Рассказ понедельник начинается в субботу

История первая СУЕТА ВОКРУГ ДИВАНА
История вторая СУЕТА СУЕТ
История третья ВСЯЧЕСКАЯ СУЕТА

История первая
СУЕТА ВОКРУГ ДИВАНА

Глава первая

Учитель: Дети, запишите предложение: «Рыба сидела на дереве».

Ученик: А разве рыбы сидят на деревьях?

Учитель: Ну… Это была сумасшедшая рыба.

Школьный анекдот

Я приближался к месту моего назначения. Вокруг меня, прижимаясь к самой дороге, зеленел лес, изредка уступая место полянам, поросшим жёлтой осокою. Солнце садилось уже который час, всё никак не могло сесть и висело низко над горизонтом. Машина катилась по узкой дороге, засыпанной хрустящим гравием. Крупные камни я пускал под колесо, и каждый раз в багажнике лязгали и громыхали пустые канистры.

Справа из леса вышли двое, ступили на обочину и остановились, глядя в мою сторону. Один из них поднял руку. Я сбросил газ, их рассматривая. Это были, как мне показалось, охотники, молодые люди, может быть, немного старше меня. Их лица понравились мне, и я остановился. Тот, что поднимал руку, просунул в машину смуглое горбоносое лицо и спросил, улыбаясь:

— Вы нас не подбросите до Соловца?

Второй, с рыжей бородой и без усов, тоже улыбался, выглядывая из-за его плеча. Положительно, это были приятные люди.

— Давайте садитесь, — сказал я. — Один вперёд, другой назад, а то у меня там барахло, на заднем сиденье.

— Благодетель! — обрадованно произнёс горбоносый, снял с плеча ружьё и сел рядом со мной.

Бородатый, нерешительно заглядывая в заднюю дверцу, сказал:

— А можно я здесь немножко того?..

Я перегнулся через спинку и помог ему расчистить место, занятое спальным мешком и свёрнутой палаткой. Он деликатно уселся, поставив ружьё между колен.

— Дверцу прикройте получше, — сказал я.

Всё шло, как обычно. Машина тронулась. Горбоносый повернулся назад и оживлённо заговорил о том, что много приятнее ехать в легковой машине, чем идти пешком. Бородатый невнятно соглашался и всё хлопал и хлопал дверцей. «Плащ подберите, — посоветовал я, глядя на него в зеркало заднего вида. — У вас плащ защемляется». Минут через пять всё наконец устроилось. Я спросил: «До Соловца километров десять?» — «Да, — ответил горбоносый. — Или немножко больше. Дорога, правда, неважная — для грузовиков». — «Дорога вполне приличная, — возразил я. — Мне обещали, что я вообще не проеду». — «По этой дороге даже осенью можно проехать». — «Здесь — пожалуй, но вот от Коробца — грунтовая». — «В этом году лето сухое, всё подсохло». — «Под Затонью, говорят, дожди», — заметил бородатый на заднем сиденье. «Кто это говорит?» — спросил горбоносый. «Мерлин говорит». Они почему-то засмеялись. Я вытащил сигареты, закурил и предложил им угощаться. «Фабрика Клары Цеткин, — сказал горбоносый, разглядывая пачку. — Вы из Ленинграда?» — «Да». — «Путешествуете?» — «Путешествую, — сказал я. — А вы здешние?» — «Коренные», — сказал горбоносый. «Я из Мурманска», — сообщил бородатый. «Для Ленинграда, наверное, что Соловец, что Мурманск — одно и то же: Север», — сказал горбоносый. «Нет, почему же», — сказал я вежливо. «В Соловце будете останавливаться?» — спросил горбоносый. «Конечно, — сказал я. — Я в Соловец и еду». — «У вас там родные или знакомые?» — «Нет, — сказал я. — Просто подожду ребят. Они идут берегом, а Соловец у нас — точка рандеву».

Впереди я увидел большую россыпь камней, притормозил и сказал: «Держитесь крепче». Машина затряслась и запрыгала. Горбоносый ушиб нос о ствол ружья. Мотор взрёвывал, камни били в днище. «Бедная машина», — сказал горбоносый. «Что делать…» — сказал я. «Не всякий поехал бы по такой дороге на своей машине». — «Я бы поехал», — сказал я. Россыпь кончилась. «А, так это не ваша машина», — догадался горбоносый. «Ну, откуда у меня машина! Это прокат». — «Понятно», — сказал горбоносый, как мне показалось, разочарованно. Я почувствовал себя задетым. «А какой смысл покупать машину, чтобы разъезжать по асфальту? Там, где асфальт, ничего интересного, а где интересно, там нет асфальта». — «Да, конечно», — вежливо согласился горбоносый. «Глупо, по-моему, делать из машины идола», — заявил я. «Глупо, — сказал бородатый. — Но не все так думают». Мы поговорили о машинах и пришли к выводу, что если уж покупать что-нибудь, так это «ГАЗ-69», вездеход, но их, к сожалению, не продают. Потом горбоносый спросил: «А где вы работаете?» Я ответил. «Колоссально! — воскликнул горбоносый. — Программист! Нам нужен именно программист. Слушайте, бросайте ваш институт и пошли к нам!» — «А что у вас есть?» — «Что у нас есть?» — спросил горбоносый поворачиваясь. «Алдан-3», — сказал бородатый. «Богатая машина, — сказал я. — И хорошо работает?» — «Да как вам сказать…» — «Понятно», — сказал я. «Собственно, её ещё не отладили, — сказал бородатый. — Оставайтесь у нас, отладите…» — «А перевод мы вам в два счёта устроим», — добавил горбоносый. «А чем вы занимаетесь?» — спросил я. «Как и вся наука, — сказал горбоносый. — Счастьем человеческим». — «Понятно, — сказал я. — Что-нибудь с космосом?» — «И с космосом тоже», — сказал горбоносый. «От добра добра не ищут», — сказал я. «Столичный город и приличная зарплата», — сказал бородатый негромко, но я услышал. «Не надо, — сказал я. — Не надо мерять на деньги». — «Да нет, я пошутил», — сказал бородатый. «Это он так шутит, — сказал горбоносый. — Интереснее, чем у нас, вам нигде не будет». — «Почему вы так думаете?» — «Уверен». — «А я не уверен». Горбоносый усмехнулся. «Мы ещё поговорим на эту тему, — сказал он. — Вы долго пробудете в Соловце?» — «Дня два максимум». — «Вот на второй день и поговорим». Бородатый заявил: «Лично я вижу в этом перст судьбы — шли по лесу и встретили программиста. Мне кажется, вы обречены». — «Вам действительно так нужен программист?» — спросил я. «Нам позарез нужен программист». — «Я поговорю с ребятами, — пообещал я. — Я знаю недовольных». — «Нам нужен не всякий программист, — сказал горбоносый. — Программисты — народ дефицитный, избаловались, а нам нужен небалованный». — «Да, это сложнее», — сказал я. Горбоносый стал загибать пальцы: «Нам нужен программист: а — небалованный, бэ — доброволец, цэ — чтобы согласился жить в общежитии…» — «Дэ, — подхватил бородатый, — на сто двадцать рублей». — «А как насчёт крылышек? — спросил я. — Или, скажем, сияния вокруг головы? Один на тысячу!» — «А нам всего-то один и нужен», — сказал горбоносый. «А если их всего девятьсот?» — «Согласны на девять десятых».

Лес расступился, мы переехали через мост и покатили между картофельными полями. «Девять часов, — сказал горбоносый. — Где вы собираетесь ночевать?» — «В машине переночую. Магазины у вас до которого часа работают?» — «Магазины у нас уже закрыты», — сказал горбоносый. «Можно в общежитии, — сказал бородатый. — У меня в комнате свободная койка». — «К общежитию не подъедешь», — сказал горбоносый задумчиво. «Да, пожалуй», — сказал бородатый и почему-то засмеялся. «Машину можно поставить возле милиции», — сказал горбоносый. «Да ерунда это, — сказал бородатый. — Я несу околесицу, а ты за мной вслед. Как он в общежитие-то пройдёт?» — «Д-да, чёрт, — сказал горбоносый. — Действительно, день не поработаешь — забываешь про все эти штуки». — «А может быть, трансгрессировать его?» — «Ну-ну, — сказал горбоносый. — Это тебе не диван. А ты не Кристобаль Хунта, да и я тоже…»

— Да вы не беспокойтесь, — сказал я. — Переночую в машине, не первый раз.

Мне вдруг страшно захотелось поспать на простынях. Я уже четыре ночи спал в спальном мешке.

— Слушай, — сказал горбоносый, — хо-хо! Изнакурнож!

— Правильно! — воскликнул бородатый. — На Лукоморье его!

— Ей-богу, я переночую в машине, — сказал я.

— Вы переночуете в доме, — сказал горбоносый, — на относительно чистом бельё. Должны же мы вас как-то отблагодарить…

— Не полтинник же вам совать, — сказал бородатый.

Мы въехали в город. Потянулись старинные крепкие заборы, мощные срубы из гигантских почерневших брёвен, с неширокими окнами, с резными наличниками, с деревянными петушками на крышах. Попалось несколько грязных кирпичных строений с железными дверями, вид которых вынес у меня из памяти полузнакомое слово «лабаз». Улица была прямая и широкая и называлась проспектом Мира. Впереди, ближе к центру, виднелись двухэтажные шлакоблочные дома с открытыми сквериками.

— Следующий переулок направо, — сказал горбоносый.

Я включил указатель поворота, притормозил и свернул направо. Дорога здесь заросла травой, но у какой-то калитки стоял, приткнувшись, новенький «Запорожец». Номера домов висели над воротами, и цифры были едва заметны на ржавой жести вывесок. Переулок назывался изящно: «Ул. Лукоморье». Он был неширок и зажат между тяжёлых старинных заборов, поставленных, наверное, ещё в те времена, когда здесь шастали шведские и норвежские пираты.

— Стоп, — сказал горбоносый. Я тормознул, и он снова стукнулся носом о ствол ружья. — Теперь так, — сказал он, потирая нос. — Вы меня подождите, а я сейчас пойду и всё устрою.

— Право, не стоит, — сказал я в последний раз.

— Никаких разговоров. Володя, держи его на мушке.

Горбоносый вылез из машины и, нагнувшись, протиснулся в низкую калитку. За высоченным серым забором дома видно не было. Ворота были совсем уже феноменальные, как в паровозном депо, на ржавых железных петлях в пуд весом. Я с изумлением читал вывески. Их было три. На левой воротине строго блестела толстым стеклом синяя солидная вывеска с серебряными буквами:

НИИЧАВО

Изба на куриных ногах

Памятник соловецкой старины

На правой воротине сверху висела ржавая жестяная табличка: «Ул. Лукоморье, д. №13, Н. К. Горыныч», а под нею красовался кусок фанеры с надписью чернилами вкривь и вкось:

КОТ НЕ РАБОТАЕТ

Администрация

— Какой КОТ? — спросил я. — Комитет Оборонной Техники?

Бородатый хихикнул.

— Вы, главное, не беспокойтесь, — сказал он. — Тут у нас забавно, но всё будет в полном порядке.

Я вышел из машины и стал протирать ветровое стекло. Над головой у меня вдруг завозились. Я поглядел. На воротах умащивался, пристраиваясь поудобнее, гигантский — я таких никогда не видел — чёрно-серый, c разводами, кот. Усевшись, он сыто и равнодушно посмотрел на меня жёлтыми глазами. «Кис-кис-кис», — сказал я машинально. Кот вежливо и холодно разинул зубастую пасть, издал сиплый горловой звук, а затем отвернулся и стал смотреть внутрь двора. Оттуда, из-за забора, голос горбоносого произнёс:

— Василий, друг мой, разрешите вас побеспокоить.

Завизжал засов. Кот поднялся и бесшумно канул во двор. Ворота тяжело закачались, раздался ужасающий скрип и треск, и левая воротина медленно отворилась. Появилось красное от натуги лицо горбоносого.

— Благодетель! — позвал он. — Заезжайте!

Я вернулся в машину и медленно въехал во двор. Двор был обширный, в глубине стоял дом из толстых брёвен, а перед домом красовался приземистый необъятный дуб, широкий, плотный, с густой кроной, заслоняющей крышу. От ворот к дому, огибая дуб, шла дорожка, выложенная каменными плитами. Справа от дорожки был огород, а слева, посередине лужайки, возвышался колодезный сруб с воротом, чёрный от древности и покрытый мохом.

Я поставил машину в сторонке, выключил двигатель и вылез. Бородатый Володя тоже вылез и, прислонив ружьё к борту, стал прилаживать рюкзак.

— Вот вы и дома, — сказал он.

Горбоносый со скрипом и треском затворял ворота, я же, чувствуя себя довольно неловко, озирался, не зная, что делать.

— А вот и хозяйка! — вскричал бородатый. — По здорову ли, баушка, Наина свет Киевна!

Хозяйке было, наверное, за сто. Она шла к нам медленно, опираясь на суковатую палку, волоча ноги в валенках с галошами. Лицо у неё было тёмно-коричневое; из сплошной массы морщин выдавался вперёд и вниз нос, кривой и острый, как ятаган, а глаза были бледные, тусклые, словно бы закрытые бельмами.

— Здравствуй, здравствуй, внучек, — произнесла она неожиданно звучным басом. — Это, значит, и будет новый программист? Здравствуй, батюшка, добро пожаловать!..

Я поклонился, понимая, что нужно помалкивать. Голова бабки поверх чёрного пухового платка, завязанного под подбородком, была покрыта весёленькой капроновой косынкой с разноцветными изображениями Атомиума и с надписями на разных языках: «Международная выставка в Брюсселе». На подбородке и под носом торчала редкая седая щетина. Одета была бабка в ватную безрукавку и чёрное суконное платье.

— Таким вот образом, Наина Киевна! — сказал горбоносый, подходя и обтирая с ладоней ржавчину. — Надо нашего нового сотрудника устроить на две ночи. Позвольте вам представить… м-м-м…

— А не надо, — сказала старуха, пристально меня рассматривая. — Сама вижу. Привалов Александр Иванович, одна тысяча девятьсот тридцать восьмой, мужской, русский, член ВЛКСМ, нет, нет, не участвовал, не был, не имеет, а будет тебе, алмазный, дальняя дорога и интерес в казённом доме, а бояться тебе, бриллиантовый, надо человека рыжего, недоброго, а позолоти ручку, яхонтовый…

— Гхм! — громко сказал горбоносый, и бабка осеклась. Воцарилось неловкое молчание.

— Можно звать просто Сашей… — выдавил я из себя заранее приготовленную фразу.

— И где же я его положу? — осведомилась бабка.

— В запаснике, конечно, — несколько раздражённо сказал горбоносый.

— А отвечать кто будет?

— Наина Киевна!.. — раскатами провинциального трагика взревел горбоносый, схватил старуху под руку и поволок к дому. Было слышно, как они спорят: «Ведь мы же договорились!..» — «…А ежели он что-нибудь стибрит?..» — «Да тише вы! Это же программист, понимаете? Комсомолец! Учёный!..» — «А ежели он цыкать будет?..»

Я стеснённо повернулся к Володе. Володя хихикал.

— Неловко как-то, — сказал я.

— Не беспокойтесь — всё будет отлично…

Он хотел сказать ещё что-то, но тут бабка дико заорала: «А диван-то, диван!..» Я вздрогнул и сказал:

— Знаете, я, пожалуй, поеду, а?

— Не может быть и речи! — решительно сказал Володя. — Всё уладится. Просто бабке нужна мзда, а у нас с Романом нет наличных.

— Я заплачу, — сказал я. Теперь мне очень хотелось уехать: терпеть не могу этих так называемых житейских коллизий.

Володя замотал головой.

— Ничего подобного. Вон он уже идёт. Всё в порядке.

Горбоносый Роман подошёл к нам, взял меня за руку и сказал:

— Ну, всё устроилось. Пошли.

— Слушайте, неудобно как-то, — сказал я. — Она, в конце концов, не обязана…

Но мы уже шли к дому.

— Обязана, обязана, — приговаривал Роман.

Обогнув дуб, мы подошли к заднему крыльцу. Роман толкнул обитую дерматином дверь, и мы оказались в прихожей, просторной и чистой, но плохо освещённой. Старуха ждала нас, сложив руки на животе и поджав губы. При виде нас она мстительно пробасила:

— А расписочку чтобы сейчас же!.. Так, мол, и так: принял, мол, то-то и то-то от такой-то, каковая сдала вышеуказанное нижеподписавшемуся…

Роман тихонько взвыл, и мы вошли в отведённую мне комнату. Это было прохладное помещение с одним окном, завешенным ситцевой занавесочкой. Роман сказал напряжённым голосом:

— Располагайтесь и будьте как дома.

Старуха из прихожей сейчас же ревниво осведомилась:

— А зубом оне не цыкают?

Роман, не оборачиваясь, рявкнул:

— Не цыкают! Говорят вам — зубов нет.

— Тогда пойдём, расписочку напишем…

Роман поднял брови, закатил глаза, оскалил зубы и потряс головой, но всё-таки вышел. Я осмотрелся. Мебели в комнате было немного. У окна стоял массивный стол, накрытый ветхой серой скатертью с бахромой, перед столом — колченогий табурет. Возле голой бревенчатой стены помещался обширный диван, на другой стене, заклеенной разнокалиберными обоями, была вешалка с какой-то рухлядью (ватники, вылезшие шубы, драные кепки и ушанки). В комнату вдавалась большая русская печь, сияющая свежей побелкой, а напротив в углу висело большое мутное зеркало в облезлой раме. Пол был выскоблен и покрыт полосатыми половиками.

За стеной бубнили в два голоса: старуха басила на одной ноте, голос Романа повышался и понижался. «Скатерть, инвентарный номер двести сорок пять…» — «Вы ещё каждую половицу запишите!..» — «Стол обеденный…» — «Печь вы тоже запишете?..» — «Порядок нужен… Диван…»

Я подошёл к окну и отдёрнул занавеску. За окном был дуб, больше ничего не было видно. Я стал смотреть на дуб. Это было, видимо, очень древнее растение. Кора была на нём серая и какая-то мёртвая, а чудовищные корни, вылезшие из земли, были покрыты красным и белым лишайником. «И ещё дуб запишите!» — сказал за стеной Роман. На подоконнике лежала пухлая засаленная книга, я бездумно полистал её, отошёл от окна и сел на диван. И мне сейчас же захотелось спать. Я подумал, что вёл сегодня машину четырнадцать часов, что не стоило, пожалуй, так торопиться, что спина у меня болит, а в голове всё путается, что плевать мне, в конце концов, на эту нудную старуху, и скорей бы всё кончилось и можно было бы лечь и заснуть…

— Ну вот, — сказал Роман, появляясь на пороге. — Формальности окончены. — Он помотал рукой с растопыренными пальцами, измазанными чернилами. — Наши пальчики устали: мы писали, мы писали… Ложитесь спать. Мы уходим, а вы спокойно ложитесь спать. Что вы завтра делаете?

— Жду, — вяло ответил я.

— Где?

— Здесь. И около почтамта.

— Завтра вы, наверное, не уедете?

— Завтра вряд ли… Скорее всего — послезавтра.

— Тогда мы ещё увидимся. Наша любовь впереди. — Он улыбнулся, махнул рукой и вышел. Я лениво подумал, что надо было бы его проводить и попрощаться с Володей, и лёг. Сейчас же в комнату вошла старуха. Я встал. Старуха некоторое время пристально на меня глядела.

— Боюсь я, батюшка, что ты зубом цыкать станешь, — сказала она с беспокойством.

— Не стану я цыкать, — сказал я утомлённо. — Я спать стану.

— И ложись, и спи… Денежки только вот заплати и спи…

Я полез в задний карман за бумажником.

— Сколько с меня?

Старуха подняла глаза к потолку.

— Рубль положим за помещение… Полтинничек за постельное бельё — моё оно, не казённое. За две ночи выходит три рубли… А сколько от щедрот накинешь — за беспокойство, значит, — я уж и не знаю…

Я протянул ей пятёрку.

— От щедрот пока рубль, — сказал я. — А там видно будет.

Старуха живо схватила деньги и удалилась, бормоча что-то про сдачу. Не было её довольно долго, и я уже хотел махнуть рукой и на сдачу, и на бельё, но она вернулась и выложила на стол пригоршню грязных медяков.

— Вот тебе и сдача, батюшка, — сказала она. — Ровно рублик, можешь не пересчитывать.

— Не буду пересчитывать, — сказал я. — Как насчёт белья?

— Сейчас постелю. Ты выйди во двор, прогуляйся, а я постелю.

Я вышел, на ходу вытаскивая сигареты. Солнце наконец село, и наступила белая ночь. Где-то лаяли собаки. Я присел под дубом на вросшую в землю скамеечку, закурил и стал смотреть на бледное беззвёздное небо. Откуда-то бесшумно появился кот, глянул на меня флюоресцирующими глазами, затем быстро вскарабкался на дуб и исчез в тёмной листве. Я сразу забыл о нём и вздрогнул, когда он завозился где-то наверху. На голову мне посыпался мусор. «Чтоб тебя…» — сказал я вслух и стал отряхиваться. Спать хотелось необычайно. Из дому вышла старуха, не замечая меня, побрела к колодцу. Я понял это так, что постель готова, и вернулся в комнату.

Вредная бабка постелила мне на полу. Ну уж нет, подумал я, запер дверь на щеколду, перетащил постель на диван и стал раздеваться. Сумрачный свет падал из окна, на дубе шумно возился кот. Я замотал головой, вытряхивая из волос мусор. Странный это был мусор, неожиданный: крупная сухая рыбья чешуя. Колко спать будет, подумал я, повалился на подушку и сразу заснул.

Глава вторая

…Опустевший дом превратился в логово лисиц и барсуков,
и потому здесь могут появляться странные оборотни и призраки.

А. Уэда

Я проснулся посреди ночи оттого, что в комнате разговаривали. Разговаривали двое, едва слышным шёпотом. Голоса были очень похожи, но один был немного сдавленный и хрипловатый, а другой выдавал крайнее раздражение.

— Не хрипи, — шептал раздражённый. — Ты можешь не хрипеть?

— Могу, — отозвался сдавленный и заперхал.

— Да тише ты… — прошипел раздражённый.

— Хрипунец, — объяснил сдавленный. — Утренний кашель курильщика… — Он снова заперхал.

— Удались отсюда, — сказал раздражённый.

— Да всё равно он спит…

— Кто он такой? Откуда свалился?

— А я почём знаю?

— Вот досада… Ну просто феноменально не везёт.

Опять соседям не спится, подумал я спросонья. Я вообразил, что я дома. Дома у меня в соседях два брата-физика, которые обожают работать ночью. К двум часам пополуночи у них кончаются сигареты, и тогда они забираются ко мне в комнату и начинают шарить, стуча мебелью и переругиваясь.

Я схватил подушку и швырнул в пустоту. Что-то с шумом обрушилось, и стало тихо.

— Подушку верните, — сказал я, — и убирайтесь вон. Сигареты на столе.

Звук собственного голоса разбудил меня окончательно. Я сел. Уныло лаяли собаки, за стеной грозно храпела старуха. Я наконец вспомнил, где нахожусь. В комнате никого не было. В сумеречном свете я увидел на полу свою подушку и барахло, рухнувшее с вешалки. Бабка голову оторвёт, подумал я и вскочил. Пол был холодный, и я переступил на половики. Бабка перестала храпеть. Я замер. Потрескивали половицы, что-то хрустело и шелестело в углах. Бабка оглушительно свистнула и захрапела снова. Я поднял подушку и бросил её на диван. От рухляди пахло псиной. Вешалка сорвалась с гвоздя и висела боком. Я поправил её и стал подбирать рухлядь. Едва я повесил последний салоп, как вешалка оборвалась и, шаркнув по обоям, снова повисла на одном гвозде. Бабка перестала храпеть, и я облился холодным потом. Где-то поблизости завопил петух. В суп тебя, подумал я с ненавистью. Старуха за стеной принялась вертеться, скрипели и щёлкали пружины. Я ждал, стоя на одной ноге. Во дворе кто-то сказал тихонько: «Спать пора, засиделись мы сегодня с тобой». Голос был молодой, женский. «Спать так спать, — отозвался другой голос. Послышался протяжный зевок. — Плескаться больше не будешь сегодня?» — «Холодно что-то. Давай баиньки». Стало тихо. Бабка зарычала и заворчала, и я осторожно вернулся на диван. Утром встану пораньше и всё поправлю как следует…

Я лёг на правый бок, натянул одеяло на ухо, закрыл глаза и вдруг понял, что спать мне совершенно не хочется — хочется есть. Ай-яй-яй, подумал я. Надо было срочно принимать меры, и я их принял.

Вот, скажем, система двух интегральных уравнений типа уравнений звёздной статистики; обе неизвестные функции находятся под интегралом. Решать, естественно, можно только численно, скажем, на БЭСМе… Я вспомнил нашу БЭСМ. Панель управления цвета заварного крема. Женя кладёт на эту панель газетный свёрток и неторопливо его разворачивает. «У тебя что?» — «У меня с сыром и колбасой». С польской полукопчёной, кружочками. «Эх ты, жениться надо! У меня котлеты, с чесночком, домашние. И солёный огурчик». Нет, два огурчика… Четыре котлеты и для ровного счёта четыре крепких солёных огурчика. И четыре куска хлеба с маслом…

Я откинул одеяло и сел. Может быть, в машине что-нибудь осталось? Нет, всё, что там было, я съел. Осталась поваренная книга для Валькиной мамы, которая живёт в Лежневе. Как это там… Соус пикан. Полстакана уксусу, две луковицы… и перчик. Подаётся к мясным блюдам… Как сейчас помню: к маленьким бифштексам. Вот подлость, подумал я, ведь не просто к бифштексам, а к ма-а-аленьким бифштексам. Я вскочил и подбежал к окну. В ночном воздухе отчётливо пахло ма-а-аленькими бифштексами. Откуда-то из недр подсознания всплыло: «Подавались ему обычные в трактирах блюда, как-то: кислые щи, мозги с горошком, огурец солёный (я глотнул) и вечный слоёный сладкий пирожок…» Отвлечься бы, подумал я и взял книгу с подоконника. Это был Алексей Толстой, «Хмурое утро». Я открыл наугад. «Махно, сломав сардиночный ключ, вытащил из кармана перламутровый ножик с полусотней лезвий и им продолжал орудовать, открывая жестянки с ананасами (плохо дело, подумал я), французским паштетом, с омарами, от которых резко запахло по комнате». Я осторожно положил книгу и сел за стол на табурет. В комнате вдруг обнаружился вкусный резкий запах: должно быть, пахло омарами. Я стал размышлять, почему я до сих пор ни разу не пробовал омаров. Или, скажем, устриц. У Диккенса все едят устриц, орудуют складными ножами, отрезают толстые ломти хлеба, намазывают маслом… Я стал нервно разглаживать скатерть. На скатерти виднелись неотмытые пятна. На ней много и вкусно ели. Ели омаров и мозги с горошком. Ели маленькие бифштексы с соусом пикан. Большие и средние бифштексы тоже ели. Сыто отдувались, удовлетворённо цыкали зубом… Отдуваться мне было не с чего, и я принялся цыкать зубом.

Наверное, я делал это громко и голодно, потому что старуха за стеной заскрипела кроватью, сердито забормотала, загремела чем-то и вдруг вошла ко мне в комнату. На ней была длинная серая рубаха, а в руках она несла тарелку, и в комнате сейчас же распространился настоящий, а не фантастический аромат еды. Старуха улыбалась. Она поставила тарелку прямо передо мной и сладко пробасила:

— Откушай-ко, батюшка, Александр Иванович. Откушай, чем бог послал, со мной переслал…

— Что вы, что вы, Наина Киевна, — забормотал я, — зачем же было так беспокоить себя…

Но в руке у меня уже откуда-то оказалась вилка с костяной ручкой, и я стал есть, а бабка стояла рядом, кивала и приговаривала:

— Кушай, батюшка, кушай на здоровьице…

Я съел всё. Это была горячая картошка с топлёным маслом.

