Рассказ про мальчика который стоял на посту в парке

История про мальчика, который даже во время игры не хотел нарушить свое честное слово. Он с ребятами играл в парке, они поставили его на пост, а потом забыли про него.

Честное слово читать

Мне очень жаль, что я не могу вам сказать, как зовут этого маленького человека, и где он живет, и кто его папа и мама. В потемках я даже не успел как следует разглядеть его лицо. Я только помню, что нос у него был в веснушках и что штанишки у него были коротенькие и держались не на ремешке, а на таких лямочках, которые перекидываются через плечи и застегиваются где-то на животе.
      Как-то летом я зашел в садик, — я не знаю, как он называется, на Васильевском острове, около белой церкви. Была у меня с собой интересная книга, я засиделся, зачитался и не заметил, как наступил вечер.
      Когда в глазах у меня зарябило и читать стало совсем трудно, я за хлопнул книгу, поднялся и пошел к выходу.
      Сад уже опустел, на улицах мелькали огоньки, и где-то за деревьями звенел колокольчик сторожа.
      Я боялся, что сад закроется, и шел очень быстро. Вдруг я остановился. Мне послышалось, что где-то в стороне, за кустами, кто-то плачет.
      Я свернул на боковую дорожку — там белел в темноте небольшой каменный домик, какие бывают во всех городских садах; какая-то будка или сторожка. А около ее стены стоял маленький мальчик лет семи или восьми и, опустив голову, громко и безутешно плакал.
      Я подошел и окликнул его:
      — Эй, что с тобой, мальчик?

      Он сразу, как по команде, перестал плакать, поднял голому, посмотрел на меня и сказал:
      — Ничего.
      — Как это ничего? Тебя кто обидел?
      — Никто.
      — Так чего ж ты плачешь?
      Ему еще трудно было говорить, он еще не проглотил всех слез, еще всхлипывал, икал, шмыгал носом.
      — Давай пошли, — сказал я ему. — Смотри, уже поздно, уже сад закрывается.
      И я хотел взять мальчика за руку. Но мальчик поспешно отдернул руку и сказал:
      — Не могу.
      — Что не можешь?
      — Идти не могу.
      — Как? Почему? Что с тобой?
      — Ничего, — сказал мальчик.
      — Ты что — нездоров?
      — Нет, — сказал он, — здоров.
      — Так почему ж ты идти не можешь?
      — Я — часовой, — сказал он.
      — Как часовой? Какой часовой?
      — Ну, что вы — не понимаете? Мы играем.
      — Да с кем же ты играешь?
      Мальчик помолчал, вздохнул и сказал:
      — Не знаю.
      Тут я, признаться, подумал, что, наверно, мальчик все-таки болен и что у него голова не в порядке.
      — Послушай, — сказал я ему. — Что ты говоришь? Как же это так? Играешь и не знаешь — с кем?

      — Да, — сказал мальчик. — Не знаю. Я на скамейке сидел, а тут какие-то большие ребята подходят и говорят: «Хочешь играть в войну?» Я говорю: «Хочу». Стали играть, мне говорят: «Ты сержант». Один большой мальчик… он маршал был… он привел меня сюда и говорит: «Тут у нас пороховой склад — в этой будке. А ты будешь часовой… Стой здесь, пока я тебя не сменю». Я говорю: «Хорошо». А он говорит: «Дай честное слово, что не уйдешь».
      — Ну?
      — Ну, я и сказал: «Честное слово — не уйду».
      — Ну и что?
      — Ну и вот. Стою-стою, а они не идут.
      — Так, — улыбнулся я. — А давно они тебя сюда поставили?
      — Еще светло было.
      — Так где же они?
      Мальчик опять тяжело вздохнул и сказал:
      — Я думаю, — они ушли.
      — Как ушли?
      — Забыли.
      — Так чего ж ты тогда стоишь?
      — Я честное слово сказал…
      Я уже хотел засмеяться, но потом спохватился и подумал, что смешного тут ничего нет и что мальчик совершенно прав. Если дал честное слово, так надо стоять, что бы ни случилось — хоть лопни. А игра это или не игра — все равно.
      — Вот так история получилась! — сказал я ему. — Что же ты будешь делать?
      — Не знаю, — сказал мальчик и опять заплакал.

      Мне очень хотелось ему как-нибудь помочь. Но что я мог сделать? Идти искать этих глупых мальчишек, которые поставили его на караул взяли с него честное слово, а сами убежали домой? Да где ж их сейчас найдешь, этих мальчишек?..
      Они уже небось поужинали и спать легли, и десятые сны видят.
      А человек на часах стоит. В темноте. И голодный небось…
      — Ты, наверно, есть хочешь? — спросил я у него.
      — Да, — сказал он, — хочу.
      — Ну, вот что, — сказал я, подумав. — Ты беги домой, поужинай, а я пока за тебя постою тут.
      — Да, — сказал мальчик. — А это можно разве?
      — Почему же нельзя?
      — Вы же не военный.
      Я почесал затылок и сказал:
      — Правильно. Ничего не выйдет. Я даже не могу тебя снять с караула. Это может сделать только военный, только начальник…
      И тут мне вдруг в голову пришла счастливая мысль. Я подумал, что если освободить мальчика от честного слова, снять его с караула может только военный, так в чем же дело? Надо, значит, идти искать военного.
      Я ничего не сказал мальчику, только сказал: «Подожди минутку», — а сам, не теряя времени, побежал к выходу…

      Ворота еще не были закрыты, еще сторож ходил где-то в самых дальних уголках сада и дозванивал там в свой колокольчик.
      Я стал у ворот и долго поджидал, не пройдет ли мимо какой-нибудь лейтенант или хотя бы рядовой красноармеец. Но, как назло, ни один военный не показывался на улице. Вот было мелькнули на другой стороне улицы какие-то черные шинели, я обрадовался, подумал, что это военные моряки, перебежал улицу и увидел, что это не моряки, а мальчишки-ремесленники. Прошел высокий железнодорожник в очень красивой шинели с зелеными нашивками. Но и железнодорожник с его замечательной шинелью мне тоже был в эту минуту ни к чему.

