Вершина деревенской прозы. Плач по традиционному крестьянскому укладу, гибнущему под натиском цивилизации и прогресса.
комментарии: Денис Ларионов
О чём эта книга?
Деревня Матёра должна быть затоплена в ходе строительства ГЭС на Ангаре. Почти все её жители переехали в ближайший посёлок, только несколько стариков и старух не могут оставить родные дома и родительские могилы. Одно из самых значительных произведений деревенской литературы, «Прощание с Матёрой» появляется на излёте советской эпохи — когда наступление тяжёлой индустрии на природу воспринимается уже не как победа прогресса, но как фатальное и губительное разрушение традиционного уклада жизни.
ТАСС
Когда она написана?
В 1972 году Валентин Распутин пишет очерк «Вниз и вверх по течению. История одной поездки». Известный писатель по имени Виктор (альтер эго автора) возвращается в места своего детства — но деревни, в которой он вырос, больше не существует: она была разобрана и перенесена на новое место при строительстве гидроэлектростанции. Вместо неё у водохранилища стоит новый посёлок, из которого писатель торопится уехать, чувствуя себя там чужим. Возможно, именно тогда Распутин начинает думать над сюжетом будущей повести, которая была закончена к середине 1976 года.
Как она написана?
Повесть начинается с трёхстраничного зачина: Распутин в почти фольклорном ключе описывает трёхсотлетнюю историю Матёры. Большая часть повести выдержана в реалистической манере, — впрочем, здесь есть напоминающие стилистику
магического реализма
Художественный стиль, в котором реалистическая манера сочетается с мифологическими элементами. К магическому реализму относят произведения Габриэля Гарсиа Маркеса, Хулио Кортасара, Милорада Павича.
эпизоды из жизни Хозяина острова (охраняющего Матёру «ни на какого другого зверя не похожего зверька»).
Пожалуй, главное, на что стоит обратить внимание, — речь персонажей. Распутин показывает с её помощью картины мира старой жительницы Матёры Дарьи Пинигиной, её сына Павла, живущего в недавно построенном посёлке, и её внука Андрея, рвущегося на строительство ГЭС. Речь Дарьи, на чьей стороне авторские симпатии, — живая, полная прихотливых диалектизмов; речь Андрея, напротив, наполнена штампами. Характерный, даже утрированный пример столкновения разных речевых пластов — сцена разорения матёринского кладбища, которому пытаются помешать жители острова:
— В чём дело, граждане затопляемые? — важно спросил мужчина. — Мы санитарная бригада, ведём очистку территории. По распоряжению санэпидемстанции.
Непонятное слово показалось Настасье издевательским.
— Какой ишо сам-аспид-стансыи? — сейчас же вздёрнулась она. — Над старухами измываться! Сам ты аспид! Обои вы аспиды! Кары на вас нету.
Сюжет повести не богат событиями; его центральная точка — неизбежная катастрофа — в книге отсутствует, описывается только её бесконечное ожидание. Каждая глава — это зарисовка из жизни Матёры, многие из них заканчиваются короткой фразой, напоминающей о неизбежной катастрофе, обрыве этой жизни. Например, финал первой главы: «Но вот теперь оставалось последнее лето: осенью поднимется вода»; пятая глава заканчивается фразой «Помянешь, ох помянешь Матёру…»; десятая — «А впереди, если смотреть на оставшиеся дни, становилось всё просторней и свободней. Впереди уже погуливал в пустоте ветер» — тут можно услышать практически намёк на Книгу Бытия: «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою».
Собрание МАММ
Что на неё повлияло?
Как и другие деревенщики (кроме, быть может, Виктора Астафьева), Распутин всегда был писателем-реалистом. Его тексты чуть ли не напрямую наследуют реализму XIX века, который был для деревенщиков недостижимым образцом. Можно увидеть здесь и влияние короткой прозы Александра Солженицына (героиня рассказа «Матрёнин двор» могла бы быть младшей сестрой распутинской Дарьи) или провести параллель между описанием быта последних жителей Матёры и романами Михаила Шолохова — «Тихим Доном» и «Поднятой целиной» (которые уходят корнями всё в тот же русский реализм XIX века).
Из зарубежных авторов Распутину явно близок Уильям Фолкнер (с которым его часто сравнивают). Американский классик также описывал «дикие», отдалённые от центра страны места, расположенные в вымышленном южном округе Йокнапатофа. Как и Фолкнер, Распутин очень внимателен к речевой манере «простых людей», через которую раскрывается их характер, биография, страхи и т. д.
Как она была опубликована?