— Наина Киевна, — сказал я истово, — вы меня спасли от голодной смерти.

— Поел? — сказала Наина Киевна как-то неприветливо.

— Великолепно поел. Огромное вам спасибо! Вы себе представить не можете…

— Чего уж тут не представить, — перебила она уже совершенно раздражённо. — Поел, говорю? Ну и давай сюда тарелку… Тарелку, говорю, давай!

— По… пожалуйста, — проговорил я.

— «Пожалуйста, пожалуйста»… Корми тут вас за пожалуйста…

— Я могу заплатить, — сказал я, начиная сердиться.

— «Заплатить, заплатить»… — Она пошла к двери. — А ежели за это и не платят вовсе? И нечего врать было…

— То есть как это — врать?

— А так вот и врать! Сам говорил, что цыкать не будешь… — Она замолчала и скрылась за дверью.

Что это она? — подумал я. Странная какая-то бабка… Может быть, она вешалку заметила? Было слышно, как она скрипит пружинами, ворочаясь на кровати и недовольно ворча. Потом она запела негромко на какой-то варварский мотив: «Покатаюся, поваляюся, Ивашкиного мясца поевши…» Из окна потянуло ночным холодом. Я поёжился, поднялся, чтобы вернуться на диван, и тут меня осенило, что дверь я перед сном запирал. В растерянности я подошёл к двери и протянул руку, чтобы проверить щеколду, но едва пальцы мои коснулись холодного железа, как всё поплыло у меня перед глазами. Оказалось, что я лежу на диване, уткнувшись носом в подушку, и пальцами ощупываю холодное бревно стены.

Некоторое время я лежал, обмирая, пока не осознал, что где-то рядом храпит старуха, а в комнате разговаривают. Кто-то наставительно вещал вполголоса:

— Слон есть самое большое животное из всех живущих на земле. У него на рыле есть большой кусок мяса, который называется хоботом потому, что он пуст и протянут, как труба. Он его вытягивает и сгибает всякими образами и употребляет его вместо руки…

Холодея от любопытства, я осторожно повернулся на правый бок. В комнате было по-прежнему пусто. Голос продолжал ещё более наставительно:

— Вино, употребляемое умеренно, весьма хорошо для желудка; но когда пить его слишком много, то производит пары, унижающие человека до степени несмысленных скотов. Вы иногда видели пьяниц и помните ещё то справедливое отвращение, которое вы к ним возымели…

Я рывком поднялся и спустил ноги с дивана. Голос умолк. Мне показалось, что говорили откуда-то из-за стены. В комнате всё было по-прежнему, даже вешалка, к моему удивлению, висела на месте. И, к моему удивлению, мне опять очень хотелось есть.

— Тинктура экс витро антимонии, — провозгласил вдруг голос. Я вздрогнул. — Магифтериум антимон ангелий салаэ. Бафилии олеум витри антимонии алекситериум антимониалэ! — Послышалось явственное хихиканье. — Вот ведь бред какой! — сказал голос и продолжал с завыванием: — Вскоре очи сии, ещё отверзаемые, не узрят более солнца, но не попусти закрыться оным без благоутробного извещения о моём прощении и блаженстве… Сие есть «Дух или Нравственныя Мысли Славнаго Юнга, извлеченныя из нощных его размышлений». Продаётся в Санкт-Петербурге и в Риге в книжных лавках Свешникова по два рубля в папке. — Кто-то всхлипнул. — Тоже бредятина, — сказал голос и произнёс с выражением:

Чины, краса, богатства,
Сей жизни все приятства,
Летят, слабеют, исчезают,
Се тлен, и щастье ложно!
Заразы сердце угрызают,
А славы удержать не можно…

Теперь я понял, где говорили. Голос раздавался в углу, где висело туманное зеркало.

— А теперь, — сказал голос, — следующее. «Всё — единое Я, это Я — мировое Я. Единение с неведением, происходящее от затмения света Я, исчезает с развитием духовности».

— А эта бредятина откуда? — спросил я. Я не ждал ответа. Я был уверен, что сплю.

— Изречения из «Упанишад», — ответил с готовностью голос.

— А что такое «Упанишады»? — Я уже не был уверен, что сплю.

— Не знаю, — сказал голос.

Я встал и на цыпочках подошёл к зеркалу. Я не увидел своего отражения. В мутном стекле отражалась занавеска, угол печи и вообще много вещей. Но меня в нём не было.

— В чём дело? — спросил голос. — Есть вопросы?

— Кто это говорит? — спросил я, заглядывая за зеркало. За зеркалом было много пыли и дохлых пауков. Тогда я указательным пальцем нажал на левый глаз. Это было старинное правило распознавания галлюцинаций, которое я вычитал в увлекательной книге В. В. Битнера «Верить или не верить?». Достаточно надавить пальцем на глазное яблоко, и все реальные предметы — в отличие от галлюцинаций — раздвоятся. Зеркало раздвоилось, и в нём появилось моё отражение — заспанная, встревоженная физиономия. По ногам дуло. Поджимая пальцы, я подошёл к окну и выглянул.

За окном никого не было, не было даже дуба. Я протёр глаза и снова посмотрел. Я отчётливо видел прямо перед собой замшелый колодезный сруб с воротом, ворота и свою машину у ворот. Всё-таки сплю, успокоенно подумал я. Взгляд мой упал на подоконник, на растрёпанную книгу. В прошлом сне это был третий том «Хождений по мукам», теперь на обложке я прочитал: «П. И. Карпов. Творчество душевнобольных и его влияние на развитие науки, искусства и техники». Постукивая зубами от озноба, я перелистал книжку и просмотрел цветные вклейки. Потом я прочитал «Стих №2»:

В кругу облаков высоко
Чернокрылый воробей
Трепеща и одиноко
Парит быстро над землёй.
Он летит ночной порой,
Лунным светом освещённый,
И, ничем не удручённый,
Всё он видит под собой.
Гордый, хищный, разъярённый
И летая, словно тень,
Глаза светятся как день.

Пол вдруг качнулся под моими ногами. Раздался пронзительный протяжный скрип, затем, подобно гулу далёкого землетрясения, раздалось рокочущее: «Ко-о… Ко-о… Ко-о…» Изба заколебалась, как лодка на волнах. Двор за окном сдвинулся в сторону, а из-под окна вылезла и вонзилась когтями в землю исполинская куриная нога, провела в траве глубокие борозды и снова скрылась. Пол круто накренился, я почувствовал, что падаю, схватился руками за что-то мягкое, стукнулся боком и головой и свалился с дивана. Я лежал на половиках, вцепившись в подушку, упавшую вместе со мной. В комнате было совсем светло. За окном кто-то обстоятельно откашливался.

— Ну-с, так… — сказал хорошо поставленный мужской голос. — В некотором было царстве, в некотором государстве жил-был царь, по имени… мнэ-э… ну, в конце концов, неважно. Скажем, мнэ-э… Полуэкт… У него было три сына-царевича. Первый… мнэ-э-э… Третий был дурак, а вот первый?..

Пригибаясь, как солдат под обстрелом, я подобрался к окну и выглянул. Дуб был на месте. Спиною к нему стоял в глубокой задумчивости на задних лапах кот Василий. В зубах у него был зажат цветок кувшинки. Кот смотрел себе под ноги и тянул: «Мнэ-э-э…» Потом он тряхнул головой, заложил передние лапы за спину и, слегка сутулясь, как доцент Дубино-Княжицкий на лекции, плавным шагом пошёл в сторону от дуба.

— Хорошо… — говорил кот сквозь зубы. — Бывали-живали царь да царица. У царя, у царицы был один сын… Мнэ-э… Дурак, естественно…

Кот с досадой выплюнул цветок и, весь сморщившись, потёр лоб.

— Отчаянное положение, — проговорил он. — Ведь кое-что помню! «Ха-ха-ха! Будет чем полакомиться: конь — на обед, молодец — на ужин…» Откуда бы это? А Иван, сами понимаете — дурак, отвечает: «Эх ты, поганое чудище, не уловивши бела лебедя, да кушаешь!» Потом, естественно — калёная стрела, все три головы долой, Иван вынимает три сердца и привозит, кретин, домой матери… Каков подарочек! — Кот сардонически засмеялся, потом вздохнул. — Есть ещё такая болезнь — склероз, — сообщил он.

Он снова вздохнул, повернул обратно к дубу и запел: «Кря-кря, мои деточки! Кря-кря, голубяточки! Я… мнэ-э… я слезой вас отпаивала… вернее — выпаивала…» Он в третий раз вздохнул и некоторое время шёл молча. Поравнявшись с дубом, он вдруг немузыкально заорал: «Сладок кус не доедала!..»

В лапах у него вдруг оказались массивные гусли — я даже не заметил, где он их взял. Он отчаянно ударил по ним лапой и, цепляясь когтями за струны, заорал ещё громче, словно бы стараясь заглушить музыку:

Дасс им таннвальд финстер ист,
Дас махт дас хольтс,
Дас… мнэ-э… майн шатц… или катц?..

Он замолк и некоторое время шагал, молча стуча по струнам. Потом тихонько, неуверенно запел:

Ой, бував я в тим садочку,
Та скажу вам всю правдочку:
Ото так
Копають мак.

Он вернулся к дубу, прислонил к нему гусли и почесал задней ногой за ухом.

— Труд, труд и труд, — сказал он. — Только труд!

Он снова заложил лапы за спину и пошёл влево от дуба, бормоча:

— Дошло до меня, о великий царь, что в славном городе Багдаде жил-был портной, по имени… — Он встал на четвереньки, выгнул спину и злобно зашипел. — Вот с этими именами у меня особенно отвратительно! Абу… Али… Кто-то ибн чей-то… Н-ну хорошо, скажем, Полуэкт. Полуэкт ибн… мнэ-э… Полуэктович… Всё равно не помню, что было с этим портным. Ну и пёс с ним, начнём другую…

Я лежал животом на подоконнике и, млея, смотрел, как злосчастный Василий бродит около дуба то вправо, то влево, бормочет, откашливается, подвывает, мычит, становится от напряжения на четвереньки — словом, мучается несказанно. Диапазон знаний его был грандиозен. Ни одной сказки и ни одной песни он не знал больше чем наполовину, но зато это были русские, украинские, западнославянские, немецкие, английские, по-моему, даже японские, китайские и африканские сказки, легенды, притчи, баллады, песни, романсы, частушки и припевки. Склероз приводил его в бешенство, несколько раз он бросался на ствол дуба и драл кору когтями, он шипел и плевался, и глаза его при этом горели, как у дьявола, а пушистый хвост, толстый, как полено, то смотрел в зенит, то судорожно подёргивался, то хлестал его по бокам. Но единственной песенкой, которую он допел до конца, был «Чижик-пыжик», а единственной сказочкой, которую он связно рассказал, был «Дом, который построил Джек» в переводе Маршака, да и то с некоторыми купюрами. Постепенно — видимо, от утомления — речь его обретала всё более явственный кошачий акцент. «А в поли, поли, — пел он, — сам плужок ходэ, а… мнэ-э… а… мнэ-а-а-у!.. а за тым плужком сам… мья-а-у-а-у!.. Сам господь ходэ… Или бродэ?..» В конце концов он совершенно изнемог, сел на хвост и некоторое время сидел так, понурив голову. Потом тихо, тоскливо мяукнул, взял гусли под мышку и на трех ногах медленно уковылял по росистой траве.

Я слез с подоконника и уронил книгу. Я отчётливо помнил, что в последний раз это было «Творчество душевнобольных», я был уверен, что на пол упала именно эта книга. Но подобрал я и положил на подоконник «Раскрытие преступлений» А. Свенсона и О. Венделя. Я тупо раскрыл её, пробежал наудачу несколько абзацев, и мне сейчас же почудилось, что на дубе висит удавленник. Я опасливо поднял глаза. С нижней ветки дуба свешивался мокрый серебристо-зелёный акулий хвост. Хвост тяжело покачивался под порывами утреннего ветерка.

Я шарахнулся и стукнулся затылком о твёрдое. Громко зазвонил телефон. Я огляделся. Я лежал поперёк дивана, одеяло сползло с меня на пол, в окно сквозь листву дуба било утреннее солнце.

Глава третья

Мне пришло в голову, что обычное интервью
с дьяволом или волшебником можно с успехом заменить
искусным использованием положений науки.

Г. Дж. Уэллс

Телефон звонил. Я протёр глаза, посмотрел в окно (дуб был на месте), посмотрел на вешалку (вешалка тоже была на месте). Телефон звонил. За стеной в комнате у старухи было тихо. Тогда я соскочил на пол, отворил дверь (щеколда была на месте) и вышел в прихожую. Телефон звонил. Он стоял на полочке над большой кадушкой — очень современный аппарат белой пластмассы, такие я видел только в кино и в кабинете нашего директора. Я взял трубку.

— Алло…

— Это кто? — спросил пронзительный женский голос.

— А кого вам надо?

— Это Изнакурнож?

— Что?

— Я говорю, это изба на курногах или нет? Кто говорит?

— Да, — сказал я. — Изба. Кого вам нужно?

— О дьявол, — сказал женский голос. — Примите телефонограмму.

— Давайте.

— Записывайте.

— Одну минутку, — сказал я. — Возьму карандаш и бумагу.

— О дьявол, — сказал женский голос.

Я принёс записную книжку и цанговый карандаш.

— Слушаю вас.

— Телефонограмма номер двести шесть, — сказал женский голос. — Гражданке Горыныч Наине Киевне…

— Не так быстро… Киевне… Дальше?

— «Настоящим… предлагается вам… прибыть сегодня… двадцать седьмого июля… сего года… в полночь… на ежегодный республиканский слёт…» Записали?

— Записал.

— «Первая встреча… состоится… на Лысой Горе. Форма одежды парадная. Пользование механическим транспортом… за свой счёт. Подпись… начальник канцелярии… Ха… Эм… Вий».

— Кто?

— Вий! Ха Эм Вий.

— Не понимаю.

— Вий! Хрон Монадович! Вы что, начальника канцелярии не знаете?

— Не знаю, — сказал я. — Говорите по буквам.

— Дьявольщина! Хорошо, по буквам: Вервольф — Инкуб — Ибикус краткий… Записали?

— Кажется записал, — сказал я. — Получилось — Вий.

— Кто?

— Вий!

— У вас что, полипы? Не понимаю!

— Владимир! Иван! Иван краткий!

— Так. Повторите телефонограмму.

Я повторил.

— Правильно. Передала Онучкина. Кто принял?

— Привалов.

— С приветом, Привалов! Давно служишь?

— Собачки служат, — сердито сказал я. — Я работаю.

— Ну-ну, работай. На слёте встретимся.

Раздались гудки. Я повесил трубку и вернулся в комнату. Утро было прохладное, я торопливо сделал зарядку и оделся. Происходящее казалось мне чрезвычайно любопытным. Телефонограмма странно ассоциировалась в моём сознании с ночными событиями, хотя я и представления не имел, каким образом. Впрочем, кое-какие идеи уже приходили мне в голову, и воображение моё было возбуждено.

Всё, чему мне случилось быть здесь свидетелем, не было мне совершенно незнакомым, о подобных случаях я где-то что-то читал и теперь вспомнил, что поведение людей, попадавших в аналогичные обстоятельства, всегда представлялось мне необычайно, раздражающе нелепым. Вместо того, чтобы полностью использовать увлекательные перспективы, открывшиеся для них счастливым случаем, они пугались, старались вернуться в обыденное. Какой-то герой даже заклинал читателей держаться подальше от завесы, отделяющей наш мир от неведомого, пугая духовными и физическими увечьями. Я ещё не знал, как развернутся события, но уже был готов с энтузиазмом окунуться в них.

Бродя по комнате в поисках ковша или кружки, я продолжал рассуждать. Эти пугливые люди, думал я, похожи на некоторых учёных-экспериментаторов, очень упорных, очень трудолюбивых, но начисто лишённых воображения и поэтому очень осторожных. Получив нетривиальный результат, они шарахаются от него, поспешно объясняют его нечистотой эксперимента и фактически уходят от нового, потому что слишком сжились со старым, уютно уложенным в пределы авторитетной теории… Я уже обдумывал кое-какие эксперименты с книгой-перевёртышем (она по-прежнему лежала на подоконнике и была теперь «Последним изгнанником» Олдриджа), с говорящим зеркалом и с цыканьем. У меня было несколько вопросов к коту Василию, да и русалка, живущая на дубе, представляла определённый интерес, хотя временами мне казалось, что она-то мне всё-таки приснилась. Я ничего не имею против русалок, но не представляю себе, как они могут лазить по деревьям… хотя, с другой стороны, чешуя?..

Ковшик я нашёл на кадушке под телефоном, но воды в кадушке не оказалось, и я направился к колодцу. Солнце поднялось уже довольно высоко. Где-то гудели машины, послышался милицейский свисток, в небе с солидным гулом проплыл вертолёт. Я подошёл к колодцу и, с удовлетворением обнаружив на цепи мятую жестяную бадью, стал раскручивать ворот. Бадья, постукивая о стены, пошла в чёрную глубину. Раздался плеск, цепь натянулась. Я крутил ворот и смотрел на свой «Москвич». У машины был усталый, запылённый вид, ветровое стекло было заляпано разбившейся о него вдребезги мошкарой. Надо будет воды долить в радиатор, подумал я. И вообще…

Бадья показалась мне очень тяжёлой. Когда я поставил её на сруб, из воды высунулась огромная щучья голова, зелёная и вся какая-то замшелая. Я отскочил.

— Опять на рынок поволочёшь? — сильно окая, сказала щука. Я ошарашенно молчал. — Дай же ты мне покоя, ненасытная! Сколько можно?.. Чуть успокоюсь, приткнусь отдохнуть да подремать — ташшит! Я ведь не молодая уже, постарше тебя буду… жабры тоже не в порядке…

Было очень странно смотреть, как она говорит. Совершенно как щука в кукольном театре, она вовсю открывала и закрывала зубастую пасть в неприятном несоответствии с произносимыми звуками. Последнюю фразу она произнесла, судорожно сжав челюсти.

— И воздух мне вреден, — продолжала она. — Вот подохну, что будешь делать? Всё скупость твоя, бабья да дурья… Всё копишь, а для чего копишь — сама не знаешь… На последней реформе-та как погорела, а? То-то! А екатериновками? Сундуки оклеивала! А керенками-та, керенками! Ведь печку топила керенками…

— Видите ли, — сказал я, немного оправившись.

— Ой, кто это? — испугалась щука.

— Я… Я здесь случайно… Я намеревался слегка помыться.

— Помыться! А я думала — опять старуха. Не вижу я: старая. Да и коэффициент преломления в воздухе, говорят, совсем другой. Воздушные очки было себе заказала, да потеряла, не найду… А кто ж ты будешь?

— Турист, — коротко сказал я.

— Ах, турист… А я думала — опять бабка. Ведь что она со мной делает! Поймает меня, волочит на рынок и там продаёт, якобы на уху. Ну что мне остаётся? Конечно, говоришь покупателю: так и так, отпусти меня к малым детушкам — хотя какие у меня там малые детушки — не детушки уже, которые живы, а дедушки. Ты меня отпустишь, а я тебе послужу, скажи только «по щучьему велению, по моему, мол, хотению». Ну и отпускают. Одни со страху, другие по доброте, а которые и по жадности… Вот поплаваешь в реке, поплаваешь — холодно, ревматизм, заберёшься обратно в колодезь, а старуха с бадьёй опять тут как тут… — Щука спряталась в воду, побулькала и снова высунулась. — Ну что просить-то будешь, служивый? Только попроще чего, а то просят телевизоры какие-то, транзисторы… Один совсем обалдел: «Выполни, говорит, за меня годовой план на лесопилке». Года мои не те — дрова пилить…

— Ага, — сказал я. — А телевизор вы, значит, всё-таки можете?

— Нет, — честно призналась щука. — Телевизор не могу. И этот… комбайн с проигрывателем тоже не могу. Не верю я в них. Ты чего-нибудь попроще. Сапоги, скажем, скороходы или шапку-невидимку… А?

Возникшая было у меня надежда отвертеться сегодня от смазки «Москвича» погасла.

— Да вы не беспокойтесь, — сказал я. — Мне ничего, в общем, не надо. Я вас сейчас отпущу.

— И хорошо, — спокойно сказала щука. — Люблю таких людей. Давеча вот тоже… Купил меня на рынке какой-то, пообещала я ему царскую дочь. Плыву по реке, стыдно, конечно, глаза девать некуда. Ну сослепу и въехала в сети. Ташшат. Опять, думаю, врать придётся. А он что делает? Он меня хватает поперёк зубов, так что рот не открыть. Ну, думаю, конец, сварят. Ан нет. Защемляет он мне чем-то плавник и бросает обратно в реку. Во! — Щука высунулась из бадьи и выставила плавник, схваченный у основания металлическим зажимом. На зажиме я прочитал: «Запущен сей экземпляр в Солове-реке 1854 года. Доставить в Е. И. В. Академию наук, СПБ». — Старухе не говори, — предупредила щука. — С плавником оторвёт. Жадная она, скупая.

«Что бы у неё спросить?» — лихорадочно думал я.

— Как вы делаете ваши чудеса?

— Какие такие чудеса?

— Ну… исполнение желаний…

— Ах, это? Как делаю… Обучена сызмальства, вот и делаю. Откуда я знаю, как я делаю… Золотая Рыбка вот ещё лучше делала, а всё одно померла. От судьбы не уйдёшь.

Мне показалось, что щука вздохнула.

— От старости? — спросил я.

— Какое там от старости! Молодая была, крепкая… Бросили в неё, служивый, глубинную бомбу. И её вверх брюхом пустили, и корабль какой-то подводный рядом случился, тоже потонул. Она бы и откупилась, да ведь не спросили её, увидели и сразу бомбой… Вот ведь как оно бывает. — Она помолчала. — Так отпускаешь меня или как? Душно что-то, гроза будет…

— Конечно, конечно, — сказал я, встрепенувшись. — Вас как — бросить или в бадье?..

— Бросай, служивый, бросай.

Я осторожно запустил руки в бадью и извлёк щуку — было в ней килограммов восемь. Щука бормотала: «Ну, а ежели там скатерть-самобранку или, допустим, ковёр-самолёт, то я здесь буду… За мной не пропадёт…» — «До свидания», — сказал я и разжал руки. Раздался шумный плеск.

Некоторое время я стоял, глядя на свои ладони, испачканные зеленью. У меня было какое-то странное ощущение. Временами, как порыв ветра, налетало сознание, что я сижу в комнате на диване, но стоило тряхнуть головой, и я снова оказывался у колодца. Потом это прошло. Я умылся отличной ледяной водой, залил радиатор и побрился. Старуха всё не показывалась. Хотелось есть, и надо было идти в город к почтамту, где меня уже, может быть, ждали ребята. Я запер машину и вышел за ворота.

Я неторопливо шёл по улице Лукоморье, засунув руки в карманы серой гэдээровской курточки и глядя себе под ноги. В заднем кармане моих любимых джинсов, исполосованных «молниями», брякали старухины медяки. Я размышлял. Тощие брошюрки общества «Знание» приучили меня к мысли, что разговаривать животные не способны. Сказки с детства убеждали в обратном. Согласен я был, конечно, с брошюрками, потому что никогда в жизни не видел говорящих животных. Даже попугаев. Я знавал одного попугая, который мог рычать, как тигр, но по-человечески он не умел. И вот теперь — щука, кот Василий и даже зеркало. Впрочем, неодушевлённые предметы как раз разговаривают часто. И, между прочим, это соображение никогда не пришло бы в голову, скажем, моему прадеду. С его, прадеда, точки зрения, говорящий кот — вещь куда менее фантастическая, нежели деревянный полированный ящик, который хрипит, воет, музицирует и говорит на многих языках. С котом тоже более или менее ясно. А вот как разговаривает щука? У щуки нет лёгких. Это верно. Правда, у неё должен быть плавательный пузырь, функция коего, как мне известно, ихтиологам ещё не окончательно ясна. Мой знакомый ихтиолог Женька Скоромахов полагает даже, что эта функция неясна совершенно, и, когда я пытаюсь аргументировать доводами из брошюрок общества «Знание», Женька рычит и плюётся. Совершенно утрачивает присущий ему дар человеческой речи… У меня такое впечатление, что о возможностях животных мы знаем пока ещё очень мало. Только недавно выяснилось, что рыбы и морские животные обмениваются под водой сигналами. Очень интересно пишут о дельфинах. Или, скажем, обезьяна Рафаил. Это я сам видел. Разговаривать она, правда, не умеет, но зато у неё выработали рефлекс: зелёный свет — банан, красный свет — электрический шок. И всё было хорошо до тех пор, пока не включили красный и зелёный свет одновременно. Тогда Рафаил повёл себя так же, как Женька, например. Он страшно обиделся. Он кинулся к окошечку, за которым сидел экспериментатор, и принялся, визжа и рыча, плеваться в это окошечко. И вообще есть анекдот — одна обезьяна говорит другой: «Знаешь, что такое условный рефлекс? Это когда зазвонит звонок, и все эти квазиобезьяны в белых халатах побегут к нам с бананами и конфетами». Конечно, всё это чрезвычайно непросто. Терминология не разработана. Когда в этих условиях пытаешься решать вопросы, связанные с психикой и потенциальными возможностями животных, чувствуешь себя совершенно бессильным. Но, с другой стороны, когда тебе дают, скажем, ту же систему интегральных уравнений типа звёздной статистики с неизвестными функциями под интегралом, то самочувствие не лучше. А поэтому главное — думать. Как Паскаль: «Будем же учиться хорошо мыслить — вот основной принцип морали».

Я вышел на проспект Мира и остановился, привлечённый необычным зрелищем. По мостовой шёл человек с детскими флажками в руках. За ним, шагах в десяти, с натужным рёвом медленно полз большой белый «МАЗ» с гигантским дымящимся прицепом в виде серебристой цистерны. На цистерне было написано «огнеопасно», справа и слева от неё так же медленно катились красные пожарные «газики», ощетиненные огнетушителями. Время от времени в ровный рёв двигателя вмешивался какой-то новый звук, неприятно леденивший сердце, и тогда из люков цистерны вырывались жёлтые языки пламени. Лица пожарных под нахлобученными касками были мужественны и суровы. Вокруг кавалькады тучей носились ребятишки. Они пронзительно вопили: «Тилили-тилили, а дракона повезли!» Взрослые прохожие опасливо жались к заборам. На их лицах было написано явственное желание уберечь одежду от возможных повреждений.

— Повезли родимого, — произнёс у меня над ухом знакомый скрипучий бас.

Я обернулся. Позади стояла, пригорюнившись, Наина Киевна с кошёлкой, наполненной синими пакетами сахарного песку.

— Повезли, — повторила она. — Каждую пятницу возят…

— Куда? — спросил я.

— На полигон, батюшка. Всё экспериментируют… Делать им больше нечего.

— А кого повезли, Наина Киевна?

— То есть как это — кого? Сам не видишь, что ли?..

Она повернулась и пошла прочь, но я догнал её.

— Наина Киевна, вам тут телефонограмму передали.

— Это от кого же?

— От Ха Эм Вия.

— А насчёт чего?

— У вас слёт какой-то сегодня, — сказал я, пристально глядя на неё. — На Лысой Горе. Форма одежды — парадная.

Старуха явно обрадовалась.

