Рассказ про бианки про животных

Рассказы Виталия Бианки для детей

54 рассказа

Сказки Виталия Бианки — произведения, любимые целыми поколениями семей. В них автор рассказывал просто и понятно о повадках животных, птиц и особенностях природы. Рассказы, повести и знаменитые «несказки» Бианки полны чудесами, хотя в них нет ни фей, ни злых колдунов и добрых волшебников. Здесь животные, птицы и другие персонажи говорят, спорят, дружат. Прочитайте с детьми сказки Виталия Бианки, если вы хотите всесторонне развить их, научить добру, ответственности и ненавязчиво привить любовь к природе.

• 

  Как муравьишка домой спешил

  Как муравьишка домой спешил — сказка Виталия Бианки, уже много лет любимая многими семьями. В ней рассказывается о молодом муравье, которого унесло ветром далеко от муравейника вместе с листком дерева. Сможет ли он успеть…

• 

  Аришка-Трусишка

  «Аришка-Трусишка» — сказка Виталия Бианки, с которой стоит познакомить ребят. В ней девочка Арина ни на шаг не отходила, всего пугалась. Девочку страшили и паучки, и мышки, и лягушки в пруду. Как мать Арины, Федора, сумела…

• 

  Мышонок пик

  Мышонок Пик — произведение В. В. Бианки, которое будет интересно детям старшего возраста. В нём рассказывается, как дети случайно разорили мышиное гнездо, поранили одному мышонку ухо и отправили его в плавание на бумажном…

• 

  Кто чем поёт?

  Кто чем поет — произведение Виталия Бианки, которое обязательно понравится любознательным ребятам. В нем автор перечисляет многих жителей лугов, лесов и болот, рассказывает, как и с помощью чего они издают свои звуки. У…

• 

  Лесные домишки

  Лесные домишки — рассказ Виталия Бианки, который занимает своим сюжетом даже взрослых. В нем юная ласточка потеряла однажды свое гнездо после того, как ее пытался поймать сокол. Пока она искала путь домой, ей повстречалось…

• 

  Оранжевое Горлышко

  Оранжевое горлышко — произведение Виталия Бианки, которое трогает сердца детей уже долгие годы. В нем говорится о жизни птиц, Жаворонка, курочки Оранжевое горлышко и других. Мудрая курица помогает многим делом и советами…

• 

  Первая охота

  Первая охота — произведение В. В. Бианки, которое наверняка заинтересует ребят любых возрастов. В нём рассказывается о первом опыте охоты юного Щенка. Он убежал со двора один в лес и пытался поймать сначала птиц, ящерицу…

• 

  Синичкин календарь

  Синичкин календарь – произведение отечественного писателя Виталия Бианки. Главная героиня сказки – это юная синичка по имени Зинька. Любознательная птица замечала изменения природы и животного мира каждый месяц, наслаждаясь…

• 

  Хвосты

  Хвосты — сказка Виталия Бианки, которую уже десятки лет любят многие дети. В ней показана беседа человека и мухи. Насекомое прилетело к человеку с просьбой наградить ее хвостом «для красоты». Поможет ли ей человек, какой…

• 

  Лис и мышонок

  «Лис и мышонок» — сказка Виталия Бианки, любимая детьми и взрослыми. В ней показан диалог Лиса и Мышонка. Рыжему хищнику интересно, отчего у собеседника нос в земле. Мышонок отвечает, что рыл норку. Зачем ему понадобилась…

• 

  Чей нос лучше

  А птицы, оказывается, тоже любят спорить! В сказке Виталия Бианки «Чей нос лучше» пернатые хвалятся своими разными носами: у кого-то нос как клещи, ими можно орехи щёлкать, у кого-то – длинный, прямо для глотания червячков…

• 

  Хитрый Лис и умная Уточка

  Хитрый Лис и умная Уточка — короткая сказка Виталия Бианки, которая будет понятна и малышам. В ней лис желает перед отлетом птиц полакомиться утиным мясом. Он отправился к озеру и даже схватил одну из уточек, которая чистила…

• 

  Сумасшедшая птица

  Сумасшедшая птица — небольшой рассказ Виталия Бианки, который знакомит ребят с удивительным существом. В нем показана жизнь 10-летнего мальчика зимой в деревне. В один из сильных морозов герой находит на снегу мертвую ворону…

• 

  Подкидыш

  Подкидыш — короткий рассказ Виталия Бианки, который стоит время от времени перечитывать всей семьей. В нем рассказчик говорит о том, как спас яйцо каменки из рук мальчишек. Чтобы спасти еще не вылупившегося птенца, повествователь…

• 

  Голубые лягушки

  Голубые лягушки — рассказ Виталия Бианки, который привлечет внимание любознательных ребят. В нем говорится о том, как мальчик весенним днем нашел в канаве поразительных лягушек. Он настолько был поражен увиденным зрелищем…

• 

  Лесной колобок — колючий бок

  Лесной колобок — колючий бок — короткая сказка Виталия Бианки, которую будет любопытно прочесть всей семье. В ней показано то, как дед с бабкой пошли в лес. Это были те самые бабушка с дедушкой, от которых укатился колобок…

• 

  Лупленый бочок

  Лупленый бочок — рассказ Виталия Бианки, который обязательно стоит прочесть с детьми. В нем показана история того, как охотник повстречал зайца в лесу вместе со своим сыном. Как проявил себя лесной зверь при встрече с человеком…

• 

  Как лис ежа перехитрил

  Как лис ежа перехитрил — рассказ Виталия Бианки, который можно прочесть даже с малышом. Он повествует о том, как лис встретил в лесу ежа и решил провести его вокруг пальца. Когда ежик заметил опасность, он, по своему обыкновению…

• 

  Латка

  Латка – это рассказ Виталия Бианки для детей дошкольного и школьного возраста. История дружбы между обычной собачкой по кличке Латка и девочкой Таней не оставит равнодушных. Дядя Петя подарил школьнице умную и дрессированную…

• 

  Заяц, косач, медведь и весна

  Заяц, косач, медведь и весна – добрая сказка Виталия Бианки о лесных жителях, которые радовались наступлению весны. Краса-весна подкралась незаметно и изменила белоснежный заснеженный лес. Деду Морозу её проделки не понравились…

Виталий Бианки: Сказки, рассказы

Список сказок и рассказов:

Отзывы: 11

1. Оксана

   19.09.2020 в 13:14

   У Виталия Бианки очень много сказок и многие из них я люблю и читаю либо рассказываю на ночь своим маленьким детям. Есть у меня, конечно, и любимые, это «Тайна ночного леса» и «Золотое сердечко».

   Ответить

2. знайка

   07.11.2020 в 17:46

   мне было интересно я прочитал все сказки и рассказы

   Ответить

3. вартан

   21.12.2020 в 13:05

   а здесь есть рассказ виталия бианки бульдог

   Ответить

4. Вартан, здравствуйте, нам неизвестно это произведение.

   Ответить

5. Незнайка

   11.03.2021 в 19:08

   Это очень хороший сайт

   Ответить

6. кирилл

   08.05.2021 в 11:51

   сказка Чей нос лучше очень интересный

   Ответить

7. Sasha.

   06.01.2022 в 16:39

   У меня есть любимая сказка мышонок Пик.

   Ответить

8. Отличные сказки прочитала все просто лайк?

   Ответить

9. Каролина

   15.01.2022 в 21:17

   Отлично, сказки мне очень понравились не прочитала только две сказки ??

   Ответить

10. Кирумика

    14.04.2022 в 10:51

    Мне больше всего понравился рассказ Тигр-пятиполосик

    Ответить

11. Сафинка

    15.11.2022 в 15:28

    Спасибо классные сказки мне больше всего понравилась сказка непонятный зверь а есть такая сказка просто мышонок

    Ответить

Виталий Бианки: Сказки, рассказы: читать онлайн популярные, лучшие народные сказки для детей, мальчиков и девочек, и их родителей о любви и Родине, природе, животных. Если вы не нашли желаемую сказку или тематику, рекомендуем воспользоваться поиском вверху сайта.

Виталий Бианки. Рассказы и сказки о животных и природе

  

Рассказы и сказки Виталия Бианки о животных и природе

Список произведений

 
Аришка-Трусишка
Анюткина утка
Бешеный бельчонок
Водяной конь
В медвежьей шкуре
Глупые вопросы
Голубой зверёк
Где раки зимуют
Глаза и уши
Голубые лягушки
Горе-музыкант
Дятел и малиновка
Два белых, третий — как снег
Дробинка
Две вороны
Зеленый пруд
Зимнее летечко-1: Зимнее летечко
Зимнее летечко-2: Невидимки
Заяц, косач, медведь и весна
Золотое сердечко
Задерихвост
Заяц, косач, медведь и дед мороз
Как муравьишка домой спешил
Как я хотел зайцу соли на хвост насыпать
Как мышонок попал в мореплаватели
Кораблекрушение
Кому зуёк кланяется, а плиска хвостом кивает
Кукушонок
Кладовая
Красная горка
Кузя двухвостый
Как лис ежа перехитрил
Купание медвежат
Как муха медведя от смерти спасла
Кузяр-Бурундук и Инойка-Медведь
Кто чем поёт?
Люля
Лесные домишки
Лесные разведчики
Лис и мышонок
Латка (рассказы)
Лай (рассказы)
Лесной колобок — колючий бок
Лето
Лупленый бочок
Макс
Мал, да удал
Музыкальная канарейка
Муха и чудовище
Мышарик
Мышонок Пик
Мастера без топора
Музыкант
Моржиха
Музыка
Мастера без топора
Мишка-башка
Мышеловка
На дереве
Небесный слон
Непонятный зверь
Оранжевое Горлышко
Отчего у сороки такой хвост
О чём разговаривал Жаворонок с полевым Петушком
Перышко
Плавунчик
По следам
Подкидыш
Приказ на снегу
Птичьи разговоры
Про одного мальчика
Птичья песенка
Первая охота
Приключения муравьишки
Почему чайки белые
Поганки
Росянка — Комариная Смерть
Рыбий дом
Сова
Синичкин календарь
Сказки-несказки: Мишка-башка
Сказки-несказки: Почему чайки белые
Сказки-несказки: Хитрый Лис и умная Уточка
Снегирушка-милушка
Снежная книга
Сумасшедшая птица
Снежная книга
Снег и сон
Страшная ночь
Тайна ночного леса
Тигр-пятиполосик
Теремок
Терентий-Тетерев
Тетерева в лунках
Умная голова
Хвосты
Хитрый лис и умная Уточка
Хороший конец
Хвост-цеплялка и шёрстка-невидимка
Что увидел Жаворонок, когда вернулся на Родину
Черная лисица
Чей нос лучше?
Чьи это ноги?
Чёрная лисица
______________________________

В.Бианки. Рассказы и сказки о
животных и природе. Читаем онлайн

Биография Виталия Бианки
Читать рассказы других авторов

 

 

 

• Полный текст
• Сказки-несказки
• Первая охота
• Лесные домишки
• Лис и мышонок
• Чей нос лучше?
• Чьи это ноги?
• Кто чем поёт?
• Хвосты
• Сова
• Лесной колобок — колючий бок
• Росянка — комариная смерть
• Мастера без топора
• Красная горка
• Приключения муравьишки
• Как Лис Ежа Перехитрил
• Хитрый Лис и умная Уточка
• Теремок
• Кукушонок
• Золотое сердечко
• Глупые вопросы
• Отчего у сороки такой хвост
• Кому зуёк кланяется, а плиска хвостом кивает
• Почему чайки белые
• Где раки зимуют
• Заяц, Косач, Медведь и Дед Мороз
• Заяц, Косач, Медведь и Весна
• Мишка-башка
• Оранжевое горлышко
• Что увидел Жаворонок, когда вернулся на Родину
• О чём разговаривал Жаворонок с полевым Петушком
• Что делали люди, когда с полей сошёл снег, и какое гнездо завила Оранжевое горлышко
• Как пришла лисица и какие у Подковкиных родились дети
• Какая у Поршков была детская площадка и что они делали
• Как прилетела в поля Ястребиха и какая беда стряслась на Костяничной горке
• Чему обучались поршки в школе первой ступени
• Как в поля пришёл охотник с большим рыжим псом и чем это кончилось
• Какую хитрость придумала Оранжевое горлышко, когда опустели хлебные поля и колхозники принялись копать картошку
• Как Жаворонок простился с друзьями и о чём он пел, покидая Родину
• Сказки зверолова
• Люля
• Кузяр-Бурундук и Инойка-Медведь
• Глаза и уши
• Терентий-Тетерев
• Водяной конь
• Мышонок Пик
• Как мышонок попал в мореплаватели
• Кораблекрушение
• Страшная ночь
• Хвост-цеплялка и шёрстка-невидимка
• Соловей-разбойник
• Конец путешествия
• Постройка дома
• Незваный гость
• Кладовая
• Снег и сон
• Ужасное пробуждение
• По снегу и по льду
• Из беды в беду
• Горе-музыкант
• Мышеловка
• Музыка
• Хороший конец
• Лесные разведчики
• Маленькие рассказы
• Музыкант
• Голубой зверёк
• Пёрышко
• Моржиха
• Непонятный зверь
• Про двух охотников
• На дереве
• В медвежьей шкуре
• Задерихвост
• Поганки
• Чёрная лисица
• Как муха медведя от смерти спасла
• Подкидыш
• Дятел и малиновка
• Аришка-Трусишка
• Снегирушка-Милушка
• Музыкальная канарейка
• Муха и чудовище
• По следам
• Снежная книга
• По следам
• Мой хитрый сынишка
• Приказ на снегу
• Тетерева в лунках
• Мышарик
• Плавунчик
• Лупленный бочок
• Бешеный бельчонок
• Про одного мальчика
• Дробинка
• Птичья песенка
• Голубые лягушки
• Сумасшедшая птица
• Кузя двухвостый
• Тигр пятиполосик
• Тайна ночного леса

Сказки-несказки

Первая охота

Надо­ело Щенку гонять кур по двору.

«Пойду-ка, — думает, — на охоту за дикими зве­рями и птицами».

Шмыг­нул в под­во­ротню и побе­жал по лугу.

Уви­дели его дикие звери, птицы и насе­ко­мые и думают каж­дый про себя.

Выпь думает: «Я его обману!»

Удод думает: «Я его удивлю!»

Вер­ти­шейка думает: «Я его напугаю!»

Ящерка думает: «Я от него вывернусь!»

Гусе­ницы, бабочки, куз­не­чики думают: «Мы от него спрячемся!»

«А я его про­гоню!» — думает Жук-Бомбардир.

«Мы все за себя посто­ять умеем, каж­дый по-сво­ему!» — думают они про себя.

А Щенок уже побе­жал к озерку и видит: стоит у камыша Выпь на одной ноге по колено в воде.

«Вот я её сей­час пой­маю!» — думает Щенок, и совсем уж при­го­то­вился прыг­нуть ей на спину.

А Выпь гля­нула на него и шаг­нула в камыш.

Ветер по озеру бежит, камыш колы­шет. Камыш качается

взад — вперёд,
взад — вперёд.

У Щенка перед гла­зами жёл­тые и корич­не­вые полосы качаются

взад — вперёд,
взад — вперёд.

А Выпь стоит в камыше, вытя­ну­лась — тон­кая-тон­кая, и вся в жёл­тые и корич­не­вые полосы рас­кра­шена. Стоит, качается

взад — вперёд,
взад — вперёд.

Щенок глаза выпу­чил, смот­рел, смот­рел — не видит Выпи в камыше.

«Ну, — думает, — обма­нула меня Выпь. Не пры­гать же мне в пустой камыш! Пойду дру­гую птицу поймаю».

Выбе­жал на при­го­рок, смот­рит: сидит на земле Удод, хох­лом играет, — то раз­вер­нёт, то сложит.

«Вот я на него сей­час с при­горка прыгну!» — думает Щенок.

А Удод при­пал к земле, кры­лья рас­пла­стал, хвост рас­крыл, клюв вверх поднял.

Смот­рит Щенок: нет птицы, а лежит на земле пёст­рый лос­кут, и тор­чит из него кри­вая игла.

Уди­вился Щенок: куда же Удод девался? «Неужели я эту пёст­рую тряпку за него при­нял? Пойду поско­рей малень­кую птичку поймаю».

Под­бе­жал к дереву и видит: сидит на ветке малень­кая птица Вертишейка.

Кинулся к ней, а Вер­ти­шейка юрк в дупло.

«Ага! — думает Щенок. — Попалась!»

Под­нялся на зад­ние лапы, загля­нул в дупло, а в чёр­ном дупле змея изви­ва­ется и страшно шипит.

Отшат­нулся Щенок, шерсть дыбом под­нял — и наутёк.

А Вер­ти­шейка шипит ему вслед из дупла, голо­вой кру­тит, по спине у неё изви­ва­ется полоска чёр­ных перьев.

«Уф! Напу­гала как! Еле ноги унёс. Больше не стану на птиц охо­титься. Пойду лучше Ящерку поймаю».

Ящерка сидела на камне, глаза закрыла, гре­лась на солнышке.

Тихонько к ней под­крался щенок — прыг! — и ухва­тил за хвост.

А Ящерка извер­ну­лась, хвост в зубах у него оста­вила, сама под камень!

Хвост в зубах у Щенка извивается,

Фырк­нул Щенок, бро­сил хвост — и за ней. Да куда там! Ящерка давно под кам­нем сидит, новый хвост себе отращивает.

«Ну, — думает Щенок, — уж если Ящерка и та от меня вывер­ну­лась, так я хоть насе­ко­мых наловлю».

Посмот­рел кру­гом, а по земле жуки бегают, в траве куз­не­чики пры­гают, по вет­кам гусе­ницы пол­зают, по воз­духу бабочки летают.

Бро­сился Щенок ловить их, и вдруг — стало кру­гом, как на зага­доч­ной кар­тинке: все тут, а никого не видно — спря­та­лись все.

Зелё­ные куз­не­чики в зелё­ной траве притаились.

Гусе­ницы на веточ­ках вытя­ну­лись и замерли: их от суч­ков не отличишь.

Бабочки сели на дере­вья, кры­лья сло­жили — не раз­бе­рёшь, где кора, где листья, где бабочки.

Один кро­шеч­ный Жук-Бом­бар­дир идёт себе по земле, никуда не прячется.

Догнал его Щенок, хотел схва­тить, а Жук-Бом­бар­дир оста­но­вился, да как паль­нёт в него лету­чей едкой струй­кой — прямо в нос попал.

Взвизг­нул Щенок, хвост под­жал, повер­нулся — да через луг, да в подворотню.

Забился в конуру и нос высу­нуть боится.

А звери, птицы и насе­ко­мые — все опять за свои дела принялись.

Лесные домишки

Высоко над рекой, над кру­тым обры­вом, носи­лись моло­дые ласточки-бере­го­вушки. Гоня­лись друг за дру­гом с виз­гом и пис­ком: играли в пятнашки.

Была в их стае одна малень­кая Бере­го­вушка, такая про­вор­ная: никак её догнать нельзя было — от всех увёртывается.

Пого­нится за ней пят­нашка, а она — туда, сюда, вниз, вверх, в сто­рону бро­сится, да как пустится лететь — только кры­лышки мелькают.

Вдруг — откуда ни возь­мись — Чег­лок-Сокол мчится. Ост­рые изо­гну­тые кры­лья так и свистят.

Ласточки пере­по­ло­ши­лись: все — врас­сып­ную, кто куда, — мигом раз­ле­те­лась вся стая.

А про­вор­ная Бере­го­вушка от него без оглядки за реку, да над лесом, да через озеро!

Очень уж страш­ной пят­наш­кой был Чеглок-Сокол.

Летела, летела Бере­го­вушка — из сил выбилась.

Обер­ну­лась назад — никого сзади нет. Кру­гом огля­ну­лась, — а место совсем незна­ко­мое. Посмот­рела вниз — внизу река течёт. Только не своя — чужая какая-то.

Испу­га­лась Береговушка.

Дорогу домой она не пом­нила: где ж ей было запом­нить, когда она нес­лась без памяти от страха?

А уж вечер был — ночь скоро. Как тут быть?

Жутко стало малень­кой Береговушке.

Поле­тела она вниз, села на берегу и горько заплакала.

Вдруг видит: бежит мимо неё по песку малень­кая жёл­тая птичка с чёр­ным гал­стуч­ком на шее.

Бере­го­вушка обра­до­ва­лась, спра­ши­вает у жёл­той птички:

— Ска­жите, пожа­луй­ста, как мне домой попасть?

— А ты чья? — спра­ши­вает жёл­тая птичка.

— Не знаю, — отве­чает Береговушка.

— Трудно же будет тебе свой дом разыс­кать! — гово­рит жёл­тая птичка. — Скоро солнце зака­тится, темно ста­нет. Оста­вайся-ка лучше у меня ноче­вать. Меня зовут Зуёк. А дом у меня вот тут — рядом.

Зуёк про­бе­жал несколько шагов и пока­зал клю­вом на песок. Потом закла­нялся, зака­чался на тонень­ких нож­ках и говорит:

— Вот он, мой дом. Заходи!

Взгля­нула Бере­го­вушка — кру­гом песок да галька, а дома ника­кого нет.

— Неужели не видишь? — уди­вился Зуёк. — Вот сюда гляди, где между камеш­ками яйца лежат.

Насилу-насилу раз­гля­дела Бере­го­вушка: четыре яйца в бурых кра­пин­ках лежат рядыш­ком прямо на песке среди гальки.

— Ну, что же ты? — спра­ши­вает Зуёк. — Разве тебе не нра­вится мой дом?

