Рассказ про лану и сашу

Кажется, пронесло…Стучу по дереву…

Уже второй день моя подруга в сознании. Может внятно отвечать и даже сама спрашивает. Позади почти десять дней страха, что не выкарабкается. Тьфу-тьфу-тьфу, выкарабкивается! И я имею полное право рассказать о ней: она того стоит.

…После 4-го класса нашу переполненную школу значительно проредили: в микрорайоне открылась ещё одна средняя школа. Вот её и укомплектовали учениками других школ. Из параллели 5-х классов нашей школы, например, сделали вместо четырех – три класса. Кое-кто добровольно перешёл в новую школу – было ближе. А оставшихся перетасовали, и получились 5-А, 5-Б и 5-В классы. Исчез 5-Г класс. Так в мой родной В-класс влилась она, Светка, Света, Светлана, а в старших классах – Лана. Такова была её воля:

— Зовите меня Лана. А то Светок в классе аж три!

Так почти официально, потому что и некоторые учителя присоединились, она стала Ланой. Эти пришлые, как мы их называли, из Г-класса, сначала держались особняком: все-таки относительно новенькими были. Ну, а потом все стало на свои места.

В шестом классе мы со Светой уже были подругами. Как это бывает в школе, подругами – значит, всегда вместе. Мы одержали первую победу: упросили, потому что каждый день ходили за классным руководителем и ныли, чтобы нам разрешили сидеть за одной партой. И терпение у нашей классной лопнуло: она разрешила. Но – на первой парте перед столом учителя. Это потом мы поняли, что не такое уж счастье сидеть перед учителем. Хоть и за одной партой. В школу мы приходили вместе: встречались на перекрестке, поджидая одна другую. И всегда находились новости. Хотя расставались мы обычно после 6-7 часов вечера. Из школы заходили то к ней, то ко мне. Обедали. Честно мыли посуду и делали уроки. Их мы делали всегда. Сделаем – и свободны. Мы читали вслух. Пристрастились читать в лицах. У Светы здорово получалась мужская партия. Помню, как она вошла в роль Тараса Бульбы и заорала:

— А поворотись-ка, сынку!

У меня очень жалобно, потому что Светка шмыгала носом, значит, точно жалобно, получался последний монолог Джульетты. Однажды за таким чтение нас застал папа Светы. Он почему-то зашёл домой раньше времени, ну, и услышал мои страдания, то бишь, страдания Джульетты. А папа у Светы был полковник в отставке. Слёз и страданий органически не выносил. Ну, он и влетел в комнату Светы с очумелыми глазами:

— Что тут происходит, девки? Кто умер?

Узнав в чём дело, он чертыхнулся и вышел, бормоча что-то себе под нос.

На следующий день Света мне рассказала, что он так и ушёл, забыв, за чем приходил. Это он сам за ужином маме Светы рассказал. Мои родители не заставали нас за таким чтением. И поэтому удивились, когда узнали, что нас со Светой пригласили в спектакль «Снежная королева», который к Новому году ставили старшеклассники. Тогда мы только привыкали к таким словам, как благотворительная акция. А «Снежную королеву» решили поставить именно с такой целью – собрать деньги ребятам из малообеспеченных семей. И задумали сыграть его дважды: для родителей и для школьников. Перед входом в актовый зал поставили стол. На нем – два фанерных ящика с прорезью по середине. Сделали эти ящики в школьной столярной мастерской. А девочки-старшеклассницы украсили ящики аппликацией. Туда должны были бросать деньги. Сам спектакль раз, наверное, двадцать прорепетировали. Были и декорации, и кулисы. Были и костюмы. Их шили сами артисты с помощью родителей. Мне досталась роль Маленькой Разбойницы. А Свете – Снежной Королевы. И это было правильно, что именно ей поручили играть Снежную Королеву.

У Светы были роскошные волосы, русые, но очень светлые. Нет, она не была блондинкой. Но белокожая, синеглазая, с двумя ямочками на щеках, которые усиливали ее улыбку. Чтобы не растрачивать слова, лучше сказать так: Света была очень похожа на Марину Влади. Особенно в фильме «Колдунья». Света родилась через десять лет после того, как сняли этот фильм. И когда ей взрослые говорили, что она, как колдунья, что она похожа на актрису, верила им на слово. Мы тогда знали Марину Влади в тандеме с Высоцким. И она была, конечно, другая. Но когда студентками в Питере дорвались до «Ретро-кино», там и увидели «Колдунью». И обе согласились: да, Света, которую к тому времени уже все называли Ланой, очень на нее похожа. Вот такой красавицей была и ее Снежная Королева. Это сегодня мы обе понимаем, что главную черту Снежной Королевы – её холодность Света не сыграла. Не умела быть холодной. Ещё больше не умела быть сдержанной: всё наружу! Правда, потом быстро отходила. И если для меня было ой как трудно извиниться, ну кроме, скажем, когда нечаянно наступила кому-то на ногу, Лана, признав, что была не права, сразу извинялась. Вот и на генеральной репетиции Снежной Королевы с декорациями, звуковыми эффектами, в костюмах и гриме, Лана напустилась на общего любимца Женю, игравшего Кая. Он уже чувствовал себя самым-самым. Все давно это заметили. Но молчали. А Лана – нет. Увидев, что Женя-Кай специально медленно потягивает сок, хотя перерыв уже закончился, и все только его ждут, приподняла подол своего снежно-королевского платья и в два шага была около него.

