Это была одна из тех изящных и очаровательных девушек, которые, словно по иронии судьбы, рождаются иногда в чиновничьих семействах. У нее не было ни приданого, ни надежд на будущее, никаких шансов на то, чтобы ее узнал, полюбил и сделал своей женой человек состоятельный, из хорошего общества, и она приняла предложение мелкого чиновника министерства народного образования.
Не имея средств на туалеты, она одевалась просто, но чувствовала себя несчастной, как пария, ибо для женщин нет ни касты, ни породы, — красота, грация и обаяние заменяют им права рождения и фамильные привилегии. Свойственный им такт, гибкий ум и вкус — вот единственная иерархия, равняющая дочерей народа с самыми знатными дамами.
Она страдала непрестанно, так как чувствовала себя рожденной для изящной жизни, для самой утонченной роскоши. Она страдала от бедности своего жилья, от убожества голых стен, просиженных стульев, полинявших занавесок. Все, чего не заметила бы другая женщина того же круга, мучило ее и возмущало.
Один вид маленькой бретонки, которая вела их скромное хозяйство, рождал в ней горькие сожаления и несбыточные мечты. Ей снилась немая тишина приемных, задрапированных восточными тканями, освещенных высокими канделябрами старой бронзы, величественные лакеи в шелковых чулках, дремлющие в мягких креслах от расслабляющей жары калориферов. Ей снились затянутые старинным штофом просторные салоны, где тонкой работы столики уставлены неслыханной цены безделушками, кокетливые раздушенные гостиные, где в пять часов за чаем принимают близких друзей-мужчин, прославленных и блестящих людей, внимание которых льстит каждой женщине.
Когда она садилась обедать за круглый стол, покрытый трехдневной свежести скатертью, напротив мужа, и он, снимая крышку с суповой миски, объявлял радостно: «Ага, суп с капустой! Ничего не может быть лучше!..» — она мечтала о тонких обедах, о сверкающем серебре, о гобеленах, украшающих стены героями древности и сказочными птицами в чаще феерического леса; мечтала об изысканных яствах, подаваемых на тонком фарфоре, о любезностях, которые шепчут на ухо и выслушивают с загадочной улыбкой, трогая вилкой розовое мясо форели или крылышко рябчика.
У нее не было ни туалетов, ни драгоценностей, ровно ничего. А она только это и любила, она чувствовала, что для этого создана. Ей так хотелось нравиться, быть обольстительной и иметь успех в обществе, хотелось, чтобы другие женщины ей завидовали.
Изредка она навещала богатую подругу, с которой они вместе воспитывались в монастыре, и каждый раз, возвращаясь от этой подруги, она так страдала, что клялась не ездить туда больше. Целые дни напролет она плакала от горя, от жалости к себе, от тоски и отчаяния.
Однажды вечером ее муж вернулся домой с торжествующим видом и подал ей большой конверт.
— Вот возьми, — сказал он, — это тебе сюрприз.
Она быстро разорвала конверт и вытащила из него карточку, на которой было напечатано:
«Министр народного образования и г-жа Жорж Рампонно просят г-на и г-жу Луазель пожаловать на вечер в министерство, в понедельник 18 января».
Вместо того чтобы прийти в восторг, как ожидал ее муж, она с досадой швырнула приглашение на стол.
— На что оно мне, скажи, пожалуйста?
— Как же так, дорогая, я думал, ты будешь очень довольна. Ты нигде не бываешь, и это прекрасный случай, прекрасный. Я с большим трудом достал приглашение. Всем хочется туда попасть, а приглашают далеко не всех, мелким чиновникам не очень-то дают билеты. Ты там увидишь все высшее чиновничество.
Она сердито посмотрела на мужа и сказала с раздражением:
— В чем же я туда поеду? Мне надеть нечего!
Ему это в голову не приходило; он пробормотал:
— Да в том платье, что ты надеваешь в театр. Оно, по-моему, очень хорошее.
Тут он увидел, что жена плачет, и замолчал, растерянный и огорченный. Две крупные слезы медленно катились по ее щекам к уголкам рта. Он произнес, заикаясь:
— Что с тобой? Что?
Сделав над собой усилие, она подавила горе и ответила спокойным голосом, вытирая мокрые щеки:
— Ничего. Только у меня нет туалета, и, значит, я не могу ехать на этот вечер. Отдай свой билет кому-нибудь из сослуживцев, у кого жена одевается лучше меня.
В отчаянии он начал уговаривать ее:
— Послушай, Матильда. Сколько это будет стоить — приличное платье, такое, чтобы можно было надеть и в другой раз, что-нибудь совсем простое?
Она помолчала с минуту, мысленно подсчитывая расходы и соображая, сколько можно попросить, чтобы экономный супруг не ахнул в испуге и не отказал ей наотрез.
Наконец она ответила с запинкой:
— Точно не знаю, но, по-моему, четырехсот франков мне хватило бы.
Он слегка побледнел: как раз такая сумма была отложена у него на покупку ружья, чтобы ездить летом на охоту в окрестности Нантера с компанией приятелей, которые каждое воскресенье отправлялись туда стрелять жаворонков.
Однако он ответил:
— Хорошо. Я тебе дам четыреста франков. Только постарайся, чтобы платье было нарядное.
Приближался день бала, а госпожа Луазель не находила себе места, грустила, беспокоилась, хотя платье было уже готово. Как-то вечером муж заметил ей:
— Послушай, что с тобой? Ты все эти дни какая-то странная.
Она ответила:
— Мне досадно, что у меня ничего нет, ни одной вещицы, ни одного камня, нечем оживить платье. У меня будет жалкий вид. Лучше уж совсем не ездить на этот вечер.
Он возразил:
— Ты приколешь живые цветы. Зимой это считается даже элегантным. А за десять франков можно купить две — три великолепные розы.
Она не сдавалась.
— Нет, не хочу… это такое унижение — выглядеть нищенкой среди богатых женщин.
Но тут муж нашелся:
— Какая же ты дурочка! Поезжай к твоей приятельнице, госпоже Форестье, и попроси, чтобы она одолжила тебе что-нибудь из драгоценностей. Для этого ты с ней достаточно близка.
Она вскрикнула от радости:
— Верно! Я об этом не подумала.
На следующий день она отправилась к г-же Форестье и рассказала ей свое горе.
Та подошла к зеркальному шкафу, достала большую шкатулку, принесла ее, открыла и сказала г-же Луазель:
— Выбирай, дорогая.
Она видела сначала браслеты, потом жемчуга, потом золотой с камнями крест чудесной венецианской работы. Она примеряла драгоценности перед зеркалом, колебалась, не в силах расстаться с ними, отдать их обратно. И все спрашивала:
— У тебя больше ничего нет?
— Конечно, есть. Поищи. Я же не знаю, что тебе может понравиться.
