Рассказ про девочку любу с заячьей губой

В тот день отец Евгений отпевал двенадцатилетнюю Любу. На вид ей можно было дать лет восемь, не больше. Личика маленькой и хрупкой девочки почти не было видно среди моря ромашек – она их очень любила при жизни. А рядом с ней в гробике лежал старый и потрёпанный плюшевый мишка…

Отцу Евгению уже не раз приходилось отпевать детей. Всегда это было очень тяжело. И он с трудом подбирал слова, пытаясь утешить родителей.

Но сейчас ему было как никогда больно. Невыносимо. Отец Евгений отпевал свою самую любимую прихожанку.

Борясь с подступающим к горлу комом, он с трудом пел: «Со святыми упокой». И держался лишь потому, что знал: Любочкина душа сейчас правда Там. Со святыми, с ангелами, с Богом.

***

Эта семья появилась на приходе четыре года назад. Илья, Марина и их трое детей: маленькие близнецы Паша и Петя и восьмилетняя Люба.

На старшую девочку все сразу обратили внимание. Даже не потому, что она заметно хромала, а лицо её портила заячья губа. Она вела себя не как другие дети. Любу совершенно не интересовала шумная ребятня, которая устраивала на подворье какие-то игры. Она не пыталась с ними познакомиться и даже как-то сторонилась. Зато она постоянно возилась со своими братишками и внимательно следила, чтобы никто из детей их не обидел. А если это случалось, испуганно закрывала собой малышей и тихо говорила:

– Пожалуйста, не надо.

Еще она часто подходила к родителям, брала за руку то одного, то другого, прижималась и заглядывала в глаза. Как бы спрашивая: «Вы меня любите?» А те с ласковой улыбкой гладили её по голове.

Позже отец Евгений узнает, что совсем недавно Илья и Марина взяли Любочку из детского дома.

Пете с Пашей тогда было девять месяцев.

***

Родную мать Любы Нину лишили родительских прав.

Когда-то она была дворничихой-алкоголичкой. А потом её выгнали с работы, и она стала просто алкоголичкой.

В её грязной, пропахшей табаком и дешёвой водкой однокомнатной квартире постоянно пребывали какие-то мужики и стоял пряный угар. И Нина даже не помнила, от кого из них она однажды забеременела.

Хотела делать аборт, но кто-то из собутыльников сказал, что за детей «много платят» и на пособия можно прекрасно жить.

Всю беременность Нина вела свой привычный образ жизни. И даже не задумывалась, что теперь она не одна.

– Моя мать чего только ни делала. А я вон здоровая как лошадь, – гордо говорила она.

Девочка родилась раньше срока. Крохотная и синяя. Одна ножка у неё была короче другой. Голова, болтающаяся на шейке-ниточке, казалась огромной по сравнению с тощим болезненным тельцем. А её маленькое сморщенное личико было изуродовано заячьей губой.

– Фу, какая страшная, – с отвращением сказала Нина и отвернулась от дочки.

Ей было противно брать малышку на руки, и кормила она ее только потому, что мечтала поскорее выписаться, получить «хорошие деньги» и напиться.

***

У Нины была старенькая одинокая сердобольная соседка, бабушка Вера.

Зная, что та должна родить, она купила на свою крохотную пенсию подержанную кроватку с подушечкой и одеялом, видавшую виды коляску и из своего постельного белья нашила пелёнок.

Будущая мать всем этим мало интересовалась. Бабушка попросила в своём храме у прихожан ненужную детскую одежду и памперсы. Там же она потом ее и крестит.

– Назови её Любовью, – говорила бабушка Вера Нинке. – Будут у нас с ней именины в один день.

– Да какая она Любовь, с такой рожей, – ухмылялась та.

Но согласилась. Просто потому, что ей было все равно.

Поняв, что «хорошие деньги» за ребёнка – это копейки, мать, казалось, вообще возненавидела дочь.

– И зачем я тебя, уродину, только родила, – кричала она со злого похмелья. – Людям показать стыдно.

Она била её по лицу, когда кроха плакала и просила есть.

Та не понимала, почему? Где же её мамочка, которая ей так нужна? Которая должна прийти и спасти? И плакала еще сильнее. Пока ей не сунут грязную бутылку с дешевым питанием.

Люба могла часами лежать в мокрых пелёнках и никто не обращал на это внимания – ни Нинка, ни её вечные гости. И в конце концов, утомленная своим же криком, засыпала.

Со временем она вообще научилась не плакать. А просто смотрела в потолок и ждала. Или укачивала себя, мотая головкой из стороны в сторону.

Она никому не была здесь нужна. И только бабушка Вера, когда были силы, выходила с ней погулять во двор. Или брала к себе домой и пела колыбельные. А когда Любочке был год, подарила ей хорошенького плюшевого мишку. И он надолго станет её верным другом, которому можно все рассказать, уткнуться в него лицом, как, наверное, утыкаются дети в мамину грудь, и заснуть.

Но скоро бабушка Вера умерла. И Люба с мишкой остались одни. Не считая Нинки, конечно.

***

Люба росла, Нина старела. Кавалеров, даже вечно пьяных, становилось меньше. И все чаще она била дочь. Страшно, жестоко – за всё. Вымещая на ней злость за свою неудавшуюся жизнь.

Она била её за разбросанные по квартире бычки и бутылки. За то, что та хотела есть. И кормила и вообще что-то для неё делала только потому, что к ней уже приходила опека. Нина не боялась её потерять, нет. Просто ей как матери-одиночке за Любу копейки, но платили. Била за то, что Люба приходила домой в грязном, разорванном платье. А когда та пыталась объяснить, что её толкнул мальчик во дворе, со злостью говорила:

– Правильно сделал! Не можешь даже за себя постоять!

Любочка правда не могла за себя постоять. А дети ее не любили и смеялись над ней.

– Смотрите, хромая! – кричали они ей в след.

– Страхолюдина!

– Дочь алкашки!

Чуть повзрослев, она уже не обращала на них внимания. Садилась где -нибудь в стороне, под кустом или на лавочке со своим мишкой и что-то ему рассказывала.

А когда была помладше, хотела подружиться, подходила и приветливо улыбалась своими изуродованными губами.

Они тыкали в неё пальцем, ставили подножки. Люба падала, по привычке закрывала голову руками, как делала, когда её била мать, и лепетала сквозь слезы:

– Пожалуйста, не надо!

Потом она так же будет бояться за своих братишек и закрывать их собой от других детей.

***

Удивительно, но в этом аду Люба росла очень хорошей, доброй девочкой. Как будто оправдывая своё имя.

Она старалась угодить Нинке. Как могла, наводила порядок. Накрывала её одеялом, когда та, пьяная, засыпала на полу. И это были самые счастливые минуты в её жизни. Она расчёсывала спутанные, грязные материны волосы и приговаривала: «Ты красивая», – то, что ей самой никто никогда не говорил. Может быть, бабушка Вера, но Люба этого не помнила.

Иногда, правда, Нинка была с Любой помягче. После первых двух-трех стаканов

Не видя от матери ласки, она, когда та валялась «бездыханной», ложилась рядом, брала ее руку и обнимала ею себя. И представляла, что мама сама это делает и шепчет ласково: «Доченька, солнышко, я люблю тебя!» Так всегда говорит соседка с пятого этажа тётя Ира своей маленькой Наташе. Иногда она так и засыпала рядом с Нинкой, прижав к себе мишку. А потом наступало утро, и Люба просыпалась от грубого толчка в бок и хриплого: «Воды принеси!»

Иногда, правда, Нинка была с Любой помягче. После первых двух-трех стаканов. Тогда она звала её, брала за плечи, смотрела на неё мутным взглядом и говорила: «Что ж ты у меня такая страшная!» И могла заплакать пьяными слезами.

Однажды Люба увидела, как кто-то из детей подарил своей маме букетик полевых цветов. И та расцвела, обняла, начала целовать белобрысую макушку.

– Если я подарю маме цветы, она тоже, наверное, обрадуется, – подумала девочка, – ведь ей никто никогда не дарил.

Любочка нарвала букет ромашек. Они ей очень нравились – светлые, приветливые, солнечные.

Похожие на бабушку Веру – круглолицую, ласковую и всегда в белом платочке. Такой она изредка смутно всплывала в её детской памяти.

Дома злая с похмелья Нинка отхлестала её этими ромашками по лицу. Из носа у Любы пошла кровь.

– Бутылки пойди лучше сдай, денег нет, а этот веник выброси, – крикнула ей вслед мать и вытолкала за дверь.

Кто-то из соседей, увидев девочку с окровавленным лицом, вызвал милицию. И на этот раз Любу забрали. Ей было шесть лет.

Когда её увозили, она вела себя тихо и даже не плакала. А под курточкой, чтобы никто не видел, прижимала к себе своего плюшевого мишку.

Только тогда, поняв, что произошло, Нина запричитала. Может, из-за тех копеек, которые ей платили. А, может, правда, шевельнулось в ней, наконец, что-то человеческое. Ведь кроме Любочки, её саму никто и никогда не любил.

***

Люба оказалась в детском доме – старом и обшарпанном. Но по сравнению с её квартирой он показался ей чуть ли не дворцом.

Её старую грязную одежду выбросили. Помыли, причесали. Дали чистое. Люба с удивлением гладила подол своего нового платья и не верила, что это для неё.

У неё хотели отобрать мишку – может, зараза какая на нем. Но Люба так плакала, что какая-то женщина попросила:

– Не надо, оставьте, я его постираю.

И погладила девочку по голове. Та сначала пыталась закрыться руками, боялась, что её ударят, но женщина ласково сказала:

– Не бойся, тебя никто не обидит. Тебя как зовут?

Так Люба познакомилась с Мариной.

Марина работала здесь воспитателем. Она очень отличалась от остальных сотрудников детдома какой-то трогательной сентиментальностью.

Она смотрела на всех этих деток, еле сдерживала слезы и хотела всех обнять.

Нет, другие не были злыми. Они тоже были хорошими людьми, но со временем привыкли к детскому горю. И просто делали свою работу.

А Марина привыкнуть не могла.

***

Странно звучит, но Любе нравилось в детском доме. Её почти не били, там были такие же несчастные дети, которым в жизни не повезло. Иногда они, конечно, дрались между собой, порой доставалось и ей. И как и раньше, она закрывала голову руками и просила:

– Пожалуйста, не надо!

По сравнению с домом, её хорошо кормили. С ней занимались, играли . У неё была чистая кровать и игрушки. Но больше всех она любила своего мишку. И часто сидела с ним одна в уголке.

Скучала ли она по матери? Может, да, а может, и нет. Она спрашивала о ней первое время, а потом перестала.

Люба очень привязалась к Марине. Она часто вспоминала, как та первый раз погладила её по голове. Марина всегда гладила её при встрече, разговаривала с ней, но тот, первый раз, был самым удивительным.

А Марине было жалко Любочку. Со временем она заметила, что все чаще думает об этой напуганной хромой девочке с заячьей губой.

***

Как-то за ужином Марина рассказала о Любочке своему мужу Илье.

– Может, заберём? – неожиданно для себя самой спросила она.

– Мариночка, я понимаю, жалко. Но всех же не возьмёшь.

А потом Марина забеременела. Двойней. Ей все тяжелее становилось работать, она много времени проводила на больничном, и они с Любой виделись все реже.

В последний вечер перед декретным отпуском она зашла к девочке попрощаться.

– Ну все, Любочка, ухожу. Расти большая, будь хорошей девочкой… – она замолчала, не зная, что ещё сказать. – Я…Я люблю тебя…

– Пожалуйста, не уходи, – шептала ей в след Люба. – Мама…

А когда Маринины шаги затихли, отвернулась к стене и уткнулась мокрым лицом в своего мишку.

Потом она часто так лежала и плакала.

***

А у Марины родились мальчики – прямо накануне Петра и Павла. И назвали их в честь апостолов. Счастью родителей не было предела. И Марина все реже думала о Любочке.

Но однажды, гуляя с коляской, они оказались у детского дома.

– Мама! – Раздался вдруг знакомый голос.

Марина обернулась. Из-за забора на неё смотрела Люба. И по щекам у неё текли слезы.

Илья положил Марине руку на плечо. Они всё решили.

Так у Любы появилась семья.

«Малыши не видели ни её заячьей губы, ни короткой ноги. Они видели прекрасную старшую сестрёнку, которая их очень любит»

Конечно, сначала было непросто, особенно Илье. Ведь чужой человек в доме. Свои ещё маленькие совсем. И постоянная суета.. Они только переехали на новую квартиру.

Но Люба была редким ребёнком, удивительным. Она действительно была ЛЮБОВЬЮ.

Она не верила в своё счастье и, казалось, была готова сделать всё, чтобы доказать новым родителям, что она его достойна.

Она быстро научилась обращаться с братишками и возилась с ними днями напролёт. А они радостно ей улыбались и тянулись на руки. Малыши не видели ни её заячьей губы, ни короткой ноги. Они видели прекрасную старшую сестрёнку, которая их очень любит.

Люба помогала Марине убирать квартиру и попросила научить её готовить. И однажды с гордостью поставила перед папой (ей так нравилось это новое слово – «папа») свой первый приготовленный для него обед – куриный суп. Пересоленный, правда. Но Илья героически съел и очень хвалил.

Они много гуляли и как-то набрели на поляну с ромашками.

– Я так люблю ромашки, – сказала Марина. – Любочка, собери мне букетик.

Девочка нарвала охапку цветов, и Марина обняла её и поцеловала в макушку. Так, как она мечтала когда-то, чтобы сделала Нина.

***

Они стали ходить все вместе в ближайший храм, к отцу Евгению. Там Люба впервые исповедовалась и причастилась. Что она говорила о себе батюшке – неизвестно. Но потом он сказал Илье с Мариной:

– У вас удивительная девочка. Берегите её.

Вечерами Марина читала ей книги. Часто о Боге, о святых. Любе очень нравилось слушать о Христе.

И однажды она спросила:

– А можно я и за маму Нину буду молиться?