— Простите, Ален Делон, а вы не лопнете от второго пакета сока? Вас ждут, не догадываетесь?

Мы тогда все, и учителя, которые были с нами на репетиции, засмеялись. Вот вроде бы ничего оскорбительного Лана не сказала. Но ущучила Женю. А все и правда только его ждали. Так и Женя понял, что его карта бита. Отставил свой сок и влился в репетицию. Но за ним осталось прозвище «Ален Делон». До самого выпуска. А Лана мне потом жаловалась:

— Не сообразила я, что не Аленом Делоном его надо было называть, а, скажем… Ну, подскажи, кем его надо было назвать?

Я не знала, кем. Меня устраивал Ален Делон. Потому что мы, наконец, закончили репетицию. И предстояло еще умываться – грима на нас было ого-го сколько! Это Лана была почти без грима. Я ей с завистью говорила:

— Красота не требует грима…

Вот что особенного рассказать о Лане? А рассказать очень хочется. Мне повезло, что уже столько лет она моя подруга. Да, мы ссорились. Рекордное молчание – пять дней не общались. А мобильных телефонов ещё не было. Стационарный был у Ланы, а мои родители все ещё стояли на очереди. И как объяснить, что встретились мы с ней ровно на середине дороги от моего к её дому? Что шли друг к другу, не очень представляя, что скажем. Так и причина ссоры была ещё та!

Судьба хранила нас от влюблённости в одного и того же парня. Хранила от зависти, что у кого-то непредвиденная обновка. А от политического разногласия – нет, в тот раз не сохранила. Тогда мы, ступив на нейтральную территорию между нашими домами, кинулись на шею друг другу. Но не ревели! Сдержались…

Или как не рассказать, что у Ланы, когда мы учились в 7-ом классе, внезапно появился брат. Она его всегда так называет. А он её – моя систер. Серёжка был сыном папиной сестры. О его отце я ничего не знаю. Да и Лана знала немного.

— Развелись и всё! — сказал её немногословный папа.

И вот внезапно умирает мама Серёжи. Как только родителям Ланы сообщили, они сразу же выехали в Волгоград. А Лана эти дни жила у меня. Мы ночевали вдвоём на моём диване, полночи шептались, а утром мама не могла разбудить нас в школу. Тогда Лана мне рассказала, что папина младшая сестра была очень красивой и талантливой. Она играла в оркестре областной филармонии. Жила с сыном в однокомнатной квартире. Её очень любила мама Ланы. А отец всегда заботился о младшей сестре и племяннике.

— Они Серёжку к нам заберут, — сказала Лана. – Вот увидишь!

— А ты не хочешь? – спросила я её, понимая, что теперь Лане придётся потесниться.

— Ты что? – синие глаза Ланы потемнели.

– А куда его? В детский дом?

Нет, он мой брат. Он, вообще-то, был нормальный мальчишка. Что мамы больше нет и не будет, осознал позже. А так все было ничего. Мы с Ланой были единственными детьми в семье, но знали, что такое младшие братья и сестры со слов одноклассников. С Серёгой было не напряжно. Но кое-что я никогда не забуду. Он уже более-менее ориентировался в районе и в городе.

И как-то летом под вечер мы с Ланой, читая вслух, доставшуюся нам на один день книгу Бабеля «Одесские рассказы», и хохоча до слёз, вспомнили, что дома нет хлеба. А папа Ланы даже блины ел с хлебом. И отсутствие хлеба даже не знаю как пережил бы. Пока мы ссорились и выбрасывали на пальцах, кому идти в булочную, Серёжка по-джентельменски разрулил ситуацию:

— Я пойду! Мы обрадовались, сунули ему деньги и стали дальше читать про Беню Крика.

Он долго не возвращался. Мы обе испугались, что заблудился. Собрались его искать. И тут он пришел. Без хлеба. Сердитый. Молча пыхтел, снимая сандалии. Мы чуть ли не трясти его стали:

— Что случилось?

И он с обидой и со слезами рассказал, что пошёл, чтобы купить свежий хлеб не в булочную, а в пекарню.

— Какую пекарню? – спросили мы хором, зная что ближайший хлебозавод бог знает где.

— Да ни в какую! – Сергей уже кричал.- Я прочитал ещё давно, что тут недалеко пекарня. Думал, как у нас в Волгограде, тут, значит, должен быть и ларек со свежим хлебом. Зашёл туда. А там воняет одеколоном. У тети спросил, где продают свежий хлеб. Тут как набежали все! Короче, никакая это не пекарня. Я несколько букв не дочитал. Это перукарня…Тети начали смеяться. Предлагали мне бесплатно подстричься… Девочки, извините меня. Сейчас умоюсь и пойду в булочную…

Так Сережа познакомился с украинским языком. Потом прекрасно его знал. Но перукарня, в которой не продают хлеб, и ему и нам запомнилась. И ещё один случай прекрасно помню. Точнее, реакцию Ланы.

В кои-то веки у нас выпал снег. В ход пошли санки. Реже лыжи. Но санки были практически у всех – ждали своего звёздного часа. И вот дождались. Мы договорились с Ланой покататься с нашей горки во дворе. Я уже вышла и ждала её. И вот вижу: бежит Лана на всех парах. Шапка набекрень, пустые сани за ней, наступают на пятки. И на Лане лица нет.

— Что? Да говори же, что? – я, честное слово, испугалась.

Она, не отдышавшись, говорит:

— Я Серёжку потеряла!

— Как? Где? Да объясни ты наконец!