— Вправду? — сказала она. — Вот хорошо-то!.. А где телефонограмма?

— В прихожей на телефоне.

— А насчёт членских взносов там ничего не говорится? — спросила она, понизив голос.

— В каком смысле?

— Ну, что, мол, надлежит погасить задолженность с одна тысяча семьсот… — Она замолчала.

— Нет, — сказал я. — Ничего такого не говорилось.

— Ну и хорошо. А с транспортом как? Машину подадут или что?

— Дайте я вам кошёлку поднесу, — предложил я.

Старуха отпрянула.

— Это тебе зачем? — спросила она подозрительно. — Ты это оставь — не люблю… Кошёлку ему!.. Молодой, да, видно, из ранних…

Не люблю старух, подумал я.

— Так как же с транспортом? — повторила она.

— За свой счёт, — сказал я злорадно.

— Ах, скопидомы! — застонала старуха. — Метлу в музей забрали, ступу не ремонтируют, взносы дерут по пять рубликов на ассигнации, а на Лысую Гору за свой счёт! Счёт-то не малый, батюшка, да пока такси ждёт…

Бормоча и кашляя, она отвернулась от меня и пошла прочь. Я потёр руки и тоже пошёл своей дорогой. Мои предположения оправдывались. Узел удивительных происшествий затягивался всё туже. И стыдно признаться, но это казалось мне сейчас более интересным, чем даже моделирование рефлекторной дуги.

На проспекте Мира было уже пусто. У перекрёстка крутилась стая ребятишек — играли, по-моему, в чижа. Увидев меня, они бросили игру и стали приближаться. Предчувствуя недоброе, я торопливо миновал их и двинулся к центру. За моей спиной раздался сдавленный восторженный возглас: «Стиляга!» Я ускорил шаг. «Стиляга!» — завопили сразу несколько голосов. Я почти побежал. Позади визжали: «Стиля-ага! Тонконогий! Папина „Победа“!..» Прохожие смотрели на меня сочувственно. В таких ситуациях лучше всего куда-нибудь нырнуть. Я нырнул в ближайший магазин, оказавшийся гастрономом, походил вдоль прилавков, убедился в том, что сахар есть, выбор колбас и конфет не богат, но зато выбор так называемых рыбных изделий превосходит все ожидания. Там была такая сёмга и такой лосось!.. Я выпил стакан газированной воды и выглянул на улицу. Мальчишек не было. Тогда я вышел из магазина и двинулся дальше. Скоро лабазы и бревенчатые избы-редуты кончились, пошли современные двухэтажные дома с открытыми сквериками. В сквериках копошились младенцы, пожилые женщины вязали что-то тёплое, а пожилые мужчины резались в домино.

В центре города оказалась обширная площадь, окружённая двух — и трехэтажными зданиями. Площадь была асфальтирована, посередине зеленел садик. Над зеленью возвышался большой красный щит с надписью «Доска почёта» и несколько щитов поменьше со схемами и диаграммами. Почтамт я обнаружил здесь же, на площади. Мы договорились с ребятами, что первый, кто прибудет в город, оставит до востребования записку со своими координатами. Записки не было, и я оставил письмо, в котором сообщил свой адрес и объяснил, как дойти до избы на курногах. Затем я решил позавтракать.

Обойдя площадь, я обнаружил: кинотеатр, где шла «Козара»; книжный магазин, закрытый на переучёт; горсовет, перед которым стояло несколько основательно пропылённых «газиков»; гостиницу «Студёное море» — как обычно, без свободных мест; два киоска с газированной водой и мороженым; магазин (промтоварный) №2 и магазин (хозтоваров) №18; столовую №11, открывающуюся с двенадцати часов, и буфет №3, закрытый без объяснений. Потом я обнаружил городское отделение милиции, возле открытых дверей которого побеседовал с очень юным милиционером в чине сержанта, объяснившим мне, где находится бензоколонка и какова дорога до Лежнёва. «А где же ваша машина?» — осведомился милиционер, озирая площадь. «У знакомых», — ответил я. «Ах, у знакомых…» — сказал милиционер значительно. По-моему, он взял меня на заметку. Я робко откланялся.

Рядом с трехэтажной громадой «Солрыбснабпромпотребсоюза ФЦУ» я, наконец, нашёл маленькую опрятную чайную №16/27. В чайной было хорошо. Народу было не очень много, пили действительно чай и разговаривали о вещах понятных: что под Коробцом завалился, наконец, мостик и ехать теперь приходится вброд; что пост ГАИ уже неделю как с пятнадцатого километра убрали; что «искра — зверь, слона убьёт, а ни шиша не схватывает…» Пахло бензином и жареной рыбой. Не занятые разговорами люди пристально разглядывали мои джинсы, и я радовался, что сзади у меня имеет место профессиональное пятно — позавчера я очень удачно сел на шприц с солидолом.

Я взял себе полную тарелку жареной рыбы, три стакана чаю и три бутерброда с балыком, расплатился кучей старухиных медяков («На паперти стоял…» — проворчала буфетчица), устроился в укромном углу и принялся за еду, с удовольствием наблюдая за этими хриплоголосыми, прокуренными людьми. Приятно было смотреть, какие они загорелые, независимые, жилистые, всё повидавшие, как они с аппетитом едят, с аппетитом курят, с аппетитом рассказывают. Они до последней капли использовали передышку перед долгими часами тряской скучной дороги, раскалённой духоты кабины, пыли и солнца. Если бы я не был программистом, я бы обязательно стал шофёром и уж работал бы не на плюгавенькой легковушке, и не на автобусе даже, а на каком-нибудь грузовом чудовище, чтобы в кабину надо было забираться по лестнице, а колесо чтобы менять с помощью небольшого подъёмного крана.

За соседним столиком сидели два молодых человека, не похожих на шофёров, и поэтому сначала я на них внимания не обратил. Так же, впрочем, как и они на меня. Но когда я допивал второй стакан чаю, до меня долетело слово «диван». Затем кто-то из них произнёс: «…А тогда непонятно, зачем она вообще существует, эта Изнакурнож…» — и я стал слушать. К сожалению, говорили они негромко, да и сидел я к ним спиной, так что слышно было плохо. Но голоса показались мне знакомыми: «…никаких тезисов… только диван…», «…такому волосатому?..», «…диван… шестнадцатая степень…», «…при трансгрессии только четырнадцать порядков…», «…легче смоделировать транслятор…», «…мало ли кто хихикает!..», «…бритву подарю…», «…не можем без дивана…». Тут один из них заперхал, да так знакомо, что я сразу вспомнил сегодняшнюю ночь и обернулся, но они уже шли к выходу — два здоровенных парня с крутыми плечами и спортивными затылками. Некоторое время я ещё видел их в окно, они перешли площадь, обогнули садик и скрылись за диаграммами. Я допил чай, доел бутерброды и тоже вышел. Диван их, видите ли, волнует, думал я. Русалка их не волнует. Говорящий кот их не интересует. А без дивана они, видите ли, не могут… Я попытался вспомнить, какой же у меня там диван, но ничего особенного вспомнить не мог. Диван как диван. Хороший диван. Удобный. Только странная действительность на нём снится.

Теперь хорошо было бы вернуться домой и заняться всеми этими диванными делами вплотную. Поэкспериментировать с книгой-перевёртышем, поговорить с котом Василием начистоту и посмотреть, нет ли в избе на куриных ногах ещё чего-нибудь интересного. Но дома меня ждал мой «Москвич» и необходимость делать как ЕУ, так и ТО. С ЕУ ещё можно было примириться, это всего-навсего Ежедневный Уход, всякое там вытряхивание ковриков и обмыв кузова струёй воды под давлением, каковой обмыв, впрочем, можно заменить при нужде поливанием из садовой лейки или ведра. Но вот ТО… Чистоплотному человеку в жаркий день страшно подумать о ТО. Потому что ТО есть не что иное, как Техническое Обслуживание, а техническое обслуживание состоит в том, что я лежу под автомобилем с масляным шприцем в руках и постепенно переношу содержимое шприца как в колпачковые маслёнки, так и себе на физиономию. Под автомобилем жарко и душно, а днище его, покрытое толстым слоем засохшей грязи… Короче говоря, мне не очень хотелось домой.

Глава четвёртая

Кто позволил себе эту дьявольскую шутку?
Схватить его и сорвать с него маску, чтобы мы знали,
кого нам поутру повесить на крепостной стене!

Э. А. По

Я купил позавчерашнюю «Правду», выпил газированной воды и устроился на скамье в садике, в тени Доски почёта. Было одиннадцать часов. Я внимательно просмотрел газету. На это ушло семь минут. Тогда я прочитал статью о гидропонике, фельетон о хапугах из Канска и большое письмо рабочих химического завода в редакцию. Это заняло всего-навсего двадцать две минуты. Не сходить ли в кино, подумал я. Но «Козару» я уже видел — один раз в кино и один раз по телевизору. Тогда я решил попить воды, сложил газету и встал. Из всей старухиной меди в кармане у меня остался всего один пятак. Пропью, решил я, выпил воды с сиропом, получил копейку сдачи и купил в соседнем ларьке коробок спичек. Больше делать мне в центре города было решительно нечего. И я пошёл куда глаза глядят — в неширокую улицу между магазином №2 и столовой №11.

Прохожих на улице почти не было. Меня обогнал большой пыльный грузовик с грохочущим трейлером. Шофёр, высунув в окно локоть и голову, устало смотрел на булыжную мостовую. Улица, понижаясь, круто заворачивала направо, у поворота рядом с тротуаром торчал из земли ствол старинной чугунной пушки, дуло её было забито землёй и окурками. Вскоре улица кончилась обрывом к реке. Я посидел на краю обрыва и полюбовался пейзажем, затем перешёл на другую сторону и побрёл обратно.

Интересно, куда девался тот грузовик? — подумал вдруг я. Спуска с обрыва не было. Я стал оглядываться, ища ворота по сторонам улицы, и тут обнаружил небольшой, но очень странный дом, стиснутый между двумя угрюмыми кирпичными лабазами. Окна нижнего этажа его были забраны железными прутьями и до половины замазаны мелом. Дверей же в доме вообще не было. Я заметил это сразу потому, что вывеска, которую обычно помещают рядом с воротами или рядом с подъездом, висела здесь прямо между двумя окнами. На вывеске было написано: «АН СССР НИИЧАВО». Я отошёл на середину улицы: да, два этажа по десяти окон и ни одной двери. А справа и слева, вплотную, лабазы. НИИЧАВО, подумал я. Научно-исследовательский институт… Чаво? В смысле — чего? Чрезвычайно Автоматизированной Вооружённой Охраны? Чёрных Ассоциаций Восточной Океании? Изба на курногах, подумал я, — музей этого самого НИИЧАВО. Мои попутчики, наверное, тоже отсюда. И те, в чайной, тоже… С крыши здания поднялась стая ворон и с карканьем закружилась над улицей. Я повернулся и пошёл назад, на площадь.

Все мы наивные материалисты, думал я. И все мы рационалисты. Мы хотим, чтобы всё было немедленно объяснено рационалистически, то есть сведено к горсточке уже известных фактов. И ни у кого из нас ни на грош диалектики. Никому в голову не приходит, что между известными фактами и каким-то новым явлением может лежать море неизвестного, и тогда мы объявляем новое явление сверхъестественным и, следовательно, невозможным. Вот, например, как бы мэтр Монтескьё принял сообщение об оживлении мертвеца через сорок пять минут после зарегистрированной остановки сердца? В штыки бы, наверное, принял. Так сказать, в багинеты. Объявил бы это обскурантизмом и поповщиной. Если бы вообще не отмахнулся от такого сообщения. А если бы это случилось у него на глазах, то он оказался бы в необычайно затруднительном положении. Как я сейчас, только я привычнее. А ему пришлось бы либо счесть это воскрешение жульничеством, либо отречься от собственных ощущений, либо даже отречься от материализма. Скорее всего, он счёл бы воскрешение жульничеством. Но до конца жизни воспоминание об этом ловком фокусе раздражало бы его мысль, подобно соринке в глазу… Но мы-то дети другого века. Мы всякое повидали: и живую голову собаки, пришитую к спине другой живой собаки; и искусственную почку величиной со шкаф; и мёртвую железную руку, управляемую живыми нервами; и людей, которые могут небрежно заметить: «Это было уже после того, как я скончался в первый раз…» Да, в наше время у Монтескьё было бы не много шансов остаться материалистом. А мы вот остаёмся, и ничего! Правда, иногда бывает трудно — когда случайный ветер вдруг доносит до нас через океан неизвестного странные лепестки с необозримых материков непознанного. И особенно часто так бывает, когда находишь не то, что ищешь. Вот скоро в зоологических музеях появятся удивительные животные, первые животные с Марса или Венеры. Да, конечно, мы будем глазеть на них и хлопать себя по бёдрам, но ведь мы давно уже ждём этих животных, мы отлично подготовлены к их появлению. Гораздо более мы были бы поражены и разочарованы, если бы этих животных не оказалось или они оказались бы похожими на наших кошек и собак. Как правило, наука, в которую мы верим (и зачастую слепо), заранее и задолго готовит нас к грядущим чудесам, и психологический шок возникает у нас только тогда, когда мы сталкиваемся с непредсказанным, — какая-нибудь дыра в четвёртое измерение, или биологическая радиосвязь, или живая планета… Или, скажем, изба на куриных ногах… А ведь прав был горбоносый Роман: здесь у них очень, очень и очень интересно…

Я вышел на площадь и остановился перед киоском с газированной водой. Я точно помнил, что мелочи у меня нет, и знал, что придётся разменивать бумажку, и уже готовил заискивающую улыбку, потому что продавщицы газированной воды терпеть не могут менять бумажные деньги, как вдруг обнаружил в кармане джинсов пятак. Я удивился и обрадовался, но обрадовался больше. Я выпил газированной воды с сиропом, получил мокрую копейку сдачи и поговорил с продавщицей о погоде. Потом я решительно направился домой, чтобы скорее покончить с ЕУ и ТО и заняться рационал-диалектическими объяснениями. Копейку я сунул в карман и остановился, обнаружив, что в том же кармане имеется ещё один пятак. Я вынул его и осмотрел. Пятак был слегка влажный, на нём было написано «5 копеек 1961», и цифра «6» была замята неглубокой выщерблинкой. Может быть, я даже тогда не обратил бы внимания на это маленькое происшествие, если бы не то самое мгновенное ощущение, уже знакомое мне, — будто я одновременно стою на проспекте Мира и сижу на диване, тупо разглядывая вешалку. И так же, как раньше, когда я тряхнул головой, ощущение исчезло.

Некоторое время я ещё медленно шёл, рассеянно подбрасывая и ловя пятак (он падал на ладонь всё время «решкой»), и пытался сосредоточиться. Потом я увидел гастроном, в котором утром спасался от мальчишек, и вошёл туда. Держа пятак двумя пальцами, я направился прямо к прилавку, где торговали соками и водой, и без всякого удовольствия выпил стакан без сиропа. Затем, зажав сдачу в кулаке, я отошёл в сторонку и проверил карман.

Это был тот самый случай, когда психологического шока не происходит. Скорее я удивился бы, если бы пятака в кармане не оказалось. Но он был там — влажный, 1961 года, с выщерблинкой на цифре «6». Меня подтолкнули и спросили, не сплю ли я. Оказывается, я стоял в очереди в кассу. Я сказал, что не сплю, и выбил чек на три коробка спичек. Встав в очередь за спичками, я обнаружил, что пятак находится в кармане. Я был совершенно спокоен. Получив три коробка, я вышел из магазина, вернулся на площадь и принялся экспериментировать.

Эксперимент занял у меня около часа. За этот час я десять раз обошёл площадь кругом, разбух от воды, спичечных коробков и газет, перезнакомился со всеми продавцами и продавщицами и пришёл к ряду интересных выводов. Пятак возвращается, если им платить. Если его просто бросить, обронить, потерять, он останется там, где упал. Пятак возвращается в карман в тот момент, когда сдача из рук продавца переходит в руки покупателя. Если при этом держать руку в одном кармане, пятак появляется в другом. В кармане, застёгнутом на «молнию», он не появляется никогда. Если держать руки в обоих карманах и принимать сдачу локтем, то пятак может появиться где угодно на теле (в моём случае он обнаружился в ботинке). Исчезновение пятака из тарелочки с медью на прилавке заметить не удаётся: среди прочей меди пятак сейчас же теряется, и никакого движения в тарелочке в момент перехода пятака в карман не происходит.

Итак, мы имели дело с так называемым неразменным пятаком в процессе его функционирования. Сам по себе факт неразменности не очень заинтересовал меня. Воображение моё было потрясено прежде всего возможностью внепространственного перемещения материального тела. Мне было совершенно ясно, что таинственный переход пятака от продавца к покупателю представляет собой не что иное, как частный случай пресловутой нуль-транспортировки, хорошо известной любителям научной фантастики также под псевдонимами: гиперпереход, репагулярный скачок, феномен Тарантоги… Открывающиеся перспективы были ослепительны.

У меня не было никаких приборов. Обыкновенный лабораторный минимальный термометр мог бы дать очень много, но у меня не было даже его. Я был вынужден ограничиваться чисто визуальными субъективными наблюдениями. Свой последний круг по площади я начал, поставив перед собой следующую задачу: «Кладя пятак рядом с тарелочкой для мелочи и по возможности препятствуя продавцу смешать его с остальными деньгами до вручения сдачи, проследить визуально процесс перемещения пятака в пространстве, одновременно пытаясь хотя бы качественно определить изменение температуры воздуха вблизи предполагаемой траектории перехода». Однако эксперимент был прерван в самом начале.

Когда я приблизился к продавщице Мане, меня уже ждал тот самый молоденький милиционер в чине сержанта.

— Так, — сказал он профессиональным голосом.

Я искательно посмотрел на него, предчувствуя недоброе.

— Попрошу документики, гражданин, — сказал милиционер, отдавая честь и глядя мимо меня.

— А в чём дело? — спросил я, доставая паспорт.

— И пятак попрошу, — сказал милиционер, принимая паспорт.

Я молча отдал ему пятак. Маня смотрела на меня сердитыми глазами. Милиционер оглядел пятак и, произнеся с удовлетворением: «Ага…», раскрыл паспорт. Паспорт он изучал, как библиофил изучает редкую инкунабулу. Я томительно ждал. Вокруг медленно росла толпа. В толпе высказывались разные мнения на мой счёт.

— Придётся пройти, — сказал наконец милиционер.

Мы прошли. Пока мы проходили, в толпе сопровождающих было создано несколько вариантов моей нелёгкой биографии и был сформулирован ряд причин, вызвавших начинающееся у всех на глазах следствие.

В отделении сержант передал пятак и паспорт дежурному лейтенанту. Тот осмотрел пятак и предложил мне сесть. Я сел. Лейтенант небрежно произнёс: «Сдайте мелочь», и тоже углубился в изучение паспорта. Я выгреб из кармана медяки. «Пересчитай, Ковалёв», — сказал лейтенант и, отложив паспорт, стал смотреть мне в глаза.

— Много накупили? — спросил он.

— Много, — ответил я.

— Тоже сдайте, — сказал лейтенант.

Я выложил перед ним на стол четыре номера позавчерашней «Правды», три номера местной газеты «Рыбак», два номера «Литературной газеты», восемь коробков спичек, шесть штук ирисок «Золотой ключик» и уценённый ёршик для чистки примуса.

— Воду сдать не могу, — сказал я сухо. — Пять стаканов с сиропом и четыре без сиропа.

Я начинал понимать, в чём дело, и мне было чрезвычайно неловко и муторно при мысли, что придётся оправдываться.

— Семьдесят четыре копейки, товарищ лейтенант, — доложил юный Ковалёв.

Лейтенант задумчиво созерцал кучу газет и спичечных коробков.

— Развлекались или как? — спросил он меня.

— Или как, — сказал я мрачно.

— Неосторожно, — сказал лейтенант. — Неосторожно, гражданин. Расскажите.

Я рассказал. В конце рассказа я убедительно попросил лейтенанта не рассматривать мои действия как попытку скопить денег на «Запорожец». Уши мои горели. Лейтенант усмехнулся.

— А почему бы и не рассматривать? — осведомился он. — Были случаи, когда накапливали.

Я пожал плечами.

— Уверяю вас, такая мысль не могла бы прийти мне в голову… То есть что я говорю — не могла бы, она действительно не приходила!..

Лейтенант долго молчал. Юный Ковалёв взял мой паспорт и снова принялся его рассматривать.

— Даже как-то странно предположить… — сказал я растерянно. — Совершенно бредовая затея… Копить по копейке… — Я снова пожал плечами. — Тогда уж лучше, как говорится, на паперти стоять…

— С нищенством мы боремся, — значительно сказал лейтенант.

— Ну правильно, ну естественно… Я только не понимаю, при чём тут я, и… — Я поймал себя на том, что очень много пожимаю плечами, и дал себе слово впредь этого не делать.

Лейтенант снова изнуряюще долго молчал, разглядывая пятак.

— Придётся составить протокол, — сказал он наконец.

Я пожал плечами.

— Пожалуйста, конечно… хотя… — Я не знал, что, собственно, «хотя».

Некоторое время лейтенант смотрел на меня, ожидая продолжения. Но я как раз соображал, под какую статью уголовного кодекса подходят мои действия, и тогда он придвинул к себе лист бумаги и принялся писать.

Юный Ковалёв вернулся на свой пост. Лейтенант скрипел пером и часто со стуком макал его в чернильницу. Я сидел, тупо рассматривая плакаты, развешанные на стенах, и вяло размышлял о том, что на моём месте Ломоносов, скажем, схватил бы паспорт и выскочил в окно. В чём, собственно, суть? — думал я. Суть в том, чтобы человек сам не считал себя виновным. В этом смысле я не виновен. Но виновность, кажется, бывает объективная и субъективная. И факт остаётся фактом: вся эта медь в количестве семидесяти четырех копеек юридически является результатом хищения, произведённого с помощью технических средств, в качестве каковых выступает неразменный пятак…

— Прочтите и подпишите, — сказал лейтенант.

Я прочёл. Из протокола явствовало, что я, нижеподписавшийся Привалов А. И., неизвестным мне способом вступил в обладание действующей моделью неразменного пятака образца ГОСТ 718-62 и злоупотребил ею; что я, нижеподписавшийся Привалов А. И., утверждаю, будто действия свои производил с целью научного эксперимента без каких-либо корыстных намерений; что я готов возместить причинённые государству убытки в размере одного рубля пятидесяти пяти копеек; что я, наконец, в соответствии с постановлением Соловецкого горсовета от 22 марта 1959 года, передал указанную действующую модель неразменного пятака дежурному по отделению лейтенанту Сергиенко У. У. и получил взамен пять копеек в монетных знаках, имеющих хождение на территории Советского Союза. Я подписался.

Лейтенант сверил мою подпись с подписью в паспорте, ещё раз тщательно пересчитал медяки, позвонил куда-то с целью уточнить стоимость ирисок и примусного ёршика, выписал квитанцию и отдал её мне вместе с пятью копейками в монетных знаках, имеющих хождение. Возвращая газеты, спички, конфеты и ёршик, он сказал:

— А воду вы, по собственному вашему признанию, выпили. Итого с вас восемьдесят одна копейка.

С гигантским облегчением я рассчитался. Лейтенант, ещё раз внимательно пролистав, вернул мне паспорт.

— Можете идти, гражданин Привалов, — сказал он. — И впредь будьте осторожнее. Вы надолго в Соловец?

— Завтра уеду, — сказал я.

— Вот до завтра и будьте осторожнее.

— Ох, постараюсь, — сказал я, пряча паспорт. Затем, повинуясь импульсу, спросил, понизив голос: — А скажите мне, товарищ лейтенант, вам здесь, в Соловце, не странно?

Лейтенант уже смотрел в какие-то бумаги.

— Я здесь давно, — сказал он рассеянно. — Привык.

Глава пятая

— А вы сами-то верите в привидения? — спросил лектора один из слушателей.

— Конечно, нет, — ответил лектор и медленно растаял в воздухе.

Правдивая история

До самого вечера я старался быть весьма осторожным. Прямо из отделения я отправился домой на Лукоморье и там сразу же залез под машину. Было очень жарко. С запада медленно ползла грозная чёрная туча. Пока я лежал под машиной и обливался маслом, старуха Наина Киевна, ставшая вдруг очень ласковой и любезной, дважды подъезжала ко мне с тем, чтобы я отвёз её на Лысую Гору. «Говорят, батюшка, машине вредно стоять, — скрипуче ворковала она, заглядывая под передний бампер. — Говорят, ей ездить полезно. А уж я бы заплатила, не сомневайся…» Ехать на Лысую Гору мне не хотелось. Во-первых, в любую минуту могли прибыть ребята. Во-вторых, старуха в своей воркующей модификации была мне ещё неприятнее, нежели в сварливой. Далее, как выяснилось, до Лысой Горы было девяносто вёрст в одну сторону, а когда я спросил бабку насчёт качества дороги, она радостно заявила, чтобы я не беспокоился, — дорога гладкая, а в случае чего она, бабка, будет сама машину выталкивать. («Ты не смотри, батюшка, что я старая, я ещё очень даже крепкая».) После первой неудачной атаки старуха временно отступилась и ушла в избу. Тогда ко мне под машину зашёл кот Василий. С минуту он внимательно следил за моими руками, а потом произнёс вполголоса, но явственно: «Не советую, гражданин… мнэ-э… не советую. Съедят», после чего сразу удалился, подрагивая хвостом. Мне хотелось быть очень осторожным, и поэтому, когда бабка вторично пошла на приступ, я, чтобы разом со всем покончить, запросил с неё пятьдесят рублей. Она тут же отстала, посмотрев на меня с уважением.

Я сделал ЕУ и ТО, с величайшей осторожностью съездил заправиться к бензоколонке, пообедал в столовой №11 и ещё раз подвергся проверке документов со стороны бдительного Ковалёва. Для очистки совести я спросил у него, какова дорога до Лысой Горы. Юный сержант посмотрел на меня с большим недоверием и сказал: «Дорога? Что это вы говорите, гражданин? Какая же там дорога? Нет там никакой дороги». Домой я вернулся уже под проливным дождём.

Старуха отбыла. Кот Василий исчез. В колодце кто-то пел на два голоса, и это было жутко и тоскливо. Вскоре ливень сменился скучным мелким дождиком. Стало темно.

Я забрался в свою комнату и попытался экспериментировать с книгой-перевёртышем. Однако в ней что-то застопорило. Может быть, я делал что-нибудь не так или влияла погода, но она как была, так и оставалась «Практическими занятиями по синтаксису и пунктуации» Ф. Ф. Кузьмина, сколько я ни ухищрялся. Читать такую книгу было совершенно невозможно, и я попытал счастья с зеркалом. Но зеркало отражало всё, что угодно, и молчало. Тогда я лёг на диван и стал лежать.

От скуки и шума дождя я уже начал было дремать, когда вдруг зазвонил телефон. Я вышел в прихожую и взял трубку.

— Алло…

В трубке молчало и потрескивало.

— Алло, — сказал я и подул в трубку. — Нажмите кнопку.

Ответа не было.

— Постучите по аппарату, — посоветовал я. Трубка молчала. Я ещё раз подул, подёргал шнур и сказал: — Перезвоните с другого автомата.

Тогда в трубке грубо осведомились:

— Это Александр?

— Да. — Я был удивлён.

— Ты почему не отвечаешь?

— Я отвечаю. Кто это?

— Это Петровский тебя беспокоит. Сходи в засольный цех и скажи мастеру, чтобы мне позвонил.

— Какому мастеру?

— Ну, кто там сегодня у тебя?

— Не знаю…

— Что значит — не знаю? Это Александр?

— Слушайте, гражданин, — сказал я. — По какому номеру вы звоните?

