Война – это огромная мерзость. Война – это всегда очень грязное дело. Война — это всегда страшно.
Но и на войне всегда было место шуткам, смеху, остротам и курьёзам. Читаешь воспоминания фронтовиков, и понимаешь, что юмор помогал выживать людям в тяжелейших условиях. Юрий Владимирович Никулин, наш великий актёр и цирковой клоун, любил вспоминать один смешной эпизод из своей фронтовой юности. Эта история несколько пикантна, но если уж сам Юрий Владимирович позволял себе оглашать её на всю страну в различных телепрограммах центральных ТВ-каналов и на творческих встречах со зрителями, то почему бы мне не продублировать её на своём портале? Ещё раз предупреждаю, что история с суровым солдатским юмором, но на фронте без него никак.
Юрий Никулин служил под Ленинградом. Был зенитчиком. Однажды отряд наших разведчиков перешёл линию фронта и на нейтральной полосе у железнодорожного полотна столкнулся то ли с немецкой разведгруппой, то ли с каким-то заблудившимся обозом. От нечаянной встречи возник переполох, и противники разбежались по разные стороны железнодорожной насыпи. И в этой суете на НАШУ сторону свалился немецкий солдат. Ну перепутал, вражина. Немец очень сильно испугался, увидев перед собой советских солдат, и от страха… как бы это выразиться покультурнее… короче, он ПУКНУЛ!…
Причем, это нежное слово не соответствует тембру и мощности изданного звука. Так как немец был большим и упитанным, то сами понимаете, какое слово тут более уместно. Услышав эту бас-трубу, наши солдаты начали ржать. Смеялись очень долго. До колик в животах и спазма лицевых мышц. Вместе с ними хихикал и толстый захватчик…
Когда я впервые услышал эту историю, то сразу же вспомнил фразу из одесского анекдота: «Ты именно для этого к нам в гости пришёл?»…
Когда наши бойцы отсмеялись, то брать в плен немца-засранца не стали, а вытолкали толстяка из своих рядов и хорошим пинком под зад отправили к своим. Думаете это конец истории? Нет! Через некоторое время с немецкой стороны раздался мощный ржач. Это видать «бас-трубач» дополз, и рассказал про своё приключение у русских. Немцы смеялись тоже очень долго.
Юрий Никулин подвёл итог своему рассказу интересным фактом – после случившегося никто из противников не открыл огонь. Никто не смог стрелять друг в друга. Отсмеялись, и разошлись в разные стороны.
Когда любимый несколькими поколениями людей актер Юрий Никулин в фильме «Бриллиантовая рука» говорит милиционеру: «С войны не держал боевого оружия» — это чистая правда, а не просто «по сценарию». Сержант Никулин прошел всю Великую Отечественную в артиллерии ПВО, награжден медалями «За оборону Ленинграда» и «За боевые заслуги». О своей войне он подробно рассказал в книге «Почти серьезно»
Почти семь лет я не снимал с себя гимнастерку, сапоги и солдатскую шинель. И об этих годах собираюсь рассказать. О моей действительной службе в армии, о двух войнах, которые пришлось пережить. В армии я прошел суровую жизненную школу, узнал немало людей, научился сходиться с ними, что впоследствии помогло в работе, в жизни. Ну а военная «карьера» моя за семь долгих лет — от рядового до старшего сержанта.
Смешное и трагическое — две сестры, сопровождающие нас по жизни. Вспоминая все веселое и все грустное, что было в эти трудные годы — второго больше, но первое дольше сохраняется в памяти, — я и постараюсь рассказать о минувших событиях так, как тогда их воспринимал…
18 ноября 1939 года в 23.00, как гласила повестка из военкомата, мне предписывалось быть на призывном пункте…
Ночью нас привезли в Ленинград. Когда нам сообщили, что будем служить под Ленинградом, все дружно закричали «ура». Тут же, охлаждая наш пыл, нам объяснили:
— На границе с Финляндией напряженная обстановка, город на военном положении.
Сначала шли по Невскому. Кругом тишина, лишь изредка проезжали машины с тусклыми синими фарами. Мы еще не знали, что город готовится к войне. И все нам казалось романтичным: затемненный город, мы идем по его прямым, красивым улицам. Но романтика быстро кончилась: от лямок тяжеленного рюкзака заболели плечи, — и часть пути я буквально волок его за собой.
Романтика быстро кончилась…
Учебные тревоги и раньше проводились довольно часто. А тут тревога какая-то особенная, нервная. Собрали нас в помещении столовой, и политрук батареи сообщил, что Финляндия нарушила нашу границу и среди пограничников есть убитые и раненые. Потом выступил красноармеец Черноморцев — он всегда выступал на собраниях — и сказал, что молодежи у нас много, а комсомольцев мало.
