Рассказ олень зеленые рога

Похолодало, потому что и летом вода, оказывается, нагревается посередине Байкала только до тринадцати градусов, а тут ещё ветер навалился. Пришлось куртки надеть. И это в июле, когда на берегу так жарко, что на асфальте остаются следы каблуков.

Бухта появилась неожиданно, с левого борта: полукруг­лая, словно её вырезали огромными ножницами. Вдалеке, над лесом, поднималась гора, похожая на задумчивого великана. На песке стояли неподвижно олени с зелёными рогами. Сказочная страна!

Сквозь толщу воды в бухте видны цветные яркие камни, поляны зелёных водорослей, по донному песку ходят полу­прозрачные тени от волн и ряби, лучи солнца гуляют на дне, из любопытства заглядывая во все уголки.

Бухта называется Песчаной.

 Олень — Зеленые рога

 Рыбы уплыли, птицы разлетелись, когда мы причалили. Только олень — зелёные рога стоит неподвижно. Да откуда он взялся, олень — зелёные, бархатные рога? А вот откуда.

Упало весной в тёплый влажный песок семя сосны. А может быть, лежало в нём с осени, закопанное птицей кедровкой. Пригрело солнце. Семя корешок пустило. Проросло тоненькой мягкой метёлочкой. Год за годом поднималась новая жительница тайги, крепла. Чтобы выросло большое хвойное дерево, нужно по крайней мере сто лет. Для человека это большой срок, а для дерева — не очень. На Байкале есть лиственницы и кедры, которым по шестьсот и даже по восемьсот лет!

Ну вот, выросла сосенка, стал с ней играть ветер. Как налетит с Байкала, как схватит её за ветви — вот-вот выта­щит и унесёт. А деревце крепче корнями за землю держится. Тогда ветер пускается на хитрость. Оставит в покое игольчатые лапы сосенки, станет песок под ней разбрасывать. А она ещё сильнее за землю держится. Растут её корни, вытягиваются, как ноги оленя, ветер выметает из-под них песок. Сотни лет длится эта игра не на жизнь, а на смерть. Но тот, кто крепко держится за родную землю, всегда выживает. Так и появились сосны, похожие на оленей с зелёными рога­ми. И растут они в единственном месте на свете — на Байкале.

 Стеклянная рыбка

 Нам помахали с борта научного судна. Мы причалили, привязали лодку и поднялись по трапу на палубу. Учёные только что особой сетью выловили в глубине Байкала много всякой всячины: большущего жирного

омуля, бычков-жёлтокрылок с плавниками, похожими на золотистые перепончатые веера, разных малюсеньких рачков, смешно шевелящих усами.

— Все эти жители,— торжественно сказали нам,— эндемики.

— Что? Кто?

 — Эндемики — значит, больше нигде на земле не повторяющиеся, живущие только здесь. В Байкале. Понятно?

Понятно, что ни таких рыб, ни таких рачков не найдёшь ни в Балтийском море, ни в Тихом океане. Дальние родственники, может быть, и есть, а вот таких не найдёшь.

— А вот это,— говорят нам учёные,— чудо Байкала, рыбка голомянка.

Стеклянная, полупрозрачная, подёрнутая почти неприметными розоватыми разводами, как на мыльном пузыре, рыбка лежала на газете. И сквозь голомянку, как через увеличительное стекло, мы прочитали: «…а девочки Маша Клюева и Аня Горбунова спели песенку».

— Она что, из стекла?

— Нет, она прозрачна, потому что состоит почти из одного жира. У голомянки к тому же нет чешуи. Вообще эта рыбка поразительная. Её в озере много, а в сети она попадает редко.

— Хитрая?

— Ещё какая хитрая! Она, понимаете, живёт в одиночку. Все рыбы собираются в стаи, а каждая голомянка живёт сама по себе. И ещё вот что интересно. Омуль, и сиг, и вот эти бычки плавают вдоль и поперёк, а голомянка только вверх и вниз, у неё нет сильных плавников, так что она поко­ряется воле волн. А ещё голомянка не мечет икры, как другие рыбы, а приносит живых мальков сразу две, а то и три тысячи.

Пока нам всё это рассказывали, рыбки не стало: на газете расползлось большое жирное пятно. Да косточки лежали посередине.

—А где голомянка?

— Ух, ты! — спохватился один из учёных.— Пока я тут её расхваливал, она взяла и растаяла…

Как Байкал сердится

Был вечер, солнце висело в низких облаках, и вода казалась твёрдой, как створка морской раковины. Синий, фиолетовый, оранжевый цвета перемешались, и вода светилась.

— Какое перламутровое озеро! — закричал я.

