Научи меня прощать. Глава 110
Злата занималась любимым делом: примеряла драгоценности.
Всё-таки, её Гера (так она с недавнего времени начала называть Георгия) умеет разбираться в дамских «безделушках».
Например, вот эта… Причудливая брошь в виде изысканного цветка с крупным камнем – стоит, как машина, на которой её возят.
А серьги с бриллиантами – как две машины.
Украшений немного, но вместе они – целое состояние. По крайней мере для неё, бедной девушки из провинции, всё богатство которой – педагогическое образование и дом в деревне. Не считая вложенных в пекарню денег. Если только удастся их сохранить. Интуиция подсказывала ей, что пекарня переживает не лучшие времена и вскоре не выдержит конкуренции.
Да и после общения с Георгием, с его миром, ей совсем не хотелось оставаться каким-то незначительным пекарем.
Она сомневалась, что когда-нибудь такой человек, как Георгий, потребует от неё вернуть подарки. Он птица совсем иного полёта, это не Петя с его округлым брюшком и уютной квартиркой.
Георгий – это ум, причем изощренный, аналитический. Иногда он казался Злате неким сверхчеловеком, умеющим предугадывать мысли и желания других людей.
Обладал ли он такими способностями, наверняка Злата не знала. Но то, как он вел дела, как говорил с людьми – её поражало.
Георгий вызывал у неё чувство восхищения и страха одновременно.
Это будоражило кровь, заставляло всегда быть в лучшей форме, «держать фасон».
Злате льстило, что такой человек выбрал именно её. Конечно, она красива.
Злата посмотрела на себя в зеркало.
Ей всего двадцать восемь лет. Уже не девочка. Многие в этом возрасте давно замужем, имеют по ребёнку, а то и по два.
Зато ей никто не даст её лет. Безупречная кожа, ухоженные ноготки с аккуратным маникюром, волосы здоровые, густые, блестящие, всегда прекрасно уложены. Ни капли лишнего жира, только гладкие, крепкие мышцы.
Недаром она столько времени проводит в бассейне и на тренажерах в загородном доме Георгия. Собственно, чаще всего она теперь живёт именно там, а не в его городской квартире, и не в той, что приобрёл для неё любовник.
Единственное, что омрачало её ликование – Георгий так и не оформил квартиру на её имя.
С одной стороны, она понимала, почему. Ему нужны были гарантии, что она в один прекрасный момент не взбрыкнёт по какому-либо поводу и не решит «показать характер». Это было умно, Злата понимала это, и даже считала правильным.
На его месте она поступила бы также.
С другой стороны, её коробила подобная «мелочность». Георгий настолько влиятелен и богат, что квартирой больше, квартирой меньше – его не особо заботило.
То, что он не оформил до сих пор документы, говорило только об одном – он до сих пор не доверяет ей полностью.
Злата снова посмотрела на драгоценности, разложенные на туалетном столике.
Хотя бы всё это – точно её. Если что-то случится – эти вещицы помогут ей держаться на плаву. И даже вести довольно обеспеченную жизнь. Какое-то время.
Она подперла голову руками и уставилась в окно.
Там бушевал май, природа буйствовала, всё цвело и переливалось всеми оттенками зелёного.
Ей хотелось на пикник.
Куда-нибудь на природу, даже с палаткой. Испечь в углях, пламенеющих алым, обычной картошки, и есть её прямо так, плохо очищенную, с кусочками кожуры, превратившейся в приставшую золу, присыпая картошку крупной солью.
Не нужен ей шашлык, и вино не нужно.
Петь бы песни под гитару, шутить и рассказывать анекдоты…
Она тряхнула головой.
Да не вопрос! Одно слово Георгию и завтра же её ждёт чудесное «барбекю».
Заморское слово стало модным совсем недавно. В основном, благодаря роману Маргарет Митчелл «Унесенные ветром».*
Однако мысли о палатке на берегу реки не уходили.
Хор квакающих лягушек, надувная лодка и ловля раков, когда они, девчонки, перепачканные тиной, выуживали зелёных, шевелящих клешнями чудовищ, из специальных бредней, и с визгом волокли их к котелку, роняя от страха и брезгливости, устраивая соревнования, кто добежит первой.
Злата помотала головой и снова посмотрела на драгоценности.
О чем это она опять?
Все, что было с ней раньше – это не её жизнь.
Её жизнь – вот она, в этих сверкающих камнях, в дорогих костюмах, в шампанском за баснословные деньги, подобострастных улыбках подчиненных Георгия.
Она так долго шла к своей цели, так долго её добивалась…
И всё бросить? Ради чего? Нелюбимого мужа и кучи сопливых ребятишек?
Она подумывала о том, чтобы родить Георгию ребёнка.
Интересно, если она забеременеет, как он отнесётся к этой новости?
Злата знала, что у него нет детей.
Во всяком случае таких, о которых было бы известно ей. Георгию уже много лет, но он сильный мужчина.
Настолько сильный, что даст фору многим молодым.
В их постельных играх он всегда верховодит. Если Злата и оказывается в позе «наездницы», то только по его личному желанию. Не по собственному.
Хотя спать с ним ей нравилось.
Нравилось его сильное, жилистое не по возрасту, тело, нравилось, как он железной хваткой удерживал её руки, иной раз не позволяя касаться его.
Временами ей думалось, что такая игра была похожа на нечто этакое… с применением силы… Но и это Злате нравилось.
Она была цельной, сильной натурой, ей требовалось именно такое «укрощение».
Злата никогда бы в этом не призналась, но, оставаясь наедине со своими мыслями, осознавала, что это именно так.
Может действительно, стоит родить ребёнка?
Она думала о ребёнке не как о своем, а как именно о ребёнке Георгия. В таком случае её положение стало бы абсолютным, прочным и постоянным. Она превратилась бы в женщину «навсегда».
Надо над этим подумать…
Она томно потянулась, как кошка, своим гибким телом, открыла шкатулку, сделанную на заказ, стала складывать драгоценности на специальные бархатные ложа.
Этот процесс захватил её целиком.
Какая река, какая палатка?!
Вот здесь, на красном бархате – настоящее. Это пропуск в рай, пропуск в сытую и безбедную жизнь.
А дети… Или любовь… Что такое эта самая любовь?
Вышла Ольга за своего Костика и что? Родила ему девчонку, живут, как нищие. В его ВУЗе задерживают, как везде, зарплату, а несчастная Оленька каждый день думает, как приготовить из ничего что-то съедобное на ужин. Причем самолично, стоя у плиты на кухне. По праздникам закупаются «ножками Буша». Фи…
Злата взяла со стола маленький серебряный колокольчик и позвонила.
Через пару минут дверь открылась, вошла женщина в белом, накрахмаленном переднике.
— Юлия Сергеевна, накрывайте завтрак. Георгий Вячеславович передал, когда будет?
— На сегодня ничего нет. Я не буду обедать дома, поэтому считайте, что у Вас выходной. Почти.
Злата снова потянулась, улыбнувшись женщине, потом потуже запахнула яркий шёлковый халат.
— Но я поговорю с Георгием Вячеславовичем по поводу «барбекю». Завтра будут гости, имейте виду. Меню обсудим позже.
Женщина снова вышколено кивнула и скрылась за дверью.
Мысли о реке и палатке улетучились, сменились более насущными.