– Конечно, можно.

Укладывая спать, Марина обнимала её. Люба с улыбкой засыпала и сквозь сон слышала ласковое:

«Доченька! Я люблю тебя!»

***

Так прошло три года.

Люба ходила в школу. Сначала кто-то над ней смеялся, но потом все привыкли и перестали обращать внимание.

Она не стремилась общаться с другими детьми. Хотя была всегда приветлива и ни разу никого не обидела.

Ей больше нравилось дома, где её все любили. Где её никто никогда не обругал, не ударил и называли красавицей. Она грелась в этой любви, которой так мало видела в жизни. И сама любила – чисто, преданно, благодарно.

Ещё она любила храм и отца Евгения. Она помогала на подворье, ухаживала за цветами, о чем-то говорила с батюшкой. И подолгу стояла перед иконами – что-то шептала…

А потом Люба заболела. Наверное, прошлая жизнь сказалась, и надорвался маленький организм. Она сгорела от лейкоза буквально за полгода. Родители продали машину, квартиру, переехали к родителям, но врачи не смогли ничего сделать.

Люба умерла в больнице. Незадолго до этого отец Евгений её причастил. Она держала за руки Илью и Марину, которых чудом к ней пустили, и слабо улыбалась. С этой улыбкой она и заснула навсегда.
Тихо ушла из неё её чистая детская душа, только в конце отдохнувшая и узнавшая, что такое тепло…

А рядом лежал её плюшевый мишка…

Когда через несколько дней после похорон Марина найдет в себе силы разобрать Любочкины вещи, под подушкой у неё она увидит записку:

Отцу Евгению уже не раз приходилось отпевать детей. Всегда это было очень тяжело. И он с трудом подбирал слова, пытаясь утешить родителей.

Но сейчас ему было как никогда больно. Невыносимо. Отец Евгений отпевал свою самую любимую прихожанку.

Борясь с подступающим к горлу комом, он с трудом пел: «Со святыми упокой». И держался лишь потому, что знал: Любочкина душа сейчас правда Там. Со святыми, с ангелами, с Богом.

***

Эта семья появилась на приходе четыре года назад. Илья, Марина и их трое детей: маленькие близнецы Паша и Петя и восьмилетняя Люба.

На старшую девочку все сразу обратили внимание. Даже не потому, что она заметно хромала, а лицо её портила заячья губа. Она вела себя не как другие дети. Любу совершенно не интересовала шумная ребятня, которая устраивала на подворье какие-то игры. Она не пыталась с ними познакомиться и даже как-то сторонилась. Зато она постоянно возилась со своими братишками и внимательно следила, чтобы никто из детей их не обидел. А если это случалось, испуганно закрывала собой малышей и тихо говорила:

– Пожалуйста, не надо.

Еще она часто подходила к родителям, брала за руку то одного, то другого, прижималась и заглядывала в глаза. Как бы спрашивая: «Вы меня любите?» А те с ласковой улыбкой гладили её по голове.

Позже отец Евгений узнает, что совсем недавно Илья и Марина взяли Любочку из детского дома.

Пете с Пашей тогда было девять месяцев.

***

Родную мать Любы Нину лишили родительских прав.

Когда-то она была дворничихой-алкоголичкой. А потом её выгнали с работы, и она стала просто алкоголичкой.

В её грязной, пропахшей табаком и дешёвой водкой однокомнатной квартире постоянно пребывали какие-то мужики и стоял пряный угар. И Нина даже не помнила, от кого из них она однажды забеременела.

Хотела делать аборт, но кто-то из собутыльников сказал, что за детей «много платят» и на пособия можно прекрасно жить.

Всю беременность Нина вела свой привычный образ жизни. И даже не задумывалась, что теперь она не одна.

– Моя мать чего только ни делала. А я вон здоровая как лошадь, – гордо говорила она.

Девочка родилась раньше срока. Крохотная и синяя. Одна ножка у неё была короче другой. Голова, болтающаяся на шейке-ниточке, казалась огромной по сравнению с тощим болезненным тельцем. А её маленькое сморщенное личико было изуродовано заячьей губой.

– Фу, какая страшная, – с отвращением сказала Нина и отвернулась от дочки.

Ей было противно брать малышку на руки, и кормила она ее только потому, что мечтала поскорее выписаться, получить «хорошие деньги» и напиться.

***

У Нины была старенькая одинокая сердобольная соседка, бабушка Вера.

Зная, что та должна родить, она купила на свою крохотную пенсию подержанную кроватку с подушечкой и одеялом, видавшую виды коляску и из своего постельного белья нашила пелёнок.

Будущая мать всем этим мало интересовалась. Бабушка попросила в своём храме у прихожан ненужную детскую одежду и памперсы. Там же она потом ее и крестит.

– Назови её Любовью, – говорила бабушка Вера Нинке. – Будут у нас с ней именины в один день.

– Да какая она Любовь, с такой рожей, – ухмылялась та.

Но согласилась. Просто потому, что ей было все равно.

Поняв, что «хорошие деньги» за ребёнка – это копейки, мать, казалось, вообще возненавидела дочь.

– И зачем я тебя, уродину, только родила, – кричала она со злого похмелья. – Людям показать стыдно.

Она била её по лицу, когда кроха плакала и просила есть.

Та не понимала, почему? Где же её мамочка, которая ей так нужна? Которая должна прийти и спасти? И плакала еще сильнее. Пока ей не сунут грязную бутылку с дешевым питанием.

Люба могла часами лежать в мокрых пелёнках и никто не обращал на это внимания – ни Нинка, ни её вечные гости. И в конце концов, утомленная своим же криком, засыпала.

Со временем она вообще научилась не плакать. А просто смотрела в потолок и ждала. Или укачивала себя, мотая головкой из стороны в сторону.

Она никому не была здесь нужна. И только бабушка Вера, когда были силы, выходила с ней погулять во двор. Или брала к себе домой и пела колыбельные. А когда Любочке был год, подарила ей хорошенького плюшевого мишку. И он надолго станет её верным другом, которому можно все рассказать, уткнуться в него лицом, как, наверное, утыкаются дети в мамину грудь, и заснуть.

Но скоро бабушка Вера умерла. И Люба с мишкой остались одни. Не считая Нинки, конечно.

***

Люба росла, Нина старела. Кавалеров, даже вечно пьяных, становилось меньше. И все чаще она била дочь. Страшно, жестоко – за всё. Вымещая на ней злость за свою неудавшуюся жизнь.

Она била её за разбросанные по квартире бычки и бутылки. За то, что та хотела есть. И кормила и вообще что-то для неё делала только потому, что к ней уже приходила опека. Нина не боялась её потерять, нет. Просто ей как матери-одиночке за Любу копейки, но платили. Била за то, что Люба приходила домой в грязном, разорванном платье. А когда та пыталась объяснить, что её толкнул мальчик во дворе, со злостью говорила:

– Правильно сделал! Не можешь даже за себя постоять!

Любочка правда не могла за себя постоять. А дети ее не любили и смеялись над ней.

– Смотрите, хромая! – кричали они ей в след.

– Страхолюдина!

– Дочь алкашки!

Чуть повзрослев, она уже не обращала на них внимания. Садилась где -нибудь в стороне, под кустом или на лавочке со своим мишкой и что-то ему рассказывала.

А когда была помладше, хотела подружиться, подходила и приветливо улыбалась своими изуродованными губами.

Они тыкали в неё пальцем, ставили подножки. Люба падала, по привычке закрывала голову руками, как делала, когда её била мать, и лепетала сквозь слезы:

– Пожалуйста, не надо!

Потом она так же будет бояться за своих братишек и закрывать их собой от других детей.

***

Удивительно, но в этом аду Люба росла очень хорошей, доброй девочкой. Как будто оправдывая своё имя.

Она старалась угодить Нинке. Как могла, наводила порядок. Накрывала её одеялом, когда та, пьяная, засыпала на полу. И это были самые счастливые минуты в её жизни. Она расчёсывала спутанные, грязные материны волосы и приговаривала: «Ты красивая», – то, что ей самой никто никогда не говорил. Может быть, бабушка Вера, но Люба этого не помнила.

Не видя от матери ласки, она, когда та валялась «бездыханной», ложилась рядом, брала ее руку и обнимала ею себя. И представляла, что мама сама это делает и шепчет ласково: «Доченька, солнышко, я люблю тебя!» Так всегда говорит соседка с пятого этажа тётя Ира своей маленькой Наташе. Иногда она так и засыпала рядом с Нинкой, прижав к себе мишку. А потом наступало утро, и Люба просыпалась от грубого толчка в бок и хриплого: «Воды принеси!»

Иногда, правда, Нинка была с Любой помягче. После первых двух-трех стаканов. Тогда она звала её, брала за плечи, смотрела на неё мутным взглядом и говорила: «Что ж ты у меня такая страшная!» И могла заплакать пьяными слезами.

Однажды Люба увидела, как кто-то из детей подарил своей маме букетик полевых цветов. И та расцвела, обняла, начала целовать белобрысую макушку.

– Если я подарю маме цветы, она тоже, наверное, обрадуется, – подумала девочка, – ведь ей никто никогда не дарил.

Любочка нарвала букет ромашек. Они ей очень нравились – светлые, приветливые, солнечные.

Похожие на бабушку Веру – круглолицую, ласковую и всегда в белом платочке. Такой она изредка смутно всплывала в её детской памяти.

Дома злая с похмелья Нинка отхлестала её этими ромашками по лицу. Из носа у Любы пошла кровь.

– Бутылки пойди лучше сдай, денег нет, а этот веник выброси, – крикнула ей вслед мать и вытолкала за дверь.

Кто-то из соседей, увидев девочку с окровавленным лицом, вызвал милицию. И на этот раз Любу забрали. Ей было шесть лет.

Когда её увозили, она вела себя тихо и даже не плакала. А под курточкой, чтобы никто не видел, прижимала к себе своего плюшевого мишку.

Только тогда, поняв, что произошло, Нина запричитала. Может, из-за тех копеек, которые ей платили. А, может, правда, шевельнулось в ней, наконец, что-то человеческое. Ведь кроме Любочки, её саму никто и никогда не любил.

***

Люба оказалась в детском доме – старом и обшарпанном. Но по сравнению с её квартирой он показался ей чуть ли не дворцом.

Её старую грязную одежду выбросили. Помыли, причесали. Дали чистое. Люба с удивлением гладила подол своего нового платья и не верила, что это для неё.

У неё хотели отобрать мишку – может, зараза какая на нем. Но Люба так плакала, что какая-то женщина попросила:

– Не надо, оставьте, я его постираю.

И погладила девочку по голове. Та сначала пыталась закрыться руками, боялась, что её ударят, но женщина ласково сказала:

– Не бойся, тебя никто не обидит. Тебя как зовут?

Так Люба познакомилась с Мариной.

Марина работала здесь воспитателем. Она очень отличалась от остальных сотрудников детдома какой-то трогательной сентиментальностью.

Она смотрела на всех этих деток, еле сдерживала слезы и хотела всех обнять.

Нет, другие не были злыми. Они тоже были хорошими людьми, но со временем привыкли к детскому горю. И просто делали свою работу.

А Марина привыкнуть не могла.

***

Странно звучит, но Любе нравилось в детском доме. Её почти не били, там были такие же несчастные дети, которым в жизни не повезло. Иногда они, конечно, дрались между собой, порой доставалось и ей. И как и раньше, она закрывала голову руками и просила:

– Пожалуйста, не надо!

По сравнению с домом, её хорошо кормили. С ней занимались, играли . У неё была чистая кровать и игрушки. Но больше всех она любила своего мишку. И часто сидела с ним одна в уголке.

Скучала ли она по матери? Может, да, а может, и нет. Она спрашивала о ней первое время, а потом перестала.

Люба очень привязалась к Марине. Она часто вспоминала, как та первый раз погладила её по голове. Марина всегда гладила её при встрече, разговаривала с ней, но тот, первый раз, был самым удивительным.

А Марине было жалко Любочку. Со временем она заметила, что все чаще думает об этой напуганной хромой девочке с заячьей губой.

***

Как-то за ужином Марина рассказала о Любочке своему мужу Илье.

– Может, заберём? – неожиданно для себя самой спросила она.

– Мариночка, я понимаю, жалко. Но всех же не возьмёшь.

А потом Марина забеременела. Двойней. Ей все тяжелее становилось работать, она много времени проводила на больничном, и они с Любой виделись все реже.

В последний вечер перед декретным отпуском она зашла к девочке попрощаться.

– Ну все, Любочка, ухожу. Расти большая, будь хорошей девочкой… – она замолчала, не зная, что ещё сказать. – Я… Я люблю тебя…

– Пожалуйста, не уходи, – шептала ей в след Люба. – Мама…

А когда Маринины шаги затихли, отвернулась к стене и уткнулась мокрым лицом в своего мишку.

Потом она часто так лежала и плакала.

***

А у Марины родились мальчики – прямо накануне Петра и Павла. И назвали их в честь апостолов. Счастью родителей не было предела. И Марина все реже думала о Любочке.

Но однажды, гуляя с коляской, они оказались у детского дома.

– Мама! – Раздался вдруг знакомый голос.

Марина обернулась. Из-за забора на неё смотрела Люба. И по щекам у неё текли слезы.

Илья положил Марине руку на плечо. Они всё решили.

Так у Любы появилась семья.

Конечно, сначала было непросто, особенно Илье. Ведь чужой человек в доме. Свои ещё маленькие совсем. И постоянная суета.. Они только переехали на новую квартиру.

Но Люба была редким ребёнком, удивительным. Она действительно была ЛЮБОВЬЮ.

Она не верила в своё счастье и, казалось, была готова сделать всё, чтобы доказать новым родителям, что она его достойна.

Она быстро научилась обращаться с братишками и возилась с ними днями напролёт. А они радостно ей улыбались и тянулись на руки. Малыши не видели ни её заячьей губы, ни короткой ноги. Они видели прекрасную старшую сестрёнку, которая их очень любит.

