Крепостная девка и ее хозяин
Матрена была горничной в доме Коровиных. Ей было тринадцать, когда умерла жена барина. С тех пор прошло два года. Кирилла Матвеевич после смерти жены жил в имении родителей. Он был молод красив. Темные шелковистые кудри свисали до плеч.
Глаза синие большие. Добрые такие ласковые глаза. Матрена знала, барин скоро снова женится. Даже невесту его видела. Но все равно, стоило ей увидеть его, ноги у нее становились ватными, голова шла кругом, а сердце хотело выскочить из груди. Она любила его, как преданная собака. Она хотела близости с ним. Она хотела его ласк, хотела его власти над собой.
Кирилла Матвеевич пришел однажды вечером на берег реки и увидел девушку. Она входила в воду медленно. Когда вода дошла ей до ягодиц, она поняла, что мочит волосы. Коса у нее была длинная, очень светлая, пушистая. Девушка подняла руки и завязала косу узлом, а сверху, что бы узел не развязался, повязала платок, который до этого лежал у нее на плечах. Так он увидел ее всю. Она стояла спиной к нему, совершенно голая. Тело ее было на вид плотным, упругим. Очень хотелось коснуться ее. Кирилла Матвеевич бросил удочки на берег и отослал лакея прочь. Планы его на сегодняшний вечер изменились. Он спрятался в кустах и стал ждать, когда она выйдет из воды. Он узнал ее, когда она шла к берегу. Почему он раньше не замечал ее. Черты лица нежные. Носик маленький курносый, губы пухлые, мягкие. Грудь высокая, полная. Лицо и руки чуть тронуты солнцем, а тело белое. Кожа слегка розоватая, может от вечернего солнца, может от природы.
Кирилла Матвеевич вышел из кустов, когда она было совсем близко. Увидел, что девушка смущена, но не испугана.
– Позвольте мне одеться, барин. Ваша матушка недовольна будет, если я сейчас не вернусь. Я должна ей раздеться помочь перед сном и книжку почитать.
– Одевайся, кто тебе мешает?
Молодой человек не спускал с девки глаз. Он с удовольствием взял бы ее прямо здесь на берегу, но не хотел спешить. Он понял, что она специально ждала его и будет рада разделить с ним постель. Кирилла Матвеевич немного удивился, что даже барыни своей она не побоялась и решилась соблазнить его. Крутой нрав своей матушки он знал, знал, барыня своих горничных наказывает сама. Часто слышал их крики. Да и у девушки вон на ягодицах следы от хозяйской плетки.
– Да, я вижу тебе недавно досталось, за что барыня наказала?
– Я проспала, и когда она меня позвала, была не причесана и не одета.
Поторопись тогда, а то барыня опять накажет. После того, как Анна Родионовна уснет, придешь ко мне в комнату, поможешь раздеться и расскажешь сказку.
Кирилла Матвеевич повернулся и пошел домой. Он знал, она придет обязательно.
Матрена с трудом дождалась, пока барыня отпустила ее. В дверь молодого барина она вошла тихо:
– Вы приказали прийти, – прошептала еле слышно и низко опустила голову.
– Пришла, так раздевайся, я что ли тебя раздевать буду.
Молодой барин уже лежал в кровати и смотрел на девку ласково и насмешливо. Гостья безропотно подчинилась, и стояла возле двери в одной рубашке.
– Рубашку тоже снимай, я тебя на речке уже всю видел. Ты ведь туда специально пришла и ждала меня. Ты не могла не знать, что я каждый вечер рыбу ловлю в этом месте. Давай, давай иди сюда. Я ведь вижу, ты сама этого хочешь.
Они лежали рядом, но барин не спешил, он хотел заставить ее действовать. Ему нравилось, когда девки сами лезли к нему. Матрена была у него далеко не первой. Он дотронулся до ее груди, соски налились, сомневаться в том, что она сгорает от желания не приходилось. Погладил низ живота, раздвинул складки кожи между ног и нащупал влажную воспаленную плоть.
Ему нравилось дразнить ее, это возбуждало, доставляло дополнительное удовольствие. Его ласки кружили ей голову. Она раздвигала ноги и выгибалась навстречу его руке, но он продолжал лежать на спине. Она знала он тоже сгорает от желания, видела как поднялось одеяло в том месте, которое интересовало ее сейчас больше всего. Она не выдержала и погладила этот бугорок, сначала поверх одеяла, а когда поняла, что барин доволен, откинула одеяло, села на кровать и начала руками ласкать его член. Девушка целовала его грудь, затем ее губы коснулись его живота. Его возбуждение усиливалось, но контроля над собой он не терял. Она не выдержала первой, легла на спину, широко раздвинув ноги и прошептала:
– Возьми меня, я так хочу, что сил нет терпеть больше.
Он был у нее первым, но даже боль не помешала ей получить удовольствие.
– Ну что, тихоня, понравилось? – спросил Кирилл, когда все было кончено, и они лежали рядом, тяжело дыша.
– Да, – прошелестело в ответ еле слышно.
В ту ночь он взял ее трижды, она ушла под утро, прилегла думала, что вздремнет минуточку и проспала. Когда она пришла в комнату барыни, та была уже наполовину одета. Матрена стояла у дверей, не смея поднять головы. Она знала – сегодня ее ждет порка. Барыня на нее сердита и накажет безжалостно. На столе уже лежал березовый прут.
– Подойди ко мне, красавица. Оголяй задницу буду учить, – сказала Анна Родионовна, когда прическа ее была закончена.
– Барыня, простите Христа ради, – по щекам девки потекли крупные, как горошины слезы. На пощаду она не надеялась, просто очень боялась, знала достанется ей сегодня здорово.
– Ты милка, даже зная, что будешь порота, ведешь себя безобразно. Если я тебя сейчас прощу, ты мне совсем на шею сядешь. Может быть, через задницу до твоей головы достучусь. Задирай сарафан, а не то прикажу привязать к лавке, и выпорю трижды, помнишь как Наташку за воровство секла? Умеешь шкодить, умей отвечать.