Бере­го­вушка не знает, что и ска­зать: ска­жешь, что дома у него нет, ещё хозяин оби­дится. Вот она ему и говорит:

— Не при­выкла я на чистом воз­духе спать, на голом песке, без подстилочки…

— Жаль, что не при­выкла! — гово­рит Зуёк. — Тогда лети-ка вон в тот ело­вый лесок. Спроси там голубя по имени Витю­тень. Дом у него с полом. У него и ночуй.

— Вот спа­сибо! — обра­до­ва­лась Береговушка.

И поле­тела в ело­вый лесок.

Там она скоро отыс­кала лес­ного голубя Витютня и попро­си­лась к нему ночевать.

— Ночуй, если тебе моя хата нра­вится, — гово­рит Витютень.

А какая у Витютня хата? Один пол, да и тот, как решето — весь в дырьях. Про­сто пру­тики на ветви наки­даны как попало. На пру­ти­ках белые голу­би­ные яйца лежат. Снизу их видно: про­све­чи­вают сквозь дыря­вый пол.

Уди­ви­лаеь Береговушка.

— У вашего дома, — гово­рит она Витютню, — один пол, даже стен нет. Как же в нём спать?

— Что же, — гово­рит Витю­тень, — если тебе нужен дом со сте­нами, лети, разыщи Иволгу. У неё тебе понравится.

И Витю­тень ска­зал Бере­го­вушке адрес Иволги: в роще, на самой кра­си­вой берёзе.

Поле­тела Бере­го­вушка в рощу.

А в роще берёзы одна дру­гой кра­си­вее. Искала, искала Ивол­гин дом и вот, нако­нец, уви­дела: висит на берё­зо­вой ветке кро­шеч­ный, лёг­кий домик. Такой уют­ный домик и похож на розу, сде­лан­ную из тон­ких лист­ков серой бумаги.

«Какой же у Иволги домик малень­кий, — поду­мала Бере­го­вушка. — Даже мне в нём не поместиться».

Только она хотела посту­чаться, — вдруг из серого домика выле­тели осы.

Закру­жи­лись, зажуж­жали, сей­час ужалят!

Испу­га­лась Бере­го­вушка и ско­рей уле­тела прочь.

Мчится среди зелё­ной листвы.

Вот что-то золо­тое и чёр­ное блес­нуло у неё перед глазами.

Под­ле­тела ближе, видит: на ветке сидит золо­тая птица с чёр­ными крыльями.

— Куда ты спе­шишь, малень­кая? — кри­чит золо­тая птица Береговушке.

— Ивол­гин дом ищу, — отве­чает Береговушка.

— Иволга — это я, — гово­рит золо­тая птица. — А дом мой вот здесь, на этой кра­си­вой берёзе.

Бере­го­вушка оста­но­ви­лась и посмот­рела, куда Иволга ей пока­зы­вает. Сперва она ничего раз­ли­чить не могла: всё только зелё­ные листья да белые берё­зо­вые ветви. А когда всмот­ре­лась, так и ахнула.

Высоко над зем­лёй к ветке под­ве­шена лёг­кая пле­тё­ная корзиночка.

И видит Бере­го­вушка, что это и в самом деле домик. Затей­ливо так свит из пеньки и сте­бель­ков, волос­ков и шер­сти­нок и тон­кой берё­зо­вой кожурки,

— Ух! — гово­рит Бере­го­вушка Иволге. — Ни за что не оста­нусь в этой зыб­кой постройке! Она кача­ется, и у меня всё перед гла­зами вер­тится, кру­жится… Того и гляди, её вет­ром на землю сдует. Да и крыши у вас нет.

— Сту­пай к Пеночке! — оби­женно гово­рит ей золо­тая Иволга. — Если ты боишься на чистом воз­духе спать, так тебе, верно, понра­вится у неё в шалаше под крышей.

Поле­тела Бере­го­вушка к Пеночке.

Жёл­тая малень­кая Пеночка жила в траве как раз под той самой берё­зой, где висела Ивол­гина воз­душ­ная колыбелька.

Бере­го­вушке очень понра­вился её шала­шик из сухой травы и мха, «Вот славно-то! — радо­ва­лась она. — Тут и пол, и стены, и крыша, и постелька из мяг­ких пёры­шек! Совсем как у нас дома!»

Лас­ко­вая Пеночка стала её укла­ды­вать спать. Вдруг земля под ними задро­жала, загудела.

Бере­го­вушка встре­пе­ну­лась, при­слу­ши­ва­ется, а Пеночка ей говорит:

— Это кони в рощу скачут.

— А выдер­жит ваша крыша, — спра­ши­вает Бере­го­вушка, — если конь на неё копы­том ступит?

Пеночка только голо­вой пока­чала печально и ничего ей на это не ответила.

— Ох, как страшно тут! — ска­зала Бере­го­вушка и вмиг выпорх­нула из шалаша. — Тут я всю ночь глаз не сомкну: всё буду думать, что меня раз­да­вят. У нас дома спо­койно: там никто на тебя не насту­пит и на землю не сбросит.

— Так, верно, у тебя такой дом, как у Чомги, — дога­да­лась Пеночка. — У неё дом не на дереве — ветер его не сдует, да и не на земле — никто не раз­да­вит. Хочешь, про­вожу тебя туда?

— Хочу! — гово­рит Береговушка.

Поле­тели они к Чомге.

При­ле­тели на озеро и видят: посреди воды на трост­ни­ко­вом ост­ровке сидит боль­ше­го­ло­вая птица. На голове у птицы перья торч­ком стоят, словно рожки.

Тут Пеночка с Бере­го­вуш­кой про­сти­лась и нака­зала ей к этой рога­той птице ноче­вать попроситься.

Поле­тела Бере­го­вушка и села на ост­ро­вок. Сидит и удив­ля­ется: ост­ро­вок-то, ока­зы­ва­ется, пла­ву­чий. Плы­вёт по озеру куча сухого трост­ника. Посреди кучи — ямка, а дно ямки мяг­кой болот­ной тра­вой устлано. На траве лежат Чом­гины яйца, при­кры­тые лёг­кими сухими тростиночками.

А сама Чомга рога­тая сидит на ост­ровке с кра­ешка, разъ­ез­жает на своём судё­нышке по всему озеру.

Бере­го­вушка рас­ска­зала Чомге, как она искала и не могла найти себе ноч­лега, и попро­си­лась ночевать.

— А ты не боишься спать на вол­нах? — спра­ши­вает её Чомга.

— А разве ваш дом не при­ста­нет на ночь к берегу?

— Мой дом — не паро­ход, — гово­рит Чомга. — Куда ветер гонит его, туда он и плы­вёт. Так и будет всю ночь на вол­нах качаться.

— Боюсь… — про­шеп­тала Бере­го­вушка. — Домой хочу, к маме…

Чомга рас­сер­ди­лась.

— Вот, — гово­рит, — какая при­ве­ред­ли­вая! Никак на тебя не уго­дишь! Лети-ка, поищи сама себе дом, какой нравится.

Про­гнала Чомга Бере­го­вушку, та и полетела.

Летит и плачет.

А уж ночь насту­пает: солнце зашло, темнеет.

Зале­тела Бере­го­вушка в густой лес, смот­рит: на высо­кой ели, на тол­стом суку выстроен дом.

Весь из сучьев, из палок, круг­лый, а изнутри мох тор­чит тёп­лый, мягкий.

«Вот хоро­ший дом, — думает она, — проч­ный и с крышей».

Под­ле­тела малень­кая Бере­го­вушка к боль­шому дому, посту­чала клю­ви­ком в стенку к про­сит жалоб­ным голоском:

— Впу­стите, пожа­луй­ста, хозя­юшка, переночевать!

А из дома вдруг как высу­нется рыжая зве­ри­ная морда с отто­пы­рен­ными усами, с жёл­тыми зубами. Да как зары­чит страшилище:

— С каких это пор птахи по ночам сту­чат, ноче­вать про­сятся к бел­кам в дом?

Обмерла Бере­го­вушка, — сердце кам­нем упало. Отшат­ну­лась, взви­лась над лесом да стрем­глав, без оглядки, наутёк!

Летела, летела — из сил выби­лась. Обер­ну­лась назад — никого сзади нет. Кру­гом огля­ну­лась, — а место зна­ко­мое. Посмот­рела вниз — внизу река течёт, своя река, родная!

Стре­лой бро­си­лась вниз к речке, а оттуда — вверх, под самый обрыв кру­того берега.

И про­пала.

А в обрыве — дырки, дырки, дырки. Это всё ласточ­кины норки. В одну из них и юрк­нула Бере­го­вушка. Юрк­нула и побе­жала по длин­ному-длин­ному, узкому-узкому коридору.

Добе­жала до его конца и впорх­нула в про­стор­ную круг­лую комнату.

Тут уже давно ждала её мама.

Сладко спа­лось в ту ночь уста­лой малень­кой Бере­го­вушке у себя на мяг­кой тёп­лой постельке из тра­ви­нок, кон­ского волоса и перьев…

Покой­ной ночи!

Лис и мышонок

— Мышо­нок, мышо­нок, отчего у тебя нос грязный?

— Землю копал.

— Для чего землю копал?

— Норку делал.

— Для чего норку делал?

— От тебя, лис, прятаться.

— Мышо­нок, мышо­нок, а я тебя подстерегу!

— А у меня в норке спаленка.

— Кушать захо­чешь — вылезешь!

— А у меня в норке кладовочка.

— Мышо­нок, мышо­нок, а ведь я твою норку разрою!

— А я от тебя в отно­ро­чек — и был таков!

Чей нос лучше?

Мухо­лов-Тон­ко­нос сидел на ветке и смот­рел по сто­ро­нам. Как только поле­тит мимо муха или бабочка, он сей­час же пого­нится за ней, пой­мает и про­гло­тит. Потом опять сидит на ветке и опять ждёт, высмат­ри­вает. Уви­дал побли­зо­сти Дубо­носа и стал жало­ваться ему на своё горь­кое житьё.

— Очень уж мне уто­ми­тельно, — гово­рит, — про­пи­та­ние себе добы­вать. Целый день тру­дишься-тру­дишься, ни отдыха, ни покоя не зна­ешь, а всё впро­го­лодь живёшь. Сам поду­май: сколько мошек надо пой­мать, чтобы сытым быть. А зёр­нышки кле­вать я не могу: нос у меня слиш­ком тонок.

— Да, твой нос никуда не годится! — ска­зал Дубо­нос. — То ли дело мой! Я им виш­нё­вую косточку, как скор­лупу, рас­ку­сы­ваю. Сидишь на месте и клю­ёшь ягоды. Вот бы тебе такой нос.

Услы­хал его Клёст-Кре­сто­нос и говорит:

— У тебя, Дубо­нос, совсем про­стой нос, как у Воро­бья, только потолще. Вот посмотри, какой у меня замыс­ло­ва­тый нос! Я им круг­лый год семечки из шишек вылу­щи­ваю. Вот так.

Клёст ловко под­дел кри­вым носом чешуйку ело­вой шишки и достал семечко.

— Верно, — ска­зал Мухо­лов, — твой нос хит­рей устроен!

— Ничего вы не пони­ма­ете в носах! — про­хри­пел из болота Бекас-Дол­го­нос. — Хоро­ший нос дол­жен быть пря­мой и длин­ный, чтобы им козя­вок из тины доста­вать удобно было. Погля­дите на мой нос!

Посмот­рели птицы вниз, а там из камыша тор­чит нос длин­ный, как каран­даш, и тон­кий, как спичка.

— Ах, — ска­зал Мухо­лов, — вот бы мне такой нос!

— Постой! — запи­щали в один голос два брата-кулика — Шило­нос и Кронш­неп-Сер­по­нос. — Ты ещё наших носов не видал!

Погля­дел Мухо­лов и уви­дел перед собой два заме­ча­тель­ных носа: один смот­рит вверх, дру­гой — вниз, и оба тон­кие, как иголки.

— Мой нос для того вверх смот­рит, — ска­зал Шило­нос, — чтоб им в воде вся­кую мел­кую жив­ность поддевать.

— А мой нос для того вниз смот­рит, — ска­зал Кронш­неп-Сер­по­нос, — чтоб им чер­вя­ков да бука­шек из травы таскать.

— Ну, — ска­зал Мухо­лов, — лучше ваших носов не придумаешь!

— Да ты, видно, насто­я­щих носов и не видал! — кряк­нул из лужи Широ­ко­нос. — Смотри, какие насто­я­щие носы бывают: во‑о!

Все птицы так и прыс­нули со смеху, прямо Широ­ко­носу в нос!

— Ну и лопата!

— Зато им воду щелок­чить-то как удобно! — досад­ливо ска­зал Широ­ко­нос и поско­рей опять кувыр­нулся голо­вой в лужу.

— Обра­тите вни­ма­ние на мой носик! — про­шеп­тал с дерева скром­ный серень­кий Козо­дой-Сет­ко­нос. — У меня он кро­хот­ный, однако слу­жит мне и сет­кой, и глот­кой. Мош­кара, комары, бабочки целыми тол­пами в сетку-глотку мою попа­дают, когда я ночью над зем­лёй летаю.

— Это как же так? — уди­вился Мухолов.

— А вот как! — ска­зал Козо­дой-Сет­ко­нос, да как рази­нет зев, — все птицы так и шарах­ну­лись от него.

— Вот счаст­ли­вец! — ска­зал Мухо­лов. — Я поод­ной мошке хва­таю, а он ловит их сразу сотнями!

— Да, — согла­си­лись птицы, — с такой пастью не пропадёшь!

— Эй вы, мелюзга! — крик­нул им Пели­кан-Меш­ко­нос с озера. — Пой­мали мошку — и рады.

А того нет, чтобы про запас себе что-нибудь отло­жить. Я вот рыбку пой­маю — и в мешок себе отложу, опять пой­маю — и опять отложу.

Под­нял тол­стый Пели­кан свой нос, а под носом у него мешок, наби­тый рыбой.

— Вот так нос! — вос­клик­нул Мухо­лов, — целая кла­до­вая! Удоб­ней уж никак не выдумаешь!

— Ты, должно быть, моего носа ещё не видал, — ска­зал Дятел. — Вот полюбуйся!

— А что ж на него любо­ваться? — спро­сил Мухо­лов. — Самый обык­но­вен­ный нос: пря­мой, не очень длин­ный, без сетки и без мешка. Таким носом пищу себе на обед доста­вать долго, а о запа­сах и не думай.

— Нельзя же всё только об еде думать, — ска­зал Дятел-Дол­бо­нос. — Нам, лес­ным работ­ни­кам, надо инстру­мент при себе иметь для плот­ни­чьих и сто­ляр­ных работ. Мы им не только корм себе добы­ваем, но и дерево дол­бим: жилище устра­и­ваем, и для себя и для дру­гих птиц. Вот у меня какое долото!

— Чудеса! — ска­зал Мухо­лов. — Столько носов видел я нынче, а решить не могу, какой из них лучше. Вот что, братцы: ста­но­ви­тесь вы все рядом. Я посмотрю на вас и выберу самый луч­ший нос.

Выстро­и­лись перед Мухо­ло­вом-Тон­ко­но­сом Дубо­нос, Кре­сто­нос, Дол­го­нос, Шило­нос, Сер­по­нос, Широ­ко­нос, Сет­ко­нос, Меш­ко­нос и Долбонос.

Но тут упал сверху серый Яст­реб-Крюч­ко­нос, схва­тил Мухо­лова и унёс себе на обед.

А осталь­ные птицы с пере­пугу раз­ле­те­лись в раз­ные стороны.

Чьи это ноги?

Летел Жаво­ро­нок высоко над зем­лёй, под самыми обла­ками. Погля­дит вниз — сверху ему далеко видно — и поёт:

Я ношусь под облаками,
Над полями и лугами,
Вижу всех, кто подо мной,
Всех под солн­цем и луной.

Устал петь, спу­стился и сел на кочку отды­хать. Вылезла из-под дерева Медянка и гово­рит ему:

— Сверху ты всё видишь, — это правда. А вот снизу никого не узнаешь.

— Как это может быть? — уди­вился Жаво­ро­нок. — Непре­менно узнаю.

— А вот иди, ложись со мной рядом. Я тебе буду снизу всех пока­зы­вать, а ты отга­ды­вай, кто идёт.

— Ишь какая! — гово­рит Жаво­ро­нок. — Я к тебе пойду, а ты меня ужа­лишь. Я змей боюсь.

— Вот и видно, что ты ничего не зна­ешь, — ска­зала Медянка, — пер­вое — я не змея, а про­сто яще­рица; а вто­рое — змеи не жалят, а кусают. Змей-то и я боюсь: зубы у них такие длин­ные, и в зубах — яд. А у меня, гляди-ка: малю­сень­кие зубки. Я ими не то что от змеи, от тебя и то не отобьюсь.

— А где же у тебя ноги, если ты ящерица?

— Да зачем мне ноги, если я по земле пол­заю не хуже змей?

— Ну, если вправду ты — без­но­гая яще­рица, — ска­зал Жаво­ро­нок, — так мне бояться нечего.

Соско­чил с кочки, лапки под себя под­жал и лёг рядом с Медянкой.

Вот лежат они рядыш­ком, Медянка и спрашивает:

— Ну-ка ты, вер­хо­гляд, узна­вай, кто идёт, и зачем он сюда пожаловал?

Взгля­нул Жаво­ро­нок перед собой и обмер: идут по земле высо­чен­ные ноги, через боль­шие кочки, как через малые комочки земли, шагают, паль­цами в землю след вдавливают.

Пере­шаг­нули ноги через Жаво­ронка и про­пали: не видать больше.

Медянка на Жаво­ронка посмот­рела и улыб­ну­лась во весь рот. Облиз­нула сухие губы тон­ким языч­ком и говорит:

— Ну, друг, видно, не раз­га­дал ты моей загадки. Кабы ты знал, кто через нас шаг­нул, так не испу­гался бы. Я вот лежу и сме­каю: две ноги высо­ких, паль­цев на каж­дой счё­том три боль­ших, один малень­кий. И знаю уж: птица идёт боль­шая, высо­кая, по земле гулять любит — хороши ходули для ходьбы. Так оно и есть: Журавль это прошёл.

Тут Жаво­ро­нок встре­пе­нулся весь от радо­сти: Журавль ему зна­ко­мый был. Спо­кой­ная птица, доб­рая — не обидит.

— Лежи, не пляши! — заши­пела на него Медянка. — Гляди: опять ноги идут.

И верно: ковы­ляют по земле голые ноги, неиз­вестно чьи.

Пальцы словно лос­ку­тами кле­ёнки обшиты.

— Отга­ды­вай! — гово­рит Медянка.

Жаво­ро­нок думал-думал, — никак не может при­пом­нить, чтобы прежде такие ноги видел.

— Эх ты! — засме­я­лась Медянка. — Да ведь это совсем про­сто отга­дать. Видишь: пальцы широ­кие, ноги плос­кие, по земле идут — спо­ты­ка­ются. Вот в воде с ними удобно: повер­нёшь ногу боком — она воду, как ножом режет; рас­то­пы­ришь пальцы — и весло готово. Это Чомга-нырец — водя­ная такая птица — из озера вылезла.

Вдруг упал с дерева чёр­ный комок шер­сти, при­под­нялся с земли и пополз на локтях.

При­смот­релся Жаво­ро­нок, а это вовсе не локти, а сло­жен­ные крылья.

Повер­нулся комок боком — сзади у него цеп­кие зве­ри­ные лапки и хвост, а между хво­стом и лап­ками кожа натянута.

— Вот чудеса! — ска­зал Жаво­ро­нок. — Кажется, кры­ла­тая тварь, как и я, а на земле узнать её никак не могу.

— Ага! — обра­до­ва­лась Медянка, — не можешь узнать. Хва­стался, что под луной всех зна­ешь, а Лету­чей-то Мыши и не узнал.

Тут Лету­чая Мышь вска­раб­ка­лась на кочку, рас­пра­вила кры­лья и уле­тела к себе на дерево.

А уж из-под земли дру­гие ноги лезут.

Страш­ные лапы: корот­кие, мох­на­тые, на паль­цах тупые когти, жёст­кие ладо­шки в раз­ные сто­роны вывернуты.

Затре­пе­тал Жаво­ро­нок, а Медянка говорит:

— Лежу, гляжу и сме­каю: лапы в шер­сти — зна­чит зве­ри­ные, корот­кие, как обрубки, и ладо­шками врозь, а на тол­стых паль­цах ког­тищи здо­ро­вые. На таких ногах по земле шагать трудно. А вот под зем­лёй жить, землю лапами рыть да назад её за собой отбра­сы­вать — очень даже удобно. Вот вышло у меня: под­зем­ный зверь. Крот назы­ва­ется. Гляди, гляди, а то он сей­час опять под землю уйдёт.

Зарылся Крот в землю — и опять нет никого. Не успел Жаво­ро­нок в себя прийти, глядь: бегут по земле руки.

— Это что за акро­бат? — уди­вился Жаво­ро­нок. — Зачем ему четыре руки?

— А по вет­кам в лесу пры­гать, — ска­зала Медянка. — Ведь это же Белка-векша.

— Ну, — гово­рит Жаво­ро­нок, — твоя взяла: никого я на земле не узнал. Дай-ка, теперь я тебе загадку загадаю.

— Зага­ды­вай, — гово­рит Медянка.

— Видишь в небе тём­ную точку?

— Вижу, — гово­рит Медянка.

— Отга­дай, какие у неё ноги?

— Да ты шутишь! — гово­рит Медянка. — Где ж мне так высоко ноги разглядеть?

— Какие тут шутки! — рас­сер­дился Жаво­ро­нок. — Уноси свой хвост подобру-поздо­рову, пока не сгребли тебя эти ког­ти­стые лапы.

Кив­нул Медянке на про­ща­нье, вско­чил на лапки и улетел.

Кто чем поёт?