Люба помогала Марине убирать квартиру и попросила научить её готовить. И однажды с гордостью поставила перед папой (ей так нравилось это новое слово – «папа») свой первый приготовленный для него обед – куриный суп. Пересоленный, правда. Но Илья героически съел и очень хвалил.

Они много гуляли и как-то набрели на поляну с ромашками.

– Я так люблю ромашки, – сказала Марина. – Любочка, собери мне букетик.

Девочка нарвала охапку цветов, и Марина обняла её и поцеловала в макушку. Так, как она мечтала когда-то, чтобы сделала Нина.

***

Они стали ходить все вместе в ближайший храм, к отцу Евгению. Там Люба впервые исповедовалась и причастилась. Что она говорила о себе батюшке – неизвестно. Но потом он сказал Илье с Мариной:

– У вас удивительная девочка. Берегите её.

Вечерами Марина читала ей книги. Часто о Боге, о святых. Любе очень нравилось слушать о Христе.

И однажды она спросила:

– А можно я и за маму Нину буду молиться?

– Конечно, можно.

Укладывая спать, Марина обнимала её. Люба с улыбкой засыпала и сквозь сон слышала ласковое:

«Доченька! Я люблю тебя!»

***

Так прошло три года.

Люба ходила в школу. Сначала кто-то над ней смеялся, но потом все привыкли и перестали обращать внимание.

Она не стремилась общаться с другими детьми. Хотя была всегда приветлива и ни разу никого не обидела.

Ей больше нравилось дома, где её все любили. Где её никто никогда не обругал, не ударил и называли красавицей. Она грелась в этой любви, которой так мало видела в жизни. И сама любила – чисто, преданно, благодарно.

Ещё она любила храм и отца Евгения. Она помогала на подворье, ухаживала за цветами, о чем-то говорила с батюшкой. И подолгу стояла перед иконами – что-то шептала…

А потом Люба заболела. Наверное, прошлая жизнь сказалась, и надорвался маленький организм. Она сгорела от лейкоза буквально за полгода. Родители продали машину, квартиру, переехали к родителям, но врачи не смогли ничего сделать.

Люба умерла в больнице. Незадолго до этого отец Евгений её причастил. Она держала за руки Илью и Марину, которых чудом к ней пустили, и слабо улыбалась. С этой улыбкой она и заснула навсегда.

Тихо ушла из неё её чистая детская душа, только в конце отдохнувшая и узнавшая, что такое тепло…

А рядом лежал её плюшевый мишка…

Когда через несколько дней после похорон Марина найдет в себе силы разобрать Любочкины вещи, под подушкой у неё она увидит записку:

«Молитесь, пожалуйста, за маму Нину. И спасибо вам за любовь!»

Елена Кучеренко

– Хватит зенки-то пялить! Не по твою честь… – мягко пробурчала бабушка и добавила, – Иди-ка лучше в погреб ящик снеси. Да аккуратно только, под ноги смотри.

Люба улыбнулась, кивнула, отошла от своего наблюдательного пункта – щелки в заборе – и послушно пошла к погребу. Бабушка посмотрела вслед на то, как внучка неуклюже переваливается с ноги на ногу, вздохнула: «Надо же было такой уродиться», – и направилась в сарай. Хозяйство не ждет, сантименты разводить некогда.

Люба ставила ногу на широкую ступеньку, потом приставляла вторую и так до конца. Хорошо, что сосед дядя Гоша их расширил, за бутылку коньяка, а то раньше не ступеньки были, а жёрдочки какие-то. Неудивительно, что Люба однажды полетела с нее кубарем. Было так больно, что сначала она даже пикнуть не могла, так и лежала на холодном полу в погребе. Потом бабушка хватилась: «Ну чего ты там копаешься опять!» – подошла, заглянула, заголосила, принялась внучку вызволять.

Ближайшая больница в городе, автобус с утра ушел, все мужики на заводе, остался слепой дед Митя да Вовка-алкаш, который вусмерть пьяный спал по своему обыкновению на лавочке. Сели все-таки на телегу деда Мити: бабушка правила, а дед придерживал Любу. Доехали до соседней деревни, к фельдшеру. Та как-то осмотрела девочку, где-то пощупала, как-то подлечила – травками, компрессами. Через месяц Люба вернулась домой, правда, ходила теперь, как говорила бабушка, «враскоряку». Гораздо позже, в городе, врачи сказали, что у Любы неправильно срослись кости, но бабушка категорически отказалась что-то предпринимать: она теперь не доверяла врачам, боялась, что они снова что-то испортят, пусть уж лучше так – слава Богу, жива. «А походка нам и така пойдет, не на сцене ж ходить!»

Люба, как всегда, только улыбалась в ответ. Она привыкла. Знала, что природа обделила ее красотой. Вернее, даже не обделила, а щедро наградила всеми возможными изъянами. Широкое плоское лицо, маленькие глазки, огромный с горбинкой нос, такой же огромный рот с губами-варениками в пол-лица, жидкие волосы, узкие плечи и, как последняя издевка, непомерно широкий таз. Фигура напоминала треугольник на тонюсеньких ножках. Вот и походка теперь фирменная добавилась.

По иронии судьбы всё это богатство досталось ей, жительнице маленького захолустья в одну улицу, где единственной целью жизни любой женщины было замужество. Да к тому же – дефицит мужиков. Бабушка переживала: «Беда. Пропала девка. Ясно, что никто не возьмет, убогую такую».

Люба привыкла, что даже бабушка звала ее «бедолага», а жители деревни – «Страшная Любка», будто это были имя с фамилией. Что мальчишки смеялись, забрасывали колючками репейника или гоняли по улице, хлеща крапивой. Переворачивали ведра с водой или бидоны с молоком, которые она носила. Люба плакала, а они гоготали: «Еще страшнее стала, уродина! Ты гляди!»

– Не реви. Сами они – уроды! – говорила бабушка и шла разбираться с пацанами. Пару раз огрела главаря коромыслом, они перестали внучку гонять, но обзывать продолжали.

Девочки не дружили с ней. Наоборот, увидев на улице, демонстративно разбегались в разные стороны с криками «Жуть-жуть… Спасите-помогите» и хохотали.

В школе Люба сидела на последней парте. Ее редко вызывали к доске, потому что одноклассники тут же начинали корчить рожи и передразнивать Любу, а учительница устала на них кричать. На переменах она не выходила из класса, потому что знала: в коридоре кто-нибудь обязательно поставит подножку, а потом на стул положит кнопку, или еще хуже – шарик, который издает звук, будто из человека газы выходят.

А уж сколько раз остряки приклеивали ей на спину бумажку с надписью «Королева красоты» – и говорить нечего….

***

Люба страстно ждала субботы. Их дом стоял почти напротив загса. Этот загс считался самым старым во всем крае, а поэтому был особенно любим молодоженами – вроде как «намоленный». В него записывались за полгода и стекались со всех ближайших городов. Каждую субботу Люба замирала у щелки в заборе, чтоб посмотреть, как к загсу подъезжали машины в ленточках, а из машин выходили настоящие принцессы. Невесты. В белых сказочных платьях. Фате. Жемчуге и блестящих украшениях. От их красоты можно было ослепнуть!

Люба замирала и чувствовала, как по коже бегают пузырьки из шипучего лимонада. Невесты походили на волшебных прекрасных птиц, которые вот-вот упорхнут в свою страну красоты, блеска и роскоши. За руку их держали элегантные женихи, смотрели с обожанием. Люба не моргала, впитывала увиденное, радовалась и… даже не мечтала о том, что когда-то наденет такое же платье.

Потом к девочке подходил гусь Серый, хватал клювом за подол платья и тащил за собой, в огород. Ну или бабушка окрикивала, чтоб отправить в погреб.

***

У Любы было две настоящие реликвии – икона мучениц Веры, Надежды, Любови и матери их Софии, которую подарила ей мама с наказом: «Береги. И молись им, чтоб всегда были рядом», – «И будут?» – «Обязательно. И во всем помогут». Другая реликвия – фотография самой мамы. Если б не эта меленькая черно-белая карточка, Люба уже забыла бы, как она выглядела, мама. Ее не стало, когда девочке было 3 года.

«Люба не понимала, почему же мама плачет? Улыбалась своей кривой улыбкой изо всех сил, чтоб поднять ей настроение»

Зато Люба хорошо помнила руки мамы. Как они гладили ее по волосам, по щекам, и голос: «Девочка моя… красавица… самая-самая…» И слезы. Люба не понимала, почему же мама плачет? Улыбалась своей кривой улыбкой изо всех сил, чтоб поднять ей настроение.

Люба часто смотрела на икону, хотя просить о чем-то даже в голову не приходило. Четыре женские фигуры смотрели спокойно и ласково, от них исходило тепло, как от маминых рук, уходили все страхи и обиды. Особенно ей нравилась девочка с красивым именем Вера. «Какое правильное имя, – думала Люба, – ведь самое главное – верить, что все будет хорошо». Она верила.

***

Одна-единственная подруга у Любы была – Катька, очень красивая. Отец ее пил по-черному, а мать пахала как лошадь сначала на заводе, а вечером в огороде, половину урожая продавала. В 30 с небольшим она выглядела изможденной, озлобленной старухой. Вернувшись с работы, женщина принималась орать на Катьку и старшего сына, что не помогают, мало сделали за день. Могла и с ремнем по огороду погонять. А когда показывался муж, волокла его на себе в дом, потом садилась на лавочку у забора и молчала.

Катька часто убегала из дома к Любе. Они построили шалаш в огороде и болтали в нем по вечерам. Как-то Катька принесла журнал с фотографиями красивых девушек, одежды, машин, духов.

– Смотри! Вот. Такой хочу быть.

– Ты и так такая. Ничуть не хуже, – искренне сказала Люба

– В журнале чтоб! Фотомоделью. У них знаешь сколько денег! И одежду им всю отдают. И машины. А еще за границу возят на съемки, бесплатно.

– Здорово…

– Да. Надо только, чтоб фигура еще была. Пластика, чтоб позы принимать разные… – Катька на пару секунда замерла, изображая модель, – Этому учиться надо. В школе кружок открывают по танцам. Пошли? Научимся двигаться?

Люба не хотела идти – какие ей танцы! Но Катька одна стеснялась. Люба сдалась и почти год добросовестно топталась позади всех девушек, не попадая ни в такт, ни в ритм. В конце концов учитель посоветовал ей записаться на дзюдо. Люба, слушая его, краснела и вжимала голову в плечи.

Катька была доброй девочкой, любила подругу, поэтому искренне хотела сделать из нее настоящую леди. По мере взросления под ее чутким руководством Люба сначала отращивала волосы, потом стриглась под каре, каскадом, делала химию. Натягивала на свою широкую талию узкие короткие юбки, блузки с рукавами-фонариками, тут же опадавшими на ее тощих плечах. Катька подбадривала, но со временем и она сдалась, а Люба вернулась к своему «пучку» и хлопковым штанам.

Зато бабушка была реалисткой. На день рождения подарила внучке компьютер, сверху водрузив толстенную книгу по программированию.

– У Захарыча сын в городе работает. Говорит, сейчас те, кто в ентих машинах понимат, куда хошь на работу возьмут и деньги хорошие платят. В общем, давай учи. Замуж тебе все одно не светит. Бушь сама зарабатывать.

Люба привычно улыбнулась: «Не светит». Тогда ей было 15. Книга оказалась ужасно скучной, непонятной, какой-то неживой. И буквы плыли перед глазами от слез. Бабушка заглядывала в комнату и одобрительно кивала: «Во-во, учись-учись…» Тем не менее, просиживание над подарком бабули дало результат: Люба разобралась в компьютерных технологиях, да так хорошо, что с первого раза поступила в городской университет на факультет программирования.

А Катя поступила в училище. Правда, на занятиях почти не появлялась, так как почти все время пропадала на кастингах. Она отнесла свои фотографии в модельное агентство, где ей прочили светлое будущее. Поэтому все силы она бросила на то, чтоб это будущее приблизить.

Икона, подаренная мамой, вместе с хозяйкой переехала в общежитие, стояла на тумбочке рядом с кроватью. Засыпая, Люба смотрела на девочку с именем Надежда. Ей так хотелось надеяться, что вот теперь-то впереди – совершенно новая жизнь, интересная и лишенная обид.

***

На программистов учились в основном парни. Бабушка ликовала: «Может, там себе найдешь кого… Енти компьютерщики чай не много видят в жизни-то, а с тобой поговорить можно на разные темы заумные…» Но мальчики на Любу не смотрели, ее считали «классным другом» и «своим пацаном».

Это было неплохо, пока не появился Дима. Когда он был рядом, тысяча иголочек вонзались в сердце Любы, горло сдавливало, и она почти всегда молчала. Конечно же, даже мечтать о том, что Дима обратит на нее внимание, было смешно. Хотя он часто к ней обращался по учебе, был мил, обходителен, придерживал стул, открывал дверь, угощал кофе в студенческой столовке. Люба помогала ему с расчетами, с курсовыми, правила практические работы, сожалея лишь о том, что минуты пролетают так быстро.

Образ на столике почему-то стал совсем другим. Будто на нем не 4 фигуры, а одна, светится – Любовь. Однако Люба даже смотреть в ее сторону боялась. Скорее зажмуривалась и засыпала.

На новогодней дискотеке Дима пригласил ее на танец. Это были три минуты оглушающего счастья. Если бы Любе сказали умереть в тот момент, она бы не раздумывая согласилась.

А потом, выйдя из зала, она случайно услышала, как Дима в красках описывал друзьям, будто весь танец смотрел на самый яркий софит, чтоб не видеть лица партнерши, с трудом нашел талию, чтоб за нее держать, и еще она отдавила ему ноги. Все хором ржали.

