Рассказ про ивана крестьянского сына

• Полный текст
• В дождливый день я шел по улице
• Сколько раз у тебя перехватило дыхание
• Слёзы
• Восторг
• Растерянность
• Разочарование
• Горечь потери
• Одиночество
• Предчувствия и надежды
• Усталость
• Обида
• Перемены
• Восторг
• Приключения
• Звонок по сотовому телефону
• В дождливый день я шёл по улице
• Любовь к жизни
• Немного о котах
• История про то, как пёс Тиграша умным стал
• Истории про Костика
• История о том, как Костик боролся за права человека
• История о том, как Костик искал идеал
• Судьбы людские
• Короткая история о недолгой жизни Славы Чеха
• Рассказ отца Савватия
• Молитва Веры
• Мамина родня
• Папина родня
• Традиции гостеприимства
• Как Надю окрестили
• Детство
• Татаюрт
• Как сёстры друг друга спасали
• Младшая сестра
• Как Людмила стала верующей
• Как Катя пришла к вере
• Молитва Веры
• Радости Надежды
• Даст тебе Господь по сердцу твоему
• Время на покаяние
• Помощь преподобных
• О чадах и пастырях
• Истории отца Валериана
• Чужое послушание
• Про Винни Пуха и чудотворения
• Ленитесь, братия, ленитесь!
• Как отец Валериан с осуждением боролся
• Розпрягайте, хлопци, коней!
• Жареная картошка на зиму
• Квасота!
• Отец Валериан, Петенька-здоровяк и умиление
• Раздражительный Виталька
• Как отец Валериан участвовал в похищении старушки
• Где мой Мишенька?
• Вот такая рождественская история
• Дрова для отца Феодора
• И кому это такую красоту приготовили?
• Как отец Феодор к трапезе готовился
• Оптинские истории
• Участники вечной Пасхи
• Истории монастырского киоска
• Про пирожки
• Про Мишу, который не знает о кризисе
• Почти детективная история о щенках и конце света
• Про Сашу и его сокровища
• Про неслучайные случайности
• Про Гену, который потерял квартиру и работу, но чувствует себя счастливым человеком
• Как Таня собиралась выйти замуж, да не вышла
• Записки экскурсовода
• Небольшое вступление
• И чего я тут не видела ?!
• А ещё экскурсовод…
• Родительское пожелание
• Тихон сидит тихо
• И всё для того, чтобы…
• Деликатно и неделикатно
• Ум в голове сидит!
• Можно вам исповедаться?
• Тогда я тоже постою
• Девушка с голубыми волосами
• Вы знаете, что такое благодать?
• Вот это любовь!
• Обычный день обычного Оптинского отца
• Бестолковые послушницы
• Наконец-то помолюсь!
• Откровение помыслов
• Скорее покупайте!
• Ода бабушкам
• По святым местам
• Мир святых так близок!
• Назидательная беседа на ночь
• И кому мы это «Многая лета» поём ?!
• Как тебя зовут, благодетель ты мой ?!
• Неверующий Николай Иванович
• Как Николай Иванович в молодости на свадьбе гулял
• Главная драгоценность
• Об правой руке, правой ноге и голове на плечах
• «Есть только одно дело — спасение души, остальное — поделье»
• Паломничество
• Про Дашеньку
• Что же мешает нашему спасению?
• Чудаки с гостинцами
• Плащаница
• А сейчас в Оптиной есть старцы?
• Хозяева Оптиной пустыни
• Тесный путь. История одной семьи
• Иван-крестьянский сын
• Воспоминания
• Детство
• Радости и скорби
• Моя учёба
• Новая жизнь
• Я снова дома
• Начало взрослой жизни
• На курсах
• Малососновская школа
• Курсант Тюменского пединститута
• Трудный год
• Новая работа и новые чувства
• Семейная жизнь
• Служба в армии
• Так началась война
• Военные действия
• Ранение
• В госпитале
• Нестроевая служба и семья

Иван-крестьянский сын

Посвя­ща­ется заме­ча­тель­ным людям: учи­тель­нице Надежде Ива­новне Попо­вой, её отцу Ивану Его­ро­вичу, маме Галине Вяче­сла­вовне, геро­ине пове­сти «Исто­рия одной семьи».

Воспоминания

Я давно хотел начать писать вос­по­ми­на­ния. О своей жизни. Это мне помо­жет осмыс­лить все про­шед­шие собы­тия. Да. Буду писать и заново всё обду­мы­вать. Такой ана­лиз полу­чится. Ещё потом можно будет про­чи­тать и всё вспом­нить. Вот. Допу­стим, родятся у меня дети. А я им потом про­чи­таю о своей жизни. Здо­рово я это при­ду­мал! Решено! С сего­дняш­него дня начну! Я сна­чала из дет­ства напишу чего-нибудь. Ну, что запом­нил инте­рес­ного. А то вот детишки спро­сят: «Папа, а ты в дет­стве какой был?» А я всё забыл! А тут вот открою свои записи-то и про­чи­таю! Это очень полезно! Только надо что-то такое писать назидательное…

Нази­да­тель­ного не могу вспом­нить. Решил писать то, что в памяти, как зар­ницы, встаёт. Вот это хоро­шее срав­не­ние я при­ду­мал: как зар­ницы! Сего­дня надо обя­за­тельно начать писать, а то так нико­гда не собе­русь! Я ведь давно хотел. Да всё не мог собраться. А тут мне пода­рили такую тет­радь тол­стую, с кожа­ной облож­кой, даже пах­нет вкусно. Такая тет­радь солид­ная. Ещё в кле­точку, это очень удобно. Вот в ней и начну писать. Писать буду в сво­бод­ное время, по вече­рам. Посте­пенно дойду до сего­дняш­них дней. Начинаю.

Детство

Родился я в 1913 году, стар­ший сын. Иван —кре­стьян­ский сын. Кроме меня в семье были ещё пятеро детей. Отец про­шёл Миро­вую войну, был моби­ли­зо­ван в Крас­ную армию. Он зани­мался на своей под­воде эва­ку­а­цией ране­ных, наш конь— жере­бё­нок-двух­летка — очень при­го­дился отцу. Несколько недель отец был даже лич­ным кочу­ром Блю­хера. Я только много позд­нее узнал, что нужно гово­рить не кочур, а кучер. Отец при­шёл с войны позд­ней осе­нью. Мама не смогла обес­пе­чить посев на необ­хо­ди­мой пло­щади, заго­то­вить сено. И нас ждала голод­ная зима. Мы влезли в долги.

Пер­вое вос­по­ми­на­ние, на мой взгляд, достой­ное упо­ми­на­ния, это когда я впер­вые почув­ство­вал себя взрос­лым чело­ве­ком, помощ­ни­ком в семье. Вес­ной к нам при­шёл наш сосед, заи­мо­да­вец. Он пред­ло­жил отцу вме­сто воз­вра­ще­ния дол­гов отпу­стить меня к нему на посев­ную в каче­стве боро­но­валь­щика. Един­ствен­ная дочь его, Таня, была больна, а сам он уже ста­но­вился стариком.

Отец, глядя на меня, мед­лил с отве­том. И неожи­дан­ный мой голос: «Тятя, я буду боро­нить!» вывел отца из затруд­ни­тель­ного поло­же­ния. Видимо, он думал, что сам был 12 лет в батра­ках, а теперь сын начи­нает свою жизнь с батра­че­ства. Но неиз­вестно было, даст ли ози­мая рожь, да и яро­вая, ещё не посе­ян­ная, доста­точ­ный уро­жай, чтобы про­кор­мить семью да ещё и долг отдать.

Мне было семь лет, и я ещё не пони­мал, что помогу роди­те­лям содер­жать семью. Глав­ным сооб­ра­же­нием для меня было то, что у соседа был кра­си­вый сав­ра­сый конь. И я смогу на нём ездить!

Обра­до­ван­ный сосед тут же ска­зал, что пло­щадь посева неболь­шая, так как семья у него из трёх чело­век, торо­питься, дескать, не будем. И если Ванюшка (то есть я) уста­нет, то можно и вер­хом. Это меня ещё больше обрадовало.

Посев­ную начали в пер­вых чис­лах мая, а вось­мого мая мне испол­ни­лось семь лет. Спал я дома с сест­рой и бра­том на пола­тях или в сен­ках. В шесть утра тятя вста­вал сам, под­ни­мал меня. Похло­пает по плечу: «Ванюшка, вставай!»

Я любил вста­вать рано. Сна­чала тяжело про­сы­паться. А потом вый­дешь на кры­лечко, а там утрен­няя све­жесть, птицы щебе­чут —день начи­на­ется! Сол­нышко только под­ни­ма­ется, босой ногой вста­нешь на про­хлад­ную доску кры­лечка, вдох­нёшь пол­ной гру­дью аро­мат трав! А если ещё черё­му­хой пах­нет! Или сиренью.

.. День впе­реди кажется бес­ко­неч­ным и обя­за­тельно что-то хоро­шее слу­чится! А тут мама идёт и пах­нет от неё пар­ным моло­ком — корову подо­ила. Про­це­дит молоко и нальёт мне пол­ную кружку. Пьёшь, а оно тёп­лое, вкус­ное, кажется, что силы сами прибавляются!

Сборы были недол­гими. Зав­тра­кал, обе­дал и ужи­нал я у хозя­ина. Он и его жена обычно встре­чали меня на крыльце: «Ванюшка милый при­шёл!» За что-то полю­били они меня. Еда у них про­тив нашей была очень хоро­шая. Хлеб све­жий, паху­чий. Суп пита­тель­ный, обя­за­тельно мяс­ной, молоко, све­жий тво­рог с варе­ньем. В пост­ные дни — по сре­дам и пят­ни­цам — ни супа, ни тво­рога. Уха, парёнки, сусло, кисель. Семья была очень веру­ю­щей и строго при­дер­жи­ва­лась постов. Как и в моей семье, перед любой рабо­той моли­лись, испра­ши­вая Божие бла­го­сло­ве­ние на начало труда.

Закон­чи­лась посев­ная. С чув­ством выпол­нен­ного долга я вер­нулся домой после ужина. При­шёл с обнов­ками: сит­це­вая рубаха, пере­ши­тая из чего-то, и синие штаны, сши­тые хозяй­кой из само­ткан­ного холста.

Я очень гор­дился своим «костю­мом» и до сих пор помню, как берёг свои синие шта­нишки и рубаху. Это был мой пер­вый заработок.

Зимой я подру­жился со своим дедом Кон­дра­тием Сер­ге­е­ви­чем. Бабушка умерла, и он стал жить с нами. Он уже плохо видел, но учил меня читать, оче­видно, по памяти: «Аз, буки, веди, гла­гол, добро…» Уче­ни­ком я ока­зался при­леж­ным, быстро научился читать. Дед радо­вался моим успе­хам и своим талан­там учи­теля. «Наш Ванюшка вый­дет в люди!»—говорил он моим роди­те­лям. У него были тяжё­лые кре­стьян­ские руки, все в мозо­лях, жёст­кие, как наждак. Когда он хотел при­лас­кать меня, раду­ясь моим успе­хам, то осто­рожно гла­дил мою макушку, боясь меня поцарапать.

Вме­сте с дедом мы при­смат­ри­вали за млад­шими ребя­тиш­ками: Лизой, Мишей, Вовой. Вскоре дед совсем ослеп. Он уте­шался тем, что успел научить меня гра­моте. И я часто читал ему вслух по цер­ков­но­сла­вян­ски. Он очень любил Псал­тирь, гово­рил, что чте­ние Псал­тири про­све­щает ум. А я мно­гие слова не пони­мал, но зву­чали они как чудес­ная музыка. До сих пор думаю, что псалмы лучше любой поэ­зии. И в радо­сти и в скорби. Это был дар моего дедушки мне: он научил меня чте­нию Псал­тири. К весне 1931 года дед умер, и я опла­ки­вал его больше всех.

До глу­бо­кой ночи обычно не спала мама. Чинила нам, детям, одежду, пряла, вязала. Теперь я читал вслух маме, что ей очень нра­ви­лось. Я читаю, а она голо­вой кивает, и на лице у неё то удив­ле­ние, то радость дет­ская. Я ста­рался, читал с выра­же­нием. Так мне при­ятно было, как будто я маму с собой в путе­ше­ствие беру.

Пытался научить маму гра­моте, но она отка­зы­ва­лась: «Неко­гда, сынок, да и зачем мне? Вас бы вот всех выучить!»

Радости и скорби

Осе­нью 1922 года отец схо­дил пеш­ком в Сивин­ский район и купил жере­бёнка, меч­тая вырас­тить лошадь. Жере­бё­нок ока­зался умным и весё­лым. Забав­ный он был, как ребё­нок. У меня к лоша­дям вообще осо­бое отно­ше­ние. В хозяй­стве лошадь — помощ­ник и друг, всё пони­мает. Дедушка очень любил лоша­док. Мы с ним все­гда с гостин­цем к лошад­кам под­хо­дили. Он гово­рил: «Гос­подь людям в уте­ше­ние и помощь ско­тинку домаш­нюю дал. Раньше кони —они язык чело­ве­че­ский знали. И все живот­ные тоже».

А я думал, что наш весё­лый жере­бё­нок и ста­рая умная лошадка Финка и сей­час язык чело­ве­че­ский пони­мают. Я жере­бёнку гово­рил: «Вот погоди, вырас­тешь, ста­нешь взрос­лым конём, эх, и хорошо нам будет с тобой, в ноч­ное вме­сте поедем, купать тебя в реке буду. Пони­ма­ешь? Пла­вать будем вме­сте! И рабо­тать в поле — земля мяг­кая, травы души­стые!» А он слу­шает и, кажется, всё пони­мает и тоже ждёт-не дождётся этого пре­крас­ного времени.

Были в жизни подарки и радо­сти. Дядя, при­е­хав в гости, пода­рил отцу брюки, нам, детям, тулуп. Тулуп был поно­шен­ный, но доб­рот­ный, и он очень нам при­го­дился, ведь спали мы все ряд­ком, на полу. Ещё дядя при­вёл нам в дар тёлку.

В сен­тябре на деся­том году жизни я пошёл в пер­вый класс. Сердце замирало—я в школу пошёл! Что-то хоро­шее теперь будет! Писали мы на обёр­точ­ной бумаге. Тятя где-то достал мне гри­фель­ную доску и гри­фели. Все вос­хи­ща­лись моей дос­кой. И я с радо­стью давал всем попро­бо­вать напи­сать на ней что-нибудь.

У нас сме­ни­лось несколько учи­те­лей. Пер­вая учи­тель­ница очень сильно кри­чала на нас. При­ме­няла и руко­при­клад­ство. С тех пор сам нико­гда не кричу на детей и, вообще, не люблю крик. Вскоре она почему-то уехала, и у нас появи­лась вто­рая учи­тель­ница, Алек­сандра Семё­новна. Она нас не била и не кри­чала. Было ей лет трид­цать. Мы много читали вслух. К весне мы при­выкли к ней и полю­били за её доб­роту. Жалели её, когда она про­во­жала нас из школы нередко со сле­зами на гла­зах. Видимо, что-то нелёг­кое было у неё на душе. Может быть, кто-то из род­ных её был репрес­си­ро­ван или погиб на фронте? Не знаю, но помню её доб­рую милую улыбку.

Позд­ней вес­ной, когда уже стаял снег, при­е­хал наш новый учи­тель. Звали его Змаз­нов Андрей Пан­кра­то­вич. Он стал заве­ду­ю­щим шко­лой и нашим посто­ян­ным учи­те­лем до конца началь­ной школы.

Ран­ним апрель­ским утром нашу семью постигло насто­я­щее горе: жере­бё­но­чек наш был обна­ру­жен мёрт­вым. Сено давали ему в кошеву. Про­су­нул он ночью свою голо­вушку между коше­вой и жер­дью, а обратно выта­щить не смог. Звал нас на помощь. Да мы не услы­шали. Как горько пла­кали мы всей семьёй! Теперь у нас оста­ва­лась только ста­рая лошадка Финка. Умная была она очень! Всё пони­мала! Когда жере­бё­но­чек погиб, она пла­кала. Стоит, смот­рит на него, а из глаз—слёзы. Как у чело­века. Я подо­шёл к ней, она мне голову на плечо поло­жила и взды­хает так тяжело! Я и сам немного про­сле­зился. И мы с ней вме­сте опла­кали жере­бё­ночка нашего, так и не став­шего взрос­лым. Не узнал он, как в ноч­ном хорошо, как в реке купаться при­ятно. К концу апреля умерла и ста­рень­кая Финка. На лошади соседа отвезли её на погост — так назы­вали скот­ское клад­бище. Жалко было нашу Финку—она была как член семьи.

Год этот выдался уро­жай­ным. Вырос отмен­ный лён- дол­гу­нец, уро­жай зер­но­вых тоже был доста­точ­ным для нашей семьи и посева. Папа опять купил годо­ва­лого жере­бёнка. Оте­ли­лась наша корова Буска. Как мы ждали сво­его молока!

В 1924—25 годах я учился в тре­тьем классе. Помо­гал маме и папе во всех поле­вых и домаш­них делах. Был я у них стар­шим сыном, и шёл мне три­на­дца­тый год. Я боро­нил, выво­зил навоз, раз­бра­сы­вал валки на покосе. Также грёб сено, стоял на стогу во время его мета­ния, жал сер­пом рожь и яро­вые, дёр­гал лён. Нянь­кой дома оста­ва­лась сестра Лиза. Она при­смат­ри­вала за млад­шими: Мишей, Аней, Витей. Зимой после школы я помо­гал молоть, коло­тить лён (выко­ла­чи­вать семена).

В конце 1926 года у мамы родился мой млад­ший бра­тишка Вова. Все гово­рили, что он очень похож на меня. Я сму­щался, когда наша моло­дая соседка-сол­датка, загля­нув к нам по какой-либо нужде, сме­я­лась: «А малой-то какой басень­кий — на Ванюшку похож! Ванюшка-то наш — смот­рите: какие рес­ницы длин­ные, глаза-то какие бас­ку­щие! Ну, скоро бере­гись неве­сты! Как наш Ванюшка гля­нет, все неве­сты его будут! А там и малой под­рас­тёт — осталь­ных уве­дёт!» Мама одёр­ги­вала её, видя, как я краснел.

Она очень любила меня. Часто, погла­див мои вихры, с жало­стью гово­рила: «Ванюшка мой милый, доб­рый ты очень у меня, про­сто­душ­ный, как ты жить-то будешь? Ива­нушка ты мой, дура­чок!» Я делал вид, что оби­делся. И она уте­шала меня: «Нет-нет, не дура­чок! Иван-царе­вич ты мой!» На что я уже без обиды отве­чал: «Я Иван, кре­стьян­ский сын! Как в сказке, мам!» Это у нас с ней была такая игра.

Я любил нян­чить Вову. Он был очень доб­рым. У него была сабелька и несколько игру­шек из тря­по­чек. Мама сама их делала. Трудно было понять, кто это полу­чился у мамы. Я при­ду­мы­вал сам: «Вов, это заинька, а это лев. Лё-ва». Бра­тик верил и довер­чиво повто­рял: «За-и-ка».

Он любил всё дарить. Встре­чая меня, пер­вым делом дарил мне свою сабельку, потом Лёву, «за-и-ку». За обе­дом про­тя­ги­вал сна­чала мне свой кусо­чек. Соседка уми­ля­лась, когда он пытался и её пора­до­вать каким-то подар­ком. Гово­рила, взды­хая: «Ну что это за ребё­нок такой! Да это же не ребё­нок, а чистый ангел». И в сто­рону негромко: «Таких дети­шек Гос­подь на небеса при­би­рает. И там анге­лочки-то нужны». Я сер­дился и ста­рался уве­сти бра­тишку подальше от неё.

Как-то раз, когда мы гуляли, Вова вдруг оста­но­вился, отстал от меня. Обер­нув­шись, я уви­дел, что он стоит, под­няв ручонки к небу, и лепе­чет: «Деда, деда…» Я испу­гался: «Что ты, Вов, дедушка умер». Но Вова улы­бался и опять пока­зы­вал вверх. Как будто он сво­ими чистыми дет­скими глаз­ками видел то, что было закрыто от взрос­лого мира. Вскоре после этого бра­тик заболел.

С вра­чами было плохо, дет­ская смерт­ность в дерев­нях была очень высо­кой. Бывало, что при­чин смерти не знали. Воз­можно, это была силь­ная про­студа или вос­па­ле­ние лёг­ких. Он очень быстро исху­дал. Я на цыпоч­ках под­хо­дил к кро­ватке, а от его малень­кого тельца шёл силь­ный жар, и сам он был горя­чий. Видимо, он стра­дал. Но, глядя на меня, с тру­дом сдер­жи­ва­ю­щего рыда­ния, он шеп­тал запёк­ши­мися губами: «Лё-ва, За-и-ка» и шарил ручон­ками в кро­вати, чтобы про­тя­нуть мне свой послед­ний пода­рок. Мне было очень жалко моего Вову.

