Рассказ о войне 2 класс литературное чтение короткие

Юрий ЯКОВЛЕВ
Память

После урока в пустом классе сидела черноголовая девочка и рисовала. Она подперла щеку кулачком, от чего один глаз превратился в щелочку, и старательно водила кисточкой по листу бумаги. Время от времени девочка отправляла кисточку в рот, и на губах виднелись следы всех красок ее небогатой палитры. За этим занятием ее и застала завуч Антонина Ивановна.

— Тебя оставили после уроков? — спросила строгая наставница, и в пустом классе ее голос прозвучал гулко и раскатисто.

— Нет, — отозвалась девочка и нехотя встала. — Я рисую.

— Почему не идешь домой?

— У меня скоро кружок. — Девочка по привычке отправила кисточку в рот. — Я хожу в танцевальный.

Антонина Ивановна собралась было уходить, но девочка остановила ее неожиданным вопросом:

— Вы Лиду помните?

— Какую Лиду? — Мало ли на своем веку завуч знавала Лид вроде этой черноголовой. — Какую Лиду?

— Лиду Демеш.

— Из какого класса? — почти механически спросила завуч.

— Она не из класса, — ответила девочка. — Она из Орши.

Слова «из Орши» почему-то заставили Антонину Ивановну задержаться. Учительница опустилась на краешек парты, задумалась.

— Она спала на минах, помните?

— На минах?

— Она спала на минах. Одна в холодной сараюшке. Мины могли взорваться. Вы приходили к Лиде за минами. Помните?

Черноголовая как бы взяла за руку пожилую учительницу и привела ее в покосившийся сарай с крышей из ржавого, отслужившего железа. Дверь открывалась со скрипом. Внутри было темно, пахло дровами и прелью. А в дальнем углу стояла койка на кривых ножках.

— Вспомнила, — с облегчением сказала Антонина Ивановна, и ее голос прозвучал задумчиво, приглушенно, словно донесся из Лидиной сараюшки. Мины лежали под койкой в груде битого кирпича.

— Верно, — подтвердила девочка.

Со стороны разговор завуча и девочки выглядел очень странно.

Девочка вспоминала то, чего она в силу своего возраста не могла помнить, и как бы задавала учительнице наводящие вопросы.

— А помните, как Лида торговала яйцами?

— Какими яйцами?

Антонина Ивановна слегка покраснела — уж слишком много получалось наводящих вопросов.

— Обыкновенными яйцами, — пояснила девочка. — Лида выносила на станцию полную корзину. А вы в это время подкладывали под состав мину.

— Верно! Немцы бежали от вагонов к Лиде, совали ей засаленные марки, а я делала свое дело… Что ты еще помнишь о Лиде?

Антонина Ивановна и не заметила, как вместо «знаешь» сказала «помнишь». На какое-то мгновение ей показалось, что обо всем, что в годы войны происходило в Орше, она впервые узнаёт со слов своей ученицы. И оттого, что маленькая ученица так уверенно ориентируется в ее военном прошлом, пожилая учительница почувствовала себя защищенной от разрушительной силы забвенья. Теперь она настойчиво прокладывала дорогу в свое прошлое, благо в этом трудном занятии у нее оказалась прекрасная помощница.

— Что ты еще помнишь о Лиде?

— Накануне праздников Лида всегда стирала свой пионерский галстук. Она же не носила его?

— Не носила. Но стирка галстука напоминала ей мирное время.

Хотя мыло было на вес золота.

— На вес золота? Мыло? — удивилась черноголовая и тут же продолжала свой рассказ: — Однажды Лиду застал полицай.

— Она мне об этом не рассказывала, — нерешительно сказала завуч.

— Застал, — уверенно повторила девочка. — Но Лида не растерялась выплеснула воду на кирпичи. Красный галстук слился с кирпичами.

В это время дверь отворилась, и в класс, очень невысоко от пола, просунулась стриженая голова. Тонкий голосок, заикаясь, произнес:

— Вв-вас директор зз-зовет!

Голова исчезла. Антонина Ивановна, однако, не спешила уходить.

— Ты откуда знаешь про Лиду? — спросила она.

— Знаю. — Девочка внимательно смотрела на завуча, при этом облизывала кисточку. — Я и про вас знаю… Юная партизанка Тоня Кулакова…

— Тоня Кулакова, — подтвердила Антонина Ивановна и посмотрела на свою маленькую собеседницу как бы издалека. — Я ведь тоже была девчонкой. На два года старше Лиды.

— Лида все время толкалась на станции. Среди фашистов. Считала вагоны. Заглядывала внутрь. И записывала.

— А я доставляла записочки партизанам.

Теперь разговор строгой наставницы и ученицы напоминал встречу двух бывалых людей, когда один помогает вспоминать другому, и две человеческие памяти сливаются в одну.

— Лида не только хранила мины, она собирала их, — говорила девочка. Она была ловкой и осторожной. Ни одна мина не взорвалась в ее руках.

— Мина не взорвалась, — подтвердила Антонина Ивановна и опустила голову, — но Лида погибла…

Две собеседницы замолчали, как бы сделали привал на своем трудном пути. Первой заговорила девочка:

— Дедушка говорит, что все равно от чего погибать — от мины или от пули.

— Это верно, — согласилась Антонина Ивановна, — вопрос — кому погибать.

Теперь девочка опустила голову. Она как бы затерялась на далеких сложных перекрестках прошлого и напряженно искала верную дорогу. На мгновенье она утратила уверенность. Кому погибать? Как ответить на этот бесконечно трудный вопрос? Тем более что погибнуть должна была Тоня, Антонина Ивановна.

Вместо привала наступил самый трудный участок пути. Девочка вдруг подняла глаза на учительницу и, как бы рассуждая сама с собой, заговорила:

— Лида спала на минах и приносила на станцию яйца… в корзине. И передавала вам записочки для партизан. Но на этот раз вы не пришли…

— Я не пришла! В том-то и дело!

— Вы не пришли, и Лида сама понесла записочку к партизанам.

И попала в засаду…

В класс снова заглянула стриженая голова. И тонкий голосок, заикаясь, повторил:

— Вв-вас директор зз-зовет!

Завуч не услышала голоса и не увидела стриженой головы. Она как бы покинула класс и перенеслась в далекое тяжелое время, когда взрывались эшелоны врага, а тринадцатилетние девочки погибали наравне с взрослыми бойцами.

Девочка тоже не заметила посланца директора. Она продолжала отвечать на трудный вопрос:

— Вы не пришли, потому что были ранены. Раненые не могут ходить… Вы были ранены…

Антонина Ивановна молчала. Тогда девочка дотронулась до руки учительницы.

— Вы же были… были!..

Девочке казалось, что завуч никак не может вспомнить, была ли она ранена накануне того дня, когда схватили Лиду. Силится и никак не может вспомнить. И, чтобы помочь ей, девочка спросила:

— У вас болит плечо?

Антонина Ивановна как-то механически погладила левое плечо правой рукой.

— Болит временами, по погоде…

— Вот видите, болит по погоде! — обрадовалась черноголовая:

наконец-то ей удалось убедить Антонину Ивановну, что она была ранена.

— Теперь, когда заболит старая рана, вспоминаешь не о войне, а о поликлинике, — рассеянно сказала учительница.

А девочка уже двигалась дальше:

— Когда Лиду вели на расстрел, она крикнула: «Передайте маме, что меня ведут на расстрел!»

Эти слова так непривычно прозвучали в пустом классе, что Антонине Ивановне показалось, будто она слышит голос своей маленькой боевой подружки — пионерки Лиды Демеш. И сама Лида стоит рядом: беленькое лицо, ровные низкие брови, внимательные серые глаза, глядящие чуть исподлобья…

Голос, удивительно похожий на Лидии, произнес:

— Мне пора на кружок… Я хожу в танцевальный…

«Лида тоже ходила в танцевальный» — подумала бывшая партизанка Тоня Кулакова.

Дверь тихо затворилась. И девочка, которая когда рисует, облизывает кисточку, ушла, а учительнице показалось, что ушла Лида.

Лида Демеш… И Антонина Ивановна все не решалась поднять глаза, чтобы не обнаружить, что Лиды нет рядом. Антонина Ивановна продолжала оставаться в том трудном и бесконечно дорогом времени, куда ее неожиданно привела черноголовая девочка и откуда, заглушая все звуки жизни, долетели слова: «Передайте маме, что меня ведут на расстрел!»

От автора В этом рассказе очень мало вымышленного. И все, что связано с маленькой пионеркой — героиней Лидией Демеш, — правда.

Лиде Демеш было всего тринадцать лет, когда она была активным бойцом Оршанского подполья. Пусть этот рассказ напоминает о Лиде тем, кто ее забыл, и познакомит с ней тех, кто ее не знал.

Цветок хлеба

Сколько маленький Коля помнил себя в войну, он всегда был голодным. Он никак не мог привыкнуть, приладиться к голоду, и его ввалившиеся глаза сердито поблескивали, постоянно искали добычу. Черноволосый, нестриженый, взъерошенный, с проступающими ребрышками, он был похож на маленького исхудалого волчонка. Он тянул в рот все, что было съедобным, — щавель, вяжущие ягоды черемухи, какие-то корни, дикие лесные яблоки, пронзительно кислые и крепкие. Дома ему давали болтанку и хлеб. Мать добавляла в муку веники — вымолоченные метелки проса, и хлеб был тяжелый, вязкий; от него пахло сырой глиной. Но и этот хлеб голодный мальчонка съедал мгновенно, жадно посапывая раздутыми ноздрями.

Один раз за всю войну он наелся хлеба вдосталь. И хлеб был не из веников — настоящий. Его принесли с собой наши автоматчики.

