Рассказ неоконченный рассказ о генри

О. Генри

Неоконченный рассказ

Мы теперь не стонем и не посыпаем главу пеплом при упоминании о геенне огненной. Ведь даже проповедники начинают внушать нам, что бог — это радий, эфир или какая-то смесь с научным названием и что самое худшее, чему мы, грешные, можем подвергнуться на том свете, — это некая химическая реакция. Такая гипотеза приятна, но в нас еще осталось кое-что и от старого религиозного страха.

Существуют только две темы, на которые можно говорить, дав волю своей фантазии и не боясь опровержений. Вы можете рассказывать о том, что видели во сне, и передавать то, что слышали от попугая. Ни Морфея, ни попугая суд не допустил бы к даче свидетельских показаний, а слушатели не рискнут придраться к вашему рассказу. Итак, сюжетом моего рассказа будет сновидение, за что приношу свои искренние извинения попугаям, словарь которых уж очень ограничен.

Я видел сон, столь далекий от скептических настроений наших дней, что в нем фигурировала старинная, почтенная, безвременно погибшая теория страшного суда.

Гавриил протрубил в трубу, и те из нас, кто не сразу откликнулся на его призыв, были притянуты к допросу. В стороне я заметил группу профессиональных поручителей в черных одеяниях с воротничками, застегивающимися сзади; но, по- видимому, что-то с их имущественным цензом оказалось неладно, и непохоже было, чтобы нас выдали им на поруки.

Крылатый ангел-полисмен подлетел ко мне и взял меня за левое крыло. Совсем близко стояло несколько очень состоятельного вида духов, вызванных в суд.

— Вы из этой шайки? — спросил меня полисмен.

— А кто они? — ответил я вопросом.

— Ну, как же, — сказал он, — это люди, которые…

Но все это не относится к делу и только занимает место, предназначенное для рассказа.

Дэлси служила в универсальном магазине. Она продавала ленты, а может быть, фаршированный перец, или автомобили, или еще какие-нибудь безделушки, которыми торгуют в универсальных магазинах. Из своего заработка она получала на руки шесть долларов в неделю. Остальное записывалось ей в кредит и кому-то в дебет в главной книге, которую ведет господь бог… то есть, виноват, ваше преподобие. Первичная Энергия, так, кажется? Ну, значит, в главной книге Первичной Энергии.

Весь первый год, что Дэлси работала в магазине, ей платили пять долларов в неделю. Поучительно было бы узнать, как она жила на эту сумму. Вам это не интересно? Очень хорошо, вас, вероятно, интересуют более крупные суммы. Шесть долларов боле крупная сумма. Я расскажу вам, как она жила на шесть долларов в неделю.

Однажды, в шесть часов вечера, прикалывая шляпку так, что булавка прошла в одной восьмой дюйма от мозжечка, Дэлси сказала своей сослуживице Сэди — той, что всегда поворачивается к покупателю левым профилем:

— Знаешь, Сэди, я сегодня сговорилась пойти обедать с Пигги.

— Не может быть! — воскликнула Сэди с восхищением. Вот счастливица-то! Пигги страшно шикарный, он всегда водит девушек в самые шикарные места. — Один раз он водил Бланш к Гофману, а там всегда такая шикарная музыка и пропасть шикарной публики. Ты шикарно проведешь время, Дэлси.

Дэлси спешила домой. Глаза ее блестели. На щеках горел румянец, возвещавший близкий расцвет жизни, настоящей жизни. Была пятница, из недельной получки у Дэлси оставалось пятьдесят центов.

Улицы, как всегда в этот час, были залиты потоками людей. Электрические огни на Бродвее сияли, привлекая из темноты ночных бабочек; они прилетали сюда за десятки, за сотни миль, чтобы научиться обжигать себе крылья. Хорошо одетые мужчины — лица их напоминали те, что старые матросы так искусно вырезывают из вишневых косточек, — оборачивались и глядели на Дэлси, которая спешила вперед, не удостаивая их вниманием. Манхэттен, ночной кактус, начинал раскрывать свои мертвенно белые, с тяжелым запахом лепестки.

Дэлси вошла в дешевый магазин и купила на свои пятьдесят центов воротничок из машинных кружев. Эти деньги были, собственно говоря, предназначены на другое пятнадцать центов на ужин, десять — на завтрак и десять — на обед. Еще десять центов Дэлси хотела добавить к своим скромным сбережениям, а пять — промотать на лакричные леденцы, от которых, когда засунешь их за щеку, кажется, что у тебя флюс и которые тянутся, тогда их сосешь, так же долго, как флюс. Леденцы были, конечно, роскошью, почти оргией, но стоит ли жить, если жизнь лишена удовольствий!

Дэлси жила в меблированных комнатах. Между меблированными комнатами и пансионом есть разница: в меблированных комнатах ваши соседи не знают, когда вы голодаете.

Дэлси поднялась в свою комнату — третий этаж, окна во двор, в мрачном каменном доме. Она зажгла газ. Ученые говорят нам, что самое твердое из всех тел — алмаз. Они ошибаются. Квартирные хозяйки знают такой состав, перед которым алмаз покажется глиной. Они смазывают им крышки газовых горелок, и вы можете залезть на стул и раскапывать этот состав, пока не обломаете себе ногти, и все напрасно. Даже шпилькой его не всегда удается проковырять, так что условимся называть его стойким.

Итак, Дэлси зажгла газ. При его свете силою в четверть свечи мы осмотрим комнату.

Кровать, стол, комод, умывальник, стул — в этом была повинна хозяйка. Остальное принадлежало Дэлси. На комоде помещались ее сокровища, фарфоровая с золотом вазочка, подаренная ей Сэди, календарь-реклама консервного завода, сонник, рисовая пудра в стеклянном блюдечке и пучок искусственных вишен, перевязанный розовой ленточкой.

Прислоненные к кривому зеркалу стояли портреты генерала Киченера, Уильяма Мэлдуна, герцогини Молборо и Бенвенуто Челлини. На стене висел гипсовый барельеф какого-то ирландца в римском шлеме, а рядом с ним — ярчайшая олеография, на которой мальчик лимонного цвета гонялся за огненно — красной бабочкой. Дальше этого художественный вкус Дэлси не шел; впрочем, он никогда и не был поколеблен. Никогда шушуканья о плагиатах не нарушали ее покоя; ни один критик не щурился презрительно на ее малолетнего энтомолога.

Пигги должен был зайти за нею в семь. Пока она быстро приводит себя в порядок, мы скромно отвернемся и немного посплетничаем.