Я даже сер­дился на деда и после смерти Вовы, выйдя на улицу, один, в тем­ноте, под­няв голову к небу, рыдал, глядя на далё­кие, бес­чув­ствен­ные звёзды. Я почти кри­чал, гло­тая горя­чие солё­ные слёзы, обра­ща­ясь то ли к Богу, то ли к дедушке: «Это ты забрал его?! Зачем?! Он нам здесь, здесь был нужен! Здесь!»

Я долго берёг его тря­пич­ного «за-и-ку», кото­рый на самом деле и на зайца-то был не похож. Став старше, я уви­дел мага­зин­ные игрушки, плю­ше­вых зай­цев и львов. Я помню, как пер­вый раз стоял в мага­зине дет­ской игрушки и думал, как рад был бы Вова уви­деть этот дет­ский рай. И я с тру­дом сдер­жи­вался, чтобы не запла­кать, вспо­ми­ная, как он, стра­дая и уми­рая, уте­шал меня, сво­его стар­шего брата, про­тя­ги­вая мне свои тря­пич­ные сокровища.

А в ту страш­ную для меня ночь его смерти я уснул на сено­вале в сле­зах и в тон­ком сне видел бра­тика. Он уте­шал меня и гла­дил по голове своей малень­кой ручон­кой. И от него исхо­дили свет и доб­рота. А рядом с ним был кто-то боль­шой и сия­ю­щий, я был уве­рен, что это ангел. Я проснулся уте­шен­ный. На душе—легко и чисто. С тех самых пор, когда ста­но­ви­лось осо­бенно тяжело или когда жиз­нен­ные обсто­я­тель­ства ока­зы­ва­лись невы­но­си­мыми, я все­гда чув­ство­вал, словно нахо­жусь в огром­ной руке, кото­рая ведёт меня сквозь все беды. Думаю, что это Гос­подь. И молитвы моего Вовы.

Моя учёба

Жизнь про­дол­жа­лась. Я учился. Наш милый учи­тель Андрей Пан­кра­то­вич учил нас писать ста­тьи в газеты, писать дело­вые бумаги, гото­вить корот­кие уст­ные выступ­ле­ния, много мы учили сти­хов наизусть. Мно­гое рас­ска­зы­вал он нам сверх про­граммы, того, что не было в учеб­ни­ках. В послед­ний день заня­тий началь­ной школы пошли мы с ним на окра­ину, с кото­рой было видно поля, леса, при­горки и всё наше село.

Я смот­рел вдаль, и сер­дечко тре­пе­тало: что там впе­реди? Жизнь каза­лась бес­ко­неч­ной и очень инте­рес­ной, как непро­чи­тан­ная книга о при­клю­че­ниях, какую брал я в школь­ной библиотеке,—дух пере­хва­ты­вало, как будто это я скачу по диким пре­риям, спа­са­ясь от погони. Или ищу сокро­вища на зато­нув­шем корабле.

С каж­дым из нас учи­тель по-оте­че­ски попро­щался, и пошли мы кто куда. Поздно вече­ром отец вер­нулся с роди­тель­ского собра­ния выпуск­ни­ков и ска­зал, что дал своё согла­сие напра­вить меня в пятый класс боль- шесос­нов­ской школы-семи­летки. Школа была рас­по­ло­жена в рай­цен­тре в пяти кило­мет­рах от нашего села.

И вот 1926—1927 учеб­ный год начался для меня в новой школе. Жил я на част­ной квар­тире у Годо­ва­лова Алек­сандра Пав­ло­вича. Они вме­сте с моим отцом когда-то рабо­тали батра­ками. До школы было ходить далеко, но зато хозя­ева не брали платы. Кроме того они нередко дели­лись со мной пропитанием.

Спал я на обшир­ных пола­тях, в квар­тире —чистота. У хозяев был един­ствен­ный двух­лет­ний сын. Отно­си­лись ко мне по-доб­рому, обя­зан­но­стей у меня было немного: при­не­сти в дом дров, утром сме­сти снег с кры­лечка, после школы почи­стить тро­пинки от снега. Несколько раз в месяц я нян­чил ребёнка хозяев, пока они ходили в гости к мно­го­чис­лен­ной родне.

Учиться в пятом классе мне было нетрудно. В пер­вые дни хозяин и хозяйка, пере­жи­вая за мою учёбу, очень рев­ностно сле­дили, чтобы я вовремя садился за выпол­не­ние зада­ний. Но это вошло у меня в при­вычку. Чув­ство ответ­ствен­но­сти роди­тели мне хорошо при­вили. И хозя­ева успокоились.

В сво­бод­ное время я очень много читал. Ах, эти вечера у печки, когда так успо­ка­и­ва­юще тре­щат дрова, уютно пля­шет пламя, а за окном метель и снег. И ветер завы­вает, бро­сая снег в окно. А у печки тепло, и я с геро­ями книг пере­жи­ваю чудес­ные приключения!

Несколько моих дру­зей из началь­ной школы учи­лись со мной в семи­летке. Их было всего пять чело­век из 375 хозяйств нашего села, в кото­рых росло очень много наших сверст­ни­ков. Все пятеро — маль­чишки. Дево­чек не было ни одной. Не все могли учить детей. Не все счи­тали воз­мож­ным отпу­стить из дома под­рос­ших помощ­ни­ков. Я очень бла­го­да­рен папе и маме за то, что они дали мне воз­мож­ность выучиться, хотя, как стар­ший сын, я был неза­ме­ни­мым помощ­ни­ком в семье.

Учи­теля у нас были очень хоро­шие. Учи­тель физики Дерю­шев про­во­дил много опы­тов с при­бо­рами, объ­яс­нял очень хорошо, с юмо­ром, мно­гое до сих пор помню. Био­ло­гию вела Авгу­ста Львовна и на все уроки при­но­сила экс­по­наты, муляжи, кото­рых в нашей школе было вели­кое множество.

Нас возили на экс­кур­сию в Пермь. От Боль­шой Сос­новы до Охан­ска пять­де­сят кило­мет­ров мы про­шли за 1,5 суток по Сибир­скому тракту. Ноче­вали в селе Дуб­рово в школе. На при­стани Охан­ска долго ждали паро­ход, кото­рый при­шёл в час ночи. Ехали тре­тьим клас­сом, спали всласть, а утром, часов в десять, желан­ная Пермь! Экс­кур­си­он­ная база! Упле­тали за обе щеки греч­не­вую кашу с кусоч­ком чёр­ного хлеба, а потом ещё пили чай. А к чаю дали белые булочки!

Как инте­ресно было попасть в ана­то­ми­че­ский каби­нет госу­ни­вер­си­тета! Там были черепа мамонта, целые ске­леты, экс­по­наты живот­ных! А наш учи­тель мате­ма­тики, ездив­ший с нами, рас­ска­зы­вал о паро­хо­дах Перми, об исто­рии города, об уни­вер­си­тете. Как захо­те­лось мне в нём поучиться!

Летом 1927 года вме­сте с тятей от зари до зари рабо­тали в поле. Мама помо­гала. Для покоса мне изго­то­вили литовку. Мне испол­ни­лось 14 лет, и силёнка уже появ­ля­лась. Но насто­я­щей муж­ской силы, конечно, ещё не было, хотя за тятей тянулся изо всех сил. Нача­лась уборка ржи, яро­вых. Жали сер­пами. В поле обе­дали на ско­рую руку.

После обеда был поло­жен отдых. Ста­ра­лись нена­долго уснуть, чтобы вос­ста­но­вить силы. Не знаю, спала ли мама, а отец сразу засы­пал и похра­пы­вал минут 15—20. Какое счастье—уставшим упасть на души­стую траву и уснуть под пение жаво­ронка бога­тыр­ским сном! А сон мой про­дол­жался около часа, что можно было опре­де­лить по соот­но­ше­нию сжа­той и несжа­той полосы. Проснув­шись, я обна­ру­жи­вал «козу» — узкую часть несжа­той, но со всех сто­рон обко­шен­ной полосы. У меня сразу же появ­ля­лось силь­ное жела­ние догнать роди­те­лей. Сильно уста­вал, но радо­вался, что рабо­таю наравне со взрослыми.

Знаю, как при­я­тен труд до уста­ло­сти, когда всё тело ноет, а душа ликует! И как радо­стен отдых! Эту радость отдыха можно понять, только пора­бо­тав от души. Так вкус ржа­ного хлеба и кружки молока сла­док голод­ному, как не могут быть вкусны самые изыс­кан­ные яства и дели­ка­тесы пре­сы­щен­ному чело­веку. Также и отдых устав­шего не может оце­нить чело­век, нико­гда не тру­див­шийся до физи­че­ской усталости.

Осе­нью 1927 года стало известно, что школа из Боль­шой Сос­новы пере­во­дится в Пет­ро­пав­ловск. Это два­дцать пять кило­мет­ров от нашего села. В этом году должна была учиться во вто­ром классе сест­рёнка Лиза. Отец наш хотел достро­ить дом, так как семья насчи­ты­вала уже восемь чело­век и стало тесно. Рас­счи­ты­вал тятя в основ­ном на себя. Но нужно было ещё и нани­мать плот­ника-сто­ляра: насте­лить пол, сде­лать пото­лок, поста­вить косяки, рамы. Моя помощь отцу бы не поме­шала. Но очень хотели они с мамой, сами негра­мот­ные, меня выучить.

31 авгу­ста в десять утра зашли к нам трое моих одно­класс­ни­ков, и пошли мы в Пет­ро­пав­ловск с тор­бами на спине, напол­нен­ными печё­ным хле­бом, суха­рями, домаш­ней стряп­нёй. Нака­нуне при­шёл мой дядя, дал денег на фунт сахару, крупу, под­сол­неч­ное масло. И мама настря­пала мне подо­рож­ни­ков, как она назы­вала свои пирожки.

Жили мы в пред­по­след­нем доме у окра­ины села, и про­во­жать меня за поле­вые ворота вышла вся моя семья. Мама пла­кала, долго сто­яла и махала мне плат­ком. Из дому ухо­дил её пер­ве­нец —самый луч­ший помощ­ник во всех семей­ных делах. Отойдя в сто­рону, она цело­вала мои холод­ные щёки мок­рыми от слёз губами и шеп­тала: «Ива­нушка ты мой! Как же я без тебя буду? Да и как же ты-то один будешь без нас так далеко жить?!» А я, как обычно в нашей с ней игре, отве­чал: «Мам, я же Иван-кре­стьян­ский сын! Я не пропаду!»

Мне было так жаль пла­чу­щую маму, что впору было пово­ра­чи­вать обратно домой. Но я знал, что так я раз­рушу её мечту выучить сына и шёл, отво­ра­чи­ва­ясь от попут­чи­ков и сма­хи­вая слёзы с глаз.

Два­дцать пять кило­мет­ров одо­лели мы к четы­рём часам дня. Вто­рую поло­вину пути шли по чистому полю, оста­вив справа за собой дере­вушки Вят­ские Дени­сята и Перм­ские Дени­сята. Нако­нец уви­дели боль­шое двух­этаж­ное зда­ние — самое пер­вое на окра­ине Пет­ро­пав­лов­ска. Это и была наша школа. С удив­ле­нием и тре­во­гой смот­рел я на свою новую школу — какая боль­шая! Что-то ждёт меня здесь?

Нас посе­лили в обще­жи­тии, каж­дому дали под рас­писку подушку, наво­лочку, одну про­стыню и серое оде­яло. Я при­вык спать ряд­ком на полу, на ста­ром тулупе, и не подо­зре­вал, что бывают такие подушки. И на них ещё наде­вают такие мешочки, назы­вают их наво­лочки. Нас завели в ком­нату, и я с удив­ле­нием узнал, что у меня будет своя кро­вать. Посреди ком­наты стоял боль­шой стол и два­дцать стульев—по числу про­жи­ва­ю­щих в ком­нате. Было ещё малень­кое зер­кало. Всё это пока­за­лось мне очень кра­си­вым и наряд­ным. И я почув­ство­вал себя взрос­лым: теперь у меня своя кро­вать, подушка, наво­лочка, одеяло!

«Ну вот, Иван-кре­стьян­ский сын, начи­на­ется твоя новая жизнь! Да какая инте­рес­ная-то она!» — думал я.

Новая жизнь

Встре­чал нас наш боль­ше­сос­нов­ский учи­тель мате­ма­тики Иван Алек­сан­дро­вич Смо­ро­дин. Ока­зы­ва­ется, он стал нашим вос­пи­та­те­лем по обще­жи­тию и жил в одной из ком­нат с доч­кой Таней, фельд­ше­ром мед­пункта, уче­ни­цей нашего же класса. В обще­жи­тии нас жило 40 чело­век, все соблю­дали стро­гий обще­жит- ский режим. Иван Алек­сан­дро­вич осо­бенно рев­ностно отно­сился к выпол­не­нию нами домаш­него зада­ния. Без­уко­риз­ненно заправ­ляли койки, уборку про­во­дили сами по парам. Обед был общий, за счёт школы, как пра­вило, кар­то­фель­ный суп и каша ячне­вая, овся­ная, мор­ков­ная. Сей­час я, пожа­луй, не соблаз­нился бы мор­ков­ной кашей, а тогда ели — за ушами трещало!

Каж­дый уче­ник школы дол­жен был по гра­фику рабо­тать на под­соб­ном хозяй­стве школы. Сильно пре­по­да­вали химию, био­ло­гию, нас учили на агро­но­мов, кроме общего обра­зо­ва­ния. В под­соб­ном хозяй­стве школы внед­ря­лись про­грес­сив­ные методы хозяй­ство­ва­ния: вёлся мно­го­поль­ный сево­обо­рот, сеяли зна­ме­ни­тый «Перм­ский» кле­вер, рожь «Вятку». Учили состав­лять кор­мо­вые еди­ницы для скота, опре­де­лять нормы высева, время обра­ботки почвы, посева, уборки.

Всё, что узнали в школе, мы должны были рас­ска­зать роди­те­лям. У каж­дого уче­ника седь­мого класса была под­шеф­ная деревня. Зимой 1928 года я несколько раз ходил в свою под­шеф­ную деревню Усту­денка в пяти кило­мет­рах от Пет­ро­пав­лов­ска. Рас­ска­зы­вал кре­стья­нам о пре­иму­ще­ствах мно­го­поль­ного сево­обо­рота и дру­гих нов­ше­ствах сель­ско­хо­зяй­ствен­ной науки. Деревня была неболь­шая, но соби­ра­лось по 25—30 чело­век муж­чин и жен­щин. Вспо­ми­ная это, пора­жа­юсь: они вни­ма­тельно слу­шали меня — пят­на­дца­ти­лет­него маль­чишку. Зада­вали вопросы.

Каж­дый уче­ник нашей школы полу­чал зада­ние поста­вить опыт в своём лич­ном хозяй­стве. Я про­вёл опыт выра­щи­ва­ния льна-дол­гунца с при­ме­не­нием раз­лич­ных мине­раль­ных удоб­ре­ний на пло­щади 50 квад­рат­ных мет­ров, а также выра­щи­ва­ния кар­то­феля тоже с мине­раль­ными удоб­ре­ни­ями и наво­зом и 1—2—3‑х крат­ной обра­бот­кой почвы. Нужно было иметь кон­троль­ные делянки и вести днев­ник наблюдений.

Может, кому-то это пока­жется неин­те­рес­ным, но, я вас уве­ряю, если бы вы сами это попро­бо­вали да уви­дели резуль­тат, вас бы потом за уши не отта­щили бы — хоть немножко, да пора­бо­тать на земле да на све­жем воз­духе. Когда щёки ста­но­вятся холод­ными от про­хлад­ного ветра и всё тело раду­ется труду до уста­ло­сти, а там — высоко в небе —поёт жаво­ро­нок, жизнь кажется такой доб­рой и бес­ко­неч­ной. А потом напе­чёшь кар­тошки и горя­чую её — чистишь, а она вкус­ная, пах­нет костром! И земля тёп­лая, живая. Это вам не мёрт­вый асфальт! Земля — она дышит! А на траве приляжешь—запах пря­ный, души­стый! Да, я —кре­стьян­ский сын. Таким родился, таким и помру.

И ещё: мы сей­час все пере­сели с живых ска­ку­нов на желез­ных. Любим авто­мо­били свои, ино­гда назы­ваем их так, как будто они живые. А как можно было на самом деле любить сво­его коня, кор­ми­лицу-коро­вушку, почти все забыли. А ведь это про­сто чудо. Кор­мишь их, а у них губы мяг­кие, тёп­лые, доб­рые! Это ж сча­стье! А в ноч­ное— лоша­дей пасти?! А купать коня?! Эх, что и говорить…

Днев­ник наблю­де­ний было вести трудно, потому что нужно ходить пеш­ком или вер­хом на лошади за семь кило­мет­ров на поле. Зато осе­нью мои экс­по­наты участ­во­вали в сель­ско­хо­зяй­ствен­ной выставке. За оба опыта я был пре­ми­ро­ван день­гами в сумме 25 руб­лей. По тем вре­ме­нам это боль­шие деньги.

Как радо­ва­лись мои роди­тели! Мама пла­кала и при­го­ва­ри­вала: «Ива­нушка мой, совсем не дура­чок! Ванюшка мой милый!» Отец на эти деньги купил всем ситец: бра­тьям на рубашки, сёст­рам на пла­тья, сапоги и мне подарок—гармонь двух­рядку. Очень мама хотела, чтоб я с гар­мо­нью по селу про­шёлся. Я и сам пред­став­лял, как пойду по селу с тальян­кой и зары­дает она и запла­чет в моих руках. А рядом… рядом со мной пой­дёт та самая, одна-един­ствен­ная, люби­мая девушка. Ну а все осталь­ные, дру­зья и соседи, пой­дут за нами, тоже песни будут петь.

Правда, пока у меня люби­мой девушки не было. И когда бой­кие дев­чата улы­ба­лись мне, я крас­нел как мако­вый цвет. Но вот когда у меня будет гар­монь… Жаль, что, не имея музы­каль­ного слуха, как выяс­ни­лось после моих попы­ток, я так и не смог научиться играть на своей гар­мошке. Мечта эта не сбы­лась. И в 1933 голод­ном году мама за эту гар­монь в Удмур­тии выме­няла целый пуд ржа­ной муки.

Я снова дома

Мой школь­ный год закон­чился на месяц раньше. При­шёл я домой на май­ские празд­ники, а вер­нуться в школу уже не полу­чи­лось. Удо­сто­ве­ре­ние об окон­ча­нии семи­летки мне выслали по просьбе моего учи­теля Андрея Пан­кра­то­вича Змаз­нова. Начался сев яро­вых, а отец был очень болен, еле пере­дви­гался на одной левой ноге с пал­кой вме­сто костыля. На голени пра­вой ноги у него обра­зо­вался огром­ный нарыв, кото­рый про­рвался только к концу сева. Врача в селе не было, а ехать в боль­ше­сос­нов­скую боль­ницу неко­гда. Отец ездил со мной в поле, сове­то­вал, но сам рабо­тать не мог. Скоро понял, что с рабо­той я уже справ­ля­юсь сам. Мне шёл шест­на­дца­тый год, и я был высок ростом и широк в пле­чах. Посто­ян­ный физи­че­ский труд раз­вил у меня силу и лов­кость. Но сопер­ни­чать со взрос­лым муж­чи­ной я, конечно, ещё не мог, и мне было очень тяжело рабо­тать одному.

Конь у нас вырос доб­рый — рыжий умный жере­бец. Пони­мал меня с полу­слова, и с ним я справ­лялся легко. У меня даже все­гда было чув­ство, что это не я на нём рабо­таю, а рабо­таем мы вме­сте как напар­ники. И умный конь пони­мает свою задачу и, как я, тоже ста­ра­ется изо всех сил. На моё сча­стье, соха была непро­стая, а так назы­ва­е­мая «чегонда». Не нужно было её дер­жать на руках и посто­янно регу­ли­ро­вать. Глу­бина вспашки регу­ли­ро­ва­лась черес­се­дель­ни­ком, и нужно было только сле­дить за шири­ной отва­ли­ва­ю­ще­гося пла­ста. Но при пово­роте всё равно нужно было соху зано­сить на руках. И к обеду я так уста­вал, что не до обеда было, лишь бы упасть на траву минут на два­дцать. От уста­ло­сти дро­жали руки, и я смот­рел ввысь— в бес­край­нее голу­бое небо, а там пел жаворонок.