Они вошли в хату ночью. Их тяжелые шинели и сбитые сапоги были измазаны чем-то белым и фосфоресцировали в полутьме, словно к ним налипли хлопья снега. А на дворе шел дождь. Бойцы пришли не из степи, а спустились с меловых гор, спуск был трудным, и они измазались в мелу. В теплой хате от солдат шел банный пар, и сразу запахло табачным дымом, мокрыми портянками, ременной кожей и ароматным свежим житником, который они выкладывали на стол.

От ночных гостей в хате стало тесно, как на вокзале, и маленький Коля почувствовал себя не дома. Он забился в угол и опасливо наблюдал за пришельцами. И тут его заметил скуластый солдат, прихрамывающий на левую ногу. Он поманил к себе Колю:

— Эй, хозяин, пойди-ка сюда. Хлебушка хочешь?

Мальчику захотелось крикнуть: «Хочу! Хочу!» Но к горлу подкатил ком. Он не мог произнести ни слова и молча глотал слюну.

— Ты, наверно, плотно поужинал?

Коля растерянно заморгал, а скуластый солдат развязал мешок и сунул ему в руку большой кусок хлеба. У голодного мальчика закружилась голова. Он вскарабкался на печку, зажмурил глаза и припал к хлебу. Он дышал хлебом, ласкался к нему, согревал его руками и щекой. Он откусывал то мякиш, то с веселым азартом грыз корку, и покойная сытость сладко разливалась по телу. Коля подобрел от хлеба, как взрослые добреют порой от вина. Ему казалось, что все вокруг хлебное: и лежит он на хлебе, и под головой у него мягкий хлеб, и покрыт он теплым хлебом. Он уснул, и всю ночь ему снился хлеб.

…Когда война подходила к концу, мать посеяла на огороде полоску пшеницы. Вскоре из земли проклюнулись робкие всходы. Они были похожи на траву. Мальчик пожевал травинку и не почувствовал хлебного вкуса: трава как трава. Может быть, никакого хлеба и не будет. Но трава начала сворачиваться в трубку.

— Скоро наш хлеб зацветет, — говорила мать.

И все ждали, и Коля ждал, и ему на память приходил свежий солдатский житник и счастливая хлебная ночь, которая то ли была на самом деле, то ли приснилась. Коля ждал, что хлеб зацветет голубыми цветами или алым маковым цветом. А может быть, как вишня, покроется белой метелицей. Он так и не заметил, как цветет хлеб. Появились колосья — глазастые, голубоватые, чуть запотевшие.

Потом полоска стала соломенной.

Когда собрали первый урожай, бабушка на радостях испекла два коржа величиной с подсолнух. Коржи были пахучие, румяные. Бабушка смазала их масляным перышком и посыпала солью, крупной, как толченое стекло. От коржей шел жар, и они светились, как два маленьких посоленных солнца.

Мальчик сидел перед столом, и его ввалившиеся глаза приросли к коржам. Он ждал, когда ж его угостят, и вдыхал в себя теплый дух испеченного хлеба. Он едва сдерживался, чтобы не протянуть руку и не взять без спроса завидное угощение. Наконец бабушка подошла к нему и сказала:

— Отведай, внучок, моего коржа.

Какая-то скрытая пружина сработала внутри — руки мгновенно устремились к коржу, пальцы крепко сжали его и потянули в рот.

Корочка обжигала губы, соль пощипывала язык, ноздри раздувались, боясь упустить толику вкусного запаха. Нет, корж был повкуснее солдатского житника, но он таял с неудержимой силой: и вскоре в руке мальчика остался тоненький полумесяц. И его скоро не стало…

Коля облизал губы, облизал пальцы и тяжело вздохнул. А второй корж, румяный, целехонький и наверняка еще более вкусный, лежал на столе и призывно улыбался всей своей рожицей.

— Отнеси этот корж деду, — сказала бабушка.

— Давай отнесу, — упавшим голосом сказал Коля.

Дед был очень старым и жил на пасеке. Домой он приходил в те редкие дни, когда на огороде топили прокопченную, покосившуюся баньку. Все лицо деда заросло щетиной, словно из подбородка и щек торчало множество железных гвоздиков. Коля боялся приблизиться к деду, чтобы не уколоться.

Бабушка завернула горячий корж в лопух и протянула его Коле.

Сперва он нес свою дорогую ношу в руках. Потом лопух пришлось выбросить, а корж спрятать за пазуху, чтобы его не отняли мальчишки. Корж был горячим, он жег кожу, а крупная соль въедалась в обожженное место. Коле казалось, что он несет за пазухой сердитого зверька и зверек кусает его живот. Но он терпел. Он прошел мимо мальчишек, и они не заподозрили, какой вкусный гостинец спрятан у Коли за пазухой.

Дед не услышал прихода внука. Он сидел перед пчелиным водопоем — перед желобком, по которому текла вода. Пчелы облепили желобок и пили, опуская хоботки в прохладную воду. Дед подставлял руку, и вода стекала ему в ладонь. Он подносил ладонь ко рту и пил пчелиную воду, она была сладковатой. Пчелы ползали по плечам, по голове деда, забирались в ушную раковину. Они не кусали деда. Они его признавали за своего.

Дед обрадовался. Он вертел корж в руках и нюхал. А Коля стоял перед стариком, поглощенный надеждой, что дед разломит корж пополам.

— Хороший корж, — сказал дед.

— Хороший, — тут же согласился Коля.

— Без немцев и земля лучше родит! — Дед опустил руку с коржом. — Как там бабка-то? Ползает?

— Ползает, — вздохнул мальчик и, чтобы не думать больше о корже, спросил: — Дед, а тебе медаль дадут за немцев?

— Зачем медаль? — сказал он. — Мне бы здоровья.

Дед не стал есть гостинец, а отнес его в шалаш. До чего же жадный дед! Совсем одичал со своими пчелами. Он специально спрятал корж, чтобы не делиться и потом спокойно жевать его, макая в липкий гречишный мед.

Коля собрался уходить. В последнюю минуту, когда дед протянул котомку с грязным бельем — пусть бабка простирнет! — у Коли чтото дрогнуло, и он чуть не попросил у деда кусочек коржа. Но сумел побороть минутную слабость. И промолчал.

Он шел не спеша, размахивая котомкой, и думал о том, что, когда кончится война, в доме будет много хлеба и он будет есть коржи утром, в обед и вечером. А сейчас корж ест дед — он, Коля, уже съел свой. Мальчик представил себе деда, который долго перемалывает беззубым ртом запеченную корочку. Старый, наверное, и вкусато не чувствует.

Дома он сунул бабушке котомку и буркнул:

— Дед велел простирнуть!

— Как он там, не болеет? — насторожилась бабушка.

— Чего ему болеть-то? — сказал Коля. — Пасет себе пчел.

Бабушка молча принялась выкладывать на лавку дедушкино бельишко, рассматривая, где надо заштопать, где залатать. На дне котомки оказалась чистая тряпица, завязанная узлом. Бабушка неторопливо развязала непослушными пальцами узел. В тряпице лежал корж. Она ничего не сказала. Положила нежданный гостинец перед внуком.

Румяное, густо посыпанное солью солнышко ослепило мальчика.

Радостный огонек вспыхнул в его глазах. Он проглотил слюну, предвкушая угощение, и протянул руку к коржу. Но какое-то незнакомое чувство удержало его руку. Это чувство оказалось сильнее голода, важнее хлеба. Значит, дед не жует корж и не макает его в гречишный мед, а пьет свою подслащенную водичку, которая заглушает голод, и пчелы ползают по его плечам… И он воевал с фашистами, а медали ему не надо.

Коля сполз со скамейки и пошел прочь… Но через некоторое время он вернулся. Взял со стола остывший корж. Аккуратно завернул его в чистую тряпицу и положил в дедушкин сундук, где лежали старые сапоги, шапки, дратва, мешок с самосадом и штык, привезенный с прошлой войны.

Алена ВАСИЛЕВИЧ
Красный галстук

Насобирали мы с Галинкой кузовки земляники и, сморённые зноем, легли отдохнуть в тени старого орешника. Моя запасливая племянница достала из кармана два ломтя хлеба и важно пояснила:

— Мы всегда, как идём в лес, берём с собой еду. Ходим, ходим, а захотелось есть, сядем где-нибудь в тенёчке и поедим. И до чего вкусная еда в лесу!

И действительно, здесь, под ореховым кустом, душистая земляника с ломтём хорошо испечённого хлеба казались самой вкусной едой на свете.

Лёгкий шум листвы и прохлада настраивали на задушевный разговор. Моя спутница подробно и по-детски доверчиво рассказывала, как она прошлым летом ездила с мамой по железной дороге, и, хотя рельсы всё время, казалось, бежали назад, они всё равно доехали до города.

Бесхитростным её рассказам, казалось, не будет конца.

Заметив или, вернее, почувствовав мою рассеянность, Галинка внезапно умолкла и, придвинувшись поближе, положила свою светловолосую головку на мою руку.

— Ну, что же ты замолчала, почему больше ничего не рассказываешь?

Девочка лукаво прищурила синие, как васильки, глаза и покачала головой.

— А я уже больше ничего не знаю. Вы мне лучше сказку расскажите какую-нибудь.

— Какую же тебе сказку рассказать?

— Всё равно какую, только не из книжки. Из книжек я уже все знаю. Свою расскажите, придумайте сами, — вдруг потребовала она.

Мне трудно было исполнить это требование, и я сказала:

— Хочешь, я тебе стихотворение какое-нибудь расскажу наизусть?

Она заинтересовалась:

— Своё?

— Нет, не своё. Расскажу стихотворение Пушкина или Некрасова.