      Я уже хотел несолоно хлебавши возвращаться в сад, как вдруг увидел — за углом, на трамвайной остановке — защитную командирскую фуражку с синим кавалерийским околышем. Кажется, еще никогда в жизни я так не радовался, как обрадовался в эту минуту. Сломя голову я побежал к остановке. И вдруг, не успел добежать, вижу — к остановке подходит трамвай, и командир, молодой кавалерийский майор, вместе с остальной публикой собирается протискиваться в вагон.
      Запыхавшись, я подбежал к нему, схватил за руку и закричал:
      — Товарищ майор! Минуточку! Подождите! Товарищ майор!
      Он оглянулся, с удивлением на меня посмотрел и сказал:
      — В чем дело?
      — Видите ли, в чем дело, — сказал я. — Тут, в саду, около каменной будки, на часах стоит мальчик… Он не может уйти, он дал честное слово… Он очень маленький… Он плачет…
      Командир захлопал глазами и посмотрел на меня с испугом. Наверное, он тоже подумал, что я болен и что у меня голова не в порядке.
      — При чем же тут я? — сказал он.
      Трамвай его ушел, и он смотрел на меня очень сердито.
      Но когда я немножко подробнее объяснил ему, в чем дело, он не стал раздумывать, а сразу сказал:
      — Идемте, идемте. Конечно. Что же вы мне сразу не сказали?
      Когда мы подошли к саду, сторож как раз вешал на воротах замок. Я попросил его несколько минут подождать, сказал, что в саду у меня остался мальчик, и мы с майором побежали в глубину сада.
      В темноте мы с трудом отыскали белый домик. Мальчик стоял на том же месте, где я его оставил, и опять — но на этот раз очень тихо — плакал. Я окликнул его. Он обрадовался, даже вскрикнул от радости, а я сказал:
      — Ну, вот, я привел начальника.
      Увидев командира, мальчик как-то весь выпрямился, вытянулся и стал на несколько сантиметров выше.
      — Товарищ караульный, — сказал командир. — Какое вы носите звание?
      — Я — сержант, — сказал мальчик.
      — Товарищ сержант, приказываю оставить вверенный вам пост.
      Мальчик помолчал, посопел носом и сказал:
      — А у вас какое звание? Я не вижу, сколько у вас звездочек…
      — Я — майор, — сказал командир.

      И тогда мальчик приложил руку к широкому козырьку своей серенькой кепки и сказал:
      — Есть, товарищ майор. Приказано оставить пост.
      И сказал это он так звонко и так ловко, что мы оба не выдержали и расхохотались.
      И мальчик тоже весело и с облегчением засмеялся.
      Не успели мы втроем выйти из сада, как за нами хлопнули ворота и сторож несколько раз повернул в скважине ключ.
      Майор протянул мальчику руку.

      — Молодец, товарищ сержант, — сказал он. — Из тебя выйдет настоящий воин. До свидания.
      Мальчик что-то пробормотал и сказал: «До свиданья».
      А майор отдал нам обоим честь и, увидев, что опять подходит его трамвай, побежал к остановке.
      Я тоже попрощался с мальчиком и пожал ему руку.
      — Может быть, тебя проводить? — спросил я у него.
      — Нет, я близко живу. Я не боюсь, — сказал мальчик.
      Я посмотрел на его маленький веснушчатый нос и подумал, что ему, действительно, нечего бояться. Мальчик, у которого такая сильная воля и такое крепкое слово, не испугается темноты, не испугается хулиганов, не испугается и более страшных вещей.
      А когда он вырастет… Еще не известно, кем он будет, когда вырастет, но кем бы он ни был, можно ручаться, что это будет настоящий человек.
      Я подумал так, и мне стало очень приятно, что я познакомился с этим мальчиком.
      И я еще раз крепко и с удовольствием пожал ему руку.

(Илл. Леоновой Н.)

Мне очень жаль, что я не могу вам сказать, как зовут этого маленького человека, и где он живет, и кто его папа и мама. В потемках я даже не успел как следует разглядеть его лицо. Я только помню, что нос у него был в веснушках и что штанишки у него были коротенькие и держались не на ремешке, а на таких лямочках, которые перекидываются через плечи и застегиваются где-то на животе.

Как-то летом я зашел в садик, — я не знаю, как он называется, на Васильевском острове, около белой церкви. Была у меня с собой интересная книга, я засиделся, зачитался и не заметил, как наступил вечер.

Когда в глазах у меня зарябило и читать стало совсем трудно, я захлопнул книгу, поднялся и пошел к выходу.

Сад уже опустел, на улицах мелькали огоньки, и где-то за деревьями звенел колокольчик сторожа.

Я боялся, что сад закроется, и шел очень быстро. Вдруг я остановился. Мне послышалось, что где-то в стороне, за кустами, кто-то плачет.

Я свернул на боковую дорожку — там белел в темноте небольшой каменный домик, какие бывают во всех городских садах; какая-то будка или сторожка. А около ее стены стоял маленький мальчик лет семи или восьми и, опустив голову, громко и безутешно плакал.

Я подошел и окликнул его:

— Эй, что с тобой, мальчик?

Он сразу, как по команде, перестал плакать, поднял голову, посмотрел на меня и сказал:

— Ничего.

— Как это ничего? Тебя кто обидел?

— Никто.

— Так чего ж ты плачешь?

Ему еще трудно было говорить, он еще не проглотил всех слез, еще всхлипывал, икал, шмыгал носом.

— Давай пошли, — сказал я ему. — Смотри, уже поздно, уже сад закрывается.

И я хотел взять мальчика за руку. Но мальчик поспешно отдернул руку и сказал:

— Не могу.

— Что не можешь?

— Идти не могу.

— Как? Почему? Что с тобой?

— Ничего, — сказал мальчик.

— Ты что — нездоров?

— Нет, — сказал он, — здоров.

— Так почему ж ты идти не можешь?

— Я — часовой, — сказал он.

— Как часовой? Какой часовой?

— Ну, что вы — не понимаете? Мы играем.

— Да с кем же ты играешь?

Мальчик помолчал, вздохнул и сказал:

— Не знаю.

Тут я, признаться, подумал, что, наверно, мальчик все-таки болен и что у него голова не в порядке.

— Послушай, — сказал я ему. — Что ты говоришь? Как же это так? Играешь и не знаешь — с кем?

— Да, — сказал мальчик. — Не знаю. Я на скамейке сидел, а тут какие-то большие ребята подходят и говорят: «Хочешь играть в войну?» Я говорю: «Хочу». Стали играть, мне говорят: «Ты сержант». Один большой мальчик… он маршал был… он привел меня сюда и говорит: «Тут у нас пороховой склад — в этой будке. А ты будешь часовой… Стой здесь, пока я тебя не сменю». Я говорю: «Хорошо». А он говорит: «Дай честное слово, что не уйдешь».

— Ну?

— Ну, я и сказал: «Честное слово — не уйду».

— Ну и что?

— Ну и вот. Стою-стою, а они не идут.

— Так, — улыбнулся я. — А давно они тебя сюда поставили?

— Еще светло было.

— Так где же они?

Мальчик опять тяжело вздохнул и сказал:

— Я думаю, — они ушли.

— Как ушли?

— Забыли.

— Так чего ж ты тогда стоишь?

— Я честное слово сказал…

Я уже хотел засмеяться, но потом спохватился и подумал, что смешного тут ничего нет и что мальчик совершенно прав. Если дал честное слово, так надо стоять, что бы ни случилось — хоть лопни. А игра это или не игра — все равно.

