Рассказ о генри мишурный блеск

О. Генри

Мишурный блеск

Мистер Тауэрс Чендлер гладил у себя в комнатушке свой выходной костюм. Один утюг грелся на газовой плитке, а другим он — энергично водил взад и вперед, добиваясь желаемой складки; спустя некоторое время можно будет видеть, как она протянется, прямая, словно стрела от его лакированных ботинок до края жилета с низким вырезом. Вот и все о туалете нашего героя, что можно довести до всеобщего сведения. Об остальном пусть догадываются те, кого благородная нищета толкает на жалкие уловки. Мы снова увидим мистера Чендлера, когда он будет спускаться по лестнице дешевых меблированных комнат; безупречно одетый, самоуверенный, элегантный, по внешности — типичный нью-йоркский клубмен, прожигатель жизни, отправляющийся с несколько скучающим видом в погоню за вечерними удовольствиями.

Чендлер получал восемнадцать долларов в неделю. Он служил в конторе у одного архитектора. Ему было двадцать два года. Он считал архитектуру настоящим искусством и был искренне убежден, — хотя не рискнул бы заявить об этом в Нью-Йорке, — что небоскреб «Утюг» по своим архитектурным формам уступает Миланскому собору.

Каждую неделю Чендлер откладывал из своей получки один доллар. В конце каждой десятой недели на добытый таким способом сверхкапитал он покупал в лавочке скаредного Папаши Времени один-единственный вечер, который мог провести, как джентльмен. Украсив себя регалиями миллионеров и президентов, он отправлялся в ту часть города, что ярче всего сверкает огнями реклам и витрин, и обедал со вкусом и шиком. Имея в кармане десять долларов, можно в течение нескольких часов мастерски разыгрывать богатого бездельника. Этой суммы достаточно на хорошую еду, бутылку вина с приличной этикеткой, соответствующие чаевые, сигару, извозчика и обычные и т. п.

Этот один усладительный вечер, выкроенный из семидесяти нудных вечеров, являлся для него источником периодически возрождающегося блаженства. У девушки первый выезд в свет бывает только раз в жизни; и когда волосы ее поседеют, он по- прежнему будет всплывать в ее памяти, как нечто радостное и неповторимое. Чендлер же каждые десять недель испытывал удовольствие столь же острое и сильное, как в первый раз. Сидеть под пальмами в кругу бонвиванов, в вихре звуков невидимого оркестра, смотреть на завсегдатаев этого рая и чувствовать на себе их взгляды — что в сравнении с этим первый вальс и газовое платьице юной дебютантки?

Чендлер шел по Бродвею, как полноправный участник его передвижной выставки вечерних нарядов. В этот вечер он был не только зрителем, но и экспонатом. Последующие шестьдесят девять дней он будет ходить в плохоньком костюме и питаться за сомнительными табльдотами, у стойки случайного бара, бутербродами и пивом у себя в комнатушке. Но это его не смущало, ибо он был подлинным сыном великого города мишурного блеска, и один вечер, освещенный огнями Бродвея, возмещал ему множество вечеров, проведенных во мраке.

Он все шел и шел, и вот уже сороковые улицы начали пересекать сверкающий огнями путь наслаждений; было еще рано, а когда человек приобщается к избранному обществу всего раз в семьдесят дней, ему хочется продлить это удовольствие. Взгляды — сияющие, угрюмые, любопытные, восхищенные, вызывающие, манящие — были обращены на него, ибо его наряд и вид выдавали в нем поклонника часа веселья и удовольствий.

На одном углу он остановился, подумывая о том, не пора ли ему повернуть обратно и направиться в роскошный модный ресторан, где он обычно обедал в дни своего расточительства. Как раз в эту минуту какая-то девушка, стремительно огибая угол, поскользнулась на кусочке льда и шлепнулась на тротуар,

Чендлер помог ей подняться с отменной и безотлагательной вежливостью. Прихрамывая, девушка отошла к стене, прислонилась к ней и застенчиво поблагодарила его.

— Кажется, я растянула ногу, — сказала она. — Я почувствовала, как она подвернулась.

— Очень больно? — спросил Чендлер.

— Только когда наступаю на всю ступню. Думаю, что через несколько минут я уже буду в состоянии двигаться.

— Не могу ли я быть вам чем-нибудь полезен? — предложил молодой человек. — Хотите, я позову извозчика или…

— Благодарю вас, — негромко, но с чувством сказала девушка. — Право, не стоит беспокоиться. Как это меня угораздило? И каблуки у меня самые банальные. Их винить не приходится.

Чендлер посмотрел на девушку и убедился, что его интерес к ней быстро возрастает. Она была хорошенькая и изящная, глядела весело и радушно. На ней было простенькое черное платьице, похожее на те, в какие одевают продавщиц. Из- под дешевой соломенной шляпки, единственным украшением которой была бархатная лента с бантом, выбивались колечки блестящих темно-каштановых волос. С нее можно было писать портрет хорошей, полной собственного достоинства трудящейся девушки.

Вдруг молодого архитектора осенило Он пригласит эту девушку пообедать с ним. Вот чего недоставало его роскошным, но одиноким пиршествам. Краткий час его изысканных наслаждений был бы приятнее вдвойне, если бы он мог провести его в женском обществе. Он не сомневался, что перед ним вполне порядочная девушка, — ее речь и манеры подтверждали это. И, несмотря на ее простенький наряд, он почувствовал, что ему будет приятно сидеть с ней за столом.