***

Соседка по комнате сидела на антидепрессантах, а в тот вечер уехала к родственникам на праздник. Люба собрала все ее таблетки, нашла бутылку водки. Выпила 100 грамм для храбрости и собралась свести счеты с жизнью… но тут на пороге комнаты появилась Катя. Бледная, какая-то взъерошенная. Ее глаза скользнули по столу, она тут же забыла, зачем пришла, и закричала: «Ты что?! Дура!»

В тот вечер Люба впервые рыдала. Рассказала Катьке о своей любви, и как он, оказывается, просто использовал ее. Да и ладно бы! Ей не жалко. Но зачем он смеялся? Зачем другим говорил это всё? Ведь больно ей! Очень больно!

Катя утешала, гладила по голове, успокаивала. Люба прижималась к ней, и становилось легче.

– Стой, а что ты здесь делаешь? Ночь же…Что-то случилось? – вдруг шмыгнула она носом. Катя вздохнула. Подошла к столу, налила водки.

– Я беременна…

– Нельзя! – взвизгнула Люба и выхватила стакан у подруги из рук. – Это же вредно ребенку!

– Пофиг! Мне он не нужен. Аборт делать поздно, представляешь?! Я ведь даже не думала ни о чем таком… Сто раз раньше так было –из-за диеты или усталости… По другому поводу к врачу пошла, и тут – сюрприз! У меня контракт в Германии срывается, понимаешь? Да еще какой! Я столько сил потратила! Мечта всей жизни! Из-за этого! Так что мне тоже пора таблеток наглотаться… Понимаешь?

Нет, Люба не понимала. Старалась изо всех сил, но не могла понять.

Катька много говорила те месяцы. О материнстве, которое должно быть вовремя. О том, как важно обеспечить ребенку и себе нормальное будущее, а не привезти его в деревню к деду алкашу. О своей только начавшейся жизни. Люба слушала подругу и пыталась незаметно подсунуть ей какую-то еду или витаминку. Но Катька не поддавалась – фигуру берегла, набирать вес перед контрактом никак нельзя! Втискивала свой живот в узкие платья, джинсы, злилась, что не получается.

«Она все равно не жилец… А выживет – значит, и без меня справится»

На 7 месяце ей вдруг стало плохо, а через сутки родилась крошечная девочка. Слабенькая, синяя. Катька взглянула на нее и написала отказ. «Она все равно не жилец… А выживет – значит, и без меня справится», – мрачно резюмировала она, собрала вещи и укатила в Германию.

На следующий день Люба, смущаясь и краснея, положила перед заведующей отделением роддома конверт: «Я родственница… дальняя. Мама малышки не может сейчас… Можно, я буду приходить? Вдруг что-то надо, вы только скажите, я принесу… Пожалуйста, пустите меня». Заведующая закатила глаза и взяла конверт.

Сморщенный синюшный комочек в пластиковом ящике с кучей каких-то трубочек и лампочек стоял у Любы перед глазами день и ночь, неделю, месяц. Когда ей предложили работу, Люба перевелась на заочное отделение, чтоб загрузить себя до макушки, пахать-пахать-пахать! Забыть про тот жуткий пластмассовый ящик! Но ничего не получалось. Сердце разрывалось, засыхало от тоски. Она не выдержала. Сняла отдельное жилье, оформила все документы и через полгода принесла малышку к себе домой.

У изголовья детской кроватки Люба поставила икону – мамин подарок, и – надо же! – он будто вернулся на свое место, будто специально был написан именно для этой маленькой кроватки, словно обрел свой дом. А малышку новоиспеченная мама назвала Софией.

Девочка росла настоящей красавицей. Люба смотрела на нее и чувствовала, как счастье, будто теплые морские волны, окутывает ее со всех сторон. Сонечка забиралась к ней на колени, прижималась как можно сильнее. Маленькие ладошки гладили ее по волосам, по щекам, и детский голосок лепетал: «Мамочка моя… красавица… самая-самая».

Ольга Зиненко

Православие.Fm

Лия показывает на телефоне свои детские фотографии. На всех ей больше четырех с половиной лет. Раньше — мама специально не снимала.

— У мамы, когда она увидела меня в роддоме, пропало молоко: у меня были «заячья губа» и «волчье небо», — рассказывает Лия. — И ей предлагали от меня отказаться. Но мама — она такая… стальная леди советской закалки. Она не стала писать отказ: «Это мой ребенок. Я возьму его и сделаю из него человека».

«Врач, который меня зашивал, расплакался»

Первое время Лию не спускали с рук — при любом кормлении она могла захлебнуться.

В девять месяцев зашили губу. Операцию делали под общим наркозом: врачи давали 50/50, выживет Лия на операционном столе или нет. Но мама жестко сказала, что так больше продолжаться не может и губу надо зашивать. И Лия выжила.

В четыре с половиной года зашили небо. До этого Лия физически не могла говорить. Она старалась, но получались только гласные и губные согласные. 

При этом Лия была очень улыбчивой — так учила мама: «Улыбайся, улыбайся. Всегда улыбайся».

Идти на операцию не боялась — наоборот, хотела поскорее. Но вот потом, через две недели, снимать швы было очень больно. 

— Я пошла одна снимать себе швы, без мамы. Металлический вкус крови с соплями не забуду никогда. Там уже не было никаких обезболивающих. Сухариком когда-нибудь небо повреждали? Или чипсами? А носом когда-нибудь бились? Ощущение, как будто взяли жмень сухарей и тебе по всему небу изнутри провели. Это все отдает в нос, и в носу — острая-острая боль.

Тут же Лия вспоминает, что ненавидит толченые бананы и бананы вообще. Все три недели, которые провела в больнице, она ела только их.

Когда зашили небо и стало не так больно, Лия сразу заговорила и… запела. Это была песня музыкального пупса на ключике — подарка старшей сестры.

— Врач, который меня зашивал, расплакался! Я была просто счастлива, что могу говорить, мне хотелось говорить все! Потом лет пятнадцать я отрывалась за то, что до пяти не говорила. Меня было не заткнуть. Сестры называли меня «радио».

Когда Лии предлагали дать инвалидность, маму это возмутило. Она сказала, что ее дочь — такой же ребенок, как и все, и разговаривает даже лучше, чем первоклашки.

«Что у тебя с губой?»

— Не помню вообще детей в моей жизни, — задумывается Лия.

В детский садик она ходила не больше двух месяцев, остальное время была дома с мамой, потом с сестрами — первая старше на семь лет, вторая на четырнадцать.

В начальной школе друзей особо не было, она прошла как в тумане. Оттуда в памяти осталось только два момента.

У Лии плохо дышал нос, она привыкла дышать через рот. Учительница как-то на уроке попросила присмотреть за детьми свою внучку, старшеклассницу. Та всех подняла и сказала стоять с закрытым ртом.

А Лия не могла.

Внучка учительницы назвала ее верблюдом: «Ты что, жуешь? Выплюни жвачку!» Лия попыталась объяснить, что дышит ртом, но ее все равно не поняли: «Так дыши носом».

С тех пор Лию в классе называли верблюдом, потому что она «жевала».

Еще запомнился учитель физкультуры. Он только пришел преподавать после университета и отпустил что-то обидное в ее сторону. Лия не помнит, что именно, но помнит, что ее это расстроило — и она убежала домой. Потом в школу пришла мама, поговорила с директором. Учителя уволили.

Почти все в классе спрашивали: «Что у тебя с губой?» Говорить, что это врожденное, Лия не хотела. Поэтому кто-то думал, что ее покусала собака, кто-то — что Лия попала в аварию или споткнулась. Один мальчик говорил, что она с разбега ударилась в стену.

Постоянно задирали, обзывали: «Кривоносая! Кривоносая!» Те, кому было как-то не по себе, просто сторонились.

Когда пытались обижать, Лия молча терпела, но если начинали толкать, старалась давать сдачи. Хотя дралась только с мальчиками, с девочками — никогда.

— Мама говорила не обращать на них внимания: «Они маленькие и глупые. Они не хотят тебя обидеть, они по-другому не знают». Но я никогда не видела таких детей, как я, не считая тех, кто был в больнице. Поэтому я забывала, что у меня заячья губа. Только зеркало напоминало.

Отвечать на уроках Лия часто не могла, из-за тихого голоса некоторые учителя ее не слышали, а кричать она не хотела. Из-за этого оценки были не очень хорошими.

«Я себе не нравилась»

— Еще мне всегда нравились мальчики, которым не нравилась я… А мне же хотелось лучшего! Поэтому сердце было разбито, и не один раз.

Первый раз «щелкнуло» в 14 лет. Лии понравился 16-летний Николай, они виделись каждое утро по дороге в школу. Он был невероятно красивым и на Лию внимания не обращал. С тех пор она пыталась искать кого-то, кто на него похож.

Еще нравился одноклассник Руслан. Он Лию люто ненавидел и придумывал самые обидные прозвища: Ольшея-Батарея, Чебуратор, Кривоносая, Капитошка. Всех подстрекал, чтобы пинали ее рюкзак. Тогда Лия уже не могла давать сдачу — парни сильнее, у них большая компания.

Единственной отдушиной стала музыкальная школа. Лию убеждали, что петь будет сложно физически и голос навсегда останется сиплым, но она никого не слушала. Ей нравилось петь не благодаря, а вопреки.

— Я хотела доказать, что смогу. Мне так нравилось на сцене, потому что у меня в руках микрофон. Молчите, наконец мое время! Потому что просто так меня никто не слушал. Меня потом всегда ставили в музыкальные спектакли на главные роли, и я всегда все вытягивала. Эта вера в себя благодаря вокалу меня спасала, когда мне хотелось что-то в себе исправить, когда начинала задумываться, почему так, а не вот так… Ну и что? А зато у меня есть голос. И волосы красивые (смеется).

Самая классная песня, которую спела в школе, — «Hurt» Кристины Агилеры. Однажды Лия со сцены пела мальчику, который ей нравился, «Why» Аврил Лавин и смотрела ему в глаза. Он сидел красный, но после даже не подошел. А чтобы подойти первой, Лия была слишком гордая.

Она ухаживала за собой, следила за фигурой, но окружающие постоянно напоминали, что Лия «не такая», а мальчики выбирали кого угодно, только не ее. 

Один раз Лия стала встречаться с бывшим парнем своей подруги, но быстро поняла — не будет:

— Гордая я. Не хочу собирать огрызки. Ну в школе какие отношения? За ручку ходишь, целуешься в щечку. Конечно, была невозможная обида. Причем даже не на них. На жизнь. Я не понимала, почему так. Почему все нормальные, у всех носы и губы хорошие, а у меня нет? Я же в этом не виновата. Была обида на Бога очень большая. Чем я такое заслужила? Но, задавая эти вопросы, я никогда не винила свою маму.

В 16 Лия сделала пластическую операцию.

— Это я сейчас смотрю и понимаю, не так уж сильно все было видно. А тогда… Я старалась делать акценты на другое. Например, волосы. Я была уверена, что у меня шикарные волосы. А еще голос и глаза. Но я себе не нравилась. Я и до сих пор не нравлюсь себе в зеркале. Просто ведь на что ты привыкаешь обращать внимание, на то и смотришь. А я идеалист.

В старшей школе стало проще, но вопросы «Ой, а что у тебя с носом» или «Что с губой?» все равно задавал каждый второй. Подружки в школе подшучивали. Если они знали, что Лии нравится какой-то парень, обязательно ее «палили»: «Ой, Лия, там Эндрю идет!» А он в этот момент был совсем близко и все слышал.

Лия смирилась, что мальчики, которые ей симпатичны, не будут обращать на нее внимания. Но у нее хорошо получалось общаться, и парни, которые расставались с ее подругами, приходили потом к ней пожаловаться на жизнь. Общение, как говорит Лия, помогало «компенсировать недостатки внешности».

— Я всегда со всеми общалась. Меня средняя сестра не любила брать с собой на прогулки со своими друзьями, мне все время надо было что-то рассказывать, спрашивать, петь песни, играть, тискаться. Хочешь избавиться от человека? Скажи: «Лия, иди с ним поговори».

«О, какая-то лужа. Там глубоко или нет?»

Лия поступила в университет на факультет психологии. Она была рада учиться там, где никто не знал ее как девочку с «заячьей губой». Но там ждали другие проблемы. Лия познакомилась с молодым человеком.

Он очень долго ее добивался, и Лия согласилась встречаться. Одиннадцать месяцев она провела как на пороховой бочке. Парень часто устраивал скандалы, кричал и хватал Лию за руки.

— И это меньшее, что он делал… Потом он падал к ногам, рыдал, вымаливал прощения. И я прощала. Результат — сломанная рука и брошенный университет. Университет бросила из-за неуспеваемости, потому что эти ссоры довели до отупения. Я сдала сессию, но была не в состоянии учиться. Дура… Мы расстались титаническими усилиями с моей стороны. Единственное, что я ему желала: чтобы у него в жизни все было настолько хорошо, что он не будет обо мне вспоминать.

О том времени на руке у Лии осталось напоминание — след после операции: на запястье была сломана кость, она неправильно срослась, и образовался костный нарост.

Через год Лия восстановилась в университете и стала одной из лучших в группе.

— Это такой опыт, через который мне надо было пройти. Я думала, зачем мне нужны были эти отношения? Ну, я ж психолог… И сейчас я точно знаю, что мне нравилось быть жертвой: мне хотелось, чтобы меня жалели. И вообще большая часть моей жизни прошла под слоганом: «О, какая-то лужа. Там глубоко или нет? Пойду-ка проверю, чтобы потом всем рассказывать!»

«Ты красивый, а я не красивая»

А потом Лия снова встретила Николая — того самого, в которого влюбилась еще в школе. И вдруг узнала, что тоже ему нравилась.

— А я-то думала, что этот идеал красоты и мужественности для меня недосягаем! Когда он сказал, что у него тоже ко мне был какой-то интерес, меня это шокировало.

Вскоре они поняли, что быть друг без друга больше не могут — и поженились. Сейчас они вместе уже восемь лет, недавно у них родилась дочка Арина. Николай ни разу не заставил Лию комплексовать. Наоборот, повторял: «Ты такая красивая!»