— Вот так история получилась! — сказал я ему. — Что же ты будешь делать?

— Не знаю, — сказал мальчик и опять заплакал.

Мне очень хотелось ему как-нибудь помочь. Но что я мог сделать? Идти искать этих глупых мальчишек, которые поставили его на караул взяли с него честное слово, а сами убежали домой? Да где ж их сейчас найдешь, этих мальчишек?..

Они уже небось поужинали и спать легли, и десятые сны видят.

А человек на часах стоит. В темноте. И голодный небось…

— Ты, наверно, есть хочешь? — спросил я у него.

— Да, — сказал он, — хочу.

— Ну, вот что, — сказал я, подумав. — Ты беги домой, поужинай, а я пока за тебя постою тут.

— Да, — сказал мальчик. — А это можно разве?

— Почему же нельзя?

— Вы же не военный.

Я почесал затылок и сказал:

— Правильно. Ничего не выйдет. Я даже не могу тебя снять с караула. Это может сделать только военный, только начальник…

И тут мне вдруг в голову пришла счастливая мысль. Я подумал, что если освободить мальчика от честного слова, снять его с караула может только военный, так в чем же дело? Надо, значит, идти искать военного.

Я ничего не сказал мальчику, только сказал: «Подожди минутку», — а сам, не теряя времени, побежал к выходу…

Ворота еще не были закрыты, еще сторож ходил где-то в самых дальних уголках сада и дозванивал там в свой колокольчик.

Я стал у ворот и долго поджидал, не пройдет ли мимо какой-нибудь лейтенант или хотя бы рядовой красноармеец. Но, как назло, ни один военный не показывался на улице. Вот было мелькнули на другой стороне улицы какие-то черные шинели, я обрадовался, подумал, что это военные моряки, перебежал улицу и увидел, что это не моряки, а мальчишки-ремесленники. Прошел высокий железнодорожник в очень красивой шинели с зелеными нашивками. Но и железнодорожник с его замечательной шинелью мне тоже был в эту минуту ни к чему.

Я уже хотел несолоно хлебавши возвращаться в сад, как вдруг увидел — за углом, на трамвайной остановке — защитную командирскую фуражку с синим кавалерийским околышем. Кажется, еще никогда в жизни я так не радовался, как обрадовался в эту минуту. Сломя голову я побежал к остановке. И вдруг, не успел добежать, вижу — к остановке подходит трамвай, и командир, молодой кавалерийский майор, вместе с остальной публикой собирается протискиваться в вагон.

Запыхавшись, я подбежал к нему, схватил за руку и закричал:

— Товарищ майор! Минуточку! Подождите! Товарищ майор!

Он оглянулся, с удивлением на меня посмотрел и сказал:

— В чем дело?

— Видите ли, в чем дело, — сказал я. — Тут, в саду, около каменной будки, на часах стоит мальчик… Он не может уйти, он дал честное слово… Он очень маленький… Он плачет…

Командир захлопал глазами и посмотрел на меня с испугом. Наверное, он тоже подумал, что я болен и что у меня голова не в порядке.

— При чем же тут я? — сказал он.

Трамвай его ушел, и он смотрел на меня очень сердито.

Но когда я немножко подробнее объяснил ему, в чем дело, он не стал раздумывать, а сразу сказал:

— Идемте, идемте. Конечно. Что же вы мне сразу не сказали?

Когда мы подошли к саду, сторож как раз вешал на воротах замок. Я попросил его несколько минут подождать, сказал, что в саду у меня остался мальчик, и мы с майором побежали в глубину сада.

В темноте мы с трудом отыскали белый домик. Мальчик стоял на том же месте, где я его оставил, и опять — но на этот раз очень тихо — плакал. Я окликнул его. Он обрадовался, даже вскрикнул от радости, а я сказал:

— Ну, вот, я привел начальника.

Увидев командира, мальчик как-то весь выпрямился, вытянулся и стал на несколько сантиметров выше.

— Товарищ караульный, — сказал командир. — Какое вы носите звание?

— Я — сержант, — сказал мальчик.

— Товарищ сержант, приказываю оставить вверенный вам пост.

Мальчик помолчал, посопел носом и сказал:

— А у вас какое звание? Я не вижу, сколько у вас звездочек…

— Я — майор, — сказал командир.

И тогда мальчик приложил руку к широкому козырьку своей серенькой кепки и сказал:

— Есть, товарищ майор. Приказано оставить пост.

И сказал это он так звонко и так ловко, что мы оба не выдержали и расхохотались.

И мальчик тоже весело и с облегчением засмеялся.

Не успели мы втроем выйти из сада, как за нами хлопнули ворота и сторож несколько раз повернул в скважине ключ.

Майор протянул мальчику руку.

— Молодец, товарищ сержант, — сказал он. — Из тебя выйдет настоящий воин. До свидания.

Мальчик что-то пробормотал и сказал: «До свиданья».

А майор отдал нам обоим честь и, увидев, что опять подходит его трамвай, побежал к остановке.

Я тоже попрощался с мальчиком и пожал ему руку.

— Может быть, тебя проводить? — спросил я у него.

— Нет, я близко живу. Я не боюсь, — сказал мальчик.

Я посмотрел на его маленький веснушчатый нос и подумал, что ему, действительно, нечего бояться. Мальчик, у которого такая сильная воля и такое крепкое слово, не испугается темноты, не испугается хулиганов, не испугается и более страшных вещей.

А когда он вырастет… Еще не известно, кем он будет, когда вырастет, но кем бы он ни был, можно ручаться, что это будет настоящий человек.

Я подумал так, и мне стало очень приятно, что я познакомился с этим мальчиком.

И я еще раз крепко и с удовольствием пожал ему руку.

Мне очень жаль, что я не могу вам ска­зать, как зовут этого малень­кого чело­века, и где он живет, и кто его папа и мама. В потем­ках я даже не успел как сле­дует раз­гля­деть его лицо. Я только помню, что нос у него был в вес­нуш­ках и что шта­нишки у него были коро­тень­кие и дер­жа­лись не на ремешке, а на таких лямоч­ках, кото­рые пере­ки­ды­ва­ются через плечи и засте­ги­ва­ются где-то на животе.

Как-то летом я зашел в садик, – я не знаю, как он назы­ва­ется, на Васи­льев­ском ост­рове, около белой церкви. Была у меня с собой инте­рес­ная книга, я заси­делся, зачи­тался и не заме­тил, как насту­пил вечер. Когда в гла­зах у меня заря­било и читать стало совсем трудно, я захлоп­нул книгу, под­нялся и пошел к выходу.

Сад уже опу­стел, на ули­цах мель­кали огоньки, и где-то за дере­вьями зве­нел коло­коль­чик сторожа.