Эти мысли быстро пронеслись в его голове, и он решился. Разумеется, он нарушал правила приличия, но девушки, живущие на собственный заработок, нередко в таких делах пренебрегают формальностями. Как правило, они отлично разбираются в мужчинах и скорее будут полагаться на свое личное суждение, чем соблюдать никчемные условности. Если его десять долларов истратить с толком, они вдвоем смогут отлично пообедать.

Можно себе представить, каким ярким событием явится этот обед в бесцветной жизни девушки; а от ее искреннего восхищения его триумф и удовольствие станут еще хладостней.

— По моему, — сказал он серьезно, — вашей ноге требуется более длительный отдых, чем вы полагаете. И я хочу подсказать вам, как можно помочь ей и, вместе с тем, сделать мне одолжение. Когда вы появились из-за угла, я как раз собирался пообедать в печальном одиночестве. Пойдемте со мной, посидим в уютной обстановке, пообедаем, поболтаем, а за это время боль в ноге утихнет и вы, я уверен, легко дойдете до дому.

• Полный текст
• Линии судьбы
• Космополит в кафе
• В антракте
• На чердаке
• Из любви к искусству
• Дебют Мэгги
• Прожигатель жизни
• Фараон и хорал
• Гармония в природе
• Воспоминания желтого пса
• Приворотное зелье Айки Шонштейна
• Золото и любовь
• Весна порционно
• Зеленая дверь
• С высоты козел
• Неоконченный рассказ
• Калиф, Купидон и часы
• Орден золотого колечка
• Роман биржевого маклера
• Через двадцать лет
• Мишурный блеск
• Курьер
• Меблированная комната
• Недолгий триумф Тильди
• Примечания

Мишурный блеск

Мистер Тау­эрс Ченд­лер гла­дил у себя в ком­на­тушке свой выход­ной костюм. Один утюг грелся на газо­вой плитке, а дру­гим он энер­гично водил взад и впе­ред, доби­ва­ясь жела­е­мой складки, кото­рой пред­сто­яло вскоре про­тя­нуться без­упречно пря­мой линией от его лаки­ро­ван­ных боти­нок до края жилета с низ­ким выре­зом. Вот и все о туа­лете нашего героя, что можно дове­сти до все­об­щего све­де­ния. Об осталь­ном пусть дога­ды­ва­ются те, кого бла­го­род­ная нищета тол­кает на жал­кие уловки. Мы снова уви­дим мистера Ченд­лера, когда он будет спус­каться по лест­нице деше­вых меб­ли­ро­ван­ных ком­нат; без­упречно оде­тый, само­уве­рен­ный, эле­гант­ный, по внеш­но­сти — типич­ный нью-йорк­ский клуб­мен, про­жи­га­тель жизни, отправ­ля­ю­щийся с несколько ску­ча­ю­щим видом в погоню за вечер­ними удовольствиями.

Ченд­лер полу­чал восем­на­дцать дол­ла­ров в неделю. Он слу­жил в кон­торе у одного архи­тек­тора. Ему было два­дцать два года. Он счи­тал архи­тек­туру насто­я­щим искус­ством и был искренне убеж­ден, — хотя не риск­нул бы заявить об этом в Нью-Йорке, — что небо­скреб «Утюг» по своим архи­тек­тур­ным фор­мам усту­пает Милан­скому собору.

Каж­дую неделю Ченд­лер откла­ды­вал из своей получки один дол­лар. В конце каж­дой деся­той недели на добы­тый таким спо­со­бом сверх­ка­пи­тал он поку­пал в лавочке ска­ред­ного Папаши Вре­мени один-един­ствен­ный вечер, кото­рый мог про­ве­сти как джентль­мен. Укра­сив себя рега­ли­ями мил­ли­о­не­ров и пре­зи­ден­тов, он отправ­лялся в ту часть города, что ярче всего свер­кает огнями реклам и вит­рин, и обе­дал со вку­сом и шиком. Имея в кар­мане десять дол­ла­ров, можно в тече­ние несколь­ких часов мастер­ски разыг­ры­вать бога­того без­дель­ника. Этой суммы хва­тает на хоро­шую еду, бутылку вина с при­лич­ной эти­кет­кой, соот­вет­ству­ю­щие чае­вые; сигару, извоз­чика и обыч­ные и т. п.

Этот один усла­ди­тель­ный вечер, выкро­ен­ный из семи­де­сяти нуд­ных вече­ров, был для него источ­ни­ком пери­о­ди­че­ски воз­рож­да­ю­ще­гося бла­жен­ства. У девушки пер­вый выезд в свет бывает только раз в жизни; и когда волосы ее посе­деют, он по-преж­нему будет всплы­вать в ее памяти как нечто радост­ное и непо­вто­ри­мое. Ченд­лер же каж­дые десять недель испы­ты­вал удо­воль­ствие столь же острое и силь­ное, как в пер­вый раз. Сидеть под паль­мами в кругу бон­ви­ва­нов, вни­мать зву­кам неви­ди­мого оркестра, смот­реть на завсе­гда­таев этого рая и чув­ство­вать на себе их взгляды — что в срав­не­нии с этим пер­вый вальс и газо­вое пла­тьице юной дебютантки?

