Рассказ о семи повешенных характеристика муси

Популярные сегодня пересказы

• Кукушата, или Жалобная песнь для успокоения — краткое содержание повести Приставкина
  В центре сюжета находятся воспитанник детского дома Сергей Кукушкин и его друзья. Свою настоящую фамилию и родителей Сергей узнает только после приезда в детдом женщины по имени Мария
• Краткое содержание пьесы Провинциалка Тургенева
  В пьесе описывается событие одного дня. Действие происходит в небольшом городке. В доме 48-летнего Алексея Ивановича Ступендьева (уездного чиновника) и его молодой 28-летней жены Дарьи.
• Булгаков
  Было время, когда дети хотели стать космонавтами и пожарными, а по телевизору показывали очередное научное открытие за русским авторством. И это не утопия, это определённая эпоха прошлого, которую нужно знать. Именно эту эпоху застиг знаменитый
• Отрочество — краткое содержание повести Толстого
  Николенька Иртеньев и его семья переезжают в Москву. Предстоящие перемены наполняют душу мальчика восторгом. Во время четырехдневного путешествия Николенька с живейшим интересом разглядывает живописные места

История создания

История о семи повешенных была написана на основе реальных событий. Прототипами героев стали члены боевого отряда Всеволода Лебединцева. Группа планировала покушение на министра юстиции, но была предана провокатором Азефом. Всех участников представили к суду, после чего казнили в Лисьем носу 18 февраля 1908 года.

В основе рассказа Андреева лежит психологический конфликт между инстинктом жизни и смерти. Писатель использовал обобщенные образы для создания персонажей и прибавил к ним информацию о В. Лебединцеве. Дополнительно автор использовал рассказ присяжного поверенного — он был обнаружен в архивах в 2009 году.

Андреев завершил работу над текстом в рекордно короткие сроки и уже 5 апреля 1908 году читал произведение своим знакомым. Критики высоко оценили работу писателя. Произведение посвящено Льву Толстому.

Содержание повести

Министра сегодня должны были взорвать, но заговорщиков успели арестовать. Полиция смогла предотвратить нападение. Его самого срочно отвезли в чужую квартиру, сказав перед этим, что взрыв был назначен на час дня.

Министр уверен, что угроза покушения миновала. Но все равно не находит покоя, пока не пройдет этот ужасный, помеченный смертью, час дня. Угрюмый человек, который много пережил за длинную жизнь, думал о превратностях судьбы. Если бы он не знал о предстоящем покушении, в его душе не поселился бы страх. А ему сказали: «В час дня, ваше сиятельство!».

Но ведь никому не ведомо, когда человеку предначертана смерть. Такое знание было бы мучительным. Незнание, считает министр, намного лучше. Сегодня он избежал покушения, но никто же не знает, сколько времени у него осталось. Неожиданный приступ может в любое мгновение забрать его жизнь. Вот и смерть затаилась в углу чужой квартиры, как бы ожидая. Министр почувствовал, что ему трудно дышать…

Приговоренные к смерти

В этой главе описывается 5 заговорщиков, пытавшихся убить министра. Трех молодых людей и одну девушку схватили около дома. Другую женщину взяли на конспиративной квартире, хозяйкой которой она была. Все они были относительно юны:

1. Сергей Головин являлся бывшим офицером и сыном полковника. Ожидание казни и внутреннее волнение почти не отражаются на его лице. Оно такое же одухотворенное и счастливое, как и всегда.
2. Девушка Муся в «Рассказе о семи повешенных» была бледная и тихая. В ее внешнем виде все прелести юности борются с удивительной строгостью для этого возраста. Страх смерти сжал ее тело, заставляя сидеть неподвижно.
3. Возле Муси находится юноша маленького роста, которого зовут Вернер, он, как утверждают судьи, главный заговорщик. В нем незримо можно почувствовать достоинство к себе и силу воли. Даже на суде с ним общаются почтительно. Лицо этого человека невозмутимо, на нем нет никаких выражений. Страшна ли ему казнь? Нельзя узнать по лицу Вернера.
4. Василия Каширина, наоборот, полностью оковал ужас. Все силы он отдает на подавление страха. Он пытается его не показывать, но речь судей Василий слышит как будто издалека. Каширин отвечает на вопросы спокойно и уверенно, но сразу же забывает, какой задали вопрос, и как он на него ответил.
5. Последняя заговорщица, Татьяна Ковальчук, переживает за всю команду. Она очень юна, детей у нее нет, однако Таня смотрит на всех с материнской лаской и заботой. За собственную жизнь она не переживает. Ей все равно, что с ней станется. Приговор уже оглашен.

Меня не надо вешать

А за некоторое время до ареста заговорщиков к повешению был приговорен еще один человек, крестьянин. Он являлся эстонцем, и его звали Иван Янсон. Работал он на протяжении нескольких лет батраком на русских помещиков. Мрачный и малоразговорчивый мужчина постоянно пил, после его окутывала ярость, и он избивал лошадь плеткой.

В один из дней его рассудок полностью затуманился. Он закрыл кухарку в комнате, а сам пошел в спальню хозяина и вонзил в него нож. Бросился к его жене, чтобы надругаться на ней. Но девушка была сильней, и сама чуть не убила его. Иван бежал. Его очень быстро арестовали. Он сидел около сарая в попытках поджечь его, чиркая промокшими спичками.

Через день хозяин скончался от потери крови. Ивана за его преступления приговорили к повешению. Судьи Ясону быстро оглашают приговор. Но он как будто не осознает, что случилось. У него прозрачный и сонный взгляд. Только при вынесении приговора он ожил. Шарф на шее начинает давить, Иван судорожно снимает его. «Меня не надо вешать» — сказал он.

Но судьи сажают Ясона за решетку. Он все время спрашивает у охранников, когда его казнят. Тюремщики удивлены — этот пустой и нелепый человечишка казался им таким счастливым, как будто не его приговорили к смерти. Ивану же повешение кажется чем-то отдаленным, ненастоящим, об этом не нужно переживать.

Каждый день он раздражает охранников этим вопросом. И вот ему дали ответ — на следующей неделе. Иван, который опять стал неторопливым и сонным, уже реально поверил в свою смерть. Он теперь только все время твердил: «Меня не надо вешать». Но через неделю его, как и других приговоренных, отправят на казнь.

Казнь разбойника

За свою короткую жизнь Михаил Голубец, прозвище которого Мишка Цыганок, совершил множество преступлений. Сейчас, когда он был приговорен к казни за убийство, Михаил сохраняет свойственные его характеру такие черты, как лукавство и грубость. 17 суток, которые он провел за решеткой перед повешением, проходят для него как одно мгновение. Он торопится жить, осознавая, что времени мало. Его телу необходимо движение, мозг начинает быстро работать.

Через пару дней к Михаилу обращается смотритель тюрьмы и предлагает работу палача. Однако Голубец не спешит отвечать положительно, хоть картина, которая ему представилась, понравилась Мишке. Скоро находят другого палача. Шанс на спасение он упустил.

Михаила охватывает отчаяние. Он падает на колени, начинает выть как зверь, просит пощадить его. Охраннику возле его дверей стало дурно от этого ужаса. После Мишка вскакивает и грубо ругается. Но в день смерти он опять стал сам собой. С улыбкой, выходя на улицу, он прокричал: «Карету графа Бенгальского!».

Последнее свидание

Осужденным разрешили свидание с родственниками. У Вернера, Муси и Тани родных нет. А Василия и Сергея должны навестить родители.

Отец Сергея пытается уговорить свою жену быть сильной: «Поцелуй — и молчи!». Он осознает, какую боль причинит сыну встреча. Но на прощальном свидании сила воли пошатнулась. Отец и сын, обнимаясь, рыдают. Он горд Сергеем и благословляет его.

Свидание Василия с матерью прошло намного тяжелей. Отец, богатый купец, который всю жизнь с сыном ругался, не появился. Престарелая мать еле стоит на ногах. Она обвиняет сына в сговоре с преступниками, но при этом не хочет омрачать свидание укорами. Они, как и до этого, не нашли общий язык.

Василий почувствовал, что старая обида на родителей еще у него в душе, пусть это и мелочь на фоне будущей смерти.

Мать уходит, долго бродит по улицам. Печаль накатила на старушку. Едва осознав, что сына повесят, она решает вернуться, но упала. Сил встать уже нет.

Это совершенно не конец

Читая повесть о семи повешенных Л. Андреева, в последней части читатель ближе может познакомиться с одним из главных персонажей — Мусей. А другие осужденные ожидают смерти.

Татьяна, которая всю жизнь тревожилась о судьбе остальных, сейчас о себе не думает. Ковальчук переживает за Мусю, она, напоминающая юношу в тюремном халате, мучительно переживает, ожидая смерти.

Муся считает, что ей не позволили сделать жертвенный поступок, возможность погибнуть смертью великомученицы. Не дали ей вознестись к ликам святых. Но людей ценят не только за то, что они сделали, но и за то, что пытались делать. Она достойна почтения и жалости остальных людей, которые будут оплакивать ее смерть. С блаженной и счастливой улыбкой Муся уснула…

Краткое содержание: Рассказ о семи повешенных

Замученный недугами человек, грузный и старый находится на чужом кресле, в чужой спальне, в чужом доме и с непониманием разглядывает свое тело. Он пытается прислушаться к своим чувствам, пытается и никак не может уразуметь мысли в собственной голове. Он называет кого-то дураками, решившими, что если они сообщили тому о том, что на него готовится покушение, назвали время когда бомба должна будет разорвать его в клочья они помогли ему избавится от опасений за жизнь? Они, дураки, решили, что спасли его, тайно привезя его семью и его самого в этот незнакомый дом, где он находится в покое и безопасности, где он спасен! Но страшна не смерть, а знание о ней. Если бы человек мог знать дату и время своей смерти, то он не смог бы спокойно жить дальше с такой информацией. А они ему сказали, что с его превосходительством, то есть с ним, это произойдет в час пополудни.

Министр, покушение на которого приготовили заговорщики, раздумывает той ночью, которая вполне могла стать для него последней, о радости незнания о своей кончине, будто кто-то поведал ему, что он бессмертен. Революционеры, которых задержали в установленное согласно доносу время со взрывчаткой, адскими устройствами и револьверами у парадного министерского дома, проводят оставшиеся перед повешением ночи и дни с столь же тяжких размышлениях. Как такое возможно, чтобы их, молодых, сильных и здоровых убили? Да разве ж это смерть? Один из пятерых злоумышленников, Сергей Головин, размышляет о смерти, спрашивая себя боится ли он ее. И приходит к выводу, что ему просто жалко жизни, потому что это прекрасная жизнь, несмотря на уверения пессимистов. Ежели пессимиста повесить? И зачем у него борода выросла? Ведь не росла, не росла и тут выросла — к чему?

Кроме сына полковника в отставке, Сергея, которому отец при последней встрече пожелал идти на смерть, как офицеру на поле битвы, в тюремном каземате еще четверо. Купеческий сын Василий Каширин, все силы бросивший на то, чтобы не выказать парализующий его ужас перед смертью своим палачам. Неизвестный некто по прозвищу Вернер, которого считали главным зачинщиком, имеющего своё собственное суждение о смерти, которое в том состоит, что неважно убиваешь ты или нет, но если убивают тебя одного силами тысяч из страха перед твоими поступками, то это значит, что победа за тобой и смерть для тебя уже не существует. Неизвестная никому по прозвищу Муся, походившая на мальчишку-подростка, бледная и тонкая, готовая в смертный час присоединиться к сомну святых, светлых, лучших, которые не побоялись проити через пытки и казнь к светлому небу. Если бы после казни ей дали посмотреть на свой труп, она поглядела бы на него, сказав что это не она. И отпрянули бы палачи, философы и ученые со словами не прикасаться к данному месту, ибо оно свято. Последняя из проговоренных к висилице, Таня Ковальчук, казалась матерью своих сподвижников, настолько ее глаз, улыбка и страхи о них На весь суд и вынесенный приговор она не обратила внимания, забыла о себе полностью и думала лишь о других.

С этими пятью «политическими» ждут ту же самую виселицу эстонец Янсон, батрак еле говоривший на русском, которого приговорили за убийство владельца и попытку изнасилования хозяйки. Совершил он все это по глупости, узнав, что в соседнем хозяйстве как будто такое случилось. И Михаил Голубец, по прозвищу Цыганок, последнее злодеяние которого насчитывало три убийства и грабеж, а мрачное прошлое его уходило на неведомую глубину. Сам себя Мишка именовал вполне откровенно разбойником, бравируя тем, что сделал и что его теперь за это ждет. Янсон же наоборот парализован как совершенным, так и вынесенным приговором и повторяет одно и то же всем вокруг, вложив в эту фразу все, чего не смог выразить словами, говоря, что его не надо вешать. Текут дни и часы. До времени, когда их, собрав вместе, повезут за город, в весений лес на повешение, приговоренные в одиночестве осмысливают дикую, нелепую, невероятную мысль каждый по-своему. Вернер, механический человек, относящийся к жизни словно к сложной шахматной партии, сразу исцелился от презрения к окружающим, даже отвращения к их виду: он как бы на воспарил над землей на воздушном шаре и дивится, до чего же прекрасен мир. Муся грезит только о том, чтобы любящие ее люди не испытывали к ней жалости и не называли ее героиней. Она размышляет о своих соратниках, с которыми суждено ей встретить смерть, как о товарищах, в чей дом придёт с приветом на улыбающихся устах.