Я тут же написал заявление: «Хочу идти в бой комсомольцем».
Через два часа заполыхало небо, загремела канонада: это началась артподготовка. В сторону границы полетели наши бомбардировщики и истребители…
Я скучал по дому. Часто писал. Писал о том, как осваивал солдатскую науку, которой обучал нас старшина.
Оказывается, из-за портянок, которые надо наматывать в несколько слоев, обувь полагается брать на размер больше. И хотя многое из премудростей солдатской науки я освоил, все-таки однажды сильно обморозил ноги.
Нам поручили протянуть линию связи от батареи до наблюдательного пункта. На мою долю выпал участок в два километра. И вот иду один на лыжах по льду Финского залива, за спиной тяжелые катушки с телефонным кабелем. Не прошло и получаса, как почувствовал страшную усталость. Поставил катушки на лед, посидел немного и пошел дальше. А идти становилось все трудней.
Лыжи прилипают к снегу. Я уж катушки на лыжи положил, а сам двигался по колено в снегу, толкая палками свое сооружение. Вымотался вконец. Снова присел отдохнуть, да так и заснул. Мороз больше тридцати градусов, а я спал как ни в чем не бывало. Хорошо, мимо проезжали на аэросанях пограничники. Когда они меня разбудили и я встал, ноги показались мне деревянными, чужими. Привезли меня на батарею.
— Да у тебя, Никулин, обморожение, — сказал после осмотра санинструктор.
Отлежался в землянке. Опухоль постепенно прошла. Исчезла краснота, но после этого ноги стали быстро замерзать даже при небольшом морозе.
Как только началась война, нам ежедневно выдавали по сто граммов водки в день. Попробовал я как-то выпить, стало противно. К водке полагалось пятьдесят граммов сала, которое я любил, и поэтому порцию водки охотно менял на сало. Лишь 18 декабря 1939 года выпил положенные мне фронтовые сто граммов: в этот день мне исполнилось восемнадцать лет. Прошел ровно месяц со дня призыва в армию…
Наша батарея продолжала стоять под Сестрорецком, охраняя воздушные подступы к Ленинграду, а почти рядом с нами шли тяжелые бои по прорыву обороны противника — линии Маннергейма.
В конце февраля — начале марта 1940 года наши войска прорвали долговременную финскую оборону, и 12 марта военные действия с Финляндией закончились…
Нашу часть оставили под Сестрорецком.
Жизнь на батарее проходила довольно весело. Некоторые мои сослуживцы взяли из дома музыкальные инструменты: кто мандолину, кто гармошку, была и гитара. Часто заводили патефон и слушали заигранные до хрипа пластинки — Лидии Руслановой, Изабеллы Юрьевой, Вадима Козина… Когда все собирались у патефона, то дело доходило чуть ли не до драки: одни — в основном ребята из села — требовали в сотый раз Русланову, а нам, горожанам, больше нравился Козин. А на соседней батарее где-то достали целых пять пластинок Леонида Утесова. Мы соседям завидовали.
Позже появились пластинки Клавдии Шульженко. Все с наслаждением слушали ее песню «Мама». Мне казалось, что эта песня про мою маму.
Так и проходили наши солдатские будни: учения, политинформации, боевая подготовка…
В конце апреля 1941 года я, как и многие мои друзья, призванные вместе со мной в армию, начал готовиться к демобилизации. Один из батарейных умельцев сделал мне за пятнадцать рублей чемоданчик из фанеры. Я выкрасил его снаружи черной краской, а внутреннюю сторону крышки украсил групповой фотографией футболистов московской команды «Динамо».
Динамовцев я боготворил. Еще учась в седьмом классе, я ходил на футбол вместе со школьным приятелем, который у знакомого фотографа достал служебный пропуск на стадион «Динамо». И когда мимо нас проходили динамовцы (а мы стояли в тоннеле, по которому проходят игроки на поле), я незаметно, с замирающим сердцем, дотрагивался до каждого игрока.
В этом же чемоданчике лежали и книги. Среди них Ярослав Гашек, «Похождения бравого солдата Швейка» (одна из моих самых любимых), ее мне прислали родители ко дню рождения, «Цемент» же Гладкова я кому-то дал почитать, и мне его так и не вернули, как и «Бродяги Севера» Кервуда…
В ночь на 22 июня на наблюдательном пункте нарушилась связь с командованием дивизиона. По инструкции мы были обязаны немедленно выйти на линию связи искать место повреждения. Два человека тут же пошли к Белоострову и до двух ночи занимались проверкой. Они вернулись около пяти утра и сказали, что наша линия в порядке. Следовательно, авария случилась за рекой на другом участке.