Я поху­дел и заго­рел. Мама чуть не пла­кала, глядя на меня, устав­шего: «Ива­нушка мой бед­ный! Ванюшка мой поху­дел-то как!» А я хрип­лым, уже муж­ским бас­ком успо­ка­и­вал её: «Ничего, мам, были б кости — мясо нарас­тёт! Я ж Иван — кре­стьян­ский сын! Где ж мне рабо­тать, как не в поле со своим Сив­кой-Бур­кой!» Как-то раз я так устал, что дро­жали не только руки, но и ноги. Я упал на траву. Мозоли на ладо­нях лоп­нули, и руки были в крови. Лежал и думал: «Больше не могу. Сей­час встану и пойду домой. А дома скажу, что не могу больше, потому что устал. Отдохну несколько дней, потому что у меня очень болят руки. Немного отдохну». Я лежал и смот­рел в небо. И думал о маме, о боль­ном отце, млад­ших сест­рён­ках и бра­тиш­ках. Вспом­нил Вову и то, как он, голод­ный, не начи­нал есть, не убе­див­шись, что я рядом, и не пред­ло­жив мне сво­его кусочка. Я встал и с тру­дом, на дро­жа­щих ногах пошёл рабо­тать. Руки пере­мо­тал тряп­ками, но скоро тряпки тоже стали мок­рыми от крови. Не помню, как закон­чился этот тру­до­вой день.

Помню только, как дома упал на сено­вале, то ли уснув, то ли поте­ряв созна­ние, и очнулся от того, что кто-то пла­кал рядом. Я открыл глаза, и уви­дел маму. Она пла­кала очень тихо и цело­вала мои руки. Я сму­тился: «Мам, что ты? Разве я барышня?» А она пере­вя­зы­вала мне руки и тихонько при­го­ва­ри­вала: «Сыно­чек мой, кормилец…»

Сеялки не было. Сеяли, раз­бра­сы­вая руками из лукошка. В этом очень важ­ном деле помогли мне рабо­та­ю­щие вблизи на своих полях соседи. Посев был в пре­де­лах семи гек­та­ров. Затем я пахал пары, выби­ва­ясь из сил, но не под­да­ва­ясь. Однако навоз накла­ды­вать на телегу мне не дали, а отец не мог. Так навоз и остался до осени целым, осе­нью вывезли на ого­род. Его тоже нужно было пери­о­ди­че­ски удоб­рять. Покос начали вме­сте с мамой, затем, как мог, под­клю­чился отец.

Мои мечты о сред­нем обра­зо­ва­нии таяли. После уборки уро­жая пошли дру­гие дела: плёл лапти на всю семью. Отец заго­то­вил лыко во время посева ози­мой ржи. Помо­гал маме прясть лён, ткать. В мел­ких домаш­них делах хорошо помо­гала моя милая, бой­кая, лас­ко­вая сест­ричка Лиза. Работы было много, но делали её все­гда с молит­вой, молит­вой она освя­ща­лась и не каза­лась тяжё­лой. Под­рас­тали бра­тья и сест­рёнки, и их помощь скоро могла быть очень существенной.

Кол­лек­ти­ви­за­ция и рас­ку­ла­чи­ва­ние не очень задели наше село. Оно вошло в боль­шой кол­хоз спо­койно, а те, кто не захо­тел войти в боль­шой, сами создали отдель­ный само­сто­я­тель­ный кол­хоз «Сиби­ряк». «Сиби­ряк» объ­еди­нил сорок хозяйств. Для моей семьи помощь сосе­дей и сов­мест­ная работа в поле не была в дико­винку. К тому же в то время я увле­кался науч­ными мето­дами веде­ния сель­ского хозяй­ства и пола­гал, что в кол­хозе можно успеш­нее исполь­зо­вать мно­го­поль­ный сево­обо­рот и дру­гие новшества.

Много позд­нее узнал я о недо­стат­ках кол­лек­ти­ви­за­ции и репрес­сиях, но вот в годы юно­сти меня это не кос­ну­лось. А я, как есть, так и пишу. Помню, что из всего нашего села высе­лили одного чело­века, по фами­лии Шер­сто­би­тов. Он отка­зался всту­пать в колхоз.

Начало взрослой жизни

Я меч­тал стать трак­то­ри­стом, раз выучиться на агро­нома не смог. Но на курсы трак­то­ри­стов меня не взяли: после тяжё­лой работы в поле я сильно поху­дел, и комис­сия ска­зала, что меня вме­сто трак­то­ри­стов нужно отправ­лять на допол­ни­тель­ное пита­ние. Не сбы­лась и эта моя мечта.

Неожи­данно меня при­гла­сили в прав­ле­ние кол­хоза, в Боль­шую Сос­нову. Там мне ска­зали, что моя школа дала мне хоро­шую харак­те­ри­стику, в селе меня очень ува­жают. Поэтому мне хотят пред­ло­жить стать учи­те­лем и учить своих одно­сель­чан гра­моте. Это было совер­шенно неожи­дан­ное пред­ло­же­ние. Я так растерялся…

С крат­кой запис­кой меня отпра­вили в отдел обра­зо­ва­ния. Встре­тили меня там при­вет­ливо, напи­сали при­каз о моём назна­че­нии учи­те­лем мало­сос­нов­ской школы для взрос­лых, где дирек­то­ром был мой люби­мый учи­тель Змаз­нов Андрей Пан­кра­то­вич. Мне было шест­на­дцать лет, и я счи­тал себя уже взрослым.

Вот так я стал учи­те­лем. Не заходя домой, пошёл к Андрею Пан­кра­то­вичу, сдал при­каз о моём назна­че­нии в его школу. Он крепко обнял меня. Я был пер­вым его питом­цем, кото­рый стал учи­те­лем. А учи­тель по тем вре­ме­нам для нас, кре­стьян, был чело­ве­ком осо­бен­ным, ува­жа­е­мым. Андрей Пан­кра­то­вич пору­чил мне вто­рой класс, мы с ним про­си­дели долго и соста­вили вме­сте рабо­чий план на три дня учёбы.

Когда я при­шёл домой, и рас­ска­зал о своей новой работе роди­те­лям, мама запла­кала, а отец сму­щённо покаш­ли­вал. Видно было, как по душе ему при­шлась моя новость.

Свой пер­вый рабо­чий день помню до минуты. Вот зашёл в класс на дере­вян­ных ногах. Андрей Пан­кра­то­вич зашёл вме­сте со мной. Пред­ста­вил меня уче­ни­кам: «Вот ваш новый учи­тель, Иван Его­ро­вич». И ушёл, оста­вив меня одного с моим клас­сом. За пар­тами сидела моло­дёжь нашего села до трид­цати лет, они при­шли в школу после тру­до­вого дня. Почти все были старше меня, шест­на­дца­ти­лет­него. Но смот­рели с ува­же­нием. Хотя были и улыбки, осо­бенно деви­чьи, любопытство.

Я мол­чал. Мне каза­лось, что речь моя отня­лась. И вер­нётся ли она ко мне, Бог весть. Пауза тяну­лась. Я вспом­нил слова Андрея Пан­кра­то­вича: «Ни минуты не терять!». И дро­жа­щим голо­сом ска­зал: «Нач­нём наш урок».

После пер­вых слов мне стало легче. Вни­ма­ние моих уче­ни­ков пере­клю­чи­лось на ста­тью «Пары», кото­рую мы стали читать вслух по цепочке. И я посте­пенно рас­храб­рился, зада­вал вопросы, сло­вом, вёл себя так, как Андрей Пан­кра­то­вич. Мы читали хором, кто умел, читал по одному. Ста­тья была полез­ная, инте­рес­ная для кре­стьян. Про­ци­ти­ро­вал пого­ворку: «Парь пар в мае, будешь с уро­жаем, с позд­ним паром про­ма­ешься даром». Потом попро­сил пояс­нить, как поняли посло­вицы и пого­ворки из ста­тьи. Попро­сил пере­ска­зать текст сво­ими сло­вами. И… дол­го­ждан­ный зво­нок. Так начался мой учи­тель­ский труд.

Моя пер­вая зар­плата пора­зила меня своей вели­чи­ной — целых 75 руб­лей! Мама, несмотря на мои отго­ворки, поло­вину зар­платы истра­тила на меня. Я про­сил взять все деньги для семьи, но она ока­за­лась настой­чи­вой и купила мне мой пер­вый костюм за 34 рубля. Когда я одел его, про­дав­щицы в мага­зине при­тихли, а мама запла­кала. Я посмот­рел на себя в зер­кало и сму­тился. По-моему, это был и не я совсем. Кто-то дру­гой, такой широ­ко­пле­чий и строй­ный. Сто­я­щий в зер­кале моло­дой чело­век был слиш­ком кра­сив, чтобы быть мною.

Осталь­ные деньги мама потра­тила на нашу семью, на одежду и обувь млад­шим. Себе она ничего не купила, как я не про­сил. И со сле­ду­ю­щей получки сам сде­лал ей пода­рок, купил ей кра­си­вый пла­ток и мате­риал на пла­тье. Мама надела пла­ток, при­ло­жила этот мате­риал к себе, и я с удив­ле­нием заме­тил, как рас­крас­не­лись её щёки, как забле­стели глаза. Поду­мал, что у меня ещё совсем моло­дая и кра­си­вая мама. И такую острую жалость к ней почув­ство­вал в своём сердце! Сколько труд­но­стей и скор­бей выпало на её долю, сколько тяжё­лого труда! Пообе­щал себе, что буду чаще радо­вать маму.

Вскоре я почув­ство­вал себя насто­я­щим учи­те­лем: уж очень послушны были мои уче­ники. Хотя мно­гие были сосе­дями, выросли рядом со мной, но в школе дис­ци­плина была хоро­шая. Неко­то­рые мои сверст­ники и ребята постарше курили. Я поду­мал, что, может, и мне нужно заку­рить, для солид­но­сти. Поку­рил папи­рос, при­шёл домой, а тут мама.

Сразу же почув­ство­вала от меня запах и начала пла­кать: «Неужели я думала, когда тебя рас­тила, что ты будешь таким же таба­ку­ром, как мой брат?! Неужели ты и будешь таким же пья­ни­цей?!» —при­чи­тала она. Мне стало так стыдно! Я вспом­нил, как недавно обе­щал себе, что буду радо­вать маму, а вот сам её так рас­строил. Я заявил, что не буду курить. И пья­ни­цей не буду. Достал недо­ку­рен­ную пачку и на гла­зах у мамы смял её и бро­сил в печку. Слово, дан­ное маме, держу до сих пор. Не изме­нил ему ни в армии, ни на фронте, ни в гос­пи­тале. Хотел ещё когда-то стать при­ме­ром своим буду­щим сыновьям.

На курсах

Закон­чился мой пер­вый рабо­чий учи­тель­ский год. После посев­ной меня отпра­вили на курсы учи­те­лей в Пермь. Тут же было и обще­жи­тие, ком­ната на двух чело­век, две койки, у каж­дого своя тум­бочка. Это были непри­вычно хоро­шие усло­вия, до этого я жил в обще­жи­тии, где в одной ком­нате раз­ме­щали до два­дцати чело­век. Учили нас интен­сивно, по восемь часов в день. Учиться было очень инте­ресно и нетрудно. Ока­за­лось, что у меня пре­крас­ная память. И гра­мот­ность хоро­шая. Я писал прак­ти­че­ски без еди­ной ошибки. Думаю, это потому что я все­гда много читал.

Рус­ский язык и лите­ра­туру вёл заме­ча­тель­ный пре­по­да­ва­тель, буду­щий про­фес­сор, Иван Михай­ло­вич Заха­ров. До сих пор помню забав­ные при­меры, кото­рые он при­во­дил, чтобы под­нять наше настро­е­ние после 6—7 часов непре­рыв­ных заня­тий. Напри­мер, как по-раз­ному можно выра­зиться об одном и том же пред­мете, в зави­си­мо­сти от чувств: «лицо, личико, чело, мор­дочка, морда, физио­но­мия, харя, обра­зина» и так далее. Мы дружно сме­я­лись, и урок шёл дальше весе­лей. Он же вёл мето­дику пре­по­да­ва­ния, и мы по оче­реди испол­няли роль учи­теля и уче­ни­ков. Учил состав­лять планы, про­ве­рять знания.

Един­ствен­ная труд­ность заклю­ча­лась в том, что я чув­ство­вал себя как-то оди­ноко. Вырос в боль­шой семье, у меня было пять бра­ти­шек и сест­рё­нок. А здесь това­рищ мой ухо­дил к девушке, и я оста­вался один. Девушки на меня засмат­ри­ва­лись, но не встре­ти­лась мне пока та, кото­рую я бы хотел назвать люби­мой и един­ствен­ной. А про­во­дить время с девуш­кой про­сто так я не хотел.

Мне каза­лось, что это как-то непра­вильно. Нечестно, что ли.

И вот я в один из выход­ных дней отпра­вился в гости к свой род­ствен­нице, дво­ю­род­ной сестре, Марии Его­ровне. А на сле­ду­ю­щий день отнёс ей на сохра­не­ние ненуж­ные пока из-за лет­ней жары костюм, ботинки, что поно­вее, и две рубашки. А через несколько дней её обо­крали и унесли все мои вещи. И костюм, кото­рый купила мне мама на первую зар­плату, и ботинки, и рубашки.

Когда я при­шёл в обще­жи­тие и рас­ска­зал о краже това­рищу, он уди­вился моему спокойствию:

— Такой костюм кра­си­вый! Ботинки! Новые! И ты об этом так спо­койно рас­ска­зы­ва­ешь?! Да я бы… Я бы… Все волосы у себя на голове вырвал!

— Ну вот, остался бы без костюма и боти­нок, да ещё и лысый.

И мы оба засме­я­лись. Я рас­ска­зал ему исто­рию, слы­шан­ную мною ещё от дедушки:

— Жил-был один кре­стья­нин. Всю жизнь он ходил в лап­тях и дыря­вом кафтане.

А в конце жизни купил костюм и ботинки. Да не успел поно­сить. Украли. А он и не рас­стро­ился. Ска­зал только: «Бог дал, Бог взял. Слава тебе, Боже наш, слава Тебе!»

А когда он умер, его дочка пошла в цер­ковь, помя­нула отца за упо­кой, при­села на ска­ме­ечку и задре­мала. И вот видит в тон­ком сне отца, кра­си­вого такого, в том самом костюме и ботин­ках. Она ему гово­рит: «Папа, да как же это?! Да ведь у тебя их украли?!» А отец ей с улыб­кой отве­чает: «Да, доченька, украли. Но когда я ока­зался здесь, мне сразу всё вер­нули». Вот такая исто­рия. Так что и я пла­кать не буду. Бог дал, Бог взял.

— Да, ты что, в Бога веришь?!

Тут при­шла моя оче­редь удивляться:

— Конечно, верю, как же это — в Бога не верить-то?!

Това­рищ ничего мне не отве­тил, помялся немного и говорит:

— Ты только об этом не рас­про­стра­няйся особо-то. И исто­рию свою больше никому не рассказывай!

Мои ста­рые ботинки к концу месяца совсем раз­ва­ли­лись. При­шлось мне на базаре купить лапти и поло­тенце на пор­тянки. Ходил я по Перми в лап­тях. Затем полу­чил сти­пен­дию, купил немного крупы и суха­рей. На оста­ток сти­пен­дии и на деньги, взя­тые в долг у това­рища в счёт буду­щей сти­пен­дии, купил я себе в мага­зине спор­тив­ные кожа­ные ботинки, кото­рые зашну­ро­вы­ва­лись от самого носка.

В выход­ной день шли мы с това­ри­щем на Каму, я пости­раю вещи, кото­рые на себе ношу и повешу сушиться. А сам пока пла­ваю и заго­раю. Пла­вал я очень хорошо, Каму пере­плы­вал спо­койно туда и обратно. А тем вре­ме­нем одежда и под­сох­нет. Только один из дней выдался пас­мур­ным и холод­ным, и я сильно про­мёрз. Боялся, что раз­бо­ле­юсь и про­пущу учёбу. Но по мило­сти Божией даже не чихнул.

Вече­рами, после учёбы, мы ходили на при­стань раз­гру­жать арбузы. Арбузы при­во­зили на баржах, они были такие тугие, что когда арбуз раз­би­вался, сок брыз­гал во все сто­роны. Мы дружно съе­дали этот спе­лый, соч­ный арбуз, и сок сте­кал по губам, и ухо­дя­щее вечер­нее сол­нышко лас­ково гла­дило наши вспо­тев­шие спины. А Кама обда­вала нас своим све­жим реч­ным ветер­ком. И мы дружно сме­я­лись, гло­тая соч­ные куски арбуза. Каза­лось, что мы будем жить вечно.

Малососновская школа

После кур­сов сле­ду­ю­щий учеб­ный год мне при­шлось по направ­ле­нию отдела обра­зо­ва­ния начи­нать уже в дет­ской школе. Дали мне пер­вый класс, в нём было сорок шесть уче­ни­ков. Справ­ляться с ними было труд­нее, чем со взрос­лыми. Но я себя чув­ство­вал уже стре­ля­ным воро­бьём, да и нра­ви­лось мне общаться с детиш­ками. У меня ведь была целая куча млад­ших бра­тьев и сестёр, так что опыт имелся!

Кол­лек­тив в школе был моло­дой, друж­ный. Мето­ди­че­ские собра­ния про­во­ди­лись кусто­вые: при­ез­жали учи­теля из всех школ рай­она по сек­циям. Нашу сек­цию вёл опыт­ный учи­тель. После засе­да­ния сек­ции мы обычно устра­и­вали чае­пи­тия и пели песни под гитару. Наш опыт­ный заве­ду­ю­щий сек­цией ещё и отлично играл на гитаре. Дей­стви­тельно, «соко­лов­ский хор у «Яра» до сих пор ещё зве­нит»… Очень жаль, что вер­нулся он потом с фронта с одной рукой, и пере­стала петь его гитара. Я петь не умел. И мне отво­ди­лась скром­ная роль слу­ша­теля и ценителя.

Зато потом я ловко испол­нял роль кучера, и луч­шая выезд­ная лошадь кол­хоза, засто­яв­ша­яся у столба, несла нас во весь опор домой. Я себя пред­став­лял лихим наезд­ни­ком и ездил очень быстро, пока как-то раз на ухабе выле­тели мы с моло­дой учи­тель­ни­цей из кошёвки в раз­ные сто­роны. Я ещё и запу­тался в вож­жах. Еле оста­но­вил лошадь и подо­брал свою спут­ницу. Потом уже ездил поосто­рож­ней: «Поспешишь—людей насмешишь».

Год про­шёл неза­метно. С детиш­ками очень мы подру­жи­лись. К концу года это были «мои» дети, а я был «их» учи­тель. Но мне самому нужно было учиться. Меня соби­ра­лись отпра­вить на учёбу, но когда, ещё не было решено. Вне­запно дело уско­ри­лось, и вот каким образом.

В конце года ждал меня сюр­приз. Мне шёл девят­на­дца­тый год, и роди­тели решили меня женить. Они сосва­тали мне неве­сту из нашей деревни, девушку румя­ную, как ска­зал радост­ный отец, «кровь с моло­ком». Девушка дала согла­сие выйти замуж за ува­жа­е­мого в селе учи­теля. И мне сооб­щили, что дата сва­дьбы назна­чена, начи­наем, дескать, при­го­тов­ле­ния. Девушку эту, Маню, я, конечно, знал, так как выросли мы в одной деревне. Но жениться на Мане я не хотел. Вот это сюр­приз! Вот это пода­рок! Я поти­хоньку отпра­вился к сво­ему ста­рому учи­телю Андрею Пан­кра­то­вичу и рас­ска­зал сво­ему настав­нику о пред­сто­я­щей женитьбе.

Настав­ник мой посме­ялся, но, видя, что нет у меня любви к Мане, решился помочь. И орга­ни­зо­вал мою сроч­ную отправку на учи­тель­ские курсы. Тут же, ночью, я отбыл на курсы в Пермь. Так я в пер­вый раз не послу­шался роди­те­лей. Утром кину­лись они меня искать, а я уже далеко. И Андрей Пан­кра­то­вич им при­но­сит копию моего направ­ле­ния. Но роди­тели меня быстро про­стили. Тем более что и Маня скоро уте­ши­лась и с радо­стью вышла замуж за одно­сель­ча­нина, кото­рый, ока­зы­ва­ется, давно на неё «глаз положил».

Курсант Тюменского пединститута

При­стань в Охан­ске. Поку­паю билет на паро­ход до Перми. Ехал я тре­тьим клас­сом, пас­са­жи­ров было изрядно. На вок­зале в Перми купил билет до Сверд­лов­ска. Ехал мучи­тельно долго, в общем вагоне народу как сель­дей в бочке. В Сверд­лов­ске от вок­зала до облоно шёл почему-то пеш­ком. И в облоно узнал, что курсы, на кото­рые отпра­вил меня Андрей Пан­кра­то­вич, это курсы по под­го­товке учи­те­лей исто­рии. И про­хо­дят они в Тюмени. Вру­чили мне деньги на дорогу, коман­ди­ро­воч­ное удо­сто­ве­ре­ние. И вот через несколько часов еду я на «чугунке» на восток, в Тюмень.