Сережа занимает своё тело упражнениями от Мюллера, немецкого доктора, одерживая победу над страхом острым ощущением жизни в гибком, молодом теле. Вася Каширин склонен к быстрому помешательству, люди представляются ему куклами. Янсон превратился в отупевшее и ослабшее животное. И лишь один Цыганок до своего последнего вздоха на пути к виселице все также зубоскалит и куражится. Он только тогда испытывает страх, когда видит, что остальных ведут на казнь парами, а он пойдет на смерть один. И тогда Ковальчук Таня уступила ему свое место подле Муси и Цыганок повел ее под руку, оберегая и находя дорогу, как долженствует мужчине перед женщиной. Взошло солнце. Мертвецов сложили в ящик. Спонтанная калоша, утерянная Сергеем, чернеет на фоне пахучего и мягкого мартовского снега.

Краткое содержание рассказа «Рассказ о семи повешенных» пересказала Осипова А.С.

Обращаем ваше внимание, что это только краткое содержание литературного произведения «Рассказ о семи повешенных». В данном кратком содержании упущены многие важные моменты и цитаты.

Основные герои

В рассказе «О семи повешенных» Леонида Андреева, краткое содержание которого позволяет узнать все этапы работы, есть несколько действующих лиц. Многие из них имели реальные прототипы, но писатель значительно изменил их образы.

В реальности было семь революционеров, всего арестовали девятерых, но к казни приговорили только часть. В рассказе Андреева их пятеро. Еще два человека не имеют отношения к боевому отряду — это эстонец Янсон, который убил своего хозяина, и бандит Миша Цыганок, попавший за убийство и разбой. Список революционеров:

1. Сергей Головин.
2. Василий Каширин.
3. Таня Ковальчук.
4. Муся и Вернер — их настоящие имена неизвестны.

Каждый герой ведет себя особенным образом в одиночной камере. Так, Муся в рассказе «О семи повешенных» представлена как женщина, которая считает казнь подвигом и путем к бессмертию. Янсон и Каширин очень боятся смерти, а Ковальчук старается заботиться о товарищах.

Читать повесть «О семи повешенных» нужно для того, чтобы понять нравственные муки людей, которым осталось недолго жить. Конец произведения только подчеркивает контраст между жизнью и смертью.

Старый, тучный, измученный болезнями человек сидит в чужом доме, в чужой спальне, в чужом кресле и с недоумением рассматривает свое тело, прислушивается к своим чувствам, силится и не может вполне осилить мыслей в своей голове: «Дураки! Они думают, что, сообщив мне о готовящемся на меня покушении, назвав мне час, когда меня должно было на куски разорвать бомбой, они избавили меня от страха смерти! Они, дураки, думают, будто спасли меня, тайком привезя меня и мою семью в этот чужой дом, где я спасен, где я в безопасности и покое! Не смерть страшна, а знание её. Если бы кто, наверное, знал день и час, когда должен умереть, он не смог бы с этим знанием жить. А они мне говорят: «В час дня, ваше превосходительство!..»

Министр, на которого революционеры готовили покушение, задумывается в ту ночь, которая могла стать его последней ночью, о блаженстве неведения конца, словно кто-то сказал ему, что он не умрет никогда.

Злоумышленники, задержанные в установленное по доносу время с бомбами, адскими машинами и револьверами у подъезда дома министра, проводят последние ночи и дни перед повешением, к которому их наскоро приговорят, в размышлениях столь же мучительных.

Как это может быть, что они, молодые, сильные, здоровые, — умрут? Да и смерть ли это? «Разве я её, дьявола, боюсь? — думает о смерти один из пятерых бомбометателей, Сергей Головин. — Это мне жизни жалко! Великолепная вещь, что бы ни говорили пессимисты. А что, если пессимиста повесить? И зачем у меня борода выросла? Не росла, не росла, а то вдруг выросла — зачем?..»

Кроме Сергея, сына отставного полковника (отец при последнем свидании пожелал ему встретить смерть, как офицер на поле брани), в тюремной камере еще четверо. Сын купца Вася Каширин, все силы отдающий тому, чтобы не показать сокрушающий его ужас смерти палачам. Неизвестный по кличке Вернер, которого считали зачинщиком, у которого свое умственное суждение о смерти: совсем неважно, убил ты или не убил, но, когда тебя убивают, убивают тысячи — тебя одного, убивают из страха, значит, ты победил, и смерти для тебя больше нет. Неизвестная по кличке Муся, похожая на мальчика-подростка, тоненькая и бледная, готовая в час казни вступить в ряды тех светлых, святых, лучших, что извека идут через пытки и казни к высокому небу. Если бы ей показали после смерти её тело, она посмотрела бы на него и сказала: «Это не я», и отступили бы палачи, ученые и философы с содроганием, говоря: «Не касайтесь этого места. Оно — свято!» Последняя среди приговоренных к повешению — Таня Ковальчук, казавшаяся матерью своим единомышленникам, так заботливы и любовны были её взгляд, улыбка, страхи за них. На суд и на приговор она не обратила никакого внимания, о себе совсем забыла и думала только о других.

С пятерыми «политическими» ждут повешения на одной перекладине эстонец Янсон, еле говорящий по-русски батрак, осужденный за убийство хозяина и покушение на изнасилование хозяйки (сделал он все это сдуру, услыхав, что похожее случилось на соседней ферме), и Михаил Голубец по кличке Цыганок, последним в ряду злодеяний которого было убийство и ограбление трех человек, а темное прошлое — уходило в загадочную глубину. Сам себя Миша с полной откровенностью именует разбойником, бравирует и тем, что совершил, и тем, что теперь его ожидает. Янсон, напротив, парализован и содеянным, и приговором суда и повторяет всем одно и то же, вкладывая в одну фразу все, чего не может выразить: «Меня не надо вешать».

Текут часы и дни. До момента, когда их соберут вместе и затем вместе повезут за город, в мартовский лес — вешать, осужденные поодиночке осиливают мысль, кажущуюся дикой, нелепой, невероятной каждому по-своему. Механический человек Вернер, относившийся к жизни как к сложной шахматной задачке, мигом исцелится от презрения к людям, отвращения даже к их облику: он как бы на воздушном шаре поднимется над миром — и умилится, до чего же этот мир прекрасен. Муся мечтает об одном: чтобы люди, в чью доброту она верит, не жалели её и не объявляли героиней. Она думает о товарищах своих, с которыми суждено умереть, как о друзьях, в чей дом войдет с приветом на смеющихся устах. Сережа изнуряет свое тело гимнастикой немецкого доктора Мюллера, побеждая страх острым чувством жизни в молодом гибком теле. Вася Каширин близок к помешательству, все люди кажутся ему куклами, и, как утопающий за соломинку, хватается он за всплывшие в памяти откуда-то из раннего детства слова: «Всех скорбящих радость», выговаривает их умильно… но умиление разом испаряется, едва он вспоминает свечи, попа в рясе, иконы и ненавистного отца, бьющего в церкви поклоны. И ему становится еще страшнее. Янсон превращается в слабое и тупое животное. И только Цыганок до самого последнего шага к виселице куражится и зубоскалит. Он испытал ужас, только когда увидел, что всех на смерть ведут парами, а его повесят одного. И тогда Танечка Ковальчук уступает ему место в паре с Мусей, и Цыганок ведет её под руку, остерегая и нащупывая дорогу к смерти, как должен вести мужчина женщину.

Восходит солнце. Складывают в ящик трупы. Так же мягок и пахуч весенний снег, в котором чернеет потерянная Сергеем стоптанная калоша.

Семь судеб… Одна смерть

Сегодня мы рассмотрим краткое содержание «Рассказа о семи повешенных». Это невероятно пронзительное, трогательное и тонкое произведение. Оно наполнено отчаянием и жаждой жизни, которые охватывают каждого приговоренного к смерти. Герои вызывают острое сочувствие у читателя. Вероятно, именно этого и хотел Леонид Андреев. «Рассказ о семи повешенных», краткое содержание которого мы обсуждаем, не оставит равнодушным никого.

В час дня…

Итак, начинаем описывать «Рассказ о семи повешенных». Краткое содержание по главам даст вам полное представление об этой книге.

Его должны были взорвать в час дня. Однако заговорщиков схватили вовремя. Полиция предотвратила покушение. Самого министра спешно отправили в чей-то чужой гостеприимный дом, перед этим сообщив ему, что покушение должно было состояться в час дня.

Министр знает — опасность смерти миновала. Но ему не будет покоя, пока не пройдет этот страшный, отмеченный черной меткой, час дня. Тучный человек, переживший так много за свою долгую жизнь, размышляет о превратностях судьбы. Не знай он о готовящемся покушении, его бы не окутывал липкой паутиной страх за свою жизнь. Он бы спокойно пил кофе и одевался. А они сказали: «В час дня, ваше превосходительство!»

А ведь никто не знает, когда ему предначертано умереть. Это знание очень мучительно. Неведение, уверен министр, гораздо приятнее. Сейчас они спасли его от смерти, но ведь никто не знает, сколько ему отмерено. Внезапный приступ может в любой момент прервать его жизнь. Вот и смерть притаилась в углу незнакомой ему квартиры, словно выжидая. Министр чувствует, что ему становится трудно дышать…

Рассказ о семи повешенных

Андреев Леонид Николаевич (1871-1919)

(1906)

Старый, тучный, измученный болезнями человек сидит в чужом доме, в чужой спальне, в чужом кресле и с недоумением рассматривает свое тело, прислушивается к своим чувствам, силится и не может вполне осилить мыслей в своей голове: «Дураки! Они думают, что, сообщив мне о готовящемся на меня покушении, назвав мне час, когда меня должно было на куски разорвать бомбой, они избавили меня от

страха смерти! Они, дураки, думают, будто спасли меня, тайком привезя меня и мою семью в этот чужой дом, где я спасен, где я в безопасности и покое! Не смерть страшна, а знание ее. Если бы кто наверное знал день и час, когда должен умереть, он не смог бы с этим знанием жить. А они мне говорят: «В час дня, ваше превосходительство!..»

Министр, на которого революционеры готовили покушение, задумывается в ту ночь, которая могла стать его последней ночью, о блаженстве неведения конца, словно кто-то сказал ему, что он не умрет никогда.

Злоумышленники, задержанные в установленное по доносу время с бомбами, адскими машинами и револьверами у подъезда дома министра, проводят последние ночи и дни перед повешением, к которому их наскоро приговорят, в размышлениях столь же мучительных.

Как это может быть, что они, молодые, сильные, здоровые, — умрут? Да и смерть ли это? «Разве я ее, дьявола, боюсь? — думает о смерти один из пятерых бомбометателей, Сергей Головин. — Это мне жизни жалко! Великолепная вещь, что бы ни говорили пессимисты. А что, если пессимиста повесить? И зачем у меня борода выросла? Не росла, не росла, а то вдруг выросла — зачем?..»

Кроме Сергея, сына отставного полковника (отец при последнем свидании пожелал ему встретить смерть, как офицер на поле брани), в тюремной камере еще четверо. Сын купца Вася Каширин, все силы отдающий тому, чтобы не показать сокрушающий его ужас смерти палачам. Неизвестный по кличке Вернер, которого считали зачинщиком, у которого свое умственное суждение о смерти: совсем неважно, убил ты или не убил, но, когда тебя убивают, убивают тысячи — тебя одного, убивают из страха, значит, ты победил и смерти для тебя больше нет. Неизвестная по кличке Муся, похожая на мальчика-подростка, тоненькая и бледная, готовая в час казни вступить в ряды тех светлых, святых, лучших, что извека идут через пытки и казни к высокому небу. Если бы ей показали после смерти ее тело, она посмотрела бы на него и сказала: «Это не я», и отступили бы палачи, ученые и философы с содроганием, говоря: «Не касайтесь этого места. Оно — свято!» Последняя среди приговоренных к повешению — Таня Ковальчук, казавшаяся матерью своим единомышленникам, так заботливы и любовны были ее взгляд, улыбка, страхи за них. На суд и на приговор она не обратила никакого внимания, о себе совсем забыла и думала только о других.