— Ой, не хочу! Если бы своё рассказали, а Пушкина и Некрасова я сама знаю. Мы в школе учили… И «Мужичок с ноготок», и «У Лукоморья дуб зелёный», и «Генерал Топтыгин»… Это я сама знаю…

Что я могла ей на это сказать? И я не совсем кстати предложила:

— Ну, раз ты всё знаешь, тогда давай поспим полчасика.

Галинка обиделась и ничего мне не ответила. Потом снова прищурила лукавые свои глаза, взглянула на меня и сказала:

— Я вам что-то не скажу. А оно тут близко-близенько… Знаете, где оно? Совсем, совсем недалёчко. Возле одной берёзы. Только я не скажу где…

Я подумала, что Галинка попросту хитрит, и не обратила внимания на её слова.

Дремота, которая овладела мною на свежем лесном воздухе, передалась и девочке, и вскоре мы обе крепко заснули.

За месяц отдыха в деревне я сблизилась с детворой, и все события, происходившие с местными жителями пионерского и даже дошкольного возраста, были мне уже хорошо известны. Конечно, от моей племянницы всем скоро стало известно, что в чемодане у меня есть два десятка интересных книжек, и на следующий день после моего приезда у нас на крыльце появились первые читатели моей дорожной библиотеки.

С того и началась наша дружба.

…Третье июля совпало как раз с воскресеньем — выходным днём в колхозе. Праздник чувствовался во всём: были развешены красные флаги на хатах, чисто подметены дворы и улицы.

В колхозном клубе ждали лектора из районного городка, потом должен был выступить местный драматический кружок.

Молодёжь готовилась к предстоящему праздничному вечеру. Люди постарше сидели на скамейках и на завалинках, говорили о повседневных своих заботах, вспоминали про давно отгремевшие бои.

Не видно было в клубе только детворы. Ученики собрались в школе и тоже готовили что-то своё, никому пока что не известное.

Поближе к вечеру ко мне примчался на велосипеде гонец, Миша Прохорчук, наш сосед.

— Вера Александровна! Пионеры нашего отряда приглашают вас на пионерский костёр, посвященный дню освобождения Белоруссии от фашистов, а также памяти пионера нашей школы Василька… Костёр будет около Васильковой берёзы…

Миша стоял передо мною в такой торжественной позе, в такой чистенькой рубашке и в таком гладко отутюженном пионерском галстуке, что я растрогалась.

Как хорошо, торжественно, без запинки он говорил!

Я поблагодарила и сказала, что обязательно приду. Только вот дороги не знаю.

— Вас проводят, — сказал Миша, ловко вспрыгнул на велосипед и помчался по улице. Вздувалась на ветру его белая рубашка, отлетал назад, обвивая шею, красный галстук.

И тут впервые Миша предстал передо мной совсем не таким, каким я до сих пор видела его каждый день. Я подумала, что из него, неуёмного и напористого заводилы всех шумных и добрых дел, со временем, когда всё случайное отсеется, а хорошее отшлифуется, непременно выйдет замечательный человек…

Моя непоседа племянница долго не показывалась дома. Потом вдруг ворвалась в хату и начала торопить меня:

— Быстрее, быстрее! Скоро все соберутся!

И казалось, всё у неё волнуется: и отглаженный шёлковый галстук, и вышитая белая кофточка, и даже широкие голубые ленты в светлых косах.

Мы пошли.

В тесном строю под барабанный бой, почти по-военному отбивая шаг, шли по лесной дороге пионеры к Васильковой берёзе.

Берёза стояла на небольшой поляне, окружённой тем самым лесом, где совсем недавно мы с Галинкой собирали землянику и где она утаила от меня свою историю.

Ещё издалека я заметила, как трепетал на ветру, в синеве высокого неба, небольшой алый флажок на самой верхушке берёзы.

— Галстук Василька, — кивнув на берёзу, шепнула мне Галинка. — Он хранится в нашем школьном музее.

Пионерские отряды остановились и замерли на поляне. Под звуки горна старший пионервожатый вышел из строя и, вскинув руку в салюте, приказал поднять пионерский флаг.

По его команде строго и торжественно шагнули вперед Миша Прохорчук и моя Галинка. Минута… Вторая… И широкое полотнище взмыло кверху, заплескалось, переливаясь тугими складками, и медленно поплыло к маленькому трепетному флажку — Василькову галстуку.

Когда-то на этой лесной поляне стояла хата старого лесника. Жил старик вдвоём со своей женой, приветливой, доброй женщиной. Дети их давно выучились, вышли, как говорится, в люди и разъехались по белу свету. А старики жили в одиночестве — только и соседства, что лес…

И вот пришло к ним горе: умерла самая младшая дочь, которая жила в городе. Остался сиротой её маленький сын — Василёк. Старики стали писать его отцу, упрашивать: привези да привези внука, и тебе с ним, и ему без матери трудно в городе. А мы, старики, вырастим тебе сына, ни в чём он горя не будет знать. И отец согласился. Привёз к деду с бабкой своего Василька.

Раны в детской душе быстро залечиваются. И уже на второй день после того, как мальчик поселился в лесной хате, по всему двору старого лесника звенели его смех и песни. Улыбались и дед с бабкой, радуясь внуку…

Мальчику всё вокруг было в диковинку. То вдруг найдёт под ёлкой красноголовый подосиновик, то попадётся на тропке колючий ёжик, то увидит промелькнувшую над головой рыжей молнией белку. А каких только птичьих трелей не наслушается в лесу! Сколько гнёздышек с птичьими яйцами показывал Васильку дед!

Каждую весну прилетала в дедушкин сад куковать кукушка.

Спрячется где-нибудь в ветвях старой берёзы и давай считать да пересчитывать годы Васильковой жизни:

— Ку-ку — раз…

— Ку-ку — два…

— Ку-ку — три…

Считает бабушка, а вслед за ней и Василёк. А кукушка добрая, не скупится на годы, сулит их Васильку много-много…

— Считай-ка сам, устала я, — говорит бабушка.

И Василёк вовсю старается:

— Пятьдесят восемь, пятьдесят девять, пятьдесят десять, шестьдесят. Ой, нет, не так, сначала: пятьдесят восемь…

Потом счастливый Василёк бежал к бабушке и кричал:

— Бабушка, мне кукушка сто лет прокуковала.

— Ишь, какой ты охочий, — смеялась бабушка. — Не много ли насчитали вы со своей кукушкой?

— Не много, — уверенно отвечал мальчик и принимался за новые свои дела, которых у него хватило бы, наверно, на все сто лет жизни.

— Ну, и хорошо, живи себе на здоровье. А почему тебе и не жить сто лет! — вдогонку ему говорила бабушка, а сама тяжело вздыхала, вспоминая свою младшую дочку, маму Василька.

Война пришла в здешние места, когда Василёк уже окончил четвёртый класс, перешёл в пятый и с гордостью носил на шее красный пионерский галстук…

Однажды осенним вечером наведались в хату лесника партизаны.

Дед был болен. Бабка боялась даже выходить из дому: так зверствовали в деревне немцы. А у партизан было задание — срочно разузнать, сколько фашистов в деревне и как они вооружены. Сами партизаны в деревню пойти не могли, связи у них там ещё не было.

Высокий молчаливый партизан в чёрном кожухе собрался было всё-таки отправиться туда, но другой, помоложе, светловолосый, с весёлыми глазами, видать, старший среди них, — медлил, обдумывая что-то.

— Я схожу в деревню, — раздался с печи тонкий голосок.

Партизаны удивились. При свете коптилки они не разглядели в хате Василька. Обернулись на голос.

— А ну, покажись, орёл! — вдруг сказал самый молодой.

Василёк слез на пол.

— Лучше тебя нам посланец и не нужен. Только сумеешь ли?..

— Ещё как сумею! Меня все хлопцы знают, я ведь там учился. Пойду вроде про школу разузнать, а сам буду расспрашивать, где немцы стоят и сколько. Хлопцам я про вас ничего не скажу. А они всё знают: и сколько пулемётов, и сколько автоматов…

— Разведчик из тебя получится неплохой, если послушать. А вот как на деле будет — не знаю, — строго глядя в глаза Васильку, сказал партизан.

— Не стоит, Петро, втягивать мальчугана в такое дело. Не справится он, — тихонько заметил его товарищ.

— А если попробовать?

— Попробуйте, дяденька! — горячо попросил Василёк, обращаясь к командиру.

— Гляди, орёл, остерегайся, — ласково погладил его стриженую голову партизан и, как взрослому, подавая руку на прощание, приказал: — Завтра в девять часов вечера… Понимаешь? Провоешь трижды волком и в дупло берёзы положишь записку: сколько солдат, автоматов и пулемётов… Прощай, солдат, нам пора…

И они ушли.

А на следующий день на рассвете дала бабка Васильку хлеба в дорогу и провела его до опушки леса.

…С того времени вой волка слышался неподалёку от хаты лесника всё чаще и чаще. И такую жуть наводил он, что даже вооружённые фашисты не отваживались пробираться ночью к одинокому хутору.

А весной там отсчитывала годы чьей-то жизни кукушка. Даже ночью, бывало, проснётся и вдруг на весь лес бросит сонное:

— Ку-ку! Ку-ку!

И опять замолчит, заснёт.

Все партизаны знали маленького связного. Знали его свои люди и во всех окольных деревнях и, когда видели на улице, звали каждый в свою хату: зайди погрейся, сынок! Ни о чём его не расспрашивали, а, что знали и что нужно было знать партизанскому связному, сами рассказывали.

Так он и воевал, незаметный маленький солдат.