Я боялся, что сад закро­ется, и шел очень быстро. Вдруг я оста­но­вился. Мне послы­ша­лось, что где-то в сто­роне, за кустами, кто-то плачет.

Я свер­нул на боко­вую дорожку – там белел в тем­ноте неболь­шой камен­ный домик, какие бывают во всех город­ских садах; какая-то будка или сто­рожка. А около ее стены стоял малень­кий маль­чик лет семи или восьми и, опу­стив голову, громко и без­утешно плакал.

Я подо­шел и оклик­нул его:

– Эй, что с тобой, мальчик?

Он сразу, как по команде, пере­стал пла­кать, под­нял голову, посмот­рел на меня и сказал:

– Ничего.

– Как это ничего? Тебя кто обидел?

– Никто.

– Так чего ж ты плачешь?

Ему еще трудно было гово­рить, он еще не про­гло­тил всех слез, еще всхли­пы­вал, икал, шмы­гал носом.

– Пошли, – ска­зал я ему. – Смотри, уже поздно, уже сад закрывается.

И я хотел взять маль­чика за руку. Но маль­чик поспешно отдер­нул руку и сказал:

– Не могу.

– Что не можешь?

– Идти не могу.

– Как? Почему? Что с тобой?

– Ничего, – ска­зал мальчик.

– Ты что – нездоров?

– Нет, – ска­зал он, – здоров.

– Так почему ж ты идти не можешь?

– Я – часо­вой, – ска­зал он.

– Как часо­вой? Какой часовой?

– Ну, что вы – не пони­ма­ете? Мы играем.

– Да с кем же ты играешь?

Маль­чик помол­чал, вздох­нул и сказал:

– Не знаю.

Тут я, при­знаться, поду­мал, что, наверно, маль­чик все-таки болен и что у него голова не в порядке.

– Послу­шай, – ска­зал я ему. – Что ты гово­ришь? Как же это так? Игра­ешь и не зна­ешь – с кем?

– Да, – ска­зал маль­чик. – Не знаю. Я на ска­мейке сидел, а тут какие-то боль­шие ребята под­хо­дят и гово­рят: «Хочешь играть в войну?» Я говорю: «Хочу». Стали играть, мне гово­рят: «Ты сер­жант». Один боль­шой маль­чик… он мар­шал был… он при­вел меня сюда и гово­рит: «Тут у нас поро­хо­вой склад – в этой будке. А ты будешь часо­вой… Стой здесь, пока я тебя не сменю». Я говорю: «Хорошо». А он гово­рит: «Дай чест­ное слово, что не уйдешь».

– Ну?

– Ну, я и ска­зал: «Чест­ное слово – не уйду».

– Ну и что?

– Ну и вот. Стою-стою, а они не идут.

– Так, – улыб­нулся я. – А давно они тебя сюда поставили?

– Еще светло было.

– Так где же они?

Маль­чик опять тяжело вздох­нул и сказал:

– Я думаю, – они ушли.

– Как ушли?

– Забыли.

– Так чего ж ты тогда стоишь?

– Я чест­ное слово сказал…

Я уже хотел засме­яться, но потом спо­хва­тился и поду­мал, что смеш­ного тут ничего нет и что маль­чик совер­шенно прав. Если дал чест­ное слово, так надо сто­ять, что бы ни слу­чи­лось – хоть лопни. А игра это или не игра – все равно.

– Вот так исто­рия полу­чи­лась! – ска­зал я ему. – Что же ты будешь делать?

– Не знаю, – ска­зал маль­чик и опять заплакал.

Мне очень хоте­лось ему как-нибудь помочь. Но что я мог сде­лать? Идти искать этих глу­пых маль­чи­шек, кото­рые поста­вили его на караул взяли с него чест­ное слово, а сами убе­жали домой? Да где ж их сей­час най­дешь, этих мальчишек?..

Они уже небось поужи­нали и спать легли, и деся­тые сны видят.

А чело­век на часах стоит. В тем­ноте. И голод­ный небось…

– Ты, наверно, есть хочешь? – спро­сил я у него.

– Да, – ска­зал он, – хочу.

– Ну, вот что, – ска­зал я, поду­мав. – Ты беги домой, поужи­най, а я пока за тебя постою тут.

– Да, – ска­зал маль­чик. – А это можно разве?

– Почему же нельзя?

– Вы же не военный.

Я поче­сал заты­лок и сказал:

– Пра­вильно. Ничего не вый­дет. Я даже не могу тебя снять с кара­ула. Это может сде­лать только воен­ный, только начальник…

И тут мне вдруг в голову при­шла счаст­ли­вая мысль. Я поду­мал, что если осво­бо­дить маль­чика от чест­ного слова, снять его с кара­ула может только воен­ный, так в чем же дело? Надо, зна­чит, идти искать военного.

Я ничего не ска­зал маль­чику, только ска­зал: «Подо­жди минутку», – а сам, не теряя вре­мени, побе­жал к выходу…

Ворота еще не были закрыты, еще сто­рож ходил где-то в самых даль­них угол­ках сада и дозва­ни­вал там в свой колокольчик.

Я стал у ворот и долго под­жи­дал, не прой­дет ли мимо какой-нибудь лей­те­нант или хотя бы рядо­вой крас­но­ар­меец. Но, как назло, ни один воен­ный не пока­зы­вался на улице. Вот было мельк­нули на дру­гой сто­роне улицы какие-то чер­ные шинели, я обра­до­вался, поду­мал, что это воен­ные моряки, пере­бе­жал улицу и уви­дел, что это не моряки, а маль­чишки-ремес­лен­ники. Про­шел высо­кий желез­но­до­рож­ник в очень кра­си­вой шинели с зеле­ными нашив­ками. Но и желез­но­до­рож­ник с его заме­ча­тель­ной шине­лью мне тоже был в эту минуту ни к чему.

Я уже хотел несо­лоно хле­бавши воз­вра­щаться в сад, как вдруг уви­дел – за углом, на трам­вай­ной оста­новке – защит­ную коман­дир­скую фуражку с синим кава­ле­рий­ским око­лы­шем. Кажется, еще нико­гда в жизни я так не радо­вался, как обра­до­вался в эту минуту. Сломя голову я побе­жал к оста­новке. И вдруг, не успел добе­жать, вижу – к оста­новке под­хо­дит трам­вай, и коман­дир, моло­дой кава­ле­рий­ский майор, вме­сте с осталь­ной пуб­ли­кой соби­ра­ется про­тис­ки­ваться в вагон.

Запы­хав­шись, я под­бе­жал к нему, схва­тил за руку и закричал:

– Това­рищ майор! Мину­точку! Подо­ждите! Това­рищ майор!

Он огля­нулся, с удив­ле­нием на меня посмот­рел и сказал:

– В чем дело?