— Море Байкал! Славное море! — сказал лодочник.

— Ага, море…— смущённо согласился я.

Но было уже поздно. Ещё не было ветра, а вода вдруг странно закачалась, будто кто-то огромной рукой взялся за байкальские берега и стал раскачивать каменное ложе озера-моря. И тут навалился ветер, мотор с трудом одолевал его. Мы то прорывались на несколько метров к Листвянке, то оказывались отброшенными назад. А ветер вспенивал воду, срывал с неё гребни, закручивал тысячами белых косичек.

— «Горная» дует! — закричал лодочник.— Опасный ветер…

Но вот между двумя сильными шквалами «горная» чуть притихла, лодка рванулась к молу, и через минуту мы были уже за волнобоем.

— Ух! — сказал лодочник.— Везучие мы, однако!

   Всю ночь дула «горная». Но на берегу она была уже нестрашной. Давила на стёкла, царапала стены, брызгала туманной пылью, которую слизывала с пенных гребней. Под этот гул мы и уснули, Я увидел во сне нашу лодку, отважно летящую среди водяных валов. Потом Славное море затихло, выбросив на берег прозрачную рыбку. Вот-вот растает рыбка голомянка. Я бегом слетел с откоса, бросил рыбку голомянку в тихую воду, она встрепенулась и спросила:— Чего тебе надобно, старче?

— Чтобы успокоилось Славное море, чтобы перестал сердиться Байкал… Утром море было тихим и пронзительно синим. Задумчиво гляделись в его воды берёзы и лиственницы. Высоко в небе плыли белые облака…

Легенда

Стоит мне услышать слово «Байкал» — и затрепещет перед
глазами его переменчивая синь, просвеченная до дна щедрым сибирским солнцем. И
придёт на память старинная легенда. Будто бы единственная дочь старика Байкала
— Ангара сбежала от отца к красавцу богатырю Енисею. Бросил покинутый отец
вослед беглянке камень. Камень так и остался в устье реки. В самом деле, виден
и сегодня в горловине Ангары камень. Называется — Шаманским камнем.

Легенда говорит, что у старика Байкала триста тридцать шесть
сыновей, которые приносят ему воду. А раздаёт богатства единственная дочь —
Ангара. Потоком двухкилометровой ширины вылетает Ангара из моря, разрезает горы
и леса, мчась к Енисею.

Давным-давно

Двадцать два миллиона лет живёт на белом свете озеро-море
Байкал. Если бы на фантастической Машине Времени удалось нам с вами преодолеть
несколько миллионов лет, мы смогли бы привезти из прошлого фотографии жёлтых
песчаных берегов. На берегах — пальмы на фоне знойного марева. Бродят древние
животные — тапиры. Потом картина переменилась бы: ледяные горы,
полу­прозрачные, синие, стиснули Байкал, сжали его, гигантские айсберги
заколыхались на захолодевшей воде, и раздался над снежным миром трубный глас
мамонта…

Сегодня Байкал отличается от других озёр мира своей
глубиной, количеством пресной воды, своим животным и растительным миром.— Итак,
на Байкал? В путь?

— В путь!

Здравствуй, Байкал!

…Мы едем по лесной дороге. Она то убегает вправо, то
влево, то скрывается за кустами, то вновь устремляется вперед… И вдруг там,
за деревьями, вдалеке, что-то белое зашевелилось, закосматилось.

— Это что там такое? — спрашиваете вы, ребята.— Туча, что
ли, запуталась в ветках и не может выбраться?

— Это — Байкал.

«Ага,— думаете вы,— Байкал белый и пушистый, сейчас мы его
увидим».

Дорога с нами поиграла ещё, потом ей стало скучно, и она
побежала сквозь поляну прямо-прямо. Тут подул ветер, и там, впереди, что-то
засинело-заголубело.

— Это что там такое? Небо, что ли? — Нет, это — Байкал.

«Ага,— думаете вы,— Байкал синий. Синий-голубой». Проехали
ещё немного. Видите, между соснами что-то сверкает, переливается?

— Солнце горит!

— Какое там солнце, это Байкал сверкает! Лес кончился. И мы
увидели белые пряди тумана: он от­катился уже далеко от берега, в густую синюю
воду, так сверкающую на солнце, будто выпрыгивают из неё искорки.—Здравствуй,
Байкал!

А Байкал ничего не ответил. Он лежал большой и спокойный. В
нём отражалось небо, усыпанное мелкими облаками, остатки тумана клочками
тянулись вверх, точно белые косматые птицы, догоняющие свою стаю. А на другой
стороне стояли тёмные горы в светлых пятнах. Там снег лежит. «Это летом-то,
когда нам всем жарко»,— удивляетесь вы.

