Рассказ о религии народов севера и сибири

Луна у чукчей и эскимосов представляла светило злых духов (кэльэт). Чукчи приносили жертвы Луне, чтобы избежать покушения на их благополучие со стороны кэльэт, делалось это вечером и по возможности втайне от соседей. Шаманы считались связанными с Луной и получали от нее поддержку, особенно при коварных замыслах. Камлание происходило в ясную лунную ночь на открытом воздухе. В то же время у чукчей Луна почиталась как ночное светило, особенно важное для оленеводов. В осенне-зимний период каждое новолуние оленеводы встречали жертвоприношением.

Нек-рые нганасаны представляли Луну божеством рожениц; считалось, что она дает ребенку душу при рождении, тогда как тело дает Земля-мать. По представлениям эскимосов, на Луне жили души китов; перед охотой эскимосские женщины обращались к хозяину Луны с просьбой послать их мужьям кита.

Традиц. жизнь народов Арктики была тесно связана с умершими предками. У лопарей к беременной женщине незадолго до родов приходил во сне кто-нибудь из ее предков и давал имя буд. ребенку. По представлениям юкагиров, добыча охотника зависела от того, добывал ли этого зверя в своем загробном мире кто-то из его предков одновременно с ним. У чукчей, коряков и эскимосов предки направляли охотников во время промысла, поддерживали в них мужество в борьбе за существование. В то же время предки охраняли своих потомков от вредоносных существ. У эскимосов ежегодный обряд «кормления умерших» на кладбище был также обрядом очищения от болезней, к-рые, считалось, остаются с усопшими, покидая живущих. Нек-рые чукчи в верхнем углу полога подвешивали небольшую деревянную фигурку в меховой одежде — воплощение почитаемого предка. К ней обращались, когда выбирали направление для дальних перекочевок. В сравнительно недалеком прошлом у юкагиров был обычай не хоронить тело умершего шамана, оно расчленялось родственниками покойного и становилось их фетишем-охранителем. Череп шамана доставался главному наследнику, и с ним советовались в различных жизненных обстоятельствах. Отголосок этого обычая еще недавно встречался у ненцев, к-рые советовались с черепом шамана во время сна.

Однако не у всех народов Арктики отношения с умершими были столь доверительны. Ненцы, энцы и нганасаны, говорящие на самодийских языках, своими похоронными ритуалами стремятся отделить умершего от живых, объясняя, что он принадлежит теперь миру, враждебному живым людям, и может «увести» кого-нибудь из них с собой. Нарты с покойным и весь его погребальный караван поворачивают в сторону севера; имущество умершего «отправляется» вместе с ним. С поклонением предкам в А. р. были связаны представления о реинкарнации (см. Перевоплощение). Напр., у юкагиров, если живые забывали о своих обязательствах по отношению к мертвым, мертвые отказывались снабжать их душами и женщины переставали рожать. В этом случае шаман отправлялся в Страну мертвых, где хитростью или силой похищал душу и внедрял ее в женщину. Наиболее ярко представления народов Севера о реинкарнации наблюдаются в промысловом культе. Многочисленные ритуалы этих народов отражают веру в «обрастание» сохраненных частей зверя новой плотью. Нганасаны, чьей основной пищей был дикий олень, глаза убитого оленя вынимали и аккуратно оставляли на земле, объясняя это тем, что они попадут к Земле-матери, к-рая из глаз творит живые существа. У лопарей «изготовлением» зверей может заниматься священный камень (сейд), к-рому охотник жертвовал ноги (крылья) и голову от своей добычи. Киты, моржи, нерпы, медведи и др. животные, убитые охотником, согласно ритуалам, добровольно приходят к людям в гости в новых воплощениях. Напр., у чукчей и эскимосов, если кит был добыт осенью, то «проводы» ему устраивали весной. Кита, «пребывающего в гостях», необходимо всячески развлекать. У этих народов считается, что зверь, «побывавший в гостях» и довольный хозяевами, не только придет еще, но и позовет «своих друзей и знакомых». Мн. народы Севера верили, что звери — это люди в звериной «одежде», к-рую они могут время от времени снимать.

У большинства народов Арктики особо важные жертвоприношения устраивались на специальных местах, к-рые назывались священными. Это могли быть места обитания духов — хозяев окружающих территорий или духов-предков. У лопарей священными местами считались крупные камни причудливой формы — сейды. У ненцев священные места нередко располагались на речных и озерных мысах, холмах и сопках. У нганасан это были камни на постоянных речных и озерных переправах дикого оленя, где происходила основная охота. Почитались также отдельные места, опасные для человека, где жертву приносили в случае близкого нахождения во время кочевья или в походе охотников. У ненцев, напр., такими местами считались сопки, обиталища подземных гномов «сихиртя» или шаманские захоронения. А. р. не всегда требуют кровавых жертвоприношений: вместо собак и оленей оленеводы нередко приносят в жертву их изображения. Чукчи лепили фигурки оленей из снега, из жира, из толченого мяса, из ивовых толченых листьев или др. растений и корней, употребляемых в пищу. Наиболее распространенным видом «заменителей» жертвенных животных служили особого рода колбасы. При жертвоприношении по колбасе наносили удар ножом, символизирующий закалывание оленя. У эскимосов также бытовали «травяные» жертвенные олени и собаки.

В А. р. существует обычай посвящения животных. Напр., нганасаны, ненцы и энцы дарили (посвящали) Солнцу оленей, вырезая шерсть в форме специальной тамги — «персонального» знака Солнца. Посвященных оленей нельзя было использовать в упряжке — они становились собственностью Солнца-матери. Подобные «обетные» олени и собаки были у чукчей, к их ушам привязывали крашеную кожу или красные кусочки ткани.

Окружающий мир в А. р. представляется как постоянное единоборство противоположных начал: светлого и темного — сил жизни и сил смерти. Светлое начало, к-рое исходило от Солнца, помещалось в юго-вост. стороне вселенной,- там обитали все благосклонные и добрые к человеку существа, оттуда шли жизненные блага, тепло. Поэтому жертвоприношение всем покровителям человека, а также расположение нарт на стоянке и дверей чумов было ориентировано на юго-восток. Темное начало помещалось в сев.-зап. стороне, куда уходило все живое, гонимое холодом и тьмой, и где под землей обитали вредоносные для человека существа. Принесенные им жертвы оставлялись на земле и были ориентированы головой на северо-запад.

Представление о загробном мире как месте, мало отличающемся от земной жизни, а также тяжелые условия существования в немощной старости породили у мн. народов — ненцев, чукчей, коряков и эскимосов — обычай добровольной смерти от руки родственника. Обычно это происходит во время большого пира, к-рый устраивает «уходящий» для своих родственников, друзей и соседей. Такая смерть считается почетной, тем более что, по представлениям чукчей, человек, покинувший мир этим путем, попадает в Страну изобилия.

Формы шаманизма у народов Арктики разнообразны, поскольку отражают исторические пути не только того или иного народа, но и его соседей, в т. ч. и южных. Наиболее древние формы шаманизма сохранились у чукчей и эскимосов.

«Коряки горды, независимы, склонны прихвастнуть, страсти их возбуждаются легко, они чувствительны к обиде… Они гостеприимны и общительны с людьми, которым доверяют, но не скрывают своей неприязни к людям, которые недружелюбно относятся к ним… Они не боятся смерти, и ничто не может их испугать».

«Некоторые изобретения ительменов, распространившиеся повсюду в стране, придуманы столь разумно и устроены настолько по всем правилам механики, что их лучше не могли бы придумать ни Архимед, ни Христиан Вольф. Таковы, например, их нарты и езда на собаках».

Г. В. Стеллер, «Описание земли Камчатки»

«Отличительной особенностью эвенского оленеводства от корякско-чукотского являлся выпас небольшими стадами. Крупное стадо в таежных условиях пасти трудно, поэтому многооленные хозяйства разбивали его на небольшие табуны, каждый из которых пасли отдельно».

Энциклопедия коренных малочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока Российской Федерации, коллектив авторов

«Промысловое производство долган представляло собой модернизированное под русским, якутским и самодийским влиянием тунгусское хозяйство, приспособленное к специфическим природным условиям лесотундры и тундры Таймыра».

«Этническая история народов Севера», монография под редакцией И. С. Гурвича

«До середины XX века нганасаны строго соблюдали эндогамию, заключая браки только в своей среде. Исключение составляли только браки с энцами – близким по языку и культуре народом. В наши дни резко возросло число браков с иными национальностями, чаще всего с долганами и русскими, причем доля смешанных семей уже превысила 50 процентов».

Энциклопедия Красноярского края

«Я охочусь и ничего не могу добыть. Я скажу тогда отцу: «Почему я не могу добыть?» Мне отец ответит: «Надо сделать песца, из железа его вырезать. Эту железку надо три раза обвести вокруг носа оленя, а затем этого оленя убить. Кровью оленя обмазать железного песца. Потом привязать эту железку на палку и поставить на улице». Я все это сделаю и пойду ставить капкан. На другой день проверю их и добуду двух песцов. Отец мне скажет: «Если бы так не делали, век не было бы песца».

Энецкий бытовой рассказ об удаче охотника

«…Китам приписывалось «родство» со здешними охотниками; считалось, что эти звери произошли от китенка, рожденного местной женщиной. В эскимосских сказках называется даже место, где произошло такое событие, – бывший поселок Старый Наукан, располагавшийся вблизи скалистого мыса Дежнева».

С. М. Успенский, «Живая Арктика»

«Эвенки, без преувеличения, великий народ Сибири. В мире, пожалуй, нет больше народа, который при столь незначительной численности освоил бы такую огромную территорию – более 7  миллионов квадратных километров. Столь обширный ареал расселения свидетельствует об их совершенно незаурядных качествах».

«Энциклопедия коренных малочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока Российской Федерации», коллектив авторов

«Юкагиры очень честны и доверчивы, они всегда держат свое слово. Если по какой-то причине они не могут выполнить заказ, который они обязались выполнить (например, построить лодку), то они согласны на любой штраф, который может наложить заказчик – русский или якут. Сами они не понимают стоимость своего труда, поэтому доверяются слову купцов…»

В. И. Иохельсон, «Юкагиры и юкагиризированные тунгусы»

«Все деревянные изделия, в том числе и нарты, ненцы изготавливали без единого гвоздя, все детали соединялись между собой с помощью шипов. В отдельных случаях употреблялась ременная прошивка. При поломке деревянные части склеивали клеем, который варили из внутренностей осетра или из костей».

Л. В. Хомич, «Ненцы»

«Селькупам было чуждо представление о смерти как окончательном исчезновении человека. Для них она означала переход в другое состояние. После смерти человека его душа уходит в Нижний мир. Старик там становится маленьким ребенком и заново проживает свою новую жизнь».

А. И. Боброва, «Селькупы XVIII– XIX веков»

«У северных хантов считалось, что в новорожденного вселяется душа кого-либо из умерших, и нужно было определить, чья именно. Для этого проводилось гадание: называли поочередно имена умерших родственников и каждый раз поднимали люльку с новорожденным. На каком-то из имен люлька как бы «прилипала», ее не могли поднять. Это было сигналом, что к ребенку «прилипла» душа названного человека, чье имя и получал ребенок. Вместе с именем к нему как бы переходила и родительская функция. Дети умершего человека считались теперь детьми новорожденного. Они называли его мамой или папой, делали подарки и относились как ко взрослому».

В. М. Кулемзин, Н. В. Лукина, «Знакомьтесь: ханты»

«Лопари – народ честный, добрый, услужливый, гостеприимный, веселый, идеально кроткий в семейной жизни».

А. И. Кельсиев, «Труды Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии»

«Большая часть вепсских селений расположена на возвышенных местах. Это стремление селиться на возвышенностях подчеркивается и самими названиями деревень, в которые довольно часто составною частью входит «сельга» (возвышенность) и «гора».

С. А. Макарьев, «Вепсы. Этнографический очерк»

26-го октября 1581 года храбрый атаман Ермак Тимофеевич и его сподвижники, разбив татарского хана Кучума, овладели его столицею – Сибирью (она находилась в 16 верстах от нынешнего Тобольска вверх по реке Иртышу) и без особенных затруднений присоединяли к Московской державе обширное сибирское царство с разнохарактерным населением и разнообразными верованиями. Поступательное движение русских после этого продолжалось весьма успешно, так что к началу XVIII столетия, через 120 лет после Ермака, русские достигли на востоке до вод Тихого океана, и севере – Ледовитого, на юге – границ Китая и Средней Азии. С присоединением таких обширных владений к русскому государству открылись и новые задачи для гражданской и церковной власти, так как вся эта масса покоренных народов, входя, как младший член, в состав государства, приобщалась и к русской государственности, и к русской цивилизации. Но, как известно, и та и другая покоятся на незыблемых началах христианства: это последнее преобразует и обновляет жизнь язычника не только в религиозно-нравственном отношении, но и во всем другом изменяет его нравы и образ жизни, его воззрении на природу и её явления, словом создает новые отношения к природе и людям. Ввести христианство, как единственное условие для обновления религиозно-нравственной жизни язычника и как необходимую основу всякой цивилизации и гражданственности, среди покоренных инородцев Сибири составляло поэтому одну из важнейших задач государства и церкви. Этой задачи гражданское и церковное правительство не покидает и до настоящего времени, посылая в Сибирь специальных миссионеров, которые, несмотря на все невзгоды и препятствия, обходят необозримые пространства её и всюду стараются распространить свет евангельского учения.

Вот уже более трех столетий прошло с тех пор, как христианство впервые столкнулось с язычеством сибирских инородцев. Многие из этих последних уже давно просвещены евангельским учением и под влиянием его мало-помалу преобразуются как по своим верованиям и понятиям, так и по своему внешнему образу жизни: там, где еще недавно были трудно проходимые дебри и только изредка попадалась жалкая юрта инородца-кочевника, теперь уже явились благоустроенные инородческие селения с православными храмами, домами и другими признаками культурной человеческой жизни. В то же время среди инородцев Сибири есть и такие, которые еще до сих пор коснеют в грубом язычестве, служа живым укором нашему просвещенному XIX столетию. Проследить ход просвещения инородцев этого края, охарактеризовать их религиозные верования, раскрыть оригинальные обычаи, описать быт, быстро меняющийся под влиянием учения Христа, – эти задачи и затрагиваются в нашей книге.

Распространение христианства среди неверующих есть в высшей степени важное, но вместе с тем и очень трудное дело. Перемена веры – столь решительный шаг в жизни человека, что последний решается на него лишь после глубокого раздумья. И это вполне понятно: не легко расстаться с тою верою, в которой человек родился и вырос и которая определяет не только религиозную сторону его жизни, но часто проникает и весь склад его быта. С другой стороны – и по обращении человека ко Христу, в нем еще остаются прежние религиозные верования, которые продолжают сказываться в разных случаях его жизни и таким образом служат одним из важнейших препятствий в деле усвоения им христианского учения. В виду этого, прежде «тем начать речь о просвещении сибирских инородцев светом христианства, считаем нелишним хотя в общих чертах охарактеризовать их религиозные верования.

Все инородцы Сибири, среди которых действуют наши миссии, исповедуют одну из следующих трех форм религии: или шаманство, или ламайство, или же магометанство. Шаманство – самая древняя вера в Сибири; некогда её исповедовали все сибирские племена, обитавшие от Урала до Восточного океана и от пределов Тибета до Северного океана. Но потом шаманство начали теснить другие религии, которые появились в южных странах Азии и постепенно подвигались к северу, прежде всего ламайство, утвердившееся в Сибири около половины прошлого столетия, и затем – магометанство, принятое сначала приволжскими татарами, а потом и азиатскими. Напором этих двух вер с юга и юго-запада (по отношению к Сибири) шаманство было отодвинуто на север и теперь его держатся по преимуществу северные инородцы Сибири – самоеды, остяки, вогулы и др. Ламайство распространено главным образом между бурятами, тунгусами и калмыками; центр его в Забайкальской области. Магометанство господствует между татарами и киргизами. Что такое магометанство и какое его отношение к христианству, об этом нет нужды говорить: оно довольно известно. Поэтому мы остановимся только на шаманстве и ламайстве. Начнем с первого.

По новейшим исследованиям г. Комарова, сущность шаманского идолопоклонства состоит в обоготворении таинственных сил природы, управляющих её явлениями. Вся природа, по воззрению шаманистов, является вместилищем или жилищем демонов – могучих сил и существ, то враждебных, то благодетельных для человека: земля и вода, небо и воздух наполнены этими демонами, этими духами. В связи с таким взглядом на природу развивается в шаманстве и обрядовая сторона веры. Является прежде всего естественное желание оградить себя от этих духов, если они вредны, или приблизить их к себе, если они полезны. Измышляются различные средства для этого, изобретаются разные таинственные орудия для сношения с этим миром духов: являются особые лица, способные быть посредниками между духами и обыкновенными людьми, особые священные места, как обиталища таинственных сил и духов, и разные священные церемонии и действия.

Сибирские язычники-шаманисты высшим божеством или духом признают Тенгри. Так как слово «тенгри» означает небо, то можно думать, что божество это служит олицетворением всей небесной области, своею таинственностью и величием всего сильнее поражающей чувство и воображение мало развитого человека. Тенгри – мудрый, правосудный правитель мира, источник жизни и всякого добра, враг злых духов и всего нечистого. Тенгри стоит выше всех божеств; другие боги суть только орудия его воли или различные его силы, которые он употребляет для своих целей и которые народ также боготворил под видом особых существ, назвав их именем тенгринов. Тенгрины представляют собою олицетворение небесных явлений, сил природы, стихий и человеческих свойств.

Наряду с этими благодетельными духами, которые, будучи добрыми по самой своей природе, ни в коем случае не возбуждают к себе страха и опасения, есть еще духи злые, которые питают всегдашнюю вражду не только к людям, но и к самому небу. Их-то шаманисты более всего боятся и стараются укрощать их злобу и гнев жертвами и молитвами. Злые духи имеют общее название читкуров.

Кроме тенгринов и читкуров, шаманисты поклоняются еще онгонам. Под этим именем разумеются души умерших людей, которые и по смерти не прервали своих отношений к миру и продолжают действовать то на пользу, то во вред живым людям. Онгоном может сделаться не всякий, а только тот, кто в этом мире прославился какими-нибудь особо выдающимися деяниями, добрыми или злыми. Сообразно с земною деятельностью, души делаются или добрыми или злыми онгонами. Первые и по смерти делают добро и приносят пользу людям. Души же злых людей, по шаманскому верованию, остаются в «средине», т. е. они не могут переселиться на тот свет и потому осуждены скитаться между тем и этим миром по поверхности земли, и это скитальчество их может продолжаться целые тысячелетия. И вот они, озлобленные стоим тяжелым положением, всячески вредят человеку – производят болезни, губят детей, истребляют скот и т. п.

Посредником между язычником-шаманистом и духами, в которых он верует, и совершителем всех религиозных обрядов является шаман Название это манджурское и буквально означает человека «восторженного», «исступленного», каковыми действительно и являются шаманы.

Шаман не есть только жрец, совершитель обрядов. Обязанности его гораздо обширнее. Будучи жрецом, он в то же время есть врач и гадатель, и это придает ему особенно важное значение в глазах последователей шаманства.

Шаманское звание дается или по наследству, или по особому предрасположению. Но как в первом, так и во втором случае человек, принимающийся за шаманское ремесло, должен иметь внутреннее призвание к нему и особое душевное настроение, которое называется уг-гарбул. Признаками такой настроенности духа считаются: частые обмороки, дичание, исступление и вообще характер мрачный, задумчивый и нелюдимый. Истинный шаман не сам выбирает себе это звание, а его принуждает к тому природное влечение, призвание. В таком человеке уже с малых лет замечается какое-то тревожное, раздражительное расположение духа: он чувствует грусть, отчуждение от родства, наполняет родительский дом стенаниями и воплями, впадает в беспамятство, бегает по лесам, мечется в огонь и воду, хватается за оружие, колет себя, так что родственники на каждом шагу должны присматривать за ним. Так как все эти свойства болезненного состояния могут быть присущи как мужчинам, так и женщинам, то и шаманами бывают и те и другие.

Коль скоро замечено будет лицо, обладающее признаками и задатками, благоприятными для образования из него шамана, родители или родственники приглашают к себе наиболее известных по своей опытности шамана или шаманку и при посредстве их стараются умилостивить духов жертвами и молениями, чтобы они помогли избранному удачно пройти приготовительный искус к шаманскому служению. С этою целью избирают жертвенное животное и украшают его разными привесками и цветами. Потом совершается самый жертвенный обряд, состоящий в том, что животное заживо отдается духам, подвергается мучениям и, наконец, убивается, причем голова не отделяется от туловища. Кожу животного вешают на дереве в жертву богам, мясо съедают, и кости тщательно собирают и сжигают.

Весь этот обряд есть только начало приготовления к шаманскому служению. Самое же посвящение отлагается на несколько лет, в продолжение которых готовящийся под руководством своего наставника старого шамана изучает не только служебный чин, но также разные способы врачевания болезней и всякого рода фокусы. Если ученик понятлив и ловок, то он мало-помалу приучается к ремеслу своего наставника. В противном случае дается место заключению, что духи чем-либо недовольны, и тогда родители или отказываются от дальнейших хлопот или сдают ученика на руки опытнейшего шамана. Новый учитель восполняет упущения, умножает жертвы и молитвенные воззвания к духам и таким образом успевает привести ученика к желаемому совершенству. Только после такого тщательного искуса готовящийся посвящается в шаманы. Довольно оригинальная церемония посвящения совершается при следующей обстановке: в лесу выбирают такое место, где бы березы представляли собою правильную аллею или же садят её не в дальнем расстоянии от улуса (селения) так, чтобы на каждой стороне находилось по девяти берез; в там числе две, венчающие собою аллею, должны быть значительной высоты, и им усвояются почетные названия: «мать-дерево», «отец-дерево». После того, как все эти деревья украсят мехами лесных животных (девяти пород – от белки до соболя), шаман, облекшись в полный служебный наряд и надев такой же на своего ученика, берет его за руку и начинает бегать с ним вокруг деревьев, делая прыжки и напевая. Потом оба – учитель и ученик быстро залезают на вершины двух высоких берез и становятся в нарочито приготовленных уступах, похожих на гнезда. И первый из них, вращаясь во все стороны на верхушке дерева, возвещает языком оракула, что определенные к изучению таинств шаманизма годы протекли, жертвенные обряды исполнены, духи умилостивлены и при помощи их такой-то (имя посвящаемого) оказался вполне способным к прохождению многотрудного шаманского служения, почему и вводится в права и обязанности шамана. Слова эти повторяют и все присутствующие шаманы, давая тем знать, что и они принимают участие в деле поставления и утверждения. Затем молодой шаман произносит гимн в честь своего наставника, благодарит его и клятвенно обещается пребыть до конца жизни в сыновнем послушании ему. В заключение всего раздаются приветственные клики, соединяемые с гулом шаманских бубнов и сопровождаемые играми и пиршеством.

Во время совершения своих обрядов шаманы одеваются в особую одежду. Одежду эту составляют: 1) Оргой, т. е. плащ или лучше обыкновенная меховая шуба, на которой нашито много различных украшений. 2) Особого рода шапка, состоящая из железного обруча, к которому сверху прикреплены два полуобруча накрест. 3) Абагалдей – маска или личина из кожи, дерева, или металла; её расписывают, привешивают к ней огромную бороду и разные украшения; вообще маска имеет вид весьма уродливый и страшный. 4) Сорби или шалдей – так называемая конная трость, представляющая собой уродливое изображение лошади: на верхнем конце вырезана конская голова, в средине – колено, а внизу – копыто, 5) Кеце – бубен; он состоит из обода овальной, а иногда совершенно круглой формы, обтянутого кожей; внутри его утверждены две поперечины, к которым привешены колокольчики, погремушки, ленточки и пр. 6) Толи – довольно большой металлический медальон с изображением 12 животных; его носят на груди или нашивают на шаманский плащ. Все эти шаманские одежды и принадлежности имеют своим назначением произвести прежде всего сильное впечатление на зрителей: и действительно, крайне своеобразная фигура, придаваемая шаману его украшениями, затем звук колокольчиков, разных привесок и погремушек, во множестве находящихся на этих украшениях, потрясающим образом действуют на присутствующих и приводят их в известное настроение, благоприятное для шамана. Далее, все принадлежности шамана имеют свой определенный смысл – по большой части таинственного характера; напр., конные трости изображают воздушных коней, которые переносят шамана в страну духов; медальон, надеваемый шаманом, есть символ всех сил и стихий мира горнего и земного и т. п.

Особых зданий в роде капищ или храмов, в которых бы совершались религиозные обряды, у шаманистов нет. Обыкновенно местом шаманских молений и жертвоприношений служат так называемые обо или жертвенники, которые устраивает каждый род в своем владении, по указанию шамана. Обо делается по большей части вблизи проезжей дороги для того, чтобы каждый проезжающий мог положить на него в жертву богам какую-нибудь вещь, – напр., тряпочку, нитку, даже волос из гривы своего коня для приобретения их благоволения и покровительства в предстоящем путешествии.

У последователей шаманизма существуют общественные праздники и жертвоприношения, которые отправляются в известное время года целым улусом или родом сообща. Такие жертвоприношения по-бурятски и называются тайлаганами и обычно справляются три раза в год; весною, летом и в начале осени. Вот, напр., как описывает летний тайлаган бурят-шаманистов Аларского ведомства (Иркутской губернии) один миссионер.

В определенный день с раннего утра все народонаселение улуса, за исключением замужних женщин, устремилось к назначенному для тайлагана месту. День был ясный и жаркий. Легкий ветерок перегонял по небу беловатые разрозненные облачки, которые на минуту закрывали солнце и опять уносились в неведомую даль. Степь пестрела народом, отдельные группы бурят рисовались точно узоры на ковре, шум и говор оживляли картину. Семейства расположились отдельными группами на войлоках. Перед каждым семейством была воткнута березка, впереди которой расставлена посуда с припасами: тарасуном, арсой и молоком Тайлаганом распоряжался нарочито избранный убугун (старик). Он распределял съестные припасы, указывал места для разведения жертвенных огней, назначал лиц, которые должны были резать жертвенных животных и т. д. На юге от табора было поставлено 9 берез, а около главного жертвенного огня – залама, т. е. две небольшие березки, соединенные шнурами. Каждый домохозяин, прибывший на праздник, подходил к заламе, бросал в огонь вереск или пихтовую кару, окуривал дымом принесённую с тарасуном посуду и, привесив к заламе два разноцветных коленкоровых лоскутка, уходил на свое место. Несколько вправо от заламы стояла обреченная на жертву лошадь, а влево шесть молодых бурят держали за рога по барану, приготовленному для той же цели.

Жертвоприношение началось возлиянием тарасуна и молока. Ни этот раз тайлаган происходил без шамана. Поэтому из толпы отделились шесть убугунов с чашками в руках, наполненными тарасуном и молоком, стали в ряд и, обратившись лицом к югу, запели воззвание батюшке Буха-ноену («господину быку», который, по верованию бурят-шаманистов, есть одна из форм воплощения божества). Призывание это, в котором описываются различные качества Буха-ноена, повторялось с разными изменениями три раза. С последним восклицанием убугуны бросили чашки вверх, наблюдая при этом, как они упадут: если чашка станет на дно, то это к благополучию, а если опрокинется вверх дном, то к несчастью.

После возлияния приступили к убою обреченных в жертву животных. Начали с лошади. Окропив её предварительно молоком, привязали к её передним и задним ногам веревки и, потянувши их в противоположные стороны, свалили животное спиною вниз. Резак острым ложем тотчас же сделал продолговатый разрез по грудной полости и, запустив в неё руку, вырвал сердце. Та же операция исполнена была и над баранами. В несколько минуть животные были разрезаны на части, причем для сохранения мозга кости не разрубались топором, а при помощи ножа отделялись одна от другой по суставам. Мясо раскладывалось в отдельные кучи и поступало в распоряжение поваров, которые клали его в котлы и варили немытым, потому что, как говорят буряты, «чрез русскую глупую чистоту теряется вкус мясного». Когда мясо сварилось, его вынули из котлов и стали делить на равные части, причем в дележе соблюдалась строгая справедливость Получивши следуемую часть, каждый домохозяин складывал её в деревянное корытце и относил на свой войлок – к своей семье или артели. Убугун, распоряжавшийся тайлаганом, также взял свое корыто с мясом и, качая его в воздухе над главным жертвенным огнем, вслух всего народа произнес следующее воззвание: «С юго-западной стороны золотое счастье приди! с китайской стороны удовольствие в пище приди! с тибетской стороны духовное удовольствие приди, приди!» Потом, обратившись к народной толпе, громко воскликнул: «Черноголовый народ, здравствуйте темноволосые люди, все здравствуйте!» Как бы в ответ на это приветствие, каждый домохозяин, качая своим корытом над жертвенным огнем, кричал: «Да будут волки без зубов, камни тупыми, а телята жирны!»

Вслед за этою обрядностью началось, можно сказать, настоящее обжорство. В воздухе разнесся запах араки (водки). Пирующие с алчностью пожирали полусваренное мясо, ловко отрезая ножом мелкие кусочки около самого рта. За мясом следовали в виде десерта начиненные кровью кишки. Шум и говор ежеминутно увеличивались. Круговая чашка араки, туманя головы пирующих, довершала блаженство. Отрывистые речи перешли в общий говор и крик, по временам слышалась крутая русская брань, из отдаленных кружков доносились звуки заунывной песни.

Покончив с пиром, буряты собрали все кости и сожгли их на жертвенном огне. Этим и заключено было празднование тайлагана.¹

Кроме общественных праздников и жертвоприношений, у шаманистов есть много и частных, которые они совершают по разным случаям своей жизни. Из них самое обыкновенное и чаще всего совершаемое жертвоприношение – это бариса. Она приносится и дома и в поле и не требует никаких особых приготовлений. Случится, например, шаманисту проходить или проезжать мимо какого-либо почитаемого места, он непременно приносит барису: привязывает к дереву какой-либо лоскуток, брызжет вино или кумыс, бросает мелкую монету и т. п.

В важных случаях бариса, совершается при торжественной обстановке, и тогда уже непременно приглашается шаман. Жертва эта приносится в юрте. К четырем сторонам юрты привязываются березки, а подле огня ставят тарасун и кадку со сметаной, к которую опущена стрела, увешанная разными привесками и лоскутками. В юрте наступает мертвая тишина; все сидят на своих местах, поджавши под себя ноги. Шаман зажигает пихтовую кару, окуривается сам, кадит тарасун и сметану и, наливши чашку тарасуну, заводит на распев следующее обращение к духам:

Владеющие эхом высокой горы.

Держащие ветер широкого моря.

Цари мои живущие на горах,

Божества мои сидящие на муравищах!

В бедах вы наша опора,

В скудные годы являетесь милостивы.

Когда мы сидим в юртах,

Вы не опасны для нас,

Когда находимся в пути,

Нет препятствий от вас.

Окончивши воззвание, шаман плещет из чашки вверх. Призывание с возлиянием повторяется три раза. Затем шаман делает из чашки глоток и передает её хозяину. В заключение следует угощение для всех присутствующих.

Из семейных обрядов и жертвоприношений шаманистов заслуживают внимания те, которыми сопровождается рождение и смерть человека.

Рождение в семье дитяти и наречение ему имени сопровождается домашним праздником и обычными жертвами. Но если опасаются за здоровье и жизнь ребенка, то приглашают шамана. И он, совершивши возлияние, ставит в юрте на почетном месте свой абагалдей, т. е. уродливую личину или маску. До тех пор, пока абагалдей находится в юрте, его чествуют и умащают; а долг шамана – наведываться о здоровье ребенка и исправлять при нем обязанности жреца и врача. Когда дитя благополучно достигнет однолетнего возраста, абагалдей берется назад, и вместе с тем для шамана устрояется большой пир: ему дается конь, одежда и, что всего важнее, почетный титул найджи, т. е. благонадежного. В бедных семействах, во избежание значительных расходов на шамана, абагалдей заменяется изображениями онгонов, которые развешиваются по стенам юрты в войлочных сумочках.

При заключении браков шаманская религия проявляется в поклонении огню. Невеста под покрывалом вводится в юрту, принадлежащую женихову отцу и, переступив через порог, становится вместе с двумя провожающими её подругами пред огнем на колени. Шаман произносит молитвенные воззвания и благожелания, на которые невеста отвечает земными поклонами. После итого она сперва кланяется домашним богам и приносит им чрез посредство тысяцкого (распорядителя свадебной церемонии) некоторые мелкие вещицы. Потом кланяется огню и бросает в него в виде жертвы кусок бараньего жиру; тысяцкий же украшает лентами треножник, стоящий над огнем, и тем воздает должную честь священной стихии огня. Далее следует длинный ряд поклонов родственникам и знакомым и раздача подарков. Шаман же во все это время читает на распев молитвы и воззвания богам. Наконец, подруги уводят невесту в женихову юрту. Несложны, таким образом, свадебные религиозные церемонии шаманистов. Да это и понятно: по взгляду последних, брак есть почти исключительно гражданская или лучше житейская сделка, причем главную роль играет калым, т. е. выкуп, вносимый женихом отцу или родным невесты. Когда договор о калыме кончен, и калым внесен исправно, вопрос о браке считается решенным, и жених тотчас же вступает в права мужа.