Слы­шишь, какая музыка гре­мит в лесу?

Слу­шая её, можно поду­мать, что все звери, птицы и насе­ко­мые роди­лись на свет пев­цами и музыкантами.

Может быть, так оно и есть: музыку ведь все любят, и петь всем хочется. Только не у каж­дого голос есть.

Вот послу­шай, чем и как поют безголосые.

Лягушки на озере начали ещё с ночи.

Надули пузыри за ушами, высу­нули головы из воды, рты приоткрыли…

— Ква-а-а-а‑а!.. — одним духом пошёл из них воздух.

Услы­хал их Аист из деревни. Обрадовался!

— Целый хор! Будет мне чем поживиться!

И поле­тел на озеро завтракать.

При­ле­тел и сел на берегу. Сел и думает: «Неужели я хуже лягушки? Поют же они без голоса. Дай-ка и я попробую».

Под­нял длин­ный клюв, засту­чал, затре­щал одной его поло­вин­кой о дру­гую, — то тише, то громче, то реже, то чаще: тре­щотка тре­щит дере­вян­ная, да и только! Так разо­шёлся, что и про зав­трак свой забыл.

А в камы­шах сто­яла Выпь на одной ноге, слу­шала и думала:

«Без­го­ло­сая я цапля! Да ведь и Аист — не пев­чая птичка, а вон какую песню наигрывает».

И при­ду­мала: «Дай-ка на воде сыграю!»

Сунула в озеро клюв, набрала пол­ный воды да как дунет в клюв! Пошёл по озеру гром­кий гул:

— Прумб-бу-бу-бумм!.. — словно бык проревел.

«Вот так песня! — поду­мал Дятел, услы­хав Выпь из лесу. — Инстру­мент-то и у меня най­дётся: чем дерево не бара­бан, а нос мой чем не палочка?»

Задом упёрся, пере­дом отки­нулся, раз­мах­нулся голо­вой — как задол­бит носом по суку!

Точь-в-точь — бара­бан­ная дробь.

Вылез из-под коры Жук с пре­длин­ными усами.

Закру­тил, закру­тил голо­вой, заскри­пела его жёст­кая шея, — тонень­кий-тонень­кий писк послышался.

Пищит усач, а всё напрасно; никто его писка не слы­шит. Шею натру­дил — зато сам своей пес­ней доволен.

А внизу под дере­вом из гнезда вылез Шмель и поле­тел петь на лужок.

Вокруг цветка на лужку кру­жит, жуж­жит жил­ко­ва­тыми жёст­кими кры­лыш­ками, словно струна гудит.

Раз­бу­дила шме­ли­ная песня зелё­ную Саранчу в траве.

Стала Саранча скри­почки нала­жи­вать. Скри­почки у неё на кры­лыш­ках, а вме­сто смыч­ков — длин­ные зад­ние лапки колен­ками назад. На кры­льях — зазуб­ринки, а на лап­ках зацепочки.

Трёт себя Саранча лап­ками по бокам, зазуб­рин­ками за заце­почки заде­вает — стрекочет.

Саранчи на лугу много: целый струн­ный оркестр.

«Эх, — думает Дол­го­но­сый Бекас под коч­кой, — надо и мне спеть! Только вот чем? Горло у меня не годится, нос не годится, шея не годится, кры­лышки не годятся, лапки не годятся… Эх! Была не была, — полечу, не смолчу, чем-нибудь да закричу!»

Выско­чил из-под кочки, взвился, зале­тел под самые облака. Хвост рас­крыл вее­ром, выпря­мил кры­лышки, пере­вер­нулся носом к земле и понёсся вниз, пере­во­ра­чи­ва­ясь с бока на бок, как бро­шен­ная с высоты дощечка. Голо­вой воз­дух рас­се­кает, а в хво­сте у него тон­кие, узкие пёрышки вет­ром перебирает.

И слышно с земли, будто в вышине бара­шек запел, заблеял.

А это Бекас.

Отга­дай, чем он поёт?

Хво­стом!

Хвосты

При­ле­тела Муха к Чело­веку и говорит:

— Ты хозяин над всеми зве­рями, ты всё можешь сде­лать. Сде­лай мне хвост.

— А зачем тебе хвост? — гово­рит Человек.

— А затем мне хвост, — гово­рит Муха, — зачем он у всех зве­рей — для красоты.

— Я таких зве­рей не знаю, у кото­рых хвост для кра­соты. А ты и без хво­ста хорошо живёшь.

Рас­сер­ди­лась Муха и давай Чело­веку надо­едать: то на слад­кое блюдо сядет, то на нос ему пере­ле­тит, то у одного уха жуж­жит, то у дру­гого. Надо­ела, сил нет! Чело­век ей и говорит:

— Ну, ладно! Лети ты, Муха, в лес, на реку, в поле. Если най­дёшь там зверя, птицу или гада, у кото­рого хвост для кра­соты только при­ве­дён, можешь его хвост себе взять. Я разрешаю.

Обра­до­ва­лась Муха и выле­тела в окошко.

Летит она садом и видит: по листу Слиз­няк пол­зёт. Под­ле­тела Муха к Слиз­няку и кричит:

— Отдай мне твой хвост, Слиз­няк! Он у тебя для красоты.

— Что ты, что ты! — гово­рит Слиз­няк. — У меня и хво­ста-то нет: это ведь брюхо моё. Я его сжи­маю да раз­жи­маю, — только так и пол­заю. Я — брюхоног.

Муха видит — ошиб­лась, — и поле­тела дальше.

При­ле­тела к речке, а в речке Рыба и Рак — оба с хво­стами. Муха к Рыбе:

— Отдай мне твой хвост! Он у тебя для красоты.

— Совсем не для кра­соты, — отве­чает Рыба. — Хвост у меня — руль. Видишь: надо мне направо повер­нуть — я хвост вправо пово­ра­чи­ваю. Надо налево — я влево хвост кладу. Не могу я тебе свой хвост отдать.

Муха к Раку:

— Отдай мне твой хвост, Рак!

— Не могу отдать, — отве­чает Рак. — Ножки у меня сла­бые, тон­кие, я ими гре­сти не могу. А хвост у меня широ­кий и силь­ный. Я как шлёпну хво­стом по воде, так меня и под­бро­сит. Шлёп, шлёп — и плыву, куда мне надо. Хвост у меня вме­сто весла.

Поле­тела Муха дальше. При­ле­тела в лес, видит: на суку Дятел сидит. Муха к нему;

— Отдай мне твой хвост, Дятел! Он у тебя для кра­соты только.

— Вот чудачка! — гово­рит Дятел. — А как же я дере­вья-то дол­бить буду, еду себе искать, гнёзда для детей устраивать?

— А ты носом, — гово­рит Муха.

— Носом-то носом, — отве­чает Дятел, — да ведь и без хво­ста не обой­дёшься. Вот гляди, как я долблю.

Упёрся Дятел креп­ким, жёст­ким своим хво­стом в кору, раз­мах­нулся всем телом, да как стук­нет носом по суку — только щепки полетели!

Муха видит: верно, на хвост Дятел садится, когда дол­бит, — нельзя ему без хво­ста. Хвост ему под­пор­кой слу­жит. Поле­тела дальше.

Видит: Оле­нуха в кустах со сво­ими оле­ня­тами. И у Оле­нухи хво­стик — мелень­кий, пуши­стый, белень­кий хво­стик. Муха как зажужжит:

— Отдай мне твой хво­стик, Оленуха!

Оле­нуха испугалась.

— Что ты, что ты! — гово­рит. — Если я отдам тебе свой хво­стик, так мои оле­нятки пропадут.

— Оле­нят­кам-то зачем твой хвост? — уди­ви­лась Муха.

— А как же, — гово­рит Оле­нуха. — Вот пого­нится за нами Волк. Я в лес кинусь — пря­таться. И оле­нятки за мной. Только им меня не видно между дере­вьями. А я им белым хво­сти­ком машу, как пла­точ­ком: сюда бегите, сюда! Они видят — белень­кое впе­реди мель­кает, — бегут за мной. Так все и убе­жим от Волка.

Нечего делать, поле­тела Муха дальше.

Поле­тела дальше и уви­дела Лисицу. Эх, и хвост у Лисицы! Пыш­ный да рыжий, красивый-красивый!

«Ну, — думает Муха, — уж этот-то мой будет». Под­ле­тела к Лисице, кричит:

— Отда­вай хвост!

— Что ты. Муха! — отве­чает Лисица. — Да без хво­ста я про­паду. Пого­нятся за мной собаки, живо меня, бес­хво­стую, пой­мают. А хво­стом я их обману.

— Как же ты, — спра­ши­вает Муха, — обма­нешь их хвостом?

— А как ста­нут меня собаки насти­гать, я хво­стом верть! — хвост вправо, сама влево.

Собаки уви­дят, что хвост мой вправо мет­нулся, и кинутся вправо. Да пока раз­бе­рут, что ошиб­лись, я уж далёко.

Видит Муха: у всех зве­рей хвост для дела, нет лиш­них хво­стов ни в лесу, ни в реке. Нечего делать, поле­тела Муха домой. Сама думает:

«При­стану к Чело­веку, буду ему надо­едать, пока он мне хвост не сделает».

Чело­век сидел у окошка, смот­рел на двор.

Муха ему на нос села. Чело­век бац себя по носу, а Муха уж ему на лоб пере­села. Чело­век бац по лбу, а Муха уж опять на носу.

— Отстань ты от меня, Муха! — взмо­лился Человек.

— Не отстану, — жуж­жит Муха. — Зачем надо мной посме­ялся, сво­бод­ных хво­стов искать послал? Я у всех зве­рей спра­ши­вала — у всех зве­рей хвост для дела.

Чело­век видит: не отвя­заться ему от мухи — вон какая надо­ед­ная! Поду­мал и говорит:

— Муха, Муха, а вон Корова на дворе. Спроси у неё, зачем ей хвост.

— Ну, ладно, — гово­рит Муха, — спрошу ещё у Коровы. А если и Корова не отдаст мне хво­ста, сживу тебя, Чело­век, со свету.

Выле­тела Муха в окошко, села Корове на спину и давай жуж­жать, выспрашивать:

— Корова, Корова, зачем тебе хвост? Корова, Корова, зачем тебе хвост?

Корова мол­чала, мол­чала, а потом как хлест­нёт себя хво­стом по спине — и при­шлёп­нула Муху.

Упала Муха на землю, — дух вон, и ножки кверху. А Чело­век и гово­рит из окошка:

— Так тебе, Муха, и надо — не при­ста­вай к людям, не при­ста­вай к зве­рям. Надоеда.

Сова

Сидит Ста­рик, чай пьёт. Не пустой пьёт — моло­ком белит. Летит мимо Сова.

— Здо­рово, — гово­рит, — друг!

А Ста­рик ей:

— Ты, Сова, — отча­ян­ная голова, уши торч­ком, нос крюч­ком. Ты от солнца хоро­нишься, людей сто­ро­нишься, — какой я тебе друг!

Рас­сер­ди­лась Сова.

— Ладно же, — гово­рит, — ста­рый! Не стану по ночам к тебе на луг летать, мышей ловить, сам лови.

А Ста­рик:

— Вишь, чем пугать взду­мала! Уте­кай, пока цела.

Уле­тела Сова, забра­лась в дуб, никуда из дупла не летит.

Ночь при­шла. На ста­ри­ко­вом лугу мыши в норах сви­стят, перекликаются:

— Погляди-ка, кума, не летит ли Сова — отча­ян­ная голова, уши торч­ком, нос крючком?

Мышь Мыши в ответ:

— Не видать Совы, не слы­хать Совы. Нынче нам на лугу раз­до­лье, нынче нам на лугу приволье.

Мыши из нор поска­кали, мыши по лугу побежали.

А Сова из дупла:

— Хо-хо-хо, Ста­рик! Гляди, как бы худа не вышло: мыши-то, гово­рят, на охоту пошли.

— А пус­кай идут, — гово­рит Ста­рик. — Чай, мыши не волки, не заре­жут тёлки.

Мыши по лугу рыщут, шме­ли­ные гнёзда ищут, землю роют, шме­лей ловят. А Сова из дупла:

— Хо-хо-хо, Ста­рик! Гляди, как бы хуже не вышло: все шмели твои разлетелись.

— А пус­кай летят, — гово­рит Ста­рик. — Что от них толку: ни мёду, ни воску, — вол­дыри только.

Стоит на лугу кле­вер кор­мо­ви­стый, голо­вой к земле вис­нет, а шмели гудят, с луга прочь летят, на кле­вер не гля­дят, цве­тень с цветка на цве­ток не носят.

А Сова из дупла:

— Хо-хо-хо, Ста­рик! Гляди, как бы хуже не вышло: не при­шлось бы тебе самому цве­тень с цветка на цве­ток разносить.

— И ветер раз­не­сёт, — гово­рит Ста­рик, а сам в затылке скребёт.

По лугу ветер гуляет, цве­тень наземь сып­лет. Не попа­дает цве­тень с цветка на цве­ток, — не родится кле­вер на лугу; не по нраву это Старику.

А Сова из дупла:

— Хо-хо-хо, Ста­рик! Корова твоя мычит, кле­веру про­сит, — трава, слы­шишь, без кле­веру, что каша без масла.

Мол­чит Ста­рик, ничего не говорит.

Была Корова с кле­вера здо­рова, стала Корова тощать, стала молока сбав­лять; пойло лижет, а молоко всё жиже да жиже.

А Сова из дупла:

— Хо-хо-хо, Ста­рик! Гово­рила я тебе: при­дёшь ко мне кланяться.

Ста­рик бра­нится, а дело-то не кле­ится. Сова в дубу сидит, мышей не ловит. Мыши по лугу рыщут, шме­ли­ные гнёзда ищут. Шмели на чужих лугах гуляют, а на ста­ри­ков луг и не загля­ды­вают. Кле­вер на лугу не родится. Корова без кле­веру тощает. Молока у коровы мало. Вот и чай белить Ста­рику нечем стало.

Нечем стало Ста­рику чай белить, — пошёл Ста­рик Сове кланяться:

— Уж ты, Совушка-Вдо­вушка, меня из беды выру­чай: нечем стало мне, ста­рому, белить чай.

А Сова из дупла гла­зи­щами луп-луп, ножи­щами туп-туп.

— То-то, — гово­рит, — ста­рый. Дружно не грузно, а врозь хоть брось. Дума­ешь, мне-то легко без твоих мышей?

Про­стила Сова Ста­рика, вылезла из дупла, поле­тела на луг мышей пугать.

Сова поле­тела мышей ловить.

Мыши со страху попря­та­лись в норы.

Шмели загу­дели над лугом, при­ня­лись с цветка на цве­ток летать.

Кле­вер крас­ный стал на лугу наливаться.

Корова пошла на луг кле­вер жевать.

Молока у коровы много.

Стал Ста­рик моло­ком чай белить, чай белить — Сову хва­лить, к себе в гости звать уваживать.

Лесной колобок — колючий бок

Жили-были ста­рик со ста­ру­хой — те самые, от кото­рых Коло­бок ука­тился. Пошли они в лес. Ста­рик и гово­рит старухе:

— Глянь-ка, ста­руха, никак под кусти­ком-то наш Коло­бок лежит?

Ста­рик плохо видел, да и у ста­рухи глаза сле­зи­лись. Накло­ни­лась она под­нять Коло­бок — и наткнись на что-то колю­чее. Ста­руха: «Ой!» — а Коло­бок вско­чил на коро­тень­кие ножки и пока­тил по дорожке.

Катится Коло­бок по дорожке, — навстречу ему Волк.

— Коло­бок, Коло­бок, я тебя съем!

— Не ешь меня, Серый Волк, я тебе песенку спою:

Я лес­ной Коло­бок — Колю­чий Бок!
Я по коробу не скребён,
По сусеку не метён,
На сме­тане не мешен.
Я под кусти­ком рос,
Весь колюч­ками оброс,
Я на ощупь нехорош,
Меня голыми руками не возьмёшь!
Я от дедушки ушёл,
Я от бабушки ушёл,
От тебя, Волк, подавно уйду!

Волк рас­сер­дился — хвать его лапой. Колючки в лапу впи­лись, — Волку, ой, больно! А Коло­бок под­ско­чил и пока­тился по дорожке — только его Волк и видел!

Катится Коло­бок — навстречу ему Медведь.

— Коло­бок, Коло­бок, я тебя съем!

— Где тебе, косо­ла­пому, съесть меня!

Я лес­ной Коло­бок — Колю­чий Бок!
Я по коробу не скребён,
По сусеку не метён,
На сме­тане не мешен.
Я под кусти­ком рос,
Весь колюч­ками оброс,
Я на вкус нехорош,
Меня в рот не возьмёшь!
Я от дедушки ушёл,
Я от бабушки ушёл,
Я от Волка ушёл,
От тебя, Мед­ведь, подавно уйду!

Мед­ведь разо­злился, хотел его в пасть схва­тить, — губы нако­лол, — ой, больно! А Коло­бок опять пока­тился — только Мед­ведь его и видел!

Катится Коло­бок — навстречу ему Лиса.

— Коло­бок, Коло­бок, куда катишься?

— Качусь по дорожке.

— Коло­бок. Коло­бок, спой мне песенку!

Коло­бок и запел:

Я лес­ной Коло­бок — Колю­чий Бок!
Я по коробу не скребён,
По сусеку не метён,
На сме­тане не мешен.
Я под кусти­ком рос,
Весь колюч­ками оброс,
Я кру­гом нехорош,
Как меня ты возьмёшь?
Я от дедушки ушёл,
Я от бабушки ушёл,
Я от Волка ушёл,
От Мед­ведя ушёл,
От тебя, Лиса, не хитро уйти!

И только было пока­тился по дорожке — Лиса его тихо­нечко, одними когот­ками толк в канаву! Коло­бок — плюх! — в воду. Мигом раз­вер­нулся, зара­бо­тал лап­ками — поплыл. Тут все и уви­дели, что это совсем не Коло­бок, а насто­я­щий лес­ной ёж.

Росянка — комариная смерть

Летел Комар над пру­дом и трубил:

Я — Комарище —
Жигать мастершце.
Носом востёр,
Зол и хитёр,
Все меня боятся:
За всех умею взяться,
Зверя и птицы
Крови напиться.
Недруги ищут
Меня, Комарищу,
А я удал:
Жиг! — и умчал.

Никому меня, Комара, не словить!

Услы­хала его Стре­коза и говорит:

— Не хва­лись, Комар, храб­ро­стью да лов­ко­стью. В лесу дре­му­чем на болоте топу­чем живёт Росянка — Кома­ри­ная Смерть. Изло­вит тебя, кро­во­пийцу, Росянка.

— А вот не изло­вит! — гово­рит Комар.

Затру­бил и поле­тел в лес.

При­ле­тел в лес дре­му­чий — видит: сидит на сосне Копа­луха. Перо у Копа­лухи плот­ное, ноги жёст­кие, нос костя­ной. Поди под­сту­пись к ней!

А Комар сел ей на бровь, — где пёры­шек нет, излов­чился — жиг её в бровь!

Сорва­лась Копа­луха с сосны, заклох­тала, загре­мела кры­льями по лесу!

А Комар увер­нулся, в сто­рону мет­нулся, повыше под­нялся — летит, трубит:

— Не сло­вила меня, Комара, Копалуха!

Летит по лесу дре­му­чему, видит: в кустах Гриб­ник про­би­ра­ется, суко­ва­тым батож­ком под­пи­ра­ется, кар­ту­зом от мошки отби­ва­ется. На теле у Гриб­ника рубаха, на ногах — штаны, а внизу — сапоги. Поди под­сту­пись к нему!

Комар сел ему на нос, — где на коже нет одёжи, — излов­чился — жиг его в нос!

Вскрик­нул Гриб­ник, зама­хал батож­ком, грибы выро­нил. А Комар увер­нулся, в сто­рону мет­нулся, повыше под­нялся — летит, трубит:

— Не сло­вил меня, Комара, Грибник!

Летит по лесу дре­му­чему, видит: из чащи Соха­тый прёт, боро­дой тря­сёт, рогами дерева заде­вает, ногами буре­лом сокру­шает. Всё тело Соха­того длин­ной шер­стью поросло, а рога да копыта костя­ные. Поди-ка к нему подступись!

А Комар под­ле­тел, на веко ему — где шерсть коротка — сел — жиг в глаз!

Взре­вел Соха­тый, рогом дерево с кор­нем вырвал, копы­тами землю взрыл.

А Комар увер­нулся, в сто­рону мет­нулся, повыше под­нялся — летит, трубит:

— Не сло­вил меня, Комара, Сохатый!

Летел-летел, гля­дит: среди леса дре­му­чего болото топу­чее. Никого на болоте нет, только мох кру­гом, а во мху малая Тра­винка растёт.

Спу­стился Комар на болото, сел на Травинку.

Спра­ши­вает Травинку:

— Уж не ты ли Росянка — Кома­ри­ная Смерть?

Отве­чает Тра­винка слад­ким голоском:

— Погляди, Комар, на мои цветочки.

Погля­дел Комар на цве­точки. Белые цве­точки в зелё­ных коло­коль­чи­ках. Солнце за тучку — цве­точки в коло­коль­чики. Солнце из тучки — и цве­точки выглянут.

Гово­рит Комар Травинке:

— Хороши у тебя цве­точки! А не видала ты Росянки — Кома­ри­ной Смерти?

Гово­рит Тра­винка слад­ким-пре­слад­ким голоском:

— Погляди, Комар, на мой колосок…

Погля­дел Комар на колосок.

Коло­сок пря­мой, зелё­ный, строй­нень­кий. Гово­рит Комар Травинке:

— Ничего себе коло­сок. А не слы­хала ты про Росянку — Кома­ри­ную Смерть?