Ченд­лер шел по Бро­д­вею, как пол­но­прав­ный участ­ник его пере­движ­ной выставки вечер­них наря­дов. В этот вечер он был не только зри­те­лем, но и экс­по­на­том. После­ду­ю­щие шесть­де­сят девять дней он будет ходить в пло­хонь­ком костюме и питаться за сомни­тель­ными табль­до­тами, у стойки слу­чай­ного бара, бутер­бро­дами и пивом у себя в ком­на­тушке. Но это его не сму­щало, ибо он был под­лин­ным сыном вели­кого города мишур­ного блеска, и один вечер, осве­щен­ный огнями Бро­д­вея, воз­ме­щал ему мно­же­ство вече­ров, про­ве­ден­ных во мраке.

Он все шел и шел, и вот уже соро­ко­вые улицы начали пере­се­кать свер­ка­ю­щий огнями путь насла­жде­ний; было еще рано, а когда чело­век при­об­ща­ется к избран­ному обще­ству всего раз в семь­де­сят дней, ему хочется про­длить это удо­воль­ствие. Взгляды — сия­ю­щие, угрю­мые, любо­пыт­ные, вос­хи­щен­ные, вызы­ва­ю­щие, маня­щие — были обра­щены на него, ибо его наряд и вид выда­вали в нем поклон­ника часа весе­лья и удовольствий.

На одном углу он оста­но­вился, поду­мы­вая о том, не пора ли ему повер­нуть обратно и напра­виться в рос­кош­ный мод­ный ресто­ран, где он обычно обе­дал в дни сво­его рас­то­чи­тель­ства. Как раз в эту минуту какая-то девушка, стре­ми­тельно оги­бая угол, поскольз­ну­лась на обле­де­нев­шем бугорке и шлеп­ну­лась на тротуар.

Ченд­лер помог ей под­няться с отмен­ной и без­от­ла­га­тель­ной веж­ли­во­стью. При­хра­мы­вая, девушка ото­шла к стене, при­сло­ни­лась к ней и застен­чиво побла­го­да­рила его.

— Кажется, я рас­тя­нула ногу, — ска­зала она. — Я почув­ство­вала, как она подвернулась.

— Очень больно? — спро­сил Чендлер.

— Только когда насту­паю. Думаю, что через несколько минут я уже буду в состо­я­нии двигаться.

— Не могу ли я быть вам чем-нибудь поле­зен? — пред­ло­жил моло­дой чело­век — Хотите, я при­веду кеб или…

— Бла­го­дарю вас, — негромко, но с чув­ством ска­зала девушка. — Право, не стоит бес­по­ко­иться. Как это меня уго­раз­дило? И каб­луки у меня самые баналь­ные. Их винить не приходится.

Ченд­лер посмот­рел на девушку и убе­дился, что его инте­рес к ней быстро воз­рас­тает. Она была хоро­шень­кая и изящ­ная, гля­дела весело и при­вет­ливо. На ней было про­стень­кое чер­ное пла­тьице, похо­жее на те, в какие оде­вают про­дав­щиц. Из-под деше­вой соло­мен­ной шляпки, един­ствен­ным укра­ше­нием кото­рой была бар­хат­ная лента с бан­том, выби­ва­лись колечки бле­стя­щих темно-каш­та­но­вых волос. С нее можно было писать порт­рет хоро­шей, пол­ной соб­ствен­ного досто­ин­ства тру­дя­щейся девушки.

Вдруг моло­дого архи­тек­тора осе­нило. Он при­гла­сит эту девушку пообе­дать с ним. Вот чего недо­ста­вало его рос­кош­ным, но оди­но­ким пир­ше­ствам. Крат­кий час его изыс­кан­ных насла­жде­ний был бы при­ят­нее вдвойне, если бы он мог про­ве­сти его в жен­ском обще­стве. Он не сомне­вался, что перед ним вполне поря­доч­ная девушка, — ее речь и манеры под­твер­ждали это. И, несмотря на ее про­стень­кий наряд, он почув­ство­вал, что ему будет при­ятно сидеть с ней за столом.

Эти мысли быстро про­нес­лись в его голове, и он решился. Разу­ме­ется, он нару­шал пра­вила при­ли­чия, но девушки, живу­щие на соб­ствен­ный зара­бо­ток, нередко в таких делах пре­не­бре­гают фор­маль­но­стями. Как пра­вило, они отлично раз­би­ра­ются в муж­чи­нах и ско­рее будут пола­гаться на свое лич­ное суж­де­ние, чем соблю­дать ник­чем­ные услов­но­сти. Если его десять дол­ла­ров истра­тить с тол­ком, они вдвоем смо­гут отлично пообе­дать. Можно себе пред­ста­вить, каким ярким собы­тием явится этот обед в бес­цвет­ной жизни девушки; а от ее искрен­него вос­хи­ще­ния его три­умф и удо­воль­ствие ста­нут еще сладостней.

— По-моему, — ска­зал он серьезно, — вашей ноге тре­бу­ется более дли­тель­ный отдых, чем вы пола­га­ете. И я хочу под­ска­зать вам, как можно помочь ей и вме­сте с тем сде­лать мне одол­же­ние. Когда вы появи­лись из-за угла, я как раз соби­рался пообе­дать в печаль­ном оди­но­че­стве. Пой­демте со мной, поси­дим в уют­ной обста­новке, пообе­даем, побол­таем, а за это время боль в ноге утих­нет, и вы, я уве­рен, легко дой­дете до дому.