— А я ему не верила: «Ты на себя посмотри? Ты красивый, я не красивая». Потому что Коля именно красивый, а не просто симпатичный. На него всегда смотрят. Мы когда открыли кофейню, вокруг него там просто табуны барышень ходили. И мне вроде как приятно, но вот эти косые взгляды на меня — они все равно есть до сих пор. Но я же знаю, что он мой. И что любит он меня — не за то, что я как-то удачно накрасилась или у меня идеальные нос и губы, а за то, какой я человек.

Два года назад Лия снова сделала операцию — хотела поправить нос. Долго искала врача, ездила в Махачкалу, ходила на консультации в Москве. Сказали, что перешить нос можно только вместе с губой, а для этого нужен высококлассный хирург. Такого нашли в Турции. Он был готов за 600 тысяч рублей перешить губу, а московский хирург при этом за 300 должен был перешить нос.

Таких денег не было. Лия нашла хирурга в Санкт-Петербурге, он давно занимался восстановительной челюстно-лицевой хирургией и все сделал очень дешево.

До сих пор нос ей кажется неидеальным. Лия хочет сделать одно крыло поменьше, чтобы оба были одинаковыми.

Но на операцию она теперь пойдет, если только свалятся деньги, которые больше будет некуда вложить.

— Это не дает мне покоя, если честно. Да, у меня объективно красивый муж, он меня любит такой, какая есть. И когда я сказала, что пойду себе делать нос, он удивился: «Зачем? Ты уже вышла замуж. Ты что, себе другого нашла?» А я хочу для себя. Вот хочу и все.

Сейчас Лию почти не спрашивают, что у нее с губой, а если и спрашивают, то очень тактично, не считая «горячих» парней. Недавно один из таких встретился на улице:

— А что у тебя с губой?

Но теперь Лия научилась отвечать.

— А что у тебя с воспитанием?

— Не, ну а че?

— Ну а то. Не спрашивают у девушки, какой у нее возраст и что у нее с губой.

«Ты такая красивая, ты знаешь об этом?»

— Я до сих пор верю, что, если бы у меня не было «заячьей губы», я была бы другим человеком, более эгоистичным и самовлюбленным. Не могу сказать, что я себя не люблю. Я очень себя люблю. Но я люблю себя за что-то. Вот Аришу я люблю просто так. А себя — не получается.

Самое ужасное для Лии — видеть людей, у которых тоже «заячья губа».

— Мы узнаем друг друга моментально и горько друг на друга смотрим. Потому что мы сразу вспоминаем, через что нам пришлось пройти.

Однажды Лия гуляла по набережной и встретила компанию девушек. Одна из них была на каблуках, в платье, с укладкой и вечерним макияжем. Посмотрев на Лию, она опустила глаза — у нее была «заячья губа».

Лия не выдержала: «Слушай, ты такая красивая, ты знаешь об этом?»

— И она как разрыдалась! А я спрашиваю: «Ну что ты плачешь? Ты реально красивая. Посмотри на себя в зеркало! Фигура у тебя волшебная, выглядишь ты шикарно. Чего ты ревешь?» Мы с ней чуть-чуть поговорили, обнялись. И договорились больше никогда не видеться… Потому что она увидела меня и вспомнила свою боль. Я-то знаю, через что ей пришлось пройти. А она знает, через что пришлось пройти мне. Нам становится жалко друг друга и жалко себя.

Но Лия не привыкла себя жалеть. Как можно жалеть гордого человека или человека с высоко поднятым носом?

— То, что я говорю по поводу зеркала, любви к себе — это же мое внутреннее. Людям, которые меня не знают, я никогда не дам повода так подумать. Поэтому за что меня жалеть? У меня все прекрасно.

Не жалела ее и мама — она никогда не показывала дочке свои слезы. Лия как-то спросила, почему. В ответ услышала: «А за что мне тебя жалеть? Ты понимаешь, что я бы тебя пожалела один раз, и ты бы потом всю жизнь требовала жалости. А ты что, жалкая?» 

— Я свою маму просто обожаю. Это самый большой герой в моей жизни. Особенно когда у меня появилась Арина, я поняла, насколько тяжело ей это далось и через что она прошла. Я каждый день говорю маме «спасибо». Да, иногда она перегибала палку, но благодаря этому я такая, какая есть.

Фото Людмилы Заботиной и из личного архива героини 

Я поехала на плановый второй скрининг, срок беременности был 19-21 недель, ничего не предвещало беды. Там мне и сказали, что у дочки расщелина губы и неба. Девушка, которая делала УЗИ, сразу успокоила меня и заверила, что все поправимо и переживать не стоит. На самом деле, эти слова мне очень помогли тогда. Но как я доехала домой — все равно не помню. Слезы градом, обида на весь белый свет, страх, волнение. Я ругала себя, думала, что это все из-за меня.

Я слышала, что очень часто на скринингах бывают ошибки и при повторном обследовании никаких отклонений не находят. Надеялась, что если поеду к другому специалисту, то он мне скажет, что это все неправда и у дочки все хорошо. Знакомые посоветовали хорошего врача, который делает УЗИ в 3D. Я записалась к нему, отдала немалую сумму, и он тоже подтвердил, что у нас расщелина губы и нёба.

Я ожидала услышать совсем не это, первая реакция — испуг. Пугала неизвестность диагноза. Никогда ранее не встречала малышей с расщелиной. Но самое худшее — это реакция врача, ее я не забуду никогда! Это был ужас…Он наговорил мне и мужу столько всего неприятного.

Сказал нам, чтобы мы готовились, что ребенок будет забирать много наших времени и денег, что дочке нужны будут специальные логопедические детский сад и школа, что с логопедом и ортодонтом нам чуть ли не всю жизнь заниматься.

В общем, мы вышли с мужем со слезами.

Спустя некоторое время я поехала на третье УЗИ и там врач со мной общался так, будто мы с ним лучшие друзья: обращался на «ты», спросил, зачем я приехала, если уже была у других. Но, как по мне, надежда умирает последней. Один врач хорошо, а три еще лучше.

Когда мы сообщили новость свекрови, она тоже наговорила кучу всего неприятного. Поддержки от нее не было совсем никакой. А моя мама нас поддержала и сказала, что все будет хорошо.

Но главным помощником стал муж. Он и поддерживал все это время, и помогал во всем уже после рождения Киры. И это для меня было действительно важно. После нашей первой операции он мчался к нам в больницу, бросив работу. Мне ни от кого не нужны были поддержка и понимание так сильно, как от мужа. Спасибо ему за это огромное! Желаю всем таких мужей!

Кира родилась с диагнозом «расщелина губы и альвеолярного отростка», небо у нас оказалось целое. Хотя все три УЗИ показали, что небо тоже с расщелиной. Я даже не поверила акушерке, когда она сказала, что у нас только расщелина губы.

Киру я никогда не прятала ни от кого. Я была готова к ее появлению такой, какая она есть, любила ее всем сердцем, несмотря на диагноз, и никогда не думала об аборте. Никогда! Она очень желанная и она моя.

Когда Кира родилась, даже маленькие дети в нашей семье сказали, что она очень красивая. На губу никто и внимания не обращал, а если и обращал, то мне не говорил.

Сейчас Кирюшке один год и десять месяцев, она растет обычным ребенком, чувствует себя превосходно. Она у нас начала не ходить, а просто сразу бегать. Кира очень любит воду и мячики. Говорит уже много всего, о чем болтают дети ее возраста: мама, папа, баба, деда, иди, фсе, дай, кошка, ежик, кит и очень много всего другого. Знает всех по именам: Оля, Галя, Юля, Илья вот такие имена спокойно произносит.

У нас была пока первичная хейлоринопластика, то есть операция по исправлению дефекта верхней губы. Челюстно-лицевые хирурги Института врожденных заболеваний восстановили Кире губу. Говоря простым языком, для тех, кто никогда не сталкивался с расщелиной, то врачи закрыли «дырочку» от носа до нижней губы, которая была у нас после рождения.

Осталось сделать корректирующую хейлоринопластику в пять-шесть лет и костную операцию в возрасте от восьми до одиннадцати лет.

Еще мы очень хотим поблагодарить благотворительный фонд «Красивые дети в красивом мире», который помог нам собрать средства на первую операцию, без него нам было бы намного сложнее потянуть лечение.

Важная часть лечения — это реабилитация. Мне кажется, это самое сложное на пути к выздоровлению. Для нас с мужем было очень непросто пережить «охранный» период — первые несколько месяцев после операции не дать Кире навредить себе, ведь она была совсем малышкой. Особенность в том, что в это время нельзя давать соску, кормить можно только из специализированных бутылок с ложками, поильников или пипеток. Это тяжело, когда любишь ребенка, то сделаешь для него все. А нам помогала мысль, что обо всем этом Кира потом и не вспомнит.

Я решила, что когда Кира вырастет, я не буду скрывать ее фото до операций — пусть знает об этом и растет с этой информацией.

Очень хочется сказать всем матерям, которые услышали этот диагноз — не бросайте своих детей! Да, они смогут прожить без вас, но им будет в тысячу раз сложнее, чем с вами. Постарайтесь быть на всех операциях рядом, мама — это вселенная для малыша.

Этот недуг исправим, в большинстве случаев справиться с ним можно в течение первого года жизни ребенка. Еще важный совет: не спешите делать все операции в один этап, чтобы ребенок мог спокойно восстановиться. Посоветуйтесь с несколькими врачами. Не унывайте и не отчаивайтесь, все будет хорошо.

Фотографии предоставлены семьей Киры

«Крашусь самой яркой помадой»: как живут девушки с расщелиной губы и нёба

Расщепление губы и нёба — один из наиболее распространенных врожденных дефектов верхней челюсти. При такой патологии у человека могут быть разделены не только мягкие ткани нёба, но и губы, дёсны и даже челюстная кость. При этом расщелины довольно успешно оперируются — первый раз, когда ребёнок совсем маленький (около 6-9 месяцев), и далее может быть ещё несколько корректирующих операций. И хотя лицо не выглядит совсем «как у всех», человек может жить нормальной полноценной жизнью. Несмотря на это, все ещё существует довольно много стереотипов и страхов — акушерки в роддомах продолжают предлагать женщинам отказываться от таких детей, родители других детей думают, что это какая-то «зараза», дети с расщелинами подвергаются травле. Вместе с фондом «Красивые дети в красивом мире» мы поговорили с девушками с этой патологией об операциях, буллинге, принятии себя и том, как они живут сейчас.

БФ «Красивые дети в красивом мире» / Личный архив героини публикации

Елена Соколова, 41 год:

«Мой диагноз — односторонняя расщелина верхней губы и твёрдого неба с левой стороны. Я родилась в 1980 году, и тогда ещё не было ранней диагностики этой патологии, так что мама очень удивилась, когда ей показали меня. В больницах я лежала с детьми с таким же дефектом, как у меня, и большинство из них были детдомовские. То есть о расщелине губы и неба знали настолько мало, что этих детей массово оставляли, я была одна из немногих с мамой. Наверное, тогда подозревали, что эти дети имеют какие-то интеллектуальные проблемы. Помню, их даже считали инвалидами детства и платили пенсию. 

Первую операцию мне сделали в семь месяцев. Дети с таким дефектом не могут сосать грудь и глотать, так как отсутствует ткань, соединяющая рот и нос, и еда попадает не в пищевод, а в пазухи носа. Для меня создали специальную пластинку, чтобы я хотя бы могла сосать соску. Таким образом меня кормили до семи месяцев, а потом в два этапа зашили небо, губу и нос. 

Я думаю, что операций было штук восемь, но обойтись можно было тремя. Просто когда я начала подрастать и приезжала на осмотры, врач предлагал сделать что-то ещё — выровнять перегородку, поправить кончик носа, переделать шов — я всегда соглашалась, а мама не протестовала. Дело в том, что во время первых операционных вмешательств мама хотела остановиться, потому что поняла что в любом случае меня любит и ей неважно, как я выгляжу. Но один очень умный и грамотный доктор сказал ей: «Вы не забывайте, что ребёнку надо будет социализироваться в обществе. Нужно все привести в порядок, чтобы она хорошо говорила, хорошо выглядела».

Операции — это очень больно, особенно на нос, когда тебе вставляют и вынимают длинные турунды (небольшие марлевые тампоны — прим. ред.) — трэш. Реабилитация тоже адский процесс — больно даже зубы почистить, болит всё лицо, особенно, верхняя губа и, соответственно, нос. А потом ещё снятие швов… Причём послеоперационные изменения были микроскопические, но мне на тот момент это было неважно, главное — знать, что они есть. 

Мой хирург был достаточно знаменитым в медицинских кругах, он заведовал детским челюстно-лицевым отделением, защищал диссертацию и на мне тестировал какие-то свои наработки. Он оперировал меня где-то раз в два года практически до 16 лет. Помню, что в его кабинете была куча слепков, разных масок, он постоянно что-то исследовал. Благодаря этому врачу мне одной из первых в Краснодарском крае поставили брекеты, причём бесплатно, тогда они казались чем-то невообразимым. 

Я и в медакадемию пошла из-за своего врача, помню, его ассистентом был парень с такой же патологией, как у меня, я на него смотрела и завидовала, потому что он отпустил усы и закрыл расщелину. Я все время говорила этому парню, что окончу медицинскую академию, пройду ординатуру и буду ассистировать уже у него. Но вышла замуж, и ординатуры не случилось.

У меня были огромные сложности с речью — я не выговаривала р, л. Я бесконечно ходила к логопеду на протяжении, наверное, трёх лет.  Мои зубы были очень кривые — из-за повреждённого нёба они заложились не так, как надо, один зуб даже не прорезался. Брекеты я носила года три точно, 9-10-11 классы.

Комплексов у меня было вагон и маленькая тележка с тех пор, как я себя помню. Ты смотришь на своё лицо и видишь только шрам и кривой нос, и больше ничего — ни цвет глаз, ни волосы, ни фигуру. Я постоянно ощущала себя некрасивой. И когда ты приходишь и говоришь об этом маме, мама или делает вид, что это неважно, или для неё это действительно неважно, а ты же ребёнок, для тебя в том моменте всё важно. 