— Родители меня одну не отпустили. Сказали, пусть и Серёжка с вами покатается. Он уселся в сани. И я, чтобы быстрее, поехала дворами. Серегу тащила по сугробам. Потом уже недалеко от твоего дома оглянулась, а его нет… Давай искать!

А что делать? Я бросила у подъезда свои сани, и мы пошли искать. Лана старалась точно повторить тот путь, по которому ехала ко мне. Я даже видела санный след – никто, кроме Ланы, не ехал по сугробам. И вот в одном из сугробов мы увидели Сережку. Знаете, что он делал? Он спал! Семилетнее чудо, вывалившись, очевидно, на одном из снежных ухабов из санок, просто спало! Зато это был первый и последний раз, когда Серёжка падал нам на хвост, если мы собирались кататься на санях. Даже папа Ланы понял, что тут он нам не пара. Впрочем, Сергей вскоре подружился с дворовыми ребятами. И сам не просился в нашу санную компанию. И так получилось потом, что Сережа стал и мне почти братом. А один раз он сыграл роль моего молодого человека, когда я хотела избавиться от другого.

В шестнадцать лет Сергей выглядел совсем взрослым. Он занимался спортом – вольной борьбой. Был рослым. Ну и помог мне расстаться с приставучим кавалером. Подошёл к нам, когда я пыталась отказаться от кино. Мирно поздоровался с несостоявшимся кавалером, а мне сказал:

— Ну, что, пойдём? Нас ждут.

Но возвращаюсь к Лане. Мы хоть учились в одном университете, но на разных факультетах. Лана на инязе, я – на филфаке. За взятку в два огромных арбуза мы поселились в одной комнате в общежитии. Взятка – это так назвала наши арбузы комендант. Хотя, я не сомневаюсь, она бы и без арбузов не отказала нам. А жить в одной комнате мы очень хотели. Учились хорошо – боялись остаться без стипендии. У меня тогда серьезно заболел папа. Когда его выписали, запретили работать у мартена. Я сказала, что мне хватает стипендии. Просила маму не высылать мне деньги. И у Ланы в семье возникли проблемы: ее маме необходимо было шунтирование. Тогда не везде его проводили. Но в столице его все-таки сделали. Конечно, ушло много денег. А тут ещё и Сергею предстояло поступление. Он сказал, что не будет пока поступать, пойдет на работу. Но у него все ополчились. И он поступил. Выбрал медуниверситет. С третьего курса подрабатывал медбратом. Потом у нас с Ланой родились дети. Мы после университета вернулись в свой город – тогда уже не было обязательного распределения. Работу искали сами. И замуж тогда же, после диплома, вышли. Лана стала преподавать английский в медуниверситете. Я там же, но русский для студентов-иностранцев. Работу нам нашёл Сергей. Он заканчивал учиться. Был заместителем председателя студсовета. Ну и узнал, что с нового учебного года будут две вакансии. Мы в один день и в одно время шли с Ланой на собеседование. Боялись, что не возьмут на работу. Взяли. Нас ждал Сергей. Сказал, что даже не сомневался. И мы пошли в кафе. Там Сергей потребовал от нас почтения и признания. Сказал:

— Если бы не я, что бы вы делали? Так что помните.

А уж как я помню, как вы надо мной изгалялись! Мы стали протестовать, припомнив ему сон в сугробе и ещё кое-что. Сергей ретировался. Но на почтении настоял. Мы обещали. И слово до сих пор держим. Наши кафедры были на разных этажах. А работы было столько, что мы не всегда могли выпить с Ланой чашку кофе. И часто спорили: у кого работа сложнее. Я была уверена, что у меня: студенты из Африки вообще не знали русского языка. Зато английским владели хорошо. Пришлось Лане натаскивать меня. Через год стало легче. Мне. А Лана ругала всю среднюю школу, говорила, что уровень английского почти у всех наших студентов никакой. Но тут я не была ей помощницей. Мы обе умудрились родить сыновей летом. Обошлись без декретного послеродового отпуска. Наши мамы стали, как они себя называли, кормящими бабушками: вышли на пенсию и сидели с нашими мальчишками. Столько лет всегда рядом…

Мы уже не представляли жизнь друг без друга. Стали друзьями и наши сыновья. Сейчас они живут на разных континентах. Но видятся чаще, чем с нами. И иногда я как взвою, что долго не видела сына! Лана, при мне во всяком случае, никогда так не делает. Тогда я злюсь на нее и говорю:

— Ты, что, не скучаешь?

Она спокойно, но не верю, что Лана на самом деле спокойна, просто, как всегда, держит марку, отвечает:

— А кем ты видишь здесь своего Егора?

Она права: там у Егора все сложилось. А сложилось бы здесь, не знаю. Так Сергею пришлось стать самым надёжным мужчиной и у Ланы, и у меня. Получилось, что все у нас с ней было синхронно.