А сквозь воду видны камни на дне. Вот какая она прозрачная.
Когда поплыли на лодке, думал кто-то из ребят, что камни близко, руку в воду
сунул, выдернул — обжёгся. Такая холодная, оказывается, вода.

Байкал… Буряты, эвенки, якуты, русские открывали его в
разное время и по-своему называли. По-якутски «Бай-кёль» — «Богатое озеро»,
по-бурятски «Байгаал-Далай» — «обширный, большой, как море», эвенки величали
его «Лама» — «Море», русские землепроходцы называли его «Славным морем». Из
русских первым увидел сибирское чудо казак-землепроходец Курбат Иванов. В 1643
году шёл он с небольшим отрядом по диким и порожистым рекам сибирским — Лене,
Иликте и Сарме — и увидел, волоком перетаскивали казаки лодку с берега одной
реки на берег другой,— вдруг за расступившейся тайгой озеро-море. — Здравствуй,
Байкал!

Тайга

В тайге, прилегающей к Байкалу, водятся медведи и ко­сули,
изюбри и росомахи. Водится и соболь баргузинского кряжа — особенный,
единственный в мире. Чёрная шерсть с лёгкой проседью, мягкая и блестящая,
отличает его от родственников, живущих в лесах России, чащобах других се­верных
стран.

Вся северо-восточная часть приморской тайги — знаменитый
Баргузинский заповедник, край непуганых зверей и птиц. От горизонта до
горизонта лежит тайга. Когда над ней плывут низкие белые облака, из-за которых
вырываются столбы солнечного света, облака видятся зелёными. Когда идут дожди,
тайга становится сумрачной. Только поблёскивают мокрые листья, а капли, что
висят на каждой хвоинке, кажутся бисером, которым расшила тайгу безвестная
вышивальщица. А потом тайга вспыхивает. Точно лисьи хвосты, тянутся к небу
берёзы, в нежно-жёлтой шёрстке лиственницы, а модницы осины надевают красные
кофты. И только сосны, презирающие моду, стоят зелёными, поглядывая на проделки
осени.

Светлана Замлелова

Олень-золотые рога

Когда-то очень давно в избушке на краю деревни жила бедная вдова. Однажды перед большим праздником – праздником Розы – отправилась она к реке, чтобы прополоскать в ней свою единственную праздничную скатерть, расшитую красным узором. Но не успела приступить к делу, как увидала в воде большую корзину, несомую неспешным течением. Взяла бедная вдова ивовый прутик, подцепила им корзину, опутанную кувшинками и лилиями, и притянула к себе. А в корзине-то, завёрнутые в шёлковое одеяло с золотым вензелем на уголке, лежат двое детей, двое прелестных малюток-близнецов. «Вот так подарок мне к празднику!», – подумала вдова, достала детей из корзины и понесла домой.

Своих детей у вдовы не было, и она стала воспитывать найдёнышей – мальчика и девочку – как родных сына и дочь. На радость бедной вдове росли брат и сестра. Краше и ласковее их никогда не бывало в деревне детей. Всегда приветливы и веселы, всем готовы помочь, худого слова никто не слыхал от них. И до того непохожи были они на людей той деревни, что невзлюбили их люди и со злости стали называть промеж собой «лягушечье отродье».

Как-то вместе с другими детьми пошли брат с сестрой по ягоды в лес. Ягод в лесу много, от их аромата голова кружится. Малина спелая, сочная, сама в рот так и просится. Все дети больше сами едят, но близнецы стараются, каждую ягодку в лукошко кладут. А как подошла пора собираться домой, у брата с сестрой лукошки полнёхоньки, а у прочих детей – только донышки прикрыты. Позавидовали нерадивые дети близнецам и говорят:

– Эй вы, лягушачье отродье! Отдавайте-ка свои ягоды по добру, по здорову – лягушкам малина без надобности, с вас и тины болотной довольно будет!

Отобрали у близнецов лукошки и побежали в деревню. Заплакали брат с сестрой, а делать нечего – побрели назад без малины. Дома рассказали бедной вдове, что с ними приключилось, и приступили с расспросами:

– Скажи, матушка, отчего люди не любят нас? Отчего называют лягушками? Отчего мы словно чужие всем?

Бедная вдова вздохнула:

– Не хотела я говорить, да, видно, пришла пора и вам правду узнать.

И рассказала детям, как нашла их в реке перед праздником.

Всю ночь не спали брат с сестрой и порешили, наконец, отправиться искать отца с матерью. Наутро поклонились они бедной вдове и говорят:

– Прости, матушка, и не держи нас. Пойдём мы по свету отыскивать родителей. Если живы они, станем им в старости утешением, а нет – на могилу будем ходить. Да только не хотим быть лягушачьим отродьем.

