько хорошего рассказывал. Зайдём к нам.

На одеревенелых ногах поплёлся Валерка за тётей Валей. Понять не мог: зачем идёт? Но не идти тоже не мог.

Вешая его пальто, тётя Валя тихо сказала:

— Ты пройди в Алёшину комнату. Аквариум там же на окне. Я пока чай поставлю…

Валерка открыл знакомую дверь… да так и отпрянул: со сены, с большого портрета в чёрной рамке на него смотрел Лёшка, словно говорил: «Ты, Валера, аквариум возьми. Я ведь правда хотел его подарить…» И вдруг мурашки поползли у Валерки по спине: вспомнилась полынья. Доверчиво улыбающиеся Лёшкины глаза стали превращаться в те, обезумевшие от ужаса, какие видел он посреди зловещей черноты полыньи. В голове у Валерки надрывно гудело: «Бу-бу-бу-бу-бу!»

Пришёл он в себя только на улице. Пальто и шапка были на нём, а шарф и рукавицы, видимо остались у тёти Вали. Он поднял мокрые глаза к небу: сколько на нём было звёзд! Лёшка бы выискивал знакомые созвездия. Андромеда. Кассиопея… Он, Валерка, кроме Ковша, никаких и не знал больше. Сейчас ему казалось, что он один в этом бесконечном пространстве холодных мигающих светлячков. Так тоскливо и худо Валерке ещё никогда не было!

И вдруг он почувствовал чьё-то лёгкое прикосновение.

— Жулька! – вырвалось у него. – Откуда ты взялась?

Опершись передними лапками о его колено, Жулька преданно заглядывала ему в глаза.

— Жулька! Жуленька! – лаская её плакал Валерка. – Будешь у меня жить? Ты не думай, мама разрешит, я уговорю… — И он осторожно взял трясущуюся собаку на руки.

Вопросы, которые помогут написать отзыв по рассказу «Ножичек с костяной ручкой»:

1. Что передумал Валерка в ночь гибели Лешки? В рассказе об этом не говорится. Давайте поставим себя на место Валерки и представим ход его мыслей.

2. Почему ему казалось, что все, кто был на похоронах, смотрели ему вслед?

3. Почему Ваську, который подговорил молчать, Валерка при встрече окинул ненавистным взглядом?

4. Почему он боялся столкнуться с Лешкиной мамой?

5. Как воспринял Валерка приглашение Лешкиной матери прийти к ней домой и взять в память о Лешке его аквариум?

6. Почему у него мурашки поползли по спине, когда он увидел портрет Лешки в черной рамке?

7. Виноват ли Валерка в гибели Лешки? Если нет, то почему ему так плохо? Что он сделал не так? Какой жизненный урок из случившегося он, по-вашему, для себя вынес?

8. Какое чувство Валерка у вас вызывает? Что его соединяло с Лешкой?

9. Можно ли было избежать гибели Лешки? Поделитесь вашими соображениями.

ВНИМАНИЕ!

Дорогие читатели, не забывайте:

• • Оставить отзыв и рисунок на доске Linoit ЗДЕСЬ. (Как работать с демонстрационной доской Linoit можно ознакомиться здесь).

  • Отметить выполнение работы в Таблице продвижения.

            Валерка с Лёшкой Синяковых не больно-то жаловали. Но жили
в одном дворе. Куда денешься? Над Лешкой Синяк любил измываться. Это он его
Лунатиком и прозвал. Лешка, и правда, был немного странным. Даже на горке
кататься не любил. После школы на лыжи – и один в лес уходит. Возвращается
затемно. Смотришь: то какую-то звероподобную корягу оттуда тащит, то шишку
величиной с ладонь, то камень причудливой формы. Дома у Лешки много
интересного: и аквариум самодельный с озерными рыбками,  и лук из вереска с железными наконечниками у
стрел, и энциклопедий всяких. Бывать у Лешки Валерке очень нравилось. Начнет
Лешка что рассказывать – так распишет, будто своими глазами видел: и добычу
жемчуга, и землетрясения, и сталактитовые пещеры. А вот пацаны ему почему-то не
верили. Как-то вечером ребята во дворе в войну играли. Лешка в стороне стоял,
на небо глядел. И вдруг закричал: «Смотрите! Северное сияние!» У мальчишек
шапки на самые глаза натянуты, расстреливают друг дружку из деревянных
автоматов: «Тра-та-та-та-та!» До сияния ли им! «Отцепись ты, Лунатик!» А у
него, у Валерки, в тот момент шапка слетела. Стал надевать, голову поднял и…
обмер: все небо полыхало яркими огнями! Он таких чудес еще в жизни не видел! А
когда пришел в себя, померкло всё. Лешка об этом на природоведении стал
рассказывать, но Нина Павловна недоверчиво улыбнулась:

—
В нашей местности, Лебедев, такого яркого свечения не бывает, не фантазируй!

—
Нет, бывает! Я тоже видел! – с места выкрикнул Валерка.

Нина Павловна все с той же улыбкой развела руками, а класс загоготал.

Валерку досада взяла. Аж нос взмок. Скосил глаза на Лёшку: он-то что
молчит? Ведь первым увидел. Но Лёшка привык, что ему не верят. Сидит и в ус не
дует!

Про
издыхающую на льду рыбу  Лёшка ему на
перемене рассказал.  Договорились пойти
на речку сразу после школы. Ранцы дома побросали – и вперед. Лешка, правда, еще
банку трехлитровую с собой прихватил. К реке, вообще-то, родители ходить
запрещали: зима мягкая, лед тонкий. Но впереди выходной, уроков делать не надо
– авось, не хватятся. По дороге Васька с Пашкой навязались.

Около
деревянного, вмерзшего в лед плота была прорублена большая полынья. Снег вокруг
нее до черноты пропитался водой, из него клыками торчали осколки льда. Здесь,
посреди реки, стоя на деревянном настиле, женщины обычно полоскали белье.
Сейчас же от полыньи несло рыбой и еще чем-то тухлым, как тянет летом от луж
молокозавода, который стоит на берегу вверх по течению. На воде у бревен, лежа
кверху брюшком, скопились мальки. В снегу вокруг полыньи их тоже было порядком.

Присев
на скользкий плот, Лешка принялся выбирать из рыбешек тех, что еще подавали
слабые признаки жизни. Он осторожно брал их в руки и опускал в банку с чистой
водой. Рядом суетилась Жулька – преданнейшее Лешке существо, щупленькая
рыжеватая собачонка с узкой лисьей мордочкой и необыкновенно тоненькими
лапками. Откуда и когда прибилась Жулька к их двору, никто из мальчишек уже не
помнил, но подкармливали кто чем мог. Взять в квартиру бездомную собаку ребятам
родители не разрешали. Спала Жулька в подъезде. Играли с ней во дворе многие,
но стоило на улицу выйти Лешке, она крутилась только возле него.

Поторчав
у плота некоторое время и не проявляя большого интереса к бредовой Лешкиной
затее, мальчишки, от нечего делать, пошли измерять глубину лунок, просверленных
рыбаками в небольшой заводи. Выломав в кустах палки подлиннее, обдирали их от
сучков и опускали в воду. Достав концом дно, делали отметину и примеряли к
своему росту.