В один год вышли замуж. Сыновья родились с разницей в два месяца. И вдовами мы стали в один год. Вот вся мужская работа и оказалась на плечах Сереги. Мы, правда, не злоупотребляли его временем. У него у самого тогда уже было двое детей. Но и без Сереги не обходились. Потом с разницей в год мы хоронили наших отцов. Мама Светы, правда, продержалась дольше моей. А наши мальчишки тогда очень нуждались в мужском воспитании – стало столько соблазнов вокруг! Мы с Ланой панически боялись, чтобы они не попробовали наркотики. Признались Сергею. Он, врач-нарколог, захватил их без предупреждения в охапку и заставил отдежурить всю ночь с собой. Заставил и санитарами в эту ночь поработать, и насмотреться, каково это быть наркоманом. И не всех они тогда вытащили…

Я до сих пор уверена, что эта жёсткая шокотерапия от Сергея спасла наших детей от этого яда. Но вернёмся к Лане. Она всегда была рациональней, чем я. Логика у нее от отца. И если Лана начнет раскладывать все по полочкам, не согласиться с ней невозможно. Вспомнила такую историю про Лану и ее логику. Когда-то летом, когда наши мальчишки уехали в лагерь, затеяли мы с ней перемены в своих квартирах. У Ланы перемены были менее кардинальными, чем у меня. У нее мы подшили новые гардины на две комнаты и в кухню. И потом развесили в четыре руки. И правы те дизайнеры, которые в своих советах в интернете утверждают, что новые гардины и шторы преобразят и обновят интерьер. Когда Лана, потащив меня на вещевой рынок, выбирала гардины, и делала это долго, я ворчала. Не верила ей, что гардинами можно изменить внешний вид комнат. Поверила, когда гардины уже висели. Потом настал черед моей квартиры. Я хотела поклеить обои в коридоре. Сама, без Ланы, купила рулон обоев и клей. Дождалась, когда Лана придет. Она пришла. Переоделась, нацепив в ванной мой халат. И мы быстро обновили кусок стены в коридоре. Лана первая пошла в душ. А я готовила нам завтрак. Потом смена караула – я в душ. А Лана накрывала на стол. А дальше у нас по плану был косметический салон. Туда мы ходили редко. Но всё-таки ходили. Собрались и сегодня. Я натянула платье и ждала, пока оденется Лана. А она что-то не торопилась. Из комнаты доносилось какое-то шуршание. Заглянула и увидела Лану, которая лежала на диване и натягивала на себя джинсы. Собственно, она их к тому времени уже натянула. И теперь старалась застегнуть молнию. Джинсы у Ланы были очень и очень хорошие. И сидели на ней как влитые. И теперь я поняла, почему. Влитые потому что тютелька в тютельку на хозяйку. И застегнуть их можно было только в горизонтальном положении. Я рассмеялась. Ехидно поинтересовалась, зачем ей детские джинсы. Лана, справившись с молнией, встала, прошла походкой манекенщицы, и бросила мне через плечо:

— Включи логику, детка!

Логика в квартире Ланы была на каждом шагу. В отличие от меня, у Ланы все вещи и предметы имели постоянную прописку. Она могла, как впрочем и я, тысячу раз бывавшая в ее квартире, сразу найти то, что нужно. Меня это даже раздражало. Она составляла список домашних дел на неделю и строго ему следовала. Когда я первый раз увидела ее блокнот, на одной странице которого было написано «CITO», что каждый медик произносил как «Цито», означавший «срочно», я впала в ступор. Потому что под этим «Цито» шел список: сдать сапоги в ремонт, купить батарейки на пульт, записать кошку Касю, полное имя которой было Кассандра, на консультацию к определенному ветеринару. Я тайком от Ланы тоже попробовала завести такой блокнот. Но оказалось, что не по Сеньке шапка. Лана росла в такой среде. Так решил папа. Он сам, кадровый офицер, держал все свои вещи на строго отведенных местах. Ну, и вся семья следовала его примеру. Положа руку на сердце, такой порядок был только плюсом. Не получалось у меня и общение с домашними животными. Нет, я их старалась не обижать. Эрделиха Чина точно была не обижена. Только слушалась меня через раз. И кот Черноносик был слишком независим. Поэтому я не возражала, когда Егор, приехав первый раз в отпуск из своей заграницы, спросил:

— Мама, я заберу с собой эту сладкую парочку?

Я не возражала. Даже обрадовалась. Волновалась только, оформит ли Егор выездные документы на собаку и кота. Он оформил. И они улетели. И только потом я мыкалась по дому, скучая за всеми. А у Ланы всегда жили животные. Она их просто подбирала. Собаку Зайку нашла зимой на улице – та так замёрзла, что ещё полдня не могла согреться в квартире у Ланы. И оказалась Зайка умницей ещё какой. И жила она у Ланы больше десяти лет. В мире с подобранным в подъезде одноглазым котом Филей. Они и ушли друг за другом. Ох, и рыдала тогда Лана! Клялась, что больше никогда никого не заведет. Но через пару месяцев принесла Касю – чёрную маленькую кошечку.Такую худую, что я, увидев Касю, разревелась. А Лана меня успокаивала:

— Ничего, посмотришь на нас через месяц!

Лана таскала Касю в ветеринарную лечебницу. Лечила. Кормила по часам. Посеяла в двух цветочных горшках специальную кошачью траву для Каси. И сегодня это не Кася – это Кассандра. С вальяжной походкой и такой преданностью своей хозяйке, что можно только завидовать.

… Лана загремела в больницу, именно загремела – её так схватило, что, позвонив мне почти ночью, Лана, кроме «совсем плохо» сказать уже ничего не могла. У меня были ключи от ее квартиры, как и у нее от моей. Но от страха за Лану я долго не могла попасть в замочную скважину. А по ту сторону двери отчаянно мяукала Кассандра. И это ещё больше меня испугало: значит, кошка чувствует, что с хозяйкой большая беда. Лана была без сознания. Она лежала, скрючившись, обхватив поджатые в коленях ноги руками. А как ей было больно, можно было догадаться по закушенным губам.