Повесть была опубликована в октябрьском и ноябрьском номерах журнала
«Наш современник»
Общественно-политический и литературный журнал консервативно-патриотического направления, издающийся в Москве с 1956 года. В журнале в разные годы печатались Виктор Астафьев, Юрий Бондарев, Василий Шукшин, Валентин Распутин и многие другие.
в 1976 году, а позднее несколько раз выходила как отдельными изданиями, так и в собраниях сочинений Распутина. Уже в 1990-е годы Распутин переработал финал повести, обострив, по мнению исследовательницы Анны Разуваловой, «её трагическую безысходность». В финале повести немногие матёринцы, оставшиеся на острове вопреки распоряжению властей, переговариваются в темноте барака, как бесплотные тени в загробном мире, не понимая уже, в разуме они или сошли с ума, ночь или день на дворе: «Дня для нас, однако, боле не будет». В советской версии повести в финале слышится «недалёкий тоскливый вой — то был прощальный голос Хозяина», а следом за ним доносится «слабый, едва угадывающийся шум мотора»: это сквозь туман за старухами едет катер, чтобы вернуть их в мир живых. Но в последней авторской редакции катера нет — воет только Хозяин острова, предвещая скорый конец и Матёре, и её жителям.
Как её приняли?
Экологический пафос Распутина и интерес к деревенским писателям вообще сделал повесть «Прощание с Матёрой» важным событием в советской литературе. В 1977 году журнал
«Вопросы литературы»
Научный журнал по истории и теории литературы, издающийся в Москве с 1957 года. С 2009 года его возглавляет литературовед Игорь Шайтанов.
пригласил нескольких литературных критиков для обсуждения повести, которое получилось довольно обширным (почти восемьдесят журнальных страниц). Один из центральных тезисов в этом обсуждении принадлежал критику
Юрию Селезнёву
Юрий Иванович Селезнёв (1939–1984) — литературовед, специалист по Достоевскому. С 1976 по 1981 год был главным редактором серии «ЖЗЛ». В 1981–1982 годах — заместитель главного редактора журнала «Наш современник».
, разграничившему понятия «земля» («то, с чем человек нерасторжимо связан от рождения…») и «территория» («элемент государственно-бюрократических языка и практик»). Матёра, разумеется, была «землёй», с которой жителям невозможно расстаться, — именно поэтому конфликт повести был настолько острым. С другой стороны, известный писатель-диссидент
Георгий Владимов
Георгий Николаевич Владимов (1931–2003) — литературный критик, писатель. С 1956 по 1959 год был редактором отдела прозы в «Новом мире». В 1964-м выступил соавтором коллективного детективного романа «Смеётся тот, кто смеётся». После публикации повести «Верный Руслан» за рубежом был исключён из Союза писателей. В 1983 году эмигрировал в ФРГ, был главным редактором журнала «Грани». В 2000 году вернулся в Россию. За роман «Генерал и его армия» был удостоен премии «Русский Букер» и «Русский Букер» десятилетия.
воспринимал его как псевдоконфликт, плод фантазии Распутина, не имеющий отношения к реальности: в частном письме он утверждал, что старые жители Сибири и других расселяемых регионов «пуще всего… мечтают перебраться в квартиры с газом и унитазом, но, согласно Распутину, они так свою «почву» любят, что даже полы моют перед затоплением Матёры».
РИА «Новости»
Что было дальше?
«Прощание с Матёрой» стало предвестием экологического движения, развернувшегося в годы перестройки. Во многом благодаря повести Распутина в обществе утвердилось понимание, что за технический прогресс и гигантские стройки приходится платить иногда слишком дорогую цену. После «Матёры» Распутин пишет множество публицистических текстов о важности сохранения Байкала, окружённого заводами. Он высказывается и против других экологически опасных больших строек, в том числе в 1980-е участвует в большой кампании интеллигенции против
поворота сибирских рек
Проект переброски стока сибирских рек в засушливые регионы страны — Казахстан и Среднюю Азию. Проект начали обсуждать в 1960-е годы. В 1970 году было принято постановление о необходимости переброски воды из сибирских рек. В 1986-м проект свернули из-за чрезвычайно высокой стоимости и неблагоприятных экологических последствий.
. Перестроечный съезд Союза писателей, прошедший в 1986-м, называли «съездом мелиораторов»: поворот сибирских рек был главной его темой. В защиту рек Распутин писал, например: «Реки — Обь, Енисей, Лена — могут соперничать лишь между собой. В озере Байкал пятая часть пресной воды на земном шаре. Нет, всё здесь задумывалось и осуществлялось мерою щедрой и полной, точно с этой стороны, от Тихого океана, и начал Всевышний сотворение Земли…» (впрочем, его коллега, писатель-деревенщик Василий Белов, вообще угрожал совершить самосожжение на Красной площади, если поворот рек будет осуществлён). В конце концов проект свернули.