В трид­ца­тые годы в Тюмени было един­ствен­ное кра­си­вое камен­ное зда­ние Агро­пед­ин­сти­тута за рекой Тюмен­кой, впа­да­ю­щей в реку Туру. В городе рабо­тало только одно пред­при­я­тие — фанер­ная фаб­рика, две- три сто­ло­вые, несколько кустар­ных мастер­ских по ремонту обуви и пошиву одежды. Цен­траль­ная улица города — Рес­пуб­лика, мощён­ная кам­нем-булыж­ни­ком. Осталь­ные улицы после дождя осе­нью и вес­ной почти непро­хо­димы даже для кон­ного транс­порта. Обще­жи­тие было рас­по­ло­жено в быв­шей кла­до­вой быв­шего купца вблизи базара.

Зато лек­ции и семи­нары про­хо­дили в свет­лых и про­стор­ных каби­не­тах инсти­тута, и вели уроки мос­ков­ские пре­по­да­ва­тели. Изу­чали мы древ­нюю, сред­нюю, новую исто­рию, полит­эко­но­мию, фило­со­фию, обще­ство­ве­де­ние, мето­дику пре­по­да­ва­ния. На кур­сах я столк­нулся с двумя серьёз­ными трудностями.

Пер­вая труд­ность заклю­ча­лось в том, что прак­ти­че­ски все кур­санты имели сред­нее обра­зо­ва­ние, а у меня в запасе — только семь клас­сов. Мно­гие были старше меня и имели поря­доч­ный жиз­нен­ный опыт, а мне ещё не испол­ни­лось девят­на­дцати лет. На семи­нар­ских заня­тиях наша группа дели­лась на зве­нья по 6—7 чело­век. В нашем звене была Сверд­лов­ская моло­дёжь и я. Сверд­лов­чане на любой вопрос отве­чали так быстро, чётко и ясно, что я скоро совсем оста­вил попытки что-то ска­зать, скон­фу­зился и мол­чал. Чув­ство­вал себя каким-то кос­но­языч­ным, хотя обычно раз­го­ва­ри­вал нор­мально. И вот сверд­лов­чане отве­чают, а мало- сос­нов­ский Иван помал­ки­вает. Я ждал упрё­ков, типа: «Эх, ты, деревня!»

Но упрё­ков не было. Отнес­лись ко мне ребята из звена как самые насто­я­щие дру­зья. Заме­тил, что сосе­дом моим по ком­нате в обще­жи­тии вдруг ока­зался один из чле­нов моего звена (видимо, местами поме­ня­лись). В сто­ло­вой со мной сел обе­дать дру­гой член звена. К обще­жи­тию пошёл со мной тре­тий. И все они ста­ра­лись раз­го­во­рить меня, как бы невзна­чай бесе­до­вали по теме семи­нара, обсуж­дали вопросы лек­ций. Помогли под­го­то­виться к пред­сто­я­щему кон­троль­ному семинару.

На этом семи­наре никто из них не стал отве­чать. Все мол­чали, предо­став­ляя пер­вое слово мне. Я встал и начал рас­ска­зы­вать. Сна­чала чув­ство­вал силь­ное напря­же­ние, вол­но­вался. Но ребята из звена кивали мне голо­вами, я чув­ство­вал их дру­же­лю­бие и под­держку и отве­тил довольно чётко. Обычно после каж­дого выступ­ле­ния звено добав­ляло, исправ­ляло ответ, но тут мои дру­зья все как один про­мол­чали, не стали допол­нять. Ска­зали, что я пол­но­стью рас­крыл тему и доба­вить им нечего. Пре­по­да­ва­тель тоже не сде­лал ника­ких заме­ча­ний, ска­зал только: «хорошо». И я почув­ство­вал себя так, как будто взял какой-то важ­ный барьер. С этого момента дела мои пошли в гору, и скоро я чув­ство­вал себя рав­но­прав­ным курсантом.

Вто­рая труд­ность заклю­ча­лась в нехватке хлеба насущ­ного. Я эле­мен­тарно не нае­дался и посто­янно ходил голод­ным. Нам выда­вали на сутки 350 грам­мов хлеба. Кроме этого один раз в день нас кор­мили обе­дом. Он обычно состоял из супа и вто­рого. Суп назы­вался: кар­то­фель­ный, про­ле­тар­ский и зелё­ный. Состоял он из воды и кар­тошки, в зелё­ный добав­ляли что-то из зелени: пет­рушку или укроп. Про­ле­тар­ский от них прак­ти­че­ски не отличался.

На вто­рое обычно было кар­то­фель­ное пюре. Так что в день полу­ча­лось съесть пару кусоч­ков хлеба и немного кар­тошки с кар­то­фель­ным же отва­ром. Мой моло­дой рас­ту­щий орга­низм бун­то­вал и тре­бо­вал чего-нибудь более пита­тель­ного. Во сне мне сни­лась кружка пар­ного молока, кото­рую при­но­сила мама. И вообще, сны часто были гастро­но­ми­че­ские и вклю­чали в себя какую-то еду. Там, в этих снах, меня уго­щали чем-то вкус­ным, а проснув­шись, я чув­ство­вал, как под­во­дит живот от голода.

У кого были деньги, поку­пали про­дукты допол­ни­тельно. Я про­дал или обме­нял на про­дукты всё, что можно было про­дать из одежды. И остался только в том, что было на мне: брюки и рубашка. Больше ничем не рас­по­ла­гал, кроме жела­ния учиться и закон­чить курсы.

Одна­жды, стоя в оче­реди в сто­ло­вую, я почув­ство­вал, как закру­жи­лась голова, и меня охва­тила сла­бость. Дальше не помню. Ока­зы­ва­ется, я поте­рял созна­ние и упал бы, если бы меня не под­хва­тили ребята из оче­реди. Очнулся на стуле за сто­лом. Ребята при­несли мне два про­ле­тар­ских супа и кар­то­фель­ное пюре. Кто-то поло­жил свой кусо­чек хлеба. Это тро­нуло меня почти до слёз, и я с тру­дом их скрыл. Пока ел, ребята сове­ща­лись между собой. Это было моё уже род­ное звено. После сто­ло­вой мы гуляли, на ходу обсуж­дали вопросы пред­сто­я­щего семи­нара. Голова у меня слегка кру­жи­лась, в ушах зве­нело, и я чув­ство­вал себя немного как во сне.

А после про­гулки неза­метно для себя, я ока­зался в жен­ском обще­жи­тии, в гостях у кур­сан­ток из нашего звена. Дев­чата сме­я­лись, как бы невзна­чай ста­ра­лись ока­заться рядом со мной, задеть локот­ком, про­ве­сти ладо­шкой по голове:

— Ванечка, а волосы-то у тебя какие кра­си­вые! Густые! Пше­нич­ные! Ты у нас как Иван-царе­вич из сказки! А серый волк у тебя есть дома?

И я сразу вспом­нил нашу с мамой игру и отве­тил как в детстве:

— Какой же я царе­вич! Разве царе­вичи в сто­ло­вой падают в обмо­рок?! Я Иван — кре­стьян­ский сын!

— Дев­чата, оставьте Ивана в покое! Что за глу­пые шутки! Това­рищу помощь нужна, а вы?! — раз­дался стро­гий голос зве­нье­вой. И дев­чата посе­рьёз­нели, захло­по­тали, поста­вили чай­ник, наре­зали хлеб. Горя­чий слад­кий чай, два лом­тика хлеба, овся­ная каша резко повы­сили моё настро­е­ние. Голова пере­стала кру­житься. И домой я вер­нулся вполне нормально.

Через несколько дней подоб­ный обмо­рок повто­рился. И кто-то из звена рас­ска­зал о слу­чив­шемся нашему лек­тору Воти­нову. Он был уже в годах. В конце рабо­чего дня через ста­ро­сту позвал он меня к себе и попро­сил помочь ему доне­сти до квар­тиры книги из биб­лио­теки. Я только потом понял, что это было про­сто пред­ло­гом. Дома он накор­мил меня ужи­ном. И эти мои про­во­жа­ния его домой повто­ря­лись три вечера под­ряд, пока он не уехал в Москву. За ужи­ном он рас­ска­зы­вал мне о себе, о своей семье: жене, детиш­ках. О том, как трудно было ему учиться. Но он всё-таки окон­чил госу­дар­ствен­ный уни­вер­си­тет. Рас­ска­зы­вал о том, как он учился, с какими заме­ча­тель­ными про­фес­со­рами и пре­по­да­ва­те­лями общался.

Эти корот­кие встречи помогли мне и под­дер­жали не только физи­че­ски. Они зажгли меня неис­тре­би­мым жела­нием тоже полу­чить выс­шее обра­зо­ва­ние. Мне все­гда очень нра­ви­лось узна­вать новое, я все­гда много читал. А теперь мне очень захо­те­лось учиться дальше.

Поздно вече­ром я про­во­дил Воти­нова до вок­зала. Несколько дней нор­маль­ного пита­ния давали о себе знать, и я легко нёс его тяжё­лый чемо­дан, поиг­ры­вая муску­лами, забрал ещё и его рюк­зак. Пома­хав рукой вслед тро­нув­ше­муся вагону, дал себе слово, что буду тер­петь голод, но получу выс­шее обра­зо­ва­ние. И смогу быть поле­зен моим уче­ни­кам как по-насто­я­щему обра­зо­ван­ный чело­век. Вот такие мысли и мечты были у меня в ту пору.

После этого голо­дать мне уже не при­шлось. На вто­рой день после отъ­езда Воти­нова я полу­чил от моего ста­рого люби­мого учи­теля Андрея Пан­кра­то­вича посылку. В ней было около двух кило­грам­мов суха­рей и на дне плотно при­жа­тая, огром­ная подушка. На коробке зна­чился адрес: город Моло­тов, так в те годы называли

Пермь. За подушку на базаре я выме­нял буханку хлеба. С двумя кило­грам­мами суха­рей и этой бухан­кой бла­го­по­лучно смог закон­чить курсы.

Про­ща­лись мы как ста­рые дру­зья. Рас­ста­ваться было очень жалко. На выпуск­ном вечере зву­чали напут­ствия пре­по­да­ва­те­лей, наше бла­го­дар­ствен­ное слово. Я полу­чил удо­сто­ве­ре­ние пре­по­да­ва­теля исто­рии и обще­ство­ве­де­ния. Храню до сих пор эту бумагу, достав­шу­юся мне ценой нема­лых усилий.

Трудный год

1933 год был очень труд­ным для нашей семьи. Мне испол­ни­лось два­дцать лет. Вот сей­час, вспо­ми­ная те вре­мена, я думаю, как уда­лось мне вообще стать учи­те­лем, даже под­няться по карьер­ной лест­нице? Ведь я все­гда был веру­ю­щим чело­ве­ком, нико­гда не скры­вал свою веру в Бога. Не ста­рался стать ком­со­моль­ским акти­ви­стом, не лез впе­рёд. Думаю, такая была воля Божия. Не дорос я до того, чтобы стать испо­вед­ни­ком или муче­ни­ком за веру. Видимо, Гос­подь про­мыш­лял, чтобы детей не одни ате­и­сты учили и вос­пи­ты­вали. Вот такой покров я чув­ство­вал над собой с детства.

Да и потом я женился на дочери репрес­си­ро­ван­ного свя­щен­ника. По тем вре­ме­нам это было опасно для моей даль­ней­шей работы по про­фес­сии. Меня могли уво­лить с вол­чьим биле­том. Да и для самой жизни опасно. Но я полю­бил эту девушку. И не видел ника­кой вины её отца в том, что он был свя­щен­ни­ком. Наобо­рот, я очень почи­тал свя­щен­но­слу­жи­те­лей. Даже писал отцу моей неве­сты перед сва­дьбой, испра­ши­вая бла­го­сло­ве­ния на наш брак. И он дал нам это бла­го­сло­ве­ние, как выяс­ни­лось позже, перед самым аре­стом и муче­ни­че­ской смер­тью. Но это слу­чи­лось позднее.

Гос­подь чудом хра­нил меня. Но вокруг собы­тия уско­ряли свой бег, в воз­духе витала опас­ность и тре­вога. Закрыли храмы в Малой и Боль­шой Сос­нове, цер­ковь в Боль­шой Сос­нове, кра­са­вицу, разо­брали по кир­пи­чику. Эти кир­пичи (умели же раньше их делать!) были исполь­зо­ваны для стро­и­тель­ства льно­за­вода и для кладки школь­ных печей. Иконы раз­дали веру­ю­щим как пода­рок от два­дцатки, так назы­ва­лось прав­ле­ние храма, состо­я­щее из ста­ро­сты, помощ­ника ста­ро­сты, каз­на­чея и дру­гих пре­дан­ных церкви людей. Иконы разо­брали по домам с плачем.

Настро­е­ние у людей было похоронное.

Цер­ковь нашу закрыли и раз­ру­шили под пред­ло­гом того, что не хва­тало у при­хо­жан храма денег на ремонт, на содер­жа­ние свя­щен­ника. Но при­чина эта была наду­ман­ной, про­сто свя­щен­ника, его семью и храм обло­жили совер­шенно нере­аль­ными, непо­силь­ными налогами.

Мой отец все­гда гово­рил правду. Был он тру­же­ни­ком и чело­ве­ком бес­страш­ным. Он выска­зы­вался про­тив закры­тия храма, и его аре­сто­вали. Поса­дили в тюрьму по линии НКВД, обви­нив в рели­ги­оз­ной аги­та­ции и рели­ги­оз­ной пропаганде.

Теперь доход нашей семьи состоял только из моей зар­платы и мами­ных тру­до­дней. За работу в кол­хозе давали не зар­плату, а тру­до­дни, так назы­ва­лись палочки в запис­ной книжке учёт­чика. На тру­до­дни давали хлеб, при­чём не кило­граммы, а сотни грам­мов. Я посто­янно посы­лал маме деньги и взял к себе жить брата Мишу. Были ещё млад­шие: Аня и Витя. Сест­рёнка Лиза посту­пила учиться в льно­тех­ни­кум и полу­чала сти­пен­дию. В общем, выжи­вали потихоньку.

Мне, как учи­телю, дали бирку рай­со­вета, по кото­рой я полу­чил право купить насто­я­щую швей­ную машинку —ред­кость для села, и доб­рот­ное пальто с кара­ку­ле­вым ворот­ни­ком. Эти вещи помогли нам выжить: мама увезла их на саноч­ках в Удмур­тию и там обме­няла на муку.

Я решил выру­чать отца. Думал, чем можно ему помочь. Вспом­нил, что в годы граж­дан­ской войны его моби­ли­зо­вали в Крас­ную армию, и он был «кочу­ром» у самого Блю­хера. Взяв справку, под­пи­сан­ную Блю­хе­ром, я смело отпра­вился в НКВД. Мой визит в это учре­жде­ние мог окон­читься моим соб­ствен­ным аре­стом, но Гос­подь хра­нил меня.

Я потре­бо­вал пустить меня к началь­нику РО НКВД Каля­гину. Не знаю, может, моя дер­зость сыг­рала роль, может, мате­рин­ские молитвы, но меня пустили к Каля­гину. На лицах охран­ни­ков ясно чита­лось удив­ле­ние, ход их мыс­лей, видимо, был сле­ду­ю­щий: «Навер­ное, этот парень на самом деле имеет право про­сто так зайти к гроз­ному началь­нику, раз так смело этого требует».

Мне повезло: Каля­гин лично знал Блю­хера. И справка про «кочура» сыг­рала роль палочки-выру­ча­лочки. Думаю, что года через четыре, в 1937, этот номер бы уже не про­шёл, и дело бы не закон­чи­лось так бла­го­по­лучно. Через сутки отец был дома. Обри­тый наголо, без бороды, поху­дев­ший, он был не похож на себя самого. И мы сна­чала не узнали отца, пока он не заго­во­рил. А он сме­ялся: «Род­ные дети не при­знали! Зна­чит, долго жить буду!»

Было и ещё одно испы­та­ние. Меня вызвали в облоно по необъ­яв­лен­ной при­чине. Когда я при­шёл в каби­нет, то уви­дел там, кроме руко­во­ди­те­лей облоно, людей в форме сотруд­ни­ков НКВД. Мне были заданы вопросы в довольно угро­жа­ю­щей форме: «Почему вы скрыли от нас, что ваш дядя явля­ется мона­хом? Как вы, имея такого род­ствен­ника, можете быть допу­щены к под­рас­та­ю­щему поколению?

Почему вы пред­на­ме­ренно солгали Совет­ской власти?»

Я рас­те­рялся. Ожи­дал чего угодно, но только не вопро­сов о дяде. Он дей­стви­тельно был мона­хом и жил в мона­стыре с 1914 по 1924 год, и в нашем селе все об этом знали. Но в 1924 году мона­стырь закрыли, всех насель­ни­ков его разо­гнали, часть репрес­си­ро­вали. Поэтому дяде при­шлось жить в миру, и он дол­жен был рабо­тать, чтобы не уме­реть с голоду.

Обычно все мона­ше­ству­ю­щие были очень тру­до­лю­би­выми. Это только бого­борцы кри­чали, что монахи—лентяи и туне­ядцы. Я хорошо знал, что это не так. Монахи были самыми ответ­ствен­ными людьми, рабо­тали отлично на любом послу­ша­нии. Мой дядя устро­ился на гип­со­вый завод в Перми. Он при­вык вся­кое дело ради Гос­пода выпол­нять самым наи­луч­шим обра­зом, и на заводе, не пыта­ясь сде­лать какую-то карьеру, тем не менее быстро стал удар­ни­ком. Рабо­чие в цехе его ува­жали и выбрали своим бригадиром.

Об этом я и ска­зал своим обви­ни­те­лям. Мне заявили, что про­ве­рят инфор­ма­цию, и в слу­чае её непод­твер­жде­ния, послед­ствия для меня будут самые печаль­ные. Видимо, инфор­ма­ция под­твер­ди­лась быстро, потому что больше меня по этому делу не при­вле­кали, а, наобо­рот, назна­чили меня с 10 авгу­ста 1934 года дирек­то­ром Поло­зов­ской семи­лет­ней школы. Так в два­дцать один год я стал дирек­то­ром школы.

Новая работа и новые чувства

Роди­тели гор­ди­лись мной. Моя милая мама пла­кала и повто­ряла сквозь слёзы: «Ива­нушка мой, сыно­чек, вот ты у меня какой вырос-то!» Но я её радо­сти не раз­де­лял. Пони­мал, что это дело было слиш­ком ответ­ствен­ным, и пере­жи­вал, что не справ­люсь. Правда, вслух этого не гово­рил. Маме виду не пока­зы­вал, делал вид, что уве­рен в себе и хорошо знаю буду­щую работу. Не хотел её расстраивать.

В моём новом кол­лек­тиве было два­дцать чело­век. Почти все они были старше меня, и это добав­ляло труд­но­стей. Труд­ность была и в том, что про­изо­шло сли­я­ние двух школ. По при­казу мини­стер­ства с этого учеб­ного года школы кол­хоз­ной моло­дёжи (ШКМ) объ­еди­няли с началь­ными шко­лами, пре­об­ра­зо­вы­вая их в семи­лет­ние. Так что в один день я при­нял сразу две школы. Нетрудно было пере­счи­тать парты, сту­лья, столы. Но больше ника­кого обо­ру­до­ва­ния не было. Также насту­пала осень, а топ­ливо не под­везли ни школе, ни учи­те­лям. А дирек­тор дол­жен забо­титься не только об учеб­ном про­цессе, но и о жизни всей школы и её коллектива.

В школе были две коровы, лошадь, ого­ро­дик и неболь­шой посев овса. Это озна­чало, что у детей и учи­те­лей будет по кружке молока в день и, воз­можно, какие-то овощи с ого­рода. Но коро­вам и лошади нужен был корм, ого­ро­дом тоже нужно было зани­маться. Нужно было решить про­блему с топ­ли­вом. Создать новый кол­лек­тив. Орга­ни­зо­вать учеб­ный про­цесс. В общем, работы впе­реди пред­сто­яло много.

Осо­бенно труд­ными ока­за­лись пер­вые дни. Кол­лек­тив встре­тил меня недо­вер­чиво, учи­те­лям каза­лось, что я слиш­ком молод для руко­во­ди­теля. Но посте­пенно они при­няли меня, и уже через несколько недель о моей моло­до­сти никто не вспо­ми­нал, отно­си­лись с ува­же­нием. Может, помогло то, что я все­гда был серьёз­ным. Пола­гаю, что осо­бой моей заслуги в этом ника­кой и не было. Это заслуга моих роди­те­лей, кото­рым, с Божией помо­щью, уда­лось вос­пи­тать во всех своих детях тру­до­лю­бие, ответ­ствен­ность, чёт­кие нрав­ствен­ные ори­ен­тиры. Думаю, они были осно­ваны на глу­бо­кой вере в Бога, хотя нико­гда в нашей семье эта вера не выстав­ля­лась, а, наобо­рот, хра­ни­лась в глу­бине души.