…Попал Василёк в беду случайно, перед самым освобождением. Его поймали пьяные немецкие солдаты и начали издеваться над ним. Приказывали ему пить вино, танцевать и петь. И он всё это делал, потому что возвращался с задания и ночью должен был, прокричав дважды кукушкино «ку-ку», передать партизанам сведения о противнике… Потом фашисты приказали ему раздеться. Этого он сделать не мог. Тогда они Сами стащили с него старенькую одежонку. И тут с груди мальчика упало на пол что-то красное-красное… Фашисты топтали это красное ногами, а оно всё алело и алело живой кровью…

Это был пионерский галстук Василька.

Палачи задушили мальчика этим самым галстуком, а потом им же привязали Василька к старой берёзе, которой доверял он свои партизанские тайны.

В тот же день погибли Васильковы дед и бабушка, была сожжена дотла и их хата.

…А ночью, тихонько сняв немецких часовых, партизаны пробрались в деревню и окружили школу, где фашисты устроили солдатскую казарму.

Раздалась короткая команда: «За смерть пионера-героя… по фашистам… огонь!»

Несколько пулемётных очередей прошили ночную тишину. Брошенные в окна гранаты завершили дело…

Воспоминания о героях Великой Отечественной войны закончил пожилой колхозник, бывший партизан.

— А теперь, товарищи молодая гвардия, — обратился он к пионерам, давайте все вместе споём песню, с которой шли в бой и всегда побеждали наши советские патриоты.

И он запел сильным низким голосом:

Мы молодая гвардия

Рабочих и крестьян!..

Песню подхватили десятки звонких детских голосов.

Сгущались сумерки. На лесной поляне догорал пионерский костёр. Снова под барабанный бой выстроились ровными рядами ребята и промаршировали, салютуя маленькому флажку на большой берёзе.

Мы молодая гвардия

Рабочих и крестьян!..

Далеко по лесу разносило эхо слова этой песни, И вслед за песней рвался ввысь маленький флажок — пионерский галстук Василька.

Перейти к контенту

Это рассказы о подвигах простых солдат в годы Великой Отечественной войны, о подвигах летчиков. Рассказы для домашнего чтения. Рассказы для чтения в школе.

Горовец.

Автор: Сергей Алексеев

Эскадрилья советских истребителей завершала боевой вылет. Прикрывали лётчики с воздуха южнее Курска наземные наши части. И вот теперь возвращались к себе на базу.

Последним в строю летел лейтенант Александр Горовец. Всё хорошо. Исправно гудит мотор. Стрелки приборов застыли на нужных метках. Летит Горовец. Знает — впереди лишь минутный отдых. Посадка. Заправка. И снова в воздух. Нелегко авиации в эти дни. Битва не только гремит на земле — поднялась этажами в воздух.

Летит Горовец, небо окинет взглядом, взглядом проверит землю. Вдруг видит — летят самолёты: чуть сзади, чуть в стороне. Присмотрелся — фашистские бомбардировщики.

Начал лётчик кричать своим. Не ответил никто из наших. Сплюнул пилот в досаде. Зло посмотрел на рацию. Не работает, смолкла рация.

Идут фашистские бомбардировщики курсом к нашим наземным позициям. Там и обрушат смертельный груз.

Подумал секунду лейтенант Горовец. Затем развернул самолёт и устремился к врагам навстречу.

Врезался лётчик в фашистский строй. Первой атакой пошёл на ведущего. Стремительным был удар. Секунда. Вторая. Ура! Вспыхнул свечой ведущий.

Развернулся лейтенант Горовец, на второго фашиста бросился. Ура! И этот рухнул.

Рванулся к третьему. Падает третий.

Расстроился строй фашистов. Атакует врагов Горовец. Снова заход и снова.

Четвёртый упал фашист.

Вспыхнул пятый.

Шестой!

Седьмой!

Уходят фашисты.

Но и это ещё не всё. Не отпускает врагов Горовец. Бросился вслед. Вот восьмой самолёт в прицеле. Вот и он задымил, как факел. Секунда. Секунда. И сбит самолёт девятый.

Бой лётчика Горовца был уникальным, неповторимым. Много подвигов совершили советские лётчики в небе. Сбивали в одном полёте по три, по четыре, по пять и даже по шесть фашистов. Но чтобы девять! Нет. Такого не было. Ни до Горовца. Ни после. Ни у нас. Ни в одной из других воюющих армий. Лейтенант Горовец стал Героем Советского Союза.

Не вернулся из полёта лейтенант Александр Константинович Горовец. Уже на обратном пути к аэродрому набросились на героя четыре фашистских истребителя.

Погиб лейтенант Горовец.

А подвиг живёт. И рассказы о нём ходят как быль, как сказка.

Три подвига.

Автор: Сергей Алексеев

Многие советские лётчики отличились в боях под Курском.

Весной 1942 года в тяжёлых схватках на Северо-Западном фронте в воздушном бою один из советских лётчиков был тяжело ранен, а его самолёт подбит. Лётчик опустился на территорию, занятую врагом. Он оказался один в лесной глуши. Лётчик стал лицом к востоку и начал пробираться к своим. Он шёл сквозь снежные сугробы, один, без людей, без еды.

Солнце садилось и всходило.

А он шёл и шёл.

Болели раны. Но он превозмогал боль.

Он шёл и шёл.

Когда силы его покидали, он продолжал ползти.

Метр за метром. Сантиметр за сантиметром.

Он не сдавался.

Солнце всходило и садилось.

А он шёл и шёл.

Он совершил подвиг и дошёл до своих.

На восемнадцатые сутки, измождённого и обмороженного, его подобрали партизаны. На самолёте он был доставлен в госпиталь. И тут самое страшное — неумолимый приговор врачей: необходима операция. Лётчик обморожен.

Лётчик лишился ног.

Но лётчик хотел летать. Хотел продолжать бить ненавистного врага.

И вот он совершает второй свой подвиг. Лётчику сделали протезы. Он начал тренироваться ходить с костылями, а затем… без костылей.

Теперь он упросил врачей разрешить сесть ему в самолёт. Он был настойчив, и врачи уступили. Лётчик снова на лётном поле. Вот он в кабине. Он снова в воздухе.

И опять тренировки, тренировки, бесчисленные тренировки.

Его проверили самые придирчивые экзаменаторы и разрешили летать.

— Только в тылу, — сказали лётчику.

Лётчик упросил отправить его на фронт.

Лётчик упросил доверить ему истребитель.

Он прибыл под Курск незадолго до начала Курской битвы. По первой же тревоге он поднялся в воздух.

Тут, под Курском, он совершил свой третий подвиг. В первых же боях он сбил три вражеских самолёта.

Этот лётчик известен всей стране. Имя его — Алексей Петрович Маресьев. Он Герой Советского Союза. О нём написана прекрасная книга. Автор её — писатель Борис Полевой. «Повесть о настоящем человеке» — называется эта книга.

Бул-буль.

Автор: Сергей Алексеев

Не стихают бои в Сталинграде. Рвутся фашисты к Волге.

Обозлил сержанта Носкова какой-то фашист. Траншеи наши и гитлеровцев тут проходили рядом. Слышна из окопа к окопу речь.

Сидит фашист в своём укрытии, выкрикивает:

— Рус, завтра буль-буль!

То есть хочет сказать, что завтра прорвутся фашисты к Волге, сбросят в Волгу защитников Сталинграда.

Сидит фашист, не высовывается. Лишь голос из окопа доносится:

— Рус, завтра буль-буль. — И уточняет: — Буль-буль у Вольга.

Действует это «буль-буль» на нервы сержанту Носкову.

Другие спокойны. Кое-кто из солдат даже посмеивается. А Носков:

— Эка ж, проклятый фриц! Да покажись ты. Дай хоть взглянуть на тебя.

Гитлеровец как раз и высунулся. Глянул Носков, глянули другие солдаты. Рыжеват. Осповат. Уши торчком. Пилотка на темени чудом держится.

Высунулся фашист и снова:

— Буль-буль!

Кто-то из наших солдат схватил винтовку. Вскинул, прицелился.

— Не трожь! — строго сказал Носков.

Посмотрел на Носкова солдат удивлённо. Пожал плечами. Отвёл винтовку.

До самого вечера каркал ушастый немец: «Рус, завтра буль-буль. Завтра у Вольга».

К вечеру фашистский солдат умолк.

«Заснул», — поняли в наших окопах. Стали постепенно и наши солдаты дремать. Вдруг видят, кто-то стал вылезать из окопа. Смотрят — сержант Носков. А следом за ним лучший его дружок рядовой Турянчик. Выбрались дружки-приятели из окопа, прижались к земле, поползли к немецкой траншее.

Проснулись солдаты. Недоумевают. С чего это вдруг Носков и Турянчик к фашистам отправились в гости? Смотрят солдаты туда, на запад, глаза в темноте ломают. Беспокоиться стали солдаты.

Но вот кто-то сказал:

— Братцы, ползут назад.

Второй подтвердил:

— Так и есть, возвращаются.

Всмотрелись солдаты — верно. Ползут, прижавшись к земле, друзья. Только не двое их. Трое. Присмотрелись бойцы: третий солдат фашистский, тот самый — «буль-буль». Только не ползёт он. Волокут его Носков и Турянчик. Кляп во рту у солдата.

Притащили друзья крикуна в окоп. Передохнули и дальше в штаб.

Однако дорогой сбежали к Волге. Схватили фашиста за руки, за шею, в Волгу его макнули.

— Буль-буль, буль-буль! — кричит озорно Турянчик.

— Буль-буль, — пускает фашист пузыри. Трясётся как лист осиновый.

— Не бойся, не бойся, — сказал Носков. — Русский не бьёт лежачего.

Сдали солдаты пленного в штаб.

Махнул на прощание фашисту Носков рукой.

— Буль-буль, — прощаясь, сказал Турянчик.

Злая фамилия.