Э-эх, до чего же мы все добрые по отдельности люди и до чего же безрассудно и много, как нарочно, все вместе творим зла!
Валентин Распутин
Во время перестройки неприятие Распутиным современного мира лишь усугубляется: картина мира, живой иллюстрацией к которой стала его Дарья Пинигина, претерпевает метаморфозу, выливаясь у писателя в ригоричные публицистические формулы («…всё озлобленней выжигается теле- и радионапалмом историческая, духовная и культурная Россия»). Он подписывает антиперестроечное
«Письмо семидесяти четырёх»
Коллективное письмо деятелей культуры и науки, обвиняющее демократические СМИ в русофобии, глумлении над историческим прошлым страны и создании «фантома «русского фашизма». Было опубликовано в апрельском номере журнала «Наш современник» за 1990 год.
и окончательно становится политическим консерватором, оправдывающим политику Сталина и уверенным в необходимости сильной власти. В 2003 году, после долгого перерыва, Валентин Распутин публикует повесть «Дочь Ивана, мать Ивана», в которой возникшее ещё в «Прощании с Матёрой» разделение на «своих» (деревенских, русских) и «чужих» (городских, нерусских) приобретает тенденциозное, на грани с ксенофобией, звучание.
Единственная экранизация повести вышла в 1981 году, через пять лет после публикации, — фильм «Прощание», начатый Ларисой Шепитько и законченный (после трагической гибели режиссёра в автокатастрофе) её мужем Элемом Климовым. Суггестивный кинематографический язык Шепитько и Климова сделал центральную коллизию повести ещё более мрачной, придал ей почти апокалиптический оттенок. Спектакли по «Прощанию с Матёрой» неоднократно ставились в российских театрах, а в 2015 году прозаик Роман Сенчин опубликовал роман «Зона затопления», посвящая его Валентину Распутину: по сути, это ремейк его повести, основная сюжетная линия которой перенесена в наше время.
Деревня Матёра действительно существовала в Сибири?
Нет, населённого пункта с таким названием в Сибири никогда не было. Зато была деревня Матерá (с ударением на последний слог), стоявшая на правом берегу Ангары в устье реки Шаманка и оказавшаяся в зоне затопления Усть-Илимского водохранилища. Другим прообразом деревни Матёры в повести мог быть населённый пункт Горный Куй, затопленный при строительстве Братской ГЭС. Наконец, на дне того же Братского водохранилища оказалась в 1962 году и родная деревня Распутина Усть-Уда: жителей эвакуировали в специально построенный одноимённый посёлок.
Матёра — очевидно собирательный образ сибирской деревни. Прилагательное «матёринский» выглядит на письме как «материнский», и этот мерцающий смысл нередко обыгрывается в тексте: «Пышно, богато было на матёринской земле — в лесах, полях, на берегах, буйной зеленью горел остров, полной статью катилась Ангара». Когда Петруха, деревенский бездельник и прохиндей, ради лёгкого заработка поджигает предназначенные к затоплению деревни, производя «очистку территории», его мать, переживая это как горе и позор, надеется его усовестить, Дарья же ехидничает: «Поезжай, поезжай. Погляди, чьи избы лутче горят — подволошенские али матёринские? Он тебе за-ради праздничка, что ты приехала, две, а то и все три зараз запалит — ох, хорошо будет видать». Не случайно свою сомнительную карьеру Петруха начал с того, что ради положенной переселенцам денежной компенсации поджёг материнскую (в буквальном смысле слова) избу — единственное здание деревни, которое власти собирались сохранить как памятник архитектуры, перевезя на другое место.
Зачем вообще понадобилось затапливать Матёру?
Из-за строительства Братской ГЭС (она не названа в повести, но речь именно о ней) уровень воды в Ангаре стремительно повышался, подвергая риску жителей окрестных населённых пунктов (главным образом старых деревень). Чтобы ускорить строительство ГЭС и не допустить жертв, в 1970-е годы власти решили превентивно затопить многие сибирские деревни, а жителей перевезти в посёлки и города Иркутской области. Опыт такой уже был: при строительстве гидроэлектростанций в других регионах затапливались целые города (самый известный случай — затопление города Мологи в Ярославской области в 1930–40-е годы; существуют свидетельства, впрочем не слишком надёжные, что около 300 жителей Мологи так и не покинули свои дома, предпочтя уйти на дно вместе с городом). Кроме положительной стороны (увеличение объёма производства электроэнергии) у этого прогрессистского проекта были и отрицательные: из-за принудительной централизации терпела бедствие не только экологическая система Сибири, но и региональное сообщество и его культура, жители страдали, покидая родные места, а некоторые так никогда не смогли приспособиться к городскому образу жизни.