Её ждал бассейн, вкусный завтрак и – заботы.
Заботы о том, как сделать так, чтобы Георгий с ней не заскучал.
Злата выпорхнула из дома.
Загородный дом был бы обычной дачей, если бы не большая территория и трехметровый забор.
Внешне дом выглядел весьма скромно. Но это для тех, кто не ведал о его «начинке».
Усевшись в машину, она приказала водителю ехать в город. Ей хотелось в ресторан.
Она устала от прислуги, лысых, «глыбоподобных мальчиков» из охраны, их льстивых, искусственных, будто приклеенных улыбок, исподволь становящихся наглыми и сальными.
Особенно был ей неприятен человек со шрамом через всю левую половину лица.
Злата до сих пор почти ничего о нём не знала, кроме, пожалуй, имени. Но чувствовала, как внимательно тот следит за ней, за каждым её движением, наблюдает, словно хищный зверь.
То, что она стала вмешиваться со своими советами в дела Георгия, очень ему не понравилось.
Вернее, настоящее его имя было Дементий Александрович. Редкое имя.
Злата специально порылась в книгах, определив, что оно имеет латинское происхождение и означает: «усмиряющий». Она тогда даже понимающе хмыкнула про себя. Что же… Вполне подходящее имечко для такого человека, выполняющего грязную работу.
Те, кто был с ним близко знаком, допускали фамильярность и изредка называли его «Димон». Видимо из этого «Димон» и произошла кличка, которая крайне ему подходила. Стоило только поставить ударение на первом слоге и заменить «и» на «е».
Безобидное, в принципе, имя превратилось в нечто совершенно зловещее.
Демона боялись все в доме.
Разумеется, кроме Георгия, чьей правой рукой он был.
Злата подозревала, что именно ему, Демону, принадлежат все грязные и страшные делишки, которые поручает своим подручным Георгий.
Демон был настоящим убийцей, Злата это чувствовала.
Причем при всей своей невозмутимости и безобидным речам, это ощущение ужаса, исходящее ото всей его фигуры, она так и не смогла побороть.
При взгляде на Дементия на её лицо наползала брезгливая гримаска, которую она не в состоянии была спрятать, как ни старалась держать себя в руках, сохраняя спокойствие и невозмутимость.
Демон отвечал ей «взаимностью», тихо её ненавидя.
Он запомнил это её: «А что такого? И ему наука, и вам польза. Деньги потерянные вернёте, а на его примере других поучите, что вы люди серьёзные, но деловые. Вот если вторично оплошность допустит, тогда можно и убрать».
И запомнил ответ Георгия: «Слышал, что девушка сказала? Выполняй!»
Этого Демон Злате простить не мог.
Никогда ещё в их дела не вмешивалась женщина. Да ещё так беспардонно.
Никогда ещё Георгий не обращался с ним, как с мальчишкой.
Злата чувствовала ненависть человека со шрамом.
Боялась его, ужасалась его спокойствию, но одновременно уважала.
Было в нём что-то такое… жуткое, но привлекательное. Как и в Георгии. Они были похожи. Разница была только в том, что один из них только отдавал приказания, а руки в крови были у другого.
Они стоили друг друга. Отдающий приказания и его палач.
Однако свои обязанности Дементий выполнял безукоризненно.
Именно ему Георгий поручил охрану Златы. В результате Злата получила в водители одного из лучших людей Демона.
Вот и сейчас она с удовольствием отметила, что этот мужчина выскочил из машины, как только увидел её выходящей из дома, открыл дверцу машины.
— Домой. – Злата откинулась на мягком сиденье, устраиваясь поудобнее. – У Вас будет три часа свободного времени. Потом «по магазинам».
Водитель молча кивнул и сел за руль.
С этим безразличным человеком она почти не разговаривала. Даже по имени называла его редко, общаясь с ним, как неким бездушным роботом.
Впрочем, он и вёл себя именно так. Никогда не улыбался, ни разу не попытался начать разговор. Все вопросы касались только выполнения его обязанностей.
Злату это устраивало.
Она понимала, что о каждом её шаге водитель докладывает Дементию. Это было неприятно, но правильно, она сама поступала бы также.
Приехав в свою квартиру, она вздохнула свободнее.
Здесь, в этих трёх комнатах, она чувствовала себя лучше. Не нужно было постоянно быть чопорной и строгой, играть роль великосветской дамы, которую она уже привыкла играть, постоянно находясь в присутствии Георгия и людей его круга.
Злата с удовольствием приняла душ, напевая какую-то популярную песенку.
Включив кассету, оставленную в видеомагнитофоне, осмотрела гардероб.
Для пикника ей хотелось чего-то особенного.
Ей нравилось удивлять гостей своей эктравагантностью, которую она умело сочетала с хорошим вкусом.
«Пройтись по магазинам» означало нанести визит неким особам, занимающимся продажей исключительно импортных качественных вещей.
Посещать рынок или магазины, набитые турецким и польским «шмотьём», она считала ниже своего достоинства. Георгий был того же мнения, поэтому денег на её наряды не жалел.
Год назад она впервые посмотрела фильм «Красотка».**
Незамысловатый сюжет о девушке с улицы, превратившейся из девицы легкого поведения в настоящую Золушку, получившую своего принца, произвёл на неё большое впечатление.
Она купила видеокассету и часто пересматривала фильм в одиночестве, непременно в своей квартире.
Доставала из холодильника заранее припасенные деликатесы, сервировала себе столик, уютно устраивалась на диване, и – смотрела на приключения уличной девчонки, которая вдруг перевоплощается в великосветскую манерную даму.
Этот фильм бередил душу.
Он рассказывал ей правду о себе самой, такую правду, которую она предпочла бы не видеть вовсе.
Но с другой стороны, она ведь не была девушкой с улицы, вульгарной и пошловатой.
Даже Дементий, хотя и недолюбливал её, не оспаривал её статус. Видел манеры Златы, её хитрый ум.
Чуял в ней родственную душу.
Они, как два хищника, всегда были готовы к сражению. Следили за словами друг друга. Георгия, кстати, это весьма забавляло. Ему нравилось наблюдать за их «общением». Иногда он даже специально «сталкивал их лбами».
Тогда Злате казалось, что Демон, несмотря на его ненависть, тоже уважает её.
Однажды её водитель опоздал на тридцать минут. Злата ждала его, сидя в зале ресторана. Позвонив Дементию, она попросила прислать другую машину.
— Разумеется. – Ответил абсолютно спокойный голос в трубке. – Всё будет.
Однако через пять минут подъехала её машина.
Дементий, когда водитель довёз её до квартиры, уже поджидал у подъезда.
Злата ещё не видела его в такой ярости.
— Ты не понимаешь, кого возишь? Я за что такие бабки плачу?! Перетрудился?! – Демон, сузив глаза, метал молнии. – Если сказано – быть у ресторана в пять, значит ты должен явиться ровно в пять! Ещё одна подобная промашка, ты не только у меня не будешь работать, тебя не возьмут никуда и никем в пределах городской черты. В деревню поедешь. Грузовик водить и коров охранять. Понял?!
Водитель кивнул, побелев.
Тогда Злата почувствовала заинтересованность этого страшного человека. И уважение.
Хотя он всё-таки терпеть её не мог.
Злата вернулась в комнату, снова посмотрела на работающий телевизор.
