Ведущий: Здравствуйте, дети! Скоро Новый год, это волшебный праздник и в это время случается много необычного, загадочного. Посмотрите, какой красивый зимний лес, что же здесь произошло? Сейчас я вам всё, всё расскажу, слушайте внимательно! Ну что ж, сказка начинается!..
На сцене появляется Метель, танцует, разбрасывает снег.
Появляется заяц.
Заяц: Ну вот, опять снега понасыпала, негде бегать, лапы проваливаются!
Метель останавливается, обиженно смотрит на зайца.
Заяц убегает. Она опять сыпет снег, но поменьше. Выбегает Лиса.
Лиса: Где-то здесь пробегал заяц, (смотрит на метель) ну вот опять все следы засыпала, как я теперь зайца найду?
Выбегают волки.
Волк: Ну что же ты, тётенька Метель, всё сыпешь и сыпешь снег? Холоду нагоняешь. В глаза снег засыпаешь?
Метель: Как же без снега — кусты, деревья, травка, всё помёрзнет.
Волк: А нам всё равно!
Лиса: Да, нам всё равно!
Метель: Как всё равно? Неужели вам не жалко растения?
Волк и лиса: Не жалко!
Метель: Как, вам не жалко растения? (задумывается) А Скоро Новый год, все на праздник соберутся, а снега нет. Какой Новый год без снега?
Лиса: Прекрасно отметим праздник и без снега и без тебя, тётушка Метель.
Метель: И даже на праздник меня не позовёте?
Лиса и Волк: Не позовём!
Метель: Ах, так! Тогда я и снег больше сыпать не буду. (плачет)
Все убегают. Из-за ёлки выходит Снегурочка
Снегурочка: Тётушка Метель, не печалься, знаю я как твоему горю помочь. Ты снег больше не сыпь. Пойдём лучше к тебе во дворец, мороженого поедим, сладенького, да холодненького, да в волшебное зеркало посмотрим, как они без снега жить будут и какой праздник у них получится без снега и Снегурочки.
Метель и Снегурочка уходят.
Ведущая: Обидели лесные жители тётушку Метель, но Снегурочка придумала, как их помирить, и пошли они в хрустальный ледяной дворец тётушки Метели.
На сцене появляются снеговик и заяц.
Заяц: Здравствуй, дружок Снеговичок, как твои дела?
Снеговик: Здравствуй, Зайчишка, тороплюсь, хочешь со мной?
Заяц: Куда?
Снеговик: Дед Мороз сказал, что скоро Новый год, а его внучка Снегурочка куда-то пропала, просил её найти. Вот бегаю по лесу ищу её. Ещё и снега почему-то совсем мало, что- то наверное случилось.
Зайчик, скажи, ты не видел Снегурочку?
Заяц: Не до того мне было, снега совсем мало, а на коричневой земле меня, беленького, видно. Боюсь, Лиса увидит.
Снеговик: Да и я заметил, что совсем мало снега, непорядок! Без снега зимой худо! Значит, Снегурочку ты не видел?
Заяц: Вспомнил, когда искал я куда спрятаться, слышал, Снегурочка ходила песни пела, а куда пошла, не знаю. Спроси у Лисы — они подружки.
Снеговик: Спасибо, Зайчик, побегу к Лисе. С наступающим Новым годом!
Заяц: Спасибо!
Все уходят, появляется лисичка. Танцует.
Выходят Снеговик.
Снеговик: Здравствуй, Лисичка, как ты красиво танцуешь!
Лиса: Ой, что ты! Я ещё и не так умею. Только на голодный желудок много не натанцуешь. Я такая голодная, кажется даже тебя съела бы. (осматривает Снеговика).
Снеговик: Не ешь меня, Лисичка, я не вкусный! Я из снега сделан. А почему ты голодная, почему не охотишься?
Лиса: Раньше я на снегу следы зверюшек, с лёгкостью находила, а сейчас без снега не так легко их отыскать! Когда охотилась, за сугробы пряталась, что бы меня раньше времени не увидели. А теперь без снега, где прятаться?
Снеговик: А ты как летом за кустик прячься.
Лиса: Так с кустов вся листва облетела, зима же, за кустами не спрячешься. (плачет). А что это ты тут разбегался? Почему не готовишься к Новому году?
Снеговик: Я Снегурочку ищу!
Лиса: Видела я Снегурочку. Слышала, что Метель её в свой дворец вела. Тебе туда надо идти.
Снеговик: Но я не знаю где дворец Метели.
Лиса: И я не знаю где он! А давай спросим у моего друга волка. Он известный сыщик, уж он-то нам поможет. Даже если не знает, где дворец, так отыщет. Волк! Беги скорее сюда!
Выходит волк
Лиса: Ты волк, известный сыщик всё найдёшь, разыщешь! Помоги снеговику Снегурочку найти, её Метель в свой дворец увела.