С пятерыми «политическими» ждут повешения на одной перекладине эстонец Янсон, еле говорящий по-русски батрак, осужденный за

убийство хозяина и покушение на изнасилование хозяйки (сделал он все это сдуру, услыхав, что похожее случилось на соседней ферме), и Михаил Голубец по кличке Цыганок, последним в ряду злодеяний которого было убийство и ограбление трех человек, а темное прошлое — уходило в загадочную глубину. Сам себя Миша с полной откровенностью именует разбойником, бравирует и тем, что совершил, и тем, что теперь его ожидает. Янсон, напротив, парализован и содеянным, и приговором суда и повторяет всем одно и то же, вкладывая в одну фразу все, чего не может выразить: «Меня не надо вешать».

Текут часы и дни. До момента, когда их соберут вместе и затем вместе повезут за город, в мартовский лес — вешать, осужденные по-одиночке осиливают мысль, кажущуюся дикой, нелепой, невероятной каждому по-своему. Механический человек Вернер, относившийся к жизни как к сложной шахматной задачке, мигом исцелится от презрения к людям, отвращения даже к их облику: он как бы на воздушном шаре поднимется над миром — и умилится, до чего же этот мир прекрасен. Муся мечтает об одном: чтобы люди, в чью доброту она верит, не жалели ее и не объявляли героиней. Она думает о товарищах своих, с которыми суждено умереть, как о друзьях, в чей дом войдет с приветом на смеющихся устах. Сережа изнуряет свое тело гимнастикой немецкого доктора Мюллера, побеждая страх острым чувством жизни в молодом гибком теле. Вася Каширин близок к помешательству, все люди кажутся ему куклами, и, как утопающий за соломинку, хватается он за всплывшие в памяти откуда-то из раннего детства слова: «Всех скорбящих радость», выговаривает их умильно… но умиление разом испаряется, едва он вспоминает свечи, попа в рясе, иконы и ненавистного отца, бьющего в церкви поклоны. И ему становится еще страшнее. Янсон превращается в слабое и тупое животное. И только Цыганок до самого последнего шага к виселице куражится и зубоскалит. Он испытал ужас, только когда увидел, что всех на смерть ведут парами, а его повесят одного. И тогда Танечка Ковальчук уступает ему место в паре с Мусей, и Цыганок ведет ее под руку, остерегая и нащупывая дорогу к смерти, как должен вести мужчина женщину.

Восходит солнце. Складывают в ящик трупы. Так же мягок и пахуч весенний снег, в котором чернеет потерянная Сергеем стоптанная калоша.

М. К. Поздняев

Вернуться к оглавлению
© 2000- NIV

Приговорены к смерти

Продолжаем описывать краткое содержание «Рассказа о семи повешенных». Глава описывает пятерых заговорщиков, которые покушались на министра.

Трех мужчин и одну женщину арестовали у самого подъезда. Еще одну обнаружили на конспиративной квартире, владелицей которой она являлась. Все они были молоды. Самому старшему из команды едва исполнилось 28.

Этим 28-летним юношей оказался Сергей Головин, сын полковника, бывший офицер. Ожидание смерти и внутренние переживания практически не отражаются на его молодом, дышащем здоровьем лице. Оно кажется все таким же счастливым и одухотворенным, как и прежде.

Муся, 19-летняя девушка, очень тиха и бледна. В ее облике прелесть молодости борется с удивительной для ее возраста строгостью. Тень страха перед неминуемой смертью сжимает ее тело в тугую струну, заставляет сидеть прямо и неподвижно.

Рядом с Мусей сидит невысокий человек, который, как считали судьи, является главным зачинщиком покушения. Зовут его Вернер. Этот невысокий человек очень красив. В нем чувствуется сила и достоинство. Даже судьи обращаются к нему с некоторым почтением. Лицо его замкнуто и не выражает эмоций. Боится ли он смерти? Ничего нельзя прочесть в серьезном выражении его лица.

Василий Каширин, напротив, до краев наполнен ужасом. Все его силы уходят на борьбу с ним. Он старается не выказывать страха, но голоса судей слышатся ему словно издалека. Он отвечает спокойно и твердо, но тут же забывает и чей-то вопрос, и свой ответ.

Пятая террористка, Таня Ковальчук, мучается от боли за каждого заговорщика. Она совсем молода, у нее нет детей. Но Таня смотрит на каждого с материнской заботой и любовью. За свою жизнь она не боится. Ей безразлично, что с нею будет.

Приговор вынесен. Мучительное ожидание его закончено.

Леонид Николаевич Андреев Рассказ о семи повешенных

Леонид Андреев Рассказ о семи повешенных

Посвящается Л. И. Толстому

«1. В ЧАС ДНЯ, ВАШЕ ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВО»

Так как министр был человек очень тучный, склонный к апоплексии, то со всякими предосторожностями, избегая вызвать опасного волнения, его предупредили, что на него готовится очень серьёзное покушение. Видя, что министр встретил известие спокойно и даже с улыбкой, сообщили и подробности: покушение должно состояться на следующий день, утром, когда он выедет с докладом; несколько человек террористов, уже выданных провокатором и теперь находящихся под неусыпным наблюдением сыщиков, должны с бомбами и револьверами собраться в час дня у подъезда и ждать его выхода. Здесь их и схватят. – Постойте, – удивился министр, – откуда же они знают, что я поеду в час дня с докладом, когда я сам узнал об этом только третьего дня? Начальник охраны неопределённо развёл руками: – Именно в час дня, ваше превосходительство. Не то удивляясь, не то одобряя действия полиции, которая устроила все так хорошо, министр покачал головою и хмуро улыбнулся толстыми тёмными губами; и с тою же улыбкой, покорно, не желая и в дальнейшем мешать полиции, быстро собрался и уехал ночевать в чей-то чужой гостеприимный дворец. Также увезены были из опасного дома, около которого соберутся завтра бомбометатели, его жена и двое детей. Пока горели огни в чужом дворце и приветливые знакомые лица кланялись, улыбались и негодовали, сановник испытывал чувство приятной возбуждённости – как будто ему уже дали или сейчас дадут большую и неожиданную награду. Но люди разъехались, огни погасли, и сквозь зеркальные стекла на потолок и стены лёг кружевной и призрачный свет электрических фонарей; посторонний дому, с его картинами, статуями и тишиной, входившей с улицы, сам тихий и неопределённый, он будил тревожную мысль о тщете запоров, охраны и стен. И тогда ночью, в тишине и одиночестве чужой спальни, сановнику стало невыносимо страшно. У него было что-то с почками, и при каждом сильном волнении наливались водою и опухали его лицо, ноги и руки, и от этого он становился как будто ещё крупнее, ещё толще и массивнее. И теперь, горою вздутого мяса возвышаясь над придавленными пружинами кровати, он с тоскою больного человека чувствовал своё опухшее, словно чужое лицо и неотвязно думал о той жестокой судьбе, какую готовили ему люди. Он вспомнил, один за другим, все недавние ужасные случаи, когда в людей его сановного и даже ещё более высокого положения бросали бомбы, и бомбы рвали на клочки тело, разбрызгивали мозг по грязным кирпичным стенам, вышибали зубы из гнёзд. И от этих Воспоминаний собственное тучное больное тело, раскинувшееся на кровати, казалось уже чужим, уже испытывающим огненную силу взрыва; и чудилось, будто руки в плече отделяются от туловища, зубы выпадают, мозг разделяется на частицы, ноги немеют и лежат покорно, пальцами вверх, как у покойника. Он усиленно шевелился, дышал громко, кашлял, чтобы ничем не походить на покойника, окружал себя живым шумом звенящих пружин, шелестящего одеяла; и чтобы показать, что он совершенно жив, ни капельки не умер и далёк от смерти, как всякий другой человек, – громко и отрывисто басил в тишине и одиночестве спальни: – Молодцы! Молодцы! Молодцы! Это он хвалил сыщиков, полицию и солдат, всех тех, кто охраняет его жизнь и так своевременно, так ловко предупредили убийство. Но шевелясь, но хваля, но усмехаясь насильственной кривой улыбкой, чтобы выразить свою насмешку над глупыми террористами-неудачниками, он все ещё не верил в своё спасение, в то, что жизнь вдруг, сразу, не уйдёт от него. Смерть, которую замыслили для него люди и которая была только в их мыслях, в их намерениях, как будто уже стояла тут, и будет стоять, и не уйдёт, пока тех не схватят, не отнимут у них бомб и не посадят их в крепкую тюрьму. Вон в том углу она стоит и не уходит – не может уйти, как послушный солдат, чьей-то волею и приказом поставленный на караул. – В час дня, ваше превосходительство! – звучала сказанная фраза, переливалась на все голоса: то весело-насмешливая, то сердитая, то упрямая и тупая. Словно поставили в спальню сотню заведённых граммофонов, и все они, один за другим, с идиотской старательностью машины выкрикивали приказанные им слова: – В час дня, ваше превосходительство. И этот завтрашний ?час дня?, который ещё так недавно ничем не отличался от других, был только спокойным движением стрелки по циферблату золотых часов, вдруг приобрёл зловещую убедительность, выскочил из циферблата, стал жить отдельно, вытянулся, как огромный чёрный столб, всю жизнь разрезающий надвое. Как будто ни до него, ни после него не существовало никаких других часов, а он только один, наглый и самомнительный, имел право на какое-то особенное существование. – Ну? Чего тебе надо? – сквозь зубы, сердито спросил министр. Орали граммофоны: – В час дня, ваше превосходительство! – И чёрный столб ухмылялся и кланялся. Скрипнув зубами, министр приподнялся на постели и сел, опершись лицом на ладони, – положительно он не мог заснуть в эту отвратительную ночь. И с ужасающей яркостью, зажимая лицо пухлыми надушёнными ладонями, он представил себе, как завтра утром он вставал бы, ничего не зная, потом пил бы кофе, ничего не зная, потом одевался бы в прихожей. И ни он, ни швейцар, подававший шубу, ни лакей, приносивший кофе, не знали бы, что совершенно бессмысленно пить кофе, одевать шубу, когда через несколько мгновений все это: и шуба, и его тело, и кофе, которое в нем, будет уничтожено взрывом, взято смертью. Вот швейцар открывает стеклянную дверь… И это он, милый, добрый, ласковый швейцар, у которого голубые солдатские глаза и ордена во всю грудь, сам, своими руками открывает страшную дверь, – открывает, потому что не знает ничего. Все улыбаются, потому что ничего не знают. – Ого! – вдруг громко сказал он и медленно отвёл от лица ладони. И, глядя в темноту, далеко перед собою, остановившимся, напряжённым взглядом, так же медленно протянул руку, нащупал рожок и зажёг свет. Потом встал и, не надевая туфель, босыми ногами по ковру обошёл чужую незнакомую спальню, нашёл ещё рожок от стенной лампы и зажёг. Стало светло и приятно, и только взбудораженная постель со свалившимся на пол одеялом говорила о каком-то не совсем ещё прошедшем ужасе. В ночном бельё, с взлохматившейся от беспокойных движений бородою, с сердитыми глазами, сановник был похож на всякого другого сердитого старика, у которого бессонница и тяжёлая одышка. Точно оголила его смерть, которую готовили для него люди, оторвала от пышности и внушительного великолепия, которые его окружали, – и трудно было поверить, что это у него так много власти, что это его тело, такое обыкновенное, простое человеческое тело, должно было погибнуть страшно, в огне и грохоте чудовищного взрыва. Не одеваясь и не чувствуя холода, он сел в первое попавшееся кресло, подпёр рукою взлохмаченную бороду и сосредоточенно, в глубокой и спокойной задумчивости, уставился глазами в лепной незнакомый потолок. Так вот в чем дело! Так вот почему он так струсил и так взволновался! Так вот почему она стоит в углу и не уходит и не может уйти! – Дураки! – сказал он презрительно и веско. – Дураки! – повторил он громче и слегка повернул голову к двери, чтобы слышали те, к кому это относится. А относилось это к тем, кого недавно он называл молодцами и кто в излишке усердия подробно рассказал ему о готовящемся покушении. ?Ну, конечно, – думал он глубоко, внезапно окрепшею и плавною мыслью, – ведь это теперь, когда мне рассказали, я знаю и мне страшно, а ведь тогда бы я ничего не знал и спокойно пил бы кофе. Ну, а потом, конечно, эта смерть, – но разве я так боюсь смерти? Вот у меня болят почки, и умру же я когда-нибудь, а мне не страшно, потому что ничего не знаю. А эти дураки сказали: в час дня, ваше превосходительство. И думали, дураки, что я буду радоваться, а вместо того она стала в углу и не уходит. Не уходит, потому что это моя мысль. И не смерть страшна, а знание её; и было бы совсем невозможно жить, если бы человек мог вполне точно и определённо знать день и час, когда умрёт. А эти дураки предупреждают: ?В час дня, ваше превосходительство!? Стало так легко и приятно, словно кто-тс сказал ему, что он совсем бессмертен и не умрёт никогда. И, снова чувствуя себя сильным и умным среди этого стада дураков, что так бессмысленно и нагло врываются в тайну грядущего, он задумался о блаженстве неведения тяжёлыми мыслями старого, больного, много испытавшего человека. Ничему живому, ни человеку, ни зверю, не дано знать дня и часа своей смерти. Вот он был болен недавно, и врачи сказали ему, что умрёт, что нужно сделать последние распоряжения, – а он не поверил им и действительно остался жив. А в молодости было так: запутался он в жизни и решил покончить с собой; и револьвер приготовил, и письма написал, и даже назначил час дня самоубийства, – а перед самым концом вдруг передумал. И всегда, в самое последнее мгновение может что-нибудь измениться, может явиться неожиданная случайность, и оттого никто не может про себя сказать, когда он умрёт. ?В час дня, ваше превосходительство?, – сказали ему эти любезные ослы, и, хотя сказали только потому, что смерть предотвращена, одно уже знание её возможного часа наполнило его ужасом. Вполне допустимо, что когда-нибудь его и убьют, но завтра этого не будет – завтра этого не будет, – и он может спать спокойно, как бессмертный. Дураки, они не знали, какой великий закон они свернули с места, какую дыру открыли, когда сказали с этой своею идиотской любезностью: ?В час дня, ваше превосходительство?. – Нет, не в час дня, ваше превосходительство, а неизвестно когда. Неизвестно когда. Что? – Ничего, – ответила тишина. – Ничего. – Нет, ты говоришь что-то. – Ничего, пустяки. Я говорю: завтра, в час дня. И с внезапной острой тоскою в сердце он понял, что не будет ему ни сна, ни покоя, ни радости, пока не пройдёт этот проклятый, чёрный, выхваченный из циферблата час. Только тень знания о том, о чем не должно знать ни одно живое существо, стояла там в углу, и её было достаточно, чтобы затмить свет и нагнать на человека непроглядную тьму ужаса. Потревоженный однажды страх смерти расплывался по телу, внедрялся в кости, тянул бледную голову из каждой поры тела. Уже не завтрашних убийц боялся он, – они исчезли, забылись, смешались с толпою враждебных лиц и явлений, окружающих его человеческую жизнь, – а чего-то внезапного и неизбежного: апоплексического удара, разрыва сердца, какой-то тоненькой глупой аорты, которая вдруг не выдержит напора крови и лопнет, как туго натянутая перчатка на пухлых пальцах. И страшною казалась короткая, толстая шея, и невыносимо было смотреть на заплывшие короткие пальцы, чувствовать, как они коротки, как они полны смертельною влагой. И если раньше, в темноте, он должен был шевелиться, чтобы не походить на мертвеца, то теперь, в этом ярком, холодно-враждебном, страшном свете, казалось ужасным, невозможным пошевелиться, чтобы достать папиросу – позвонить кого-нибудь. Нервы напрягались. И каждый нерв казался похожим на вздыбившуюся выгнутую проволоку, на вершине которой маленькая головка с безумно вытаращенными от ужаса глазами, судорожно разинутым, задохнувшимся, безмолвным ртом. Нечем дышать. И вдруг в темноте, среди пыли и паутины, где-то под потолком ожил электрический звонок. Маленький металлический язычок судорожно, в ужасе, бился о край звенящей чашки, замолкал – и снова трепетал в непрерывном ужасе и звоне. Это звонил из своей комнаты его превосходительство. Забегали люди. Там и здесь, в люстрах и по стене, вспыхнули отдельные лампочки, – их мало было для света, но достаточно для того, чтобы появились тени. Всюду появились они: встали в углах, протянулись по потолку; трепетно цепляясь за каждое возвышение, прилегли к стенам; и трудно было понять, где находились раньше все эти бесчисленные уродливые, молчаливые тени, безгласные души безгласных вещей.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру — распространителю легального контента «ЛитРес»:
Полная версия книги ‘Рассказ о семи повешенных’1