Погребальные обряды шаманистов отличаются в высшей степени мрачным характером. Никто не смеет сказать отправляющемуся в вечность слово утешения, так как все убеждены, что умирающий идет в царство тьмы, в страну нужд и лишений. В силу такого убеждения покойника наделяют пищей, одеждой, оружием и т. п. И все это при мертвенном безмолвии или же при завывании шамана кладется в могилу. Покойникам дается в могиле большею частью сидячее положение. Но шаманисты не охотно хоронят своих умерших в могилах. По древнему шаманскому обычаю, трупы умерших должны быть оставляемы на поверхности земли. Поэтому в некоторых местах делают особой формы ящики, в которые кладут трупы, и ставят их на подмостках в лесах и дебрях.

Шаманов и шаманок, во внимание к их религиозному значению, погребают на горах и утесах, которые особенно чтутся шаманистами, причем пользуются или натуральными пещерами или складывают их из камней. Усадив в такую пещеру шамана во всем его парадном облачении, вход в неё закладывают наглухо, оставляя только небольшое отверстие, чрез которое можно видеть фигуру шамана. Затем неподалеку от пещеры протягивают от одного дерева к другому веревку и вешают на ней бубен, лук, котел и другие предметы, бывшие в употреблении у покойника. После этого вокруг могилы обводят принадлежащего шаману коня и убивают его, иногда же отпускают на волю; тогда он считается собственностью духов.

Очень важную сторону деятельности шаманов составляет лечение всякого рода недугов и болезней. По шаманскому верованию, причина всех человеческих бедствий, и особенно же болезней и смерти – злые духи: и только шаманам известны средства, которыми можно изгнать этих духов из больных, умилостивить их и вообще отвести от человека всякую беду и напасть. Такими средствами являются различные обряды и жертвы, совершаемые шаманами при разных болезнях. Обряды эти весьма многочисленны и разнообразны. Мы остановимся на описании одного из них, известного под названием кырыка.

Он совершается так. На дворе, близ юрты больного, устраивают костер и зажигают его. Затем приводят барана, назначенного для жертвы, приносят вина, сметаны и прочих припасов для угощения. Кырык обыкновенно устраивается при большом стечении народа. Если больной не слишком слаб, то и его выводят на двор и сажают около огня. Когда все готово и соберется много народу, приходит шаман, берет в правую руку небольшую деревянную чашку, зачерпывает ею вина и, став лицом к огню, провозглашает различные заклинания. Во время заклинаний он качается из стороны в сторону, то приближаясь к огню, то удаляясь от него; часто хватает себя за голову и по временам, брызгая в огонь вином из чашки, называет имя больного. Чем дальше продолжается кырык, тем более шаман приходит в исступление: черты лица его изменяются, все члены трясутся, голос становится дик и ужасен и далеко разносится по окрестностям. В заключение он подбегает к огню и, как будто изгоняя из него кого-то, трясет головою и с пронзительным нечеловеческим криком падает всем телом назад. Когда затем шаман придет несколько в себя, то берет немного сметаны и мажет ею барана; народ тотчас убивает животное, разрезывает на части и варит в котле. Между тем шаман садится на землю, пьет вино, дает выпить больному, затем угощаются и все присутствующие. Когда мясо сварится, шаман, бросив несколько кусков в огонь, ест сем, дает больному и всем гостям. По окончании пира, кости принесённого в жертву барана сжигаются, а шаман, взяв шкуру животного и деньги за труд, уезжает домой.

Кроме врачевания болезной, шаманы занимаются еще предсказанием будущего. Способы и приемы гадания очень разнообразны. Гадают, например, с кольцом или монетою: шаман берет один из этих предметов, кладет его на ладонь вопрошающего и, подвигая в разные стороны, предсказывает будущее. Затем гадают посредством бубна: на него кладут кольцо-указатель и ударом колотушки по бубну приводят кольцо в движение; оно переходит от одного изображения на бубне к другому и показывает, что желательно узнать. Весьма употребительно также гаданье по лопатке барана, принесенного в жертву: лопатку бросают в огонь и, когда она обуглится и даст трещины, вынимают из огня и по расположению последних шаман предсказывает будущее.

Вот и все существенные пункты шаманской религии. Не трудно видеть, какою массою суеверий опутывается вся жизнь шаманиста-язычника, каким бессильным он является сам по себе во всех даже самых обыкновенных случаях своей жизни, и какая открывается здесь благоприятная почва для злоупотреблений со стороны шаманов. Шаман в глазах наивного и суеверного язычника является великим существом и служит посредником между миром духов и людьми; он владеет различными таинственными средствами в роде обрядов, заклинаний и т. п., которыми может привлекать к человеку и благоволение, и гнев духов. Словом, вся жизнь и благополучие язычника – в руках шамана.

Другое распространенное между инородцами Сибири вероучение есть, как мы уже сказали выше, ламайство. Оно представляет собою извращение древне-индийской религии – буддизма.

Основателем ламайства был Шакьямуни, сын одного раджи (князя), управлявшего областью Мункэ или Джангар, лежащею при источниках реки Ганга. До 29 лет своей жизни он утопал в невообразимой роскоши; одно предание говорит, что у него было до 84 тысяч жен. Наконец, ему все опротивело, но он не переставал думать, что есть еще удовольствия, не испытанные им. И вот, побуждаемый внутренним голосом, Шакьямуни стал призадумываться над вопросом о смысле человеческой жизни и пришел к той мысли, что все земные удовольствия должны быть отвергнуты человеком, так как они наводят скуку, причиняют болезни, приближают к старости и подвергают преждевременной смерти. Под влиянием этой мысли он оставил дворец своего отца и удалился в пустыню. Занявшись здесь размышлением и чтением таинственных книг, Шакьямуни окончательно убедился в том, что истинное удовольствие и нескончаемое наслаждение человека состоит в добродетельной жизни и что духовные наслаждения выше всех удовольствий плотских. Пришедши к такому положению он решился сообщить его людям и потому перевел буддийские священные книги с «таинственного» языка на употребительный и начал проповедовать содержащееся в них учение. Приобрев себе многих последователей, Шакьямуни скончался за 2134 года до Рождества Христова и, по прошествии некоторого времени, был признан ими за бога, покровителя нынешнего мира.

Ламайство представлять собою религию в высшей степени безотрадную. Достаточно изложить хотя главные пункты этой религиозной системы, чтобы убедиться в сказанном. Начнем с учения о мироздании.

По верованию ламаитов, мир произошел из хаоса. От движения ветров образовалось облако, из которого пошел дождь до того проливной, что составилось целое море. Настала тишина, и на поверхности воды начала формироваться, как на молоке, пена, твердь. Из тверди образовалась высочайшая гора Сумбер. Она состоит из четырех видов вещества: одни сторона у неё золотая, другая серебряная, третья из красного камня, а четвертая из синего. Гора эта возвышается от воды на 560 верст и настолько же углубляется в море. Она разделена на четыре уступа, где обитают духи различных степеней: внизу менее совершенные, а вверху более совершенные; на вершине же горы утвержден престол, на котором восседает Шакьямуни и созерцает все дела человеческие. В подводной части горы расположены места мучений, и чем глубже места, тем мучение ужаснее. К горе Сумбер прилегает четыре великих мира: северный, южный, восточный и западный. У каждого из этих миров есть свои спутники – по два малых мира; таким образом всех миров считается двенадцать. На каждом из них обитают особого рода существа. Четыре великих мира разделены между собою четырьмя обширнейшими морями: восточное имеет белый цвет, южное – синий, западное – красный, северное – желтый. Окружность всего мирового пространства составляет 29.400.000 верст.

Как образовавшиеся во времени, миры будут иметь и конец; разрушение их произойдет от огня, который ниспадет с неба в виде семи солнечных планет. Но так как сотворение миров происходило несколько раз, то и разрушение их будет не последнее. Миры будут создаваться и разрушиться в течение всей вечности, а обладающие ими боги – сменяться по очереди. Теперь вселенною управляет Шакьямуни; а когда она разрушится и вновь будет создана, тогда ею станет владеть Майдари, существующий ныне в теле тибетского далай-ламы. Пред кончиною нынешнего мира Шакьямуни опять придет на землю для исправления данного им закона, испорченного людьми.

О происхождении человека ламаиты рассказывают так: за несколько тысяч лет до появления рода человеческого на небе обитали могущественные духи, которые силою одной воли могли производить подобных себе существ. Но, утратив свою чистоту, эти небожители были переселены на землю. Несмотря однако ж на это, они были настолько духовны, что питались эфиром, летали по воздуху и испускали из себя сияние, которое заменяло собою свет солнца и луны (этих светил тогда еще не было). Переселение на землю падшие духи считали временным наказанием и надеялись получить прощение; оно, действительно, и было обещано им под условием соблюдения некоторых заповедей. Между тем один из духов нашел запрещенный плод, называемый земным маслом; сперва попробовал его сам, а потом склонил к тому и прочих духов. За нарушение этой заповеди духи лишились эфирной пищи, способности летать и собственного света: тогда-то, по воле могущественной судьбы, созданы были для освещения вселенной солнце, луна и звезды. Спустя несколько веков другой дух нашел северное растение ой, отведал его и накормил прочих духов. Следствием этого было разделение полов и вместе с тем взаимное стремление их друг к другу: духи перестали уже размножаться силою воли, как было прежде. – Наконец, по прошествии еще нескольких веков, один из недостойных духов нашел плод салу и ввел его в употребление. Вследствие итого бывшие обитатели горнего мира лишились пищи, которая до сих пор была посылаема им с неба, и стали питаться салою. Случилось, что один дух собрал салы в запас для будущего дня и таким образом произвел грех любостяжания, вследствие которого сала исчезла. Тогда духи принялись возделывать землю и питаться в поте лица приобретенною пищей, причем, естественно, начались споры о землях, а потом и драки; от неравного урожая плодов произошла зависть, а эта последняя повела к убийствам и войнам.

Когда пороки возросли до такой степени, что ссоры и драки были повсюду, на земле явился неведомый дух, обладавший необыкновенным умом, кротким сердцем и всеми качествами добродетельной жизни. Чтобы прекратить спор о землях, он разделил их по равной части на каждого и клятвенно обязал всех не нарушать его установления. Духи в знак общего уважения к нему обещались добровольно повиноваться ему и все единодушно признали его царем. С этого именно времени они и стали называться людьми.

Догматическое учение ламаитов допускает миллионы богов, полубогов и гениев. Самыми высшими из них считаются так называемые боги венца: Абида, Амога-сиди, Бирюзана, Очир-садова и Радна самбоба. Хотя вся эта пятерица пользуется предметом величайшего благоговения у ламаитов, тем не менее первенство признается за Абидою. «Как свет огня, говорятся у них, тысячами подобных светов отряжается в кристаллах вод, так существо Абиды, при единичности божеской натуры, способно проявлять себя в бесконечном множестве своих хубилганов (гениев), не изменяя тождеству, а тем более не нарушая своего покоя».²

За богами венца следуют мироправители и в особенности те из них, которые уже приходили и правили вселенною в определенные эпохи. Ряд таких мироправителей завершает собою ныне царствующий Шакьямуни.

Далее ламайская мифология дает места таким богам, которые хотя и могущественны, но не близки к человеку, и более грозны, чем милостивы. Главнейший из этих богов – Эрлик-хан или Чойжил, распоряжающийся адом. Как только душа человека явится в преисподнюю, он при помощи магического зеркала открывает все её дела и помышления, после чего сила неотвратимого рока влечет эту душу, как ничтожную пылинку, в определенную ей сферу, и там она начинает ощущать последствия прежней своей жизни и вступает в среду бесконечных превращений.

Последний разряд чтимых ламаитами существ – самый многочисленный. Сюда относятся духи всех миров и стран всякого рода и вида, лишь бы только они не были членами темного царства.

У последователей ламайского идолослужения есть свои нравственные правила, мощную силу которым придает вера в бессмертие человеческой души. Но это бессмертие понимается ими не в смысле вечного существования души в общении с Богом или в отчуждении от Него, а в смысле бесконечного ряда её переселений. Ламаиты верят, что за добрые дела душа, по выходе из тела, или восходит на небо, или же переселяется в тело более знатного человека, напр., царя, вельможи и т. п.; за худые дела она, напротив, нисходит в ад или переходит в животное и там пребывает до тех пор, пока не очистится от грехов, после чего опять переселяется в человеческое тело. В силу такого верования ламаит обязан не только не убивать животных, но даже облегчать их труды. Однако же для употребляющих мясо есть свое оправдание. «Мы едим, говорят ламаиты, только тело, душа же бессмертна и переходит в другую плоть».

От участи переселения не свободны даже сами ламайские боги; но для пребывания их на земле избраны тела особенно уважаемых людей. Так. Шакьямуни постоянно пребывает в теле индийского раджи, управляющего областью Мункэ. Здесь само собою вызывается одно недоумение. Выше сказано было, что Шакьямуни сидит на вершине горы Сумбер и наблюдает за делами всех смертных; каким же образом он одновременно существует и в теле индийского правителя? Противоречие – очевидное, и остается только удивляться, каким образом люди могут увлекаться верою, в которой встречаются подобного рода нелепости, и упорно держаться её даже до сих пор!

Все признаваемые ламаитами законы мироздания, догматы веры и правила нравственности содержатся в священных буддийских книгах, известных под названием Ганджур-Данджура. Первоначальный язык этих книг – санскритский, и только в VIII веке по Р. X они переведены были на тибетский язык. До тех пор, пока сибирские ламаиты находились в сношениях с Тибетом, они понимали язык священных буддийских книг; но с прекращением этих сношений утратили всякое понимание его, так что в настоящее время все религиозное познание последователей ламайского идолослужения ограничивается одним только бессмысленным чтением тибетских книг. Не имея таким образом возможности получить надлежащее понятие о своей религии, народ должен верить фантастическим, а часто даже и нелепым рассказам своих духовных руководителей.

Духовенство последователей Шакьямуни носит общее название лам. Это слово означает «питающую мать» и заключает в себе тот смысл, что каждый лама должен духовно воспитывать человека и тем приводить его к достижению вечного блаженства. Иерархических степеней ламства весьма много. Первая, высшая степень между ламами есть далай-лама, вторая – кутухта; – далее следует: хамба-лама, ширетуй, гелун, гецул, баньди. Обыкновенная одежда, лам – длинный халат (для последней степени – желтый, а для всех остальных – красный), подпоясываемый кушаком. При отправлении богослужения высшие ламы надевают плащ и особого вида шапку, перекидывают через левое плечо длинный пояс и обвивают его около рук.

Интересны обряды посвящения в ламское достоинство. Действие поставления в низший иерархический чин – баньди обыкновенно совершается в юрте ширетуем и одним или двумя гелунами. Перекинув через плечо длинный пояс, ширетуй садится и вслух прочитывает исповедание ламайской веры. По окончании чтения посвящаемый подносит совершителю обряда умилостивительную жертву, от которой жрец берет несколько зерен и в знак приношения богам бросает их в воздух. Затем ставленник сделав по три поклона кумирам, номам (книгам закона) и самому ширетую, становится на колени и выслушивает обеты, которые должен выполнять во все время своего служения. После этого на него возлагается священный пояс и остригается коса, нарочито оставленная для этого действия на макушке головы при обритии её во время приготовления к принятию нового звания. Весь обряд посвящения оканчивается приношением благодарственной жертвы. Подобным же образом совершается поставление и в гецулы. Но действие происходит уже в капище, и совершителем его бывает ширетуй при участии четырех или пяти гелунов.

Особенно оригинален обряд посвящения в гелуны. Он совершается хамба-ламою с сонмом прочих лам. Жрецы в полных облачениях усаживаются на своих местах. Затем пред первенствующим из них кладут с одной стороны колокольчик, чашу, жезл, бубенчик и пр., а с другой – священные одежды для готовящихся к принятию гелунства. Посвящаемые разом выходят на капищную арену, хотя бы их было несколько десятков, и приносят умилостивительную жертву, после чего снимают с себя решительно всю одежду и в таком виде делают по три поклона пред идолами, номами и первенствующим жрецом. Затем они облачаются в священные одежды, дают обеты и приносят благодарственную жертву. Производство в остальные чины ламства не сопровождается никакими обрядовыми действиями и обыкновенно ограничивается одним пожалованием со стороны правительства.

Для совершения богослужения у ламаитов существуют капища, известные под именем дацанов. Дацаны бывают каменные, деревянные и даже войлочные и обращены алтарем на север, потому что там, согласно ламайскому верованию, находится гора Сумбер, где восседает Шакьямуни. Главный вход с запада; но в больших капищах бывают еще входы с юга и востока. Под Дацаном возвышается иногда особого рода пристройка, в которой хранятся идолы; на самом верху ставится изображение солнца в молодой луне. Внутри капища, на северной стороне, развешиваются изображения богов, рисуемые на китайской бумаге. На полу, под картинами помещается жертвенник, на ступенях которого стоят небольшие медные идолы – бурханы; пред каждых из них ставится жертва, состоящая из деревянной или медной чашки с рожью, молоком, вином и т. п. Вдоль дацана расположены лавки, на которых во время богослужения сидят ламы, поджав под себя ноги; старшие занимают места подле самого жертвенника.

Ламайское богослужение разделяется на общественное и домашнее. Общественное богослужение, известное под названием хурала, состоят в чтении молитв, сопровождаемом музыкой. Музыка эта ужасна; она представляет собой нечто дикое и в высшей степени неприятное. Достаточно назвать несколько инструментов, чтобы дать некоторое понятие об этой музыке. Одна труба называется труба-корова и по звуку вполне соответствует своему названию. Трубы джуру и шуглу, по форме своей имеющие некоторое сходство с птицами, напоминают дикий птичий голос. Труба тунра издает звуки, подобные собачьему лаю. Затем следуют металлические тарелки, барабаны и много других в этом же роде инструментов. В общем, рев труб, звон тазов, свист рожков оглушают молящихся, и остается только удивляться, как их нервы выносят такие потрясающие и дикие звуки. По окончании музыки начинается чтении молитв одновременно всеми ламами или пение речитативом. При каждом знаменательном месте молитвы производится звон колокольчика, находящегося в руках главного ламы. По временам лама складывает руки, приближая одну ладонь к другой, и с благоговением склоняет голову к рукам. Такое богослужение совершается ежемесячно в 15-й день по рождении луны; сверх того, бывает служба 8-го и 30-го чисел каждого месяца.

Домашнее богослужение ламаитов состоит в поклонах и произношении таинственных слов: ум-мани-падме-хун, которые в переводе на русский язык означают: «поклоняюсь премудрости, красоте и любви». Ламаиты держатся очень высокого мнения относительно этой молитвы, думая, что кто в течение своей жизни прочтет её 100 милл. раз, тот непременно получит вечное блаженство. Они читают ум-мани по четкам, в которых бывает 27 или 108 шариков (эти числа имеют свой таинственный смысл). Во время молитвы обыкновенно ходят, сидят, говорят и т. п.; важность в том, лишь бы только прочитать известное количество раз ум-мани. Для избежания скучного и утомительного труда повторения одних и тех же слов ламаиты придумали облегчение, при котором легко можно получить вечное блаженство. Несколько тысяч клочков бумаги, исписанных молитвою ум-мани, кладут в деревянную бочку, сквозь которую проходит ось, утвержденная на козлах. К одному из концов оси прикрепляется колено, к которому привязывается снурок. Поддерживая этот последний, заставляют бочку вертеться. Ламаит думает, что, повернувши бочку, он произнес таинственное ум-мани столько раз, сколько написано оно на бумаге. Труд можно облегчит еще более, если к бочке приделать крылья ветряной мельницы. Ламаиты, действительно, и ставят подобные ветряки около своих юрт, предоставляя таких обратом ветру исполнять их религиозные обязанности. У наших забайкальских бурят-ламаитов на берегу реки Оны, при большом каменном дацане, устроена огромная бочка, в которую положено 100 милл. ум-мани, писанных на тонкой китайской бумаге. Стоит таким образом только один раз повернуть бочку, – и вечное блаженство приобретено.

Из семейных религиозно-обрядовых действий заслуживают внимания те, которыми сопровождается рождение, брак и погребение. Все они направлены, по-видимому, к тому, чтобы руководить состоящею в распоряжении лам душою человека, а на самом деле – чтобы служить средством к обогащению самих лам.

В третий день по рождении дитяти совершается милангор. Он состоит в том, что лама раскрывает книгу Джурхейн-лите и по ней старается определить условия стихий и созвездий, могущие влиять на судьбу человека. Определив их, лама торжественно провозглашает, что по неложному указанию Джурхейн-лите, рождение дитяти последовало (примерно говоря): в стихии огня, под красным знаком, в год тигра, в месяц овцы, в день вепря, в час дракона, в сороковом отделе суток, под влиянием десятой звезды и потому новорожденному усвояется имя Демберел. Заканчивается обряд чтением молитв и заклинаний по книге пяти богов хранителей.

При заключении браков обращают внимание сколько на родство, столько же на условия стихий и созвездий, под влиянием которых родились жених и невеста. И если окажется, что эти условия взаимно противоположны (если, напр., одно лицо родилось под стихией огня, а другое – под стихией воды), то такие лица признаются немогущими сочувствовать друг другу, и потому брак между ними воспрещается. Впрочем, решительные отказы бывают редко: в неблагоприятных случаях ламы находят средства к умилостивлению враждебных духов и к примирению противоположных стихий. По устранении этих религиозных препятствий, приступают к формальным переговорам, сущность которых всегда заключается в вопросе о калыме. За уплатою этого последнего следует самый свадебный обряд, состоящий в поклонении огню и совершаемый точно так же, как и у последователей шаманства.

Различные обряды, соблюдаемые при погребении умерших, известны под общим названием проводов души. Вот главные моменты этого религиозного действия. Омывать покойника не дозволяется, но вменяется в обязанность одеть его в чистую одежду, закрыть лицо и положить на правый бок так, чтобы одна рука была под головой, а другая – на бедре: левая нога должна быть несколько согнута. Уложив таким образом покойника, зажигают пред бурханами свечи и начинают читать молитвенную книгу Дзотбо. В день похорон к юрте подводят оседланного коня и ставят с левой стороны у двери. Этим символическим действием дают знать, что настал час разлуки с покойником, и тут же приступают к отпеванию. По окончании последнего, нарочито избираемый человек дотрагивается до покойника иногда рукою, а иногда стрелою или другим каким-либо орудием. Потом все выходят из юрты и садятся на лошадей; покойника же кладут на телегу или (зимой) на сани. Прибыв на место, назначенное для погребения, расстилают на земле белый войлок, на котором раскладывают жертвенные сосуды с семенами и молоком. Затем совершается выкуп земли, который обходится ламаитам очень дорого: богатые платят ламам до 80 голов скота, а бедные до 20. После выкупа жрецы приступают к обрезу земли. Каждой из них, обходя три раза вокруг войлока, проводит борозду по земле. В это время жертвенные принадлежности рассыпаются и разливаются во все стороны. По окончании обреза земли, начинают рыть могилу. Пока идет работа, ламы молятся за умершего; их пение и чтение по временам оживляется звоном колокольчиков. Изготовив могилу, посреди её зарывают небольшой сосуд с мелкими монетами и разными безделицами, а потом уже кладут покойника, обративши его лицом на запад. Засыпав гроб землей, сверху над могилой ставят несколько шестов и обтягивают их веревками, на которые навешивают цветные тряпочки и исписанные молитвами бумажки. По возвращении домой, все приступают к обряду очищения: умывают пред огнем руки, выслушивают произносимую ламами молитву и окуриваются пахучей травой. Затем начинаются поминки, жертвоприношения богам, заключающиеся в заклании животных – быка, лошади или барана, смотря по состоянию.

Подобно шаманам, ламы являются не только совершителями общественного богослужения и частных религиозных обрядовых действий, но также врачами и гадателями.

Ламаиты верят, что в человеке две души – животная и духовная. Последняя может быть похищена демонами. Следствием этого бывает то, что человек быстро слабеет умом и памятью. Его томит смертная тоска, мучат и приводят в отчаяние страшные недуги. При таких-то обстоятельствах над больным совершается священный обряд, называемый призывом души.

Когда не останется сомнения, что душа у больного похищена демоном, то первым долгом считают умилостивить адского бога Чойжила, чтобы при помощи его вызвать похитителя и отобрать у него душу. С этою целью делают изображения девяти демонов; затем, дождавшись полуночи, кладут их в мешок из сырой пестрой кожи и обвязывают арканом в девять оборотов. По окончании этих приготовлений, девять нарочито избранных смельчаков, став вокруг заключенных истуканов с оружием в руках, выслушивают заклинания, произносимые ламами по таинственной книге Сидил. После этого один из отважнейших, схватив мешок за аркан, начинает бегать с ним вокруг юрты в сопровождении толпы, старающейся, как можно более, встревожить ночных духов диким криком, стуком оружия и звуками труб. Как только мешок поравняется с дверями юрты, его встречают стрельбою и поспешно выбрасывают истуканов на землю, замечая, как они упадут – ниц или на спину. Упавших ниц раздробляют молотом; напротив, лежащих на спине признают требующими новых заклинаний. Поэтому их опять кладут в мешок и после усиленных заклинаний снова бегают с ними вокруг юрты. Подобного рода сцена повторяется до тех пор, пока все истуканы не упадут ниц и не подвергнутся сокрушительному действию молота. После этого раздробленных идолов уносят в пустыню и зарывают в землю, а на могиле кладут черный камень с надписью, выражающею ту мысль, что хищные духи, как получившие удовлетворение, не станут более причинять вреда семейству, ради которого совершен священный обряд.

Кроме врачевства, ламы занимаются еще предсказыванием будущего, употребляя для этого различные способы. Важнейший из них состоит в том, что гадающий опутывает мысль вопрошающего массою вопросов, совершенно не относящихся к делу, после чего раскрывает книгу судеб и дает по ней ответ на желанный вопрос. В некоторых случаях гадают при помощи столика. Для этого лама садится на землю, причем в одной руке держит книгу, а другую кладет на столик. После более или менее продолжительного чтения столик, подчиняясь будто бы влиянию руки, сам собою начинает двигаться и бросаться в разные стороны (на самом же деле он вращается посредством нитки, привязанной к его ножкам). Смотря по тому, куда и как упал столик, лама угадывает требуемое. Если указания столика неопределенны, тогда прибегают к помощи стрелы. Жрец ставит эту последнюю острием на ладонь, слегка придерживая её пальцами и в то же время читая что-то по таинственной книге. Стрела якобы сама по себе начинает двигаться и стремится вырваться из рук. Тогда или дают ей свободу, чтобы её полет открыл искомую тайну, или же заставляют её написать эту тайну на песке.

Из всего сказанного о ламайстве видно, что, будучи извращением буддизма, оно в этом своем виде является как нечто невозможное. Вся жизнь ламаита опутана массою суеверий и самых нелепых обрядов, благодаря которым опытные ламы пользуются безграничным влиянием на простой непросвещенный народ. В глазах последнего они являются как боги низшего разряда, и последователи Шакьямуни относятся к ним не только с уважением, но и с благоговением. Даже в том случае, если лама ведет зазорную жизнь, он не теряет уважения к себе со стороны язычников. В книге Улигерун-далай (море притчей) находится такого рода поучение: «Всегда смотри на ламу, как на перерожденца Будды; не соблазняйся, если заметишь за ним что-либо худое; думай, что тебе так показалось, ибо лама, если и делает, по-видимому, что-либо худое, то единственно для испытания твоей веры. Так и всесовершеннейший Будда принимал на себя вид волка, льва, дракона и т. п. для испытания своих учеников».³

* *

Рассмотренные нами языческие религиозные системы, шаманство и ламайство, представляют собою главное противодействие успехам евангельской проповеди среди сибирских инородцев. Потому, чтобы расположить ходящих во тьме язычником к принятию христианства, миссионерам прежде всего надобно поколебать их прежнюю веру, т. е. прежние ложные верования заменить новыми, истинными, вместо прежнего суеверного богослужения и обрядов, которыми удовлетворялось доселе религиозное чувство инородца, дать ему возвышенное христианское богослужение с его умилительными обрядами и молитвенными действиями. Но проповедью миссионера собственно только начинается обращение язычника ко Христу. Дело в том, что препятствия успешному распространению христианства встречаются не в одних только религиозных верованиях инородцев, а и в их дикости и невежестве вообще, в грубости образа жизни, нравов и обычаев. Поэтому обращение язычника ко Христу не должно ограничиваться одною только проповедью Евангелия, но должно быть завершено изменением его быта, нравов и обычаев и приобщением его к общей гражданской жизни русского народа. В виду этого вслед за характеристикою языческих религиозных веровании считаем не лишним хотя в общих чертах описать быт сибирских инородцев и раскрыть их нравы и обычаи. Далее: так как шаманство и ламайство вследствие смешения народонаселения не всегда являются в раздельном виде, то мы коснемся также и тех религиозных особенностей, которые свойственны тем или другим инородцам Сибири. Отсюда для нас ясней будут те условия, среди которых совершается деятельность миссионеров, а равно и те великие трудности, которые им приходится преодолевать, проповедуя учение Христово. Этнографический очерк Сибири мы начнем с западной части её.

Западную Сибирь населяют самоеды, остяки, вогулы, калмыки, татары и киргизы.

Сибирские самоеды бродят на пространстве от северо-восточного склона Уральских гор до Северного Ледовитого океана. В прежнее время, говорит одно предание, самоедов было «тысяча тысячей, разделенных на сто родов». Между тем, в настоящее время их насчитывают не более 16 тысяч. Причиной вымирания их служит разные неблагоприятные условия жизни, главным же образом – заразительные болезни и страсть к водке.

Несмотря на свой мрачный вид, самоеды добродушны и миролюбивы. Между ними бывают драки только тогда, когда они пьяны. Умственный кругозор самоедов крайне ограничен, отчего и язык их беден. Если самоеду приходится рассказывать какое-нибудь происшествие, то свой рассказ он сопровождает всевозможной мимикой и жестикуляцией, стараясь пояснить ими то, для выражения чего у него недостает слов.

Главное занятие самоедов – оленеводство. Самоед, не имеющий нескольких десятков оленей, считается бедным; богатые же имеют их по нескольку сотен и даже тысяч. Олени доставляют самоеду все – пищу, одежду, постель и покрышку для жилища: они же возят как самих самоедов, так и их имущество. Между тем уход за этими полезными животными не требует особенных забот: олени круглый год питаются мохом, который и летом и зимой добывают себе сами. Самоеду приходится лишь время от времени переменять место своей кочевки.

В лесах, где самоеды проводят зиму, с наступлением весны обыкновенно является бесчисленное множество комаров, оводов и мошек, которые причиняют невыносимые страдания как людям, так и животным. Олени, чтобы избавиться от мучений, инстинктивно рвутся на север, где насекомых меньше, и самоед принужден бывает сняться с зимней стоянки, чтобы перекочевать в тундру, прилегающую к Ледовитому океану. С приближением же зимы олени, наоборот, стремятся к югу, в леса, где не бывает таких суровых метелей, как в тундре, и где они легче могут добывать себе корм. Сверх этих периодических переходов, самоеды должны перекочевывать с места на место, когда олени съедят в окрестности весь мох. Кроме оленеводства, самоеды занимаются также звероловством и рыболовством.

В свободное от занятий время самоеды сидят, ничего не делая, в своем дымном жилище, да глядят на разведенный огонь. Особенно любит самоед, если в это время к нему завернет гость. Нужно заметить, что все вообще самоеды очень гостеприимны. Если у них случится гость, то они не преминут разделить с ним лакомый кусок. В досужее время самоеды нередко также забавляются игрою в карты. Этой игре лет сорок тому назад их научили русские торговцы, которые и привозят им карты. Случается, что самоеды играют на рыбу и разные предметы своего хозяйства.

Жилищем самоедов служит чум, который устраивается таким образом: несколько длинных жердей вбивается в землю так, чтобы образовалось круглое основание; затем эти жерди связываются своими вершинами в один пучок и покрываются летом берестой, а зимой – оленьими шкурами. Вверху оставляется отверстие для выхода дыма; дверью же служит боковое отверстие, которое завешивается оленьей шкурой. Внутри, по сторонам чума, стелются циновки из прутьев, сверх которых настилаются оленьи кожи. Посреди чума – очаг, на котором почти всегда поддерживается огонь. Над очагом укрепляются перекладины, на которых висят котлы для варки пищи. Место против входа, у противоположной стены, считается священным, и женщина не смеет переступить через него. В этом месте складываются съестные припасы и домашняя утварь; тут же стоят и истуканы.

Одежда и обувь самоедская шьется из шкур оленей, собак и диких зверей. Белья самоеды не носят, а непосредственно на тело надевают малицу из оленьей шкуры. Эта одежда имеет форму мешка с рукавами. Подол её обшивается сперва несколькими узкими полосками из оленьих шкур разного цвета шерстью наружу, и затем – широкою полосою из собачьего меха. Поверх малицы самоед опоясывается широким кожаным поясом, украшенным медными пуговицами в несколько рядов. На голову надевается треух, сшитый из мягкой оленьей шкуры и прикрепленный к малице; иногда, впрочем, он заменяется круглой оленьей шапкой. Нижнюю одежду составляют короткие замшевые брюки с такими же чулками, имеющими подошву из твердых частей оленьей кожи. Женская одежда состоит из ягушки, т. е. длинного оленьего халата, подпоясанного шерстяным поясом; к рукавам ягушки привязываются колокольчики, бубенчики, погремушки и длинные кусочки разноцветного сукна. Голова покрывается шапкой с меховым околышем. Две косы, переплетенные красной или желтой лентой и украшенные на концах кольцами или погремушками, выходят из-под шапки. К ушам женщины прицепляют медные серьги, а на пальцах носят массу таких же колец.