Наступило утро. Мы спокойно позавтракали. По случаю воскресенья с Боруновым, взяв трехлитровый бидон, пошли на станцию покупать для всех пива. Подходим к станции, а нас останавливает пожилой мужчина и спрашивает:
— Товарищи военные, правду говорят, что война началась?
— От вас первого слышим, — спокойно отвечаем мы. — Никакой войны нет. Видите-за пивом идем. Какая уж тут война! — сказали мы и улыбнулись.
Прошли еще немного. Нас снова остановили:
— Что, верно война началась?
— Да откуда вы взяли? — забеспокоились мы.
Что такое? Все говорят о войне, а мы спокойно идем за пивом. На станции увидели людей с растерянными лицами, стоявших около столба с громкоговорителем. Они слушали выступление Молотова.
Как только до нас дошло, что началась война, мы побежали на наблюдательный пункт…
Именно в эту ночь с 22 на 23 июня 1941 года гитлеровские самолеты минировали Финский залив. На рассвете мы увидели «Юнкерсов-88», идущих на бреющем полете со стороны Финляндии…
С вышки нашего наблюдательного пункта видны гладь залива, Кронштадт, форты и выступающая в море коса, на которой стоит наша шестая батарея.
«Юнкерсы» идут прямо на батарею. Вспышка. Еще не слышно залпа пушек, но мы понимаем: наша батарея первой в полку открыла огонь.
Так 115-й зенитно-артиллерийский полк вступил в войну. С первым боевым залпом мы поняли, что война действительно началась…
С тревогой следили мы за сводками Совинформбюро. Враг приближался к Ленинграду. Мы несли службу на своем наблюдательном пункте. Однажды на рассвете мы увидели, как по шоссе шли отступающие части нашей пехоты. Оказывается, сдали Выборг.
Все деревья вдоль шоссе увешаны противогазами. Солдаты оставили при себе только противогазные сумки, приспособив их для табака и продуктов. Вереницы измотанных, запыленных людей молча шли по направлению к Ленинграду. Мы все ждали команду сняться с НП, и, когда нам сообщили с командного пункта, что противник уже близко, нам сказали:
— Ждите распоряжений, а пока держитесь до последнего патрона!
А у нас на пятерых три допотопные бельгийские винтовки и к ним сорок патронов.
До последнего патрона нам держаться не пришлось. Ночью за нами прислали старшину Уличука, которого все мы ласково называли Улич. Мы обрадовались, увидев его двухметровую фигуру. Он приехал за нами в тот момент, когда трассирующие пули проносились над головами и кругом рвались мины.
Возвращались на батарею на полуторке. Кругом все горело. С болью мы смотрели на пылающие дома.
У Сестрорецка уже стояли ополченцы из рабочих — ленинградцев.
Уличук привез нас на батарею, и мы обрадовались, увидя своих. Через несколько дней мне присвоили звание сержанта и назначили командиром отделения разведки…
Я видел Ленинград во время блокады. Трамваи застыли. Дома покрыты снегом с наледью. Стены все в потеках. В городе не работали канализация и водопровод. Всюду огромные сугробы.
Между ними маленькие тропинки. По ним медленно, инстинктивно экономя движения, ходят люди. Все согнуты, сгорблены, многие от голода шатаются. Некоторые с трудом тащат санки с водой, дровами. Порой на санках везли трупы, завернутые в простыни.
Часто трупы лежали прямо на улицах, и это никого не удивляло.
Бредет человек по улице, вдруг останавливается и… падает — умер.
От холода и голода все казались маленькими, высохшими. Конечно, в Ленинграде было страшнее, чем у нас на передовой. Город бомбили и обстреливали. Нельзя забыть трамвай с людьми, разбитый прямым попаданием немецкого снаряда.
А как горели после бомбежки продовольственные склады имени Бадаева — там хранились сахар, шоколад, кофе… Все вокруг после пожара стало черным. Потом многие приходили на место пожара, вырубали лед, растапливали его и пили. Говорили, что это многих спасло, потому что во льду остались питательные вещества.
В Ленинград мы добрались пешком. За продуктами для батареи ходили с санками. Все продукты на сто двадцать человек (получали сразу на три дня) умещались на небольших санках. Пятеро вооруженных солдат охраняли продукты в пути.