— По семьдесят второму… Это семьдесят второй?

Я не знал.

— По-видимому, нет, — сказал я.

— Что же вы говорите, что вы Александр?

— Я в самом деле Александр!

— Тьфу!.. Это комбинат?

— Нет, — сказал я. — Это музей.

— А… Тогда извиняюсь. Мастера, значит, позвать не можете…

Я повесил трубку. Некоторое время я стоял, оглядывая прихожую. В прихожей было пять дверей: в мою комнату, во двор, в бабкину комнату, в туалет и ещё одна, обитая железом, с громадным висячим замком. Скучно, подумал я. Одиноко. И лампочка тусклая, пыльная… Волоча ноги, я вернулся в свою комнату и остановился на пороге.

Дивана не было.

Всё остальное было совершенно по-прежнему: стол, и печь, и зеркало, и вешалка, и табуретка. И книга лежала на подоконнике точно там, где я её оставил. А на полу, где раньше был диван, остался только очень пыльный, замусоренный прямоугольник. Потом я увидел постельное бельё, аккуратно сложенное под вешалкой.

— Только что здесь был диван, — вслух сказал я. — Я на нём лежал.

Что-то изменилось в доме. Комната наполнилась невнятным шумом. Кто-то разговаривал, слышалась музыка, где-то смеялись, кашляли, шаркали ногами. Смутная тень на мгновение заслонила свет лампочки, громко скрипнули половицы. Потом вдруг запахло аптекой, и в лицо мне пахнуло холодом. Я попятился. И тотчас же кто-то резко и отчётливо постучал в наружную дверь. Шумы мгновенно утихли. Оглядываясь на то место, где раньше был диван, я вновь вышел в сени и открыл дверь.

Передо мной под мелким дождём стоял невысокий изящный человек в коротком кремовом плаще идеальной чистоты с поднятым воротником. Он снял шляпу и с достоинством произнёс:

— Прошу прощения, Александр Иванович. Не могли бы вы уделить мне пять минут для разговора?

— Конечно, — сказал я растерянно. — Заходите…

Этого человека я видел впервые в жизни, и у меня мелькнула мысль, не связан ли он с местной милицией. Незнакомец шагнул в прихожую и сделал движение пройти прямо в мою комнату. Я заступил ему дорогу. Не знаю, зачем я это сделал, — наверное, потому, что мне не хотелось расспросов насчёт пыли и мусора на полу.

— Извините, — пролепетал я, — может быть, здесь?.. А то у меня беспорядок. И сесть негде…

Незнакомец резко вскинул голову.

— Как — негде? — сказал он негромко. — А диван?

С минуту мы молча смотрели друг другу в глаза.

— М-м-м… Что — диван? — спросил я почему-то шёпотом.

Незнакомец опустил веки.

— Ах, вот как? — медленно произнёс он. — Понимаю. Жаль. Ну что ж, извините…

Он вежливо кивнул, надел шляпу и решительно направился к дверям туалета.

— Куда вы? — закричал я. — Вы не туда!

Незнакомец, не оборачиваясь, пробормотал: «Ах, это безразлично», и скрылся за дверью. Я машинально зажёг ему свет, постоял немного, прислушиваясь, затем рванул дверь. В туалете никого не было. Я осторожно вытащил сигарету и закурил. Диван, подумал я. При чём здесь диван? Никогда не слыхал никаких сказок о диванах. Был ковёр-самолёт. Была скатерть-самобранка. Были: шапка-невидимка, сапоги-скороходы, гусли-самогуды. Было чудо-зеркальце. А чудо-дивана не было. На диванах сидят или лежат, диван — это нечто прочное, очень обыкновенное… В самом деле, какая фантазия могла бы вдохновиться диваном?..

Вернувшись в комнату, я сразу увидел Маленького Человечка. Он сидел на печке под потолком, скорчившись в очень неудобной позе. У него было сморщенное небритое лицо и серые волосатые уши.

— Здравствуйте, — сказал я утомлённо.

Маленький Человечек страдальчески скривил длинные губы.

— Добрый вечер, — сказал он. — Извините, пожалуйста, занесло меня сюда — сам не понимаю как… Я насчёт дивана.

— Насчёт дивана вы опоздали, — сказал я, садясь к столу.

— Вижу, — тихо сказал Человечек и неуклюже заворочался. Посыпалась извёстка.

Я курил, задумчиво его разглядывая. Маленький Человечек неуверенно заглядывал вниз.

— Вам помочь? — спросил я, делая движение.

— Нет, спасибо, — сказал Человечек уныло. — Я лучше сам…

Пачкаясь в мелу, он подобрался к краю лежанки и, неловко оттолкнувшись, нырнул головой вниз. У меня ёкнуло внутри, но он повис в воздухе и стал медленно опускаться, судорожно растопырив руки и ноги. Это было не очень эстетично, но забавно. Приземлившись на четвереньки, он сейчас же встал и вытер рукавом мокрое лицо.

— Совсем старик стал, — сообщил он хрипло. — Лет сто назад или, скажем, при Гонзасте за такой спуск меня лишили бы диплома, будьте уверены, Александр Иванович.

— А что вы кончали? — осведомился я, закуривая вторую сигарету.

Он не слушал меня. Присев на табурет напротив, он продолжал горестно:

— Раньше я левитировал, как Зекс. А теперь, простите, не могу вывести растительность на ушах. Это так неопрятно… Но если нет таланта? Огромное количество соблазнов вокруг, всевозможные степени, звания, лауреатские премии, а таланта нет! У нас многие обрастают к старости. Корифеев это, конечно, не касается. Жиан Жиакомо, Кристобаль Хунта, Джузеппе Бальзамо или, скажем, товарищ Киврин Фёдор Симеонович… Никаких следов растительности! — Он торжествующе посмотрел на меня. — Ни-ка-ких! Гладкая кожа, изящество, стройность…

— Позвольте, — сказал я. — Вы сказали — Джузеппе Бальзамо… Но это то же самое, что граф Калиостро! А по Толстому, граф был жирен и очень неприятен на вид…

Маленький Человечек с сожалением посмотрел на меня и снисходительно улыбнулся.

— Вы просто не в курсе дела, Александр Иванович, — сказал он. — Граф Калиостро — это совсем не то же самое, что великий Бальзамо. Это… как бы вам сказать… Это не очень удачная его копия. Бальзамо в юности сматрицировал себя. Он был необычайно, необычайно талантлив, но вы знаете, как это делается в молодости… Побыстрее, посмешнее — тяп-ляп, и так сойдёт… Да-с… Никогда не говорите, что Бальзамо и Калиостро — это одно и то же. Может получиться неловко.

Мне стало неловко.

— Да, — сказал я. — Я, конечно, не специалист. Но… Простите за нескромный вопрос, но при чём здесь диван? Кому он понадобился?

Маленький Человечек вздрогнул.

— Непростительная самонадеянность, — сказал он громко и поднялся. — Я совершил ошибку и готов признаться со всей решительностью. Когда такие гиганты… А тут ещё наглые мальчишки… — Он стал кланяться, прижимая к сердцу бледные лапки. — Прошу прощения, Александр Иванович, я вас так обеспокоил… Ещё раз решительно извиняюсь и немедленно вас покидаю. — Он приблизился к печке и боязливо поглядел наверх. — Старый я, Александр Иванович, — сказал он, тяжело вздохнув. — Старенький…

— А может быть, вам было бы удобнее… через… э-э… Тут перед вами приходил один товарищ, так он воспользовался.

— И-и, батенька, так это же был Кристобаль Хунта! Что ему — просочиться через канализацию на десяток лье… — Маленький Человечек горестно махнул рукой. — Мы попроще… Диван он с собой взял или трансгрессировал?

— Н-не знаю, — сказал я. — Дело-то в том, что он тоже опоздал.

Маленький Человечек ошеломлённо пощипал шерсть на правом ухе.

— Опоздал? Он? Невероятно… Впрочем, разве можем мы с вами об этом судить? До свидания, Александр Иванович, простите великодушно.

Он с видимым усилием прошёл сквозь стену и исчез. Я бросил окурок в мусор на полу. Ай да диван! Это тебе не говорящая кошка. Это что-то посолиднее — какая-то драма. Может быть, даже драма идей. А ведь, пожалуй, придут ещё… опоздавшие. Наверняка придут. Я посмотрел на мусор. Где это я видел веник?

Веник стоял рядом с кадкой под телефоном. Я принялся подметать пыль и мусор, и вдруг что-то тяжело зацепило за веник и выкатилось на середину комнаты. Я взглянул. Это был блестящий продолговатый цилиндрик величиной с указательный палец. Я потрогал его веником. Цилиндрик качнулся, что-то сухо затрещало, и в комнате запахло озоном. Я бросил веник и поднял цилиндр. Он был гладкий, отлично отполированный и тёплый на ощупь. Я пощёлкал по нему ногтем, и он снова затрещал. Я повернул его, чтобы осмотреть с торца, и в ту же секунду почувствовал, что пол уходит у меня из-под ног. Всё перевернулось перед глазами. Я пребольно ударился обо что-то пятками, потом плечом и макушкой, выронил цилиндр и упал. Я был здорово ошарашен и не сразу понял, что лежу в узкой щели между печью и стеной. Лампочка над головой раскачивалась, и, подняв глаза, я с изумлением обнаружил на потолке рубчатые следы своих ботинок. Кряхтя, я выбрался из щели и осмотрел подошвы. На подошвах был мел.

— Однако, — подумал я вслух. — Не просочиться бы в канализацию!..

Я поискал глазами цилиндрик. Он стоял, касаясь пола краем торца, в положении, исключающем всякую возможность равновесия. Я осторожно приблизился и опустился возле него на корточки. Цилиндрик тихо потрескивал и раскачивался. Я долго смотрел на него, вытянув шею, потом подул на него. Цилиндрик качнулся сильнее, наклонился, и тут за моей спиной раздался хриплый клёкот и пахнуло ветром. Я оглянулся и сел на пол. На печке аккуратно складывал крылья исполинский гриф с голой шеей и зловещим загнутым клювом.

— Здравствуйте, — сказал я. Я был убеждён, что гриф говорящий.

Гриф, склонив голову, посмотрел на меня одним глазом и сразу стал похож на курицу. Я приветственно помахал рукой. Гриф открыл было клюв, но разговаривать не стал. Он поднял крыло и стал искаться у себя под мышкой, щёлкая клювом. Цилиндрик всё покачивался и трещал. Гриф перестал искаться, втянул голову в плечи и прикрыл глаза жёлтой плёнкой. Стараясь не поворачиваться к нему спиной, я закончил уборку и выбросил мусор в дождливую тьму за дверью. Потом я вернулся в комнату.

Гриф спал, пахло озоном. Я посмотрел на часы: было двадцать минут первого. Я немного постоял над цилиндриком, размышляя над законом сохранения энергии, а заодно и вещества. Вряд ли грифы конденсируются из ничего. Если данный гриф возник здесь, в Соловце, значит, какой-то гриф (не обязательно данный) исчез на Кавказе или где они там водятся. Я прикинул энергию переноса и опасливо посмотрел на цилиндрик. Лучше его не трогать, подумал я. Лучше его чем-нибудь прикрыть и пусть стоит. Я принёс из прихожей ковшик, старательно прицелился и, не дыша, накрыл им цилиндрик. Затем я сел на табурет, закурил и стал ждать ещё чего-нибудь. Гриф отчётливо сопел. В свете лампы его перья отливали медью, огромные когти впились в извёстку. От него медленно распространялся запах гнили.

— Напрасно вы это сделали, Александр Иванович, — сказал приятный мужской голос.

— Что именно? — спросил я, оглянувшись на зеркало.

— Я имею в виду умклайдет…

Говорило не зеркало. Говорил кто-то другой.

— Не понимаю, о чём речь, — сказал я. В комнате никого не было, и я чувствовал раздражение.

— Я говорю про умклайдет, — произнёс голос. — Вы совершенно напрасно накрыли его железным ковшом. Умклайдет, или как вы его называете — волшебная палочка, требует чрезвычайно осторожного обращения.

— Потому я и накрыл… Да вы заходите, товарищ, а то так очень неудобно разговаривать.

— Благодарю вас, — сказал голос.

Прямо передо мной неторопливо сконденсировался бледный, весьма корректный человек в превосходно сидящем сером костюме. Несколько склонив голову набок, он осведомился с изысканнейшей вежливостью:

— Смею ли надеяться, что не слишком обеспокоил вас?

— Отнюдь, — сказал я, поднимаясь. — Прошу вас, садитесь и будьте как дома. Угодно чайку?

— Благодарю вас, — сказал незнакомец и сел напротив меня, изящным жестом поддёрнув штанины. — Что же касается чаю, то прошу извинения, Александр Иванович, я только что отужинал.

Некоторое время он, светски улыбаясь, глядел мне в глаза. Я тоже улыбался.

— Вы, вероятно, насчёт дивана? — сказал я. — Дивана, увы, нет. Мне очень жаль, и я даже не знаю…

Незнакомец всплеснул руками.

— Какие пустяки! — сказал он. — Как много шума из-за какого-то, простите, вздора, в который никто к тому же по-настоящему не верит… Посудите сами, Александр Иванович, устраивать склоки, безобразные кинопогони, беспокоить людей из-за мифического — я не боюсь этого слова, — именно мифического Белого Тезиса… Каждый трезво мыслящий человек рассматривает диван как универсальный транслятор, несколько громоздкий, но весьма добротный и устойчивый в работе. И тем более смешны старые невежды, болтающие о Белом Тезисе… Нет, я и говорить не желаю об этом диване.

— Как вам будет благоугодно, — сказал я, сосредоточив в этой фразе всю свою светскость. — Поговорим о чём-нибудь другом.

— Суеверия… Предрассудки… — рассеянно проговорил незнакомец. — Леность ума и зависть, зависть, поросшая волосами зависть… — Он прервал самого себя. — Простите, Александр Иванович, но я бы осмелился всё-таки просить вашего разрешения убрать этот ковш. К сожалению, железо практически непрозрачно для гиперполя, а возрастание напряжённости гиперполя в малом объёме…

Я поднял руки.

— Ради бога, всё, что вам угодно! Убирайте ковшик… Убирайте даже этот самый… ум… ум… эту волшебную палочку… — Тут я остановился, с изумлением обнаружив, что ковшика больше нет. Цилиндрик стоял в луже жидкости, похожей на окрашенную ртуть. Жидкость быстро испарялась.

— Так будет лучше, уверяю вас, — сказал незнакомец. — Что же касается вашего великодушного предложения убрать умклайдет, то я, к сожалению, не могу им воспользоваться. Это уже вопрос морали и этики, вопрос чести, если угодно… Условности так сильны! Я позволю себе посоветовать вам больше не прикасаться к умклайдету. Я вижу, вы ушиблись, и этот орёл… Я думаю, вы чувствуете… э-э… некоторое амбре…

— Да, — сказал я с чувством. — Воняет гадостно. Как в обезьяннике.

Мы посмотрели на орла. Гриф, нахохлившись, дремал.

— Искусство управлять умклайдетом, — сказал незнакомец, — это сложное и тонкое искусство. Вы ни в коем случае не должны огорчаться или упрекать себя. Курс управления умклайдетом занимает восемь семестров и требует основательного знания квантовой алхимии. Как программист вы, вероятно, без особого труда освоили бы умклайдет электронного уровня, так называемый УЭУ-17… Но квантовый умклайдет… гиперполя… трансгрессивные воплощения… обобщённый закон Ломоносова — Лавуазье… — Он виновато развёл руками.

— О чём разговор! — поспешно сказал я. — Я ведь и не претендую… Конечно же, я абсолютно не подготовлен.

Тут я спохватился и предложил ему закурить.

— Благодарю вас, — сказал незнакомец. — Не употребляю, к великому моему сожалению.

Тогда, пошевелив от вежливости пальцами, я осведомился — не спросил, а именно осведомился:

— Не позволено ли мне будет узнать, чему я обязан приятностию нашей встречи?

Незнакомец опустил глаза.

— Боюсь показаться нескромным, — сказал он, — но, увы, я должен признаться, что уже довольно давно нахожусь здесь. Мне не хотелось бы называть имена, но, я думаю, даже вам, как вы ни далеки от всего этого, Александр Иванович, ясно, что вокруг дивана возникла некоторая нездоровая суета, назревает скандал, атмосфера накаляется, напряжённость растёт. В такой обстановке неизбежны ошибки, чрезвычайно нежелательные случайности… Не будем далеко ходить за примерами. Некто — повторяю, мне не хотелось бы называть имена, тем более что это сотрудник, достойный всяческого уважения, а говоря об уважении, я имею в виду если не манеры, то большой талант и самоотверженность, — так вот, некто, спеша и нервничая, теряет здесь умклайдет, и умклайдет становится центром сферы событий, в которые оказывается вовлечённым человек, совершенно к оным не причастный… — Он поклонился в мою сторону. — А в таких случаях совершенно необходимо воздействие, как-то нейтрализующее вредные влияния… — Он значительно посмотрел на отпечатки ботинок на потолке. Затем он улыбнулся мне. — Но я не хотел бы показаться абстрактным альтруистом. Конечно, все эти события меня весьма интересуют как специалиста и как администратора… Впрочем, я не намерен более мешать вам, и поскольку вы сообщили мне уверенность в том, что больше не будете экспериментировать с умклайдетом, я попрошу у вас разрешения откланяться.

Он поднялся.

— Ну что вы! — вскричал я. — Не уходите! Мне так приятно беседовать с вами, у меня к вам тысяча вопросов!..

— Я чрезвычайно ценю вашу деликатность, Александр Иванович, но вы утомлены, вам необходимо отдохнуть…

— Нисколько! — горячо возразил я. — Наоборот!

— Александр Иванович, — произнёс незнакомец, ласково улыбаясь и пристально глядя мне в глаза. — Но ведь вы действительно утомлены. И вы действительно хотите отдохнуть.

И тут я почувствовал, что действительно засыпаю. Глаза мои слипались. Говорить больше не хотелось. Ничего больше не хотелось. Страшно хотелось спать.

— Было исключительно приятно познакомиться с вами, — сказал незнакомец негромко.

Я видел, как он начал бледнеть, бледнеть и медленно растворился в воздухе, оставив после себя лёгкий запах дорогого одеколона. Я кое-как расстелил матрас на полу, ткнулся лицом в подушку и моментально заснул.

Разбудило меня хлопанье крыльев и неприятный клёкот. В комнате стоял странный голубоватый полумрак. Орёл на печке шуршал, гнусно орал и стучал крыльями по потолку. Я сел и огляделся. На середине комнаты парил в воздухе здоровенный детина в тренировочных брюках и в полосатой гавайке навыпуск. Он парил над цилиндриком и, не прикасаясь к нему, плавно помахивал огромными костистыми лапами.

— В чём дело? — спросил я.

Детина мельком взглянул на меня из-под плеча и отвернулся.

— Не слышу ответа, — сказал я зло. Мне всё ещё очень хотелось спать.

— Тихо, ты, смертный, — сипло произнёс детина. Он прекратил свои пассы и взял цилиндрик с пола. Голос его показался мне знакомым.

— Эй, приятель! — сказал я угрожающе. — Положи эту штуку на место и очисти помещение.

Детина смотрел на меня, выпячивая челюсть. Я откинул простыню и встал.

— А ну, положи умклайдет! — сказал я в полный голос.

Детина опустился на пол и, прочно упёршись ногами, принял стойку. В комнате стало гораздо светлее, хотя лампочка не горела.

— Детка, — сказал детина, — ночью надо спать. Лучше ляг сам.

Парень был явно не дурак подраться. Я, впрочем, тоже.

— Может, выйдем во двор? — деловито предложил я, подтягивая трусы.

Кто-то вдруг произнёс с выражением:

— «Устремив свои мысли на высшее Я, свободный от вожделения и себялюбия, исцелившись от душевной горячки, сражайся, Арджуна!»

Я вздрогнул. Парень тоже вздрогнул.

— «Бхагават-Гита»! — сказал голос. — Песнь третья, стих тридцатый.

— Это зеркало, — сказал я машинально.

— Сам знаю, — проворчал детина.

— Положи умклайдет, — потребовал я.

— Чего ты орёшь, как больной слон? — сказал парень. — Твой он, что ли?

— А может быть, твой?

— Да, мой!

Тут меня осенило.

— Значит, диван тоже ты уволок?

— Не суйся не в свои дела, — посоветовал парень.

— Отдай диван, — сказал я. — На него расписка написана.

— Пошёл к чёрту! — сказал детина, озираясь.

И тут в комнате появились ещё двое: тощий и толстый, оба в полосатых пижамах, похожие на узников Синг-Синга.

— Корнеев! — завопил толстый. — Так это вы воруете диван?! Какое безобразие!

— Идите вы все… — сказал детина.

— Вы грубиян! — закричал толстый. — Вас гнать надо! Я на вас докладную подам!

— Ну и подавайте, — мрачно сказал Корнеев. — Займитесь любимым делом.

— Не смейте разговаривать со мной в таком тоне! Вы мальчишка! Вы дерзец! Вы забыли здесь умклайдет! Молодой человек мог пострадать!

— Я уже пострадал, — вмешался я. — Дивана нет, сплю как собака, каждую ночь разговоры… Орёл этот вонючий…

Толстый немедленно повернулся ко мне.

— Неслыханное нарушение дисциплины, — заявил он. — Вы должны жаловаться… А вам должно быть стыдно! — Он снова повернулся к Корнееву.

Корнеев угрюмо запихивал умклайдет за щёку. Тощий вдруг спросил тихо и угрожающе:

— Вы сняли Тезис, Корнеев?

Детина мрачно ухмыльнулся.

— Да нет там никакого Тезиса, — сказал он. — Что вы все сепетите? Не хотите, чтобы мы диван воровали — дайте нам другой транслятор…

— Вы читали приказ о неизъятии предметов из запасника? — грозно осведомился тощий.

Корнеев сунул руки в карманы и стал смотреть в потолок.

— Вам известно постановление Учёного совета? — осведомился тощий.

— Мне, товарищ Дёмин, известно, что понедельник начинается в субботу, — угрюмо сказал Корнеев.

— Не разводите демагогию, — сказал тощий. — Немедленно верните диван и не смейте сюда больше возвращаться.

— Не верну я диван, — сказал Корнеев. — Эксперимент закончим — вернём.

Толстый устроил безобразную сцену. «Самоуправство!.. — визжал он. — Хулиганство!..» Гриф опять взволнованно заорал. Корнеев, не вынимая рук из карманов, повернулся спиной и шагнул сквозь стену. Толстяк устремился за ним с криком: «Нет, вы вернёте диван!» Тощий сказал мне:

— Это недоразумение. Мы примем меры, чтобы оно не повторилось.

Он кивнул и тоже двинулся к стене.

— Погодите! — вскричал я. — Орла! Орла заберите! Вместе с запахом!

Тощий, уже наполовину войдя в стену, обернулся и поманил орла пальцем. Гриф шумно сорвался с печки и втянулся ему под ноготь. Тощий исчез. Голубой свет медленно померк, стало темно, в окно снова забарабанил дождь. Я включил свет и оглядел комнату. В комнате всё было по-прежнему, только на печке зияли глубокие царапины от когтей грифа да на потолке дико и нелепо темнели рубчатые следы моих ботинок.

— Прозрачное масло, находящееся в корове, — с идиотским глубокомыслием произнесло зеркало, — не способствует её питанию, но оно снабжает наилучшим питанием, будучи обработано надлежащим способом.

Я выключил свет и улёгся. На полу было жёстко, тянуло холодом. Будет мне завтра от старухи, подумал я.

Глава шестая

— Нет, — произнёс он в ответ настойчивому вопросу моих глаз, — я не член клуба, я — призрак.

— Хорошо, но это не даёт вам права расхаживать по клубу.

Г. Дж. Уэллс

Утром оказалось, что диван стоит на месте. Я не удивился. Я только подумал, что так или иначе старуха добилась своего: диван стоит в одном углу, а я лежу в другом. Собирая постель и делая зарядку, я размышлял о том, что существует, вероятно, некоторый предел способности к удивлению. По-видимому, я далеко шагнул за этот предел. Я даже испытывал некоторое утомление. Я пытался представить себе что-нибудь такое, что могло бы меня сейчас поразить, но фантазии у меня не хватало. Это мне очень не нравилось, потому что я терпеть не могу людей, неспособных удивляться. Правда, я был далёк от психологии «подумаешьэканевидаль», скорее моё состояние напоминало состояние Алисы в Стране Чудес: я был словно во сне и принимал и готов был принять любое чудо за должное, требующее более развёрнутой реакции, нежели простое разевание рта и хлопанье глазами.

Я ещё делал зарядку, когда в прихожей хлопнула дверь, зашаркали и застучали каблуки, кто-то закашлял, что-то загремело и упало, и начальственный голос позвал: «Товарищ Горыныч!» Старуха не отозвалась, и в прихожей начали разговаривать: «Что это за дверь?.. А, понятно. А это?» — «Тут вход в музей». — «А здесь?.. Что это — всё заперто, замки…» — «Весьма хозяйственная женщина, Янус Полуэктович. А это телефон». — «А где же знаменитый диван? В музее?» — «Нет. Тут должен быть запасник».

— Это здесь, — сказал знакомый угрюмый голос.

Дверь моей комнаты распахнулась, и на пороге появился высокий худощавый старик с великолепной снежно-белой сединой, чернобровый и черноусый, с глубокими чёрными глазами. Увидев меня (я стоял в одних трусах, руки в стороны, ноги на ширине плеч), он приостановился и звучным голосом произнёс:

— Так.

Справа и слева от него заглядывали в комнату ещё какие-то лица. Я сказал: «Прошу прощения», и побежал к своим джинсам. Впрочем, на меня не обратили внимания. В комнату вошли четверо и столпились вокруг дивана. Двоих я знал: угрюмого Корнеева, небритого, с красными глазами, всё в той же легкомысленной гавайке, и смуглого, горбоносого Романа, который подмигнул мне, сделал непонятный знак рукой и сейчас же отвернулся. Седовласого я не знал. Не знал я и полного, рослого мужчину в чёрном, лоснящемся со спины костюме и с широкими хозяйскими движениями.

— Вот этот диван? — спросил лоснящийся мужчина.

— Это не диван, — угрюмо сказал Корнеев. — Это транслятор.

— Для меня это диван, — заявил лоснящийся, глядя в записную книжку. — Диван мягкий, полуторный, инвентарный номер одиннадцать двадцать три. — Он наклонился и пощупал. — Вот он у вас влажный, Корнеев, таскали под дождём. Теперь считайте: пружины проржавели, обшивка сгнила.

— Ценность данного предмета, — как мне показалось, издевательски произнёс горбоносый Роман, — заключается отнюдь не в обшивке и даже не в пружинах, которых нет.

— Вы это прекратите, Роман Петрович, — предложил лоснящийся с достоинством. — Вы мне вашего Корнеева не выгораживайте. Диван проходит у меня по музею и должен там находиться…

— Это прибор, — сказал Корнеев безнадёжно. — С ним работают…

— Этого я не знаю, — заявил лоснящийся. — Я не знаю, что это за работа с диваном. У меня вот дома тоже есть диван, и я знаю, как на нём работают.

— Мы это тоже знаем, — тихонько сказал Роман.

— Вы это прекратите, — сказал лоснящийся, поворачиваясь к нему. — Вы здесь не в пивной, вы здесь в учреждении. Что вы, собственно, имеете в виду?

— Я имею в виду, что это не есть диван, — сказал Роман. — Или, в доступной для вас форме, это есть не совсем диван. Это есть прибор, имеющий внешность дивана.