Волк: Всё сумею, всё смогу, схвачу, скручу и приведу!
Снеговик: Не надо хватать, не надо скручивать! Это же Снегурочка, с ней надо обращаться бережно, она же внучка Деда Мороза.
Волк: Я сумею, я найду, и к дворцу вас отведу!
Снеговик: Вот это другое дело! Побежали!!!
Все убегают.
На поляне появляется Медведь. Делает гимнастику.
Снеговик, волк и лиса выходят на поляну.
Медведь: Вы куда так торопитесь?
Снеговик: Снегурочку ищем. А ты почему не спишь, медведи ведь зимой в берлоге спать должны?
Медведь: Какая берлога, снега нет, а под голыми ветками спать холодно, вот и приходится греться, спортом заниматься.
Лиса: А мы Снегурочку ищем, её Метель в свой дворец увела.
Медведь: Ах, она безобразница, вот-вот Новый год наступит, а Дед Мороз без Снегурочки должен на праздник к нам, лесным жителям и детям идти? Непорядок! Вот что, я пойду с вами, вдруг понадобится помощь, а как известно, сильнее меня в лесу не найти!
Снеговик: Да, твоя помощь может пригодиться, пойдём с нами.
Все идут к дворцу метели. Волк по следу находят вход во дворец.
Снеговик: (стучится) Тётушка Метель!
Метель: (не выходя) Кто там?
Снеговик: Это мы лесной народ. Не у тебя ли Снегурочка? Дед Мороз её ищет.
Метель: (выходит) Ничего не знаю, ничего не ведаю, не до вас мне. Вон лес с западной стороны без снега стоит. Надо снежку пойти подсыпать, да боюсь, опять на меня бедную ругаться будут.
Волк: Тётушка Метель! Мы знаем, что Снегурочка у тебя, отдавай по добру по здорову!
Метель: Ну ладно, ладно, у меня ваша Снегурочка. Но я вам её не отдам!
Медведь: Как не отдашь? Вот я тебя сейчас!
Метель: Ну что вы все на старушку набросились, я же такая несчастная! (плачет) Вот у вас есть друзья?
Все: Да!
Метель: Вас на праздник пригласили?
Все: Да!
Метель: Вот, вот! А меня бедненькую никто на праздник не пригласил, все только на Метель ругаются, обижаются, мол в глаза снег летит. А как же мне не мести, заметать, что вы без снега делать будете?
Лиса: И правда, обидели мы тебя, тётушка Метель, прости нас, к нам на праздник приходи. Будем праздник отмечать, песни петь и танцевать.
Все: Прости нас, тётушка Метель!
Медведь: Сыпь снег, мы только рады будем, и на праздник обязательно приходи.
Метель: Вот спасибо вам! Снегурочка, выходи!
Выходит Снегурочка и поёт песню.
Снегурочка: Благодарна я Вам, что нашли меня и спасти хотели из плена, да только не в плену я, а в гостях была. Тётушка Метель меня угощала, да на вас жаловалась. Обидели Вы её.
Снеговик: Не серчай на нас, Тётушка Метель. Смотри, как мы тебя сей час развеселим.
Все танцуют
Волк: Снегурочку мы нашли, с Тётушкой Метелью помирились, теперь надо Снегурочку к Деду Морозу отвести, да праздник начинать!
Все идут по лесу. Снегурочка поёт песню. Выходит Дед Мороз.
Д.М.: Снегурочка, наконец-то ты нашлась. Спасибо вам, лесной народ, отыскали мою внученьку. А ты, Метелюшка, не серчай на них, как же мы без тебя и снега твоего. Я, сам, Дед Мороз, тебя зову. Приходи, снежку намети.
Все: Снега! Снега!
Метель разбрасывает снежное конфетти.
Д.М.:
Выходи честной народ.
Собирайся в хоровод.
Будем песни петь, плясать,
Веселиться и играть.
«Новогодний хоровод»
Конец.
Список литературы
- Антипина Елена Анатольевна «Театрализованная деятельность в детском саду». Издательство: Сфера, 2009 г.
- Киселева Марина Вячеславовна. Редактор: Юрченко О. «Арт-терапия в работе с детьми: Руководство для детских психологов, педагогов, врачей». Издательство: Речь, 2014 г.
- Антипина Елена Анатольевна «Театрализованная деятельность в детском саду: Игры, упражнения, сценарии». Издательство: Сфера, 2006 г.
- ОТ РОЖДЕНИЯ ДО ШКОЛЫ. Примерная общеобразовательная программа дошкольного образования (пилотный вариант) / Под ред. Н.Е.Вераксы, Т.С.Комаровой, М.А.Васильевой. — М.: МОЗАИКА СИНТЕЗ, 2014. — 368 с.