«Меня не надо вешать»

А за несколько недель до поимки террористов к казни через повешение приговорили еще одного человека, крестьянина.

Иван Янсон — эстонец. Работал он в течение двух лет у русских хозяев батраком. Молчаливый и угрюмый мужчина часто напивался и приходил в ярость, избивая лошадь кнутом.

Однажды разум его точно помутился. Он сам и не ожидал от себя подобного поступка. Запер кухарку на кухне, а сам проник в комнату хозяина и несколько раз ударил его ножом в спину. Кинулся к хозяйке, чтобы изнасиловать. Но женщина оказалась сильнее и сама едва не задушила его. Янсон сбежал в поле. Спустя час его поймали. Он сидел на корточках возле сарая, пытаясь поджечь его отсыревшими спичками.

Хозяин умер от заражения крови через 2 дня. Янсон же был приговорен к смерти за убийство и попытку изнасилования.

Судьи выносят Ивану приговор быстро. Однако мужчина, казалось, не понимает, что происходит вокруг. Взгляд его сонный, стеклянный. Лишь во время оглашения приговора он оживает. Шарф на шее душит, он судорожно развязывает его.

— Меня не надо вешать, — говорит он уверенно.

Но судьи уже отправляют его в камеру.

Янсон постоянно справляется у стражников, когда его повесят. Стражники удивляются — этот нелепый, ничтожный человек кажется таким счастливым, словно не его приговорили к повешению. Янсону же казнь кажется чем-то далеким, нереальным, о чем не стоит беспокоиться. Ежедневно он раздражает стражников своим вопросом. И, наконец, получает ответ на него — через неделю. Теперь Янсон, вновь ставший сонным и медлительным, действительно поверил в близкую кончину. Лишь повторял: «Меня не надо вешать». Однако спустя неделю его, как и остальные заключенных, поведут на казнь.

ЭЛЕКТРОННАЯ БИБЛИОТЕКА ModernLib.Net

«3. МЕНЯ НЕ НАДО ВЕШАТЬ»

За две недели перед тем, как судили террористов, тот же военно-окружной суд, но только в другом составе, судил и приговорил к смертной казни через повешение Ивана Янсона, крестьянина.

Этот Иван Янсон был батраком у зажиточного фермера и ничем особенным не отличался от других таких же работников-бобылей. Родом он был эстонец, из Везенберга, и постепенно, в течение нескольких лет, переходя из одной фермы в другую, придвинулся к самой столице. По-русски он говорил очень плохо, а так как хозяин его был русский, по фамилии Лазарев, и эстонцев поблизости не было, то почти все два года Янсон молчал. По-видимому, и вообще он не был склонен к разговорчивости, и молчал не только с людьми, но и с животными: молча поил лошадь, молча запрягал её, медленно и лениво двигаясь вокруг неё маленькими, неуверенными шажками, а когда лошадь, недовольная молчанием, начинала капризничать и заигрывать, молча бил её кнутовищем. Бил он её жестоко, с холодной и злой настойчивостью, и если это случалось в то время, когда он находился в тяжёлом состоянии похмелья, то доходил до неистовства. Тогда до самого дома доносился хлест кнута и испуганный, дробный, полный боли, стук копыт по дощатому полу сарая. За то, что Янсон бьёт лошадь, хозяин бил его самого, но исправить не мог, и так и бросил. Раз или два в месяц Янсон напивался, и происходило это обычно в те дни, когда он отвозил хозяина на большую железнодорожную станцию, где был буфет. Ссадив хозяина, он отъезжал на полверсты от станции и там, завязив в снегу в стороне от дороги сани и лошадь, пережидал отхода поезда. Сани стояли боком, почти лежали, лошадь по пузо уходила в сугроб раскоряченными ногами и изредка тянула морду вниз, чтобы лизнуть мягкого пушистого снега, а Янсон полулежал в неудобной позе на санях и как будто дремал. Развязанные наушники его облезлой меховой шапки бессильно свисали вниз, как уши у легавой собаки, и было влажно под маленьким красноватым носиком.

Потом Янсон возвращался на станцию и быстро напивался.

Назад на ферму, все десять вёрст, он нёсся вскачь. Избитая, доведённая до ужаса лошадёнка скакала всеми четырьмя ногами как угорелая, сани раскатывались, наклонялись, бились о столбы, а Янсон, опустив вожжи и каждую минуту почти вылетая из саней, не то пел, не то выкрикивал что-то по-эстонски отрывистыми, слепыми фразами. А чаще даже и не пел, а молча, крепко стиснув зубы от наплыва неведомой ярости, страданий и восторга, нёсся вперёд и был как слепой: не видел встречных, не окрикивал, не замедлял бешеного хода ни на заворотах, ни на спусках. Как он не задавил кого-нибудь, как сам не разбился насмерть в одну из таких диких поездок — оставалось непонятным.

Его уже давно следовало прогнать, как прогоняли его и с других мест, но он был дешёв и другие работники бывали не лучше, и так оставался он два года. Событий в жизни Янсона не было никаких. Однажды он получил письмо по-эстонски, но так как сам был неграмотен, а другие по-эстонски не знали, то так письмо и осталось непрочитанным; и с каким-то диким, изуверским равнодушием, точно не понимая, что письмо несёт вести с родины, Янсон бросил его в навоз. Попробовал ещё Янсон поухаживать за стряпухой, томясь, видимо, по женщине, но успеха не имел и был грубо отвергнут и осмеян: был он маленького роста, щуплый, лицо имел веснушчатое, дряблое и сонные глазки бутылочного, грязного цвета. И неудачу свою Янсон встретил равнодушно и больше к стряпухе не приставал.

Но, мало говоря, Янсон все время к чему-то прислушивался. Слушал он и унылое снежное поле, с бугорками застывшего навоза, похожего на ряд маленьких, занесённых снегом могил, и синие нежные дали, и телеграфные гудящие столбы, и разговоры людей. Что говорило ему поле и телеграфные столбы, знал только он один, а разговоры людей были тревожны, полны слухами об убийствах, о грабежах, о поджогах. И было слышно однажды ночью, как в соседнем посёлке жидко и беспомощно тренькал на кирке маленький колокол, похожий на колокольчик, и трещало пламя пожара: то какие-то приезжие ограбили богатую ферму, хозяина и жену его убили, а дом подожгли.

И на ихней ферме жили тревожно: не только ночью, но и днём спускали собак, и хозяин ночью клал возле себя ружьё. Такое же ружьё, но только одноствольное и старое, он хотел дать Янсону, но тот повертел ружьё в руках, покачал головою и почему-то отказался. Хозяин не понял причины отказа и обругал Янсона, а причина была в том, что Янсон больше верил в силу своего финского ножа, чем этой старой ржавой штуке.

— Она меня самого убьёт, — сказал Янсон, сонно смотря на хозяина стеклянными глазками.

И хозяин в отчаянии махнул рукою:

— Ну и дурак, же ты, Иван. Вот тут и поживи с такими работниками.

И вот этот самый Иван Янсон, не доверявший ружью, в один зимний вечер, когда другого работника услали на станцию, совершил весьма сложное покушение на вооружённый грабёж, на убийство и на изнасилование женщины. Сделал он это как-то удивительно просто: запер стряпуху в кухне, лениво, с видом человека, которому смертельно хочется спать, подошёл сзади к хозяину и быстро, раз за разом, ударил его в спину ножом. Хозяин в беспамятстве свалился, хозяйка заметалась и завопила, а Янсон, оскалив зубы, размахивая ножом, начал разворачивать сундуки, комоды. Достал деньги, а потом точно впервые увидел хозяйку и неожиданно для себя самого кинулся к ней, чтобы изнасиловать. Но так как нож при этом он упустил, то хозяйка оказалась сильнее и не только не дала себя изнасиловать, а чуть не удушила его. А тут заворочался на полу хозяин, загремела ухватом кухарка, вышибая кухонную дверь, и Янсон убежал в поле. Схватили его через час, когда он, сидя на корточках за углом сарая и зажигая одну за другою тухнущие спички, совершал покушение на поджог.

Через несколько дней хозяин умер от заражения крови, а Янсона, когда наступил его черёд в ряду других грабителей и убийц, судили и приговорили к смертной казни. На суде он был такой же, как всегда: маленький, щуплый, веснушчатый, с стеклянными сонными глазками. Он как будто не совсем понимал значение происходящего и по виду был совершенно равнодушен: моргал белыми ресницами, тупо, без любопытства, оглядывал незнакомую важную залу и ковырял в носу жёстким, заскорузлым, негнущимся пальцем. Только те, кто видал его по воскресеньям в кирке, могли бы догадаться, что он несколько принарядился: надел на шею вязаный грязно-красный шарф и кое-где примочил волосы на голове; и там, где волосы были примочены, они темнели и лежали гладко, а на другой стороне торчали светлыми и редкими вихрами — как соломинки на тощей, градом побитой ниве.