Гово­рит Тра­винка при­тор­ным голоском:

— Погляди, Комар, на мои листочки!

Погля­дел Комар на листочки. Круг­лые листочки лежат на земле, по краям их частые була­вочки, на була­воч­ках мед­вя­ная роса капельками.

Как уви­дел Комар те капельки — сразу пить захо­тел. Сле­тел на листок, опу­стил в каплю носок, стал росу мед­вя­ную пить.

Летела мимо Стре­коза, уви­дала Комара на листке и говорит:

— Попался Комар Росянке!

Хотел Комар кры­льями взмах­нуть — кры­лья к листку при­стали; хотел ногами шаг­нуть — ноги увязли; хотел нос выта­щить — нос прилип!

Изо­гну­лись гиб­кие була­вочки, вон­зи­лись в кома­ри­ное тело, при­жали Комара к листку — и выпила Росянка кома­ри­ную кровь, как пил Комар кровь зве­ри­ную, пти­чью и человечью.

Тут Комару и смерть пришла.

А Росянка и по сей день на болоте живёт и дру­гих кома­ров к себе ждёт.

Мастера без топора

Зага­дали мне загадку: «Без рук, без топо­рёнка постро­ена избёнка». Что такое?

Ока­зы­ва­ется, — пти­чье гнездо.

Погля­дел я — верно! Вот соро­чье гнездо, как из брё­вен, всё из сучьев сло­жено; пол гли­ной выма­зан, солом­кой устлан; посе­ре­дине вход; крыша из веток. Чем не избёнка? А топора Сорока нико­гда и в лап­ках не держала.

Крепко тут пожа­лел я птицу: трудно, ох как трудно, поди, им, горе­мыч­ным, свои жилища без рук, без топо­рёнка стро­ить! Стал я думать: как тут быть, как их горю пособить?

Рук им не приделаешь.

А вот топор… Топо­рё­нок для них достать можно.

Достал я топо­рё­нок, побе­жал в сад.

Глядь — Козо­дой-Полу­ноч­ник на земле между кочек сидит. Я к нему:

— Козо­дой, Козо­дой, трудно тебе гнёзда вить без рук, без топорёнка?

— А я и не вью гнёзда! — гово­рит Козо­дой. — Глянь, где яйца высиживаю.

Вспорх­нул Козо­дой, — а под ним ямка между кочек. А в ямке два кра­си­вых мра­мор­ных яичка лежат.

«Ну, — думаю про себя, — этому ни рук, ни топо­рёнка не надо. Сумел и без них устроиться».

Побе­жал дальше.

Выбе­жал на речку. Глядь — там по вет­кам, по кусточ­кам Ремез-Синичка ска­чет, тонень­ким своим носи­ком с ивы пух собирает.

— На что тебе пух, Ремез? — спрашиваю.

— Гнездо из него делаю, — гово­рит. — Гнездо у меня пухо­вое, мяг­кое, — что твоя варежка.

«Ну, — думаю про себя, — этому топо­рё­нок тоже ни к чему — пух собирать…»

Побе­жал дальше.

При­бе­жал к дому. Глядь — над конь­ком Ласточка-Каса­точка хло­по­чет — гнёз­дышко лепит. Носи­ком глинку при­ми­нает, носи­ком её на речке колу­пает, носи­ком носит.

«Ну, — думаю, — и тут мой топо­рё­нок ни при чём. И пока­зы­вать его не стоит».

Побе­жал дальше.

При­бе­жал в рощу. Глядь — там на ёлке Пев­чего Дрозда гнездо. Загля­де­нье, что за гнёз­дышко! Сна­ружи всё зелё­ным мхом укра­шено, внутри — как чашечка гладкое.

— Ты как такое себе гнёз­дышко сма­сте­рил? — спра­ши­ваю. — Чем его внутри так хорошо отделал?

— Лап­ками да носом масте­рил, — отве­чает Пев­чий Дрозд. — Внутри всё цемен­том обма­зал — из дре­вес­ной трухи со слюн­кой со своей.

«Ну, — думаю, — опять я не туда попал. Надо таких искать птиц, что плотничают».

И слышу: «Тук-тук-тук-тук! Тук-тук-тук-тук!» — из лесу.

Я туда. А там Дятел.

Сидит на берёзе и плот­ни­чает, дупло себе делает — детей выводить.

Я к нему:

— Дятел, Дятел, стой носом тукать! Давно, поди, голова раз­бо­ле­лась. Гляди, какой я тебе инстру­мент при­нёс: насто­я­щий топорёнок!

Погля­дел Дятел на топо­рё­нок и говорит:

— Спа­сибо, только мне твой инстру­мент ни к чему. Мне и так плот­ни­чать ладно: лап­ками дер­жусь, на хвост обо­прусь, попо­лам согнусь, голо­вой раз­мах­нусь — носом ка-ак стукну! Только щепки летят да труха!

Сму­тил меня Дятел: птицы-то, видно, все мастера без топора.

Тут уви­дел я гнездо Орла. Боль­шу­щая куча тол­стых сучьев на самой высо­кой сосне в лесу.

«Вот, — думаю, — кому топор-то нужен: сучья рубить!»

Под­бе­жал к той сосне, кричу:

— Орёл, Орёл! А я тебе топо­рё­нок принёс!

Раз­нял Орёл кры­лья и клекочет:

— Вот спа­сибо, пар­нишка! Кинь свой топо­рё­нок в кучу. Я суч­ков на него ещё навалю — проч­ная будет постройка, доб­рое гнездо.

Красная горка

Чик был моло­дой крас­но­го­ло­вый воро­бей. Когда ему испол­нился год от рож­де­ния, он женился на Чирике и решил зажить своим домиком.

— Чик, — ска­зала Чирика на воро­бьи­ном языке, — Чик, а где же мы устроим себе гнездо? Ведь все дупла в нашем саду уже заняты.

— Эка штука! — отве­тил Чик, тоже, конечно, по-воро­бьи­ному. — Ну, выго­ним сосе­дей из дому и зай­мём их дупло.

Он очень любил драться и обра­до­вался такому удоб­ному слу­чаю пока­зать Чирике свою удаль. И, раньше чем роб­кая Чирика успела его оста­но­вить, он сорвался с ветки и помчался к боль­шой рябине с дуп­лом. Там жил его сосед — такой же моло­дой воро­бей, как Чик.

Хозя­ина около дома не было.

«Забе­русь в дупло, — решил Чик, — а когда при­ле­тит хозяин, буду кри­чать, что он хочет отбить у меня дом. Сле­тятся ста­рики — и вот зада­дим соседу!»

Он и забыл совсем, что сосед женат и жена его уже пятый день масте­рит гнездо в дупле.

Только Чик про­су­нул в дырку голову, — рраз! — кто-то больно щёлк­нул его по носу. Писк­нул Чик и отско­чил от дупла. А сзади уже мчался на него сосед. С кри­ком сшиб­лись они в воз­духе, упали на землю, сце­пи­лись и пока­ти­лись в канаву.

Чик дрался на славу, и соседу его при­хо­ди­лось уже плохо. Но на шум драки со всего сада сле­те­лись ста­рики воро­бьи. Они сей­час же разо­брали, кто прав, кто вино­ват, и задали Чику такую встрёпку, что он не пом­нил, как и вырвался от них.

В себя при­шёл Чик в каких-то кустах, где прежде ему нико­гда не слу­ча­лось бывать. Все косточки у него ныли.

Рядом с ним сидела пере­пу­ган­ная Чирика.

— Чик! — ска­зала она так грустно, что он, верно бы, рас­пла­кался, если б только воро­бьи умели пла­кать. — Чик, мы теперь нико­гда больше не вер­нёмся в род­ной сад! Где мы выве­дем теперь детей?

Чик и сам пони­мал, что ему нельзя больше попа­даться на глаза ста­ри­кам воро­бьям: они забьют его насмерть. Всё-таки он не хотел пока­зать Чирике, что тру­сит. Попра­вил клю­вом свои рас­трё­пан­ные пёрышки, немножно отды­шался и ска­зал беспечно:

— Эка штука! Най­дём себе дру­гое место, ещё получше.

И они отпра­ви­лись куда глаза гля­дят — искать себе новое место для житья.

Только выле­тели они из кустов, как очу­ти­лись на берегу весё­лой голу­бой реки. За рекой под­ни­ма­лась высо­кая-высо­кая гора из крас­ной глины и песка. Под самой вер­ши­ной обрыва вид­не­лось мно­же­ство дырок и норок. У боль­ших дырок сидели пароч­ками галки и рыжие соколки-пустельги; из малень­ких норок то и дело выле­тали быст­рые ласточки-бере­го­вушки. Целая стая их лёг­кой туч­кой носи­лась над обрывом.

— Смотри, как у них весело! — ска­зала Чирика. — Давай и мы устроим себе гнездо на Крас­ной горке.

Чик с опас­кой погля­дел на сокол­ков и галок. Он думал: «Хорошо бере­го­вуш­кам: они сами копают себе норки в песке. А мне чужое гнездо отби­вать?» И снова у него заныли сразу все косточки.

— Нет, — ска­зал он, — тут мне не нра­вится: такой шум, прямо оглох­нуть можно.

И они поле­тели дальше.

Дальше была роща, а за рощей — домик с доща­тым сараем.

Чик и Чирика опу­сти­лись на крышу сарая. Чик сразу заме­тил, что тут нет ни воро­бьёв, ни ласточек.

— Вот где житьё-то! — радостно ска­зал он Чирике. — Гляди, сколько раз­бро­сано по двору зерна и кро­шек. Мы будем тут одни и никого к себе не пустим.

— Чш! — шик­нула Чирика. — Смотри, какое стра­ши­лище там, на крыльце.

И правда: на крыльце спал тол­стый Рыжий Кот.

— Эка штука! — храбро ска­зал Чик. — Что он нам сде­лает? Гляди, вот как я его сейчас!..

Он сле­тел с крыши и так стре­ми­тельно понёсся на Кота, что Чирика даже вскрикнула.

Но Чик ловко под­хва­тил у Кота из-под носа хлеб­ную крошку и — раз-раз! — опять уже был на крыше.

Кот даже не шевель­нулся, только при­от­крыл один глаз и зорко погля­дел на забияку.

— Видела? — хва­стал Чик. — А ты боишься!

Чирика не стала с ним спо­рить, и оба при­ня­лись искать удоб­ное место для гнезда.

Выбрали широ­кую щель под кры­шей сарая. Сюда при­ня­лись они тас­кать сна­чала солому, потом кон­ский волос, пух и перья.

Не про­шло и недели, как Чирика поло­жила в гнездо пер­вое яичко — малень­кое, всё в розо­вато-бурых пест­рин­ках. Чик был так рад ему, что сло­жил даже песенку в честь своей жены и себя самого:

Чирик, Чик-чик,
Чирик, Чик-чик,
Чики-чики-чики-чики,
Чики, Чик, Чирик!

Песенка эта реши­тельно ничего не зна­чила, зато её так удобно было рас­пе­вать, пры­гая по забору.

Когда в гнезде стало шесть яичек, Чирика села их высиживать.

Чик поле­тел соби­рать для неё чер­вяч­ков и мух, потому что теперь её надо было кор­мить неж­ной пищей. Он замеш­кался немного, и Чирике захо­те­лось погля­деть, где он.

Только она высу­нула нос из щели, как с крыши про­тя­ну­лась за ней рыжая лапа с рас­то­пы­рен­ными ког­тями. Рва­ну­лась Чирика — и целый пучок перьев оста­вила в ког­тях у Кота. Ещё чуть-чуть — и была бы её песенка спета.

Кот про­во­дил её гла­зами, запу­стил в щель лапу и выво­лок разом всё гнездо — целый ком соломы, перьев и пуха. Напрасно кри­чала Чирика, напрасно подо­спев­ший Чик смело кидался на Кота, — никто не при­шёл им на помощь. Рыжий раз­бой­ник пре­спо­койно съел все шесть их дра­го­цен­ных яичек. Ветер под­нял пустое лёг­кое гнездо и ски­нул его с крыши на землю.

В тот же день воро­бьи навсе­гда поки­нули сарай и пере­се­ли­лись в рощу, подальше от Рыжего Кота.

В роще им скоро посчаст­ли­ви­лось найти сво­бод­ное дупло. Они снова при­ня­лись тас­кать солому и целую неделю тру­ди­лись, стро­или гнездо.

В сосе­дях у них жили тол­сто­клю­вый Зяб­лик с Зяб­ли­хой, пёст­рый Мухо­лов с Мухо­лов­кой и фран­то­ва­тый Щегол со Щег­ли­хой. У каж­дой пары был свой дом, пищи хва­тало всем, но Чик успел уже подраться с сосе­дями — про­сто так, чтобы пока­зать им, какой он храб­рый и сильный.

Только Зяб­лик ока­зался посиль­ней его и хорошо потре­пал заби­яку. Тогда Чик стал осто­рож­ней. Он уже не лез в драку, а только топор­щил перья и зади­ри­сто чири­кал, когда мимо про­ле­тал кто-нибудь из сосе­дей. За это соседи на него не сер­ди­лись: они и сами любили похва­стать перед дру­гими своей силой и удалью.

Жили спо­койно, пока вдруг не стряс­лась беда.

Пер­вый под­нял тре­вогу Зяб­лик. Он жил дальше дру­гих от воро­бьёв, но Чик услы­шал его гром­кое тре­вож­ное: рюм-пиньк-пиньк! рюм-пиньк-пиньк!

— Ско­рей, ско­рей! — крик­нул Чик Чирике. — Слы­шишь: Зяб­лик запинь­кал — опасность!

И правда: кто-то страш­ный к ним при­бли­жался. После Зяб­лика закри­чал Щегол, а там и Пёст­рый Мухо­лов. Мухо­лов жил всего за четыре дерева от воро­бьёв. Если уж он уви­дел врага, зна­чит, враг был совсем близко.

Чирика выле­тела из дупла и села на ветку рядом с Чиком. Соседи пре­ду­пре­дили их об опас­но­сти, и они при­го­то­ви­лись встре­тить её лицом к лицу.

В кустах мельк­нула пуши­стая рыжая шерсть, и лютый враг их — Кот — вышел на откры­тое место. Он видел, что соседи уже выдали его воро­бьям и ему теперь не пой­мать Чирику в гнезде. Он злился.

Вдруг кон­чик его хво­ста заше­ве­лился в траве, глаза при­щу­ри­лись: Кот уви­дел дупло. Что же, ведь с пол­дю­жины воро­бьи­ных яиц — непло­хой зав­трак! И Кот облиз­нулся. Он вска­раб­кался на дерево и запу­стил в дупло лапу.

Чик и Чирика под­няли крик на всю рощу. Но и тут никто не при­шёл к ним на помощь. Соседи сидели по своим местам и громко кри­чали от страха. Каж­дая пара боя­лась за свой дом.

Кот заце­пил ког­тями гнездо и выта­щил его из дупла.

Но в этот раз он при­шёл слиш­ком рано: яиц в гнезде не ока­за­лось, сколько он ни искал.

Тогда он кинул гнездо и сам спу­стился на землю. Воро­бьи про­во­жали его криком.

У самых кустов Кот оста­но­вился и обер­нулся к ним с таким видом, точно хотел сказать:

«Пого­дите, милень­кие, пого­дите! Никуда вы от меня не дене­тесь! Устра­и­вайте себе новое гнездо, где хотите, выво­дите птен­цов, а я приду и сло­паю их, да и вас заодно».

И он так грозно фырк­нул, что Чирика вздрог­нула от страха.

Кот ушёл, а Чик с Чири­кой оста­лись горе­вать у разо­рён­ного гнезда.

Нако­нец Чирика сказала:

— Чик, ведь через несколько дней у меня непре­менно будет новое яичко. Летим ско­рей, най­дём себе местечко где-нибудь за рекой. Там уж Кот не доста­нет нас.

Она и не знала, что через реку есть мост и что Кот частенько хажи­вает по этому мосту. Чик этого тоже не знал.

— Летим, — согла­сился он.

И они полетели.

Скоро очу­ти­лись они под самой Крас­ной горкой.

— К нам, к нам летите! — кри­чали им бере­го­вушки на своём, на ласточ­ки­ном, языке. — У нас на Крас­ной горке житьё друж­ное, весёлое.

— Да, — крик­нул им Чик, — а сами драться будете!

— Зачем нам драться? — отве­чали бере­го­вушки. — У нас над рекой мошек на всех хва­тает, у нас на Крас­ной горке пустых норок много — выби­рай любую.

— А пустельги? А галки? — не уни­мался Чик.

— Пустельги ловят себе в полях куз­не­чи­ков и мышей. Нас они не тро­гают. Мы все в дружбе.

И Чирика сказала:

— Летали мы с тобой, Чик, летали, а краше этого места не видели. Давай тут жить.

— Что ж, — сдался Чик, — раз норки у них есть сво­бод­ные и драться никто не будет, можно попробовать.

Под­ле­тели они к горе, и верно: ни пустельги их не тро­нули, ни галки.

Стали норку себе по вкусу выби­рать: чтобы и не очень глу­бо­кая была, и вход пошире. Нашлись такие две рядом.

В одной они гнездо выстро­или, и Чирика выси­жи­вать села, в дру­гой Чик ночевал.

У бере­го­ву­шек, у галок, у сокол­ков — у всех давно уже выве­лись птенцы. Одна Чирика тер­пе­ливо сидела в тём­ной своей норке. Чик с утра до ночи тас­кал ей туда пищу.

Про­шло две недели. Рыжий Кот не пока­зы­вался. Воро­бьи уж и забыли о нём.

Чик с нетер­пе­нием ждал птен­цов. Каж­дый раз, как при­тас­ки­вал он Чирике чер­вяка или муху, он спра­ши­вал её:

— Тукают?

— Нет ещё, не тукают.

— А скоро будут?

— Скоро, скоро, — тер­пе­ливо отве­чала Чирика.

Одна­жды утром Чирика позвала его из норки:

— Лети ско­рей: один тукнул!

Чик сей­час же при­мчался в гнездо. Тут он услы­шал, как в одном яйце птен­чик чуть слышно тукал в скор­лупу сла­бым клю­ви­ком. Чирика осто­рожно помогла ему: над­ло­мить скор­лупку в раз­ных местах.

Про­шло несколько минут, и птен­чик пока­зался из яйца — кро­шеч­ный, голый, сле­пой. На тонень­кой-тонень­кой шейке мота­лась боль­шая голая голова.

— Да какой он смеш­ной! — уди­вился Чик.

— Совсем не смеш­ной! — оби­де­лась Чирика. — Очень хоро­шень­кий птен­чик. А тебе нечего тут делать, бери вот скор­лупки да закинь их куда-нибудь подальше от гнезда.

Пока Чик отно­сил скор­лупки, выкле­вался вто­рой птен­чик и начал посту­ки­вать третий.

Вот тут-то и нача­лась тре­вога на Крас­ной горке.

Из своей норки воро­бьи услы­шали, как прон­зи­тельно вдруг закри­чали ласточки.

Чик выско­чил наружу и сей­час же вер­нулся с изве­стием, что Рыжий Кот караб­ка­ется по обрыву.

— Он видел меня! — кри­чал Чик. — Он сей­час будет здесь и выта­щит нас вме­сте с птенцами.

Ско­рей, ско­рей летим прочь отсюда!

— Нет, — грустно отве­тила Чирика. — Никуда я не полечу от малень­ких моих птен­чи­ков. Пусть будет, что будет.

И сколько ни звал Чик, она и с места не тронулась.

Тогда Чик выле­тел из норки и стал, как сума­сшед­ший, кидаться на Кота. А Кот лез и лез по обрыву. Тучей вились над ним ласточки, с кри­ком летели на выручку к ним галки и пустельги.

Кот быстро вска­раб­кался наверх и уце­пился лапой за край норки. Теперь ему оста­ва­лось только про­су­нуть дру­гую лапу за гнез­дом и выта­щить его вме­сте с Чири­кой, птен­цами и яйцами.

Но в эту минуту одна пустельга клю­нула его в хвост, дру­гая — в голову, а две галки уда­рили в спину.

Кот заши­пел от боли, повер­нулся и хотел схва­тить птиц перед­ними лапами. Но птицы увер­ну­лись, и он куба­рем пока­тился вниз. Ему не за что было уце­питься: песок сыпался вме­сте с ним, и чем дальше, тем ско­рей, чем дальше, тем скорей.

Пти­цам стало уже не видно, где Кот; с обрыва нес­лось только облако крас­ной пыли. Плюх! — и облако оста­но­ви­лось над водой.

Когда оно рас­се­я­лось, птицы уви­дели мок­рую коша­чью голову посре­дине реки. Сзади на кры­льях поспе­вал Чик и кле­вал Кота в затылок.

Кот пере­плыл реку и выбрался на берег. Чик и тут от него не отстал. Кот был так напу­ган, что не посмел схва­тить его, задрал мок­рый хвост и гало­пом помчался домой.

С той поры ни разу не видели на Крас­ной горке Рыжего Кота.

Чирика спо­койно вывела шесте­рых птен­цов, а немного погодя и ещё шесте­рых, и все они оста­лись жить в сво­бод­ных ласточ­ки­ных гнёздах.

А Чик пере­стал зади­рать сосе­дей и крепко подру­жился с ласточками.

Приключения муравьишки

Залез Мура­вей на берёзу. Долез до вер­шины, посмот­рел вниз, а там, на земле, его род­ной мура­вей­ник чуть виден.

Муравьишка сел на листок и думает:

«Отдохну немножко — и вниз».

У мура­вьёв ведь строго: только сол­нышко на закат — все домой бегут. Сядет солнце, — муравьи все ходы и выходы закроют — и спать. А кто опоз­дал, тот хоть на улице ночуй.