Девушка сжалась от ужаса, но ослушаться не посмела. Как секла барыня Наташку она видела и забыть еще не успела. Сначала вожжами порола, потом сходила в сад погуляла, долго выбирала подходящий прут а когда вернулась продолжила этим прутом. До вечера Наташка пролежала привязанной к лавке, пока хозяйка не выпорола ее в третий раз, тем же ивовым прутом. Наташка потом неделю сидеть не могла. Матрена молча подошла к лавке и легла на нее, задрав подол сарафана. Она взвизгивала после каждого удара, плакала и просила прощения. Наконец, барыня решила, что девка наказана достаточно, отбросила в сторону прут и скомандовала:
– Вставай, иди работай. Я думаю, что ты все поняла.
– Спасибо за науку барыня, – сказала Матрена, вставая с лавки, и отправилась накрывать стол к завтраку.
Молодой барин увидел за завтраком заплаканное лицо девушки и обратился к матери с улыбкой:
– Это она сегодня так орала, что всех лягушек в болоте перебудила? За что ты ее так маменька?
– Спать долго по утрам любит, второй раз за это порю, не знаю поможет или нет. Я бы ее давно в деревню отправила да кроме нее никто из девок читать не умеет. Я без книжки уснуть не могу, а глаза не видят. Вот и терплю эту дуру.
Ночью Матрена сама пришла к барину в спальню и снова ушла под утро. Боялась проспать и потому в постель даже не ложилась. Поспать несколько минут смогла только после обеда, когда ушла отдыхать барыня. К вечеру девка едва держалась на ногах и уснула, едва вошла в свою комнату и добралась до кровати. Кирилл долго ждал, когда она придет и не дождавшись тоже уснул. Утром он проснулся рано. Пожалел о том, что спал ночью один. Пора жениться. После смерти первой жены прошло уже два года. Дворовые девки конечно решали его мужские проблемы, но хотелось большего. Спать один молодой барин не любил и потому утром решил попросить у матери Матрену. Она прислуживала им за столом и выглядела весьма привлекательно. Ночью она явно выспалась и сегодня была свежей. На щеках румянец. Глаза голубые, ресницы темные, густые. Вся такая ладненькая, крепенькая. Похлопал девку пониже спины и спросил насмешливо:
– Ну как задница помнит еще матушкину науку?
Девка смутилась и опустила глаза. То что она услышала дальше заставило ее задрожать.
– Маменька, а знаешь, почему она проспала? Меня ублажала. Позволь мне с ней еще немного развлечься, пока холостой. Прикажи пусть после того, как ты ее отпустишь, идет ко мне, а то я сегодня плохо спал. Она видно проспать боится и не приходит ко мне.
– Кирюш, ты взрослый человек, и разрешения спать с девкой у меня спрашивать тебе не зачем. Ночью делай с ней, что хочешь, но днем она работать должна. Я думаю, ты на ней не воду возил. На это дело много времени не нужно. Ну, а ты, милка, опять готовь задницу. Сейчас чаю попью и выпорю, чтобы знала, девушка невинность свою должна для мужа хранить. Коли лишилась невинности без времени, будешь наказана. Я не думаю, что барин тебя силой взял. Что скажешь Кирилла Матвеевич?
– Ты, маменька как в воду глядела. Представляешь прихожу на рыбалку, а эта сучка там нагишом купается. До меня она правда девкой была, но ноги раздвигать ее учить не надо. Даже уговаривать не пришлось, сама просила, а потом еще и припрашивала.
– Кирюш, мне сейчас ей богу некогда, соседи в гости звали, а я еще даже не знаю, что одену. Выпори эту потаскуху сам. Я думаю, ты знаешь, я их прутом порю.
– Сделаю маменька, как ты скажешь. А ты милая приходи в мою спальню, и прут приноси. Поучу тебя немного.
В голосе хозяина слышались презрение и насмешка. Но Матрена продолжала любить его. Она знала, он накажет ее даже больнее, чем барыня, но все равно не могла на него обижаться. Все равно он был самым лучшим, самым красивым, самым добрым. Она ведь сама без принуждения отдалась ему. Она действительно порочная распутная девка.
Кирилла Матвеевич лежал на кровати и ждал. Девка явно задерживалась. Он не сомневался в том, что она не посмеет ослушаться и скоро явится, просто ему не терпелось поиметь ее. Выпорет он ее потом, сначала нужно утолить свое желание. Наконец он услышал стук в дверь и приказал войти. На пороге стояла она, с березовым прутом в руках. Она смотрела на хозяина жалобно, как собака, и ждала приказаний. Барин молчал и девушка не смела заговорить первой. Наконец ему надоело, и она услышала приказ:
– Раздевайся и иди в постель. Выпороть я тебя еще успею.
Она понимала, что будет бита за распущенность, но не смогла скрыть блаженной улыбки на своем лице. Кирилл видел ее насквозь, пожар между ног волновал ее сейчас гораздо больше, чем страх наказания. Он опрокинул ее на спину и взял грубо, без единой ласки, и все равно ей с ним было хорошо. Она стонала и выгибалась ему навстречу. Он кончил быстро, она не успела. Он лежал на ней, тяжело дыша, и она продолжала прижиматься к нему бедрами и двигала задом. Такое бесстыдство разозлило барина и он решил, что девка порки действительно заслуживает. Он перевернулся на спину и закурил. Так молча, он лежал около пяти минут. Матрена за это время несколько остыла. Она покорно ждала своей участи. Наконец барин встал с кровати, надел халат и взял в руки прут.
– Ну что разлеглась, вставай, буду учить.
Матрена подчинилась и стояла перед своим господином. Она не смела поднять глаз и посмотреть ему в лицо. Смотрела на его волосатые ноги, обутые в мягкие тапочки. Отсутствие одежды делало ее особенно уязвимой перед наказанием.