Надрывный
Жулькин лай привлек их внимание не сразу. Обернувшись,  увидели барахтающегося в воде Лешку. Жулька,
повизгивая, металась по краю полыньи и все норовила ухватить Лёшку за воротник
куртки. Валерка с Пашкой так и застыли, открыв рты, а Васька злорадно хохотнул:

—
Во Лунатику мамаша ради праздничка всыплет за дохлых рыбок! Нашел время
купаться!

— А вдруг
он того… потонет? – еле вымолвил Валерка.

— Выкарабкается… — не совсем уверенно
протянул Васька, и мальчишки, не сговариваясь, все же припустили к плоту.

Лешка
не кричал. Закоченевшими руками цеплялся он за острые глыбы по краям полыньи,
силясь подтянуться на локтях. Ледяной край обломился в тот момент, когда
мальчишки были уже в трех-четырех шагах. Лешка с головой ушел под воду.
Мальчишки как вкопанные застыли на месте, с ужасом глядя на черную пузырившуюся
поверхность полыньи. Лешкина коричневая спортивная шапочка, как пробка, вновь
выторкнулась из воды, и дикий, совсем не похожий на Лешкин  крик ударил ребятам по ногам. В ту же минуту
подхваченное течением  тело скрылось под
обледенелыми бревнами плота, из-под которого доносилось приглушенное:
«Бу-бу-бу-бу-бу!»

            Мальчишки рванули на берег. Валерку
трясло, и ноги никак не хотели держать. Пашка по-рыбьи глотал воздух. Васька
прерывисто зашептал:

— Тикай! Дураки! И дома ни слова, ясно?!

— Вась, а может, маме Лешкиной скажем? – икая, спросил Пашка.

Брат
изо всей силы смазал ему по затылку.

—
Заткнись, уродина! Чем ты ему теперь поможешь?! Мы не были здесь, понял?! С…с
горки катались, ясно тебе, сопля ты голландская! И смотри!.. – потряс он
кулаком перед Пашкиным мокрым носом. – Я тебе сопли-то утру! Я те мозги-то
вправлю!

Домой
приплелся Валерка еле живой. В квартире шумно разговаривали гости. Он прошел в
свою комнату, быстро разделся, выключил свет и юркнул под одеяло.

Поздно
вечером к ним в дверь позвонили. Сердце у него екнуло: тётя Валя, Лешкина мать!
Прислушиваясь к возбужденным голосам в прихожей, он изо всей силы вжимался в
подушку. Мама вошла в комнату и, не включая свет, осторожно потрясла его за
плечо.

— Валера, проснись! Ты Лешу Лебедева сегодня после школы видел?

—
Не… — притворившись сонным, пробормотал он. – Мы с Васькой на горке катались.

Тетя
Валя всхлипывала:

—
Не знаю, у кого и спрашивать теперь. С ним что-то случилось! Он никогда не
задерживался так поздно.

Мама
утешала ее, советуя не расстраиваться раньше времени. Отец звонил в милицию и в
больницу.

Чего
только не передумал Валерка за эту ночь! А к утру начал бредить. Вскакивая с
кровати, кричал: «Тащи его, Жулька, тащи! Держись, Леха!»

А после
праздника на переменах в классе царила непривычная тишина. О происшествии уже
знали все. Ребята собирались по углам группками и шептались про мертвого Лешку,
про водолазов… Валерка уходил в коридор. А на уроках все время оглядывался на
пустующее Лешкино место и всякий раз вздрагивал, когда открывалась дверь, в
надежде, что вот сейчас на пороге, наконец, появится угловатая Лешкина фигура и
он с виноватой улыбкой на лице, как обычно, извинится за опоздание. Но Лешка не
появлялся.

В
день похорон уроков в их классе не было. Все ходили прощаться. Валерка с тихим
ужасом смотрел на то, что когда-то было Лешкой, а теперь недвижно лежало в
гробу, почему-то в белой парадной рубашке. Валерка поежился: ему ведь холодно!
И кружева вокруг воскового Лешкиного лица, и еловые лапки на снегу, черные
платки женщин, заторможенные движения одноклассников, которые отворачивались,
никак не желая брать протягиваемые какой-то старушкой конфеты. Все это не
укладывалось в Валеркиной голове.

—
Мать-то еле откололи. Два дня не поднималась… так изводилась, что думали, руки
на себя наложит… — донесся до него из-за спины чей-то старушечий шепот. –
Совсем одна осталась, бедняжка! Три года назад мужа потеряла, теперь вот
сыночка…

—
Говорят, мужчина с рыбалки шел, видел, какие-то мальчишки в тот день с реки,
как угорелые мчались… Матери и сказал.

Валерка
съежился, а уши так и ловили чужой разговор.

—
Кто их знает. Может, и нарочно толкнули… Хулиганья теперь сколько хочешь…
Табунами ходят, бродяжничают… Чего от них хорошего ждать можно?!

Валерка
боком стал выбираться из плачущей и вздыхающей толпы. Никто его не окликнул, но
Валерке казалось, что все с немым осуждением смотрят ему в спину, а горький
шепот преследует по пятам: «Такие никого не жалеют!»

Вечером
его вызвал на улицу Васька.

—
Никому не проболтался? – озираясь по сторонам, спросил он.

—
А ты? – окинул его ненавистным взглядом Валерка.

—
Я что, дурной? Затаскают… Мужик какой-то видел нас, но не запомнил. Так что все
в порядке, очень сопли-то не распускай, — миролюбиво посоветовал он.

—
Уйди! – У Валерки прямо руки чесались съездить по Васькиной физиономии. Тот
отпрянул.

—
Эй! Не дури! Пойдем лучше ко мне с воздушки постреляем… Батя вчера с работы
принес…

— Вот и иди! И стреляй! А от меня отцепись,
понял? – и Валерка решительно направился к своему подъезду.

Поднимаясь
по лестнице, он на одном дыхании пролетел мимо второго этажа, косясь на дверь
Лебедевых. До смерти боялся столкнуться с Лешкиной мамой. Худенькая, как и
Лешка, большеглазая, даже на вид тетя Валя была вся какая-то болезненная. На
похоронах ее вели под руки.

И
все же через несколько дней Валерка прямо-таки налетел на нее у крыльца.

—
Здрасте…- пролепетал он и зачем-то остановился, будто к полу прилип.

—
А… Валера? – не сразу узнала она его. – Давно тебя видеть хотела… У Алеши было
мало друзей… — Я уезжаю скоро. Тяжело мне здесь. Хочу тебе на память Алешин
аквариум отдать. Он все твоего дня рождения ждал, хотел подарить.

—
Не надо! Я…я…я не могу! – вырвалось у Валерки. – Я… — и он осекся, чуть было не
признавшись в своей страшной тайне. Если бы тетя Валя заметила, как хочется ему
сейчас все рассказать ей!.. Но она устало и даже как-то безразлично стала
уговаривать:

—
Ты не стесняйся, возьми. Алеша о тебе столько хорошего рассказывал. Зайдём к
нам.

На
одеревенелых ногах поплелся Валерка за тетей Валей. Понять не мог: зачем идет?
Но не идти – тоже не мог.

Вешая
его пальто, тетя Валя тихо сказала:

—
Ты пройди в Алешину комнату. Аквариум все там же, на окне. Я пока чай поставлю…

Валерка
открыл знакомую дверь… да так и отпрянул: со стены, с большого портрета в
черной рамке на него в упор смотрел Лешка, словно говорил: «Ты, Валера,
аквариум возьми. Я ведь правда хотел тебе его подарить…» И вдруг мурашки
поползли у Валерки по спине: вспомнилась полынья. Доверчиво улыбающиеся Лешкины
глаза стали превращаться в те, обезумевшие от ужаса, какие видел он посреди
зловещей черноты полыньи. В голове у Валерки надрывно загудело: «Бу-бу-бу-бу-бу!»