Я знаю, что в январе 1942 года в отдельные дни умирало от голода по пять — шесть тысяч ленинградцев…
Весной 1943 года я заболел воспалением легких и был отправлен в ленинградский госпиталь. Через две недели выписался и пошел на Фонтанку, 90, где находился пересыльный пункт. Я просился в свою часть, но, сколько ни убеждал, ни уговаривал, получил назначение в 71-й отдельный дивизион, который стоял за Колпином, в районе Красного Бора. В новую часть я так и не прибыл, потому что меня задержали в тыловых частях, примерно в десяти — пятнадцати километрах от дивизиона.
И тут произошло неожиданное. Вышел я подышать свежим воздухом и услышал, как летит снаряд… А больше ничего не слышал и не помнил — очнулся, контуженный, в санчасти, откуда меня снова отправили в госпиталь, уже в другой.
После лечения контузии меня направили в Колпино в 72-й отдельный зенитный дивизион. Появился я среди разведчиков первой батареи при усах (мне казалось, что они придают моему лицу мужественный вид, в лохматой шапке, в комсоставских брюках, в обмотках с ботинками — такую одежду получил в госпитале при выписке.
Меня сразу назначили командиром отделения разведки. В подчинении находились четыре разведчика, с которыми у меня быстро наладились хорошие отношения. Я им пел песни, рассказывал по ночам разные истории. Тогда же начал учиться играть на гитаре… Летом 1943 года я стал старший сержантом, помощником командира взвода…
В 1944 году началось наше наступление на Ленинградском фронте. С огромной радостью мы слушали Левитана, читающего по радио приказы Верховного Главнокомандующего.
Навсегда вошло в мою жизнь 14 января 1944 года — великое наступление, в результате которого наши войска сняли блокаду и отбросили фашистов от Ленинграда. Была продолжительная артиллерийская подготовка. Двадцать градусов мороза, но снег весь сплавился и покрылся черной копотью. Многие деревья стояли с расщепленными стволами. Когда артподготовка закончилась, пехота пошла в наступление…
Утром небо слегка прояснилось, и над нами два раза пролетела вражеская «рама» — специальный самолет — разведчик. Через два часа по нашей позиции немцы открыли сильный огонь из дальнобойных орудий. Разрывов я не слышал, потому что крепко спал.
— Выносите Никулина! — закричал командир взвода управления.
Меня с трудом выволокли из блиндажа (мне потом говорили, что я рычал, отбрыкивался, заявляя, что хочу спать и пусть себе стреляют) и привели в чувство. Только мы отбежали немного от блиндажа, как увидели, что он взлетел на воздух: в него угодил снаряд. Так мне еще раз повезло…
Не могу сказать, что я отношусь к храбрым людям. Нет, мне бывало страшно. Все дело в том, как этот страх проявляется. С одними случались истерики — они плакали, кричали, убегали. Другие переносили внешне все спокойно.
Начинается обстрел. Ты слышишь орудийный выстрел, потом приближается звук летящего снаряда. Сразу возникают неприятные ощущения. В те секунды, пока снаряд летит, приближаясь, ты про себя говоришь: «Ну вот, это все, это мой снаряд». Со временем это чувство притупляется. Уж слишком часты повторения.
Но первого убитого при мне человека невозможно забыть. Мы сидели на огневой позиции и ели из котелков. Вдруг рядом с нашим орудием разорвался снаряд, и заряжающему осколком срезало голову. Сидит человек с ложкой в руках, пар идет из котелка, а верхняя часть головы срезана, как бритвой, начисто.
Смерть на войне, казалось бы, не должна потрясать. Но каждый раз это потрясало. Я видел поля, на которых лежали рядами убитые люди: как шли они в атаку, так и скосил их всех пулемет. Я видел тела, разорванные снарядами и бомбами, но самое обидное — нелепая смерть, когда убивает шальная пуля, случайно попавший осколок…
Ночью 14 июля 1944 года под Псковом мы заняли очередную позицию, с тем чтобы с утра поддержать разведку боем соседней дивизии. Лил дождь. Командир отделения сержант связи Ефим Лейбович со своим отделением протянул связь от батареи до наблюдательного пункта на передовой. Мы же во главе с нашим командиром взвода подготовили данные для ведения огня.
Казалось, все идет хорошо. Но только я залез в землянку немного поспать, как меня вызвал комбат Шубников. Оказывается, связь с наблюдательным пунктом прервалась, и Шубников приказал немедленно устранить повреждение.
С трудом расталкиваю заснувших связистов Рудакова и Шлямина. Поскольку Лейбовича вызвали на командный пункт дивизиона, возглавлять группу пришлось мне.