Елена Соколова в детстве

Дети очень жестокие, им не нужно особого повода, чтобы обидеть. Меня в детском саду, в соседних дворах, называли «губа», постоянно показывали пальцем. В моей школе училось 800 человек, и я была единственной с расщелиной губы. Одноклассники меня не травили, а вот просто дети из школы — да, обзывались, показывали пальцами. В школе у меня не было романтических отношений, я же себе придумала, что не такая, как все — кто на меня посмотрит? Пыталась маскировать дефекты с помощью косметики, но, правда, кривой нос тональником не замажешь. На фотографиях я себя вообще не воспринимала, и фотосессии в детском саду и школе были для меня кошмаром. Сейчас я обожаю фотосессии, хотя не всегда удачно получаюсь. 

У меня было много друзей, но я считала, что человеку нужно перебороть свою брезгливость, пообщаться со мной какое-то время, и только тогда он поймёт, что я хороший человек. Я никому не строила глазки, не флиртовала, не было во мне уверенности, что я красивая, сексуальная и могу нравится как женщина. Было очень грустно, что девочки с кем-то встречаются, но я и не рассчитывала на такие подарки судьбы в то время. Я была уверена, что не выйду замуж — ну кто захочет на мне жениться? Также я знала, что у меня не будет детей, и всем говорила, что таким, как я, нужно запретить рожать, ведь мой дефект обязательно передается по наследству, а так его можно искоренить. 

При этом в подростковом возрасте я не прятала себя — дома мне было плохо, я головой билась об стенку и плакала от ненависти к себе, но когда я выходила в люди, фиг кто мог узнать, как мне плохо. Я ярко одевалась, ходила на танцы и в музыкалку, выступала на конкурсах, ездила на олимпиады. Причем я не просто должна была чем-то заниматься — мне важно было везде быть лучшей. Я сама поступила в медицинскую академию, и окончила ее с красным дипломом, но умной себя не считала никогда. 

В университете ничего не спрашивали, но всё равно я ловила на себе косые взгляды. На третьем курсе мы проходили расщелины губы и неба в институте, была огромная лекция с видеороликами, я подходила к преподавателю и отпрашивалась с пар, не могла заставить себя присутствовать, мне было очень травматично это смотреть, как будто роются в моей грязной одежде. 

На первом курсе академии у нас с мужем начались отношения, я думала, что это временное явление, и у него помешательство. Устраивала истерики, когда он пытался доказать мне, что я правда ему нравлюсь. Родители мужа не хотели, чтобы он женился на мне, и я решила, что причина как раз моей внешности. У меня всю жизнь на всё была только одна причина.

Я помню, как ездила в общественном транспорте и на мне задерживался взгляд людей, я прямо его ощущала и чувствовала себя не такой как все в плохом смысле. Это сейчас кто волосы покрасит, кто татуировку сделает, а в Советском Союзе все были одинаковые — в одинаковой одежде, с одинаковыми прическами и выражением лица. И если ты хоть чем-то отличался, тебя осматривали с ног до головы. 

Я редко обсуждала с кем-то свои переживания, так как была уверена, что меня никто никогда не поймёт, даже мама. При этом она всегда меня поддерживала, я была очень избалованным ребёнком, мне покупали все, что я хотела, учитывая, что мы жили небогато. 

Повзрослев, я несколько раз делала татуаж губ, мне кололи гиалуронку под шов, чтобы он был более мягкий и незаметный, и шрам уже действительно не так ярко выражен. Причём эта область не поддаётся никакому обезболиванию, анестезия не действует, так что врачи во время процедур плакали вместе со мной, но они понимали, почему я это делаю, что это все из-за тараканов в голове. Я от себя кайфую только последние лет пять. Два года назад я думала о пластической операции на нос, но хирург меня отговорил: по его словам, реабилитация бы растянулась на три месяца, а эффекта «вау» я бы все равно не получила. Но если бы врач сказал мне, что можно сделать все идеально, я бы пошла на это. Всё равно я никогда не буду чувствовать себя как обычные люди без каких-либо лицевых дефектов. 

Елена Соколова сейчас

Немало уверенности мне придал муж, он очень хороший, сильно меня любит и носит на руках, в этом году будет 23 года, как мы вместе. Мы родные люди, и неважно, кто как выглядят, Хотя я, конечно, очень люблю, когда мы идём в ресторан или в гости, чтобы я была в самом ярком платье, с шикарной причёской и нереальным макияжем. Многие считают, что я высокомерная и у меня корона на голове, а я понимаю, что сама надела эту корону, чтобы люди смотрели на неё, а не на моё лицо. 

Когда я только пошла работать врачом, у меня в отделении был доктор с таким же дефектом, мы особо не говорили с ней об этом, просто обмолвились, кто где оперировался, и всё. Если я вижу человека с расщелиной губы на улице или в магазине, у меня всегда внутри что-то ёкает. 

Мой старший ребёнок один раз спросил, ударилась ли я, младший тоже пару раз спрашивал, что со мной, а теперь они этого не замечают вообще. От взрослых я не слышала вопросов, может, потому что что я в среде медиков, и они и так знают про расщелины губы и неба. Хотя два года назад один парень, у которого я покупала клубнику на трассе, долго смотрел на меня и сказал: «Девушка, вам так идёт этот шрам, такая изюминка!» Это было очень приятно.

Если бы я родилась обычной и никому ничего не доказывала, вообще не знаю, как сложилась бы моя судьба — а так у меня медицинское образование, работа в прекрасной клинике — я заведую стоматологическим отделением уже 7 лет, у меня в подчинении 50 человек — замечательные муж и дети. 

Не так давно я решила заниматься благотворительностью, и поняла, что хочу выбрать НКО, который помогает детям с расщелинами губы и нёба. Выбрала фонд «Красивые дети в красивом мире», ежемесячно перечисляю им деньги, слежу, сколько деток прооперировано. И мне очень нравится название, акцент на том, что эти дети красивые, несмотря ни на что».

Елена Соколова: фотосессия с её детскими фото

Светлана Богданова, 20 лет

«У меня односторонняя расщелина губы и нёба. Мама родила меня в 36 лет, я у неё единственный ребёнок. Когда она меня увидела, очень испугалась, подумала, что я умственно отсталая. Но через несколько часов меня осмотрел врач и заключил, что я абсолютно нормальный ребёнок, просто с таким дефектом. Моя тётя успокоила маму, сказала: «Господи, просто губа! Это же девочка — всё зашьём, а что не зашьём, замажем!»

Мама рассказывала, что кормить меня было невозможно — грудь сосать я не могла, соску выплевывала, а когда пыталась глотать молоко, все выливалось через дырку. Мама никогда не понимала, наелась я или нет.

В 8 месяцев мне сделали первую операцию — зашили верхнее нёбо и, соответственно, губу. У меня было очень много операций, больше 14 точно. Чаще всего подшивали небо или пытались сгладить шрам. Я так понимаю, медики хотели создать мне губу, как у обычных людей, потому что у людей с такой патологией верхняя губа как бы плоская и без рельефа, но особой разницы я не заметила. Также из операций мне делали ринопластику — исправляли искривлённую перегородку и приподнимали кончик, до этого у меня был приплюснутой неровный нос, сейчас он чуть загнут в левую сторону, но это не особо заметно.

Самое ужасное и неприятное было, когда у меня из носа доставали турунды, я думала там змей вытягивают, мне кажется, их засунули чуть ли не до бровей. Но носом я не дышу до сих пор, так как в детстве из-за искривлённой перегородки у меня дышала только одна ноздря, и я как-то не специально приучила себя дышать ртом, иначе мне как будто не хватает воздуха.

Также у меня проблемы с челюстью. Верхняя челюсть у меня не срослась, она как бы разделена на две половинки. Ее, конечно, зашили, но проблемы не закончились. Когда мне было четырнадцать, мне поставили растяжку на верхнюю челюсть, чтобы ее увеличить, потому что у детей с такой проблемой верхняя челюсть меньше нижней. Мне просверлили две дырки — с одной стороны челюсти и с другой, а между ними вставили штангу с болтиками. Доктор сам смоделировал мне гаечный ключ размером 3 см, и я две недели подкручивала болтики. Естественно, боль была адская. Самое интересное, что ставили их 6 часов, а вытащили за 30 минут.

Во время этой же операции мне вырвали верхний передний зуб, потому что на приеме я поделилась, что могу как бы подсасывать ртом воздух через нос, и при этом слышится писк. Доктор попросил меня это продемонстрировать, я это сделала, а проснулась уже без зуба. После удаления обнаружилось, что зуб закрывал дырочку — причём на ее месте не было ни десны, ни челюстной кости, то есть отверстие доходило до носа. Получается, во рту образовался вакуум — я разговаривала как бы в себя, не могла пить из трубочки, надуть щеки, набирать воды в рот — она выливалась через нос, я шепелявила, не выговаривала очень много звуков.

Врач решил делать на место дырки подсадку кости, чтобы потом можно было вкрутить штифт и вставить туда зубной имплант. Первую операцию по подсадке мне сделали в 16 лет. Кусочек тазовой кости размером полтора-два сантиметра подсадили в челюсть на место дырочки. После операции я чувствовала дикую боль, причём и в челюсти, и по всему тазу, я даже спать на боку не могла. Все лицо кололо, плюс настолько сушило губы, что пошли трещины. А ещё и внутри рта была незаживающая рана, и нужно было каждый день открывать рот, чтобы ее обрабатывали, протирали. Мне ставили по три укола обезболивающего в день. У меня так опухло лицо, что я не могла засунуть чайную ложку в рот, ела и пила только каши и чай.

К сожалению, кость не прижилась и мне делали ещё две подсадки — только с третьего раза все удалось. Если потрогать нижнюю челюсть, переход, конечно, чувствуется, но внешне это незаметно, шрамов нет, так как кость брали с внутренней стороны челюсти.

К сожалению, подобные операции можно делать только до 18 лет, а мне уже 20. Сейчас я хочу отдохнуть от операций, накопить денег и потом зарастить кость тканью, а уже после ставить зубной имплант. Так что сейчас я хожу без переднего зуба.

Мои губы отличаются от обычных людей — верхняя как ниточка, а нижняя как вареник. Я иногда не знаю, как их сложить, чтобы люди не подумали, что я сволочь, а то получается очень надменное выражение лица, будто бы я всегда чем-то недовольна. При этом мне все же нравится моя верхняя губа, потому что она полукруглая и очень интересно выглядит, это моя изюминка. Я крашу губы самыми яркими цветами, мне очень идёт.

В школе у меня было много проблем из-за дефекта — травили каждый день — из-за того, что я со шрамом, что от меня якобы можно заразиться. Постоянно спрашивали: «А тебя что, собака укусила?». В 5-6 классе говорили, что я такая из-за радиации, когда я шла по школе, дети делали вид, что я их догоняю и кричали: «Бежим, радиация идёт!». Один пацан назвал меня мопсом из-за присплющенной части лица. Причем у нас из необычных детей в классе были я и мальчик с сильными ожогами всего тела, и его мама попросила мою классную руководительницу вызвать в класс психолога, чтобы он объяснил нам, что это нормально, и издеваться ни над кем не нужно. В итоге ребята начали дружить с этим мальчиком, а против меня ополчились все, включая его.

Однажды, когда мне было лет 13-14, я спустилась на первый этаж, чтобы сходить в туалет, а рядом шли два моих одноклассника. Вдруг я почувствовала, что мне что-то воткнули в спину. Смотрю, а пацаны смеются и убегают, я поняла, что это они. Я с гордо поднятой головой, пытаясь не зареветь, иду к раздевалке, надеваю куртку и бегу к домой, хорошо, что мы жили через дорогу. Кричу маме: «Мама, в меня что-то воткнули!». Она смотрит на мою спину и вытаскивает иголку. После этого я начала истерить, что не хочу учиться в этой школе, что меня могут здесь убить. Я была готова уйти в коррекционный интернат, лишь бы не оставаться здесь. Мама постоянно ходила в школу на разборки, но помогало это недели на две, потом все опять начиналось по новой.

При этом комплексов по поводу шрама у меня не было никогда, я даже на операции-то ходила по большей части ради мамы. Мне кажется, я с детства всё про себя знала, что такая родилась и все, никогда не подходила к маме и не спрашивала: «Мама, что со мной?». Я понимала, что не такая, как все, но точно не страшная. Я видела себя в зеркале каждый день и привыкла к своей внешности. Плюс мама всегда меня поддерживала — приду из школы, расскажу про очередного козла, а она отвечает: «Ты самая лучшая и красивая девочка, посылай всех подальше».

Слава богу после 9 класса я ушла из этой школы в колледж, и сейчас у меня абсолютно другая жизнь, адекватные люди рядом. Ну и я уже взрослый человек, могу дать отпор. Хотя когда я поступила в колледж, представляла, что просто не буду ни с кем разговаривать, буду серой мышкой, чтобы меня никто не трогал и не смотрел на меня. В итоге в первый же день со мной начали общаться и я не понимала: «Вы что, не видите, какая я? Реально решили дружить со мной просто так?». Я до сих пор думаю, что люди общаются со мной, чтобы потом пошутить по поводу внешности, поиздеваться надо мной.

Взрослые люди вообще не таращатся на меня, дети бывает, но если меня это начинает раздражать, я просто долго смотрю в глаза и подмигиваю, они смущаются, отворачиваются. Хотя мне было лет 14, я шла из магазина, а это было как раз после операции, то есть лицо было опухшее. И один мужик, наш сосед, спросил, что со мной, а потом сказал: «Я бы не советовал тебе рожать детей, а то родишь урода».