Когда был объявлен приговор: к смертной казни через повешение, Янсон вдруг заволновался. Он густо покраснел и начал завязывать и развязывать шарф, точно он душил его. Потом бестолково замахал руками и сказал, обращаясь к тому судье, который не читал приговора, и показывая пальцем на того, который читал:

— Она сказала, что меня надо вешать.

— Какая такая она? — густо, басом, спросил председатель, читавший приговор.

Все улыбнулись, пряча улыбки под усами и в бумагах, а Янсон ткнул указательным пальцем на председателя и сердито, исподлобья, ответил:

— Ты!

— Ну?

Янсон опять обратил глаза к молчащему, сдержанно улыбавшемуся судье, в котором чувствовал друга и человека к приговору совершенно не причастного, и повторил:

— Она сказала, что меня надо вешать. Меня не надо вешать.

— Уведите обвиняемого.

Но Янсон успел ещё раз убедительно и веско повторить:

— Меня не надо вешать.

Он так был нелеп с своим маленьким, сердитым лицом, которому напрасно пытался придать важность, с своим протянутым пальцем, что даже конвойный солдат, нарушая правила, сказал ему вполголоса, уводя из залы:

— Ну и дурак же ты, парень.

— Меня не надо вешать, — упрямо повторил Янсон.

— Вздёрнут за моё почтение, дрыгнуть не успеешь.

— Ну-ну, помалкивай! — сердито окрикнул другой конвойный. Но не утерпел сам и добавил: — Тоже грабитель! За что, дурак, душу человеческую загубил? Вот теперь и повиси.

— Может, помилуют? — сказал первый солдат, которому жалко стало Янсона.

— Как же! Таких миловать… Ну, буде, поговорили.

Но Янсон уже замолчал. И опять его посадили в ту камеру, в которой он уже сидел месяц и к которой успел привыкнуть, как привыкал ко всему: к побоям, к водке, к унылому снежному полю, усеянному круглыми бугорками, как кладбище. И теперь ему даже весело стало, когда он увидел свою кровать, своё окно с решёткой, и ему дали поесть — с утра он ничего не ел. Неприятно было только то, что произошло на суде, но думать об этом он не мог, не умел. И смерти через повешение не представлял совсем.

Хотя Янсон и приговорён был к смертной казни, но таких, как он, было много, и важным преступником его в тюрьме не считали. Поэтому с ним разговаривали без опаски и без уважения, как со всяким другим, кому не предстоит смерть. Точно не считали его смерти за смерть. Надзиратель, узнав о приговоре, сказал ему наставительно:

— Что, брат? Вот и повесили!

— А когда меня будут вешать? — недоверчиво спросил Янсон.

Надзиратель задумался.

— Ну, это, брат, придётся тебе погодить. Пока партию не собьют. А то для одного, да ещё для такого, и стараться не стоит. Тут нужен подъем.

— Ну, а когда? — настойчиво спрашивал Янсон.

Ему нисколько не было обидно, что одного его даже вешать не стоит, и он этому не поверил, счёл за предлог, чтобы отсрочить казнь, а потом и совсем отменить её. И радостно стало: смутный и страшный момент, о котором нельзя думать, отодвигался куда-то вдаль, становился сказочным и невероятным, как всякая смерть.

— Когда, когда! — рассердился надзиратель, старик тупой и угрюмый. — Это тебе не собаку вешать: отвёл за сарай, раз, и готово. А ты так бы и хотел, дурак!

— А я не хочу! — вдруг весело сморщился Янсон. — Это она сказала, что меня надо вешать, а я не хочу!

И, может быть, в первый раз в своей жизни он засмеялся: скрипучим, нелепым, но страшно весёлым и радостным смехом. Как будто гусь закричал: га-га-га! Надзиратель с удивлением посмотрел на него, потом нахмурился строго: эта нелепая весёлость человека, которого должны казнить, оскорбляла тюрьму и самую казнь и делала их чем-то очень странным. И вдруг на одно мгновение, на самое коротенькое мгновение, старому надзирателю, всю жизнь проведшему в тюрьме, её правила признававшему как бы за законы природы, показалась и она, и вся жизнь чем-то вроде сумасшедшего дома, причём он, надзиратель, и есть самый главный сумасшедший.

— Тьфу, чтоб тебя! — отплюнулся он. — Чего зубы скалишь, тут тебе не кабак!

— А я не хочу — га-га-га! — смеялся Янсон.

— Сатана! — сказал надзиратель, чувствуя потребность перекреститься.

Менее всего был похож на сатану этот человек с маленьким, дряблым личиком, но было в его гусином гоготанье что-то такое, что уничтожало святость и крепость тюрьмы. Посмейся он ещё немного — и вот развалятся гнилостно стены, и упадут размокшие решётки, и надзиратель сам выведет арестантов за ворота: пожалуйте, господа, гуляйте себе по городу, — а может, кто и в деревню хочет? Сатана!

Но Янсон уже перестал смеяться и только щурился лукаво.

— Ну то-то! — сказал надзиратель с неопределённой угрозой и ушёл, оглядываясь.

Весь этот вечер Янсон был спокоен и даже весел. Он повторял про себя сказанную фразу: меня не надо вешать, и она была такою убедительною, мудрою, неопровержимой, что ни о чем не стоило беспокоиться. О своём преступлении он давно забыл и только иногда жалел, что не удалось изнасиловать хозяйку. А скоро забыл и об этом.

Каждое утро Янсон спрашивал, когда его будут вешать, и каждое утро надзиратель сердито отвечал:

— Успеешь ещё, сатана. Посиди! — и уходил поскорее, пока не успел Янсон рассмеяться.

И от этих однообразно повторяющихся слов и от того, что каждый день начинался, проходил и кончался, как самый обыкновенный день, Янсон бесповоротно убедился, что никакой казни не будет. Очень быстро он стал забывать о суде и целыми днями валялся на койке, смутно и радостно грезя об унылых снежных полях с их бугорками, о станционном буфете, о чем-то ещё более далёком и светлом. В тюрьме его хорошо кормили, и как-то очень быстро, за несколько дней, он пополнел и стал немного важничать.

?Теперь она меня и так бы полюбила, — подумал он как-то про хозяйку. — Теперь я толстый, не хуже хозяина?.

И только выпить водки очень хотелось — выпить и быстро-быстро прокатиться на лошадке.

Когда террористов арестовали, весть об этом дошла до тюрьмы: и на обычный вопрос Янсона надзиратель вдруг неожиданно и дико ответил:

— Теперь скоро.

Глядел на него спокойно и важно говорил:

— Теперь скоро. Думаю так, что через недельку.

Янсон побледнел и, точно совсем засыпая, так мутен был взгляд его стеклянных глаз, спросил:

— Ты шутишь?

— То дождаться не мог, а то шутишь. У нас шуток не полагается. Это вы шутить любите, а у нас шуток не полагается, — сказал надзиратель с достоинством и ушёл.

Уже к вечеру этого дня Янсон похудел. Его растянувшаяся, на время разгладившаяся кожа вдруг собралась в множество маленьких морщинок, кое-где даже обвисла как будто. Глаза сделались совсем сонными, и все движения стали так медленны и вялы, словно каждый поворот головы, Движение пальцев, шаг ногою был таким сложным и громоздким предприятием, которое раньше нужно очень долго обдумать. Ночью он лёг на койку, но глаз не закрыл, и так, сонные, до утра они оставались открыты.

— Ага! — сказал надзиратель с удовольствием, увидев его на следующий день. — Тут тебе, голубчик, не кабак.

С чувством приятного удовлетворения, как учёный, опыт которого ещё раз удался, он с ног до головы, внимательно и подробно оглядел осуждённого: теперь все пойдёт как следует. Сатана посрамлён, восстановлена святость тюрьмы и казни, — и снисходительно, даже жалея искренно, старик осведомился:

— Видеться с кем будешь или нет?

— Зачем видеться?

— Ну, проститься. Мать, например, или брат.

— Меня не надо вешать, — тихо сказал Янсон и искоса поглядел на надзирателя. — Я не хочу.

Надзиратель посмотрел — и молча махнул рукой.

К вечеру Янсон несколько успокоился. День был такой обыкновенный, так обыкновенно светило облачное зимнее небо, так обыкновенно звучали в коридоре шаги и чей-то деловой разговор, так обыкновенно, и естественно, и обычно пахли щи из кислой капусты, что он опять перестал верить в казнь. Но к ночи стало страшно. Прежде Янсон ощущал ночь просто как темноту, как особенное тёмное время, когда нужно спать, но теперь он почувствовал её таинственную и грозную сущность. Чтобы не верить в смерть, нужно видеть и слышать вокруг себя обыкновенное: шаги, голоса, свет, щи из кислой капусты, а теперь все было необыкновенное, и эта тишина, и этот мрак и сами по себе были уже как будто смертью.

И чем дальше тянулась ночь, тем все страшнее становилось. С наивностью дикаря или ребёнка, считающих возможным все, Янсону хотелось крикнуть солнцу: свети! И он просил, он умолял, чтобы солнце светило, но ночь неуклонно влекла над землёю свои чёрные часы, и не было силы, которая могла бы остановить её течение. И эта невозможность, впервые так ясно представшая слабому мозгу Янсо-на, наполнила его ужасом: ещё не смея почувствовать это ясно, он уже сознал неизбежность близкой смерти и мертвеющей ногою ступил на первую ступень эшафота.

День опять успокоил его, и ночь опять напугала, и так было до той ночи, когда он и сознал и почувствовал, что смерть неизбежна и наступит через три дня, на рассвете, когда будет вставать солнце.

Он никогда не думал о том, что такое смерть, и образа для него смерть не имела, — но теперь он почувствовал ясно, увидел, ощутил, что она вошла в камеру и ищет его шаря руками. И, спасаясь, он начал бегать по камере.

Но камера была такая маленькая, что, казалось, не острые, а тупые углы в ней, и все толкают его на середину. И не за что спрятаться. И дверь заперта. И светло. Несколько раз молча ударился туловищем о стены, раз стукнулся о дверь — глухо и пусто. Наткнулся на что-то и упал лицом вниз, и тут почувствовал, что она его хватает. И, лёжа на животе, прилипая к полу, прячась лицом в его тёмный, грязный асфальт, Янсон завопил от ужаса. Лежал и кричал во весь голос, пока не пришли. И когда уже подняли с пола, и посадили на койку, и вылили на голову холодной воды, Янсон все ещё не решался открыть крепко зажмуренных глаз. Приоткроет один, увидит светлый пустой угол или чей-то сапог в пустоте и опять начнёт кричать.

Но холодная вода начала действовать. Помогло и то, что дежурный надзиратель, все тот же старик, несколько раз лекарственно ударил Янсона по голове. И это ощущение жизни действительно прогнало смерть, и Янсон открыл глаза, и остальную часть ночи, с помутившимся мозгом, крепко проспал. Лежал на спине, с открытым ртом, и громко, заливисто храпел; и между неплотно закрытых век белел плоский и мёртвый глаз без зрачка.

А дальше все в мире, и день, и ночь, и шаги, и голоса, и щи из кислой капусты стали для него сплошным ужасом, повергли его в состояние дикого, ни с чем не сравнимого изумления. Его слабая мысль не могла связать этих двух представлений, так чудовищно противоречащих одно другому: обычно светлого дня, запаха и вкуса капусты — и того, что через два дня, через день он должен умереть. Он ничего не думал, он даже не считал часов, а просто стоял в немом ужасе перед этим противоречием, разорвавшим его мозг на две части; и стал он ровно бледный, ни белее, ни краснее, и по виду казался спокойным. Только ничего не ел и совсем перестал спать: или всю ночь, поджав пугливо под себя ноги, сидел на табурете, или тихонько, крадучись и сонно озираясь, прогуливался по камере. Рот у него все время был полураскрыт, как бы от непрестанного величайшего удивления; и, прежде чем взять в руки какой-нибудь самый обыкновенный предмет, он долго и тупо рассматривал его и брал недоверчиво.

И когда он стал таким, и надзиратели и солдат, наблюдавший за ним в окошечко, перестали обращать на него внимание. Это было обычное для осуждённых состояние, сходное, по мнению надзирателя, никогда его не испытавшего, с тем, какое бывает у убиваемой скотины, когда её оглушат ударом обуха по лбу.

— Теперь он оглох, теперь он до самой смерти ничего не почувствует, — говорил надзиратель, вглядываясь в него опытными глазами. — Иван, слышишь? А, Иван?

— Меня не надо вешать, — тускло отозвался Янсон, и снова нижняя челюсть его отвисла.

— А ты бы не убивал, тебя бы и не повесили, — наставительно сказал старший надзиратель, ещё молодой, но очень важный мужчина в орденах. — А то убить убил, а вешаться не хочешь.