Мы теперь не стонем и не посыпаем главу пеплом при упоминании о геенне огненной. Ведь даже проповедники начинают внушать нам, что бог — это радий, эфир или какая-то смесь с научным названием и что самое худшее, чему мы, грешные, можем подвергнуться на том свете, — это некая химическая реакция. Такая гипотеза приятна, но в нас еще осталось кое-что и от старого религиозного страха.

Существуют только две темы, на которые можно говорить, дав волю своей фантазии и не боясь опровержений. Вы можете рассказывать о том, что видели во сне, и передавать то, что слышали от попугая. Ни Морфея, ни попугая суд не допустил бы к даче свидетельских показаний, а слушатели не рискнут придраться к вашему рассказу. Итак, сюжетом моего рассказа будет сновидение, за что приношу свои искренние извинения попугаям, словарь которых уж очень ограничен.

Я видел сон, столь далекий от скептических настроений наших дней, что в нем фигурировала старинная, почтенная, безвременно погибшая теория страшного суда.

Гавриил протрубил в трубу, и те из нас, кто не сразу откликнулся на его призыв, были притянуты к допросу. В стороне я заметил группу профессиональных поручителей в черных одеяниях с воротничками, застегивающимися сзади; но, по-видимому, что-то с их имущественным цензом оказалось неладно, и непохоже было, чтобы нас выдали им на поруки.

Крылатый ангел-полисмен подлетел ко мне и взял меня за левое крыло. Совсем близко стояло несколько очень состоятельного вида духов, вызванных в суд.

— Вы из этой шайки? — спросил меня полисмен.

— А кто они? — ответил я вопросом.

— Ну, как же, — сказал он, — это люди, которые…

Но все это не относится к делу и только занимает место, предназначенное для рассказа.

Дэлси служила в универсальном магазине. Она продавала ленты, а может быть, фаршированный перец, или автомобили, или еще какие-нибудь безделушки, которыми торгуют в универсальных магазинах. Из своего заработка она получала на руки шесть долларов в неделю. Остальное записывалось ей в кредит и кому-то в дебет в главной книге, которую ведет господь бог… то есть, виноват, ваше преподобие. Первичная Энергия, так, кажется? Ну, значит, в главной книге Первичной Энергии.

Весь первый год, что Дэлси работала в магазине, ей платили пять долларов в неделю. Поучительно было бы узнать, как она жила на эту сумму. Вам это не интересно? Очень хорошо, вас, вероятно, интересуют более крупные суммы. Шесть долларов боле крупная сумма. Я расскажу вам, как она жила на шесть долларов в неделю.

Однажды, в шесть часов вечера, прикалывая шляпку так, что булавка прошла в одной восьмой дюйма от мозжечка, Дэлси сказала своей сослуживице Сэди — той, что всегда поворачивается к покупателю левым профилем:

— Знаешь, Сэди, я сегодня сговорилась пойти обедать с Пигги.

— Не может быть! — воскликнула Сэди с восхищением. — Вот счастливица-то! Пигги страшно шикарный, он всегда водит девушек в самые шикарные места. — Один раз он водил Бланш к Гофману, а там всегда такая шикарная музыка и пропасть шикарной публики. Ты шикарно проведешь время, Дэлси.

Дэлси спешила домой. Глаза ее блестели. На щеках горел румянец, возвещавший близкий расцвет жизни, настоящей жизни. Была пятница, из недельной получки у Дэлси оставалось пятьдесят центов.

Улицы, как всегда в этот час, были залиты потоками людей. Электрические огни на Бродвее сияли, привлекая из темноты ночных бабочек; они прилетали сюда за десятки, за сотни миль, чтобы научиться обжигать себе крылья. Хорошо одетые мужчины — лица их напоминали те, что старые матросы так искусно вырезывают из вишневых косточек, — оборачивались и глядели на Дэлси, которая спешила вперед, не удостаивая их вниманием. Манхэттен, ночной кактус, начинал раскрывать свои мертвенно белые, с тяжелым запахом лепестки.

Дэлси вошла в дешевый магазин и купила на свои пятьдесят центов воротничок из машинных кружев. Эти деньги были, собственно говоря, предназначены на другое пятнадцать центов на ужин, десять — на завтрак и десять — на обед. Еще десять центов Дэлси хотела добавить к своим скромным сбережениям, а пять — промотать на лакричные леденцы, от которых, когда засунешь их за щеку, кажется, что у тебя флюс и которые тянутся, тогда их сосешь, так же долго, как флюс. Леденцы были, конечно, роскошью, почти оргией, но стоит ли жить, если жизнь лишена удовольствий!

Дэлси жила в меблированных комнатах. Между меблированными комнатами и пансионом есть разница: в меблированных комнатах ваши соседи не знают, когда вы голодаете.

Дэлси поднялась в свою комнату — третий этаж, окна во двор, в мрачном каменном доме. Она зажгла газ. Ученые говорят нам, что самое твердое из всех тел — алмаз. Они ошибаются. Квартирные хозяйки знают такой состав, перед которым алмаз покажется глиной. Они смазывают им крышки газовых горелок, и вы можете залезть на стул и раскапывать этот состав, пока не обломаете себе ногти, и все напрасно. Даже шпилькой его не всегда удается проковырять, так что условимся называть его стойким.

Итак, Дэлси зажгла газ. При его свете силою в четверть свечи мы осмотрим комнату.

Кровать, стол, комод, умывальник, стул — в этом была повинна хозяйка. Остальное принадлежало Дэлси. На комоде помещались ее сокровища, фарфоровая с золотом вазочка, подаренная ей Сэди, календарь-реклама консервного завода, сонник, рисовая пудра в стеклянном блюдечке и пучок искусственных вишен, перевязанный розовой ленточкой.

Прислоненные к кривому зеркалу стояли портреты генерала Киченера, Уильяма Мэлдуна, герцогини Молборо и Бенвенуто Челлини. На стене висел гипсовый барельеф какого-то ирландца в римском шлеме, а рядом с ним — ярчайшая олеография, на которой мальчик лимонного цвета гонялся за огненно — красной бабочкой. Дальше этого художественный вкус Дэлси не шел; впрочем, он никогда и не был поколеблен. Никогда шушуканья о плагиатах не нарушали ее покоя; ни один критик не щурился презрительно на ее малолетнего энтомолога.

Пигги должен был зайти за нею в семь. Пока она быстро приводит себя в порядок, мы скромно отвернемся и немного посплетничаем.