Глухая темень. Ноги разъезжаются по глине. Через каждые сто метров прозваниваем линию. А тут начался обстрел, и пришлось почти ползти. Наконец обнаружили повреждение. Долго искали в темноте отброшенный взрывом второй конец провода. Шлямин быстро срастил концы, можно возвращаться. Недалеко от батареи приказал Рудакову прозвонить линию. Тут выяснилось, что связь нарушена снова.
Шли назад опять под обстрелом… Так повторялось трижды. Когда, совершенно обессиленные, возвращались на батарею, услышали зловещий свист снаряда. Ничком упали на землю. Разрыв, другой, третий… Несколько минут не могли поднять головы. Наконец утихло. Поднялся и вижу, как неподалеку из траншеи выбирается Шлямин. Рудакова нигде нет. Громко стали звать — напрасно.
В тусклых рассветных сумерках заметили неподвижное тело возле небольшого камня. Подбежали к товарищу, перевернули к себе лицом.
— Саша! Саша! Что с тобой?
Рудаков открыл глаза, сонно и растерянно заморгал:
— Ничего, товарищ сержант… Заснул я под «музыку»…
До чего же люди уставали и как они привыкли к постоянной близости смертельной опасности!..
Летом 1944 года мы остановились в городе Изборске. Под этим городом мы с группой разведчиков чуть не погибли. А получилось так. Ефим Лейбович, я и еще трое наших разведчиков ехали на полуторке. В машине — катушки с кабелем для связи и остальное наше боевое имущество. Немцы, как нам сказали, отсюда драпанули, и мы спокойно ехали по дороге. Правда, мы видели, что по обочинам лежат люди и усиленно машут нам руками. Мы на них не обратили особого внимания. Въехали в одну деревню, остановились в центре и тут поняли: в деревне-то стоят немцы.
Винтовки наши лежат под катушками. Чтобы их достать, нужно разгружать всю машину. Конечно, такое могли себе позволить только беспечные солдаты, какими мы и оказались. И мы видим, что немцы с автоматами бегут к нашей машине. Мы мигом спрыгнули с кузова и бегом в рожь.
Что нас спасло? Наверное, немцы тоже что-то не поняли: не могли же они допустить, что среди русских нашлось несколько идиотов, которые заехали к ним в деревню без оружия. Может быть, издали они приняли нас за своих, потому что один немец долго стоял на краю поля и все время кричал в нашу сторону:
— Ганс, Ганс!..
Лежим мы во ржи, а я, стараясь подавить дыхание, невольно рассматривая каких-то ползающих букашек, думаю: «Ах, как глупо я сейчас погибну…»
Но немцы вскоре ушли. Мы выждали некоторое время, вышли из ржаного поля, сели в машину, предварительно достав винтовки, и поехали обратно.
Почему наша машина не привлекла немцев, почему они не оставили засады — понять не могу. Наверное, оттого, что у них тогда была паника. Они все время отступали.
Нашли мы свою батарею, и комбат Шубников, увидя нас живыми, обрадовался.
— Я думал, вы все погибли, — сказал он. — Вас послали в деревню по ошибке, перепутали…
Так мне еще раз повезло.
источник : http://russkievesti.ru/novosti/istoriya/aktyoryi-pobedyi.-yurij-nikulin.html
Персонажи Юрия Никулина забавные, добродушные, немного неуклюжие, и в первую очередь он запомнился нам именно таким. Но была у актера и другая, менее знакомая сторона. В своей книге «Почти серьезно» Никулин искренне, иногда с иронией вспоминает свои детство, юность и взрослую жизнь, в том числе 2 войны, на фронте которых он провел почти 7 лет.
Вместе со знаменитым артистом редакция AdMe.ru отправилась в военный поход во времени и увидела, как веселый характер, находчивость и чувство юмора помогали ему пройти через самые тяжелые годы.
© Московский цирк Юрия Никулина © Московский цирк Юрия Никулина
Юра Никулин в школе. Он с мамой.
Когда Юре было 4 года, его семья переехала из Демидова в Москву. В столице они устроились в коммунальной квартире. Никулины — отец, мать и сын — спали в одной комнате, где на 9 кв. м стояли кровать, сундук и стол. Для Юры же родители купили у соседки, вдовы полковника, старую военную раскладушку.
«Кроватью я гордился. Мне даже казалось, что она до сих пор пахнет порохом. Правда, в первую же ночь я провалился на пол: гвоздики, державшие мешковину, проржавели, да и сам материал прогнил. Раскладушку полковника на другой день отремонтировали, прибив новый материал, и я спал на ней до окончания школы».
Юрий Никулин, «Почти серьезно»
© Московский цирк Юрия Никулина / wikimedia
Юра в детстве. Роль в домашней пьесе.