Солнце уже к лесу спускалось.

Мура­вей сидит на листке и думает:

«Ничего, поспею: вниз ведь скорей».

А листок был пло­хой: жёл­тый, сухой. Дунул ветер и сорвал его с ветки.

Несётся листок через лес, через реку, через деревню.

Летит Муравьишка на листке, кача­ется — чуть жив от страха.

Занёс ветер листок на луг за дерев­ней, да там и бро­сил. Листок упал на камень, Муравьишка себе ноги отшиб.

Лежит и думает:

«Про­пала моя голо­вушка. Не добраться мне теперь до дому. Место кру­гом ров­ное. Был бы здо­ров — сразу бы добе­жал, да вот беда: ноги болят. Обидно, хоть землю кусай».

Смот­рит Мура­вей: рядом Гусе­ница-Зем­ле­мер лежит. Чер­вяк чер­вя­ком, только спе­реди — ножки и сзади — ножки.

Муравьишка гово­рит Землемеру:

— Зем­ле­мер, Зем­ле­мер, снеси меня домой!

У меня ножки болят.

— А кусаться не будешь?

— Кусаться не буду.

— Ну садись, подвезу.

Муравьишка вска­раб­кался на спинку к Зем­ле­меру. Тот изо­гнулся дугой, зад­ние ноги к перед­ним при­ста­вил, хвост — к голове. Потом вдруг встал во весь рост, да так и лёг на землю пал­кой. Отме­рил на земле, сколько в нём росту, и опять в дугу скрю­чился. Так и пошёл, так и пошёл землю мерить. Муравьишка то к земле летит, то к небу, то вниз голо­вой, то вверх.

— Не могу больше! — кри­чит. — Стой! А то укушу!

Оста­но­вился Зем­ле­мер, вытя­нулся по земле. Муравьишка слез, еле отды­шался. Огля­делся, видит: луг впе­реди, на лугу трава ско­шен­ная лежит. А по лугу Паук-Сено­ко­сец шагает: ноги, как ходули, между ног голова качается.

— Паук, а Паук, снеси меня домой! У меня ножки болят.

— Ну что ж, садись, подвезу.

При­шлось Муравьишке по пау­чьей ноге вверх лезть до коленки, а с коленки вниз спус­каться Пауку на спину: коленки у Сено­косца тор­чат выше спины.

Начал Паук свои ходули пере­став­лять — одна нога тут, дру­гая там; все восемь ног, будто спицы, в гла­зах у Муравьишки замель­кали. А идёт Паук не быстро, брю­хом по земле чир­кает. Надо­ела Муравьишке такая езда. Чуть было не уку­сил он Паука. Да тут, на сча­стье, вышли они на глад­кую дорожку.

Оста­но­вился Паук.

— Сле­зай, — гово­рит. — Вот Жуже­лица бежит, она рез­вей меня.

Слез Муравьишка.

— Жужелка, Жужелка, снеси меня домой!

У меня ножки болят.

— Садись, прокачу.

Только успел Муравьишка вска­раб­каться Жуже­лице на спину, она как пустится бежать! Ноги у неё ров­ные, как у коня.

Бежит шести­но­гий конь, бежит, не тря­сёт, будто по воз­духу летит.

Вмиг домча­лись до кар­то­фель­ного поля.

— А теперь сле­зай, — гово­рит Жуже­лица. — Не с моими ногами по кар­то­фель­ным гря­дам пры­гать. Дру­гого коня бери.

При­шлось слезть.

Кар­то­фель­ная ботва для Муравьишки — лес густой. Тут и со здо­ро­выми ногами — целый день бежать. А солнце уже низко.

Вдруг слы­шит Муравьишка: пищит кто-то:

— А ну, Мура­вей, поле­зай ко мне на спину, поскачем.

Обер­нулся Муравьишка — стоит рядом Жучок-Бло­ша­чок, чуть от земли видно.

— Да ты малень­кий! Тебе меня не поднять.

— А ты-то боль­шой! Лезь, говорю.

Кое-как уме­стился Мура­вей на спине у Бло­шака. Только-только ножки поставил.

— Влез?

— Ну влез.

— А влез, так держись.

Боль­ша­чок подо­брал под себя тол­стые зад­ние ножки, — а они у него, как пру­жинки склад­ные, — да щёлк! — рас­пря­мил их. Глядь, уж он на грядке сидит. Щёлк! — на дру­гой. Щёлк! — на третьей.

Так весь ого­род и отщёл­кал до самого забора.

Муравьишка спра­ши­вает:

— А через забор можешь?

— Через забор не могу: высок очень. Ты Куз­не­чика попроси: он может.

— Куз­не­чик, Куз­не­чик, снеси меня домой!

У меня ножки болят.

— Садись на загривок.

Сел Муравьишка Куз­не­чику на загри­вок. Куз­не­чик сло­жил свои длин­ные зад­ние ноги попо­лам, потом разом выпря­мил их и под­ско­чил высоко в воз­дух, как Бло­ша­чок. Но тут с трес­ком раз­вер­ну­лись у него за спи­ной кры­лья, пере­несли Куз­не­чика через забор и тихонько опу­сти­лись на землю.

— Стоп! — ска­зал Куз­не­чик. — Приехали.

Муравьишка гля­дит впе­рёд, а там река: год ней плыви — не переплывёшь.

А солнце ещё ниже.

Куз­не­чик говорит:

— Через реку и мне не пере­ско­чить: очень уж широ­кая. Стой-ка, я Водо­мерку кликну: будет тебе перевозчик.

Затре­щал по-сво­ему, глядь — бежит по воде лодочка на ножках.

Под­бе­жала. Нет, не лодочка, а Водомерка-Клоп.

— Водо­мер, Водо­мер, снеси меня домой! У меня ножки болят.

— Ладно, садись, перевезу.

Сел Муравьишка. Водо­мер под­прыг­нул и заша­гал по воде, как посуху. А солнце уж совсем низко.

— Милень­кий, шибче! — про­сит Муравьишка. — Меня домой не пустят.

— Можно и пошибче, — гово­рит Водомер.

Да как при­пу­стит! Оттолк­нётся, оттолк­нётся нож­ками и катит-сколь­зит по воде, как по льду. Живо на том берегу очутился.

— А по земле не можешь? — спра­ши­вает Муравьишка.

— По земле мне трудно, ноги не сколь­зят. Да и гляди-ка: впе­реди-то лес. Ищи себе дру­гого коня.

Посмот­рел Муравьишка впе­рёд и видит: стоит над рекой лес высо­кий, до самого неба. И солнце за ним уже скры­лось. Нет, не попасть Муравьишке домой!

— Гляди, — гово­рит Водо­мер, — вот тебе и конь ползёт.

Видит Муравьишка: пол­зёт мимо Май­ский Хрущ — тяжё­лый жук, неук­лю­жий жук. Разве на таком коне далеко уска­чешь? Всё-таки послу­шался Водомера.

— Хрущ, Хрущ, снеси меня домой. У меня ножки болят.

— А ты где живёшь?

— В мура­вей­нике за лесом.

— Дале­конько… Ну что с тобой делать? Садись, довезу.

Полез Муравьишка по жёст­кому жучьему боку.

— Сел, что ли?

— Сел.

— А куда сел?

— На спину.

— Эх, глу­пый! Поле­зай на голову.

Влез Муравьишка Жуку на голову. И хорошо, что не остался на спине: раз­ло­мил Жук спину надвое, два жёст­ких крыла при­под­нял. Кры­лья у Жука точно два пере­вёр­ну­тые корыта, а из-под них дру­гие кры­лышки лезут, раз­во­ра­чи­ва­ются: тонень­кие, про­зрач­ные, шире и длин­нее верхних.

Стал Жук пых­теть, наду­ваться: «Уф, уф, уф!» Будто мотор заводит.

— Дяденька, — про­сит Муравьишка, — поско­рей! Милень­кий, поживей!

Не отве­чает Жук, только пыхтит:

— Уф, уф, уф!

Вдруг затре­пе­тали тон­кие кры­лышки, заработали.

— Жжж! Тук-тук-тук!.. — под­нялся Хрущ на воз­дух. Как пробку, выки­нуло его вет­ром вверх — выше леса.

Муравьишка сверху видит: сол­нышко уже краем землю зацепило.

Как помчал Хрущ — у Муравьишки даже дух захватило.

— Жжж! Тук-тук-тук! — несётся Жук, бура­вит воз­дух, как пуля.

Мельк­нул под ним лес — и пропал.

А вот и берёза зна­ко­мая, и мура­вей­ник под ней.

Над самой вер­ши­ной берёзы выклю­чил Жук мотор и — шлёп! — сел на сук.

— Дяденька, милень­кий! — взмо­лился Муравьишка. — А вниз-то мне как? У меня ведь ножки болят, я себе шею сломаю.

Сло­жил Жук тон­кие кры­лышки вдоль спины. Сверху жёст­кими корыт­цами при­крыл. Кон­чики тон­ких кры­льев акку­ратно под корытца убрал.

Поду­мал и говорит:

— А уж как тебе вниз спу­ститься — не знаю.

Я на мура­вей­ник не полечу: уж очень больно вы, муравьи, куса­е­тесь. Доби­райся сам, как знаешь.

Гля­нул Муравьишка вниз, а там под самой берё­зой его дом родной.

Гля­нул на сол­нышко: сол­нышко уже по пояс в землю ушло. Гля­нул вокруг себя: сучья да листья, листья да сучья.

Не попасть Муравьишке домой, хоть вниз голо­вой бросайся!

Вдруг видит: рядом на листке Гусе­ница-Листо­вёртка сидит, шёл­ко­вую нитку из себя тянет, тянет и на сучок мотает.

— Гусе­ница, Гусе­ница, спу­сти меня домой! Послед­няя мне мину­точка оста­лась, — не пустят меня домой ночевать.

— Отстань! Видишь, дело делаю: пряжу пряду.

— Все меня жалели, никто не гнал, ты первая!

Не удер­жался Муравьишка, кинулся на неё, да как куснёт!

С пере­пугу Гусе­ница лапки под­жала, да кувырк с листа — и поле­тела вниз.

А Муравьишка на ней висит — крепко вце­пился. Только недолго они падали: что-то их сверху — дёрг!

И зака­ча­лись они оба на шёл­ко­вой ниточке: ниточка-то на сучок была намотана.

Кача­ется Муравьишка на Листо­вёртке, как на каче­лях. А ниточка всё длин­ней, длин­ней, длин­ней дела­ется: выма­ты­ва­ется у Листо­вёртки из брюшка, тянется, не рвётся.

Муравьишка с Листо­вёрт­кой всё ниже, ниже, ниже опус­ка­ются. А внизу, в мура­вей­нике, муравьи хло­по­чут, спе­шат, входы-выходы закрывают.

Все закрыли — один, послед­ний, вход остался. Муравьишка с Гусе­ницы кувырк — и домой!

Тут и сол­нышко зашло.

Как Лис Ежа Перехитрил

Жил в лесу Лис. Хит­рый-пре­хит­рый — всех про­ве­дёт и обма­нет. Уж на что Ёж мастер защи­щаться. На нём тулуп — куда как хорош, — Ежа и руками не возь­мёшь. А Лис схит­рил и взял.

* * *

Вот идёт Ёж по лесу, похрю­ки­вает, нож­ками-коро­тыш­ками по кореш­кам постукивает.

Лис на него.

Ёж брык! — и стал шари­ком. Поди-ка, сунься к нему, — кру­гом колючки.

Лис обо­шёл его кру­гом, вздох­нул и говорит:

— Ну, раз ты теперь шарик, надо тебя покатать.

И лапой — осто­рожно, одними ког­тями, — пока­тил его по земле.

Ёж — тук-тук-тук-фык! — сер­дится. А сде­лать ничего не может: раз­вер­нись только — разом Лис зубами схватит!

— Катись, катись, шарик, — Лис говорит.

И вка­тил его на горку.

Ёж — тук-тук-тук-фык-фык! — сер­дится, а сде­лать ничего не может.

— Катись, шарик, под горку, — Лис говорит.

И столк­нул его вниз.

А внизу под гор­кой яма была. А в яме-то — вода.

Ёж — тук-тук-тук, фык-фык-фык! — да бух в яму!

Тут уж, хочешь не хочешь, при­шлось ему раз­вер­нуться и к берегу вплавь пуститься.

А Лис уж тут как тут — и хвать его из-под низу за пузечко!

Только Ежа и видели.

Хитрый Лис и умная Уточка

Осень. Хит­рый Лис думает:

«Утки в отлёт собра­лись. Дай-ка схожу на речку — утя­тин­кой раздобудусь».

Под­крался из-за куста, видит: правда, целая стая уток у берега. Одна Уточка стоит под самым кустом, лап­кой перья в крыле перебирает.

Лис хвать её за крыло!

Со всех силё­нок рва­ну­лась Уточка. Оста­вила перья у Лиса в зубах.

«Ах ты!.. — Лис думает. — Вырва­лась как…»

Стая вспо­ло­ши­лась, под­ня­лась на крыло и улетела.

А эта Уточка не могла с ней: крыло сло­мано, перья вырваны. Она спря­та­лась в камы­шах, подальше от берега.

Ушёл Лис ни с чем.

* * *

Зима. Хит­рый Лис думает:

«Замёрзло озеро. Теперь Уточка моя, никуда от меня не денется: по снегу куда ни пой­дёт, — насле­дит, — по следу её и найду».

При­шёл на речку, — верно: лапки с пере­пон­ками насле­дили на снегу у берега. А сама Уточка под тем же кустом сидит, рас­пу­ши­лась вся.

Тут ключ из-под земли бьёт, не даёт льду намёрз­нуть, — тёп­лая полы­нья, и пар от неё идёт.

Кинулся Лис на Уточку, а Уточка — нырк от него! — и ушла под лёд.

«Ах ты!.. — Лис думает. — Уто­пи­лась ведь…»

Ушёл ни с чем.

* * *

Весна. Хит­рый Лис думает: «Тает лёд на речке. Пойду мёрз­лой утя­тин­кой полакомлюсь».

При­шёл, а Уточка пла­вает под кустом, — жива, здоровёхонька!

Она тогда ныр­нула под лёд и выско­чила в полы­нью, — под дру­гим бере­гом: там тоже ключ был.

Так всю зиму и прожила.

«Ах ты!.. — Лис думает. — Стой же, сей­час за тобой в воду кинусь…»

— Зря, зря, зря! — закря­кала Уточка.

Порх с воды и улетела.

За зиму-то у неё крыло зажило и новые пёрышки отросли.

Теремок

Стоял в лесу дуб. Тол­стый-пре­тол­стый, старый-престарый.

При­ле­тел Дятел пёст­рый, шапка крас­ная, нос вострый.

По стволу скок-поскок, носом стук-постук — высту­кал, выслу­шал и давай дырку дол­бить. Дол­бил-дол­бил, дол­бил-дол­бил — выдол­бил глу­бо­кое дупло. Лето в нём пожил, детей вывел и улетел.

Мино­вала зима, опять лето пришло.

Узнал про то дупло Скво­рец. При­ле­тел. Видит — дуб, в дубу — дырка. Чем Скворцу не теремок?

Спра­ши­вает:

— Терем-тере­мок, кто в тереме живёт?

Никто из дупла не отве­чает, пустой стоит терем.

Натас­кал Скво­рец в дупло сена да соломы, стал в дупле жить, детей выводить.

Год живёт, дру­гой живёт — сох­нет ста­рый дуб, кро­шится; больше дупло, шире дыра.

На тре­тий год узнал про то дупло жел­то­гла­зый Сыч.

При­ле­тел. Видит — дуб, в дубу — дырка с коша­чью голову. Спрашивает:

— Терем-тере­мок, кто в тереме живёт?

— Жил Дятел пёст­рый — нос вост­рый, теперь я живу — Скво­рец, пер­вый в роще певец. А ты кто?

— Я Сыч. Попа­дёшь мне в когти — не хнычь. Ночью при­лечу — цоп! — и про­глочу. Сту­пай-ка из терема вон, пока цел!

Испу­гался Скво­рец Сыча, улетел.

Ничего не натас­кал Сыч, стал так в дупле жить: на своих пёрышках.

Год живёт, дру­гой живёт — кро­шится ста­рый дуб, шире дупло.

На тре­тий год узнала про то дупло Белка. При­ска­кала. Видит — дуб, в дубу — дырка с соба­чью голову. Спрашивает:

— Терем-тере­мок, кто в тереме живёт?

— Жил Дятел пёст­рый — нос вост­рый, жил Скво­рец — пер­вый в роще певец, теперь я живу — Сыч. Попа­дёшь мне в когти — не хнычь. А ты кто?

— Я Белка — по вет­кам ска­калка, по дуп­лам сиделка. У меня зубы долги, востры, как иголки. Сту­пай из терема вон, пока цел!

Испу­гался Сыч Белки, улетел.

Натас­кала Белка моху, стала в дупле жить.

Год живёт, дру­гой живёт — кро­шится ста­рый дуб, шире дупло.

На тре­тий год узнала про то дупло Куница. При­бе­жала, видит — дуб, в дубу — дыра с чело­ве­чью голову. Спрашивает:

— Терем-тере­мок, кто в тереме живёт?

— Жил Дятел пёст­рый — нос вост­рый, жил Скво­рец — пер­вый в роще певец, жил Сыч — попа­дёшь ему в когти — не хнычь, теперь я живу — Белка — по вет­кам ска­калка, по дуп­лам сиделка. А ты кто?

— Я Куница — всех мел­ких зве­рей убийца. Я страш­ней Хоря, со мной не спорь зря. Сту­пай-ка из терема вон, пока цела.

Испу­га­лась Белка Куницы, ускакала.

Ничего не натас­кала Куница, стала так в дупле жить: на своей шёрстке.

Год живёт, дру­гой живёт — кро­шится ста­рый дуб, шире дупло.

На тре­тий год узнали про то дупло пчёлы. При­ле­тели. Видят — дуб, в дубу — дыра с лоша­ди­ную голову. Кру­жат, жуж­жат, спрашивают:

— Терем-тере­мок, кто в тереме живёт?

— Жил Дятел пёст­рый — нос вост­рый, жил Скво­рец — пер­вый в роще певец, жил Сыч — попа­дёшь к нему в когти — не хнычь, жила Белка — по вет­кам ска­калка, по дуп­лам сиделка, теперь я живу — Куница — всех мел­ких зве­рей убийца. А вы кто?

— Мы пче­ли­ный рой — друг за дружку горой. Кру­жим, жуж­жим, жалим, гро­зим боль­шим и малым. Сту­пай-ка из терема вон, пока цела!

Испу­га­лась Куница пчёл, убежала.

Натас­кали пчёлы воску, стали в дупле жить. Год живут, дру­гой живут — кро­шится ста­рый дуб, шире дупло.

На тре­тий год узнал про то дупло Мед­ведь. При­шёл. Видит — дуб, в дубу — дырища в целое окнище. Спрашивает:

— Терем-тере­мок, кто в тереме живёт?

— Жил Дятел пёст­рый — нос вост­рый, жил Скво­рец — пер­вый в роще певец, жил Сыч — попа­дёшь ему в когти — не хнычь, жила Белка — по вет­кам ска­калка, по дуп­лам сиделка, жила Куница — всех малых зве­рей убийца, теперь мы живём — пче­ли­ный рой — друг за дружку горой. А ты кто?

— А я Мед­ведь, Мишка, вашему терему крышка! Влез на дуб, про­су­нул голову в дупло, да как нажал!

Дуб-то попо­лам и рас­селся, а из него — счи­тай-ка сколько лет копилось:

шер­сти,

. да сена,

. . да воску,

. . . да моху,

. . . . да пуху,

. . . . . да перьев,

. . . . . . да пыли —

. . . . . . . да пх-х‑х!..

Теремка-то и не стало.

Кукушонок

Кукушка сидела на берёзе среди рощи.

Вокруг неё то и дело мель­кали кры­лья. Птицы хло­пот­ливо сно­вали между дере­вьями, высмат­ри­вали уют­ные уголки, тас­кали пёрышки, мох, траву.

Скоро должны были появиться на свет малень­кие птен­чики. Птицы забо­ти­лись о них. Они спе­шили — вили, стро­или, лепили.

А у Кукушки была своя забота. Она ведь не умеет ни гнёзд вить, ни птен­цов вос­пи­ты­вать. Она сидела и думала:

«Вот посижу здесь и погляжу на птиц. Кто лучше всех себе гнездо выстроит, той и под­кину своё яйцо».

И Кукушка сле­дила за пти­цами, спря­тав­шись в густой листве. Птицы не заме­чали её.

Тря­со­гузка, Конёк и Пеночка выстро­или себе гнёзда на земле. Они так хорошо спря­тали их в траве, что даже в двух шагах нельзя было заме­тить гнезда.

Кукушка поду­мала:

«Эти гнёзда ловко спря­таны! Да вдруг при­дёт Корова, неча­янно насту­пит на гнездо и раз­да­вит моего птенца. Не под­кину сво­его яйца ни Тря­со­гузке, ни Коньку, ни Пеночке».

И стала высмат­ри­вать новые гнёзда.

Соло­вей и Славка свили гнёзда в кустах.

Кукушке понра­ви­лись их гнёзда. Да тут при­ле­тела воро­ва­тая Сойка с голу­быми перьями на кры­льях. Все птицы кину­лись к ней и ста­ра­лись про­гнать её от своих гнёзд.

Кукушка поду­мала:

«Сойка вся­кое гнездо разы­щет, даже гнёзда Соло­вья и Славки. И ута­щит моего птен­чика. Куда же мне под­бро­сить своё яйцо?»