— Я попросил бы прекратить эти намёки, — решительно сказал лоснящийся. — Насчёт доступной формы и всё такое. Давайте каждый делать своё дело. Моё дело — прекратить разбазаривание, и я его прекращаю.

— Так, — звучно сказал седовласый. Сразу стало тихо. — Я беседовал с Кристобалем Хозевичем и с Фёдором Симеоновичем. Они полагают, что этот диван-транслятор представляет лишь музейную ценность. В своё время он принадлежал королю Рудольфу Второму, так что историческая ценность его неоспорима. Кроме того, года два назад, если память мне не изменяет, мы уже выписывали серийный транслятор… Кто его выписывал, вы не помните, Модест Матвеевич?

— Одну минутку, — сказал лоснящийся Модест Матвеевич и стал быстро листать записную книжку. — Одну минуточку… Транслятор двухходовой ТДХ-80Е Китежградского завода… По заявке товарища Бальзамо.

— Бальзамо работает на нём круглосуточно, — сказал Роман.

— И барахло этот ТДХ, — добавил Корнеев. — Избирательность на молекулярном уровне.

— Да-да, — сказал седовласый. — Я припоминаю. Был доклад об исследовании ТДХ. Действительно, кривая селективности не гладкая… Да. А этот… э… диван?

— Ручной труд, — быстро сказал Роман. — Безотказен. Конструкции Льва Бен Бецалеля. Бен Бецалель собирал и отлаживал его триста лет…

— Вот! — сказал лоснящийся Модест Матвеевич. — Вот как надо работать! Старик, а всё делал сам.

Зеркало вдруг прокашлялось и сказало:

— Все оне помолодели, пробыв час в воде, и вышли из неё такими же красивыми, розовыми, молодыми и здоровыми, сильными и жизнерадостными, какими были в двадцать лет.

— Вот именно, — сказал Модест Матвеевич. Зеркало говорило голосом седовласого.

Седовласый досадливо поморщился.

— Не будем решать этот вопрос сейчас, — произнёс он.

— А когда? — спросил грубый Корнеев.

— В пятницу на Учёном совете.

— Мы не можем разбазаривать реликвии, — вставил Модест Матвеевич.

— А мы что будем делать? — спросил грубый Корнеев.

Зеркало забубнило угрожающим замогильным голосом:

Видел я сам, как, подобравши чёрные платья,
Шла босая Канидия, простоволосая, с воем,
С ней и Сагана, постарше годами, и бледные обе.
Страшны были на вид. Тут начали землю ногтями
Обе рыть и чёрного рвать зубами ягнёнка…

Седовласый, весь сморщившись, подошёл к зеркалу, запустил в него руку по плечо и чем-то щёлкнул. Зеркало замолчало.

— Так, — сказал седовласый. — Вопрос о вашей группе мы тоже решим на совете. А вы… — По лицу его было видно, что он забыл имя-отчество Корнеева, — вы пока воздержитесь… э… от посещения музея.

С этими словами он вышел из комнаты. Через дверь.

— Добились своего, — сказал Корнеев сквозь зубы, глядя на Модеста Матвеевича.

— Разбазаривать не дам, — коротко ответил тот, засовывая во внутренний карман записную книжку.

— Разбазаривать! — сказал Корнеев. — Плевать вам на всё это. Вас отчётность беспокоит. Лишнюю графу вводить неохота.

— Вы это прекратите, — сказал непреклонный Модест Матвеевич. — Мы ещё назначим комиссию и посмотрим, не повреждена ли реликвия…

— Инвентарный номер одиннадцать двадцать три, — вполголоса добавил Роман.

— В таком вот аксепте, — величественно произнёс Модест Матвеевич, повернулся и увидел меня. — А вы что здесь делаете? — осведомился он. — Почему это вы здесь спите?

— Я… — начал я.

— Вы спали на диване, — провозгласил ледяным тоном Модест, сверля меня взглядом контрразведчика. — Вам известно, что это прибор?

— Нет, — сказал я. — То есть теперь известно, конечно.

— Модест Матвеевич! — воскликнул горбоносый Роман. — Это же наш новый программист, Саша Привалов!

— А почему он здесь спит? Почему не в общежитии?

— Он ещё не зачислен, — сказал Роман, обнимая меня за талию.

— Тем более!

— Значит, пусть спит на улице? — злобно спросил Корнеев.

— Вы это прекратите, — сказал Модест. — Есть общежитие, есть гостиница, а здесь музей, госучреждение. Если все будут спать в музеях… Вы откуда?

— Из Ленинграда, — сказал я мрачно.

— Вот если я приеду в Ленинград и пойду спать в Эрмитаж?

— Пожалуйста, — сказал я, пожимая плечами.

Роман всё держал меня за талию.

— Модест Матвеевич, вы совершенно правы, непорядок, но сегодня он будет ночевать у меня.

— Это другое дело. Это пожалуйста, — великодушно разрешил Модест. Он хозяйским взглядом окинул комнату, увидел отпечатки на потолке и сразу же посмотрел на мои ноги. К счастью, я был босиком. — В таком вот аксепте, — сказал он, поправил рухлядь на вешалке и вышел.

— Д-дубина, — выдавил из себя Корнеев. — Пень. — Он сел на диван и взялся за голову. — Ну их всех к чёрту. Сегодня же ночью опять утащу.

— Спокойно, — ласково сказал Роман. — Ничего страшного. Нам просто немножко не повезло. Ты заметил, какой это Янус?

— Ну? — сказал Корнеев безнадёжно.

— Это же А-Янус.

Корнеев поднял голову.

— И какая разница?

— Огромная, — сказал Роман и подмигнул. — Потому что У-Янус улетел в Москву. И в частности — по поводу этого дивана. Понял, расхититель музейных ценностей?

— Слушай, ты меня спасаешь, — сказал Корнеев, и я впервые увидел, как он улыбается.

— Дело в том, Саша, — сказал Роман, обращаясь ко мне, — что у нас идеальный директор. Он один в двух лицах. Есть А-Янус Полуэктович и У-Янус Полуэктович. У-Янус — это крупный учёный международного класса. Что же касается А-Януса, то это довольно обыкновенный администратор.

— Близнецы? — осторожно спросил я.

— Да нет, это один и тот же человек. Только он один в двух лицах.

— Ясно, — сказал я и стал надевать ботинки.

— Ничего, Саша, скоро всё узнаешь, — сказал Роман ободряюще.

Я поднял голову.

— То есть?

— Нам нужен программист, — проникновенно сказал Роман.

— Мне очень нужен программист, — сказал Корнеев, оживляясь.

— Всем нужен программист, — сказал я, возвращаясь к ботинкам. — И прошу без гипноза и всяких там заколдованных мест.

— Он уже догадывается, — сказал Роман.

Корнеев хотел что-то сказать, но за окном грянули крики.

— Это не наш пятак! — кричал Модест.

— А чей же это пятак?

— Я не знаю, чей это пятак! Это не моё дело! Это ваше дело — ловить фальшивомонетчиков, товарищ сержант!..

— Пятак изъят у некоего Привалова, каковой проживает здесь у вас, в Изнакурноже!..

— Ах, у Привалова? Я сразу подумал, что он ворюга!

Укоризненный голос А-Януса произнёс:

— Ну-ну, Модест Матвеевич!..

— Нет, извините, Янус Полуэктович! Этого нельзя так оставить! Товарищ сержант, пройдёмте!.. Он в доме… Янус Полуэктович, встаньте у окна, чтобы он не выскочил! Я докажу! Я не позволю бросать тень на товарища Горыныч!..

У меня нехорошо похолодело внутри. Но Роман уже оценил положение. Он схватил с вешалки засаленный картуз и нахлобучил мне на уши.

Я исчез.

Это было очень странное ощущение. Всё осталось на месте, всё, кроме меня. Но Роман не дал мне насытиться новыми переживаниями.

— Это кепка-невидимка, — прошипел он. — Отойди в сторонку и помалкивай.

Я на цыпочках отбежал в угол и сел под зеркало. В ту же секунду в комнату ворвался возбуждённый Модест, волоча за рукав юного сержанта Ковалёва.

— Где он? — завопил Модест, озираясь.

— Вот, — сказал Роман, показывая на диван.

— Не беспокойтесь, стоит на месте, — добавил Корнеев.

— Я спрашиваю, где этот ваш… программист?

— Какой программист? — удивился Роман.

— Вы это прекратите, — сказал Модест. — Здесь был программист. Он стоял в брюках и без ботинок.

— Ах, вот что вы имеете в виду, — сказал Роман. — Но мы же пошутили, Модест Матвеевич. Не было здесь никакого программиста. Это было просто… — Он сделал какое-то движение руками, и посередине комнаты возник человек в майке и в джинсах. Я видел его со спины и ничего о нём сказать не могу, но юный Ковалёв покачал головой и сказал:

— Нет, это не он.

Модест обошёл призрак кругом, бормоча:

— Майка… штаны… без ботинок… Он! Это он.

Призрак исчез.

— Да нет же, это не тот, — сказал сержант Ковалёв. — Тот был молодой, без бороды…

— Без бороды? — переспросил Модест. Он был сильно сконфужен.

— Без бороды, — подтвердил Ковалёв.

— М-да… — сказал Модест. — А по-моему, у него была борода…

— Так я вручаю вам повестку, — сказал юный Ковалёв и протянул Модесту листок бумаги казённого вида. — А вы уж сами разбирайтесь со своим Приваловым и со своей Горыныч…

— А я вам говорю, что это не наш пятак! — заорал Модест. — Я про Привалова ничего не говорю, может быть, Привалова и вообще нет как такового… Но товарищ Горыныч наша сотрудница!..

Юный Ковалёв, прижимая руки к груди, пытался что-то сказать.

— Я требую разобраться немедленно! — орал Модест. — Вы мне это прекратите, товарищи милиция! Данная повестка бросает тень на весь коллектив! Я требую, чтобы вы убедились!

— У меня приказ… — начал было Ковалёв, но Модест с криком: «Вы это прекратите! Я настаиваю!» — бросился на него и поволок из комнаты.

— В музей повлёк, — сказал Роман. — Саша, где ты? Снимай кепку, пойдём посмотрим…

— Может, лучше не снимать? — сказал я.

— Снимай, снимай, — сказал Роман. — Ты теперь фантом. В тебя теперь никто не верит — ни администрация, ни милиция…

Корнеев сказал:

— Ну, я пошёл спать. Саша, ты приходи после обеда. Посмотришь наш парк машин и вообще…

Я снял кепку.

— Вы это прекратите, — сказал я. — Я в отпуске.

— Пойдём, пойдём, — сказал Роман.

В прихожей Модест, вцепившись одной рукой в сержанта, другой отпирал мощный висячий замок. «Сейчас я вам покажу наш пятак! — кричал он. — Всё заприходовано… Всё на месте». — «Да я ничего не говорю, — слабо защищался Ковалёв. — Я только говорю, что пятаков может быть не один…» Модест распахнул дверь, и мы все вошли в обширное помещение.

Это был вполне приличный музей — со стендами, диаграммами, витринами, макетами и муляжами. Общий вид более всего напоминал музей криминалистики: много фотографий и неаппетитных экспонатов. Модест сразу уволок сержанта куда-то за стенды, и там они вдвоём загудели, как в бочку: «Вот наш пятак…» — «А я ничего и не говорю…» — «Товарищ Горыныч…» — «А у меня приказ!..» — «Вы мне это прекратите!..»

— Полюбопытствуй, полюбопытствуй, Саша, — сказал Роман, сделал широкий жест и сел в кресло у входа.

Я пошёл вдоль стены. Я ничему не удивлялся. Мне было просто очень интересно. «Вода живая. Эффективность 52%. Допустимый осадок 0,3» (старинная прямоугольная бутыль с водой, пробка залита цветным воском). «Схема промышленного добывания живой воды». «Макет живоводоперегонного куба». «Зелье приворотное Вешковского-Траубенбаха» (аптекарская баночка с ядовито-жёлтой мазью). «Кровь порченая обыкновенная» (запаянная ампула с чёрной жидкостью)… Над всем этим стендом висела табличка: «Активные химические средства. XII — XVIII вв.». Тут было ещё много бутылочек, баночек, реторт, ампул, пробирок, действующих и недействующих моделей установок для возгонки, перегонки и сгущения, но я пошёл дальше.

«Меч-кладенец» (очень ржавый двуручный меч с волнистым лезвием, прикован цепью к железной стойке, витрина тщательно опечатана). «Правый глазной (рабочий) зуб графа Дракулы Задунайского» (я не Кювье, но, судя по этому зубу, граф Дракула Задунайский был человеком весьма странным и неприятным). «След обыкновенный и след вынутый. Гипсовые отливки» (следы, по-моему, не отличались друг от друга, но одна отливка была с трещиной). «Ступа на стартовой площадке. IX век» (мощное сооружение из серого пористого чугуна)… «Змей Горыныч, скелет, 1/25 нат. вел.» (похоже на скелет диплодока с тремя шеями)… «Схема работы огнедышащей железы средней головы»… «Сапоги-скороходы гравигенные, действующая модель» (очень большие резиновые сапоги)… «Ковёр-самолёт гравизащитный. Действующая модель» (ковёр примерно полтора на полтора с черкесом, обнимающим младую черкешенку на фоне соплеменных гор)…

Я дошёл до стенда «Развитие идеи философского камня», когда в зале вновь появились сержант Ковалёв и Модест Матвеевич. Судя по всему, им так и не удалось сдвинуться с мёртвой точки. «Вы это прекратите», — вяло говорил Модест. «У меня приказ», — так же вяло ответствовал Ковалёв. «Наш пятак на месте…» — «Вот пусть старуха явится и даст показания…» — «Что же мы, по-вашему, фальшивомонетчики?..» — «А я этого и не говорил…» — «Тень на весь коллектив…» — «Разберёмся…» Ковалёв меня не заметил, а Модест остановился, мутно осмотрел с головы до ног, а затем поднял глаза, вяло прочитал вслух: «Го-мунку-лус лабораторный, общий вид», — и пошёл дальше.

Я двинулся за ним, предчувствуя нехорошее. Роман ждал нас у дверей.

— Ну как? — спросил он.

— Безобразие, — вяло сказал Модест. — Бюрократы.

— У меня приказ, — упрямо повторил сержант Ковалёв уже из прихожей.

— Ну, выходите, Роман Петрович, выходите, — сказал Модест, позвякивая ключами.

Роман вышел. Я сунулся было за ним, но Модест остановил меня.

— Я извиняюсь, — сказал он. — А вы куда?

— Как — куда? — спросил я упавшим голосом.

— На место, на место идите.

— На какое место?

— Ну, где вы там стоите? Вы, извиняюсь, это… хам-мункулс? Ну и стойте, где положено…

Я понял, что погиб. И я бы, наверное, погиб, потому что Роман, по-видимому, тоже растерялся, но в эту минуту в прихожую с топотом и стуком ввалилась Наина Киевна, ведя на верёвке здоровенного чёрного козла. При виде сержанта милиции козёл взмемекнул дурным голосом и рванулся прочь. Наина Киевна упала. Модест кинулся в прихожую, и поднялся невообразимый шум. С грохотом покатилась пустая кадушка. Роман схватил меня за руку и, прошептав: «Ходу, ходу!..» — бросился в мою комнату. Мы захлопнули за собой дверь и навалились на неё, тяжело дыша. В прихожей кричали:

— Предъявите документы!

— Батюшки, да что же это!

— Почему козёл?! Почему в помещении козёл?!

— Мэ-э-э-э-э…

— Вы это прекратите, здесь не пивная!

— Не знаю я ваших пятаков и не ведаю!

— Мэ-э-э!..

— Гражданка, уберите козла!

— Прекратите, козёл заприходован!

— Как заприходован?!

— Это не козёл! Это наш сотрудник!

— Тогда пусть предъявит!..

— Через окно — и в машину! — приказал Роман.

Я схватил куртку и выпрыгнул в окно. Из-под ног моих с мявом шарахнулся кот Василий. Пригибаясь, я подбежал к машине, распахнул дверцу и вскочил за руль. Роман уже откатывал воротину. Мотор не заводился. Терзая стартёр, я увидел, как дверь избы распахнулась, из прихожей вылетел чёрный козёл и гигантскими прыжками помчался прочь куда-то за угол. Мотор взревел. Я развернул машину и вылетел на улицу. Дубовая воротина с треском захлопнулась. Роман вынырнул из калитки и с размаху сел рядом со мной.

— Ходу! — сказал он бодро. — В центр!

Когда мы поворачивали на проспект Мира, он спросил:

— Ну, как тебе у нас?

— Нравится, — сказал я. — Только очень шумно.

— У Наины всегда шумно, — сказал Роман. — Вздорная старуха. Она тебя не обижала?

— Нет, — сказал я. — Мы почти и не общались.

— Подожди-ка, — сказал Роман. — Притормози.

— А что?

— А вон Володька идёт. Помнишь Володю?

Я затормозил. Бородатый Володя влез на заднее сиденье и, радостно улыбаясь, пожал нам руки.

— Вот здорово! — сказал он. — А я как раз к вам иду!

— Только тебя там и не хватало, — сказал Роман.

— А чем всё кончилось?

— Ничем, — сказал Роман.

— А куда вы теперь едете?

— В институт, — сказал Роман.

— Зачем? — спросил я.

— Работать, — сказал Роман.

— Я в отпуске.

— Это неважно, — сказал Роман. — Понедельник начинается в субботу, а август на этот раз начнётся в июле!

— Меня ребята ждут, — сказал я умоляюще.

— Это мы берём на себя, — сказал Роман. — Ребята абсолютно ничего не заметят.

— С ума сойти, — сказал я.

Мы проехали между магазином №2 и столовой №11.

— Он уже знает, куда ехать, — заметил Володя.

— Отличный парень, — сказал Роман. — Гигант!

— Он мне сразу понравился, — сказал Володя.

— Видимо, вам позарез нужен программист, — сказал я.

— Нам нужен далеко не всякий программист, — возразил Роман.

Я затормозил возле странного здания с вывеской «НИИЧАВО» между окнами.

— Что это означает? — спросил я. — Могу я по крайней мере узнать, где меня вынуждают работать?

— Можешь, — сказал Роман. — Ты теперь всё можешь. Это Научно-Исследовательский Институт Чародейства и Волшебства… Ну, что же ты стал? Загоняй машину!

— Куда? — спросил я.

— Ну неужели ты не видишь?

И я увидел.

Но это уже совсем другая история.

Страницы: 1 2 3

Как читать «Понедельник начинается в субботу»

Что общего у магии с кибернетикой, а у прозы Стругацких с Хемингуэем? Как веселенькая и легкомысленная повесть превратилась в символ «идеальных 60-х»? И, наконец, был ли диван?

Вместе с произведениями Василия Аксенова и Анатолия Гладилина, фильмами Эльдара Рязанова и Георгия Данелии повесть Аркадия и Бориса Стругацких «Понедельник начинается в субботу» входит в «шестидесятнический» канон, благодаря которому сформировался эталонный образ типичного молодого интеллигента этой эпохи, романтизирующего научный и творческий поиск и искренне презирающего быт. «Сказка для научных сотрудников младшего возраста», главный герой которой, программист Саша Привалов, попадает на работу в сказочный НИИЧАВО, — одно из самых светлых и оптимистичных произведений братьев Стругацких. Однако устроена повесть не так просто, как может показаться на первый взгляд, — и, возможно, даже сложнее, чем представлялось ее авторам

Седьмое небо

Благодаря кропотливой работе группы «Людены»  Группа энтузиастов-исследователей творчества братьев Стругацких, название которой отсылает к циклу романов о Мире Полудня., многочисленным пись­мам, дневникам, рабочим тетрадям и интервью Стругацких нам многое известно о том, как именно и в каких условиях создавались произведения классиков советской фантастики. Далеко не все книги получились именно такими, как их задумывали соавторы: нередко в процессе работы над руко­писью менялись акценты и герои. Вот два ярких примера: в 1950-х братья несколько лет вынашивали идею легкой, приключенческой, «мушкетерской» повести без всякого социального подтекста и блуждания по этическим тупи­кам. А десятилетием позже, устав от бесконечных отказов издателей и редак­торских придирок, они запланировали, цитируя «Комментарии к пройден­ному» Бориса Стругацкого, «бездумный, безмозглый, абсолютно беззубый, развлеченческий, без единой идеи роман о приключениях мальчика-е…чика, комсомольца XXII века». Оба текста были написаны — но что-то пошло не так: в первом случае получилась пропитанная чувством отчаяния повесть «Трудно быть богом» (1963), во втором — остросоциальный «Обитаемый остров» (1969).

1 / 2

Трудно быть богом. Титульный лист первого издания. 1964 год© Издательство «Молодая гвардия»

2 / 2

Обитаемый остров. Обложка издания 1971 года© Издательство «Детская литература»

С «Понедельником» история сложнее. С одной стороны, соавторы с самого начала подходили к этой вещи как к тексту чисто развлекательному, проход­ному. В письме, отправленном брату в 1962 году, Аркадий Натанович призывал наконец взяться за давно задуманную «повесть о магах»: «Легкомыс­лен­ную. Веселенькую. Без затей». С другой стороны, в основу книги положена ключевая для ранней прозы Стругацких идея о созидательном труде как об одной из глав­­ных жизненных ценностей — а к этой концепции Стругацкие относи­лись со всей возможной серьезностью, по крайней мере в 1950–60-х. Среди набросков сохранилась запись: «Человек — это животное, которое может стать магом. Волк рождается волком и всю жизнь остается волком. Свинья рожда­ется свиньей и всю жизнь остается ею. Человек рождается обезьяной, но вы­рас­ти он может волком, свиньей и магом». Никакой иронии, вполне искренний пафос молодых максималистов.

По воспоминаниям Бориса Стругацкого, замысел повести «о магах, ведьмах, колдунах и волшебниках» появился еще в конце 1950-х. Однако братья долго не могли определиться ни с сюжетом, ни с названием, ни даже с объемом. В оживленной переписке речь шла то о небольшом произведении размером три-четыре авторских листа, то о повести в нескольких частях, менялось рабочее название: «Седьмое небо», «Восьмое небо», «Маги». Дело сдвинулось с мертвой точки лишь в октябре 1960 года, когда Борис Стругацкий вместе с коллегой по Пулковской обсерватории Лидией Камионко оказался на нес­коль­ко недель заперт на Кисловодской горной станции.

Именно там в четыре руки был написан текст, который можно считать первым драфтом, черновым эскизом «Понедельника». «БН только что прекратил труды свои по поискам места для Большого Телескопа в мокрых и травянистых горах Северного Кавказа и теперь ждал, пока закончатся всевозможные формальнос­ти, связанные с передачей экспедиционного имущества, списанием остатков, оформлением отчета и прочей скукотищей, — рассказывает Борис Натанович в „Комментариях к пройденному“. — А Л. Камионко, приехавшая на Горную станцию отлаживать какой-то новый прибор, отчаянно бездельничала по при­чине полного отсутствия погоды, пригодной для астрономических наблюде­ний. И вот от скуки принялись они как-то вечером сочинять рассказик без начала и конца, где был такой же вот дождь, такая же тусклая лампа на шнуре и без абажура, такая же сырая веранда, заставленная старой мебелью и ящика­ми с оборудованием, такая же унылая скука, но где при всем при том происхо­ди­ли всякие забавные и абсолютно невозможные вещи — странные и нелепые люди появлялись из ничего, совершались некие магические действия, произно­сились абсурдные и смешные речи…» Собственно, этим наброском участие Лидии Камионко в создании повести и ограничилось — тем не менее в мемуа­рах и воспоминаниях Борис Стругацкий не забывает отдать должное коллеге по Пулковской обсерватории.

Более плотно взяться за эту работу братья смогли только в конце 1963 года, начав, как обычно, с составления плана. Первую часть «Понедельника» соав­торы завершили за несколько недель. Согласно записям в рабочем дневнике, в июне 1964 года в Ленинграде Стругацкие закончили черновик второй и треть­ей частей (рабочие заглавия — «Ночь перед Рождеством» и «О времени и о себе…»). 

Отдельного упоминания заслуживает история названия повести — Борис Натанович подробно рассказывает об этом все в тех же «Комментариях к прой­денному». Афоризм «Понедельник начинается в субботу» обязан своим проис­хо­ждением шутке, которую сыграла с младшим Стругацким другая его коллега по Пулковской обсерватории Наталия Свенцицкая. Именно она сообщила Бори­су, в то время страстному поклоннику Эрнеста Хемингуэя, что в Доме книги якобы появился новый роман Хемингуэя, «Понедельник начинается в субботу». Розыгрыш быстро раскрылся, но название оказалось слишком удачным, чтобы пропасть впустую.

Повесть Стругацких была закончена к концу 1964 года, а в 1965-м «Понедель­ник» вышел стотысячным тиражом в издательстве «Детская литература» с иллюстрациями Евгения Мигунова, ставшими неотъемлемой частью канона.

Аудио!

Курс «Стругацкие: от НИИЧАВО к Зоне»

Филолог Марк Липовецкий рассказывает о трансформации героя и мира в книгах братьев Стругацких

Дивана не было!

Вряд ли эту повесть можно назвать жизнеописательной — однако без автобиог­рафических мотивов не обошлось. Окончив в 1955 году математико-механи­чес­кий факультет ЛГУ по специальности «астроном», Борис Стругацкий более десяти лет проработал в Пулковской обсерватории. Причем большую часть этого срока — в должности инженера-эксплуатационника по счетно-аналити­ческим машинам, бок о бок с программистами, коллегами главного героя «Понедельника», оператора вычислительной машины «Алдан» Саши Прива­лова. Собственно, соавторы никогда не скрывали, что образ Научно-исследо­вательского института чародейства и волшебства основан именно «на реалиях Пулковской обсерватории». Только местом действия стал не Ленинград, а вымышленный город Соловец на Русском Севере — эта деталь должна была подчеркнуть сказочный, фольклорный характер происходящих событий.

НИИЧАВО во многом напоминает Пулковскую обсерваторию начала 1960-х: сфера деятельности института охватывает все области, так или иначе связан­ные с магией, от разработки сугубо теоретических вопросов (отдел Абсолют­ного Знания) до исследования истории чародейства и волшебства (Изба на курь­их ногах). Стругацкие попытались уйти от прямых параллелей в сторо­ну максимального обобщения: в окончательный вариант рукописи не попал, например, отдел Цирковой техники, придуманный Борисом Стругацким по аналогии с отделом астрометрии, некогда уважаемой астрономической отрасли, в 1960-х переживавшей тяжелый кризис. Зато появился «захудалый, запущенный» отдел Предсказаний и Пророчеств, который, однако, не спешат закрывать — такое подразделение существовало, наверное, в каждом советском НИИ, и часто не в единственном экземпляре.

Разумеется, в работу Пулковской обсерватории 1960-х активно вмешивались чиновники — то же происходит и с НИИЧАВО. Большинство конфликтов повести «Понедельник начинается в субботу» построены на контрасте: всемо­гу­щие маги живут по законам бюрократического учреждения с бесконечным документооборотом, обязательными выездами в колхоз, комсомольскими собраниями и заседаниями ученого совета. Пока соавторы мягко иронизи­руют — но в прямом продолжении, «Сказке о Тройке», гротескный бюрократи­чес­кий аппарат, против которого бессильны чародейство и волшебство, станет объектом ядовитой сатиры.