– Видите ли, в чем дело, – ска­зал я. – Тут, в саду, около камен­ной будки, на часах стоит маль­чик… Он не может уйти, он дал чест­ное слово… Он очень малень­кий… Он плачет…

Коман­дир захло­пал гла­зами и посмот­рел на меня с испу­гом. Навер­ное, он тоже поду­мал, что я болен и что у меня голова не в порядке.

– При чем же тут я? – ска­зал он.

Трам­вай его ушел, и он смот­рел на меня очень сердито.

Но когда я немножко подроб­нее объ­яс­нил ему, в чем дело, он не стал раз­ду­мы­вать, а сразу сказал:

– Идемте, идемте. Конечно. Что же вы мне сразу не сказали?

Когда мы подо­шли к саду, сто­рож как раз вешал на воро­тах замок. Я попро­сил его несколько минут подо­ждать, ска­зал, что в саду у меня остался маль­чик, и мы с май­о­ром побе­жали в глу­бину сада.

В тем­ноте мы с тру­дом отыс­кали белый домик. Маль­чик стоял на том же месте, где я его оста­вил, и опять – но на этот раз очень тихо – пла­кал. Я оклик­нул его. Он обра­до­вался, даже вскрик­нул от радо­сти, а я сказал:

– Ну, вот, я при­вел начальника.

Уви­дев коман­дира, маль­чик как-то весь выпря­мился, вытя­нулся и стал на несколько сан­ти­мет­ров выше.

– Това­рищ кара­уль­ный, – ска­зал коман­дир. – Какое вы носите звание?

– Я – сер­жант, – ска­зал мальчик.

– Това­рищ сер­жант, при­ка­зы­ваю оста­вить вве­рен­ный вам пост.

Маль­чик помол­чал, посо­пел носом и сказал:

– А у вас какое зва­ние? Я не вижу, сколько у вас звездочек…

– Я – майор, – ска­зал коман­дир. И тогда маль­чик при­ло­жил руку к широ­кому козырьку своей серень­кой кепки и сказал:

– Есть, това­рищ майор. При­ка­зано оста­вить пост.

И ска­зал это он так звонко и так ловко, что мы оба не выдер­жали и расхохотались.

И маль­чик тоже весело и с облег­че­нием засмеялся.

Не успели мы втроем выйти из сада, как за нами хлоп­нули ворота и сто­рож несколько раз повер­нул в сква­жине ключ.

Майор про­тя­нул маль­чику руку.

– Моло­дец, това­рищ сер­жант, – ска­зал он. – Из тебя вый­дет насто­я­щий воин. До свидания.

Маль­чик что-то про­бор­мо­тал и ска­зал: «До свиданья».

А майор отдал нам обоим честь и, уви­дев, что опять под­хо­дит его трам­вай, побе­жал к остановке.

Я тоже попро­щался с маль­чи­ком и пожал ему руку.

– Может быть, тебя про­во­дить? – спро­сил я у него.

– Нет, я близко живу. Я не боюсь, – ска­зал мальчик.

Я посмот­рел на его малень­кий вес­нуш­ча­тый нос и поду­мал, что ему, дей­стви­тельно, нечего бояться. Маль­чик, у кото­рого такая силь­ная воля и такое креп­кое слово, не испу­га­ется тем­ноты, не испу­га­ется хули­га­нов, не испу­га­ется и более страш­ных вещей.

А когда он вырас­тет… Еще не известно, кем он будет, когда вырас­тет, но кем бы он ни был, можно ручаться, что это будет насто­я­щий человек.

Я поду­мал так, и мне стало очень при­ятно, что я позна­ко­мился с этим мальчиком.

И я еще раз крепко и с удо­воль­ствием пожал ему руку.

История про мальчика, который даже во время игры не хотел нарушить свое честное слово. Он с ребятами играл в парке, они поставили его на пост, а потом забыли про него.

Мне очень жаль, что я не могу вам сказать, как зовут этого маленького человека, и где он живет, и кто его папа и мама. В потемках я даже не успел как следует разглядеть его лицо. Я только помню, что нос у него был в веснушках и что штанишки у него были коротенькие и держались не на ремешке, а на таких лямочках, которые перекидываются через плечи и застегиваются где-то на животе.
      Как-то летом я зашел в садик, — я не знаю, как он называется, на Васильевском острове, около белой церкви. Была у меня с собой интересная книга, я засиделся, зачитался и не заметил, как наступил вечер.
      Когда в глазах у меня зарябило и читать стало совсем трудно, я за хлопнул книгу, поднялся и пошел к выходу.
      Сад уже опустел, на улицах мелькали огоньки, и где-то за деревьями звенел колокольчик сторожа.
      Я боялся, что сад закроется, и шел очень быстро. Вдруг я остановился. Мне послышалось, что где-то в стороне, за кустами, кто-то плачет.
      Я свернул на боковую дорожку — там белел в темноте небольшой каменный домик, какие бывают во всех городских садах; какая-то будка или сторожка. А около ее стены стоял маленький мальчик лет семи или восьми и, опустив голову, громко и безутешно плакал.
      Я подошел и окликнул его:
      — Эй, что с тобой, мальчик?

      Он сразу, как по команде, перестал плакать, поднял голому, посмотрел на меня и сказал:
      — Ничего.
      — Как это ничего? Тебя кто обидел?
      — Никто.
      — Так чего ж ты плачешь?
      Ему еще трудно было говорить, он еще не проглотил всех слез, еще всхлипывал, икал, шмыгал носом.
      — Давай пошли, — сказал я ему. — Смотри, уже поздно, уже сад закрывается.
      И я хотел взять мальчика за руку. Но мальчик поспешно отдернул руку и сказал:
      — Не могу.
      — Что не можешь?
      — Идти не могу.
      — Как? Почему? Что с тобой?
      — Ничего, — сказал мальчик.
      — Ты что — нездоров?
      — Нет, — сказал он, — здоров.
      — Так почему ж ты идти не можешь?
      — Я — часовой, — сказал он.
      — Как часовой? Какой часовой?
      — Ну, что вы — не понимаете? Мы играем.
      — Да с кем же ты играешь?
      Мальчик помолчал, вздохнул и сказал:
      — Не знаю.
      Тут я, признаться, подумал, что, наверно, мальчик все-таки болен и что у него голова не в порядке.
      — Послушай, — сказал я ему. — Что ты говоришь? Как же это так? Играешь и не знаешь — с кем?