Тут на глаза Кукушке попа­лась малень­кая Мухо­ловка-Пест­рушка. Она выле­тела из дупла ста­рой липы и поле­тела помо­гать пти­цам про­го­нять Сойку.

«Вот отлич­ное гнездо для моего птенца! — поду­мала Кукушка. — В дупле его Корова не раз­да­вит и Сойка не доста­нет. Под­кину своё яйцо Пеструшке!»

Пока Пест­рушка гоня­лась за Сой­кой, Кукушка сле­тела с берёзы и снесла яйцо прямо на землю. Потом схва­тила его в клюв, под­ле­тела к липе, про­су­нула голову в дупло и осто­рожно опу­стила яйцо в Пест­руш­кино гнездо.

Кукушка была очень рада, что при­стро­ила, нако­нец, сво­его птенца в надёж­ное место.

«Вот какая я лов­кая! — думала она уле­тая. — Не вся­кая Кукушка дога­да­ется под­ки­нуть своё яйцо Пест­рушке в дупло».

Птицы про­гнали Сойку из рощи, и Пест­рушка вер­ну­лась в своё дупло. Она и не заме­тила, что в гнезде при­ба­ви­лось одно лиш­нее яйцо. Новое яйцо было почти такое же малень­кое, как любое из её четы­рёх яиц. Ей надо бы пере­счи­тать их, но малень­кая Пест­рушка не умела счи­тать даже до трёх. Она спо­койно усе­лась выси­жи­вать птенцов.

Выси­жи­вать при­шлось долго, целые две недели. Но Пест­рушка не скучала.

Она любила сидеть в своём дупле. Дупло было не широ­кое, не глу­бо­кое, но очень уют­ное. Пест­рушке больше всего нра­ви­лось, что вход в него был совсем узень­кий. Она сама с тру­дом в него про­ле­зала. Зато она была спо­койна, что никто не забе­рётся в её гнездо, когда она будет уле­тать за кор­мом для своих птенцов.

Когда Пест­рушке хоте­лось есть, она звала сво­его мужа — пёст­рого Мухо­лова. Мухо­лов при­ле­тал и садился на её место. Он тер­пе­ливо дожи­дался, пока Пест­рушка досыта наестся бабо­чек, кома­ров и мух. А когда она воз­вра­ща­лась, он взле­тал на ветку, как раз про­тив дупла, и весело распевал:

— Тц! Крути, крути! Крути, крути! — При этом он быстро кру­тил своим пря­мым чёр­ным хво­стом и потря­хи­вал пёст­рыми крылышками.

Коро­тень­кая была у него песня, но Пест­рушка слу­шала её все­гда с удовольствием.

Нако­нец Пест­рушка почув­ство­вала, будто кто-то шеве­лится под ней! Это был пер­вый птен­чик — голый, сле­пой. Он барах­тался среди скор­лу­пок яйца. Пест­рушка сей­час же унесла скор­лупки из гнезда.

Скоро появи­лись на свет ещё три птен­чика. Теперь Пест­рушке и Мухо­лову при­ба­ви­лось хло­пот. Надо было кор­мить четы­рёх и выси­жи­вать пятое яйцо.

Так про­шло несколько дней. Четыре птен­чика под­росли и покры­лись пушком.

Тут только вышел из яйца пятый пте­нец. У него была очень тол­стая голова, боль­шу­щий рот, покры­тые кожи­цей глаза навы­кате. И весь он был какой-то жили­стый, нескладный.

Мухо­лов сказал:

— Не нра­вится мне что-то этот уро­дец. Давай выки­нем его из гнезда!

— Что ты! Что ты! — испу­га­лась Пест­рушка. — Не вино­ват же он, что таким родился.

С этой минуты у Мухо­лова и Пест­рушки не стало отдыха. До ночи тас­кали птен­цам корм и уби­рали за ними в гнезде. Всех больше ел пятый птенец.

А на тре­тий день слу­чи­лось несчастье.

Мухо­лов и Пест­рушка уле­тели за кор­мом. А когда при­ле­тели, уви­дели двух своих пуши­стых птен­чи­ков на земле под липой. Они уда­ри­лись голо­вой о корень и раз­би­лись насмерть.

Но как они могли выпасть из дупла?

Пест­рушке и Мухо­лову неко­гда было горе­вать и раз­ду­мы­вать. Остав­ши­еся птенцы громко кри­чали от голода. Всех громче кри­чал уродец.

Пест­рушка и Мухо­лов по оче­реди сунули ему в рот при­не­сён­ный корм. И опять улетели.

Сей­час же уро­дец задом под­ко­пался под одного из остав­шихся в дупле бра­ти­шек. Бра­тишка поба­рах­тался и угнез­дился в ямке на спине уродца.

Тогда уро­дец ткнулся голо­вой в дно дупла. Как руками, упёрся голыми тон­кими кры­лыш­ками в стенки и стал задом-задом выпя­чи­ваться из дупла.

Вот пуши­стый птен­чик, сидя в ямке на спине уродца, пока­зался в отвер­стии дупла. Пест­рушка в это время под­ле­тала к липе с бабоч­кой в клюве. И она уви­дела: вдруг снизу что-то под­бро­сило её пуши­стого птенчика.

Птен­чик выле­тел из гнезда, бес­по­мощно пере­вер­нулся в воз­духе и упал на землю.

В ужасе Пест­рушка выпу­стила бабочку, вскрик­нула и кину­лась к птен­чику. Он был уже мёртв.

Пест­рушка и тут не поняла, что выбра­сы­вает её пуши­стых птен­чи­ков из дупла пте­нец-уро­дец. И кто бы мог поду­мать, что он такой зло­дей? Ведь ему было только три дня от роду. Он был ещё совсем голень­кий и слепой.

Когда Пест­рушка уле­тела, он так же под­са­дил себе на спину чет­вёр­того — послед­него — бра­тишку. И так же, упёр­шись голо­вой и кры­лыш­ками, неожи­дан­ным и силь­ным толч­ком вытолк­нул его из дупла.

Теперь он остался в гнезде один. Мухо­лов и Пест­рушка пого­ре­вали-пого­ре­вали о пуши­стых своих птен­цах, но делать нечего — стали одного уродца кор­мить. А он рос не по дням, а по часам. Глаза у него открылись.

— Погляди, какой он стал тол­стый, — гово­рил Мухо­лов Пест­рушке, когда они встре­ча­лись у дупла, каж­дый с муш­кой в клюве. — И такой обжора: прямо нена­сыт­ный чертёнок!

Но Пест­рушка уже не боя­лась за сына. Она знала, что доб­рый Мухо­лов вор­чит нарочно.

А нена­сыт­ный пте­нец всё рос и рос. И про­жор­ли­вость его росла вме­сте с ним. Сколько ни при­но­сили еды, ему всё мало.

Он уже так вырос, что запол­нил собой всё дупло. Он покрылся пят­ни­стыми рыжими перьями, но всё ещё пищал, как малень­кий, и про­сил есть.

— Что нам делать? — тре­вожно спра­ши­вал Мухо­лов у Пест­рушки. — Он пере­рос уже нас с тобой. И он совсем не похож на моло­дую Мухоловку.

— Я и сама вижу, — грустно отве­чала Пест­рушка, — что он не род­ной наш сын. Это Куку­шо­нок. Но теперь уж ничего не поде­ла­ешь: нельзя же оста­вить его уми­рать с голоду. Он наш при­ё­мыш. Мы должны его выкормить.

И они его кор­мили с утра до ночи.

Лето кон­чи­лось. Всё чаще дул силь­ный осен­ний ветер, ста­рая липа дро­жала и скри­пела под его поры­вами. Птицы в роще собра­лись на юг.

Тря­со­гузка, Конёк, Пеночка, Соло­вей и Славка отправ­ля­лись в путь со сво­ими птен­цами. Они звали с собой Мухо­лова и Пеструшку.

А те только молча качали голо­вой и пока­зы­вали на ста­рую липу. Из дупла её раз­да­вался голод­ный писк и высо­вы­вался широко рази­ну­тый клюв Кукушонка.

Пест­рушка каж­дый день упра­ши­вала его вылезти из гнезда.

— Смотри, — гово­рила она ему, — уже холода настают. И тебе и нам пора уле­теть отсюда. Да и опасно оста­ваться в гнезде: ветер с каж­дым днём силь­ней, того и гляди сло­ма­ется ста­рая липа!

Но Куку­шо­нок только кру­тил голо­вой и по-преж­нему оста­вался в дупле.

При­шла холод­ная осень, стали исче­зать мухи и бабочки. Нако­нец Мухо­лов ска­зал Пеструшке:

— Больше нельзя нам оста­ваться здесь. Летим, летим, пока сами не умерли с голоду. Всё равно уж нам нечем кор­мить Куку­шонка. Без нас он скоро про­го­ло­да­ется и выле­зет из дупла.

При­шлось Пест­рушке послу­шаться мужа. В послед­ний раз они накор­мили сво­его при­ё­мыша. Потом выле­тели из рощи и понес­лись на юг Куку­шо­нок остался один. Скоро ему захоте лось есть, и он стал кри­чать. Никто не под­ле­тал к нему.

Напрасно он ста­рался подальше высу­нуть голову из дупла, кру­тил ею во все сто­роны и кри­чал всё громче и громче. Пест­рушка и Мухо­лов были уже далеко и не могли его слы­шать. К вечеру он охрип от крика, но всё ещё сидел в гнезде.

А ночью под­ня­лась буря. Дождь хле­стал в дупло.

Куку­шо­нок втя­нул голову в плечи и сидел, при­жав­шись к стенке. Он весь дро­жал от холода и страха.

Ветер был такой силь­ный, что ста­рая липа кача­лась, как тра­винка, и громко скри­пела. Каза­лось, вот-вот она трес­нет от корня до самой макушки.

К утру буря утихла. Куку­шо­нок всё ещё сидел, при­жав­шись к стенке. Он ещё не мог опом­ниться от страха.

Когда солнце взо­шло высоко, его лучи про­скольз­нули в дупло и согрели мок­рого Кукушонка.

За ночь к нему вер­нулся голос. Но он уже так ослаб от голода, что не мог под­няться на ноги и высу­нуть голову из дупла.

Днём в рощу при­шли Маль­чик и Девочка.

Ветер под­ни­мал с земли жёл­тые листья и кру­тил в воз­духе. Дети бегали и ловили их. Потом они при­ня­лись играть в прятки. Маль­чик спря­тался за ствол ста­рой липы.

Вдруг ему почу­дился пти­чий крик из глу­бины дерева.

Маль­чик под­нял голову, уви­дел дупло и вска­раб­кался на дерево.

— Сюда! — крик­нул он сестре. — Тут в дупле кукушка сидит.

Девочка при­бе­жала и попро­сила брата достать ей птицу.

— Я не могу про­су­нуть руку в дупло! — ска­зал Маль­чик. — Дырка слиш­ком узенькая.

— Тогда я вспугну кукушку, — ска­зала Девочка, — а ты лови её, когда она поле­зет из дупла.

Девочка при­ня­лась коло­тить пал­кой по стволу.

В дупле под­нялся оглу­ши­тель­ный гро­хот. Куку­шо­нок собрал послед­ние силы, ногами и кры­льями упёрся в стенки и стал выры­ваться из дупла.

Но как ни ста­рался, не мог про­тис­нуться наружу.

— Смотри! — закри­чала Девочка. — Кукушка не может вылезти, она слиш­ком толстая.

— Погоди, — ска­зал Маль­чик, — сей­час я её вытащу.

Он достал из кар­мана перо­чин­ный ножик и рас­ши­рил им вход в дупло. При­шлось выре­зать широ­кую дыру в дереве, прежде чем уда­лось выта­щить из него Куку­шонка. Он давно уже вырос с боль­шую кукушку и был в три раза толще своей при­ём­ной матери — Пеструшки.

Но от дол­гого сиде­ния в дупле он был очень непо­во­рот­лив и не умел летать.

— Мы возь­мём его с собой, — решили дети, — и будем кормить.

* * *

Мимо пустой липы про­ле­тали на юг птицы. Среди них была и Кукушка.

Она уви­дела дупло, куда вес­ной опу­стила своё яйцо, и опять подумала:

«Какая я лов­кая! Как хорошо я устро­ила сво­его птенца! Где-то он теперь? Верно, встречу его на юге».

И она ско­рей поле­тела дальше.

Золотое сердечко

В роще росли рядом моло­день­кая Рябина, пожи­лая Берёзка и ста­рый Дуб. Когда набе­гал вете­рок, они шеле­стели листьями. Так они раз­го­ва­ри­вали между собой. Ста­рый Дуб умел ещё на раз­ные лады скри­петь ство­лом. Когда ветер был силь­ный, голос Дуба слы­шен был по всей роще. Но всё равно Зоечка и её ста­рая тётя не пони­мали ни шеле­ста, ни скрипа деревьев.

В пер­вый раз Зоечка и её тётя при­шли в рощу, когда поспела зем­ля­ника. Они брали ягоды, а на дере­вья не обра­щали ника­кого внимания.

При­ле­тела серая тон­кая птица, села на ветку моло­день­кой Рябины и закуковала:

— Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!

Тётя ска­зала:

— Слы­шишь, Зоечка, — кукушка! Когда я была малень­кой, мы пели про неё хоро­шень­кую песенку.

И тётя запела тон­ким жалост­ным голоском:

Там вдали за рекой
Раз­да­ётся порой:
Ку-ку! Ку-ку!
Это птичка кричит
У зелё­ных ракит:

Ку-ку! Ку-ку!
Поте­ряла детей, —
Жалко бед­нень­ких ей.
Ку-ку! Ку-ку!
Ку-ку‑у!..

Тут голо­сок тёти задро­жал-задро­жал, а Зоечка горько расплакалась.

Тётя погла­дила Зоечку по головке и сказала:

— Золо­тое у тебя сер­дечко: всех-то жалеет!

Тогда моло­день­кая Рябина заше­ле­стела всеми сво­ими раз­рез­ными листьями:

— Слу­шайте! Слу­шайте! Ведь это ужасно глу­пая песенка! Кукушка совсем не теряет своих детей. Она нарочно под­ки­ды­вает их в чужие гнёзда. Не жалейте, пожа­луй­ста, Кукушку. Жалейте, пожа­луй­ста, дру­гих птичек.

Но Зоечка и её тётя не слу­шали шеле­ста листьев.

А серая тон­кая птица всё куко­вала, да так жалобно:

— Ку-ку! Ку-ку!

При­ле­тела бурая тон­кая птица, села на ветку пожи­лой Берёзы и прон­зи­тельно захихикала:

— Хи-хи-хи-хи-хи!

Тут Зоечка ещё пуще зали­лась слезами:

— Зачем эта гад­кая птица сме­ётся над бед­ной Кукушечкой!

Тётя опять погла­дила Зоечку по головке и сказала:

— А вот мы её сейчас!..

Под­няла сучок, зама­хала им на бурую тон­кую птицу:

— Кыш! Кыш! — И про­гнала её.

Тогда пожи­лая Берёза заше­ле­стела всеми сво­ими листьями, похо­жими на сердечки:

— Слу­шайте, слу­шайте! Ведь это ужасно глу­пое недо­ра­зу­ме­ние. Сами жале­ете Кукушку и сами её про­гнали! Кукушка-отец кри­чит: ку-ку! ку-ку! А Кукушка-мать кри­чит: хи-хи-хи-хи!

Бурая — это и есть Кукушка-мать. Сами поёте песенку и сами не зна­ете, про кого.

Моло­день­кая Рябина про­шеп­тала чуть слышно:

— Совер­шенно спра­вед­ливо, совер­шенно справедливо.

А ста­рый Дуб мол­чал: он три­ста лет про­жил на свете, и его больше не инте­ре­со­вали слез­ли­вые песенки.

В дру­гой раз Зоечка и её тётя при­шли в рощу, когда поспела малина.

Они подо­шли к ста­рому Дубу. Вдруг из его кор­ней выпорх­нула крас­но­гру­дая птичка. Зоечка накло­ни­лась и уви­дела между кор­нями гнёз­дышко. В нём сидело шесть птен­чи­ков. Пятеро было в тёп­лом пушку, а шестой ещё совсем голый.

Зоечка сей­час же расплакалась:

— Зачем он голень­кий, ему холодно!..

А тётя опять погла­дила Зоечку по головке и сказала:

— Золо­тое сердечко!

Тогда моло­день­кая Рябина заше­ле­стела всеми сво­ими раз­рез­ными листьями:

— Слу­шайте, слу­шайте! Ведь этот пте­нец вышел на свет тремя днями позже дру­гих. Он под­рас­тёт и оде­нется. Те пятеро тоже были голень­кие, а над ними не пла­кала даже их род­ная мать.

И пожи­лая Берёзка заше­ле­стела всеми сво­ими листьями, похо­жими на сердечки:

— Слу­шайте, слу­шайте! Ведь это же Куку­шо­нок! Не его надо жалеть, а дру­гих птенчиков.

Но Зоечка и её тётя не обра­щали ника­кого вни­ма­ния на шелест листьев. …..

А ста­рый Дуб молчал.

И в тре­тий раз Зоечка и её тётя при­шли в рощу, когда осен­ний ветер сры­вал с дере­вьев их листья.

Зоечка гля­нула под корни ста­рого Дуба и заплакала.

Там сидел один Куку­шо­нок. Он так вырос, что закры­вал собой всё гнёздышко.

При­ле­тела крас­но­гру­дая птичка, и Куку­шо­нок сей­час же открыл рот и закричал.

Куку­шо­нок был так велик, а крас­но­гру­дая птичка была так мала. Ей при­шлось сесть ему на голову, чтобы скор­мить ему бабочку, кото­рую она при­несла. И голова крас­но­гру­дой птички при этом совсем исчезла в рази­ну­том рте Кукушонка.

Тётя спро­сила Зоечку:

— Что ты пла­чешь, моё сердечко?

И Зоечка про­шеп­тала, всхлипывая:

— Да… Все птен­чики давно уже выле­тели из гнезда. А этот бед­нень­кий — хны! хны! Всё время хочет кушать!

Тогда моло­день­кая Рябина про­шеп­тала всеми сво­ими остав­ши­мися раз­рез­ными листьями:

— Смот­рите, смот­рите! Ведь это Кукушонок!

Когда он был ещё голень­кий, он вышвыр­нул из гнезда всех детей Крас­но­грудки. Они были сла­бые, в пушку и погибли один за дру­гим в траве.

Куку­шо­нок убил их. Пожа­лейте птен­чи­ков Красногрудки!

И пожи­лая Берёза про­шеп­тала всеми сво­ими остав­ши­мися листьями, похо­жими на сердечки:

— Смот­рите, смот­рите! Он вырос гораздо больше своей кор­ми­лицы-Крас­но­грудки, а всё ещё про­сит есть у неё. Он лен­тяй и обжора. Его нельзя жалеть!

Но Зоечка ещё пуще зали­лась сле­зами и прохныкала:

— Все дру­гие птички — хны! хны! — уле­тят за море в тёп­лые края. А эта оста­нется. Пой­дёт снег. И — хны! хны! — бед­ная птичка замёрзнет.

Тётя ска­зала:

— Не могу видеть, как раз­ры­ва­ется твоё золо­тое сер­дечко. Зна­ешь что, — возь­мём эту птичку домой. Ты сама будешь кор­мить её булоч­кой, пока опять не наста­нут тёп­лые дни.

И Зоечка про­шеп­тала сквозь слёзы:

— И буду петь ей песенку.

Тут даже ста­рый Дуб не выдер­жал и проскрипел:

— Скры!.. Скру!.. Поскру!.. Послу­шайте! Ведь это ж ужасно груст… нет, глу­пая исто­рия! Бросьте Куку­шонка! Крас­но­грудка, прочь, — он испра­вится. Кры­лья есть, какая кру­чина? А булку — кры­сам! Послу­шайте! Скрылись!..

Зоечка и её тётя заткнули уши от страш­ного скрипа ста­рого Дуба, под­хва­тили Куку­шонка и поспешно ушли из рощи.

Дома Зоечка поса­дила Куку­шонка за куклин стол и до тех пор кор­мила его слад­кой булоч­кой, пока Куку­шо­нок не пере­стал про­сить есть.

Тогда Зоечка уло­жила его в куклину кро­ватку, при­крыла кукли­ным оде­я­лом и запела тон­ким жалост­ным голоском:

Там вдали за рекой
Раз­да­ётся порой:
Ку-ку! Ку-ку!

Куку­шо­нок сей­час же закрыл глазки.

Зоечка дальше:

Это птичка кричит
У зелё­ных ракит:
Ку-ку! Ку-ку!

Куку­шо­нок пере­вер­нулся на спинку.

Зоечка тихонько кон­чила песенку:

Поте­ряла детей,
Жалко бед­нень­ких ей.
Ку-ку! Ку-ку!

Куку­шо­нок дрыг­нул нож­ками и сдох.

Глупые вопросы

Тихо в ком­нате. Отец с утра сел за стол. Пишет. Вдруг рас­пах­ну­лась дверь, вбе­жала его малень­кая дочь.

— Мама ушла. Мне одной скучно. Можно, я буду у тебя играть?

— Хорошо. Только тихо. Садись вон у окна.

И не мешай мне.

Взяла стул, взо­бра­лась на него с ногами и рас­смат­ри­вает книжку с кар­тин­ками. Но книжка ста­рая, давно зна­ко­мые кар­тинки. Из рас­кры­того окна виден берег реки, опушка леса.

Книжка летит на пол. Дочь уже на подоконнике.

— Пчичку вижу, — гово­рит она через минуту тихо­нечко, будто про себя.

— Птичку, — поправ­ляет отец, не под­ни­мая головы от бумаги. — Какую птичку?

— Да про­сто птичка маленькая.

— Про­сто пти­чек не бывает.

— Нет бывает. Вот такие.