Метель Рассказ Бориса Житкова
Мы с отцом на полу сидели. Отец чинил кадушку, а я держал. Клепки рассыпались, отец ругал меня, чертыхался: досадно ему, а у меня рук не хватает. Вдруг входит учительша Марья Петровна — свезти ее в Ульяновку: пять верст и дорога хорошая, катаная, — дело на святках было.
Я оглянулся, смотрю на Марью Петровну, а отец крикнул:
— Да держи ты! Рот разинул!
Мать говорит:
— Присядьте.
А Марья Петровна строго спрашивает:
— Вы мне прямо скажите: повезете или нет?
Отец в бороду говорит:
— Некому у нас везти! — И стал клепки ругать крепче прежнего.
Марья Петровна повернулась — и в двери. Мать накинула платок и, в чем была, за ней.
Я тоже подумал, что стыдно. Вся деревня знает, что мы новую пару прикупили, двух кобылок, и что санки у нас есть городские.
Мать вернулась сердитая.
— Иди, запрягай сейчас, живым духом! Я держать буду. — Оттолкнула меня и села у кадушки.
Вижу, отец молчит. Я вскочил и стал натягивать валенки. Живой рукой запряг. Торопился, а то вдруг отец передумает?
Запряг я новых кобылок в городские санки, сена навалил в ноги, сел на облучок бочком, форсисто, и заскрипел санками по улице прямо к школе.
День солнечный был, больно на снег глядеть — так блестит; парой еду, и на правой кобылке бубенчики звенят. Только кнутовищем в передок стукну — эх, как подымут вскачь! — молодые, держи только.
Чертом я подкатил к учительше под окно. Постучал в окно, кричу:
— Подано, Марья Петровна!
Сам около саней рукавицами хлопаю — рукавицы батькины, и руки здоровые кажутся — как у большого.
Марья Петровна кричит в двери — из дверей пар, и она — как в облаке:
— Иди погрейся, — кричит, — пока мы оденемся.
— Ничего, — говорю, — мы так, нам в привычку.
Топаю около саней, шлею поправляю, посвистываю. А что? Пятнадцать лет, мужик уже скоро вполне.
Вот вышли они: Марья Петровна и Митька. Она своего Митьку завязала — глаз не видать. Весь в платках, в башлыке, чужая шуба до полу, еле идет, путается и дороги не видит. Учительша его за руку тянет. А ему тринадцатый год. Летом мы с ним играли, подрались; я ему, помню, накостылял. Ему стыдно, что его такой тютей укутали, разгребает башлык варежкой, а я нарочно ему ноги в сено заправляю, прикрываю армяком.
— Так теплее будет.
Вскочил на облучок, ноги в сторону, обернулся:
— Трогать прикажете? — И зазвенел по дороге. Скрипят полозья — тугой снег, морозный.
Пять верст до Ульяновки мигом мы доехали. Марья Петровна Митьке все говорила:
— Да не болтай ты — надует, простудишься!
А я на кобыл покрикиваю.
В Ульяновке они у тамошней учительши гостили. А я к дядьке пошел.
Еще солнце не зашло, присылает за мной — едем.
Ульяновка, надо сказать, вся в ложбине. А кругом степь; на сто верст одни поля.
Дядька глянул в дверь и говорит:
— Вон, гляди, воронье под кручу попряталось, вон черное на самом снегу умостилось — гляди, кабы в степи-то не задуло. Уж ехать — так валяй вовсю, авось проскочишь.
— Ладно, — говорю, — пять верст. Счастливо! — И отмахнул шапкой.
Пока запрягал, пока учительша Митьку кутала, смотрю — сереть стало. Только я тронул, а дядька навстречу идет, полушубок в опашку.
— Не ехать бы, — говорит, — на ночь-то! Остались бы до утра.
А я стал кричать нарочно, чтобы учительша не услыхала, что дядька говорит:
— Хорошо, я матке поклонюсь. Ладно! Спасибо!
И стегнул лошадей, чтобы скорее от него подальше.
Выбрались мы из низинки. Вот она, ровная степь, и дует поземка, по грудь лошадям метет снег. И на минуту подумалось мне: «Ай вернуться?» И сейчас как толкнул кто: мужик бы не струсил; вот оно, скажут, с мальчишкой-то ездить — завез, и ночуй. Пять верст всего. Я подхлестнул лошадей и крикнул весело:
— А ну, не спи! Шевелися!
Слушаю, как лошади топочут: дробно бьют, — не замело, значит, дороги. А уж глазом не видать, где дорога: метет низом, да и небо замутилось. Подхлестнул я лихо, а у самого в груди екнуло: не было б греха.
А тут Марья Петровна сзади говорит из платка:
— Может быть, вернемся, Колька? Ты смотри!