За комнату Дэлси платит два доллара в неделю. В будни завтрак стоит ей десять центов; она делает себе кофе и варит яйцо на газовой горелке, пока одевается. По воскресеньям она пирует-ест телячьи котлеты и оладьи с ананасами в ресторане Билли; это стоит двадцать пять центов, и десять она дает на чай Нью-Йорк так располагает к расточительности. Днем Дэлси завтракает на работе за шестьдесят центов в неделю и обедает за один доллар и пять центов. Вечерняя газета — покажите мне жителя Нью-Йорка, который обходился бы без газеты! — стоит шесть центов в неделю и две воскресных газеты — одна ради брачных объявлений, другая для чтения — десять центов. Итого — четыре доллара семьдесят шесть центов. А ведь нужно еще одеваться, и…

Нет, я отказываюсь. Я слышал об удивительно дешевых распродажах мануфактуры и о чудесах, совершаемых при помощи нитки и иголки; но я что-то сомневаюсь.

Мое перо повисает в воздухе при мысли о том, что в жизнь Дэлси следовало бы еще включить радости, какие полагаются женщине в силу всех неписанных, священных, естественных, бездействующих законов высшей справедливости. Два раза она была на Кони-Айленде и каталась на карусели. Скучно, когда удовольствия отпускаются вам не чаще раза в год.

О Пигги^[1] нужно сказать всего несколько слов. Когда девушки дали ему это прозвище, на почтенное семейство свиней легло незаслуженное клеймо позора. Можно и дальше использовать для его описания животный мир: у Пигги была душа крысы, повадки летучей мыши и великодушие кошки. Он одевался щеголем и был знатоком по части недоедания. Взглянув на продавщицу из магазина, он мог сказать вам с точностью до одного часа, сколько времени прошло с тех пор, как она ела что-нибудь более питательное, чем чай с пастилой. Он вечно рыскал по большим магазинам и приглашал девушек обедать. Мужчины, выводящие на прогулку собак, и те смотрят на него с презрением. Это — определенный тип: хватит о нем; мое перо не годится для описания ему подобных: я не плотник.

Без десяти семь Дэлси была готова. Она посмотрелась в кривое зеркало и осталась довольна. Темно-синее платье, сидевшее на ней без единой морщинки, шляпа с кокетливым черным пером, почти совсем свежие перчатки — все эти свидетельства отречения (даже от обеда) были ей очень к лицу.

На минуту Дэлси забыла все, кроме того, что она красива и что жизнь готова приподнять для нее краешек таинственной завесы и показать ей свои чудеса. Никогда еще ни один мужчина не приглашал ее в ресторан. Сегодня ей предстояло на краткий миг заглянуть в новый, сверкающий красками мир.

Девушки говорили, что Пигги — «мот». Значит, предстоит роскошный обед, и музыка, и можно будет поглядеть на разодетых женщин и отведать таких блюд, от которых у девушек скулы сводит, когда они пытаются описать их подругам. Без сомнения, он и еще когда-нибудь пригласит ее.

В окне одного магазина она видела голубое платье из китайского шелка. Если откладывать каждую неделю не по десять, а по двадцать центов постойте, постойте нет, на это уйдет несколько лет. Но на Седьмой авеню есть магазин подержанных вещей, и там…

Кто-то постучал в дверь Дэлси открыла. В дверях стояла квартирная хозяйка с притворной улыбкой на губах и старалась уловить носом, не пахнет ли стряпней на украденном газе.

— Вас там внизу спрашивает какой-то джентльмен, — сказала она. — Фамилия Уиггинс.

Под таким названием Пигги был известен тем несчастным, которые принимали его всерьез.

Дэлси повернулась к комоду, чтобы достать носовой платок, и вдруг замерла на месте и крепко закусила нижнюю губу. Пока она смотрела в зеркало, она видела сказочную страну и себя — принцессу, только что проснувшуюся от долгого сна. Она забыла того, кто не спускал с нее печальных, красивых, строгих глаз, единственного, кто мог одобрить или осудить ее поведение. Прямой, высокий и стройный, с выражением грустного упрека на прекрасном меланхолическом лице, генерал Киченер глядел на нее из золоченой рамки своими удивительными глазами.

Как заводная кукла, Дэлси повернулась к хозяйке.

— Скажите ему, что я не пойду, — проговорила она тупо. — Скажите, что я больна или еще что-нибудь. Скажите, что я не выхожу.

Проводив хозяйку и заперев дверь, Дэлси бросилась ничком на постель, так что черное перо совсем смялось, и проплакала десять минут. Генерал Киченер был ее единственный друг. В ее глазах он был идеалом рыцаря. На лице его читалось какое-то тайное горе, а усы его были, как мечта, и она немного боялась его строгого, но нежного взгляда. Она привыкла тешить себя невинной фантазией, что когда-нибудь он придет в этот дом и спросит ее, и его шпага будет постукивать о ботфорты. Однажды, когда какой-то мальчик стучал цепочкой по фонарному столбу, она открыла окно и выглянула на улицу. Но нет! Она знала, что генерал Киченер далеко, в Японии, ведет свою армию против диких турок. Никогда он не выйдет к ней из своей золоченой рамки. А между тем в этот вечер один взгляд его победил Пигги. Да, на этот вечер.

Поплакав, Дэлси встала, сняла свое нарядное платье и надела старенький голубой халатик. Обедать ей не хотелось. Она пропела два куплета из «Самми». Потом серьезно занялась красным пятнышком на своем носу. А потом придвинула стул к расшатанному столу и стала гадать на картах.

— Вот гадость, вот наглость! — сказала она вслух. — Я никогда ни словом, ни взглядом не давала ему повода так думать.

В девять часов Дэлси достала из сундучка жестянку с сухарями и горшочек с малиновым вареньем и устроила пир. Она предложила сухарик с вареньем генералу Киченеру, но он только посмотрел на нее так, как посмотрел бы сфинкс на бабочку, если только в пустыне есть бабочки…

— Ну и не ешьте, если не хотите, — сказала Дэлси, — и не важничайте так, и не укоряйте глазами. Навряд ли вы были бы такой гордый, если бы вам пришлось жить на шесть долларов в неделю.

Дэлси нагрубила генералу Киченеру, это не предвещало ничего хорошего. А потом она сердито повернула Бенвенуто Челлини лицом к стене. Впрочем, это было простительно, потому что она всегда принимала его за Генриха VIII, поведения которого не одобряла.