Ей нравилось снова и снова пересматривать сцену, где героиня фильма, накупив обновок, совершенно преобразившись, возвращается в отель под песенку «Oh, Pretty Woman».***
Она нажимала кнопку, отматывая плёнку назад, и опять смотрела, наслаждаясь триумфом героини вместе с ней.
Теперь, посматривая на мелькающие фоном знакомые кадры, она подумала, что ей совершенно необходимо что-то напоминающее летние наряды «красотки». Может быть, такое же легкое, элегантное платье в белый горох и шляпка. Или костюм…
Шорты на ремне, белая простая блуза и пиджак.
Но только не морковного цвета!
Злата скорчила рожицу.
Летнее – не значит яркое и кричащее. Она предпочла бы что-то более светлое. Бежевое, светло-зеленое…
Решено! Платье или костюм. У какого-нибудь из «ателье на дому», как она называла подобные «магазины», наверняка найдётся нечто подобное.
Только нужно сделать несколько звонков. Прежде всего, она поедет к Элле, потому что уже заказала ей легкий свитер для вечерних посиделок на веранде…
Если честно, Злата и не предполагала, что с Георгием её ждёт такая роскошь.
Однако, став официально его любовницей, она получила доступ ко многим, ранее недоступным, удовольствиям.
Она оделась, выключила видеомагнитофон и выскочила из дома, размахивая сумочкой.
Её настроение улучшилось.
Какой «шашлык»?! Только «барбекю».
Она скользнула в услужливо распахнутую дверцу автомобиля…
________________
* «Унесённые ветром» (англ. Gone with the Wind) — роман американской писательницы Маргарет Митчелл. события которого происходят в южных штатах США в 1860-х годах, во время и после гражданской войны.
Роман вышел 30 июня 1936 года и стал одним из самых знаменитых бестселлеров американской литературы. Уже к концу 1936 года было продано более одного миллиона экземпляров. В этом же году Митчелл передала права на экранизацию продюсеру Дэвиду Селзнику за 50 000 долларов. В 1939 году снят одноимённый фильм.
В 1937 году Митчелл получила за этот роман Пулитцеровскую премию.
В СССР книге долго не давали хода; первое издание вышло только летом 1982 года в переводе Т. А. Озерской (1907—1991) и Т. А. Кудрявцевой (1920—2013).
** «Красотка» (англ. Pretty Woman) — американская комедийная мелодрама режиссёра Гарри Маршалла с Ричардом Гиром и Джулией Робертс в главных ролях. Съёмки фильма начались 24 июля 1989 года, а закончились 18 октября. Премьера картины состоялась 23 марта 1990 года в Канаде и США. В России премьера стартовала 4 мая 1992 года.
***«Oh, Pretty Woman» (с англ.«О, Красотка») — известная песня, принесшая всемирную известность американскому музыканту Рою Орбисону. Песня написана Роем Орбисоном в содействии с Биллом Деесом и была записана на студии «Monument Records» в Нашвилле, штат Теннесси.
Источник
Научи меня прощать. Глава 117
За окном было ещё совсем темно.
В тёплой и уютной келье горела лампадка, едва различимо и приятно пахло ладаном. Где-то звонко и переливисто звонил колокольчик…
Дмитрий открыл глаза.
Уже полгода он из трудника был переведён в послушники.
Игумен, отец Анастасий, огромный, с кулаками, похожими на молоты, благословляя его на этот путь, довольно жмурился, словно после сытной Пасхальной трапезы.
В первый раз увидев Дмитрия, приехавшего вместе с художником в качестве помощника, он загадочно ухмыльнулся и протянул ему свою огромную ручищу для рукопожатия.
Рукопожатие игумена было настолько крепким, что Дмитрий невольно охнул, а отец Анастасий, улыбаясь, довольно прогудел, непривычно растягивая гласные: «Спасибо, Володимир! Вижу, вижу, нашего полку прибыло!»
Работа с художником оказалась интересной, а время, проведённое в отдыхе – настолько необычным и спокойным, что Дмитрий не узнавал сам себя.
Когда пришло время «Володимиру», как величал его игумен, уезжать, Дмитрий уже понимал, что хочет статься. Это желание было сильным, даже навязчивым, но отца Анастасия он побаивался, не зная, как подступиться к тому с подобной просьбой.
Однако игумен сам вызвал его. Иеромонах отец Сергий, правая рука настоятеля, однажды постучал в одну из келий трудников, где их поселили с Владимиром на время работы, и доложил, что Дмитрия ждёт настоятель.
Игумен принял его по-простому, указал на широкую деревянную лавку у окна и, когда
Дмитрий сел, спросил, пряча улыбку в густой бороде:
— Ну что, раб Божий Дмитрий, остаёшься?
Дмитрий посмотрел в проницательные глаза настоятеля.
— Вы, отец, откуда узнали? Есть у меня такие мысли…
— Ну, откуда узнал, пусть там и останется. Только тебе, Дмитрий, такой путь на роду написан. Натворил ты в жизни много всего, о чем жалеешь теперь. Не прав я?
— Правы, отец Анастасий. – Дмитрий опустил голову. – Прошу позволения остаться при монастыре трудником. Если благословите.
Отец Анастасий довольно хмыкнул.
Дмитрий ещё раз прислушался к себе. Перед глазами замелькали картинки гулянок в ресторанах, полузабытые образы обманутых им женщин, Георгий с хищным, искаженным яростью лицом, и она… Валерия…
Она не простит его настолько, чтобы начать всё заново, связать с ним свою жизнь. А жизни там, «в миру», Дмитрий без неё он уже не представлял.
Он знал это, понимал, что прошлое утрачено полностью, ушло безвозвратно. Пора начинать другую жизнь.
— Хорошо подумал, отец. Благословите.
Игумен размашисто его перекрестил.
Келья трудников, где жили они с Владимиром, была рассчитана на восемь человек и была похожа на обычную комнату в общежитии. Обычные кровати, тумбочки, вешалка, полки для одежды.
О том, что трудники живут в монастырских стенах, говорили только иконы, горящая постоянно лампада перед ними и аналой с молитвословом и псалтирью.
Как трудник, Дмитрий получил послушание работать на кухне. Такое количество картошки, прошедшее через его руки теперь, он, наверное, не перечистил бы за всю свою оставшуюся жизнь…
Дмитрий носил вёдрами воду, которой для кухни требовалось очень много, мыл грязную посуду, таскал из кладовой мешки с крупами и мукой, носил дрова для печи, месил тесто на хлеб, словом, выполнял всё, что поручали.
Седой, суровый отец Викентий, принявший на себя обет молчания, даже распоряжения свои ухитрялся раздавать, не произнося ни звука. Просто указывал на нужный ему предмет, поясняя на пальцах, сколько ему этого нужно принести.
Вскоре Дмитрий привык к молчанию за работой.
Став послушником, Дмитрий перебрался в другое здание, где жили только послушники, иноки и монахи. Их было ещё не так много, поэтому брат Николай выделил ему отдельную келью на двоих, что было поистине роскошью. В келье царила такая же спартанская обстановка. Пока соседствовать было не с кем и Дмитрий жил один.
Но ему с недавних пор нравилось одиночество. Да и приходил он к себе только для того, чтобы поспать. Всё остальное время занимала работа.
Первое время ему пришлось тяжело.