Он занес руку для удара и резко опустил прут на ее задницу. Матрена вскрикнула от боли и отскочила в сторону. Кирилл подошел к ней, развязал ленту в ее косе и связал этой лентой ее руки. Связанные руки девушки он привязал к подлокотнику кресла. Матрене пришлось наклониться вперед. Стоять так было особенно страшно и неудобно. Зато барин ее позой остался доволен. Он усмехнулся и приступил к наказанию.
Первый удар оставил на ягодицах Матрены красный припухший рубец. Она вскрикнула и дернулась всем телом. Неожиданно Кирилл почувствовал резкое сексуальное возбуждение. Он стал наносить удары один за другим.
– Барин, родненький, ой больно. Ой пощади, ой больно.
Ее крики только усиливали его возбуждение. Он на минуту прекратил наказание и погладил ее зад. Его рука проникла ей между ног, и его палец проник в нее достаточно глубоко. Желание проснулось в ней мгновенно, она задвигала задом и застонала от удовольствия. Кирилл почувствовал, как налилась и стала влажной ее плоть. Он взял ее сзади. Она приняла его с готовностью. Ее тело двигалось с ним в такт. В таком положении он проникал в нее очень глубоко. Она кончила почти сразу, и уже через минуту возбуждение вновь заставило ее извиваться и стонать от сладкой муки.
Автор: Finn
…Звуки становились все громче и, повернув за угол, Татьяна Алексеевна остановилась, словно наткнувшись на стену.
Было тихое и теплое летнее утро. Мягко шелестела листва под ветерком, пригревало солнышко, мирно щебетали птицы… Природа дремала.
Тем более дикой выглядела картина, заставившая Татьяну Алексеевну остолбенеть от ужаса.
Перед широко распахнутыми воротами конюшни на твердой вытоптанной копытами земле стояла широкая лавка, на которой лицом вниз лежала совершенно голая молодая женщина. Ноги ее, стянутые в лодыжках ременем, были привязаны к лавке, а опущенные вниз руки — к передней ножке.
По бокам лавки стояли два кучера, Степан и Антон. Каждый из них по очереди размахивался, закидывая за спину хвост нагайки, и резко выдергивал — и тогда нагайка, со свистом разрезав воздух, с хлестким сочным звуком стегала беззащитное голое тело молодой женщины.
Это звуки и привлекли ее внимание ее еще в доме.
Наказывали женщину, видимо, уже давно — ее крепкая задница и широкие ляжки были сплошь исполосованы багрово-синими рубцами. Во многих местах на просеченной коже выступала кровь.
Женщина уже не кричала и не стонала и была, наверное, в полуобморочном состоянии — ее тело лишь покачивалось от очередного удара…
На секунду замерев, Татьяна Алексеевна бросилась к истязателям:
— Что вы делаете? Как вы смеете?!
Тяжело дышавший кучер Антон обернулся к ней:
— Так это.. Барин же Иван Андреевич приказали-с наказать Пелагею…
От возмущения Татьяна Алексеевна сжала кулаки, не зная, что сказать:
— Как?… женщину бить… разве же можно?!
— Барин ведь приказали… Уж извиняйте, барыня Татьян Лексеевна, дак ить нам приказ нужно сполнять…
Татьяна Алексеевна всплеснула руками и побежала со всех ног к барскому дому, слыша у себя за спиной мерзкие хлесткие звуки новых ударов и зная теперь, что они означают…
Иван Андреевич покойно сидел в любимом кресле. Рядом добродушно булькал кальян, дымилась приятным ароматом рядом на столике тонкой резьбы чашечка с кофием. Он любил отдыхать после завтрака на балкончике.
Утро, нега… Недавно они с Татьяной поженились и в его жизни теперь было полное счастье.
Но сегодня в тишину, наслаждение и уют ворвалась, разбрызгивая слезы со щек, его молодая жена:
— Ваня! Ваня, как ты мог?! Как ты мог? там у конюшни бьют плетками женщину! Ее раздели догола мужчины и бьют!
— Подожди, успокойся моя голубушка. Что произошло-то?
— Ну как же? там молодую женщину раздели и бьют, она же вся в крови! Я видела!
— Да… Неслед тебе было такое видеть. Не для твоих глаз… Но послушай, родная моя, ведь это дворовая девка Пелагея. Она разбила вчера после ужина тарелку китайского фарфора и я, признаться, был сильно рассердит тогда на нее.
— Но она же женщина! Как ты мог приказать раздеть ее голой при мужчинах? Это же срам, позор! Недостойно! И еще велел бить ее плетками до крови?!
— Душа моя, я же не зверь какой — не смотри на меня так! Но ведь у меня много крепостных. Без строгости никак нельзя — забалуются! Иначе не управиться с ними.
— Ваня! Ване-е-ечка! — Татьяна Алексеевна зарыдала в голос.
— Ну успокойся, успокойся… Эй, Мишка! — на балкон вскочил бойкий паренек. — Вели Степану-кучеру не наказывать Пелагею. Пусть руки барыне целует… Ну все , Танюша, все… Не надо плакать.
***
Прошли годы. Может сто лет, может двести…
Татьяна Алексеевна жила теперь вдовой — Иван Андреевич давно умер от апоплексического удара. Пришлось взять в свои хрупкие и неумелые рук управление всем наследством.
Поначалу ей, вчерашней институтке эта ноша была не по плечу. Часть деревенек пришлось даже продать и заложить. Уменьшились доходы. Но со временем барыня Татьян-Лексеевна, как называли ее крепостные, вошла во вкус власти и стала настоящей хозяйкой.
Сейчас бы уже никто не узнал в ней бывшую институтку, восторженную экзальтированную барышню. Она рано состарилась, обленилась, располнела фигурой и подурнела лицом.
Время вообще мало кого красит.
Сегодня она проснулась в самом мерзком состоянии духа. Все раздражало, в груди стояла непонятная тяжесть, голова раскалывалась.