— Чего, — говорю, — там смотреть, пять верст всего. Вы сидите и не тревожьтесь. — И оправил ей армяк на коленях.
Тут как раз от Ульяновки в версте выселки, пять домов на дороге. И вот я туда, а тут сугроб. Намело горой. Я хотел свернуть, вижу — поздно.
Ворочать буду — дышло сломаю. И я погнал напролом. Сам соскочил, по пояс в снегу, ухаю на лошадей грубым голосом. Они станут, отдышатся и опять рвут вперед.
Летит снег; как в реке, барахтаются мои кобылки. Собака затявкала на мой крик. Баба выглянула — кацавейка на голове. Постояла — и в избу.
Гляжу: мужики идут не торопясь по снегу. Досадно мне стало. Выходит, что я сам не могу. Я толкал что есть мочи сани, нахлестывал лошадей, спешил стронуть до мужиков, но лошади стали. Мужики подошли.
— Стой, не гони, дурак, выпрягать надо.
И старик с ними. Хлибкий старичок. Выпрягли лошадей. Учительшу и Митьку на руках вынесли. Вывернули сами — вчетвером-то эка штука!
— Ночуй, — говорит, — здесь, метет в поле.
— Ладно, — говорю, — учительша пусть как знает, а я еду, некогда мне вожжаться. — И стал запрягать. Руки мерзнут, ремни мерзлые — колодой стоят. — Еду я — и край! — говорю.
А старик:
— Добром тебе говорю — смотри и помни: звал я тебя, не мой грех будет, коли что.
Я сел на козлы.
— Ну, что, — кричу, — едете? — И взял вожжи.
Марья Петровна села. Я тронул и оглянулся. Старик стоял среди дороги и крикнул мне:
— Вернись!
Я еле через ветер услышал. Без охоты лошади тронули. Ой, вернуться!
— А, черт! Пошла! — И ляпнул я кнутом по лошадям. Поскакали. Я оглянулся, и уже не видно ни домов, ни заборов — белой мутью заволокло сзади.
Я скакал напропалую вперед, и вот лошади стали уже мягко ступать, и я увидел, что загрузает нога. Я придержал и с облучка ткнул кнутовищем в снег.
— Что? Что? — всполохнулась Марья Петровна. — Сбились? Этого я и боялась.
— Чего там бояться? Вот она, дорога.
А кнут до половины залез в снег.
— А ну, задремали! — И дернул вожжи. Лошади пошли осторожной рысцой.
И вот вижу я, что валит уж снег с неба, сверху, несет его ветер, кружит, как будто того и ждала метель, чтоб отъехал я от выселков. Вот, как назло, заманила и поймала. И сразу в меня холод вошел: пропали! Поймала и знает, где мы, и заметет, совсем насмерть заметет, и спешит, и воет, и торопится…
— Что? Что? — кричит учительша.
А я уже не отвечаю: чего там что? Не видишь, мол, что? Заманила метель в ловушку. Да я сам же, дурак, скакал прямо сюда. Конец теперь!
И вспомнился старичок, как он на дороге стоял, на ветру его мотало.
— Вернись!
И вдруг Митька взвыл, ревом взвыл, каким-то страшным голосом, не своим:
— Назад, назад! Ой, назад! Не хочу! Не надо! Назад! — И стал червем виться в своих намотках.
Мать его держит; он бьется, вырывается и ревет, ревет, как на кладбище, рвет на себе башлык.
Учительша ему:
— Митя! Митя! Да в самом же деле, да что же это? Митечка!
И кричит мне:
— Поворачивай, поворачивай!
У меня руки ходуном пошли. Я задергал вожжами. Ветер сечет, слезит глаза, забивает снегом. Мне от слез горько и от этого реву Митькиного, а она еще в голос молится. А куда его поворачивать? Всюду одно: снег и снег. Дыбом его подняло и метет и крутит до самого неба.
И вдруг учительша нагнулась ко мне, слышу, в самое ухо кричит:
— Пусти лошадей, пусть они сами вывезут, пусть они сами.
Я бросил вожжи. Лошади шагом пошли.
А учительша причитает:
— Лошадушки! Милые! Милые лошадушки! Да что же это? Господи!
Я отвернулся от ветра, глянул: они с Митькой от снега белые-белые, как из снега вылеплены. Посмотрел — и я такой же. И представилось мне, что занесет нас, заметет, и потом найдут нас троих замерзшими, так и сидим в санях съежившись. И не дай бог я живой останусь — вот оно, заморозил, погубил. И опять старик причудился: «Звал я тебя, не мой грех, коли что». А теперь уж все равно никуда не приехать.