Работая с Владимиром, тоже приходилось много трудиться, однако за эту работу платили. Монастырский же быт, когда он окунулся в него с головой, оказался намного сложнее.
Поначалу он в кровь истёр руки, орудуя вилами в коровнике. Именно на такую работу его отправил брат Николай.
Получив у того несколько пар плотных перчаток и огромные вилы, Дмитрий уже к вечеру первого дня в качестве послушника понял, что его руки не привычны к такой работе. Кожа ладоней горела, её саднило.
Пот тёк рекой, он то и дело вытирал его рукавом новенького подрясника, торжественно выданного ему всё тем же братом Николаем.
Вечером подрясник пришлось срочно стирать, а сам Дмитрий, явившись с поникшей головой к отцу Николаю, исполняющего роль монастырского «завхоза», смиренно попросил у него дозволения работать в коровнике в рабочей одежде.
Отец Николай удивленно глянул на него:
— А ты, мил человек, в коровнике в подряснике работал, что ли?
— Да. – Дмитрий с недоумением посмотрел на худого и благообразного инока, в глазах которого плясали смешинки.
Неожиданно он простецки хлопнул Дмитрия по плечу.
— Ты не обижайся, просто вас много, а я один. Забыл тебе сказать, что грязные работы выполнять надо в обычной одежде. Если у тебя такой нет, так я выдам. Даже обувь подберём, у меня сапог резиновых полно. Завтра с утра и приходи.
Он снова с усмешкой взглянул на понуро стоявшего перед ним Дмитрия.
— Вот возьми – для рук.
Инок протянул ему баночку с какой-то мазью. Дмитрий взял её, открыл, осторожно понюхал содержимое. Оно пахло какими-то травами.
— На ночь мажь ладони, саднить будут меньше и мозоли не прорвутся, а просто присохнут. Когда работаешь, прежде чем надевать перчатки, обматывай руки полосками чистой ткани, их тоже дам. Через какое-то время кожа «загрубеет» и забудешь, как больно было поначалу вилами ворочать.
Он повернулся, чтобы уйти.
— Послушники все с тяжёлой работы начинают. Трудников у нас не так много, только строимся, сам понимаешь. Сейчас стройка – главное, поэтому на хозяйстве только свои работают.
С этими словами брат Николай ушёл.
Так началась послушническая жизнь Дмитрия в монастыре.
Пронзительный звук колокольчика становился всё ближе, в дверь постучали. Дмитрий привычно посмотрел на часы – половина шестого утра.
Он уже усвоил, что монастырь – это некое подобие армии, только намного строже. Чёткая иерархия, следование уставу, жизнь по расписанию. Отличие в том, что жить в эти условия идёт человек добровольно. Как он.
Ночной дежурный, брат Афанасий, степенный и важный от порученного ему дела, каждое утро обходил двухэтажное, местами ещё не достроенное, здание, постукивая в двери келий.
Он яростно тряс колокольчик, словно пытался извлечь из него ещё более громкий звук, хотя, если честно, звон и так стоял такой, что поднял бы мёртвого из могилы.
Утренний подъём давал минут тридцать на быстрое одевание и приведение себя в порядок.
Умывались на первом этаже, где были рукомойники, такие же, какие когда-то Дмитрий видел мальчишкой в пионерских лагерях, только вода наливалась в ёмкость ведрами, вручную. Следил за наполнением рукомойников специально назначенный послушник.
Быстро умывшись, Дмитрий приготовился идти на утреннее молитвенное правило: определённый список молитв, которые по очереди читают те, кто умеет хорошо читать на церковно-славянском. Дмитрий читал уже вполне сносно, а главное – у него получалось это делать быстро, поэтому ему всё чаще поручали роль чтеца.
Но в этот раз он даже не успел выйти из кельи, как здание неожиданно огласилось пронзительным воплем.
Выскочив в длинный коридор, Дмитрий увидел отца Анастасия, победно потрясающего пустым ведром.
Перед ним, вымокший до нитки, стоял брат Алексей, самым большим искушением которого была страсть спать долго, а главное – беспробудно.
Игумен уже не раз при всей честной братии грозил тому всеми карами небесными, но организм брата Алексея был непреклонен.
Он усыплял его надолго и погружал в сон так крепко, что инока иной раз действительно невозможно было добудиться.
Вот и в этот раз, сладко сопящий во сне, брат Алексей даже не пошевелился от пронзительно звонящего колокольчика Афанасия, хотя тот, зная о прискорбной особенности Алексея, зашёл к нему прямо в келью, и принялся трясти колокольчиком у того над самым ухом.
Однако положение дел это никак не изменило: Алексей спал, как младенец.
То, что он в очередной раз не смог добудиться собрата, повергло его в уныние, поскольку его репутация дисциплинированного звонаря и дежурного в который уже раз за месяц оказалась под угрозой.
Афанасий понесся в келью к игумену и доложил, что его усилия по пробуждению инока Алексея бессильны, и он умывает руки.
Позади него семенил побледневший Афанасий, понимающий уже, что, видимо, зря он нажаловался настоятелю.
Игумен широким жестом распахнул дверь в келью и невозмутимо вылил на сладко похрапывающего Алексея ведро воды.
Вдруг очутившись в холодной луже, тот проснулся мгновенно.
Заорав, он спросонок подскочил и треснулся головой о пустое ведро в руках настоятеля.
Ведро глухо звякнуло.
Заорав ещё громче, брат Алексей очнулся, наконец, от сна и, поняв, что произошло, бегом выскочил в коридор.
Отец Анастасий всё также невозмутимо вышел вслед за ним из кельи, внушительно потряс пустым ведром перед носом у мокрого с головы до ног брата Алексея, с которого струями стекала на пол вода, образуя на старом линолеуме большую лужу, потом вручил пустое ведро остолбеневшему брату Афанасию.
Затем игумен торжественно удалился, так и не произнеся ни единого слова, а повыскакивавшая из келий братия принялась хохотать.
Мокрого брата Алексея монахи по очереди хлопали по плечу, и со словами: «Прости, брат!», сгибались пополам от смеха.
Дмитрий хохотал вместе со всеми.
Его келья находилась поблизости, и он наблюдал сцену со стороны, но произошедшее было настолько комичным, что даже суровый, вечно молчавший отец Викентий улыбался в усы, боясь громко расхохотаться, как остальные.
Монахи захохотали ещё громче.
Веселье продолжалось и за завтраком, когда кто-нибудь из братии, посмотрев на переодетого и умытого Алексея, уныло размазывающего по тарелке кашу и переживающего утреннее происшествие, невольно улыбался чуть не в тридцать два зуба.
Поначалу Дмитрию было непонятно, почему распорядок служб в храме не совпадает с распорядком работ. Большинство монахов в течение недели на службах не бывали.
Исключения составляли утренние и вечерние молитвы, выходные дни и праздники.
Основным принципом жизни в монастыре было правило: «Послушание превыше молитвы». Непривыкшему к такому положению вещей Дмитрию это казалось странным, по незнанию он искренне полагал, что удел монахов – именно молитва.
Поразмыслив, он понял, что это было правильным, поскольку кормилась братия собственным трудом. Да и строилась тоже.
Потекла дальше размеренная, тихая, простая жизнь, наполненная трудом и, как ни странно – покоем.
Не было больше ни прежних страстей, ни прежних желаний.