Лениво полежав немного в пышной кровати, позевав и почесавшись, Татьян-Лексеевна крикнула девок одеваться. Пока те суетились, осторожно умывая лицо, подбирая в прическу ее волосы с сединой, меняя ночную рубашку на китайский утренний халат, она смотрела на свой свисающий живот, жирные ноги… И неодобрительно поглядывала на молодые фигурки расторопно убиравших ее девок.
Приказала подать столик и кресло на веранду.
Когда в чепце и теплом китайском халате она вышла на веранду заднего двора, рядом с ее любимым глубоким креслом уже стоял столик («да, еще Ваня его любил») с самоваром, блюдечками с вареньями и разными сладкими выпечками. Тяжело усевшись в кресло, Татьян-Лексеевна кивнула Мишке, почтительно дожидавшемуся у ступенек крыльца веранды:
— Докладывай!
Мишка, выслужившийся из «комнатных» до управителя именья, наизусть стал рассказывать, как обстоят дела. Барыня не слушала его, думая о своем. Вспоминался ей все утром Иван Андреевич, не выходили из головы воспоминания.
За спиной Мишки стояли маленький плюгавый мужичонка, мявший в руках шапку, дородная баба и молодая незнакомая молодая девушка из недавно купленных.
— Кто сегодня? — оборвав Мишку, строго спросила барыня.
Тот с готовностью обернулся:
— Ванька Махоткин, вчера на Вашем покосе сломал свою косу о камень, не успел докосить луг. Если будет Ваша воля… (Татьян-Лексевна кивнула) … надлежит ему получить полсотни розог и докосить луг сегодня. Кухарка Авдотья пересолила кашу дворне, если будет Ваша воля… (кивок) …получит тридцать розог за недогляд. И девка…
— Хватит — начинайте!
Татьян-Лексеевна давно уже не вникала глубоко в суть расправ и наказаний, т.к. Мишка вполне сносно вел хозяйство. Крал конечно, но в меру.
Неожиданно всплыло в памяти воспоминание, как ужаснула ее порка Пелагеи в первые дни после свадьбы, и она только усмехнулась своей былой экзальтированности и незнанию жизни. Припомнилось, как Пелагея благодарно целовала руки ей, когда смогла встать. Потом за что-то…, да уж бог знает, за какую вину Татьян Лексеевна сослала Пелагею скотницей в дальнюю деревеньку. И посейчас, наверное, она там.
Теперь суд и расправа стали обыденным делом. По воскресеньям Татьян-Лексеевна разбирала вины своих крепостных и наказывала провинившихся. Вкус власти над телами и душами своих подданных щекотил сердце, раньше порка дворни даже возбуждала ее, что во вдовьем положении с неутоленной страстью (Варфаломей и Петрушка не в счет) было приятно.
Но все со временем надоело, стало обыденностью.
Щуплый мужичонка спустил портки и, прикрывая рукой срам, улегся на принесенную лавку. Пока секли розгами его худую, костлявую задницу, молчал, закусив в кровь губу, и только мычал от боли… Получив свое, как и положено, подобрал портки, поклонился в ноги и поблагодарил «за науку».
После него на скамью взгромоздилась кухарка Авдотья и тоже сама задрала подол на спину, оголив бесформенно толстую задницу («Ишь, наела-то жопу на моих хлебах!»). С первых же ударов она завыла тоненьким голосом, странным при столь внушительных телесах, причитывая — «Ой, лишенько! Ой, больно!» — хотя секли ее не слишком сильно, больше для порядка.
Все было не то… Раздражение не отпускало, злость, не утолившись, не уходила…
— Миша, а с новой девкой-то что? — вдруг спросила барыня.
— Барыня Татьян-Лексеевна, — ясно и четко ответил Мишка — девка Меланья вчерась разбила тарелку из китайского сервиза Ивана Андреевича, упокой Господь его душу.
Кровь бросилась в лицо Татьяне Алексеевне.
— Что-о-о?! Как? ты беспутная, негодница, косорукая, тварь бысстыжая — разбила моего мужа сервиз?! Да ты знаешь, паскудница, что я с тобой сделаю? Мишка! Сотню плетей ей! Двести!! Насмерть запороть!
Все опешили от такой внезапной ярости. Первой опомнилась Меланья, сорвалась с места и бросилась бежать со двора.
— Догнать! Миша, живо!
Мишка, неуклюже топая, побежал, путаясь в зипуне. Но в ворота уже входил кучер Антип: быстро сообразив, он сгреб убегающую Меланью в охапку и поволок к крыльцу.
Татьяна Алексеевна стояла и молча ждала, кипя от ярости. Ноздри ее раздувались, глаза блестели, лицо пошло пятнами…
Меланья отчаянно сопротивлялась, вырываясь и кусаясь. Но бороться девке с тремя здоровыми мужиками — двумя конюхами и Мишкой — было бесполезно. С Меланьи быстро сорвали всю одежду с исподним и голую привязали к лавке.
Наказание началось…
После первых же ударов нагайками по спине, проступили багровые полосы и на рассеченной коже выступила кровь цепочкой капель. Меланья отчаянно закричала, задергалась, извиваясь от нестерпимой боли. Но ремни крепко удерживали ее.
Удар за ударом опускались новые рубцы от плеч вниз по телу, разбрызгивая с тела капли крови и пота. Стараясь выслужиться и боясь барского гнева, конюхи пороли со всей силы — выпуклые рубцы пересекались, рвали тело и по ребрам потекли тонкие струйки крови.
Меланья скоро охрипла и когда нагайки стегали ее голую задницу, уже лишь стонала, дергаясь от ударов.
Ее пороли, не считая ударов и вскоре Меланья совсем замолчала…
Конюхи остановились и хотя Татьян-Лексеевна крикнула — «Бей еще!» — Антип заглянул Меланье в лицо, отшатнулся и бросил нагайку.
— Забили, кончилась — зашептали в толпе дворовых, снимая шапки.
«Мало, мало ей досталось!» — подумала Татьяна Алексеевна, вытирая пену с губ. Злость продолжала душить ее, От ярости кружилась голова.