Другой важный — практический — изъян проекта объясняется в повести устами Павла. Сын старухи Дарьи и отец комсомольца-энтузиаста Андрея Павел — представитель среднего поколения героев: он переезжает с острова в посёлок, готов скрепя сердце обустраиваться в новой жизни и признаёт неизбежность прогресса, но конкретное воплощение великой идеи идёт для него вразрез со здравым смыслом. Новый посёлок построен «богато, красиво, домик к домику, линейка к линейке», но расположен на земле, почти непригодной для земледелия (и это после плодородной матёринской земли, возделанной многими поколениями). Павел задаётся вопросом, «зачем, по какой такой причине надо было относить его за пять вёрст от берега моря, которое разольётся здесь, и заносить в глину да камни, на северный склон сопки», и находит простое объяснение: посёлок проектировали чужаки — «не для себя строили, смотрели только, как легче построить, и меньше всего думали, удобно ли будет жить».
Почему конфликт между старым миром Дарьи Пинигиной и новым миром её внука Андрея так серьёзен и неразрешим?
Дарья Пинигина — одна из типичных «распутинских старух», живущих согласно вековому семейному и общинному укладу, который не смогла до конца разрушить даже коллективизация в 1930-е годы. Мир за пределами деревни и острова кажется ей непонятным и враждебным, именно оттуда приходят чужаки, горожане, стремящиеся разрушить уклад деревни, разорить кладбище, повалить лес, сжечь дома и хозяйственные постройки.
Во «внешнем» мире Дарья бывала и достижения прогресса оценить успела. О городской квартире своей дочери она рассказывает соседкам за самоваром почти как о космическом корабле:
Крант, так же от как у самовара, повернёшь — вода бежит, в одном кранту холодная, в другом горячая. И в плиту дрова не подбрасывать, тоже с крантом — нажмёшь, жар идёт. Вари, парь. Прямо куды тебе с добром! — баловство для хозяйки. А уж хлебушко не испекчи, нет, хлебушко покупной. Я с непривычки да с невидали уж и поохала возле крантов этих — оне надо мной смеются, что мне чудно. А ишо чудней, что баня и уборна, как у нехристей, в одном закутке, возле кухоньки. Это уж тоже не дело. Сядешь, как приспичит, и дрожишь, мучишься, чтоб за столом не услыхали.
За всеми этими курьёзными мелочами скрывается фундаментальное неприятие Дарьей городской жизни и, шире, современной цивилизации, которая лишает человека духовной самостоятельности, связи с природой и умершими предками, замещает глубокие родовые связи поверхностным социальным взаимодействием. Именно из-за этого Дарья и не хочет ехать в город. Конечно, и старую избу, и крестьянский скарб ей тоже жалко: всё это для Дарьи не только какая-никакая собственность, но неотъемлемая, почти одушевлённая часть того жизненного уклада, без которого она не сможет существовать. Избу свою перед поджогом она белит и отмывает — как будто обряжает в гроб покойника.
Слушать будем или будем базарить? Будем понимать положение или что будем?…
Валентин Распутин
Дарья воспринимает себя как часть обширного, навсегда связанного с деревней Матёрой рода, в который включены как живые, так и мёртвые: «Человек не един, немало в нём разных, в одну шкуру, как в одну лодку собравшихся земляков, перегребающихся с берега на берег». Подобное восприятие себя и других непонятно городским, «рационально мыслящим» героям повести, но для Дарьи подобная синкретическая картина мира, совмещающая в себе православие и миф, остаётся единственно возможной.
Помимо ненужных в новой жизни дедовских ухватов, ушатов, туесов, кадок и кринок, которые приходится оставить на острове, в посёлок невозможно перенести и деревенскую систему социального обеспечения. Если у Дарьи есть дети и внуки, которые прокормят её в посёлке, то судьба других матёринских жителей сложится, видимо, ещё менее благополучно. Одинокий деревенский чудак Богодул живёт на Матёре припеваючи, ночуя в бараке, некогда срубленном армией Колчака, и чаёвничая у привечающих его старух. Старуха Сима, «занесённая в Матёру случайным ветром меньше десяти лет назад» вместе с маленьким внуком, также нашла в деревне дом, кусок хлеба и своё место в прочной системе социальной взаимопомощи. В новой реальности и Богодула, и Симу ждёт, очевидно, горькая жизнь в доме престарелых.
Кто такой Хозяин острова и зачем он в повести?