Некоторые прототипы героев «Понедельника» легко узнаваемы, другие требу­ют пояснений. Персонажей повести можно условно разделить на три группы. Во-первых, это герои, позаимствованные у других писателей: например, само­влюбленный зануда Мерлин, вечный претендент на пост главы отдела Пред­ска­заний и Пророчеств, явился из романа Марка Твена «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура». Другие персонажи списаны с коллег Бориса Стру­гац­кого по научному сообществу: скажем, прототипом директора НИИЧАВО, двуликого Януса Полуэктовича Невструева, стал астроном Александр Алексан­дрович Михайлов, с 1947 по 1964 год занимавший пост директора Пулковской обсерватории. Наконец, третья категория — герои, наделенные узнаваемыми чертами советских писателей: так, Федор Симеонович Киврин, заведующий отделом Линейного Счастья, отчасти дружеский шарж на Ивана Антоновича Ефремова, автора «Туманности Андромеды», «Часа Быка» и «Таис Афинской».

Особняком стоит образ профессора Амвросия Амбруазовича Выбегалло, в котором соединились черты академика Лысенко и фантаста Александра Казанцева, сыгравших роковую роль в истории советской науки и советской литературы. Кроме того, неистребимые «-изьмы» в речи Выбегалло напомина­ли о публичных выступлениях Никиты Сергеевича Хрущева. Амвросий Амбруазович может показаться смешным, нелепым, жалким — но на самом деле персонажей, настолько полно воплощающих абстрактное зло, можно пересчитать по пальцам даже в ранней прозе Стругацких.

Сложился вокруг «Понедельника» и целый корпус легенд, иногда весьма показательных. Например, сотрудники Пулковской обсерватории до сих пор с удовольствием рассказывают о диване из вычислительного центра, который якобы стал прототипом дивана-транслятора, вокруг которого разворачивается действие первой части повести. Между тем ударная фраза «ДИВАНА НЕ БЫЛО!!!» впервые появилась в том самом легендарном первом черновике, написанном Борисом Стругацким в соавторстве с Лидией Камионко на Кисло­водской горной станции, и к Пулковской обсерватории никакого отношения не имела.

Другой пример: в Романе Ойре-Ойре узнают одного из основателей советского программирования Михаила Романовича Шуру-Буру (а иногда и академика Сергея Петровича Новикова). В действительности Ойра-Ойра — один из полностью вымышленных героев «Понедельника», его фамилия имеет совсем другое происхождение и другой смысл. «Я не помню уже в точности, но мы вычитали в какой-то книжке или услышали от знакомых, что „ойра-ойра“ — это такой танцевальный припев у цыган, — свидетельствует Борис Стругацкий в интервью. — Что-то вроде русского „тра-ля-ля“ или „ой-люли“. Такой фамилией мы хотели подчеркнуть цыганское происхождение горбоно­сого Романа».

Еще одна легенда связана с профессором Выбегалло: из-за сходства фамилий его иногда ассоциируют с Азазелло из «Мастера и Маргариты». Этот миф опровергается проще всего: «Понедельник» вышел в 1964 году, а роман «Мастер и Маргарита» был впервые опубликован только три года спустя, в 1966–1967 годах, на страницах журнала «Москва» — только тогда братья Стругацкие смогли познакомиться с Азазелло, Бегемотом, Воландом и прочи­ми персонажами Михаила Булгакова.

Девять десятых программиста

Саша Привалов — идеальный главный герой для повести «о магах и чародеях», безупречный сторонний наблюдатель, органически чуждый всему потусто­роннему, иррациональному, волшебному. Человек будущего с переднего края науки, представитель редкой и престижной профессии, но — парадокс! — именно в таких людях остро нуждается НИИЧАВО.

«„Вам действительно так нужен программист?“ — спросил я. „Нам позарез нужен программист“. — „Я поговорю с ребятами, — пообещал я. — Я знаю недовольных“. — „Нам нужен не всякий программист, — сказал горбоносый. — Программисты — народ дефицитный, избаловались, а нам нужен небалованный“. — „Да, это сложнее“, — сказал я. Горбоносый стал загибать пальцы: „Нам нужен программист: а — небалованный, бэ — доброволец, цэ — чтобы согласился жить в общежитии…“ — „Дэ, — подхватил бородатый, — на сто двадцать рублей“. — „А как насчет крылышек? — спросил я. — Или, скажем, сияния вокруг головы? Один на тысячу!“ — „А нам всего-то один и нужен“, — сказал горбоносый. „А если их всего девятьсот?“ — „Согласны на девять десятых“».

Братья Стругацкие увлеклись кибернетикой еще в середине 1950-х, вскоре после выхода этапной статьи Сергея Соболева, Анатолия Китова и Алексея Ляпунова «Основные черты кибернетики» в августовском номере журнала «Вопросы философии» за 1955 год, когда информация о существовании в СССР малой электронной счетной машины (МЭСМ) и быстродействующей электрон­но-счетной машины (БЭСМ-1) перестала быть страшной государственной тайной. Впервые к этой теме соавторы обратились на страницах рассказа «Спонтанный рефлекс» (1958); инопланетный корабль, управляемый логичес­кой машиной, появляется в их повести «Извне», написанной в 1957–1958 годах и впервые опубликованной в 1960 году. В рассказе Стругацких, получившем название «Испытание СКИБР» (1959), подробно описан универсальный кибернетический комплекс, оснащенный дистанционными машинами-разведчиками, а в «Забытом эксперименте» (1959) соавторы используют слово «кибер» «для обозначения любой достаточно сложной многофункциональной „разумной“ машины», — вероятно, впервые в отечественной фантастике.

Впрочем, неофитский восторг вскоре схлынул, настало время напряженной практической работы: лаборатории и отделы электронно-вычислительной техники открывались при вузах и НИИ по всей стране. Еще недавно полузап­ретная, ославленная в прессе как буржуазная лженаука, кибернетика стреми­тельно превращалась в один из самых ярких символов ранних шестидесятых наравне с космонавтикой, а «мыслящие машины» всех типов заполняли страницы советской фантастики.

Этот прорыв кибернетики из закрытых исследовательских центров и военных лабораторий на первые полосы центральных газет стал своеобразным симво­лом оттепели, важным этапом обновления. Примерно то же происходит с чародейством и волшебством в «Понедельнике». Иррациональное рацио­нализируется и становится на службу человечеству; то, что еще недавно представлялось мракобесием, суеверием, опасным предрассудком, на глазах превращается в перспективную научную отрасль, в дисциплину, которая подчиняется строгим внутренним законам. И так же, как любая другая отрасль, нуждается в точных расчетах, тщательной систематизации и сложных матема­ти­ческих моделях. Что возвращает нас к кибернетике, вычислительной машине «Алдан» и ленинградскому программисту Саше Привалову, который позарез нужен Научно-исследовательскому институту чародейства и волшебства.

Гвоздики 

В 1960-х Стругацкие активно экспериментировали с элементами нарратива, учились у классиков и вырабатывали свой индивидуальный подход. Причем экспериментировали не только с фабулой, композицией, но и с языком. В период работы над «Понедельником» братья, как и значительная часть советской интеллигенции, переживали страстное увлечение Эрнестом Хемингуэем и осваивали его «телеграфный» стиль. Лаконичные фразы, минимум прилагательных, энергичные глаголы действия, сдержанность при описании экстремальных ситуаций, передача переживаний через язык тела — все это выдает влияние «папы Хэма». К собственным находкам соавторов относится то, что Стругацкие называли гвоздиками. В интервью «Без напарника» Борис Натанович рассказывает: «Мы стремились на каждой странице забивать два-три „гвоздика“ — это могли быть какие-нибудь хохмы, или редкие обороты речи, или, скажем, неожидан­ные эпитеты, — словом, нечто такое, за что цепляется внимание читателя».

В качестве таких «гвоздиков» Стругацкие охотно использовали в своих произведениях неологизмы. В «Понедельнике», например, только профаны называют волшебную палочку волшебной палочкой, профессиональные маги и чародеи именуют ее исключительно умклайдетом. «Насколько я помню, название это возникло так: я взял немецко-русский словарь, раскрыл его наугад и наткнулся на слово umkleiden, — вспоминает Борис Натанович в онлайн-интервью. — Звучание нам понравилось, мы поиграли этим словом так и сяк — образовался „умкляйдет“».

Ну и конечно же, «Понедельник» подарил читателям массу запоминающихся фраз и афоризмов. В 1960–80-х любители фантастики могли часами переки­дываться цитатами из Стругацких, по этим репликам узнавали своих: «Чело­век — это промежуточное звено эволюции, необходимое для создания венца творения пpиpоды — рюмки коньяка и дольки лимона», «Не чай он там пьет», «Я по натуре не Пушкин, я по натуре Белинский», «Так вот и возникают нездоровые сенсации», «Совершенно секретно. Перед прочтением сжечь». И, конечно, слова Кристобаля Хозевича Хунты о задаче, которая не имеет решения: «Мы сами знаем, что она не имеет решения. Мы хотим знать, как ее решать. <…> Бессмыслица — искать решение, если оно и так есть. Речь идет о том, как поступить с задачей, которая решения не имеет». С легкой руки Стругацких эта фраза вошла в лексикон научных сотрудников и стала своего рода девизом нескольких поколений советских ученых.

Диалог между текстами

Но чаще всего в «Понедельнике» роль «гвоздиков» играют цитаты и литератур­ные аллюзии. Повесть насыщена ими так плотно, как ни одна другая вещь Стругацких. Диапазон источников невероятно широк, от Откровения Иоанна Богослова до журнала «Вопросы философии» за 1959 год, от Цицерона до Ста­ни­слава Лема и от «Грядущего Хама» Дмитрия Мережковского до «12 стульев» Ильи Ильфа и Евгения Петрова.

В первой части повести, «Суете вокруг дивана», это очевидные отсылки к «Рус­лану и Людмиле» и другим произведениям Пушкина, повестям Гоголя и Алек­сея Николаевича Толстого — но не только. Развернутые цитаты из экзотичес­ких источников вроде «Основ Упанишад» под редакцией В. Синга или работы Павла Карпова «Творчество душевнобольных и его влияние на развитие науки, искусства и техники» добавляет происходящему нотку абсурдности, а фрагмен­ты из оды Михаила Хераскова «Добродетель» подчеркивают архаичность «памятника соловецкой старины» Избы на курьих ногах, куда определяют на ночлег Сашу Привалова. Во второй части, «Суете сует», Стругацкие цитиру­ют «Гаргантюа и Пантагрюэля» Франсуа Рабле в переводе Владимира Пяста, а реплики про­фессора Выбегалло на искаженном французском позаимствованы из «Войны и мира» Льва Толстого. Наконец, в третьей части, «Всяческая суета», в эпизоде, посвященном путешествию Привалова в описываемое будущее, соавторы иронически обыгрывают сочинения советских фантастов 1950–60-х: «Победителей недр» Григория Адамова, «Гриаду» Александра Колпакова, «Суэму» Анатолия Днепрова, «Пути титанов» Олеся Бердника, «Туманность Андромеды» Ивана Ефремова, «Гостя из бездны» Георгия Мартынова.

В основном это беззлобное подтрунивание: к большинству упомянутых авторов Стругацкие относились с симпатией, с некоторыми дружили, а перед Ефремо­вым и вовсе благоговели. Досталось в этом эпизоде и классике мирового масшта­ба: фраза о совершенном обществе, где все граждане «богаты и свобод­ны от забот, и даже самый последний землепашец имеет не менее трех рабов» — очевидная отсылка к античным и средневековым утопиям, начиная с «Диалогов» Платона и заканчивая «Городом Солнца» Томмазо Кампанеллы и «Утопией» Томаса Мора.

Не всегда это очевидные источники. «Понедельник» начинается фразой «Я приближался к месту моего назначения», дословно позаимствованной из второй главы «Капитанской дочки». Между тем еще в начале 1990-х писа­тель и переводчик Александр Щербаков предположил, что своим появле­нием у Стругацких такой зачин обязан не столько Пушкину, сколько Александру Архангельскому, написавшему около 1937 года серию прозаических пародий, начинавшихся именно с этих слов. 

Благодаря этой яркой постмодернистской цитатности, интертекстуальности, непрерывному бахтинскому диалогу между текстами повесть заметно выделяется на фоне советской фантастики шестидесятых — да и советской литературы в целом. Но сами Стругацкие относились к «сказке для научных сотрудников младшего возраста» спокойно. В онлайн-интервью Борис Натано­вич признается с некоторым недоумением: «Мы никогда не считали „Поне­дель­ник“ программным произведением. Это был капустник, „развлекуха“, „беззубое зубоскальство“ (как сказали бы Ильф с Петровым). Да и по­пуляр­ность его не так уж велика: научники, студенты „естественных“ вузов, вундеркинды из ФМШ — вот и весь его „ареал существования“. Заметьте, что продолжение „Понедельника“ („Сказка о Тройке“) — повесть значительно более серьезная — не имеет и этой аудитории. Народ любит развлекуху. По крайней мере, en masse  В массе (фр.). (как сказал бы Амвросий Амбруазович)».

И все же, вопреки скепсису Бориса Стругацкого, именно этот капустник стал для нескольких поколений читателей олицетворением «идеальных 1960-х» — с их азартом и энтузиазмом, наивностью и искренностью, воодушевлением и молодым запалом. Ну а маги из НИИЧАВО, искренне влюбленные в свою работу, считавшие творческий труд главной жизненной ценностью, — образцом для подражания, символом веры в то, что эпохи сменяются, кризисы приходят и уходят, а понедельник по-прежнему начинается в субботу.

Еще больше материалов о киберистории — на сайте IT-музея DataArt

— Вам известно постановление Учёного совета? — осведомился тощий. — Мне, товарищ Дёмин, известно, что понедельник начинается в субботу, — угрюмо сказал Корнеев.

Диалог бюрократа и учёного

«Понедельник начинается в субботу» — одно из самых известных и весёлых произведений Стругацких. Определить жанр повести не так-то просто (в статье «Научная фантастика» жанр обозначили как «Научное фэнтези»). Сами авторы назвали его «сказка для научных сотрудников младшего возраста». И действительно, для привычной научной фантастики (которую писали в т. ч. и АБС) Сказочный мир и Легендарная реальность — абсолютно чуждые сеттинги, а в мире сказок и мифов неуместны реалии советского НИИ. Но в ПНвС Странная альтернативная реальность — советская действительность перемешана с волшебными, мифическими и сказочными элементами. Сейчас уже понятно, что братья написали своё произведение в направлении Магический реализм, в котором эти миры органично совмещаются. Магический НИИЧАВО (НИИ чародейства и волшебства) и творящиеся вокруг него чудеса поначалу удивляют протагониста, однако позже он привыкает к ним, как и все жители городка. Сотрудники института, которые пытаются найти практическое применение всевозможным магическим и паранормальным явлениям, не скрываются, к ним приезжают журналисты, их изобретения внедряются в быт. Просто о сотрудниках мало кто знает, так как магия как отрасль науки (в сеттинге она ближе к высшей математике, чем к маханию палочкой) мало кому из неспециалистов интересна (да и маги не слишком «рисуются» на публику — разве что Выбегаллы какие-нибудь…). И вообще это вполне обычные учёные, со всеми положительными и отрицательными вытекающими. Только волшебники.

Сюжет[править]

Повесть состоит из 3 историй и послесловия.

• «Суета вокруг дивана» — мы знакомимся с протагонистом, Александром Приваловым, от лица которого и ведется повествование во всех частях. В первой истории мы узнаём о чудесах, происходящих в небольшом северном русском городке, проблемах с законом, возникших у главного героя из-за избыточного любопытства, а в конце протагонист поступает на работу в заведение, которое, похоже и стоит за этими чудесами. Действие начинается вечером в четверг 26 июля 1962 года и завершается утром в субботу 28 июля 1962 года.
• «Суета сует» — Заведение оказывается Научно-Исследовательским Институтом Чародейства и Волшебства, занимающимся плохо изученными законами природы, известными непосвященным как «магия». Привалов, уже слегка освоившийся, остается в НИИЧАВО ночным дежурным под Новый Год и на практике понимает, что значит любимая присказка магов «Понедельник начинается в субботу!», а попутно становится свидетелем экспериментов горе-вивисектора Выбегаллы. Действие начинается вечером 31 декабря 1962 года в понедельник и заканчивается утром 1 января 1963 года во вторник.
• «Всяческая суета» — самая короткая, и, в большей степени, философская история в повести, разбавляемая, впрочем, весьма забавным путешествием протагониста по выдуманным мирам (каковое путешествие является одним сплошным На тебе! фантастике, современной авторам). Действие относится к интервалу от утра среды 10 апреля 1963 года до второй половины дня пятницы 12 апреля 1963 года, причём задним числом поминается вторник 9 апреля, а Янус Полуэктович предсказывает Привалову некоторые события субботы 13 апреля, и Для У-Януса и его попугая Фотона, бывших дискретными контрамотами, время течёт вспять — так что для него сюжет начинается 13 апреля и заканчивается 9.
• Послесловие — «составлено лично А. И. Приваловым» и в шутливой форме (а заодно и в виде очередного «На тебе!» в адрес традиции «академических послесловий») «проясняет» необычные термины, использованные в повести. (Кстати, смех смехом, но это сейчас для нас термины типа «голем», «телепортация» и т. п. привычны. А вот в СССР 1960-х многое из этого было в диковинку).

См. также статьи Понедельник начинается в субботу/Сеттинг и Понедельник начинается в субботу/Идеология.

Герои[править]

Основная статья: Понедельник начинается в субботу/Герои

• Саша (Александр Иванович) Привалов, протагонист — программист из Ленинграда.
• Витька Корнеев, Эдик Амперян, Роман Ойра-Ойра, Володя Почкин — молодые маги.
• Стеллочка — ведьма-лаборант из лабратории Выбегаллы.
• А-Янус Полуэктович Невструев и У-Янус Полуэктович Невструев (не близнецы) — соответственно, посредственный директор НИИЧАВО и крупный учёный международного класса, един в 2 лицах один и тот же человек в двух разнонаправленных временных линиях).
• Киврин, Редькин, Хунта, Жиакомо — маститые маги и начальники отделов.
• Профессор Выбегалло — мерзкий шарлатан-коньюктурщик, за счет «активной партийной позиции» умудряющийся оставаться «на плаву».
• Мерлин — когда-то неплохой маг, катастрофически отставший от времени и скатившийся в практически открытое шарлатанство. Тем не менее — начальник отдела предсказаний (в силу отсутствия конкуренции за место).
• Седловой — изобретатель машины времени для путешествий по вымышленным мирам. Кстати, это именно он появился перед Сашей Приваловым в Изнакурнож (неназванный маленький человечек с волосатыми ушами).
• Камноедов — завхоз, отъявленный бюрократ.
• Наина Киевна Горыныч — вероятно, та самая сказочная Баба Яга из избы на курногах. Бабка вредная, но договороспособная.

Тропы и штампы[править]

• Ye Olde Englishe. Начало диалога Мерлина и Ойры-Ойры (2 история, 1 глава).

— Good God! — сказал Ойра-Ойра, протирая запорошённые глаза. — Canst thou not come in by usual way as decent people do?.. Sir, — добавил он. — Beg thy pardon.[1][2]

Диалог

• Анабиоз — авторы зверски поиздевались над тропом во время путешествия Саши Привалова в вымышленное будущее. Пока мужчины отправляются в космос, женщины остаются их ждать, замораживаясь в Пантеоне-Рефрижераторе. Это была пародия на Казанцева, у которого персонажи действительно обсуждали такой вариант, чтобы дождаться близкого человека из релятивистской экспедиции.
  • Скорее на «Пути титанов» Олеся Бердника или «Гриаду» Александра Колпакова, где такой вариант не просто обсуждался, а напрямую использовался.
• Алкаш с золотыми руками — Хома Брут, помощник Выбегалло. «Выбегалло — демагог, — добавляет Хунта. — Бездарь. Сам он ничего не умеет. И выезжает он на таких безответственных дурачках, как вы и этот алкоголик — золотые руки».
• Бафосное имя — Амвросий Амбруазович Выбегалло, Наина Киевна Горыныч, Магнус Фёдорович Редькин, Саваоф Баалович Один, Кристобаль Хозевич Хунта, Роман Ойра-Ойра.
• Будущее ради будущего:
  

  — …Замерцали экраны, загремели планетарные двигатели, в которых взрывался ка-гаммаплазмоин… — Как-как? — спросил Витька. — Ка-гамма-плазмоин. Или, скажем, мю-дельта-ионопласт.

  Тунгусский метеорит — это космический корабль инопланетян-контрамотов

  • Бытовая магия — вообще-то здесь занимаются фундаментальными исследованиями магии, а прикладным применением балуется разве что Выбегалло (и то больше для самопиара). Это и в тексте подчёркнуто: «Организовать на телестудии конференцию знаменитых привидений или просверлить взглядом дыру в полуметровой бетонной стене могут многие, и это никому не нужно, но это приводит в восторг почтеннейшую публику, плохо представляющую себе, до какой степени наука сплела и перепутала понятия сказки и действительности. А вот попробуйте найти глубокую внутреннюю связь между сверлящими свойствами взгляда и филологическими характеристиками слова „бетон“, попробуйте решить эту маленькую частную проблемку, известную под названием Великой Проблемы Ауэрса!» Однако по мелочи маги балуются и сабжем:
    • Киврин сотворил две большие антоновки, Привалов под руководством Романа тренируется, творя груши.
    • Привалов пытается сотворить бутерброд с докторской колбасой и чашку чёрного кофе. Получается… в общем, полная чепуха. «Я обнаружил, что меня поджидает большая фарфоровая кружка с дымящимся кофе и тарелка с бутербродами. Кто-то из титанов обо мне всё-таки позаботился».
    • «Вот лучше бы сделали мне пару бутербродов. С маслом и с вареньем. Или десятку сотворите», — предлагает Саня Дрозд.
    • В новогоднюю ночь кто-то сотворил ледяное шампанское. «Не забудь завтра заплатить». «Эй, кто-нибудь, сотворите ему стакан».
    • Также Роман учит Сашу проветривать помещение магическим способом.
  • Вампир: «Вампир — см. „вурдалак“ <..> Вурдалак — см. „упырь“ <..> Упырь — кровососущий мертвец народных сказок. Не бывает. В действительности упыри (вурдалаки, вампиры) — это маги, вставшие по тем или иным причинам на путь абстрактного зла. Исконное средство против них — осиновый кол и пули, отлитые из самородного серебра. В тексте слово „упырь“ употребляется везде в переносном смысле». (Послесловие)
  • Великая Стена — Железная стена, разделяющая Мир Гуманного Воображения и Мир Страха перед Будущим.
  • Вербальный тик — Выбегалло со своими словами-паразитами «значить» и «эта».
  • Внутри больше, чем снаружи — НИИЧАВО снаружи выглядит небольшим и двухэтажным. Внутри — огромные крылья (все окна которых выходят на одну и ту же часть улицы) и этажи, посчитать которые пока что не удалось, потому что на верхних творится полная «Сказка о Тройке». (Каноничная «Сказка о Тройке» имеет место быть в Китежграде).
  • Вот упал метеорит…. В повести выдвинули версию, что Тунгусский метеорит — космический корабль контрамотов (т. е. существ, которые движутся во времени в обратную сторону).
  • В общем, он лопнул — второй кадавр Выбегаллы разорвался от обжорства. «И где же оно теперь, ваше недоверие? Лопнуло, товарищи, на глазах широкой общественности и забрызгало меня и товарищей из прессы…»
  • Всемогущество — Саваоф Баалович Один. Субверсия. «Где-то в середине шестнадцатого века он воистину стал всемогущим. Проведя численное решение интегро-дифференциального уравнения Высшего Совершенства, выведенного каким-то титаном ещё до ледникового периода, он обрёл возможность творить любое чудо. Он мог всё. И он ничего не мог. Потому что граничным условием уравнения Совершенства оказалось требование, чтобы чудо не причиняло никому вреда. Никакому разумному существу. Ни на Земле, ни в иной части Вселенной. А такого чуда никто, даже сам Саваоф Баалович, представить себе не мог».
  • Всё пошло слишком так — Модеста Матвеевича Камноедова убедили, что Привалова не существует:
    

    Я дошел до стенда «Развитие идеи философского камня». Модест Матвеевич остановился, прочитал надпись на табличке: «Гомункулус лабораторный, общий вид». … Модест остановил меня. — А вы куда? На место, на место идите. Вы, извиняюсь, хамункулус? Ну и стойте, где положено…

    Шутки ради

    • Туда же судьба кадавров Выбегаллы.