Автор: Сергей Алексеев

Стеснялся солдат своей фамилии. Не повезло ему при рождении. Трусов его фамилия.

Время военное. Фамилия броская.

Уже в военкомате, когда призывали солдата в армию, — первый вопрос:

— Фамилия?

— Трусов.

— Как-как?

— Трусов.

— Д-да… — протянули работники военкомата.

Попал боец в роту.

— Как фамилия?

— Рядовой Трусов.

— Как-как?

— Рядовой Трусов.

— Д-да… — протянул командир.

Много бед от фамилии принял солдат. Кругом шутки да прибаутки:

— Видать, твой предок в героях не был.

— В обоз при такой фамилии!

Привезут полевую почту. Соберутся солдаты в круг. Идёт раздача прибывших писем. Называют фамилии:

— Козлов! Сизов! Смирнов!

Всё нормально. Подходят солдаты, берут свои письма.

Выкрикнут:

— Трусов!

Смеются кругом солдаты.

Не вяжется с военным временем как-то фамилия. Горе солдату с этой фамилией.

В составе своей 149-й отдельной стрелковой бригады рядовой Трусов прибыл под Сталинград. Переправили бойцов через Волгу на правый берег. Вступила бригада в бой.

— Ну, Трусов, посмотрим, какой из тебя солдат, — сказал командир отделения.

Не хочется Трусову оскандалиться. Старается. Идут солдаты в атаку. Вдруг слева застрочил вражеский пулемёт. Развернулся Трусов. Из автомата дал очередь. Замолчал неприятельский пулемёт.

— Молодец! — похвалил бойца командир отделения.

Пробежали солдаты ещё несколько шагов. Снова бьёт пулемёт.

Теперь уже справа. Повернулся Трусов. Подобрался к пулемётчику. Бросил гранату. И этот фашист утих.

— Герой! — сказал командир отделения.

Залегли солдаты. Ведут перестрелку с фашистами. Кончился бой. Подсчитали солдаты убитых врагов. Двадцать человек оказалось у того места, откуда вёл огонь рядовой Трусов.

— О-о! — вырвалось у командира отделения. — Ну, брат, злая твоя фамилия. Злая!

Улыбнулся Трусов.

За смелость и решительность в бою рядовой Трусов был награждён медалью.

Висит на груди у героя медаль «За отвагу». Кто ни встретит — глаза на награду скосит.

Первый к солдату теперь вопрос:

— За что награждён, герой?

Никто не переспросит теперь фамилию. Не хихикнет теперь никто. С ехидством словцо не бросит.

Ясно отныне бойцу: не в фамилии честь солдатская — дела человека красят.

Самый главный праздник нашего народа- это 9 Мая ДЕНЬ ПОБЕДЫ.

Содержание:

• «Никто не забыт и ничто не забыто»
• Выходное платье
• Бул-буль
• Особое задание
• Огородники
• Злая фамилия
• Необычная операция
• Вязьма
• Генерал Жуков
• Московское небо
• Красная площадь
• Случай на переправе

Это трогательная и трагическая дата для каждой семьи нашего великого народа.

Далеко в историю уходят жестокие и страшные события, в которых участвовали наши деды и прадеды.
Бои солдат на поле брани. В тылу не жалели сил трудились для Великой Победы и стар, и млад.
А сколько детей встали на защиту Родины наравне со взрослыми? Какие подвиги они совершали?
Рассказывайте и читайте повести, рассказы, книги детям о Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.
Наши потомки должны знать, кто защитил их от фашизма. Знать правду о страшной войне.
На праздник 9 МАЯ посетите монумент или памятник, которые находятся в вашем городе, возложите цветы. Будет трогательно, если вы вместе с ребенком ознаменуете событие минутой молчания.
Обратите внимание ребенка на награды ветеранов войны, которых становится с каждым годом все меньше и меньше. От всего сердца поздравьте ветеранов с Днем Великой Победы.
Важно помнить, что каждый их седой волосок хранит весь ужас и раны этой страшной войны.

«Никто не забыт и ничто не забыто»

Великой Победе посвящается!

Автор: Ильгиз Гараев

Я родился и вырос на мирной земле. Я хорошо знаю, как шумят весенние грозы, но никогда не слышал орудийного грома.

Я вижу, как строят новые дома, но не подозревал, как легко разрушаются дома под градом бомб и снарядов.

Я знаю, как обрываются сны, но мне трудно поверить, что человеческую жизнь оборвать так же просто, как веселый утренний сон.

22 июня 1941 года мирная жизнь нашего народа была прервана.

Фашистская Германия, нарушив пакт о ненападении, вторглась на территорию Советского Союза.

И, чтобы не оказаться в фашистском рабстве, ради спасения Родины народ вступил в схватку, в смертельную схватку с коварным, жестоким и беспощадным врагом.

Тогда и началась Великая Отечественная война за честь и независимость нашей Родины.

На защиту страны поднялись миллионы людей.

В войне сражались и побеждали пехотинцы и артиллеристы, танкисты и летчики, моряки и связисты – воины многих и многих боевых специальностей, целые полки, дивизии, корабли за героизм их воинов отмечались боевыми орденами, получали почетные наименования.

Когда забушевало пламя войны, вместе со всем советским народом поднялись на защиту Родины города и станицы, хутора и аулы. Гнев и ненависть к подлому врагу, неукротимое стремление сделать всё для его разгрома наполнили сердца людей.

Каждый день Великой Отечественной войны на фронте и в тылу — это подвиг беспредельного мужества и стойкости советских людей, верности Родине.

«Все для фронта, все для Победы!»

В суровые дни войны рядом с взрослыми вставали дети. Школьники зарабатывали деньги в фонд обороны, собирали тёплые вещи для фронтовиков, дежурили на крышах домов при воздушных налётах, выступали с концертами перед ранеными воинами в госпиталях.Фашистские варвары разрушили и сожгли 1710 городов и более 70 тысяч сёл и деревень, разрушили 84 тысячи школ, лишили крова 25 миллионов человек.

Зловещим символом звериного облика фашизма стали концентрационные лагеря смерти.

В Бухенвальде уничтожено 56 тысяч человек, в Дахау – 70 тысяч, в Маутхаузене – более 122 тысяч, в Майданеке – число жертв около 1 миллиона 500 тысяч человек, в Освенциме погибло свыше 4 миллионов человек.

Если память каждого погибшего во второй мировой войне почтить минутой молчания, потребовалось бы 38 лет.

Враг не щадил ни женщин, ни детей.

Майский день 1945-го. Знакомые и незнакомые люди обнимали друг друга, дарили цветы, пели и танцевали прямо на улицах. Казалось, впервые миллионы взрослых и детей подняли глаза к солнцу, впервые наслаждались красками, звуками, запахами жизни!

Это был общий праздник всего нашего народа, всего человечества. Это был праздник каждого человека. Потому что победа над фашизмом знаменовала победу над смертью, разума над безумием, счастья над страданием.

1418 суток отделяли 9 мая 1945 г. от 22 июня 1941 г.

Почти в каждой семье кто-то погиб, пропал без вести, умер от ран.

С каждым годом все дальше в глубь истории уходят события Великой Отечественной войны. Но для тех, кто воевал, кто полной чашей испил и горечь отступления, и радость наших великих побед, эти события никогда не изгладятся из памяти, навсегда останутся живыми и близкими. Казалось, что уцелеть среди шквального огня, не лишиться рассудка при виде гибели тысяч людей и чудовищных разрушений было просто невозможно.

Но сила человеческого духа оказалась сильнее металла и огня.

Вот почему с таким глубочайшим уважением и восхищением мы смотрим на тех, кто прошел через ад войны и сохранил в себе лучшие человеческие качества – доброту, сострадание и милосердие.

Вот уже 66 лет прошло со Дня Победы. Но мы не забыли о тех 1418 днях и ночах, которые продолжалась Великая Отечественная война.

Почти 26 миллионов жизней советских людей унесла она. Потоками крови и слез была омыта за эти нескончаемо долгие четыре года наша многострадальная земля. И если бы собрать воедино горькие материнские слезы, пролитые по погибшим сыновьям, то образовалось бы море Скорби, и потекли бы от него во все уголки планеты реки Страдания.

Нам, современному поколению, дорого будущее планеты. Наша задача – беречь мир, бороться, чтобы не убивали людей, не гремели выстрелы, не лилась человеческая кровь.

Небо должно быть голубым, солнце ярким, теплым, добрым и ласковым, жизнь людей безопасной и счастливой.

Выходное платье

Автор: Сергей Алексеев

Было это ещё до начала войны с фашистами.

Кате Извековой подарили родители новое платье. Платье нарядное, шёлковое, выходное.

Не успела Катя обновить подарок. Грянула война. Осталось платье висеть в шкафу. Думала Катя: завершится война, вот и наденет она своё выходное платье.

Фашистские самолёты не переставая бомбили с воздуха Севастополь.

Под землю, в скалы ушёл Севастополь.

Военные склады, штабы, школы, детские сады, госпитали, ремонтные мастерские, даже кинотеатр, даже парикмахерские — всё это врезалось в камни, в горы.

Под землёй организовали севастопольцы и два военных завода.

На одном из них и стала работать Катя Извекова. Завод выпускал миномёты, мины, гранаты. Затем начал осваивать производство авиационных бомб для севастопольских лётчиков.

Всё нашлось в Севастополе для такого производства: и взрывчатка, и металл для корпуса, даже нашлись взрыватели. Нет лишь одного. Порох, с помощью которого подрывались бомбы, должен был засыпаться в мешочки, сшитые из натурального шёлка.

Стали разыскивать шёлк для мешочков. Обратились на различные склады.

На один:

— Нет натурального шёлка.