Вдруг ей попалось великолепное бриллиантовое ожерелье в черном атласном футляре, и сердце ее забилось от безумного желания. Она схватила его дрожащими руками, примерила прямо на платье с высоким воротом и замерла перед зеркалом в восхищении. Потом спросила нерешительно и боязливо:
— Можешь ты мне дать вот это, только это?
— Ну, конечно, могу.
Г-жа Луазель бросилась на шею подруге, горячо ее поцеловала и убежала со своим сокровищем.
Настал день бала. Г-жа Луазель имела большой успех. Изящная, грациозная, веселая, словно опьяневшая от радости, она была красивее всех. Все мужчины на нее смотрели, спрашивали, кто она такая, добивались чести быть ей представленными. Чиновники особых поручений желали вальсировать только с ней. Сам министр ее заметил.
Она танцевала с увлечением, со страстью, теряя голову от радости, не думая ни о чем, упиваясь триумфом своей красоты, фимиамом успеха, окутанная, словно облаком счастья, всем этим поклонением, всеми желаниями, пробужденными ею, торжествуя полную победу, всегда сладостную для женского сердца.
Они ушли только в четыре часа утра. Муж с полуночи дремал в маленьком, почти пустом салоне в обществе трех других чиновников, жены которых очень веселились.
Он набросил ей на плечи накидку, скромное будничное одеяние, убожество которого не вязалось с изяществом бального туалета. Она это чувствовала, и ей хотелось убежать, чтобы ее не заметили другие женщины, кутавшие плечи в пышные меха.
Луазель удержал ее:
— Да погоди же. Ты простудишься на улице. Я поищу фиакр.
Не слушая его, она бежала вниз по лестнице. На улице фиакра поблизости не оказалось, и они отправились на поиски, окликая всех извозчиков, проезжавших поодаль.
Они спустились к реке, прозябнув и уже ни на что не надеясь. Наконец на набережной им повстречался дряхлый экипаж ночного извозчика, какие в Париже показываются только ночью, словно среди дня они стыдятся своего убожества.
Он привез их домой, на улицу Мартир, и они молча поднялись к себе. Для нее все было кончено. А он думал о том, что к десяти часам ему надо быть в министерстве.
Она снимала накидку перед зеркалом, чтобы еще раз увидеть себя во всем блеске. И вдруг вскрикнула. Ожерелья не было у нее на шее.
Муж, уже полураздетый, спросил:
— Что с тобой такое?
— Со мной… у меня… у меня пропало ожерелье госпожи Форестье.
Он растерянно вскочил с места:
— Как!.. Что такое? Не может быть!
Они стали искать в складках платья, в складках накидки, в карманах, везде. И ничего не нашли. Он спросил:
— Ты помнишь, что оно у тебя было, когда мы уходили с бала?
— Да, я его трогала в вестибюле министерства.
— Но если б ты его потеряла на улице, мы бы услышали, как оно упало. Значит, оно в фиакре.
— Да. Скорее всего. Ты запомнил номер?
— Нет. А ты тоже не посмотрела?
— Нет.
Они долго смотрели друг на друга, убитые горем. Потом Луазель оделся.
— Пойду, — сказал он, — проделаю весь путь, который мы прошли пешком, посмотрю, не найдется ли ожерелье.
И он вышел. Она так и осталась в бальном платье, не зажигая огня, не в силах лечь, так и застыла на месте, словно мертвая.
Муж вернулся к семи часам утра. Он ничего не нашел.
Затем он побывал в полицейской префектуре, в редакциях газет, где дал объявление о пропаже, на извозчичьих стоянках — словом, всюду, куда его толкала надежда.
Она ждала весь день, все в том же отупении от страшного несчастья, которое над ними стряслось.
Луазель вернулся вечером, бледный, осунувшийся; ему не удалось ничего узнать.
— Напиши своей приятельнице, — сказал он, — что ты сломала замочек и отдала его исправить. Этим мы выиграем время, чтобы как-нибудь извернуться.
Она написала письмо под его диктовку. К концу недели они потеряли всякую надежду, и Луазель, постаревший лет на пять, объявил:
— Надо возместить эту потерю.
На следующий день, захватив с собой футляр, они отправились к ювелиру, фамилия которого стояла на крышке. Тот порылся в книгах:
— Это ожерелье, сударыня, куплено не у меня; я продал только футляр.
Тогда они стали ходить от ювелира к ювелиру, в поисках точно такого же ожерелья, припоминая, какое оно было, советуясь друг с другом, оба еле живые от горя и тревоги.
В одном магазине Пале-Рояля они нашли колье, которое им показалось точь-в-точь таким, какое они искали. Оно стоило сорок тысяч франков. Им его уступили за тридцать шесть тысяч.
Они попросили ювелира не продавать это ожерелье в течение трех дней и поставили условием, что его примут обратно за тридцать четыре тысячи франков, если первое ожерелье будет найдено до конца февраля.
У Луазеля было восемнадцать тысяч франков, которые оставил ему отец.- Остальные он решил занять.
И он стал занимать деньги, выпрашивая тысячу франков у одного, пятьсот у другого, сто франков здесь, пятьдесят франков там. Он давал расписки, брал на себя разорительные обязательства, познакомился с ростовщиками, со всякого рода заимодавцами. Он закабалился до конца жизни, ставил свою подпись на векселях, не зная даже, сумеет ли выпутаться, и, подавленный грядущими заботами, черной нуждой, которая надвигалась на него, перспективой материальных лишений и нравственных мук, он поехал за новым ожерельем и выложил торговцу на прилавок тридцать шесть тысяч.
Когда г-жа Луазель отнесла ожерелье г-же Форестье, та сказала ей недовольным тоном:
— Что же ты держала его так долго, оно могло понадобиться мне.
Она даже не раскрыла футляра, чего так боялась ее подруга. Что она подумала бы, что сказала бы, если бы заметила подмену?
Может быть, сочла бы ее за воровку?
Г-жа Луазель узнала страшную жизнь бедняков. Впрочем, она сразу же героически примирилась со своей судьбой. Нужно выплатить этот ужасный долг. И она его выплатит. Рассчитали прислугу, переменили квартиру — наняли мансарду под самой крышей.
Она узнала тяжелый домашний труд, ненавистную кухонную возню. Она мыла посуду, ломая розовые ногти о жирные горшки и кастрюли. Она стирала белье, рубашки, полотенца и развешивала их на веревке; каждое утро выносила на улицу сор, таскала воду, останавливаясь передохнуть на каждой площадке. Одетая как женщина из простонародья, с корзинкой на руке, она ходила по лавкам — в булочную, в мясную, в овощную, торговалась, бранилась с лавочниками, отстаивала каждое су из своих нищенских средств.
