Глава 114.
Валерия поднималась по лестнице на свой этаж. Настроение было не слишком радостным.
Вчера позвонила Зина, расстроенная и вздыхающая. Рассказала «по секрету», что у отца снова проблемы с сердцем. Он запретил об этом детям говорить, а как она скроет такое?
— Думаю, из-за Женьки всё. Неладно у них с Ириной. Мне кажется, Лерочка, что у Жени кто-то появился. Понимаешь, эта его ресторанная работа… Ирина не зря беспокоилась и была против неё. Слишком много там соблазнов. Ресторан – место людное, женщины все красивые, а Евгений – видный мужчина, весь в отца, ещё и творческая личность, эмоциональная. Одно слово – музыкант.
— Зина, я видела Женьку недавно, он разговаривал со мной как-то странно, как будто нехотя, раньше такого не бывало. Поэтому подозреваю, что ты права. Хотя верится мне в такое с трудом. Женька хороший, семья у него замечательная. Но теперь… Ира ходит мрачнее тучи, Наташка нервничает, а ведь ей пятнадцать уже, подросток. Переходный возраст и всё такое… Кстати, как она? Я её давно не видела, она всё время где-то пропадает.
Зина вздохнула в трубку.
— За неё тоже сердце болит. И у деда, и у меня. Родительские отношения видит, переживает. Но ты не волнуйся, она часто у нас ночует, мы с ней хорошо ладим, так что я в курсе её секретов. Мальчик у неё в друзьях появился, Антоном зовут. Хороший мальчик, спортсмен, на год её старше, учатся в одной школе.
Лера удивилась.
— Вот так вот… У неё уже мальчик, а я узнаю об этом от тебя. Мне ведь Наталка ни словечка не сказала.
— Ты не обижайся на племяшку, — сказала Зина мягко, — просто сейчас она ко мне ближе, мы чаще видимся. У тебя работа, переезд, новые впечатления, дела.
— Я понимаю, мама Зина. Отцу передавай привет, я постараюсь забежать к вам на будущей неделе, мы обо всём поговорим.
— Вот и отлично! – снова заговорила Зина обрадовано, — мы будем очень ждать! Особенно отец. До свидания, Лерочка, береги себя!
Теперь, поднимаясь по лестнице, нагруженная сумкой с картошкой и морковью, Лера погрузилась в свои мысли так глубоко, что очнулась только тогда, когда уже открыла входную дверь и почувствовала, что кто-то настойчиво тянет сумку у неё из рук.
Она удивлённо подняла глаза и встретилась взглядом с прищуренным, немного насмешливым взглядом мужских карих глаз.
— Ау! Девушка, Вы где? – мужчина вдруг хитро улыбнулся. – Вы Лера?
— Что? – растерянно спросила Валерия, всё ещё не понимая, что происходит и откуда в её квартире взялся посторонний человек.
— Я спрашиваю, Вы – Валерия? – мужчина слегка посторонился, пропуская женщину в общий коридор. – Соседка родителей?
Только после этих слов Лера догадалась, что это тот самый Алексей, сын Лидии Николаевны, который должен был приехать в гости к родителям.
— Вы, вероятно, Алексей?
Мужчина был высокого роста. Он был худой, про таких говорят – «жилистый». Но даже по виду было видно, что он «ладно скроен» и крепок. Лицо правильной формы, открытый взгляд, довольно тонкие губы. Не красавец, но вполне симпатичный. Хорошо, что волосы у него были мамины, густые и с еле заметной волной. Если бы ему досталась такая же непослушная шевелюра, как у отца, вид у него был бы нелепый. Хотя у Фёдора Петровича шевелюра смотрелась весьма приемлемо. Но, может быть, Лера просто привыкла к его экстравагантному виду…
Она, наконец, выпустила из рук сумку, и мужчина аккуратно поставил её возле стула, около вешалки.
— Угадали! – мужчина снова улыбнулся. – Мама с женой на кухне, я вас позже познакомлю. Зачем же Вы такие тяжести сами таскаете? Неужели помочь некому?
— Некому. – Валерия кивнула. – Приятно познакомиться.
— Мне тоже! – Мужчина искренне кивнул.
Она быстро сняла туфли, расслабила гудевшие от напряжения ноги. Странно, почему он спрашивает? Наверняка родители говорили ему, что она живёт одна.
Подхватив сумку, она направилась на кухню. Алексей не успел её опередить, и был вынужден последовать за ней порожняком.