На второй:

— Нет натурального шёлка.

Ходили на третий, четвёртый, пятый.

Нет нигде натурального шёлка.

И вдруг… Является Катя. Спрашивают у Кати:

— Ну что — нашла?

— Нашла, — отвечает Катя.

Верно, в руках у девушки свёрток.

Развернули Катин свёрток. Смотрят: в свёртке — платье. То самое. Выходное. Из натурального шёлка.

— Вот так Катя!

— Спасибо, Катя!

Разрезали на заводе Катино платье. Сшили мешочки. Засыпали порох. Вложили мешочки в бомбы. Отправили бомбы к лётчикам на аэродром.

Вслед за Катей и другие работницы принесли на завод свои выходные платья. Нет теперь перебоев в работе завода. За бомбой готова бомба.

Поднимаются лётчики в небо. Точно бомбы ложатся в цель.

Бул-буль

Автор: Сергей Алексеев

Не стихают бои в Сталинграде. Рвутся фашисты к Волге.

Обозлил сержанта Носкова какой-то фашист. Траншеи наши и гитлеровцев тут проходили рядом. Слышна из окопа к окопу речь.

Сидит фашист в своём укрытии, выкрикивает:

— Рус, завтра буль-буль!

То есть хочет сказать, что завтра прорвутся фашисты к Волге, сбросят в Волгу защитников Сталинграда.

Сидит фашист, не высовывается. Лишь голос из окопа доносится:

— Рус, завтра буль-буль. — И уточняет: — Буль-буль у Вольга.

Действует это «буль-буль» на нервы сержанту Носкову.

Другие спокойны. Кое-кто из солдат даже посмеивается. А Носков:

— Эка ж, проклятый фриц! Да покажись ты. Дай хоть взглянуть на тебя.

Гитлеровец как раз и высунулся. Глянул Носков, глянули другие солдаты. Рыжеват. Осповат. Уши торчком. Пилотка на темени чудом держится.

Высунулся фашист и снова:

— Буль-буль!

Кто-то из наших солдат схватил винтовку. Вскинул, прицелился.

— Не трожь! — строго сказал Носков.

Посмотрел на Носкова солдат удивлённо. Пожал плечами. Отвёл винтовку.

До самого вечера каркал ушастый немец: «Рус, завтра буль-буль. Завтра у Вольга».

К вечеру фашистский солдат умолк.

«Заснул», — поняли в наших окопах. Стали постепенно и наши солдаты дремать. Вдруг видят, кто-то стал вылезать из окопа. Смотрят — сержант Носков. А следом за ним лучший его дружок рядовой Турянчик. Выбрались дружки-приятели из окопа, прижались к земле, поползли к немецкой траншее.

Проснулись солдаты. Недоумевают. С чего это вдруг Носков и Турянчик к фашистам отправились в гости? Смотрят солдаты туда, на запад, глаза в темноте ломают. Беспокоиться стали солдаты.

Но вот кто-то сказал:

— Братцы, ползут назад.

Второй подтвердил:

— Так и есть, возвращаются.

Всмотрелись солдаты — верно. Ползут, прижавшись к земле, друзья. Только не двое их. Трое. Присмотрелись бойцы: третий солдат фашистский, тот самый — «буль-буль». Только не ползёт он. Волокут его Носков и Турянчик. Кляп во рту у солдата.

Притащили друзья крикуна в окоп. Передохнули и дальше в штаб.

Однако дорогой сбежали к Волге. Схватили фашиста за руки, за шею, в Волгу его макнули.

— Буль-буль, буль-буль! — кричит озорно Турянчик.

— Буль-буль, — пускает фашист пузыри. Трясётся как лист осиновый.

— Не бойся, не бойся, — сказал Носков. — Русский не бьёт лежачего.

Сдали солдаты пленного в штаб.

Махнул на прощание фашисту Носков рукой.

— Буль-буль, — прощаясь, сказал Турянчик.

Особое задание

Автор: Сергей Алексеев

Задание было необычным. Называлось оно особым. Командир бригады морских пехотинцев полковник Горпищенко так и сказал:

— Задание необычное. Особое. — Потом переспросил: — Понятно?

— Понятно, товарищ полковник, — ответил старшина-пехотинец — старший над группой разведчиков.

Был он вызван к полковнику один. Вернулся к своим товарищам. Выбрал в помощь двоих, сказал:

— Собирайтесь. Задание выпало нам особое.

Однако что за особое, пока старшина не говорил.

Дело было под новый, 1942 год. Ясно разведчикам: в такую-то ночь, конечно, задание сверхособое. Идут разведчики за старшиной, переговариваются:

— Может, налёт на фашистский штаб?

— Бери выше, — улыбается старшина.

— Может, в плен генерала схватим?

— Выше, выше, — смеётся старший.

Переправились ночью разведчики на территорию, занятую фашистами, продвинулись вглубь. Идут осторожно, крадучись.

Опять разведчики:

— Может, мост, как партизаны, идём взрывать?

— Может, на фашистском аэродроме произведём диверсию?

Смотрят на старшего. Улыбается старший.

Ночь. Темнота. Немота. Глухота. Идут в фашистском тылу разведчики. Спускались с кручи. На гору лезли. Вступили в сосновый лес. Крымские сосны вцепились в камни. Запахло приятно хвоей. Детство солдаты вспомнили.

Подошёл старшина к одной из сосенок. Обошёл, посмотрел, даже ветви рукой пощупал.

— Хороша?

— Хороша, — говорят разведчики.

Увидел рядом другую.

— Эта лучше?

— Сдаётся, лучше, — кивнули разведчики.

— Пушиста?

— Пушиста.

— Стройна?

— Стройна!

— Что же — к делу, — сказал старшина. Достал топор и срубил сосенку. — Вот и всё, — произнёс старшина. Взвалил сосенку себе на плечи. — Вот и управились мы с заданием.

— Вот те и на, — вырвалось у разведчиков.

На следующий день разведчики были отпущены в город, на новогоднюю ёлку к детям в детский дошкольный подземный сад.

Стояла сосенка. Стройна. Пушиста. Висят на сосенке шары, гирлянды, разноцветные фонарики горят.

Вы спросите: почему же сосна, не ёлка? Не растут в тех широтах ёлки. Да и для того, чтобы сосенку добыть, надо было к фашистам в тылы пробраться.

Не только здесь, но и в других местах Севастополя зажглись в тот нелёгкий год для детей новогодние ёлки.

Видать, не только в бригаде морских пехотинцев у полковника Горпищенко, но и в других частях задание для разведчиков в ту предновогоднюю ночь было особым.

Огородники

Автор: Сергей Алексеев

Было это незадолго до Курской битвы. В стрелковую часть прибыло пополнение.

Старшина обходил бойцов. Шагает вдоль строя. Рядом идёт ефрейтор. Держит карандаш и блокнот в руках.

Глянул старшина на первого из бойцов:

— Картошку сажать умеешь?

Боец смутился, пожал плечами.

Дальше шагнул старшина:

— Картошку сажать умеешь?

— Умею! — звонко сказал солдат.

— Два шага вперёд.

Вышел солдат из строя.

— Пиши в огородники, — сказал старшина ефрейтору.

Дальше идёт старшина:

— Картошку сажать умеешь?

— Умею.

— Умею.

— Не пробовал.

— Умею.

— Не приходилось, но если надо…

— Умею.

— Умею.

— Хватит, — сказал старшина.

Вышли вперёд бойцы. Оказался в строю умеющих и солдат Анатолий Скурко. Гадает солдат Скурко: куда это их, умеющих? «Картошку сажать — так по времени поздно. (Уже вовсю заиграло лето.) Если её копать, то по времени очень рано».

Гадает солдат Скурко. И другие бойцы гадают:

— Картошку сажать?

— Морковку сеять?

— Огурцы для штабной столовой?

Посмотрел на солдат старшина.

— Ну что же, — сказал старшина. — Отныне вам быть в минёрах, — и вручает солдатам мины.

Приметил лихой старшина, что тот, кто умеет сажать картофель, быстрей и надёжнее ставит мины.

Усмехнулся солдат Скурко. Не сдержали улыбок и другие солдаты.

Приступили к делам огородники. Конечно, не сразу, не в тот же миг. Ставить мины не такое простое дело. Специальную тренировку прошли солдаты.

На многие километры на север, на юг, на запад от Курска протянули минёры минные поля и заслоны. Только в первый день Курской битвы на этих полях и заслонах подорвалось более ста фашистских танков и самоходных орудий.

Идут минёры.

— Ну как, огородники?

— Полный во всём порядок.

Злая фамилия

Автор: Сергей Алексеев

Стеснялся солдат своей фамилии. Не повезло ему при рождении. Трусов его фамилия.

Время военное. Фамилия броская.

Уже в военкомате, когда призывали солдата в армию, — первый вопрос:

— Фамилия?

— Трусов.

— Как-как?

— Трусов.

— Д-да… — протянули работники военкомата.

Попал боец в роту.

— Как фамилия?

— Рядовой Трусов.

— Как-как?

— Рядовой Трусов.

— Д-да… — протянул командир.

Много бед от фамилии принял солдат. Кругом шутки да прибаутки:

— Видать, твой предок в героях не был.

— В обоз при такой фамилии!

Привезут полевую почту. Соберутся солдаты в круг. Идёт раздача прибывших писем. Называют фамилии:

— Козлов! Сизов! Смирнов!

Всё нормально. Подходят солдаты, берут свои письма.

Выкрикнут:

— Трусов!

Смеются кругом солдаты.

Не вяжется с военным временем как-то фамилия. Горе солдату с этой фамилией.

В составе своей 149-й отдельной стрелковой бригады рядовой Трусов прибыл под Сталинград. Переправили бойцов через Волгу на правый берег. Вступила бригада в бой.