Заплакала бедная вдова, но удерживать их не стала. Собрала только хлеба и молока и отпустила детей в дорогу.

Долго шли брат с сестрой и у всех, кто попадался им навстречу, спрашивали:

– Не знаете ли вы хоть что-нибудь о людях, у которых река унесла сына и дочь?

Но никто ничего не знал.

И вот, когда уже хлеба оставался последний кусок, а молока – последние капли, пришли дети в лес. Здесь пахло травами и прелой хвоей, а птицы пели так ласково, что, казалось, хотели утешить брата с сестрой. Дети присели на поваленную берёзу и собрались, было, разделить свои крохи, как вдруг из лесу прямо на них вышел старик-горбун. В руке он держал толстую суковатую палку, одет же был в самые ветхие лохмотья, какие только можно себе представить – даже дунуть было страшно на них: того гляди рассыплются. Подошёл старик к детям и уселся рядом на поваленную берёзу.

– Вы добрые дети, – сказал он высоким дребезжащим голосом, – не оставьте меня голодным…

Брат с сестрой переглянулись и, ни слова не говоря, протянули горбуну молоко и хлеб. Они знали, что больше у них нет ни еды, ни питья, но не посмели отказать тому, кто был в большей беде, чем они сами.

– За то, что вы помогли мне, – задребезжал горбун, проглотивший еду, будто глоток воздуха, – помогу и я вам. И в награду отвечу на три ваших вопроса.

– Ах! – в один голос воскликнули брат и сестра. – Не знаете ли вы хоть что-нибудь о людях, у которых река унесла сына и дочь?

Старик едва заметно улыбнулся:

– Не то, чтобы недавно, но и не слишком давно, – начал он, – случилась большая радость: женился молодой царь. Все вокруг радовались и веселились, кроме царской сестры – царевна была некрасива и сразу возненавидела красавицу-золовку. А скоро пришла и другая радость: все узнали, что у царя должен появиться наследник. Но на беду царь заболел и не узнал, что накануне праздника Розы царица родила ему сына и дочь, похожих друг на друга, как две капли воды. Царевна же тем временем велела посадить царицу в Луковую башню – самую страшную башню во дворце, с самыми толстыми стенами и самыми маленькими оконцами. Ключ от башни царевна бросила в реку, а детей, собственноручно завернув в шёлковое одеяло с золотым вензелем, бросила в корзине следом, надеясь, что дети утонут как котята. Когда же царь оправился, царевна велела всем говорить ему, что царица умерла. Во дворце все так боялись царевны, что не посмели её ослушаться. С тех пор царь так и остался безутешен, а злая царевна, которая стала ещё некрасивее, распоряжается во дворце, и никому нет от неё покоя. Поговаривают даже, что она умеет колдовать!

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

   Л.Дьяконов "Олень - золотые рога"
   Рис.П.Пинкисевича
   М.: Детская литература 1969

Я очень люблю эту повесть кировского писателя Леонида Дьяконова о детях из одного дома, живших в канун революции. Эти слова были в ней главными:
«про жизнь до». Тогда. Сто лет назад в тихой провинциальной Вятке.
Революция в ней тоже присутствовала, но непримиримое социальное противостояние, разделившее вслед за взрослыми и детей, и даже непременный революционный матрос как-то заслонялись этим самым «про жизнь».

Про маленького Мишку и Сережку-«арестанта». Про скандальных двойняшек Тольку и Тайку, которые однажды разыграли весь двор, нарядившись в одинаковые платьица. Про забитого, вечно голодного Кольку, которого тайком подкармливали через почтовую щель. Про поляков и немцев.
Про башмаки, которые застегивают специальным крючком, а окаянный крючок вечно теряется (это загадочное приспособление долго занимало в детстве мои мысли, но сейчас все проще — описание легко найти в интернете). Про сочельник, чулки для подарков, замечательные конфеты «Флора» и книжку с трудным названием «Рюбецаль», может быть — такую. Про песенку, «к азбуке помощницу»:

Ах, Бабушка!
Ваш Гаврила Дедушка
Едет Женится Зимою
И Кланяется
Леночке, Машеньке, Наташеньке,
Оленьке, Поленьке…
Рыжая Собака Танцует У ворот…
Фертики, Цертики,
Ер-Еры
упал с горы.
Ер-Ять
некому поднять.
Ер-Юс,
сам поднимусь.