Скорая увезла Лану. Я пробыла в больнице до утра. Дежурный врач, вышедший, наконец, из приемного покоя, сказал, что это почки. Завтра, после анализов, станет понятнее. На утро, когда из палаты Ланы вышли несколько врачей, я услышала слово «нефрэктомия». Не зря я работала в медуниверситете, хоть и преподавала русский язык: что это такое, знала. Значит, Лане удалят одну почку. По- другому ее не спасти…

Пришел Сергей. Он поговорил с заведующим отделением. И сказал мне: -Только операция. По-другому никак…

К Лане нас не пустили. Какое-то время ее готовили к операции. Была проблема с кровью. Я даже не знала, что у Ланы четвертая группа. Самая, оказывается, редкая. И ее должно быть достаточно во время операции…

Мы с Сергеем перебирали по косточкам всю жизнь Ланы. Получилось, что ни он, ни я знать не знали, что у Ланы проблема с почками. Она просто не говорила, не жаловалась. Но проблема, судя по сегодняшнему ее состоянию, со стажем. И Лана давно знала, что почки ее самое уязвимое место. И ничего не сказала. И в этом тоже была ее пресловутая логика…

Мы сомневались, надо ли звонить Денису, сыну Ланы. И звонить сейчас или после операции. Сергей, на которого я смотрела, возложив на него решение этого вопроса, наконец, сказал: -Денис должен знать. Денис прилетел через два дня. Как раз накануне операции. Его пустили к Лане. Он пробыл у мамы долгих, как нам показалось, десять минут. Когда вышел, сказал мне: -Вы зайдете со мной в мамину квартиру? Она для вас оставила письмо…

Я сразу его увидела, это письмо. Тогда, когда вызывала скорую, смотрела только на Лану. А подними глаза на полку над компьютерным столом, письмо бы обязательно увидела. Держу его в руках и боюсь читать. Ещё и не знаю, надо ли при Денисе читать или дома, одной. Потом понимаю, что тут может быть что-то, касающееся Дениса. Сажусь в кресло Ланы и читаю. Это письмо и сейчас у меня. Читано-перечитано. И это даже не письмо, а сама Лана. Начинает она с шутливой преамбулы, что выдержала несколько приступов. Осталось, от силы, ещё два-три. Нет, она в последний путь не собирается. А там…

Как карта ляжет. А пишет потому, что когда я буду потом задавать ей вопросы, может быть, она с трудом будет произносить согласные. И я с моим немузыкальным слухом ничего не пойму. Лана пишет, что давно знает о том, что у нее никуда не годятся почки. Точнее, правая. Знает, когда их простудила: когда дежурила у умирающего мужа, выходила ночью на крыльцо подышать. И садилась на холодный гранитный парапет. А была дождливая осень. И Лана понимала, что так сидеть нельзя. Только стоять ноги не держали. Потом ей это аукнулось и откликнулось. Залезла в интернет. Постоянно носила с собой лекарства. Знала, что просто оттягивает поход к врачу. За это она просит прощения. У меня. И чтобы я передала ее просьбу о прощении всем. Лана пишет, что готова ко всему. Ей не страшно. Потому что не стыдно в принципе за жизнь, которая у нее была и, надеется, что еще будет. Она не просто рада, а по-другому и не представляет, что у нее были бы другие родители, другой брат, другой муж и другой сын. Она не представляет, чтобы почти всю жизнь рядом не было меня. И низко кланяется в ноги городским властям, построившим когда-то новую школу, благодаря чему мы и оказалась в одном классе. Она, как и я, помнит, сколько пудов соли мы вместе съели. Ещё раз повторяет, что ей не страшно. Только немножко грусть накатывает: если что-то пойдет не так, Лана не увидит своего внука или внучку. И тут уж я должна стать для них бабушкой. …Я протягиваю письмо Денису. Он читает, отвернувшись от меня. Потом говорит:

— Вы поможете уговорить маму переехать к нам?

Какой же он молодец! Верит, что все будет хорошо. И я начинаю верить. И я обещаю, что буду уговаривать, торочить ей о том, что Денис прав. А тут Денис еще и аргумент самый убедительный приводит:

— Лиза беременна. Пять недель.

— Денька, — я даже подпрыгиваю от этой новости, — так скажи маме!

— Скажу…

Через месяц Денис улетел. Привез Лану домой и улетел. Получив ее согласие, что в марте прилетит, чтобы они вместе уехали к Денису, Лизе и малявке, которая вот-вот должна появиться на свет. Лана, когда узнала об этом, и не сопротивлялась, согласилась сразу. Правда, по гостевой визе. Она нам сказала: -Это я почку одну потеряла, но не логику. А вдруг мне за морем-океаном не понравится? Лана шутила, конечно. Но была тут и большая доля правды: такая она, Лана. Жила, чтоб не быть никому в тягость. И не была никогда в тягость. Когда улетала, оставила на меня Касю. И я не возражала: Лана ведь любила эту кошку-чернушку. Я публично дала клятву, что не обижу Кассандру. А Лана публично сказала, что верит мне. В аэропорту мы обе старались не заплакать. И не заплакали. Но так грустно мне еще никогда не было. Когда провожала Егора, грусть была другого, что ли, калибра. Я хорошо понимала, что провожаю не только Лану. Я провожаю частицу себя. Но ведь так и было, по сути…

…Когда я иной раз слышу, что дружбы женской не бывает, я просто смотрю на ту, которая это говорит. Расскажи ей про нас с Ланой, так, наверное, не поймет. И тогда мне становится жаль эту бедолагу…

Этот рассказ надолго выбил меня из колеи… Прочтите до конца, не пожалейте времени. Возможно, он крепко и навсегда утвердит вас в мысли, что жить надо здесь и сейчас…

У мамы в серванте жил хрусталь. Салатницы, фруктовницы, селедочницы. Все громоздкое, непрактичное. И ещё фарфор. Красивый, с переливчатым рисунком цветов и бабочек.