Она села в кресло и вдруг…
Боль остро пронзила сердце насквозь и затем стянула кольцами грудь. Дыханье перехватило, в глазах появилась красная пелена и кто-то большой и страшный грозно спросил ее — «Зачем?»
Но Татьяна Алексеевна уже ничего не могла ответить — привстав, она скаталась по ступеням веранды к лавке, где лежала запоротая девушка.
Толпа дворни молча собиралась вокруг и с ужасом смотрели на мертвые тела — залитое кровью голое тело Меланьи и разбросавшее руки с пеной у рта рыхлое тело барыни Татьян Лексеевны…
# 1111
Маша
Раннее летнее утро… В большой усадьбе все еще спят. Спит и Маша, молодая девушка, лишь недавно забранная в барский дом. Она примостилась на широкой лавке в углу девичьей комнаты. Ночь была душной и Маша спит, откинув лоскутное одеяло. Ее короткая рубашонка задралась, открыв круглую девичью попу, но Маша спит крепко и этого не замечает…
Солнце поднялось довольно высоко, когда Маша, наконец, проснулась. «О, Боже, — было ее первой мыслью, — мне же надо убрать у барина, пока он не проснулся!»
Вскочив с лавки и наскоро натянув сарафан, Маша кинулась в кабинет барина. Быстрее, быстрее, быстрее! Смахнув пыль, она высоко подоткнула подол и стала мыть полы. Еще немного — и она успеет! Вот только под этажеркой протереть надо… Маша стала на колени, стараясь достать до самых дальних уголков, ее подол совсем задрался.
— Та-ак! — услышала она неожиданно. — Сколько раз я говорил, чтобы это делалось раньше?
Маша дернулась, пытаясь одновременно и одернуть подол и вылезти из-под этажерки. Хрупкое сооружение покачнулось и с грохотом рухнуло. Маша с трепетом увидела, что драгоценная китайская ваза, к которой барин даже запрещал прикасаться, разбилась вдребезги.
Девушка даже не успела осознать весь ужас своего положения, как ее оглушила звонкая оплеуха, за ней — вторая…
— Ну, дрянь! — прошипел разъяренный барин. — Этот день ты запомнишь надолго!
Страх парализовал Машу, она даже не пыталась защититься, а лишь бессвязно бормотала какие-то слова, пытаясь вымолить прощение. Барин, между тем, подошел к столу и, взяв лежащий там колокольчик, яростно позвонил. Через несколько секунд в комнату вбежал управляющий. Увидев осколки вазы, он сразу склонился в поклоне, искоса посматривая на дрожащую девушку.
— Кто? Кто пустил ее сюда? — от злости барин даже заикался.
— Простите, барин, недосмотрел!
— Розги! Немедленно!
Управляющий выбежал из комнаты, а барин, не в силах успокоиться, стал расхаживать по комнате, бросая грозные взгляды на трепещущую Машу. Чтобы не оказаться на пути барина, она забилась в угол комнаты и стояла там, прикрыв лицо руками, со страхом ожидая предстоящего наказания…
Отец почти не наказывал Машу в детстве, подзатыльники от вечно усталой, замотанной матери доставались ей гораздо чаще. Ее старательность и покорность позволяли ей избегать наказаний и в барском доме. Но она хорошо запомнила, как пороли на конюшне ее подругу, надерзившую барину. Перед глазами Маши предстала отчетливая картина наказания.
Девушку заставили лечь на скамью, конюх, которому барин всегда поручал пороть провинившихся, привязал ее руки и ноги и не спеша задрал юбку вместе с рубашкой, обнажив не только зад, но и часть спины. Стоявшая вокруг скамьи дворня молча наблюдала, как конюх выбирал розги, свистя ими в воздухе. Каждый такой свист заставлял ягодицы несчастной сжиматься в ожидании удара. Наконец конюх выбрал подходящую связку и, помедлив, сильно ударил ею по беззащитной голой попе. Девушка дернулась, но промолчала. На белой коже появились три отчетливых рубца… После второго удара у жертвы вырвался стон, а когда рубцы начали накладываться друг на друга, покрывая покрасневшую кожу рельефной сеткой, девушка громко зарыдала, бессвязно моля о пощаде. Когда наказание закончилось и дрожащую девушку подняли со скамьи, Маша с ужасом увидела, что ее бедра в местах, куда попадали кончики прутьев, покрыты каплями крови…
В этот день Маша долго не могла заснуть, вспоминая свист розог, крики жертвы и невольно представляя на ее месте себя. Могла ли она думать, что совсем скоро ей предстоит пройти через такое же испытание. Нет, слава Богу, не совсем такое же — барин, судя по всему, собирается пороть ее прямо в комнате, а значит, при порке не будет дворни. Стыд от того, что ее будут обнажать в присутствии всех, казался Маше страшнее боли.
Стук двери прервал Машины невеселые мысли — конюх втащил в комнате чан, в котором мокли розги. Вслед за конюхом вошел и подобострастно склонился, ожидая приказаний, управляющий.
— Поставь это в угол, — велел барин конюху, — и ступайте оба. Я сам ее накажу.
— Пошли гонцов к соседям, передай, что я приглашаю их на вечер — прозвучало вслед уже вышедшему управляющему.
Маша даже не успела задуматься, что означают эти слова, потому что следующая фраза заставила ее густо покраснеть.
— Что стоишь? Раздевайся!
— К-как? Как раздеваться?
— Ну как? Для начала снимай сарафан, — усмехнулся барин,
Для начала? Путаясь в одежде, Маша стянула сарафан и осталась в той же коротенькой рубашке, что была на ней ночью — проспав, она не успела переодеть ее. Рубашка, которую Маша носила еще девчонкой, была совсем коротка и девушка поспешно прикрыла треугольничек светлых волос внизу живота. Наступало самое страшное!
— Иди к столу и обопрись на него!
Маша подошла к низенькому столику и, неловко нагнувшись, оперлась о него руками.