и прилипчивые куплеты «Катя, Катя, Катенька…» Про лото — деревянные бочоночки со смешными именами «дедушка», «барабанные палочки»… Про волшебницу Афанасьевну и чудесные дымковские игрушки.
Про ребят из одного двора и расписного глиняного оленя с узкими бумажками на копытцах:

Коле от Мишки

Яночке от Кольк

Сереже от Яночки

Мишке от Сережки

Простая и искренняя повесть о далеком детстве с недетским щемящим концом:

Коля погибнет в первые дни революции.

Яночку отец увезет на родину в Польшу, подальше от русского бунта.

Сережка затеряется на фронтах Гражданской войны.

А Мишка — Михаил Филимонов — оставит в 1941 оленя на хранение другу, пообещав зайти за ним после войны. Не зайдет…

И олешек, дымковская игрушка, соскользнет с ладони, разобьется в пыль.

 
 

 

 

 

 

 

Повесть вышла в 1959 г., и четырежды переиздавалась в разных издательствах — в 1963 г., 1967 г., 1969 г. и 1987г.
У меня четвертое издание, выпущенное в 1969г «Детской литературой» с рисунками Петра Пинкисевича, много работавшего в журнальной и книжной иллюстрации.

Интересно сравнить эту книгу с последним переизданием с рисунками В.Бескаравайного. Как это нередко бывает в книгах о детстве, в повести присутствует двойная интонация: мир глазами ребенка, но в воспоминаниях взрослого рассказчика. Мне кажется, иллюстрации 1969 и 1986 года как раз отражают эту двойственность — яркие вспышки наивных и непосредственных впечатлений маленького Мишки в рисунках Пинкисевича и ностальгические картины, всплывающие в воспоминаниях взрослого, у Бескаравайного.

 

 

Мне трудно отдать предпочтение какому-то варианту. С одной стороны, цветные иллюстрации выглядят привлекательнее. С другой — мягкие черно-белые рисунки Пинкисевича, похожие на фотографии в старом альбоме, и очень удачная композиция обложки кажутся мне более соответствующими духу книги. А вот что любопытно в рисунках Бескаравайного — это сходство «его» Афанасьевны, знаменитой дымковской мастерицы Александры Афанасьевны Мезриной, со старой фотографией. По-видимому, художник обращался к документальным материалам.

 

Глава, в которой Мишка завороженно наблюдает, как в ловких руках Афанасьевны глиняное тесто превращается в бравых вояк и кокетливых барынь — одна из лучших в повести.

А дымковской игрушке, которой мы, между прочим, обязаны выразительным словом «свистопляска», год назад в Кирове-Вятке поставили памятник

Памятник симпатичный, только нет в нем веселой праздничности настоящих дымковских игрушек, что «так ярко расписаны, что глянешь — глаза ломит! <…> И не хочешь, да улыбнешься, когда поглядишь!»

   Л.Дьяконов "Олень - золотые рога"
   Рис.П.Пинкисевича
   М.: Детская литература 1969

Я очень люблю эту повесть кировского писателя Леонида Дьяконова о детях из одного дома, живших в канун революции. Эти слова были в ней главными:
«про жизнь до». Тогда. Сто лет назад в тихой провинциальной Вятке.
Революция в ней тоже присутствовала, но непримиримое социальное противостояние, разделившее вслед за взрослыми и детей, и даже непременный революционный матрос как-то заслонялись этим самым «про жизнь».

Про маленького Мишку и Сережку-«арестанта». Про скандальных двойняшек Тольку и Тайку, которые однажды разыграли весь двор, нарядившись в одинаковые платьица. Про забитого, вечно голодного Кольку, которого тайком подкармливали через почтовую щель. Про поляков и немцев.
Про башмаки, которые застегивают специальным крючком, а окаянный крючок вечно теряется (это загадочное приспособление долго занимало в детстве мои мысли, но сейчас все проще — описание легко найти в интернете). Про сочельник, чулки для подарков, замечательные конфеты «Флора» и книжку с трудным названием «Рюбецаль», может быть — такую. Про песенку, «к азбуке помощницу»:

Ах, Бабушка!
Ваш Гаврила Дедушка
Едет Женится Зимою
И Кланяется
Леночке, Машеньке, Наташеньке,
Оленьке, Поленьке…
Рыжая Собака Танцует У ворот…
Фертики, Цертики,
Ер-Еры
упал с горы.
Ер-Ять
некому поднять.
Ер-Юс,
сам поднимусь.

и прилипчивые куплеты «Катя, Катя, Катенька…» Про лото — деревянные бочоночки со смешными именами «дедушка», «барабанные палочки»… Про волшебницу Афанасьевну и чудесные дымковские игрушки.
Про ребят из одного двора и расписного глиняного оленя с узкими бумажками на копытцах:

Коле от Мишки

Яночке от Кольк

Сереже от Яночки

Мишке от Сережки

Простая и искренняя повесть о далеком детстве с недетским щемящим концом:

Коля погибнет в первые дни революции.