За кухонным столом, вместе с Лидией Николаевной, сидела миловидная миниатюрная женщина. Её губы алели яркой помадой, а тёмные волосы были очень коротко подстрижены, начёсаны и обильно политы лаком.
«Кажется, это сейчас называется «гарсон», — почему-то промелькнула у Валерии мысль по поводу прически.
Она, со своей несколько старомодной, аккуратной «ракушкой» на затылке, проигрывала этой женщине, явно следившей за модой.
На вид той было лет тридцать. Алексею, по словам его родителей, уже почти сорок. Наверняка, эта Люба с ней, Лерой, одного возраста.
Незнакомка невозмутимо поднесла к губам чашку, сделал глоток, снова поставила чашку на стол, улыбнувшись улыбкой светской дамы, принимающей гостей в собственном салоне. На чашке остались следы губной помады.
— Лерочка! Хорошо, что ты пришла пораньше! – Лидия Николаевна поднялась ей навстречу.
Лере хихикнула про себя, потому что теперь картина напоминала ей какую-то полузабытую картинку из детской книжки со сказками, где за столом сидит царица, а челядь стоит вокруг.
Однако «царица» подняла на неё глаза и вежливо улыбнулась.
— Здравствуйте.
Лидия Николаевна торопливо заговорила:
— Вот, Лерочка, это Люба, наша невестка.
Она почему первой представила ей жену сына, хотя сам Алексей топтался позади Леры.
— С Алексеем вы уже познакомились?
— Познакомились! – Валерия кивнула. – Наше знакомство началось с того, что он пытался похитить у меня сумку с картошкой.
Она произнесла это так серьёзно, что от неожиданности лицо у стоявшего позади мужчины вытянулось.
— Не поняла? – Лидия Николаевна оторопело посмотрела на Леру.
Та рассмеялась.
— Да шучу я, Лидия Николаевна! Очень приятно, Любовь, я – Валерия, соседка ваших свёкров.
Она поставила свою сумку возле кухонного шкафа, в котором у неё прятался специальный ящик для картошки и овощей.
Вставляю в его узкое тело, туго и тесно, и горячо. И с каждым новым, медленным движением я все дальше проникаю в эту влажную, головокружительную глубину.
Поль стонет и скулит, кусая губы, и гладит мои бедра, и трогает свой член.
Он уже движется в моем ритме. Почти кричит и открывается сильнее, шире раздвигая худые бедра, ниже и удобнее подстраиваясь под меня. И я отчетливо осознаю, что он соскучился по сексу, что его уже очень давно никто не трахал. Поэтому я вставляю сильнее, удовлетворяя и одновременно наказывая за то, что он такой, какой есть. Грязные слова приходят на ум, едва не рвутся с языка, но что-то заставляет меня молчать. На глаза наворачиваются слезы, я понимаю, что теперь я в пожизненном плену у этой малолетней шлюхи, но мне нравится абсолютно все, что происходит и как происходит, и это злит еще больше. Винить некого, я сам такой же, как оказалось.
Пальцы зарываются в светлые волосы, я понимаю, что сжимаю их слишком сильно, что ему, должно быть, больно. Ничего, будет больнее. Наклоняясь, кусаю плечо, принуждая полностью лечь, и он ложится, лишь сильнее приподнимая бедра, плотнее охватывая своим телом мой член, упираясь коленками в постель. Я не могу больше так, ищу губами его губы, понимаю, что уже душу его, но не могу перестать целовать. Все слишком неправдоподобно и одновременно слишком реально: звуки, вкус, текстура его кожи под руками, запах тела, запах нашего секса, заполняющий комнату.
На последнем вздохе упираюсь руками в его ягодицы, и мои ладони полностью закрывают его прозрачно-белую плоть. Пальцы мнут кожу, усиливая натяжение, он сжимается внутри и начинает кончать, и я понимаю, что за все время нашего траха, так ни разу и не притронулся к его члену, просто забыл о нем. Пара рваных толчков, несколько сдавленных криков. Мир гаснет неравномерными вспышками, я падаю сверху, шепча глупую несуразицу ему в затылок, целуя ямку за ухом и обхватывая руками дрожащее, голое тело.
— Поль… — и вырубаюсь.
========== Часть 3 ==========
Открываю глаза: приглушенный свет, незнакомые очертания. Он сидит на кровати и смотрит на меня, все еще голый, все еще реальный. Он улыбается и переплетает наши пальцы, а я не верю, что все это мне: нежная кожа, глаза, улыбка, его акцент и взмах светлых ресниц.