И вдруг я увидел, что наехали мы на колею. Глянул я — от наших саней, от подрезных, колея. И увидел я, что кружат лошади. Да куда они вывезут? Неделю они у нас, ездил батька раз всего в волость за карточками. Я вырвал клок сена, свил жгутом, слез, втоптал в снег. И вот опять наехали мы на колею, и вот он, мой жгут, торчит, и замести не успело; тут мы на месте крутимся. И понял я вдруг, что можно сто верст в этой метели ехать, ехать, и никуда не приедешь, все равно как не стало на свете ничего, только снег да санки наши.
— Ну, что? Ну, что? — спрашивает учительша.
— Кружат, — говорю, — никуда не идут, не знают.
И она заплакала. И вот тут меня ударило: что я наделал! Погубил, погубил, как душегуб. И захотелось слезть и бежать, бежать, пусть я замерзну, пусть заметет с головой, черт со мной совсем!
И вдруг Марья Петровна говорит:
— Ничего, мы тут ночевать будем. Авось как-нибудь. Уж вместе, коли что…
И спокойно так говорит. И вот тут как что в меня вошло. Остановил я лошадей. Слез.
— Полезайте, — говорю, — вы, Марья Петровна, с Митькой вниз. Я вас укрою. Полезайте, дело говорю. — И стал сено разгребать. Как будто и не я стал, все твердо так у меня пошло.
Смотрю, она слушает, лезет и Митьку туда упрятала. Скорчились они там. Я их сеном, армяком подоткнул кругом, и сейчас же снегом замело их сверху, только я знаю, что они там и тепло им, как будто дети мои, а я им отец. И как будто в ум я пришел. Дует ветер мне в ухо, перетянул я шапку на сторону и вспомнил: ведь в левое ухо мне дуло, как я из выселков ехал. Дуть ему теперь в правое, и выеду я назад; не больше версты я отъехал, не может быть, чтобы больше; здесь они должны, заборы эти, быть. Я погнал лошадей и пошел рядом. Иду правым ухом к ветру. Слышу, кричит что-то Марья Петровна из саней, еле слыхать, как за версту голос. Я подошел:
— Вам чего? Подоткнуть?
— Не отходи от саней, Коленька, — говорит, — не отходи, милый, потом залезешь, погреешься. Гукай на лошадей, чтобы я слышала.
— Ладно, — говорю, — не беспокойтесь.
«Ничего, — думаю, — живые там у меня».
Вижу, лошади стали: по самое брюхо в снегу. Я пошел вперед.
Сам все на сани оглядываюсь — не потерять бы. Лошади головы подняли, глядят на меня бочком, присматриваются. Вижу, там снегу больше да больше. Я тихонько стал сворачивать по ветру. Думаю: сугроб это, и я объеду. И только я снова на выселки сверну — опять намет. И вижу: не пробиться к выселкам. А если влево за ветром ехать, то должна быть Емельянка, и туда семь верст. И вот пошел я за ветром и вижу: меньше снегу стало, — это мы на хребтину выбрались — сдуло ветром снег.
А я все так: пройду вперед и вернусь к лошадям. Веду под уздцы. Пройду, сколько мне сани видны, и опять к лошадям, веду их. А как иду рядом с лошадью, она на меня теплом дышит, отдувается. И уж опять нельзя идти по ветру — снегу наметы впереди; прошел я — и по грудь мне. Только я уж знаю, что мы хребтиной идем, а вот тут овраг, а через овраг Емельянка. Лошадь мне через плечо голову положила и так держит, не пускает. Я все в уме говорю: «Тут, тут Емельянка» — и нарочно себе кнутом показываю, — чтобы вернее было, что тут.
Иду я рядом с лошадью, и вдруг мне показалось, что мы уже век идем, и нигде мы, и никакой Емельянки нет, и совсем мы не там, и что крутим, неведомо где. А тут Марья Петровна высунулась.
— Где, где ты, Коля, Коленька? Что тебя не слыхать? Голос подавай! Иди погрейся, я побуду.
— Что? Что? — кричу я. — Сидите, ничего мне.
А она машет чем-то.
— Надень, надень башлык, Николай!
Мне даже и не показалось чудно тогда, что она меня Николаем назвала. Это с Митьки башлык.
И опять ударило меня: «Ведь не доедем до Емельянки! Погубитель я ваш!»
Я не хотел башлыка брать, мне надо первому замерзнуть. Пусть я замерзну, а их живыми найдут.
А она кричит:
— Бери, а то брошу!
И вижу, что бросит.