Яночку отец увезет на родину в Польшу, подальше от русского бунта.

Сережка затеряется на фронтах Гражданской войны.

А Мишка — Михаил Филимонов — оставит в 1941 оленя на хранение другу, пообещав зайти за ним после войны. Не зайдет…

И олешек, дымковская игрушка, соскользнет с ладони, разобьется в пыль.

 

 

 

 

> 

 

 

Повесть вышла в 1959 г., и четырежды переиздавалась в разных издательствах — в 1963 г., 1967 г., 1969 г. и 1987г.
У меня четвертое издание, выпущенное в 1969г «Детской литературой» с рисунками Петра Пинкисевича, много работавшего в журнальной и книжной иллюстрации.

Интересно сравнить эту книгу с последним переизданием с рисунками В.Бескаравайного. Как это нередко бывает в книгах о детстве, в повести присутствует двойная интонация: мир глазами ребенка, но в воспоминаниях взрослого рассказчика. Мне кажется, иллюстрации 1969 и 1986 года как раз отражают эту двойственность — яркие вспышки наивных и непосредственных впечатлений маленького Мишки в рисунках Пинкисевича и ностальгические картины, всплывающие в воспоминаниях взрослого, у Бескаравайного.

 

 

Мне трудно отдать предпочтение какому-то варианту. С одной стороны, цветные иллюстрации выглядят привлекательнее. С другой — мягкие черно-белые рисунки Пинкисевича, похожие на фотографии в старом альбоме, и очень удачная композиция обложки кажутся мне более соответствующими духу книги. А вот что любопытно в рисунках Бескаравайного — это сходство «его» Афанасьевны, знаменитой дымковской мастерицы Александры Афанасьевны Мезриной, со старой фотографией. По-видимому, художник обращался к документальным материалам.

 

Глава, в которой Мишка завороженно наблюдает, как в ловких руках Афанасьевны глиняное тесто превращается в бравых вояк и кокетливых барынь — одна из лучших в повести.

А дымковской игрушке, которой мы, между прочим, обязаны выразительным словом «свистопляска», год назад в Кирове-Вятке поставили памятник

Памятник симпатичный, только нет в нем веселой праздничности настоящих дымковских игрушек, что «так ярко расписаны, что глянешь — глаза ломит! <…> И не хочешь, да улыбнешься, когда поглядишь!

Неравнодушные вятичи бережно хранят память о своем земляке. На сайте Кировской областной научной библиотеки им. А.И. Герцена и можно познакомиться с материалами о семье Дьяконовых-Заболоцких и о творчестве двоюродных братьев — Леонида Дьяконова и Николая Заболоцкого:

Творчество, выросшее из народных корней

«О Заболоцком я знаю больше всех!»

За горькими страницами дела кировской писательской организации следуют теплые воспоминания приемного сына писателя.

Есть и немало сайтов с фотографиями дореволюционной Вятки, какой видели ее герои повести, а с ними и Леонид Дьяконов, родившийся, как и Мишка, в 1908 году.

Как и у Мишки, у Лени Дьяконова была только мать — дочь потомственного почетного гражданина девица Людмила Андреевна Дьяконова. Отца, по крайней мере официального, не было. Предположительно, им был Владимир Владимирович Белов, сын известного вятского адвоката, с которым Людмилу Дьяконову сблизило участие в революционной деятельности. Через несколько лет после рождения Лени Владимир Белов, скрываясь от полицейского надзора, покинул Вятку. Мальчика воспитывала мать и тетя. Жили сначала в небольшом деревянном доме тети, позднее мать с сыном перезжали с одной съмной квартиры на другую. Почти как в повести.

В книге много описаний старой Вятки, все еще узнаваемой в современном Кирове. Большой деревянный дом в два этажа, чудом сохранившийся на нынешней улице Карла Либкнехта, считается тем самым, «Мишкиным» домом из повести Дьяконова.

«Они остановились перед красивым двухэтажным домом с четырьмя балконами: два — справа, один над другим, и два — слева… Проехали мимо первого крылечка и остановились перед вторым «Вот сюда, сюда!»

И они вошли в дом.»

За горами великими , за долами бескрайними давным-давно, в стародавние времена на самой окраине села жило некое семейство: отец Митрофан , матушка Олеся, сёстры Снежана и Заряна, братья Глеб и Демьян , кошка Чаруша да пёс Шустик.