Набор из 12 тарелок, чайных пар и блюд под горячее.

Мама покупала его еще в советские времена, и ходила куда-то ночью с номером 28 на руке. Она называла это: «Урвала». Когда у нас бывали гости, я стелила на стол кипенно белую скатерть. Скатерть просила нарядного фарфора.

— Мам, можно?

— Не надо, это для гостей.

— Так у нас же гости!

— Да какие это гости! Соседи да баб Полина…

Я поняла: чтобы фарфор вышел из серванта, надо, чтобы английская королева бросила Лондон и заглянула в спальный район Капотни, в гости к маме.

Раньше так было принято: купить и ждать, когда начнется настоящая жизнь. А та, которая уже сегодня — не считается. Что это за жизнь такая? Сплошное преодоление. Мало денег, мало радости, много проблем. Настоящая жизнь начнется потом.

Прямо раз — и начнется. И в этот день мы будем есть суп из хрустальной супницы и пить чай из фарфоровых чашек. Но не сегодня.

Когда мама заболела, она почти не выходила из дома. Передвигалась на инвалидной коляске, ходила с костылями, держась за руку сопровождающего.

— Отвези меня на рынок, — попросила мама однажды.

Последние годы одежду маме покупала я, и всегда угадывала. Хотя и не очень любила шоппинг для нее: у нас были разные вкусы. И то, что не нравилось мне — наверняка нравилось маме. Поэтому это был такой антишоппинг — надо было выбрать то, что никогда не купила бы себе — и именно эти обновки приводили маму в восторг.

— Мне белье надо новое, я похудела.

У мамы хорошая, но сложная фигура, небольшие бедра и большая грудь, подобрать белье на глаз невозможно. В итоге мы поехали в магазин. Он был в ТЦ, при входе, на первом этаже. От машины, припаркованной у входа, до магазина мы шли минут сорок. Мама с трудом переставляла больные ноги. Пришли. Выбрали. Примерили.

— Тут очень дорого и нельзя торговаться, — сказала мама. — Пойдем еще куда-то.

— Купи тут, я же плачу, — говорю я. — Это единственный магазин твоей шаговой доступности.

Мама поняла, что я права, не стала спорить. Выбрала белье.

— Сколько стоит?

— Не важно, — говорю я.

— Важно. Я должна знать.

Мама фанат контроля. Ей важно, что это она приняла решение о покупке.

— Пять тысяч, — говорит продавец.

— Пять тысяч за трусы?????

— Это комплект из новой коллекции.

— Да какая разница под одеждой!!!! — мама возмущена.

Я изо всех сил подмигиваю продавцу, показываю пантомиму. Мол, соври.

— Ой, — говорит девочка-продавец, глядя на меня. — Я лишний ноль добавила. Пятьсот рублей стоит комплект.

— То-то же! Ему конечно триста рублей красная цена, но мы просто устали… Может, скинете пару сотен?

— Мам, это магазин, — вмешиваюсь я. — Тут фиксированные цены. Это не рынок.

Я плачу с карты, чтобы мама не видела купюр. Тут же сминаю чек, чтобы лишний ноль не попал ей на глаза. Забираем покупки. Идем до машины.

— Хороший комплект. Нарядный. Я специально сказала, что не нравится, чтоб интерес не показывать. А вдруг бы скинули нам пару сотен. Никогда не показывай продавцу, что вещь тебе понравилась.

Иначе, ты на крючке.

— Хорошо, — говорю я.

— И всегда торгуйся. А вдруг скинут?

— Хорошо.

Я всю жизнь получаю советы, которые неприменимы в моем мире. Я называю их пейджеры. Вроде как они есть, но в век мобильных уже не надо.

Читать также: «Нужно копить деньги и все делать качественно” — это незыблемые родительские истины… позавчерашнего дня.

Однажды маме позвонили в дверь. Она долго-долго шла к двери. Но за дверью стоял терпеливый и улыбчивый молодой парень. Он продавал набор ножей. Мама его впустила, не задумываясь. Неходячая пенсионерка впустила в квартиру широкоплечего молодого мужика с ножами. Без комментариев. Парень рассказывал маме про сталь, про то, как нож может разрезать носовой платок, подкинутый вверх, на лету.

— А я без мужика живу, в доме никогда нет наточенных ножей, — пожаловалась мама.

Проявила интерес. Хотя сама учила не проявлять. Это было маленькое шоу. В жизни моей мамы было мало шоу. То есть много, но только в телевизоре. А тут — наяву. Парень не продавал ножи. Он продавал шоу. И продал. Парень объявил цену. Обычно этот набор стоит пять тысяч, но сегодня всего 2,5. И еще в подарок кулинарная книга. «Ну надо же! Еще и кулинарная книга!» — подумала мама, ни разу в жизни не готовившая по рецепту: она чувствовала продукт и знала, что и за чем надо добавлять в суп. Мама поняла: ножи надо брать. И взяла.