— Ты отключился, — пальцы порхают от моего запястья все выше, до сгиба локтя и спускаются обратно.
— Надолго?
— Минут десять тебя не было.
— Первый раз такое.
— У меня тоже.
Я удивленно вскидываю бровь, припоминая ловкость его рук.
— Не в плане секса, в плане ощущений от него. С тобой все иначе, еще до нашего первого раза я знал, что так будет.
— Откуда?
В ответ легкое движение плеч. Он не понимает, откуда знает то, что знает, но он убежден в своей правоте.
А мне вдруг становится страшно, до ужаса, до ледяных мурашек, до смерти становится жутко — я даже не задумывался, какие планы у него на меня, и есть ли они вообще.
— Почему вы переехали? — спрашиваю, знакомясь с узорами на кончиках его пальцев.
— Работа. Отец заключил контракт с русской фирмой, мама у него в роли переводчика.
— Значит, ты временно здесь, вы вернетесь во Францию? — Господи, лучше обратиться в камень, чем услышать «да».
— А тебе это важно?
Я посмотрел в серые глаза. Еще три дня назад было неважно, а вот сейчас просто жизненно необходимо, чтобы ответ был отрицательным.
В фокусе его лицо. Сколько времени потеряно, ты с нами уже почти три месяца, а я, идиот, не мог понять, что к чему, пока не загнал тебя в этот лес.
Прикасаюсь к его щеке. Едва слышно шепчу:
— Очень.
Он опускает глаза, на скулах снова появляется едва заметный румянец, и это после того, что только что было между нами?
— Поль?.. Не молчи. Я хочу знать.
— Думаешь, ты влюбился в меня? Серьезно?
Я поднимаюсь резко, от неожиданности он дергается, но я быстро беру в ладони его лицо:
— Я не думаю, я знаю. Я люблю тебя. Очень.
Целую его грубовато, наверное, но сейчас по-другому сложно, я все еще не получил ответ. А он лишь шепчет:
— Не кусайся. Больно.
Я обнимаю его за плечи, целую в шею. Прижимаю крепко, закрывая глаза, вслушиваюсь в стук его сердца. Отвечаю:
— Не тебе одному. Я уже не помню, каково это — не чувствовать боли.
— Никит…
— У тебя там кто-то есть? Кто-то ждет тебя в Париже?
Он молчит.
Я отстраняюсь.
— Тебя кто-то любит? Да?
И я знаю ответ.
— У меня там бойфренд. Да. Он ждет меня.
От боли трудно сделать вдох, а он все продолжает.
— Старший брат моего лучшего друга. Мой первый. Он думает, я вернусь. Я буду поступать в Москве. Буду учиться здесь.
Я чувствую, как мои губы против воли растягиваются в улыбке. Поправив одеяло на плече, он продолжает:
— Я не хотел здесь оставаться, особенно после того, что случилось между нами. Мне плохо здесь, страшно, но родители сказали, чтобы привыкал к новому дому.
И снова укол совести. Снова стыдно за свою уродливую любовь.
— Но ты бы хотел вернуться обратно в Париж, к нему?
Он смотрит куда-то мимо меня, и взгляд его слишком взрослый, обреченный и больной.
— Я перестал скучать по Ксавье, когда встретил тебя. И я не могу это изменить. Ты перекроил мою жизнь.
Я взял его за руку и потянул к себе. Светловолосая голова устроилась на моей груди, и состояние эгоистического покоя разлилось по телу.
Я поцеловал его в макушку.
— Больше не будет страшно. Ты не один больше. Мы снова вместе и уже по-настоящему.
Он переплел наши пальцы, тихо вздыхая.
— Посмотри на меня, — попросил я.
Поль приблизился к моему лицу. Тепло ладоней, запах кожи, губ окутали мягким забытьем.
— Ты же веришь, что я люблю тебя?
— Верю, — ответил он и, подумав, добавил: — Я бы не смог так притворяться, — он улыбнулся мне, а я не смог, лишь потянулся за поцелуем.
Неужели, и правда, можно влюбиться так сильно, так быстро и так в парня? Кажется, именно о таком говорят «с первого взгляда».
Он прижимается сильнее, благодарно и безнадежно целуя снова и снова.
— Когда родители вернутся?
— Не скоро.
— Иди ко мне, — обнимаю крепко.