Я езжу в колледж на автобусе, и иногда вижу девочку лет 18 с расщелиной губы. Мы не знакомы, но как только встречаемся глазами, сразу друг другу улыбаемся, и так тепло на душе — знать, что я не одна. Хочется общаться с людьми с таким же дефектом, потому что они тебя лучше всех поймут: ты можешь с ними поделиться, как у тебя прошли операции, они расскажут про себя. Когда ты порезал палец, твоя боль ясна всем, а когда тебе ставили распорки на челюсть, тут боль специфическая.

Я понимаю, что тяжело смотреть, как ребёнок страдает, но лучше он пострадает в детстве, чем в 17-18 лет. Боль можно перетерпеть, а с возрастом понимаешь, ради чего ты это сделал. Я общаюсь с одним мальчиком с расщелиной губы и неба, у него было только две операции, поэтому он ужасно плохо говорит, настолько, что я иногда переспрашиваю его. Вот что может случиться, если все не довести до нормального состояния.

Людям, которые оказались в такой же ситуации, я бы посоветовала не слушать чужое мнение, потому что всем угодить нельзя. И почаще смотреться в зеркало, привыкать к своему отражению и учиться любить себя. А травля закончится, взрослым будет абсолютно пофиг, как ты выглядишь».

​Кира Янкелевич, директор благотворительного фонда «Красивые дети в красивом мире»

«​Рождение ребенка с расщелиной губы и неба — это испытание для любой семьи. В России ежегодно один ребёнок из 800 рождается с челюстно-лицевыми патологиями. В отличие от многих диагнозов, есть очень высокая вероятность не просто пройти этот путь со своим ребёнком, а сделать всё, чтобы он мог жить полноценной и счастливой жизнью, которую в будущем выберет для себя сам. Наш фонд уже восемь лет сопровождает семьи на этом пути, оказывая финансовую поддержку в хирургическом, ортопедическом и реабилитационном лечении. Иногда необходимо до шести операций и долгая логопедическая реабилитация, но эти усилия дают невероятные результаты. К сожалению, до сих пор мы слышим от мам рассказы про то, как врачи предлагают им прервать беременность или отказаться от ребёнка при обнаружении диагноза. Мы работаем в том числе для того, чтобы свести такие случаи к нулю. Это долгий процесс работы с родителям и врачами, но мы верим, что это точно стоит того. Обратиться за помощью в фонд «Красивые дети в красивом мире» может любая российская семья, в которой есть ребенок с расщелиной губы и нёба».​​

Справка: фонд «Красивые дети в красивом мире» помогает детям с особенностями внешности уже больше восьми лет. Кроме сбора средств на операции, фонд оказывает психологическую поддержку детям и родителям, а также помогает в реабилитации — важной части лечения. Помочь фонду можно здесь. 

Записала  Эллина Оруджева

Говорят, что судьба человеку предначертана свыше. Только кем? Кто распоряжается так, когда маленьких детей бросают, как ненужные вещи? Корреспонденты ИА “Экспресс-Новости” узнали очень трогательную историю о девочке, которая была не нужна своей маме.

Людмила работала в офисе менеджером по продажам. Она очень мечтала попасть на работу в эту богатую компанию, и чудо свершилось. Теперь ее задачей было подняться по карьерной лестнице. Людмила была всегда собранной, одетой в брендовый костюм, в идеальной обуви, с аккуратной, но стильной прической, и обязательно на высоком каблуке. Деловая леди с холодным сердцем. Мужчин она не замечала. На данном этапе жизни они были совершенно ей не нужны. Она хотела всего достичь сама.

Когда что-то шло не так в ее деловой сфере, Людмила расслаблялась около телевизора, опрокидывая рюмку за рюмкой дорогой коньяк. В один из таких дней девушка заказала пиццу, а когда доставщик пришел, она пригласила его, уже изрядно подвыпившая, составить ей компанию. Паренек согласился.

Прошло девять месяцев. Людмила ехала на скорой рожать и переживала не за предстоящие роды, а за проект, которым она в последнее время занималась. Если у нее все получится, светит повышение до начальника отдела.

Родила Людмила, как в народе говорят, “как кошка” — быстро и практически безболезненно. Теперь у нее была дочка — незапланированная и нежеланная. Ей было очень обидно, что “залетела” от какого-то разносчика пиццы, да и поздно очухалась, уже ничего нельзя было сделать, и пришлось ходить с пузом все девять месяцев. Что теперь? Надо будет думать, как жить дальше. В принципе, она обеспеченная и самодостаточная.

Медсестра принесла в палату маленький сверток, а с ней вместе зашел врач. Людмила, увидев дочку, резко отвернулась и закричала: “Унесите это чудовище!”. Причина такой реакции мамы была в том, что девочка родилась с заячьей губой.

Так Дианочка (так назвали девочку врачи) осталась в роддоме. В этот же день рожала и другая женщина в VIP-палате. Она была женой известного бизнесмена. Три раза бедняжка рожала, и каждый раз ребенок умирал сразу, как только появлялся на свет. Причина была в какой-то плохой наследственности мужа. В этот раз случилось то же самое. Елена Алексеевна потеряла весь смысл жизни.

В больничном коридоре тихо шептались медсестры: «Вот почему так в жизни? Женщина так хочет ребенка, а Бог не дает. Зато та краля бросила бедную девочку в роддоме. У самой денег куры не клюют. Ну и что же, если у малышки заячья губа. А так она здоровенькая и такая красивая!» — «Что и говорить. Жаль очень ребеночка. Его бы в хорошие руки… Сегодня такие операции не проблема. Выросла бы принцесса, а так…».

После услышанного Елена Алексеевна не находила себе места. Когда она попросила взглянуть на оставленную Людмилой девочку, то увидела красивые голубые глазенки, смотревшие на нее с надеждой.

Так Дианочка стала дочерью в семье богатого бизнесмена. Елена Алексеевна и ее муж души в ней не чаяли. Нашли хороших пластических хирургов, которые устранили дефект лица у ребенка.

Диана росла и удивляла всех своей красотой и умом. Она знала несколько языков, выучилась на дипломата и очень гордилась своими мамой и папой. Да, она знала всю правду о себе, но никогда не хотела найти настоящую мать. Зачем? Просто посмотреть ей в глаза? Девушка знала, что счастья на несчастье другого не построишь. Но жизнь подарила брошенному ребенку счастливый билет.

А что же Людмила? Про роды и ребенка с заячьей губой она забыла уже на второй день. С головой ударилась в работу. И чем выше поднималась по карьерной лестнице, тем сильнее запивала стресс алкоголем. Естественно, это сказалось не только на ее внешности, но и на профессиональных качествах. Как-то раз, в свои 50 лет, она сидела дома одна, никому не нужная, а по телевизору показывали свадьбу самой богатой и красивой невесты города… Людмила каким-то своим материнским чутьем поняла, что это была ее дочь…

Люба проснулась утром поздно. Всю ночь она плохо спала, ворочалась, часто вставала. Дело в том, что ей снились странные мыши, которые бегали по её комнате, переговаривались шепотом и дрались из-за крошек сыра. Люба прекрасно понимала, что это всего лишь сон, но он был такой реалистичный, что прежде чем спустить ноги на пол, девочка внимательно посмотрела, а не спряталась ли в её тапочке какая-нибудь мышка.

Мышей, разумеется, в Любиной комнате не было и быть не могло, так как кот Васька прекрасно выполнял свою работу. Но, как ни странно, именно поэтому мыши иногда появлялись в Любиной тапочке. Приносил их тот же кот Васька с охоты и клал на видное место, как ему казалось, чтобы все заметили. Замечали сразу. Люба прекрасно помнит тот первый раз, когда, ничего не подозревая, она проснулась, села и, сунув ногу в тапочку, нащупала там маленькую мышку. На визг девочки тогда прибежала бабушка, и все долго ругали кота Ваську, а он никак не мог понять, почему его не хвалят и не наливают в миску свежего молока.

Сегодня, к радости Любы, мышей в тапочке не было. Значит, сон был всего лишь сном. Девочка встала, пошла на кухню и умылась. Бабушка уже давно проснулась и занималась у печки пирогами.

— Доброе утро, — улыбнулась она внучке, — а я вот решила пирожками тебя побаловать, настоящими, на опаре. Рано ты встала сегодня что-то.

— Ой, спасибо, мне тоже плохо спалось, — заметила Люба.

— Тебе-то почему плохо? Тоже магнитные бури беспокоят? — Усмехнулась бабушка.

— Нет, мыши снились.

— Мыши? Вот странно, мне тоже снились мыши. Это всё к суете и неприятностям. Надо сегодня малину обобрать, чтобы птицы не поклевали, и жуков с картошки тоже, — сделала бабушка странный вывод.

Люба не понимала связи между мышами и необходимостью собирать жуков, но всегда была рада помочь бабушке, особенно собирать ягоды.

— Чур я малину собираю!

— Разумеется, — хитро прищурилась бабушка, — я почему-то так и подумала.

После завтрака пошли в огород. В середине июля самое подходящее время суток для огородной работы — это раннее утро, когда солнце только-только взошло. На улице ещё не жарко, и кое-где виден ночной туман, который не успели ещё прогнать лучи восходящего солнца. Назойливые мухи и другие насекомые пока ещё спят, спят и птицы. Только петухи периодически орут, доказывая всем, что это именно их деревня, а не чья-либо ещё. Вот кот Васька пробежал вдоль грядки с огурцами по свои кошачьим делам. Он на секунду остановился и посмотрел на Любу как-то особенно внимательно. Любе даже показалось, что он сказал ей спасибо за вчерашнее спасение.

Привязав к большой банке ленточку, Люба повесила её себе на шею. Этот способ она придумала сама, гуляя по лесу. Так удобней всего собирать ягоды: можно сразу обеими руками срывать их, чем девочка и занялась. На кустах малины была еще ночная роса, но, как считала Люба, роса гораздо лучше, чем пчелы, которые буквально кишели в малине днем. Бабушка с сомнением относилась к Любиным изобретениям, поэтому не вешала банку на шею, тем более банку с колорадскими жуками и личинками. Она собирала их в большую старую ржавую кастрюлю. Стоит заметить, что нет более скучного занятия, чем собирать колорадских жуков. Но малину собирать тоже в конце концов становится скучно, если не занять себя какими-нибудь разговорами.

— Бабушка, а часто Васька купается в пруду? — Спросила Люба.

— Так это лучше у него спросить, я же не записываю за ним, — то ли серьёзно, то ли в шутку ответила бабушка, — сама я несколько раз видела, как он приходил домой очень грязный, в иле и тине.

— А зачем он это делает? Кошки обычно не купаются.

— Да кто же его знает? Насколько помню, всё коты у нас так делали. Наверное, он всё-таки рыбу ловит. А может от жары спасается так. Он ведь только в сильную жару купается.

— Нет, я читала в книге, что кошки в жару прячутся в тени.

— Ну, видимо, наш Васька таких книжек не читал, — засмеялась бабушка.

— А пруд этот для чего в деревне сделали? Чтобы рыбу разводить?

— Нет, его никто не делал, он сам сделался.

— Сам? Это как?

— Да так, взял и появился. Хоть и давно это было, я совсем девчонкой была, младше тебя, но помню хорошо. Уж больно страшно было. Раньше на месте пруда была поляна небольшая, где обычно коз пасли мальчишки. Не знаю, почему посреди деревни остался кусок земли, не занятый огородами, но моя бабушка рассказывала, что это место заколдованное, и там черти по ночам в карты играют, поэтому никто и не хочет там ничего сажать. Поляну так и называли — чёртова поляна. Сказки, конечно. И вот однажды ночью проснулась я от страшного грохота. И не только я, но и родители, и бабушка, да и вся деревня. Шум стоял, словно гроза была, только гром не смолкал ни на секунду, и земля тряслась. Кто-то кричал, что это землетрясение, и нужно выбегать из дома. Кто-то подумал, что война началась. Наконец, кто-то сообщил, что чёртова поляна куда-то провалилась. Грохот к тому времени уже стих, и самые смелые пошли посмотреть, что происходит. Надо сказать, что и я пошла, за что мне потом отец всыпал ремня и на целый день запер в сарае чистить горох. Это было обидно, конечно, так как ничего интересного я на чёртовой поляне не увидела, яма как яма, большая и глубокая, кое где уже залитая водой. Так что досталось мне почём зря. А через день, несмотря на запрет родителей, я с мальчишками бегала посмотреть на новый пруд. Он очень быстро заполнился водой. Сначала люди боялись этого места, а потом привыкли, так как ничего особенного больше не происходило. Через месяц к нам приехали ученые и долго что-то измеряли, смотрели, записывали. Спрашивали, не было ли на этом месте раньше колодца или болота. Ходили по деревне, зарисовали расположение всех колодцев. Накопали земли из разных мест. В конце концов они сказали, что это был карстовый провал, это когда под землей образуется пустота, а потом всё проваливается. Успокоили нас, сообщив, что провал небольшой, и что опасности он больше не представляет. Но многие им не поверили и говорили, что это упал с неба метеорит. Со временем пруд зарос камышом и кустарником, на него стали водить гусей и уток, и о страшной ночи забыли, как забывается всё плохое.

Рассказ бабушки впечатлил Любу, и, собирая малину, она всё пыталась представить, каково вот так ночью проснуться и обнаружить посреди деревни провал. А время уже подошло к обеду. Бабушка пошла на кухню, и вскоре оттуда донесся соблазнительный запах свежих щей. Люба хотела после обеда поиграть с Аней, но что-то её нигде не было видно. За обедом бабушка сказала, что видела Аню рано утром, она со своей бабушкой пошла в лес за грибами. Люба немного обиделась на свою подругу, которая могла бы и Любу пригласить с собой на прогулку, ведь одну её теперь уже не пускают. Впрочем, Аня не знала, что Любе нельзя ходить в лес.