Пенсия у мамы — 9 тысяч. Если бы она жила одна, то хватало бы на коммуналку и хлеб с молоком. Без лекарств, без одежды, без нижнего белья. И без ножей. Но так как коммуналку, лекарства ,продукты и одежду оплачивала я, то мамина пенсия позволяла ей чувствовать себя независимой. На следующий день я приехала в гости. Мама стала хвастаться ножами. Рассказала про платок, который прям на лету можно разрезать. Зачем резать платки налету и вообще зачем резать платки? Я не понимала этой маркетинговой уловки, но да Бог с ними. Я знала, что ей впарили какой-то китайский ширпотреб в нарядном чемоданчике. Но молчала. Мама любит принимать решения и не любит, когда их осуждают.

— Так что же ты спрятала ножи, не положила на кухню?

— С ума сошла? Это на подарок кому-то. Мало ли в больницу загремлю, врачу какому. Или в Собесе, может, кого надо будет за путевку отблагодарить…

Опять на потом. Опять все лучшее — не себе. Кому-то. Кому-то более достойному, кто уже сегодня живет по-настоящему, не ждет.

Мне тоже генетически передался этот нелепый навык: не жить, а ждать. Моей дочке недавно подарили дорогущую куклу. На коробке написано «Принцесса». Кукла и правда в шикарном платье, с короной и волшебной палочкой. Дочке — полтора годика. Остальных своих кукол она возит за волосы по полу, носит за ноги, а любимого пупса как-то чуть не разогрела в микроволновке. Я спрятала новую куклу.

Потом как-нибудь, когда доделаем ремонт, дочка подрастет, и наступит настоящая жизнь, я отдам ей Принцессу. Не сегодня.

Но вернемся к маме и ножам. Когда мама заснула, я открыла чемоданчик и взяла первый попавшийся нож. Он был красивый, с голубой нарядной ручкой. Я достала из холодильника кусок твердого сыра, и попыталась отрезать кусочек. Нож остался в сыре, ручка у меня в руке. Такая голубая, нарядная.

— Это даже не пластмасса, — подумала я.

Вымыла нож, починила его, положила обратно в чемодан, закрыла и убрала. Маме ничего, конечно, не сказала. Потом пролистала кулинарную книгу. В ней были перепутаны страницы. Начало рецепта от сладкого пирога — конец от печеночного паштета. Бессовестные люди, обманывающие пенсионеров, как вы живете с такой совестью?

В декабре, перед Новым годом маме резко стало лучше, она повеселела, стала смеяться. Я вдохновилась ее смехом. На праздник я подарила ей красивую белую блузку с небольшим деликатным вырезом, призванную подчеркнуть ее большую грудь, с резным воротничком и аккуратными пуговками. Мне нравилась эта блузка.

— Спасибо, — сказала мама и убрала ее в шкаф.

— Наденешь ее на новый год?

— Нет, зачем? Заляпаю еще. Я потом, когда поеду куда-нибудь…

Маме она очевидно не понравилась. Она любила яркие цвета, кричащие расцветки. А может наоборот, очень понравилась. Она рассказывала, как в молодости ей хотелось наряжаться. Но ни одежды, ни денег на неё не было. Была одна белая блузка и много шарфиков. Она меняла шарфики, повязывая их каждый раз по-разному, и благодаря этому прослыла модницей на заводе. К той новогодней блузке я
тоже подарила шарфики. Я думала, что подарила маме немного молодости. Но она убрала молодость на потом.

В принципе, все её поколение так поступило. Отложило молодость на старость. На потом. Опять потом. Все лучшее на потом. И даже когда очевидно, что лучшее уже в прошлом, все равно — потом.
Синдром отложенной жизни.

Мама умерла внезапно. В начале января. В этот день мы собирались к ней всей семьей. И не успели. Я была оглушена. Растеряна. Никак не могла взять себя в руки. То плакала навзрыд. То была спокойна как танк. Я как бы не успевала осознавать, что происходит вокруг. Я поехала в морг. За свидетельством о смерти. При нем работало ритуальное агентство. Я безучастно тыкала пальцем в какие-то картинки с гробами, атласными подушечками, венками и прочим. Агент что-то складывал на калькуляторе.

— Какой размер у усопшей? — спросил меня агент.

— Пятидесятый. Точнее сверху пятьдесят, из-за большой груди, а снизу …- зачем-то подробно стала отвечать я.

— Это не важно. Вот такой набор одежды у нас есть для нее, в последний путь. Можно даже 52 взять, чтобы свободно ей было. Тут платье, тапочки, белье…

Я поняла, что это мой последний шоппинг для мамы. И заплакала.

— Не нравится ? — агент не правильно трактовал мои слезы: ведь я сидела собранная и спокойная еще минуту назад, а тут истерика. — Но в принципе, она же сверху будет накрыта вот таким атласным покрывалом с вышитой молитвой…

— Пусть будет, я беру.

Я оплатила покупки, которые пригодятся маме в день похорон, и поехала в её опустевший дом. Надо было найти ее записную книжку, и обзвонить друзей, пригласить на похороны и поминки.

Я вошла в квартиру и долга молча сидела в ее комнате. Слушала тишину. Мне звонил муж. Он волновался. Но я не могла говорить. Прямо ком в горле. Я полезла в сумку за телефоном, написать ему сообщение, и вдруг совершенно без причин открылась дверь шкафа. Мистика. Я подошла к нему. Там хранилось мамино постельное белье, полотенца, скатерти. Сверху лежал большой пакет с надписью «На смерть». Я открыла его, заглянула внутрь.