Дмитрию уже казалось, что прежней его жизни тоже не было. Он всегда и жил тут, в этом монастыре, в этой одинокой келье, коротая ночи под мигающий, теплый свет лампады…
На семейном совете Константина, Ольги и маленькой Ани встречать новый, 1994-ый, год было решено в гостях, у Сони с Семёном.
Анечка была в восторге.
Она носилась по квартире, собирая «свой чемодан».
Для неё путешествие было первым в жизни и потому особенным. Кроме того, было решено провести в гостях полторы недели, а значит – её день рождения тоже обещал быть незабываемым и волшебным. Седьмого января ей исполнялось целых три года!
Поездка планировалась заранее. Ещё в ноябре Ольга позвонила Соне, договорилась о приезде. Решили новый год отметить дома, а на Рождество поехать в Сосновку, если позволит погода.
Перрон вокзала встретил маленький семейный отряд знакомыми запахами мазута и вкусных жареных пирожков с повидлом в привокзальном буфете.
Пирожки были тут же куплены, вагон взят штурмом, поскольку вдруг разыгравшаяся метель принялась бросать в лицо пригоршни мелкого, колкого снега.
На противоположной «боковушке» нижнее место заняла женщина лет шестидесяти, с недовольным выражением лица. Она быстро расположилась на своём месте, разложив на столике многочисленные свёрточки.
По купе поплыл запах копчёной колбасы.
Анечка, только что нашедшая себе старшую подружку на время дороги, вдруг удивленно вытаращила глаза, потому что у Ксении (которая не расставалась с небольшой сумкой, похожей на саквояж), откуда-то из живота, вырвалось тихое, писклявое мяуканье.
Тётенька с недовольным лицом насторожилась.
Ксюша улыбнулась своей новой приятельнице и шире открыла сумку, в боковой стенке которой, в прорезанном «окошке», показалась крошечная кошачья лапка.
Анюта восторженно ахнула.
Из сумки показалась любопытная рыжая мордочка, принюхивающаяся к вкусному запаху колбасы.
— Вот! – Ксения торжествующе глядела на Анюту. – Это Апельсин! Мне его мама с папой подарили. Он ещё маленький и оставить его было не с кем. Пришлось с собой везти. Нравится?
— Конечно! – Ксюша осторожно вынула Апельсина из сумки.
Котенок был рыжим с ног до головы. Желтые глаза посверкивали, а нос продолжал принюхиваться.
— Мяу! – пискнул он требовательно и вцепился мелкими коготками в свитер Ксюши.
— Так он же маленький совсем! – Ксюша подняла глаза на недовольную женщину. – Чем он помешает? Нам и проводник разрешил его везти.
— Ничего не знаю, я тут не для того сижу, чтобы на котов любоваться! – женщина продолжала негодовать. – Я сейчас к проводнику пойду!
Но дама оказалась непреклонной. Она презрительно потрясла головой в мелких «химических» кудряшках.
— Ещё чего! Я купила это место, и никуда отсюда не пойду. Взяли, тоже мне, моду – по вагону скакать. Делать мне больше нечего! Девайте Вашего кота, куда хотите!
В разговор вмешался Константин, увидев, как умоляюще смотрит на него дочь. Апельсина было жаль.
— Уважаемая! Давайте не будем устраивать скандал. Вы же слышали – проводник разрешил везти котёнка, тем более, что ехать этим людям всего семь часов. Что может случиться за это время? Вам же предложили совершенно равноценный обмен местами – Вы ничего не теряете, почему упрямитесь?
— А из принципа! – не унималась женщина. – Принципиальная я такая! Нельзя?
Тон его был извиняющимся, и дама слегка задумалась, не зная, как реагировать. Вроде бы её обозвали упрямой, а вроде бы и нет?
Константин воспользовался передышкой и быстро скомандовал, подмигнув соседям по купе:
— Столбим места! То есть – стелим постели! И за стол!
За столом было весело. Обе семьи уселись друг напротив друга и отдали должное и пирожкам с повидлом, и другой дорожной снеди. Апельсин тоже получил свой кусочек колбасы.
Поговорив ещё какое-то время, стали укладываться спать.
Ксюша вместе с Апельсином разместились на верхней боковушке, где внизу уже слегка похрапывала недовольная тётенька.
Вскоре в вагоне погас яркий свет, остались только «ночники».
Вагон мерно покачивался из стороны в сторону, колеса тихо и уютно стучали, погружая уставших людей в глубокий сон.
Однако поспать спокойно вагону всё же не удалось.
Часа в два ночи раздался испуганный женский визг.
Некоторые пассажиры, в том числе обе семейные пары, повскакали с постелей, протирая сонные глаза.
Кричала их соседка с «боковушки».
Сидя на постели, с всклокоченной со сна «химией», она, страшно вращая глазами, мычала, показывая рукой куда-то в район своего довольно объёмистого живота.
Наконец, голос у неё прорезался:
— Да что же это такое?! Ни покоя, ни сна в этом сумасшедшем вагоне! Снимите сейчас же с меня эту гадость!
На её животе, намертво вцепившись в тётеньку когтями всех четырёх лап, висел Апельсин, жутко перепуганный, с вытаращенными глазами. Он громко, с подвываниями, мяукал.
Оказалось, что Ксюше стало жаль оставлять Апельсина в сумке, она разрешила ему выбраться наружу. Котёнок устроился у неё на груди, и, помурчав немного, крепко уснул.
Настолько крепко, что во сне соскользнул с уютного местечка, провалившись в отверстие между окном и лежанкой. Естественно, он свалился прямо на недовольную пассажирку, разбудив её.
Та от испуга заголосила, чем перепугала несчастного Апельсина ещё больше.
Обнаружив себя висящим на посторонней тётеньке, он в ужасе вытаращил глаза и принялся подвывать, призывая на помощь маленькую хозяйку.
В этот момент на помощь подоспел проводник.
Мгновенно оценив обстановку в виде тётеньки с висящим на ней котёнком, а также проснувшихся пассажиров, еле сдерживающих смех, он аккуратно подхватил рукой Апельсина, отцепил его от женщины и отправил наверх, на руки Ксюше.
Котёнок, оказавшись в безопасности, тут же замолчал, увидел свою сумку, мгновенно в неё залез и притих.
Разбуженные пассажиры разошлись по своим местам, посмеиваясь.
Вскоре все снова спали, только пассажирка с «боковушки» долго ещё ворочалась на своём месте, с опасением поглядывая наверх. Наконец, уснула и она.
А вот маленькая Анюта спала так крепко в своё первое в жизни путешествие, что так и не узнала о ночном приключении котёнка Апельсина…
Источник
Он не ответил, потому что нечего было на это сказать, или потому, что уже не слышал моих обвинений, поплыв окончательно, пока я расстегивал его джинсы.
— Снимай куртку. Давай, раздевайся.
На пол вслед за курткой отправились его свитер и футболка. За джинсы я взялся основательно — тугие голубые, драные на коленках «скинни» не хотели поддаваться, но получилось.
Не отрываясь от его губ, я выключил засвистевший чайник и, подхватив его под узкую задницу, поволок в комнату.
Решение затрахать до смерти, чтобы не смог ходить, не то что уж «летать», пришло из обозленного и обиженного на всех и вся подсознания.