В половине десятого Дэлси бросила последний взгляд на портреты, погасила свет и юркнула в постель. Это очень страшно — ложиться спать, обменявшись на прощание взглядом с генералом Киченером, Уильямом Мэлдуном, герцогиней Молборо и Бенвенуто Челлини.

Рассказ собственно так и остался без конца. Дописан он будет когда-нибудь позже, когда Пигги опять пригласит Дэлси в ресторан, и она будет чувствовать себя особенно одинокой, и генералу Киченеру случится отвернуться: и тогда…

Как я уже сказал, мне снилось, что я стою недалеко от кучки ангелов зажиточного вида, и полисмен взял меня за крыло и спросил, не из их ли я компании.

— А кто они? — спросил я.

— Ну, как же, — сказал он, — это люди, которые нанимали на работу девушек и платили им пять или шесть долларов в неделю. Вы из их шайки?

— Нет, ваше бессмертство, — ответил я. — Я всего-навсего поджег приют для сирот и убил слепого, чтобы воспользоваться его медяками.

1 Пигги — по английски — поросенок.

О’Генри

Неоконченный рассказ

О. Генри

Неоконченный рассказ

Мы теперь не стонем и не посыпаем главу пеплом при упоминании о геенне огненной. Ведь даже проповедники начинают внушать нам, что бог — это радий, эфир или какая-то смесь с научным названием и что самое худшее, чему мы, грешные, можем подвергнуться на том свете, — это некая химическая реакция. Такая гипотеза приятна, но в нас еще осталось кое-что и от старого религиозного страха.

Существуют только две темы, на которые можно говорить, дав волю своей фантазии и не боясь опровержений. Вы можете рассказывать о том, что видели во сне, и передавать то, что слышали от попугая. Ни Морфея, ни попугая суд не допустил бы к даче свидетельских показаний, а слушатели не рискнут придраться к вашему рассказу. Итак, сюжетом моего рассказа будет сновидение, за что приношу свои искренние извинения попугаям, словарь которых уж очень ограничен.

Я видел сон, столь далекий от скептических настроений наших дней, что в нем фигурировала старинная, почтенная, безвременно погибшая теория страшного суда.

Гавриил протрубил в трубу, и те из нас, кто не сразу откликнулся на его призыв, были притянуты к допросу. В стороне я заметил группу профессиональных поручителей в черных одеяниях с воротничками, застегивающимися сзади; но, по- видимому, что-то с их имущественным цензом оказалось неладно, и непохоже было, чтобы нас выдали им на поруки.

Крылатый ангел-полисмен подлетел ко мне и взял меня за левое крыло. Совсем близко стояло несколько очень состоятельного вида духов, вызванных в суд.

— Вы из этой шайки? — спросил меня полисмен.

— А кто они? — ответил я вопросом.

— Ну, как же, — сказал он, — это люди, которые…

Но все это не относится к делу и только занимает место, предназначенное для рассказа.

Дэлси служила в универсальном магазине. Она продавала ленты, а может быть, фаршированный перец, или автомобили, или еще какие-нибудь безделушки, которыми торгуют в универсальных магазинах. Из своего заработка она получала на руки шесть долларов в неделю. Остальное записывалось ей в кредит и кому-то в дебет в главной книге, которую ведет господь бог… то есть, виноват, ваше преподобие. Первичная Энергия, так, кажется? Ну, значит, в главной книге Первичной Энергии.

Весь первый год, что Дэлси работала в магазине, ей платили пять долларов в неделю. Поучительно было бы узнать, как она жила на эту сумму. Вам это не интересно? Очень хорошо, вас, вероятно, интересуют более крупные суммы. Шесть долларов боле крупная сумма. Я расскажу вам, как она жила на шесть долларов в неделю.

Однажды, в шесть часов вечера, прикалывая шляпку так, что булавка прошла в одной восьмой дюйма от мозжечка, Дэлси сказала своей сослуживице Сэди — той, что всегда поворачивается к покупателю левым профилем:

— Знаешь, Сэди, я сегодня сговорилась пойти обедать с Пигги.

— Не может быть! — воскликнула Сэди с восхищением. Вот счастливица-то! Пигги страшно шикарный, он всегда водит девушек в самые шикарные места. — Один раз он водил Бланш к Гофману, а там всегда такая шикарная музыка и пропасть шикарной публики. Ты шикарно проведешь время, Дэлси.

Дэлси спешила домой. Глаза ее блестели. На щеках горел румянец, возвещавший близкий расцвет жизни, настоящей жизни. Была пятница, из недельной получки у Дэлси оставалось пятьдесят центов.

Улицы, как всегда в этот час, были залиты потоками людей. Электрические огни на Бродвее сияли, привлекая из темноты ночных бабочек; они прилетали сюда за десятки, за сотни миль, чтобы научиться обжигать себе крылья. Хорошо одетые мужчины — лица их напоминали те, что старые матросы так искусно вырезывают из вишневых косточек, — оборачивались и глядели на Дэлси, которая спешила вперед, не удостаивая их вниманием. Манхэттен, ночной кактус, начинал раскрывать свои мертвенно белые, с тяжелым запахом лепестки.

Дэлси вошла в дешевый магазин и купила на свои пятьдесят центов воротничок из машинных кружев. Эти деньги были, собственно говоря, предназначены на другое пятнадцать центов на ужин, десять — на завтрак и десять — на обед. Еще десять центов Дэлси хотела добавить к своим скромным сбережениям, а пять — промотать на лакричные леденцы, от которых, когда засунешь их за щеку, кажется, что у тебя флюс и которые тянутся, тогда их сосешь, так же долго, как флюс. Леденцы были, конечно, роскошью, почти оргией, но стоит ли жить, если жизнь лишена удовольствий!

О. Генри

Неоконченный рассказ

Мы теперь не стонем и не посыпаем главу пеплом при упоминании о геенне огненной. Ведь даже проповедники начинают внушать нам, что бог — это радий, эфир или какая-то смесь с научным названием и что самое худшее, чему мы, грешные, можем подвергнуться на том свете, — это некая химическая реакция. Такая гипотеза приятна, но в нас еще осталось кое-что и от старого религиозного страха.

Существуют только две темы, на которые можно говорить, дав волю своей фантазии и не боясь опровержений. Вы можете рассказывать о том, что видели во сне, и передавать то, что слышали от попугая. Ни Морфея, ни попугая суд не допустил бы к даче свидетельских показаний, а слушатели не рискнут придраться к вашему рассказу. Итак, сюжетом моего рассказа будет сновидение, за что приношу свои искренние извинения попугаям, словарь которых уж очень ограничен.