Здесь, в этой школе, я встре­тил ту самую, един­ствен­ную, кото­рую так долго ждал. Помню, как ещё парень­ком лет шест­на­дцати, гово­рили мы с отцом о любви. И папа ска­зал: «Сынок, не так важно, какой будет твоя избран­ница: тонень­кая или кровь с моло­ком, высо­кая или малень­кая. Глав­ное — настро­е­ние. Пони­ма­ешь?» Я не совсем пони­мал. Как это, настро­е­ние? А если у неё с утра одно настро­е­ние, а к обеду дру­гое? «Ну как ты не пони­ма­ешь?! — пере­жи­вал отец. — Это я, кос­но­языч­ный, не могу тебе объ­яс­нить пра­вильно, как чув­ствую. Негра­мот­ный я потому что. Слов-то не могу найти! Ну вот, настро­е­ние… Вот посмотри на маму, посмот­ришь — и при­ятно, и на душе-то так хорошо!»

И я, кажется, понял. На самом деле, от мамы исхо­дило такое оба­я­ние, тихий свет жен­ствен­но­сти, доб­роты, мяг­кой ласки, что этого нельзя было не почув­ство­вать. Отец гово­рил правду. Муж­ская душа — она погру­бее будет, пожёстче, и ей так нужно вот это тепло, мяг­кость, неж­ность. У мамы это всё было, и в её при­сут­ствии хоте­лось делать что-то хоро­шее, как-то пора­до­вать её, чтобы эти лучи­стые доб­рые глаза посмот­рели на тебя с лас­кой. Вот это я и почув­ство­вал, когда уви­дел свою буду­щую жену. Я сразу понял, что это она.

Она была совсем ещё юная, тонень­кая, но глаза её лучи­лись той же неж­ной лас­кой, от неё исхо­дила такое же жен­ское оба­я­ние, как от моей мамы. Звали её Галина Вяче­сла­вовна, и рабо­тала она начи­на­ю­щим учи­те­лем мате­ма­тики в нашей школе. Несмотря на моло­дость, отлично про­во­дила уроки, у неё все­гда была хоро­шая дис­ци­плина, ребя­тишки её любили и тяну­лись к ней. Моя ровес­ница, ей испол­нился два­дцать один год, но пере­жила уже очень много скор­бей. Её папа слу­жил свя­щен­ни­ком, и семью пре­сле­до­вали. Гале, её брату Сер­гею и сестре Нине не давали учиться и работать.

И отец при­нял реше­ние. Дети напи­сали, что не будут общаться с роди­те­лями, только тогда им раз­ре­шили учиться и рабо­тать. Они всё равно про­дол­жали общаться тай­ком. К моменту нашей встречи маму и папу Гали вме­сте со ста­рень­кими бабуш­ками за неуплату непо­силь­ных нало­гов выгнали из дома. Дом сожгли. Мама была больна тубер­ку­лё­зом и, про­дрог­нув на осен­нем ветру, быстро умерла. А папа вскоре был аре­сто­ван и при­нял муче­ни­че­скую смерть, до конца остав­шись вер­ным Богу. Он не отрёкся от Гос­пода даже под угро­зой смерти. Вот что выпало пере­жить моей Гале как дочери свя­щен­ника: голод, угрозы, насмешки, раз­луку с люби­мыми роди­те­лями, смерть мамы, кото­рой не испол­ни­лось ещё и сорока лет, боль за отца.

Но пока я о её испы­та­ниях ничего не знал. Мой ста­рый учи­тель Андрей Пан­кра­то­вич все­гда был таким доб­рей­шей души чело­ве­ком, что люди тяну­лись к нему, как цветы к солнцу. Вот и Галинка стала часто сове­то­ваться с ним. По воз­расту он под­хо­дил ей в отцы, может, даже в деды, а ей, видимо, очень не хва­тало роди­те­лей, с кото­рыми её разлучили.

Галинка дели­лась с ним и мето­ди­че­скими труд­но­стями и душев­ными пере­жи­ва­ни­ями. А он под­карм­ли­вал её и видел наше с ней при­тя­же­ние друг к другу. Он рас­ска­зал мне о семье Гали. Опыта обще­ния с девуш­ками, уха­жи­ва­ния за ними у меня не было, и я не мог при­ду­мать, как ска­зать ей о том, что полю­бил её. Поти­хоньку, по ночам, я пере­ко­лол ей все дрова, почи­нил забор, благо, жила она в малень­ком домике на отшибе.

Отпра­вил к ней печ­ника, так как печка у неё была пло­хая, и запла­тил ему поти­хоньку из своей зар­платы. Но о моей заботе она не дога­ды­ва­лась. Мне каза­лось, что она нерав­но­душна ко мне, но дер­жа­лась она офи­ци­ально, отно­си­лась ко мне только как к директору.

Андрей Пан­кра­то­вич, видимо, решил помочь нам. Я понял это, когда в конце недели обхо­дил уже опу­стев­шую школу и, услы­шав голоса из каби­нета мате­ма­тики, дёр­нул ручку на себя, при­от­кры­вая дверь. Но не открыл её до конца, потому что замер на месте, услы­шав милый голос Галинки, про­из­но­сив­ший моё имя:

— Иван Его­ро­вич? Меня?! Вы оши­ба­е­тесь, Андрей Пан­кра­то­вич, с чего вы такое взяли! Он совсем и не думает любить меня. Он очень стро­гий, серьёз­ный. Сер­ди­тый немножко. И ещё очень кра­си­вый, навер­ное, у него от деву­шек отбоя нет, а может, уже есть и невеста.

— Ничего ты не пони­ма­ешь! Серди-и-тый! Да у него сердце золо­тое! Он все деньги семье отдаёт! С дет­ства рабо­тает, везёт на себе всех млад­шень­ких! Голо­дал, а выучился! И сей­час всех млад­ших учит! Мать-то с отцом—трудодни одни, палочки! С голоду бы померли! Серди-и-тый! А кто тебе дрова-то все пере­ко­лол?! Чего гла­зами хло­па­ешь?! Не знала! Конечно, не знала! И нет у него ника­кой неве­сты. Неко­гда было ему с неве­стами. Жизнь у него, Галочка, труд­ная. Эх, дети вы мои, деточки! Оба чистые, добрые…

Мне стало так стыдно! И зато, что я ока­зался у двери в такой момент. И за то, что он хва­лил меня. И за деточку стыдно. Ника­кой я и не деточка. Взрос­лый уже. Дирек­тор школы. И я, к сво­ему стыду, как маль­чишка- сорва­нец, застиг­ну­тый за про­ка­зами, удрал в свой дирек­тор­ский каби­нет. И потом сты­дился под­нять глаза на Галину Вяче­сла­вовну. А она через несколько дней сама подо­шла ко мне после уро­ков в конце рабо­чего дня и сказала:

— Иван Его­ро­вич, я хотела побла­го­да­рить вас, за то, что вы при­слали ко мне очень искус­ного печ­ника. Печка теперь не дымит.

И я, крас­нея и блед­нея, пробормотал:

— Погода весен­няя, чудес­ная. Нам, кажется, по дороге с вами?

Наша сва­дьба была скром­ной, поздра­вить нас при­шли мои роди­тели, мой люби­мый учи­тель Андрей Пан­кра­то­вич и несколько учи­те­лей из нашей школы. Галин папа не мог при­е­хать, но при­слал письмо и бла­го­сло­вил нас с любо­вью. В выборе спут­ницы жизни я не ошибся. Жили мы с Галей, что назы­ва­ется, душа в душу, очень любили друг друга.

Хоть и были ровес­ни­ками, но я все­гда чув­ство­вал себя старше, навер­ное, так и должно быть, потому что муж­чина берёт на себя все труд­но­сти и тяготы, встре­ча­ю­щи­еся на жиз­нен­ном пути. Моя Галя была ото­рвана от роди­те­лей, поэтому я ста­рался окру­жить её забо­той и дать ей вни­ма­ние, ласку, чтобы хоть немного сгла­дить вынуж­ден­ное сирот­ство. А Галя при­над­ле­жала к тем жен­щи­нам, рядом с кото­рыми муж­чи­нам хочется стать лучше, чище, силь­нее, достой­нее. Ради её улыбки, я готов был на любые подвиги. Да и улыбка-то эта каза­лась необык­но­вен­ной — как сол­нышко выгля­нет и всё обо­греет, так и лас­ко­вая улыбка моей юной жёнушки.

Семейная жизнь

В 1936 году нам с Галей испол­ни­лось по два­дцать три года. Я окон­чил экс­тер­ном Охан­ский педа­го­ги­че­ский тех­ни­кум. Впе­реди был инсти­тут, и моя мечта о выс­шем обра­зо­ва­нии ста­но­ви­лась всё ближе к реальности.

На послед­ней сес­сии в Охан­ске полу­чил от Гали теле­грамму: «Сын чет­вёр­того июля. Пока здо­ровы. Галя». Эту теле­грамму я храню уже много лет как дра­го­цен­ную релик­вию. Сдав послед­ний экза­мен, помчался на пере­езд через Каму, чтобы на любой машине дое­хать до Перми (паро­хо­дом было слиш­ком долго), а там на поезд и в Сверд­ловск, где ждали меня самые род­ные и близ­кие мне люди: мои жена и сын.

В Сверд­ловск при­е­хал утром, ночью почти не спал от вол­не­ния. Сол­нышко только вста­вало, начи­нался новый день. Сверд­ловск вста­вал в лёг­кой туман­ной дымке. Утрен­няя све­жесть, пели птицы. И мне каза­лось, что начи­на­ется совсем новая жизнь, наша общая жизнь—теперь нас трое. Очер­та­ния этой новой жизни пока неясны, они про­гля­ды­вали как силу­эты сверд­лов­ских зда­ний через туман­ную утрен­нюю дымку. Но было такое острое пред­вку­ше­ние сча­стья, как нико­гда в жизни. Оно каза­лось таким ост­рым, что сердце замирало.

Вме­сте с Сер­геем, стар­шим бра­том Гали, мы пошли к род­дому. Бал­кон Гали­ной палаты нахо­дился высоко, было плохо видно, но я услы­шал милый звон­кий голос моей жены, и вооб­ра­же­ние дори­со­вало осталь­ное: моя люби­мая здо­рова, и вот наш сын! Пер­вый и сын!

Через несколько дней встре­чаю и осто­рожно беру в руки такой неве­со­мый свёр­ток. И пер­вый раз вижу сво­его сына: голу­бые глаза, волос почти нет. Каким-то будет наш милый малень­кий чело­ве­чек? Шепчу Гале: «А почему он лысый?» «Они все почти такие, ничего скоро будет, как у тебя, густю­щая шеве­люра!» — сме­ётся моя Галинка.

Дома, в Поло­зово, нам к осени дали квар­тиру, на вто­ром этаже кир­пич­ного дома. Это был дом быв­шего купца-фальшивомонетчика.

С нами жил млад­ший брат Миша. Потом он уехал учиться в Пермь на фар­ма­цевта, рабо­тал затем заве­ду­ю­щим апте­кой. А я взял к себе роди­те­лей и млад­шень­ких Витю и Аню. Галя все­гда знала, что я забо­чусь о семье, и под­дер­жи­вала меня в этом. Насильно раз­лу­чен­ная с роди­те­лями, она все­гда ценила кре­пость семей­ных уз. Мои роди­тели очень любили её и помо­гали нам вос­пи­ты­вать нашего сыночка, а потом и дочку. В 1938 году у нас роди­лась дочка, наша Наденька, Надежда. Бла­го­даря забо­там роди­те­лей о вну­ках мы с Галей довольно легко, почти одно­вре­менно, окон­чили педа­го­ги­че­ский инсти­тут. Теперь у нас обоих было выс­шее образование.

Школа моя была пре­об­ра­зо­вана из семи­лет­ней в сред­нюю, вырос кол­лек­тив учи­те­лей. Новый 1939— 1940 учеб­ный год встре­тили на подъ­ёме. Я чув­ство­вал себя уже опыт­ным дирек­то­ром, и работа лади­лась. Заку­пили новое обо­ру­до­ва­ние, посо­бия, мебель. Попол­нили нашу школь­ную биб­лио­теку. Галя рабо­тала руко­во­ди­те­лем рай­он­ной мето­ди­че­ской сек­ции учи­те­лей мате­ма­тики. Мир­ное тече­ние жизни вне­запно пре­рвала фин­ская война.

Служба в армии

Так полу­чи­лось, что до два­дцати семи лет я не был в армии, дей­ство­вала отсрочка от при­зыва для спе­ци­а­ли­стов сель­ской мест­но­сти. Но нача­лась фин­ская война, и отсрочку сняли. Я был силь­ным физи­че­ски, креп­ким и лов­ким, к труд­но­стям тоже при­вык и службы не боялся. Мне только было очень жаль остав­лять мою Галинку и дети­шек. На попе­че­нии Гали теперь оста­ва­лись наши дети, ста­ре­ю­щие роди­тели и мой млад­ший брат Витя. Под­рос­шая Аня выучи­лась и уехала к моей люби­мой сест­ричке Лизе, кото­рая рабо­тала стар­шим агро­но­мом и счи­та­лась ува­жа­е­мым чело­ве­ком в хозяйстве.

Уже при­званы и отправ­лены в армию были мои учи­теля — моло­дые муж­чины. Оче­редь оста­ва­лась за мной. Меня зачис­лили в воин­скую часть № 418, ско­ман­до­вали счи­тать себя при­зван­ным в армию и не выез­жать из рай­она. Стал гото­вить школу к пере­даче дру­гому дирек­тору. Началь­ник НКВД по-дру­же­ски ска­зал, что слу­жить я буду «у стол­би­ков», это озна­чало погра­нич­ные вой­ска. Но велика наша гра­ница! Где?

И вот после рабо­чего дня в школе полу­чаю повестку из РВК: явиться 15 января 1940 года к девяти утра в воен­ко­мат для отправки в воин­скую часть. Зашёл на две-три минуты попро­щаться к сво­ему люби­мому учи­телю Андрею Пан­кра­то­вичу и— домой. Неожи­дан­но­сти в повестке не было, но слёз про­ли­лось немало. Пла­кала мама, покаш­ли­вал отец, а уж Галинка моя вся уре­ве­лась, еле успокоил.

Сборы были недолги: в один нагруд­ный кар­ман воен­ный билет, повестку, в дру­гой, поближе к сердцу — фото­гра­фии жены, дети­шек, роди­те­лей, обра­зок моего люби­мого свя­того Нико­лая Чудо­творца. В дорож­ный мешок: поло­тенце, кусо­чек мыла и хлеб на два-три дня. К шести утра подъ­е­хала под­вода, и я про­стился с моими милыми род­ными людьми. Запом­нился образ моей люби­мой пла­чу­щей Галинки, кото­рая повисла у меня на шее и никак не хотела раз­жи­мать своих объ­я­тий. И потом долго бежала за под­во­дой, глядя, как уво­зят от неё люби­мого мужа и отца её детей, может быть, навсегда.

Мне было очень жаль её, и я, как муж­чина, ста­рался уте­шить и успо­ко­ить жену, хотя рас­ста­ва­ние было тяжё­лым и для меня. «А что делать?! При­шла пора тебе, Иван-кре­стьян­ский сын, Родину защи­щать!» — ска­зал я себе, и на душе стало гораздо легче. Надо — зна­чит надо! Кто ещё защи­тит наших жён, дети­шек, роди­те­лей, как не мы сами?! На то мы и мужчины.

Среди при­зыв­ни­ков ока­за­лось много дру­зей и зна­ко­мых. Обра­бо­тали нас в сан­про­пуск­нике и —в эше­лон. Из при­зыв­ни­ков Перм­ской и Сверд­лов­ской обла­сти был сфор­ми­ро­ван целый бата­льон. Под­це­пили паро­воз с запад­ной сто­роны ваго­нов, это озна­чало, что едем мы на запад. Поезд тро­нулся через час от стан­ции Вере­ща­гино. Пома­хали мы руками роди­мой сто­ро­нушке и… на нары. В вагоне тепло, посе­ре­дине бур­жуйка. Везли нас быстро: везде давали «зелё­ную улицу».

На круп­ных стан­циях эше­лон оста­нав­ли­вался, и нас кор­мили обе­дом. Так что обе­дом мы отме­тили Киров, Москву, Минск и, нако­нец, Бело­сток —Улан­ские казармы. Обед в сто­ло­вой полка ока­зался изрядно пита­тель­ным и вкус­ным: борщ, греч­не­вая каша с мясом, чай, хлеб без нормы. На стене пла­кат: «Береги хлеб — богат­ство народа».

Сан­про­пуск­ник. Остригли нас машин­кой, и мы стали все похожи друг на друга. Дали каж­дому вещ­ме­шок, бельё, брюки, гим­на­стёрку, шинель, поло­тенце, два под­во­рот­ничка, мыль­ницу с мылом, щётку и зуб­ной поро­шок. Ещё вру­чили мат­рас­ную наво­лочку, серое доб­рот­ное оде­яло, две поду­шеч­ные наво­лочки, а глав­ное — будё­новку и пару рука­виц с нали­чием ука­за­тель­ного пальца. Мы даже радо­ва­лись как маль­чишки и при­ме­ряли на свои бри­тые головы будёновки.

Почему-то все боя­лись, что нам выда­дут ботинки с обмот­ками. И были очень довольны, когда нам вру­чили кир­зо­вые сапоги и пару фла­не­ле­вых пор­тя­нок! Оде­лись мы, и друг друга не узнали! Все ока­за­лись оди­на­ко­выми, как бра­тья-близ­нецы! Имели только каж­дый свою лич­ную фото­гра­фию. Домаш­ние вещи пред­ло­жили упа­ко­вать, напи­сать адрес для отсылки домой.

Затем после­до­вала тща­тель­ная меди­цин­ская комис­сия, а потом собе­се­до­ва­ние с коман­до­ва­нием полка. Со мной раз­го­ва­ри­вали комис­сар полка и бата­льон­ный комис­сар Шума­ков. Отби­рали из нас кого в школу млад­ших коман­ди­ров, кого в тан­ки­сты, кого в артил­ле­ри­сты, кого в роты стан­ки­стов-пуле­мёт­чи­ков, кого в пехоту (в стрел­ко­вые роты). Меня зачис­лили в стрел­ко­вую чет­вёр­тую роту, вто­рого батальона.

Ночью повезли нас в Суп­росль, что в две­на­дцати кило­мет­рах от Бело­стока. Раньше в Суп­ро­сле был огром­ный жен­ский мона­стырь. При наступ­ле­нии нем­цев на Польшу и при осво­бож­де­нии Запад­ной Бело­рус­сии от поль­ских панов мона­стырь раз­ру­шили, и мона­хини искали приют кто где. Прямо в мона­ше­ском кор­пусе обо­ру­до­вали для нашей роты двух­этаж­ные нары. В роте насчи­ты­ва­лось две­сти чело­век, а обо­гре­ва­лось всё поме­ще­ние одной печ­кой. В заго­товке дров помо­гала моя зем­лячка — перм­ская пила «Дружба». Зем­лячка была хороша, да вот сосны на корню ока­за­лись совсем сырые. Так что про­блема с обо­гре­вом значилась.

Спали впри­тирку друг к другу, укры­ва­ясь поверх одеял шине­лями. В мона­ше­ском кор­пусе я чув­ство­вал такую намо­лен­ность, такую бла­го­дать, что странно было и неуместно видеть здесь шинели и будё­новки. Хоте­лось молиться в этом мона­стыре и уми­ляться серд­цем, но повсе­днев­ная жизнь от молитвы отсто­яла как Север­ный полюс от Южного. Я заме­тил, что веру­ю­щие люди в подоб­ных местах чув­ство­вали себя очень хорошо, бла­го­датно, как ска­зала бы мама. А вот ате­и­сты, наобо­рот. Они ста­но­ви­лись как-то оже­сто­чён­нее серд­цем и часто конфликтовали.

Так после пер­вой же ночи соседи у окна, с вечера насме­хав­ши­еся над мона­сты­рём и мона­хи­нями, к утру устро­или скан­дал. Напу­сти­лись с руга­нью на быв­шего учи­теля Осин­ского рай­она Чек­ме­нёва за то, что он хра­пел ночью и скри­пел зубами. Стали тре­бо­вать у стар­шины убрать его от них. Узнав в чём дело, я и мой сосед решили взять Чек­ме­нёва к себе и поло­жить его между нами. Он был нам очень бла­го­да­рен. А я долго не мог взять в толк, как можно скан­да­лить из-за того, что чело­век невольно хра­пит. Перед сном я, как обычно, почи­тал про себя при­выч­ные молитвы, и спал совер­шенно спо­койно, ника­кой храп мне не мешал.

Наутро наш стар­шина Сер­геев выстроил роту и каж­дому задал вопрос, кем он рабо­тал до при­зыва в армию. Узнав, что я рабо­тал дирек­то­ром, усмех­нулся, про­вор­чал негромко: «Щас вас, интел­ли­ген­цию, бело­ру­чек, пере­вос­пи­ты­вать будем, труду учить».