Каждый месяц надо было платить по одним векселям, возобновлять другие, выпрашивать отсрочку по третьим. Муж работал вечерами, подводя баланс для одного коммерсанта, а иногда не спал ночей, переписывая рукописи по пяти су за страницу.
Такая жизнь продолжалась десять лет. Через десять лет они все выплатили, решительно все, даже грабительский рост, даже накопившиеся сложные проценты. Г-жа Луазель сильно постарела. Она стала шире в плечах, жестче, грубее, стала такою, какими бывают хозяйки в бедных семьях. Она ходила растрепанная, в съехавшей на сторону юбке, с красными руками, говорила громким голосом, сама мыла полы горячей водой. Но иногда, в те часы, когда муж бывал на службе, она садилась к окну и вспоминала тот бал, тот вечер, когда она имела такой успех и была так обворожительна.
Что было бы, если бы она не потеряла ожерелья? Кто знает? Кто знает? Как изменчива и капризна жизнь! Как мало нужно для того, чтобы спасти или погубить человека.
Как-то в воскресенье, выйдя прогуляться по Елисейским Полям, чтобы отдохнуть от трудов целой недели, она вдруг увидела женщину, которая вела за руку ребенка. Это была г-жа Форестье, все такая же молодая, такая же красивая, такая же очаровательная.
Г-жа Луазель взволновалась. Заговорить с ней? Ну конечно. Теперь, когда она выплатила долг, можно все рассказать. Почему бы нет.
Она подошла ближе.
— Здравствуй, Жанна.
— Но… сударыня… я не знаю… Вы, верно, ошиблись.
— Нет. Я Матильда Луазель.
Ее приятельница ахнула:
— Бедная моя Матильда, как ты изменилась!
— Да, мне пришлось пережить трудное время, с тех пор как мы с тобой расстались. Я много видела нужды… и все из-за тебя!
— Из-за меня? Каким образом?
— Помнишь то бриллиантовое ожерелье, что ты дала мне надеть на бал в министерстве?
— Помню. Ну и что же?
— Так вот, я его потеряла.
— Как! Ты же мне вернула его.
— Я вернула другое, точно такое же. И целых десять лет мы за него выплачивали долг. Ты понимаешь, как нам трудно пришлось, у нас ничего не было. Теперь с этим покончено. И сказать нельзя, до чего я этому рада.
Г-жа Форестье остановилась как вкопанная.
— Ты говоришь, вы купили новое ожерелье взамен моего?
— Да. А ты так ничего и не заметила? Они были очень похожи.
И она улыбнулась торжествующе и простодушно. Г-жа Форестье в волнении схватила ее за руки.
— О бедная моя Матильда! Ведь мои бриллианты были фальшивые! Они стоили самое большее пятьсот франков.
Ги де Мопассан Ожерелье
Это была одна из тех изящных и очаровательных девушек, которые, словно по иронии судьбы, рождаются иногда в чиновничьих семействах. У нее не было ни приданого, ни надежд на будущее, никаких шансов на то, чтобы ее узнал, полюбил и сделал своей женой человек состоятельный, из хорошего общества, и она приняла предложение мелкого чиновника министерства народного образования.
Не имея средств на туалеты, она одевалась просто, но чувствовала себя несчастной, как пария, ибо для женщин нет ни касты, ни породы, — красота, грация и обаяние заменяют им права рождения и фамильные привилегии. Свойственный им такт, гибкий ум и вкус — вот единственная иерархия, равняющая дочерей народа с самыми знатными дамами.
Она страдала непрестанно, так как чувствовала себя рожденной для изящной жизни, для самой утонченной роскоши. Она страдала от бедности своего жилья, от убожества голых стен, просиженных стульев, полинявших занавесок. Все, чего не заметила бы другая женщина того же круга, мучило ее и возмущало.
Один вид маленькой бретонки, которая вела их скромное хозяйство, рождал в ней горькие сожаления и несбыточные мечты. Ей снилась немая тишина приемных, задрапированных восточными тканями, освещенных высокими канделябрами старой бронзы, величественные лакеи в шелковых чулках, дремлющие в мягких креслах от расслабляющей жары калориферов. Ей снились затянутые старинным штофом просторные салоны, где тонкой работы столики уставлены неслыханной цены безделушками, кокетливые раздушенные гостиные, где в пять часов за чаем принимают близких друзей-мужчин, прославленных и блестящих людей, внимание которых льстит каждой женщине.
Когда она садилась обедать за круглый стол, покрытый трехдневной свежести скатертью, напротив мужа, и он, снимая крышку с суповой миски, объявлял радостно: «Ага, суп с капустой! Ничего не может быть лучше!..» — она мечтала о тонких обедах, о сверкающем серебре, о гобеленах, украшающих стены героями древности и сказочными птицами в чаще феерического леса; мечтала об изысканных яствах, подаваемых на тонком фарфоре, о любезностях, которые шепчут на ухо и выслушивают с загадочной улыбкой, трогая вилкой розовое мясо форели или крылышко рябчика.
У нее не было ни туалетов, ни драгоценностей, ровно ничего. А она только это и любила, она чувствовала, что для этого создана. Ей так хотелось нравиться, быть обольстительной и иметь успех в обществе, хотелось, чтобы другие женщины ей завидовали.
Изредка она навещала богатую подругу, с которой они вместе воспитывались в монастыре, и каждый раз, возвращаясь от этой подруги, она так страдала, что клялась не ездить туда больше. Целые дни напролет она плакала от горя, от жалости к себе, от тоски и отчаяния.
Однажды вечером ее муж вернулся домой с торжествующим видом и подал ей большой конверт.
— Вот возьми, — сказал он, — это тебе сюрприз.
Она быстро разорвала конверт и вытащила из него карточку, на которой было напечатано:
«Министр народного образования и г-жа Жорж Рампонно просят г-на и г-жу Луазель пожаловать на вечер в министерство, в понедельник 18 января».
Вместо того чтобы прийти в восторг, как ожидал ее муж, она с досадой швырнула приглашение на стол.
— На что оно мне, скажи, пожалуйста?
— Как же так, дорогая, я думал, ты будешь очень довольна. Ты нигде не бываешь, и это прекрасный случай, прекрасный. Я с большим трудом достал приглашение. Всем хочется туда попасть, а приглашают далеко не всех, мелким чиновникам не очень-то дают билеты. Ты там увидишь все высшее чиновничество.
Она сердито посмотрела на мужа и сказала с раздражением:
— В чем же я туда поеду? Мне надеть нечего!
Ему это в голову не приходило; он пробормотал:
— Да в том платье, что ты надеваешь в театр. Оно, по-моему, очень хорошее.
Тут он увидел, что жена плачет, и замолчал, растерянный и огорченный. Две крупные слезы медленно катились по ее щекам к уголкам рта. Он произнес, заикаясь:
— Что с тобой? Что?