Девушка бро­сила быст­рый взгляд на откры­тое и при­ят­ное лицо Ченд­лера. В гла­зах у нее сверк­нул ого­нек, затем она мило улыбнулась.

— Но мы не зна­комы… а так ведь, кажется, не пола­га­ется, — в нере­ши­тель­но­сти про­го­во­рила она.

— В этом нет ничего пло­хого, — ска­зал он про­сто­душно. — Я сам вам пред­став­люсь… раз­ре­шите… Мистер Тау­эрс Ченд­лер. После обеда, кото­рый я поста­ра­юсь сде­лать для вас как можно при­ят­нее, я рас­про­ща­юсь с вами или про­вожу вас до вашего дома, — как вам будет угодно.

— Да, но в таком пла­тье и в этой шляпке! — про­го­во­рила девушка, взгля­нув на без­упреч­ный костюм Чендлера.

— Это не важно, — радостно ска­зал Ченд­лер. — Право, вы более оча­ро­ва­тельны в вашем наряде, чем любая из дам, кото­рые там будут в самых изыс­кан­ных вечер­них туалетах.

— Нога еще поба­ли­вает, — при­зна­лась девушка, сде­лав неуве­рен­ный шаг. — По-види­мому, мне при­дется при­нять ваше при­гла­ше­ние. Вы можете назы­вать меня… мисс Мэриан.

— Идемте же, мисс Мэриан, — весело, но с изыс­кан­ной веж­ли­во­стью ска­зал моло­дой архи­тек­тор. — Вам не при­дется идти далеко. Тут побли­зо­сти есть вполне при­лич­ный ресто­ран. Обо­при­тесь на мою руку… вот так… и пошли не торо­пясь. Скучно обе­дать одному. Я даже немножко рад, что вы поскользнулись.

Когда их уса­дили за хорошо сер­ви­ро­ван­ный сто­лик и услуж­ли­вый офи­ци­ант скло­нился к ним в вопро­си­тель­ной позе, Ченд­лер почув­ство­вал бла­жен­ное состо­я­ние, какое испы­ты­вал вся­кий раз во время своих выла­зок в свет­скую жизнь.

Ресто­ран этот был не так рос­ко­шен, как тот, дальше по Бро­д­вею, кото­рый он облю­бо­вал себе, но мало в чем усту­пал ему. За сто­ли­ками сидели состо­я­тель­ного вида посе­ти­тели, оркестр играл хорошо и не мешал при­ят­ной беседе, а кухня и обслу­жи­ва­ние были вне вся­кой кри­тики. Его спут­ница, несмотря на про­стень­кое пла­тье и деше­вую шляпку, дер­жа­лась с досто­ин­ством, что при­да­вало осо­бую пре­лесть при­род­ной кра­соте ее лица и фигуры. И по ее оча­ро­ва­тель­ному личику видно было, что она смот­рит на Ченд­лера, кото­рый был ожив­лен, но сдер­жан, смот­рит в его весе­лые и чест­ные синие глаза почти с восхищением.

И вот тут в Тау­эрса Ченд­лера все­ли­лось безу­мие Ман­х­эт­тена, бешен­ство суеты и тще­сла­вия, бацилла хва­стов­ства, чума деше­вень­кого позер­ства. Он — на Бро­д­вее, всюду блеск и шик, и зри­те­лей пол­ным-полно. Он почув­ство­вал себя на сцене и решил в коме­дии-одно­дневке сыг­рать роль бога­того свет­ского повесы и гур­мана. Его костюм соот­вет­ство­вал роли, и ника­кие ангелы-хра­ни­тели не могли поме­шать ему испол­нить ее.

И он пошел врать мисс Мэриан о клу­бах и бан­ке­тах, гольфе и вер­хо­вой езде, псар­нях и коти­льо­нах и поезд­ках за гра­ницу и даже намек­нул на яхту, кото­рая стоит будто бы у него в Ларч­монте. Заме­тив, что его бол­товня про­из­во­дит на девушку впе­чат­ле­ние, он под­дал жару, наплел ей что-то о мил­ли­о­нах и упо­мя­нул запро­сто несколько фами­лий, кото­рые обы­ва­тель про­из­но­сит с почти­тель­ным вздо­хом. Этот час при­над­ле­жал ему, и он выжи­мал из него все, что, по его мне­нию, было самым луч­шим. И все же раз или два сквозь туман само­мне­ния, застлав­ший ему глаза, перед ним заси­яло чистое золото ее сердца.

— Образ жизни, о кото­ром вы гово­рите, — ска­зала она, — кажется мне таким пустым и бес­цель­ным. Неужели в целом свете вы не можете найти для себя работы, кото­рая заин­те­ре­со­вала бы вас?

— Работа?! — вос­клик­нул он. — Доро­гая моя мисс Мэриан! Попы­тай­тесь пред­ста­вить себе, что вам каж­дый день надо пере­оде­ваться к обеду, делать в день по десяти визи­тов, а на каж­дом углу поли­цей­ские только и ждут, чтобы прыг­нуть к вам в машину и пота­щить вас в уча­сток, если вы чуточку пре­вы­сите ско­рость осли­ного шага! Мы, без­дель­ники, и есть самые рабо­тя­щие люди на земле.