— Какого цвета?

— Какого… Пти­чьего цвета: серень­кая да белень­кая. В реке на камушке сидит. И ещё дру­гая. По берегу бежит. Смотри, смотри, кла­ня­ется. А та ей с камушка хво­сти­ком кивает.

— Мне отсюда не видно. А дру­гая какого цвета?

— Песоч­нень­кого. И с галстучком.

— Песоч­ного цвета, с чёр­ным гал­сту­ком и кла­ня­ется, — это зуёк. А та, на камушке, хво­сти­ком кивает, — это плиска, тря­со­гузка. У каж­дой птицы своё имя.

— Я знаю. Вон сорока-бело­бока из леса выле­тела, по земле ска­чет. Хво­ста­тая какая. Отчего такой хвост?

— Ну, как — отчего? Что ты спрашиваешь?

— Не зна­ешь? А отчего зуёк кла­ня­ется, а плиска хво­сти­ком кивает? Это они здороваются?

— Какие пустяки. Разве птицы здороваются?

— А вон ещё птицы. Белые, белые! Большие.

— Ну, чайки.

— Да, да… Они рыбку из воды клюют. А зачем они белые?

— Какие глу­пые вопросы! Я ска­зал тебе: мне не мешай. А ты всё время со мной раз­го­ва­ри­ва­ешь. Сту­пай отсюда. Зай­мись сво­ими игруш­ками. Сту­пай, сту­пай, нечего.

Дочь надула губки, всхлип­нула. Но ослу­шаться не посмела — ушла.

Отец вдруг поло­жил перо. Посмот­рел в окно и крепко заду­мался. А вече­ром, когда дочь при­шла поце­ло­вать его на ночь, он ска­зал ей:

— Ты про­сти меня, пожа­луй­ста, что я утром назвал твои вопросы глу­пыми. Они совсем не глу­пые. Я поду­мал, и теперь могу тебе рас­ска­зать три сказки.

— Рас­скажи, рас­скажи! — обра­до­ва­лась дочь.

И она ловко вска­раб­ка­лась к нему на колени.

Отчего у сороки такой хвост

— Пер­вая сказка, — ска­зал отец. — Жила-была птица. Спро­сишь, какая? Да ника­кая. Про­сто птица и всё тут. У неё имени не было, одно назва­нье — птица. И жила она зна­ешь где? У чело­века в голове. Один раз чело­век открыл рот, хотел зев­нуть. Она — порх, и вылетела.

Смот­рит, — день весен­ний, весё­лый. Небо голу­бое-голу­бое, на нём солнце, белые облака. Про­стору сколько!

Внизу стоит лес — куд­ря­вый, густой, тени­стый. Уют­ный такой. А ниже леса — река. Вода бежит, бле­щет, по бере­гам кусточки зелё­ные, песок золо­той горит.

«Ах! — думает птичка. — Кра­сота какая! Весело как!»

Весело-то весело, а кушать надо.

Видит: мухи, комары кру­гом летают.

Зама­хала кры­лыш­ками, погна­лась за ними. А кры­лышки у неё ни длинны, ни коротки, ни круглы, ни остры: средненькие.

Машет кры­лыш­ками, за мухами, кома­рами гоня­ется, а пой­мать не может.

Вдруг мчится стриж. Впе­рёд про­нёсся, круг дал, да назад, да вниз, да вверх, вправо, влево, — да всех мух, кома­ров и переловил.

— Вот, — гово­рит, — как летать надо, чтобы мух, кома­ров ловить. Вот какие кры­лья для этого надо, видела?

Посмот­рела птица, — у него кры­лья длин­ные-длин­ные. Сло­жит их, — под ними и хво­ста не видно. Узкие кры­лья, ост­рые, как кри­вые нож­ницы, если их растопырить.

«Ну, так я в лес полечу, — думает птица. — Там себе что-нибудь промыслю».

При­ле­тела в лес, а там — чаща. Кры­лья за ветки заде­вают, хвост пово­ра­чи­вать не успевает.

А хвост у неё ни дли­нен, ни коро­ток, ни широк, ни узок, — средненький.

Выско­чила из чащи сорока, хохочет:

— Да разве с таким хво­стом в лесу летать?

Тут во какой хвост надо, видела?

И под­няла свой хвост. А хвост у сороки длин­ней самой сороки.

— Кры­лышки тебе поменьше бы надо, покруг­лей, а хво­ста при­ба­вить, чтобы верть, и повер­нула, — верть, и в дру­гую сто­рону. В чаще-то всё так.

Дёр­нула хво­стом и нет её.

«Ну, — думает птица, — зна­чит, на реку мне лететь надо. Там промыслю».

И поле­тела.

Тут пер­вой сказке конец, а тебе ответ, — отчего у сороки такой хвост.

Кому зуёк кланяется, а плиска хвостом кивает

— Вто­рая сказка, — гово­рит отец. — При­ле­тела птица на реку.

Села на обрыв и видит: по песку, у самой волны, бегает зуёк. Побе­жит-побе­жит и ста­нет. А ста­нет, — сей­час кла­няться нач­нёт. И кла­ня­ется, и кланяется.

А на камушке в воде сидит тонень­кая плиска. И всё хво­сти­ком кивает, всё кивает хвостиком.

Птица думает:

«Кому это они кла­ня­ются? Уж не мне ли?

Вдруг — жжип! — со сви­стом про­нёсся над ней чег­лок-соко­лок. И пропал.

Зуёк и плиска кри­чат птице:

— Сча­стье твоё, что ты смир­нё­хонько сидела.

А то уви­дел бы тебя чег­лок-соко­лок и унёс в ког­тях. Писк­нуть бы не успела.

Птица уди­ви­лась:

— А почему бы он меня уви­дел, если б я двигалась?

— Да потому, что ты на земле сидишь, кру­гом тебя одни камни, тихо всё, не шеве­лится. А кто шевель­нётся, того сразу заметно.

— Так чего же вы-то кла­ня­е­тесь, вы чего киваете?

— А мы у волны живём. Волна колы­шется, и мы колы­шемся. Нам так надо. Ста­нем смирно, а кру­гом всё дви­жется, всё кача­ется, — сразу нас заметно.

Тут вто­рой сказке конец, а тебе ответ, — кому зуёк кла­ня­ется, а плиска хво­сти­ком кивает. И тре­тья сказка…

Почему чайки белые

Птица думает:

«В воз­духе мне не про­жить, в лесу не про­жить, и на реке, выхо­дит, тоже не про­жить: я пря­таться не умею. Кто бы меня защитил?»

И видит — летит-плы­вёт над рекой белая чайка.

Вдруг чайка кры­лья сло­жила и пала в воду. Пала в воду, кры­льями над спи­ной взмах­нула и опять на воз­дух поднялась.

А во рту у неё — рыбка.

Тут ещё и ещё со всех сто­рон нале­тели белые чайки. Стали над рекой кру­житься, падать, под­ни­маться, — из воды рыбок таскать.

«Вот славно, — думает птица. — При­стану к чай­кам. И сыта буду и цела буду: чайки боль­шие, чайки силь­ные, они меня от чег­лока-соколка защитят».

Поле­тела к белым чайкам:

— При­мите меня в артель!

Посмот­рели на неё белые чайки и говорят:

— Не годишься ты в нашу артель. Как ты своим носом рыбку будешь ловить? У нас, видишь, носы креп­кие, ост­рые. А твой нос ни кре­пок, ни мягок, ни тупой, ни ост­рень­кий, — средненький.

— Ничего, как-нибудь, — гово­рит птица.

— И серень­кая ты, — гово­рят белые чайки. — Даже и не пой­мёшь, какого цвета. А мы, видишь, белые.

— А почему вы белые? — спра­ши­вает птица.

— Нам дру­гими быть нельзя, — отве­чают белые чайки. — Пер­вое дело, рыбки из воды нас видеть не должны, — а то разве их поймаешь.

Рыбки снизу смот­рят, — над ними пото­лок белый. Реч­ной пото­лок. А над ним — небо, на нём облака белые. Нас, белых, над белым, под белым рыб­кам не видно.

Вто­рое дело, мы друж­ной арте­лью рыбку ловим. Раз­ле­тимся в раз­ные сто­роны, и каж­дая высмат­ри­вает рыбку. Рыба ста­дами ходит.

Вот мы и гля­дим друг за друж­кой издали, из глаз не выпускаем.

Вот сло­жила подружка кры­лья, — пала на воду. Ага, зна­чит, рыбка там!

И все мы к счаст­ли­вой подружке спе­шим, все рядом ловить принимаемся.

Издали мы друг на дружку сбоку смот­рим. И нам друг дружку хорошо видать: ведь белые мы, замет­ные на воде и над берегом.

— А тебя, серень­кую, нам не усмот­реть: ты над бере­гом поле­тишь — не видно, мимо леса — не видно и под небом — не видно. Уж на что у чег­лока-соколка глаза вост­рые, и тот тебя не при­ме­тил. А кого не видно, для нас того и нет.

— А как же я? — спра­ши­вает птица.

— Да тебя и вовсе нет, — отве­чают белые чайки. — Ты кру­гом сред­нень­кая. Ты выду­ман­ная. Таким под солн­цем места нет. Посмотри-ка ты на себя в воду.

Посмот­рела птица вниз. Там, в тихой реке, всё как в зер­кале: и белые чайки кру­жат, и зуёк кла­ня­ется, и плиска хво­стом кивает, и сорока при­ле­тела — на кусту сидит, и стриж в небе мчится. А её — птицы — нет.

— И лети-ка, ты, — гово­рят чайки, — назад, откуда взялась!

Делать нечего — поле­тела птица назад, к сво­ему человеку.

Чело­век тот как раз спал, — рот разинул.

Птица и впорх­нула ему в голову.

Чело­век глот­нул, вздох­нул, проснулся и говорит:

— Вот сон какой при­снился! Будто жила была птица… — И тут тре­тьей сказке конец, в тебе ответ, — почему чайки белые.

Где раки зимуют

В кухне на табу­ретке сто­яла плос­кая кор­зина, на плите — кастрюля, на столе — боль­шое белое блюдо. В кор­зине были раки, в кастрюле был кипя­ток с укро­пом и солью, а на блюде ничего не было.

Вошла Хозяйка и начала:

раз — опу­стила руку в кор­зину и схва­тила рака попе­рёк спины;

два — кинула рака в кастрюлю, подо­ждала, пока он сва­рится, и —

три — пере­ло­жила рака лож­кой из кастрюли на блюдо.

И пошло, и пошло.

Раз — чёр­ный рак, схва­чен­ный попе­рёк спины, сер­дито шеве­лил усами, рас­кры­вал клешни и щёл­кал хвостом;

два — рак оку­нался в кипя­ток, пере­ста­вал шеве­литься и краснел;

три — крас­ный рак ложился на блюдо, лежал непо­движно, и от него шёл пар.

Раз-два-три, раз-два-три, — в кор­зине оста­ва­лось всё меньше чёр­ных раков, кипя­ток в кастрюле кипел и буль­кал, а на белом блюде росла гора крас­ных раков.

И вот остался в кор­зине один, послед­ний рак.

Раз — и Хозяйка схва­тила его паль­цами попе­рёк спины.

В это время ей крик­нули что-то из столовой.

— Несу, несу! Послед­ний! — отве­тила хозяйка — и спу­та­лась: два — кинула чёр­ного рака на блюдо, подо­ждала немножко, под­це­пила лож­кой с блюда крас­ного рака и — три — опу­стила его в кипяток.

Крас­ному раку было всё равно, где лежать: в горя­чей кастрюле или на про­хлад­ном блюде. Чёр­ному раку совсем не хоте­лось в кастрюлю, не хоте­лось ему лежать и на блюде. Больше всего на свете ему хоте­лось туда, где раки зимуют.

И, долго не раз­ду­мы­вая, он начал своё путе­ше­ствие: задом-задом, на попят­ный двор.

Он наткнулся на гору непо­движ­ных крас­ных раков и забился под них.

Хозяйка укра­сила блюдо укро­пом и подала на стол.

Белое блюдо с крас­ными раками и зелё­ным укро­пом было кра­сиво. Раки были вкус­ные. Гости были голодны. Хозяйка была занята. И никто не заме­тил, как чёр­ный рак пере­ва­лился с блюда на стол и задом-задом под­полз под тарелку, задом-задом добрался до самого края стола.

А под сто­лом сидел котё­нок и ждал, не пере­па­дёт ли ему что-нибудь с хозяй­ского стола.

Вдруг — бац! — трес­нулся перед ним кто-то чёр­ный, усатый.

Котё­нок не знал, что это рак, думал — боль­шой чёр­ный тара­кан, и толк­нул его носом.

Рак попя­тился.

Котё­нок тро­нул его лапкой.

Рак под­нял клешню.

Котё­нок решил, что с ним дела иметь не стоит, обер­нулся и маз­нул его хвостом.

А рак — хвать! — и зажал ему клеш­нёй кон­чик хвоста.

Что тут с котён­ком стало! «Мяу! — он скак­нул на стул. — Мяу! — со стула на стол. — Мяу! — со стола на под­окон­ник. — Мяу!» — и выско­чил на двор.

— Держи, держи, беше­ный! — кри­чали гости.

Но котё­нок вих­рем помчал через двор, взле­тел на забор, понёсся по саду. В саду был пруд, и котё­нок, верно, сва­лился бы в воду, если б рак не раз­жал клешни и не отпу­стил хвост.

Котё­нок повер­нул назад и гало­пом поска­кал домой.

Пруд был малень­кий, весь зарос тра­вой и тиной. Жили в нём лени­вые хво­ста­тые три­тоны, да кара­сики, да улитки. Житьё у них было скуч­ное, — все­гда всё одно и то же. Три­тоны пла­вали вверх и вниз, кара­сики пла­вали взад-впе­рёд, улитки пол­зали по траве: один день наверх пол­зут, дру­гой — вниз спускаются.

Вдруг всплес­нула вода, и чьё-то чёр­ное тело, пус­кая пузыри, опу­сти­лось на дно.

Сей­час же все собра­лись на него погля­деть: при­плыли три­тоны, при­бе­жали кара­сики, поползли вниз улитки.

И верно — было на что погля­деть: чёр­ный был весь в пан­цире — от кон­чика усов до кон­чика хво­ста. Глад­кие латы охва­ты­вали его грудь и спину. Из-под твёр­дого забрала на тонень­ких сте­бель­ках высо­вы­ва­лись два непо­движ­ных глаза. Длин­ные пря­мые усы тор­чали впе­рёд, как пики. Четыре пары тон­ких ног были, как вилочки, две клешни — как две зуба­стые пасти.

Никто из пру­до­вых жите­лей ещё ни разу в жизни не видел рака, и все из любо­пыт­ства лезли поближе к нему. Рак шевель­нулся — все испу­га­лись и ото­дви­ну­лись подальше. Рак под­нял перед­нюю ножку, ухва­тил вил­кой свой глаз, вытя­нул сте­бе­лёк и давай чистить.

Это было так уди­ви­тельно, что все опять полезли на рака, а один кара­сик даже наткнулся на его усы. Рраз! — Рак схва­тил его клеш­нёй, и глу­пый кара­сик раз­ле­телся пополам.

Вспо­ло­ши­лись кара­сики, раз­бе­жа­лись — кто куда. А голод­ный рак спо­койно при­нялся за еду.

Сытно зажил рак в пруду. Целыми днями он отды­хал в тине. Ночами бро­дил, ощу­пы­вал усами дно и тразу, хва­тал клеш­нями тихоходов-улиток.

Три­тоны и кара­сики боя­лись теперь его и близко не под­пус­кали к себе. Да ему доста­точно было и ули­ток: он съе­дал их вме­сте с доми­ками, и пан­цирь его только креп от такой пищи.

Но вода в пруду была гни­лая, затх­лая. И его по-преж­нему тянуло туда, где раки зимуют.

Раз вече­ром начался дождь. Он лил всю ночь, и к утру вода в пруду под­ня­лась, вышла из бере­гов. Струя под­хва­тила рака и понесла его прочь из пруда, ткнула в какой-то пень, под­хва­тила опять и бро­сила в канаву.

Рак обра­до­вался, рас­пра­вил широ­кий хвост, захло­пал им по воде и задом-задом, как пол­зал, поплыл.

Но дождь кон­чился, канава обме­лела — плыть стало неудобно. Рак пополз.

Полз он долго. Днём отды­хал, а ночью снова отправ­лялся в путь. Пер­вая канава свер­нула во вто­рую, вто­рая — в тре­тью, тре­тья — в чет­вёр­тую, а он всё пятился-пятился, полз-полз, — и всё никак не мог никуда при­ползти, выбраться из ста канав.

На деся­тый день пути он забрался, голод­ный, под какую-то корягу и стал ждать, не попол­зёт ли мимо улитка, не про­плы­вёт ли рыбка или лягушка.

Вот сидит он под коря­гой и слы­шит: бул­тых! Что-то тяжё­лое упало с берега в канаву.

И видит рак: плы­вёт к нему мор­да­стый зверь с усами, с корот­кими лапами, а ростом с котёнка.

В дру­гое время рак испу­гался бы, попя­тился от такого зве­рюги. Но голод — не тётка. Чем-нибудь надо брюхо набить.

Про­пу­стил рак зверя мимо себя да хвать его клеш­нёй за тол­стый воло­са­тый хвост! Думал, отре­жет, как нож­ни­цами. Да не тут-то было. Зверь — а это была водя­ная крыса — как рва­нёт, и легче птички выле­тел рак из-под коряги. Мет­нула крыса хво­стом в дру­гую сто­рону, — крак! — и пере­ло­ми­лась рачья клешня пополам.

Упал рак на дно и лежит. А крыса дальше поплыла с его клеш­нёй на хво­сте. Спа­сибо ещё — не хва­тила рака сво­ими страш­ными зубами; не помог бы ему и креп­кий панцирь.

Пополз рак дальше с одной клешнёй.

Нашёл водо­росли и поел их. Потом попал в ил. Рак засу­нул в него свои лапки-вилки и давай ими шарить. Левая зад­няя лапка нащу­пала и схва­тила в илу чер­вяка. Из лапки в лапку, из лапки в лапку, из лапки в лапку — отпра­вил рак чер­вяка себе в рот.

Под­кре­пился и пополз дальше.

Целый месяц уже дли­лось путе­ше­ствие по кана­вам, когда рак вдруг почув­ство­вал себя плохо, так плохо, что не мог ползти дальше; и стал он хво­стом песок в берегу воро­шить, рыть. Только успел вырыть себе норку в песке, как начало его корчить.

Рак линял. Он упал на спину, хвост его то раз­жи­мался, то сжи­мался, усы дёр­га­лись. Потом он разом вытя­нулся — пан­цирь его лоп­нул на животе, — и из него полезло розо­вато-корич­не­ва­тое тело. Тут рак сильно дёр­нул хво­стом — и выско­чил сам из себя. Мёрт­вый уса­тый пан­цирь выпал из пещерки. Он был пустой, лёг­кий. Силь­ным тече­нием его пово­локло по дну, под­няло, понесло.

А в гли­ня­ной пещерке остался лежать живой рак — такой мяг­кий и бес­по­мощ­ный теперь, что даже улитка могла бы, каза­лось, про­ткнуть его сво­ими рожками.

День про­хо­дил за днём, он всё лежал без дви­же­ния. Поне­многу тело его стало твер­деть, снова покры­ваться жёст­ким пан­ци­рем. Только теперь пан­цирь был уже не чёр­ный, а красно-коричневый.

И вот — чудо: ото­рван­ная кры­сой клешня быстро начала отрас­тать заново.

Рак вылез из норки и с новыми силами отпра­вился в путь — туда, где раки зимуют.

Из канавы в канаву, из ручья в ручей полз тер­пе­ли­вый рак. Пан­цирь его чер­нел. Дни ста­но­ви­лись короче, шли дожди, на воде пла­вали лёг­кие золо­тые чел­ночки — обле­тев­шие с дере­вьев листья. По ночам вода подёр­ги­ва­лась хруп­ким ледком.

Ручей вли­вался в ручей, ручей бежал к реке.

Плыл-плыл по ручьям тер­пе­ли­вый рак — и, нако­нец, попал в широ­кую реку с гли­ня­ными берегами.

В кру­тых бере­гах под водой — в несколько эта­жей пещерки, пещерки, как гнёзда ласто­чек вверху над водой, в обрыве. И из каж­дой пещерки рак гля­дит, шеве­лит усами, гро­зит клеш­нёй. Целый рачий город.

Обра­до­вался рак-путе­ше­ствен­ник. Нашёл в берегу сво­бод­ное местечко и вырыл себе уют­ную-уют­ную норку-пещерку. Наелся поплот­ней и залёг зимо­вать, как мед­ведь в берлоге.

Да уж и пора было: снег падал, и вода замёрзла.

Заткнул рак вход в пещерку своей боль­шой клеш­нёй, — поди-ка, сунься к нему!

И заснул.

Так и все раки зимуют.

Заяц, Косач, Медведь и Дед Мороз

Злой голой осе­нью вот уж плохо стало жить лес­ному зверю. Пла­чет Заяц в кустах:

— Холодно мне, Заиньке, страшно мне, белень­кому! Все кусты обле­тели, вся трава полегла, — негде мне от злых глаз схорониться.

Надел шубку белень­кую, а земля чер­ным-черна, — всяк меня видит изда­лека, всяк меня гонит-ловит. Про­пала моя голо­вушка! Косач-Тете­рев с берёзы бормочет:

— Боюсь понизу бро­дить, боюсь ягоду кле­вать. На вер­хо­вище сижу, кру­гом гляжу, одни серёжки клюю. Вет­ром меня на вет­ках качает, дождём меня мочит, — сидеть нет мочи!