«Хозяин» острова Матёра и одноимённой деревни — это «маленький, чуть больше кошки, ни на какого другого зверя не похожий зверёк», гений места: «Если в избах есть домовые, то на острове должен быть и хозяин». Он наделён самосознанием и способен чувствовать и слышать самые тонкие вещи мира: стон деревянной избы, дыхание растущей травы и непрестанное шевеление всего, что живёт на острове. Никто из жителей деревни его никогда не видел, но своим незримым присутствием он долго охранял Матёру от различных катаклизмов. Предчувствует он и судьбу Матёры: «что скоро одним разом всё изменится настолько, что ему не быть Хозяином, не быть и вовсе ничем». Каждое его появление знаменует какое-то неприятное происшествие (например, пожар), а в конце повести его вой, который слышит старик Богодул, знаменует приближающуюся катастрофу.
Раньче совесть сильно различали. Ежли кто норовил без её, сразу заметно, все друг у дружки на виду жили
Валентин Распутин
Придумывая Хозяина острова, Распутин отдавал дань народной мифологии, с которой мог столкнуться в детстве. Легко предположить, что этот образ — часть языческой картины мира, «древнего «естественного» пространства» (Разувалова), которое продолжает оказывать влияние на жизнь Дарьи, Богодула и других старых героев повести. Распутина, по его признанию, волновала «поэзия, без которой не жил народ», а исчезновение Матёры влечёт за собой и разрушение «поэтической картины мира», которую разделяют здешние жители.
Мифологические образы позволяют показать затопление Матёры как событие апокалиптического масштаба: старая цивилизация уходит на дно, подобно Атлантиде. Помимо Хозяина острова важную символическую роль играет в повести «царский листвень» — почти
мировое дерево
Один из мифологических архетипов. Согласно Владимиру Топорову, этот образ воплощает универсальную концепцию мира. Ветви, как правило, соотносятся с небом, ствол — с земным миром, а корни — с преисподней.
:
Матёру, и остров, и деревню, нельзя было представить без этой лиственницы на поскотине. <…> Неизвестно, с каких пор жило поверье, что как раз им, «царским лиственем», и крепится остров к речному дну, к одной общей земле, и покуда стоять будет он, будет стоять и Матёра. Не в столь ещё давние времена по большим тёплым праздникам, в Пасху и Троицу, задабривали его угощением, которое горкой складывали у корня и которое потом собаки же, конечно, и подбирали, но считалось: надо, не то листвень может обидеться.
Старая лиственница возвышается над островом, деревней и лесом, как пастух среди овечьего стада: «Она и напоминала пастуха, несущего древнюю сторожевую службу». Когда мужики, занятые расчисткой территории, сталкиваются с лиственем, противостояние природы и человека обретает эпический размах. «Зверь какой! — восклицает мужик. — Мы тебе, зверю… У нас дважды два — четыре. Не таких видывали». Но топор от дерева отскакивает, его не берут ни огонь, ни бензопила. Как тут не вспомнить вышедшую в том же 1976 году повесть другого деревенщика, Виктора Астафьева, «Царь-рыба»: в ней браконьер Игнатьич из корысти вредит природе, но, едва не погибнув в схватке с гигантским осетром, переосмысляет всю свою жизнь и кается в грехах. У Распутина дерево выходит из схватки победителем, продолжая нести сторожевую службу над опустевшим островом и символизируя торжество жизни над примитивными человеческими расчётами: пока оно стоит, будет стоять и Матёра.
РИА «Новости»
Как отразилось в повести историческое время?
Матёра — место, существующее как бы в мифологическом времени, почти вне истории. Деревня живёт «внутри происходящих в природе перемен, не отставая и не забегая вперёд каждого дня», но исторические перемены практически не затрагивают её жизненный уклад. За триста с лишним лет существования деревня повидала всякое: «Мимо неё поднимались в древности вверх по Ангаре бородатые казаки ставить Иркутский острог; подворачивали к ней на ночёвку торговые люди, снующие в ту и другую стороны; везли по воде арестантов»; здесь два дня шёл бой между занявшими остров колчаковцами и штурмующими его на лодках партизанами. Знала деревня «наводнения… пожары, голод, разбой», а также — хотя эти исторические обстоятельства никак не выделены — коллективизацию, антирелигиозную кампанию, в ходе которой церковь утратила крест и была приспособлена под склад, Великую Отечественную войну, на которой жители Матёры потеряли сыновей, кое-какие достижения прогресса: «В последние годы дважды на неделе садился на старой
поскотине
Пастбище, выгон. В другом значении — изгородь вокруг пастбища.
самолёт, и в город ли, в район народ приучился летать по воздуху».