Обед был окон­чен, офи­ци­ант щедро воз­на­граж­ден, они вышли из ресто­рана и дошли до того угла, где состо­я­лось их зна­ком­ство. Мисс Мэриан шла теперь совсем хорошо, только самую малость прихрамывая.

— Бла­го­дарю вас за при­ятно про­ве­ден­ный вечер, — искренне про­го­во­рила она. — Ну, мне надо бежать домой. Обед мне очень понра­вился, мистер Чендлер.

Сер­дечно улы­ба­ясь, он пожал ей руку и ска­зал что-то насчет сво­его клуба и пар­тии в бридж. С минуту он смот­рел, как она быстро шла в восточ­ном направ­ле­нии, затем клик­нул кеб и не спеша пока­тил домой.

У себя, в сырой ком­на­тушке, он сло­жил свой выход­ной костюм, предо­ста­вив ему отле­жи­ваться шесть­де­сят девять дней. Потом сел и задумался.

— Вот это девушка! — про­го­во­рил он вслух. — А что она поря­доч­ная, голо­вой руча­юсь, хоть ей и при­хо­дится рабо­тать из-за куска хлеба. Как знать, не наго­роди я всей этой иди­от­ской чепухи, а скажи ей правду, мы могли бы… А, черт бы все побрал! Костюм обязывал.

Так рас­суж­дал дикарь наших дней, рож­ден­ный и вос­пи­тан­ный в виг­ва­мах пле­мени манхэттенцев.

Рас­став­шись со своим кава­ле­ром, девушка быстро пошла прямо на восток и, пройдя два квар­тала, порав­ня­лась с кра­си­вым боль­шим особ­ня­ком, выхо­дя­щим на авеню, кото­рая явля­ется глав­ной маги­стра­лью Мам­моны и вспо­мо­га­тель­ного отряда богов. Она поспешно вошла в дом и под­ня­лась в ком­нату, где кра­си­вая моло­дая девушка в изящ­ном домаш­нем пла­тье бес­по­койно смот­рела в окно.

— Ах ты, сорви­го­лова! — вос­клик­нула она, уви­дев млад­шую сестру. — Когда ты пере­ста­нешь пугать нас сво­ими выход­ками? Вот уже два часа, как ты убе­жала в этих лох­мо­тьях и в шляпке Мари. Мама страшно встре­во­жена. Она послала Луи искать тебя на машине по всему городу. Сквер­ная ты, глу­пая девчонка!

Она нажала кнопку, и в ту же минуту вошла горничная.

— Мари, ска­жите маме, что мисс Мэриан вернулась.

— Не ворчи, сест­ричка. Я бегала к мадам Тео, надо было ска­зать, чтобы она вме­сто розо­вой про­шивки поста­вила лило­вую. А это пла­тье и шляпка Мари очень мне при­го­ди­лись. Все меня при­ни­мали за про­дав­щицу из магазина.

— Обед уже кон­чился, милая, ты опоздала.

— Я знаю. Пони­ма­ешь, я поскольз­ну­лась на тро­туаре и под­вер­нула ногу. Нельзя было сту­пить на нее. Больно было ужасно, я доко­вы­ляла до какого-то ресто­рана и сидела там, пока мне не стало лучше. Потому я и задержалась.

Девушки, сидели у окна и смот­рели на яркие фонари и поток мель­ка­ю­щих эки­па­жей. Млад­шая сестра при­кор­нула возле стар­шей, поло­жив голову ей на колени.

— Когда-нибудь мы вый­дем замуж, — меч­та­тельно про­го­во­рила она, — и ты вый­дешь и я. Денег у нас так много, что нам не поз­во­лят обма­нуть ожи­да­ния пуб­лики. Хочешь, сест­рица, я скажу тебе, какого чело­века я могла бы полюбить?

— Ну, говори, бол­тушка, — улыб­ну­лась стар­шая сестра.

— Я хочу, чтобы у моего люби­мого были лас­ко­вые синие глаза, чтобы он честно и почти­тельно отно­сился к бед­ным девуш­кам, чтобы он был кра­сив и добр и не пре­вра­щал любовь в забаву. Но я смогу полю­бить его, только если у него будет ясное стрем­ле­ние, цель в жизни, полез­ная работа. Пусть он будет самым послед­ним бед­ня­ком, я не посмотрю на это, я все сде­лаю, чтобы помочь ему добиться сво­его. Но, сест­рица, милая, нас окру­жают люди празд­ные, без­дель­ники, вся жизнь кото­рых про­хо­дит между гости­ной и клу­бом, — а такого чело­века я не смогу полю­бить, даже если у него синие глаза и он почти­тельно отно­сится к бед­ным девуш­кам, с кото­рыми зна­ко­мится на улице.

О. Генри

Мишурный блеск

Мистер Тауэрс Чендлер гладил у себя в комнатушке свой выходной костюм. Один утюг грелся на газовой плитке, а другим он — энергично водил взад и вперед, добиваясь желаемой складки; спустя некоторое время можно будет видеть, как она протянется, прямая, словно стрела от его лакированных ботинок до края жилета с низким вырезом. Вот и все о туалете нашего героя, что можно довести до всеобщего сведения. Об остальном пусть догадываются те, кого благородная нищета толкает на жалкие уловки. Мы снова увидим мистера Чендлера, когда он будет спускаться по лестнице дешевых меблированных комнат; безупречно одетый, самоуверенный, элегантный, по внешности — типичный нью-йоркский клубмен, прожигатель жизни, отправляющийся с несколько скучающим видом в погоню за вечерними удовольствиями.