Пищей самоедов служит, главным образом, оленье мясо. Убивши оленя и снявши с него шкуру, они сейчас же отрезывают по куску мяса и едят его, обмакивая в теплую кровь; вареное и копченое мясо у самоедов в редком употреблении. Второе место в их пище занимает рыба, которую они редко варят, а большею частью едят сырою, вяленою или же замороженною: в последнем случае её строгают и солят. Не пренебрегают самоеды и мясом диких зверей. На хлеб они смотрят, как на лакомство, которое достается большою ценою, а потому и питаться им могут лишь более зажиточные.

Все самоеды до страсти любят вино: за бутылку водки они готовы отдать лучшего оленя, самую дорогую шкуру лисицы. Этим пользуются торговцы, которые, переезжая из чума в чум, возят с собою запасы вина, выменивают на него меха, рыбу, оленей.

Следует также заметить, что самоеды очень пристрастны к табаку, который они курят из костяных трубок. Набравши в рот дыму, самоед передает трубку другому, а сам старается как можно дольше удержать его во рту и груди и постепенно выпускает его чрез нос.

Религиозное мировоззрение самоедов отличается крайнею грубостью и невежеством. Верховным богом они признают Нума, называемого иначе Ильдта, что значит «старец», «дед». При этом одни из них отождествляют Нума со всей видимой природой – землей, морем, солнцем и пр. Другие же, вероятно под влиянием христианства, считают его творцом и промыслителем мира и приписывают ему некоторые божеские свойства, как-то: всеведение, карание зла и награждение добра. Нум, однако, мало доступен человеку; его трудно умилостивить молитвами и жертвоприношениями. Более доступны лохеты – незримые духовные существа, но и с ними можно сноситься лишь чрез шаманов. Поэтому у самоедов существуют видимые идолы лохетов, известные под именем хахе. Каждый самоед имеет своего хахе, так что со смертью первого, перестает почитаться и последний: он бросается в реку, как тоже умерший.

По воззрениям самоедов, только одни шаманы пользуются привилегией вечной загробной жизни. Для всех же остальных людей существование оканчивается земной, безотрадной жизнью. На вопрос, что будет с человеком после смерти, один путешественник (Кастрен) получил от самоедов такой ответ: «то же, что с собакой: будет лежать – где лежит и гнить – где гниет». Но с другой стороны и для обыкновенных смертных допускается возможность переселения на небо. Так, если пропадет без вести хороший человек, известный своими добродетелями, то самоеды думают, что он переселился на небо к богам. Вообще пункт о загробной жизни в религиозном миросозерцании самоедов страдает неопределенностью, невыясненностью, да и все оно характеризуется неполнотой, противоречиями.

В заключение скажем несколько слов о бытовых обрядах самоедов.

Самоедская свадьба не сопровождается, как это обыкновенно бывает, особенными обрядами. После соглашения между женихом и невестою родные жениха едут к родным невесты и уговариваются относительно калыма и приданого. По окончании переговоров, начинается угощение мясом, а если есть, то и водкой. На следующий день происходит такое же угощение у родных жениха, причем молодые сидят рядом. Жених, отрезав кусок мяса, передает его невесте: та молча берет и ест. Затем он наливает вина и, отпив сам, остаток через плечо передает невесте, которая и допивает его. Получив следуемый калым, родные невесты складывают её приданое в нарты (легкие сани, в которых сибирские инородцы ездят и зимой и летом) и отправляются в чум жениха Невеста обыкновенно едет в передней, богато украшенной нарте. По прибытии к чуму, невесту несколько раз, обвозят вокруг жилья, а родственники и знакомые, стоя вокруг, приветствуют её радостными криками. Оканчивается свадьба новым пиршеством.

Как только родится ребенок, его вытирают снегом, а летом купают в холодной воде, чтобы таким образом с первых дней закалить его для перенесения стужи и всех климатических невзгод. Воспитание дочерей лежит исключительно на обязанности матери: она учит их с малолетства сучить нитки, шить одежду и обувь и вообще исполнять работу, составляющую удел женщины-самоедки. Воспитание же сыновей лежит на обязанности отца: он берег их с собою на охоту, приучает владеть луком и арканом, учит их ловить рыбу, загонять оленей и т. п.

Умерший человек, по верованию самоедов, переселяется в далекую страду, за море, где живет вместе с Нумом (богом), постоянно пирует и пьет вдоволь вина. Труп покойника самоеды выносят из чума не чрез входную дверь, а чрез отверстие, нарочито сделанное в противоположной от входа стене. Вынесши покойника, его одевают в чистое платье, кладут на нарту, в которую впрягают лучших оленей, везут на место погребения и здесь роют неглубокую могилу, в которую и опускают тело покойника, а с ним вместе нож, топор, рожок табаку и вообще все то, что необходимо было ему в жизни; в могилу женщины кладут чашку, иголки, нитки и другие предметы хозяйства. Самоеды верят, что все вещи, положенные в могилу умершего, послужат ему и в загробной жизни. Зарывши покойника, убивают нескольких оленей, причем рога их втыкают в могилу, а мясо съедают или уносят в чум. Принесши жертву, все присутствующие при похоронах начинают поносить смерть за то, что она отняла у них близкого человека, а затем восхваляют покойника. По окончании похоронных обрядов, все возвращаются в чум и окуриваются дымом сожигаемого оленьего жира. Для сохранения воспоминания об умершем жена и дети его делают деревянного истукана, одевают его в платье покойника и помещают в том месте, где обыкновенно умерший сидел при жизни. Этот истукан изображает собою покойника. Во время еды перед ним ставят корытце с пищей; кроме того вдова или кто-либо из сыновей ежедневно мажет губы истукана кровью или жиром, как бы угощая самого покойника. Такое ухаживание продолжается год и даже более, после чего истукан уничтожается.

Остяки, в количестве около 24 тысяч душ, живут разбросанно в Тобольской, Томской и Енисейской губерниях, преимущественно по берегам рек Оби, Таза, Елисея и их притокам. Между остяками и самоедами происходит постоянное общение: оба эти племени вместе кочуют с одного места на другое. К тому же до XVI в. остяки господствовали над самоедами. Все это послужило причиной выработки многих одинаковых условий быта и жизни у названных народов. Чтобы не повторяться, мы не будем останавливаться на сходных чертах, а отметим лишь те особенности, которые присущи исключительно остяцкому племени.

По своему характеру, остяки миролюбивы, кротки, малоподвижны и молчаливы. Они способны к упорному труду, если к тому побуждает их голод; в противном же случае предпочитают сидеть у огня, ничего не делая. Выносливость остяка просто изумительна: ему нипочем и стужа, и зной, и даже голод. Осенью, напр., когда мороз уже сковывает реки, остяки, засмотревшись на что-нибудь, подолгу стоять босые на берегу реки и только по временам приподнимают то ту, то другую ногу. Пробыть суток двое без пищи для остяка не в диковинку; зато, если добудет много пищи, он съест за троих. Одну из привлекательных сторон остяцкого характера составляет честность: редкий остяк позволит себе украсть или обмануть. Кроме того, подобно всем другим инородцам, остяки отличаются гостеприимством. Зашедший гость, кто бы он ни был, всегда найдет себе в чуме остяка и приют и пищу.

Образ жизни остяков определяется их занятиями. В этом отношении всех их можно разделить на оленеводов, рыболовов и звероловов. Образ жизни первых, как и самоедов, всецело зависит от оленей. Остяк-оленевод не может долго оставаться на одном месте, но принужден перекочевывать туда, куда идут олени, т. е. летом на север, а зимой в тайгу. Нужно, впрочем, заметить, что некоторые остяки, имея небольшие стада оленей, даже и на лето оставляют их в лесах и не переселяются к берегам Северного Ледовитого океана. Для защиты же своих стад от насекомых они строят большие шалаши, в которых разводят постоянное курево; в этих убежищах олени и спасаются от своих мелких, но докучливых врагов, выходя отсюда для корма лишь во время утренников или северных холодных ветров. Остяки второй категории, т. е. рыболовы, с ранней весны и до поздней осени ездят по рекам и ловят рыбу. Наибольший улов производится ими на Оби, а потому они боготворят эту реку, называя её не иначе, как своим богом, своей кормилицей. Остяков, занимающихся исключительно звероловством, сравнительно не много. Промысел этот служит лишь добавочным занятием к рыболовству или оленеводству.

Жилищем остяков служат небольшие хижины, которые строятся из дерева и покрываются берестой, засыпанной землею. В углу хижины, близ дверей, всегда находится глиняный чувал, на котором весь день горят дрова. Над чувалом, в потолке, оставляется отверстие для выхода дыма. Возле стен идут нары с разосланными на них рогожами, сплетенными из травы или камыша. Свет в хижину проникает чрез единственное оконце, у богатых со стеклом, а у бедных пузырчатое или со вставленной в него льдиной. В хижинах, впрочем, остяки живут только зимою; с началом же весны они складывают все свое имущество на лодки или нарты и отправляются на рыболовные места, где устраивают себе чумы или шалаши. Стены шалаша они выводят низенькие, крышу же из ивовых стволов делают высокую и обкладывают её древесной корой. На верху крыши оставляется отверстие, в которое выходит дым из очага, сложенного из камней.

Одежда остяка похожа на одежду самоедов. Только оседлые остяки переняли от русских летнюю одежду, т. е. носят русские рубахи, шаровары и зипун; зимою же они ходят в самоедском костюме, который очень удобен при сильных северных морозах. Остячки летом носят крапивного холста рубахи, вышитые на груди и по подолу разноцветною шерстью, и холщовые или ситцевые однорядки; зимою же они ходят в оленьих шубах с частыми завязками и кисточками спереди. Голову они покрывают длинным и широким цветным платком с бахромой, называемым вокшим; им окутывают и лицо.

Главной пищей остяков служить рыба, которую они едят в разных видах: и сырую, и вареную, и вяленую; второе место в их столе занимает оленье мясо; не пренебрегают, впрочем, остяки и мясом диких зверей: песцов, лисиц, волков и др. Хлеба остяки едят мало, но из ржаной муки пекут в золе пресные лепешки или варят салык – похлебку, заправленную рыбьим жиром.

Подобно самоедам, остяки страстно любят водку. Напился допьяна для них величайшее наслаждение. Получают остяки водку большею частью от русских торговцев в обмен за рыбу, меха и оленей, а также из буфетов пассажирских пароходов, плавающих по реке Оби. Как только пароход пристанет к берегу, сейчас же остяки подходят к нему с рыбою и спрашивают: «кабак (т. е. буфет) есть?..» Если остяк видит, что у него недостает водки, то для усиления действия он размешивает её с нюхательным табаком и пьет эту смесь. Не менее водки остяки любят и табак, причем охотно курят, нюхают и даже жуют его.

Остяки-язычники имеют некоторое понятие о верховном божестве, которое называется у них именем Турома. Слово «туром» буквально означает «свет». Отсюда естественно заключить, что остяки в лице Турома обоготворяют ни что иное, как именно свет. Туром живет на небе и говорит с людьми разгневанным голосом грома и ветров. Он всюду следит за человеком, так что от него ничто не укроется в мире – ни худое, ни хорошее, и каждому воздаст по заслугам. Но, несмотря на это, Туром – существо страшное для людей; его нельзя умилостивить никакими жертвами и молитвами, потому что он смотрит исключительно на внутреннее достоинство человека, а не на внешние проявления его религиозно-нравственной жизни. Изображений Турома, этого верховного божества остяков, не существует.

Кроме недоступного Турома, остяки верят в других более близких к себе богов, которые имеют власть делать людям добро или зло и потому разделяются на добрых и злых. Эти боги следующие: Ортик, Лонг, Елянь и Мейк. Ортика почитают другом и ближайшим помощником Турома. Идол, изображающий этого бога, имеет такое устройство: голову составляет деревянный отрубок, к которому приделано лицо, выбитое из серебра; туловищем служит мешок, туго набитый мягкою рухлядью; руки состоят из рукавов, одетых один на другой; ног совсем нет. К Ортику обращаются с различного рода просьбами и приносят ему всевозможные жертвы. Лонга считают помощником Ортика, вестником воли богов, также и богом здравия. Идол Лонга – не что иное, как большой мешок, набитый другими мешками и туго завязанный сверху. Больной, требующий от Лонга исцеления, должен сшить ему новый мешок. Елянь почитается прислужником высших богов. Он делается из деревянного отрубка, на котором вырезывается лицо; голова у него не круглая, а несколько заостренная; остальная часть отрубка поскоблена; ни рук, ни ног у идола нет. Обращающиеся к Еленю с просьбой привешивают к его истукану кольца и металлические пуговицы, кладут сукно и приносят в жертву оленей. Мейк считается богом зла. Он делается из дерева и одевается в бобровую парку (в роде рубахи). Заблудившиеся в лесах или степях просят его покровительства и защиты и умилостивляют его различными жертвами.

За поименованными божествами у остяков следуют так называемые шайтаны, которые будто бы обитают только в определенных местностях, куда и стекаются язычники для их чествования. Шайтанами оканчивается длинный ряд богов, почитаемых всеми остяками. Далее идут боги, составляющие принадлежность частных лиц. Каждая семья имеет своего идола, к которому остяк обращается с просьбой о помощи, когда собирается на рыбный или звериный промысел. По возвращении с промысла, он, в случае удачи, благодарит своего идола и приносит ему в жертву кусок мяса, в противном же случае сечет его плетьми.

Остяки имеют некоторые представления о загробной жизни; но эти представления очень грубы и неопределенны. Так, напр., остяки полагают, что и после смерти они будут кочевать, охотиться и т. п. Впрочем и в таком виде представляемая загробная жизнь, по их мнению, не может быть продолжительна; она прекратится вместе с окончательным разложением тела, после чего человек исчезнет весь, без следа.

Бытовые обряды остяков в общем сходны с обрядами самоедов и различаются только в частностях.

Необходимою принадлежностью каждого брака у остяков, как и у самоедов, служит уплата за невесту калыма. Обыкновенно остяк, желающий женить своего сына, первым делом посылает к родителям невесты свата, который ведет переговор относительно количества калыма. Иногда сват несколько раз побывает то у родителей невесты, то у родителей жениха, прежде чем между ними состоится соглашение. Родители невесты обыкновенно запрашивают как можно больше калыма, так как величиною последнего определяется достоинство невесты, а родители жениха, напротив, упрашивают уменьшить калым. Уплачивается последний оленями, мехами, одеждой и деньгами. В свою очередь родители невесты дают за дочерью приданое, состоящее обыкновенно из одежды, домашней утвари, оленей и т. п.: иногда в приданое идет и часть калыма, полученного от жениха. Кроме уплаты калыма, у некоторых остяков существует довольно оригинальный обычай подношения свадебных подарков. Жених берег котелок с подарками, идет к невесте, которая ждет его, закрытая покрывалом, кладет пред нею этот котелок и уходит обратно. Невеста, откинув покрывало, пересматривает подарки и, если находить, что их недостаточно, выбрасывает все из котелка, а сама по-прежнему садится под покрывало. Через несколько времени жених является вторично и, видя, что его подарки разбросаны, собирает и уносит их в свою хижину, где или переменяет их, или дополняет новыми, после чего снова приходит к невесте. Такого рода браковка свадебных подношений может повторяться несколько раз. Наконец, когда подарки поправятся невесте, она бережно складывает их в котелок, и это служит знаком для жениха, что она согласна выйти за него замуж. Сейчас же после этого в хижину родителей невесты собираются родные и знакомые и начинается угощение рыбой, олениной, мясом диких зверей и водкой.

С приближением времени родов остячка переселяется из общей хижины в особую, где и живет около четырех недель после рождения у неё ребенка. По истечении означенного времени родильница окуривается и возвращается к мужу в общую хижину.

Покойника остяки погребают в том же платье, в котором он умер. Пред погребением они обвертывают его в бересту и затем кладут в могилу, а вместе с ним и те вещи, которые необходимы были ему при жизни, как-то: лук, стрелы, съестное, трубку с табаком и т. п. Жена и дети покойника в знак сожаления и скорби царапают себе до крови лица, вырывают волосы и бросают их на труп, полагая, что душа умершего через шесть недель придет узнать, насколько сожалели о нем оставшиеся в живых. После погребения остяка жена и дети его, подобно самоедам, делают чурбан, одевают его в платье покойника и кладут на том месте, где любил лежать умерший. С этим чурбаном обходятся так же, как бывало обходились с покойником, и по истечении года с плачем зарывают его в землю.

Вогулы живут разбросанно в Тобольской губернии, от Урала до рек Иртыша и Оби. Всех их насчитывается в настоящее время до 4 тысяч человек, из которых одни ведут еще кочевой образ жизни, а другие перешли к оседлости.

По своему характеру вогулы от природы малоподвижны и молчаливы. На лице их редко можно заметить выражение удовольствия; но при всем том они никогда не жалуются на свою жизнь и вполне хладнокровно относятся к различным житейским невзгодам. Случается, что в семье нет куска хлеба, а вогул преспокойно курит свою трубку или играет в карты. Гостеприимство свойственно им в такой же мере, как и прочим инородцам.

Занятия оседлых вогулов почти ничем не отличаются от занятий наших соседних крестьян: вогулы, подобно этим последним, преимущественно занимаются земледелием, причем сеют рожь и ячмень, но вследствие суровости климата хлеб не всегда созревает, и занятие земледелием мало обеспечивает их существование. Поэтому многие вогулы занимаются и другими промыслами, особенно рыболовством и пчеловодством. Что касается бродячих вогулов, то они, подобно самоедам, занимаются оленеводством; но главное их занятие составляет охота. Как только земля покроется первым снегом, вогулы небольшими партиями отправляются на промысел за пушным зверем, причем под ноги привязывают деревянные лыжи, обитые оленьей шкурой, а провизию и охотничьи принадлежности складывают в нарты и везут с собой.

Жилищем для оседлых вогулов служат избушки, а для кочующих – землянки и чумы, покрытые летом берестой, а зимой шкурами зверей.

Одежда вогулов, ведущих бродячий образ жизни, шьется из шкур оленей и диких зверей и покроем своим похожа да одежду самоедов; оседлые же вогулы носят одежду, похожую на одежду русских крестьян.

Пища вогулов всецело зависит от их занятий. Так, вогулы земледельцы питаются хлебом, ягодами, кедровыми орехами, а иногда рыбой и мясом; рыболовы питаются преимущественно рыбой, звероловы же – мясом убитых ими зверей. Следует заметить, что вогулы вообще неразборчивы в пище. Если случится, что у кого-либо из них истощился запас пищи, а между тем голод дает себя чувствовать, то вогул собирает выброшенные кости, разбивает их и варит.

Языческая религия вогулов в общем сходна с религией их соседей остяков. Высшим божеством они, подобно остякам, считают Турома. Это – бог, не досягаемый для простых смертных, и вогулы не только не смеют обратиться к нему зачем-либо, но даже считают себя недостойными приносить ему жертвы. У Турома есть мать Торм-чук и сын. За Туромом следуют три более доступных божества: Чёхол-вонзи, Вод и Осетр или Виги-отр. Первые два живут на облаках и заведуют громами; они имеют жен; из жертвенных животных любят больше всего оленей и коров. Третий бог Осетр живет в Оби вместе с рыбами; он заведует всем водным царством и также имеет жену. Жертвы этому богу опускаются в воду; он любит все белое, как-то: серебро, белых барашков, белых лошадей и т. д. Эти три бога добрые; они помогают человеку во всех его предприятиях. Но есть еще одно высшее божество – Куль. Это существо злое, враждебное человеку и даже богам. Кроме этих главнейших божеств, у вогулов есть не мало второстепенных, мелких. Всякая местность, по их верованию, имеет своего покровителя – шайтана. Наконец, у каждого вогула есть свои домашние идолы, поклонение которым совершается обыкновенно при пылающем очаге. Высшим выражением религиозного чувства у вогулов служит самобичевание пред идолами прутьями или сухими оленьими кишками.

Калмыки, в числе около 80 тысяч человек, живут по северным склонам Алтайских гор, на юге Семипалатинской области и Томской губерния. Хотя некоторые из них и перешли уже к оседлости, но большинство продолжает вести еще кочевой образ жизни.

По своему характеру калмыки в большинстве случаев-люди угрюмые, упрямые, малоподвижные и ленивые. Сидеть, поджавши ноги, по целым часам у очага, пить любимый кумыс, есть жареную баранину, да слушать рассказы – вот любимое времяпровождение калмыка. Нравится ему также, если к нему зайдет гость, особенно такой, которого не приходится стесняться и который может кое-что рассказать. При появлении такого гостя хозяин тотчас закуривает трубку, затягивается раза два сам, потом предлагает её гостю и спрашивает: «что худого?..» Кстати заметим, что калмыки до того любят курить, что нередко даже и засыпают с трубкой во рту. Курят у них не только мужчины, но и женщины, даже дети.

Главное занятие кочующих калмыков состоит в скотоводстве. Кочевники разводят лошадей, верблюдов, рогатый скот и овец. Обыкновенно скот весь год остается на подножном корме: для защиты же его от холода и буранов устраиваются загороди и хлевы. Кроме скотоводства, некоторые из кочующих калмыков занимаются охотой. Но этот промысел имеет у них не более, как второстепенное значение, и к нему прибегают лишь в случае нужды. Необходимо, напр., осенью уплатить ясак, а денег или шкурок нет, – и вот калмык берет ружье и идет на несколько дней в горы промышлять зверя. Незначительная часть калмыков занимается также рыболовством, но и этот промысел не составляет важного подспорья для их существования. Что касается оседлых калмыков, то, подобно своим соседям – русским крестьянам, они занимаются хлебопашеством; но это занятие стоит у них еще на очень низкой ступени и потому малоупотребительно, хотя плодородная почва калмыцких степей при правильном ведении земледелия могла бы давать обильные урожаи.

Жилищем калмыков служит войлочная юрта. Посредине её находится очаг, согревающий её в холодное время. Налево от входа обыкновенно устраивается из войлока постель, у богатых покрытая шелковым одеялом и завешенная пологом; а направо складываются мешки и сундуки с имуществом и вся вообще хозяйственная утварь калмыка: котлы, миски, корыта и т. п. Турсук или кожаный мешок для кумыса занимает здесь самое видное место. У передней стены на сундуке или другом возвышении помещаются металлические или деревянные идолы (бурханы) с большими головами и пуговками вместо глаз; пред ними нередко можно видеть в чашечках жертвы: воду, пшеницу, крупу и пр.

Одежда калмыков составляет летом бумажный бешмет, а зимой – шуба из лошадиных шкур или овчинный тулуп, опоясанный кожаным кушаком, на котором висят ножик в кожаном чехле, трубка, кисет и нагайка; голову они покрывают мерлушечьей или войлочной шапкой, края которой заворачиваются кверху; ноги обувают и кожаные с острыми носками сапоги.

Пищей калмыков служит мясо почти всех животных и молочные продукты, среди которых заслуживает внимания сладковатый овечий сыр; его сушат мелкими кусками и употребляют вместо хлеба. Мясо калмыки варят без всяких приправ, даже без соли, и только во время еды обмакивают его в соленую воду. Из различных видов мяса наиболее лакомым считается баранье. Любимым напитком калмыков служит кумыс и кирпичный чай, заправленный мукой, солью, маслом и молоком.

Калмыки исповедуют ламайскую религию, которая, впрочем, перепутана с некоторыми шаманскими суевериями и предрассудками.

Из множества мелких богов у них два главных божества: доброе, бог-творец, по-калмыцки Ульген и злое – Эрлик, иначе шайтан, т. е. диавол. Последнего калмыки очень боятся, поклоняются и приносят ему жертвы усерднее, нежели первому, так как диавол, по их понятиям, много делает вреда человеку, зол, мстителен, а потому его и нужно ублажать как можно более. Таким образом выходит, что у калмыков верховное божество есть диавол. Мелкие божества, чтимые ими, называются эктер (диаволы низшего разряда). Для олицетворения божеств делаются безобразные куклы, ставятся в горах и долинах шесты, обвязанные тряпками, с подвесками из конского волоса.

Учение калмыков о происхождения мира состоит в том, что Ульген, не имевший места, где бы остановиться, сказал: «да будет все!» и произвел сперва небо, а потом и землю. Земля утверждена на трех рыбах: две из них – по краям, а третья – в средине. Происхождение на земле людей, по учению калмыков, было таково: Бог вдруг сотворил восемь человек мужского пола; тело их создал из глины, кости из камыша, а потом дунул в нос и уши, и в человеке явилась душа и ум. Возле семи мужей Бог насадил семь дерев, для каждого мужа по одному дереву; а восьмой из них – Майдер, по поручению Ульгеня, начал творить женщину, чтобы мог размножиться род человеческий. Он сделал из глины тело, из камыша кости, а чтобы сложенный таким образом человек не рассыпался, он сорвал траву, смял её в руках и дунул в неё, отчего произошла змея, которою и обвил сложенный состав. Недоставало души, и Майдер отправился за помощью к Ульгеню. Этим временем воспользовался Эрлик, пришел к творению Майдера и оживотворил женщину, причем повредил её природу и духовную, и телесную: душа стала злобною, а тело – смрадным. Тогда Майдер позвал семь мужей и, взяв одного из них за руку, подвел к женщине, но тот сказал: «образ сего человека инаков и дух от него иной, худой». Майдер подвел поочередно еще двоих, но и они заметили тоже. Дав ответ, эти трое убежали. Тогда явился Ульген, взял у одного из четырех оставшихся мужей из обоих боков по две косточки и сотворил живую жену, которую и отдал ему. От этой четы и произошел род человеческий.

В религиозно-нравственном сознании калмыков есть вера и в конец мира, который последует вследствие упадка веры, нравственности и любви. Ульген удалится вверх от земли и человека, а Эрлик станет господствовать, и люди совершенно забудут Бога. Тогда произойдут ужасные на земле перевороты: Эрлик, склоняя людей к себе, будет их мучить и убивать, и тогда последует воскресение мертвых. Старая земля сгорит, но не истребится, и произойдет новая, чистая земля. Вместе с нею сгорит Эрлик со всеми своими слугами и с преданными ему людьми, которые тоже обратятся в бестелесных диаволов. Ульген проклянет их, сказав: «Ты, Эрлик, со всею силою твоею иди в преисподние пропасти адские, а с тобою пусть летят и твои люди». Тогда Эрлик, его духи и люди полетят в муку, и адские пропасти и скроются из виду. Так будут жить за гробом души грешников вместе с Эрликом в аду, а души праведных вместе с Ульгенем в его жилищах.

Детей своих калмыки воспитывают сообразно условиям кочевой жизни; новорожденному, тотчас по появлении его на свет, дают кусок сала для сосания, затем завертывают его в войлок и кладут в люльку, похожую на ящик. Если родились близнецы, то старшим ребенком считается тот, который позже появился на свет. Это воззрение калмыки объясняют довольно оригинально. Дело в том, что если двум братьям нужно выйти из юрты, то, по обычаю, должен выйти сперва младший, отворить дверь и ждать старшего брата. Так и при рождении: кто явился первым на свет, тот и младший.

Когда калмык становится совершеннолетним, отец приискивает ему невесту. С этой целью он под каким-либо вымышленным предлогом едет в чужой улус и собирает сведения о тамошних невестах. Выбрав из числа последних понравившуюся ему девушку, он снова приезжает в улус, но уже вместе с сыном и является к родителям невесты. Если последним жених не нравится, они намеками дают ему знать об этом, и гости уезжают обратно; если же они согласны выдать за него свою дочь, то различными обрядами настолько прочно закрепляют будущий брак, что после этого жениху почти не представляется возможности отказаться от него.

По смерти калмыка семья его перебирается в другую юрту. Духовных и знатных покойников калмыки сжигают, всех же других зарывают в землю, причем трупу покойника дают сидячее положение, с поджатыми ногами.

Сибирские татары – потомки тех татар, которых русские встретили при покорении Сибири. В настоящее время их насчитывается около 90 тысяч. Живут они преимущественно в Тобольской, Томской и Енисейской губерниях; встречаются также в Акмолинской и Семипалатинской областях и в восточной Сибири. Они разделяются на несколько племен, заметно отличающихся одно от другого образом жизни, обычаями и т. п. Большая часть татар ведет оседлый образ жизни; меньшая же часть их, именно татарские племена, живущие в Енисейской губернии, продолжают еще вести полукочевой образ жизни.

Сибирские татары занимаются различными промыслами. Так, многие из них обрабатывают землю. Во время полевых работа в татарских селениях можно видеть только старух и детей, неспособных к работе: остальные же работают на сенокосе или на пашне. Вторым промыслом татар служит скотоводство. Они разводят лошадей, коров, овец. В связи с разведением лошадей находится извозчичий промысел. Редкий из татар, живущих по большим трактам, не занимается извозом. Но наиболее любимый промысел их – торговля. Предметом её служат: бумажные и шерстяные ткани, шелковые материи, чай, фрукты, шерсть, кожа, сало и т п. Все это татары сбывают или на ярмарках, или из своих лавок, находящихся во многих городах Сибири. Между татарами встречаются и охотники, но охота не составляет главного их промысла. Более прибыльным является рыболовство на реках и озерах Сибири.

Оседлые татары живут в избах, иногда, довольно приличных. Что же касается полукочевых, то они в зимние времена скрываются в деревянных хижинах с земляной крышей, а на лето ставят войлочные или берестовые юрты. Внутреннее устройство их хижин и юрт большею частью бывает таково: против входа, на нарах, помещается постель хозяина; над нарами приделаны шесты, на которых висит праздничная одежда; по стенам устраиваются полки, на которых помешаются хозяйственные принадлежности: на левой или мужской стороне складываются седла, сбруя и вообще вещи, необходимые для мужчин, а на правой или женской стороне расставляется деревянная, глиняная и медная посуда: ведра, кадки, корыта, горшки, котлы и т. п. Посреди юрты устраивается очаг, над которым висит котел для приготовления пищи. Около очага ставится низенький столик, за которым татары сидят на полу во время еды.

Одежда татар состоит из бешмета и халата, а зимою – из овчинной шкуры; на бритую голову надевается аракчин, а сверх него суконная шапка или войлочный колпак с завороченною кверху заднею частью. Татарские женщины особенно любят наряды. Их шапки и халаты бывают обшиты позументом. На концах кос навешиваются металлические украшения, состоящие преимущественно из монет. В ушах татарки носят серьги, на шее – ожерелья, на руках браслеты.

Пищей татар служит конина, говядина, баранина, рыба, хлеб, овощи и молочные продукты. Мясо и рыбу варят с крупой или жарят на вертеле. Любимым напитком татар является кирпичный чай, разбавляемый молоком. Сахар не составляет необходимой принадлежности к чаю и употребляется только зажиточными татарами. В большом употреблении у них кумыс, а также и айран – крепкий напиток, приготовляемый из коровьего молока. Не пренебрегают татары и аракой, т. е. водкой, перегоняемой из кумыса.

Большая часть татар исповедует магометанскую религию. Почти в каждом более или менее многолюдном селении находится мечеть; кроме того, имеется школа, где мальчики обучаются грамоте и знакомятся с учением корана. Но есть среди татар и язычники. Таковы, напр., татары, живущие в Томской и Енисейской губерниях. Они признают два начала: доброе и злое. Доброе начало называется Кудай, в злое – Ирлыкхан. Как представитель света, Кудай любит только белое, а потому ему приносят в жертву исключительно белых животных. Он обитает на вершинах гор и в небольших красивых лесках. Что же касается злого бога – Ирлыкхана, то он имеет свое обиталище под землей, во тьме. Как у одного, так и у другого, есть свои подчиненные духи, которые или помогают или вредят людям.

Переходим к описанию семейных обрядов некоторых сибирских татар.

У татар, живущих в Енисейской губернии, брак совершатся при следующих обрядах. Татарин, желающий женить сына на дочери своего знакомого, едет в сопровождении родственников к нему в улус, причем берет с собою бутылку айрака, новую китайскую трубку и табак. Прибив в улус отца невесты, гости входят в юрту. После продолжительного разговора об обыкновенных житейских делах, отец жениха объявляет отцу невесты о цели своего приезда. Затем он набивает табаком привезенную с собою трубку, ставит её возле очага и выходит из юрты. Возвратившись, он осматривает, выкурена ли трубка. Если трубка не тронута, это означает, что родители не желают выдать за жениха свою дочь; если же из неё курили, это означает, что они соглашаются выдать её. Отец жениха наливает чарку айрака, один из родственников его набивает трубку, а другой берет из очага уголёк или даже целую головню. Отец невесты высказывает словесно согласие выдать свою дочь за жениха, затем выпивает чарку айрака, берет приготовленную ему трубку и закуривает её углем, подаваемым родственником жениха. Начинается угощение, причем отец жениха усиленно торгуется о калыме. По окончании переговоров, жених берет руку невесты, и оба падают в ноги её отцу. Этот последний поднимает их и, обращаясь к дочери, говорит: «да, дочь, выходи замуж». В назначенный для бракосочетания день, родные и знакомые собираются в юрту родителей невесты, и начинается пир. После угощения молодые прощаются с родителями и родственниками и, получив их благословение, отправляются в улус молодого, где уже приготовлена для них особая юрта.