Родное тело, которого я не касался уже более трех с половиной месяцев, сейчас плавилось в моих руках. Он поверх скомканной простыни стоит на коленях, лицом в подушку, и спускает до колен черные, атласные боксеры, обнажая свое «место имения». Волосы скрывают лицо, он дышит часто, сжимая в пальцах наволочку, пока, обезумев от его нахождения в моей постели, я вылизываю его поясницу, спускаясь все ниже. Ягодицы — прохладная, упругая кожа. Он всхлипывает и раскрывается, когда мой язык касается колечка мышц — обводит, толкается и снова обводит. Ногти вонзаются в мое плечо, когда я прохожусь по поджавшейся мошонке к его члену. Он каменный и сочится смазкой. Рукой обхватываю и опускаю от живота вниз, между ног, чтобы было удобнее еще и отсосать ему. Хочу заставить его передумать, хочу, чтобы остался со мной навсегда, поэтому выделываю своё лучшее, можно сказать, это показательное выступление.
Язык движется от твердой головки выше, по промежности к призывно раскрывающемуся входу. Поль что-то там пытается сказать, но каждая его попытка кончается влажным стоном. Иногда я различаю: «люблю», «да» и четко еще звучит моё имя, еще, конечно, фигурирует французский, до перевода которого, мне абсолютно нет сейчас дела.
По влажной коже палец проскальзывает внутрь — легко и свободно. Поль возбужден до предела, и приходится пережать основание члена, чтобы не кончил. Когда добавляю второй, он разводит ноги шире и, прогибаясь ниже, скользит грудью по простыне — похотливая… маленькая шлюха, но моя. Ягодицы призывно торчат, будто приглашая уже приступить к основной части.
Член входит с небольшим сопротивлением — все же бедра у него очень узкие. Горячие стенки соприкасаются с не менее горячей кожей, и от мысли, что я, наконец, в нем, меркнет свет. Красно-фиолетовые вспышки за закрытыми веками — единственное, что я способен сейчас видеть. Его слабый голос снизу, он опускается на кровать полностью, больше не в силах стоять, и, устраиваясь между его разведенных ног, я отпускаю себя, давая выход скопившейся злости, боли.
Поль держался молодцом. После третьего захода пришлось стимулировать его руками, он не мог кончить, а я, наоборот, не мог не кончать.
Мир помутился, сошел с орбиты, один лишь вид его, обнаженного, в моей постели доводил до исступления. Радость внезапной встречи, эйфория от его близости, кайф от секса, но чем осознаннее счастье, тем страшнее мысль о его закономерном завершении. Время стремится к нулю, истекает, обрекая на новые пытки, а мне только и остается, что прижимать его сильнее, шепча, как мантру, вымученное «люблю», и верить, что завтра не наступит никогда.
========== P.S.: ==========
— Мы можем заключить брак во Франции, — сказал он, как бы, между прочим.
— Ты делаешь мне предложение?
Он смутился — так в его духе.
— Да. Делаю.
— Я согласен, но я не смогу жить во Франции. Я там никто.
— Мы можем пожениться там просто для себя. А жить здесь.
— Ты вернешься сюда еще не скоро, не дразни меня.
— Я не уеду больше от тебя.
Руки сильнее перехватили его плечи. Борясь с наворачивающимися слезами, я попытался сказать, но вышло совсем не с первого раза:
— Не нужно. Доучись там. Тебе всего два года осталось. Я выдержу. Дождусь…
— Тут дело даже не в тебе — я не выдержу.
— Поль, ты долго к этому шел. Вернешься сюда, все бросишь, а дальше что? Будешь винить меня, что зарубил тебе карьеру. И себя будешь винить. Тебе там хорошо, я же знаю. Там ты совсем другой — светишься изнутри, я видел.
— Без тебя не свечусь, не заблуждайся. Я просто хотел, чтобы ты мною гордился. Хотел доказать, что способен на что-то большее.
— И ты доказал. Только не надо бросать. Иди до конца, себе докажи.
— Я не буду бросать. Я перевожусь в Москву, в консерваторию, на то же отделение. Отец договорился, наконец, да и место появилось. Я изначально хотел…
— Почему ты не сказал раньше? — новость шокировала не меньше, чем когда он сообщил, что остается в Париже.
— Не хотел заранее тебя морочить — вдруг что-нибудь пошло бы не так, а ты бы ждал, надеялся, я бы себе этого не простил.
Ошарашенный, я сел в кровати:
— Так нельзя, Поль, нужно было сказать. Я так… Мне… Здесь… Без тебя, без надежды.
— Я знаю. Но я хотел, как лучше. Хотел сказать, когда уже наверняка будет перевод.
— А уже все решено окончательно?
— Да. Я с вещами вообще-то приехал. Только они в камере в аэропорту остались. Ты трубку не брал, я не знал, что делать. Звонил твоему отцу, он сказал, ты должен быть в городе, никуда не собирался. Я поехал сразу в институт… Искал тебя там, в расписании хрен разобрался. А когда нашел аудиторию, вы ушли уже. И я на улицу сразу. Ты мимо меня прошел, кстати. Я не понял, специально или нет. Я на лавке сидел, ждал, не знаю, чего, думал, что пропустил тебя. Никит, ну, ты чего? Я клянусь, я навсегда. Теперь окончательно, обещаю.
— Так не бывает. Так просто — раз и остался. Это развод какой-то, — я не мог успокоиться, слезы сами собой катились по лицу, каким же слабым я стал, а может, всегда таким был, просто умело шифровался? В любом случае, уже не важно. Он знает меня такого и принимает — это главное.
— Да, взял и остался. И не просто все это было, очень не просто, поверь. Но я не мог уже дольше. Не смотри так — больно, когда ты мне не веришь. Лучше иди ко мне.
Он обнял меня, притянул контуженого новостью. Я улыбался сквозь слезы, которые, казалось, никогда не закончатся. Внутри что-то лопнуло — больно и звонко. Становилось легче, я верил ему, но все-таки еще ждал подвоха.
— Теперь все будет хорошо. Слышишь? Все у нас получится, теперь я тебе это обещаю.
Казалось, мы поменялись ролями: твердый и уверенный в себе Поль успокаивал и вселял надежду в неуверенного абсолютно ни в чем меня.
— Ты так много сделал для меня, для нас. Я все помню, я знаю, как ты устал. Прости за то, что морозил с решением. Ты всегда меня прощаешь. Понимаешь и прощаешь, и все еще мне доверяешь. Но я оправдаю твои ожидания, ведь я все ради тебя делаю, хочу, чтобы ты мной гордился, чтобы любил еще сильнее. Мы будем счастливы, вот увидишь, теперь точно, как никто, никогда…
— Я уже…
— Счастлив?
— Да.
— От того, что я прилетел, — он шептал мне в макушку, осторожно касаясь волос губами.
Я чувствовал вибрацию его голоса, его мягкий тембр — это успокаивало.
— От того, что останешься.
— Останусь. Обещаю. Навсегда с тобой останусь.
— Я люблю тебя.
— И я очень. Всегда. Со школы еще.
— Школа… Не верится, что всё так долго, но ты всегда от меня ускользаешь.
— Закрой глаза, спи. Когда проснешься, я буду рядом.
Сон был крепким, и той ночью я не видел снов. Но утром Поль был в моей постели, и следующим тоже. Он остался, как обещал. Он вернулся домой, в наш с ним настоящий дом.