Чендлер получал восемнадцать долларов в неделю. Он служил в конторе у одного архитектора. Ему было двадцать два года. Он считал архитектуру настоящим искусством и был искренне убежден, — хотя не рискнул бы заявить об этом в Нью-Йорке, — что небоскреб «Утюг» по своим архитектурным формам уступает Миланскому собору.

Каждую неделю Чендлер откладывал из своей получки один доллар. В конце каждой десятой недели на добытый таким способом сверхкапитал он покупал в лавочке скаредного Папаши Времени один-единственный вечер, который мог провести, как джентльмен. Украсив себя регалиями миллионеров и президентов, он отправлялся в ту часть города, что ярче всего сверкает огнями реклам и витрин, и обедал со вкусом и шиком. Имея в кармане десять долларов, можно в течение нескольких часов мастерски разыгрывать богатого бездельника. Этой суммы достаточно на хорошую еду, бутылку вина с приличной этикеткой, соответствующие чаевые, сигару, извозчика и обычные и т. п.

Этот один усладительный вечер, выкроенный из семидесяти нудных вечеров, являлся для него источником периодически возрождающегося блаженства. У девушки первый выезд в свет бывает только раз в жизни; и когда волосы ее поседеют, он по- прежнему будет всплывать в ее памяти, как нечто радостное и неповторимое. Чендлер же каждые десять недель испытывал удовольствие столь же острое и сильное, как в первый раз. Сидеть под пальмами в кругу бонвиванов, в вихре звуков невидимого оркестра, смотреть на завсегдатаев этого рая и чувствовать на себе их взгляды — что в сравнении с этим первый вальс и газовое платьице юной дебютантки?

Мистер Тауэрс Чендлер гладил у себя в комнатушке свой выходной костюм. Один утюг грелся на газовой плитке, а другим он энергично водил взад и вперед, добиваясь желаемой складки; спустя некоторое время можно будет видеть, как она протянется, прямая, словно стрела, от его лакированных ботинок до края жилета с низким вырезом. Вот и все о туалете нашего героя, что можно довести до всеобщего сведения. Об остальном пусть догадываются те, кого благородная нищета толкает на жалкие уловки. Мы снова увидим мистера Чендлера, когда он будет спускаться по лестнице дешевых меблированных комнат: безупречно одетый, самоуверенный, элегантный, по внешности — типичный нью-йоркский клубмен, прожигатель жизни, отправляющийся с несколько скучающим видом в погоню за вечерними удовольствиями.

Чендлер получал восемнадцать долларов в неделю. Он служил в конторе у одного архитектора. Ему было двадцать два года. Он считал архитектуру настоящим искусством и был искренне убежден, — хотя не рискнул бы заявить об этом в Нью-Йорке, — что небоскреб «Утюг» по своим архитектурным формам уступает Миланскому собору.

Каждую неделю Чендлер откладывал из своей получки один доллар. В конце каждой десятой недели на добытый таким способом сверхкапитал он покупал в лавочке скаредного Папаши Времени один-единственный вечер, который мог провести, как джентльмен. Украсив себя регалиями миллионеров и президентов, он отправлялся в ту часть города, что ярче всего сверкает огнями реклам и витрин, и обедал со вкусом и шиком. Имея в кармане десять долларов, можно в течение нескольких часов мастерски разыгрывать богатого бездельника. Этой суммы достаточно на хорошую еду, бутылку вина с приличной этикеткой, соответствующие чаевые; сигару, извозчика и обычные и т. п.

Этот один усладительный вечер, выкроенный из семидесяти нудных вечеров, являлся для него источником периодически возрождающегося блаженства. У девушки первый выезд в свет бывает только раз в жизни; и когда волосы ее поседеют, он по-прежнему будет всплывать в ее памяти, как нечто радостное и неповторимое. Чендлер же каждые десять недель испытывал удовольствие столь же острое и сильное, как в первый раз. Сидеть под пальмами в кругу бонвиванов, в вихре звуков невидимого оркестра, смотреть на завсегдатаев этого рая и чувствовать на себе их взгляды — что в сравнении с этим первый вальс и газовое платьице юной дебютантки?

Чендлер шел по Бродвею, как полноправный участник его передвижной выставки вечерних нарядов. В этот вечер он был не только зрителем, но и экспонатом. Последующие шестьдесят девять дней он будет ходить в плохоньком костюме и питаться за сомнительными табльдотами, у стойки случайного бара, бутербродами и пивом у себя в комнатушке. Но это его не смущало, ибо он был подлинным сыном великого города мишурного блеска, и один вечер, освещенный огнями Бродвея, возмещал ему множество вечеров, проведенных во мраке.

Он все шел и шел, и вот уже сороковые улицы начали пересекать сверкающий огнями путь наслаждений: было еще рано, а когда человек приобщается к избранному обществу всего раз в семьдесят дней, ему хочется продлить это удовольствие. Взгляды — сияющие, угрюмые, любопытные, восхищенные, вызывающие, манящие — были обращены на него, ибо его наряд и вид выдавали в нем поклонника часа веселья и удовольствий.