      — Да, — сказал мальчик. — Не знаю. Я на скамейке сидел, а тут какие-то большие ребята подходят и говорят: «Хочешь играть в войну?» Я говорю: «Хочу». Стали играть, мне говорят: «Ты сержант». Один большой мальчик… он маршал был… он привел меня сюда и говорит: «Тут у нас пороховой склад — в этой будке. А ты будешь часовой… Стой здесь, пока я тебя не сменю». Я говорю: «Хорошо». А он говорит: «Дай честное слово, что не уйдешь».
      — Ну?
      — Ну, я и сказал: «Честное слово — не уйду».
      — Ну и что?
      — Ну и вот. Стою-стою, а они не идут.
      — Так, — улыбнулся я. — А давно они тебя сюда поставили?
      — Еще светло было.
      — Так где же они?
      Мальчик опять тяжело вздохнул и сказал:
      — Я думаю, — они ушли.
      — Как ушли?
      — Забыли.
      — Так чего ж ты тогда стоишь?
      — Я честное слово сказал…
      Я уже хотел засмеяться, но потом спохватился и подумал, что смешного тут ничего нет и что мальчик совершенно прав. Если дал честное слово, так надо стоять, что бы ни случилось — хоть лопни. А игра это или не игра — все равно.
      — Вот так история получилась! — сказал я ему. — Что же ты будешь делать?
      — Не знаю, — сказал мальчик и опять заплакал.

      Мне очень хотелось ему как-нибудь помочь. Но что я мог сделать? Идти искать этих глупых мальчишек, которые поставили его на караул взяли с него честное слово, а сами убежали домой? Да где ж их сейчас найдешь, этих мальчишек?..
      Они уже небось поужинали и спать легли, и десятые сны видят.
      А человек на часах стоит. В темноте. И голодный небось…
      — Ты, наверно, есть хочешь? — спросил я у него.
      — Да, — сказал он, — хочу.
      — Ну, вот что, — сказал я, подумав. — Ты беги домой, поужинай, а я пока за тебя постою тут.
      — Да, — сказал мальчик. — А это можно разве?
      — Почему же нельзя?
      — Вы же не военный.
      Я почесал затылок и сказал:
      — Правильно. Ничего не выйдет. Я даже не могу тебя снять с караула. Это может сделать только военный, только начальник…
      И тут мне вдруг в голову пришла счастливая мысль. Я подумал, что если освободить мальчика от честного слова, снять его с караула может только военный, так в чем же дело? Надо, значит, идти искать военного.
      Я ничего не сказал мальчику, только сказал: «Подожди минутку», — а сам, не теряя времени, побежал к выходу…

      Ворота еще не были закрыты, еще сторож ходил где-то в самых дальних уголках сада и дозванивал там в свой колокольчик.
      Я стал у ворот и долго поджидал, не пройдет ли мимо какой-нибудь лейтенант или хотя бы рядовой красноармеец. Но, как назло, ни один военный не показывался на улице. Вот было мелькнули на другой стороне улицы какие-то черные шинели, я обрадовался, подумал, что это военные моряки, перебежал улицу и увидел, что это не моряки, а мальчишки-ремесленники. Прошел высокий железнодорожник в очень красивой шинели с зелеными нашивками. Но и железнодорожник с его замечательной шинелью мне тоже был в эту минуту ни к чему.

      Я уже хотел несолоно хлебавши возвращаться в сад, как вдруг увидел — за углом, на трамвайной остановке — защитную командирскую фуражку с синим кавалерийским околышем. Кажется, еще никогда в жизни я так не радовался, как обрадовался в эту минуту. Сломя голову я побежал к остановке. И вдруг, не успел добежать, вижу — к остановке подходит трамвай, и командир, молодой кавалерийский майор, вместе с остальной публикой собирается протискиваться в вагон.
      Запыхавшись, я подбежал к нему, схватил за руку и закричал:
      — Товарищ майор! Минуточку! Подождите! Товарищ майор!
      Он оглянулся, с удивлением на меня посмотрел и сказал:
      — В чем дело?
      — Видите ли, в чем дело, — сказал я. — Тут, в саду, около каменной будки, на часах стоит мальчик… Он не может уйти, он дал честное слово… Он очень маленький… Он плачет…
      Командир захлопал глазами и посмотрел на меня с испугом. Наверное, он тоже подумал, что я болен и что у меня голова не в порядке.
      — При чем же тут я? — сказал он.
      Трамвай его ушел, и он смотрел на меня очень сердито.
      Но когда я немножко подробнее объяснил ему, в чем дело, он не стал раздумывать, а сразу сказал:
      — Идемте, идемте. Конечно. Что же вы мне сразу не сказали?
      Когда мы подошли к саду, сторож как раз вешал на воротах замок. Я попросил его несколько минут подождать, сказал, что в саду у меня остался мальчик, и мы с майором побежали в глубину сада.
      В темноте мы с трудом отыскали белый домик. Мальчик стоял на том же месте, где я его оставил, и опять — но на этот раз очень тихо — плакал. Я окликнул его. Он обрадовался, даже вскрикнул от радости, а я сказал:
      — Ну, вот, я привел начальника.
      Увидев командира, мальчик как-то весь выпрямился, вытянулся и стал на несколько сантиметров выше.
      — Товарищ караульный, — сказал командир. — Какое вы носите звание?
      — Я — сержант, — сказал мальчик.
      — Товарищ сержант, приказываю оставить вверенный вам пост.
      Мальчик помолчал, посопел носом и сказал:
      — А у вас какое звание? Я не вижу, сколько у вас звездочек…
      — Я — майор, — сказал командир.

      И тогда мальчик приложил руку к широкому козырьку своей серенькой кепки и сказал:
      — Есть, товарищ майор. Приказано оставить пост.
      И сказал это он так звонко и так ловко, что мы оба не выдержали и расхохотались.
      И мальчик тоже весело и с облегчением засмеялся.
      Не успели мы втроем выйти из сада, как за нами хлопнули ворота и сторож несколько раз повернул в скважине ключ.
      Майор протянул мальчику руку.

      — Молодец, товарищ сержант, — сказал он. — Из тебя выйдет настоящий воин. До свидания.
      Мальчик что-то пробормотал и сказал: «До свиданья».
      А майор отдал нам обоим честь и, увидев, что опять подходит его трамвай, побежал к остановке.
      Я тоже попрощался с мальчиком и пожал ему руку.
      — Может быть, тебя проводить? — спросил я у него.
      — Нет, я близко живу. Я не боюсь, — сказал мальчик.
      Я посмотрел на его маленький веснушчатый нос и подумал, что ему, действительно, нечего бояться. Мальчик, у которого такая сильная воля и такое крепкое слово, не испугается темноты, не испугается хулиганов, не испугается и более страшных вещей.
      А когда он вырастет… Еще не известно, кем он будет, когда вырастет, но кем бы он ни был, можно ручаться, что это будет настоящий человек.
      Я подумал так, и мне стало очень приятно, что я познакомился с этим мальчиком.
      И я еще раз крепко и с удовольствием пожал ему руку.

(Илл. Леоновой Н.)