Как и все мальчишки его времени, Юра и его лучший друг Коля Душкин мечтали побывать на войне. Они бегали смотреть на военные проходы и восхищались старшим братом Коли, который вернулся с озера Хасан с медалью. Однажды друзья по незнанию стащили у местного театра бутафорский стог сена и устроили в нем военный штаб. Правда, тем же вечером в дверь «штаба» постучался милиционер.
«— Где начальник штаба?
Я вышел вперед. На голове пожарная каска, руки в старых маминых лайковых перчатках — вполне начальственный вид.
— Так, — сказал милиционер. — Стог — быстро в театр. Там через пять минут начинается спектакль. А сам пойдешь со мной в милицию.
Стог мы отнесли, а до милиции дело не дошло. Простили по дороге».
Юрий Никулин, «Почти серьезно»
© Московский цирк Юрия Никулина / wikimedia
Никулин с друзьями, Москва.
Но скоро в жизнь Юры пришла настоящая война. Всего через несколько месяцев после окончания школы весь выпуск Никулина призвали в армию, на советско-финляндский фронт. Его отправили служить под Ленинград.
«Отец, как всегда, рассказывал смешные истории, анекдоты, как будто нам и не предстояла разлука. Мама собирала в дорогу рюкзак, в который положила пирожки, яйца, котлеты, сахар, пакет соли, конфеты, смену белья, ручку-самописку, бумагу, конверты, две толстые общие тетради, сборник песен и мои любимые книги».
Юрий Никулин, «Почти серьезно»
© Московский цирк Юрия Никулина / wikimedia
Сперва в казарме насмехались над Никулиным: на нем, худом и тонконогом, висела форма, болталась вся обувь. Было, конечно, обидно, но он смеялся со всеми. Без чувства юмора в армии было бы сложно. В первые же дни старшина построил новобранцев и спросил: кто хочет посмотреть «Чапаева»? Вперед вышли несколько любителей кино, в том числе и Никулин.
«Привели нас на кухню, и мы до ночи чистили картошку. Это и называлось „смотреть „Чапаева““. В фильме, как известно, есть сцена с картошкой.
Утром мой приятель Коля Борисов поинтересовался: как, мол, „Чапаев“?
— Отлично, — ответил я. — Нам еще показали два киножурнала, поэтому поздно и вернулись.
На „Лебединое озеро“ из строя вышли четверо. Среди них и Коля Борисов. Они мыли полы».
Юрий Никулин, «Почти серьезно»
© Московский цирк Юрия Никулина / wikimedia
Во время службы случались и неприятности, и болезни. Протягивая зимой кабель, Никулин уснул в поле и чуть не отморозил ноги; с тех пор они замерзали даже при легком холоде. Позже он переболел плевритом, и его на год перевели в санчасть. В 1940 году война с Финляндией закончилась. Ближе к концу апреля 1941-го Юрий собрал вещи и стал ждать демобилизации, однако отправиться домой он так и не успел. В июне пришла новость: Германия начала военные действия.
«В первый же день войны я с грустью подумал о своем чемоданчике, в котором лежали записная книжка с анекдотами, книги, фотография динамовцев, письма из дома и от нее — от той самой девочки, которую я полюбил в школе. Я понимал: о демобилизации и думать нечего».
Юрий Никулин, «Почти серьезно»
© Alexey Varfolomeev / RIA Novosti archive / wikimedia
Одно из самых тяжелых воспоминаний о Великой Отечественной войне — блокадный Ленинград и суровый голод, который пережили и мирные жители, и армия. В солдатский паек входили 300 г хлеба (часто сырого и не особо аппетитного) и ложка муки, которую смешивали с водой. Кто-то растягивал еду надолго, но Никулин съедал все одним махом, не забывая про однополчанина Николая Гусева, с которым они делили последние крошки и укрывались одной шинелью. Вокруг тогда только и разговоров было, что о еде.
«Никогда не говорили: хорошо бы съесть бифштекс или курицу. Нет, больше всего мечтали: „Вот бы хорошо съесть мягкий батон за рубль сорок и полкило конфет „подушечек“…“»
Юрий Никулин, «Почти серьезно»
© Неизвестный автор / МАММ / МДФ
Юрий Никулин с однополчанами.
На войне Никулин все время сталкивался со смертью. Вокруг гибли люди: иногда в бою, иногда по нелепой случайности. Самому Юрию много раз везло. Один раз его спящим вытащили из блиндажа, в который через несколько секунд попал снаряд. «Мне потом говорили, что я рычал, отбрыкивался, заявляя, что хочу спать и пусть себе стреляют», — вспоминал Никулин. В другой раз с группой разведчиков они случайно въехали в деревню, полную немцев, и прятались от них в поле.