Как отмечает филолог Игорь Сухих, «Матёра — это и мир мифа, царского лиственя и Хозяина, противопоставленный цивилизации самолёта и электростанции, и малая родина в противопоставлении новому посёлку за рекой, и деревня в её противопоставлении городу, и историческая Русь-Россия с петровских до советских времён, для которой характерна непрерывность
существования»
1
Сухих И. Н. Русский канон: Книги XX века. М.: Время, 2012. C. 759.
.
Несмотря на историческую бессобытийность матёринской жизни, деревня и её старики-жители — единственные в мире Распутина хранители исторической памяти. Живым воплощением истории оказывается старик Богодул, пугающий берданкой чужаков, которые дразнят его: «Эй ты! Партизан! — Снежный человек! — Турок! — С кем воевать собрался, а? Какого она у тебя образца, пушка твоя? — Ты спроси, какого он сам образца. Не служил ли он у Петра Первого? — А у Ивана Грозного не хошь?»
Без самовара всё равно не чай. Только что не всухомятку. Никакого скусу. Водопой, да и только
Валентин Распутин
Будущее, которое стремятся приблизить сторонники прогресса, беспамятно — эту позицию воплощает в повести Андрей, представитель молодого поколения, рвущийся на великую стройку коммунизма: «Много ли толку от этой Матёры? И ГЭС строят… наверное, подумали что к чему, а не с бухты-барахты. Значит, сейчас, вот сейчас, а не вчера, не позавчера, это сильно надо. Вот я и хочу туда, где самое нужное. Вы почему-то о себе только думаете, да и то, однако, памятью больше думаете, памяти у вас много накопилось, а там думают обо всех сразу».
Зато его отец, Павел, к коллективной памяти относится с уважением. Понимая, что сжечь деревню необходимо, он не представляет возможности делать это своими руками: «И двадцать, и тридцать, и пятьдесят лет спустя люди будут вспоминать: «А-а, Павел Пинигин, который Матёру спалил…» Такой памяти он не заслужил».
Как отмечает Сухих, в образе Матёры Распутин описывает исчезновение всей «крестьянской Атлантиды», существовавшей триста лет, от освоения Сибири казаками до строительства электростанции на Ангаре, причём потопить эту старую крестьянскую Россию не могут ни Гражданская война, ни коллективизация, ни репрессии, ни война — конец ей приносит технический прогресс. Одним из источников вдохновения для Распутина могла быть русская легенда о заповедном граде Китеже, ушедшем под воду.
Какую роль в жизни Матёры играет природа?
Природа — это первое, что видит и с чем соотносит свою жизнь большинство героев «Прощания с Матёрой», кормящихся крестьянским трудом. Согласно Распутину, затопление Матёры неизбежно приведёт не только к разрушению природного баланса (это очевидно), но и к моральной деградации людей, вынужденных перестать обрабатывать, а затем и покинуть родную землю (примечательно, что Андрей, работавший на заводе и рвущийся на стройку, разучился косить). Природа возникает в повести не только в пейзажах, но и в виде символов воды, огня, земли или образа лиственницы, корни которой, согласно поверью, соединяют Матёру и Ангару, обеспечивая устойчивость острова посреди огромной реки.
И так же, как гигантское дерево, пускает корни в родную землю и человек. Об этом напоминает Дарья внуку:
Люди про своё место под богом забыли — от чё я тебе скажу. Мы не лутчей других, кто до нас жил… <…> Бог, он наше место не забыл, нет. Он видит: загордел человек, ох загордел. Гордей, тебе же хуже. Тот малахольный, который под собой сук рубил, тоже много чего об себе думал. А шмякнулся, печёнки отбил — дак он об землю их отбил, а не об небо. Никуда с земли не деться.
Человек не просто так хозяин своей земли: он владеет ей и привязан к ней до тех пор, пока её возделывает. В посёлке Павел чувствует себя не хозяином, а квартирантом, потому что тамошнее хозяйство не требует его трудов: дрова рубить не нужно, печку не топить, да и воду скоро проведут.
Размышляя и даже мечтая о смерти, Дарья задаётся вопросом, зачем терпеть старость с её неудобствами и мучениями, если традиционной пользы от старости больше нет: «Теперь и подкормку для полей везут из города, всю науку берут из книг, песни запоминают по радио». Удобрения упомянуты не случайно — Дарья рассматривает себя саму фактически как «подкормку»: «Господь жить дал, чтоб ты дело сделала, ребят оставила — и в землю… чтоб земля не убывала. Там теперь от тебя польза».