Вызвал из строя на два шага впе­рёд двух дирек­то­ров: меня и дирек­тора опыт­ной сель­ско­хо­зяй­ствен­ной стан­ции Кара­гай­ского рай­она. После гром­ких слов «Ха-ха, два дирек­тора!» отдал при­каз: взять тряпки в кап­тёрке и образ­цово помыть казарму. Пло­щадь ока­за­лась очень боль­шая, а вода — ледя­ная. Но мне было совсем нетрудно мыть пол, я и дома его часто мыл, берёг свою люби­мую Галинку. Было немножко смешно, что стар­шина решил, что я бело­ручка и хотел испу­гать меня такой работой.

Пока мыл, вспо­ми­нал, как пахал в поле один и как руки мои ока­за­лись в крови от лоп­нув­ших мозо­лей, как дро­жали и под­ка­ши­ва­лись ноги когда-то от напря­жён­ного труда. Так что мытьё казармы мне пока­за­лось чуть труд­нее утрен­ней зарядки. Мыли часа два, под нары при­хо­ди­лось запол­зать по-пла­стун­ски. Мой напар­ник к физи­че­скому труду при­вык меньше, видимо, пол мыть ему не при­хо­ди­лось, тряпку выжи­мать он явно не умел и сильно испач­кался: следы гряз­ной воды оста­лись у него на рубашке и на лице.

Я посо­чув­ство­вал парню и пред­ло­жил ему поти­хоньку отдох­нуть, а сам быстро домыл казарму. При­шёл стар­шина и успел заме­тить, что мою я один. Оки­нул взгля­дом покрас­нев­шее гряз­ное лицо и гряз­ную рубаху моего напар­ника, недо­вер­чиво посмот­рел на меня: я почти не запач­кался и даже не запы­хался. При­дир­чиво осмот­рел пол и гля­нул на меня уже по-дру­гому— с уважением.

Лозун­гом нашим было «Делай всё как на войне». Утром в любую погоду и при любой тем­пе­ра­туре — зарядка во дворе, на све­жем воз­духе, раз­минка —две про­бежки. Умы­ва­лись во дворе из бочки, исполь­зуя лич­ные кружки. Затем: «Быстро одеться! Выходи стро­иться на зав­трак!» Сто­ло­вая не отап­ли­ва­лась, ели стоя. Но кор­мили нас пита­тельно и вкусно.

Зани­ма­лись по восемь-десять часов в сутки, осо­бый упор делали на физи­че­скую и огне­вую под­го­товку, вла­де­ние шты­ком. Так­тика, спец­так­тика. Учёба дава­лась мне легко. Ника­кого труда не сто­ило изу­чить лич­ное ору­жие: вин­товку, гра­наты РГД-34, ЭФ‑1, наган, ППШ, про­ти­во­газ. В каж­дом отде­ле­нии — один пуле­мёт Дег­тярёва, но вла­деть им был обя­зан каж­дый крас­но­ар­меец. Два­дцать тре­тьего фев­раля 1940 года при­няли присягу.

Пере­ехали в казармы полка, были при­ве­дены в состо­я­ние бое­вой готов­но­сти для войны с бело­фин­нами. Могу ска­зать, что в то время об армии и о защит­ни­ках Родины забо­ти­лись. Вме­сто сапог выдали валенки, ват­ные брюки, шапки, доб­рот­ные полу­шубки. Каж­дый полу­чил по 180 патро­нов, по 4 гра­наты. Но вое­вать не при­шлось: 12 марта про­тив­ник запро­сил мира.

Так что служба про­дол­жа­лась в мир­ной обста­новке. Всё уже стало при­выч­ным: упор­ные заня­тия по бое­вой и спе­ци­аль­ной под­го­товке, спец­за­да­ния, в выход­ные дни сорев­но­ва­ния между взво­дами и ротами. Наша рота неод­но­кратно побеж­дала, и так полу­ча­лось, что все счи­тали меня глав­ным «винов­ни­ком» победы. Заслуги тут моей осо­бой не было, про­сто от при­роды я был силь­ным, креп­ким. И вот как-то раз я при­нёс победу нашей роте с таким отры­вом, что меня ребята качали на руках.

После этого мне шеп­нул рот­ный, что коман­дир полка пред­ло­жил награ­дить меня за отлич­ную службу. И мне дали, зная, что у меня жена и двое дети­шек, месяч­ный (без дороги) отпуск для поездки домой. Я не про­слу­жил и года, поэтому такая награда была про­сто сча­стьем! Уви­деть Галю, детей, роди­те­лей! Сей­час я думаю, что глав­ную роль в полу­че­нии отпуска сыг­рали молитвы моих милых род­ных, а не моя суперподготовка.

Соби­рали меня домой всей ротой. Обмун­ди­ро­ва­ние моё уже сильно потре­па­лось, а срок смены ещё не насту­пил. Не знаю, за что, но меня това­рищи очень любили, и каж­дый ста­рался что-то хоро­шее сде­лать: стар­шина Сер­геев (тот самый, кото­рый когда-то меня за бело­ручку при­нял) пере­дал мне свои почти новые диа­го­наль­ные брюки, сме­нил кир­зачи на яло­вые сапоги. Друг Бел­кин пере­дал свою шинель. Вру­чили мне новый шлем-будё­новку. Мно­гие давали адреса свои домаш­них, про­сили зайти хоть на две-три минуты. Про­во­жали меня на вок­зал всем отде­ле­нием. Вот и пас­са­жир­ский поезд до Мин­ска, в Мин­ске пере­садка на поезд «Москва — Киров — Свердловск».

В Вере­ща­гине ока­зался поздно вече­ром. Ноче­вал в семье сослу­живца Шиль­ни­кова, при­няли они меня очень тепло. Погода была холод­ная, снеж­ные заносы— сере­дина ноября. Чуть свет побе­жал искать машину или под­воду. Ничего не нашёл и не в силах больше тер­петь отпра­вился пеш­ком, быст­рым шагом, почти бегом. Согре­вало меня ожи­да­ние встречи с люби­мыми людьми, да и стук­нуло мне в ту пору только два­дцать восемь лет, и был я очень вынос­лив и крепок.

И вот Чер­нов­ское. Ока­за­лось, что моя Галя уже здесь, встре­ти­лись на дороге. Она отпра­ви­лась встре­чать меня на школь­ной под­воде со школь­ным коню­хом. Конюх, мой ста­рый зна­ко­мый, её бережно уку­тал в эту ноябрь­скую непо­году, и из тулупа видны были только нос да глаза. И вот слышу радост­ный визг, и из этого тулупа на меня целый вихрь бро­са­ется, обни­мает, на шее вис­нет, под­пры­ги­вает, чтобы поце­ло­вать. Тут же конюх наш ста­рень­кий по плечу меня похло­пы­вает, слезу пустил. В общем, встреча полу­чи­лась тро­га­тель­ной. Они ведь думали: война будет. Дома тоже радость была неопи­су­е­мой. Дети­шек моих милых под­ки­ды­вал, роди­те­лей обнял.

Месяц про­ле­тел неза­метно. Нужно было воз­вра­щаться. Время тре­вож­ное, в воз­духе пахло воен­ной грозой.

Так началась война

Служба про­дол­жа­лась. В июне выезд на берег реки Неман в семи кило­мет­рах от Кау­наса. Так­тика, спец- так­тика, огне­вая и физ­под­го­товка в рос­кош­ном сос­но­вом бору. Два­дцать пер­вое июня 1941 года. Вер­ну­лись с заня­тий поздно вечером.

Вме­сто бани, как и раньше, река Неман. Вече­ром кино «Чапаев». Затем дежур­ный по лагерю коман­дует: «Отбой!» Тихий раз­го­вор в палат­ках, и голос дежур­ного: «Спать, спать, това­рищи!» Лагерь заснул бога­тыр­ским сном.

А в пять утра мощ­ные звуки раз­ры­вов бомб в сто­роне Кау­наса. Через пару минут мощ­ный голос бегу­щего по лагерю дежур­ного: «В ружьё!» Постро­и­лись в счи­тан­ные минуты. Тре­вож­ная команда: «Лик­ви­ди­ро­вать лагерь! При­го­то­виться к маршу!» Всё, что не пред­став­ляло цен­но­сти, пошло на костёр тут же, вблизи лагеря. Роты и тех­ни­че­ские под­раз­де­ле­ния допо­лу­чают бое­при­пасы. Поданы машины в Кау­нас. Нам навстречу откры­тые машины, а в них изра­нен­ные погра­нич­ники. Они при­няли пер­вый удар на себя. Сердце билось тре­вожно: беда. Так нача­лась война.

При­е­хали в казармы, меня зовут к теле­фону, под­бе­гаю — стар­ший полит­рук. Кри­чит в трубку: «Во дворе штаба авто­ма­шины для эва­ку­а­ции семей. Забери мою жену, отправь её в тыл, а я не могу с ней даже про­ститься!» Квар­тира полит­рука была в сосед­нем квар­тале. Бегу туда.

А нужно ска­зать, что у полит­рука нашего жена была жен­щина очень гор­дая и свое­нрав­ная. Ходили слухи, что она мужа под каб­лу­ком дер­жит, и, вообще, так назы­ва­е­мая феми­нистка. О пра­вах жен­щин любит потол­ко­вать и о равен­стве полов. Несколько раз я встре­чался с ней мимо­хо­дом, смот­рела она обычно на муж­чин свы­сока, как-то насмеш­ливо. Мне это все­гда непо­нятно было. Что озна­чают эти жен­ские права? Я твёрдо знал, что моё право как муж­чины — брать на себя всё самое тяжё­лое, защи­щать жену и вообще жен­щин от труд­но­стей и опасностей.

При­бе­гаю в квар­тиру. Стучу, а мне сразу не откры­вают, жена полит­рука так рас­те­ря­лась, что ключ в обрат­ную сто­рону вер­тит, замок закли­нило, дверь не откры­ва­ется. Кое-как через дверь успо­коил её, мед­ленно и тихо ей ска­зал, как дверь открыть. Слава Богу, полу­чи­лось. Зашёл и вижу, что феми­нистка наша дро­жит от страха, свы­сока смот­реть и не думает, а, наобо­рот, вце­пи­лась в меня дро­жа­щими паль­цами и пла­чет. А была она в поло­же­нии. Так мне жалко её стало.

Быстро собрал чемо­дан её, поло­жил всё необ­хо­ди­мое, на мой взгляд. Надо идти, а у неё ноги под­ка­ши­ва­ются. «Голу­бушка ты моя, всё хорошо будет!» Под­хва­тил её на руки, понёс к машине вме­сте с чемо­да­ном. А она пла­чет, всё плечо у меня мокрое стало. Бед­ные наши жен­щины! Война —не жен­ское дело. Уса­дил её в машину, по голове, как ребёнка, погла­дил. И пошла машина с жен­щи­нами и детиш­ками в тыл, даже не успели мно­гие с мужьями попрощаться.

Военные действия

При­бе­гаю на плац, рота уже стро­ится. Из репро­дук­тора голос Моло­това о напа­де­нии Гер­ма­нии на нашу Родину. Перед строем — коман­дир полка. При­каз был кра­ток: «Задер­жать врага! Нано­сить врагу как можно больше урона, не щадя своей жизни!» Лица ребят суровы. Мы должны засло­нить собой наших жён, дети­шек, роди­те­лей. Кто, если не мы?

Впе­реди колонны высту­пила мото­ба­та­рея, танки. Ехали кило­мет­ров сорок.

Заняли огне­вую пози­цию по обеим сто­ро­нам дороги. Слева пятая рота, за ней танки, мото­ба­та­рея. Справа наша, чет­вёр­тая рота, и рота пуле­мёт­чи­ков. Око­па­лись для стрельбы с колена, про­дол­жаем углуб­лять окопы. Грунт мяг­кий —пашня. По цепи пере­дают: «Без при­каза не стре­лять! При­каз — три крас­ных ракеты!» А стре­лять-то и не в кого: нем­цев нет. Впе­реди в кило­метре лес и дальше на гори­зонте лес, а на пути, мет­рах в 350, дере­вушка. Домов два­дцать пять—тридцать.

Вдруг выле­тает из-за леса фашист­ский само­лёт «Рама», пус­кает по обеим сто­ро­нам дороги чёр­ные струи дыма. Кто-то крик­нул: «Газы!» А коман­дир: «Отста­вить газы! Сохра­нять спо­кой­ствие! Это всего лишь опо­зна­ва­тель­ный знак для фашист­ской артил­ле­рии — куда стре­лять!». Мне, несмотря на такой неве­сё­лый момент, стало чуток смешно. «Успо­коил» коман­дир: это не газы, а «всего лишь» по нам артил­ле­рия фашист­ская стре­лять будет. Пустяки, дело-то житей­ское. Смотрю, ребята тоже немного рас­сла­би­лись, кое-кто улыб­нулся даже.

И вот на гори­зонте стало видно пять фашист­ских бро­не­транс­пор­тё­ров, а за ними пехота. Страха я не чув­ство­вал, в памяти всплы­вали милые лица Галинки, дети­шек, роди­те­лей. Каза­лось, чув­ство­вал на плече слёзы жены полит­рука, как несу её, бере­мен­ную, с её уже замет­ным живо­ти­ком, бережно в машину, а она ищет моей муж­ской защиты. Чув­ство­вал гнев и жела­ние драться. Посмот­рел вокруг: у ребят на лицах было такое же настроение.

Колонна уже подо­шла на такое рас­сто­я­ние, что по Уставу огонь по про­тив­нику можно вести без при­каза. Но по цепочке пере­дают: «Без команды не стре­лять!» Это потому что колонна вошла в деревню, а там могли остаться мир­ные жители. Голова колонны вошла в деревню, начался пожар, заго­ре­лось несколько домов… Слышны стали душе­раз­ди­ра­ю­щие жен­ские крики… Това­рищ про­шеп­тал: «Вот гады, с бабами воюют!»

Колонна вышла из деревни. Три­ста мет­ров, две­сти пять­де­сят, две­сти… Руки дро­жат, но не от страха, а от напря­же­ния. И нако­нец три крас­ные ракеты! По колонне фаши­стов уда­рили враз наши танки, пушки, застро­чили «мак­симы», «Дег­тярёвы», и все стрелки пустили в дело бое­вую подругу — вин­товку. Вели при­цель­ный огонь.

Бой был горя­чий. Колонна фаши­стов раз­дво­и­лась, одни пошли направо, дру­гие налево, обходя нас с обеих сто­рон. Всту­пила в бой немец­кая артил­ле­рия, после под­держки её само­лё­тами «Рама» мы попали под ура­ган­ный артил­ле­рий­ский обстрел. Вышли у нас и патроны. Погиб на наших гла­зах коман­дир полка. Нако­нец при­каз: «Подо­брать уби­тых и ране­ных, отойти назад, к машинам!»

Отход обес­пе­чи­вали наши танки. Мы под огнём очень быстро, в брат­ской могиле, похо­ро­нили уби­тых, а ране­ных погру­зили в машины. Отсту­пать не хотели. Могу ска­зать от лица всех наших ребят, что готовы были бить врага голыми руками, такой гнев мы испы­ты­вали за их веро­лом­ное напа­де­ние. Ведь мы их не тро­гали, зачем они при­шли на нашу землю?! Но при­каз есть при­каз, мы пони­мали, что нужны бое­при­пасы: с голыми руками про­тив бро­не­транс­пор­тё­ров много не навоюешь.

Про­ехав кило­мет­ров два­дцать на запад, снова заняли обо­рону. Ране­ных увезли в тыл. Полу­чили бое­за­пас и око­па­лись. И снова колонна вра­гов. Всё повто­ри­лось. Тру­сов среди нас не ока­за­лось: каж­дый пятый пал в этих схват­ках, мно­гие были ранены. Глу­бо­кой ночью с болью мы оста­вили нашу пози­цию. Лавина фашист­ской армии хотела пройти по нашей земле побе­до­носно и легко. Но лёг­ко­сти у них не полу­чи­лось: мы сто­яли насмерть.

Ока­за­лось, что вокруг почти все —веру­ю­щие. Пра­вильно гово­рят: в око­пах ате­и­стов не было. В бой обычно шли с кри­ками: «Ура!», в атаку под­ни­ма­лись по при­зыву: «За мной, това­рищи!». Никто не кри­чал «Ком­му­ни­сты, впе­рёд!», как потом ино­гда писали, потому что это было бы очень стран­ным: а бес­пар­тий­ным— лежать, что ли?

При­шлось нашему под­раз­де­ле­нию выпол­нять очень много задач: немец­кие само­лёты выбра­сы­вали дивер­сан­тов. Нача­лись взрывы, под­жоги объ­ек­тов. Лазут­чи­ков нужно было обез­вре­дить. Участ­во­вали в воен­ных дей­ствиях. При­хо­ди­лось вести раз­ведку, ино­гда боем. Дей­ство­вали гра­на­тами РГД-34, не была дурой пуля, помо­гал и штык-молодец.

Как-то, поздно ночью, при­бе­жал к нам под­ро­сток лет четыр­на­дцати и рас­ска­зал, что неда­леко от желез­но­до­рож­ного полотна пря­чутся незна­ко­мые муж­чины с ящи­ками. Ока­за­лось, это немец­кие дивер­санты, пла­ни­ро­вав­шие взо­рвать мост. Мы их взяли. Пар­нишке пода­рили про­дукты, налили сгу­щён­ного молока во фляжку. Он был очень рад, что помог нам и пред­ло­жил остаться с нами вое­вать. Мы, конечно, по-доб­рому посме­я­лись и от попол­не­ния отказались.

Ну что ещё рас­ска­зать? Даль­ней­шие собы­тия такие были напря­жён­ные, что каза­лось, за сутки пере­жи­ва­ешь месяц. Это потому что за пле­чами сто­яла смерть. Так что, если всё рас­ска­зы­вать (а в памяти очень хорошо сохра­ня­ются такие экс­тре­маль­ные обсто­я­тель­ства), то, пожа­луй, мне бы при­шлось не днев­ник напи­сать, а роман целый. Но рома­нов писать я не умею. Что ска­зать? Вое­вал честно. Летели дни, месяцы. Това­рищи мои уже мно­гие погибли или были ранены, а я всё ещё оста­вался в строю. Нако­нец пуля настигла и меня. Дело было так.

Ранение

Про­хо­дила опе­ра­ция по выпол­не­нию при­каза: зайти в тыл к нем­цам и уни­что­жить два гар­ни­зона. В начале войны немцы ночью обычно все­гда спали, насту­пали только днём. Счи­тали, видимо, что ноч­ной отдых спо­соб­ствует здо­ро­вому образу жизни.

Ну а мы защи­щали род­ную землю, нам было не до здо­ро­вого образа жизни. Ночью мы уни­что­жили один гар­ни­зон. Опе­ра­цию закон­чили в четыре утра, а в это время уже светает.

При­шлось дне­вать в лесу, прежде чем про­ве­сти уни­что­же­ние вто­рого гар­ни­зона. И эта опе­ра­ция про­шла успешно. Только появи­лись ране­ные. Пере­вя­зали их, дви­ну­лись обратно.

Вдруг с пра­вого фланга под­хо­дит муж­чина лет шести­де­сяти пяти и рас­ска­зы­вает, что в пустой деревне (жители её поки­нули при наступ­ле­нии врага) фашист­ский отряд. Посо­ве­ща­лись мы и решили отпра­вить ране­ных под надёж­ной охра­ной в сан­часть, а осталь­ным пойти на новое зада­ние по своей ини­ци­а­тиве. Отряд фаши­стов был неболь­шой, и спра­ви­лись мы с ним отно­си­тельно легко. Нужно было воз­вра­щаться. Опе­ра­ция дли­лась больше запла­ни­ро­ван­ного вре­мени, сухой паёк кон­чился сутки назад. Мы были очень голодны. Во взя­том нами блин­даже рядом с дерев­ней были остатки пищи фаши­стов. Но как мы не хотели есть, никто из нас не смог заста­вить себя вос­поль­зо­ваться объ­ед­ками врага. А ничего дру­гого не было.

Воз­вра­ща­лись к части, брез­жил рас­свет. Как есть-то хоте­лось! Почув­ство­вали запах кухни и уже пред­став­ляли, как будем упле­тать кашу за обе щеки. Но запах каши так и остался запа­хом. Навстречу вышел лей­те­нант Галяс­ный с остат­ками сво­его под­раз­де­ле­ния: «Вам и нам коман­до­ва­ние при­ка­зало выбить нем­цев из деревни Кат­ково!» Остатки обеих наших рот пошли в бой. Для боль­шей части моих дру­зей этот бой был последним.

Мир­ных жите­лей в деревне не было, наши снай­перы успешно сняли часо­вых, кото­рые охра­няли спя­щих вра­гов. После пер­вых выстре­лов слад­кий сон нем­цев и их «здо­ро­вый образ жизни» потер­пели кру­ше­ние. Нача­лась оже­сто­чён­ная пере­стрелка. Мы брали один дом за дру­гим, уни­что­жая фаши­стов. На моих гла­зах гибли това­рищи. При­каз был почти выпол­нен, но из послед­него дома стро­чили немец­кие автоматы.

Крайне необ­хо­димо было уни­что­жить врага в этом послед­нем доме.