У качинских татар сохранился обряд похищения невесты. В назначенный день жених в сопровождении нескольких человек отправляется верхом к улусу невесты. Подъехав к нему, всадники прячутся. Когда же совершенно стемнеет, то трое или четверо из незнакомых родителям невесты человек отправляются в юрту и просятся переночевать. Высмотрев затем, где лежит невеста, или подкараулив её как-нибудь, когда она выйдет на улицу, они в благоприятный момент схватывают её, завертывают ей голову, перекидывают её через седло и мчатся в степь, давши свистом сигнал жениху и другим товарищам. Как бы, однако, тайно не было сделано похищение, все-таки весь улус скоро подымается на ноги, каждый хватает что попало и, перегоняя друг друга, все пускаются в степь за похитителями. Обыкновенно, лошади у жениха отборные, у догоняющих же всякий сброд; поэтому похитителей не легко бывает догнать, и они благополучно возвращаются в улус жениха. Но если догонят, то происходит свалка: бьют друг друга кнутами, палками, швыряют друг на друга камни, так что иногда случается, что и отбивают невесту. Примчавшись в улус жениха, невесту снимают с лошади, вталкивают её вместе с женихом в юрту, а ко входу приставляют караул. Между тем, в тот или на другой день от родителей невесты посылаются к новобрачным посредники. Подъехав к их юрте, они молча и с сердитым видом соскакивают с лошадей и торопливо подходят к юрте. Караульные, кланяясь в пояс, заграждают им дорогу. Посредники бьют караульных; но те, не сопротивляясь, продолжают униженно кланяться и при каждом ударе усердно просят их выпить вина. Вместе с тем, караульные просят лично допросить молодую о её согласии. Когда молодая изъявит согласие, начинается уговор с родителями жениха относительно калыма, который должен быть или немедленно уплачен, или обещан к известному сроку по обоюдному согласию. Вскоре после этого, родители молодого в сопровождении посторонних людей и с приличным запасом вина отправляются к родителям молодой. Последние встречают их с суровым видом, по нескольку раз выбивают у угощающих чашки с вином, наконец, схватывают отца новобрачного и жестоко бьют его плетью. Побои бывают иногда так сильны, что некоторые через несколько суток умирают от них. Когда этот варварский искус кончится, начинается мировая попойка. Наконец, дня через три сами новобрачные отправляются к тестю. Тот, встретив зятя, преспокойно нагибает его, схватив одною рукою за волосы, и дает ему в спину два-три полновесных удара плотью. Этим и оканчиваются свадебные обряды.

Рождение ребенка празднуется иногда у татар, особенно у зверопромышленников, выстрелами, чтобы новорожденный был хорошим стрелком. Новорожденному дастся первое попавшееся имя – животного, человека, даже какой-нибудь вещи, так что у татар есть, напр., такие имена: «червь», «запас», «казак» (русский), «молокан» и т. п.

Покойника татары обмывают, одевают в лучшее платье и затем кладут в гроб, выдолбленный из колоды: сюда же кладут табак, вино и вообще все любимые вещи покойника. После этого, гроб ставят в сани, крепко привязывают и быстро везут на место погребения. Могилу, обыкновенно, начинают копать после того, как покойника привезут на кладбище. Над могилой богатого колют его любимую лошадь. Когда покойника зароют, начинаются поминки, во время которых пьют и едят. Они бывают на девятый, сороковой день, чрез полгода и год после смерти.

Киргизы кочуют на огромном пространстве от Каспийского моря и реки Урала до хребта Тянь-Шаня и реки Иртыша. Всех их насчитывается около 2½ миллионов человек.

Главное занятие киргизов состоит в скотоводстве. Они разводят преимущественно овец, лошадей, верблюдов, а также и рогатый скот. Занимаясь скотоводством, киргизы поставлены в необходимость перекочевывать с места на место. Съел скот траву в одном месте, – и киргиз, забрав свой домашний скарб, перекочевывает на другое. Следует заметить, что киргизы смотрят на кочевой образ жизни, как на самый нормальный для человека. Когда профессор Вамбери спросил у одной киргизки, зачем они перекочевывают с места на место, она удивилась вопросу и со смехом отвечала: «Мы не так ленивы, как вы, молла! Нам не усидеть по целым дням на одном месте. Человек должен двигаться: потому что, – посудите сами, – солнце, месяц, звезды, вода, животные, птицы, рыбы – все движется, только земля и мертвые остаются на месте»! Кроме скотоводства, многие киргизы занимаются хлебопашеством. Они сеют овес, рожь, пшеницу, а в южных степях разводят даже бахчи с арбузами и дынями. Занимаются киргизы также охотой и рыболовством; но это занятие не составляет у них промысла, а скорее служит развлечением.

Жилищем киргизов служит юрта. Остов её делается из жердей и покрывается снаружи кошмами. Вверху оставляется отверстие для выхода дыма. Дверь у юрты или деревянная или войлочная. Если она открыта, то это значить, что хозяин – дома и что к нему может войти каждый; если же она закрыта, то это означает, что хозяин или спит, или его нет дома. Посредине юрты, под верхним отверстием, устраивается из камней очаг, который зимой служит для освещения и согревания юрты. Над очагом обыкновенно висит котел, в котором киргизы варят пищу.

Одежда киргизов состоит из халата с длинными рукавами. По халату они подпоясываются ременным поясом, на котором обыкновенно висит нож и кисет с огнивом и кремнем. На голове носят ермолку, поверх которой надевают летом остроконечную войлочную шляпу с выгнутыми кверху полями, а зимой – меховой малахай с надзатыльником и наушниками. На ноги надевают кожаные или бумажные панталоны и сапоги. Киргизки носят бешмет, украшенный костяными или металлическими пуговицами или блестками. Голову замужние женщины повязывают большим белым покрывалом, концы которого опускаются на плечи и спину. На лоб, под покрывало, они надевают накладку, обшитую мехом и украшенную серебряными монетами. Девушки носят на голове шапочку из лисьего меха, верхушка которой покрывается различного рода украшениями. Волосы свои как замужние, так и девушки заплетают, первые – в три косы, а вторые – в несколько тоненьких кос, украшенных монетами и блестками. Шею киргизки, особенно девушки, любят украшать бусами, монетами, а пальцы перстнями с камнями.

Пищей киргизов служит баранье, лошадиное и верблюжье мясо, которое едят вареным или копченым; самым вкусным они находить мясо молодых жеребят. Из молочной пищи киргизы употребляют рамчик и крут – сыр, который едят в сухом виде или разбавленным водой. Из мучной пищи приготовляют так называемый баурсак – лепешки из пресного теста, изжаренные в сале. Приготовляют также кужу или бутку – пшеничную или просяную похлебку. Главный напиток киргизов – кумыс, который приготовляется так: лошадиное молоко вливают в сабу и прибавляют к нему небольшое количество кислого молока или крута. Смесь эту время от времени взбалтывают деревянной колотушкой. Через два или три дня кумыс готов, и его начинают пить. Кроме кумыса, у киргизов в большом употреблении чай.

Киргизы исповедуют магометанскую религию, которая распространена между ними бухарскими и туркестанскими магометанами. Но, исповедуя эту религию, они не оставили и языческих верований. Таким образом, религия их представляет смесь магометанства с язычеством. В некоторых местах киргизской степи есть мечети; но киргизам вследствие кочевого образа жизни редко приходится бывать в них. Не всегда они обращаются к муллам и для совершения религиозных треб; даже брак у них совершается иногда без участия муллы.

Из предписаний магометанской религии более аккуратно выполняется киргизами пост рамазан (в память дарования корана), бывающий летом и продолжающийся целый месяц. В течение его по дням киргизы ничего не едят и не пьют; с заходом же солнца все поспешно совершают омовение, читают молитву и принимаются пить кумыс и есть мясо. С этого времени до самого рассвета они только то и делают, что едят, пьют, поют песни и вообще веселятся. С рассветом же ложатся спать и спят как можно долее, чтобы тем сократить голодный день.

Между языческими верованиями киргизов обращает на себя внимание их вера в то, что каждый день находится под покровительством счастливой или несчастной звезды, отчего и самые дни разделяются на благополучные и неблагополучные. Далее, они признают священными некоторые скалы, источники и деревья, одиноко растущие в степи. Проезжая мимо предмета или места, признаваемого святым, киргиз слезает с коня, совершает молитву и оставляет какое-нибудь приношение: лоскуток материи, пучок конских волос и т. п. Наконец, многие киргизы верят в Шайтана (злого духа), который причиняет людям зло и наталкивает их на все худое. Если кто-нибудь совершил преступление, то киргизы говорят про него, что его Шайтан соблазнил или «Шайтан сел ему на шею».

Отметим важнейшие бытовые обряды киргизов.

При свадьбе совершаются следующие обряды: отец жениха посылает к родителям невесты сватов, которые условливаются о количестве калыма. После этого родители невесты в свою очередь отправляют послов к родителям жениха. Послы получают условленный калым и возвращаются в аул невесты; вслед затем совершается самый обряд бракосочетания. Жениха и невесту вводят в юрту, причем последнюю ставят за особую занавеску. Мулла спрашивает их, желают ли они вступить в брак. Получив утвердительный ответ, он прочитывает молитву, дует на приготовленную воду и дает её пить жениху, невесте и свидетелям. После брака отец невесты обращается к ней со словами: «живи так, чтобы меня не проклинали». Затем, обратившись к зятю, говорит: «не оскорбляй жены, чтобы не омрачить моей славы». Молодая уходит в другую юрту и переодевается в одежду замужней женщины (повязывает голову белым покрывалом). Вслед затем новобрачные отправляются в аул мужа, а за ними везут приданое. С приближением поезда к аулу, новобрачных встречает свекровь со своими родственницами и знакомыми и вводит их в особо приготовленную юрту. Затем чрез гонцов приглашаются гости, и устрояется пиршество.

Похороны у киргизов совершаются при следующих обрядах. О смерти покойника гонцы извещают родственников и знакомых. Те и другие спешат навестить его; вошедши в юрту, они прочитывают установленную молитву и отходят в сторону Труп обмывают, обвертывают в бумажную материю и белый войлок и обвязывают тесьмой. Затем кладут его на ковер и отделяют от остального пространства юрты занавеской. Хоронят покойника в день его смерти; если же этот день, по верованию киргизов, несчастный (вторник, пятница и воскресенье), то похороны откладываются до следующего дня. Когда все готово для похорон, труп везут или несут на место погребения. Могилу роют возле дороги или реки, чтобы удобнее было посещать её. Жена и дочери в погребальной церемонии не участвуют; они остаются в особой юрте и во всю мочь голосят и причитывают. Вдова покойного, кроме того, и знак своей особой печали, царапает себе до крови лицо и руки. Покойника помещают в могиле лицом к Мекке, а самую могилу закладывают досками и засыпают землей. Прочитав затем молитву и убив барана или лошадь, все возвращаются в юрту, где происходить угощение мясом убитого животного. Вдова умершего не принимает участия в угощении. В знак печали она в первые дни после смерти мужа не должна даже есть днем, а только ночью. На третий, седьмой, сороковой день и чрез год после смерти совершаются поминки по покойнике, причем бывает угощение приглашенных гостей.

Насаждение христианства в западной Сибири началось, можно сказать, с самых первых шагов русской жизни во вновь приобретенной стране. Места своих оседлостей русские поселенцы прежде всего отмечали крестом; с течением времени за крестом являлась часовня, а потом и церковь. Вместе с тем здесь появились и православные священники, которые имели своею целью не только отправление божественной службы, но и распространение христианства среди инородцев. Впрочем, миссионерская деятельность не могла быть сколько-нибудь значительной тогда, когда каждую пядь земли приходилось брать и отстаивать силой, когда поступательное движение русских встречало на каждом шагу препятствия, сопротивления.

Просвещение христианством сибирских инородцев подвинулось несколько вперед, когда в Сибири была учреждена особая епископская кафедра – Тобольская (1620 г.). Первому архипастырю Сибири миссионерство поставлялось в непременную обязанность. Неизвестно, однако же, чтобы первый архиепископ сибирский Киприан и его ближайшие преемники употребляли какие-либо особенные усилия и меры к обращению инородцев. И это понятно. Все заботы первых пастырей были направлены на упорядочение нравственной жизни пасомых. Русское население увеличивалось быстро, и нравственное состояние его было крайне безотрадно. Особенно много приходилось бороться архипастырям с нравственною распущенностью русского общества со времени наплыва в Сибирь переселенцев после уничтожения прав знаменитого Юрьева дня. Эти беглые переселенцы сильно злоупотребляли здесь своею свободою. Много ли труда и времени можно было уделять сибирским архипастырям на дело дальнейшего распространения христианства среди инородцев, когда их собственная паства, по словам грамоты Московского патриарха Филарета к архиепископу Киприану, жила «не крестьянскими обычаями и не по преданьям святых апостолов и святых отцов, но по своим скверным похотям; многие русские люди и крещеные иноземцы крестов на себе не носят и святых постных дней среды и пятков не хранят… и едят великие скверны с басурманы, с татары и с остяки и с вогуличи вместе, и с татарскими и с остяцкими и вогулицкими погаными женами смешиваются и скверная деют; а иные живут с татарками с некрещенными, как есть с своими женами и дети с ними приживают; а иные и горше того творят, поимают за себя в жены в сродстве сестры свои родные и двоюродные и названные и кумы крестные, а иные на матери свои и дщери блудом посягают и женятся на дщерях и сестрах, еже ни в поганых и не знающих Бога не обретается… а иные многие служилые люди жены свои в деньгах закладывают у своей братьи… и те люди, у которых они бывают в закладе, с ними до срока, пока место, которые жены муж не выкупит, блуд творят беззазорно, а как тех жен на сроки не выкупят, и они их продают, не бояся суда Божия… а попы сибирских городов черные и белые тем людям не запрещают… а иные многие люди мужи и жены в болезнех постригаются в иноческий образ, а потом оздравев живут в домех своих по прежнему… Такими бо делами, прибавляет патриарх, имя Божие, нареченное на нас, в языцех хулится».

Таким образом, в XVII ст. миссионерское дело не было и не могло быть поставлено на твердую почву. Архипастыри сибирские должны были заботиться не столько о дальнейшем распространении христианства, сколько о проведении христианских начал в жизнь русского населения. Начало XVIII ст. может быть названо в данном отношении более блестящим. В это время явился на Тобольской кафедре архипастырь, который весьма широко поставил дело миссионерства. По количеству обращенных это время не может быть сравниваемо даже с нашим временем. Мы разумеем миссионерскую деятельность митрополита сибирского Филофея Лещинского.

Филофей Лещинский родился в 1650 году в Малороссии, образование получил в знаменитой в свое время Киевской Коллегии. По окончании курса учения он был приходским священником, но чрез несколько времени овдовел и поступил в Киево-Печерскую лавру, где был экономом и в то же время строителем зависевшего от лавры Брянского Свенского монастыря. 4-го января 1702 гола он был посвящен в сан митрополита Тобольского. Отправляясь в Сиби

рь, Филофей взял с собою нескольких монахов, с помощью которых и занялся обращением язычников в христианство.

В 1707 г. он отправил миссионеров к березовским остякам. Долго миссионеры проповедовали евангелие в березовском крае, но проповедь их имела очень мало успеха. Остяки, по приверженности к древним верованиям своих предков, не хотели и слышать о новой для них вере и с ожесточением встречали и провожали миссионеров. Но все-таки эти последние крестили нескольких язычников.

В 1711 г. митрополит Филофей вследствие болезни отказался от Тобольской кафедры, принял схиму (с именем Феодора) и удалялся в Тюменский монастырь. Впрочем, неутомимый архипастырь не долго оставался в бездействии; получив облегчение от болезни и в то же время будучи свободен от управления епархией, он решился сам стать во главе миссионерства и посвятить свою жизнь распространению христианства среди массы сибирских инородцев. Вновь назначенный сибирский митрополит Иоанн Максимович и тобольский губернатор князь Гагарин отнеслись сочувственно к такому желанию Филофея Лещинского. Князь Гагарин предложил ему материальные средства для проповеди, а митрополит Иоанн дал ему в сотрудники священников и монахов и снабдил церковною утварью. Таким образом, составилась церковная миссия для обращения тобольских инородцев под начальством Филофея Лещинского.

В июле 1712 г. миссия отравилась из Тобольска вниз по Иртышу и прибыли прежде всего в город Самаров, где жили остяцкие князьки и куда собирался остяцкий народ на поклонение своему идолу. Здесь миссия и начала свою деятельность, Остяки упорствовали, ссылаясь на пример своих предков; говорили, что им гораздо удобнее остаться при том, что они видели и слышали с детства, нежели учиться новому и что поэтому они не переменят веры. Но мало-помалу, при настойчивости Филофея, народ стал колебаться в своей привязанности к идолу, сделался внимательнее к проповеди о Христе и, наконец, сам сжег своего идола. На месте последнего миссионеры поставили крест в основание будущей церкви. Направляясь далее по Оби, миссионеры крестили еще несколько остяков и достигли даже Березова. После этого миссия возвратилась в Тобольск.

На первый раз в христианство приобретено было не много остяков: крестились лишь некоторые отцы семейств. При новых усилиях естественно было ожидать и нового, большего успеха. Поэтому в 1713 г. Филофей Лещинский вместе со своими сотрудниками предпринял второе миссионерское путешествие по Иртышу, имея целью утверждение новообращенных, равно как и привлечение необратившихся остяков в православную веру. На этот раз проповедь миссионеров сопровождалась полным успехом. Достаточно указать на то, что жители Малого Атлыма сами вышли на встречу миссии и все охотно крестились, кроме 30 человек, которые заранее убежали в Обдорск, не желая принять новую веру. Так христианство мало-помалу брало верх над язычеством. Но миссионеры, приобретая христианству одних, естественно вызывали сопротивление в других, упорно стоявших за свою веру. Центром сопротивления остяцкого язычества сделался Большеатлымский городок, жители которого оказались упорными до чрезвычайности: завидев миссионеров, они собрались на берег с луками в руках и угрожали митрополиту Филофею, как начальнику миссии, смертью. «Отыди от нас, старец, кричали они; не принимаем твоей веры, которая отвергает наших богов, уважаемых отцами нашими и дедами». Между тем судно сильным ветром бросило на мель, и Филофей, не обращая внимания на свою старость, на свою болезненность и на угрозу язычников, достиг берега и безбоязненно вошел в толпу остяков и начал пред ними проповедовать Евангелие. Язычники в ожесточении и упорстве! Они ни внимают его словам. Но чем более было ожесточение, тем более Филофей вооружался любовью к этим заблудшим овцам и два дня предлагал им слова призывающей благодати. На третий день увещания его не остались тщетными: язычники решились принять православную веру, не исключая и возмущавшего их к упорству шамана. Лишь он теперь препятствовал крещению жен и детей остяцких, говоря, что они будут утоплены миссионерами. «Потопите тогда меня, сказал митрополит остякам, если с кем из вас сие случится; благодать Божия водою оживляет, а не умерщвляет человека». После этого язычники крестились. Не бесплодны были труды миссионеров и далее по пути к Березову, так что в эту поездку обращено было в христианство до 3,500 остяков.

В начале следующего 1714 и года Филофей Лещинский предпринял третье миссионерское путешествие и прежде всего прибыл в г. Пелым. Здесь проповедь его была обращена к другому народу Тобольской епархии – вогулам. В течении нескольких недель миссия проповедовала Евангелие собранным здесь вогулам, но сначала мало имела успехи. Лишь старшина вогульской волости с несколькими своими единоплеменниками принял христианство. Примеру их последовало еще несколько человек. Вогулы же других волостей оказались непослушными голосу призывающей благодати и даже смущали других, желавших креститься. Но мало-помалу проповедь великого схимника смягчила сердце идолопоклонников, и большая часть пелымских вогулов приняла христианскую веру. – Рядом и даже среди вогульских селений жили и остатки кучумовых подданных – татары. Огорченные успехом христианской проповеди среди вогулов, которых мусульмане думали обратить в магометанство, они до того вооружили своих старшин против миссии, что один из них хотел было даже убить Филофея, при возвращении его в Тобольск. Но другой путь (на Тюмень), предпринятый митрополитом, избавил его от опасности.

В июне того же 1714 года Филофей Лещинский предпринял четвертое миссионерское путешествие. В этот раз он опять направился по Иртышу и Оби в березовский край, имея целью как крещение остяков, живших по обе стороны Оби, ближе и далее Березова, так и устройство церквей среди новокрещенных. Сюда же устремились и мусульманские пропагандисты, которые до того настроили язычников против православных миссионеров, что, когда последние прибыли в буренькинские чумы, тамошние остяки встретили их с оружием в руках и начали стрелять в них из луков. Одному священнику они прострелили голову; келейнику Филофея пущенная стрела прошла сквозь плечи; монаху, воздевшему руки к небу, были прострелены ладони… Видя такую опасность, сотрудники Филофея, бывшие на судне, ужаснулись и ушли внутрь его. Митрополит один стоял на берегу. Опасно и трудно было его положение; но никакой страх не был в состоянии поколебать его в помощи Божией. Он не страшился стрел язычников и среди разъяренных дикарей проповедовал Христа. Но ярость язычников достигла высшей степени. Один из них, некто Ушанко, не устрашился выстрелить из пищали в самого Филофея, и последний мог пасть жертвою своей ревности; но пуля, направленная прямо в сердце, прострелила только одежду схимника. Фанатики упорствовали, и миссионеры направили свой путь к Березову. Здесь они увидели множество остяков, собравшихся из разных мест. Филофей открыл проповедь Евангелия, и язычники не оказались упорными. С теплым словом и ссылкой на пример новокрещенных, он предложил проповедь о Христе князькам разных волостей, и они приняли христианскую веру, а по крещении их река Сосва сделалась купелью остяков. Устроив для новокрещенных четыре церкви и оставив при них священников, митрополит Филофей возвратился в Тюмень.

Весною 1715 г. Филофей Лещинский предпринял пятое миссионерское путешествие и направил свой путь к вогулам кондинским, остававшимся еще в язычестве. По прибытии в нахрачевские чумы, миссионеры увидели много собравшихся вогулов во главе со своим шаманом Нахрачею. Вогулы, приготовленные им, с ожесточением встретили миссионерское судно и закричали: «Знаем, что ты пришел отвратить нас от древней веры; напрасно трудишься, ни над одним из нас не дадим совершить крещения». Но и здесь миссионерский такт Филофея взял верх над язычниками, и проповедь евангелия восторжествовала над ними. Один из старшин, по имени Посижух, несколько дней внимательно слушавший слово Божие, первый изъявил желание креститься. Пример подействовал и на других. В конце концов и Нахрача, повинуясь общему течению, крестился вместе со своим сыном. На пути сюда миссионеры еще имели некоторый успех: они обратили в христианство нескольких язычников вогулов. Но достигнув сатыгинских чумов, миссия увидела до 600 вооруженных вогулов во главе со своим князем. Кротко приветствовав князька и все собрание неустрашимый Филофей объявил им, что он исполняет волю Государя, который желает, чтобы все подданные его исповедовали истинную христианскую веру. Язычники и здесь очень долго не соглашались оставить свою веру, но, наконец, после долгих увещаний и колебаний, все они приняли крещение. Миссионеры от радости при победе воспели благодарственную песнь Богу и заложили в сатыгинских чумах храм во имя Сретения Господня.

В начале июня 1715 г. Филофей возвратился в Тобольск. Тогда же скончался и Тобольский митрополит Иоанн Максимович, после которого тобольская паства снова вверена была для управления Филофею Лещинскому (1715–1720 гг.). Вступив вторично в управление тобольскою паствою, ревностный и неутомимо-деятельный Филофей не оставил и теперь своих забот об инородцах язычниках и новокрещенных и по-прежнему оставался во главе миссионерского дела. Он определил особых миссионеров для обращения инородцев западной Сибири и в то же время сам предпринимал поездки по своей епархии.

Для большего укрепления новокрещенных в истинах веры, Филофей заботился и о просвещении их. С этою целью он брал у крещеных инородцев детей и обучал их в Тобольске. После некоторого обучения, одни из инородцев опять возвращались к своим родителям, а другие, продолжив образование в славяно-латинской школе, назначались в причетники, диаконы и священники в места своей родины, где и содействовали, как обращению в христианство, так и утверждению в нем своих сородичей.

В сентябре 1721 года митрополит Филофей был снова уволен на покой. Удалившись в Тюменский монастырь, он и теперь, не смотря на свою старость и болезненность, не переставал заботиться о новокрещенных. На этот раз деятельность святителя выразилась в защите последних от обид со стороны неблагонамеренных русских людей – главным образом, сборщиков податей, извлекавших свои выгоды из простоты инородцев.

Жизнь митрополита Филофея догорала, но пламя ревности к распространению христианства еще не погасало в нем; – и вот, в конце своей многотрудной и многоплодной жизни, святитель в последний раз (1726 г.) отправился в Обдорск, чтобы проповедать там евангелие остальным остякам. Проезжая по Иртышу и Оби мимо остяцких селений, он обозревал устроенные церкви, заповедовал священником достойно пасти врученное им стадо, беседовал с новокрещенными о началах воспринятой ими веры и т. п. Остяки везде выходили к нему на встречу и приветствовали его, везде принимали его, как благодетеля своего, как человека, посланного от Бога. Наконец, судно митрополита Филофея достигло Обдорска. Но здесь он увидел более сотни вооруженных остяков, которые с бранью кричали, чтобы архиерей не подъезжал к ним, и даже стреляли в него из луков. Сколько ни убеждал их Филофей, сколько ни старался склонить их к принятию христианства, но фанатики не желали и слушать его, не допустив судна к берегу. Тогда незлобивый старец повернул обратно, а 31 мая 1727 года его не стало.

Митрополит Филофей Лещинский бесспорно может быть назван апостолом западной Сибири. Сей архиерей, – писал о скончавшемся его преемник по митрополичьей кафедре, Антоний Стаховский, – труды евангельской проповеди отправлял по смерть свою: окрестил в Сибири до 40,000 язычников и построил для них до 37 церквей. Все инородцы призваны им в христианство не принуждением, не страхом, не иными какими-либо прещениями, но «точию евангельскою проповедью и своими трудами». И, действительно, ни прежде, ни после Филофея на Тобольской кафедре не было личности, равной ему по ревности обращения инородцев в православную веру. Он объехал с проповедью о Христе большую часть западной Сибири и даже побывал и восточной. Благодаря его неутомимым трудам, десятки тысяч не знавших имени Христа познали Его и были введены в Его благодатное царство; 37 церквей, среди этих познавших истинную христианскую веру, сделались для них необуреваемым пристанищем; 37 пастырей поставлены были к этим церквам, которые и доканчивали дело обращения язычников.

Много инородцев было обращено в христианство трудами митрополита Филофея и его помощников, но еще более того их оставалось в обширной тогдашней Тобольской епархии. Преемникам его поэтому оставалось дела еще достаточно. Но, к сожалению, после Филофея Лещинского миссионерское дело падает все более и более и, наконец, почти совсем прекращается. Обращения язычников хотя и случаются, но уже как единичные примеры. Попадаются даже случаи и обратного перехода в язычество, против чего принуждены были часто принимать полицейские меры. Среди самих миссионеров не видно ни одного талантливого, ни одного с какими-нибудь миссионерскими способностями. Дело окончилось тем, что на рубеже XIX ст. (1799–1800 гг.), вследствие одного волнения между инородцами восточной части Европейской России (по случаю разнесшегося между ними слуха, будто бы их хотят крестить насильно), правительство совсем запретило посылать к инородцам проповедников без предварительного сношения об этом с губернаторами, а отправленным ранее велено было возвратиться назад. Этой судьбе подверглось миссионерство и в западной Сибири: оно было приостановлено там. Вследствие этого в деле распространения христианства произошел полный застой. Имеются свидетельства о состоянии крещенных инородцев, относящиеся уже к началу тридцатых годов нынешнего столетия, которые ясно показывают, в каком упадке находилось просвещение сибирских инородцев христианскою верою. Многие из крещенных инородцев, говорят эти памятники, понятия о вере Христовой не имеют, дома молятся идолам, в редких жилищах имеется икона, да и та содержится в небрежении, крещенные не умеют изобразить на себе крестного знамения, не знают никаких молитв, некоторые не бывали в церкви с самого крещения и даже редкие помнят свои имена, данные им при крещении и пр.

Подобное безотрадное состояние миссионерского дела обратило на себя внимание высшего духовного и местного епархиального начальства. И вот, после столетнего застоя, в XIX веке снова начинается оживление миссионерства, выразившееся в учреждении различных миссий и в новой постановке миссионерского дела.

В 1827 г. Тобольский архиепископ Евгений Казанцев, в виду жалкого состояния миссионерства в западной Сибири, представил в Святейший Синод ходатайство об учреждении в Тобольской епархии особых миссий с тем, чтобы одна из них действовала на инородцев, обитающих на севере, а другая – на инородцев, живущих на юге. Синод утвердил это представление архиепископа Евгения. Вследствие этого в западной Сибири в начале тридцатых годов настоящего столетия образовалось две миссии – северная и южная, которые послужили началом к открытию и многих других.

Северная или обдорская миссия, сформировавшаяся в 1832 году, имела целью обращение язычников и утверждение в христианских понятиях новокрещенных инородцев, обитающих на севере Тобольской епархии, т. е. остяков и самоедов. На поприще евангельской проповеди, среди этих язычников решился трудиться иеромонах Боровского Пафнутиева монастыря Макарий, который и был назначен начальником миссии. 17-го мая 1832 г. миссионеры отправились из Тобольска к месту своей деятельности, в Обдорск, из которого они и начали свою деятельность. Труды миссионеров не оставались безуспешными: ими крещено было несколько самоедов и остяков. Но вскоре, деятельность миссии должна была прекратиться. Между инородцами разнесся ложный слух, будто бы миссионеры хотят крестить их насильно, и потому большая часть инородцев не хотела приезжать в Обдорск не только за покупкой нужных себе припасов, но и для отдачи ясака (подати). Инородцы говорили тобольскому губернатору, что ежели миссионер не выедет из Обдорска, то их никогда не увидят, ибо «мы боимся, добавляли самоеды, дабы они нас не крестили». Мало того, инородцы даже силою стали отстаивать свою веру; и в таком настроении их поддерживать один остяцкий князь Тайшин, хоть он уже был и христианином. 11-го января иеромонах Макарий хотел было крестить одно самоедское семейство. Он уже готовился начать таинство, как вдруг в церковь врывается некрещенный самоед и зовет семейство к князю Тайшину. За ним являются еще два самоеда и насильно уводят желавших креститься самоедов к князю. Видя такое насилие, миссионеры потребовали от Тайшина, чтобы он отпустил самоедов, решившихся принять православную веру; но князь не отпустил их и таким образом не позволил им принять крещение. 19-го января 1833 г. миссионеры хотели крестить самоеда, пожелавшего принять христианскую веру; но язычники, узнав об этом, толпою ворвались в квартиру миссионеров и кричали: «не дадим крестить!» Потребовалась полиция, при содействии которой и совершено было крещение этого самоеда. В виду таких выходок со стороны язычников, обдорские миссионеры усиленно просили в 1833 г. епархиального епископа Афанасия Протопопова об увольнении их от миссионерских обязанностей, что им и было дозволено. В марте 1833 года миссионеры возвратились и Тобольск.

Так кончилась обдорская миссия 1832–1833 г. Но с окончанием её не прекратились заботы высшего духовного начальства об обращении в христианство инородцев, обитающих на севере Тобольской епархии. Находя преждевременным учреждение миссии для обдорской местности. Св. Синод определил назначить особую миссию в другом месте – среди кондинских остяков. В силу этого распоряжения в 1844 г. находившийся здесь кондинский монастырь был обращен в миссионерский, и из России вызваны три иеромонаха, из которых один, посвященный в сан игумена, был сделан настоятелем монастыря и вместе начальником миссии, а другие два определялись его помощниками и сотрудниками. Таким образом составилась новая миссия, кондинская, имевшая целью прежде всего утверждение в христианстве крещенных кондинских остяков, а потом и обращение остающихся еще в язычестве тамошних инородцем. Миссионеры, по прибытии к месту своего назначения, первым долгом постарались устроить детскую школу, собрали в неё до 10 остяцких детей и занялись обучением. Так как ученье пошло довольно успешно (с питомцами из инородцев обращались в монастыре кротко), то остяки, прежде не желавшие и слышать о христианстве, теперь стали, по крайней мере, без сопротивления отдавать своих детей в кондинское училище, равно как и в другие, заведенные около того же времени священниками остяцких приходов.

Между тем в скором времени была возобновлена и обдорская миссия. Первая неудача её повела к тому, что сама миссия, как мы уже видели, была приостановлена, а взамен её в Обдорск в конце тридцатых годов настоящего столетия послан был священник Лука Вологодский, хорошо знающий остяцкий и самоедский языки. Ему вменялось в обязанность своею жизнью и своим поведением действовать на инородцев. Эту задачу священник Вологодский выполнил удовлетворительно и в самом непродолжительном времени крестил до 20 инородцев. В то же время он занялся переводами на остяцкий язык символа веры, заповедей, молитвы Господней и одного из Евангелий и составлением остяцкой азбуки и словаря. Факт обращения инородцев при священнике Вологодском и послужил поводом к возобновлению обдорской миссии. Согласно ходатайству Тобольского архиепископа Евлампия Пятницкого, Св. Синод в 1854 году утвердил назначение в Обдорск второй миссии, действующей и до настоящего времени. Обдорская миссия имеет целью с одной стороны утверждение в христианской вере уже крестившихся обдорских инородцев, т. е. самоедов и остяков, а с другой – проповедь Евангелия еще остающимся в язычестве тамошним инородцам. В видах выполнения одной стороны своей задачи, обдорские миссионеры занимаются проповедью Евангелия инородцам-язычникам, как в самом Обдорске, который инородцы посещают для взноса ясака и по торговым делам, так и в его окрестностях. В последнем случае миссионеры с походными церквами объезжают инородческие улусы и юрты по берегам Большой и Малой Оби и по другим местам приобдорского края. Для утверждения инородцев в христианской вере миссионеры имеют в Обдорске две школы: мужскую, открытую еще в 1846 г., и женскую, открытую в 1862 г. В этих школах инородческие дети обучаются русской грамотности и закону Божию.