Пришел
он в себя только на улице. Пальто и шапка были на нем, а шарф и рукавицы,
видимо, остались у тети Вали. Он поднял мокрые глаза к небу: сколько на нем
было звезд! Лешка бы сейчас выискивал знакомые созвездия. Андромеда, Кассиопея…
Он, Валерка, кроме Ковша, никаких и не знал больше. Сейчас ему казалось, что он
один в этом бесконечном пространстве холодных мигающих светлячков. Так тоскливо
и худо Валерке еще никогда не было!

И
вдруг почувствовал чье-то легкое прикосновение.

—
Жулька! – вырвалось у него. – Откуда ты взялась?

        Опершись передними лапками о его колено, Жулька преданно
заглядывала ему в глаза.

—
Жулька! Жуленька! – лаская ее, плакал Валерка. – Будешь у меня жить? Ты не
думай, мама разрешит, я уговорю… — и он осторожно взял трясущуюся собаку на
руки.

ПОЛЫНЬЯ

Уже который день судачили бабы у колодца об одном и том же, не давала им покоя Фёкла, что жила у леса. И то правда, было о чём поговорить. У молодой вдовы Фёклы появился кто-то…
Тихона, мужа Фёклы, не стало года три назад, молнией убило прямо в собственном дворе. Люди шептались, что небеса его покарали. Злой он был человек, жестокий, жену свою, Фёклу, частенько колачивал. Не видела она с ним счастья бабского. Сама всё хозяйство мыкала, сено косила, огород растила да детей поднимала. Тихон же по деревне пьяный шатался. Из местных за него никто не пошёл, все знали каков, так он издалека жену себе привёз. Говорят, сиротку взял.
Как уж он её нашёл, то неведомо было. Рассказывала Фёкла, что с тёткой росла, да той не больно-то и нужна была, так, что рада-радёхонька была тётка спровадить скорее племянницу родную из дома, лишний рот держать не хотела. И было-то тогда Фёклушке шестнадцать годков. А Тихону уже почти тридцать стукнуло.
Дом ему от родителей остался. Туда и привёл он молодую жену. Фёкла собой хороша была, черноглазая, русоволосая, губы вишнями горят, сама стройная, крепкая. Сразу же взялась она за хозяйство, порядок в избе навела, двор прибрала, огород засадила — как раз весна пришла о ту пору.
И недели не прошло, как Тихон себя уже и показал. Впервые напился при молодой жене. Не корила его Фёкла, не ругала — разве ж можно так с мужем-то? Надобно ведь с почтением да послушанием к супругу. А тот видит, что молчит жена, и вовсе распустился — через день пьяный. По дому от него толку никакого. Одно дело — ребятишек строгает, что ни год, то по младенцу у Фёклы. Четверых родила ему молодая жена. Да все робяты хорошие какие вышли, ладные — крепенькие, что грибочки, круглоголовые, светленькие, весёлые. Нет бы остепениться да радоваться такому богатству, ан нет, Тихон всё в бутылку глядит.
Так и прожили они пять лет. А на шестой год, во время летней грозы и ударила молния прямо в пьяницу, да не просто поразил его огонь небесный, а дотла сжёг. Такого чуда никто доселе в деревне и не видывал. Да хорошо, что случилось всё на глазах у соседей, что Тихона домой в тот вечер привели, Фёклу жалеючи, иначе и не узнали бы, куда он пропал.
Не успели они во двор войти да пьяницу на крыльцо посадить, как громыхнуло, раскатилось по небу, загремело, загудело страшно, и блеснула вспышка, так и ослепило всех ярким светом. Соседей-то отбросило от крыльца чуть не до калитки.
Как головы они подняли, так и увидали, что Тихон весь огнём объят. Бросились они было его из бочки поливать, что на углу избы стояла, под дождевую воду, да не тут-то было. Не гас этот неведомый огонь, а горел ровным синим светом. Через мгновение остались от Тихона лишь рубаха да штаны, и вот ведь диво — не тронул их огонь вовсе! И в тот миг, как Фёкла и соседи, обезумевшие от увиденного, закричали, хлынул дождь, такой силы, что деревья пригнулись под его силой. Стеной шёл, бушевал, неистовствовал.
На другой день решено было, по совету батюшки, хоронить те штаны с рубахой. Панихиду отслужили. Земле придали то, что осталось — одёжу да крест нательный на гайтане.
— Без креста ушёл, не принял его Бог, — шептались старухи, — Не иначе, как черти его прямиком в ад утащили, живьём…
Зажила Фёкла одна с ребятами, в двадцать один год вдовой уж осталась, да с четырьмя малыми. Да и то сказать, мало что переменилось в её жизни — как тянула всё сама, так оно и осталось. Ей не привыкать было.
Хотя всё же изменилось кой-чего — спокойнее жить стала баба. Никто уж боле не пьянствовал, рук не распускал, беспорядка не чинил. И Фёкла даже похорошела во вдовстве своём. Лицо побелело, от слёз обсохло, заулыбалась снова, сарафан новый справила. Тяжело, конечно, жилось всё же. Вот избёнка покосилась, ведь сколь годов ей уже было. Вот коровка занемогла да и издохла вдруг.
А в середине лета холода вдруг случились невиданные, такие, что снег запорхал, землю на два пальца укрыл. Все посевы погибли. Вот тогда страшное время наступило для Фёклы и ребятишек. Поначалу кто как мог помаленьку помогали, но ведь и у самих есть нечего, и семьи большие тоже. И наступил день, когда еды в доме не осталось совсем.
Что делать? Затуманилось в голове у Фёклы. Ведь разобраться, молоденькая она совсем была, что там — двадцать с небольшим годов, с детских лет добра не видела, прикормышем росла в чужом дому, тётка нахлебницей звала, да и замуж вышла, счастья не обрела, ничего хорошего от мужа не видела. Лишь питьё да битьё. А детки вон кушать просят, ревут который день. Что им сказать?
— Пойду на реку за водой схожу, — сказала она ребятишкам, — Станем похлёбку варить. Ждите меня, дверь никому не отворяйте, запритесь на засов.
Соврала так Фёкла, накинула платок на голову, тулупчик, взяла коромысло с вёдрами, да и отправилась на реку. Идёт она тропинкой, а уж тёмно было, зима, вечер лунный выдался, идёт и плачет — принесу воды, а дальше что? Что скажу ребятишкам? Ни горсти муки нет в доме, ни крошки хлеба… Идёт Фёкла, ничего не видит перед собою, слёзы глаза застилают, только снег, что под луною блестит, звёздами перед мокрыми ресницами множится, да скрипит под ногами. Никого на улице, все по домам сидят, а у Фёклы и печь назавтра топить нечем будет.
И до того стало ей горько от своих мыслей, от судьбинушки своей тяжкой, что решила она в проруби утопиться. Вот что лукавый-то творит, знает, когда к человеку легше всего подступиться — в тяжёлый час. Да только решила Фёкла перед смертью молитву сотворить, а как стала про себя читать, так и прозрела, словно проснулась — что ж я удумала?! На кого деток оставлю? Да грех-то какой на душу взять захотела, Господи помилуй!
Встала Фёкла посреди реки, озирается, будто и не понимает, как попала она сюда. Мостки-то, с которых зимой бабы воду из проруби черпали, вон они, далече остались. А стоит Фёкла у полыньи. Два шага до неё осталось. Ещё бы немного и конец ей пришёл. Отпрянула она назад. Слёзы вытерла. Окинула взором Божий мир. Красивый-то он какой!
Кругом белоснежные снега стелются, блестят под полною луной, звёзды яркие в небе играют, мороз стоит такой, что все деревья одел в кружево, вон деревенька, что родной за эти годы стала, избушки, как игрушечки друг к другу пристроились, светятся в окошках огоньки, из труб дымок тонкой лентой вьётся. А вдалеке поля раскинулись, а за полями лес стоит тёмной стеной, кормит их лес тот, тепло дарит, радость. Далёко лес тот тянется. Одна луна, небось, и знает, где он заканчивается. Благодать кругом разлита. И тишина. Тишина такая, что слышно, как редкие снежинки на землю опускаются.
И вдруг услышала Фёкла всплеск. Вроде как в полынье вода колыхнулась легонько. Вздрогнула Фёкла, отскочила, а после и подумала:
— А что, если то рыба плещется, вдруг удастся мне её изловить, ведром зачерпнуть? Вот и был бы нам ужин с ребятами!
Легла Фёкла на снег и поползла поближе к полынье. Подползла совсем близко, одним движением закинула в воду ведро и тут же назад вытянула. А в ведре виднеется что-то, золотистое, округлое. Что же это?
Отползла Фёкла подальше, села, отдышалась, в ведро заглянула и опешила — в ледяной воде плавал большой кусок масла, жёлтого да круглого, что луна на небе. Ничего не понимала Фёкла, что за чудо такое? Откуда в реке маслу взяться?! А пока думала да гадала, видит — у самого края полыньи котомка небольшая появилась. Тут любопытство и голод страх пересилили, и решила Фёкла до той котомки добраться да и глянуть — что в ней такое?