Я под­полз к дому под огнём, страха не было, я полз и думал только о том, чтобы не ранили раньше вре­мени, чтобы успеть пора­зить врага. Почему-то был уве­рен, что не погибну, я уже писал, что с дет­ства чув­ство­вал над собой покров. Может, это были молитвы род­ных и близ­ких, может, мой малень­кий анге­ло­чек, бра­тишка мой, Вова, молился обо мне. Но покров этот я чув­ство­вал точно.

Правда, в этот раз было пред­чув­ствие, что ранят. Я вое­вал прак­ти­че­ски без еди­ной цара­пины, а вокруг гибли и полу­чали ране­ния това­рищи. И вот перед этой опе­ра­цией, как обычно, почи­тал про себя молитвы, при­ло­жился к образку моего люби­мого свя­того Нико­лая Чудо­творца. Обра­зок этот у меня все­гда был с собой в нагруд­ном кар­мане, рядом с фото­гра­фи­ями род­ных. И вот хотите верьте, хотите нет, почув­ство­вал опас­ность, поду­мал, что ранят, наверное.

В общем, под­полз под огнём к дому прямо-таки чудом, потому что огонь был шкваль­ный, из всех окон— авто­мат­ные оче­реди. Ребята лежали—голов не под­нять. А я ползу себе и удив­ля­юсь: как заго­во­рён­ный —пуля не берёт. Ну, думаю, ещё немножко, помоги Гос­поди! Давай, Иван-кре­стьян­ский сын, защи­щай род­ную землю! Дополз до окна и бро­сил гра­нату внутрь.

Уда­рило меня что-то сильно в левое плечо, как обо­жгло. Да с такой силой, что отбро­сило от дома. Я поте­рял созна­ние. А в доме часть авто­мат­чи­ков погибли, но кто-то остался недо­би­тым. И вот меня попы­тался отта­щить в без­опас­ное место боец пятой роты. Но был убит насмерть. Веч­ная ему память! Имя его не полу­чи­лось у меня узнать.

Я потом думал, что такой долж­ник этому чело­веку! Теперь нужно мне было столько добра сде­лать, столько пользы людям при­не­сти! Чтоб не зря, зна­чит, он собой-то пожерт­во­вал! Вот так и живу теперь: за себя и за того парня.

При­шёл в созна­ние, когда ко мне под­полз боец нашей чет­вёр­той роты, Пепе­ляев Ефим Фёдо­ро­вич. Он был учи­те­лем из деревни Сер­гино, Нытвен­ского рай­она. Пере­та­щил он меня в канаву, но сам был ранен в пра­вую лопатку. И нако­нец, друг мой, Бел­кин Алек­сей Ива­но­вич (живёт сей­час в Соли­кам­ске), пере­та­щил меня через дорогу, под­нял и помог идти. Ребята к этому вре­мени завер­шили операцию.

Я при­шёл в себя, пере­вя­зали мне плечо, кро­во­по­теря была силь­ная. И пошёл я, под­дер­жи­ва­е­мый дру­гом, пока­чи­ва­ясь от сла­бо­сти, пеш­ком два кило­метра по тро­пинке к поле­вому гос­пи­талю. Живой!

У пала­точ­ного гос­пи­таля мы с Бел­ки­ным рас­ста­лись. Он — обратно в часть, а мне в одной из пала­ток сде­лали насто­я­щую пере­вязку, сест­ричка всы­пала три укола под­ряд. Врач нало­жил гипс на левую руку и плечо со сло­вами: «Ну вот, само­лёт готов, только крыло одно». И сразу после его слов раз­да­лись взрывы. Нале­тели на гос­пи­таль три фашист­ских бом­бар­ди­ров­щика, и мы ока­за­лись под смер­тель­ным грузом.

Когда стем­нело, остав­шихся в живых после бом­бёжки вывезли в пала­точ­ный гос­пи­таль на окра­ине Ржева. Через пару дней немцы бом­били и тут. В ту же ночь поез­дом доста­вили нас в город Воло­ко­ламск, спали на полу на про­сты­нях. А через сутки увезли в Казань. Как самых доро­гих гостей встре­тили нас в Татарии.

Ране­ние моё ока­за­лось тяжё­лым. Были повре­ждены кости и клю­чица. В пути из-за боль­шой кро­во­по­тери несколько раз отклю­чался — терял сознание.

В госпитале

Гос­пи­таль раз­ме­стили в быв­шей гости­нице «Совет». На чет­вёр­том этаже, в двух­мест­ном номере, то бишь палате, раз­ме­сти­лись мы втроём: стар­шина из Архан­гель­ска, мой одно­пол­ча­нин, коман­дир взвода Чек­ме­нёв, и я. Уко­лов мне наста­вили —неделю сидеть не мог. Напи­сал письмо домой.

От сла­бо­сти еле пере­дви­гался. Даже сидеть было тяжело, сяду, а в гла­зах мушки, в пот бро­сит, и я опять на постель упаду. Все­гда был силь­ным и креп­ким, и такая непри­выч­ная физи­че­ская сла­бость меня очень тяго­тила. Кор­мили хорошо, но аппе­тита впер­вые в жизни не наблю­да­лось. С тру­дом застав­лял себя немного съесть. Видимо, много лекарств при­нял, ток­си­че­ское дей­ствие какое-то навер­няка на орга­низм про­ис­хо­дило. Но, слава Богу, жив!

Через неделю — сча­стье! При­ез­жает ко мне в гос­пи­таль моя Галинка. Я даже пове­рить не мог, когда ска­зали, что жена ко мне при­е­хала. Пока сво­ими гла­зами не уви­дел, всё пове­рить не мог. Дома оста­ва­лась боль­шая семья: ста­рики, дети, млад­ший брат Витя. А глав­ное, все пути, дороги забиты людьми.

Но, когда она узнала, что муж близко, сразу при­няла реше­ние ехать ко мне. Думала ещё, что из гос­пи­таля, может, опять на фронт, под пули. Будет ли ещё воз­мож­ность уви­деться? Мои роди­тели, хоть и любили меня сильно, стали её отго­ва­ри­вать: дорога опас­ная, воен­ное время, да и денег нет. Слу­чись беда с ней, а они уже ста­рики, что с детьми-то будет. Но Галинка моя реши­тельно им отве­тила, что ничего с ней не слу­чится, а мужа она должна уви­деть. Любила она меня очень. Я вот, к слову, удив­ля­юсь ино­гда, что у моло­дых любовь быстро про­хо­дит. Думаю, если так быстро про­шла, то была ли она?

А у нас с Галин­кой так было: чем дольше были мы вме­сте, тем силь­нее любили друг друга. Так что чув­ство­вал я её самым род­ным чело­ве­ком на земле — как в Еван­ге­лии ска­зано: «Они уже не двое, а одна плоть». Да, это правда. Так я и чув­ство­вал. Есть много жен­щин, и я, как муж­чина, вижу, что есть много более кра­си­вых, чем моя Галинка. Есть много более умных, более оба­я­тель­ных, более строй­ных. Ну, каких там ещё? Но род­нее, чем она, моя жена, для меня нет никого. И не будет никогда.

То, что нас с ней свя­зы­вает: весна наша пер­вая, пер­вый поце­луй под ябло­ней, когда белый цвет осы­пал её, мою неве­сту, и наш пер­ве­нец, сыно­чек мой, и дочурка, тре­воги, и боли, и радо­сти — разве могу я это всё про­ме­нять на чужую кра­сотку? Смешно про­сто. Ну, а не удер­жусь от соблазна, кому боль при­чиню? Себе самому!

Ну с чем срав­нить-то? Я лучше за род­ным сто­лом из люби­мой тарелки да с люби­мыми людьми щи хле­бать буду, чем тай­ком в ресто­ране воро­ван­ным око­ро­ком давиться. Это как в чужом блин­даже объ­едки чужие под­би­рать. Ну мы ж нор­маль­ные мужики, объ­ед­ками не пита­емся. Ну так? Ладно, это что-то я пустился в лири­че­ское отступ­ле­ние. Да и срав­не­ния у меня не поэ­ти­че­ские. Но думаю, что от всего сердца напи­сал, пусть так и оста­нется, не буду зачёркивать.

Ехать Галинка решила крат­чай­шим путём: на паро­ходе из Чистых до Казани. Чтобы не отни­мать хлеб у детей, с собой почти не собрала про­дук­тов, взяла самый мини­мум. Дорога полу­чи­лась длин­ной и голод­ной, быстро кон­чился хлеб, кото­рый взяла из дома, хоть и рас­тя­ги­вала, сколько могла. Кто-то из попут­чи­ков, видя, что голо­дает она, делился с ней сво­ими при­па­сами. Но в то время все почти были голод­ными. Добра­лась нако­нец до госпиталя.

Меня ребята позвали: «Жена при­е­хала!» Я кое-как, поша­ты­ва­ясь, спу­стился, а часо­вой Галинку не пус­кает: «Не поло­жено! Не велено! Попа­дёт и вам и мне!» Ну, при­шлось его чуток отстра­нить. Говорю ему: «Бра­ток, ты меня не пугай, что попа­дёт. Мне уже и так попало—иначе бы в гос­пи­тале не лежал». Он скон­фу­зился: «Ладно, — шеп­чет, — идите тихонько, авось про­не­сёт, началь­ство не узнает».

Под­ня­лись ко мне в палату. Я на кро­вать упал, Галинка рядыш­ком на стул села. А тут набе­жало раненых—ну, со всего этажа, не знаю, как в палату вме­сти­лись. Все раду­ются, все хотят хоть сло­веч­ком с ней пере­мол­виться. Вот, дескать, и моя женушка, может, при­е­дет. Не дали нам и минуты вдвоём побыть. Засы­пали Галинку вопро­сами. А я, про­де­лав путь по лест­нице, немного отклю­чаться стал, голова кру­жится, только держу её за руку и как будто на небе­сах от сча­стья. Хорошо, что при­шла пожи­лая сани­тарка ‑тата­рочка. Зашумела:

— Да что ж вы дела­ете-то?! Да дев­чушка же на стуле еле сидит, того и гляди в обмо­рок упа­дёт! Блед­нень­кая такая! Устав­шая! Да поди и голод­ная! Ну что с вас, мужи­ков, взять, хоть чаем-то напо­или её? Нет?! Так! Все по пала­там! Сей­час, милая, я тебя покормлю. Доченька милая!

Мне так стыдно стало. Вот, думаю, не дога­дался, пер­вым делом покор­мить жёнушку. Одно изви­няет — сла­бость силь­ная. Рано, видимо, под­ни­маться и спус­каться мне по лест­нице было. Сани­та­рочка при­несла Галинке чаю, хлеба. Только вышла, пошли мужики наши в палату про­кра­ды­ваться. И каж­дый гостин­чик несёт, усо­ве­стился, зна­чит, решил под­кор­мить гостью. Поти­хоньку на тум­бочку поло­жат и, скон­фу­жен­ные, скро­ются. Ну, ни дать ни взять — пар­ти­заны или раз­вед­чики на спец­за­да­нии. Столько натас­кали, что обрат­ная дорога у Галинки сыт­ная была. Да и домой полу­чи­лось гостинцы довезти.

Увела нянечка её к себе ноче­вать, на свою кро­вать поло­жила, а сама и не спала всю ночь. Очень доб­рая была. А утром пови­да­лись мы только пол­ча­сика. Нужно было жене успеть на обрат­ный паро­ход, а путь вверх по реке ещё длин­нее. Но успела она мне все ново­сти рас­ска­зать, про дети­шек милых, про роди­те­лей, про школу нашу. Обня­лись осто­рожно на про­ща­ние, поце­ло­ва­лись. Тут уж, как раньше, не могла она у меня на шее повис­нуть, а я не мог её на руки под­хва­тить: сам пока на ногах еле дер­жался. И поехала моя люби­мая жёнушка назад, домой.

У фрон­то­вого друга ока­за­лись кости целыми, и рука быстро зажила. Через неделю про­во­жал его обратно, в полк. Больше мы с ним не уви­де­лись. Позд­нее узнал о его гибели. Мне же дали месяч­ный домаш­ний отпуск, а потом нужно было на комис­сию, так как моё ране­ние ока­за­лось тяжёлым.

При­шла пора мне оста­вить гос­пи­таль. Надел ботинки с обмот­ками (сапоги отдал ухо­див­шему на фронт другу), зашто­пан­ную серую шинельку, ста­рые штаны и гим­на­стёрку. Дали мне паёк на двое суток, и отпра­вился я домой. Путь был недо­лог: Казань — Арыз — Вот­кинск. До Лысьвы пеш­ком. Нашёл попут­ную под­воду, позво­нил в свой сель­со­вет: еду из Лысьвы. Хотел обра­до­вать род­ных. И вот когда до дому оста­ва­лось кило­метра четыре, гляжу: бежит мне навстречу моя Галинка, а за ней бежит, спо­ты­ка­ясь, мама моя. При­шли домой. Слёз жен­ских было море. Не знали, куда поса­дить, чем накор­мить от радо­сти. Сыно­чек узнал отца, а вот малень­кая дочурка отвыкла от меня, дичи­лась сна­чала. Но быстро вспом­нила и признала.

Нестроевая служба и семья

На комис­сии ска­зал, что чув­ствую себя пре­красно и готов идти на фронт, очень хочу вер­нуться в род­ной полк. Но мне отве­тили, что отво­е­вался я. Выдали справку: годен к нестро­е­вой службе в период воен­ного вре­мени в тылу.

Отпра­вили меня в учеб­ный бата­льон для под­го­товки ново­бран­цев. Коман­ди­рами отде­ле­ний были фрон­то­вики, все, без исклю­че­ния, вое­вав­шие на фронте. Коман­дир учеб­ного бата­льона, лей­те­нант, только что, как и я, при­быв­ший из гос­пи­таля, ходил с палоч­кой. Начал я рабо­тать. Лич­ный состав учеб­ного бата­льона полу­чал хоро­шую под­го­товку, потом шли бла­го­дар­ствен­ные письма с фронта.

Появи­лась воз­мож­ность при­везти семью, и я, с раз­ре­ше­ния коман­до­ва­ния, поехал за женой и детьми. Роди­тели мои при­няли это «в штыки». Как это можно уво­зить детей в воен­ное время из деревни, где есть корова, кар­тошка, овощи с ого­рода. Но Галя реши­тельно настро­и­лась ехать. Мы так натос­ко­ва­лись друг по другу, что она наот­рез отка­за­лась жить порознь. Ста­рики стали про­сить хоть детей оста­вить, но Галя не согласилась.

При­е­хали в бата­льон, дали нам ком­нату в обще­жи­тии, где жил команд­ный состав части. Мои сослу­живцы с неж­но­стью отнес­лись к моим детям, так как мно­гие жили раз­дельно с семьёй и ску­чали по детиш­кам. У одного из наших ребят, стар­шины, погибла семья: жена и малень­кая дочь. Она была ровес­ни­цей нашей четы­рёх­лет­ней Надюшке, и стар­шина очень при­вя­зался к дочурке, все­гда встре­чал её гостин­цем. Если нечем уго­стить, так хоть кусо­чек сахара даст. Погла­дит её по куд­ря­вой голо­вёнке, а у самого в гла­зах такая боль…

Надюша, хоть и малышка, чув­ство­вала его любовь и тоску. Ста­ра­лась его пора­до­вать, при­лас­кать. Уви­дит изда­лека и бро­сится к нему, кри­чит: «Милый мой стар­шин!» А как-то раз я уви­дел, что сидит наш стар­шина на лавочке за сире­нью, в сто­роне от люд­ских глаз, и рыдает, закрыв лицо руками, только плечи вздра­ги­вают. А рядом с ним сидит моя кно­почка. Сидит как взрос­лая. Рукой щёку под­пёрла, а дру­гой ручон­кой гла­дит стар­шину по плечу. Утешает.

Устро­или мы детей в дет­ский сад, сдали туда же их про­дук­то­вые кар­точки, как и пола­га­лось. Я весь день на службе, кор­мили нас в сто­ло­вой бата­льона. Галя нашла работу в школе. При­ве­дёт она детей из садика домой, доста­нет свою пайку хлеба, а ребя­тишки уже про­го­ло­да­лись, смот­рят на хлеб голод­ными гла­зами. Она, как мать, им всё и отдаст. Я со службы позд­нее при­хо­дил. Сна­чала и не понял ничего, только смотрю: худеет моя Галинка, а мне ни звука. Что такое? Потом дога­дался. Надо было что-то делать, а то она довела себя до полу­об­мо­роч­ного состояния.

С коман­ди­ром пого­во­рил, и мне раз­ре­шили брать про­дукты сухим пай­ком домой. А то видан­ное ли дело: сам сыт, а жена с детьми голод­ные. Так что мой паёк начали мы делить на всю семью, стала моя жёнушка пове­се­лее. Ну а мне не при­вы­кать к труд­но­стям, под­тя­нул ремень потуже. Вспом­нил, как в дет­стве маме гово­рил: «Были б кости, мясо нарас­тёт!» Навсе­гда запом­нил я, как настав­лял за сто­лом сынишка сест­рёнку: «Ты не чисти, Надя, кар­тошку, ешь её с кожу­рой, пуще наешься!» Только начал я над две­рями, куда ключ от квар­тиры клали, нахо­дить гостинцы: завёр­ну­тые в бумагу лом­тики хлеба, кусочки сахара, кар­то­фе­лины. Это ребята, дру­зья мои, решили нас под­карм­ли­вать. Так и жили.

Меня все­гда тро­гали вза­и­мо­от­но­ше­ния моих детей. Это, конечно, была заслуга Гали. Она ино­гда ухо­дила на уроки во вто­рую смену, остав­ляя дети­шек одних, и строго вну­шала дочке бес­пре­ко­словно слу­шаться стар­шего брата. Сыну же отдельно нака­зы­вала, что он, как взрос­лый, дол­жен отве­чать за млад­шую сест­рёнку. А раз­ница была всего в два года.

В дет­ском саду стар­шие ребята помо­гали накры­вать на столы, так Вита­лик обя­за­тельно бегал про­ве­рить, всё ли дали сест­рёнке. При­чём, если давали слад­кий чай или ком­пот, он при­но­сил ей самую боль­шую кружку, а если про­сто чай с кон­фет­кой, то кружку при­но­сил малень­кую, пусть ей слаще будет. Помо­гал сест­рёнке раз­деться, одеться, сле­дил, чтобы шарф не забыла повя­зать. Надя с гор­до­стью рас­ска­зы­вала дома, как Вита­лик забо­тится о ней и никому не даёт в обиду. А мы с Галин­кой слу­шали этот бес­хит­рост­ный рас­сказ, пере­гля­ды­ва­лись и радовались.

Летом мы сумели поса­дить немного кар­тошки в поле, и это стало нам хоро­шим под­спо­рьем. Галя съез­дила с детьми в деревню, к дедушке и бабушке, ребя­тишки окрепли на све­жем воз­духе и дере­вен­ской пище. Осе­нью Вита­лику нужно было идти в пер­вый класс. Роди­тели наши стали про­сить, чтобы раз­ре­шили мы сыну пожить у них и пойти в школу, где когда-то мы с Галей рабо­тали. Галя пони­мала, как трудно будет ей успе­вать отво­дить сына в школу, дочь в садик, а потом самой бежать на уроки. А я не мог помочь, потому что обя­зан был к подъ­ёму сол­дат (к шести утра) быть в части.

Гале Виталька был осо­бенно дорог, так как, когда я ушёл слу­жить, она невольно дели­лась с сыноч­ком своим оди­но­че­ством, тос­кой по мужу, невзго­дами на работе и в боль­шой семье. Только при нём она могла попла­кать, а он, как будто всё уже пони­мал, заби­рался к ней на колени, обни­мал, уте­шал, как мог. Скрепя сердце, обли­ва­ясь сле­зами, вер­ну­лась Галя ко мне с одной Надей, без Виталика.

Почти сразу мы поняли, что нужно везти сына назад. Надюша пла­кала без брата, и мы слиш­ком сильно тос­ко­вали по нашему Витальке. Но ехать нам за ним не при­шлось. Через две недели бабушка сама при­везла внука к нам. Ска­зала, что он ночи не спал, всё пла­кал, ску­чал. И бабуш­кино сердце не выдержало.

Но доро­гой Виталька сильно про­сту­дился, видимо, ещё ска­за­лись его пере­жи­ва­ния в раз­луке с нами. Он забо­лел вос­па­ле­нием лёг­ких. Участ­ко­вый врач ничего не смог сде­лать, тем­пе­ра­тура лезла за сорок гра­ду­сов. А участ­ко­вый смот­рел на нас холодно и невоз­му­тимо, повто­рял, что мы слиш­ком бес­по­кой­ные роди­тели и если ребё­нок умрёт, то, зна­чит, меди­цина ока­за­лась бес­сильна и нечего тут исте­рики устра­и­вать. Я вспы­лил и отве­тил, что мы отка­зы­ва­емся от его услуг. Пере­вер­нул весь город и при­вёз про­фес­сора. Он осмот­рел нашего сыночка, воз­му­тился непра­виль­ным лече­нием и забрал сына к себе в больницу.