— Захотел человека на дармовщинку убить. Глуп, глуп, а хитёр.

— Я не хочу, — сказал Янсон.

— Что ж, милый, не хоти, дело твоё, — равнодушно сказал старший. — Лучше бы, чем глупости говорить, имуществом распорядился — все что-нибудь да есть.

— Ничего у него нету. Одна рубаха да порты. Да вот ещё шапка меховая — франт!

Так прошло время до четверга. А в четверг, в двенадцать часов ночи, в камеру к Янсону вошло много народу, и какой-то господин с погонами сказал:

— Ну-с, собирайтесь. Надо ехать.

Янсон, двигаясь все так же медленно и вяло, надел на себя все, что у него было, и повязал грязно-красный шарф. Глядя, как он одевается, господин в погонах, куривший папироску, сказал кому-то:

— А какой сегодня тёплый день. Совсем весна.

Глазки у Янсона слипались, он совсем засыпал и ворочался так медленно и туго, что надзиратель прикрикнул:

— Ну, ну, живее. Заснул!

Вдруг Янсон остановился.

— Я не хочу, — сказал он вяло.

Его взяли под руки и повели, и он покорно зашагал, поднимая плечи. На дворе его сразу обвеяло весенним влажным воздухом, и под носиком стало мокро; несмотря на ночь, оттепель стала ещё сильнее, и откуда-то звонко падали на камень частые весёлые капли. И в ожидании, пока в чёрную без фонарей карету влезали, стуча шашками и сгибаясь, жандармы, Янсон лениво водил пальцем под мокрым носом и поправлял плохо завязанный шарф.

Последняя встреча

Приговоренным позволено последнее прощание с родными. У Тани, Муси и Вернера никого нет. А Сергей и Василий должны увидеться с родителями — последняя и самая мучительная встреча.

Отец Сергея, Николай Сергеевич, уговаривает супругу вести себя достойно: «Поцелуй — и молчи!» Он понимает, сколько боли причинит сыну их визит. Однако во время встречи сила воли дает трещину. Отец и сын плачут и обнимаются. Николай Сергеевич гордится сыном и благословляет его на смерть.

Встреча Василия с матерью проходит еще тяжелее. Отец, зажиточный торговец, всю жизнь имевший с сыном разногласия, не пришел. Старенькая мать с трудом держится на ногах. Она винит Василия в сговоре с террористами, но вместе с тем не хочет омрачать последнюю встречу упреками. Они, как и прежде, не находят общего языка. Василий чувствует, что давняя обида на родителеЙ не отпускает его, пусть и кажется слишком мелочной перед лицом смерти.

Старушка наконец ушла. Долго она брела по городу, не видя дороги. Горе захлестнуло ее с головой. Едва только что осознав, что Василия будут вешать, она хочет вернуться, но падает на землю. У нее уже нет сил встать.

«Смерть — не конец»

Последняя глава повести «Рассказ о семи повешенных». Читая краткое содержание этой главы, читатель ближе знакомиться с самой молодой и самоотверженной героиней — Мусей.

А заключенные ждут своей страшной участи. Таня, всю жизнь тревожащаяся о других, не думает о себе и теперь. Она волнуется за Мусю, которая, похожая на мальчика в большом тюремном платье, страдает от мучительного ожидания. Мусе кажется, что ей не дали совершить жертвенный поступок, не позволили умереть смертью мученицы. Не позволили возвести саму себя в ранг святых. Но если человек ценен не только тем, что он делает, а и тем, что хотел сделать… Неужели она достойна сочувствия и уважения других людей? Тех, которые будут оплакивать ее смерть. Смерть, которую она должна принять в наказание за смелый и самоотверженный поступок? С блаженной улыбкой на устах Муся засыпает…

Сейчас читают

• Краткое содержание Деревья растут для всех Астафьева
  Рассказ ведётся от имени мальчика Вити. У мальчика не было родителей, и он жил вместе со своей бабушкой и дедушкой, которые о нём очень хорошо заботились. Однажды в сезон полноводья Витя заболевает малярией.
• Гайдар
• Краткое содержание Драгунский Заколдованная буква
  Дениска, Мишка и Алёнка жили в одном дворе. Они часто гуляли и играли вместе. И вот недавно они снова проводили своё свободное время во дворе. Дело было перед новогодними праздниками. Во двор въехала грузовая машина
• Краткое содержание сказки Заяц и еж Гримм
  Однажды, в теплый погожий денек стоял Ёж у своего дома. Делать было нечего, и он решил сходить на поле и посмотреть, как растет брюква. На поле Ёж встретил Зайца
• Краткое содержание Астафьев Людочка
  Данный рассказ поведает нам о трагической истории деревенской девушки. Автор в рассказе описывает главную героиню рассказа, Людочку, как скромную, трудолюбивую, но замкнутую в себе девушку, и тем самым Людочке становиться трудно войти в обычное общество.

Краткое содержание «Рассказ о семи повешенных» Андреева описывает историю последних дней людей, которые приговорены к смертной казни. Это очень тонкая, душевная и пронзительная повесть. Она наполнена надеждой и стремлением к жизни. Эти чувства охватывают всех заключенных, ожидающих приведения приговора в исполнение.

Содержание повести

Министра сегодня должны были взорвать, но заговорщиков успели арестовать. Полиция смогла предотвратить нападение. Его самого срочно отвезли в чужую квартиру, сказав перед этим, что взрыв был назначен на час дня.

Министр уверен, что угроза покушения миновала. Но все равно не находит покоя, пока не пройдет этот ужасный, помеченный смертью, час дня. Угрюмый человек, который много пережил за длинную жизнь, думал о превратностях судьбы. Если бы он не знал о предстоящем покушении, в его душе не поселился бы страх. А ему сказали: «В час дня, ваше сиятельство!».

Но ведь никому не ведомо, когда человеку предначертана смерть. Такое знание было бы мучительным. Незнание, считает министр, намного лучше. Сегодня он избежал покушения, но никто же не знает, сколько времени у него осталось. Неожиданный приступ может в любое мгновение забрать его жизнь. Вот и смерть затаилась в углу чужой квартиры, как бы ожидая. Министр почувствовал, что ему трудно дышать…

Приговоренные к смерти

В этой главе описывается 5 заговорщиков, пытавшихся убить министра. Трех молодых людей и одну девушку схватили около дома. Другую женщину взяли на конспиративной квартире, хозяйкой которой она была. Все они были относительно юны:

1. Сергей Головин являлся бывшим офицером и сыном полковника. Ожидание казни и внутреннее волнение почти не отражаются на его лице. Оно такое же одухотворенное и счастливое, как и всегда.
2. Девушка Муся в «Рассказе о семи повешенных» была бледная и тихая. В ее внешнем виде все прелести юности борются с удивительной строгостью для этого возраста. Страх смерти сжал ее тело, заставляя сидеть неподвижно.
3. Возле Муси находится юноша маленького роста, которого зовут Вернер, он, как утверждают судьи, главный заговорщик. В нем незримо можно почувствовать достоинство к себе и силу воли. Даже на суде с ним общаются почтительно. Лицо этого человека невозмутимо, на нем нет никаких выражений. Страшна ли ему казнь? Нельзя узнать по лицу Вернера.
4. Василия Каширина, наоборот, полностью оковал ужас. Все силы он отдает на подавление страха. Он пытается его не показывать, но речь судей Василий слышит как будто издалека. Каширин отвечает на вопросы спокойно и уверенно, но сразу же забывает, какой задали вопрос, и как он на него ответил.
5. Последняя заговорщица, Татьяна Ковальчук, переживает за всю команду. Она очень юна, детей у нее нет, однако Таня смотрит на всех с материнской лаской и заботой. За собственную жизнь она не переживает. Ей все равно, что с ней станется. Приговор уже оглашен.

Меня не надо вешать

А за некоторое время до ареста заговорщиков к повешению был приговорен еще один человек, крестьянин. Он являлся эстонцем, и его звали Иван Янсон. Работал он на протяжении нескольких лет батраком на русских помещиков. Мрачный и малоразговорчивый мужчина постоянно пил, после его окутывала ярость, и он избивал лошадь плеткой.

В один из дней его рассудок полностью затуманился. Он закрыл кухарку в комнате, а сам пошел в спальню хозяина и вонзил в него нож. Бросился к его жене, чтобы надругаться на ней. Но девушка была сильней, и сама чуть не убила его. Иван бежал. Его очень быстро арестовали. Он сидел около сарая в попытках поджечь его, чиркая промокшими спичками.

Через день хозяин скончался от потери крови. Ивана за его преступления приговорили к повешению. Судьи Ясону быстро оглашают приговор. Но он как будто не осознает, что случилось. У него прозрачный и сонный взгляд. Только при вынесении приговора он ожил. Шарф на шее начинает давить, Иван судорожно снимает его. «Меня не надо вешать» — сказал он.

Но судьи сажают Ясона за решетку. Он все время спрашивает у охранников, когда его казнят. Тюремщики удивлены — этот пустой и нелепый человечишка казался им таким счастливым, как будто не его приговорили к смерти. Ивану же повешение кажется чем-то отдаленным, ненастоящим, об этом не нужно переживать.

Каждый день он раздражает охранников этим вопросом. И вот ему дали ответ — на следующей неделе. Иван, который опять стал неторопливым и сонным, уже реально поверил в свою смерть. Он теперь только все время твердил: «Меня не надо вешать». Но через неделю его, как и других приговоренных, отправят на казнь.

Казнь разбойника

За свою короткую жизнь Михаил Голубец, прозвище которого Мишка Цыганок, совершил множество преступлений. Сейчас, когда он был приговорен к казни за убийство, Михаил сохраняет свойственные его характеру такие черты, как лукавство и грубость. 17 суток, которые он провел за решеткой перед повешением, проходят для него как одно мгновение. Он торопится жить, осознавая, что времени мало. Его телу необходимо движение, мозг начинает быстро работать.

Андреев сделал в основе психологического конфликта повести столкновение инстинкта жизни и смерти. Вначале автор описывает мучения министра, который спасся от покушения на него. Пока рядом с ним находились люди, он ощущал приятную взволнованность. Оставшись наедине, министра охватывает животный страх.

Он вспомнил разные случаи покушений на чиновников и отождествляет собственное тело с кусками мяса, которые видел на месте убийств. Писатель не жалеет художественного описания подробностей: «От воспоминаний тучное тело, раскинувшееся на кушетке, казалось уже чужим, уже чувствующим мощность взрыва».

В повести описывается мысль, что страшна не смерть, а ее осознание, тем более, если уже назначен ее день и час. Министр осознает, что он не успокоится, пока не сможет пережить час, на который назначено его убийство.

Мысль произведения заключается в том, что каждый человек обязан подумать перед смертью о главном, поскольку даже последние часы жизни имеют большой смысл, вероятно, самый важный, который полностью раскрывает личность.

История «О семи повешенных» была написана в духе настроений общества начала 20 столетия, в это время тематика судьбы находится на первом месте в литературе. Потеря социальных опор и нарастающая катастрофа — именно эти особенности объясняют актуальность проблемы повести.

Л. Андреев прошел трудный путь, вписав в литературу одну из самых ярких и трагичных страниц. На его пути было много неудач и заблуждений, однако даже в сложных ситуациях он не утратил дара благородства и искренности.

Краткое содержание: Рассказ о семи повешенных

Замученный недугами человек, грузный и старый находится на чужом кресле, в чужой спальне, в чужом доме и с непониманием разглядывает свое тело. Он пытается прислушаться к своим чувствам, пытается и никак не может уразуметь мысли в собственной голове. Он называет кого-то дураками, решившими, что если они сообщили тому о том, что на него готовится покушение, назвали время когда бомба должна будет разорвать его в клочья они помогли ему избавится от опасений за жизнь? Они, дураки, решили, что спасли его, тайно привезя его семью и его самого в этот незнакомый дом, где он находится в покое и безопасности, где он спасен! Но страшна не смерть, а знание о ней. Если бы человек мог знать дату и время своей смерти, то он не смог бы спокойно жить дальше с такой информацией. А они ему сказали, что с его превосходительством, то есть с ним, это произойдет в час пополудни.

Министр, покушение на которого приготовили заговорщики, раздумывает той ночью, которая вполне могла стать для него последней, о радости незнания о своей кончине, будто кто-то поведал ему, что он бессмертен. Революционеры, которых задержали в установленное согласно доносу время со взрывчаткой, адскими устройствами и револьверами у парадного министерского дома, проводят оставшиеся перед повешением ночи и дни с столь же тяжких размышлениях. Как такое возможно, чтобы их, молодых, сильных и здоровых убили? Да разве ж это смерть? Один из пятерых злоумышленников, Сергей Головин, размышляет о смерти, спрашивая себя боится ли он ее. И приходит к выводу, что ему просто жалко жизни, потому что это прекрасная жизнь, несмотря на уверения пессимистов. Ежели пессимиста повесить? И зачем у него борода выросла? Ведь не росла, не росла и тут выросла — к чему?