Алексей Иванович Пантелеев

(Л.Пантелеев)

Честное слово

Мне очень жаль, что я не могу вам сказать, как зовут этого маленького человека, и где он живет, и кто его папа и мама. В потемках я даже не успел как следует разглядеть его лицо. Я только помню, что нос у него был в веснушках и что штанишки у него были коротенькие и держались не на ремешке, а на таких лямочках, которые перекидываются через плечи и застегиваются где-то на животе.

Как-то летом я зашел в садик, — я не знаю, как он называется, на Васильевском острове, около белой церкви. Была у меня с собой интересная книга, я засиделся, зачитался и не заметил, как наступил вечер.

Когда в глазах у меня зарябило и читать стало совсем трудно, я за хлопнул книгу, поднялся и пошел к выходу.

Сад уже опустел, на улицах мелькали огоньки, и где-то за деревьями звенел колокольчик сторожа.

Я боялся, что сад закроется, и шел очень быстро. Вдруг я остановился. Мне послышалось, что где-то в стороне, за кустами, кто-то плачет.

Я свернул на боковую дорожку — там белел в темноте небольшой каменный домик, какие бывают во всех городских садах; какая-то будка или сторожка. А около ее стены стоял маленький мальчик лет семи или восьми и, опустив голову, громко и безутешно плакал.

Я подошел и окликнул его:

— Эй, что с тобой, мальчик?

Он сразу, как по команде, перестал плакать, поднял голому, посмотрел на меня и сказал:

— Ничего.

— Как это ничего? Тебя кто обидел?

— Никто.

— Так чего ж ты плачешь?

Ему еще трудно было говорить, он еще не проглотил всех слез, еще всхлипывал, икал, шмыгал носом.

— Давай пошли, — сказал я ему. — Смотри, уже поздно, уже сад закрывается.

И я хотел взять мальчика за руку. Но мальчик поспешно отдернул руку и сказал:

— Не могу.

— Что не можешь?

— Идти не могу.

— Как? Почему? Что с тобой?

— Ничего, — сказал мальчик.

— Ты что — нездоров?

— Нет, — сказал он, — здоров.

— Так почему ж ты идти не можешь?

— Я — часовой, — сказал он.

— Как часовой? Какой часовой?

— Ну, что вы — не понимаете? Мы играем.

— Да с кем же ты играешь?

Мальчик помолчал, вздохнул и сказал:

— Не знаю.

Тут я, признаться, подумал, что, наверно, мальчик все-таки болен и что у него голова не в порядке.

— Послушай, — сказал я ему. — Что ты говоришь? Как же это так? Играешь и не знаешь — с кем?

— Да, — сказал мальчик. — Не знаю. Я на скамейке сидел, а тут какие-то большие ребята подходят и говорят: «Хочешь играть в войну?» Я говорю: «Хочу». Стали играть, мне говорят: «Ты сержант». Один большой мальчик… он маршал был… он привел меня сюда и говорит: «Тут у нас пороховой склад — в этой будке. А ты будешь часовой… Стой здесь, пока я тебя не сменю». Я говорю: «Хорошо». А он говорит: «Дай честное слово, что не уйдешь».

— Ну?

— Ну, я и сказал: «Честное слово — не уйду».

— Ну и что?

— Ну и вот. Стою-стою, а они не идут.

— Так, — улыбнулся я. — А давно они тебя сюда поставили?

— Еще светло было.

— Так где же они?

Мальчик опять тяжело вздохнул и сказал:

— Я думаю, — они ушли.

— Как ушли?

— Забыли.

— Так чего ж ты тогда стоишь?

— Я честное слово сказал…

Я уже хотел засмеяться, но потом спохватился и подумал, что смешного тут ничего нет и что мальчик совершенно прав. Если дал честное слово, так надо стоять, что бы ни случилось — хоть лопни. А игра это или не игра — все равно.

— Вот так история получилась! — сказал я ему. — Что же ты будешь делать?

— Не знаю, — сказал мальчик и опять заплакал.

Мне очень хотелось ему как-нибудь помочь. Но что я мог сделать? Идти искать этих глупых мальчишек, которые поставили его на караул взяли с него честное слово, а сами убежали домой? Да где ж их сейчас найдешь, этих мальчишек?..

Они уже небось поужинали и спать легли, и десятые сны видят.

А человек на часах стоит. В темноте. И голодный небось…

— Ты, наверно, есть хочешь? — спросил я у него.

— Да, — сказал он, — хочу.

— Ну, вот что, — сказал я, подумав. — Ты беги домой, поужинай, а я пока за тебя постою тут.

— Да, — сказал мальчик. — А это можно разве?

— Почему же нельзя?

— Вы же не военный.

Я почесал затылок и сказал:

— Правильно. Ничего не выйдет. Я даже не могу тебя снять с караула. Это может сделать только военный, только начальник…

И тут мне вдруг в голову пришла счастливая мысль. Я подумал, что если освободить мальчика от честного слова, снять его с караула может только военный, так в чем же дело? Надо, значит, идти искать военного.

Я ничего не сказал мальчику, только сказал: «Подожди минутку», — а сам, не теряя времени, побежал к выходу…

Ворота еще не были закрыты, еще сторож ходил где-то в самых дальних уголках сада и дозванивал там в свой колокольчик.

Я стал у ворот и долго поджидал, не пройдет ли мимо какой-нибудь лейтенант или хотя бы рядовой красноармеец. Но, как назло, ни один военный не показывался на улице. Вот было мелькнули на другой стороне улицы какие-то черные шинели, я обрадовался, подумал, что это военные моряки, перебежал улицу и увидел, что это не моряки, а мальчишки-ремесленники. Прошел высокий железнодорожник в очень красивой шинели с зелеными нашивками. Но и железнодорожник с его замечательной шинелью мне тоже был в эту минуту ни к чему.

Я уже хотел несолоно хлебавши возвращаться в сад, как вдруг увидел — за углом, на трамвайной остановке — защитную командирскую фуражку с синим кавалерийским околышем. Кажется, еще никогда в жизни я так не радовался, как обрадовался в эту минуту. Сломя голову я побежал к остановке. И вдруг, не успел добежать, вижу — к остановке подходит трамвай, и командир, молодой кавалерийский майор, вместе с остальной публикой собирается протискиваться в вагон.

Запыхавшись, я подбежал к нему, схватил за руку и закричал:

— Товарищ майор! Минуточку! Подождите! Товарищ майор!

Он оглянулся, с удивлением на меня посмотрел и сказал:

— В чем дело?

— Видите ли, в чем дело, — сказал я. — Тут, в саду, около каменной будки, на часах стоит мальчик… Он не может уйти, он дал честное слово… Он очень маленький… Он плачет…

Командир захлопал глазами и посмотрел на меня с испугом. Наверное, он тоже подумал, что я болен и что у меня голова не в порядке.

— При чем же тут я? — сказал он.

Трамвай его ушел, и он смотрел на меня очень сердито.