Сделав над собой усилие, она подавила горе и ответила спокойным голосом, вытирая мокрые щеки:
— Ничего. Только у меня нет туалета, и, значит, я не могу ехать на этот вечер. Отдай свой билет кому-нибудь из сослуживцев, у кого жена одевается лучше меня.
В отчаянии он начал уговаривать ее:
— Послушай, Матильда. Сколько это будет стоить — приличное платье, такое, чтобы можно было надеть и в другой раз, что-нибудь совсем простое?
Она помолчала с минуту, мысленно подсчитывая расходы и соображая, сколько можно попросить, чтобы экономный супруг не ахнул в испуге и не отказал ей наотрез.
Наконец она ответила с запинкой:
— Точно не знаю, но, по-моему, четырехсот франков мне хватило бы.
Он слегка побледнел: как раз такая сумма была отложена у него на покупку ружья, чтобы ездить летом на охоту в окрестности Нантера с компанией приятелей, которые каждое воскресенье отправлялись туда стрелять жаворонков.
Однако он ответил:
— Хорошо. Я тебе дам четыреста франков. Только постарайся, чтобы платье было нарядное.
Приближался день бала, а госпожа Луазель не находила себе места, грустила, беспокоилась, хотя платье было уже готово. Как-то вечером муж заметил ей:
— Послушай, что с тобой? Ты все эти дни какая-то странная.
Она ответила:
— Мне досадно, что у меня ничего нет, ни одной вещицы, ни одного камня, нечем оживить платье. У меня будет жалкий вид. Лучше уж совсем не ездить на этот вечер.
Он возразил:
— Ты приколешь живые цветы. Зимой это считается даже элегантным. А за десять франков можно купить две-три великолепные розы.
Она не сдавалась.
— Нет, не хочу… это такое унижение — выглядеть нищенкой среди богатых женщин.
Но тут муж нашелся:
— Какая же ты дурочка! Поезжай к твоей приятельнице, госпоже Форестье, и попроси, чтобы она одолжила тебе что-нибудь из драгоценностей. Для этого ты с ней достаточно близка.
Она вскрикнула от радости:
— Верно! Я об этом не подумала.
На следующий день она отправилась к г-же Форестье и рассказала ей свое горе.
Та подошла к зеркальному шкафу, достала большую шкатулку, принесла ее, открыла и сказала г-же Луазель:
— Выбирай, дорогая.
Она видела сначала браслеты, потом жемчуга, потом золотой с камнями крест чудесной венецианской работы. Она примеряла драгоценности перед зеркалом, колебалась, не в силах расстаться с ними, отдать их обратно. И все спрашивала:
— У тебя больше ничего нет?
— Конечно, есть. Поищи. Я же не знаю, что тебе может понравиться.
Вдруг ей попалось великолепное бриллиантовое ожерелье в черном атласном футляре, и сердце ее забилось от безумного желания. Она схватила его дрожащими руками, примерила прямо на платье с высоким воротом и замерла перед зеркалом в восхищении. Потом спросила нерешительно и боязливо:
— Можешь ты мне дать вот это, только это?
— Ну, конечно, могу.
Г-жа Луазель бросилась на шею подруге, горячо ее поцеловала и убежала со своим сокровищем.
Настал день бала. Г-жа Луазель имела большой успех. Изящная, грациозная, веселая, словно опьяневшая от радости, она была красивее всех. Все мужчины на нее смотрели, спрашивали, кто она такая, добивались чести быть ей представленными. Чиновники особых поручений желали вальсировать только с ней. Сам министр ее заметил.
Она танцевала с увлечением, со страстью, теряя голову от радости, не думая ни о чем, упиваясь триумфом своей красоты, фимиамом успеха, окутанная, словно облаком счастья, всем этим поклонением, всеми желаниями, пробужденными ею, торжествуя полную победу, всегда сладостную для женского сердца.
Они ушли только в четыре часа утра. Муж с полуночи дремал в маленьком, почти пустом салоне в обществе трех других чиновников, жены которых очень веселились.
Он набросил ей на плечи накидку, скромное будничное одеяние, убожество которого не вязалось с изяществом бального туалета. Она это чувствовала, и ей хотелось убежать, чтобы ее не заметили другие женщины, кутавшие плечи в пышные меха.
Луазель удержал ее:
— Да погоди же. Ты простудишься на улице. Я поищу фиакр.
Не слушая его, она бежала вниз по лестнице. На улице фиакра поблизости не оказалось, и они отправились на поиски, окликая всех извозчиков, проезжавших поодаль.
Они спустились к реке, прозябнув и уже ни на что не надеясь. Наконец на набережной им повстречался дряхлый экипаж ночного извозчика, какие в Париже показываются только ночью, словно среди дня они стыдятся своего убожества.
Он привез их домой, на улицу Мартир, и они молча поднялись к себе. Для нее все было кончено. А он думал о том, что к десяти часам ему надо быть в министерстве.
Она снимала накидку перед зеркалом, чтобы еще раз увидеть себя во всем блеске. И вдруг вскрикнула. Ожерелья не было у нее на шее.
Муж, уже полураздетый, спросил:
— Что с тобой такое?
— Со мной… у меня… у меня пропало ожерелье госпожи Форестье.
Он растерянно вскочил с места:
— Как!.. Что такое? Не может быть!
Они стали искать в складках платья, в складках накидки, в карманах, везде. И ничего не нашли. Он спросил:
— Ты помнишь, что оно у тебя было, когда мы уходили с бала?
— Да, я его трогала в вестибюле министерства.
— Но если б ты его потеряла на улице, мы бы услышали, как оно упало. Значит, оно в фиакре.
— Да. Скорее всего. Ты запомнил номер?
— Нет. А ты тоже не посмотрела?
— Нет.
Они долго смотрели друг на друга, убитые горем. Потом Луазель оделся.
— Пойду, — сказал он, — проделаю весь путь, который мы прошли пешком, посмотрю, не найдется ли ожерелье.
И он вышел. Она так и осталась в бальном платье, не зажигая огня, не в силах лечь, так и застыла на месте, словно мертвая.
Муж вернулся к семи часам утра. Он ничего не нашел.
Затем он побывал в полицейской префектуре, в редакциях газет, где дал объявление о пропаже, на извозчичьих стоянках — словом, всюду, куда его толкала надежда.
Она ждала весь день, все в том же отупении от страшного несчастья, которое над ними стряслось.
Луазель вернулся вечером, бледный, осунувшийся; ему не удалось ничего узнать.
— Напиши своей приятельнице, — сказал он, — что ты сломала замочек и отдала его исправить. Этим мы выиграем время, чтобы как-нибудь извернуться.
Она написала письмо под его диктовку. К концу недели они потеряли всякую надежду, и Луазель, постаревший лет на пять, объявил:
— Надо возместить эту потерю.