Я видел сон, столь далекий от скептических настроений наших дней, что в нем фигурировала старинная, почтенная, безвременно погибшая теория страшного суда.

Гавриил протрубил в трубу, и те из нас, кто не сразу откликнулся на его призыв, были притянуты к допросу. В стороне я заметил группу профессиональных поручителей в черных одеяниях с воротничками, застегивающимися сзади; но, по- видимому, что-то с их имущественным цензом оказалось неладно, и непохоже было, чтобы нас выдали им на поруки.

Крылатый ангел-полисмен подлетел ко мне и взял меня за левое крыло. Совсем близко стояло несколько очень состоятельного вида духов, вызванных в суд.

— Вы из этой шайки? — спросил меня полисмен.

— А кто они? — ответил я вопросом.

— Ну, как же, — сказал он, — это люди, которые…

Но все это не относится к делу и только занимает место, предназначенное для рассказа.

Дэлси служила в универсальном магазине. Она продавала ленты, а может быть, фаршированный перец, или автомобили, или еще какие-нибудь безделушки, которыми торгуют в универсальных магазинах. Из своего заработка она получала на руки шесть долларов в неделю. Остальное записывалось ей в кредит и кому-то в дебет в главной книге, которую ведет господь бог… то есть, виноват, ваше преподобие. Первичная Энергия, так, кажется? Ну, значит, в главной книге Первичной Энергии.

Весь первый год, что Дэлси работала в магазине, ей платили пять долларов в неделю. Поучительно было бы узнать, как она жила на эту сумму. Вам это не интересно? Очень хорошо, вас, вероятно, интересуют более крупные суммы. Шесть долларов боле крупная сумма. Я расскажу вам, как она жила на шесть долларов в неделю.

Однажды, в шесть часов вечера, прикалывая шляпку так, что булавка прошла в одной восьмой дюйма от мозжечка, Дэлси сказала своей сослуживице Сэди — той, что всегда поворачивается к покупателю левым профилем:

— Знаешь, Сэди, я сегодня сговорилась пойти обедать с Пигги.

— Не может быть! — воскликнула Сэди с восхищением. Вот счастливица-то! Пигги страшно шикарный, он всегда водит девушек в самые шикарные места. — Один раз он водил Бланш к Гофману, а там всегда такая шикарная музыка и пропасть шикарной публики. Ты шикарно проведешь время, Дэлси.

Дэлси спешила домой. Глаза ее блестели. На щеках горел румянец, возвещавший близкий расцвет жизни, настоящей жизни. Была пятница, из недельной получки у Дэлси оставалось пятьдесят центов.

Улицы, как всегда в этот час, были залиты потоками людей. Электрические огни на Бродвее сияли, привлекая из темноты ночных бабочек; они прилетали сюда за десятки, за сотни миль, чтобы научиться обжигать себе крылья. Хорошо одетые мужчины — лица их напоминали те, что старые матросы так искусно вырезывают из вишневых косточек, — оборачивались и глядели на Дэлси, которая спешила вперед, не удостаивая их вниманием. Манхэттен, ночной кактус, начинал раскрывать свои мертвенно белые, с тяжелым запахом лепестки.

Дэлси вошла в дешевый магазин и купила на свои пятьдесят центов воротничок из машинных кружев. Эти деньги были, собственно говоря, предназначены на другое пятнадцать центов на ужин, десять — на завтрак и десять — на обед. Еще десять центов Дэлси хотела добавить к своим скромным сбережениям, а пять — промотать на лакричные леденцы, от которых, когда засунешь их за щеку, кажется, что у тебя флюс и которые тянутся, тогда их сосешь, так же долго, как флюс. Леденцы были, конечно, роскошью, почти оргией, но стоит ли жить, если жизнь лишена удовольствий!

Дэлси жила в меблированных комнатах. Между меблированными комнатами и пансионом есть разница: в меблированных комнатах ваши соседи не знают, когда вы голодаете.

Дэлси поднялась в свою комнату — третий этаж, окна во двор, в мрачном каменном доме. Она зажгла газ. Ученые говорят нам, что самое твердое из всех тел — алмаз. Они ошибаются. Квартирные хозяйки знают такой состав, перед которым алмаз покажется глиной. Они смазывают им крышки газовых горелок, и вы можете залезть на стул и раскапывать этот состав, пока не обломаете себе ногти, и все напрасно. Даже шпилькой его не всегда удается проковырять, так что условимся называть его стойким.

Итак, Дэлси зажгла газ. При его свете силою в четверть свечи мы осмотрим комнату.

Кровать, стол, комод, умывальник, стул — в этом была повинна хозяйка. Остальное принадлежало Дэлси. На комоде помещались ее сокровища, фарфоровая с золотом вазочка, подаренная ей Сэди, календарь-реклама консервного завода, сонник, рисовая пудра в стеклянном блюдечке и пучок искусственных вишен, перевязанный розовой ленточкой.

Прислоненные к кривому зеркалу стояли портреты генерала Киченера, Уильяма Мэлдуна, герцогини Молборо и Бенвенуто Челлини. На стене висел гипсовый барельеф какого-то ирландца в римском шлеме, а рядом с ним — ярчайшая олеография, на которой мальчик лимонного цвета гонялся за огненно — красной бабочкой. Дальше этого художественный вкус Дэлси не шел; впрочем, он никогда и не был поколеблен. Никогда шушуканья о плагиатах не нарушали ее покоя; ни один критик не щурился презрительно на ее малолетнего энтомолога.

Пигги должен был зайти за нею в семь. Пока она быстро приводит себя в порядок, мы скромно отвернемся и немного посплетничаем.