Снова легла она на лёд и поползла к полынье, котомку схватила да назад. А как открыла мешок, так и ахнула. В котомке той чего только не было! И каравай свежего ароматного хлеба, и капусточки вилок, и картошечка, и сала кусок, и яйца. Ну и диво! Не иначе как кто-то пожалел её, проследил, да и подбросил ту котомку. Но только как тут подбросишь, коль ночь светла, да и видно далеко вокруг, и видела Фёкла, что вовсе нет никого на реке, окромя неё. Да и маслу в полынье неоткуда взяться. Чудеса да и только.
Однако же, не до размышлений уж теперь было Фёкле, радость её взяла, что накормит она сейчас своих ребят на славу. Отбросила она думы тяжкие да подхватив коромысла, поспешила домой. Но, отойдя малость, вдруг опомнилась. Обернулась к полынье, поклонилась в пояс:
— Благодарствую, Матушка-река, или кто бы ты ни был, добрый человек, за помощь твою. Никогда я её не забуду!
В тот вечер наелась вся семья досыта. А наутро новое диво — на дворе поленница большая появилась, и ни следа, ни щепы, кто наколол за ночь дров, кто сложил их ровно вдоль хлева?
Но прошло время и снова голод наступил. Хоть и не сидела Фёкла без дела, нанималась к людям работать. Да только всё одно — не хватало еды. А до весны ещё далече, а до лета красного ещё дальше. Как быть, что делать? И вот однажды, как выдалась снова ночь лунная, решилась Фёкла вновь к той полынье сходить да удачу испытать, а ну как снова чудо случится и найдёт она котомку? И хотя и самой ей в это с трудом верилось, но всё же уложила она детей спать, а сама вышла в сенцы, поднялась на повети, там немного соломы лежало. Взяла она ту солому, сплела из неё вроде куколки, ленточкой своей красной обвязала, да на реку пошла.
Идёт, а сама оглядывается, страшно ей, а ну как увидит кто, чего доброго за ведьму примут. А ночь снова яркая, только уж не полная луна на небе, а месяц молодой, рогатый над избами повис. Вот дошла Фёкла до реки, вот и полынья уж близко, легла она, как и в прошлый раз на лёд и поползла к воде. Доползла, куколку свою соломенную из-за пазухи вынула, посадила на краю да и говорит:
— Не знаю я, кто ты — добрый ли человек, дух ли, ты ли это, Матушка-река, а только снова я пришла просить тебя о помощи. Совсем нечего есть моим деткам. Я уж как могу бьюсь, а только всё одно — не хватает нам еды. И отблагодарить мне тебя нечем, вот ленту мою красную коль возьмёшь, так рада буду. А больше мне тебе дать нечего.
Тут вода в полынье снова колыхнулась, страшно сделалось Фёкле, сердце в груди, как бешеное застучало, того гляди наружу выпрыгнет, зажмурилась она крепко, а как глаза открыла, видит — нет куклы, а стоит у полыньи прежняя котомка. Заглянула в неё Фёкла, а там снова и каравай румяный, и муки немного, и яйца, и масло, и картошка, а сверху пять больших румяных яблок лежат, как раз по их числу — Фёкла да ребятишек четверо.
От радости заплакала Фёкла. Взяла котомку, поклонилась реке, да домой поспешила. Снова наутро ребятишки сыты были да ещё на несколько дней осталось еды. А как закончилась провизия, так Фёкла уже знала что делать. Так и повелось.
А по деревне слухи пошли, что появился у Фёклы тайный жених. Дети ухоженные, сытые, и сама Фёкла заулыбалась, побелела, похорошела. Не иначе как помогает ей кто. У самой-то у неё нет ничего. А по старой привычке собирались бабы у колодца, откуда летом воду черпали, тут и сплетничали. Да и было о чём им переживать.
Холостых на деревне нет, только совсем молоденькие парни, да дед Митяй. Только тот уж вовсе в женихи не годился — старый да глухой, летом и то на печи мёрзнет. Выходит с чьим-то мужем гуляет Фёкла. А ведь и не подумал бы, такая вся благообразная она да тихая! Ну и кажна баба, конечно, на своего грешит, мол, он, небось, и бегает к Фёкле и помогает. Баба она красивая, молодая ещё. И решили бабы за Фёклой следить, куда ходит да что говорит. Условились, кто в какой день караулить станет. На том и разошлись.
И вот в одну из ночей снова отправилась Фёкла к полынье. А в ту ночь бабка Микулиха караульной осталась, благо жила наискосок от Фёклы. Увидела она в окно, что Фёкла в потёмках куда-то отправилась, повязала скорее шалёнку да вослед побежала. Идёт Фёкла с коромыслом, не спеша идёт.
— Неужто за водой в эту пору направилась? — недоумевает бабка Микулиха, — Не-е-ет, это она для отводу глаз вёдра прихватила, небось миловаться идёт к полюбовничку своему. Ну сейчас-то я её и поймаю!
Так и дошли они до реки. Фёкла прямым ходом по тропке, а бабка Микулиха хоронясь за заборами да берёзками, за избами да сугробами. Вот и прорубь близко, да только Фёкла не к проруби пошла, а к полынье, что посреди реки широкой зияла. Испугалась бабка Микулиха:
— Нешто топиться собралась Фёкла?
А Фёкла подошла ближе, села у воды, что-то бормочет, а после вдруг ветер подул, метель поднял, и откуда только налетел, ведь ночь была ясная! Бабке Микулихе глаза и застило, а как проморгалась она, так увидела, что Фёкла уж обратно идёт, с полными вёдрами. А то ей невдомёк, что в одном-то ведре у Фёклы водица, а в другом — котомка заветная. Еле поспела Микулиха вперёд Фёклы до дому добежать да спрятаться. Так ничего и не поняла.
А время на месте не стоит, вот и весна красна на землю русскую пришла. Теплом дохнула, снег согнала, ручьи пустила, листочки первые выпустила, солнышком пригрела, обласкала Божий мир. Тут уж полегче стало Фёкле, корешки да травы первые стала собирать. А всё ж таки, пока лёд на реке не тронулся, так и находила она, на берегу уж теперь только, котомку с провизией. Но вот и лето пришло жаркое. Вовсе привольно стало Фёкле с ребятами. Она и в лес по грибы-ягоды ходит, и огород засеяла, и травы на зиму заготовила.
А в самой середине лета появился в деревне, откуда ни возьмись, пришлый кузнец. Петром назвался. Поселился в старенькой кособокой избушке, что поодаль от других стояла, от бабки Матрёны осталась. Стал кузнечным делом заниматься. Потянулись люди к нему. И то видят, мужик он добрый, хороший, мыслей тёмных не держит. А о себе рассказал, что была, мол, жена у него, да померла родами. Один он остался. Вот и ушёл с тех мест, чтобы душу не рвать да жизнь сызнова начать.
Как-то раз у Фёклы серп сломался напрочь. Где новый взять? Надо к кузнецу идти, благо теперь свой имеется, в чужую деревню не надо, как бывалоча, идти. Ну и отправилась Фёкла в кузницу. А как вошла, так и ахнула. Встретил её кузнец — высокий, сильный, кудри да борода пшеничные, глаза голубые — а волосы на лбу её, Фёклы, лентой перехвачены, той самой, красной, которую она реке подарила! Так и остолбенела она перед ним. А кузнец тоже застыл, да только не от удивления, а от красоты такой. Стоят оба и слова вымолвить не могут.
— Зачем пожаловала, красавица? — первым заговорил, наконец, кузнец.
— Да вот, — опомнилась Фёкла, — Серп у меня сломался, не наладишь ли?
— Отчего не наладить, Да я тебе новый сделаю, лучше прежнего, — улыбнулся кузнец, — Ты обожди, не уходи покамест, я скоро управлюсь.
Присела Фёкла у двери, а сама тайком на кузнеца поглядывает, ленту свою разглядывает, нет сомнений — её это лента, зелёной нитью по краю вышитая, стежком особым. Только откуда она у него могла взяться? Да и кузнец собою хорош. Залюбовалась на него Фёкла. А тут и серп уж готов. Осмелилась Фёкла про ленту узнать.
— Скажи мне, мил человек, откуда у тебя эта лента?
— Да я в осоке прибрежной её нашёл, у реки, за траву она зацепилась. Понравилась она мне, вот и взял себе.
— Где ж это было?
— Да далеко отсюда, под Липовкой, слыхала про такую деревню?
Помотала Фёкла головой, нет, мол, не слыхала.
— А я оттуда родом, — отвечает ей кузнец, а сам с неё глаз не сводит.
— Моя ведь то лента, — говорит ему Фёкла.
— Вон оно что! — подивился кузнец, — Так может не просто так она ко мне в руки приплыла?
Ничего не ответила Фёкла, смутилась, вышла быстро из кузницы и домой поспешила. А кузнец остался стоять у кузни, да всё глядел Фёкле вослед, и улыбался чему-то.
К осени поставил кузнец избу новую, большую. Кузню добротную срубил. А на Покрова и посватался к Фёкле. Она ему согласием ответила. Ребятишек Пётр как своих принял, да и то, ребятишки все у Фёклы ласковые да добрые, как их не полюбить! Зажили они в любви да согласии, и деток ещё народили. Только одно так и осталось тайной — кто же Фёкле в ту зиму помогал на лунной полынье…