На следующий день, захватив с собой футляр, они отправились к ювелиру, фамилия которого стояла на крышке. Тот порылся в книгах:
— Это ожерелье, сударыня, куплено не у меня; я продал только футляр.
Тогда они стали ходить от ювелира к ювелиру, в поисках точно такого же ожерелья, припоминая, какое оно было, советуясь друг с другом, оба еле живые от горя и тревоги.
В одном магазине Пале-Рояля они нашли колье, которое им показалось точь-в-точь таким, какое они искали. Оно стоило сорок тысяч франков. Им его уступили за тридцать шесть тысяч.
Они попросили ювелира не продавать это ожерелье в течение трех дней и поставили условием, что его примут обратно за тридцать четыре тысячи франков, если первое ожерелье будет найдено до конца февраля.
У Луазеля было восемнадцать тысяч франков, которые оставил ему отец. Остальные он решил занять.
И он стал занимать деньги, выпрашивая тысячу франков у одного, пятьсот у другого, сто франков здесь, пятьдесят франков там. Он давал расписки, брал на себя разорительные обязательства, познакомился с ростовщиками, со всякого рода заимодавцами. Он закабалился до конца жизни, ставил свою подпись на векселях, не зная даже, сумеет ли выпутаться, и, подавленный грядущими заботами, черной нуждой, которая надвигалась на него, перспективой материальных лишений и нравственных мук, он поехал за новым ожерельем и выложил торговцу на прилавок тридцать шесть тысяч.
Когда г-жа Луазель отнесла ожерелье г-же Форестье, та сказала ей недовольным тоном:
— Что же ты держала его так долго, оно могло понадобиться мне.
Она даже не раскрыла футляра, чего так боялась ее подруга. Что она подумала бы, что сказала бы, если бы заметила подмену?
Может быть, сочла бы ее за воровку?
Г-жа Луазель узнала страшную жизнь бедняков. Впрочем, она сразу же героически примирилась со своей судьбой. Нужно выплатить этот ужасный долг. И она его выплатит. Рассчитали прислугу, переменили квартиру — наняли мансарду под самой крышей.
Она узнала тяжелый домашний труд, ненавистную кухонную возню. Она мыла посуду, ломая розовые ногти о жирные горшки и кастрюли. Она стирала белье, рубашки, полотенца и развешивала их на веревке; каждое утро выносила на улицу сор, таскала воду, останавливаясь передохнуть на каждой площадке. Одетая как женщина из простонародья, с корзинкой на руке, она ходила по лавкам — в булочную, в мясную, в овощную, торговалась, бранилась с лавочниками, отстаивала каждое су из своих нищенских средств.
Каждый месяц надо было платить по одним векселям, возобновлять другие, выпрашивать отсрочку по третьим. Муж работал вечерами, подводя баланс для одного коммерсанта, а иногда не спал ночей, переписывая рукописи по пяти су за страницу.
Такая жизнь продолжалась десять лет. Через десять лет они все выплатили, решительно все, даже грабительский рост, даже накопившиеся сложные проценты. Г-жа Луазель сильно постарела. Она стала шире в плечах, жестче, грубее, стала такою, какими бывают хозяйки в бедных семьях. Она ходила растрепанная, в съехавшей на сторону юбке, с красными руками, говорила громким голосом, сама мыла полы горячей водой. Но иногда, в те часы, когда муж бывал на службе, она садилась к окну и вспоминала тот бал, тот вечер, когда она имела такой успех и была так обворожительна.
Что было бы, если бы она не потеряла ожерелья? Кто знает? Кто знает? Как изменчива и капризна жизнь! Как мало нужно для того, чтобы спасти или погубить человека.
Как-то в воскресенье, выйдя прогуляться по Елисейским Полям, чтобы отдохнуть от трудов целой недели, она вдруг увидела женщину, которая вела за руку ребенка. Это была г-жа Форестье, все такая же молодая, такая же красивая, такая же очаровательная.
Г-жа Луазель взволновалась. Заговорить с ней? Ну конечно. Теперь, когда она выплатила долг, можно все рассказать. Почему бы нет.
Она подошла ближе.
— Здравствуй, Жанна.
— Но… сударыня… я не знаю… Вы, верно, ошиблись.
— Нет. Я Матильда Луазель.
Ее приятельница ахнула:
— Бедная моя Матильда, как ты изменилась!
— Да, мне пришлось пережить трудное время, с тех пор как мы с тобой расстались. Я много видела нужды… и все из-за тебя!
— Из-за меня? Каким образом?
— Помнишь то бриллиантовое ожерелье, что ты дала мне надеть на бал в министерстве?
— Помню. Ну и что же?
— Так вот, я его потеряла.
— Как! Ты же мне вернула его.
— Я вернула другое, точно такое же. И целых десять лет мы за него выплачивали долг. Ты понимаешь, как нам трудно пришлось, у нас ничего не было. Теперь с этим покончено. И сказать нельзя, до чего я этому рада.
Г-жа Форестье остановилась как вкопанная.
— Ты говоришь, вы купили новое ожерелье взамен моего?
— Да. А ты так ничего и не заметила? Они были очень похожи.
И она улыбнулась торжествующе и простодушно. Г-жа Форестье в волнении схватила ее за руки.
— О, бедная моя Матильда! Ведь мои бриллианты были фальшивые! Они стоили самое большее пятьсот франков.
Примечания
Напечатано в «Голуа» 17 февраля 1884 года.
(обратно)
Оглавление
.
Бабуля в детстве рассказывала мне не сказки, а разные истории. Напевно, неспеша, под домашние дела. И по настроению. Сижу на табуретке, болтаю ногами, грызу кочерыжку, она стрижёт капусту для борща. И рассказывает.
Вот так вот когда-то эта история была мною впитана и детским сердечком прожита. Помню, в каком угнетённом состоянии, почти в ужасе, я была некоторое время от услышанного.
Как прививку от тщеславия и легкомыслия восприняла я случившуюся с девушкой трагедию и ещё — что надо пытаться говорить с людьми, просто говорить.
Уже спустя годы я поняла, что истории она брала у классиков, в основном наших. И пересказывала, кстати, очень близко к тексту, ничего от себя не добавляя.
Суровая, пристально-светлоглазая моя бабуля, как же в детстве я старалась быть достойной тебя. Да и сейчас…
Благодарю от души Чтеца за приятнейшее исполнение!
Ответить
За ВСЁ надо платить! Мне жаль мужа Матильды. (
Декламатор сумел создать живые образы персонажей книги, спасибо ему!
Ответить
М мм И рин если + 30 увижу завытра днём(((
Ответить
Да, мужчинам младше 30 лет ( — 30), такое поведение несвойственно.
Ответить
Мужчин, которым как и Алексу +30, понять труднее, чем самого Alexа, офицера в отставке ограниченного контингента войск, говорящего загадочно по-русски с родным немецким акцентом, припудренным французским прононсом! Вскормленных на лягушках и моллюсках ещё сложнее!)))