Но тогда, весной 1943-го, он вышел на улицу — и услышал звук летящего снаряда. Очнулся уже в госпитале, тяжело контуженный.
«В те секунды, пока снаряд летит, приближаясь, ты про себя говоришь: „Ну вот, это все, это мой снаряд“. Со временем это чувство притупляется. Уж слишком часты повторения. […]
Вспоминая потери близких друзей, я понимаю: мне везло. Не раз казалось, что смерть неминуема, но все кончалось благополучно. Какие-то случайности сохраняли жизнь. Видимо, я и в самом деле родился в сорочке, как любила повторять мама».
Юрий Никулин, «Почти серьезно»
© «Кавказская пленница, или Новые приключения Шурика» / Мосфильм
После выздоровления Никулина направили в новую дивизию, где его назначили командиром отделения разведки. В 1944 году блокада была снята, советские войска отбросили противника от Ленинграда. Пехота пошла в наступление, в том числе и отделение Никулина. Тогда была оттепель, грязно; солдаты промокли и ужасно устали. Решили зайти в брошенный немецкий блиндаж, обогреться и перекусить. Как только сели, на стол, совершенно без страха перед людьми, прыгнула маленькая мышка и стала просить еду.
«Видимо, не бояться людей приучили мышь жившие в блиндаже немцы.
Петухов замахнулся автоматом на незваную гостью. Я схватил его за руку и сказал:
— Вася, не надо.
— Мышь-то немецкая, — возмутился Петухов.
— Да нет, — сказал я. — Это наша мышь, ленинградская. Что, ее из Германии привезли? Посмотри на ее лицо…»
Юрий Никулин, «Почти серьезно»
© «Операция «Ы» и другие приключения Шурика / Мосфильм
Юмор, шутки, песни помогали в самые тяжелые времена, поднимали дух. Как бы ни было трудно и сложно, солдаты регулярно устраивали представления, концерты самодеятельности. Всю войну Юрий не расставался с толстой тетрадью, куда записывал услышанные по радио и от однополчан песни. Он научился играть на гитаре, пел, часто шутил, и командир дивизиона попросил его (как самого веселого) организовать самодеятельность.
Вместе с сержантом Ефимом Лейбовичем Никулин устроил настоящее цирковое представление. Реквизит собирали по заброшенным парикмахерским, среди трофеев; с гримом помогали телефонистки.
«— У киргиза было шесть верблюдов. Два убежало. Сколько осталось?
— А чего тут думать, — отвечал Ефим, — четыре.
— Нет, пять, — заявлял я.
— Почему пять?
— Один вернулся.
Солдаты, изголодавшись по зрелищам, по юмору, по всему тому, что когда-то украшало мирную жизнь, смеялись от души».
Юрий Никулин, «Почти серьезно»
© Московский цирк Юрия Никулина / wikimedia
Весной 1945 года военные действия еще продолжались. Дивизию Никулина перевели в Курляндию, Джуксте. 8 мая русские готовились к наступлению по всем фронтам, и в ночь накануне 9-го все крепко спали после целого дня тяжелой подготовки. Проснулись внезапно — от криков и толчков. Оказалось, это разведчик Бороздинов прыгал по землянке и кричал «ура!». Он первым узнал о капитуляции противника.
«Никто не знал, как и чем выразить счастье. В воздух стреляли из автоматов, пистолетов, винтовок. Пускали ракеты. Все небо искрилось от трассирующих пуль.
Хотелось выпить. Но ни водки, ни спирта никто нигде достать не смог.
Недалеко от нас стоял полуразвалившийся сарай. Поджечь его! Многим это решение пришло одновременно… Мы подожгли сарай и прыгали вокруг него как сумасшедшие. Прыгали, возбужденные от радости…
В журнале боевых действий появилась запись: „Объявлено окончание военных действий. День Победы!“»
Юрий Никулин, «Почти серьезно»
© Московский цирк Юрия Никулина
После победы Юрий Никулин был демобилизован только через год. Он хотел, чтобы возвращение стало приятным сюрпризом для родителей, и позвонил им уже из Москвы. Тем же вечером они с отцом отправились на матч «Динамо».
Возвращаться к быту было непросто, но постепенно жизнь вошла в свою колею. Когда Никулин вернулся в Москву, ему было 25. Он начал выступать в цирке, потом встретил будущую жену — и в 36 лет дебютировал в кино, вскоре став одним из любимых актеров сразу для нескольких поколений. Он всю жизнь чувствовал, что его призвание — радовать людей, и признавал: это делало его счастливым.