Кроме обдорской и кондинской миссий, в 1867 году на севере Тобольской епархии учреждена была еще третьи миссия – сургутская. Она имеет своею целью как утверждение в православной вере крещенных инородцев – остяков и самоедов, так и обращение остающихся еще в язычестве. Для осуществления этих целей миссионеры по очереди объезжают кочевья своих прихожан, проповедуя им Евангелие, и содержат школы для обучения как мальчиков, так и девочек.

Бросая взгляд на деятельность названных миссий (кондинской, обдорской и сургутской), нельзя не заметить, что хотя она и не была бесплодна и немало инородцев было обращено в христианство, однако все крещенные – плохие христиане и не перестают во многих случаях придерживаться прежних суеверий и языческих обычаев. Особенно это надобно сказать о самоедах. Так, напр., «христиане» Васюгана признают Бога и диавола – два самостоятельные и одинаково всемогущие существа. Бог сотворил ангелов и все, что есть на земле, диавол же сотворил подземный мир и подобных себе диаволов. Бог творит на свете добро, а диавол зло; но ни тот, ни другой друг друга преобороть не могут. Бог имеет семь сыновей и семь дочерей. Одного сына, прокараулившего отверстие, чрез которое мог проходить из подземного царства диавол, Бог в наказание превратил в ворона, питающегося падалью. Другой сын Божий – охотник. Бог, творя зверей, сотворил лося о шести ногах, а охотник – сын Божий, будучи на охоте, убил лося и отрубил у него две ноги, чтобы людям легче было убивать четвероногих лосей, так как шестиногие бегают очень быстро. Бог прогневался за это на сына охотника и сдунул его с неба. Тот упал на землю и попал в пустое, дуплистое дерево, где и замерз. Дочери известны только две: солнце и огонь, т. е. свет и теплота. Ангелы и диаволы, сотворенные Богом и диаволом, облечены таким же телом, как и люди, но только у них есть крылья. Как ангелы, так и диаволы женятся, нарождают детей и живут семействами, ангелы на небе в золотых домах, из которых есть окошечки на землю, откуда они наблюдают, что делается на земле, и которые нам, людям, кажутся звездами; диаволы живут под землею в городах. Назначение ангелов следить за жизнью людей и направлять их к добру; а назначение диаволов направлять людей ко злу.⁴

Причинами столь слабого вкоренения начал христианства в сердцах новопросвещенных являются: а) громадные пространства, на которых обитают инородцы, и вместе с тем разбросанность и малонаселенность их стойбищ; б) отсутствие каких-либо дорог, тайги и тундры, реки, озера и болота летом, бураны и метели зимою, крайне затрудняющие посещение инородцев миссионерами; в) кочевой образ жизни инородцев, благодаря которому они находятся сегодня здесь, а завтра в другом месте; г) не говоря уже о кочующих, даже оседлые редко живут на своих местах, отлучаясь то на птицеводство, то на звероловство, то на рыболовство, так что пастырю-миссионеру настоит необходимость искать своих пасомых по необозримым пространствам нашего севера; наконец, д) суровые климатические условия страшат многих лиц и препятствуют посвятить свои силы и деятельность на пользу просвещения инородцев.

Печальное положение миссионерства на севере Тобольской епархии всегда обращало на себя внимание местной духовной власти. В видах улучшения состава миссионеров ею вызывались нужные лица из России, приглашались также на дело проповеди и вдовые священники местной епархии; но как те, так и другие отказалась посвятить себя этому делу. Все это повело к тому, что в 1888 г. преосвященный Авраамий Тобольский вошел в Св. Синод с проектом о закрытии кондинской миссии и об образовании вместо неё женской общины, которая влияла бы на инородцев примерною жизнью инокинь. Св. Синод согласился с этим проектом, и в 1891 г. при преосвященном Иустине последовало открытие новой общины. В Кондинск отделена была часть сестер Иоанно-Введенской обители, назначен туда священник и устроена школа для девочек. Можно надеяться, что в аккуратных женских руках как материальное благосостояние монастыря, так и нравственное влияние общины на окрестных инородцев будут не без пользы.

Мы уже упоминали, что с двадцатых годов настоящего столетия в западной Сибири начинается оживление православного миссионерства, выразившееся в учреждении разных миссий. Мы проследили возникновение и деятельность миссий северного края Тобольской епархии. Но мы также упоминали, что по представлению Тобольского архиепископа Евгения Казанцева Св. Синод разрешил учреждение миссии и на юге Тобольской епархии. Южная или алтайская миссия таким образом и была учреждена в 1828, а открыта в 1830 году. Она имеет своею целью обращение в православную веру алтайских инородцев – татар, калмыков и др.

Основателем и первым начальником алтайской миссии был ученый архимандрит Макарий Глухарев. Нельзя не сказать несколько слов об этом замечательном во всех отношениях человеке. Макарий Глухарев, сын священника г. Вязьмы (Смоленской губернии), родился в 1792 г. Образование получил в Смоленской семинарии, а затем в С.-Петербургской духовной академии, по окончании которой был инспектором Екатеринославской семинарии, а потом, уже по пострижении в монашество, ректором Костромской семинарии. Основательно образованный, знаток древних и новых языков, о. Макарий отличался трудолюбием, а еще более благочестием и глубоким смирением. Последние качества побудили его оставить многообещавшую ему в будущем духовно-учебную службу и посвятить себя исключительно иноческим подвигам, вследствие чего, по собственной просьбе, он и уволен был сперва в братство Киево-Печерской лавры, а потом перешел в Глинскую Богородицкую общежительную пустынь (Курской губернии), где и проходил несколько лет, состоя уже в сане архимандрита, иноческие послушания под руководством опытного в духовной жизни настоятеля этой пустыни, игумена Филарета. Но слабое от природы здоровье о. Макария еще более расстроилось от его ревностных монашеских подвигов и усидчивых ученых занятий. Здесь, в Глинской пустыне, он, между прочим, начал перевод с еврейского языка на русский Библии, – труд, который он непрерывно продолжал и впоследствии на Алтае. Между тем промысел Божий готовил для своего избранника иное поприще деятельности, вполне соответствовавшее его душевному настроению.

В декабре 1828 года указом Св. Синода на имя Евгения, архиепископа Тобольского, предписано было открыть на Алтае, в Бийском округе, духовную миссию для обращения в христианство кочующих там язычников. На святое и многотрудное дело начальствования над этой миссией, по предложению Св. Синода, разосланному во все монастыри России, добровольно вызвался о. архимандрит Макарий и приехал в Тобольск, где в архиерейском доме прожил около года, изучая татарский язык. Только в 1830 г. прибыл он в качестве начальника новооткрытой миссии в г. Бийск. Здесь и началась первая деятельность алтайской миссии. В Бийске много было зайсанов – инородческих старшин. С ними архимандрит Макарий и начал вести разговоры о христианской вере. 2-го сентября он встретился с татарином христианином, который пригласил его к себе в селение Улалу, отстоящее от Бийска в 100 верстах, чтобы окрестить жившего в его доме татарина, на что Макарий и изъявил свое согласие. Замечательно практическую способность обнаружил на первый же раз этот миссионер. Окрестив татарина и назвав его Иоанном в знак первого случая обращения алтайских инородцев, архимандрит Макарий выпросил его к себе в Бийск на несколько дней, «дабы научить его молиться Богу и преподать ему наставления в правилах жизни христианской и потом возвратить в Улалу». Возвратившись в Бийск с новокрещенным, Макарий учил его молиться по-христиански, поставляя его на молитву вместе с собою утром, вечером и т. д., преподавал ему самые краткие христианские молитвы: Во имя Отца, Господи Иисусе, Слава Тебе Господи, Слова Отцу… и т. д. Затем миссионеры преподавали новокрещенному историю об Иисусе Христе в самых кратких чертах, вели беседы с ним о таинствах, о добрых дедах, о грехе, о вечной жизни и о вечных мучениях. После такого тщательного наставления новокрещенный был отпущен домой. А чтобы он в случае забвения молитв мог найти пособие у кого-либо из грамотных людей, архимандрит Макарий снабдил его запиской, где были написаны молитвы, которым обучали его миссионеры. Вот с какою осторожностью и тактичностью действовал новый миссионер при обращении язычников в христианство!

Из г. Бийска архимандрит Макарий вместе со своими сотрудниками переселился в Сандыпский форпост. Здесь, в самдыпской часовне, обращенной в церковь, и в квартире миссии снова началась деятельность миссионеров. Они влияли теперь на инородцев двояко: в церкви – чрез совершение богослужения, в квартире – чрез беседы и разговоры. Кроме богослужения и бесед, архимандрит Макарий с первого же времени своего пребывания на Алтае стал заниматься изучением тамошнего инородческого языка. При своем обычном трудолюбии и природной способности к усвоению языков он скоро и основательно познакомился с алтайским наречием, так что мог свободно и без переводчика объясняться с алтайцами. Изучив туземный язык, о. архимандрит начал заниматься переводами на него с русского и церковно-славянского языков. Таким образом, им переведены на алтайский язык все главнейшие молитвы, краткая священная история Ветхого и Нового заветов, огласительные поучения пред св. крещением и т. п. Нет надобности говорить с какою силою могло действовать на инородцев слово Божие, читаемое им на родном понятном языке.

В Сандыпском форпосте миссионеры пробыли до 2-го мая 1831 года и возвратились в Бийск: 17-го мая того же года они отправились в селение Улалу, а оттуда в село Майму. Это последнее они избрали главным своим местопребыванием, потому что отсюда они могли действовать и на татар, и на калмыков, между тем как из Сандыпского форпоста можно было действовать на одних лишь калмыков. Здесь – в Майме миссионеры так же, как и в Савдыпском форпосте, прежде всего устроили походную церковь и стали совершать богослужение. В тоже время начальник миссии предпринимал миссионерские поездки по окрестным местам, углубляясь все далее и далее в Алтайские горы. Полудикие алтайцы сперва недоверчиво и враждебно относились к проповеднику неведомой для них религии, бежали при его приближении в горы и дремучие леса, и о. Макарию приходилось разыскивать калмыцкие стойбища в лесных и горных трущобах, по непроходимым дорогам, притом самым первобытным способом передвижения: редко на телеге, более верхом, часто пешком, а зимою по глубоким снегам на лыжах. Морозы и страшные сибирские бураны, от которых в тамошних краях ежегодно погибает множество путников и целые табуны скота, также не раз приходилось испытать на себе слабому телом, но сильному духом проповеднику Евангелия. При переправах чрез бесчисленные на Алтае горные реки и речки, всегда бурные, а весною и в начале лета вследствие таяния в горах снегов делающиеся особенно стихийно-грозными, нередко жизнь о Макария и его спутников подвергалась опасности. Переправы эти совершаются верхом, в брод или вплавь: мостов или паромов и теперь там не существует, а тем более не могло быть их в те времена. Проезжая однажды верхом по высокой горе, покрытой хвойным лесом, о. Макарий зацепился ремнем бывшей при нем сумки со св. дарами за сук дерева; конь выбежал из-под седока, а последний повис на суку, к счастью, это заметил уехавший вперед провожатый, который воротился и снял о. Макария. Многомилостивый Господь всегда и везде хранил Своего верного служителя.

Путешествуя с миссионерскою целью по окрестностям, архимандрит Макарий не заботился о том, чтобы обратить большое число инородцев. В этом отношении он поступал чрезвычайно осторожно и приступал к крещению язычника тогда, когда убеждался в достаточном знакомстве его с истинами христианскими, стараясь по возможности передать эти истины на природном языке алтайца и прочно утвердить их в новообращенном. Так как инородцы принимая христианскую веру – веру русскую и отрекаясь от своего язычества, отрекались вместе с тем и от жизни языческой, то естественно они должны были начинать и новую жизнь – жизнь оседлую, русскую. В устройстве новой жизни архимандрит Макарий являлся истинным отцом и благодетелем для новокрещенных; с ними он делился последним, чтобы как-нибудь устроить их новую жизнь; приобретал для новых поселенцев из новокрещенных дома, скот и пр. В случаях болезни он оказывал новокрещенным врачебную помощь и для больных устроил больницу; детей новокрещенных старался обучить грамоте, а сирот из них содержал в своей квартире. В 1839–1840 г. по случаю голода, бывшего на Алтае, архимандрит М. Глухарев ездил за помощью голодавшим новокрещенным в Москву. Результаты такого отношения миссионера к инородцам были в высшей степени утешительны. Инородцы стали решительно смотреть на него, как на человека, посланного от Бога, и спешили к нему, чтобы вступить в благодатное царство Христа.

Поставив изучение инородческого языка необходимым условием для более успешной миссионерской деятельности, Макарий решился в устройство алтайского миссионерства ввести еще новое учреждение, именно с согласия Тобольского архиепископа Афанасия основать при миссии женскую общину. Цель этого учреждения он полагал в том, чтобы умные, добродетельные и посвятившие себя делу христианской любви вдовы и девицы, имевшие составить общину, исполняли относительно обращающихся и новокрещенных женщин такие обязанности, выполнение которых не удобно для монахов. Они, подобно диакониссам первенствующей христианской церкви, должны были приготовить новообращенных женщин к крещению, прислуживать им при самом крещении, в другое время исполнят обязанности акушерок, приучать новокрещенных инородок к лучшему и разумному домоводству и хозяйству, прививать детям оспу, воспитывать девочек в христианских понятиях, обучать их грамоте и рукодельям. 4-го мая 1840 года последовало Высочайшее разрешение на открытие этой новой общины на Урале. В том же 1840 г. сюда прибыла из Москвы одна самоотверженная девица, г-жа Софья Вальмон, желавшая потрудиться для миссии. Поселившись в Майме, в 8 верстах от Улалы – тогдашнего местопребывания архимандрита Макария, она повела свое дело в высшей степени практично. Софья Вальмон оглашала готовящихся к крещению инородок, посещала новокрещенных для утверждения их в вере, старалась путем приветливого обращения с девицами, вдовыми и замужними женщинами приобрести их доверие, приглашала их в свой дом по вечерам и здесь читала им Евангелие и разные книжки, читала новокрещенным женщинам и составленное Глухаревым краткое изложение учения христианской веры на татарском языке, которому и сама училась с успехом; здесь же, в своем домике, она завела маленькое хозяйство и учила ему алтайских инородок: Вальмон также желала приучить их и к другим трудам – раздавала инородках волну и лен, чтобы они пряли, потом брала у них пряжу и платила за неё холстом; далее в своем же доме она устроила небольшую школу для девочек, которых обучала грамоте, пению церковных песнопений и знакомила с первоначальною арифметикою; наконец, она лечила больных гомеопатическими средствами и была акушеркой.

В таком виде было состояние алтайской миссии в начале сороковых годов настоящего столетия. В 1843 году первый начальник её архимандрит Макарий вследствие расстроенного здоровья, по собственной просьбе, был уволен от управления миссией и назначен настоятелем Оптина Болховского монастыря (Орловской губернии), где в 1847 году и скончался, оставив на Алтае незабвенную по себе память.

Период деятельности алтайской миссии во времена её основателя мы должны считать весьма важным в общем устройстве миссионерства в западной Сибири. Правда, не велико было число обращенных о. Макарием и его сотрудниками. В тринадцать лет своей миссионерской деятельности он обратил в христианство лишь 645 инородцев, т. е. средним числом около 50 человек ежегодно. Но не с этой стороны достойна внимания его деятельность. В ней мы видим замечательную тактичность при обращении инородцев. Он не гонится за большим числом обращений, но стремится сделать новокрещенных истинными христианами. Далее, в миссионерской деятельности всего древнего периода мы видели скудость миссионерских средств; наоборот, в деятелях алтайской миссии мы видим обилие и разнообразие этих средств. Так, архимандрит Макарий совершает богослужение в церкви, дома ведет беседы, изучает инородческий язык, переводит на него молитвы и пр., обучает инородческих детей грамоте, оказывает медицинскую помощь больным, помогает новокрещенным в устройстве новой христианской жизни и т. д.

Задача алтайских миссионеров после выбытия из миссии её первого начальника состояла в дальнейшем осуществлении его плана, т. е. в учреждении миссионерских станов, церквей, училищ, благотворительных заведений и т. п.

Женская община, бывшая при архимандрите Макарии, так сказать, в зародыше, в этот период окончательно устраивается. Поступающие в неё инородческие девицы посвящают себя иноческой жизни с тем, чтобы помогать миссии при обращении язычниц, обучать их христианским истинам, служат им в болезнях и нуждах и пр.

Продолжая расширять то, что начато было еще архимандритом Макарием, последующие алтайские миссионеры решились учредить на Алтае мужской монастырь с целью распространения Евангелия между алтайцами. Такой монастырь с Высочайшего разрешения и был учрежден в 1864 г.

Научение местных наречий, начатое архимандритом Макарием, не было оставлено и теперь. Для нужд миссии и назидания инородцев миссионеры перевели на алтайский язык некоторые священные книги, чинопоследования наиболее употребительных служб, несколько житий и порядочное количество сказаний и поучительных рассказов. Для того, чтобы удобнее продолжать переводческие труды, в 1874 г. Св. Синод с Высочайшего соизволения разрешил алтайской миссии иметь собственную типографию и печатать в ней переводы и сочинения на алтайском языке.

Так устроенная православная миссия на Алтае не могла быть бесплодною. В настоящее время из 35 тысяч алтайцев 20 тыс. исповедует христианскую веру. При этом следует заметить, что большинство крещенных составляют калмыки. Так как в языческой религии этих последних нет авторитета, который бы влагал в неё дух внутренней самозащиты и сообщал ей силу противодействия всякой другой религии, то калмыки без особенного колебания принимают христианство и, оставляя свои языческие верования и обычаи, делаются, можно сказать, истинными сынами церкви. К числу утешительных явлений в религиозно-нравственной жизни новокрещенных калмыков нужно отнести прежде всего исполнение всеми ими долга исповеди и св. причастия. Привыкают инородцы к посещению богослужения и вообще ко всему порядку христианской жизни. Есть у новокрещенных и благочестивый обычай паломничества. Ходят обыкновенно в ближайшие места на богомолье, как-то: в Улалу, Семипалатинск и Чолукой (в Чолукоевском храме есть частицы мощей некоторых св. угодников). Были случаи паломничества ко св. местам и в Россию. Так, прошлый год один инородец путешествовал в Киев, был и на открытии мощей св. угодника Божия Феодосия Углицкого. Замечательно, что открытие мощей этого новоявленного угодника произвело некоторое волнение даже среди некрещенных калмыков. Один закоренелый и весьма богатый калмык (Тюхтен, в Улалинском отделении) думал даже сам ехать на это торжество, но свое намерение отложил до следующего года.

Вместе с тем изменяется к лучшему и внешний быть калмыков, а также и их характер. Тогда как прежде ни у одного калмыка не было теплой избы, теперь явились целые селения с русскими домами, смотря на новокрещенных, стали строить дома и некрещенные. В прежнее время новокрещенные стыдились и даже боялись являться среди своих сородичей в русской одежде: а теперь, по примеру новокрещенных, начинают носить её и некоторые некрещенные. Разорительный калым постепенно выводится; оставаясь обязательным для некрещенных, он составляет дело добровольного соглашения у новокрещенных. Рабские отношения жены к мужу сменяются гуманно-свободными, по учению веры Христовой. Полная небрежность калмыков о воспитании детей заменилась в христианских семействах заботою о научении детей грамоте и молитвам, доброй жизни и благоприличию.

Совсем другое надобно сказать о других инородцах Алтая – татарах. В самом характере татарина коренится нечто неприязненное христианству и миссии. Татарин готов защищать свою веру потому только, что это его татарская вера, и оказывать противодействие христианству единственно потому, что это чужая русская вера. Будучи пропитан духом своей инородческой заносчивости, он преследует насмешкой всякое подражание русским обычаям со стороны своих соплеменников. Он с нескрываемым презрением говорит в таком случае: «Ты теперь, как русский». Напротив, о своих татарских обычаях с тою же заносчивостью татарин говорить: «Разве мы покорены, чтобы нам оставлять свои обычаи?» Вот почему среди татар крещенных очень мало. Да и тех, которые приняли крещение, следует считать христианами скорее по имени, чем на деле.

Кроме татар, в Тобольской епархии есть еще киргизы, тоже исповедующие магометанскую религию. Вопрос об учреждении среди них миссии был поднят довольно рано, но разрешение его состоялось лишь в недавнее время. Основатель алтайской миссии Макарий Глухарев, отправляясь в 1830 г. в Сибирь, узнал, что в пределах Тобольской епархии кочует многочисленное племя киргизов, и хотел было открыть среди них миссионерскую деятельность. Но правительство не разрешило о. Макарию проповедовать киргизам слово Божие на том основании, что они еще настоящие язычники и слишком дики и неразвиты. С тех пор прошло 50 лет. За это время большинство киргизов, благодаря влиянию татар, успело омусульманиться, а некоторые из них даже заявили себя ревностными поборниками ислама. Чтобы воспрепятствовать дальнейшему распространению мусульманства среди киргизов, Св. Синод решил учредить для этой цели особую миссию. Такая миссия и была открыта в 1882 году.

Не смотря на свою пятнадцатилетнюю деятельность, киргизская миссия имеет очень мало успеха. Что касается так называемых джатаков, т. е. киргизов, живущих в услужении у русских, то они, по-видимому, склонны к принятию христианства; но есть обстоятельства, которые заставляют их коснеть в невежестве. Джатаков нельзя назвать в собственном смысле магометанами: если угодно, это – полумагометане, и русские не без основания говорят, что у них нет никакой веры. Принадлежность их к магометанству выражается лишь внешним образом – в том, что они бреют голову и носят тюбетейку; но это скорее вошедшая в привычку особенность костюма, а не признак принадлежности к исламу. И не смотря на все это, джатаки не принимают христианства. Главная причина этого заключается в воздействии на них степных киргизов. Если кто-нибудь из джатаков задумает креститься, степняки (чаще всего родственники) каким-то чутьем узнают об этом, приезжают и увещаниями или угрозами отговаривают его от крещения, а то и насильно увозят в степь. Интересно следующее сообщение учителя Тигорецкого поселка Бийского округа. У этого учителя много лет жил в услужении киргизенок по имени Торба. Он совершенно обрусел, выучился свободно говорить по-русски, в свободное время посещал школу, в которой с особенным интересом слушал уроки по Закону Божию. Хозяин его и учитель подарил ему Евангелие; Торба полюбил эту священную книгу и постоянно читал её. В конце концов он изъявил желание креститься. Между тем некоторые обстоятельства заставили его отойти от учителя и наняться к другому хозяину в Устькаменогорске. Здесь Торба встретился со своим старшим братом и подпал под его влияние, но Евангелия не переставал читать. Осенью приехал в город Тигорецкий атаман. К нему приехал Торба, отдал ему Евангелие и просил передать учителю, причем сильно заплакал. «Почему ты возвращаешь Евангелие?» спросил атаман. «Брат не велит читать», отвечал Торба со слезами на глазах.⁵

Итак, хотя родственные отношения степняков и служат препятствием к обращению в христианство джатаков, тем не менее эти последние очень склонны к принятию его. Не то надобно сказать о кочующих киргизах, степняках. Благодаря влиянию татар, которые сотнями и даже тысячами разъезжают по степи, они вполне омусульманились и сделались упорными врагами христианства. Для доказательства за примерами ходит не далеко; стоит обратиться к прошлому киргизов. По сообщению зайсанских старожилов и чинов местной администрации, 20 лет тому назад можно было встретить на тысячу кочующих киргизов только одного человека. который бы умел молиться и соблюдал посты. Киргизы смеялись тогда над татарами, когда последние молились: им были непонятны и смешны припадания к земле, раскачивания и движения головой вверх и вниз. Теперь – наоборот: на ту же тысячу человек можно встретить одного киргиза, который бы не молился и не соблюдал обрядов ислама.

После всего этого нечего говорит о том, насколько трудною должна быть деятельность наших веропроповедников на ниве Христовой. Это не то, что деятельность среди язычников. Возьмем для сравнения, напр., алтайскую миссию, арена действий которой граничит с киргизскою степью. Язычество Алтая противодействует христианству только в силу своей косности; у него нет авторитета, который бы оправдывал его и влагал в него дух внутренней самозащиты против другой религии. Не то мы замечаем среди киргизов-магометан; ислам имеет определенно выясненное учение, присваивающее себе божественное происхождение и непреложную истинность, проникнутое, кроме того, крайней религиозной нетерпимостью. Представители язычества на Алтае не заботятся о приобретении себе новых последователей; представители же магометанства среди киргизов проникнуты духом ничем неудержимой пропаганды. Язычник-алтаец в большинстве случаев открыто признает превосходство христианства над язычеством; между тем магометанин-киргиз все доброе и хорошее, что он слышит в христианстве, с наивным невежеством считает заимствованным из их веры. Обыкновенно киргизы слушают миссионера не только с полнейшим вниманием, но и с одобрением; иной даже, увлекшись, энергично потреплет проповедника по плечу и поблагодарит за проповедь. Миссионеру отрадно видеть такое внимание, но вдруг – и это бывает очень часто – он слышит: «все, сказанное вами, хорошо, но только взято из алкорана». После этого не удивительно, что число киргизов, ежегодно обращаемых в христианство, надобно считать не сотнями, а только десятками и даже единицами.

Миссии обдорская, сургутская, алтайская и киргизская действуют в пределах двух епархий западной Сибири – Тобольской и Томской. К западной Сибири относится еще и Енисейская епархия. До 1860 г. она входила в состав Тобольской, и распространение христианства между тамошними инородцами составляло заботу тобольских миссионеров. Но с оживлением миссионерства в новое время, с учреждением отдельных миссий в западной Сибири, и здесь в 1850 г. открыта была отдельная миссия – туруханская, при туруханском Троицком монастыре. Она должна была иметь своею целью распространение христианства между остававшимися еще в язычестве тамошними инородцами – тунгусами, остяками и самоедами. Штат миссии должен был состоять из двух священников и двух причетников. Но так как в туруханском крае при далеких разъездах верст в 200–300 нет ни хлебных, ни других продуктов, с которыми сроднилась русская натура, то не находилось лиц, желавших принять на себя труд миссионерства в этом крае, и до 1861 г. туруханская миссия состояла лишь из одного священника; только с апреля этого года к нему был присоединен другой священник. Миссия, предоставленная своим собственным средствам, при особенных условиях края, понятно, имела очень ограниченный круг действий. Но при всем том к семидесятым годам настоящего столетия число просвещенных крещением инородцев туруханского края простиралось до 3,000 душ. В начале 70-х годов произошло некоторое изменение в устройстве туруханской миссии. В 1872 г. Св. Синод упразднил отдельную миссию в туруханском крае, возложив обязанности миссионерства на пять приходских священников.

В туруханском крае язычников уже очень мало; но принявшие православную веру инородцы нуждаются в особом религиозном руководстве духовных пастырей, так как в них живы еще языческие предания и они продолжают придерживаться некоторых языческих обычаев и обрядов. Для многих из крещенных инородцев туруханского края не перестают иметь священное значение сопки и леса, как жилища богов и места жертвоприношений. Так, инородцы считают необходимым на сопках приносить в жертву богу промысла пули, лоскутья, одежду, шкуры песцов и соболей. В лесах также можно встретить высокие шесты с навешанными на них шкурами зверей в качестве жертвы богу. Быть может, это и не свидетельствует о многобожии инородцев-христиан, но тем не менее ясно говорит о том, что до чистого представления о христианском Боге им еще далеко. Двоеверие, можно сказать, – отличие всех инородцев-христиан туруханского края. Только среди одних оно заметнее и бросается в глаза, среди других принимает форму простого суеверия или безотчетной доверчивости к унаследованным взглядам. Среди одних это двоеверие проявляется, как указано, в жертвоприношениях духам, среди других в том, что в случайных мелких явлениях усматривается голос богов. Как на пример последнего вида двоеверия, можно указать на суеверие тунгусов енисейского прихода, известное под названием «того сингерен, – огонь сказывает». Сущность этого суеверия заключается в следующем: если во время какого-нибудь суждения, выбора или решения горящие дрова издадут треск, то тунгусы, различая по звуку согласие или несогласие огня, поступают соответственно этому указанию. Особенно сильно обнаруживается двоеверие тунгусов в обрядах, совершаемых при похоронах жены шамана. В это время наряду с иконой употребляются изображения шайтанов, с молитвой Богу – заклинания шамана, с земными поклонами – суеверное лизание топора. Приводим описание похоронного обряда, сделанное одним миссионером. «Покойную, – говорит он, одели в русскую рубашку и платье, а голову повязали шалью. Затем из бревен был приготовлен сруб вроде ящика, в который положили первоначально шкуру, снятую со лба медведя, парку (род меховой рубашки), два железных посоха и все принадлежности шаманского костюма. Потом положили покойную, закрыли шалью и заколотили сруб, после чего принесли два бубна и, продырявив их, повесили на дерево, изображения же шайтанов разбросали вокруг могилы. В конце принесли ковши с горячими углями и, посыпав на них ладану, окадили могилу, угли же высыпали у изголовья могилы, а самый ковш продырявили и бросили. Сверху сруба поставили икону и, помолившись Богу и положив по земному поклону, удалились в чум, где был убит олень, из которого вынули ливер (внутренности), а оставшееся мясо сварили. Затем шаман начал шаманить, присутствующие же помазали себя кровью убитого оленя в знак очищения от соприкосновения с умершей. Шаман же, продолжая свои заклинания, поочередно лизал каждого из присутствующих и после каждого слизывания сплевывал в ликер оленя, что служило, по его объяснению, символом очищения присутствующих. В конце церемонии было принесено два топора, употреблявшиеся при сооружении сруба, которые также были облизаны шаманом в очищение их и в предупреждение того, чтобы тот, кто первым будет употреблять их, не порезался, что непременно должно случиться без обряда очищения. Обряд закончен был поминками: ели сваренное оленье мясо».⁶

Для искоренения этих и подобных им суеверий туруханские миссионеры устрояют школы, в которых обучают инородческих детей грамоте и Закону Божию, и таким путем влияют на тамошних новокрещенных и остающихся еще в язычестве инородцев.

Окидывая взором миссионерство в западной Сибири в XVIII и XIX столетиях, мы находим, что оно, широко развернувшись при митрополите Филофее Лещинском, после него постепенно падает и, наконец, в начале нынешнего века совсем прекращается. Но спустя 100 лет после смерти этого святителя начался заметный поворот к более правильной постановке миссионерского дела, – поворот, закончившийся образованием нескольких миссий, из которых четыре существуют и по настоящее время. Всматриваясь в устройство их и сравнивая его с устройством миссий прежнего времени, мы видим, что миссионерство в западной Сибири стало на более целесообразную почву. В старое время в большинстве случаев оно было чисто внешнее. Миссионеры предлагали инородцам новую веру и вместе с ней свободу от ясака; последние, принимая христианство, за исключением редких случаев, в сущности оставались такими же язычниками, какими были и до принятия христианства. Совсем другое представляет миссионерская деятельность нового времени. Здесь на первом плане миссионеры поставили устройство школ и чрез воспитание решились внедрять язычникам христианские понятия. Школы во всех новых миссиях – одна из первых забот миссионеров. Есть и другая характерная особенность миссионерской деятельности нового времени, стоящая в прямом отношении к первой. Чтобы инородцы глубже усвоили христианское учение, миссионеры изучают инородческие языки и на них излагают евангельские истины. Кроме того, новейшие миссионеры по мере возможности и средств устрояют для инородцев разные благотворительные заведения, напр. больницы. Заботясь о более глубоком усвоении инородцами христианства, они не придают особенного значения тому, чтобы крестить возможно большее число их. Первый начальник алтайской миссии архимандрит Макарий, как мы видели, в продолжение своей тринадцатилетней миссионерской деятельности обратил в христианство только 645 человек, между тем как митрополит Филофей крестил тысячи инородцев. Но за то первые являлись истинными христианами, а многие из обращенных Филофеем Лещинским после его смерти по-прежнему оставались в язычестве. Судя по отчетам о деятельности новых миссий в западной Сибири, религиозное состояние некоторых новообращенных инородцев (напр., алтайских калмыков) можно назвать даже довольно высоким.

Восточная Сибирь – это особый мир, вполне достойный тщательного изучения. Там в недрах земли драгоценные металлы и камни, а в глуши непроходимых лесов пушистые звери. Там плодоносные, цветущие равнины, изобильные нивы и затем неприступные горы с вечно-снежными вершинами. Там океан, омывающий её север с необозримыми, безграничными берегами, и ледяная его поверхность только летом в продолжение кратковременных жаров, всего на полтора или на два месяца, разбивается волнами и затем снова замерзает. Там в восточной её полосе в свое время происходили великие вулканические перевороты, следы которых видны и доныне. В Камчатке, напр., до сих пор дымятся вулканы, называемые сопками.

Есть в восточной Сибири места, где летом солнце не заходить за горизонт, а зимою бывает бессменная ночь. В Нижне-Колымске, напр., с исхода мая до начала июня солнце не скрывается, но лучи его едва греют и почти совершенно теряют свою яркость. За то с 22-го сентября по 11-е октября там господствует бессменная ночь, изредка только освещаемая северными сияниями; а если нет густых туманов, то постоянно видны и яркие звезды. Около Якутска с июля солнце заходит за горизонт к десяти часам вечера огромным шаром, красным, как рубин, и в два часа пополудни вновь появляется почти на севере небосклона, имея совершенно белый цвет. Как в западной Сибири в мае и июне месяцах ночи бывают светлы и дли продолжительны, так, наоборот, в восточной Сибири, кроме её северных окраин, ночи темны и дни короче.