Там лежал мой подарок. Белая блузка на новый год. Белые тапочки, похожие на чешки. И комплект белья. Тот самый, за пять тысяч. Я увидела, что на лифчике сохранилась цена. То есть мама все равно узнала, что он стоил так дорого. И отложила его на потом. На лучший день её настоящей жизни. И вот он, видимо, наступил. Её лучший день. И началась другая жизнь…

Дай Бог, она настоящая.

Сейчас я допишу этот пост, умоюсь от слёз и распечатаю дочке Принцессу. Пусть она таскает её за волосы, испачкает платье, потеряет корону. Зато она успеет. Пожить настоящей жизнью уже сегодня.

Настоящая жизнь — та, в которой много радости. Только радость не надо ждать. Её надо создавать самим. Никаких синдромов отложенной жизни у моих детей не будет.

Потому что каждый день их настоящей жизни будет лучшим.

Давайте вместе этому учиться — жить сегодня.

Ольга Савельева

Источник:  goodday.su

— Очнулась? Вот и ладненько, — глухо произнес один. — Как-то неинтересно с бревном развлекаться.

Оля была ошеломлена, не понимала, что происходит, кто эти люди. Крупная дрожь сотрясала ее тело. Руки, связанные уже скотчем, болели. Она языком толкала тряпку, но не могла от нее избавиться. Глаза наполнились слезами. Они потекли к вискам, девушка сразу захлюпала носом, и дышать стало еще труднее.

— Начинай. Вдруг кто увидит, — произнес глухой голос.

Неизвестный с синими глазами деловито положил руки на колени девушки. Поняв, что он хочет сделать, Оля замычала, замотала головой, задергала ногами и руками, стараясь попасть по обидчику. Происходящее походило на кошмар. Насильник, пыхтя, преодолевая сопротивление, раздвинул девушке бедра, но Оля снова сжала ноги.

— Держи сучку! Какого хрена стоишь?

Тяжелое мужское тело навалилось ей на грудь, придавило к земле. Оля боролась изо всех сил, но задыхалась, поэтому была слабой. Она чувствовала, как второй рвет колготки, срывает с нее трусики. И вдруг он остановился, замер, прислушиваясь к лесным звукам. Оля задержала дыхание: небольшая пауза всколыхнула в душе надежду, что насильник одумается.

Но зря. Что-то твердое стало вонзаться ей в плоть. Оля дергалась, но насильник не отступал. Он резко схватил ее за бедра и прижал их к животу. Сложенная практически пополам, Оля не могла даже пошевелиться. В такой позе он наконец проник внутрь, и дикая боль пронзила ее тело. Оля изогнулась в немом крике, но жесткие ладони крепко сжимали ее ноги.

Сколько продолжалась эта пытка, Оля не знала. Ей казалось, что в нее вбивают бревно, с каждым ударом все глубже и яростнее. Иногда инструмент насильника выскакивал наружу, Оля с всхлипом вздыхала, а потом он снова вонзался с удвоенной силой. Тело вздрагивало от каждого толчка, вибрировало и тряслось. Насильник над девушкой сопел, обливался потом, полукружиями расплывавшимся по маске. Сильный запах горячего мужского тела, смешанный со знакомым парфюмом, бил в нос, и инстинкт самосохранения заставлял Олю отворачиваться, часто дышать, чтобы избежать приступа рвоты, от которого она могла захлебнуться.

Напавший с каким-то злобным наслаждением выполнил свою работу и наконец затрясся, застонал. Оля почувствовала, что давление внутри живота исчезло вместе с остатками острой боли. Мужчина еще секунду полежал, тяжело дыша и приходя в себя, потом откатился на бок и встал. Оля со стоном опустила затекшие ноги, надеясь, что экзекуция закончилась, а она осталась жива. Она оперлась на локти и стала отползать в сторону.

Но опять ошиблась. Насильник схватил ее за ногу и притянул к себе, расцарапав нежную кожу о еловые иголки, ковром устилавшие землю.

— Теперь ты, — приказал он напарнику, застегивая джинсы. Тот нерешительно засопел и сделал шаг в сторону. Тогда первый толкнул его к девушке.

— Не могу, — сдавленно произнес второй и подался назад. — Страшно.

— А на кулак нарваться не боишься? Давай!

— У меня и желания нет, — отказывался второй.

Оля слушала их перепалку с ужасом и молила Бога, чтобы кто-нибудь догадался, где она, и пошел ее искать.

— А так будет? — одним рывком насильник перевернул девушку на живот, поставил ее на колени. Он с силой провел по внутренней стороне ее бедер ладонями, потер пальцами больное место — Оля снова затряслась от ужаса и страха, потом похлопал по обнаженным ягодицам.

— Давай! По-собачьи. Можешь и вторую дырку расковырять. Разрешаю. Не бойся. Так она в глаза смотреть не будет.

Оля задергалась, замычала, но сильные руки прижали ее к земле, чуть не придушив от усердия. В полуобморочном состоянии она почувствовала, как что-то вяло прикасается к коже ее бедер, потом наливается и поднимается выше. Второй насильник скользнул в разорванную плоть легко, почти не причинив боли, но Оле уже было все равно: она потеряла сознание от недостатка воздуха.

Второй раз она очнулась от неприятного ощущения: ей казалось, будто сотни маленьких существ бегают по телу, оставляя жгучую боль. Она открыла глаза: летнее солнце уже поднялось над горизонтом и мгновенно ослепило. Дышать стало легче. Оля подняла по-прежнему связанные руки — кляп исчез.