Поживали в любви и согласии, весело и дружно . Радовались каждому лучику солнца и травке зелёной. Весь день-деньской трудились, у каждого свой промысел был. Кошка Чаруша мышей проворно ловила, пёс Шустик зорко дом стерёг. А случалось, Митрофан Шустика с собою брал охотиться на дичь и зверюшку лесную. Изредка рыбачить им доводилось вместе.

Снежанушка с Глебушкой в колыбельке лежали, Зарянка с Демьяном матушке и батюшке помогали корамысла носить, стряпню варить, сеять и жать. И в лес по грибы да по ягоды хаживали братец с сестрицею, и на озерцо рыбку с папенькою ловить.

Матушка рукодельничала, а Митрофан отец ещё умел корзины с лапоточками из лыка плёсти , хворост собирал. После на базаре торговал трудами-то семейными .

Семеюшка вся о работе неутомимо радела, не бездельничала . Но как ни пыталась, ни за что не удавалось из бедности и нужды выкарабкаться. Покупатель на рынке Митрофану мало-мальски платил, всё больше скупился, хоть и хорош товар его был…

По теплу весеннему, зною летнему и щедротам осенним Митрофаново семейство кормиться лишь ухитрялось, На одежду добротную денег уж не было. А о лошадёнке с коровушкой и мечтать не смели …

Но как только зима наступала с метелями лютыми и ветрами ненастными , холод и голод их одолевал, туго им приходилось…

В пору зимнюю неимущую семью Митрофана сторонились в округе, чтобы в долг не давать. В гости к себе не звали, не желая их блюдами потчевать, да и их самих не навещали, дабы гостинцами не одаривать. Их голоштанниками и попрошайками дразнил люд недобрый. Потому как бедняки эти всё чаще и чаще в долг просили по морозам трескучим, а отдавать не всегда могли на беду свою …

В найм подавались, но отказывали им. Боярам в ноги кланялись, ремесло любое, даже самое тяжкое, выполнять испрашивали. Да только гнали именитые бедолаг этих в три шеи …

Лишь иногда Олесе матушке гроши перепадали за рукоделие, а Митрофану удавалось продать сырой хворост за бесценок. Горевали матушка с батюшкой. В колыбельке малютки Снежанка и Глебушка плакали. Зарянка с Демьянкой кручинились. Кошка Чаруша грелась на коленях хозяйских, а Шустик в сенях мирно дремал и носик свой уткнул в хвост.

-Гляди, Зарянка! Тройка белых лошадей с колокольцами копытами стучат! Эко чудо! Шуты балаганные, скоморохи c бубенцами потешные, песни и пляски! А народу-то честного сколько от мала до велика длинной чередой в сторону другого села идёт…

-Демьянчик, это они на бал к самому князю спешат,он всех пригласил рождественское празднество пировать, а нам с тобой дома сидеть и время коротать. Кафтанчики наши зимние и валенки в негодность пришли..

-А соседушка-то наш гуся с яблоками в корзине несёт. Я яства эдакого отродясь не едал!

-Прочь от оконца ступай, братец родимый, лучше люльку с дитятками покачай. Не спят они, хнычут…

-Сестрёнка, а ёлка-то какая в доме, что нашего супротив! До чего лучистая ! Из трубы дымок клубится. Да каравай лакомый в их печи поспевает…

-Ну довольно, довольно, тебе, Демьянушка, на чужое добро засматриваться. Долюшка такова наша, нет у нас пиршества пышного, кушаний изысканных . Голоден ты, братец, видать. Но потерпи. В котелке, что в печи стоит, кашки осталось токмо батюшкина доля.

-Тише Демьянка, тише, Зарянка. Вот и папенька пришёл в снегу весь, натруженный.

Отряхнул Митрофан на пороге снег с валенок, снял их, снял и шапку с рукавицами, и полушубок дряхлый  да и говорит :

-Посчастливилось мне хворосту продать, пряник медовый к празднеству прикупить. Ай-да все за стол, чайку со сладостями отпробуем .

Обрадовалась матушка Олеся, обняла его нежно и поцеловала. Зарянка и Демьянка возликовали несказанно. Крепко уснули в колыбельке Глебушка со Снежанкою.

За столом с белой скатертью семейство Митрофаново сидит, чай попивает да пряник медовый нахваливает. Чаруша об ноги хозяйские трётся и мурлычит ласково, а Шустик под стул Митрофанов перебрался, уши навострил и хитро глаз прищурил.