Северная полоса этой страны, собственно говоря, – дикая пустыня, не оживляемая даже и течением великих рек, впадающих в Ледовитое море и окованных в течение девяти месяцев льдами. Берега рек и вековые леса этой её части посещаются только зверями, ценность которых влечет туда массу сибирских охотников. На пространстве трехсот верст от берегов Ледовитого моря нет растительности; остались только следы давно угасшей жизни: в земле иногда находят, особенно в берегах рек и озер, целые деревья с корнями и ветвями. Южнее находятся большие пространства, покрытые болотами, тростником, березами, ивами, мелким кустарником. В более умеренных округах находятся необозримые, нетронутые леса кедровые, сосновые, лиственичные. Кедры нередко достигают высоты ста двадцати футов. Природа страны – в беспробудном усыплении, мертва и неизменна, климат суровый и холодный по самому положению страны и по причине покатости её к океану, с которого безостановочно дуют северные ветры.

Зато южная полоса страны с умеренным климатом имеет плодородные земли, обширные луговые равнины, множество больших и малых рек и металлоносные горы. Она может питать многие миллионы населения. Можно надеяться, что с такими запасами естественных богатств разнородные кочевые племена, слившись в одно поколение с русскими, образуют впоследствии великую массу населения богатого, сильного и цветущего. Теперь же край этот мало населен и хотя богатые рыбою реки и орошают его во всех направлениях, но не оживлены таким деятельным судоходством, какое мы видим на европейских реках. Сибирские реки только временно служат для провоза главнейших жизненных потребностей, металлов, пушного зверя и некоторых китайских товаров.

Народонаселение восточной Сибири до того разнообразно, что там можно наблюдать жизнь человека почти во всех видах её общественного положения. На самой низшей степени её стоят инородцы, представители коренного населения страны – бродячего, кочующего и оседлого. Одни из них – последователи магометанства, другие – шаманской веры, третьи поклонники Шакьямуни и т. п. По степям, лесам и тундрам восточной Сибири кочуют буряты, тунгусы, якуты, юкагиры, чукчи, коряки, камчадалы и многие другие племена, очень малочисленные.

Буряты с давних пор поселились вокруг Байкальского озера, в Иркутской губернии и Забайкальской области. В настоящее время всех их насчитывается около 250 тысяч человек, из которых одни уже перешли к оседлому образу жизни, а другие еще кочуют по степям.

По своему характеру, буряты миролюбивы и кротки; но, если их оскорбят, они мстительны и даже злы. У них весьма сильно развита взаимная помощь: нищий бурят всегда может найти себе приют и убежище в любой юрте; бездомный или сирота может сам взять себе здесь съестного и т. п.

Главное занятие бурят, особенно кочевых, составляет скотоводство; в безграничных степях Забайкалья всегда можно видеть пасущимися табуны лошадей в несколько тысяч голов, огромные стада рогатого скота и овец. Земледелием занимаются только оседлые бурята. Обрабатывать землю и сеять хлеб они научились от русских; но, благодаря удобрению почвы и тщательному орошению её (посредством канав), они получают большие урожаи, чем наши крестьяне. Буряты, живущие по берегам рек Селенги, Баргузина, Анагры и др., занимаются рыболовством; но этот промысел, равно как и звероловство, не составляет главного занятия их.

Буряты живут в восточных юртах и только редкие из них, более или менее обрусевшие, устраивают себе деревянные помещения. По сторонам юрты расположены низенькие кровати и расписные ящики для хранения одежд, а около двери помещается домашняя утварь, как-то: кадка для воды, чашки дли питья чаю. Посреди юрты находится треножник над постоянно горящими или тлеющими дровами.

Летом буряты ходят в бумажных, а богатые нередко в шелковых халатах: зимою же обыкновенную одежду их составляют бараньи тулупы, которые у богатых бывают покрыты шелковой материей и обшиты на груди и по подолу соболем. Поверх халата или тулупа буряты опоясываются кожаным или тканым поясом, на котором висят нож собственного изделия, кошелек с огнивом, кремнем и трутом, кисет для табаку и маленькая металлическая трубка. На голове буряты носят остроконечные меховые шапки с цветною шелковою кистью на верхушке. Одежда женщин похожа на одежду мужчин, только у первых она бывает более украшена, чем у последних. Замужние женщины заплетают свои волосы в две косы, спускаемые на грудь; девушки же заплетают их во множество мелких косичек. На концах кос у женщин и девушек бывают привешены различные металлические украшения и серебряные монеты. Мужчины же совсем не носят волос; они бреют голову и только на макушке оставляют длинную косу, которая спускается на спину.

Главную пищу бурят, как народа пастушеского, составляют мясо, особенно баранина, и молоко в различных видах. Любят они также тюлений жир, который едят без соли и хлеба; высшим же лакомством у них считается саламата – блюдо, приготовляемое из сметаны и муки. Любимых напитком бурят, кроме молока и доросуна, служит кирпичный чай, который они варят с молоком, причем прибавляют в него соли.

Среди бурят-язычников распространена двоякого рода религия: одни из них признают шаманство, а другие – ламайство. Очерк этих двух вероисповеданий, а равно и соединенных с ними обрядов, представлен нами в первой главе в таком именно виде, в таком те и другие содержатся бурятами; а потому о них сейчас нет надобности говорить.

Тунгусы бродят на огромном пространстве от границы Китайской империи почти до Ледовитого океана и от Охотского моря до реки Енисея. Всех их насчитывается до 60 тысяч человек.

Характер тунгусов значительно отличается от характера других сибирских инородцев. Тунгусы обыкновенно веселы, разговорчивы; даже голод не выводить их из постоянно-веселого настроения духа Воровство, ложь и обман тунгусы признают позорным. Если кто-нибудь обзовет тунгуса лжецом, то этим сильно оскорбить его и вызовет в нем желание отомстить за обиду. Случается, что обиженный вызывает обидчика на поединок; но так как поединки запрещены законом, то они совершаются тайно, в лесу.

Тунгусы, живущие вблизи русских, сделались оседлыми и занимаются такими же промыслами, как и русские крестьяне. Все же остальные ведут кочевой образ жизни, и главное занятие их составляет оленеводство или звероловство. Рыболовством тунгусы занимаются по нужде, за исключением, впрочем, тех из них, которые живут близ Охотского моря; у этих последних рыбный промысел развит в значительной степени.

Некоторые из тунгусов; живущих в местах, изобилующих лесом, строят бревенчатые избушки. Но в этих избушках они живут только зимою; с наступлением же лета они покидают их и переселяются в чумы, представляющие значительные удобства при кочевом образе жизни. Тунгусские чумы большею частью похожи на чумы самоедов.

Одежда тунгусов довольно сложная и красивая и одинакова как у мужчин, так и у женщин. Те и другие носят короткий кафтан из оленьей шкуры, который спереди застегивается стеклянными пуговицами. Открытую грудь они покрывают передником, который бывает опушен мехом какого-либо зверя, а по переднику опоясываются широким кожаным поясом. На голове тунгусы и тунгуски носят летом повязку или чепец, а зимою меховую шапку с различными украшениями, а ноги обувают в сапоги из шкурок с оленьих ног.

Кроме оленины и рыбы, составляющих обыкновенную пищу тунгусов, они едят все, что только могут найти или промыслить в лесу: медведя, волка, белку, крота, всякую птицу и даже падаль; кроме того, они едят ягоды и коренья.

Большинство язычествующих тунгусов исповедует ламайскую религию, заимствованную ими от бурят и китайцев. Что же касается тунгусов-шаманистов, то они имеют самые смутные и сбивчивые религиозные понятия. Доброе божество они называют Боа, а злое или диавола – Буги и приносят им в жертву мясо, шкуры или какие-либо тряпицы.

При заключении браков, рождении детой и погребении умерших тунгусы свято соблюдают различные и своеобразные обычаи и обряды.

Свадебные обычаи состоят в следующем. Жених посылает свата к родителям избранной им невесты. Сват приходит или приезжает к чуму, входит в него и молча садится на переднее место. Выкурив трубку табаку, он объявляет цель своего прибытия и спрашивает, сколько требуется калыму за невесту: получив ответ, он опять спрашивает, сколько и чего именно она принесет с собою в приданое, так как взамен калыма невеста должна иметь приданое – оленей, одежду и пр.; узнав об этом, он возвращается к жениху и сообщает ему о результатах своего посольства. Если жених согласен на все условия, то он отдает требуемый калым свату, который и доставляет его родителям невесты; а эти последние, снарядив свою дочь, отправляют её со всем обещанным приданым в жилище жениха. Здесь обыкновенно её никто не встречает, и она, сама распрягши оленей, на которых приехала, входит в чум, садится у очага и начинает подкладывать дрова в огонь. Жених, который находится тут же, спустя некоторое время снимает с себя парку и бросает её к невесте на колени: та берет её и уходит из чума. Этим доказательством вступления невесты в права хозяйки брак считается совершившимся и затем уже следует свадебный пир.

Новорожденного зимою обмывают в снегу, а летом в ближайшем ручье. На третьем году после рождения ребенку дастся имя – чаще всего первого вошедшего в чум лица.

Покойников тунгусы зашивают в оленьи шкуры или в их собственные одежды и вешают на деревья или кладут на лабаз – высокий помост, устраиваемый на сажень и более от земли, между четырьмя близко стоящими деревьями, а самые деревья обмазывают кровью убитого оленя. Тунгусы очень боятся своих покойников и тотчас после похорон перекочевывают на другое место. Если же кто-либо из них набредет на место погребения, то старается удалиться от него, пятясь назад до тех пор, пока дерево или лабаз с мертвецом не скроются из глаз.

Якуты. в количестве 231 тысяч человек, населяют Якутскую область, по бассейнам Лены, Яны, Индигирки и Колымы.

Эти инородцы от природы своей одарены довольно значительными умственными способностями и главным образом – сильною памятью; достаточно якуту раз проехать по дороге, чтобы навсегда запомнить каждый кустик, ручеек, пригорок. Из внешних чувств особенно сильно у якутов зрение; некоторые из них невооруженным глазом видят такие звезды, которые европейцу видны только в зрительную трубу. Что же касается нравственного состояния якутов, то в этом отношении они ниже всех других инородцев. Якуты лукавы и не всегда честны; если что плохо припрятано, якут стащит; если представляется возможность поживиться обманом, он не задумается прибегнуть к нему. Кроме того, якуты злопамятны и мстительны; за полученную обиду якут постарается отомстить; если же это не удастся ему самому, он завещает мщение своему сыну или ближайшему родственнику.

Главное занятие якутов состоит в разведении лошадей и рогатого скота. Лошадь служит для них тем же, чем олень для самоедов и остяков, т. е. не только употребляется для верховой езды и перевозки тяжестей, но и доставляет пищу и питье: конина составляет их лакомое блюдо, а кумыс – любимый напиток. Кроме лошадей, для езды употребляются также олени и собаки. Собак запрягают в длинные нарты, передняя часть которых скреплена полукруглой ветвиной, называемой бараном; от барана проведен ремень с узлами, на которые по обе стороны прицепляются петлями собаки. В одну нарту запрягают от 6 до 14 собак, смотря по грузу; на каждую собаку полагается около одного пуда тяжести. Рогатый скот разводится якутами для молока и мяса, а также и для перевозки больших тяжестей. В последнее время часть якутов, живущих в южной части Якутской области, начала заниматься, по примеру русских, хлебопашеством. Но занятие это находит себе препятствие в климатических условиях страны. Нередко случается, что засеянный хлеб пропадает от мороза, прежде чем успеет созреть. Звериный промысел, хотя с каждым годом заметно падает, однако, доставляет еще значительный доход якутам. Наконец, значительное подспорье в хозяйстве якутов, живущих по берегам рек, составляет рыболовство. Улов рыбы здесь бывает настолько обильный, что ею не только питаются сами жители, но и кормят собак и даже рогатый скот.

Якуты летом живут в берестяных чумах, которые при перекочевке перевозятся; чумы их похожи на чумы самоедов и других северных инородцев. Зимою они живут в избушках, сделанных из досок или тонких бревен, прикрепленных к четырем столбам. Снаружи избушки обмазаны глиной или обложены дерном. Низкая кровля из жердей покрывается сеном, а потом слоем земли. Свет в избушку проникает чрез одно или два небольшие оконца с вставленными в них льдинами. Низкая дверь всегда обращена к востоку. Вдоль стен избушки устроены постели, отгороженные одна от другой лошадиными кожами или досками. Посредине её стоит очаг с трубою, проведенною в кровлю; в нем постоянно поддерживается огонь для тепла и варки пищи. По стенам избы развешаны платье и другие принадлежности якутов.

Об одежде якутов приходится сказать почти тоже, что и об одежде тунгусов. Так как весьма многие якуты совершают зимою большие переезды и притом исключительно верхом, то вследствие этого кафтаны их несколько короче тунгусских и имеют разрез сзади, чтобы удобнее было сидеть верхом, а ноги защищены меховыми брюками и чулками. Женская одежда очень похожа на мужскую, только несколько длиннее. Женщины любят носить разные уборы, преимущественно из серебра. Особенно бросаются в глаза больших размеров серьги и высокие меховые шапки, для которых берется по возможности мех росомахи. Шапки эти у богатых украшают серебряными монетами, привешенными к ремням.

Якуты очень обжорливы. Кроме говядины, они едят в большом количестве конину, дичь, рыбу, питаются также молочными скопами и ягодами. Главное лакомство якутов – жир, который они употребляют в различных видах: сырой и топленый, свежий и испорченный. Из коровьего и топленого молока они приготовляют кумыс и кушан. Последнее кушанье представляет собою смесь творога и масла, иногда с прибавкой брусники.

Якуты исповедуют шаманскую веру. Они представляют все окружавшую их природу населенною и управляемою особыми духами и находятся под постоянным страхом от этих духов, так как последние на каждом шагу могут создавать человеку тысячи препятствий и затруднений. Поднимется ли якут на горный хребет, спустится ли с него благополучно, проедет ли какой-либо овраг, – значит духи помогли ему и потому надобно задобрить их, умилостивить, и вот он берет какую-нибудь разноцветную тряпочку или просто пук волос от гривы коня и привязывает их к ветке самого высокого дерева, а женщины жертвуют в настоящем случае даже своими волосами.

Почитаются якутами и духи вод, которые особенно обильными жертвами пользуются на севере. В 250 верстах от заштатного города Жиганска, на р. Лене, стоит утесистый остров Столбо-Тас, о происхождении которого существует следующая легенда, подтверждающая только что высказанное положение. Давно-давно, во времена глубокой древности, жили-были на горах Ленских три духа под видом трех дев. Эти девы почему-то пожелали запрудить Лену. Для этого они схватили один из каменных утесов и хотели было поставить его поперек реки, но Бог воспрепятствовал такому злому намерению их, и утес оказался поставленным вдоль реки, а не поперек. Сами же девы поплатились за это: они были превращены в камень. И теперь судовщики, поднимающиеся вверх, в Якутск, для продажи рыбы и спускающиеся обратно в Жиганск, подъезжая к этому каменистому утесу, считают своей священной обязанностью каждый раз принести жертву этим духам. Для этого, соорудивши маленькую берестяную лодочку, снабжают её разными явствами, находящимися на судне: хлебом, солью, рыбой, маслом и даже водкой. И лодочка, как уверяют судовщики, исчезает чуть не на их глазах, – так нетерпеливы эти духи. Смельчаков, пренебрегающих этим обычаем, не бывает, так как каждому дорога своя жизнь.

Если огонь в жизни целого человечества играл немаловажную роль, то для обитателей Якутского края, отличающегося весьма суровым и холодным климатом, он составлял и теперь составляет величайшую драгоценность; даже более, он был и есть дух и дух добрый, чуть ли не единственное олицетворение Бога. И якут благоговеет пред этим добрым духом, принося ему жертвы. Со словами: эсэкя сэ (дедушка кушай), он бросает в огонь самый лучший кусок мяса или масла, а потом уже угощается сам.

Обитатели лесов – звери, птицы также имеют своего духа Барылах, вполне распоряжающегося их судьбой, так что счастливая или неудачная охота вполне зависит от него. Кто желает заручиться расположением этого духа, тот не должен бросать некоторых частей от птицы, напр. дужку или спинную кость. Чего доброго, – через них может перешагнуть женщина или прикоснуться что-либо нечистое, и тогда нечего рассчитывать на хороший улов, Это поверье заставляет якутов украшать щели дома костями или перьями птицы, так что по числу их безошибочно можно определить количество улова зверя или птицы в известный год.

Брак у якутов совершается после уплаты родителям невесты условленного калыма. Случается, что родители просватывают своих еще малолетних детей, причем начинается и уплата калыма. Большею же частью жених сам находит себе невесту и с согласия своих родителей посылает к родителям избранной им девушки свата, который и условливается относительно калыма. Заключивши условие, спрашивают невесту, согласна ли она выйти за сватающегося жениха. Она обыкновенно молчит, и молчание её принимается за согласие. Спустя несколько времени, обыкновенно в первых числах рождения новой луны, жених с родственниками приезжает в улус невесты. Вошедши в избу, он становится по правую сторону очага, а отец с матерью по левую. Жених преклоняет правое колено и льет в огонь топленое масло, потом, приподнявши шапку, делает три поклона. Шаман, сидящий на отцовской постели, провозглашает пожелание вступающим в брак счастья, долголетия, богатства и многочисленного потомства. Жених выходит из избы и, одев лучшее платье, снова возвращается в неё с гостями. Начинается угощение лошадиным и коровьим мясом, маслом и чаем. После угощения невеста вместе со своими родственниками едет в улус жениха. Когда поезд приблизится, родственники нахлобучивают ей на глаза шапку или завешивают её лицо шкурою. Затем трое из них входят в хижину жениха и, став на колени пред горящим очагом, объявляют, что пришли по поручению невесты осмотреть её новое жилище. Им подносят по кружке кумысу, и они трижды призывают благословение на молодых, кропят кумысом очаг и пьют его. После этого осматривавшие жилище выходят из него и присоединяются к прибывшему поезду невесты. Последняя, вошедши в хижину, становится на правое колено, кладет в огонь масло и делает три поклона. Шаман, вторично провозглашает пожелание жениху и невесте богатства, счастья и многочисленного потомства. Обряд оканчивается пиршеством.

По верованию якутов, чадородием распоряжается дух женского пола Эехсит, так что многоплодие и бесплодие вполне зависят от него. Служительницею этого духа является повитуха, которая в случае тяжелых и продолжительных родов обращается к нему с восклицанием: «Эехсит, помоги!» После родов тотчас делается благодарственное возлияние на огонь масла; маслом же вымазывается перед камином и новорожденный, а родительнице дается целая чашка его. На третий день происходит обряд проводов Эехсита. Для этого в дом родильницы собираются исключительно женщины, которые раскладывают на земляном полу чума костер из лучинок, садятся в высоких шапках на корточки вокруг его, затем подливают масла на огонь, остатками его мажут себе лица и начинают бить в ладоши и хохотать. Дым, выходящий из костра, ловкая повитуха объясняет в том смысле, что Эехсит обратил на родильницу благосклонное внимание, и она может рассчитывать иметь, дитя и в следующем году.

Считая, как и многие другие народы, труп умершего нечистым, якуты кладут его на лавку, а не на стол. Заботливые родственники покойного наделяют умершего табакеркой или кисетом с трубкой, шапкой, поясом и даже бутылкой с водкой. Затем подводят к открытому окну, где лежит покойник, любимого его коня и влагают умершему в руки поводья; обводят этого коня вокруг жилища и убивают. Мясо идет на угощение. По выносе покойного дом выметают, моют и запирают внутри, а сор сожигают на костре, во дворе. Каждый, возвратившийся с похорон, с целью очищения от нечистоты, должен обойти вокруг костра, ударить себя несколько раз какой-нибудь веточкой, захваченной по дороге, и затем уже стучаться в дверь. Здесь его три раза окликают: «кто ты?» – на что тот отвечает: айисыт оготобуне (сын Творца). В прежнее время гробы выдалбливались из цельного дерева в виде корыта и ставились на высоких ветвях дерев с тою, вероятно, целью, чтобы никто не осквернялся ими и лежащие в них покойники не истреблялись животными. В настоящее же время они зарываются в землю.

Юкагиры живут в северо-восточной Сибири, по берегу Ледовитого океана, между реками Яною и Колымой. В прежние времена юкагиров, по их собственному выражению, было «как звезд на небе». Но оспа и другие заразные болезни значительно уменьшили число их, так что в настоящее время их насчитывается только до 1,400 человек.

Главное занятие юкагиров состоит в оленеводстве, охоте и отчасти рыболовстве. Охота за дикими оленями по преимуществу обеспечивает продовольствие юкагиров. От оленей они имеют и пишу и одежду. Кроме того, они искусно выделывают шкуры оленей и променивают их русским на посуду, оружие и т. п.

По образу жизни юкагиры разделяются на оседлых и кочевых. Оседлые живут в бревенчатых избушках. Налево от входа в избе помещается очаг, на котором постоянно горят или тлеют дрова; посредине стоить большой стол, а по сторонам расположены большие лавки. Кочевые юкагиры живут в чумах, похожих на чумы самоедов и тунгусов, или в землянках, покрытых дерном, землей и снегом. Избушки и землянки отапливаются и освещаются моржовым жиром.

Одежда юкагиров делается из шкур оленей и диких зверей. Верхняя одежда (малица) бывает украшена медными пуговицами. Женщины имеют на верхней одежде откладной воротник из соболя или росомахи, а мужчины – стоячий воротник из какого-нибудь более дешевого меха. На голову мужчины надевают меховую шапку, а женщины повязывают её платком. Девушки обвешивают свои волосы медными пуговицами, серебряными монетами и узенькими суконными полосками. Замужние женщины не носят этих украшений.

Пищей юкагиров служит главным обрядам оленина в различных видах, т. е. вареная, вяленая, сырая и т. п., а также мясо птиц, рыба, ягоды и коренья некоторых растений.

Из бытовых обрядов юкагиров обращают на себя внимание обряды при свадьбе. Условившись о размере калыма за невесту, родственники и сваты убивают оленя и пируют. На следующий день невеста одевается в свой лучший наряд и покрывает куском материи свое лицо. Мать или другая женщина отвозит её в чум жениха. Там встречает её мать или родственница жениха, снимает с неё покрывало и усаживает подле жениха. На другой день после свадьбы молодая сбрасывает со своих кос девичьи украшения и уже больше не надевает их. Иногда за невестой приезжает сват. Он садится у очага закуривает трубку и, не говоря ни слова, подает невесте колчан со стрелами; она передает его своему отцу, а сама бросается из чума; её ловят, будто насильно садят в нарту и везут в чум жениха.

Чукчи живут на северо-востоке Сибири, от реки Калымы до Берингова пролива и от Камчатки до Северного Ледовитого океана, на полуострове, называемом Чукотским. Всех их насчитывается около 10 тысяч человек.

Одни из чукчей кочуют по тундре и занимаются оленеводством; другие же, лишившись своих оленей перешли к побережью океана, основались здесь и стали заниматься ловлей рыбы и морских животных.

Жилищем чукчей служит палатка, которая строится из китовых ребер и шестов, и обтягивается оленьими и тюленьими шкурами. Южная стена палатки имеет прямое положение; в ней находится маленькая дверь, завешиваемая шкурой. Противоположная, т. е. северная стена делается наклонной. Под ней, внутри палатки, устраивается другая четырехугольная палатка из оленьих шкур, служащая спальней в сильные холода. В ней раскладывают огонь, причем вместо дров жгут мох или кости, облитые для лучшего горения китовым жиром. Дым выходит в отверстие, находящееся вверху внутренней и внешней палаток.

Одежда чукчей делается из оленьих шкур; они носят куклянку, т. е. оленью куртку шерстью вверх; по кухлянке подпоясываются толстым ремнем. Внизу куклянка опушена длинным черным мехом и местами украшена кусочками красного сафьяна и блестящими металлическими пластинками. Но ноги надевают меховые шаровары и высокие сапоги из тюленьей шкуры. На голову надевают большую шапку с наушниками.

Пища кочующих чукчей состоит главным образом из вареной оленины; оседлые же чукчи питаются преимущественно мясом, жиром и кровью морских животных. Рыбу они едят только при недостатке мяса; соли почти не употребляют.

Большинство чукчей, исключая крещеных, – шаманисты, признают бытие Творца вселенной и злых и добрых духов. Диавола они называют камак, что значит «смерть». У чукчей существуют некоторые обычаи, показывающие их веру в загробную жизнь; напр., проезжая мимо могилы, они бросают умершему немного табаку; по направлению дыма при сожигании умерших (жгут не всех, а кто сам того пожелает) гадают о том, в хорошее или худое место отправилась душа покойника; костей убитых оленей не бросают, а, собрав в группу, сожигают, в надежде получить таких оленей на том свете жирными. Вообще чукчи представляют себе будущую жизнь подобною настоящей, но только беспечальною для добрых. Есть у них и праздник, который колымцы называют оленьим; он празднуется, когда отелится оленья самка, принесением жертвы, состоящей в кроплении крови убитого оленя на четыре стороны света, в угощении знакомых и посещении (если близко) могил родственников. Имеют чукчи-язычники и что-то в роде оленьих божков, которых представляют нанизанные на ремень маленькие, различной формы, корешки от ерника и других растений. Этих божков, равно как и инструмент, служащий для добывания огня из дерева и представляющий собою подобие скалы с углублениями, изредка чествуют мазаньем оленьего жира и крови.

Так как чукчи, вследствие задорного характера долго оставались в стороне от других наций и их влияния, то они удержали много грубых обычаев, которых у прочих сибирских инородцев не существует уже более. Так, напр., у них сохранился обычай убийства или, вернее, самоубийства неспособных стариков. Побуждением в этому служит вера в умерших и злых духов, как виновников различных несчастий, скорбей и болезней. В угоду этим врагам человеческого благополучия чукчи и жертвуют своею жизнью. Чукча, решивший покончить все земные связи и расчёты, заявляет о том ближайшим родственникам, которые начинают всячески уговаривать фанатика отложить задуманное дело и не огорчать их. Но все подобные увещания оказываются бесполезными. Решивший преждевременно расстаться с жизнью, ссылается на разные побуждения к исполнению своего намерения, – на мертвецов, которые мучат его, на дьяволов, которые являются ему во сне и т. п. Начинается приготовление фанатика к смерти; как для предпринимающего далекое путешествие в другой мир, для него изготовляется новая одежда из белых оленьих шкур, новые санки и сбруя для оленей. Все это делается медленно, по крайней мере в течение 10–15 дней. Наконец, наступает день, назначенный для смерти. Собираются родные и соседи. В присутствии их обрекший себя на смерть надевает новое платье и садится в углу юрты. Орудие для умерщвления его (нож, копье или ремень) находится в руках ближайшего родственника. Если изувер желает быть умерщвлен ножом, то двое из родных держит его за руки, а третий, поставив острый нож к левой стороне горла, вонзает его, направляя в сердце. Если он желает быть заколотым, то сквозь отверстие в стенах подается копье, и фанатик, направив его в сердце, подает знак, чтобы его закололи. Если же он желает быть удавленным, то двое родных, обвив вокруг шеи ремень, тянут его в противоположные стороны, пока не удушат свою жертву. Воля чукчи исполнена. Убитого кладут на приготовленные сани в полусидящем положении и увозят на назначенное место. Здесь провожавшие мертвеца должны расстаться с ним. Олени, на которых он привезен, закалываются. С умершего снимают одежду, разрезывают её на мелкие куски и оставляют на месте, а самого его, связав по рукам и ногам, кладут на костер и сожигают. Участвовавшие в погребальной процессии, намазав лицо и руки кровью умершего, обращаются к нему во время сожигания с мольбою и просят не забывать их. Затем, дождавшись сожжения трупа, когда останется от него один пепел, разъезжаются по домам.⁷

Чрезвычайно оригинальны и свадебные обычаи. Молодому чукче не особенно легко жениться, так как на него налагаются предварительные испытания, в высшей степени тяжелые. Он должен явиться к отцу избранной им девушки с подарками и в случае принятия сделанного им предложения и подарков, поступает к отцу невесты в полное услужение, при чем должен исполнять самые тяжелые работы. Проходят нередко целые годы, пока терпеливый жених успеет завоевать расположение своего будущего тестя, который к тому же в случае каких-нибудь столкновений может без всякой церемонии прогнать его. Когда, наконец, жених придется по вкусу своему тестю, то его весьма странным образом возводят в права мужа: в обшей юрте в один прекрасный день устраивается из оленьих шкур новый полог, за которым садится невеста; после этого сперва тесть и теща, а потом и все остальные гости нападают на жениха и самым немилосердным образом избивают его палками. Побои эти он должен переносить безропотно и не защищаясь. Тогда только он докажет, что у него нет недостатка в выносливости и самообладании, что он достоин быть мужем, – и брак считается заключенным. Хотя многоженство у чукчей и допускается, но так как мужчины при каждом последующем браке должны подвергаться таким же испытаниям, как и при первом, то большею частью довольствуются одним браком. Впрочем, богатые и знатные чукчи, которым испытания, вероятно, облегчаются, очень гордятся большим числом жен.

Коряки живут на пространстве от средней части полуострова Камчатки до реки Анадырь. Число их простирается до 4,500 человек.

Коряки отличаются правдивостью; единственной клятвой их служат слова: «это верно, я не лгу». Оскорбление чести считается у них величайшим преступлением и влечет за собою месть; воровство же не признается делом непозволительным, если только следы его ловко скрыты. Коряки, как и другие инородцы, отличаются гостеприимством. При приеме гостя у них соблюдается следующий обычай: приехавший отпрягает оленей и остается в своих санях до тех пора, пока хозяйка не скажет ему, что хозяин дома. После этого из землянки вылезает хозяин и предлагает гостю войти в неё. Когда гость войдет, хозяин, показывая ему место, просит его сесть и начинает угощать.

Коряки разделяются на кочевых и оседлых. Первые преимущественно занимаются оленеводством, а последние – рыболовством и охотою за пушными зверями и морскими животными.

Кочевые коряки живут в оленьих палатках, а оседлые – в хижинах или землянках. Землянки свои они устраивают так: вырывают яму около сажени в глубину и до двух или трех сажен в длину и ширину. Стены ямы обкладывают досками, а сверху настилают жерди, на которые насыпают землю, оставляя небольшое отверстие, служащее и окном, и дверью, и дымовой грубой. Спускаются в землянку по бревну, стоящему наклонно. Внутри её, прямо под отверстием, устраивают из камней очаг, на котором почти всегда горит огонь. Около стен землянки расположены лавки, покрытые травяными рогожами и шкурами.

Живя грязно, коряки любят наряжаться в платье, которое шьется из шкур собачьих, оленьих и медвежьих и украшается полосками цветного сукна и пуговицами.

Коряки не разборчивы к пище. Они едят мясо павших оленей и других животных. Главною же пищей их служит рыба, которая ловится в несметном количестве. Кроме мяса и рыбы, коряки питаются разными кореньями, добывая их из нор особого рода мышей.

Коряки чтут духа Апапеля, властителя вселенной, и идола Хантая, очистителя грехов. Верхняя часть этого последнего – человеческая, а нижняя – рыбья. Ежегодно коряки вырезывают из дерева нового идола Хантая и ставят его рядом с прежним, так что в иной землянке помещалось их несколько. Кроме Хантая, коряки чтут еще идола Ажашура, имеющего вид столбика с верхушкою, обделанною в виде человеческой головы; он ставится обыкновенно над домашнею посудою и считается сторожем, отгоняющим от землянки злых лесных духов.

При браке у коряков соблюдаются следующие обряды: по уплате калыма, в назначенный день собираются гости. Их угощают мясом, жиром, рыбой и т. п. После еды раздается мерный барабанный бой. Входит старый коряк с охапкой ивовых прутьев и раздает их всем присутствующим. Барабанный бой прекращается, и барабанивший начинает петь речитативом, сначала тихо, а затем все громче и громче и, наконец, пение его переходить в дикую песню. У входа в каждую палатку помещаются по две или по три женщины с прутьями. Престарелый коряк выводит из палатки жениха и невесту. С появлением их снова раздается барабанный бой, и гости начинают горланить во всю мочь. По сигналу, данному стариком, невеста бросается бежать. Жених старается её догнать. Та перебегает из палатки в палатку, а за нею мчится жених. Женщины же всевозможными мерами стараются помешать ему поймать невесту: они бьют его прутьями, закрывают перед ним вход в палатку, стараются, подцепить его, чтобы он упал. Жених с поразительным терпением преодолевает все эти препятствия и, наконец, ловит невесту. Барабанный бой и пение прекращаются, свадьба считается оконченной и гости расходятся.

Когда у коряка родится ребенок, к родильнице приводят оленя, которого тут же и убивают для жертвы духам. Вскоре после рождения ребенку дают имя. Для этого в палатку или землянку собираются родные. Одна из старых женщин привязывает к столбу стеклянный шарик и начинает медленно перебирать одно за другим имена любимейших из умерших мужчин или женщин, смотря по тому, какого пола ребенок. Последнему дается то имя, при произнесении которого шарик случайно повернется: коряки убеждены, что любимый покойник шевельнул шарик и тем как бы указал, что счастье, которое он имел в жизни, должно перейти на новорожденного.

Покойников коряки сожигают на костре с их оружием и необходимыми при жизни вещами, а любимых покойником оленей убивают. Мясо их съедают, а все остальное также сожигают. Возвращающихся домой с похорон шаман ударяет слегка розгой, произнося заклинание, которым будто бы запрещает умершему приходить за живыми.

Камчадалы живут на полуострове Камчатке, преимущественно на южной его части. В настоящее время их насчитывается до 4 тысяч человек.