О рассказе Владимира Солоухина «Ножичек с костяной ручкой»

Рассказ построен на воспоминании автором случая из его собственного детства. Когда ему было восемь лет и ходил он во второй класс, привезли ему из Москвы красивый перочинный ножичек с костяной ручкой и зеркальными лезвиями. Он стал для мальчика настоящим сокровищем, и он широко его использовал в своих мальчишеских делах. Даже учителю ножичек пригодился для оттачивания карандашей. Мальчик всегда носил его в сумке. И вот однажды в сумке ножичка не оказалось. Обнаружил он это на уроке. И первая мысль, какая пришла ему в голову, что ножичек украли. Он сказал об этом учителю. В классе начался допрос – кто взял ножичек. Но никто не признался. Не дала результат и проверка сумок и парт учеников. И в тот момент, когда уже почти все ученики были проверены, ножичек выскользнул из одной из тетрадок хозяина. Этот факт шокировал мальчика. Вместо радости начались терзания. Он не знал, как ему поступить: сознаться, что ножичек нашелся, или промолчать. Ему проще было промолчать, но тогда останется впечатление, что в классе есть воришка. Из-за несчастного ножичка учеников обыскивали, ставили их в унизительное положение, сорвали урок. Хоть и неосознанно, но мальчик причинил классу зло. Признаться, что ножичек нашелся, означало поставить под удар себя, вызвать гнев и учеников и учителя. И все-таки он выбрал второе. Учитель выгнал его из класса. И вместо того чтобы бежать домой и выплакаться там, он встал около дверей школы, готовый на добровольную казнь – выслушивать упреки проходящих мимо одноклассников: «Эх ты!..»

В центре обсуждения рассказа дилемма: как поступить – выгородить себя, поставив под удар класс, или снять с класса позор ценой собственного унижения. Мальчик выбирает второе: совесть не позволила ему промолчать о находке, то есть солгать, хоть и хотелось, чтобы и ножичек, и он сам провалились бы сквозь землю.

Текст рассказа (в сокращении)

Из Москвы мне привезли небольшой перочинный ножичек с костяной ручкой и двумя зеркальными лезвиями. Одно лезвие побольше, другое – поменьше. На каждом – ямочка, чтобы зацеплять ногтем, когда нужно открыть. Отец наточил оба лезвия на камне, и ножичек превратился в бесценное сокровище. Может быть, не все мне поверят, но палку толщиной с большой палец я перерезал своим ножичком с одного раза. Чтобы вырезать свисток, напротив, нужна тонкая работа. И тут особенно важна острота. Из-под моего ножичка выходили чистенькие, аккуратные свистки.

С 1 сентября открылось еще одно преимущество моего ножа. Даже сам учитель Федор Петрович брал у меня ножик, чтобы зачинять карандаш. Неприятность как раз произошла на уроке, при Федоре Петровиче. Мы с Юркой решили вырезать на парте что-нибудь вроде буквы «В» или буквы «Ю», и я полез в сумку, чтобы достать ножичек.

Рука, не встретив ножичка в привычном месте, судорожно мыкнулась по дну сумки, заметалась там среди книжек и тетрадей, а под ложечкой неприятно засосало, и ощущение непоправимости свершившегося холодком скользнуло вдоль спины. Забыв про урок и про учителя, я начал выворачивать карманы, шарить в глубине парты, полез в Юркино отделение, но тут Федор Петрович обратил внимание на мою возню и мгновенно навис надо мной во всем своем справедливом учительском гневе.