— Не так! Локтями обопрись! — последовал немедленный окрик.
Девушка поспешно согнулась. Поза была неудобной — Маше казалось, что ее барину видна не только ее выставленная попа, но и самые тайные местечки между ног. Она изо всех сил сжала бедра, пытаясь хоть частично прикрыться от бесстыдных барских взглядов.
— Ну, девка, сейчас я поучу тебя аккуратности, — сказал подошедший к ней барин.
За этими словами последовал сильный шлепок по попе, от которого Маша вздрогнула. Было не столько больно, сколько стыдно…
— Почему ты не успела убрать? Отвечай!
Каждый вопрос барина сопровождался очередным увесистым шлепком, от которого кожа горела все сильнее и сильнее.
— Что молчишь?
— Простите, барин… Ой! Я,…, я,… Ой! Я проспала!
— Проспала?
Рука барина после каждого шлепка задерживалась на ягодицах Маши, заставляя ее ежиться от стыда.
— Проспала? Ну, теперь просыпать не будешь!
— Не буду, ой, не буду… Простите!
Дергаясь от ударов, сыпавшихся все чаще и чаще, девушка с ужасом думала, что барин еще не брал розги…
Наконец, когда терпеть уже, казалось было невозможно, барин остановился. Маша с облегчением перевела дух… «Может, барин решил только попугать ее розгами?»
— Ну вот, — сказал барин, рассматривая свою покрасневшую ладонь, — а теперь разберемся с вазой…
С этими словами он подошел к чану с прутьями и стал перебирать их. Маша поняла, что ее надежды на прощение рухнули. Барин не спеша выбирал прутья, Маша ждала.
— Ты знаешь, безрукая, сколько эта ваза стоила? — спросил барин, подходя к столу. — Да за нее десять таких, как ты купить можно!
Маша молчала.
— Молчишь? Ничего, скоро подашь голосок!
Розги просвистели в воздухе и обрушились на обнаженное девичье тело. Маша с трудом сдержала стон.
— Простите, пожалуйста, простите!
— Выпорю — прощу…
Второй удар показался еще больнее.
— Я тебе покажу! Ты у меня неделю не сядешь!
Третий и последующие удары, как казалось Маше, слились в один. Разъяренный потерей вазы, барин сек Машу без всякой жалости. Ее сдержанные стоны постепенно перешли в истошные крики.
— Ай, барин! Ай, родненький! Простите! Ой, простите! Не буду, не буду, простите!
Крики становились все бессвязнее. К концу порки Маша даже перестала просить пощады и только плакала и дергалась от ударов… Когда очередного из них не последовало, Маша даже не заметила этого и некоторое время продолжала истошно рыдать.
— Чего ревешь, девка? — спросил ее довольно добродушно слегка успокоившийся барин. — Вставай.
Маша с трудом распрямилась. Боль в исстеганных ягодицах и бедрах была невыносимой, все тело ломило.
— Что скажешь?
— Простите меня, барин! Я больше не буду!
— Посмотрим… Ну ладно, сходи скажи управляющему, чтобы зашел.
Маша нагнулась за сарафаном.
— Э, нет! Так иди!
Так?! Так, в одной рубашке? И все увидят ее исстеганную голую попу? Не успев даже подумать, что она делает, Маша выкрикнула:
— Нет! Ни за что!
— Что-о-о? Да ты еще и дерзишь?! — барин потряс колокольчик.
Опомнившись, Маша упала на колени:
— Простите, простите, барин, я сама не знаю, что сказала!
— Простить? Нет уж, дерзость я из тебя выбью! — сказав это, барин повернулся к вошедшему управляющему.
— Дерзит! А отправь-ка ты ее на крапиву на часок… Во двор… А потом ко мне зайди!
— Слушаюсь, барин!
Управляющий, задержав взгляд на красном, покрытом рубцами Машином задике (она стояла на коленях спиной к двери, припав к ногам барина, все еще надеясь вымолить прощение), подошел к девушке.
— Вставай, девка, раньше надо было прощения просить.
Обезумевшая девушка не повиновалась, крепко обхватив ноги барина. После короткой борьбы управляющий разжал ее руки и, ухватив за косу, заставил встать. Только оказавшись на ногах, Маша слегка опомнилась и покорно пошла за управляющим, даже не пытаясь как-то прикрыть свое полуобнаженное тело.
Оказавшись за дверью, Маша начала молить управляющего позволить ей одеться. Не обращая внимания на девичьи мольбы, он быстро тащил ее по коридорам. Встречные с удивлением смотрели на полуобнаженную рыдающую девушку. Вот и двор. Управляющий вывел Машу на середину двора и зычно крикнул:
— Эй, Семен! Ступай-ка сюда!
На зов управляющего из сарая выскочил молодой парень, на которого Маша заглядывалась уже вторую неделю. Ей захотелось умереть — сейчас он увидит ее! При виде Маши парень и вправду опешил и смутился. Стараясь даже случайно не посмотреть на нее, он почтительно обратился к управляющему:
— Звали, Пров Савельич?
— Давай-ка, тащи козлы. Да скажи, чтобы крапивы принесли!
Семен вытащил на середину двора большие козлы, на которых обычно пилили дрова. Две молодые девки, с ужасом и сочувствием глядя на дрожащую Машу, притащили охапки крапивы и, повинуясь окрику управляющего, поминутно вскрикивая от жгучих прикосновений, обмотали ей бревно, лежащее на козлах. Маша начала понимать, что с ней собираются сделать. О таком наказании она еще не слышала…
— Снимай рубашку, девка! Доигралась! — хмуро бросил ей управляющий, предчувствуя неприятный разговор с барином.
Девушка отчаянно замотала головой.
— Ну, долго я ждать буду?
Ничего не отвечая, Маша обхватила себя руками, твердо намереваясь сопротивляться до последней возможности.
— Не дури, девка, — почти ласково сказал ей управляющий, — сейчас барин выйдет. Если он увидит, как ты кочевряжишься, будет такое, что не приведи тебе Господь. Не дури, ну!