Ответить
тётя Яна всегда доброй была)
Ответить
Вчера особенно. Никого не убила. Эх, и добра не бывает без худа!)))
Ответить
«Те, кто не умеют носить бижутерию, носят золото.» (К. Шанель).
От новеллы огромное впечатление, а пищи для размышлений ещё множество(, нужно ценить то, что имеешь и не гнаться за пустыми иллюзиями!
Озвучено супер! Алекс продолжайте в том же духе!
Ответить
Огромное спасибо! Буду продолжать 
Ответить
Купить ружье, чтобы стрелять жаворонков, мерзость просто. Госпожа Форестье вообще дрянь редкостная, гори она в аду, а ещё из высшего общества.Матильду жаль, она как и многие женщины просто хотела быть красивой и счастливой так, как она это понимала.
Алекс Годин прекрасен:)💖 Спасибо!
Ответить
Кама ты вегетарианка?, я сам охотник со стажем, и охота для меня не истребление животных)
Ответить
Простите, вмешаюсь. Я не вегетарианка, но охоту никогда не понимала, и уже не пойму. Не понимаю и выставления «охотничьих трофеев», в виде чучел птиц или отрезанных голов животных. Это что-то дико первобытное. Ваша фраза «охота для меня не истребление животных» — а что же это такое? Ведь как ни крути, это убийство живых существ, иногда ещё и с мучениями для них.
Ответить
Для Алекса еда не из магазина- это экономия на специях.:)
Ответить
не все специи сейчас в магазинах найдёшь(
Ответить
У нас сейчас выгодный бизнес- для французов по дачам-огородам улиток собирать. Эти не жаворонки! Никуда не улетят. Спокойная, прибыльная работёнка на свежем воздухе. И спасение огорода от вредителей к тому же!)))
Ответить
Яна всё понимаю, но Саша очень опосредованое меню фрранч кухни имеет, Ратотуя пересмотрел(
Ответить
опять врете! Улитки двух пород только едят. и на северах они не живут. как и лягушек
Ответить
У моего соседа на даче именно такие породы и размножаются! Лягушек тоже грозится в пруд запустить. Ну раз караси не выжили.)))
ЗЫ: Всему своё враньё! Соврите лучше!)))
Ответить
не врите.В СССР крутили коутили и только в одном совхозе и получилось лягушек на экспорт разводить в Одесской области.
Ответить
Ответить
да о лягушках мы говорили. и все равно, это не такие улитки. не тот в них смак
Ответить
Ева смотря как охоту оценивать( Некоторые тупо слонов уничтожают, а кктто-то парой уток довольствуется)) а в тайге без охоты прожить проблематично(
Ответить
Ну, тогда это не охота ради охоты. А добывание куска пищи). Если сможешь есть убитое тобой существо. Я бы не смогла. Предвижу обвинения в ханжестве))) Типа, сама мясо-то ест))) Но, я ем то мясо, которое я не видела в бегающем виде. Может это «страусиная позиция»))) Но если приучили к мясу с детства, отказаться трудно))) Может со временем стану и вегетарианкой)))
Ответить
а такседермию сам не понимаю(, комут-то нравится…
Ответить
Охота как развлечение? Даже отвечать не буду:).
Ответить
как раз нет добыча еды не из магазина
Чтобы запечь дичь в духовке, понадобится минимальный набор специй
Ответить
Вот такие как Вы охотнички-гурманы у нас уже почти всех бобров съели! И тут, слава Богу, пришли к нам на постоянное место жительства 30 медведей. Охотничков-то сразу поубавилось!)))
Ответить
Бобр не комне))) Привет Яна
Гррузовик подгони а лучше 5 перевезите их, утиные яйца лопают гады( и по дороге хвостами мохают(
Ответить
Аааа…! так Вы по медведям-жаворонкам? Привет!
Очень хороший рассказ.Мопассан плохих не писал. Прочитан отлично!
Ответить
мой отзыв читай выше, добавить мало что смогу, один из первых рассказов Мопассана что прочёл возможно…
Ответить
Странное у вас восприятие, ей-богу!
Ответить
Это ещё не самое моя странное восприятие :). Читайте мои комментарии:)
Ответить
Извините, но из жаворонков до… готовили всякие всякости. и в России тоже.
Ответить
Убивать певчих птиц ради еды?, Это ж насколько надо быть голодным.
Ответить
Ты рассказ читала?( это не школьная программа, но у меня со школы запомнился
Ответить
Я не только прочитала, но и прокомментировала.
Ответить
Я этот рассказ прочла ещё в юности и сделала определённые выводы!)))
Ответить
Давнишняя шутка. Лошадино-канареечная колбаса в соотношении1:1. Одна лошадь на одну канарейку.
Ответить
ЦЕЛАЯ КУЛЬТУРА БЫЛА ПО ЭТОМУ ДЕЛУ. С атрибутами обычаями и т.л.
Ответить
Я знаю, но мне не понять такой культуры.
Ответить
Сань сам лягушек с устрицим ел???? поэтому незачем Щолохова изображать после непочтения «Доктора Живаго»
Ответить
не ел никогда, но с проверкой раз был.)))))))) приятно вспомнить
Ответить
Гадость от кого была( и почему?)
Ответить
нэ пОняв — не понЯл
Ответить
Вот! Видите, как я была права(впрочем, как всегда)))! И двух лет не минуло, как в европах всех лягушек, улиток и канареек (про бобров я уже и молчу!))) съели! Переходим на подножный корм (за неимением скотины.Попрошу не обзываться!))), а также на поедание гусениц, жуков и пауков. А что я Вам говорила?!)))
Ответить
Ну м к чему эта ваша тузлукация? Сидели, сидели… Вдруг,- бздынь.
Ответить
В предыдущем диспуте не успела Вам ухо откусить! Пока трапезничала икрой- не пугайтесь, не лягушачьей-баклажанной. Ну, из синеньких как в ваших краях не скажут! На обвинения меня в пропаганде. Бесосновательное!
P/S И прекратите драться! Весь имидж мне разрисовали. Тоже мне художник!)))
Ответить
беЗосновательное, конечно же!)
Ответить
А из Сов?)))
Ответить
ВСЕ ЕЛИ БАРЕ
Ответить
А вы слышали про такое движение: «СЪЕШЬ ЖУКА — СПАСИ МИР!»?
Вот чего Баре не ели. А зря.)))
Ответить
я червей любил из яблок есть в детстве.))))
Ответить
Как это ни странно (а может и НЕ странно), но богатая Жанна оказалась честнее своей обнищавшей подруги Матильды. Ведь первая могла и не признаться, утаить правду и стать еще богаче…
Ну а главный «бенифициар» случая — тот, кто нашел ожерелье… какое разочарование!))