Недаром гибель Матёры начинается с разорения кладбища; и Дарья, и другие переселенцы при мысли о переезде больше всего беспокоятся о том, как бы забрать с собой своих покойников, чтобы перезахоронить их и в свой срок улечься к ним под бок (да и помирать в посёлке лучше поторопиться: на новом кладбище «всех подряд по очереди хоронют, кто с кем угадат» — не то что на Матёре, где семьи лежат рядом, как в «другой, более богатой деревне»). Когда Павел досадует, что нужно положить огромные труды, чтобы вырастить что-то на новой глинистой земле, когда затоплена будет прежняя — «самая лучшая, веками ухоженная и удобренная дедами и прадедами и вскормившая не одно поколение», эту фразу можно понять и так, что земля удобрена не только трудами прадедов, но и прадедами как таковыми. Человек в повести Распутина органически включён в природный цикл.
Как Распутину удалось опубликовать свою повесть, ведь картина мира Дарьи и других жителей деревни совсем не советская?
Несмотря на «несоветскость» картины мира, живущая сообразно природным циклам, а не историческому времени Дарья Пинигина никогда не ставит под сомнение, так сказать, легитимность существующей власти. Сам Распутин также напрямую не связывает бесчеловечный прогрессизм с конкретными решениями советского правительства, представляя их как негативную черту современного мира вообще. Подобная идеологическая обтекаемость была свойственна всем писателям-деревенщикам: они считали себя обязанными советской власти, при которой сделали успешную карьеру, и до перестройки не позволяли себе прямых обличений. Кроме того, Валентин Распутин принадлежал к самому правому флангу советской литературы, интересы которого отстаивали представители влиятельной «русской партии» во власти и в цензурном аппарате. В целом деревенская проза была серьёзным идеологическим противовесом ориентированной на западные образцы молодёжной прозе 1960-х (Василий Аксёнов, Анатолий Гладилин) и городской прозе 1970-х (Юрий Трифонов).
ТАСС
В чём Распутин видит выход из экологического и социального кризиса?
Валентин Распутин считал государственный кризис системным явлением, пронизывающим политику, культуру, человеческие отношения: в повести это связано с разрушением природного баланса острова Матёра, а значит, привычного уклада жизни коренных сибирских жителей (и, шире, русского населения вообще). В позднейшей публицистике Распутин привязывает сюда ещё и разнообразные «зарубежные влияния», от либерализма до рок-музыки; один из последних публичных жестов Распутина — подпись под коллективным манифестом «Молчать не позволяет совесть», авторы которого требовали уголовного наказания для участниц панк-группы Pussy Riot. Главный выход из сложившегося тупика Распутин видит в усилении центральной власти и в возрождении национальных форм общественного устройства (в том числе крестьянских общин). Здесь он оказывается близок Александру Солженицыну, который считал крестьянскую общину чуть ли не единственной национальной формой самоуправления, противоположной разобщающим людей демократическим институтам.
Ты говоришь, машины. Машины на вас работают. Но-но. Давно уж не оне на вас, а вы на их работаете — не вижу я, ли чё ли! А на их мно-ого чего надо!
Валентин Распутин
Распутин, не обладавший идеологическим темпераментом Солженицына, таких сильных утверждений не делал, но очевидно идеализировал жизнь сибирских крестьянских и старообрядческих общин. Он выделял особые свойства «сибирского характера»: «…Нам легче дышится, если зимой мороз, а не капель; мы ощущаем покой, а не страх в нетронутой, дикой тайге; немереные просторы и могучие реки сформировали нашу вольную, норовистую душу»; «Сибиряк, получившийся от слияния славянской порывистости и стихийности с азиатской природностью и самоуглублённостью, быть может, как характер и не выделился во что-то совершенно особое, но приобрёл такие заметные черты, приятные и неприятные, как острая наблюдательность, возбуждённое чувство собственного достоинства, не принимающее ничего навязанного и чужого, необъяснимая смена настроения и способность уходить в себя, в какие-то свои неизвестные пределы, исступлённость в работе, перемежающаяся провалами порочного безделья, а также хитроватость вместе с добротой, хитроватость столь явная, что никакой выгоды от неё быть не
может»
2
Распутин В. Г. Сибирь, Сибирь… М.: Молодая гвардия, 1991.
.
Такой же идеализированной общности посвящены и, возможно, самые светлые страницы довольно мрачной повести Распутина. Последний сенокос, в котором участвуют и старые, и молодые жители Матёры, воспринимается почти как мистерия крестьянского труда:
…работали с радостью, со страстью, каких давно не испытывали. Махали литовками так, словно хотели показать, кто лучше знает своё дело, которое здесь же, вместе с этой землёй, придётся навеки оставить. Намахавшись, падали на срезанную траву и, опьянённые, взбудораженные работой, подтачиваемые чувством, что никогда больше такое не повторится, подзуживали, подначивали друг друга… И молодели друг у друга на глазах немолодые уже бабы, зная, что сразу же за этим летом, нет, сразу за этим месяцем, который чудом вынес их на десять лет назад, тут же придётся на десять лет и состариться.