– Что случилось, почему ты под партой? (Значит, уже сполз я под парту в рвении поисков.) Встань как следует, я говорю!

Наверно, я встал и растерялся, и, наверно, вид мой был достаточно жалок, потому что учитель смягчился:

– Что случилось, можешь ты мне сказать?

– Ножичек у меня украли… который из Москвы…

Почему я сразу решил, что ножичек украли, а не я сам его потерял, неизвестно. Но для меня-то сомнений не было: конечно, кто-нибудь украл – все ведь завидовали моему ножу.

– Может, ты забыл его дома? Вспомни, подумай хорошенько.

– Нечего мне думать. На первом уроке он у меня был, мы с Юркой карандаши чинили… А теперь нету…

– Юрий, встань! Правда ли, чинили карандаши на первом уроке?

Юрка покраснел, как вареный рак. Ему-то наверняка не нравилась эта история, потому что сразу все могли подумать на него, раз он сидит со мной рядом на одной парте. Про карандаши он честно сознался:

– Чинили.

– Ну хорошо! – угрожающе произнес Федор Петрович, возвращаясь к своему столу и оглядывая класс злыми глазами. – Кто взял нож, подними руку!

Ни одна рука не поднялась. Покрасневшие лица моих товарищей по классу опускались ниже под взглядом учителя.

– Ну хорошо! – Учитель достал список. – Барсукова, встать! Ты взяла нож?

– Я не брала.

– Садись. Воронин, встать! Ты взял нож?

– Я не брал.

Один за другим вставали мои товарищи по классу, которых теперь учитель (а значит, вроде бы и я с ним заодно) хотел уличить в воровстве. Они вставали в простеньких деревенских платьишках и рубашонках, растерянные, пристыженные… Каждый из них краснел, когда вставал на оклик учителя, каждый из них отвечал одно и то же:

– Я не брал…

– Ну хорошо, – в последний раз произнес Федор Петрович. – Сейчас мы узнаем, кто из вас не только вор, но еще и трус и лгун. Выйти всем из-за парт, встать около доски!

Всех ребятишек, кроме меня, учитель выстроил в линейку около классной доски, и в том, что я остался один сидеть за партой, почудилась мне некая отверженность, некая грань, отделившая меня ото всех, грань, которую перейти мне потом, может быть, будет не так просто.

Первым делом Федор Петрович стал проверять сумки, портфелишки и парты учеников. Он копался в вещичках ребятишек с пристрастием; и мне уже в этот момент (не предвидя еще всего, что случится потом) было стыдно за то, что я невольно затеял эту заварушку.

Прозвенел звонок на перемену, потом снова на урок, потом снова, но теперь не на перемену, а идти домой – поиски ножа продолжались. Мальчишки из других классов заглядывали в дверь, глазели в окна: почему мы не выходим после звонка и что у нас происходит? Нашему классу было не до мальчишек.

Тщательно обыскав все сумки и парты, Федор Петрович принялся за учеников. Проверив карманы, обшарив пиджачки снизу (не спрятал ли за подкладку?), он заставил разуваться, развертывать портянки, снимать чулки и, только вполне убедившись, что у этого человека ножа нет, отправлял его в другой конец класса, чтобы ему не мог передать пропавшее кто-нибудь из тех, кого еще не обыскивали.

Постепенно ребят около доски становилось все меньше, в другом конце класса все больше, а ножичка нет как нет!

И вот что произошло, когда учителю осталось обыскать трех человек. Я стал укладывать в сумку тетради и книжки, как вдруг мне на колени из тетрадки выскользнул злополучный ножичек. Теперь я уж не могу восстановить всего разнообразия чувств, нахлынувших на меня в одно мгновение. Ручаться можно только за одно – это не была радость от того, что пропажа нашлась, что мой любимый ножичек с костяной ручкой и зеркальными лезвиями опять у меня в руках. Напротив, я скорее обрадовался бы, если бы он провалился сквозь землю, да, признаться, и самому мне в то мгновение хотелось провалиться сквозь землю.

Между тем обыск продолжался, и мне, прожившему на земле восемь лет, предстояло решить одну из самых трудных человеческих психологических задач.

Если я сейчас не признаюсь, что ножик нашелся, все для меня будет просто. Ну не нашли и не нашли. Может, его кто-нибудь успел спрятать в щель, за обои, в какую-нибудь дырочку в полу. Но, значит, так и останется впечатление, что в нашем классе учится воришка. Может быть, каждый будет думать на своего товарища, на соседа по парте.

Если же я сейчас признаюсь… О, подумать об этом было ужасно!.. Значит, из-за меня понапрасну затеялась вся эта история, из-за меня каждого из этих мальчишек и девчонок унизительно обыскивали, подозревали в воровстве. Из-за меня их оскорбили, обидели, ранили. Из-за меня, в конце концов, сорвали уроки… Может быть, им все-таки легче думать, что их обыскивали не зря, что унизили не понапрасну?

Наверно, не так я все это для себя сознавал в то время. Но помню, что провалиться сквозь землю казалось мне самым легким, самым желанным из того, что предстояло пережить в ближайшие минуты.

Встать и произнести громко: «Ножичек нашелся», – я был не в силах. Язык отказывался подчиниться моему сознанию, или, может, сознание недостаточно четко и ясно приказывало языку. Потом мне рассказали, что я, как лунатик, вышел из-за парты и побрел к учительскому столу, вытянув руку вперед: на ладони вытянутой руки лежал ножичек.

– Растяпа! – закричал учитель (это было его любимое словечко, когда он сердился). – Что ты наделал!.. Вон из класса!.. Вон!

Потом я стоял у дверей школы. Мимо меня по одному выходили ученики. Почти каждый из них, проходя, задерживался на секунду и протяжно бросал:

– Эх ты!..

Не знаю почему, я не бежал домой, в дальний угол сада, где можно было бы в высокой траве отлежаться, отплакаться вдалеке от людей, где утихла бы боль горького столкновения неопытного мальчишечьего сердца с жизнью, только еще начинающейся.

Я упрямо стоял около дверей, пока мимо меня не прошел весь класс. Последним выходил Федор Петрович.

– Растяпа! – произнес он снова злым шепотом. – Ножичек у него украли… Эх ты!..

Вопросы к обсуждению:

1. Почему ножичек с костяной ручкой был мальчику так дорог? В чем его ценность?

2. Какие чувства испытал мальчик, когда обнаружил исчезновение ножичка? Приходилось ли вам испытывать подобное в жизни?

3. Как хозяин ножичка реагировал на обыск одноклассников, какие чувства он испытывал при этом? Почему он испытывал неловкость, отчужденность свою от класса в этот момент? Разделяете ли вы его состояние?

4. Почему признаться, что ножичек нашелся, было так «ужасно» для него? Почему все же он заставил себя признаться?

5. Вместо того чтобы скорее убежать домой и там прийти в себя, он остался стоять у дверей школы, готовый казнить себя укорами одноклассников и учителя. Как вы думаете, почему он так поступил?

6. Поддерживаете ли вы его поступок или осуждаете?

7. Виноват ли мальчик? Если «да», то в чем его вина?