Ответить
ВОЗМОЖНО СПОЙЛЕР!!!
———*——
Эта «честная женщина » вогнала своей ложью семью в нищету.Если ты даёшь кому-то очень дорогую вещь, то этим, ты возлагаешь на человека соответственно и большую ответственность, как я понимаю, могла бы и предупредить по дружески, но куда там, она ведь дама из высшего общества и со стекляшками.
Ответить
Kamellia, если бы богатая подруга рассказала изначально про реальную стоимость ожерелья — главной героине нечего было бы потом в старости вспоминать ))) весь вечер был бы испорчен, а так блистала на вечере в сногсшибательных брильянтах за 36 тыщ
Ответить
Мне кажется что в такие истории лучше вообще не попадать:).
Ответить
Матильде никто не навязывал это ожерелье. Сама выбрала, сама и погорела. Такова се ля ва:(
Ответить
Да, жизнь она такая…
Ответить
девушка с тату дракона пишет)))
Ответить
«да что за бред ты несешь?» ©
примерили на себя роль этой снобки, раболепствующей перед высшим обществом и стекляшками?
Ответить
Именно. Если подумать логически — то НЕ странно, а логично. 
Ответить
В протестантской парадигме -да. Богатство от Бога и богоугодно. В православии -чаще наоборот. Католики французы где-то посередине. Как и философия данного рассказа)
Ответить
Понравилось. Полцарства за коня.
Отдельная благодарность чтецу.
Ответить
Ох, надеюсь подруга сообразит поделиться свалившимся на неё богатством:)
Ответить
Даже если и поделиться… Не вернуть этих 10 лет лишний и тягот, увы.
Напоминает притчу о козле и счастье )
Ответить
Это-то уж так, ничего не поделать(((
Ответить
А мне тетку не жалко, не носи чужие цацки, хотела красиво жизни плати
Ответить
вы ничего не поняли из этого рассказа)
Ответить
Рекомендуется слушать в наушниках!!!
Чтоооо??? Что тут слушать в наушниках… Тут что супер стерео??? Или этот голос с хрипом??? Клоунизм…
Ответить
Желание женщин блистать в светском обществе в дорогих бриллиантах, порой приводят к таким неожиданным, жизненным поворотам в судьбе, плачевным последствиям.Фурестье не порядочно поступила, не сказав Матильде, что ожерелье фальшивка.
Ответить
Почему не порядочно? Её не спрашивали настоящее ожерелье или нет. Она сказала:«Выбирай». И Матильда выбрала.
Через 10 лет, когда представился случай, она же сказала, что ожерелье фальшивое.
Матильде следовало сразу признаться, а не тешить своё дурацкое самолюбие. Возможно не пришлось бы так сильно расплачиваться. Да ещё и мужа подставлять.
Ответить
Ахаха! Никого не жалко. Тупая курица, которая всю жизнь мечтала о шикарной жизни и профукала единственную возможность пролезть в общество богатых поклонников. Брала бы пример с Чеховской Анны на шее. Не рыдать надо было, а принимать богатых покровителей ))
И супруг придурок: прежде чем влезать в дикие долги, надо всё сто раз перепроверить и в первую очередь побеседовать с хозяйкой ожерелья — а вдруг …?
Короче, история двух глупых людей.
Мопассан любит накрутить историю. Ахаха.
Ответить
Ага, все придурки, только читатель нынче умный. Все знает, обо всех понимает, и никого не жалко, никого. Зачем тогда читаете книги о дураках от какого-то там Мопассана? Читайте про попаданок фентезю, там героини 100% умные.
Ответить
Мопассан не какой-то там, он прекрасный писатель, который прекрасно писал. И о дураках в том числе.
Ответить
Извините, это был сарказм. Мопассан один из лучших писателей, глубоко раскрывающих психологию человека. Как Чехов и Моэм Я думаю, большинство их герои точно не описываются такой простой характеристикой, как глупость. И в этом случае можно же копнуть глубже, выяснить, почему героиня мечтала о шикарной жизни? Почему не могла добиться желаемого? Почему поступила так, как поступила, а не иначе? Почему не могли спросить? Не могли подсунуть фальшивку? Неужели только потому что дураки?
Ответить
Кому из нас не хочется выглядеть привлекательно. Многие, это особенно относится к женщинам, стараются украсить себя красивой одеждой и дорогими украшениями, иногда ради этого жертвуя временем, силами и здоровьем. Но время берет своё, и никакие украшения не могут скрыть возрастные изменения. Истинная красота не должна зависеть от достатка человека и от того, что он на себя наденет. Например, никому не придет в голову восхищаться манекеном только по тому, что на нем дорогие украшения. Большой знаток женской красоты, апостол Петр дал совет актуальный и в наше время, чтобы всегда быть привлекательными: «Пусть вас украшает не что-то внешнее: плетение волос, золотые украшения или верхняя одежда, но то, что скрыто в сердце человека, — нетленный наряд спокойного и кроткого духа, который очень ценен в глазах Бога».
Ответить
Встречают по одёжке….(особенно женщин)
Ответить
я всегда смотрю в глаза.
Ответить
Ознакомительная версия. Доступно 1 страниц из 2
Ги де Мопассан
Ожерелье
Это была одна из тех изящных и очаровательных девушек, которые, словно по иронии судьбы, рождаются иногда в чиновничьих семействах. У нее не было ни приданого, ни надежд на будущее, никаких шансов на то, чтобы ее узнал, полюбил и сделал своей женой человек состоятельный, из хорошего общества, и она приняла предложение мелкого чиновника министерства народного образования.
Не имея средств на туалеты, она одевалась просто, но чувствовала себя несчастной, как пария, ибо для женщин нет ни касты, ни породы, — красота, грация и обаяние заменяют им права рождения и фамильные привилегии. Свойственный им такт, гибкий ум и вкус — вот единственная иерархия, равняющая дочерей народа с самыми знатными дамами.
Она страдала непрестанно, так как чувствовала себя рожденной для изящной жизни, для самой утонченной роскоши. Она страдала от бедности своего жилья, от убожества голых стен, просиженных стульев, полинявших занавесок. Все, чего не заметила бы другая женщина того же круга, мучило ее и возмущало.
Один вид маленькой бретонки, которая вела их скромное хозяйство, рождал в ней горькие сожаления и несбыточные мечты. Ей снилась немая тишина приемных, задрапированных восточными тканями, освещенных высокими канделябрами старой бронзы, величественные лакеи в шелковых чулках, дремлющие в мягких креслах от расслабляющей жары калориферов. Ей снились затянутые старинным штофом просторные салоны, где тонкой работы столики уставлены неслыханной цены безделушками, кокетливые раздушенные гостиные, где в пять часов за чаем принимают близких друзей-мужчин, прославленных и блестящих людей, внимание которых льстит каждой женщине.