Камчадалы отличаются добродушием и приветливостью; они охотно помогают друг другу и за высказанное к ним участие стараются отплатит всевозможными услугами. По их нравственным понятиям признается проступком все то, что причиняет вред; согласно с этим, считается, напр., грехом подниматься на высокую гору, так как это сопряжено с большою опасностью для жизни. Камчадалы, как и другие инородцы, очень гостеприимны; поподчивать гостя составляет для них удовольствие. Желая угостить его, они готовят в нескольких корытах сушеной, толченой и квашеной рыбы и икры с брусникой, затем жарко топят хижину и приглашают в неё гостя. Приличие требует, чтобы тот съел все, что для него приготовлено.

Главное занятие камчадалов состоит в рыболовстве. В камчатских реках водится так много рыбы, что весною, когда она идет с океана в реки, её можно ловить руками. Как только окончится рыболовство, камчадалы складывают всю свою рыбу в балаганы и, перебравшись в зимние хижины, приступают к занятию охотой на диких зверей. Так как почва Камчатки довольно плодородна, то обитатели её занимаются также земледелием и в особенности огородничеством, которому они научились от русских и с успехом разводят картофель, капусту, репу и другие овощи.

Жилищем камчадалов служат избушки, которые строятся из бревен и покрываются сухой осокой или лубочными полосами. Вместо стекол оконные рамы затягивают прозрачными пузырями. Дверь делают маленькую, почти квадратную. Дым от очага выходит в трубу, сделанную из длинных жердей, обмазанных толстым слоем глины. Многие камчадалы зимой живут в своих зимних избушках, выстроенных вдали от океана, среди леса и гор; на лето же они переселяются ко взморью, на устье какой-нибудь реки. Такое переселение обусловливается как климатом страны, так и занятиями камчадалов летом и зимой.

Одеждой камчадалов служит куклянка или меховая рубашка до колен; она бывает обшита у ворота и на рукавах бобровым или другим ценным мехом. Ноги камчадалы обувают в торбасы или сапоги из тюленьей кожи, под которыми носят чулки из оленьей шкуры и меховые шаровары. На голову они надевают лисий капор с длинной бахромой из шерсти. Украшением женского капора часто служат два белых лоскута из шкуры росомах, в подражание морской птицы мычагатке, у которой на голове два белых хохла.

Камчадалы главным образом питаются рыбой и овощами; кроме того, они употребляют в пищу ягоды, коренья и травы.

Религиозные понятия камчадалов очень спутаны и неопределенны. Камчадалы олицетворяют и обоготворяют те предметы, которые производят на них особенно сильное впечатление. Так, они верят в богов вулканических гор, признавая их злыми духами, которые ночью сходят с гор на море ловить рыбу. Верят они также, что на высоких, покрытых вечным снегом, горах живут особенные духи, которые ездят на санках, запряженных белыми куропатками и черными лисицами. Облака, по их понятию, подчинены особому богу, обладающему силой посылать на землю дождь и град. Этот бог похищает маленьких детей, которые держат на небе светильники, освещающие его жилище. Наконец, воображение камчадалов населяет реки и озера водяными, которые топят плавающих, а леса лешими, которые стараются сбить путника с пути, помрачая его ум.

По верованию камчадалов, земля перенесена с неба сыном высшего существа Кутом. Этот бог утвердил её на воде и сам поселился на ней. Здесь у него родились сын и дочь, которые сочетались браком. Кут, по мнению камчадалов, наделал при создании земли много промахов, отчего его дети не только не поклонились ему, но даже стали бранить его. К чему, рассуждали они, на земле так много гор, пропастей, утесов, бурных потоков и рек, так часты дожди, так сильны бури, грозы и проч.?

Брак у камчадалов совершается после уплаты женихом калыма. Случается, что жених, не имея чем уплатить калым, поступает в услужение к родителям невесты и исполняет все работы по их хозяйству.

Умерших камчадалы в прежнее время бросали на съедение диким зверям, так как верили, что труп покойника, съеденный ими, явится в загробную жизнь в обновленном виде. Местопребыванием умерших они считали вулканические горы, причем думали, что дым, выходящий из этих гор, означает, что умершие топят свои избы. В настоящее время камчадалы большею частью погребают своих покойников.

В восточной Сибири, как и в западной, христианство явилось лишь с приходом туда русских. Проникая в отдаленную Сибирь, эти последние становились там и первыми провозвестниками христианского учения. Вместе с приходом русских в восточную Сибирь, в ней появились и христианские храмы, а рядом с ними – и священники или монахи. Вступая в те или иные отношения с русскими поселенцами, инородцы знакомились с ними, узнавали о их вере и иногда принимали христианство. Но допуская подобного рода факты, мы должны сказать, что они были явлением чисто-случайным и это тем более вероятно, что до восьмидесятых годов XVII ст. русская церковь не предпринимала никаких мер к распространению христианства в восточной Сибири и что почти весь XVII век прошел в борьбе русских с восточно-сибирскими инородцами.

В конце XVII века русская жизнь начала видимо упрочиваться в восточной Сибири; в русской церкви рядом с заботами об удовлетворении религиозных потребностей русских поселенцев на дальнем северо-востоке Азии является стремление и к распространению христианской веры среди тамошних инородцев. На соборе 1681 г. при патриархе Иоакиме было постановлено «в дальние грады на Лену, в Даурию, послать от духовного чину архимандритов и игуменов или священников добрых и учительных для учения христианского закона и просвещения неверных». Вследствие этого определения собора в том же 1681 г. для обращения иноверных дауров в православную веру и была сформирована духовная миссия. Она состояла из 12 монахов под начальством Феодосия, игумена Темникова Сретенского монастыря (ныне в Тамбовской епархии). Это была первая православная миссия в восточную Сибирь

Прибыв на место своего назначения – в Забайкалье, миссия основала здесь два монастыря – Троицкий Селенгинский на правом берегу реки Селенги в 86 верстах к югу от Байкала и Посольский на Посольском мысу при Байкале. В этих монастырях, наделенных землями, рыбными промыслами и т. п., и разместились первые забайкальские миссионеры, которым дано было жалованье и пособие на церковные потребности из казны и от царских щедрот. Эти вновь возникшие монастыри и были первыми миссионерскими пунктами в том крае среди бурят и тунгусов.

Деятельность миссионеров не была безуспешна. Они не только обратили в православную веру многих забайкальских инородцев, но и старались устроить жизнь новокрещенных на новых христианских началах. Сибирскими казаками был введен обычай покупать, перепродавать и закладывать опальных инородцев. Миссионеры воспользовались этим правом и покупали инородцев, затем обращали их в христианство и водворяли в своих монастырских вотчинах. Далее, миссионеры покупали женщин и девиц инородческих. Обратив их в христианство, они выдавали за своих монастырских вотчинников и вводили их чрез церковные браки в правильную семейную жизнь. Благодаря такой деятельности миссионеров, число новокрещенных в Забайкалье постепенно увеличивалось, и образовались целые приходы из новокрещенных инородцев.

Как ни успешна была деятельность православной миссии в Забайкалье, тем не менее она скоро должна была прекратиться. К 1733 году все присланные из Москвы монахи-миссионеры умерли. Остался один из них слишком столетий старец Мисаил; но и он в 1742 г. скончался. Со смертью его прекращается и миссионерская деятельность Селенгинского монастыря. Несколько ранее, а именно в 1734 г. с назначением настоятеля Посольского монастыря Иллариона Труса начальником пекинской миссии приостанавливается миссионерская деятельность и этого монастыря. Так кончилась первая русская миссия в восточной Сибири.

В то время как забайкальские миссионеры трудились в деле просвещения христианскою верою забайкальских инородцев, в судьбах христиан восточной Сибири произошло довольно важное событие. В 1706 году в восточной Сибири была учреждена Иркутская епархия. Но при первом Иркутском епископе Варлааме Коссове и его ближайших преемниках миссионерство, здесь не могло быть достаточно широко и благоустроено: забота первых Иркутских архипастырей должна была направляться главным образом на упорядочение церковной жизни собственно русского населения Иркутской епархии. Только со времени Иннокентия II Неруновича (1732–1747 г.) начинается довольно оживленная миссионерская деятельность в восточной Сибири. Этот Иркутский святитель предпринимал неоднократные поездки по своей обширной епархии и всюду призывал инородцев к принятию христианской веры. Так, он, между прочим, два раза путешествовал в якутскую область. Первое путешествие Иннокентия было в 1735 г. На пути в Якутск он встречался с якутами и крестил некоторых из них, а в Якутске и его окрестностях он крестил до 100 язычников. Положив основание распространению христианства среди якутов, Иннокентий Нерунович предоставил дальнейшее развитие этого дела привезенному им из Иркутска и оставленному в Якутске архимандриту Нафанаилу. Деятельность последнего по обращению в христианство якутов была настолько успешна, что ко времени второго приезда в Якутскую область Иннокентия там существовало уже не мало новокрещенных. Благодаря таким трудам епископа Иркутского, среди инородцев в разных местах восточной Сибири засветился свет христианства. Но при всем том деятельность Неруновича не могла обнять всей громады его епархии, простиравшейся тогда от гор Саянских до вод Тихого и Ледовитого океанов. Очевидно, что единоличного миссионерства святителя Неруновича было недостаточно и что для более успешного распространения христианства в Иркутской епархии нужно было устроить особую миссию. Такая миссия, вторая по времени, и была сформирована в 1733 году.

Эта миссия имела своею целью обращение в христианство жителей Камчатки. Начальником её был назначен учитель московской славяно-греко-латинской академии Варфоломей Филевский. В сотрудники ему были даны: иеромонах, иеродиакон и два служителя. 10-го октября 1733 года миссионеры выехали из Москвы, но не достигли Камчатки. В 1736 г. они на реке Алдан (притоке Лены) были взяты «по некоему известному Св. Синоду делу», отвезены в Москву в контору розыскных дел, где игумен Филевский, «неколико время быв в болезни, 10-го октября того же года умре».⁸ Миссия Филевского таким образом кончилась неожиданно. Но с приостановлением её не было совершенно забыто дело распространения христианства в Камчатке. Туда были посылаемы частые лица, совокупными усилиями которых к 1744 году и было крещено до 6,000 камчадалов, т. е. почти две трети всего туземного населения Камчатки.

В таком состоянии находилось дело обращения в христианство камчадалов в самом начале сороковых годов прошлого столетия. По-видимому, даже самая мысль о миссии была оставлена после 1736 года; но на самом деле она только на время была отодвинута на задний план. Поэтому требовались лишь обстоятельства, которые бы снова выдвинули её на первое место. Такие обстоятельства вскоре и явились. Один ученый (Штеллер), занимавшийся в Камчатке естественно-научными изысканиями, сообщил правительству следующие наблюдения относительно состояния христианства в Камчатке: указав на то, что дети, рожденные здесь от русских и камчадалок, не знают не только веры, но и молитв, потому что и сами матери, кроме ограждения себя святым крестом, ничего христианского не знают, по природе же своей языческой склонны к плотской нечистоте без всякого зазрения, он предлагал правительству учредить в Камчатке для исправления нравов школы и определить для всеобщего призвания иноверцев к христианству духовную особу с познанием латинского (?) языка. Когда известия эти о состоянии христианства на Камчатке донеслись до высших правительственных сфер – Сената и Синода, то последние вошли в совещание и в январе 1742 года определили: «в Камчатку для проповеди слова Божия и обращения тамошнего народа в православную веру и поставления и познания христианского благочестия послать архимандрита Иосифа Занкевича (бывшего в ссылке в Тобольске), сотрудниками ему назначить сосланных в Охотск двух священников и диакона». Таким образом в 1742 г. составилась вторая миссия в Камчатку. Правительство сделало уже и дальнейшие распоряжения относительно этой миссии; но «токмо означенный архимандрит Занкевич за известными Св. Синоду в той посылке неудобствами от оной посылки уволен и отпущен из Тобольска в Москву».⁹

Таким образом с этою миссией случилось нечто подобное тому, что судьба устроила с миссией Филевского. Но теперь уже правительство не оставило своей мысли о миссии и в конце того же 1742 гола сформировало третью камчатскую миссию. Начальником её был назначен ученый монах Иоасаф Хотунцевский из Крутицкой епархии; в сотрудники ему были даны два иеромонаха и иеродиакон. В августе 1745 г. Хотунцевский с остальными членами миссии прибыл на место своего назначения – в Камчатку. Как уже было сказано выше, к началу сороковых годов прежние камчатские миссионеры крестили до 6,000 туземцев. Поэтому Хотунцевский, по прибытии в Камчатку, позаботился об устройстве трех школ в острогах, где жители уже были большею частью христиане. В эти школы он определил учителями трех своих сотрудников – студентов. Действуя на инородцев чрез воспитание их детей, Хотунцевский не оставлял без внимания и религиозно-нравственную жизнь собственно русских тамошнего края. Узнан, что они не бывают у исповеди, он объявил, чтобы все русские жители в Камчатке, не смотря ни на какое состояние и звание, непременно исполняли эту обязанность, не дожидаясь побуждений. Таких образом рядом с устройством школ для инородческих детей Хотунцевский заботился о том, чтобы возвысить, поднять религиозную жизнь русских, что, без сомнения, могло косвенно влиять и на инородцев. С этою же целью он объявил, чтобы все русские, живущие на полуострове, во все праздничные и воскресные дни приходили в церковь и приводили с собою прислугу из новокрещенных. После этого архимандрит решился начать проповедь Евангелия камчадалам и предпринял первое миссионерское путешествие по Камчатке. В эту поездку он обратил в христианство более 1,700 человек. Таким образом число христиан в Камчатке из инородцев к этому времени уже простиралось до 7,700 человек. В конце 1746 года Хотунцевский предпринял второе путешествие по Камчатскому полуострову и хотя в эту поездку крестил немного инородцев, но зато заложил несколько церквей и школ и по прежнему заботился о возвышении религиозно-нравственной жизни самих русских. Так, когда слуга одного экспедиционного офицера, оставивший в России свою жену, обзавелся здесь наложницами, Хотунцевский приказал высечь его, чтобы «неповадно было другим». Зимою 1747 года Хотунцевский предпринял третье путешествие по Камчатке. Об этой поездке он доносил Синоду, что в каждом острожке он учил в продолжение трех дней, что камчадалы для того, чтобы лучше понять слышанное, по своей воле ехали за ним недели по две, по три, что новокрещенные разумением христианской веры значительно превосходят русских мужиков и что в то время (в 1748 году) в камчатских школах, еще так недавно открытых миссионерами, им найдено 205 учеников. В конце 1748 г. Хотунцевский предпринял четвертое путешествие для постройки в Камчатке новых церквей. Свободное от разъездов время теперь, как и прежде, он посвящал внутреннему устройству камчатской церкви. Он собирал камчадалов и русских служилых, учил их истинам христианским, увещевал их к исполнению христианских обязанностей, в великий пост собирал новопросвещенных, исповедовал и приобщал их Св. Таин, заботился об искоренении суеверий у туземцев, призывал их к себе вразумлял и уничтожал идолов.

В 1748 году кончилась деятельность в Камчатке первого начальника третьей камчатской миссии: 5-го апреля Хотунцевский был назначен иркутским епископом. По отбытии его из Камчатки начальство над миссией была поручено иеромонаху Пахомию, который и продолжал дело как распространения христианства среди камчадалов, так и утверждения их в истинах веры. В 1761 г. камчатская миссия была признана Св. Синодом выполнившею свою задачу. Существовавшая 17 лет духовная миссия в Камчатке окончилась, устроив там христианскую общину почти в 8,000 человек, построив для них 5 церквей и обучив 27-ю часть всего населения грамоте.

Со времени окончания действий третьей камчатской миссии до начала сороковых годов настоящего столетия дело миссионерства в восточной Сибири было предоставлено случайным обстоятельствам и потеряло свою систематичность; но, несмотря на это, не прекращалось там совсем. В то или иное время этого периода в восточной Сибири появлялись лица с миссионерскими наклонностями, и дело миссионерства среди тамошних инородцев продолжалось, хотя и не особенно успешно. Из таких лиц заслуживает преимущественного внимания протоиерей Григорий Слепцов. В 1799 голу он выпросил у иркутского епископа походную церковь и предпринял с нею миссионерское путешествие по обширной Якутской области. Отважный и ревностный веропроповедник встречал на пути своем множество препятствий и от суровости тамошнего края и от дикости его обитателей. Так, в 1812 году он едва не был лишен жизни: когда о. протоиерей прибыл на Чауну (при Чаунской губе), чукчи, надев на себя волчьи шапки, бросились толпою с копьями на проповедника христианства, чтобы убить его и принести в жертву земле; и только чукотский старшина Валютко спас его от смерти. Не смотря на подобного рода опасности, ревностный миссионер с крестом в руке прошел почти всю Якутскую область. Множество якутов и других инородцев тамошнего края трудами этого миссионера были обращены в христианство, В своем донесении иркутскому епископу он написал: «в последнее десятилетие (1805–1815 г.) не малое число тысящ инородцев обратилось ко Христу». К 1815 г. этот муж апостольского духа ослабел здоровьем и поступил в якутский Спасский монастырь с именем Георгия. Такие лица, как Григорий Слепцов, несомненно, принесли бы много пользы делу просвещения инородцев восточной Сибири, но, к сожалению, их было очень мало. Вот почему мысль о миссионерстве хотя и была в сознании иркутских пастырей, но осуществление её при недостаточности способных миссионерских деятелей являлось почти невозможным. Только с начала сороковых годов настоящего столетия начинается оживление миссионерского деда и это оживление выразилось в учреждении миссий в разных местах восточной Сибири.

Иркутский архиепископ Нил Исакович (1838–1853 г.) первый, после семидесятилетнего застоя миссионерского дела в восточной Сибири, позаботился поставить его на правильную почву. При вступлении этого архипастыря на Иркутскую кафедру его епархия была одной из обширнейших в свете. Она обнимала всю восточную Сибирь и северо-восточный угол её и острова северо-американские, заключая в себе более 150,000 квадр. миль. Хотя свет христианства уже несколько и проник в эту обширную епархию, но тем не менее в ней находилось еще до 400,000 язычников. Во многих православных церквах по нескольку лет не совершалось богослужение. Ламайство и шаманство царили во всей силе. Архиепископ Нил не мог не обратить внимания на такое печальное положение миссионерства в своей епархии и начал дело прежде всего с тех инородцев Якутской области, которые уже приняли христианство. Руководясь в этом отношении примером апостола якутов протоиерея Слепцова, он устроил для Якутской области две походные церкви и определил к каждой из них по два священника и по два причетника. Между священниками этих двух церквей – Николаевской и Благовещенской и был распределен труд утверждения в христианской вере крещенных якутов. Миссионерам Благовещенской церкви назначен был путь по Лене вниз до моря и устьев рек Яны и Оленска (впадающих в Ледовитый океан), а миссионерам Николаевской церкви – путь по верхней, средней и нижней Колыме, т. е. по северо-восточной части Якутской области. Много затруднений, приходилось встречать священникам походных церквей во время путешествий, но с Божией помощью они всегда препобеждали их. Так, миссионер священник Николаевской церкви Никитин, отправившись в 1878 г. вниз по Лене к берегам Ледовитого океана для проповеди Евангелия тамошним тунгусам и юкагирам, на половине пути был застигнуть такою сильною бурею, что должен был остановиться вместе со своими спутниками на одном необитаемом острове и здесь провести более двух месяцев в тяжелой борьбе с голодом и холодом. Между тем Лена покрылась льдом и плавание по ней сделалось невозможным. Не имея оленей, миссионер и его спутники погибли бы на месте своего невольного заключения, если бы об их бедственном положении не узнали кочевавшие в окрестностях тунгусы, которые явились на необитаемый остров и через 11 дней доставили миссионеров на Булун. Не меньшие затруднения встречали миссионеры и Благовещенской церкви, совершая миссионерское путешествие по западной стороне реки Лены. В одно время миссионер священник Невский едва не погиб, будучи застигнуть ночью среди озера снежною бурею.

В настоящее время для более успешного распространения христианства в пределах якутской области существует уже не два, а четыре походных священника. Один из них проживает в самом Якутске, другой – в Вилюйском округе, третий – за 2,000 верст от Якутска по направлению к Охотскому морю, а четвертый – в Средне-Колымске. Трудами этих походных священников-миссионеров большинство якутов, тунгусов, юкагиров и других инородцев обращено в христианство; но многие из них, будучи христианами, в то же время придерживаются и языческих суеверий. Так, напр., якуты Вилюйского округа верят в домовых, лесных, водяных и т. п. и свое отношение к ним, как к духам покровителям, выражают чрез различного рода приношения. Остановимся несколько на этих верованиях якутов, составляющих наследие языческой старины.

Желая расположить к себе домовых, якуты скручивают из конского волоса веревочку, привязывают к ней разные лоскутки и игрушки в роде коровок, лошадок и т. п. и протягивают её между двумя лесинками, преимущественно березовыми. Подобную веревочку можно видеть у каждой якутской юрты. – Если в поле, или на горе, или где-нибудь над рекой находится большое дерево, то оно также не оставляется якутом без внимания и украшается в знак уважения к духу, вырастившему и сохранившему это дерево. Если якут закидывает в реку или озеро сети, то и тут около сетей ставит две березки и протягивает между ними веревочку, украшенную лоскутьями и волосами. Вместе с сетью якуты опускают в воду кусок мяса от нарочито убитого животного и кровью его обагряют все рыболовные снасти.

У якутов есть много суеверий, имеющих отношение к промыслам на зверя. Уезжая в тайгу на охоту, якут обязательно льет несколько масла духу огня, чтобы этот дух сохранил его лошадь от какой-нибудь непредвиденной опасности. Далее, якут никогда не вносит убитого зверя чрез двери, а подает его в окно, предварительно предупредив домашних о своем удачном промысле. Цель этого суеверного обычая, воспрещающего вносить добычу чрез двери, заключается в том, чтобы не осквернить или даже совершенно не прогнать духа, от которого зависит удача промысла, так как дверью проходит женщина, считающаяся у инородцев нечистою.

Если в доме якута разрешится от бремени жена или другая какая-нибудь женщина, то якут, не желая разгневать духа промысла и чрез это лишиться добычи, никогда не пойдет до новолуния на промысел, так как в данном случае, по его верованию, будет неудача. Случалось, что якуты заводили даже тяжбу из-за того, что пред неудачным промыслом к ним ранее новолуния являлся кто-нибудь из бывших у родильницы.

Якуты верят, что покойник, спустя три ночи после смерти, ходит по жилищам родственников, оставшихся в живых, и приносит сюда различного рода несчастья. Чтобы не допустит его к себе, якуты ставят на воротах, в дверях и окнах юрта крестики, сделанные из лучинок. Подобные же крестики ставятся и на тех дорожных перекрестках, по которым предполагается шествие покойника. Тут уже, очевидно, влияние христианства, прогоняющее суеверный страх.¹⁰

Очевидно, что хотя якуты и не возвысились до правильного понятия о Боге и придерживаются многих суеверий, тем не менее эти последние – не то, что грубые языческие верования. Есть основание надеяться, что, благодаря влиянию походных церквей, дело просвещения якутов и других инородцев Якутской области скоро придет к концу.

Архиепископ Нил Исакович, устроив походные церкви для Якутской области, не мог оставить без внимания инородцев, живущих в других областях его епархии – Иркутской, Забайкальской и пр. В этих областях, не смотря на 150-летнию борьбу там христианства с язычеством, последнее держалось еще упорно. Архиепископ Нил для большего успеха распространения христианства решил действовать на знатных иркутских и забайкальских язычников. Действительно, при нем мы видим не мало примеров обращения бурятских тайшей и шуленгов. Так, в 1852 г., между прочим, принял крещение главный тайша тункинских бурят Зангей Хомаков вместе со шуленгами того же тункинского ведомства, с заседателями инородческой думы и двумястами простолюдинов. Хомаков, приняв христианство, изъявил желание построить на свой счет и христианскую церковь на том самом месте, где за два года его старанием было положено основание языческому капищу. В 1853 г., когда архиепископ Нил оставил Иркутскую кафедру, число инородцев, обращенных во время его управления Иркутскою епархией, возросло до нескольких тысяч. Свет Евангелия начал таким образом заметно светить среди бурят, благодаря деятельности архиепископа Нила.

При преемниках архиепископа Нила миссионерство в Иркутской епархии не прекращалось. Обязанности миссионеров в это время исполняли протоиерей и пять священников. Если принять во внимание то обстоятельство, что число некрещенных инородцев в одной Иркутской губернии простиралось тогда до 100 тысяч и в десяти инородческих ведомствах этой губернии считалось только три храма, то окажется, что деятельность пяти миссионеров не могла быть успешною. Вследствие этого в конце пятидесятых годов настоящего столетия явилась мысль об учреждении в Иркутской епархии особой миссии наподобие существовавших в то время в западной Сибири. Такая миссия, известная под названием Иркутской, и была учреждена в 1861 году. Она имеет своею целью обращение в христианство язычников Иркутской губернии, – которую населяют буряты, тунгусы, якуты и карагазы. Но дело миссионерства относится почти исключительно к одним бурятам, потому что карагазы и якуты Иркутской губернии уже крещены, а из тунгусов остается уже немного язычников, так как на них действуют священники соседних церквей. Устройство нынешней иркутской миссии сложилось по типу алтайской. Для проповеди Евангелия призываются лица; сами желающие трудиться на миссионерском поприще. Деятельность их выражается в проповеди Евангелия язычникам и в утверждении новообращенных в христианских понятиях. В последнем случае, чтобы успешнее провести христианские начала в жизнь новокрещенных, миссионеры устрояют школы.

Так устроенная церковная миссия не могла остаться в своей деятельности без успеха: в настоящее время почти все инородцы Иркутской губернии уже крещены; но религиозно-нравственное состояние их представляется далеко неодинаковым не только в разных округах губернии, но даже на пространстве одного и того же округа. Причинами такого явления служат: образ жизни инородцев, близость или отдаленность от русских поселений, степень умственного развития инородцев, отношение к делу миссионерства самих веропроповедников и т. п.

По отчетам миссионеров, религиозно-нравственное состояние новокрещенных инородцев Иркутского округа представляется в следующем виде. Вместо прежних бурханов, в жилищах крещенных имеется одна или несколько икон; вместо посещения дацана новокрещенные посещают миссионерский храм, где стоять и молятся с благоговением и усердием.

Домашняя жизнь новокрещенных представляет также много утешительного. Многие из них совершают пред иконою утреннюю и вечернюю молитвы, по праздникам возжигают свечи, а во время звона к литургии выходят из юрт и, обратясь к церкви, полагают по несколько поклонов. При тяжких болезнях новокрещенные уже не прибегают к ламским хуралам, а с глубокою верою принимают Св. Тайны. Словом, новокрещенные прихожане Иркутского округа в большинстве стараются быть истинными христианами. Но есть и печальные случаи двоеверия, когда при всем желании свято исповедовать Христову веру новокрещенные не могут отрешиться от языческих суеверий. Так, по настоянию лам, некоторые держат у себя в юрте идолов, оставляют детей некрещенными и т. п. Но что особенно печально, это – нежелание освящать брак венчанием по обряду православной церкви. Мало того, некоторые крещеные имеют жен-язычниц, называя их не женами своими, а «стряпками». Рождающиеся от этих беззаконных сожитий дети записываются в семейные списки матери-язычницы и остаются некрещенными. Другим ненормальным явлением в семейной жизни новокрещенных, как следствие беззаконных сожитий, является частая перемена мужей и жен: женщины убегают от мужей и выходят за других, а оставленные некрещенные мужья берут новых «стряпок». Прекратить беззаконное сожительство крещенных с язычницами и укрывательство последними своих детей от крещения миссионеры не имеют возможности. Таким образом современное религиозно-нравственное состояние новокрещенных Иркутского округа далеко не утешительно, и много нужно еще труда и забот со стороны веропроповедников.

Совершенно не то представляет другой округ миссионерской деятельности – Балаганский, хотя и здесь религиозно-нравственное состояние новокрещенных не во всех станах одинаково. По отчетам миссионеров этого края, многие новокрещенные настолько усвоили и усвояют правила нравственности, что в недалеком будущем сравняются с окружающим их русским населением. Вот что пишет, напр., Бо-ханский миссионер-священник (Николай Попов) в отчете за 1892 г. о своих пасомых: «Среди крещенных Бо-ханского стана из года в год увеличивается стремление к усвоению христианских истин, проявляется любовь к храму Божию; особенно много бывает молящихся в храме во дни великих праздников… Крещение младенцев, венчание браков, напутствование больных и погребение умерших все это совершается своевременно… Святые иконы в домах инородцев содержатся в безукоризненной чистоте. О шаманстве Бо-ханские инородцы говорят так: «от кырычанья и брызганья (шаманских идолослужений) нет никакой пользы, а только один вред и расход; шаманы ничего не понимают – им бы только вино да мясо». Конечно, есть еще много ненормальностей в христианской жизни у Бо-ханских новокрещенных, но это – «плод их совместной жизни с язычниками». В Бильчирском стане миссионер поступил на служение лишь в 1832 г., но и он свидетельствует, что в религиозно-нравственном отношении Бильчирская паства мало чем разнится от Бо-ханской. Только женщины в некоторых улусах еще упорно держатся язычества, и бывали даже случаи бегства жен от мужа, когда последние хотели удалить онгонов из своих жилищ или не позволяли помещать их наряду с иконами. Несколько ниже религиозно-нравственное состояние новокрещенных в Нукутском и Нельхяйском станах. Нукутский миссионер (священник Медведев) пишет, что его прихожане, несмотря на то что в большинстве знают христианские молитвы и исполняют христианские обязанности, все-таки участвуют в языческих пиршествах – тайлаганах. Причиною этого, по мнению миссионера, служит совместное жительство христиан с язычниками. Нельхайский миссионер (священник Флеров) сообщает, что его пасомые иногда отлагают крещение новорожденных на неопределенное время, редко причащают младенцев, при болезнях обращаются к шаманам и ламам, христианское напутствование больных Св. Тайнами отлагают до последнего часа, так что некоторые больные умирают без выполнения этого св. долга. В Балаганском округе находится еще два стана – Аларский и Бажеевский. Оба миссионера (Аларский священник Николай Затопляев и Бажеевский – Константин Попов) в своих отчетах говорят, что религиозно-нравственное состояние их пасомых улучшается, и приводят примеры преданности новокрещенных св. вере. «В конце 1892 г., пишет Аларский священник, мне пришлось напутствовать в 40 верстах от стана в селении Мокрый Мордай больного инородца Николая Чихачева. По входе моем в дом, когда я стал раздеваться. позади меня послышался из-за печи слабый, как бы замогильный голос: «батя, батя!» Я пошел на зов. Больной старик, поднявшись с постели, сложил руки для принятия благословения и усердно просил напутствовать его. Меня приятно поразило еще то, что на нем было одето все чистое белье и, по-видимому, переменена даже постель, очевидно в ожидании священника со св. дарами, как обыкновенно делается благочестивыми русскими людьми. Но всего важнее то, как он каялся. Слезы текли у него ручьем, и сам он в этом сокрушении, крестясь, чистосердечно каялся в своих прегрешениях. После принятия Св. Таин, больной, осенив себя крестным знамением, сказал: «Слава Богу! Я чувствую теперь, что мне легче. Если жизнь моя еще протянется, не откажись, бабай (отец), еще приехать и напутствовать меня». В утешение я сказал ему, что по его усердной молитве всесильный Господь может дать ему не только облегчение, но и совершенное выздоровление». Тот же миссионер свидетельствует об особенном благоговении новокрещенных к христианской святыне – иконам. «При посещении с животворящим крестом крещеного в 1891 г. помощника старосты Басанова меня поразило отсутствие св. икон, которые он после крещения поставил с особенным благоговением на устроенную им божницу. Невольно у меня явилось подозрение, что ламы, постоянно разъезжающие по улусам, совратили его в ламаизм. Пропели мы с псаломщиком тропарь и кондак. Басанов и вся его семья приложились к животворящему кресту. Поздоровались. «Что же, говорю я, обращаясь к хозяину дома, Николай Петрович, иконы-то убрал? Пред чем же ты возносишь свои молитвы к Господу? Да и для чего нужно их убирать?» «Убрал я, отвечал тот, а убрал их потому, что избушка у меня, сам видишь, маленькая, малахан (маленькая печь, в которую вмазывается чугунный котел для приготовления пищи) дымит и мне стало жалко св. икон, что они коптятся. Я поставил их в шкаф, и вот где они у меня стоят». При этом он открыл стеклянные двери шкафа, где стояли св. иконы. «Вот, продолжал Басанов, построю я новый дом, туда их перенесу, да и вас, батюшка, попрошу отслужить молебен. Нет, батюшка, говорит он, заметивши должно быть мое подозрение, ты не думай обо мне худо, я крестился и думаю жить по-русски». Такое твердое решение порадовало меня, но все-таки я дал наставление всегда иметь пред глазами св. иконы и молиться пред ними утром и вечером. Иконы при мне же были поставлены на божнице, а Басанов выразил желание устроить для иконы Спасителя киот». Вообще оба миссионера (Аларский и Бажеевский) говорят, что религиозно-нравственное состояние их пасомых, несмотря на противодействие лам, постепенно улучшается и почти все требования св. церкви ими в большинстве случаев исполняются. Можно отметить один только недостаток в религиозной жизни новокрещенных; это – неохота к исполнению долга исповеди и св. причастия со стороны женщин. Но здесь есть и некоторое извинение. Бурятка привыкла считать себя приниженною, недостойною по своим немощам принимать участие не только в общественных делах, но и в религиозных. Она никогда не допускается при общественных идолослужениях, как нечто нечистое. Понятно, что новокрещенная бурятка (в первом поколении) никак не может убедиться, что и она полноправный член св. церкви.