Он устраивается сверху и, наклоняясь, шепчет в самые губы:
— Я не могу сказать тебе «нет», — выгибается, и я вижу, как мои руки ложатся на его бедра, гладят живот, спускаясь, обхватывают твердый член.
Я думал, что никогда не потеряю контроль, как и ощущение реальности, но потом я влюбился.
Комментарий к Часть 3
Пишем в отзывах кто за проду. И нужна ли она вообще? Автор принимает нелегкое решение, всему виной вечный дефицит времени и обилие идей.
========== Часть 4 или спустя три долгих года ==========
Все люди делятся на две категории:
те, с которыми легко, и также легко без них,
и те, с которыми сложно, но невозможно без них.
(Эрнест Хемингуэй)
Твои недостатки, твои недостатки. Нет их у тебя. Улыбаешься. А мне не весело потому, что я вру — ты из них соткан. И среди всех есть один, так сказать, самый весомый недостаток: шкура ты. Шкурой был, шкурой и остался. Подстилка французская.
Каждый раз драть тебя до остановки сердца, до горячего плавления в легких, до, сука, ментальной боли где-то там, в башке, на самых потаенных, возможно, еще неизвестных науке слоях психики. Драть до боли и до твоей тоже. Но ни оторваться, ни выпустить из рук, пока мы оба не кончимся, не погаснем, не найдем выход всему тому больному дерьму, что есть теперь наши отношения.
Этот рассказ надолго выбил меня из колеи… Прочтите до конца, не пожалейте времени. Возможно, он крепко и навсегда утвердит вас в мысли, что жить надо здесь и сейчас…
У мамы в серванте жил хрусталь. Салатницы, фруктовницы, селедочницы. Все громоздкое, непрактичное. И ещё фарфор. Красивый, с переливчатым рисунком цветов и бабочек.
Набор из 12 тарелок, чайных пар и блюд под горячее.
Мама покупала его еще в советские времена, и ходила куда-то ночью с номером 28 на руке. Она называла это: «Урвала». Когда у нас бывали гости, я стелила на стол кипенно белую скатерть. Скатерть просила нарядного фарфора.
— Мам, можно?
— Не надо, это для гостей.
— Так у нас же гости!
— Да какие это гости! Соседи да баб Полина…
Я поняла: чтобы фарфор вышел из серванта, надо, чтобы английская королева бросила Лондон и заглянула в спальный район Капотни, в гости к маме.
Раньше так было принято: купить и ждать, когда начнется настоящая жизнь. А та, которая уже сегодня — не считается. Что это за жизнь такая? Сплошное преодоление. Мало денег, мало радости, много проблем. Настоящая жизнь начнется потом.
Прямо раз — и начнется. И в этот день мы будем есть суп из хрустальной супницы и пить чай из фарфоровых чашек. Но не сегодня.
Когда мама заболела, она почти не выходила из дома. Передвигалась на инвалидной коляске, ходила с костылями, держась за руку сопровождающего.
— Отвези меня на рынок, — попросила мама однажды.
Последние годы одежду маме покупала я, и всегда угадывала. Хотя и не очень любила шоппинг для нее: у нас были разные вкусы. И то, что не нравилось мне — наверняка нравилось маме. Поэтому это был такой антишоппинг — надо было выбрать то, что никогда не купила бы себе — и именно эти обновки приводили маму в восторг.
— Мне белье надо новое, я похудела.
У мамы хорошая, но сложная фигура, небольшие бедра и большая грудь, подобрать белье на глаз невозможно. В итоге мы поехали в магазин. Он был в ТЦ, при входе, на первом этаже. От машины, припаркованной у входа, до магазина мы шли минут сорок. Мама с трудом переставляла больные ноги. Пришли. Выбрали. Примерили.
— Тут очень дорого и нельзя торговаться, — сказала мама. — Пойдем еще куда-то.
— Купи тут, я же плачу, — говорю я. — Это единственный магазин твоей шаговой доступности.
Мама поняла, что я права, не стала спорить. Выбрала белье.
— Сколько стоит?
— Не важно, — говорю я.
— Важно. Я должна знать.
Мама фанат контроля. Ей важно, что это она приняла решение о покупке.
— Пять тысяч, — говорит продавец.
— Пять тысяч за трусы?????
— Это комплект из новой коллекции.
— Да какая разница под одеждой!!!! — мама возмущена.
Я изо всех сил подмигиваю продавцу, показываю пантомиму. Мол, соври.