Оглядевшись исподлобья, Маша увидела, что Семен, демонстративно не смотря в ее сторону, возится у сарая. Помедлив несколько секунд, девушка решилась — одним рывком сдернув с себя рубаху, она присела, пытаясь скрыть свою наготу.
— Ты не присаживайся, ты верхом на бревно садись! И побыстрее, а то вон Семен сейчас тебе поможет. Эй, Семен!
Окончательно примирившись со своей участью, Маша с трудом забралась на бревно. Ожог от прикосновения крапивы в высеченным ягодицами, да и к чувствительным местечкам между ног, был оглушителен. Зашипев от боли, Маша попыталась спрыгнуть с бревна, но сильные руки управляющего удержали ее. Надавив девушке на шею, он заставил ее лечь грудью на обмотанное крапивой бревно. К боли в нижней части тела прибавилась новая — крапива жгла невыносимо. Управляющий заставил Машу обхватить бревно и связал ее руки внизу. Затем он силой согнул в коленях ноги девушки и привязал ее щиколотки к поперечинам козел.
Поза Маши была предельно унизительна — согнутые ноги заставляли ее оттопырить зад, раздвинувшиеся от неудобной позы ягодицы и разведенные бедра не скрывали от присутствующих ничего. Маше, впрочем, было не до стыда — все ее силы уходили на то, чтобы лежать неподвижно: любое, даже самое незаметное движение отзывалось новыми булавочными уколами во всех частях тела, прижатых к крапиве.
Управляющий, любуясь бесстыдно обнаженным телом девушки, даже забыл, что его ждет барин. Вспомнив, наконец об этом, он с сожалением отвернулся и быстро, почти бегом, пошел в барский кабинет.
Минуты тянулись медленно… Маша лежала с закрытыми глазами, стараясь не вслушиваться в происходящее вокруг нее. Резкий шлепок по попе заставил ее вздрогнуть и открыть глаза — рядом с ней стоял барин.
— Ну что, девка? Лежишь?
Покраснев, Маша ответила:
— Да, барин, — и помедлив, добавила, — простите меня, пожалуйста…
— Простить? А ты мне еще вазу раскокаешь, безрукая?!
Разговаривая с Машей, барин не снимал руку с ее ягодиц. Вот рука двинулась ниже, вот оказалась между раздвинутых ног… Маша сжалась от невыносимого стыда, изо всех сил стараясь не шевелиться, чтобы опять не рассердить барина.
— Нет, я буду аккуратно, я буду стараться!
Барин медлил… Наконец, он убрал руку.
— Ладно! Но если еще раз провинишься — смотри!
Рука барина оказалась перед Машиными губами. В первый момент она даже не поняла, что от нее хотят…
— Целуй руку, дура! Прощает тебя барин! — подсказал ей управляющий.
Маша прижалась губами к руке. Так долго сдерживаемые слезы хлынули у нее потоком.
— Чего теперь реветь? — приговаривал управляющий, развязывая Машу, — простили тебя, а ты ревешь…
Наконец, веревки были развязаны и Маша, поспешно накинув рубашку, кинулась, не разбирая дороги в дом…
Подписывайся на пошлые истории в Телеграм — то, что не опубликуют на сайте.
Дарим промокод на 500 руб. на Яндекс.Маркете.
Всем нашим посетителям дарим промокод на 500 рублей на Яндекс.Маркете. Промокод REF_UCCSCYN действует
на первую покупку от 2500 рублей (под этим логином на Яндекс.Маркет не должно было ранее быть покупок),
если ввести его в приложении.
В летнюю пору на столе у Маши с тетушкой была лесная ягода, грибы, овощи с собственного огорода и яблоки. Большую часть года они питались постной кашей и тюрей из хлеба, редьки и кваса. Таким образом, пища была самая крестьянская. Но лук и чеснок Маша не потребляла, ни в каких видах, поскольку они дурно ведут себя (после них оставался запах).
Столь же крестьянскими были их одеяния. Тетушка ходила зимой и летом в салопе, а Маша вместо кринолинов носила вполне крестьянский сарафан без всякого нижнего убранства, которое сейчас называют бельем. За отсутствием французской косметики она мыла руки огуречным рассолом, а летом прикладывала к щекам ломтики того же огурца. По этой причине, или по какой другой, но сочно-грудастая Маша в свои семнадцать лет имела вид цветущий и румянец не сходил с ее щечек, не в пример городским тощим барышням. Глядя на нее, старая кухарка Акулька говаривала:
– Пава ты наша, краса-красочка всем хороша, и грудки торчком и задок круглится – прямо невеста!
По молодому легкомыслию Маша не обращала внимания на эти слова кухарки, а тетушка вздыхала. При полном отсутствии приданого Маше светило остаться старой девушкой.
Так и жили они, тихо и незаметно. Об Александре Павловиче Иртеньеве они слыхали, но близко никогда не видели, хотя земли их соприкасались.
По бедности их стола, Маша в летнюю пору почти ежедневно ходила в лес по грибы и ягоды. Случайно она забрела на земли Иртеньева, где и столкнулась носом к носу с Александром Павловичем. Он в сопровождении Пахома верхом объезжал лесные дачи, проверяя нет ли воровских порубок. Машу в сарафане, с волосами, заплетенными в одну косу, с пестрой лентой Иртеньев принял за крестьянку.
– Кто такая? Из какого села или хутора? – грозно спросил он.
Маша оробела при виде возвышавшегося над ней всадника: за Иртеньевым шла слава самодура, который ни Бога, ни черта не боится. Акромя того, ей было стыдно, что она предстала перед богатым соседом в крестьянском платье. Моим современникам, испорченным идеями народников, трудно представить, каким оскорблением для дворянина тех лет было сравнение его по обличью с мужиками! Потому она ответила, не раскрывая своего благородного происхождения:
– Маша, с хутора Дубки.