О рассказе Надежды Васильевой «Полынья»

Среди книг Н. Васильевой, нашего современного писателя, есть немало сборников рассказов. Они не только издаются, но и переиздаются дополнительными тиражами, ибо рекомендованы для внеклассного и семейного чтения. Одним из таких сборников является «Жили-были» (2011), где помещен рассказ «Полынья». Речь в этом рассказе идет о четверых школьниках, которые в мартовский день, когда лед еще стоял на реке, но уже не был крепким, ушли на реку без разрешения взрослых. Самым серьезным из них был Лешка, умеющий рассказывать интересные истории и придумывать что-то необычное. Валерка, его друг, очень любил слушать Лешкины рассказы. Договорились пойти на речку после школы. Лешка взял трехлитровую банку, чтобы бросать в нее рыбешек, которые оказались на льду.

Около вмерзшего в лед плота была прорублена большая полынья. Лешка, присев на плот, выбирал живых еще рыбешек и опускал в банку. Рядом крутилась Жулька – любимая собачка Лешки. Проторчав около плота немного времени, мальчишкам, стоящим на берегу, стало скучно, и они отвлеклись, замеряя глубину лунок. Их насторожил надрывный лай Жучки: Лешка провалился в прорубь и с головой ушел под лед. Мальчишки были в ужасе, они «рванули на берег». Васька, самый старший из них, уговорил Пашку и Валерку ничего дома не говорить и сделать вид, что они у реки не были, а катались с горки. Дома хватились Лешки. Стали искать. Его мама, когда узнала, что Валерка Лешку не видел, еще больше расстроилась. Чего только Валерка не передумал в эту ночь. А потом на уроках все ждал, что вот дверь откроется и войдет Лешка. Но ожидания его были напрасны. В день похорон мать Лешки еле откачали. Стоя в похоронной процессии, Валерка услышал, что какой-то мужчина видел ребят на реке. Валерка выбежал, чтобы скрыться от людей. Ему казалось, что все смотрят ему вслед и осуждают.

После похорон Валерка очень боялся встретиться с Лешкиной мамой. Но через несколько дней, увидев Валерку, она пригласила его к себе домой, чтобы в память о друге отдать Лешкин аквариум. Когда он вошел в квартиру, ему бросился в глаза портрет Лешки в черной рамке, висевший на стене. И он вспомнил, как тонул Лешка. Пришел он в себя только на улице. Он поднял мокрые глаза к звездному небу и вспомнил, как Лешка любил выискивать созвездия. Валерке стало казаться, что он один в этом бесконечном пространстве холодных звезд. Ему стало очень тоскливо. Его печаль о погибшем друге соединялась с еще не до конца осознанной собственной причастности к этой трагедии. Из глубины души поднималось мучительное неодобрение самого себя. Облегчить это состояние помогла Жулька. Лаская любимицу Лешки, подняв ее на руки, Валерка произнес: «Будешь у меня жить?» На этом заканчивается рассказ, оставляющий впечатление щемящей боли.

Текст рассказа

В тот субботний мартовский день на реке их было четверо: Валерка, Васька Синяк с младшим братом Пашкой да Лешка Лебедев. Васька Синяков ходил уже в седьмой класс и верховодил будь здоров, хоть по росту от Валерки с Лешкой ушел недалеко.

Веснушчатое лицо Васькино до ужаса хитрющее, и по нему сразу видно, когда очередная каверза в голове зреет. Дразнилки из него, как из рваного мешка, сыплются, одна хлеще другой. И драчун, каких свет не видел! То кого-нибудь из малышей носом в снег ткнет, то головой вниз за ноги потрясет или подзатыльниками уму-разуму научит. И только Пашка, который был младше Васьки на пять лет и повсюду таскался за братом, как поплавок, не нюхал Васькиных кулаков.

Валерка с Лешкой Синяковых не больно-то жаловали. Но жили в одном дворе. Куда денешься? Над Лешкой Синяк любил измываться. Это он его Лунатиком и прозвал. Лешка и правда был немного странным. Даже на горке кататься не любил. После школы на лыжи – и один в лес уходит. Возвращается затемно. Смотришь: то какую-то звероподобную корягу оттуда тащит, то шишку величиной с ладонь, то камень причудливой формы. Дома у Лешки много интересного: и аквариум самодельный с озерными рыбками, и лук из вереска с железными наконечниками у стрел, и энциклопедий всяких. Бывать у Лешки Валерке очень нравилось. Начнет Лешка что рассказывать – так распишет, будто своими глазами видел: и добычу жемчуга, и землетрясения, и сталактитовые пещеры. А вот пацаны ему почему-то не верили. Но Лешка привык, что ему не верят.

Про издыхающую на льду рыбу Лешка Валерке на перемене рассказал. Договорились пойти на речку сразу после школы. Ранцы дома побросали – и вперед. Лешка, правда, еще банку трехлитровую с собой прихватил. К реке, вообще-то, родители ходить запрещали: зима мягкая, лед тонкий. Но впереди выходной, уроков делать не надо – авось не хватятся. По дороге Васька с Пашкой навязались.

Около деревянного, вмерзшего в лед плота была прорублена большая полынья. Снег вокруг нее до черноты пропитался водой. Из него клыками торчали осколки льда. Здесь, посреди реки, стоя на деревянном настиле, женщины обычно полоскали белье. Сейчас же от полыньи несло рыбой… На воде у бревен, лежа кверху брюшком, скопились мальки. В снегу вокруг полыньи их тоже было порядком.

Присев на скользкий плот, Лешка принялся выбирать из рыбешек тех, что подавали слабые признаки жизни. Он осторожно брал их в руки и опускал в банку с чистой водой. Рядом суетилась Жулька – преданнейшее Лешке существо, щупленькая рыжеватенькая собачонка с узкой лисьей мордочкой и необыкновенно тоненькими лапками. Спала Жулька в подъезде. Играли с ней во дворе многие, но стоило на улицу выйти Лешке, она крутилась только возле него.

Поторчав у плота некоторое время и не проявляя большого интереса к бредовой Лешкиной затее, мальчишки от нечего делать пошли измерять глубину лунок, просверленных рыбаками в небольшой заводи.

Надрывный Жулькин лай привлек их внимание не сразу. Обернувшись, увидели барахтающегося в воде Лешку. Жулька, повизгивая, металась по краю полыньи и все норовила ухватить Лешку за воротник куртки. Валерка с Пашкой так и застыли, открыв рты, а Васька злорадно хохотнул:

– Во Лунатику мамаша ради праздника всыплет за дохлых рыбок! Нашел время купаться!

– А вдруг он того… потонет? – еле вымолвил Валерка.

– Выкарабкается… – не совсем уверенно протянул Васька.

И мальчишки, не сговариваясь, все же припустили к плоту.

Лешка не кричал. Закоченевшими руками цеплялся он за острые глыбы по краям полыньи, силясь подтянуться на локтях. Ледяной край обломился в тот момент, когда мальчишки были уже в трех-четырех шагах. Лешка с головой ушел под воду. Мальчишки как вкопанные застыли на месте, с ужасом глядя на черную пузырившуюся поверхность полыньи. Лешкина коричневая спортивная шапочка, как пробка, вновь выторкнулась из воды, и дикий, совсем не похожий на Лешкин крик ударил ребятам по ногам. В ту же минуту подхваченное течением тело скрылось под обледенелыми бревнами плота, из-под которого доносилось приглушенное: «Бу-бу-бу-бу-бу!»

Мальчишки рванули на берег. Валерку трясло, и ноги никак не хотели держать. Пашка по-рыбьи глотал воздух. Васька прерывисто зашептал:

– Тикай! Дураки! И дома ни слова, ясно?!