Этот рассказ надолго выбил меня из колеи… Прочтите до конца, не пожалейте времени. Возможно, он крепко и навсегда утвердит вас в мысли, что жить надо здесь и сейчас…
У мамы в серванте жил хрусталь. Салатницы, фруктовницы, селедочницы. Все громоздкое, непрактичное. И ещё фарфор. Красивый, с переливчатым рисунком цветов и бабочек.
Набор из 12 тарелок, чайных пар и блюд под горячее.
Мама покупала его еще в советские времена, и ходила куда-то ночью с номером 28 на руке. Она называла это: «Урвала». Когда у нас бывали гости, я стелила на стол кипенно белую скатерть. Скатерть просила нарядного фарфора.
— Мам, можно?
— Не надо, это для гостей.
— Так у нас же гости!
— Да какие это гости! Соседи да баб Полина…
Я поняла: чтобы фарфор вышел из серванта, надо, чтобы английская королева бросила Лондон и заглянула в спальный район Капотни, в гости к маме.
Раньше так было принято: купить и ждать, когда начнется настоящая жизнь. А та, которая уже сегодня — не считается. Что это за жизнь такая? Сплошное преодоление. Мало денег, мало радости, много проблем. Настоящая жизнь начнется потом.
Прямо раз — и начнется. И в этот день мы будем есть суп из хрустальной супницы и пить чай из фарфоровых чашек. Но не сегодня.
Когда мама заболела, она почти не выходила из дома. Передвигалась на инвалидной коляске, ходила с костылями, держась за руку сопровождающего.
— Отвези меня на рынок, — попросила мама однажды.
Последние годы одежду маме покупала я, и всегда угадывала. Хотя и не очень любила шоппинг для нее: у нас были разные вкусы. И то, что не нравилось мне — наверняка нравилось маме. Поэтому это был такой антишоппинг — надо было выбрать то, что никогда не купила бы себе — и именно эти обновки приводили маму в восторг.
— Мне белье надо новое, я похудела.
У мамы хорошая, но сложная фигура, небольшие бедра и большая грудь, подобрать белье на глаз невозможно. В итоге мы поехали в магазин. Он был в ТЦ, при входе, на первом этаже. От машины, припаркованной у входа, до магазина мы шли минут сорок. Мама с трудом переставляла больные ноги. Пришли. Выбрали. Примерили.
— Тут очень дорого и нельзя торговаться, — сказала мама. — Пойдем еще куда-то.
— Купи тут, я же плачу, — говорю я. — Это единственный магазин твоей шаговой доступности.
Мама поняла, что я права, не стала спорить. Выбрала белье.
— Сколько стоит?
— Не важно, — говорю я.
— Важно. Я должна знать.
Мама фанат контроля. Ей важно, что это она приняла решение о покупке.
— Пять тысяч, — говорит продавец.
— Пять тысяч за трусы?????
— Это комплект из новой коллекции.
— Да какая разница под одеждой!!!! — мама возмущена.
Я изо всех сил подмигиваю продавцу, показываю пантомиму. Мол, соври.
— Ой, — говорит девочка-продавец, глядя на меня. — Я лишний ноль добавила. Пятьсот рублей стоит комплект.
— То-то же! Ему конечно триста рублей красная цена, но мы просто устали… Может, скинете пару сотен?
— Мам, это магазин, — вмешиваюсь я. — Тут фиксированные цены. Это не рынок.
Я плачу с карты, чтобы мама не видела купюр. Тут же сминаю чек, чтобы лишний ноль не попал ей на глаза. Забираем покупки. Идем до машины.
— Хороший комплект. Нарядный. Я специально сказала, что не нравится, чтоб интерес не показывать. А вдруг бы скинули нам пару сотен. Никогда не показывай продавцу, что вещь тебе понравилась.
Иначе, ты на крючке.
— Хорошо, — говорю я.
— И всегда торгуйся. А вдруг скинут?
— Хорошо.
Я всю жизнь получаю советы, которые неприменимы в моем мире. Я называю их пейджеры. Вроде как они есть, но в век мобильных уже не надо.
Читать также: «Нужно копить деньги и все делать качественно” — это незыблемые родительские истины… позавчерашнего дня.
Однажды маме позвонили в дверь. Она долго-долго шла к двери. Но за дверью стоял терпеливый и улыбчивый молодой парень. Он продавал набор ножей. Мама его впустила, не задумываясь. Неходячая пенсионерка впустила в квартиру широкоплечего молодого мужика с ножами. Без комментариев. Парень рассказывал маме про сталь, про то, как нож может разрезать носовой платок, подкинутый вверх, на лету.
— А я без мужика живу, в доме никогда нет наточенных ножей, — пожаловалась мама.
Проявила интерес. Хотя сама учила не проявлять. Это было маленькое шоу. В жизни моей мамы было мало шоу. То есть много, но только в телевизоре. А тут — наяву. Парень не продавал ножи. Он продавал шоу. И продал. Парень объявил цену. Обычно этот набор стоит пять тысяч, но сегодня всего 2,5. И еще в подарок кулинарная книга. «Ну надо же! Еще и кулинарная книга!» — подумала мама, ни разу в жизни не готовившая по рецепту: она чувствовала продукт и знала, что и за чем надо добавлять в суп. Мама поняла: ножи надо брать. И взяла.
Пенсия у мамы — 9 тысяч. Если бы она жила одна, то хватало бы на коммуналку и хлеб с молоком. Без лекарств, без одежды, без нижнего белья. И без ножей. Но так как коммуналку, лекарства ,продукты и одежду оплачивала я, то мамина пенсия позволяла ей чувствовать себя независимой. На следующий день я приехала в гости. Мама стала хвастаться ножами. Рассказала про платок, который прям на лету можно разрезать. Зачем резать платки налету и вообще зачем резать платки? Я не понимала этой маркетинговой уловки, но да Бог с ними. Я знала, что ей впарили какой-то китайский ширпотреб в нарядном чемоданчике. Но молчала. Мама любит принимать решения и не любит, когда их осуждают.
— Так что же ты спрятала ножи, не положила на кухню?
— С ума сошла? Это на подарок кому-то. Мало ли в больницу загремлю, врачу какому. Или в Собесе, может, кого надо будет за путевку отблагодарить…
Опять на потом. Опять все лучшее — не себе. Кому-то. Кому-то более достойному, кто уже сегодня живет по-настоящему, не ждет.
Мне тоже генетически передался этот нелепый навык: не жить, а ждать. Моей дочке недавно подарили дорогущую куклу. На коробке написано «Принцесса». Кукла и правда в шикарном платье, с короной и волшебной палочкой. Дочке — полтора годика. Остальных своих кукол она возит за волосы по полу, носит за ноги, а любимого пупса как-то чуть не разогрела в микроволновке. Я спрятала новую куклу.
Потом как-нибудь, когда доделаем ремонт, дочка подрастет, и наступит настоящая жизнь, я отдам ей Принцессу. Не сегодня.
Но вернемся к маме и ножам. Когда мама заснула, я открыла чемоданчик и взяла первый попавшийся нож. Он был красивый, с голубой нарядной ручкой. Я достала из холодильника кусок твердого сыра, и попыталась отрезать кусочек. Нож остался в сыре, ручка у меня в руке. Такая голубая, нарядная.