    • Гадалка — в этом амплуа выступает Наина Киевна.
    • Гномы (общее). Здесь гномы используются как прислуга. «Маленький гном с волосатыми ушами уныло и старательно возил пальцами по обширной ведомости». «С портфелем под мышкой и тростью в зубах семенил гном».
      • «Гном в западноевропейских сказаниях — безобразный карлик, охраняющий подземные сокровища. Я разговаривал с некоторыми из гномов. Они действительно безобразны и действительно карлики, но ни о каких сокровищах они понятия не имеют. Большинство гномов — это забытые и сильно усохшие дубли». (Послесловие).
    • Говорить высоким штилем — в ходе путешествия Саши по вымышленным мирам. Возможно, пародируется творчество И. А. Ефремова.
    • Говорить словесной окрошкой — Фотончик.
    • Говорящее имя:
      • Саваоф Баалович Один.
      • Янус Невструев: имя взято у древнеримского бога, изображавшегося с двумя лицами, фамилия же намекает, что один из двух Янусов движется против времени, «не в струе» с остальным миром.
    • Голем. «Бен Бецалель успешно использовал Голема при дворцовых переворотах: глиняное чудовище, равнодушное к подкупу и неуязвимое для ядов, охраняло лаборатории, а заодно и императорскую сокровищницу». «Голем — один из первых кибернетических роботов, сделан из глины Львом Бен Бецалелем. (См., например, чехословацкую кинокомедию „Пекарь императора“, тамошний Голем очень похож на настоящего)» (Послесловие).
      • Кстати, поговаривают, что настоящий Голем до сих пор лежит на чердаке пражской Староновой синагоги, между обрывков старых свитков Торы.
    • Голос. В первой истории Саша дважды слышит голос: первый раз он исходит из зеркала (возможно, под воздействием волшебного дивана), второй раз с ним разговаривает кто-то из корифеев.
    • Город, которого нет. Саша Привалов оттуда.
    • Гурман-порно.
      • Голодный Саша Привалов думает о еде.
      • В чайной. «Я взял себе полную тарелку жареной рыбы, три стакана чаю и три бутерброда с балыком».
      • Да это-то ладно… Эпизод с сотворением бутерброда — вот где красота неземная!
    • Джинн. Фигурируют и Щука, с которой разговаривает Саша Привалов, и Золотая рыбка, погибшая от взрыва глубинной бомбы.
      • Есть там и настоящие джинны, которые заточены в сосуды. В отличие от Щуки, не умеют ничего, кроме как строить дворцы и разрушать города. «В отделе Оборонной Магии работал Питирим Шварц, беззаветно трудившийся над проектом джинн-бомбардировок. Суть проекта состояла в сбрасывании на города противника бутылок с джиннами, выдержанными в заточении не менее трех тысяч лет. Узнав о водородной бомбе и бактериологической войне, он роздал имевшихся у него джиннов по отделам».
      • Одного из них Саша видел в кабинете у Витьки Корнеева.
      • Потом Саша увидел, как в стендовом зале усмиряли выпущенного из бутылки джинна — в вольере, огороженном щитами Джян бен Джяна и закрытом сверху мощным магнитным полем, его стегали высоковольтными разрядами, а потом стали трясти на вибростенде.
      • Наконец, Роман Ойра-Ойра, метнув бутыль с джинном, ликвидировал последнего из кадавров Выбегалло.
      • А ещё есть ифриты, которые охраняют вход в приёмную Модеста Матвеевича. «Нос каждого был прободён массивным золотым кольцом с жестяным инвентарным номерком». Причём один из этих ифритов когда-то людоедил по молодости лет и до сих пор иногда облизывается при виде человека…
    • Длинное имя — некий португалец Франсиско-Каэтано-Августин-Лусия-и-Мануэль-и-Хосефа-и-Мигель-Лука-Карлос-Педро Тринидад. Родители: Педро-Карлос-Лука-Мигель-и-Хосефа-и-Мануэль-и-Лусия-Августин-Каэтано-Франсиско Тринидад и Мария Тринидад. Анацефал. Кавалер Ордена Святого Духа, полковник гвардии.
    • Добрый волшебник — Фёдор Симеонович, заведующий отделом Линейного Счастья, и весь отдел в целом: «Здесь было царство Фёдора Симеоновича, здесь пахло яблоками и хвойными лесами, здесь работали самые хорошенькие девушки и самые славные ребята. Здесь не было мрачных изуверов, знатоков и адептов чёрной магии, здесь никто не рвал, шипя и кривясь от боли, из себя волос, никто не бормотал заклинаний, похожих на неприличные скороговорки, не варил заживо жаб и ворон в полночь, в полнолуние, на Ивана Купала, по несчастливым числам. Здесь работали на оптимизм. Здесь делали всё возможное в рамках белой, субмолекулярной и инфранейронной магии, чтобы повысить душевный тонус каждого отдельного человека и целых человеческих коллективов. Здесь конденсировали и распространяли по всему свету весёлый, беззлобный смех; разрабатывали, испытывали и внедряли модели поведений и отношений, укрепляющих дружбу и разрушающих рознь; возгоняли и сублимировали экстракты гореутолителей, не содержащих ни единой молекулы алкоголя и иных наркотиков. Сейчас здесь готовили к полевым испытаниям портативный универсальный злободробитель и разрабатывали новые марки редчайших сплавов ума и доброты».
      • Ну а вообще положительные герои вполне себе добрые и волшебники. Разве что Корнеев козёл.
    • Домовой. «Это либо вконец опустившиеся маги, не поддающиеся перевоспитанию, либо помеси гномов с некоторыми домашними животными. В институте находятся под началом М. М. Камноедова и используются для подсобных работ, не требующих квалификации». (Послесловие) Например, ассенизаторы.
      • Среди них выделяется Тихон.
      • Какой-то домовой написал в стенгазету заметку «Когда же продуют паровое отопление на четвёртом этаже».
    • Дракон — в виварии проживает Лернейская гидра. Настоящий дракон тоже есть, в двух экземплярах: в виде скелета и живого существа.
    • Дракула: «Дракула, граф — знаменитый венгерский вурдалак XVII—XIX вв. Графом никогда не был. Совершил массу преступлений против человечности. Был изловлен гусарами и торжественно проткнут осиновым колом при большом скоплении народа. Отличался необычайной жизнеспособностью: вскрытие обнаружило в нём полтора килограмма серебряных пуль». (Послесловие).
      • Среди экспонатов музея есть «правый глазной (рабочий) зуб графа Дракулы Задунайского», по поводу которого Привалов замечает: «Я не Кювье, но, судя по этому зубу, граф Дракула Задунайский был человеком весьма странным и неприятным».
    • Естественность сверхъестественного + Магия — это наука. Магические законы ничем не отличаются от обычных законов природы, и их можно так же изучать и использовать в интересах человечества. Научный подход к магии — именно то, чем занимаются персонажи повести. Писали её люди талантливые, любящие науку, заложившие в произведение жизненный философский смысл и создавшие романтический образ мага-учёного-творца.
    • Заключённое зло — Кощей Бессмертный. «В институте им очень дорожили, так как попутно он использовался для некоторых уникальных экспериментов и как переводчик при общении со Змеем Горынычем». Живёт в виварии. «Великий негодяй обитал в комфортабельной отдельной клетке с коврами, кондиционированием и стеллажами для книг. По стенам клетки были развешаны портреты Чингисхана, Гиммлера, Екатерины Медичи, одного из Борджиа и то ли Голдуотера, то ли Маккарти. Кощей в отливающем халате стоял перед огромным пюпитром и читал офсетную копию „Молота ведьм“».
    • Инквизиция:
      • «„Молот ведьм“ — старинное руководство по допросу третьей степени. Составлено и применялось церковниками специально в целях выявления ведьм. В новейшие времена отменено как устаревшее». (Послесловие).
      • Один из ведущих учёных института, Кристобаль Хозевич Хунта, в молодости «долго был Великим Инквизитором и по сию пору сохранил тогдашние замашки».
    • Змей Горыныч:
      • В музее при НИИЧАВО находится экспонат «Змей Горыныч, скелет, 1/25 нат. вел.» (похоже на скелет диплодока с тремя шеями).
      • В самом здании института проживает другой Горыныч.
      • Что касается гражданки Наины Киевны Горыныч, то о её родственных отношениях с драконом авторы стыдливо умолчали.
    • Знаменитая завершающая фраза — «Но это уже совсем другая история» в конце каждой из трёх глав.
    • Кавайная нэко — кот Василий, шутки ради.
    • Канонический иллюстратор — Евгений Мигунов
    • Кирпич — Книга Судеб. Педаль в мантию и, разумеется, шутки ради. «Книга Судеб печаталась петитом на тончайшей рисовой бумаге и содержала в хронологическом порядке более или менее полные данные о 73 619 024 511-ти человеках разумных». Последним в последнем томе регулярного издания, вышедшем в прошлом году, числился португалец с длинным именем, анацефал и полковник гвардии, умерший на следующий день после рождения. «Издательство предприняло публикацию срочных нерегулярных выпусков, в которых значились только годы рождения и годы смерти. В одном из таких выпусков я нашёл и своё имя. Однако из-за спешки в эти выпуски вкралась масса опечаток, и я с изумлением узнал, что умру в 1611 году. В восьмитомнике же замеченных опечаток до моей фамилии ещё не добрались».
    • Колдун и воин (пополам с Учёный и священник) — Кристобаль Хозевич Хунта. Про Витьку Корнеева протагонист, говорит что он «не дурак подраться». Впрочем, Корнеев так и не подрался ни с кем…
    • Контринтуитивная терминология — наблюдается у Выбегалло: гомункул, который всё время хочет есть, называется «модель человека удовлетворённого желудочно», а гомункул, который хочет всё и сразу — «модель человека полностью удовлетворённого».
      • Прошу прощения, но вечно голодный кадавр именно что НЕудовлетворённый желудочно, а кадавр полностью удовлетворённый не только хочет всё и сразу, но и может всё и сразу взять.
    • Коронная фраза. «В таком вот аксепте» — именно этой фразой М. М. Камноедов (величественный, властный и малограмотный администратор из «Понедельника») любит завершать свои речи, содержащие ЦУ и ЕБЦУ.
    • Кроссовер — в НИИЧАВО работают Вий, Баба-Яга (она же ведьма Наина), Кот Учёный и ещё куча сказочных персонажей.
    • Лаборатория — их полно.
    • Левитация:
      • Офигевший Саша Привалов (которому все эти магические практики еще в новинку) наблюдает за левитацией Витьки Корнеева.
      • Старенький, не особо успешный маг Луи Седловой предаётся ностальгическим воспоминаниям: «Раньше я левитировал, как Зекс…»
      • «Левитация — способность летать без каких бы то ни было технических приспособлений. Широко известна левитация птиц, летучих мышей и насекомых». (Послесловие).
    • Литерал (приём комизма) — путешествуя в мире фантастических произведений, Привалов с удивлением обнаружил, как инженеры, разговаривающие технотрёпом, изобретают… велосипед.
    • Маги живут долго — маги живут ровно столько, сколько надо им самим. Хунта, например — бывший испанский инквизитор. Да-да, из времён расцвета Инквизиции! И, кстати, современник Карла Великого. В смысле, уже в дремучем VIII в. был магом!
    • Магия зеркал — в Изнакурнож есть зеркало, которое разговаривало с Сашей.
    • Макгаффин — диван. Для Корнеева это транслятор магического поля, для Редькина — возможное вместилище легендарного «Белого тезиса», для зав. АХЧ Камноедова — предмет инвентарный № такой-то, не подлежащий порче и разбазариванию.
    • Машина времени Луи Седлового предназначена для путешествий по вымышленным мирам. «Некоторые учёные бились над проблемой передвижения по физическому времени, правда, безрезультатно. Но зато кто-то из старых, знаменитых, доказал, что можно производить переброску материальных тел в идеальные миры, то есть в миры, созданные человеческим воображением. Реально существует мир, в котором живут и действуют Анна Каренина, Дон-Кихот, Шерлок Холмс, Григорий Мелехов и даже капитан Немо. Этот мир обладает своими весьма любопытными свойствами и закономерностями, и люди, населяющие его, тем более ярки, реальны и индивидуальны, чем более талантливо, страстно и правдиво описали их авторы соответствующих произведений». На ней Саша реально смог попасть в эти миры.
      • А также На тебе! всему соцреализму и советской прессе от Романа: «А этот Седловой не пытался путешествовать в описываемое настоящее? По-моему, это было бы гораздо забавнее».
      • При том, что способы перемещения по физическому времени есть, и известно как минимум два способа. Первый — У-Янус как дискретный контрамот (при окончании дня, ровно в полночь, перемещается во вчерашний, а не завтрашний день) вполне может, скажем, перейти «своим ходом» из одиннадцатого числа в девятое и передать сотруднику в прошлом (например, Привалову) информацию о том, что десятого числа случился такой-то инцидент, который персонаж впоследствии с информацией решает и сообщает У-Янусу из одиннадцатого числа, что все было сделано правильно, или же что проблему решить не вышло и надо сказать персонажу из девятого числа ещё что-то. Второй способ — Большая Круглая Печать, принадлежащая Тройке и изменяющая реальность на то, что написано в документе — что значит, что при помощи её можно не только переписать историю (причём изменив ход событий так, что настоящим вариантом станет именно тот, что записан на бумаге, даже если в «исходном» варианте реальности всё было не так), но и вообще сделать ещё одну такую же, поменять законы физики, или ещё что-то — в общем, буквально все, что можно вообразить и выразить письменно, и не только это, поскольку действие БКП и пропечатанных ей бумаг стоит в приоритете над законами физики, магии, причинно-следственными связями и вообще почти над буквально всем.
    • Мифологический декаданс. Волшебники и шкажошные шушества неплохо устроились в учреждении, встроенном в советскую систему.
    • Мистификация. Название «Понедельник начинается в субботу» изначально появилось как розыгрыш Б. Стругацкого — якобы так назывался новый роман Эрнеста Хемингуэя.
    • Мифы о магии. В конце есть словарик-приложение, где протагонист разъясняет магические термины, и в ряде пунктов написано, что этого не бывает, что это обывательское заблуждение, и объясняется, что так называется на самом деле.
    • Мне на самом деле семьсот лет — Невструев, Хунта, Киврин и множество других. Их похождения в стародавние времена неоднократно описываются.
    • Молоко-плюс — Модест Матвеевич напомнил Привалову перед дежурством: «Посетите виварий. Если надзиратель пьёт чай — прекратите. Были сигналы: не чай он там пьёт». И когда Саша направился в подвал, то действительно — «надзиратель вивария, пожилой реабилитированный вольноотпущенный вурдалак Альфред, пил чай. При виде меня он попытался спрятать чайник под стол, разбил стакан, покраснел и потупился».
    • Нарочито плохо — поэтическое творчество сотрудников НИИЧАВО, «Раскопай своих подвалов…» Привалова (и неумелая сатира) и «По дороге едет ЗИЛ, им я буду задавим» Почкина. В последнем случае, впрочем, не обошлось без цензуры: изначально по дороге ехал ЗИМ — и было хотя бы в рифму; цензура же потребовала вырезать отсылку к опальному Молотову, так что двустишие вышло ещё более дубовым.
      • «Раскопай своих подвалов…» — это стилизация: как раз в годы написания книги был период недолгой популярности подобных стихотворений (шуточных, разумеется). Реальный пример: «Если хочешь сил моральных / И физических сберечь, / Пейте соков натуральных — / Укрепляет грудь и плеч!».
    • На тебе!. Повесть почти целиком состоит из отсылок к реальным лицам, которые были лично знакомы авторам. преимущественно к сотрудникам Пулковской обсерватории, где работал Б. Стругацкий. Иногда это дружеские шаржи, а иногда особенного дружелюбия не заметно (а это как раз сабж).
    • Натяжной диалог. Умело обыграно «Скажи мне ещё раз». Но там эти диалоги оправданы: Янус Невструев — это кусочно-непрерывная функция от времени, и просто не помнит, что было вчера (его от «нашего» вчера отделяет половина взрослой жизни), зато прекрасно помнит, что было завтра.
    • Неатомная бомба — атомная бомба тут известна, но: «В-ваших идеальных людей н-на неприятельские б-базы сбрасывать надо. Н-на страх а-агрессору». © Идею, впрочем, никто не подхватил. Также в проекте были джинн-бомбардировки, но не выдержали конкуренции с атомной бомбой.
    • Не в ладах с арифметикой. Во всех изданиях до 1992 года Привалов на инструктаже у Камноедова говорит о списке сотрудников, допущенных к работе в ночное время: «Вот тут наличествуют товарищи в количестве… м-м-м… двадцати одного экземпляра, лично мне неизвестные». Камноедов поясняет: «Лица, поименованные с номера четвертого по номер двадцать пятый и последний включительно, занесены в списки лиц, допущенных к ночным работам посмертно». Простой подсчет: с 4-го по 25-й — это не 21, а 22. В изданиях после 1992 года публиковалось уже верно («двадцати двух экземпляров»). Интересно, что в рукописи первоначально было напечатано «двадцати двух экземпляров», а затем перечеркнуто и поверху написано «двадцати одного экземпляра». Ошибка ли это? Привалов осчитался от усердия? Проверяет, как со счётом у могучего Камноедова (А в поздних изданиях шутку ээ… рационализировали и утилизировали)?
    • Не в ладах с культурой — «А вот попробуйте найти глубокую внутреннюю связь между сверлящим свойством взгляда и филологическими характеристиками слова „бетон“». Будет трудненько, так как у отдельного слова, неважно, «бетон» или «вагон» или «батон», не может быть «филологических характеристик»: филология изучает ТЕКСТ.
    • Неожиданно низкий голос — у Наины Киевны. Возможна аллюзия на Георгия Милляра, когда он играл Бабу-Ягу в фильмах-сказках.
    • Нет антагониста — Выбегалло, Камноедов и Дёмин, конечно, те ещё типы, но книга-то не о них.
    • Оборотень. «Человек, способный превращаться в некоторых животных: волка (вервольф), лисицу (кицунэ) и т. д. У суеверных людей вызывает ужас, непонятно почему. В. П. Корнеев, например, когда у него разболелся зуб мудрости, обернулся петухом, и ему сразу полегчало».
    • Одержимая машина — компьютер с подселённой душой (эксперимент Киврина), добрая версия тропа. В тексте назывался «Алдан», в послесловии же сказано, что «электронной машины под названием „Алдан“ в природе не существует» (народное/некорректное название?), что не отменяет факта существования конкретного «душевного» компьютера как такового.
    • Оккультрёп — пародия: Привалов пытается использовать описанное адским оккульттрёпом (пополам с технотрёпом, разумеется) суперсложное заклинание, предназначенное, чтобы проветрить комнату. «Реальный прототип» Привалова очень раздражён тем, как авторы изобразили точную магическую науку, ведь «Сатурн в описываемый момент времени никак не мог находиться в созвездии Весов» и ещё куча подобных ляпов.
    • Отсылка. Мальчишки, уроженцы Соловца, видят Сашу Привалова, одетого в заграничные шмотки и приехавшего на машине, и начинают дразнить его: «Стиляга! Стиля-ага! Тонконогий [т. е. в джинсах, сильно зауженных по тогдашней западной моде]! Папина „Победа“!». Отголосок травли «стиляг», длившейся в течение 1950-х и не утихавшей и в ранние 1960-е, особенно в провинции. См. фильм «Стиляги» (2008), там и явление (существовавшее с 1949 г.) показано, и тема раскрыта в целом верно. «Папина „Победа“» — это знаменитая карикатура художника Бориса Пророкова, опубликованная в «Крокодиле» в 1954 г., а затем вплоть до начала 1960-х распространявшаяся в виде плаката, и в провинции висевшая на всяких «Досках позора» (с подтекстом «не будь таким»), рядом с фотографиями реальных «отстающих на производстве», «нарушителей дисциплины», «пьяниц и дебоширов» и «расхитителей соцсобственности». На карикатуре Пророкова — наглый, самодовольный и тупорылый молодой стиляга с моднючей, утрированной причёской, в заграничной одежде и ярком нелепом галстуке с обезьянкой стоит в гордой позе около папиного автомобиля ГАЗ-М-20 «Победа» (на заднем сиденье которой — пустые бутылки из-под алкоголя) и ощущает себя «почти заграничным человеком, таким, как в кино» (папа, скорее всего, крупная шишка, может быть, даже с правом выезда за границу; как более вероятный вариант — учёный, деятель искусства или работник торговли, потому что партийного руководителя взгрели бы за такого сынка).
    • Очкарик — Саша Привалов.
    • Ошибка Божия. А вот это уже официальная ошибка. Когда подчиненные Януса Полуэктовича обнаруживают, что он контрамот, они воображают ситуацию, когда У-Янус встречает знакомого, и тот ему сообщает, что видел накануне в газете его некролог. Но такого произойти не могло: с точки зрения нормального наблюдателя А-Янус не существует во всех тех моментах времени, что предшествуют его смерти. Поэтому никакая публикация о его смерти невозможна: газеты не публикуют сообщений о смерти людей, которых никто никогда не знал и знать не мог. Должна была повториться история с попугаем, с той разницей, что дохлый и оживший попугай — это интересно, а неизвестно откуда взявшийся труп, вдобавок еще и воскресший на следующий день — это жутко. Борис Натанович был с этими размышлениями ознакомлен и взял ляп на заметку. Как следствие, начиная с 1992 года, в комментариях Привалова (пункт первый) появляется вставка: «Я, конечно, не считаю последней главы третьей части, где авторы хотя и попытались показать работу мысли, но сделали это на неблагодарном материале довольно элементарной дилетантской логической задачки (ПРИ ИЗЛОЖЕНИИ КОТОРОЙ УХИТРИЛИСЬ ДОПУСТИТЬ ВДОБАВОК ДОСТАТОЧНО ПРИМИТИВНЫЙ ЛОГИЧЕСКИЙ ЛЯП, ПРИЧЕМ НЕ ПОСТЕСНЯЛИСЬ ПРИПИСАТЬ ЭТОТ ЛЯП СВОИМ ГЕРОЯМ. ЧТО ХАРАКТЕРНО)».
    • Пародия — меметичное путешествие Привалова в «описываемое будущее». Известно в основном стёбом над твёрдой НФ и утопиями («и самый последний землепашец имел не меньше трёх рабов…»), менее известно, что в рамках «мира Страха Перед Будущим» отстебали ещё и боевики, постапокалипсис и боевики в постапокалипсисе.
    • Перекачаешься — лопнешь — сомнительный случай. Решив уравнение высшего совершенства, Саваоф Баалович Один обрел всемогущество… которым невозможно пользоваться. И оно то ли закрыло ему магию предыдущего уровня (этот троп), то ли у него просто руки опустились (тогда не он). Из текста однозначно это не следует.
    • Плащ невидимости — кепка-невидимка. Выглядит как засаленный картуз, находится в музее Изнакурнож.
      • Субверсия. Редькин изобрёл портки-невидимки (кюлоты-невидимки, штаны-невидимки, брюки-невидимки). Он их постоянно совершенствовал и никак он не мог их отладить. «Во время демонстрации модернизированной модели брюки вместо того, чтобы сделать невидимым изобретателя, вдруг со звонким щелчком сделались невидимы сами».
    • Повторяющееся начало. Советские писатели иногда начинали произведения с фразы «Я приближался к месту моего назначения» из пушкинской «Капитанской дочки», чтобы показать не совсем серьёзный настрой произведения. Присутствует и в сабже.
      • Инверсия. Все главы заканчиваются фразой «Но это уже совсем другая история», которая полюбилась фанфикерам.
    • Поджог, убийство и переход на красный свет — причины, по которым лучше не ездить на полигон, где должны пройти испытания очередного кадавра: «— Холодно, — напомнил Витька. — Мороз. Выбегалло».
    • Протащить под радарами. Выбегалло любит в спорах в качестве аргументов использовать выражения на французском, обычно взятые из «Войны и мира» Л. Н. Толстого (смесь французского с нижегородским). Его реальные прототипы цитировали классиков марксизма-ленинизма. Впрочем, к ним Выбегалло тоже регулярно делает отсылки — как правило, более или менее притянутые за уши. Например, когда он всего лишь не согласен с доводами собеседника, он может крикнуть «Хватит разводить махизьм и всякий эмпириокритизьм!» © (sic!^[3]). Это тоже проскочило сквозь цензуру.
    • Профессор Выбегалло — собственной персоной, кодификатор. Также упоминается Джузеппе Бальзамо и его не очень удачный матрикат — граф Калиостро.
    • Ради науки! — НИИЧАВО этим живёт и дышит. Практические применения магии мало кому интересны; то ли дело «найти глубокую внутреннюю связь между сверлящим свойством взгляда и филологическими характеристиками слова „бетон“»! Характерно, что наиболее сосредоточенным на практических применениях (хотя бы декларативно) изображён не кто иной, как Выбегалло.
    • Ружьё Чехова: проект заброшенного отдела Оборонной Магии по использованию джиннов в качестве оружия массового поражения, закрытый из-за дороговизны и неконкурентоспособности по отношению к неволшебным технологиям. В результате во время устроенного Выбегаллой конца света именно в таком качестве Ойра-Ойра джинна и использует, в результате чего ему удаётся благополучно спасти мир.
    • «Руслан и Людмила»: появляются учёный кот, дуб и русалка. Иронически обыгрывается ошибочное понимание образа русалки: «Я присел под дубом. На голову мне посыпался мусор. Странный это был мусор, неожиданный: крупная сухая рыбья чешуя». «Русалка, живущая на дубе, представляла определённый интерес. Я ничего не имею против русалок, но не представляю себе, как они могут лазить по деревьям… хотя, с другой стороны, чешуя?..»^[4]. А ещё Наина Киевна.
    • Техномагия: тут и волшебная машина времени, и гомункулы-кадавры в автоклавах, и компьютер с вселённой в него душой. А ремонтирует всю эту красоту сам бог, который решил отказаться от своего всемогущества и стать главным ремонтным техником НИИЧАВО.
    • Самодельное чудовище пополам с Несовместимая с жизнью жадность.
      • Второй кадавр Выбегалло (модель Человека, удовлетворённого желудочно, он же антропоид). Модель была копией Выбегалло и даже разговаривала, как он, ела отруби, селёдочные головы и хлеб (на людоедство намеки тоже были), пила обрат. «Пока ей хотелось лопать, она чихала на свой духовный мир, потому что хотела лопать и лопала. Насытившись же, она игнорировала свой духовный мир, потому что соловела и временно уже ничего больше не желала».
      • Третий кадавр Выбегалло, пародия на воинствующего потребителя (модель Человека, полностью удовлетворённого, он же антропоид) — педаль в земную кору, пополам с Человек массового поражения: пытаясь дотянуться до ВСЕХ материальных ценностей, искривил пространство-время. Кадавр, конечно, не виноват, его так запрограммировали. А вот того, кто программировал, это очень не красит… «Вот наш идеал! Все потребности в нём заложены, какие только бывают на свете. И все эти потребности он может удовлетворить. Это будет исполин духа и корифей!». Киврин шутя посоветовал профессору создавать таких «кадавров» для военных целей.
      • Вокруг порога «Родильного Дома» была проведена толстая магическая черта, расписанная корявыми каббалистическими знаками. Это было заклинание против гаки — голодного демона ада.
      • Были также упомянуты первый кадавр Выбегалло, он же «Кадавр/Модель человека, неудовлетворённый/ого полностью» («Полностью неудовлетворенный антропоид поспел первым — он вывелся две недели назад. Это жалкое существо, покрытое язвами, как Иов, полуразложившееся, мучимое всеми известными и неизвестными болезнями, страдающее от холода и от жары одновременно, вывалилось в коридор, огласило институт серией нечленораздельных жалоб и издохло») и «модель бессмертного человека» из отдела Вечной Молодости, которая в итоге «после долгой и продолжительной болезни скончалась» и которая тоже могла быть создана Выбегаллом. Обе модели не имели особой сюжетной важности и не нанесли особых разрушений (хотя, если первый кадавр действительно болел «всеми известными и неизвестными болезнями», а не испытывал их безопасную для окружающих имитацию, то по опасности затыкал второго и третьего кадавров за пояс — не иначе как после него пришлось использовать 99 % хлорку, или что помощнее).
    • Самокопирование — для выполнения рутинной работы сотрудники НИИЧАВО создают собственных дублей, заточенных на примитивные действия вроде пайки контактов или стояния в очереди за зарплатой.
      • А Витька Корнеев в качестве аргумента в философском споре создал свою уменьшенную копию, способную создавать цепочку всё более уменьшенных.
    • Сеньорес, амигос и чикос — Хунта.
    • Смешные деньги/Уничтожение денег.
      