– Вась, а может, маме Лешкиной скажем? – икая, спросил Пашка.

Брат изо всей силы смазал ему по затылку.

– Заткнись, уродина! Чем ты ему теперь поможешь?! Мы не были здесь, понял?! С… с горки катались, ясно тебе! И смотри!.. – потряс он кулаком перед Пашкиным мокрым носом. – Я тебе сопли-то утру. Я те мозги-то вправлю!

Домой приплелся Валерка еле живой. Он прошел в свою комнату, быстро разделся, выключил свет и юркнул под одеяло.

Поздно вечером к ним в дверь позвонили. Сердце у него екнуло: тетя Валя, Лешкина мать! Прислушиваясь к возбужденным голосам в прихожей, он изо всей силы вжимался в подушку. Мама вошла в комнату и, не включая свет, осторожно потрясла его за плечо.

– Валера, проснись! Ты Лешу Лебедева сегодня после школы видел?

– Не… – притворившись сонным, пробормотал он. – Мы с Васькой на горке катались.

Тетя Валя всхлипывала:

– Не знаю, у кого спрашивать теперь. С ним что-то случилось! Он никогда не задерживался так поздно.

Мама утешала ее, советуя не расстраиваться раньше времени. Отец звонил в милицию и в больницу.

Чего только не передумал Валерка за эту ночь! А к утру начал бредить. Вскакивая с кровати, кричал: «Тащи его, Жулька, тащи! Держись, Леха!»

А после праздника на переменах в классе царила непривычная тишина. О происшествии уже знали все. Ребята собирались по углам группками и шептались про мертвого Лешку, про водолазов… Валерка уходил в коридор. А на уроках все время оглядывался на пустующее Лешкино место и всякий раз вздрагивал, когда открывалась дверь, в надежде, что вот сейчас на пороге наконец появится угловатая Лешкина фигура и он с виноватой улыбкой на лице, как обычно, извинится за опоздание. Но Лешка не появлялся.

В день похорон уроков в их классе не было. Все ходили прощаться. Валерка с тихим ужасом смотрел на то, что когда-то было Лешкой, а теперь недвижно лежало в гробу, почему-то в белой нарядной рубашке. Валерка поежился: ему ведь холодно! Все это не укладывалось в Валеркиной голове.

– Мать-то еле откололи. Два дня не поднималась… так изводилась, что думали, руки на себя наложит, – донесся из-за спины чей-то старушечий шепот. – Совсем одна осталась, бедняжка! Три года назад мужа потеряла, теперь вот сыночка…

– Говорят, мужчина с рыбалки шел, видел, какие-то мальчишки в тот день с реки как угорелые мчались… Матери и сказал.

Валерка съежился, а уши так и ловили чужой разговор:

– Кто их знает. Может, и нарочно толкнули… Хулиганья теперь сколько хочешь… Чего от них хорошего ждать можно?!

Валерка боком стал выбираться из плачущей и вздыхающей толпы. Никто его не окликнул, но Валерке казалось, что все с немым осуждением смотрят ему в спину, а горький шепот преследует по пятам: «Такие никого не жалеют!»

Вечером его вызвал на улицу Васька.

– Никому не проболтался? – озираясь по сторонам, спросил он.

– Уйди! – У Валерки прямо руки чесались съездить по Васькиной физиономии.

Тот отпрянул.

– Эй! Не дури! Пойдем лучше ко мне с воздушки постреляем… Батя вчера с работы принес…

– Вот и иди! И стреляй! А от меня отцепись, понял? – И Валерка решительно направился к своему подъезду.

Поднимаясь по лестнице, он на одном дыхании пролетел мимо второго этажа, косясь на двери Лебедевых. До смерти боялся столкнуться с Лешкиной мамой.

И все же через несколько дней Валерка прямо-таки налетел на нее у крыльца.

– Здрасте… – пролепетал он и зачем-то остановился, будто к полу прилип.

– А-а… Валера? – не сразу узнала она его. – Давно тебя видеть хотела… У Алеши было мало друзей… Я уезжаю скоро. Тяжело мне здесь. Хочу тебе на память Алешин аквариум отдать. Он все твоего дня рождения ждал, хотел подарить.

– Не надо! Я… я… я не могу! – вырвалось у Валерки.

Если бы тетя Валя заметила, как хочется ему сейчас все рассказать ей!.. Но она устало и даже как-то безразлично стала уговаривать:

– Ты не стесняйся, возьми. Алеша о тебе столько хорошего рассказывал. Зайдем к нам.

На одеревенелых ногах поплелся Валерка за тетей Валей. Понять не мог: зачем идет? Но не идти тоже не мог.

Вешая его пальто, тетя Валя тихо сказала:

– Ты пройди в Алешину комнату. Аквариум все там же – на окне. Я пока чай поставлю…

Валерка открыл знакомую дверь… да так и отпрянул: со стены, с большого портрета в черной рамке, на него в упор смотрел Лешка, словно говорил: «Ты, Валера, аквариум возьми. Я ведь правда хотел тебе его подарить…» И вдруг мурашки поползли у Валерки по спине: вспомнилась полынья. Доверчиво улыбающиеся Лешкины глаза стали превращаться в те, обезумевшие от ужаса, какие видел он посреди зловещей черноты полыньи. В голове у Валерки надрывно загудело: «Бу-бу-бу-бу-бу!»

Пришел он в себя только на улице. Пальто и шапка были на нем, а шарф и рукавицы, видимо, остались у тети Вали. Он поднял мокрые глаза к небу: сколько на нем было звезд! Лешка бы сейчас выискивал знакомые созвездия: Андромеда, Кассиопея… Он, Валерка, кроме Ковша, никаких и не знал больше. Сейчас ему казалось, что он один в этом бесконечном пространстве холодных мигающих светлячков. Так тоскливо и худо Валерке еще никогда не было!

И вдруг он почувствовал чье-то легкое прикосновение.

– Жулька! – вырвалось у него. – Откуда ты взялась?

Опершись передними лапками о его колено, Жулька преданно заглядывала ему в глаза.

– Жулька! Жуленька! – лаская ее, плакал Валерка. – Будешь у меня жить? Ты не думай, мама разрешит, я уговорю… – И он осторожно взял трясущуюся собаку на руки.

Вопросы к обсуждению:

1. Что передумал Валерка в ночь после гибели Лешки? В рассказе об этом не говорится. Давайте поставим себя на место Валерки и представим ход его мыслей.

2. Почему ему казалось, что все, кто был на похоронах, смотрели ему вслед?

3. Почему у Валерки при встрече с Васькой, который подговорил ребят молчать, «прямо руки чесались съездить» по его физиономии?

4. Почему он боялся столкнуться с Лешкиной мамой?

5. Как воспринял Валерка приглашение Лешкиной матери зайти к ней домой и взять в память о Лешке его аквариум?

6. Почему у него мурашки поползли по спине, когда он увидел портрет Лешки в черной рамке?

7. Виноват ли Валерка в гибели Лешки? Если нет, то почему ему так плохо? Что он сделал не так? Какой жизненный урок из случившегося он, по-вашему, для себя вынес?

8. Какое чувство у вас вызывает Валерка? Что его соединяло с Лешкой?

9. Можно ли было избежать гибели Лешки? Поделитесь вашими соображениями.

1. Форум
2. Архив
3. Детская психология и развитие

Открыть тему в окнах