Кроме сына полковника в отставке, Сергея, которому отец при последней встрече пожелал идти на смерть, как офицеру на поле битвы, в тюремном каземате еще четверо. Купеческий сын Василий Каширин, все силы бросивший на то, чтобы не выказать парализующий его ужас перед смертью своим палачам. Неизвестный некто по прозвищу Вернер, которого считали главным зачинщиком, имеющего своё собственное суждение о смерти, которое в том состоит, что неважно убиваешь ты или нет, но если убивают тебя одного силами тысяч из страха перед твоими поступками, то это значит, что победа за тобой и смерть для тебя уже не существует. Неизвестная никому по прозвищу Муся, походившая на мальчишку-подростка, бледная и тонкая, готовая в смертный час присоединиться к сомну святых, светлых, лучших, которые не побоялись проити через пытки и казнь к светлому небу. Если бы после казни ей дали посмотреть на свой труп, она поглядела бы на него, сказав что это не она. И отпрянули бы палачи, философы и ученые со словами не прикасаться к данному месту, ибо оно свято. Последняя из проговоренных к висилице, Таня Ковальчук, казалась матерью своих сподвижников, настолько ее глаз, улыбка и страхи о них На весь суд и вынесенный приговор она не обратила внимания, забыла о себе полностью и думала лишь о других.

С этими пятью «политическими» ждут ту же самую виселицу эстонец Янсон, батрак еле говоривший на русском, которого приговорили за убийство владельца и попытку изнасилования хозяйки. Совершил он все это по глупости, узнав, что в соседнем хозяйстве как будто такое случилось. И Михаил Голубец, по прозвищу Цыганок, последнее злодеяние которого насчитывало три убийства и грабеж, а мрачное прошлое его уходило на неведомую глубину. Сам себя Мишка именовал вполне откровенно разбойником, бравируя тем, что сделал и что его теперь за это ждет. Янсон же наоборот парализован как совершенным, так и вынесенным приговором и повторяет одно и то же всем вокруг, вложив в эту фразу все, чего не смог выразить словами, говоря, что его не надо вешать. Текут дни и часы. До времени, когда их, собрав вместе, повезут за город, в весений лес на повешение, приговоренные в одиночестве осмысливают дикую, нелепую, невероятную мысль каждый по-своему. Вернер, механический человек, относящийся к жизни словно к сложной шахматной партии, сразу исцелился от презрения к окружающим, даже отвращения к их виду: он как бы на воспарил над землей на воздушном шаре и дивится, до чего же прекрасен мир. Муся грезит только о том, чтобы любящие ее люди не испытывали к ней жалости и не называли ее героиней. Она размышляет о своих соратниках, с которыми суждено ей встретить смерть, как о товарищах, в чей дом придёт с приветом на улыбающихся устах.

Сережа занимает своё тело упражнениями от Мюллера, немецкого доктора, одерживая победу над страхом острым ощущением жизни в гибком, молодом теле. Вася Каширин склонен к быстрому помешательству, люди представляются ему куклами. Янсон превратился в отупевшее и ослабшее животное. И лишь один Цыганок до своего последнего вздоха на пути к виселице все также зубоскалит и куражится. Он только тогда испытывает страх, когда видит, что остальных ведут на казнь парами, а он пойдет на смерть один. И тогда Ковальчук Таня уступила ему свое место подле Муси и Цыганок повел ее под руку, оберегая и находя дорогу, как долженствует мужчине перед женщиной. Взошло солнце. Мертвецов сложили в ящик. Спонтанная калоша, утерянная Сергеем, чернеет на фоне пахучего и мягкого мартовского снега.

Краткое содержание рассказа «Рассказ о семи повешенных» пересказала Осипова А.С.

Обращаем ваше внимание, что это только краткое содержание литературного произведения «Рассказ о семи повешенных». В данном кратком содержании упущены многие важные моменты и цитаты.

Л.Н. АНДРЕЕВ «Рассказ о семи повешенных». Анализ произведения

Л.Н. Андреев не жалеет художественных деталей для изо­бражения натуралистических подробностей: «…От этих вос­поминаний собственное тучное больное тело, раскинувшееся на кровати, казалось уже чужим, уже испытывающим огнен­ную силу взрыва». Анализируя собственное психологическое состояние, министр понимает, что спокойно пил бы свой кофе. В произведении возникает мысль о том. что страшна не сама смерть, а ее знание, особенно если обозначен день и час твое­го конца. Министр понимает, что не будет ему покоя, пока он не переживет этот час, на который назначено предполагаемое покушение. Напряжение всего организма достигает такой си­лы, что он думает, что не выдержит аорта и что он физически может не справиться с нарастающим волнением.

Далее в рассказе Л.Н. Андреев исследует судьбу семерых за­ключенных, приговоренных к казни через повешение. Пятеро из них являются как раз теми самыми террористами, которых пой­мали при неудачном покушении. Писатель дает их развернутые портреты, в которых уже во время сцены суда видны признаки приближения к гибели: на лбу арестантов выступает пот, пальцы дрожат, возникает желание кричать, ломать пальцы.

Для заключенных особой пыткой также становится не столько сама казнь, в ходе которой они держатся мужественно и достойно, поддерживают друг друга, а длительное ожидание.

Л.Н. Андреев последовательно представляет читателю це­лую галерею образов террористов. Это Таня Ковапьчук, Муся, Вернер, Сергей Головин и Василий Каширин. Самым тяже­лым испытанием перед смертью для героев оказывается сви­дание с родителями. «Самая казнь во всей ее чудовищной не­обычности, в поражающем мозг безумии ее, представлялась воображению легче и казалась не такою страшною, как эти несколько минут, коротких и непонятных, стоящих как бы вне времени, как бы вне самой жизни», — так передает чувства Сергея Головина перед казнью Л.Н. Андреев. Возбужденное состояние героя перед свиданием писатель передает через жест: Сергей бешено шагает по камере, щиплет бородку, морщится. Однако родители стараются вести себя мужествен­но и поддержать Сергея. Отец находится в состоянии выму­ченной отчаянной твердости. Даже мать только поцеловала и молча села, не заплакала, а странно улыбалась. Лишь в конце свидания, когда родители ревностно целуют Сергея, в их гла­зах появляются слезы. Однако в последнюю минуту отец вновь поддерживает сына и благословляет его на смерть. В этой выразительной в художественном отношении сцене пи­сатель прославляет силу родительской любви, самого беско­рыстного и самоотверженного чувства на свете.

К Василию Каширину на свидание приходит только мать. Будто бы вскользь мы узнаем, что отец его — богатый торго­вец. Родители не понимают поступка сына и осуждают его. Од­нако мать все-таки пришла проститься. Во время свидания она словно не понимает сложившейся ситуации, спрашивает, поче­му сыну холодно, упрекает его в последние минуты свидания.

Символично, что они плачут в разных углах комнаты, да­же перед лицом смерти говоря о чем-то пустом и ненужном. Лишь после того, как мать выходит из здания тюрьмы, она от­четливо понимает, что сына завтра будут вешать. Л.Н. Андре­ев подчеркивает, что муки матери, быть может, во сто крат сильнее переживаний самого обреченного на казнь. Старуха падает, ползает по ледяному насту, и ей мерещится, что она пирует на свадьбе, а ей все льют и льют вино. В этой сцене, где горе граничит с безумным видением, передается вся сила отчаяния героини, которая так никогда и не побывает на свадьбе сына, не увидит его счастливым.

Таня Ковальчук переживает прежде всего за своих товари­щей. Муся счастлива умереть как героиня и мученица: «Нет ни сомнений, ни колебаний, она принята в лоно, она правомерно

2-10738 вступает в ряды тех светлых, что извека через костер, пытки и казни идут к высокому небу». Купаясь в своих романтических мечтах, она уже мысленно шагнула в бессмертие. Муся готова была на безумство ради торжества моральной победы, ради эй­фории от безумства своего «подвига». «Мне бы даже так хоте­лось: выйти одной перед целым полком солдат и начать стре­лять в них из браунинга. Пусть я одна, а их тысячи, и я никого не убью. Это-то и важно, что их тысячи. Когда тысячи убивают одного, то, значит, победил этот один», — рассуждает девушка.

Сергею Головину жалко своей молодой жизни. Особенно остро подступал к нему страх после физических упражнений. В то время как на воле он ощущал в эти минуты особый подъ­ем жизнерадостности. В последние часы герой чувствует, что его как будто оголили: «Смерти еще нет, но нет уже и жизни, а есть что-то новое, поразительно непонятное, и не то совсем лишенное смысла, не то имеющее смысл, но такой глубокий, таинственный и нечеловеческий, что открыть его невозмож­но». Всякая мысль и всякое движение перед лицом смерти ка­жется герою безумием. Время для него словно останавливает­ся, и в этот момент ему сразу становятся видны и жизнь, и смерть одновременно. Однако Сергей усилием воли все-таки заставляет себя сделать гимнастику.

Василий Каширин мечется по камере, страдая, как от зубной боли. Примечательно, что он лучше других держался, когда шла подготовка к террористическому акту, так как его вдохновляло чувство утверждения «своей дерзкой и бесстрашной воли».

В тюрьме же его подавляет собственное бессилие. Таким образом, Л.Н. Андреев показывает, как ситуация, с которой герой подходит к смерти, влияет на само восприятие челове­ком этого события.

Анализ произведения Л. Андреева «Рассказ о семи повешенных» (Сергей Головин)

«Рассказ о семи повешенных» Л. Андреева – произведение глубокое, психологически тонкое, самобытное. Это повествование о семи людях, ждущих повешения и в итоге казненных. Пятеро из них – политические преступники, террористы. Один – вор и неудавшийся насильник, а седьмой – просто разбойник.

Писатель прослеживает «путь» этих, таких разных, преступников от суда до казни. Андреева интересует не столько их внешняя жизнь, сколько внутренняя: осознание этими людьми того, что они скоро умрут, что их ожидает смерть, их поведение, их мысли. Все это перерастает в философское размышление автора о смерти вообще, ее сущности, проявлениях, о ее глубокой связи с жизнью.

Один из повешенных, Сергей Головин, принадлежал к пятерке террористов. Это был еще совсем молодой человек. Его основное качество, которое подчеркивает автор, была молодость, молодость и здоровье. Этот юноша любил жизнь во всех ее проявлениях: он радовался солнцу, свету, вкусной еде, своему сильному и ловкому телу, ощущению, что впереди у него целая жизнь, которую можно посвятить чему-то высокому и прекрасному.

Головин был сыном отставного полковника, сам в прошлом офицер. И он, дававший присягу на верность государю, теперь избрал для себя другое поприще – бороться с царским режимом. Но мне кажется, что его привела к этому не убежденность в правильности идей терроризма, а просто желание чего-то романтического, возвышенного, достойного. И теперь Головин расплачивается за свои поступки – его приговорили к повешению.

На суде этот герой вел себя спокойно и даже как-то отрешенно. Он смотрел на по-весеннему синее небо, на солнце, пробивающееся в окно суда, и думал о чем-то. Головин думал сосредоточенно и напряженно, как будто не желая слышать того, что происходит в суде, отгораживаясь от этого. И только мгновениями он терял контроль и возвращался к реальным событиям. Тогда «проступила землистая, мертвенная синева; и пушистый волос, с болью выдираясь из гнезда, сжался, как в тисках, в побелевших на кончике пальцах». Но любовь к жизни и радость молодости тут же побеждала. И вновь взгляд Головина становился радостным.

Интересно, что даже судьи чувствовали чистоту и прекрасную жизнерадостность этого героя. Автор пишет, что они «жалели» Головина. На приговор Сергей отреагировал спокойно, но с какой-то наивной досадой, как будто не ожидал его: «Чтобы черт их побрал, ведь повесили-таки».

Головину предстояло пережить множество тяжелых испытаний в ожидании смерти. Едва ли не самым сложным было для него пережить свидание с родными. Сергей очень любил своих родителей, уважал и жалел. Он не мог себе представить, как он в последний раз увидит отца и мать, как они переживут эту боль. У Головина просто разрывалось сердце. На свидании отец Сергея крепился, старался облегчить страдания сына, поддержать его. Поэтому он останавливал мать героя, когда та не выдерживала и начинала срываться на слезы или причитания. Но и сам Николай Сергеевич не смог до конца вынести эту пытку: он разрыдался на плече у сына, прощаясь с ним и благословляя на смерть.

Головин тоже держался и крепился из всех сил. И только когда родители ушли, он лег на кровать и долго плакал, пока не уснул.