В Верхоленском округе, где крещенных сравнительно немного и все они, за редкими исключениями, живут среди массы язычников, религиозно-нравственное состояние новокрещенных хотя и ниже, чем Балаганских инородцев, однако несомненно улучшается. Все требоисправления совершаются здесь своевременно, исключая крещения младенцев. В этом отношении юные христиане еще верят в дурной глаз, и потому крещение младенцев отлагается до приезда миссионера в улус и всегда совершается на дому. Вера новокрещенных в загробную жизнь, праведное мздовоздаяние и надежда на милосердие Божие настолько велики, что больной инородец всегда желает пред кончиной напутствоваться Св. Тайнами, хотя это иногда и неудобоисполнимо для него: кого послать за священником, если больной один в улусе среди язычников? В этом отношении миссионер Усть-Ординского стана рассказывает следующий отрадный случай «В декабре 1892 г. в стан явился новокрещенный Василий Бахалуев с просьбою причастить его Св. Тайн. На мой вопрос: «что его побудило к этому, когда он по виду здоров», Василий отвечал: «Нет, батюшка, все у меня болит и, если я ослабею, то, пожалуй, из улуса и не пошлют за вами. Причастите. Чувствую, что умру». Как умилительна и трогательна была исповедь Василия, – передать трудно. В заключение он просил не оставить его в молитвах церкви. После причащения Бахалуев, выпивши чашку чая, уехал домой, а назавтра (10 декабря) я получил извещение, что Василий мирно почил о Господе с молитвою на устах. Такой пример вполне христианской кончины среди новокрещенных не единственный, и только неодолимые для миссионера препятствия, напр., расстояние или разлив речек были причиною нескольких смертных случаев без напутствования. В домашней и семейной жизни новокрещенных Верхнеленского округа замечается большая наклонность к русскому быту. В 1892 г. в Усть-Ординском стане было повенчано несколько браков новокрещенных инородцев с русскими девицами, которые ввели в улусскую жизнь православно-русские порядки и обычаи. Этим семьям начинают теперь подражать и соседи.¹¹

Что касается почвы, на которой сделаны были приобретения для церкви Христовой и пределах Иркутской губернии, то в этом отношении шаманство представляет несомненно более благоприятные условия для успеха миссионерской деятельности, чем ламайство. Времена господства шаманов, по-видимому, прошли безвозвратно, и молодое поколение язычников относится к учению шаманов с большим сомнением. К тому же следует заметить, что так как все без исключения шаманы неграмотны и вследствие этого шаманское лжеверие не опирается на письменность, как на средство своего дальнейшего сохранения, то все оно со всеми своими вымыслами о Тенгри, тенгринах и т. п. почти забыто. Остались в шаманстве только внешние знаки идолослужения, напр., умилостивление разгневанных богов кровавыми жертвами и брызганьем, которые скорее можно и даже должно назвать частными и общественными пирушками, чем религиозными обрядами. В настоящее время шаманы пользуются уважением лишь у одних суеверных стариков и женщин, живущих в глухих местах, куда не проникала еще грамотность, да с большим трудом проникают и миссионеры. Совсем в другом виде представляется ламайство в его отношениях к евангельской проповеди, как вполне сложившаяся и определенная религиозная система. Правда, бурят-ламаит и до сих пор внешне относится к исповедуемой им религии, которая не оказывает заметного влияния на склад его духовно-нравственной жизни: в то время, напр., когда лама совершает в юрте свои религиозные действия и моления, хозяин-бурят преспокойно курит свою трубку, смеется, громко разговаривает о житейских делах и проч. Но, не обращая внимания на эти и подобные им знаки неуважения к себе и проповедуемому ими учению, ламы вымышленными рассказами о чудесах Тибета и Монголии энергически стремятся привязать бурят к ламайству и оттолкнуть от христианства, не гнушаясь при этом ложью и обманом. «И у русских, и у бурят, учат они, Бог один, только вера разная; русская вера труднее, а ламайская легче» и т. п. Все это распространяется и внушается бурятам, очевидно, с целью показать, что нет надобности переходить в христианство, которое будто бы ничем не отличается от ламайства. Вот причина того, почему среди новых христиан в прадедах Иркутской губернии меньшинство бывших ламаитов.

Иркутская миссия действует на инородцев, живущих в Иркутской губернии. Не меньше язычников к шестидесятым годам настоящего столетия было и в Забайкальской области. По исчислению, составленному Иркутским Статистическим Комитетом, всех некрещенных инородцев в пределах Забайкальской области к этому времени состояло более 100,000 человек. Такая многочисленность язычников прямо говорила за учреждение и здесь церковной миссии. Через год после основания иркутской миссии, а именно в 1862 г. и была учреждена или, точнее сказать, восстановлена и другая миссия в Иркутской епархии – миссия забайкальская. Она имеет целью просвещение светом христианства забайкальских инородцев – бурят и тунгусов, которые принадлежат к монгольскому племени и в религиозном отношении держатся шаманской или ламайской веры. С восстановлением забайкальской миссии проповедь Евангелия снова стала возглашаться среди тамошних язычников. Деятельность нынешних забайкальских миссионеров направлена на обращение язычников и утверждение новокрещенных в православной христианской вере. С этою целью миссионеры ездят и ходят по степям. Обычный способ их деятельности – устная проповедь и чтение Евангелия на монгольском языке. Так как книжный монгольский язык не совсем сходен с разговорным языком тамошних инородцев, то чтение Евангелия могут понимать только грамотные инородцы, а для простых, неграмотных бурят миссионерам приходится предлагать это чтение на разговорном языке. Устная проповедь состоит в рассказах библейских и евангельских, причем миссионеры иногда ознакомляют инородцев с событиями при пособии картин. В видах предрасположения образованных ламаитов к христианству миссионеры раздают им св. Писание на монгольском языке. Для утверждения новокрещенных в христианстве миссионеры устрояют беседы с ними, причем разъясняют им Символ веры, 10 заповедей и пр., учат христианским молитвам и рассказывают жития святых. С этою же целью они иногда совершают и богослужение на монгольском языке. Во время посещения улусов миссионеры служат молебны с водосвятием, чтобы иметь случай помолиться вместе с новокрещенными и окропить их св. водою. Последнее средство, судя по отзывам, благотворно действует на инородцев, привлекая на молитву и некрещенных. Школьное дело составляет также постоянную заботу забайкальских миссионеров. Так, при Посольском монастыре ими устроено центральное училище, где инородческие дети приготовляются к миссионерскому служению в должности причетников, переводчиков и школьных учителей. В Посольском монастыре, кроме того, находится миссионерская библиотека, заключающая в себе до 1,000 книг, – пособий для изучения монгольского языка и ламайства. Там же находится собрание разных идолослужебных предметов, употребляющихся у забайкальских инородцев, иконописная, в которой инородческие дети обучаются иконописанию, и гомеопатическая аптека. Кроме посольского училища, при всех станах миссии существуют низшие школы, где инородческие дети обучаются миссионерами русской и монгольской грамоте, церковному пению и прочим предметам элементарных школ. Наконец, при миссии в 1867 г. для больных, престарелых и увечных из новокрещенных была устроена богадельня на 20 человек.

В настоящее время, благодаря деятельности миссии, почти все забайкальские инородцы уже крещены; но религиозно-нравственное состояние не всех их одинаково.

Что касается оседлых крещенных инородцев Забайкальской области, то, по отзывам миссионеров, все они с редким благоговением относятся к христианской святыне, в домах на почетном месте имеют св. иконы, во время праздников зажигают пред ними лампады или свечи и на себе носят шейные кресты, крестное знамение изображают правильно, знают молитвы, усердно посещают храм Божий, ежегодно исповедаются и приобщаются Св. Тайн и с неменьшею ревностью исполняют все христианские требы: крещение младенцев, напутствие больных, христианское поминовение умерших. Во время засухи, которая здесь не в редкость, они приглашают священника со св. иконами на поля для служения молебнов, даже закладку своих домов освящают молитвою церкви, а равно и окончательную постройку их. Уровень религиозного развития их, правда, не высок, но они понимают главнейшие догматы христианства, веруют в загробную жизнь и надеются, по милосердию Божию, на праведное мздовоздаяние в будущей жизни. Миссионеры в своих дневниках проводят множество примеров истинно-христианской жизни и доброй нравственности оседлых крещенных инородцев и причину таких отрадных явлений исключительно приписывают близости их к христианскому храму и миссионеру, как необходимому условию правильного воспитания инородцев в истинах православной веры и началах христианской нравственности.

Излишне было бы говорить, что все оседлые крещенные инородцы отличаются христианскою жизнью и примерною нравственностью: и здесь есть не мало исключений печального свойства. Есть среди них такие, которые еще придерживаются прежних языческих суеверий и не далеко ушли в нравственном отношении от своих сородичей-язычников. Миссионеры в данном случае нередко указывают на то, что некоторые крещенные инородцы не прекращают своих сношений с ламами и дацанами, к которым они прибегают и за медицинскою помощью в случае болезни. А живя среди русских, инородцы заражают иногда и суевериями наших простолюдинов. Так, им известны счастливые и несчастливые дни, нашептывание на воде, масле, углях, вера в худой глаз и порчу, обращаются они к знахарям и ворожеям и т. д. Но что особенно печально и что особенно гибельно отражается на внешнем их благосостоянии, это пороки, широко развитые в языческой среде и перенесенные оттуда в христианскую жизнь, как-то: тунеядство, леность к труду, семейные раздоры, склонность к сутяжничеству, пьянство, грубый разврат и проч. С этими пороками миссионерам приходится бороться со всею энергией, но, к сожалению, их труды часто остается безуспешными, благодаря тесной связи по общественному положению крещенных бурят с бурятами язычниками. Впрочем, не смотря на все это, религиозно-нравственное состояние оседлых крещенных инородцев можно считать настолько удовлетворительным, что темные пятна в их жизни являются как исключения из общего правила.

Не такой отзыв, к сожалению, приходится сделать о крещеных инородцах, живущих по улусам вместе с некрещенными. Здесь картина совершенно изменяется. Насколько отрадно бывает, по отзывам миссионеров, взглянуть на оседлого крещеного инородца и побеседовать с ним, как с хорошим христианином, настолько, наоборот, крещеный инородец из улуса производить тягостное впечатление: его понятия об истинах православной веры неустойчивы и шатки, требования православной церкви в большинстве случаев исполняются ими без сознания святости их и спасительности для человека. Не зная в должной степени христианства, лишенный постоянного надзора и руководительства миссионера, крещеный улусник ударяется в сторону языческих суеверий и живет почти так же, как и окружающие его сородичи-язычники. Поэтому миссионеры с особенным удовольствием и радостью отмечают в своих дневниках, когда посещаемые ими улусники-христиане стремятся в своей жизни осуществить предлагаемые им наставления и правила. К сожалению, на такие отрадные случаи приходится указывать как на исключения из общего правила. Интересна следующая заметка миссионера Шастина: «Шархазаргинское общество, – говорит он, – попросило меня на пути отслужить молебен св. пророку Илии. Неуклюже толпились новокрещенные среди православных казаков, однако с неменьшим благоговением, как и эти, они приняли св. иконы. Крестный ход направился ко кресту на источник. Здесь отслужили молебен. От креста направились к селению Ильинскому с пением запевов и тропарей тем святым, священные изображения которых находились в крестном ходе… Недалеко от Ильинского нас встретили дети новокрещенных. Меня удивило, что их не сопровождает никто из старших. Оказалось, что дети ушли без ведома последних. Крестный ход остановился. Дети приложились к св. иконам и, по православному обычаю, родителями и родственниками, участвовавшими в ходе, посажены были на пути шествия, так что св. иконы были пронесены над ними. При входе в селение опять пришлось остановиться: вышли навстречу две старушки, а вместе с ними и все остальные жители села Ильинского, которые не были в Шархазарге. Они встретили св. иконы с земными поклонами, приложились к ним и приняли их для несения. Таким образом крестный ход достиг св. креста, утвержденного на восточном конце улицы. Здесь и совершено было молебствие св. пророку Илии. Случаи, свидетельствующие о проявлении христианских начал в жизни, чаще всего встречаются у тунгусов. Что же касается бурят, то они менее устойчивы в православной вере».¹²

Главное затруднение Забайкальской миссии представляют ламы. Ламайская вера, слабая в старое время, теперь пустила довольно сильные корни среди забайкальских инородцев. В половине прошлого столетия в Забайкалье существовало только 150 лам; а в настоящее время их насчитывают несколько тысяч. Подобно нашим миссионерам, ламы разъезжают по улусам инородцев и распространяют свое учение, они же стремятся поддерживать сношения и с монгольскими ламами, которые также приходят в Забайкалье из Монголии и приносят оттуда идолов и другие предметы ламайского культа. Хорошо понимая, что с развитием хлебопашества буряты невольно приближаются к русской культуре и православной русской вере, ламы запрещают бурятам заниматься земледелием, развивая до крайности учение о переселении душ, по которому нельзя даже вырвать с корнем какое-либо растение, так как в нем может пребывать душа умершего предка; она может невыносимо страдать, если нарушить его покой. Вот случай подобного запрещения с одним агинским бурятом, происшедший в 1885 году. Задумав заняться хлебопашеством, этот бурят нанял русского вспахать землю и приготовился сеять. Вдруг приезжает к нему лама агинского дацана и говорит: «Что ты делаешь? Зачем ты создание Божие – траву и насекомых, находящихся в траве и земле, губишь? Траву перевернул вверх корнем, а насекомых передавил пластами земли. Неужели бурханы дают траву для того, чтобы буряты губили её таким образом, как теперь ты загубил её? А в насекомых, которых ты передавил, без сомнения находились души твоих предков и сородичей, и мирно покоились. Великий ты грех сделал! Сообрази и то, как земледелие может мириться с бурятскою кочевою жизнью? Тебе бурханы дали баранов, чтобы ты снимал с них шерсть, из шерсти катал потники, из потников делал юрты и перекочевывал с места на место, отыскивая им подножный корм. А ты губишь траву, данную тебе на пользу. И теперь ты должен жить на одном месте, чтобы караулить хлеб от потравы, потом жать, убирать, молотить. Потребуется тогда амбар для хлеба, мельница для молотья и дом для печенья этого хлеба. А при таких порядках жизни, прощай бурятская жизнь, в которой жили твои предки, в которой живем теперь и мы! Брось все это и принеси за свой грех жертву бурханам. Иначе ты разоришься и погибнешь». Бурят так любил хлебопашество и столько соединял с ним заветных дум, что не послушался ламы и решил засеять свою землю. Но, на несчастие бурята, на другой день по отъезде ламы у него пала корова от неизвестной причины. Бурят поверил, что лама правду говорил и бурханы начинают уже наказывать его, и тотчас продал русскому за бесценок свою земельную собственность. После этого он отправился к ламе, раскаялся пред ним в своем упорстве, обещал принести жертву, какую потребуют бурханы за грех, и дал слово никогда не заниматься земледелием, как делом противным бурятской ламайской вере. Так начатое бурятом дело и рушилось навсегда. Подобные проповеди лам относительно земледелия, без сомнения, бывают среди бурят и теперь. Мало того, ламы всегда говорят бурятам, что если они перейдут к русским, то непременно разорятся. «Русские, доказывают они, платят подать за все – и за пахотную землю и покосы, отбывают и воинскую повинность, а буряты, пока будут бурятами, ничего подобного не платят и не отбывают, и никогда не переменится их жизнь. Поэтому надобно стоять за свою жизнь. Надо не только не креститься и не переходить к русским, а напротив, поддерживать всеми силами все бурятское и вооружаться против всего, что может портить или ограничивать бурятскую степную жизнь, правильную и легкую».¹³

Таким образом ламы зорко следят за жизнью бурят, держат их мощною рукою в первобытном состоянии и не допускают в этой жизни никаких перемен

Кроме иркутской и забайкальской миссии, в восточной Сибири существует еще миссия чукотская. Она имеет своею целью просвещение светом христианства инородцев, обитающих в самой северо-восточной части Азии – в чукотской земле, т. о. чукчей, коряков и др. Страна, занимаемая этими инородцами, самая пустынная во всей Сибири, дикая по природе и суровая по климату. Северная часть её прилегает к Ледовитому океану и состоит из тундр, сплошь покрытых льдом, а остальное пространство занимают отроги Яблоноваго хребта. Долины между отрогами хребта пустынны. Зима здесь царствует в течение целых 10 месяцев. Не редки здесь метели и вьюги, во время которых ветер со свистом поднимает снег в воздух, слепит глаза и т. д.

Просвещение диких чукчей светом евангельского учения началось еще с прошлого столетия. Христианство проникало к ним из Камчатки и со стороны реки Колымы. Но случаи обращения инородцев чукотской страны на первых порах были слишком редки. Более заметный успех среди этих инородцев христианство стало делать с 30–40 годов настоящего столетия, причем по-прежнему оно проникало к ним с двух сторон – со стороны Камчатки и со стороны Колымы. Факт проникновения христианства в среду чукчей обусловливался отчасти изменением их характера. В прежнее время чукчи отличались большою дикостью и жестокостью; русские миссионеры за свою ревность могли платиться жизнью. Но вот с течением времени их отношения к русским изменились к лучшему. В 1834 г. в Камчатку прикочевали чукчи со своим князем Чинником, который незадолго перед тем своими набегами наводил страх на камчадалов и коряков. Он добровольно явился к камчатскому священнику Иоанну Вениаминову и просил окрестить его, а потом привел к нему еще пятерых своих родичей с тою же целью, которые также были удостоены крещения. В сороковых годах с проповедью Евангелия в чукотскую землю ходил камчатский священник Верещагин, который в 1847 г. крестил до 150 чукчей и построил для них часовню. В шестидесятых годах к чукчам предпринимал поездку миссионер священник Иоанн Невский, который в 1861 г. в течение 5 недель проехал приблизительно до 2,400 верст в окружности и просветил св. крещением несколько тамошних язычников.

На чукчей влияли еще и колымские миссионеры. В сороковых годах настоящего столетия среди них стремился распространить христианство нижнеколымский священник Александр Трифонов. Для лучшего успеха он решил воспользоваться собранием чукчей в крепости Островной, где ежегодно в марте бывает меновая торговля между русскими и чукчами. Прибыв в Островную, Трифонов узнал, что среди чукчей есть до 10 христиан, и пригласил их к себе. Крещенные не только оказались не забывшими христианской веры, но даже старались влиять и на своих собратий язычников. Вскоре пришли к миссионеру 23 чукча и объявили, что, слушаясь своих собратий, которые хвалят крещеную веру, они сами хотят быть крещенными. Этим чукчам миссионер разъяснил догматы христианской веры и затем совершил над ними крещение. Трофимов неоднократно посещал Островную и до глубокой старости трудился, проповедуя чукчам Евангелие. После него среди чукчей проповедовал христианство священник Аргентов. Ревностный миссионер прошел с проповедью Евангелия в самую глубь края. Благодаря расположенности к христианству самих чукчей, язычники оказывали миссионеру внимание и помощь, уверяя, что они не только не воспрепятствуют основанию церкви и водворению среди них священника, но даже будут сами содействовать этому делу. Крещенных инородцев в тамошнем крае оказалось уже более тысячи. При таких обстоятельствах и решено было построить для них православный храм. Основание первой христианской церкви на берегу Ледовитого океана последовало 29 июля 1848 года. При этом важном событии присутствовали как бы представителями от диких племен – чукчи, юкагиры и др. Церковь была освящена в 1851 г. во имя чудотворца Николая и излучила название чукотской Николаевской церкви. К ней Св. Синод определил отдельный причт, назначив особые суммы как на содержание его, так и на постройку церковного дома и на путевые издержки. После устройства церкви приход её начал заметно увеличиваться новокрещенными. Пункт, занятый церковью, весьма удобен. Священник может совершать миссионерские поездки во всякое время года и для этого снабжен подвижным антиминсом. Затем миссионер Аргентов предпринимал свои поездки по разным другим местам того края, совершая их пешком, на лодке и на собаках. Вот как описывает он одну из таких поездок по северо-восточному углу Азии: «С трудом и опасностью пробирался я по ледяной почве топких мхов, грязных лав, мокрых холмов и скользких отгорий. Утомленный долгим ходом, в течение которого я должен быль искать себе пищи в гнездах гусей, напрасно искал я сухого места, чтобы присесть на минуту. Вся тундра обращена была в зыбун, и я с котомкой на плечах отдыхал стоя, опершись на свой посох, а между тем мои ноги коченели в холодной воде. 8 дней я был в пути, 60 верст плыл на лодке и 95 шел пешком… Я спустил лодку. Погода была ясна и тиха, ветер был попутный и я отправился морем. Через два часа по выходе из пристани нам начали показываться льдины, которые становились гуще и гуще. Однако лодка незаметно удалялась от берега и, пробираясь извилистым путем между плывучих льдин, шла вперед… Скоро лодка моя была верст за 15 в море; земля едва синелась, сделалась тишь, запад затуманился черными полосами. Впереди возвышалась громада льдов… Я поворотил назад и, напрягая все силы, лавировал, отыскивая расселины между плывучими льдами, чтобы пробраться к земле. Но скоро все изменилось. Из темных полос западного неба вылетел ураган. Море запенилось, волны грозно шумели и разбивались о вековые льдины. Я и спутник мой побросали в воду груз, состоявший из убитых нами гусей и четырех собак, которые через несколько минут были выброшены на льдину. Мы не знали, что делать, и были так неопытны, что подняли маленький парус. С величайшею опасностью понеслись мы в обратный путь… Лодку нашу бросало то вправо, то влево, и мы едва успевали отливать из неё воду. Вдруг налетел порыв ветра, парус сорвало, лодку повернуло боком и затопило… Мы погибали. Только провидение могло послать нам спасение. Вот прикатился вал; он выбросил нас на морской приплесок живыми. Скоро затем мы увидели чукчей». В другой раз миссионер, плывя в лодке, пристал к устью Китепвсеем. «Я вытащил, говорит он, на берег свой груз и отправился пешком в горы искать чукчей. Долго ходил я по пустыне, то поднимаясь на возвышенности, то блуждая по топким разлогам… Я прислушивался и ничего не слышал. Между тем настала холодная ночь и воздух наполнился густым морским туманом. Сон не смыкал моих глаз и мне пришло в голову испытать призывной сигнал. Я начал «куркать». Громкое эхо далеко вторилось в тиши, но отклика не было, и я повторил свой клик. Мертвая тишина снова водворилась. Я оробел. Но провидение спасало меня не один раз. Закутавшись в дорожный плащ, я решился терпеливо ждать утра. Сырость, холод, усталость и голод производили во мне неприятные ощущения. Я не спал, но начал дремать; вдруг на болоте послышался шорох и во тьме показалась движущаяся точка. Ночь была темная, туманная; трудно было разглядеть, человек ли идет, или медведь, крадется к путнику. Безмолвно, между страхом и надеждою ожидая, чем это кончится, я выпустил мою собаку и скоро услышал крик человека. Это был чукотский пастух, который пришел ко мне по сигналу… Следуя далее в лодке по Ледовитому океану, мы были застигнуты свирепым ураганом и заблудились; но я вспомнил совет чукчей, вытащил лодку на льдину и 17 часов сряду спасался в небольшой пещере, составленной из массы столетнего льда, – пещере, которая обыкновенно служит жильем для белых медведей. Когда утих шум и мгла разредилась, мы увидели, что лед был оторван во время бури и плыл вдаль, а пещера нашего спасения готова была разрушиться; но, ободрившись, мы успели кое-как добраться до Баранова камня. Таким образом в течение 15 дней я прошел, заканчивает свое описание миссионер Аргентов, пешком по тундре более 180 верст и проплыл водою 375 верст. Во время этого тягостного похода Бог помог мне обратить в христианство 57 язычников».

В пятидесятых и шестидесятых годах среди чукчей занимался миссионерством священник Петр Суворов. Он обосновался в крепости Анюйской, отстоящей от Островной в 100 верстах. Чукчи по-прежнему оказывались склонными к христианству и принимали его без особенных усилий со стороны миссионера. Этому обстоятельству много способствовали крещенные главы чукчей. Они сами доставляли миссионеру случаи видеть язычников, которых он наставлял в христианской вере и крестил. Вот что писал этот миссионер в своих записках: «Тоиен (соответствующий нашему старшине) вошел ко мне в квартиру и сказал: я привел к тебе крещенных и некрещенных, учи их и делай, что знаешь. Я, говорит миссионер, поблагодарил, велел им всем, где и как могут, садиться; вне дома остававшимся некрещенным женщинам приказал войти и начал учить их. Занятие мое продолжалось, по крайней мере, часа три или четыре и, когда кончилось, я спросил: все ли некрещенные желают принять православную веру? Они отвечали мне: все. Одна старуха, по имени Чейгуга, сказала при этом: мы редко сюда ходим и не знали прежде того, о чем ты теперь говоришь нам, а если бы знали, то, может быть, и раньше бы крестились. При последних словах вошел ко мне другой тоиен Хотто и после приветствия – здравствуй! спросил меня: буду ли я сегодня крестить и его подчиненных? Так как время клонилось уже к вечеру, то я попросил его привести этих язычников по утру. Хотто согласился… По отходе оглашенных от меня, я просил их придти ко мне на следующий день, и они пришли; вместе с ними были и язычники из лагеря Хотго». В течение двенадцатилетней миссионерской деятельности (с 1857 по 1869 г.) священник Суворов успел крестить не мало инородцев.

После Суворова, оставившего миссионерскую деятельность вследствие расстроенного здоровья, миссионерский пост в чукотской земле в 1870–1871 г. оставался свободным по неимению лиц, способных к замещению его, хотя чукчи по прежнему обнаруживали живое влечений к христианству. Так, чукотский тоиен Амвравургин и некоторые другие чукчи на свой счет и своими трудами выстроили в это время часовню и при ней дом для священника. С 1877 года в чукотской земле мы видим трех миссионеров, которые предпринимают поездки на запад и восток от реки Колымы до Анюйской крепости, куда чукчи по-прежнему собираются для торговли с русскими купцами. До 1879 г. эти три члена чукотской миссии действовали без назначения каждому из них особого определенного округа. Но в этом году пространство их миссионерской деятельности было разделено на три отдела или стана: чаунский, эламбальский и алазейский, и в каждый из этих станов назначается особый миссионер. Миссионерам означенных пунктов и предстоит задача приводить к концу дело обращения в христианство тамошних инородцев.

Самое главное затруднение настоящей чукотской миссии составляет дикость и суровость того края, громадность расстояний, на которых живут тамошние инородцы, и большая неразвитость жителей. Все эти обстоятельства препятствовали и препятствуют чукотским миссионерам довести до конца раз начатое дело обращения в христианство обитателей чукотской страны.

Учреждением чукотской миссий заканчивается круг деятельности наших миссионеров в восточной Сибири. Окидывая взором состояние миссионерства в этой части Сибири за все время его существования и сравнивая его с миссионерством в западной Сибири, мы должны сказать, что в первой оно было счастливее, чем в последней. Начавшись вскоре после водворения русских в восточной Сибири, миссионерство хотя и приостанавливалось на время, тем не менее не прекращалось совершенно, а с учреждением там новейших миссий оно обхватило все тамошние племена. Двухвековая работа наших миссионеров в восточной Сибири часто при самых неблагоприятных условиях для их деятельности имела очень большой успех. Племена якутов, камчадалов и других инородцев трудами русских миссионеров были обращены в христианство.

Обозревая миссионерскую деятельность как в западной, так и в восточной Сибири, мы видим, что миссионерство здесь началось с самого начала покорения этой страны русскими. В начале оно ограничивалось той небольшой площадью в западной Сибири, в которой сосредоточивалась на первых порах русская жизнь. Затем, по мере расширения русского владычества в Сибири, расширялись там и пределы православного русского миссионерства, так что с окончательным упрочением русских на самом северо-востоке Азии – в Камчатке (в начале XVIII века) миссионерская деятельность обняла собою пространство от Урала до вод Тихого океана и от вод студеного моря до границ Китая. Начавшись вместе с водворением русских, миссионерство в Сибири не окончилось даже в настоящее время, так как и теперь здесь насчитываются тысячи язычников и магометан.

Почти трехвековая деятельность православных миссионеров оказалась недостаточною для окончания дела обращения сибирских инородцев в христианскую веру. Причина этого явления заключается, конечно, не в недостатке миссионерской ревности. В лице святителя Филофея Лещинского, Макария Глухарева, архимандрита Хотунцевского, святителя Иннокентия II Неруновича, протоиерея Григория Слепцова, священника Петра Суворова и многих других тамошних миссионеров, мы видели немало апостольской ревности к делу проповеди Евангелия и даже миссионерского такта. Причины такого явления, как мы уже отчасти выше высказывались, кроются прежде всего в особенных условиях Сибири и её обитателей.

Население Сибири чрезвычайно разноплеменно и при этом разные, отдельные племена не объединились, не образовали одного какого-либо типа. Каждое племя там жило и живет само по себе, болтает своим собственным наречием. Не объединившись, сибирские инородцы не выработали у себя никакой гражданственности. Быт, образ жизни, нравы, обычаи и религиозные верования – все это свидетельствовало об их первобытном, даже диком состоянии, в котором поддерживали и поддерживают народные массы их духовные руководители – шаманы, ламы и муллы. При таких условиях миссионерам, помимо проповеди Евангелия, приходилось насаждать у тамошних инородцев и начатки просвещения чрез открытие школ и начало письменности чрез переводы и устроять их жизнь, изменяя кочевой и бродячий образ жизни на оседло-европейский и чрез то пролагать первые пути к развитию среди них гражданственности. Все это составляло такую задачу, которая могла быть осуществима лишь веками. Церковная задача, смешиваясь с другими, чисто государственными и культурными задачами, чрезвычайно осложнялась и требовала для своего выполнения упорного труда многих лиц и поколений.

Немаловажным тормозом для успехов миссионерства служат также неблагоприятные физические условия Сибири. По статистическим данным, инородцы этого края составляет почти два миллиона населения. Но это население живет на пространстве приблизительно в 12,500,000 квадратных верст. Статистика говорит, что не может быть и речи о сравнении одной восточной Сибири с каким бы то ни было европейским государством. Она более всей Европы на 5,446 квадратных миль. Одна Забайкальская область равняется Австро-Венгрии и гораздо больше Германской империи и Франции. При таких условиях, как справедливо заметил еще в прошлом столетии сибирский митрополит Антоний Стаховский, «аще бы не седмидесятное число проповедников, но от седмисотнаго и боле, всем бы было зде место; жатва многа зело, и наибольший труд, что новокрещенные юрта от юрты далече жительствуют». Удивительно ли после этого то явление, встречаемое нашими миссионерами в Сибири (турханскими, забайкальскими, якутскими, чукотскими и другими), что они часто проезжают целые сотни верст, не встречая жилища, проезжают по малопроходимым хребтам и болотам, а в лесных местах по колодам и пням, не встречая в продолжение нескольких дней никакого приюта. Прибавим к этому еще самый неблагоприятный климат Сибири, суровую зиму и короткое лето, с которыми также приходится считаться нашим миссионерам.

Таким обратом обширные пространства Сибири, населенные многочисленными племенами инородцев, различающихся между собою по языку, образу жизни и т. д., представляют самое широкое и чрезвычайно трудное поприще для русских миссионеров. Здесь им приходилось и приходится нести борьбу не с одними лишь заблуждениями язычества и магометанства, но и с самою природою. В виду таких обстоятельств нельзя не удивляться тому, что русские миссионеры уже успели в Сибири обратить в христианство почти всех вогулов, остяков, камчадалов, якутов. В настоящее время в Сибири нет ни одного инородческого племени, в котором бы христиане не считались тысячами. Есть там даже целые селения инородцев-христиан.

В заключение всего скажем о двух обстоятельствах, благодаря которым дело миссионерства в Сибири частью уже значительно подвинулось, а частью еще далеко подвинется вперед. Разумеем учреждение Православного Миссионерского Общества и проведение великого сибирского пути.

Православное Миссионерское Общество учреждено было в 1865 г. высокопреосвященным Иннокентием, митрополитом московским. Это Общество впервые дало нашему миссионерству правильную организацию и призвало к участию в нем все православное общество, весь православный русский народ. Доселе проповедь Евангелия язычникам была большею частью делом личного расположения и личного усердия отдельных лиц, и нередко бывало так, что ревностные и самоотверженные труды и подвиги миссионеров, увенчавшиеся значительным успехом, после не продолженные и не поддержанные, погибали бесследно, – и семя слова Божия, посеянное с величайшими усилиями и трудами, снова заглушалось и зарастало плевелами язычества. С учреждением же Общества нашему миссионерству дана правильная организация и оно становится делом всенародным: здесь соединяются в один союз все сочувствующие распространению св. веры; здесь собираются и распределяются, соответственно нуждах, и материальные и нравственные средства, потребные для миссионерского дела; отсюда же дается этому делу и должное направление и руководство.

Строящийся теперь сибирский железный тракт усилит движение русских на отдаленный восток нашего отечества. Вступая в те или иные общения с инородцами, русские этим путем незаметно будут содействовать вкоренению в инородцев русской веры и русской культуры.

Мрак, покрывавший сибирскую страну, постепенно разгоняется, и уступает место всеоживляющему свету. Наступает время, когда и над этою страною точно так же, как и над нашим коренным отечеством, воссияет светозарный крест, и наши потомки еще раз убедятся в непререкаемости слов:

Сим победиши!