Позд­нее я узнал, что по какому-то стран­ному сов­па­де­нию, после моего столк­но­ве­ния с участ­ко­вым вра­чом, под угро­зой ока­за­лась жизнь его соб­ствен­ной дочери. И когда я встре­тил этого чело­века год спу­стя, он очень изме­нился. На паци­ен­тов больше не смот­рел холодно и невоз­му­тимо. Видимо, соб­ствен­ные скорби изме­нили его и научили сочув­ствию и сопереживанию.

Около месяца про­был сынишка в боль­нице, стал поправ­ляться. Галя наве­щала его каж­дый вечер, я тоже часто при­хо­дил к сыночку. При­вели Надю пови­даться с бра­том. Она ему очень обра­до­ва­лась. А потом угля­дела на столе кусочки хлеба с мас­лом. У Витальки не было аппе­тита, и он ел плохо, а Надя очень уди­ви­лась, что кто-то может отка­заться от такого лаком­ства по соб­ствен­ному жела­нию. И Вита­лик, про­зрач­ный и сла­бень­кий от болезни, как и раньше, начал уха­жи­вать за сест­рён­кой и уго­щать её этими тоню­сень­кими лом­ти­ками хлеба с едва замет­ным слоем масла.

Он ста­ра­тельно кор­мил сест­рёнку, а я смот­рел на них и чув­ство­вал, как будто время уно­си­лось вспять. И я снова вижу моего Вову, кото­рый из послед­них сил забо­тится о том, чтобы уте­шить меня и, сго­рая от жара, про­тя­ги­вает мне своих люби­мых Зайку и Лёву. С тру­дом удер­жался, чтобы слеза не пока­ти­лась по щеке, чтобы не поме­шать радо­сти встречи моих детей.

Нако­нец Вита­лика выпи­сали. Он посте­пенно, очень мед­ленно, выздо­рав­ли­вал. Галя стала зани­маться с ним дома по про­грамме пер­вого класса, чтобы он не поте­рял этот учеб­ный год. Учился сынок с удо­воль­ствием. Как и я, он быстро научился читать. И по вече­рам читал сест­рёнке книжки.

Чтобы вос­ста­но­вить здо­ро­вье сына, нужно было уси­лен­ное пита­ние. Но шла война. О том, чтобы отпра­вить Вита­лика к роди­те­лям, вопрос больше не стоял, было понятно, что это невоз­можно. Неужели нам при­дётся рас­статься и жена с детьми уедут в деревню? Как ни тяжело было мне это, но ради здо­ро­вья сына, я уже скло­нялся к такому вари­анту. И тут на помощь при­шли мои роди­тели. Они без нас вырас­тили тёлочку, кото­рая стала давать молоко.

И мой отец при­вёл её к нам пеш­ком, пере­прав­ля­ясь через боль­шие и малые реки, через Ураль­ские горы в такое страш­ное и голод­ное воен­ное время. Делился потом, что осо­бенно опа­сался скры­ва­ю­щихся в лесах голод­ных дезер­ти­ров. Но Бог мило­вал. Ноче­вать с коро­вой его не все, но пус­кали. Дели­лись скуд­ной едой, а он моло­ком. И, как мог, помо­гал по хозяй­ству, где была нужда в муж­ских руках на вдо­вьих подво­рьях. Так и при­шли они к нам вдвоём с моло­дой Бурён­кой. Об этом путе­ше­ствии можно было бы напи­сать отдель­ную книгу. В ноги покло­ни­лись мы моему отцу. Не было цены его муже­ству, этому, прямо ска­зать, геро­и­че­скому поступку ради внуков.

Нашёлся сарай­чик для нашей Бурёнки, ребята помогли заго­то­вить сено. Мно­гие были из деревни и за годы войны соску­чи­лись по кре­стьян­ской работе, так что про­сить особо не при­шлось, все сами напе­ре­бой помощь пред­ла­гали. Бурёнка была ещё моло­дой, в дороге, видимо, натер­пе­лась, стала пуг­ли­вой. Для того, чтобы её подо­ить, при­хо­ди­лось её при­вя­зы­вать за рога и зад­ние ноги. Но она всё равно ухит­ря­лась ляг­нуть подойник.

Галинка, однако, была не про­мах. Я потом сме­ялся: «Моя жёнушка и тигра бы укро­тила ради дети­шек, а тут всего лишь Бурё­нушка». Галя быстро нашла под­ход к корове, и она стала спо­кой­ной и больше не ляга­лась. Пошёл у них с женой такой мир, что Бурёнка за ней была готова на край света идти. Даже, навер­ное, повто­рить такое же путе­ше­ствие согла­си­лась бы.

Очень нам помогла наша Бурё­нушка. Вита­лик на пар­ном молоке быстро окреп. А Надюшка и вообще была готова пить молочко и утром и вече­ром. Корова наша, ока­за­лась, стель­ная. В конце марта она родила бычка. Погода сто­яла ещё холод­ная, холодно было и в хлеву. При­несли мы телё­ночка в ком­нату, чтобы обсу­шить и обо­греть. Я отго­ро­дил для бычка сун­ду­ком угол у печки, и мы с женой отлу­чи­лись по делам.

Бычок быстро осво­ился, выско­чил из сво­его уголка и стал бегать по всей ком­нате. Ста­рался посо­сать уголки покры­вал на постели. Надюшка забра­лась на кро­вать и испу­ганно коси­лась на телёнка. А бра­тик обло­жил сест­рёнку подуш­ками, отго­нял от неё бычка. Ещё бычок посто­янно делал лужи, и маль­чик, чув­ствуя ответ­ствен­ность за поря­док в доме, ходил за ним с тряп­кой, выти­рая. Так и встре­тил нас на посту с тряп­кой, охра­няя сест­рёнку. Мы с тру­дом удер­жа­лись от смеха, глядя, как вели­че­ственно вос­се­дает Надюшка в подуш­ках, а Вита­лик, как часо­вой, охра­няет её покой и зати­рает лужи. Такими друж­ными росли наши дети.

Вот так и дожили мы до дня Победы! Но демо­би­ли­зо­вали меня только 15.08.1946 года. И вот сего­дня, 16.08.1946 года, моя тол­стая кожа­ная тет­радь, как спе­ци­ально, подо­шла к концу. Надо будет при­об­ре­сти новую тет­радь и вести днев­ник дальше. Жизнь-то про­дол­жа­ется. Только теперь это будет уже совсем дру­гая исто­рия — мир­ная. Как я рад, как счаст­лив, что со мной в эту мир­ную жизнь всту­пает моя люби­мая семья! Помоги нам, Господи!

Наверное, не найдется в России человека, который бы хоть раз в жизни не слышал русской народной сказки. Любимые народные истории передаются из поколения в поколение, приучая людей с самого детства к устному народному творчеству. Именно сказки повлияли на создание множества мультиков, фильмов и спектаклей. Главные герои не только олицетворяют общую картину мира, но и обучают, а также наглядно показывают слушателю положительные и отрицательные стороны своего характера. Так, в знаменитом русском сказании о Чуде-юде описание Ивана крестьянского сына показывает, что даже самый младший и недооцененный ребенок, может с легкостью превратиться в настоящего героя.

Образ Ивана в русских сказаниях

Многие любители народного творчества могут заметить, что имя Иван самое распространенное в русских былинах и сказаниях. В фантастических народных историях образ Ивана олицетворяет бесстрашие и отвагу, ведь он без сомнения убивает всех врагов. Нередко это имя ассоциируют с обычным деревенским парнем, который, несмотря на свою простоту, добивается больших успехов.

Иногда образ Ивана имеет некий показатель лени и слабоумия. Однако во всех сказках Иван выступает в качестве положительного героя, который меняется в лучшую сторону и раскрывается совершенно по-другому. Если рассматривать описание Ивана — крестьянского сына, то можно заметить, что с самого начала герой показался достаточно слабым, раз его не хотели брать с собой, но храбрым и упрямым. Его не остановил страх перед чудовищем, а чувство долга перед родиной заставило юного крестьянина отправиться в бой.

Краткое содержание сказки

Чтобы составить точное описание Ивана-крестьянского сына и Чудо-юда, нужно обратиться к самому народному сказанию. История носит фантастический характер, но вполне реальную человеческую храбрость. Народное сказание начинается с описания жизни обычных крестьян, которые трудились на полях не покладая рук, пока не пришла в царство беда.

Чудовище, которого не видывал свет, стало нападать и уничтожать города и села. И вот в одной из семей решили два брата пойти и защитить свое государство, младшего брата Ивана брать не хотели, но парень не отступал и напросился в поход. Дойдя до места боя, братья устроили привал и договорились дежурить по очереди. В первую же ночь первый брат собрался дежурить, но уснул, и Ивану пришлось самостоятельно вести бой с чудовищем.

На вторую ночь остался дежурить второй брат и тоже задремал, а Иван опять дрался с Чудом-юдом в одиночку. Чем больше юноша отрубал голов, тем больше их становилось с каждым днем. На третью ночь настала очередь самого Ивана. Но у чудовища было столько голов, что парень не мог справиться в одиночку. Звал он старших братьев на помощь, но они не спешили – спали, пока Иван шапку не бросил.

Одолели три брата Чудо-юдо и решили уже домой возвращаться. Но младший брат почувствовал неладное и решил вернуться на место битвы и, переплыв реку, увидел царство чудовища. Подойдя к месту жительства Чуда-юда, Иван услышал, что там жили мать и жены невиданного существа, которые готовили коварный план погубить братьев. Внимательно выслушав все коварные идеи, Иван вернулся к братьям, и они отправились домой. Младший брат помог обойти все ловушки чудовищ и благополучно вернуться домой. Нужно заметить, что если бы не Иван – крестьянский сын (описание героя подробно рассмотрим в этой статье), то братья бы пали от лап чудовища еще в начале сказки.

Семья героя

Рассматривая общую картину жизни Ивана, нужно отметить, что он рос в обычной крестьянской семье с отцом и матерью и двумя старшими братьями. Удивительно, но имена старших братьев в самом сказании не указаны, что выделяет Ивана из общего народного рассказа. Хорошо прослеживается уточнение социального статуса парня: Иван – крестьянский сын. Описание главного героя с самого начала показывает, что юноша был небогат материально, но очень богат внутренне.

Именно бесстрашие и желание помочь своей семье подтолкнули Ивана отправиться в поход вместе с братьями. Родители не стали удерживать сыновей, понимая, что, если ничего не предпринять, могут погибнуть все.

Безответственность

Как ни странно это звучит, но, прибыв на место боя, старшие братья поступили весьма непредусмотрительно. Распределив ночи дежурств, в первую же ночь первый брат засыпает, показывая себя с безответственной стороны, но не Иван, который всю ночь не смыкал глаз. Даже увидев то, что старший брат спит, юноша не стал его будить, а взялся сражаться с чудовищем в одиночку. Это показывает глубокое уважение младшего по отношению к старшему.

Отслеживая описание Ивана-крестьянского сына и Чудо-юда, можно увидеть смелость, храбрость и желание победить врага у первого, а также коварство и силу второго. Но даже победив его, Иван не стал попрекать брата в неосмотрительности, показывая самоотдачу в любой ситуации.

На вторую ночь средний брат поступил точно так же, как старший. Вместо того чтобы стоять на страже, он просто уснул, забыв о том, что случилось в первую ночь. Пришлось Ивану самому сражаться и во вторую ночь, даже несмотря на то, что у чудовища было еще больше голов, чем прежде, он не побоялся и вновь вступил в бой.

Предательство

На третью ночь настало время Ивана следить за чудовищем. И вот в полночь показалось Чудо-юдо, еще сильнее и злее. Долго продолжался бой между ними. Сложная была битва, и Иван почувствовал, что одному ему не справиться. Он отрубал головы чудовищу, а их становилось еще больше. Стал Иван звать на помощь братьев, но ни один не откликнулся, крепко спали они. Снял юноша рукавицы и стал бросать в домик, где отдыхали старшие. Но они не откликались. Тогда бросил Иван шапку, и только тогда нарушил крепкий сон братьев, и они пришли ему на помощь и вместе дружно одолели чудище.

Нужно отметить, что ни один из старших братьев не проявил благодарность Ивану и не пошел на дежурство вместе с ним. А он, в свою очередь, попросил братьев о помощи, только понимая, что если не справится, то погибнут все. Это дает наглядный пример, каким был Иван – крестьянский сын. Описание его действий характеризует героя как доброго и отходчивого парня, который не думал о себе в момент сражения, а беспокоился за судьбы людей в своем городе. Он не обвинял своих братьев в предательстве и безответственности, а разделил с ними радость победы.

Хитрость

Победа над злым чудищем казалась окончательной. Но Иван понимал, что где-то за рекой есть царство злодея. Когда братья засобирались домой, юноша попросил время, чтобы пойти на место боя и отыскать платок. Это показывает, каким был Иван – крестьянский сын. Описание героя говорит, что он был далеко не глупым человеком и, несмотря на юный возраст, мог думать и анализировать ситуацию. Отправившись в царстве чудища, Иван оказался прав.

У чудовища были две жены и мать, которые планировали месть ненавистным братьям. Услышав все запланированные пакости, Иван вернулся к братьям и не сказал ни слова. Они отправились домой, а по пути младший брат всячески отводил их от всех невзгод, не дав коварным мстителям погубить их. Это показывает, что Иван достаточно скромен и не стал показывать то, что он все предусмотрел заранее. Они спокойно дошли до дома и стали героями.

Даже краткое описание Ивана — крестьянского сына показывает всю картину доброго и нетщеславного парня. Он действовал исключительно в интересах жизни своей семьи и своего народа, не ожидая похвалы и одобрения.

Описание Ивана — крестьянского сына

Рассматривая общую картину сказки, можно заметить, как растет в глазах слушателей Иван. В начале сказки он предстает как самый младший. Этим автор хотел подчеркнуть юность главного героя, который «напросился» со своими братьями, а это означает, что возраст героя не подходил под стандарт русского мужчины, способного на сражение. Уже позже в сказке отмечается чуткость молодого парня, который увидел, что старший брат заснул. Описание характера Ивана — крестьянского сына дает понять, что парень, несмотря на возраст, умел принимать самостоятельные решения. Он не стал будить ни одного из братьев, а сам ринулся в бой.

Главный герой демонстрирует, что не обязательно быть большим и сильным, чтобы быть храбрым и отважным. Отчетливо герой показывает уважение к старшим, которых во все времена уважали и почитали. Иван не принял поступок братьев за предательство, а с уважением отнесся к безответственности старших.

После последнего боя Иван проявляет смекалку и остроту ума. Он решает проверить, а действительно ли бой окончен, и отправляется в царство чудовища. Благодаря этому он очередной раз спасает братьев и не требует похвалы и признания, что показывает скромность главного героя и его желание помогать безвозмездно. Описание Ивана крестьянского сына из сказки служит не только захватывающим сказанием, но и показателем настоящего мужчины. Герой наделен невероятным количеством положительных сторон, которые присущи человеку во все времена.

Внешность Ивана

Благодаря знаменитой сказке можно представить подробное описание Ивана – крестьянского сына, но не его внешности. Ведь сказание позволяет слушателю самому вообразить главного героя и построить гипотезу о его внешнем виде. Так как Иван — самый младший сын, то можно предположить, что это парень невысокого роста или юноша в самом рассвете сил.

Братья отправляются из отчего дома, что означает отсутствие специализированной одежды для войны. Поэтому, скорее всего, Иван был одет в обычную крестьянскую рубашку, штаны и лапти. На голове, судя по сказанию, у Ивана шапка. Художники изображают главного героя по-своему, ровно так же, как и слушатель восхитительного народного творчества. Поэтому описание внешности Ивана — крестьянского сына не имеет однозначного образа.

Вывод

Народные сказки всегда являлись примером поведения, формируя в каждом человеке общую картину мира и поступков. Именно поэтому сказки так важны для каждого человека, будь то маленький ребенок или уже взрослый слушатель. Описание Ивана — крестьянского сына дает людям прекрасный пример того, какими чертами характера должен обладать человек, чтобы, несмотря на возраст и социальное положение, уметь легко превратиться из простого крестьянина в настоящего героя.

1

Подвиг Ивана – крестьянского сына на реке
Смородине

Сказка «Иван — крестьянский сын и Чудо-юдо»
знакомит с новым типом героя — чудеснорожденным или перерожденным богатырем. В
прямой связи с типом героя находится и центральное событие — бой с чудищем
(Змеем) и победа над ним.
Самым важным кульминационным моментом сказки
является подробное рассмотрение события боя-поединка между богатырем и чудищем.
Это событие, сохраненное и видоизмененное, многократно повторяется в древнем и
средневековом эпосе.
            Главное событие происходит на
Калиновом мосту. Это мост через реку Смородину. То есть, это граница. У моста
находится избушка на курьих ножках. Это вход в иной мир. Значит, братья
находятся на границе с иным миром. Еще сказано: «По всему берегу кости лежат
человечьи, все вокруг огнем сожжено». По сказке — кости, черепа — это признак
мира смерти.
Называние реки — Смородина, корень у слова «смородина»
— «мор», «смород». Однокоренные слова к корню «мор» : умора, умереть, морить;
мор это голод, когда все умирают; говорят: великий мор напал.
Еще есть такие пары слов: берег — брег, ворог —
враг, а смород -соответствующее слово — смрад. Река Смородина — это река
смрада, мора, смерти. В славянской мифологии это огненная река, она разделяет
мир живых и мир мертвых подобно тому, как в подземном царстве Аида течет река
Ахеронт. Река Смородина течет в нижнем мире, т. е. уже в мире потустороннем.
Значит, бой происходит как бы уже в ином мире; на далекой границе.
           Поступки главного героя и его
противника легко сопоставляются в процессе проведения наблюдений над языком
сказки, например:
Иван и его родственники: не ленились, трудились,
пахали, засевали, затужили, загоревали, пойдем биться насмерть, вернулись,
стали поле пахать.. .
Чудо-юдо и его родственники: собирается напасть,
разорил, разграбил, вогнал в сыру землю, свистом оглушает, жжет, палит…

2

Что  выделяет Ивана среди других сказочных
героев

Нетрудно
заметить, насколько по-разному «звучат» сами действия героев. Даже в названиях
действий чувствуется отрицательное отношение создателей сказки к противникам Ивана
и уважительное, любовное — к Ивану- крестьянскому сыну.  Особенности языка
сказки отражают отдельные слова и выражения: жили-были, не ленились, трудились,
пахали, засевали, напасть, истребить, спалить, затужили, загоревали, утешают,
не горюйте, биться насмерть, не тосковать, удерживать, отговаривать, снарядили,
мечи булатные, котомки, хлеб-соль.. . Эти слова, столь важные для народной речи
и для народной сказки, емки и полны чувств. Это простые русские слова, но как
верно передают они события, которые происходят с героями.
        — Не горюйте, батюшка и матушка, пойдем
мы на Чудо-юдо, будем с ним биться насмерть. А чтобы вам одним не тосковать, пусть
с вами Иванушка останется: молод еще, чтоб на бой идти.
        — Нет, — говорит Иван (подчеркнем, что
там, где он принимает важное решение, его называют уже не Иванушкой, а Иваном)
, — не к лицу мне дома оставаться да вас дожидаться, пойду и я с Чудом-юдом
биться!
То же можно наблюдать и в разговоре братьев со
старухой, но вот иной диалог — с врагом. Через речь героя мы можем сказать, что
держится он смело, с достоинством, вместе с тем скромно.
Вся сказка идет на постоянном сопоставлении,
вернее, противопоставлении слов и поведения Ивана и Чуда-юда в бою и перед боем
(скромность и хвастливость, доброта и жестокость, честность и коварство и т.
д.), поведения Ивана и его братьев, их отношения ко всему окружающему. Сами
качества при этом нигде не называются, до них читатель должен додуматься,
заметить их. Главный герой терпелив, бьётся с врагом насмерть, не говорит о
победах до поры, сам урезонивает своего хвастливого противника. Его речь
спокойна и полна достоинства.

Иван — самое
«русское» из всех имен, почти нарицательное — именно так его интуитивно
воспринимает большинство людей — и не только на пространстве русской культуры.
В имени Иван выделяются разнообразные показатели, но основные, присущие именно
Ивану, — это «хороший» и «простой». Дополняют и развивают общую картину
качества: красивый, светлый, безопасный, надежный,  радостный, яркий,
добрый и величественный. Распространенное русское имя. До 1917 г. каждый
четвертый крестьянин звался Иваном. Затем наступил резкий спад популярности
этого имени, а сейчас наблюдается медленный, но непрерывный подъем этого имени.

Образ Ивана – крестьянского сына в русских
сказках.

Подготовил ученик 6г класса Карасёв Иван

Учитель Чекманова Е.Н.

2016г.

СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Подвиг Ивана – крестьянского сына на реке
Смородине                 с.1

Что выделяет Ивана среди других сказочных
героев                        с.2

Войти через Google

или

Запомнить меня

Забыли пароль?