На одном углу он остановился, подумывая о том, не пора ли ему повернуть обратно и направиться в роскошный модный ресторан, где он обычно обедал в дни своего расточительства. Как раз в эту минуту какая-то девушка, стремительно огибая угол, поскользнулась на кусочке льда и шлепнулась на тротуар.

Чендлер помог ей подняться с отменной и безотлагательной вежливостью. Прихрамывая, девушка отошла к стене, прислонилась к ней и застенчиво поблагодарила его.

— Кажется, я растянула ногу, — сказала она. — Я почувствовала, как она подвернулась.

— Очень больно? — спросил Чендлер.

— Только когда наступаю на всю ступню. Думаю, что через несколько минут я уже буду в состоянии двигаться.

— Не могу ли я быть вам чем-нибудь полезен? — предложил молодой человек. — Хотите, я позову извозчика или…

— Благодарю вас, — негромко, но с чувством сказала девушка. — Право, не стоит беспокоиться. Как это меня угораздило? И каблуки у меня самые банальные. Их винить не приходится.

Чендлер посмотрел на девушку и убедился, что его интерес к ней быстро возрастает. Она была хорошенькая и изящная, глядела весело и радушно. На ней было простенькое черное платьице, похожее на те, в какие одевают продавщиц. Из-под дешевой соломенной шляпки, единственным украшением которой была бархатная лента с бантом, выбивались колечки блестящих темно-каштановых волос. С нее можно было писать портрет хорошей, полной собственного достоинства трудящейся девушки.

Вдруг молодого архитектора осенило. Он пригласит эту девушку пообедать с ним. Вот чего недоставало его роскошным, но одиноким пиршествам. Краткий час его изысканных наслаждений был бы приятнее вдвойне, если бы он мог провести его в женском обществе. Он не сомневался, что перед ним вполне порядочная девушка, — ее речь и манеры подтверждали это. И, несмотря на ее простенький наряд, он почувствовал, что ему будет приятно сидеть с ней за столом.

Эти мысли быстро пронеслись в его голове, и он решился. Разумеется, он нарушал правила приличия, но девушки, живущие на собственный заработок, нередко в таких делах пренебрегают формальностями. Как правило, они отлично разбираются в мужчинах и скорее будут полагаться на свое личное суждение, чем соблюдать никчемные условности. Если его десять долларов истратить с толком, они вдвоем смогут отлично пообедать.

Можно себе представить, каким ярким событием явится этот обед в бесцветной жизни девушки; а от ее искреннего восхищения его триумф и удовольствие станут еще сладостней.

— По-моему, — сказал он серьезно, — вашей ноге требуется более длительный отдых, чем вы полагаете. И я хочу подсказать вам, как можно помочь ей и, вместе с тем, сделать мне одолжение. Когда вы появились из-за угла, я как раз собирался пообедать в печальном одиночестве. Пойдемте со мной, посидим в уютной обстановке, пообедаем, поболтаем, а за это время боль в ноге утихнет и вы, я уверен, легко дойдете до дому.

Девушка бросила быстрый взгляд на открытое и приятное лицо Чендлера. В глазах у нее сверкнул огонек, затем она мило улыбнулась.

— Но мы не знакомы… а так ведь, кажется, не полагается, — в нерешительности проговорила она.

— В этом нет ничего плохого, — сказал он простодушно. — Я сам вам представлюсь… разрешите… Мистер Тауэрс Чендлер. После обеда, который я постараюсь сделать для вас как можно приятнее, я распрощаюсь с вами или провожу вас до вашего дома — как вам будет угодно.

— Да, но в таком платье и в этой шляпке! — проговорила девушка, взглянув на безупречный костюм Чендлера.

— Это не важно, — радостно сказал Чендлер. — Право, вы более очаровательны в вашем народе, чем любая из дам, которые там будут в самых изысканных вечерних туалетах.

— Нога еще побаливает, — призналась девушка, сделав неуверенный шаг. — По-видимому, мне придется принять ваше приглашение. Вы можете называть меня… мисс Мэриан.

— Идемте же, мисс Мэриан, — весело, но с изысканной вежливостью сказал молодой архитектор. — Вам не придется идти далеко. Тут поблизости есть вполне приличный и очень хороший ресторан. Обопритесь на мою руку, вот так… и пошли, не торопясь. Скучно обедать одному. Я даже немножко рад, что вы поскользнулись.

Когда их усадили за хорошо сервированный столик и услужливый официант склонился к ним в вопросительной позе, Чендлер почувствовал блаженное состояние, какое испытывал всякий раз во время своих вылазок в светскую жизнь.

Ресторан этот был не так роскошен, как тот, дальше по Бродвею, который он облюбовал себе, но мало в чем уступал ему. За столиками сидели состоятельного вида посетители, оркестр играл хорошо и не мешал приятной беседе, а кухня и обслуживание были вне всякой критики. Его спутница, несмотря на простенькое платье и дешевую шляпку, держалась с достоинством, что придавало особую прелесть природной красоте ее лица и фигуры. И видно было по ее очаровательному личику, что она смотрит на Чендлера, который был оживлен, но сдержан, смотрит в его веселые и честные синие глаза почти с восхищением.