Когда она садилась обедать за круглый стол, покрытый трехдневной свежести скатертью, напротив мужа, и он, снимая крышку с суповой миски, объявлял радостно: «Ага, суп с капустой! Ничего не может быть лучше!..» — она мечтала о тонких обедах, о сверкающем серебре, о гобеленах, украшающих стены героями древности и сказочными птицами в чаще феерического леса; мечтала об изысканных яствах, подаваемых на тонком фарфоре, о любезностях, которые шепчут на ухо и выслушивают с загадочной улыбкой, трогая вилкой розовое мясо форели или крылышко рябчика.
У нее не было ни туалетов, ни драгоценностей, ровно ничего. А она только это и любила, она чувствовала, что для этого создана. Ей так хотелось нравиться, быть обольстительной и иметь успех в обществе, хотелось, чтобы другие женщины ей завидовали.
Изредка она навещала богатую подругу, с которой они вместе воспитывались в монастыре, и каждый раз, возвращаясь от этой подруги, она так страдала, что клялась не ездить туда больше. Целые дни напролет она плакала от горя, от жалости к себе, от тоски и отчаяния.
Однажды вечером ее муж вернулся домой с торжествующим видом и подал ей большой конверт.
— Вот возьми, — сказал он, — это тебе сюрприз.
Она быстро разорвала конверт и вытащила из него карточку, на которой было напечатано:
«Министр народного образования и г-жа Жорж Рампонно просят г-на и г-жу Луазель пожаловать на вечер в министерство, в понедельник 18 января».
Вместо того чтобы прийти в восторг, как ожидал ее муж, она с досадой швырнула приглашение на стол.
— На что оно мне, скажи, пожалуйста?
— Как же так, дорогая, я думал, ты будешь очень довольна. Ты нигде не бываешь, и это прекрасный случай, прекрасный. Я с большим трудом достал приглашение. Всем хочется туда попасть, а приглашают далеко не всех, мелким чиновникам не очень-то дают билеты. Ты там увидишь все высшее чиновничество.
Она сердито посмотрела на мужа и сказала с раздражением:
— В чем же я туда поеду? Мне надеть нечего!
Ему это в голову не приходило; он пробормотал:
— Да в том платье, что ты надеваешь в театр. Оно, по-моему, очень хорошее.
Тут он увидел, что жена плачет, и замолчал, растерянный и огорченный. Две крупные слезы медленно катились по ее щекам к уголкам рта. Он произнес, заикаясь:
— Что с тобой? Что?
Сделав над собой усилие, она подавила горе и ответила спокойным голосом, вытирая мокрые щеки:
— Ничего. Только у меня нет туалета, и, значит, я не могу ехать на этот вечер. Отдай свой билет кому-нибудь из сослуживцев, у кого жена одевается лучше меня.
В отчаянии он начал уговаривать ее:
— Послушай, Матильда. Сколько это будет стоить — приличное платье, такое, чтобы можно было надеть и в другой раз, что-нибудь совсем простое?
Она помолчала с минуту, мысленно подсчитывая расходы и соображая, сколько можно попросить, чтобы экономный супруг не ахнул в испуге и не отказал ей наотрез.
Наконец она ответила с запинкой:
— Точно не знаю, но, по-моему, четырехсот франков мне хватило бы.
Он слегка побледнел: как раз такая сумма была отложена у него на покупку ружья, чтобы ездить летом на охоту в окрестности Нантера с компанией приятелей, которые каждое воскресенье отправлялись туда стрелять жаворонков.
Однако он ответил:
— Хорошо. Я тебе дам четыреста франков. Только постарайся, чтобы платье было нарядное.
Приближался день бала, а госпожа Луазель не находила себе места, грустила, беспокоилась, хотя платье было уже готово. Как-то вечером муж заметил ей:
— Послушай, что с тобой? Ты все эти дни какая-то странная.
Она ответила:
— Мне досадно, что у меня ничего нет, ни одной вещицы, ни одного камня, нечем оживить платье. У меня будет жалкий вид. Лучше уж совсем не ездить на этот вечер.
Он возразил:
— Ты приколешь живые цветы. Зимой это считается даже элегантным. А за десять франков можно купить две-три великолепные розы.
Она не сдавалась.
— Нет, не хочу… это такое унижение — выглядеть нищенкой среди богатых женщин.
Но тут муж нашелся:
— Какая же ты дурочка! Поезжай к твоей приятельнице, госпоже Форестье, и попроси, чтобы она одолжила тебе что-нибудь из драгоценностей. Для этого ты с ней достаточно близка.
Она вскрикнула от радости:
— Верно! Я об этом не подумала.
На следующий день она отправилась к г-же Форестье и рассказала ей свое горе.
Та подошла к зеркальному шкафу, достала большую шкатулку, принесла ее, открыла и сказала г-же Луазель:
— Выбирай, дорогая.
Она видела сначала браслеты, потом жемчуга, потом золотой с камнями крест чудесной венецианской работы. Она примеряла драгоценности перед зеркалом, колебалась, не в силах расстаться с ними, отдать их обратно. И все спрашивала:
— У тебя больше ничего нет?
— Конечно, есть. Поищи. Я же не знаю, что тебе может понравиться.
Вдруг ей попалось великолепное бриллиантовое ожерелье в черном атласном футляре, и сердце ее забилось от безумного желания. Она схватила его дрожащими руками, примерила прямо на платье с высоким воротом и замерла перед зеркалом в восхищении. Потом спросила нерешительно и боязливо:
— Можешь ты мне дать вот это, только это?
— Ну, конечно, могу.
Г-жа Луазель бросилась на шею подруге, горячо ее поцеловала и убежала со своим сокровищем.
Настал день бала. Г-жа Луазель имела большой успех. Изящная, грациозная, веселая, словно опьяневшая от радости, она была красивее всех. Все мужчины на нее смотрели, спрашивали, кто она такая, добивались чести быть ей представленными. Чиновники особых поручений желали вальсировать только с ней. Сам министр ее заметил.
Она танцевала с увлечением, со страстью, теряя голову от радости, не думая ни о чем, упиваясь триумфом своей красоты, фимиамом успеха, окутанная, словно облаком счастья, всем этим поклонением, всеми желаниями, пробужденными ею, торжествуя полную победу, всегда сладостную для женского сердца.
Они ушли только в четыре часа утра. Муж с полуночи дремал в маленьком, почти пустом салоне в обществе трех других чиновников, жены которых очень веселились.
Он набросил ей на плечи накидку, скромное будничное одеяние, убожество которого не вязалось с изяществом бального туалета. Она это чувствовала, и ей хотелось убежать, чтобы ее не заметили другие женщины, кутавшие плечи в пышные меха.
Ознакомительная версия. Доступно 1 страниц из 2