— Ну, Трусов, посмотрим, какой из тебя солдат, — сказал командир отделения.

Не хочется Трусову оскандалиться. Старается. Идут солдаты в атаку. Вдруг слева застрочил вражеский пулемёт. Развернулся Трусов. Из автомата дал очередь. Замолчал неприятельский пулемёт.

— Молодец! — похвалил бойца командир отделения.

Пробежали солдаты ещё несколько шагов. Снова бьёт пулемёт.

Теперь уже справа. Повернулся Трусов. Подобрался к пулемётчику. Бросил гранату. И этот фашист утих.

— Герой! — сказал командир отделения.

Залегли солдаты. Ведут перестрелку с фашистами. Кончился бой. Подсчитали солдаты убитых врагов. Двадцать человек оказалось у того места, откуда вёл огонь рядовой Трусов.

— О-о! — вырвалось у командира отделения. — Ну, брат, злая твоя фамилия. Злая!

Улыбнулся Трусов.

За смелость и решительность в бою рядовой Трусов был награждён медалью.

Висит на груди у героя медаль «За отвагу». Кто ни встретит — глаза на награду скосит.

Первый к солдату теперь вопрос:

— За что награждён, герой?

Никто не переспросит теперь фамилию. Не хихикнет теперь никто. С ехидством словцо не бросит.

Ясно отныне бойцу: не в фамилии честь солдатская — дела человека красят.

Необычная операция

Автор: Сергей Алексеев

Поражался Мокапка Зяблов. Непонятное что- то творилось у них на станции. Жил мальчик с дедом и бабкой недалеко от города Суджи в небольшом рабочем посёлке при станции Локинской. Был сыном потомственного железнодорожника.

Любил Мокапка часами крутиться около станции. Особенно в эти дни. Один за одним приходят сюда эшелоны. Подвозят военную технику. Знает Мокапка, что побили фашистов наши войска под Курском. Гонят врагов на запад. Хоть и мал, да с умом Мокапка, видит — приходят сюда эшелоны. Понимает: значит, здесь, в этих местах, намечается дальнейшее наступление.

Идут эшелоны, пыхтят паровозы. Разгружают солдаты военный груз.

Крутился Мокапка как-то рядом с путями. Видит: новый пришёл эшелон. Танки стоят на платформах. Много. Принялся мальчик танки считать. Присмотрелся — а они деревянные. Как же на них воевать?!

Бросился мальчик к бабке.

— Деревянные, — шепчет, — танки.

— Неужто? — всплеснула руками бабка. Бросился к деду:

— Деревянные, деда, танки. Поднял старый глаза на внука. Помчался мальчишка к станции. Смотрит: снова идёт эшелон. Остановился состав. Глянул Мокапка — пушки стоят на платформах. Много. Не меньше, чем было танков.

Присмотрелся Мокапка — так ведь пушки тоже, никак, деревянные! Вместо стволов — кругляки торчат.

Бросился мальчик к бабке.

— Деревянные, — шепчет, — пушки.

— Неужто?.. — всплеснула руками бабка. Бросился к деду:

— Деревянные, деда, пушки.

— Что-то новое, — молвил дед.

Много непонятного творилось тогда на станции. Прибыли как-то ящики со снарядами. Горы выросли этих ящиков. Доволен Мокапка:

— Здорово всыпят фашистам наши!

И вдруг узнаёт: пустые на станции ящики. «Зачем же таких-то и целые горы?!» — гадает мальчик.

А вот и совсем непонятное. Приходят сюда войска. Много. Колонна спешит за колонной. Идут открыто, приходят засветло.

— Наши идут! Наши идут! — голосит Мокапка.

Лёгкий характер у мальчика. Сразу познакомился с солдатами. Дотемна всё крутился рядом. Утром снова бежит к солдатам. И тут узнаёт: покинули ночью эти места солдаты.

Стоит Мокапка, опять гадает.

Не знал Мокапка, что применили наши под Суджей военную хитрость.

Ведут фашисты с самолётов разведку за советскими войсками. Видят: приходят на станцию эшелоны, привозят танки, привозят пушки.

Замечают фашисты и горы ящиков со снарядами. Засекают, что движутся сюда войска. Много. За колонной идёт колонна. Видят фашисты, как подходят войска, а о том, что ночью незаметно отсюда они уходят, об этом враги не знают.

Ясно фашистам: вот где готовится новое русское наступление! Здесь, под городом Суджей. Стянули под Суджу они войска, на других участках силы свои ослабили. Только стянули — и тут удар! Однако не под Суджей. В другом месте ударили наши. Вновь победили они фашистов. А вскоре и вовсе разбили их в Курской битве.

Вязьма

Автор: Сергей Алексеев

Привольны поля под Вязьмой. К небу бегут холмы.

Слова из были не выкинешь. Под городом Вязьмой большая группа советских войск попала к врагу в окружение. Довольны фашисты.

Сам Гитлер, предводитель фашистов, звонит на фронт:

— Окружены?

— Так точно, наш фюрер, — рапортуют фашистские генералы.

— Сложили оружие?

Молчат генералы.

— Сложили оружие?

Вот смелый один нашёлся.

— Нет. Осмелюсь доложить, мой фюрер… — Генерал что-то хотел сказать.

Однако Гитлер отвлёкся чем-то. На полуслове прервалась речь.

Вот уже несколько дней, находясь в окружении, советские солдаты ведут упорные бои. Сковали они фашистов. Срывается фашистское наступление. Застряли враги под Вязьмой.

Снова Гитлер звонит из Берлина:

— Окружены?

— Так точно, наш фюрер, — докладывают фашистские генералы.

— Сложили оружие?

Молчат генералы.

— Сложили оружие?

— Нет.

Страшная брань понеслась из трубки.

— Осмелюсь доложить, мой фюрер, — пытается что-то сказать тот, смелый. — Наш Фридрих Великий ещё сказал…

Однако не слушает дальше фюрер. Бросил с досадой трубку.

Снова проходят дни. Не утихают бои под Вязьмой. Застряли, завязли враги под Вязьмой.

Вяжет их Вязьма, вяжет. За горло рукой взяла!

В гневе великом фюрер. Снова звонок из Берлина.

— Сложили оружие?

Молчат генералы.

— Сложили оружие?!

— Нет, — за всех отвечает смелый.

Снова брызнул поток нехороших слов. Заплясала мембрана в трубке.

Притих генерал. Переждал. Уловил минутку:

— Осмелюсь доложить, мой фюрер, наш великий, наш мудрый король Фридрих ещё сказал…

Слушает Гитлер:

— Ну, ну так что же сказал наш Фридрих?

— Фридрих Великий сказал, — повторил генерал, — русских нужно дважды застрелить. А потом ещё и толкнуть, мой фюрер, чтобы они упали.

Буркнул что-то невнятное в трубку фюрер. Отсоединился берлинский провод.

Целую неделю под Вязьмой не утихали бои. Неоценимой была для Москвы неделя. За эти дни защитники Москвы успели собраться с силами и подготовили для обороны удобные рубежи.

Привольны поля под Вязьмой. К небу бегут холмы. Здесь на полях, на холмах под Вязьмой сотни лежат героев. Здесь, защищая Москву, совершили советские люди ратный великий подвиг.

Знай!

Запомни!

Светлую память о них храни!

Генерал Жуков

Автор: Сергей Алексеев

Командующим Западным фронтом — фронтом, в состав которого входило большинство войск, защищавших Москву, был назначен генерал армии Георгий Константинович Жуков.

Прибыл Жуков на Западный фронт. Докладывают ему штабные офицеры боевую обстановку.

Бои идут у города Юхнова, у Медыни, возле Калуги.

Находят офицеры на карте Юхнов.

— Вот тут, — докладывают, — у Юхнова, западнее города… — и сообщают, где и как расположены фашистские войска у города Юхнова.

— Нет, нет, не здесь они, а вот тут, — поправляет офицеров Жуков и сам указывает места, где находятся в это время фашисты.

Переглянулись офицеры. Удивлённо на Жукова смотрят.

— Здесь, здесь, вот именно в этом месте. Не сомневайтесь, — говорит Жуков.

Продолжают офицеры докладывать обстановку.

— Вот тут, — находят на карте город Медынь, — на северо-запад от города, сосредоточил противник большие силы, — и перечисляют, какие силы: танки, артиллерию, механизированные дивизии…

— Так, так, правильно, — говорит Жуков. — Только силы не вот здесь, а вот тут, — уточняет по карте Жуков.

Опять офицеры удивлённо на Жукова смотрят. Забыли они про дальнейший доклад, про карту.

— Слушаю дальше, — сказал командующий.

Вновь склонились над картой штабные офицеры. Докладывают Жукову, какова боевая обстановка у города Калуги.

— Вот сюда, — говорят офицеры, — к югу от Калуги, подтянул противник мотомехчасти. Вот тут в эту минуту они стоят.

— Нет, — возражает Жуков. — Не в этом месте они сейчас. Вот куда передвинуты части, — и показывает новое место на карте.

Остолбенели штабные офицеры. С нескрываемым удивлением на нового командующего смотрят. Уловил Жуков недоверие в глазах офицеров. Усмехнулся.

— Не сомневайтесь. Всё именно так. Вы молодцы — обстановку знаете, похвалил Жуков штабных офицеров. — Но у меня точнее.

Оказывается, побывал уже генерал Жуков и под Юхновом, и под Медынью, и под Калугой. Прежде чем в штаб — поехал прямо на поле боя. Вот откуда точные сведения.