За комнату Дэлси платит два доллара в неделю. В будни завтрак стоит ей десять центов; она делает себе кофе и варит яйцо на газовой горелке, пока одевается. По воскресеньям она пирует-ест телячьи котлеты и оладьи с ананасами в ресторане Билли; это стоит двадцать пять центов, и десять она дает на чай Нью-Йорк так располагает к расточительности. Днем Дэлси завтракает на работе за шестьдесят центов в неделю и обедает за один доллар и пять центов. Вечерняя газета — покажите мне жителя Нью-Йорка, который обходился бы без газеты! — стоит шесть центов в неделю и две воскресных газеты — одна ради брачных объявлений, другая для чтения десять центов. Итого — четыре доллара семьдесят шесть центов. А ведь нужно еще одеваться, и…

Читать дальше

• Полный текст
• Линии судьбы
• Космополит в кафе
• В антракте
• На чердаке
• Из любви к искусству
• Дебют Мэгги
• Прожигатель жизни
• Фараон и хорал
• Гармония в природе
• Воспоминания желтого пса
• Приворотное зелье Айки Шонштейна
• Золото и любовь
• Весна порционно
• Зеленая дверь
• С высоты козел
• Неоконченный рассказ
• Калиф, Купидон и часы
• Орден золотого колечка
• Роман биржевого маклера
• Через двадцать лет
• Мишурный блеск
• Курьер
• Меблированная комната
• Недолгий триумф Тильди
• Примечания

Неоконченный рассказ

Мы теперь не сто­нем и не посы­паем главу пеп­лом при упо­ми­на­нии о геенне огнен­ной. Ведь даже про­по­вед­ники начи­нают вну­шать нам, что Бог — это радий, эфир или какая-то смесь с науч­ным назва­нием и что самое худ­шее, чему мы, греш­ные, можем под­верг­нуться на том свете, — это некая хими­че­ская реак­ция. Такая гипо­теза при­ятна, но в нас еще оста­лось кое-что и от ста­рого рели­ги­оз­ного страха.

Суще­ствуют только две темы, на кото­рые можно гово­рить, дав волю своей фан­та­зии и не боясь опро­вер­же­ний. Вы можете рас­ска­зы­вать о том, что видели во сне, и пере­да­вать то, что слы­шали от попу­гая. Ни Мор­фея, ни попу­гая суд не допу­стил бы к даче сви­де­тель­ских пока­за­ний, а слу­ша­тели не риск­нут при­драться к вашему рас­сказу. Итак, сюже­том моего рас­сказа будет сно­ви­де­ние, за что при­ношу свои искрен­ние изви­не­ния попу­гаям, кру­го­зор кото­рых уж очень ограничен.

Я видел сон, столь дале­кий от скеп­ти­че­ских настро­е­ний наших дней, что в нем фигу­ри­ро­вала ста­рин­ная, почтен­ная, без­вре­менно погиб­шая тео­рия Страш­ного суда.

Гав­риил про­тру­бил в трубу, и те из нас, кто не сразу отклик­нулся на его при­зыв, были при­тя­нуты к допросу. В сто­роне я заме­тил группу про­фес­си­о­наль­ных пору­чи­те­лей в чер­ных оде­я­ниях с ворот­нич­ками, засте­ги­ва­ю­щи­мися сзади,[24] но, по-види­мому, что-то с их иму­ще­ствен­ным цен­зом ока­за­лось неладно, и непо­хоже было, чтобы нас выдали им на поруки.

Кры­ла­тый ангел-полис­мен под­ле­тел ко мне и взял меня за левое крыло. Совсем близко сто­яло несколько очень состо­я­тель­ного вида духов, вызван­ных в суд.

— Вы из этой шайки? — спро­сил меня полисмен.

— А кто они? — отве­тил я вопросом.

— Ну, как же, — ска­зал он, — это люди, которые…

Но все это не отно­сится к делу и только зани­мает место, пред­на­зна­чен­ное для рассказа.

Дэлси слу­жила в уни­вер­саль­ном мага­зине. Она про­да­вала ленты, а может быть, фар­ши­ро­ван­ный перец, или авто­мо­били, или еще какие-нибудь без­де­лушки, кото­рыми тор­гуют в уни­вер­саль­ных мага­зи­нах. Из сво­его зара­ботка она полу­чала на руки шесть дол­ла­ров в неделю. Осталь­ное запи­сы­ва­лось ей в кре­дит и кому-то в дебет в глав­ной книге, кото­рую ведет Гос­подь Бог… то есть, вино­ват, ваше пре­по­до­бие, Пер­вич­ная Энер­гия, так, кажется? Ну, зна­чит, в глав­ной книге Пер­вич­ной Энергии.

Весь пер­вый год, что Дэлси рабо­тала в мага­зине, ей пла­тили пять дол­ла­ров в неделю. Поучи­тельно было бы узнать, как она жила на эту сумму. Вам это не инте­ресно? Очень хорошо, вас, веро­ятно, инте­ре­суют более круп­ные суммы. Шесть дол­ла­ров более круп­ная сумма. Я рас­скажу вам, как она жила на шесть дол­ла­ров в неделю.

Одна­жды, в шесть часов вечера, при­ка­лы­вая шляпку так, что булавка про­шла в одной вось­мой дюйма от моз­жечка, Дэлси ска­зала своей сослу­жи­вице Сэди — той, что все­гда пово­ра­чи­ва­ется к поку­па­телю левым профилем:

— Зна­ешь, Сэди, я сего­дня сго­во­ри­лась пойти обе­дать со Свинкой.

— Не может быть! — вос­клик­нула Сэди с вос­хи­ще­нием. — Вот счаст­ли­вица-то! Свинка страшно шикар­ный, он все­гда водит деву­шек в самые шикар­ные места. Один раз он водил Бланш к Гоф­ману, а там все­гда такая шикар­ная музыка и про­пасть шикар­ной пуб­лики. Ты шикарно про­ве­дешь время, Дэлси.

Дэлси спе­шила домой. Глаза ее бле­стели. На щеках горел румя­нец, воз­ве­щав­ший близ­кий рас­цвет жизни, насто­я­щей жизни. Была пят­ница; из недель­ной получки у Дэлси оста­ва­лось пять­де­сят центов.

Улицы, как все­гда в этот час, были залиты пото­ками людей. Элек­три­че­ские огни на Бро­д­вее сияли, при­вле­кая из тем­ноты ноч­ных бабо­чек; они при­ле­тали сюда за десятки, за сотни миль, чтобы научиться обжи­гать себе кры­лья. Хорошо оде­тые муж­чины — лица их напо­ми­нали те, что ста­рые мат­росы так искусно выре­зы­вают из виш­не­вых косто­чек, — обо­ра­чи­ва­лись и гля­дели на Дэлси, кото­рая спе­шила впе­ред, не удо­ста­и­вая их вни­ма­нием. Ман­х­эт­тен, ноч­ной как­тус, начи­нал рас­кры­вать свои мерт­венно белые, с тяже­лым запа­хом лепестки.