— Это даже не пластмасса, — подумала я.
Вымыла нож, починила его, положила обратно в чемодан, закрыла и убрала. Маме ничего, конечно, не сказала. Потом пролистала кулинарную книгу. В ней были перепутаны страницы. Начало рецепта от сладкого пирога — конец от печеночного паштета. Бессовестные люди, обманывающие пенсионеров, как вы живете с такой совестью?
В декабре, перед Новым годом маме резко стало лучше, она повеселела, стала смеяться. Я вдохновилась ее смехом. На праздник я подарила ей красивую белую блузку с небольшим деликатным вырезом, призванную подчеркнуть ее большую грудь, с резным воротничком и аккуратными пуговками. Мне нравилась эта блузка.
— Спасибо, — сказала мама и убрала ее в шкаф.
— Наденешь ее на новый год?
— Нет, зачем? Заляпаю еще. Я потом, когда поеду куда-нибудь…
Маме она очевидно не понравилась. Она любила яркие цвета, кричащие расцветки. А может наоборот, очень понравилась. Она рассказывала, как в молодости ей хотелось наряжаться. Но ни одежды, ни денег на неё не было. Была одна белая блузка и много шарфиков. Она меняла шарфики, повязывая их каждый раз по-разному, и благодаря этому прослыла модницей на заводе. К той новогодней блузке я
тоже подарила шарфики. Я думала, что подарила маме немного молодости. Но она убрала молодость на потом.
В принципе, все её поколение так поступило. Отложило молодость на старость. На потом. Опять потом. Все лучшее на потом. И даже когда очевидно, что лучшее уже в прошлом, все равно — потом.
Синдром отложенной жизни.
Мама умерла внезапно. В начале января. В этот день мы собирались к ней всей семьей. И не успели. Я была оглушена. Растеряна. Никак не могла взять себя в руки. То плакала навзрыд. То была спокойна как танк. Я как бы не успевала осознавать, что происходит вокруг. Я поехала в морг. За свидетельством о смерти. При нем работало ритуальное агентство. Я безучастно тыкала пальцем в какие-то картинки с гробами, атласными подушечками, венками и прочим. Агент что-то складывал на калькуляторе.
— Какой размер у усопшей? — спросил меня агент.
— Пятидесятый. Точнее сверху пятьдесят, из-за большой груди, а снизу …- зачем-то подробно стала отвечать я.
— Это не важно. Вот такой набор одежды у нас есть для нее, в последний путь. Можно даже 52 взять, чтобы свободно ей было. Тут платье, тапочки, белье…
Я поняла, что это мой последний шоппинг для мамы. И заплакала.
— Не нравится ? — агент не правильно трактовал мои слезы: ведь я сидела собранная и спокойная еще минуту назад, а тут истерика. — Но в принципе, она же сверху будет накрыта вот таким атласным покрывалом с вышитой молитвой…
— Пусть будет, я беру.
Я оплатила покупки, которые пригодятся маме в день похорон, и поехала в её опустевший дом. Надо было найти ее записную книжку, и обзвонить друзей, пригласить на похороны и поминки.
Я вошла в квартиру и долга молча сидела в ее комнате. Слушала тишину. Мне звонил муж. Он волновался. Но я не могла говорить. Прямо ком в горле. Я полезла в сумку за телефоном, написать ему сообщение, и вдруг совершенно без причин открылась дверь шкафа. Мистика. Я подошла к нему. Там хранилось мамино постельное белье, полотенца, скатерти. Сверху лежал большой пакет с надписью «На смерть». Я открыла его, заглянула внутрь.
Там лежал мой подарок. Белая блузка на новый год. Белые тапочки, похожие на чешки. И комплект белья. Тот самый, за пять тысяч. Я увидела, что на лифчике сохранилась цена. То есть мама все равно узнала, что он стоил так дорого. И отложила его на потом. На лучший день её настоящей жизни. И вот он, видимо, наступил. Её лучший день. И началась другая жизнь…
Дай Бог, она настоящая.
Сейчас я допишу этот пост, умоюсь от слёз и распечатаю дочке Принцессу. Пусть она таскает её за волосы, испачкает платье, потеряет корону. Зато она успеет. Пожить настоящей жизнью уже сегодня.
Настоящая жизнь — та, в которой много радости. Только радость не надо ждать. Её надо создавать самим. Никаких синдромов отложенной жизни у моих детей не будет.
Потому что каждый день их настоящей жизни будет лучшим.
Давайте вместе этому учиться — жить сегодня.
Ольга Савельева
Источник: goodday.su
Человек с тяжелым сердцем шел по лесу. Он думал о своей жизни, он думал о своих коллегах, которые подставили его, он думал о своей семье, погибшей в авиакатастрофе. Помимо этих проблем, мужчина был смертельно болен. Постепенно его душа наполнялась гневом, обидой и разочарованием.
Стоя в лесу, ища ответы, которые он не мог найти, зная, что его жизнь идет под откос, он встал на колени у подножия старого дуба и со слезами на глазах начал молиться:
— Господь, Ты сделал чудеса для меня в этой жизни. Ты велел мне сделать для тебя многое, и я с радостью повиновался.
Сегодня ты сказал мне простить. Мне грустно, Господи, потому что я не могу этого сделать. Как я могу простить тех предателей? Это несправедливо, Господи. Я не заслужил такого. Каким бы совершенным ни был Твой путь, Господи, этого я не могу сделать, потому что не умею прощать. Но, я молю, Тебя… научи меня прощать.
Стоя на коленях, мужчина почувствовал, как что-то упало ему на плечо. Он открыл глаза. Краем глаза он заметил красное пятно на своей рубашке. Мужчина поднял голову и увидел две ноги, большой гвоздь и большое дерево. Слезы выступили на его глазах, когда он увидел Иисуса, висящего на кресте. Он видел гвозди в Его руках, рану в Его боку, избичеванное тело, терновый венец, вонзившийся в Его голову. Когда их взгляды встретились, слезы мужчины превратились в рыдания, и Иисус начал говорить:
— Ты когда-нибудь лгал? — спросил Он.
Человек ответил:
— Да, Господи.
— Тебе когда-нибудь давали слишком много сдачи, а ты присваивал ее себе?
Человек ответил:
— Да, Господи.
Мужчина рыдал все больше и больше.
— Ты когда-нибудь брал с работы что-то чужое? — спросил Иисус.
И человек ответил:
— Да, Господи.
— Ты когда-нибудь клялся, используя имя моего Отца напрасно?
Мужчина, плача, ответил:
— Да, Господи.
Иисус много раз спрашивал: «Ты когда-нибудь?..». Плач мужчины стал неудержимым, потому что он все время отвечал: «Да, Господь».
Потом Иисус повернул Свою голову в другую сторону, и человек почувствовал, как что-то упало ему на другое плечо. Он посмотрел и увидел, что это была кровь Иисуса. Когда он снова поднял голову, его глаза встретились с глазами Иисуса, и в Его взгляде была любовь, которую этот человек никогда раньше не видел и не знал. Иисус сказал:
— Я тоже этого не заслужил, но я прощаю тебя…
Если Бог приведет вас к этому… Он проведет вас через это. Что бы не случилось в вашей жизни, Триединый Бог не оставит вас без поддержки и решения ваших проблем. Просто доверьте свою жизнь нашему Спасителю Иисусу Христу!