По сему Александр Павлович заключил, что перед ним крестьянская девка мелкопоместных соседей, которая возмутительным образом забралась в его лес брать ягоды. Мгновенно он воспалился гневом и приказал Пахому:
– Гони ее в усадьбу, в баню. Да передай солдату, приготовил бы достаточно розг. Я следом буду.
Пахом ухватил Машу за косу, подхлеснул ее плеткой по ногам и легкой рысью направил коня в усадьбу. Маша бежала за ним задыхаясь. Благо, господский двор Иртеньева был не далеко, и подгоняемая Пахомом Маша из последних сил смогла добежать до заднего двора, где и находилась пресловутая баня.
По случаю хорошей погоды солдат порол очередных крестьянок не в самой бане, а вытащил скамью во двор. В тот день под экзекуцию попали две деревенские молодухи за невыполненный урок тканого полотна. Наказание было назначено жестокое – три четверика солонушек одним прутом. Выдержать такое наказание в один присест было затруднительно даже для неоднократно поротых крестьянок. Потому семьдесят пять соленых розг давали с перерывами, в три порции, а пока получившая порцию молодка отдыхала, пороли вторую.
По причине длительности порки, солдат призвал себе на помощь барского кучера Миняя. Сейчас они оба отдыхали от трудов, сидя на скамье и покуривая трубочки. В первые две порции молодки кричали под розгами достаточно громко, но не жалобно, поскольку барин при экзекуции не присутствовал и не было надежды получит из его рук медовый пряник. Сейчас поротые молодухи стояли в натуральном виде лицом к стене бани и заложив руки за голову. Последнего потребовал Прошка, который опять явился лицезреть афедроны. Сей лакей-эстет сидел на скамье вместе с экзекуторами, но не курил, а весь отдавался созерцанию поротых задниц крестьянок (да простит мне читатель грубое народное выражение!).
Поротые молодухи стояли в натуральном виде лицом к стене бани.
Такая картина предстала взору Маши и привела ее в еще больший ужас. Отставной солдат поднялся со скамейки и обошел вокруг Машу с видом оценщика на конской ярмарке.
– Что, сильно провинилась Красочка? – спросил он.
– Хороша кобылка. Мы ее сейчас прутиком, прутиком – мечтательно отозвался кучер Миняй.
– Не замай! Барин приказал его дождаться – осадил их Пахом, спрыгивая с лошади, и пояснил – поймали дворовую из Дубков. В нашем лесу ягоду брала.
Все так же держа Машу за косу он подвел ее к баньке и усадил на завалинку рядом молодухами, ожидавшими третьей порции. При виде голых молодух с исполосованной задней частью у Маши язык окончательно примерз от страха и она в дальнейшем так и не смогла слова молвить, открыть Александру Павловичу свое благородное состояние. Она только крепче прижимала к груди злополучную корзинку с ягодой.
Тут и подъехал сам барин. Миняй и солдат вскочили, причем последний даже сделал артикул розгой, как палашом: «на каррраул»! Солдат не даром был суворовской выучки и ходил с генералиссимусом в походы. Был отставной служилый совсем не стар, только хромал на ногу, которую достал в бою турецкий ятаган.
Иртеньев бросил поводья Миняю и спрыгнул с лошади. Внимательно осмотрел поротые зады и спины крестьянок и повел бровью:
– Пошли вон, подлые. А эту за предерзостное воровство ягод в моем лесу выпороть в две руки двумя четвериками и в один прут.
И, обратясь к лакею, приказал:
– Прошка, кресло.
Лакей бегом вынес из бани кресло и поставил его в головах скамьи, но немного сбоку, чтобы барин без помех наблюдал наказуемую, которую с двух сторон должны высечь солдат и Миняй. Помертвевшая Маша с ужасом думала, что ее, дворянку сейчас высекут, что она должна будет обнажиться в присутствии соседа и его мужиков.
– Ну, Красочка, давай заголяйся, да приляг на скамеечку, барин ждет – весело сказал солдат выбирая из бадейки прут по руке.
Маша ухватилась руками за подол сарафана, но не имела сил снять его. Миняй только сопел, выбирая прут, а солдат погладил бритое лицо и спросил ее:
– Аль помочь разоблакаться?
Медленно, как во сне, Маша сняла сарафан, белую рубашку и предстала перед своими мучителями нагой. Потом легла ничком на лавку и спрятала лицо в ладонях.
– А девка то не поротая: и кожа на задочке чистая, и лежит неправильно – заключил солдат.
К такому выводу он пришел потому, что Маша не догадалась плотно сдвинуть бедра и локтями не прикрыла груди от жалящих ударов розги. По сему поводу солдат почел должным дать Маше полезное наставление:
– Как тебя пороть начнем ты рот сразу пошире раскрывай, и кричи не жалей голоса! В этом деле стыдиться нечего: кричи во всю мочь, до хрипа, пока воздуху хватит! Голосок у тебя верно звонкий, певучий… Так ты не стыдись, дай волю голосу! И еще, задок у тебя тугой, не тискай ты его… не жмись сильно задом – не так больно будет. Ну, Господи благослови!
Ишь, как ножками дергает! Знатно повизгивает девка голозадая!
Маша на скамье заранее напряглась струной, и тут же в ее зад влипли сразу два прута. Девица отчаянно ударила задом и протяжно закричала:
– Бо-о-ольно!!!!
– Ничо… Ничо… – приговаривал солдат, снова и снова взмахивая розгой – Ух, поет-то как! Ишь, как ножками вовсю дергает! Знатно повизгивает девка голозадая!
Второй удар пришелся выше первого, прямо по центру ее ягодиц. От боли у нее перехватило дыхание. Третий был гораздо сильнее и немного раньше, чем она ожидала. Маша подбросила зад и чуть было не схватилась за него руками. Розга попала прямо посередине между отпечатками двух первых ударов, и вместе с болью в новой полосе ожила боль в двух старых линиях. Слезы потекли по лицу девушки. Такого раньше она не могла представить в самых страшных кошмарах.