Далее автор описывает момент ожидания героем смерти в камере, моменты ожидания и размышления. Головин никогда не задумывался о смерти, он весь был погружен в жизнь. Его любили товарищи за его чистоту, наивность, романтичность, силу. Да и сам он строил большие планы. И вдруг – смертный приговор, неумолимо приближающаяся смерть. Сначала героя спасала мысль о том, что наступил другой этап его жизни, цель которого — «хорошо умереть». На какое-то время это отвлекло Сергея от тягостных мыслей. Он занимался тем, что тренировался, двигался, то есть заглушал страх смерти жизнью. Но постепенно этого становилось недостаточно.

Страх смерти начал преследовать героя. Сначала это были короткие моменты, «постепенно и как-то толчками». Затем страх начал разрастаться до огромных масштабов. Тело, молодое здоровое тело героя не хотело умирать. И тогда Сергей решил ослаблять его, чтобы оно не подавало таких сильных сигналов о своем желании жить. Но и это помогло лишь на время. Головина стали посещать такие мысли, о которых он даже не задумывался раньше. Юноша начал думать о ценности жизни, о ее невыносимой прекрасности.

Когда до казни оставалось лишь несколько часов, Сергей впал в странное состояние – это еще не была смерть, но уже и не жизнь. Состояние пустоты и отстраненности от мысли, что сейчас он, Сергей Головин, есть, а через некоторое время его не будет. И от этого начиналось ощущение, что сходишь с ума, что твое тело – это не твое тело и так далее. Андреев пишет, что Головин достиг состояния какого-то прозрения – он прикоснулся в своем страхе к чему-то непостижимому, к самому Богу. И после этого у героя наступило какое-то успокоение, он вновь стал жизнерадостен, вернулся к упражнениям, как будто открыл для себя какую-то тайну.

До самого конца, до самой смерти Головин оставался верен себе: спокоен, по-детски наивен, чист душой и жизнерадостен. Он радовался хорошей погоде, весеннему дню, единению, пусть и последнему, со своими товарищами.

Герой уходит на смерть первым, молча, с достоинством, поддерживая своего товарища Василия Каширина.

Финал рассказа страшен и лиричен одновременно. Жизнь продолжалась – над морем вставало солнце, а в это время вывозили трупы повешенных героев. Обезображенные тела этих людей увозили по той же дороге, по которой их привезли живыми. И ничего не изменилось в природе. Только жизнь уже течет без этих людей, и им никогда не насладиться больше ее прелестью.

Пронзительно печальной становится такая деталь, как потерянная калоша Сергея Головина. Лишь она печально провожала страшную процессию в последний путь.

Мне думается, в этом рассказе Андреев выступает как гуманист и философ. Он показывает, что смерть – самое страшное и непонятное, что может быть в человеческой жизни, самое трудное для человеческого сознания. Зачем и почему люди стремятся к ней, и так неминуемо приближающуюся?

Писатель ставит своих героев в критическую ситуацию и наблюдает, как они ведут себя в ней. Не все достойно встречают свою смерть. Я думаю, что Сергей Головин именно в числе «достойных». Пережив кризис, он что-то для себя решил, что-то понял и принял смерть достойно.

Любопытно, что казнимых именно семеро. Это число несет большую смысловую нагрузку в православии, например. Это мистическое число, и именно его Андреев выбирает для своего наблюдения над людьми, человеческой природой. Мне кажется, сам писатель делает такой вывод: испытание смертью выдерживают далеко не все. Его проходят лишь те, у кого есть какая-то опора, идея, ради которой он готов умереть. И эта идея – жизнь и смерть ради люди, блага человечества.

Леонид Андреев — Рассказ о семи повешенных

1

Леонид Андреев

Рассказ о семи повешенных

1. В час дня, Ваше Превосходительство

Так как министр был человек очень тучный, склонный к апоплексии, то со всякими предосторожностями, избегая вызвать опасного волнения, его предупредили, что на него готовится очень серьезное покушение. Видя, что министр встретил известие спокойно и даже с улыбкой, сообщили и подробности: покушение должно состояться на следующий день, утром, когда он выедет с докладом; несколько человек террористов, уже выданных провокатором и теперь находящихся под неусыпным наблюдением сыщиков, должны с бомбами и револьверами собраться в час дня у подъезда и ждать его выхода. Здесь их и схватят.

– Постойте, – удивился министр, – откуда же они знают, что я поеду в час дня с докладом, когда я сам узнал об этом только третьего дня?

Начальник охраны неопределенно развел руками:

– Именно в час дня, ваше превосходительство.

Не то удивляясь, не то одобряя действия полиции, которая устроила все так хорошо, министр покачал головою и хмуро улыбнулся толстыми темными губами; и с тою же улыбкой, покорно, не желая и в дальнейшем мешать полиции, быстро собрался и уехал ночевать в чей-то чужой гостеприимный дворец. Также увезены были из опасного дома, около которого соберутся завтра бомбометатели, его жена и двое детей.

Пока горели огни в чужом дворце и приветливые знакомые лица кланялись, улыбались и негодовали, сановник испытывал чувство приятной возбужденности – как будто ему уже дали или сейчас дадут большую и неожиданную награду. Но люди разъехались, огни погасли, и сквозь зеркальные стекла на потолок и стены лег кружевной и призрачный свет электрических фонарей; посторонний дому, с его картинами, статуями и тишиной, входившей с улицы, сам тихий и неопределенный, он будил тревожную мысль о тщете запоров, охраны и стен. И тогда ночью, в тишине и одиночестве чужой спальни, сановнику стало невыносимо страшно.

У него было что-то с почками, и при каждом сильном волнении наливались водою и опухали его лицо, ноги и руки, и от этого он становился как будто еще крупнее, еще толще и массивнее. И теперь, горою вздутого мяса возвышаясь над придавленными пружинами кровати, он с тоскою больного человека чувствовал свое опухшее, словно чужое лицо и неотвязно думал о той жестокой судьбе, какую готовили ему люди. Он вспомнил, один за другим, все недавние ужасные случаи, когда в людей его сановного и даже еще более высокого положения бросали бомбы, и бомбы рвали на клочки тело, разбрызгивали мозг по грязным кирпичным стенам, вышибали зубы из гнезд. И от этих Воспоминаний собственное тучное больное тело, раскинувшееся на кровати, казалось уже чужим, уже испытывающим огненную силу взрыва; и чудилось, будто руки в плече отделяются от туловища, зубы выпадают, мозг разделяется на частицы, ноги немеют и лежат покорно, пальцами вверх, как у покойника. Он усиленно шевелился, дышал громко, кашлял, чтобы ничем не походить на покойника, окружал себя живым шумом звенящих пружин, шелестящего одеяла; и чтобы показать, что он совершенно жив, ни капельки не умер и далек от смерти, как всякий другой человек, – громко и отрывисто басил в тишине и одиночестве спальни:

– Молодцы! Молодцы! Молодцы!

Это он хвалил сыщиков, полицию и солдат, всех тех, кто охраняет его жизнь и так своевременно, так ловко предупредили убийство. Но шевелясь, но хваля, но усмехаясь насильственной кривой улыбкой, чтобы выразить свою насмешку над глупыми террористами-неудачниками, он все еще не верил в свое спасение, в то, что жизнь вдруг, сразу, не уйдет от него. Смерть, которую замыслили для него люди и которая была только в их мыслях, в их намерениях, как будто уже стояла тут, и будет стоять, и не уйдет, пока тех не схватят, не отнимут у них бомб и не посадят их в крепкую тюрьму. Вон в том углу она стоит и не уходит – не может уйти, как послушный солдат, чьей-то волею и приказом поставленный на караул.

– В час дня, ваше превосходительство! – звучала сказанная фраза, переливалась на все голоса: то весело-насмешливая, то сердитая, то упрямая и тупая. Словно поставили в спальню сотню заведенных граммофонов, и все они, один за другим, с идиотской старательностью машины выкрикивали приказанные им слова:

– В час дня, ваше превосходительство.

И этот «завтрашний час дня», который еще так недавно ничем не отличался от других, был только спокойным движением стрелки по циферблату золотых часов, вдруг приобрел зловещую убедительность, выскочил из циферблата, стал жить отдельно, вытянулся, как огромный черный столб, всю жизнь разрезающий надвое. Как будто ни до него, ни после него не существовало никаких других часов, а он только один, наглый и самомнительный, имел право на какое-то особенное существование.

– Ну? Чего тебе надо? – сквозь зубы, сердито спросил министр.

Орали граммофоны:

– В час дня, ваше превосходительство! – И черный столб ухмылялся и кланялся.

Скрипнув зубами, министр приподнялся на постели и сел, опершись лицом на ладони, – положительно он не мог заснуть в эту отвратительную ночь.

И с ужасающей яркостью, зажимая лицо пухлыми надушенными ладонями, он представил себе, как завтра утром он вставал бы, ничего не зная, потом пил бы кофе, ничего не зная, потом одевался бы в прихожей. И ни он, ни швейцар, подававший шубу, ни лакей, приносивший кофе, не знали бы, что совершенно бессмысленно пить кофе, одевать шубу, когда через несколько мгновений все это: и шуба, и его тело, и кофе, которое в нем, будет уничтожено взрывом, взято смертью. Вот швейцар открывает стеклянную дверь… И это он, милый, добрый, ласковый швейцар, у которого голубые солдатские глаза и ордена во всю грудь, сам, своими руками открывает страшную дверь, – открывает, потому что не знает ничего. Все улыбаются, потому что ничего не знают.

– Ого! – вдруг громко сказал он и медленно отвел от лица ладони.

И, глядя в темноту, далеко перед собою, остановившимся, напряженным взглядом, так же медленно протянул руку, нащупал рожок и зажег свет. Потом встал и, не надевая туфель, босыми ногами по ковру обошел чужую незнакомую спальню, нашел еще рожок от стенной лампы и зажег. Стало светло и приятно, и только взбудораженная постель со свалившимся на пол одеялом говорила о каком-то не совсем еще прошедшем ужасе.

В ночном белье, с взлохматившейся от беспокойных движений бородою, с сердитыми глазами, сановник был похож на всякого другого сердитого старика, у которого бессонница и тяжелая одышка. Точно оголила его смерть, которую готовили для него люди, оторвала от пышности и внушительного великолепия, которые его окружали, – и трудно было поверить, что это у него так много власти, что это его тело, такое обыкновенное, простое человеческое тело, должно было погибнуть страшно, в огне и грохоте чудовищного взрыва. Не одеваясь и не чувствуя холода, он сел в первое попавшееся кресло, подпер рукою взлохмаченную бороду и сосредоточенно, в глубокой и спокойной задумчивости, уставился глазами в лепной незнакомый потолок.

Так вот в чем дело! Так вот почему он так струсил и так взволновался! Так вот почему она стоит в углу и не уходит и не может уйти!

– Дураки! – сказал он презрительно и веско.

– Дураки! – повторил он громче и слегка повернул голову к двери, чтобы слышали те, к кому это относится. А относилось это к тем, кого недавно он называл молодцами и кто в излишке усердия подробно рассказал ему о готовящемся покушении.

«Ну, конечно, – думал он глубоко, внезапно окрепшею и плавною мыслью, – ведь это теперь, когда мне рассказали, я знаю и мне страшно, а ведь тогда бы я ничего не знал и спокойно пил бы кофе. Ну, а потом, конечно, эта смерть, – но разве я так боюсь смерти? Вот у меня болят почки, и умру же я когда-нибудь, а мне не страшно, потому что ничего не знаю. А эти дураки сказали: в час дня, ваше превосходительство. И думали, дураки, что я буду радоваться, а вместо того она стала в углу и не уходит. Не уходит, потому что это моя мысль. И не смерть страшна, а знание ее; и было бы совсем невозможно жить, если бы человек мог вполне точно и определенно знать день и час, когда умрет. А эти дураки предупреждают: „В час дня, ваше превосходительство!“

Стало так легко и приятно, словно кто-то сказал ему, что он совсем бессмертен и не умрет никогда. И, снова чувствуя себя сильным и умным среди этого стада дураков, что так бессмысленно и нагло врываются в тайну грядущего, он задумался о блаженстве неведения тяжелыми мыслями старого, больного, много испытавшего человека. Ничему живому, ни человеку, ни зверю, не дано знать дня и часа своей смерти. Вот он был болен недавно, и врачи сказали ему, что умрет, что нужно сделать последние распоряжения, – а он не поверил им и действительно остался жив. А в молодости было так: запутался он в жизни и решил покончить с собой; и револьвер приготовил, и письма написал, и даже назначил час дня самоубийства, – а перед самым концом вдруг передумал. И всегда, в самое последнее мгновение может что-нибудь измениться, может явиться неожиданная случайность, и оттого никто не может про себя сказать, когда он умрет.

1

Конец ознакомительного отрывка ПОНРАВИЛАСЬ КНИГА?

Эта книга стоит меньше чем чашка кофе! УЗНАТЬ ЦЕНУ