— Ой, — говорит девочка-продавец, глядя на меня. — Я лишний ноль добавила. Пятьсот рублей стоит комплект.
— То-то же! Ему конечно триста рублей красная цена, но мы просто устали… Может, скинете пару сотен?
— Мам, это магазин, — вмешиваюсь я. — Тут фиксированные цены. Это не рынок.
Я плачу с карты, чтобы мама не видела купюр. Тут же сминаю чек, чтобы лишний ноль не попал ей на глаза. Забираем покупки. Идем до машины.
— Хороший комплект. Нарядный. Я специально сказала, что не нравится, чтоб интерес не показывать. А вдруг бы скинули нам пару сотен. Никогда не показывай продавцу, что вещь тебе понравилась.
Иначе, ты на крючке.
— Хорошо, — говорю я.
— И всегда торгуйся. А вдруг скинут?
— Хорошо.
Я всю жизнь получаю советы, которые неприменимы в моем мире. Я называю их пейджеры. Вроде как они есть, но в век мобильных уже не надо.
Читать также: «Нужно копить деньги и все делать качественно” — это незыблемые родительские истины… позавчерашнего дня.
Однажды маме позвонили в дверь. Она долго-долго шла к двери. Но за дверью стоял терпеливый и улыбчивый молодой парень. Он продавал набор ножей. Мама его впустила, не задумываясь. Неходячая пенсионерка впустила в квартиру широкоплечего молодого мужика с ножами. Без комментариев. Парень рассказывал маме про сталь, про то, как нож может разрезать носовой платок, подкинутый вверх, на лету.
— А я без мужика живу, в доме никогда нет наточенных ножей, — пожаловалась мама.
Проявила интерес. Хотя сама учила не проявлять. Это было маленькое шоу. В жизни моей мамы было мало шоу. То есть много, но только в телевизоре. А тут — наяву. Парень не продавал ножи. Он продавал шоу. И продал. Парень объявил цену. Обычно этот набор стоит пять тысяч, но сегодня всего 2,5. И еще в подарок кулинарная книга. «Ну надо же! Еще и кулинарная книга!» — подумала мама, ни разу в жизни не готовившая по рецепту: она чувствовала продукт и знала, что и за чем надо добавлять в суп. Мама поняла: ножи надо брать. И взяла.
Пенсия у мамы — 9 тысяч. Если бы она жила одна, то хватало бы на коммуналку и хлеб с молоком. Без лекарств, без одежды, без нижнего белья. И без ножей. Но так как коммуналку, лекарства ,продукты и одежду оплачивала я, то мамина пенсия позволяла ей чувствовать себя независимой. На следующий день я приехала в гости. Мама стала хвастаться ножами. Рассказала про платок, который прям на лету можно разрезать. Зачем резать платки налету и вообще зачем резать платки? Я не понимала этой маркетинговой уловки, но да Бог с ними. Я знала, что ей впарили какой-то китайский ширпотреб в нарядном чемоданчике. Но молчала. Мама любит принимать решения и не любит, когда их осуждают.
— Так что же ты спрятала ножи, не положила на кухню?
— С ума сошла? Это на подарок кому-то. Мало ли в больницу загремлю, врачу какому. Или в Собесе, может, кого надо будет за путевку отблагодарить…
Опять на потом. Опять все лучшее — не себе. Кому-то. Кому-то более достойному, кто уже сегодня живет по-настоящему, не ждет.
Мне тоже генетически передался этот нелепый навык: не жить, а ждать. Моей дочке недавно подарили дорогущую куклу. На коробке написано «Принцесса». Кукла и правда в шикарном платье, с короной и волшебной палочкой. Дочке — полтора годика. Остальных своих кукол она возит за волосы по полу, носит за ноги, а любимого пупса как-то чуть не разогрела в микроволновке. Я спрятала новую куклу.
Потом как-нибудь, когда доделаем ремонт, дочка подрастет, и наступит настоящая жизнь, я отдам ей Принцессу. Не сегодня.
Но вернемся к маме и ножам. Когда мама заснула, я открыла чемоданчик и взяла первый попавшийся нож. Он был красивый, с голубой нарядной ручкой. Я достала из холодильника кусок твердого сыра, и попыталась отрезать кусочек. Нож остался в сыре, ручка у меня в руке. Такая голубая, нарядная.
— Это даже не пластмасса, — подумала я.