«Счастье — это очень просто. Я утром встаю. Мы с женой пьем кофе. Завтракаем. И я иду на работу в цирк. Потом я работаю в цирке. Вечером возвращаюсь домой. Мы с женой ужинаем. Пьем чай. И я иду спать».
Юрий Никулин
А у вас были случаи, когда чувство юмора помогало вам в непростой ситуации?
Фото на превью Московский цирк Юрия Никулина
https://www.adme.ru/svoboda-kultura/chestnyj-rasskaz-yuriya-nikulina-o-tom-kak-prihodilos-vyzhivat-na-vojne-2078165/
«Видимо, от страха в этой тишине немец громко пукнул… И немцы грохнули, и наши»: воспоминания Юрия Никулина о войне
Юрий Никулин прошел не одну войну, а две. После окончания школы в 1939 году 18-летнего Юру призвали в армию для службы в 115-м зенитно-артиллерийском полку. Во время советско-финской войны 1939–1940 годов зенитная батарея, где служил Никулин, охраняла воздушные подступы к Ленинграду. Весной 1941 года Юрий Владимирович уже готовился к демобилизации, но началась Великая Отечественная война, и Никулин продолжил службу, оставшись под Ленинградом. Закончил войну в Латвии.
«Не могу сказать, что я отношусь к храбрым людям. Нет, мне бывало страшно. Все дело в том, как этот страх проявляется. С одними случались истерики — они плакали, кричали, убегали. Другие переносили внешне все спокойно.
Начинается обстрел. Ты слышишь орудийный выстрел, потом приближается звук летящего снаряда. Сразу возникают неприятные ощущения. В те секунды, пока снаряд летит, приближаясь, ты про себя говоришь: «Ну вот, это все, это мой снаряд». Со временем это чувство притупляется. Уж слишком часты повторения.
Но первого убитого при мне человека невозможно забыть. Мы сидели на огневой позиции и ели из котелков. Вдруг рядом с нашим орудием разорвался снаряд, и заряжающему осколком срезало голову. Сидит человек с ложкой в руках, пар идет из котелка, а верхняя часть головы срезана, как бритвой, начисто.
Смерть на войне, казалось бы, не должна потрясать. Но каждый раз это потрясало. Я видел поля, на которых лежали рядами убитые люди: как шли они в атаку, так и скосил их всех пулемет. Я видел тела, разорванные снарядами и бомбами, но самое обидное — нелепая смерть, когда убивает шальная пуля, случайно попавший осколок…
Я расскажу вам, как юмор спас жизни по крайней мере человекам 20. Зимой 42 года произошел случай, о котором, конечно, никто нигде не писал. О таком писать нельзя было. Послан наш отряд разведчиков-лыжников ночью в тыл врага. Они должны были пройти передовую. Отвлекающий маневр…
Прошли передовую, идут тихо по старой запорошенной дороге в лесу. Идут бесшумно, и вдруг из-за угла неожиданно появляется отряд немцев. Минутное замешательство. Наши вправо, в кювет. А немцы влево. Тишина, все залегли. А один немец, толстый такой, видимо, заметался и — к нашим.
И вдруг из кювета, где прятались немцы, слышится: «Ганс, Ганс, Ганс!» Его ищут. И наши взяли этого Ганса и перекинули через дорогу. И когда Ганс туда полетел, видимо, от страха в этой тишине громко пукнул.
И когда он, как жаба, упал, и немцы грохнули, и наши. И нервно смеялись в течение минуты. Хохотали, лежали и плакали. И потом начали постепенно замолкать. Стало возвращаться понимание, что война.
И, не сговариваясь, наши тихонечко проползли и пошли своей дорогой. А немцы, ни слова не говоря, выстроились и пошли тоже дальше…»
Юмор на фронте спасает жизнь солдату, 1942 год. Вспоминает Юрий Никулин
Источник: Никулин Ю.В. Почти серьезно… — М.: Вагриус, 1998; Юмор на фронте спасает жизнь солдату, 1942 год. Вспоминает Юрий Никулин
https://yandex.ru/turbo/rubaltic.ru/s/context/05112020-vidimo-ot-strakha-v-etoy-tishine-nemets-gromko-puknul-i-nemtsy-grokhnuli-i-nashi-vospominaniya-yuriya/?publisher_logo_url=https%3A%2F%2Favatars.mds.yandex.net%2Fget-turbo%2F1334621%2F2a000001630e1e4e99bfd0dc4e3358f1188d%2Forig&promo=navbar&utm_referrer=https%3A%2F%2Fzen.yandex.com&utm_campaign=dbr