Мед­ведь ворчит:

— Вовсе в лесу есть нечего стало, — хоть к людям иди, коров дави; давно бы спать зава­лился, да земля гола, бер­лога кру­гом видна — сей­час охот­ники най­дут, сон­ного убьют.

Сго­во­ри­лись Заяц, Косач и Мед­ведь, — послали Синицу за Дедом Морозом.

— При­ходи к нам, Дед Мороз, при­неси нам, Дед Мороз, снега, при­неси нам, Дед Мороз, зиму!

Дед Мороз покрях­тел, при­шёл — мешок снега на лес высы­пал. Стало кру­гом бело да ровно. Мед­ведь сказал:

— Вот и ладно. Спа­сибо тебе, Дед Мороз!

Залез под кучу валеж­ника. Кучу сне­гом запо­ро­шило, — и не видать, что там берлога.

Заяц ска­зал с оговорочкой:

— Спа­сибо тебе, Дедушка Мороз! Теперь не видно меня, белень­кого. Хороша твоя пороша, да вот тёп­лая, печат­ная: снег-то мяг­кий, пушной.

Сле­дишки мои на нём видны. Где ни ляжешь отдох­нуть, — сей­час кто-нибудь найдёт.

А Косач — тот даже спа­сибо не сказал.

— Какая это, — бор­мо­чет, — зима, когда снегу — курице по колено, когда не при­крыл снег и лежа­чего полена! Зима наспех — курам на смех. Ни снегу, ни мороза. Что ж мне так всю зиму и бол­таться на берёзе?

Пожа­лел его Дед Мороз, — давай снег на лес боль­шими меш­ками валить да при­мо­ра­жи­вать, чтобы кру­пит­ча­тый был.

Косач ска­зал:

— Вот это дело! — да бух с берёзы в снег. Там и ноче­вал: в норке-то тепло и не видно.

Заяц ска­зал:

— Дедка Мороз, а со мной-то ты что дела­ешь! Легко ли мне по эда­кому снегу бегать? Глыбко. Ведь по уши в него про­ва­ли­ва­юсь! А тро­пой пой­дёшь, — тут тебе и Лиса встречь, тут тебе и кап­каны настав­лены. Ты меня, Заиньку, пожа­лей: сде­лай, чтобы сверху снег был корочкой.

А Мед­ведь — тот ничего не ска­зал: спал.

Пожа­лел Дед Мороз Зайца. Стал днём снег рас­топ­лять, — побе­жали под валеж­ник стру­ечки. А ночью сырой-то снег сверху давай мостить-при­мо­ра­жи­вать. Сде­лал наст — креп­кую ледя­ную корку.

Заяц ска­зал:

— Вот тебе спа­си­бочко-то, Дедушка Мороз! Теперь всё ладно. По насту бегу, не про­ва­ли­ва­юсь. Даже и сле­ди­шек моих на нём не видать.

Косач ска­зал:

— Да ты что, Дед! Я с вечера в мок­рый-то снег бух­нусь, поглубже зако­па­юсь, — ан утром хоть голову себе раз­бей: ледя­ная крыша над головой!

А Мед­ведь как выско­чит из бер­логи, как рявкнет:

— Эй ты, ста­рик! Что снег топишь, струйки пус­ка­ешь! Все штаны мне подмочил!

Шарах­нулся от него Дед Мороз.

— А ну вас! — гово­рит. — При­ве­реды. Кому чего, — на всех не уго­дишь. Я лучше восво­яси уберусь.

И ушёл.

Ну, ска­зать, — лес­ное зве­рьё не больно долго о нём пла­кало: вза­мен ему Синица живо Весну при­вела. А Весна, — сами зна­ете, — всем красна. И нам, и всему лес­ному зве­рью люба.

Всех уте­шила и всех развеселила.

А как она это сде­лала, — о том дру­гой сказ.

Заяц, Косач, Медведь и Весна

При­ле­тела кра­са­вица Весна на лебе­ди­ных кры­льях, — и вот стало шумно в лесу! Снег рушится, бегут-жур­чат ручьи, льдинки в них позва­ни­вают, в вет­вях ветер насви­сты­вает. И птицы, птицы щебе­чут, поют-зали­ва­ются, ни днём, ни ночью покоя не знают!

А Дед Мороз неда­леко ушёл, — он всё слышит.

«То ли дело, — думает, — при мне было. Тишина в лесу, только дере­вья покрях­ты­вают. Поди, всем надоел весен­ний-то гам. Будут рады теперь, коли вернусь».

Про­брался ночью в лес, схо­ро­нился под тём­ной елью.

Вот зорька заня­лась. И слы­шит Дед Мороз: бежит по лесу Заяц, при­топ­ты­вает, в голос кричит.

«Плохо при­шлось Заиньке, — думает Дед Мороз. — Снег-то, почи­тай, весь сошёл, земля серая, а он белень­кий, — всяк его видит-ловит. Совсем опо­ло­умел косой со страху».

Глядь — выско­чил Заяц на тро­почку. Только он уж не белый: серый Заяц. За ним това­рищи — такие же серые зайцы. Кри­чат, при­топ­ты­вают, один через дру­гого скачут.

Дед Мороз и рукава развёл.

— Что такое Весна делает! Заяц това­ри­щей со всего леса созвал. Вере­щит. Чехарду затеял, — совсем страх потерял!

Про­ска­кали мимо весё­лые зайцы.

Зорька ярче.

И видит Дед Мороз: сидит на лугу у опушки Косач-Тете­рев, чёр­ный, как уголь.

«Вот кому беда при­шла, — думает Дед Мороз. — Ведь он у меня под сне­гом ноче­вал. Теперь снегу нет, а лес ещё голый стоит. Негде Косачу спря­таться, покой найти — ни на земле, ни на дереве».

А Косач и не думает пря­таться: к нему тетё-рочки на опушку сле­та­ются, а он-то перед ними кра­су­ется, звон­ким голо­сом бормочет:

— Чуф-ши! Чуф-ши!
Красны брови хороши!
Хвост-косицы подниму,
Круты кры­лья разверну!

К нему това­рищи на луг сле­та­ются. А он их задирает:

— Чуф-шу! Чуф-шу!
Выхо­дите на левшу!
Я вам перья причешу!

Под­прыг­нул — сшиб­лись, — только пух летит!

«Что Весна делает-то! — Мороз думает. — Мир­ная птица в драчку полезла. О покое и забыла».

Раз­го­релся день, — уле­тели тете­рева с луга.

Идёт по лесу Мед­ведь. Тощий.

«Каково-то тебе, косо­ла­пый? — думает Дед Мороз. — Небось пла­чешь по бер­логе своей? Спал бы да спал в ней — и голода бы не знал».

А Мед­ведь оста­но­вился, ког­тями из земли какие-то корешки выко­пал, — жуёт, похрю­ки­вает от удо­воль­ствия: видать, слад­кие на вкус корешки-то.

Дед Мороз пятер­нёй под шапку полез:

— Что ты ска­жешь, — и этот Весне рад! Никто по мне не тужит… Пойти спро­сить у неё, чем она всех с ума свела?

Вылез из-под ели, пошёл по лесу Весну разыс­ки­вать. А кра­са­вица Весна сама ему навстречу летит, лебе­ди­ными кры­льями пле­щет, — вся в цве­тах раз­но­цвет­ных, вся в сол­неч­ном золоте. Гово­рит ему сви­рель­ным голосом:

— Что, ста­рый? На пляски, да песни наши при­шёл погля­деть? Или напу­гать кого задумал?

— Напу­га­ешь их!.. — крях­тит Дед Мороз. — Заяц — и тот нынче страх поте­рял. И что ты сде­лала им такое, что все тебя сла­вят, с ума посходили?

Улыб­ну­лась кра­са­вица Весна.

— А ты их сам спроси, чему они раду­ются. Заиг­рала песню и с пес­ней поле­тела над лесом, над лесом в зелё­ной дымке. Отыс­кал Дед Мороз Зайца.

— Ты чему рад?

— Весне, Дедушка. Рад теплу, солнцу рад, травке шёл­ко­вой. Ведь всю зиму зелё­ного росточка не видел, все осинки обо­драл, горьку кору гло­дал. А травка-то сладенька.

Отыс­кал Дед Мороз Косача.

— Ты чему рад?

— Рад я кры­лья пораз­мять, удаль-силу пока­зать. Чуф-ши! Чуф-ши! Красны брови горячи, круты кры­лья хороши.

Отыс­кал Дед Мороз Медведя.

— А ты чему рад?

Мед­ведь засты­дился, лапой закрылся, шепчет:

— Цве­точ­кам я, Дедушка, рад…

— Ох-ох, насме­шил, ох, рас­по­те­шил! Крас­ным девуш­кам впору цве­там радо­ваться, не тебе, косо­ла­пому. Веночки из них, что ли, пле­сти будешь? Да я тебе, — хочешь? — мешок цве­тов наки­даю, всю землю ими покрою. Все белень­кие — один к одному.

И ну тря­сти рука­вом. А из рукава у него — сне­жинки, сне­жинки, сне­жинки, — и закру­ти­лась мете­лица хлопьями.

Мед­ведь говорит:

— Нет, ста­рик! Твои цветы мёрт­вые. Не пах­нут они и глаз не радуют. Ими только могилы засы­пать. А у Весны-кра­са­вицы каж­дый малый цве­то­чек — радость свет­лая, каж­дый сча­стье сулит. Ты при­дёшь — зиму лютую с собой при­ве­дёшь. А Весна идёт — красно лето за собой ведёт. Каж­дый малый цве­то­чек её мёд в себе копит, каж­дый летом ягоду нам обещает.

Помол­чал Мед­ведь и опять лапой закрылся.

— А мы, — шеп­чет, — мед­веди-то, ба-аль­шие сла­стёны! Я зимой в бер­логе сплю, снег да лёд надо мной, а сны мне всё про слад­кое снятся: про мёд да про ягоды.

— Ну, — ска­зал Дед Мороз, — коли уж ты, лох­ма­тый, о слад­ком меч­та­ешь, так мне и впрямь у вас делать нечего.

Рас­сер­дился и ушёл так далеко, что скоро Заяц, Косач да Мед­ведь и совсем о нём забыли.

Мишка-башка

Из при­бреж­ных кустов высу­ну­лась тол­стая зве­ри­ная башка, в лох­ма­той шер­сти блес­нули зелё­ные глазки.

— Мед­ведь! Мед­ведь идёт! — закри­чали пере­пу­ган­ные ласточки-бере­го­вушки, стре­ми­тельно про­но­сясь над рекой.

Но они ошиб­лись: это был всего только мед­ве­жо­нок. Ещё про­шлым летом он впри­скочку бегал за мате­рью-мед­ве­ди­цей, а этой вес­ной стал жить сам по себе, своим умом: решил, что он уже большой.

Но сто­ило ему только выйти из кустов — и всем стало видно, что боль­шая у него только голова — насто­я­щая тол­стая лох­ма­тая башка, а сам-то он ещё малень­кий, — с ново­рож­дён­ного телёнка, да смеш­ной такой: на корот­ких косо­ла­пых лапах, хво­стишко куцый.

В этот зной­ный лет­ний день в лесу было душно, парно. Он и вышел на бере­жок: так при­ятно тут обду­вал све­жий ветер.

Мишка уселся на траве, сло­жил перед­ние лапы на круг­лом брюшке. Чело­веч­ком сидел и сте­пенно погля­ды­вал по сторонам.

Но нена­долго хва­тило у него сте­пен­но­сти: он уви­дел под собой весё­лую, быст­рую речку, пере­ку­выр­нулся через голову и на соб­ствен­ных салаз­ках ловко съе­хал с кру­того бережка. Там стал на чет­ве­реньки — и давай лакать про­хлад­ную воду. Напился всласть, — и враз­ва­лочку, не спеша зако­со­ла­пил вдоль берега. А зелё­ные гла­зёнки так и свер­кают из шер­сти: где бы чего напроказить?

Чем дальше он подви­гался, тем выше и круче ста­но­вился берег. Всё громче и тре­вож­нее кри­чали над ним ласточки. Неко­то­рые из них про­но­си­лись мимо самого его носа с такой быст­ро­той, что он не успе­вал раз­гля­деть их, кто такие, и только слы­шал жуж­жа­ние их крылышек.

«Ишь, их тут сколько! — поду­мал Мишка, оста­но­вив­шись и погля­дев вверх, — что пчёл у дупла».

И сразу вспом­нил, как про­шлым летом мать-мед­ве­дица под­вела его с сест­рён­кой к пче­ли­ному Дуплу.

Дупло было не очень высоко, и мед­ве­жата почу­яли чудес­ный запах мёда. Впе­ре­гонки полезли на дерево.

Мишка пер­вый долез и запу­стил в дупло лапу. А пчёлы как загу­дят, как наки­нутся на них! Сест­рёнка завиз­жала и куба­рем вниз. А он отве­дал-таки души­стого слад­кого мёду. И опять засу­нул в дупло лапу и опять обли­зал её.

Но тут одна пчёлка больно ужа­лила его под глаз, а дру­гая — в самый нос. Он, конечно, не заре­вел, но очень быстро ска­тился с дерева.

Пчёлки хоть совсем махонь­кие, а сер­ди­тые; при­шлось уди­рать подальше в лес. А сест­рёнка ещё долго хны­кала: ей так и не уда­лось попро­бо­вать мёду.

Сей­час Мишка с опас­кой погля­ды­вал на стаю бере­го­ву­шек: он пер­вый раз их видел и не совсем был уве­рен, птицы ли они. А вдруг они такие боль­шие пчёлы?

Ну, так и есть: вон и дупла их — мно­же­ство чёр­ных дырок под самым обры­вом! То и дело выле­тают из них всё новые бере­го­вушки и с кри­ком при­со­еди­ня­ются к стае. А что кри­чат — непонятно.

Мишка их языка не знал. Пони­мал только, что сер­дятся. А ну как возь­мут в работу да нач­нут жалить?! Ой-Ой!

А дырок-то, дырок в берегу сколько! И в каж­дой, наверно, пуд мёда. Инте­ресно, — такой же он слад­кий, как у тех малень­ких лес­ных пчёлок?

Под самой кру­чей стоял почер­нев­ший от ста­ро­сти оль­ховый пень. Не долго думая, Мишка вска­раб­кался на него. Да нет, где там отсюда достать!

Мишка спу­стился с пня и полез вверх по круче. Ласточки всей стаей закру­жи­лись над ним и чуть не оглу­шили его своим кри­ком. Ну да пусть, лишь бы не жалили!

Ни одна не ужа­лила. И Мишка стал караб­каться в гору храбрее.

А гора пес­ча­ная. Мишка ста­ра­ется, лезет, а песок под ним осы­па­ется. Мишка вор­чит, сер­дится! Над­дал со всей силой. Глядь, что такое? Вся круча поехала! И он с ней едет, едет… И при­е­хал как раз на то место, откуда полез в гору…

Сел Мишка и думает: «Как же теперь быть? Этак ввек никуда не влезешь».

Ну, ведь Мишка — башка: живо при­ду­мал, как горю посо­бить. Вско­чил — да назад по речке, откуда при­шёл. Там без труда забрался по траве на невы­со­кий берег — и опять сюда, к обрыву.

Лёг на брюхо, загля­нул вниз: тут они, ласточ­кины дупла, прямо под ним! Только лапу про­тя­нуть! Лапу про­тя­нул, — нет, не достать!..

А ласточки над ним вьются, пищат, жуж­жат! Надо ско­рее. Про­су­нулся осто­рожно ещё впе­рёд, обе лапы тянет, вот уже было совсем достал, да кувырк!

Ах ты, глу­пая, тол­стая, тяжё­лая мед­ве­жья башка! Ну, куда такую башку годо­ва­лому мед­ве­жонку? Ведь перевесила…

Летит Мишка под кручу, через голову кувыр­ка­ется, — только пыль столбом!

Летит вниз, сам себя не пом­нит, да всё шибче, шибче…

Вдруг — раз! — его кто-то по лбу.

И стоп! При­ка­тил Мишка. Сидит.

Сидит — кача­ется: очень здо­рово его по лбу трес­нули. Чихает сидит: в нос песку набилось.

Одной лапой шишку трёт: боль­шу­щая шишка на лбу выскочила!

Дру­гой лапой гла­зёнки про­ти­рает: полны глаза песку да пыли.

Ничего тол­ком перед собой не видит. Только будто мая­чит перед ним кто-то высо­кий, чёрный…

— А‑а-а, так это ты меня по лбу! — заре­вел Мишка. — Я тебя!

Вски­нулся на дыбы, лапы над голо­вой, — да рраз! — со всей силы чёр­ному в грудь.

Тот — с ног. И Мишка не удер­жался: за ним сле­дом. Да оба, обняв­шись, — бул­тых в воду!

А под обры­вом-то омут глубокий…

Ушёл Мишка в воду весь — и с головой.

Ну, ничего, всплыл всё-таки.

Лапами зара­бо­тал, чёр­ного от себя оттолк­нул, — чёр­ный тоже всплыл. Мишка кое-как лягуш­кой, лягуш­кой до того берега.

Выско­чил на берег и без оглядки, пол­ным ходом мах­нул в лес!

Бере­го­вушки за ним тучей мчатся. Кри­чат: «Гра­би­тель! Разо­ри­тель! Про­гнали, прогнали!»

Мишке и огля­нуться неко­гда: вдруг там за ним ещё тот, чёр­ный, гонится?

А чёр­ный в омуте пла­вает: это пень. Высо­кий, почер­нев­ший от ста­ро­сти оль­ховый пень.

Никто Мишку по лбу не сту­кал: сам Мишка на пень нале­тел, лбом об него трес­нулся, как с кручи-то летел.

Башка-то у Мишки боль­шая, креп­кая, а сам ещё маленький.

Мно­гому ещё учиться надо без мамы.

Рассказы и сказки Бианки читать

 

О творчестве Виталия Валентиновича Бианки

Сказки и рассказы известного детского писателя Виталия Валентиновича Бианки остались в памяти нескольких поколений детей, ставших в свою очередь родителями, а затем бабушками и дедушками.
Его «сказки-несказки», развивающие традиции народных сказок («Теремок», «Лис и мышонок», «Лесные домишки», «Красная горна», «Люля», «Сова» и другие), короткие рассказы («Первая охота», «Чьи это ноги?», «Кто, чем поет?», Чей нос лучше?» и другие), повести («Одинец», «Аскыр», и др.), содержат массу достоверного и правдивого материала о природе. Циклы рассказов «Мой хитрый сынишка», «Рассказы о тишине» помогают детям развивать наблюдательность, понимать язык природы, еще до конца не изученной человеком и полной чудес, загадок и волнующих тайн, которые надо постигнуть.

СОДЕРЖАНИЕ

Анюткина утка

Аришка-Трусишка

Бешеный бельчонок

Водяной конь

Где раки зимуют

Глаза и уши

Голубой зверёк

Голубые лягушки

Два белых, третий — как снег

Две вороны

Егоркины заботы

Заяц, косач, медведь и весна

Заяц, косач, медведь и дед мороз

Зеленый пруд

Золотое сердечко

Как лис ежа перехитрил

Как муравьишка домой спешил

Как я хотел зайцу соли на хвост насыпать

Книга Великих открытий, или сто радостей

Красная горка

Кто ночью не спит?

Кто чем поёт?

Кузя двухвостый

Кузяр-Бурундук и Инойка-Медведь

Кукушонок

Лай

Латка

Лесной колобок — колючий бок

Лесные домишки

Лесные разведчики

Лето

Лис и мышонок

Лупленый бочек

Люля

Макс

Мал, да удал

Маленькие рассказы: Как муха медведя от смерти спасла

Маленькие рассказы: Моржиха

Мастера без топора

Метельки, или тысяча и один день

Мой хитрый сынишка: Приказ на снегу

Мой хитрый сынишка: Тетерева в лунках

Морской чертенок

Музыкальная канарейка

Музыкант

Муха и чудовище

Мышарик

Небесный слон

Непонятный зверь

Неслышимка (Рассказ старого ученого)

Оранжевое Горлышко

Первая охота

Перышко

Плавунчик

По следам

Подкидыш

Про двух охотников

Про одного мальчика

Птичьи разговоры

Розовое и оливковое

Росянка — Комариная Смерть

Рыбий дом

Синичкин календарь

Сказки-несказки: Мишка-башка

Сказки-несказки Хитрый Лис и умная Уточка

Снегирушка — милушка

Снежная книга

Сова

Соня Маша

Сумасшедшая птица

Тайна ночного леса

Теремок

Терентий-Тетерев

Тигр-пятиполосик

Хвосты

Чайки на взморье

Чей нос лучше?

Черная лисица

Черноголовка

Чьи это ноги?

Чучела и пугала

 Воспитанники (рассказы)

Рассказы и сказки Бианки — Воспитанники

Перемент

Сорока Галя

Пасеячка и Дроздок

Слепой бельчонок

Свейки

Зайчата

Паучок — пилот

Репортаж со стадиона Жукамо

Муравей и стрекоза

Зимнее летечко

Невидимки

Глупые вопросы. Рассказы Бианки

Глупые вопросы

Отчего у сороки такой хвост

Кому зуёк кланяется, а плиска хвостом кивает

Почему чайки белые

Гоглёнок, или три мира (рассказы)

Глава I

Глава II

Глава III

Глава IV

Мышонок Пик. Рассказы

Как мышонок попал в мореплаватели

Кораблекрушение

Страшная ночь

Хвост-цеплялка и шёрстка-невидимка

«Соловей-разбойник»

Конец путешествия

Постройка дома

Незваный гость

Кладовая

Снег и сон

Ужасное пробуждение

По снегу и по льду

Из беды в беду

Горе-музыкант

Мышеловка

Музыка

Хороший конец