Но когда я немножко подробнее объяснил ему, в чем дело, он не стал раздумывать, а сразу сказал:

— Идемте, идемте. Конечно. Что же вы мне сразу не сказали?

Когда мы подошли к саду, сторож как раз вешал на воротах замок. Я попросил его несколько минут подождать, сказал, что в саду у меня остался мальчик, и мы с майором побежали в глубину сада.

В темноте мы с трудом отыскали белый домик. Мальчик стоял на том же месте, где я его оставил, и опять — но на этот раз очень тихо — плакал. Я окликнул его. Он обрадовался, даже вскрикнул от радости, а я сказал:

— Ну, вот, я привел начальника.

Увидев командира, мальчик как-то весь выпрямился, вытянулся и стал на несколько сантиметров выше.

— Товарищ караульный, — сказал командир. — Какое вы носите звание?

— Я — сержант, — сказал мальчик.

— Товарищ сержант, приказываю оставить вверенный вам пост.

Мальчик помолчал, посопел носом и сказал:

— А у вас какое звание? Я не вижу, сколько у вас звездочек…

— Я — майор, — сказал командир.

И тогда мальчик приложил руку к широкому козырьку своей серенькой кепки и сказал:

— Есть, товарищ майор. Приказано оставить пост.

И сказал это он так звонко и так ловко, что мы оба не выдержали и расхохотались.

И мальчик тоже весело и с облегчением засмеялся.

Не успели мы втроем выйти из сада, как за нами хлопнули ворота и сторож несколько раз повернул в скважине ключ.

Майор протянул мальчику руку.

— Молодец, товарищ сержант, — сказал он. — Из тебя выйдет настоящий воин. До свидания.

Мальчик что-то пробормотал и сказал: «До свиданья».

А майор отдал нам обоим честь и, увидев, что опять подходит его трамвай, побежал к остановке.

Я тоже попрощался с мальчиком и пожал ему руку.

— Может быть, тебя проводить? — спросил я у него.

— Нет, я близко живу. Я не боюсь, — сказал мальчик.

Я посмотрел на его маленький веснушчатый нос и подумал, что ему, действительно, нечего бояться. Мальчик, у которого такая сильная воля и такое крепкое слово, не испугается темноты, не испугается хулиганов, не испугается и более страшных вещей.

А когда он вырастет… Еще не известно, кем он будет, когда вырастет, но кем бы он ни был, можно ручаться, что это будет настоящий человек.

Я подумал так, и мне стало очень приятно, что я познакомился с этим мальчиком.

И я еще раз крепко и с удовольствием пожал ему руку.

1941

ПРИМЕЧАНИЯ

РАССКАЗЫ О ДЕТЯХ

Эти рассказы давно уже стали классикой, на них воспиталось не одно поколение читателей. Они издавались в сериях «Библиотека пионера», «Золотая библиотека», в сборниках, представляющих советскую детскую литературу за рубежом. Дети, их судьбы, характеры всегда волновали писателя. В каждом из ребят, независимо от возраста, Л.Пантелеев видит личность, с уважением и пониманием относится к трудностям, с которыми они сталкиваются на нелегком пути взросления. Какими же представляет своих героев Л.Пантелеев? Он считает, что самые лучшие человеческие качества — честность, храбрость, достоинство — проявляются не только в исключительных обстоятельствах, но и в самой обычной, будничной обстановке. Вот почему написанный в мирные дни рассказ «Честное слово» о верности маленького мальчика данному слову так актуально прозвучал в первые дни войны. Его не только опубликовали, но и читали по радио.

Осень и зиму 1941-1942 годов Л.Пантелеев провел в осажденном Ленинграде. Наряду со взрослыми судьбу блокадного города разделяли дети. Вместе с ребятами писатель дежурил на крыше, тушил зажигалки, дети окружали его и на Каменном острове в больнице, куда его привезли в состоянии крайнего истощения. «Присутствие детей, — пишет Л.Пантелеев, — подчеркивало великий человеческий смысл нашей борьбы». О мужестве ленинградских детей в дни войны и блокады написано большинство рассказов этого раздела.

ЧЕСТНОЕ СЛОВО

В начале 1941 года редколлегия журнала «Костер» обратилась к нескольким писателям с просьбой: ответить детям на важные этические вопросы, связанные с представлениями о долге, чести и тому подобном. Журнал успел поместить ответы двух писателей: в № 4 были напечатаны три небольшие новеллы М.Зощенко под названием: «Разве это неудобно?», а в № 6, вышедшем в самые первые дни войны, был опубликован рассказ Л.Пантелеева «Честное слово». В том же месяце он был перепечатан в московском «Бюллетене Детгиза». В 1943 году рассказ «Честное слово» был напечатан в сборнике того же названия, вышедшем в московском Детгизе.

По рассказу «Честное слово» был снят фильм под тем же названием (Мосфильм, 1957 год).

Г.Антонова, Е.Путилова

Мы продолжаем популярную серию публикаций «Лучшие книги для детей». Если вас интересует ответ на вопрос «что читать детям?» и есть необходимость вспомнить классические, но забытые в бешеном ритме современной жизни детские произведения — этот раздел для вас!

* * *

Леонид Пантелеев умел писать о детях и для детей. Его с удовольствием читало — и читает! не одно поколение ребят. Бывший беспризорник ШКИД, много испытавший в жизни, талантливый писатель — кто, как не он, понимал и мог написать о детях самое главное?

Рассказ Леонида Пантелеева «Честное слово» повествует о мальчике, который стоял на посту «понарошку». Дав обещание своим приятелям стоять на посту в темном парке, он честно следовал своему слову, несмотря на подступающую ночь. Забыв о игре, оказавшейся на поверку не такой простой как кажется, ребята забыли и о своем товарище — и разбежались по домам. А мальчик остался на посту, выполняя свое обещание, подкрепленное честным словом, нарушить которое означало для него пойти против своей совести.

Маленькому мальчику одному в темном парке, разумеется, было страшно и одиноко. Однако, дав честное слово, он твердо знал одно – «надо стоять, что бы ни случилось — хоть дождь, ,хоть град». Быть часовым, охраняющим «пороховой склад» — ответственное задание. Покинуть же пост без разрешения командира нельзя никак. И даже случайный прохожий, заметивший одинокого юного часового, не смог помешать ему покинуть пост. Лишь благодаря тому, что уже к самому закрытию парка рядом проходил кавалерийский майор, сумевший отменить игровой приказ, маленький часовой смог честно отправиться домой, не нарушив данного им слова.

Этот рассказ следует прочесть каждому ребенку, неважно, мальчику или девочке, для того чтобы дать возможность стать лучше, честнее, чтобы глубже чувствовать, где грань между плохим и хорошим.

Рассказы Леонида Пантелеева — как эхо из того недосягаемого пространства, где люди по-настоящему заботятся о внутренней чистоте, а не о внешнем богатстве. А это актуально всегда.