После обеда Люба вымыла целую тарелку малины и, открыв окно в комнате, уселась на кровать с интересной книжкой. Должна же быть хоть какая-то радость в этот день. После нескольких съеденных ягод сразу захотелось пить. Люба сходила на кухню, но когда она вернулась, ягод в чашке заметно поубавилось. Люба опасливо огляделась по сторонам. Ей казалось, что сейчас вот-вот где-нибудь промелькнет серенький хвостик похитителя ягод. Будучи девочкой смелой, Люба не боялась мышей, но всё равно было неприятно осознавать, что кто-то еще кроме тебя хозяйничает в комнате, поэтому девочка широко раскрыла окно и громко позвала:

— Васька, Васька, Васька, кис-кис-кис.

Черный кот не заставил себя долго ждать. Он тут же выскочил из под дома и легко запрыгнул на подоконник, чуть не опрокинув горшок с цветком. Люба только сейчас обратила внимание на этот цветок. Раньше его на было. Наверное, утром бабушка поставила его сюда. Растение было необычное и походило на палку, воткнутую в землю. На палке располагалось насколько маленьких листьев, повернутых к солнцу, а на самой верхушке был распустившийся бутон, чем-то напоминавший ромашку, только чуть больше.

— Васька, у нас мыши, — пожаловалась Люба,- найди их.

Кот вроде бы понял слова девочки и, спрыгнув на пол, стал внимательно принюхиваться. Чтобы ему не мешать, Люба залезла с ногами на кровать. Васька вёл себя очень странно. Он, как собака, громко втягивал носом воздух и быстро передвигался по комнате. Кот был сильно возбужден, было видно даже как дрожит его хвост. Быстрым прыжком Васька переместился к небольшой печке, которую топили только осенью, и неожиданно наполовину залез в топку. Поковырявшись в золе и вывалив содержимое печки на пол, он вылез оттуда весь грязный и тут же бросился под кровать. Что он там делал, было непонятно, но вылез он из под кровати весь в паутине. Затем кот попытался вытащить пару книг из книжного шкафа, но у него ничего не вышло. А когда он вскочил на подоконник, уронил цветок и стал расшвыривать землю по всей комнате, терпение у Любы кончилось.

— Васька, разбойник, ты что делаешь? А ну, брысь! — Люба вскочила с кровати и попыталась остановить погром комнаты, но кот словно с ума сошел.

Он увернулся от девочки, пробежал по кровати, оставив на ней черные следы, прыгнул на книжный шкаф и принялся сбрасывать оттуда книги на пол. Люба сняла тапку и кинула в кота, но тот ловко увернулся. Тогда девочка сняла вторую тапку и стала гонятся за нахальным животным по всей комнате. Быстрый кот легко увертывался да еще умудрялся по ходу дела сделать какую-нибудь гадость. Он сорвал со стены картину, закрывавшую дыру от старого дымохода, сгреб в кучу половик, опрокинул чашку с остатками ягод и, наконец, выпрыгнул в окно. Выгнав кота, Люба с расстройством поглядела на учиненный погром. Как раз в это время в комнату вошла бабушка, которая ходила за молоком. Бабушка не поверила своим глазам: буквально всё было перевернуто вверх дном, а посреди этого хаоса стояла Люба с тапкой в руке.

— Ты это чего тут делаешь? — Осторожно поинтересовалась бабушка.

— Это не я, это всё кот Васька!- Быстро ответила Люба, прекрасно понимая, как глупо звучат её слова.

— Ну-ну, — недоверчиво покачала головой бабушка, — убирать всё тоже кот Васька будет?

— Нет, я сама всё уберу, — обиженно проворчала Люба, — это действительно всё кот натворил.

Девочка взяла веник и принялась за уборку.

— Васенька, ты где? — Позвала бабушка.

Кот быстро вошел в дверь, замурлыкал и стал тереться о бабушкины ноги, выпрашивая свежего молока. Он уже успел каким-то образом привести себя в порядок и делал вид, что совсем тут ни при чем. Бабушка налила ему молока. Люба была сердита на кота, но сейчас было не совсем удобное для сведения счетов время. Поэтому девочка молча мела веником, лишь изредка злобно поглядывая на неблагодарное животное. Кот преспокойно лакал себе молоко и вел себя совсем обыкновенно. Лишь один глаз, внимательно следивший за Любой, говорил о том, что кот настороже и готов удрать при первой же опасности.

После неудачи с котом, Люба решила сама заняться поимкой мышей. Для начала она разложила в разных местах приманку: кусочек сыра у печки, несколько ягод малины на столе, корку хлеба у книжного шкафа. Сама девочка села на кровати и притаилась. Она старалась сидеть совсем бесшумно и временами ей казалось, что она слышит шаги маленьких ножек и какое-то шуршание. Так прошел целый час. Любе такая охота уже начала надоедать, как вдруг она заметила, что со стола пропали ягоды. Девочка не видела, кто их взял, но ягод точно не было. Любе захотелось встать и посмотреть, не упали ли ягоды на пол, но она сдержалась, нельзя было шумом выдавать своё присутствие. Всё внимание девочки устремилось на оставшуюся приманку. Люба тихо сидела, переводя взгляд с корки хлеба на кусочек сыра, но ничего не происходило. Девочка начала дремать. Она не сразу даже заметила, что кусочка сыра у печки уже нет. Это новое открытие поразило Любу, как удар грома. Она широко открыла глаза, сердце её часто забилось. Сыра у печки не было, и не ясно было, кто его забрал. Корка хлеба была еще на месте, и Люба уставилась на неё, не мигая.

Маленьким детям очень сложно и скучно заниматься одним и тем же делом долгое время. Люба себя маленькой уже не считала, но и она не могла вот так вот просто сидеть и сторожить неизвестно кого. Вскоре глазки её стали опять слипаться, сидеть стало как-то неудобно, и девочка легла на бок, положив голову на пушистую подушку из черного искусственного меха. Люба всё ещё пыталась смотреть на корку хлеба, но глаза её всё чаще закрывались, и девочка заснула.

Вот тут какое-то существо, крадучись, пролезло между книгами первой полки и потянуло к себе оставленную хлебную корку. Корка всё дальше и дальше уползала в книжный шкаф, и она совсем бы исчезла, но тут Любина подушка вздрогнула, пошевелилась и, как только девочка недоуменно подняла голову, прыгнула, балансируя хвостом, прямо к шкафу.

Люба тут же села на кровати и попыталась сообразить, куда и главное как от неё сбежала подушка. А у шкафа происходила какая-то возня. Тут девочка окончательно проснулась и поняла, что это была вовсе не подушка. Это кот Васька, умелый охотник Васька лежал на её кровати, спрятав уши и поджав хвост. Он претворялся подушкой и не пошевелился даже тогда, когда девочка положила на него голову. Когда же Люба заснула, он не спал, а следил, и было похоже, что кто-то сейчас попадётся в его лапы. И действительно, кот вскоре отошел от шкафа, держа кого-то в зубах.

Люба присмотрелась и ахнула, во рту у кота была вовсе не мышка, а маленький человечек.

— Васька, брось, — вскрикнула Люба и кинулась к коту.

Но кот не хотел отпускать свою добычу. Лишь только тогда, когда Люба схватила его за шиворот, он недовольно разжал зубы.

— Александр! — Изумленно вскрикнула Люба, узнав своего знакомого гнома.

Да, это был гном Александр, с которым Люба как-то повстречалась в лесу, когда она заблудилась. Помнится, тогда она ещё спасла гнома от кота, и вот теперь кот снова до него добрался.

— Брысь! — Люба прогнала Ваську из комнаты и посмотрела на гномика, пытаясь определить, жив ли он ещё.

— Александр, ты жив? — Тихо спросила Люба, словно боялась услышать в ответ: «Нет, не жив».

Гном слегка пошевелился.

— Александр?

— Кто тут? — Простонал гном.

— Это я, Люба, — девочка обрадовалась, гном был жив.

— Меня съели? — Спросил гном, открывая маленькие глазки.

— Нет, тебя не съели ещё, — не совсем оптимистично заметила Люба.

Гном сел и огляделся. Да, это был тот самый гном, которого Люба видела в лесу, та же лохматая седая борода и шевелюра, те же хитрые глазки. Только штаны были другие — серые, со множеством карманов, и куртка такая же серая. Сначала гном ощупал руки и ноги, проверяя всё ли на месте, затем брезгливо стряхнул с себя кошачьи слюни.

— Кажется, я цел. — Гном встал.

— Александр, это ты? — Ещё не веря своим глазам, спросила Люба.

Гном посмотрел на девочку снизу вверх.

— Да, я это, я.

— А я — Люба. Ты меня помнишь?

— Конечно, я тебя помню, — добродушно улыбнулся гном, — мы же виделись всего три дня назад. Ты извини, я, может, не очень разговорчив сейчас, но сама пойми, я только что был в пасти огромного страшного чудовища и еще никак не могу прийти в себя от пережитого.

— Я думала, у меня завелись мыши, а это, оказывается, ты! Так малина и сыр — тоже твоих рук дело?

— Малина? Наверное, моих. Не могла бы ты поставить меня куда-нибудь?

— Да, конечно, — смутилась Люба, державшая гнома до сих пор в руках, — извини, что я сразу не догадалась.

Она осторожно поставила гнома на маленький столик. Гном уже оправился от потрясения и было видно, что в голове его происходит какая-то борьба, словно он хочет что-то сказать, но не решается. Люба же просто смотрела на гнома, стараясь не спускать с него глаз. Всем известно, что стоит только отвести глаза, как гном снова исчезнет.

— Ну, хорошо, — сказал, наконец, Александр, обращаясь словно не к Любе, а к кому-то еще, — всё равно лучше места не найти пока, — громко выкрикнул он, — а помощь нам не помешает!

Люба огляделась, пытаясь найти, с кем он разговаривает. Никого не было, только опять послышалось какое-то шуршание.

— Люба, — гном обратился к девочке, — у меня к тебе серьёзное предложение.

— Ко мне? — удивилась Люба

— Да. Понимаешь, твой дом очень удобно расположен. Он стоит на краю леса и на возвышении, поэтому мне было бы неплохо тут обосноваться. Тут, правда, обитает черное хвостатое чудовище, но подобные есть и в других домах. А я должен провести в этой деревне некоторые исследования… Я не хотел никого беспокоить … То есть, надо где-то жить, — чем дальше, тем тон гнома становился всё более неуверенным.

— Хорошо! — Поспешила ответить Люба, которая и так обо всем уже догадалась. — Оставайся жить у меня!

— Правда?

— Да! Я всегда мечтала познакомиться с настоящим гномом. Я знала, что гномы — это не вымысел. Так что я буду очень рада, если ты тут поселишься.

— Хорошо, — неуверенно произнес Александр, — я, правда, не уверен, гном ли я. Как бы мне тебя тут не разочаровать.

— Ну да ладно! — Снова громко заговорил гном. — Итак, Люба любезно предоставила своё жилище под базу первой научной экспедиции …

— Что? — Девочка не поняла, о какой базе идет еще речь.

— И я, — продолжал гном, — как начальник экспедиции назначаю её начальником базы и службы снабжения со всеми полномочиями.

Люба хотела было что-то спросить. Она никак не ожидала, что её назначат каким-то ещё начальником, но тут вокруг раздались радостные восклицания и аплодисменты, и на середину комнаты изо всех углов и щелей высыпали гномы. Их было так много, что у Любы удивление просто зашкалило. Она сидела и смотрела, раскрыв рот, как маленькие человечки выходят из-за шкафа и печки, спускаются на веревочных лестницах из под потолка и отверстия от старой трубы, вылезают из под кровати. Кто-то из них стоял и радостно махал Любе рукой, кто-то, лишь вежливо кивнув, продолжал свои занятия: тащил ягодку малины или какие-то мешки и чемоданы. Несколько гномов приводили в порядок цветок на подоконнике, другие складывали в углу какие-то кубики или вешали на стены какие-то бусины.

— Понимаешь, Люба, — продолжал Александр, не обращая внимания на всеобщую суету, — у нас тут научная экспедиция, а я — научный руководитель этой экспедиции. Разумеется, попав сюда, мы столкнулись с трудностями: нам надо где-то жить, что-то есть и пить, и при этом мы должны ото всех прятаться. Так что мы очень рады, что ты согласилась помочь нам в организации базы.

Тут только Люба стала понимать, какую большую ответственность возлагают на неё гномы, и ей стало казаться, что она может не справиться.

— Я очень рада, — пролепетала Люба, — но я не уверена …

— Не беспокойся, — успокоил её Александр, — ничего сверхтяжелого тебе не придется делать. Главное, что ты обеспечишь нас жильем, почаще пыль протирай, пол мой, помоги нам еды раздобыть. Нас хоть и много, но едим то мы мало совсем. А главное то, что ты сможешь защитить нас и наше оборудование от этого страшного чудовища — кота Васьки.

— Оборудование? Какое оборудование? — Не поняла Люба.

— Мы прилетели издалека, и занимаемся тут исследованиями. Разумеется, у нас есть разные приборы и устройства. Но ты не беспокойся, всё замаскировано и сделано так, чтобы не привлекать внимания. Например, цветок на окне — это устройство связи с гномьим королевством, детские кубики в углу — это наши компьютеры, а вон тот глубок ниток — это универсальный переводчик, который мы используем, чтобы общаться с любыми разумными существами.

— А у вас что, другой язык?

— Да, конечно. Я, например, общаюсь с тобой без переводчика, потому что знаю ваш язык, а вот многие другие гномы должны касаться переводчика рукой, чтобы понимать, о чем ты говоришь.

Люба еще раз оглядела свою, вернее бывшую свою комнату, которая на глазах превращалась в научную базу гномов.

— Ты можешь, конечно, отказать нам в гостеприимстве, — Александр потупил взгляд, — мы найдем себе другое место, хоть это будет и тяжело.

На минуту воцарилась всеобщая тишина. Все гномы словно бы поняли, что решается их судьба. Люба подумала секунды три, она не любила необдуманных решений, и произнесла:

— Я согласна!

Так Люба неожиданно стала начальником базы научной экспедиции гномов. Она была безумно рада, что такое счастье свалилось именно не неё, но она совсем не подозревала, с какими трудностями ей придется столкнуться в роли хозяйки, принимающей у себя такое огромное количество гостей.