И вот тут в Тауэрса Чендлера вселилось безумие Манхэттена, бешенство суеты и тщеславия, бацилла хвастовства, чума дешевенького позерства. Он — на Бродвее, всюду блеск и шик, и зрителей полным-полно. Он почувствовал себя на сцене и решил в комедии-однодневке сыграть роль богатого светского повесы и гурмана. Его костюм соответствовал роли, и никакие ангелы-хранители не могли помешать ему исполнить ее.

И он пошел врать мисс Мэриан о клубах и банкетах, гольфе и верховой езде, псарнях и котильонах и поездках за границу и даже намекнул на яхту, которая стоит будто бы у него в Ларчмонте. Заметив, что его болтовня производит на девушку впечатление, он поддал жару, наплел ей что-то о миллионах и упомянул запросто несколько фамилий, которые обыватель произносит с почтительным вздохом. Этот час принадлежал ему, и он выжимал из него все, что, по его мнению, было самым лучшим. И все же раз или два чистое золото ее сердца засияло перед ним сквозь туман самомнения, застлавшего ему глаза.

— Образ жизни, о котором вы говорите, — сказала она, — кажется мне таким пустым и бесцельным. Неужели в целом свете вы не можете найти для себя работы, которая заинтересовала бы вас?

— Работа?! — воскликнул он. — Дорогая моя мисс Мэриан! Попытайтесь представить себе, что вам каждый день надо переодеваться к обеду, делать в день по десяти визитов, а на каждом углу полицейские только и ждут, чтобы прыгнуть к вам в машину и потащить вас в участок, если вы чуточку превысите скорость ослиного шага! Мы, бездельники, и есть самые работящие люди на земле.

Обед был окончен, официант щедро вознагражден, они вышли из ресторана и дошли до того угла, где состоялось их знакомство. Мисс Мэриан шла теперь совсем хорошо, ее хромота почти не была заметна.

— Благодарю вас за приятно проведенный вечер, — искренне проговорила она. — Ну, мне надо бежать домой. Обед мне очень понравился, мистер Чендлер.

Сердечно улыбаясь, он пожал ей руку и сказал что-то насчет своего клуба и партии в бридж. С минуту он смотрел, как она быстро шла в восточном направлении, затем нанял извозчика и не спеша покатил домой.

У себя, в сырой комнатушке, он сложил свой выходной костюм, предоставив ему отлеживаться шестьдесят девять дней. Потом сел и задумался.

— Вот это девушка! — проговорил он вслух. — А что она порядочная, головой ручаюсь, хоть ей и приходится работать из-за куска хлеба. Как знать, не нагороди я всей этой идиотской чепухи, а скажи ей правду, мы могли бы… А, черт бы все побрал! Костюм обязывал.

Так рассуждал дикарь наших дней, рожденный и воспитанный в вигвамах племени манхэттенцев.

Расставшись со своим кавалером, девушка быстро пошла прямо на восток и, пройдя два квартала, поравнялась с красивым большим особняком, выходящим на авеню, которая является главной магистралью Маммоны и вспомогательного отряда богов. Она поспешно вошла в дом и поднялась в комнату, где красивая молодая девушка в изящном домашнем платье беспокойно смотрела в окно.

— Ах ты, сорвиголова! — воскликнула она, увидев младшую сестру. — Когда ты перестанешь пугать нас своими выходками? Вот уже два часа, как ты убежала в этих лохмотьях и в шляпке Мэри. Мама страшно встревожена. Она послала Луи искать тебя на машине по всему городу. Ты скверная и глупая девчонка!

Она нажала кнопку, и в ту же минуту вошла горничная.

— Мэри, скажите маме, что мисс Мэриан вернулась.

— Не ворчи, сестричка. Я бегала к мадам Тео, надо было сказать, чтобы она вместо розовой прошивки поставила лиловую. А это платье и шляпка Мэри очень мне пригодились. Все меня принимали за продавщицу из магазина.

— Обед уже кончился, милая, ты опоздала.

— Я знаю. Понимаешь, я поскользнулась на тротуаре и растянула ногу. Нельзя было ступить на нее. Кое-как я доковыляла до ресторана и сидела там, пока мне не стало лучше. Потому я и задержалась.

Девушки сидели у окна и смотрели на яркие фонари и поток мелькающих экипажей. Младшая сестра прикорнула возле старшей, положив голову ей на колени.

— Когда-нибудь мы выйдем замуж, — мечтательно проговорила она, — и ты выйдешь и я. Денег у нас так много, что нам не позволят обмануть ожидания публики. Хочешь, сестрица, я скажу тебе, какого человека я могла бы полюбить?

— Ну, говори, болтушка, — улыбнулась старшая сестра.

— Я хочу, чтобы у моего любимого были ласковые синие глаза, чтобы он честно и почтительно относился к бедным девушкам, чтобы он был красив и добр и не превращал любовь в забаву. Но я смогу полюбить его, только если у него будет ясное стремление, цель в жизни, полезная работа. Пусть он будет самым последним бедняком; я не посмотрю на это, я все сделаю, чтобы помочь ему добиться своего. Но, сестрица, милая, нас окружают люди праздные, бездельники, вся жизнь которых проходит между гостиной и клубом, — а такого человека я не смогу полюбить, даже если у него синие глаза и он почтительно относится к бедным девушкам, с которыми знакомится на улице.