Дэлси вошла в деше­вый мага­зин и купила на свои пять­де­сят цен­тов ворот­ни­чок из машин­ных кру­жев. Эти деньги были, соб­ственно говоря, пред­на­зна­чены на дру­гое: пят­на­дцать цен­тов на ужин, десять — на зав­трак и десять — на обед. Еще десять цен­тов Дэлси хотела доба­вить к своим скром­ным сбе­ре­же­ниям, а пять — про­мо­тать на лакрич­ные леденцы, от кото­рых, когда засу­нешь их за щеку, кажется, что у тебя флюс, и кото­рые тянутся, когда их сосешь, так же долго, как флюс. Леденцы были, конечно, рос­ко­шью, почти оргией, но стоит ли жить, если жизнь лишена удовольствий!

Дэлси жила в меб­ли­ро­ван­ных ком­на­тах. Между меб­ли­ро­ван­ными ком­на­тами и пан­си­о­ном есть раз­ница: в меб­ли­ро­ван­ных ком­на­тах ваши соседи не знают, когда вы голодаете.

Дэлси под­ня­лась в свою ком­нату — тре­тий этаж, окна во двор, в мрач­ном камен­ном доме. Она зажгла газ. Уче­ные гово­рят нам, что самое твер­дое из всех тел — алмаз. Они оши­ба­ются. Квар­тир­ные хозяйки знают такой состав, перед кото­рым алмаз пока­жется гли­ной. Они сма­зы­вают им крышки газо­вых горе­лок, и вы можете залезть на стул и рас­ка­пы­вать этот состав, пока не обло­ма­ете себе ногти, и все напрасно. Даже шпиль­кой его не все­гда уда­ется про­ко­вы­рять, так что усло­вимся назы­вать его стойким.

Итак, Дэлси зажгла газ. При его свете силою в чет­верть свечи мы осмот­рим комнату.

Кро­вать, стол, комод, умы­валь­ник, стул — в этом была повинна хозяйка. Осталь­ное при­над­ле­жало Дэлси. На комоде поме­ща­лись ее сокро­вища: фар­фо­ро­вая с золо­том вазочка, пода­рен­ная ей Сэди, кален­дарь — реклама кон­серв­ного завода, сон­ник, рисо­вая пудра в стек­лян­ном блю­дечке и пучок искус­ствен­ных вишен, пере­вя­зан­ный розо­вой ленточкой.

При­сло­нен­ные к кри­вому зер­калу сто­яли порт­реты гене­рала Кит­че­нера, Уильяма Мэл­дуна, гер­цо­гини Маль­боро и Бен­ве­нуто Чел­лини. На стене висел гип­со­вый баре­льеф какого-то ирландца в рим­ском шлеме, а рядом с ним — ярчай­шая олео­гра­фия, на кото­рой маль­чик лимон­ного цвета гонялся за огненно-крас­ной бабоч­кой. Дальше этого худо­же­ствен­ный вкус Дэлси не шел; впро­чем, он нико­гда и не был поко­леб­лен. Нико­гда шушу­ка­нья о пла­ги­а­тах не нару­шали ее покоя; ни один кри­тик не щурился пре­зри­тельно на ее мало­лет­него энтомолога.

Свинка дол­жен был зайти за нею в семь. Пока она быстро при­во­дит себя в поря­док, мы скромно отвер­немся и немного посплетничаем.

За ком­нату Дэлси пла­тит два дол­лара в неделю. В будни зав­трак стоит ей десять цен­тов; она делает себе кофе и варит яйцо на газо­вой горелке, пока оде­ва­ется. По вос­кре­се­ньям она пирует — ест теля­чьи кот­леты и ола­дьи с ана­на­сами в ресто­ране Билли; это стоит два­дцать пять цен­тов, и десять она дает на чай. Нью-Йорк так рас­по­ла­гает к рас­то­чи­тель­но­сти. Днем Дэлси зав­тра­кает на работе за шесть­де­сят цен­тов в неделю и обе­дает за один дол­лар и пять цен­тов. Вечер­няя газета — пока­жите мне жителя Нью-Йорка, кото­рый обхо­дился бы без газеты! — стоит шесть цен­тов в неделю и две вос­крес­ных газеты — одна ради брач­ных объ­яв­ле­ний, дру­гая для чте­ния — десять цен­тов. Итого — четыре дол­лара семь­де­сят шесть цен­тов. А ведь нужно еще оде­ваться, и…

Нет, я отка­зы­ва­юсь. Я слы­шал об уди­ви­тельно деше­вых рас­про­да­жах ману­фак­туры и о чуде­сах, совер­ша­е­мых при помощи нитки и иголки; но я что-то сомне­ва­юсь. Мое перо пови­сает в воз­духе при мысли о том, что в жизнь Дэлси сле­до­вало бы еще вклю­чить радо­сти, какие пола­га­ются жен­щине в силу всех непи­са­ных, свя­щен­ных, есте­ствен­ных, без­дей­ству­ю­щих зако­нов выс­шей спра­вед­ли­во­сти. Два раза она была на Кони-Айленде и ката­лась на кару­сели. Скучно, когда удо­воль­ствия отпус­ка­ются вам не чаще раза в год.

О Свинке нужно ска­зать всего несколько слов. Когда девушки дали ему это про­звище, на почтен­ное семей­ство сви­ней легло неза­слу­жен­ное клеймо позора. Можно и дальше исполь­зо­вать для его опи­са­ния живот­ный мир: у Свинки была душа крысы, повадки лету­чей мыши и вели­ко­ду­шие кошки. Он оде­вался щего­лем и был зна­то­ком по части недо­еда­ния. Взгля­нув на про­дав­щицу из мага­зина, он мог ска­зать вам с точ­но­стью до одного часа, сколько вре­мени про­шло с тех пор, как она ела что-нибудь более пита­тель­ное, чем чай с пасти­лой. Он вечно рыс­кал по боль­шим мага­зи­нам и при­гла­шал деву­шек обе­дать. Муж­чины, выво­дя­щие на про­гулку собак, и те смот­рят на него с пре­зре­нием. Это — опре­де­лен­ный тип: хва­тит о нем; мое перо не годится для опи­са­ния ему подоб­ных: я не плотник.

Без десяти семь Дэлси была готова. Она посмот­ре­лась в кри­вое зер­кало и оста­лась довольна. Темно-синее пла­тье, сидев­шее на ней без еди­ной мор­щинки, шляпа с кокет­ли­вым чер­ным пером, почти совсем све­жие пер­чатки — все эти сви­де­тель­ства отре­че­ния (даже от обеда) были ей очень к лицу.