Сидит семейство,разговоры приятные разговаривает, нарадоваться гостинцем отцовским не может и Рождество величает. Так бы и провели весь вечер праздничный за беседой и чайком ароматным. Да вот скрипнуло крылечко и послышался стук в дверь:

-Отворяй , Митрофан!
-А кто ты сам будешь-то, мил человек?- вопрошал хозяин.
-Ростовщик я.
-Заходи , коль с добром пришёл…

Зашёл ростовщик и толкует:
-Жёнушка твоя верная, Олеся матушка вчера у меня копейку в долг просила. Я дал ей, условие поставив, что сегодня две вернёт.

-Ростовщик, почтеннейший, нет у нас нынче ни копейки, верну я деньги на днях,- откликнулась Олеся матушка.

-Правду молвит о семье-то вашей народец нашенский. Попрошайки вы .А что же ты похлёбку безвкусную, что в печи тебя дожидаясь, вязла, не пробуешь, Митрофан, брезгуешь? Али не еда она уже для тебя? Заелся , глядишь. Ишь ты, денег у них нет. А на какие такие деньжонки куплен пряник медовый? Ими на базаре торгуют по пять копеек за штуку… Не обокрал ли ты кого знатного? Сейчас же ответствуй, слышь, Митрофан!

-Не грабитель я бессовестный. А честным трудом своим на пряник заработал.
На три копейки я уйму хворосту продал, что в лесу собрал. А две копейки с пряника мне лавочник уступил, потому как я с повозки его на прилавок куличи, леденцы, булки с пряниками и баранки носил.

-Врёшь поди. Знаю я лавочника того. Ему легче удушиться, чем в цене уступить. Он мне в полдень нонче с шести медовых пряников и копейки не уступил. А тебе целых две, да с одного пряника? Ты, Митрофан, мастер небылицы всяческие сочинять!

-Садись за стол наш , ростовщик , гостем желанным будешь, отведай сладостей с чаем. Не сердчай , нехорошо праздник со злым сердцем встречать…

— Олеся матушка, чтобы ты аккурат завтра к утру мне три копейки отдала, ведь прибыток у меня расти обязан.
Некогда мне с голоштанниками за одним столом сидеть и чаёвничать. Я с князем нашим за одним столом буду пир пировать. К нему на бал пойду…

-Не ходи, ростовщик, послушай совета доброго. Темно уж на дворе. И весь народ наш сельский давно уже к князю ушёл. Некого тебе в попутчики взять-то будет. А идти мимо леса дремучего придётся… Не перевелись ещё волки в дубраве…

-Ах, негодная ты, Олеся матушка, ах негодная! Почто беду кликаешь? Зачем обо мне печёшься? Лучше касательно долгов своих хлопочи. Коль не увижу денег от тебя в срок назначенный , к наместнику я княжескому пойду, к воеводе здешнему и сказывать стану, что ты меня ограбила. Всех вас плетьми высекут и в каземат бросят, малюток ваших в приют отдадут. И волость целая вздохнёт полной грудью. Вы уже , глядишь, ни у кого до скончанья века ничего занимать не станете!

И ушёл ростовщик с ругательствами страшными.

Затревожился Митрофан, опечалилась Олеся матушка, всплакнула. Пригорюнились Демьянка с Зорянкой, уселись за печку и сидят тише мыши.

Одел Митрофан полушубок-то с шапкою и рукавицами и валенки натягивает , а Олеся матушка спрашивает его уныло:

-Что задумал ты , господин сердца моего, Митрофанушка ? Куда сбираешься?

Взял Митрофан мешков холщёвых и топор с салазками , а матушка Олеся всё не унимается :

— Ответствуй , супруг мой дражайший , почто нем ты со мной , ясный сокол ?

— Гони тоску-печаль, возлюбленная моя горлица , краса моя ненаглядная.В лес я идти задумал за хворостом.За сырой на базаре платят самый мизер, а я вернусь домой , да подсушу возле печки , Ноне сухой хворост в цене. Ростовщику три копейки отдать надобно…

Слезами горючими зарыдала Олеся матушка , изо всех сил умалять супруга принялась :

-Дома будь, любезный государь сердца моего, не спокойна я в час этот поздний. Волки матёрые алчущие в бору-то расхаживают, добычу высматривают .А ты сам к ним в лапы идёшь.

-Прошу тебя , душа моя, Олеся матушка, чтобы милость твоя прочь изгнала мысли чёрные …Не по нраву мне слёзы твои безутешные и слова безотрадные. Не страшусь я зверя лютого , а страшусь языка лживого человеческого.А ведь ростовщик и впрямь к воеводе пойдёт, это как пить дать..Но что порешил я , то и сделаю, возьму с собой Шустика, а всё вдвоём веселее… И ёлочку срублю, а то у детишек и забавы-то нет рождественской!

И побежал Шустик за хозяином, виляя хвостом.