Я взял, обмотался. Отдам, как замерзать буду. И решил повернуть на Емельянку, попробовать. Теперь она уж чуть сзади должна быть. Сунулся и залез в снег, как в воду. Вдруг стало мне холодно, всего трясти стало, прямо бить меня стало, не могу ничего; думаю, раздергает меня по клочкам этой тряской. Вот, думаю, как оно замерзают. И кто знал, что так мне пропасть придется? И очень так просто, и хоть просто, все равно назад ходу нет. Я пошел в другой бок. Все на санки оглядываюсь, а лошади на меня смотрят. Вижу, меньше тут снегу; стал ногой пробовать. И вдруг пошла, пошла нога ниже… и весь я провалился, и лечу, ссовываюсь вглубь — и тьма. И я уже стою на чем-то, и тихо-тихо, только чуть слышно, как шуршит метель над головой. Как в могилу попал.
Я пощупал — узко и острый камень вокруг. И понял, что я в колодец провалился. Роют у нас люди колодцы в степи по зароку. Узкие, как труба, и кругом камнем выкладывают, чтобы не завалились.
Меня все трясло, все разрывало холодом, и я решил, что все пропало, и пусть я здесь замерзну, пусть меня снегом завалит. Заплачу и помру тут, а они как-нибудь, может, и доживут до утра.
Скорчился и сижу. Не знаю, сколько я сидел так. И перестало меня бить холодом, стало тепло мне в яме… И вдруг хватился я! Так и привиделось, как они там в санях, и заметет их снегом — и лошадей и санки, и там Митька и Марья Петровна. Вылезти, вылезти! И стал я карабкаться по камням вверх, ноги в распор, руками скребусь, как таракан. Вылез с последним духом и лег спиной на снег. Воет метель, пеной снег летит.
Я вскочил, и ничего нет — нет саней. Я пробежал — нет и нет. Потерял, и теперь все пропало, и я один, и лепит, бьет снегом. Злей еще метель взмылась, за два шага не видать.
Я стал орать всем голосом, без перерыву; стою в снегу по колено и все ору:
— Гей! Го! Ага! — Выкричу весь голос и лягу на снег, пусть завалит и — конец.
Только перевел дух и тут над самым ухом слышу:
— Ау, Николай!
Я прямо затрясся: чудится это мне… И я пуще прежнего с перепугу заорал:
— Го-го!
И тут увидел: сани, лошади стоят, снегом облеплены, и Марья Петровна, стоит белая, мутная, и треплет ей подол ветром. Я сразу опомнился.
— Полезайте, — говорю, — едем.
— Не уходи ты, — кричит, — не надо! Лезь в сани как-нибудь. — И сама, вижу, еле стоит на ветру.
— Залезайте, едем. Я знаю, близко мы.
Она стоит.
— Полезай, — говорю я, — там и Митьке теплей будет, а я в ходу, я не замерзну. — И толкаю ее в сани.
Пошла. Я опять тронул. И стало мне казаться, что верно близко и вот сейчас, сейчас приедем куда-нибудь. Гляжу в метель и вижу: колокольни высокие вот тут, сейчас, сквозь снег, перед нами, высокие, белые. Все церкви, церкви, и звон будто слышу, и вдруг вижу, впереди далеко человек идет. И башлык остряком торчит.
Я стал кричать:
— Дядька! Дядька! Гей, дядька!
Марья Петровна из саней высунулась.
— Дядька! — Я остановил лошадей и к нему навстречу. А это тут в двух шагах столбик на меже, и остро сверху затесан. А он мне далеко показался.
Я позвал лошадей, и они пошли ко мне, как собаки.
Стал я у этого столба, и чего-то мне показалось, будто я куда приехал. Прислонился к лошади, и слышно мне, как она мелкой дрожью бьется. Я пошел, погладил ей морду и надумал: дам сена. Вырвал из саней клок и стал с рук совать лошадям. Они протянулись вперед, и я увидал, как дрожат ноги у молодой: устала. Выставит ножку вперед, и трясется у ней в коленке. И я все сую, сую им сено; набрал в полу, держу, чтобы ветром не рвало. Кончится у них сила, и тогда все пропало. Я их все кормил и гладил. Достал я два калача, что дядька дал. Они мерзлые, каменные. Я держу руками, а лошадь ухватит зубами и отламывает, и вижу — сердится, что я хлибко держу.
Постояли мы.
Оглянулся я на сани — замело их сбоку, и уж через верх снегом перекатывает.
Я только взял лошадь под уздцы — двинули обе дружно, и я не сказал ничего. Я иду между ними, держусь за дышло, и идем мы втроем. Тихонько идем. Я не гоню — пусть как могут, только бы шли. Иду и уж ничего не думаю, только знаю, что втроем: я да кобылки, слушаю, как отдуваются. Уж не оглядываюсь на сани и спросить боюсь.
И вдруг стена передо мной, чуть-чуть дышлом не вперлись. И враз стали мы все трое…
Обомлел я. Не чудится ли?
Ткнул кнутовищем:
— Забор!
Ударил валенком — забор, доски!
Как вспыхнуло что во мне.
Я к саням:
— Марья Петровна! Приехали!
— Куда?!