      А екатериновками? Сундуки оклеивала! А керенками-та, керенками! Ведь печку топила керенками…

      Щука — Наине Киевне

    • Совпадающая неверная аббревиатура — обыграно. Саша Привалов видит табличку «КОТ НЕ РАБОТАЕТ» — и ему кажется, что имеется в виду Комитет Оборонной Техники. Откуда ему знать, что речь о хатуль мелумад том самом пушкинском коте, который «песни заводит» и «сказки говорит»!
      • А когда он пытается расшифровать аббревиатуру НИИЧАВО — он сразу понимает, что это Научно-исследовательский институт… но вот чаво? В смысле — чего? Правильное, но невероятное истолкование «…ЧАродейства и ВОлшебства» не приходит ему в голову. Вместо этого он сначала предполагает «…Чрезвычайно Автоматизированной Вооружённой Охраны» (что само по себе уже есть лёгкий вывих мозга), а потом — видимо, нервно прикалываясь — выдаёт также версию «…Чёрных Ассоциаций Восточной Океании» (!).
    • Спрятавшийся ребёнок — их видел Саша во время путешествия на машине времени «Несколько мальчишек с томиками Шекспира, воровато озираясь, подкрадывались к дюзам ближайшего астроплана. Толпа их не замечала».
      • Отсылка к повести Григория Адамова «Победители недр»: в буровой аппарат, предназначенный для автономного спуска на пятнадцать км под землю, к трём штатным членам экипажа добавляется «заяц» — пионер Володя, прихвативший с собой томик Шекспира.
    • Странная альтернативная реальность: Советская действительность, перемешанная с откровенно сказочно-мистическими элементами.
    • Умная говорящая птица пополам с Забавный попугай. Фотончик, зелёный попугайчик Януса, контрамот (т. е. движется во времени назад).
    • У нас страшнее призраки. «Фантом — сгусток некробиотической информации. Фантомы вызывают суеверный ужас, хотя совершенно безобидны. В институте их используют для уточнения исторической правды, хотя юридически считаться очевидцами они не могут». (Послесловие).
    • Утопия. Во время путешествия на машине времени Луи Седлового Саша встречается с персонажами утопий, которые любят философствовать.
    • Химера — гарпии, которых содержат в виварии. «В греческой мифологии — богини вихря, а в действительности — разновидность нежити, побочный продукт экспериментов ранних магов в области селекции». (Послесловие).
    • Хождение сквозь стены. Все мало-мальски умелые маги регулярно ходят сквозь стены и полы с потолками. А более-менее умелые — и другими путями… «Кристобаль Хунта! Что ему — просочиться через канализацию на десяток льё».
    • Фефекты фикции. Фёдор Симеонович Киврин вальяжен, радушен, уравновешен и оптимистичен, и его лёгкое заикание ничуть не мешает ему жить.
    • Философский зомби/Доппельгангер (существо, которое во всём похоже на человека, но не имеет сознания) — дубли, создаваемые сотрудниками.
    • Хронофантастика. Янус Невструев живёт одновременно по ходу времени и в обратном направлении.
    • Чем старше, тем лучше — диван-транслятор. «— Ручной труд. Безотказен. Конструкции Льва Бен Бецалеля. Бен Бецалель собирал и отлаживал его триста лет…»
    • Чтобы ты задолбался. «Данаиды — в греческой мифологии — преступные дочери царя Даная, убившие по его приказанию своих мужей. Сначала были осуждены наполнять водой бездонную бочку. Впоследствии, при пересмотре дела, суд принял во внимание тот факт, что замуж они были отданы насильно. Это смягчающее обстоятельство позволило перевести их на несколько менее бессмысленную работу: у нас в институте они занимаются тем, что взламывают асфальт везде, где сами его недавно положили».
    • Школьная газета — не в школе, а в НИИ, но описание феерическое. Под катом 4 стр. Ворда.
    • • Великолепная пошлость — стенгазета (герои — «физики», а не «лирики», и это заметно):
        • Почкин, с которого Привалову Корнеев (тот ещё тролль, как известно) советовал брать пример — «Вот по дороге едет ЗИМ/, и я им буду задавим».
        • У самого Привалова ещё более жалко: «Я хочу построить дачу. Где? Вот главная задача. Только местный комитет не дает пока ответ».
        • Он же вместе со Стеллочкой: «Раскопай своих подвалов и шкафов перетряси, разных книжек и журналов по возможности неси».
        • «Позорят славный институт такие пьяницы, как Брут…»
    • Штаны Арагорна — в главе про машину времени явление обыгрывается напрямую — люди вымышленных миров ходят полу-раздетыми, потому что авторы описали только часть их одежды. Попади Привалов в фэнтези — встретил бы Арагорна без штанов.
    • Язык Пруткова — так выражались пара предметов в Избе на Курногах.
    • Я — это ты. По догадке молодых магов, Янус Полуэктович Невструев родился в большой семье, и его назвали в честь одного из далёких родственников. Старший Янус взял под опеку младшего и во всём ему помогал. Это и был он сам, живущий в обратную сторону времени.
    • Самосбывающееся пророчество/Мета-пророчество: авторы писали про то, что в НИИЧАВО настоящие сложные и изящные научные открытия мало кому интересны, а малополезные открытия профессора Выбегаллы вроде «„Основы технологии производства самонадевающейся обуви“, набитый демагогической болтовнёй, произвёл в своё время заботами Б. Питомника изрядный шум». И что о том же Ойре-Ойре обыватели мало что слышали, а Выбегаллу знают почти все («Как, вы работаете в НИИЧАВО? Ну как там Выбегалло? Что он ещё новенького открыл?..»). И если с наукой и открытиями дело довольно спорное, то с Выбегаллой вышла правда: в итоге он стал самым известным из персонажей из произведения (или одним из самых), причем настолько, что стал именем нарицательным для ему подобных учёных. Да и другие подобные ему учёные тоже довольно часто становятся сильно известными.
    • Восторг у холодильника/Откровение у холодильника (или это скорее по разряду необузданных догадок?): Если учесть, что ничего не известно о этажах НИИ выше 12, и что Отдел Оборонной Магии вряд ли бы закрыли за ненадобностью, можно сделать вывод, что на самом деле большинство полезных и/или опасных отделов находится и работает на этажах выше 12 и держится в строжайшей секретности. Попасть туда можно только строго определенным людям, и при попытке попасть на секретные этажи обычному человеку (при помощи магии, или незадокументированных возможностей лифта из сокращенного варианта сказки о тройке) или ничего не получится, или ему в таком случае сильно влетит. «Гражданские» отделы, показанные в книге, созданы для отвода глаз, поиска талантливых сотрудников, имитации бурной деятельности, махинаций с деньгами и прочих «побочных» функций, а все боле-менее серьезные мероприятия происходят в секретных отделах. При этом очень высока вероятность, что доказавшие свою «серьёзность» могут быть переведены на секретные этажи (возможно — вместе с частью оборудования, документов или даже сотрудников) и начать использоваться всерьёз (со стороны обычных людей это будет выглядеть так, как если бы отдел был закрыт/свернут/брошен, как это было с Отделом Оборонной Магии — как уже было сказано, реальную пользу «гражданские» отделы приносить и не должны, так что очень маловероятно, что они по-настоящему закроются), и что у каждого «обычного» отдела есть один, а то и несколько, аналогов из «секретных» этажей.

    Реалии НИИЧАВО[править]

    • Аквавитометр. Судя по названию, этот «громоздкий медный» прибор предназначен для измерения того, насколько живая вода жива. В послесловии Привалов уточняет, что «таинственного прибора под названием аквавитометр в природе не существует», но вот как тогда называть то, что некорректно называют «Аквавитометром» не сказал.
      • И психоэлектрометр. Тоже прибор, чем занимается — ХЗ.
    • Гиперполе — некое поле, создаваемое умклайдетом (и черт его знает откуда такое название у обычной, квантовой волшебной палочки). Железо, между прочим, для этого самого поля — непрозрачно (подозреваю, что кивок в сторону «хладного железа» — все же запредельно эрудированные люди эти АБС).
    • w:Гомеостат Эшби.
    • Диван-транслятор. Создавал вокруг себя М-поле, преобразующее реальную действительность в действительность сказочную (Привалов поправляет: не М-поля, а мю-поля). В ходе первой истории протагонист испытал его действие на себе. В результате насмотрелся глюков, наслушался бреда и чуть не преобразовался в каким-нибудь мальчика-с-пальчик в сапогах. Спасло то, что Саша постоянно подскакивал, а диван работал на минимальной мощности.
      • Собственно, главная проблема дивана была в том, что вокруг него сошлось сразу несколько заинтересованных лиц. Редькин искал некий макгаффин под названием «Белый Тезис», который создатель дивана с неизвестной целью вмонтировал в один из своих девайсов (на момент начала книги не раскуроченным Редькиным оставался только диван). Камноедов рассматривал диван исключительно как предмет мебели с музейной ценностью (в накладные его внес кто-то альтернативно одарённый, забыв указать, что это прибор, а для Модеста бумага обладала абсолютным приоритетом над действительностью). Корнееву было необходимо использовать диван как прибор, что расходилось с целями как первого, так и второго претендентов.
      • На китежградском заводе также был создан по заявке Бальзамо «транслятор двухходовой ТДХ-80Е». Тут авторы не удержались от шпильки в адрес советской промышленности: ТДХ оказался капризным и не слишком эффективным, с низкими характеристиками того самого трансформирующего поля и избирательностью кирпича.
    • Дубли. Кремний-органические, магически созданные роботы, воспроизводящие внешность определенного человека (впрочем, есть подозрение, что при желании, опытный маг, мог бы воспроизвести и образ из своего воображения (рекреационное использование технологии оставляем на совесть читателя)). Дублю можно задать программу вариативной сложности (от «копать от забора и до обеда» и до сложной, самообучающейся системы ИИ), можно наделить особыми свойствами: талантом к бегу, магическими способностями, талантом к танцам… (вопрос о рекреационном применении все еще открыт). При этом, формально, живыми, дубли не являются, хотя и способны, похоже, обретать, со временем, самосознание (в процессе «усыхая» и становясь гномами).
      • Чтобы непрофессионалу определить, дубль перед ним или нет, достаточно спросить документы — по какой-то причине дубли не могут их терпеть и рвут в клочья.
      • Также непонятно, чем гомункулусы и кадавры отличаются от дублей. Ведь что хорошо сделанный дубль, что полностью сформировавшийся гомункулус/кадавр выглядят как оригинал/создатель, поведение задается создателем, и они похожи на оригинал/создателя как внешне, так и, частично, поведением (примитивные дубли «Стоят как каменные, не мигают, не дышат, с ноги на ногу не переминаются», а ещё не доделанный второй кадавр Выбегалло выглядел как «нечто белое и бесформенное медленно колыхалось в зеленоватой полутьме»). Тем более, что второй кадавр Выбегалло и выглядел, и разговаривал как оригинал (бывший далеко не экспертом в создании и программировании дублей и кадавров), хотя это в его программу не было заложено. И очевидно, что кадавров и гомункулов делали и другие учёные: вспоминаем «Гомункулуса лабораторного» в форме Саши Привалова, установленного в Изнакурноже. Логично предположение, что гомункулусы/кадавры в сеттинге — это те же дубли, но на органической основе, создаваемые по подобию некого человека (обычно — их создателя), из-за чего дороже и сложнее дублей, но при прочих равных умнее, живее и «человечнее» дубля при прочих равных, даже если не закладывать в них человечность специально (напомним, у Саши дубли, не имевшие программы, не могли даже стоять — а кадавр был бы похож на сильно измененного Сашку, возможно — глупее и примитивнее, но все-таки), в связи с чем ими пользуются редко, так как чаще всего есть более простые решения, среди которых самыми частыми оказываются «Послать дубля» и «Послать оригинал». Хотя, с другой стороны, упомянуто, что «А ведь Модеста Матвеевича даже сотворенные мною чучела без рук, без ног боялись до судорог, по-видимому инстинктивно» — т. е. у дублей тоже есть какие-то отголоски разума оригинала. Что может говорить о том, что дубли, кадавры и гомункулусы на самом деле не пишутся магами/учёными с нуля, а сначала создаётся копия человека, приближенная к оригиналу, а потом в неё закладываются написанные магом цели, коды и ограничения — есть возможность как-то улучшить процесс и разобраться в смысле процесса/ритуала, ограничений в «человеческое подобие» не заложить вовсе, вместо этого развив малоразвитого/рудиментарного исходного оригинального/своего собственного разума и получить, с точки зрения разума/ИИ, почти такого же человека, только с другими физическими характеристиками, чуть-чуть другой личностью и рвущего в клочья документы (и то: неизвестно, можно ли дать дублю задание «быть равнодушным к документам» или как-то их от этого отучить, и неизвестно отношение гомункулусов/кадавров к документам).^[5]
      • Ах да, есть ещё и «Матрикаты» — «точные, абсолютные копии предметов или существ. В отличие от дублей матрикат совпадает с оригиналом с точностью до структуры. Различить их обычными методами невозможно. Нужны специальные установки, с вообще это очень сложная и трудоемкая работа. В свое время Бальзамо получил магистра-академика за доказательство матрикатной природы Филиппа Бурбона, известного в народе под прозвищем „Железная маска“. Этот матрикат Людовика Четырнадцатого был создан в тайных лабораториях иезуитов с целью захватить французский престол. В наше время матрикаты изготавливаются методом биостереографии а-ля Ришар Сэгюр». Непонятно, насколько сложно их делать, разрешено ли это, и почему не пробовали сделать матрикаты учёных из НИИЧАВО, дабы в увеличенном количестве смогли больше наработать^[6].
    • Живая вода. Загадочное вещество, получающееся из воды обработанной транслятором. Главное свойство — мёртвое тело в нем оживает (причём только целиком, или отмершие клетки тоже считаются — неизвестно, живой водой никого с обугленными до костей руками/ногами не обливали). В общем, добейся Корнеев успеха — и в их мире повсюду стали бы массово восставать живые существа с их прижизненными личностями, и хорошо это или плохо — спорный вопрос^[7].
    • Контрамоция — движение по оси времени в обратную сторону. Как догадались герои в третьей истории, его освоил Янус Полуэктович Невструев. И в виде У-Януса начал двигаться в прошлое вместе со свои попугайчиком. Причём прерывисто, с моментом перехода в полночь — т. е. день среды (к примеру) он живёт обычно, а в полночь переносится в 00 часов 00 минут вторника по местному времени. В 24-00 вторника — в 00-00 понедельника и т. д. Что происходит при смене часового пояса или если контрамот не успеет до полуночи прибежать в укромное место, история умалчивает.
    • Неразменный пятак. Привалов обнаружил его случайно и решил поставить эксперимент, чтобы исследовать, как он возвращается обратно. «Воображение моё было потрясено прежде всего возможностью внепространственного перемещения материального тела». Однако эксперимент был прерван в самом начале молоденьким сержантом милиции Ковалёвым.
    • Предсказатели (послесловие):
      • Авгуры в Древнем Риме — жрецы, предсказывавшие будущее по полёту птиц и по их поведению. Подавляющее большинство из них было сознательными жуликами. В значительной степени это относится и к институтским авгурам, хотя теперь у них разработаны новые методы.
      • Оракул — по представлениям древних, средство общения богов с людьми: полёт птицы (у авгуров), шелест деревьев, бред прорицателя и т. д. Оракулом называлось также и место, где давались предсказания. «Соловецкий Оракул» — это небольшая тёмная комната, где уже много лет проектируется установить мощную электронно-счётную машину для мелких прорицаний.
      • Пифия — жрица-прорицательница в Древней Греции. Вещала, надышавшись ядовитых испарений. У нас в институте пифии не практикуют. Очень много курят и занимаются общей теорией предсказаний.
    • Стенгазета. Явная сатира на советскую действительность, в которой для создания этих высокомалохудожественных самодеятельных творений люди были вынуждены отвлекаться от работы.
    • Трансгрессия (трансгрессировать). Из контекста следует, что речь идёт по магическом перемещении в пространстве живых и неживых объектов — что-то вроде телепортации. «А может быть, трансгрессировать его?» «Диван он с собой взял или трансгрессировал?» «Мне пришлось их прервать, чтобы они трансгрессировали меня на полигон. Я им уже надоел, и они провели трансгрессию с такой энергией». «Никогда никого не трансгрессировал».
      • В послесловии Привалов уточняет, что «термин „трансгрессия“ ёмок, и вдобавок разные школы употребляют его в разных смыслах».
    • Умклайдет. «Блестящий продолговатый цилиндрик величиной с указательный палец. Я потрогал его веником. Цилиндрик качнулся, что-то сухо затрещало, и в комнате запахло озоном. Цилиндрик гладкий, отлично отполированный и тёплый на ощупь». Когда в комнате появился вонючий гриф, Привалов на всякий случай накрыл цилиндрик ковшиком. Тогда некий голос, сообщил Саше, что с умклайдета («или как вы его называете — волшебная палочка») ковшик нужно убрать. «Курс управления умклайдетом занимает 8 семестров и требует основательного знания квантовой алхимии. Как программист вы, вероятно, без особого труда освоили бы умклайдет электронного уровня, так называемый УЭУ-17… Но квантовый умклайдет… обобщённый закон Ломоносова — Лавуазье…». Для чего нужен умклайдет и на что он способен — неизвестно (ведь маги и без него колдовать могут, а ни одного использования умклайдета не показали).
    • Функциональный морской бой в банаховом пространстве. Эта игра просто упомянута. Как играется и что это за пространство такое — неизвестно.
      • Ну, положим, что это за пространство такое, как раз известно. См. Банахово пространство.
    • Щит Джян бен Джяна. Используется для защиты чего-то от сверхмощных воздействий, напряжений и токов. На практике применяется для укрощения джиннов, и ими, предположительно, были «бронещиты» в сцене с третьим кадавром Выбегалло. О его других применениях можно только догадываться. «Щиты Джян бен Джяна были сделаны из семи драконьих шкур, склеенных желчью отцеубийцы, и рассчитаны на прямое попадание молнии. К каждому щиту были обойными гвоздиками прибиты жестяные инвентарные номера». Филигранное На тебе! в спину всемогущей советской бюрократии.

    Адаптации и фанфики[править]

    Несмотря на популярность книги, с экранизацией ей не повезло.

    • Телеспектакль ЛенТВ. Не всё произведение, а только часть «Суета вокруг дивана» и небольшой кусочек из «Суета сует». Поэтому до Выбегаллы просто не дошли. В целом достаточно близко к тексту… и получилось нудно (или на любителя).
    • Во второй половине 1960-х Леонид Гайдай хотел взяться за экранизацию по сценарию АБС. Сашу Привалова должен был сыграть Александр Демьяненко, Амвросия Выбегалло — Михаил Пуговкин, Хому Брута (тут он алкаш с золотыми руками на побегушках у Выбегалло, но исправляется усилиями героев) — Савелий Крамаров, Луи Седлового («Старый ведь я… Старенький… А раньше я левитировал, как Зекс…») — Зиновий Гердт, а милую ведьмочку Стеллочку (и в фильме они с Сашей это самое!) — Наталья Варлей. Сценарий можно прочесть в полном собрании сочинений Стругацких. Вряд ли такое получилось бы нудно… но фильм запретили на самой ранней стадии подготовки (тут повлиял ещё и скандал вокруг «Сказки о Тройке»), и съёмки так и не начались.
      • А тут будет дверь — Модест Матвеевич Камноедов, в отличие от прочих сотрудников НИИЧАВО, не способен ходить сквозь стены; но пользоваться дверьми, как простые смертные, не желает. Поэтому его сопровождают лешие из техперсонала, которые всякий раз пробивают в стене дырку по форме его фигуры, а сразу за ним — закладывают обратно.
      • В сценарии — опосредованная передача ругательств. Хома Брут за века допился до состояния обыкновенного мелкого хулигана. Он работает лаборантом в НИИЧАВО — и очень угодничает перед своим «шефом» © Выбегалло. Привалову надоело, что Хома постоянно упоминает своего «шефа». И вот Привалов рявкает на Хому: «Вместе со своим шефом — иди, иди и иди! А мне дай поработать!».
    • Значительно позже появился фильм К. Бромберга «Чародеи» (см. остальную статью), но опознать «Понедельник…» в нем почти невозможно. По всей видимости, это (в итоге) параллельная реальность, где Виктор Ковров — кванк Виктора Корнеева, Фома Брыль — кванк Хомы Брута, невзрачный Иван Киврин — кванк огромного и харизматичного Фёдора Киврина, Юлий Камнеедов — кванк Модеста Камноедова, а кванков большинства героев повести вообще «не завезли».
      • Альтернативный обоснуй: реальность та же, а вот институт совсем другой (благо и расположен не в Соловце, а в Китежграде, и занимается не фундаментальной наукой магией, а её приложениями к сфере услуг, и дата другая — начало восьмидесятых вместо 1962—1963 года в оригинале). Либо тот же, но переехавший и частично поменявший сотрудников и вид деятельности. А частичное совпадение имён-фамилий — совпадение и есть.
    • Игр по «Понедельнику» не было, если не считать очень халтурно сделанного квеста (Обзоры: [1], [2], [3], [4]).
    • В проекте «Миры братьев Стругацких: Время учеников» опубликовано три фанфика: Сергей Лукьяненко, «Временна́я суета»; Николай Ютанов, «Орден Святого Понедельника»; Цицерон-Елисей Наморкин, «Суета в безвременье». Слово «суете» в заглавиях — отсылка к названиям глав повести.
      • Есть также юмореска Павла Хмары (1977) «Когда начинается понедельник».

    Примечания[править]

    1. ↑ (Господи! Ужель обычный путь тебе заказан, путь достойного человека?.. Сэр (староангл.).
       
       Прошу прощения (англ.).)
    2. ↑ Это не староанглийский (АКА англосаксонский, на котором написан, например, «Беовульф»), это т.н. «Елизаветинский» или «Шекспировский» английский — ранняя форма современного английского из XVI века, сохранившая, тем не менее, много архаических черт, и потому труднопонимаемая современным читателем.
    3. ↑ Выбегалло отчасти действительно малограмотен, а отчасти намеренно притворяется таким, чтобы закосить под «социально близкого», «вышедшего из народа». Правильно: махизм; эмпириокритицизм. Вообще-то это пародия на акцент Н. С. Хрущёва, который действительно произносил -изм как -изьм.
    4. ↑ Про русалку ирония получилась из-за взаимного наложения фольклора разных культур. Славянская русалка — это исходно не андерсеновская mermaid, а самостоятельный вид нечисти, похожий на девушку и никакого рыбьего хвоста в фольклоре (и у Пушкина тоже) не имевшей.
    5. ↑ На самом деле в мире произведения кадавр — любой «оживленный неодушевленный предмет: портрет, статуя, идол, чучело», «В современной магии кадавры не используются», поскольку «Как правило, они феноменально глупы, капризны, истеричны и почти не поддаются дрессировке». Творения Выбегалло же больше похожи на гомункулусов: «Гомункулусов синтезируют в специальных автоклавах и используют для биомеханического моделирования», что и делал Выбегалло не смотря на то, что «Эти модели сами по себе никогда ничего не доказывали и с точки зрения науки представляли не больший интерес, чем карточные фокусы или шпагоглотание». Собственно, «В институте кадаврами иногда иронически называют неудавшихся дублей и дублеподобных сотрудников» — Т. Е. так называют глупых сотрудников и кривых/страхолюдных искусственных созданий.
    6. ↑ Возможно — думают, что это не нужно, так как людей и так много, а занять их нечем, возможно — боятся проблем с законом из-за множественных долгоживущих и автономных копий учёных, которые к тому же думают по-своему и принимают решения самостоятельно, а также очень похожи на оригиналов (что решается обычной записью всех копий как отдельных личностей и работников, что легко дополнялась бы разной одеждой, повязками, ярлыком на одежде, или даже надписями на теле и созданием копии, заведомо непохожей на оригинал внешне), или же что копии окажутся лучше оригиналов, и ими сначала начнут заменять сотрудников НИИЧАВО, потом оригиналов станут понижать по должности вплоть до увольнения, или вовсе спишут в утиль как «устаревших», посадив в виварий или уничтожив — и с этим мало что получится сделать, так как де-юре всё по закону и для светлого будущего, а де-факто копии будут так же способны к магии, так же иметь доступ к всему тому же вооружению что и оригиналы, но будут объективно сильнее в бою и больше по численности — из-за чего дальше могут начать заменять уже и обычных людей, если в НИИЧАВО не справятся с копиями.
    7. ↑ Заметим, что при оживлении выпотрошенного окуня новые внутренности у него не отросли. Ужас у холодильника: не окажется ли существование многих из воскрешённых участью хуже смерти? Без потрохов ещё полбеды, а вот без рук-ног, или вовсе в виде отрубленной головы…

    [изменить] Миры братьев Стругацких
    Мир Полудня	Далёкая Радуга • Обитаемый остров • Трудно быть богом (что здесь есть • идеология) • Трудно быть богом (игра)
    НИИЧаВо	Понедельник начинается в субботу (герои • сеттинг • идеология) • Сказка о Тройке (суть Тройки) • Чародеи
    Другие произведения	Гадкие лебеди • Град обреченный • Отель «У погибшего альпиниста» • Пикник на обочине (S.T.A.L.K.E.R.) • Улитка на склоне • …
    ←	Литература

    [изменить] Советское искусство
    Мета	Соцреализм
    Литература	А зори здесь тихие… • Александр Беляев (Властелин мира • Голова профессора Доуэля • Продавец воздуха • Человек-амфибия) • Алиса Селезнёва • Амурские сказки • Аэлита • Братья Стругацкие (Град обреченный • Мир Полудня (Обитаемый остров • Трудно быть богом) • Пикник на обочине • Понедельник начинается в субботу/Сказка о Тройке • Улитка на склоне) • Бронепоезд 14-69 • Булгаков (Мастер и Маргарита, Собачье сердце) • Великий Кристалл • Вниз по волшебной реке • Волшебник Изумрудного города • Гринландия • Два капитана • Ефремов (Великое Кольцо (Великое Кольцо/Туманность Андромеды + Великое Кольцо/Час Быка) • Лезвие бритвы) • Живые и мёртвые • Зелёный фургон • Кондуит и Швамбрания • Лунная Радуга • Люди как боги • Малахитовая шкатулка • Меховой интернат • Мой дедушка — памятник • Момент истины (В августе сорок четвёртого) • Наследник из Калькутты • Небесный гость • Незнайка • Остап Бендер • Повесть о суровом друге • Повесть о Ходже Насреддине • Приключения капитана Врунгеля • Продавец приключений • Про Федота-стрельца, удалого молодца • Птица-слава • Рассказы о Суворове и русских солдатах • Республика ШКИД • Руки вверх! или Враг №1 • Тихий Дон • Тореадоры из Васюковки • Угрюм-река • Фаэты • Штирлиц
    Кино и телефильмы	Жанры: Детское кино • Истерн • Кино сталинской эпохи • Советская новая волна • Кино эпохи развитого социализма • Многосерийный телефильм • Перестроечное кино • Советская кинофантастика • Киножурналы Студии: Госкино • Другие студии СССР • Ленфильм • Мосфильм Авария — дочь мента • Александр Невский • Андрей Рублёв • Асса • Белое солнце пустыни • Большое космическое путешествие • В бой идут одни «старики» • Фильмы Гайдая (Бриллиантовая рука • Иван Васильевич меняет профессию • Кавказская пленница • Операция «Ы» и другие приключения Шурика) • Гардемарины • Глубокий рейд • Гостья из будущего • Дина • Достояние республики • Здравия желаю! • Иванко и царь Поганин • Игла • Иди и смотри • Кин-дза-дза! • Кто заплатит за удачу? • Курьер • Люми • Морозко • Москва слезам не верит • Не бойся, я с тобой! • Не покидай… • Отряд • Пираты XX века • После дождичка, в четверг… • Последнее дело комиссара Берлаха • Приключения Электроника • Пятнадцатилетний капитан • Рыжий, честный, влюблённый • Садко • Свадьба в Малиновке • Свой среди чужих, чужой среди своих • Сказка странствий • Служебный роман • Неуловимые мстители • Танк «Клим Ворошилов-2» • Убить дракона • Фронт • Чапаев • Чародеи • Человек-амфибия • Человек с бульвара Капуцинов • Чучело Советская космическая фантастика: Большое космическое путешествие • Дорога к звёздам • Космический рейс • Луна (фильм 1965) • Марс (фильм 1968) • Мечте навстречу • Мир Полудня (Трудно быть богом • Обитаемый остров) • Москва — Кассиопея / Отроки во вселенной • Планета бурь • Семь стихий • Через тернии к звёздам • Я был спутником Солнца • … Фильмы Рязанова: Берегись автомобиля • Ирония судьбы, или С лёгким паром!
    Мультипликация	Студии: Пилот • Союзмультфильм • ТО «Экран» Режиссёры: Гарри Бардин • Иван Иванов-Вано • Натан Лернер • Сёстры Брумберг Мультфильмы: Бременские музыканты • Бюро находок • Вовка в Тридевятом царстве • Возвращение блудного попугая • Двенадцать месяцев • Доктор Бартек и Смерть • Домовёнок Кузя • Дракон • Ёжик в тумане • Жил-был пёс • Ивашка из Дворца пионеров • Конёк-горбунок • Кот Леопольд • Крокодил Гена • Легенды перуанских индейцев • Летучий корабль • Мама для мамонтёнка • Маугли • На задней парте • Ну, погоди! • Падал прошлогодний снег • Перевал • Пластилиновая ворона • Пиф-паф, ой-ой-ой • По дороге с облаками • Приключения капитана Врунгеля • Приключения поросёнка Фунтика • Разлучённые • Тайна третьей планеты • Простоквашино • Ух ты, говорящая рыба! • Фильм, фильм, фильм • Чудовище • Шкатулка с секретом
    Музыка	Жанры: Авторская песня • Русский рок Группы: Аквариум • Агата Кристи • Ария • Браво • ДДТ • Звуки Му • Зоопарк • Кино • Крематорий• Машина времени • Наутилус Помпилиус • Пикник • Смысловые Галлюцинации • Сектор Газа• Чайф • Чёрный Кофе • Чёрный Обелиск Люди: Владимир Высоцкий • Сергей Курёхин • Гарик Сукачёв