На минуту Дэлси забыла все, кроме того, что она кра­сива и что жизнь готова при­под­нять для нее кра­е­шек таин­ствен­ной завесы и пока­зать ей свои чудеса. Нико­гда еще ни один муж­чина не при­гла­шал ее в ресто­ран. Сего­дня ей пред­сто­яло на крат­кий миг загля­нуть в новый, свер­ка­ю­щий крас­ками мир.

Девушки гово­рили, что Свинка — «мот». Зна­чит, пред­стоит рос­кош­ный обед и музыка, и можно будет погля­деть на разо­де­тых жен­щин и отве­дать таких блюд, от кото­рых у деву­шек скулы сво­дит, когда они пыта­ются опи­сать их подру­гам. Без сомне­ния, он и еще когда-нибудь при­гла­сит ее.

В окне одного мага­зина она видела голу­бое пла­тье из китай­ского шелка. Если откла­ды­вать каж­дую неделю не по десять, а по два­дцать цен­тов… постойте, постойте… нет, на это уйдет несколько лет. Но на Седь­мой авеню есть мага­зин подер­жан­ных вещей, и там…

Кто-то посту­чал в дверь. Дэлси открыла. В две­рях сто­яла квар­тир­ная хозяйка с при­твор­ной улыб­кой на губах и ста­ра­лась уло­вить носом, не пах­нет ли стряп­ней на укра­ден­ном газе.

— Вас там внизу спра­ши­вает какой-то джентль­мен, — ска­зала она. — Фами­лия Уиггинс.

Под таким назва­нием Свинка был изве­стен тем несчаст­ным, кото­рые при­ни­мали его всерьез.

Дэлси повер­ну­лась к комоду, чтобы достать носо­вой пла­ток, и вдруг замерла на месте и крепко заку­сила ниж­нюю губу. Пока она смот­рела в зер­кало, она видела ска­зоч­ную страну и себя — прин­цессу, только что проснув­шу­юся от дол­гого сна. Она забыла того, кто не спус­кал с нее печаль­ных, кра­си­вых, стро­гих глаз, един­ствен­ного, кто мог одоб­рить или осу­дить ее пове­де­ние. Пря­мой, высо­кий и строй­ный, с выра­же­нием груст­ного упрека на пре­крас­ном мелан­хо­ли­че­ском лице, гене­рал Кит­че­нер гля­дел на нее из золо­че­ной рамки сво­ими уди­ви­тель­ными глазами.

Как завод­ная кукла, Дэлси повер­ну­лась к хозяйке.

— Ска­жите ему, что я не пойду, — про­го­во­рила она тупо. — Ска­жите, что я больна или еще что-нибудь. Ска­жите, что я не выхожу.

Про­во­див хозяйку и запе­рев дверь, Дэлси бро­си­лась нич­ком на постель, так что чер­ное перо совсем смя­лось, и про­пла­кала десять минут. Гене­рал Кит­че­нер был ее един­ствен­ный друг. В ее гла­зах он был иде­а­лом рыцаря. На лице его чита­лось какое-то тай­ное горе, а усы его были как мечта, и она немного боя­лась его стро­гого, но неж­ного взгляда. Она при­выкла тешить себя невин­ной фан­та­зией, что когда-нибудь он при­дет в этот дом и спро­сит ее, и его шпага будет посту­ки­вать о бот­форты. Одна­жды, когда какой-то маль­чик сту­чал цепоч­кой по фонар­ному столбу, она открыла окно и выгля­нула на улицу. Но нет! Она знала, что гене­рал Кит­че­нер далеко, в Япо­нии, ведет свою армию про­тив диких турок. Нико­гда он не вый­дет к ней из своей золо­че­ной рамки. А между тем в этот вечер один взгляд его побе­дил Свинку. Да, на этот вечер.

Попла­кав, Дэлси встала, сняла свое наряд­ное пла­тье и надела ста­рень­кий голу­бой хала­тик Обе­дать ей не хоте­лось. Она про­пела два куп­лета из «Самми». Потом серьезно заня­лась крас­ным пят­ныш­ком на своем носу. А потом при­дви­нула стул к рас­ша­тан­ному столу и стала гадать на картах.

— Вот гадость, вот наг­лость! — ска­зала она вслух. — Я нико­гда ни сло­вом, ни взгля­дом не давала ему повода так думать.

В девять часов Дэлси достала из сун­дучка жестянку с суха­рями и гор­шо­чек с мали­но­вым варе­ньем и устро­ила пир. Она пред­ло­жила суха­рик с варе­ньем гене­ралу Кит­че­неру, но он только посмот­рел на нее так, как посмот­рел бы сфинкс на бабочку, если только в пустыне есть бабочки.

— Ну и не ешьте, если не хотите, — ска­зала Дэлси, — и не важ­ни­чайте так, и не уко­ряйте гла­зами. Навряд ли вы были бы такой гор­дый, если бы вам при­шлось жить на шесть дол­ла­ров в неделю.

Дэлси нагру­била гене­ралу Кит­че­неру, это не пред­ве­щало ничего хоро­шего. А потом она сер­дито повер­нула Бен­ве­нуто Чел­лини лицом к стене. Впро­чем, это было про­сти­тельно, потому что она все­гда при­ни­мала его за Ген­риха VIII, пове­де­ния кото­рого не одобряла.

В поло­вине деся­того Дэлси бро­сила послед­ний взгляд на порт­реты, пога­сила свет и юрк­нула в постель. Это очень страшно — ложиться спать, обме­няв­шись на про­ща­ние взгля­дом с гене­ра­лом Кит­че­не­ром, Уилья­мом Мэл­ду­ном, гер­цо­ги­ней Маль­боро и Бен­ве­нуто Челлини.

Рас­сказ, соб­ственно, так и остался без конца. Допи­сан он будет когда-нибудь позже, когда Свинка опять при­гла­сит Дэлси в ресто­ран, и она будет чув­ство­вать себя осо­бенно оди­но­кой, и гене­ралу Кит­че­неру слу­чится отвер­нуться: и тогда…

Как я уже ска­зал, мне сни­лось, что я стою неда­леко от кучки анге­лов зажи­точ­ного вида, и полис­мен взял меня за крыло и спро­сил, не из их ли я компании.

— А кто они? — спро­сил я.

— Ну, как же, — ска­зал он, — это люди, кото­рые нани­мали на работу деву­шек и пла­тили им пять или шесть дол­ла­ров в неделю. Вы из их шайки?

— Нет, ваше бес­смерт­ство, — отве­тил я. — Я всего-навсего под­жег приют для сирот и убил сле­пого, чтобы вос­поль­зо­ваться его медяками.

---

[24] Одежда про­те­стант­ских священников.