Митька из саней выкатился, запутался, стал на четырех, орет за матерью:
— Куда, куда?
— А черт его знает! Приехали!
Маленькие пушистые снежинки, выписывая в воздухе причудливые зигзаги, плавно садились на голову Егорки. То и дело он открывал рот и, высунув шершавый розовый язык, пытался поймать сыпавшуюся с неба труху. Интересно, понимал ли он, что вообще творилось вокруг?
Из-за поворота, неслышно выехал занесенный снегом автомобиль, скорее походивший на движущийся снежный ком. Незнакомец, сидевший внутри, даже не позаботился о том, чтобы смахнуть скопившиеся на крыше снежные горки, наметенные за ночь. Егорка от неожиданности, едва успел отскочить в сторону. А, оказавшись по самые глаза в сугробе, проводил отъезжающего звонким нето сердитым, нето напутственным лаем. Неуклюже выбравшись из сугроба, он снова принялся носиться по дороге, в погоне за невидимыми друзьями. В эту часть города не долетали оглушительные звуки моторов тысяч других авто. Не слышались здесь и разговоры спешащих куда-то горожан. Дома сквозь белую завесу, казались необитаемыми.
Вдруг дверь одного из подъездов тихонько заскрипела, и на порожках показалась маленькая девочка. В вязаной шапке-ушанке, теплых, явно не по размеру рукавичках и длинной курточке, доходившей ей почти до самых колен. Девочка несколько раз чихнула от свежести морозного воздуха. Она медленно, спустилась по ступенькам, оставляя после себя глубокие следы на нехоженой с утра белой дорожке, и направилась прямиком к висевшей на подвальном карнизе сосульке. Приблизившись к ней почти вплотную, она заговорщически оглянулась по сторонам и, убедившись, что за ней никто не наблюдает, быстро сняв одну рукавичку, отломила кусочек сосульки и засунула себе в рот. После этого, на лице ее появилось блаженно-умиротворенное выражение.
Одев рукавичку обратно, девочка обернулась вокруг себя, сделала несколько шагов сначала в одну, а затем в другую сторону. И тут взгляд ее упал на собаку. Так уж вышло, что Егорка, увлеченный своим бесцельным и, вместе с тем, очень занимательным делом, в этот момент тоже обратил свое внимание на девочку. Лишь одно мгновение длилось замешательство обоих, уже через секунду сменившееся беззаботной, всепоглощающей радостью, на которую бывают способны только дети и собаки. Затолкав обе снятые рукавички в свои бездонные карманы, девочка запустила маленькие ручки в кудлатую густую шерсть пса, не сводя при этом взгляда с его больших и, по-щенячьи счастливых маслянистых глаз, не моргающих, в которых она умещалась целиком – от сапожек до шапки-ушанки.
Неизвестно сколько времени они провели вместе (собаки, как известно не понимают по часам). Никто из них не чувствовал холода. Девочка сидела у подножья большого сугроба, а Егорка, разлегшись у ее ног, позволял строить у себя на спине затейливые домики и лабиринты из снега и шерсти.
Вдруг дверь подъезда, откуда вышла девочка, отворилась, но сейчас же снова захлопнулась. Затем она еще несколько раз приоткрывалась и снова закрывалась, но никто так и не выходил. Девочка и собака с любопытством смотрели на дверь, ожидая увидеть за ней что-то для себя интересное. Наконец, дверь распахнулась, громко врезавшись в стену подъездного крыльца, и на порожки вывалился грязный дядька. Он еле стоял на ногах. Куртка, одетая поверх голого торса, застегнутая на одну единственную пуговицу и штаны, подпоясанные Бог знает каким тряпьем, делали его похожим на средневекового аскета.
Постояв без движения некоторое время, мужик собрался с духом и, оторвав одну ногу от земли, поставил ее на первую ступеньку, едва при этом не свалившись. Затем растопырив обе руки по сторонах, он с большим трудом переместился на следующую ступеньку, а оттуда, все-таки не удержавшись, плюхнулся лицом в снег. Поднимаясь и неуклюже стряхивая с себя куски снега, он чертыхался и ругал кого-то всеми известными словами. Встав же на ноги, размашисто запахнул свою куртку, от чего единственная пуговица слетела с удерживающей ее хилой нитки и затерялась в снегу.
Девочка посмотрела на Егорку своими блестящими глазами и чмокнула его в черный мокрый нос. После этого она вскочила на ноги и подбежала к тому месту, где еще несколько секунд назад дядька, добравшийся уже с удивительной быстротой до арки, отделявшей укромный проулок от остального мира, потерял свою пуговку.
Покопавшись быстро в снегу и отыскав пропажу, она бросилась догонять его с громким криком «Папа!».