Во многих битвах принимал участие генерал, а затем Маршал Советского Союза Георгий Константинович Жуков — выдающийся советский полководец, герой Великой Отечественной войны. Это под его руководством и под руководством других советских генералов советские войска отстояли Москву от врагов. А затем в упорных сражениях и разбили фашистов в Великой Московской битве.

Московское небо

Автор: Сергей Алексеев

Было это ещё до начала Московской битвы.

Размечтался в Берлине Гитлер. Гадает: как поступить с Москвой? Мучается — что бы сделать такое необычное, оригинальное. Думал, думал…

Придумал такое Гитлер. Решил Москву затопить водой. Построить огромные плотины вокруг Москвы. Залить водой и город, и всё живое.

— Сразу погибнет всё: люди, дома и Московский Кремль!

Прикрыл он глаза. Видит: на месте Москвы бездонное плещется море!

— Будут помнить меня потомки!

Потом подумал: «Э-э, пока набежит вода…»

— Ждать?!

Нет, не согласен он долго ждать.

— Уничтожить сейчас же! В сию минуту!

Подумал Гитлер, и вот приказ:

— Разбомбить Москву! Уничтожить! Снарядами! Бомбами! Послать эскадрильи! Послать армады! Не оставить камня на камне! Сровнять с землёй!

Выбросил руку вперёд, как шпагу:

— Уничтожить! Сровнять с землёй!

— Так точно, сровнять с землёй, — замерли в готовности фашистские генералы.

22 июля 1941 года, ровно через месяц после начала войны, фашисты совершили первый воздушный налёт на Москву.

Сразу 200 самолётов послали в этот налёт фашисты. Нагло гудят моторы.

Развалились в креслах своих пилоты. Всё ближе Москва, всё ближе. Потянулись фашистские лётчики к бомбовым рычагам.

Но что такое?! Скрестились в небе ножами-шпагами мощные прожекторы. Поднялись навстречу воздушным разбойникам краснозвёздные советские истребители.

Не ожидали фашисты подобной встречи. Расстроился строй врагов. Лишь немногие самолёты прорвались тогда к Москве. Да и те торопились. Бросали бомбы куда придётся, скорей бы их сбросить и бежать отсюда.

Сурово московское небо. Крепко наказан непрошеный гость. 22 самолёта сбито.

— Н-да… — протянули фашистские генералы.

Задумались. Решили посылать теперь самолёты не все сразу, не общей кучей, а небольшими группами.

— Будут наказаны большевики!

На следующий день вновь 200 самолётов летят на Москву. Летят небольшими группами — по три, четыре машины в каждой.

И снова их встретили советские зенитчики, снова их отогнали краснозвёздные истребители.

В третий раз посылают фашисты на Москву самолёты. Неглупыми, изобретательными были генералы у Гитлера. Новый придумали план генералы. Надо самолёты послать в три яруса, решили они. Одна группа самолётов пусть летит невысоко от земли. Вторая — чуть выше. А третья — и на большой высоте, и чуть с опозданием. Первые две группы отвлекут внимание защитников московского неба, рассуждают генералы, а в это время на большой высоте незаметно к городу подойдёт третья группа, и лётчики сбросят бомбы точно на цели.

И вот снова в небе фашистские самолёты. Развалились в креслах своих пилоты. Гудят моторы. Бомбы застыли в люках.

Идёт группа. За ней вторая. А чуть поотстав, на большой высоте, третья. Самым последним летит самолёт особый, с фотоаппаратами. Сфотографирует он, как разрушат фашистские самолёты Москву, привезёт напоказ генералам…

Ждут генералы известий. Вот и возвращается первый самолёт. Заглохли моторы. Остановились винты. Вышли пилоты. Бледные-бледные. Едва на ногах стоят.

Пятьдесят самолётов потеряли в тот день фашисты. Не вернулся назад и фотограф. Сбили его в пути.

Неприступно московское небо. Строго карает оно врагов. Рухнул коварный расчёт фашистов.

Мечтали фашисты и их бесноватый фюрер уничтожить Москву до основ, до камня. А что получилось?

Красная площадь

Автор: Сергей Алексеев

1941 год. 7 Ноября. Годовщина Великой Октябрьской социалистической революции.

Враг рядом. Советские войска оставили Волоколамск и Можайск. На отдельных участках фронта фашисты подошли к Москве и того ближе. Бои идут у Наро-Фоминска, Серпухова и Тарусы.

Но как всегда, в этот дорогой для всех граждан Советского Союза день, в Москве, на Красной площади, состоялся военный парад в честь великого праздника.

Когда солдату Митрохину сказали, что часть, в которой он служит, будет принимать участие в параде на Красной площади, не поверил солдат вначале. Решил, что ошибся, ослышался, что-то неверно понял.

— Парад! — объясняет ему командир. — Торжественный, на Красной площади.

— Так точно, парад, — отвечает Митрохин. Однако в глазах неверие.

И вот замер Митрохин в строю. Стоит он на Красной площади. И слева стоят от него войска. И справа стоят войска. Руководители партии и члены правительства на ленинском Мавзолее. Всё точь-в-точь как в былое мирное время.

Только редкость для этого дня — от снега бело кругом. Рано нынче мороз ударил. Падал снег всю ночь до утра. Побелил Мавзолей, лёг на стены Кремля, на площадь.

8 часов утра. Сошлись стрелки часов на кремлёвской башне.

Отбили куранты время.

Минута. Всё стихло. Командующий парадом отдал традиционный рапорт. Принимающий парад поздравляет войска с годовщиной Великого Октября. Опять всё стихло. Ещё минута. И вот вначале тихо, а затем всё громче и громче звучат слова Председателя Государственного Комитета Обороны, Верховного Главнокомандующего Вооружёнными Силами СССР товарища Сталина.

Сталин говорит, что не в первый раз нападают на нас враги. Что были в истории молодой Советской Республики и более тяжёлые времена. Что первую годовщину Великого Октября мы встречали окружёнными со всех сторон захватчиками. Что против нас тогда воевало 14 капиталистических государств и мы потеряли три четвёртых своей территории. Но советские люди верили в победу. И они победили. Победят и сейчас.

— На вас, — долетают слова до Митрохина, — смотрит весь мир, как на силу, способную уничтожить грабительские полчища немецких захватчиков.

Застыли в строю солдаты.

— Великая освободительная миссия выпала на вашу долю, — летят сквозь мороз слова. — Будьте же достойными этой миссии!

Подтянулся Митрохин. Лицом стал суровее, серьёзнее, строже.

— Война, которую вы ведёте, есть война освободительная, война справедливая. — И вслед за этим Сталин сказал: — Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков — Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!

Биты фашисты. Москва же стоит и цветёт, как прежде. Хорошеет от года к году.

Случай на переправе

Автор: Г.В. Абрамян

Был у нас в роте один солдат. До войны он учился в музыкальном институте и так замечательно играл на баяне, что один из бойцов как-то сказал:

— Братцы, это уму непостижимый обман! Наверное, в этом ящике спрятан какой-то хитрый механизм! Вот посмотреть бы…

— Пожалуйста,— ответил баянист.— Мне как раз пора мехи подклеить.

И у всех на глазах разобрал инструмент.

— Тю-ю,— разочарованно протянул боец.— Пусто, как в стрелянной гильзе…

Внутри баяна, между двух деревянных коробков, соединённых кожаным мехом-гармошкой, в самом деле было пусто. Лишь на боковых дощечках, там, где снаружи расположены кнопки-пуговицы, оказались широкие металлические пластины с дырочками разных размеров. За каждой дырочкой спрятана узкая медная планка-лепесток. При растягивании меха воздух проходит через отверстия и приводит в колебание медные лепестки. И те звучат. Тонкие — высоко. Потолще — пониже, а толстые лепестки словно поют басом. Если музыкант сильно растягивает мехи — пластинки звучат громко. Если воздух нагнетается слабо, пластинки колеблются чуть-чуть, и музыка получается тихой-тихой.Вот и все чудеса!

А настоящим чудом были пальцы нашего баяниста. Удивительно играл, ничего не скажешь!

И это удивительное умение не раз помогало нам в трудной фронтовой жизни.

Наш баянист и настроение вовремя поднимет, и на морозе греет — заставляет плясать, и бодрость в приунывшего вселяет, и довоенную счастливую юность заставит вспомнить: родные края, матерей и любимых. А однажды…

Однажды вечером по приказу командования мы меняли боевые позиции. В бой с немцами велено было ни в коем случае не вступать. На нашем пути протекала не очень широкая, но глубокая речка с одним-единственным бродом, которым мы и воспользовались. На том берегу остались командир и радист, они заканчивали сеанс связи. Их-то и отрезали внезапно нагрянувшие фашистские автоматчики. И хотя немцы не знали, что наши были на их берегу, переправу держали под огнём, и перейти брод не было никакой возможности. А когда наступила ночь, немцы стали освещать брод ракетами. Что и говорить — положение казалось безвыходным.

Вдруг наш баянист, ни слова не говоря, достаёт свой баян и начинает играть «Катюшу».

Немцы сначала опешили. Потом опомнились и обрушили на наш берег шквальный огонь. А баянист внезапно оборвал аккорд и замолк. Немцы перестали стрелять. Кто-то из них радостно завопил: «Рус, Рус, капут, боян!»

А с баянистом никакого капута не произошло. Заманивая немцев, он отполз вдоль берега подальше от переправы и снова заиграл задорную «Катюшу».

Немцы этот вызов приняли. Они стали преследовать музыканта, и поэтому на несколько минут оставили брод без осветительных ракет.

Командир и радист тотчас сообразили, для чего наш баянист затеял с немцами «музыкальную» игру, и, не мешкая, проскочили бродом на другой берег.

Вот какие случаи бывали с нашим солдатом-баянистом и его другом баяном, к слову сказать, названным так в честь древнерусского певца Б о я н а.