Вымыла нож, починила его, положила обратно в чемодан, закрыла и убрала. Маме ничего, конечно, не сказала. Потом пролистала кулинарную книгу. В ней были перепутаны страницы. Начало рецепта от сладкого пирога — конец от печеночного паштета. Бессовестные люди, обманывающие пенсионеров, как вы живете с такой совестью?
В декабре, перед Новым годом маме резко стало лучше, она повеселела, стала смеяться. Я вдохновилась ее смехом. На праздник я подарила ей красивую белую блузку с небольшим деликатным вырезом, призванную подчеркнуть ее большую грудь, с резным воротничком и аккуратными пуговками. Мне нравилась эта блузка.
— Спасибо, — сказала мама и убрала ее в шкаф.
— Наденешь ее на новый год?
— Нет, зачем? Заляпаю еще. Я потом, когда поеду куда-нибудь…
Маме она очевидно не понравилась. Она любила яркие цвета, кричащие расцветки. А может наоборот, очень понравилась. Она рассказывала, как в молодости ей хотелось наряжаться. Но ни одежды, ни денег на неё не было. Была одна белая блузка и много шарфиков. Она меняла шарфики, повязывая их каждый раз по-разному, и благодаря этому прослыла модницей на заводе. К той новогодней блузке я
тоже подарила шарфики. Я думала, что подарила маме немного молодости. Но она убрала молодость на потом.
В принципе, все её поколение так поступило. Отложило молодость на старость. На потом. Опять потом. Все лучшее на потом. И даже когда очевидно, что лучшее уже в прошлом, все равно — потом.
Синдром отложенной жизни.
Мама умерла внезапно. В начале января. В этот день мы собирались к ней всей семьей. И не успели. Я была оглушена. Растеряна. Никак не могла взять себя в руки. То плакала навзрыд. То была спокойна как танк. Я как бы не успевала осознавать, что происходит вокруг. Я поехала в морг. За свидетельством о смерти. При нем работало ритуальное агентство. Я безучастно тыкала пальцем в какие-то картинки с гробами, атласными подушечками, венками и прочим. Агент что-то складывал на калькуляторе.
— Какой размер у усопшей? — спросил меня агент.
— Пятидесятый. Точнее сверху пятьдесят, из-за большой груди, а снизу …- зачем-то подробно стала отвечать я.
— Это не важно. Вот такой набор одежды у нас есть для нее, в последний путь. Можно даже 52 взять, чтобы свободно ей было. Тут платье, тапочки, белье…
Я поняла, что это мой последний шоппинг для мамы. И заплакала.
— Не нравится ? — агент не правильно трактовал мои слезы: ведь я сидела собранная и спокойная еще минуту назад, а тут истерика. — Но в принципе, она же сверху будет накрыта вот таким атласным покрывалом с вышитой молитвой…
— Пусть будет, я беру.
Я оплатила покупки, которые пригодятся маме в день похорон, и поехала в её опустевший дом. Надо было найти ее записную книжку, и обзвонить друзей, пригласить на похороны и поминки.
Я вошла в квартиру и долга молча сидела в ее комнате. Слушала тишину. Мне звонил муж. Он волновался. Но я не могла говорить. Прямо ком в горле. Я полезла в сумку за телефоном, написать ему сообщение, и вдруг совершенно без причин открылась дверь шкафа. Мистика. Я подошла к нему. Там хранилось мамино постельное белье, полотенца, скатерти. Сверху лежал большой пакет с надписью «На смерть». Я открыла его, заглянула внутрь.
Там лежал мой подарок. Белая блузка на новый год. Белые тапочки, похожие на чешки. И комплект белья. Тот самый, за пять тысяч. Я увидела, что на лифчике сохранилась цена. То есть мама все равно узнала, что он стоил так дорого. И отложила его на потом. На лучший день её настоящей жизни. И вот он, видимо, наступил. Её лучший день. И началась другая жизнь…
Дай Бог, она настоящая.
Сейчас я допишу этот пост, умоюсь от слёз и распечатаю дочке Принцессу. Пусть она таскает её за волосы, испачкает платье, потеряет корону. Зато она успеет. Пожить настоящей жизнью уже сегодня.
Настоящая жизнь — та, в которой много радости. Только радость не надо ждать. Её надо создавать самим. Никаких синдромов отложенной жизни у моих детей не будет.
Потому что каждый день их настоящей жизни будет лучшим.
Давайте вместе этому учиться — жить сегодня.
Ольга Савельева
Источник: goodday.su