Пес еще какое-то время смотрел ей в след, а потом отправился в свой теплый подвал, потому что на улице уже начиналась метель…
Читать также:
Муниципальное учреждение
«Управление образования Администрации города Губкинского»
Муниципальное автономное дошкольное образовательное учреждение
«Центр развития ребенка» — детский сад «Сказка»
Русская народная сказка
«Метель, Вьюга и Пурга»
для детей 5 – 7 лет
Автор- составитель: Самусевич К.А.
— педагог дополнительного образования
г. Губкинский,2020 г.
Действующие лица:
Сын, Мама, Зима, Вьюга, Метель, Пурга, Жители селенья.
Перед кулисами, на скамейке сидит Мама, а сын возле скамейки. Мама вяжет, а сын играет в кубики.
Сын: Мамочка, расскажи мне сказку.
Сын подсаживается к маме на скамейку.
Мама: Хорошо дорогой, расскажу тебе я очень интересную сказку, называется она Метель, Вьюга и Пурга.
За горой крутой, за рекой ледяной, за лесами дремучими – далеко в поле старухи Зимы двор стоит. Раскинулся он на семи верстах, на восьми снеговых столбах, на девяти ледяных цепях. К этому двору саночки-самокаточки летят. Эти сани у красного крыльца встали. Из них Метель, Вьюга и Пурга выходят. В терем заходят. На столе каждой пищи – пудов по тыще. Сели они за стол, взялись есть-пировать.
Открываются кулисы. За столом сидят Метель, Вьюга и Пурга и едят.
Наелись-напились и отдыхать повалились.
Метель, Вьюга и Пурга поели и уснули, сложив руки на стол и положив на них голову.
Пришла старуха Зима, заскрипела клюка:
Зима: Не мне ли, старухе, белое снеговое покрывало брать, землю укрывать?
Вьюга, Метель и Пурга вскочили и просят
Вьюга: Уж ты, матушка Зима
Отворяй-ка закрома,
Поскорей из сундука
Подавай нам три мешка.
Метель: Как первый мешок-
В нём белый снежок.
Как второй мешок-
В нём иней и лёд.
Пурга: Как третий мешок-
В нём студень-ветерок.
Будем по земле летать,
Из мешков всё вытрясать!
Зима: Дам я вам мешки. Вы по белому свету гуляйте да всё из них вытрясайте. А что увидите и услышите – о том мне рассказывайте. Не понравится мне ваш рассказ, так я вас в ледяную гору упрячу.
Мама: Взяли Метель, Вьюга и Пурга три заветных мешка. Сели в самокатные сани и по белому свету покатили-побежали. Пробегали по чистому полю и вдоль села.
Метель, Вьюга и Пурга уходят, Зима их провожает. На сцене никого нет. Звучит весёлая хороводная песня. На сцену за руки выходят жители села, становятся в круг и начинают водить хоровод. Метель, Вьюга и Пурга вместе с жителями водят хоровод. После хоровода становятся полукругом.
Играет музыка и поют песню «Новый год пришёл…»
Жители селения: Новый год пришёл,
Старый угнал,
Себя показал!
Выходи, народ, становись у ворот –
Солнышко встречать,
Мороз прогонять!
1-й житель селения: Мороз – Красный нос
Прикатил подарков воз:
2-й житель селения: Снеги сыпучие,
Холода трескучие,
3-й житель селения: Вьюгу колючую,
Пургу злючую,
4-й житель селения: Ледяную горку,
Новый год и ёлку!
Метель, Вьюга и Пурга раздают жителям снежки(сделанные из белой ткани в шарики) и уходят за кулисы. Жители начинают играть в снежки и убегают за кулисы.
Мама: Крутились и метались над тёмными борами и крутыми горами. Из мешков снег вытрясали, землю словно белым покрывалом накрывали, речки льдами заковали…. Нагулялись Метель, Вьюга и Пурга вернулись к старухе Зиме.
На сцене за столом сидит Зима в очках и читает книгу. Метель, Вьюга и Пурга выходят на сцену. Зима откладывает книгу, снимает очки.
Зима: Ну, что на белом свете повидали?
Метель: Видели мы в селении, как Новый год пришёл, старый угнал, себя показал.
Вьюга: Видели, Как из ворот повалил на игрища честной народ.
Пурга: Весело было им, весело было и нам, позабавились мы там…
Метель, Вьюга, Пурга и Зима замирают.
Мама: Понравился старухе Зиме рассказ Метели, Вьюги и Пурги. Отпустила она их опять на волю. Пошли они льды на реках настилать, снегом на дорогах следы заметать, холод-стужу в избы напускать, на деревья белые пушистые шапки надевать.
Вот и сказочке конец, а кто слушал, молодец.
Список литературы
1. Энциклопедия детского фольклора «Весна-красна, ты на чём пришла?». Науменко Г.М., запись, обработка и составление;