список литературы
- Время и творчество Валентина Распутина: Междунар. науч. конф., посвящ. 75-летию со дня рождения Валентина Григорьевича Распутина: Материалы. Иркутск: Изд-во ИГУ, 2012.
- Каминский П. П. «Время и бремя тревог». Публицистика Валентина Распутина. М.: Флинта; Наука, 2012.
- Лекманов О. Загубленный талант // https://meduza.io/feature/2015/03/16/zagublennyy-talant
- Разувалова А. Писатели-«деревенщики»: литература и консервативная идеология 1970-х годов. М.: Новое литературное обозрение, 2015.
- Распутин В. Г. Сибирь, Сибирь… М.: Молодая гвардия, 1991.
- Селезнёв Ю. Земля или территория? // Вопросы литературы. 1977. № 2. С. 49–63.
- Сухих И. Н. Русский канон: Книги XX века. М.: Время, 2012.
ИЗУЧАЯ РОДНУЮ ИСТОРИЮ…
По воле случая, мне суждено было родиться на Смоленской земле, а точнее в городе Гагарине, бывшем Гжатске. Поэтому с «кармановским» водохранилищем, (по названию поселка Карманово, ближайшего населенного пункта) а именно так у нас называют Яузское и Вазузское водохранилища, мы, мальчишки, познакомились еще в школе. Кто-то наведывался туда в деревню, расположенную недалеко от воды, кто-то ездил с отцом на рыбалку, кого-то с классом водили в походы учителя. Тем не менее, до осени 1998 года, мне попасть туда, не удавалось…
Наш район поиска, располагавшийся к востоку от города, не позволял нам распылять и без того небольшие силы поисковой группы на другие территории. Да и с транспортом, способным преодолеть практически не проходимые заболоченные леса и луга, у нас было не очень…
А работы на водохранилище предстояло немало. До нас доходили разговоры охотников и рыбаков о размытых деревнях и человеческих останках, встречающихся им после осеннего сброса воды Да и заманчивые рассказы знакомых из Карманово о поисках на размывах старинных монет, то и дело будоражили воображение.
Первое наше знакомство с водохранилищем можно лишь с натяжкой назвать романтичным. Проверяя поставленные накануне сети, мы увлеклись исследованием размытых островов, на которых когда-то располагались деревни. На обратном пути незаметно стемнело и начавшийся вместе с дождем шторм, унес нас на лодке на противоположную сторону водохранилища. Чудом, избежав кораблекрушения, мы, до нитки мокрые, только утром смогли вернуться к рыбачьему домику, где перепуганные собратья уже изрядно выпили водки за наш упокой.
После того шторма мы превратились в заправских моряков и вплотную занялись изучением наших водных просторов. Часто ловили рыбу и каждую осень выезжали с металлоискателями на поиск старинных монет, которых находили достаточно много.
Так впервые, после сброса воды, были обнаружены останки советского солдата и даже прочитан его медальон. Работая в районе бывшей линии фронта, мы находили размытых солдат каждый год.
Проблема в обследовании водохранилищ до сих пор заключается не только в труднодоступности многих мест, но и в других, не менее важных факторах. Во-первых — это сброс воды. Он осуществляется всегда поздней осенью и почти всегда только на Вазузском водохранилище. Уровень сброса воды каждый год разный. Бывало, что реки Гжать и Вазуза почти возвращались в старое русло. Во-вторых — погода. Она в это время года, мягко говоря, не летная, и день, естественно, катастрофически короток. В-третьих — многое зависит от температуры. Потому, что если мокрый ил или песок прихватит морозом, его придется долбить разве что киркой, иначе находку просто не достать…
Воду Яузского водохранилища, по сравнению с его западным соседом, если и сбрасывают, то не значительно.
УДАРНАЯ СТРОЙКА
Судьбы и трагедии затопленных деревень поразительно схожи. При строительстве многих водохранилищ в нашей стране, прекратили существование сотни населенных пунктов. Что говорить о деревнях, если целые города уходили под воду. Достаточно вспомнить Мологу или Корчеву…
Хлебнув горя в годы Великой Отечественной, многие деревушки восстали из пепла, чтобы снова погибнуть при строительстве гидротехнических систем в годы трудовых пятилеток.
Существуют воспоминания очевидцев и участников тех недалеких событий, от которых по коже бегут мурашки, по которым можно написать отдельный очерк или даже снять фильм…
Не спрашивая желания людей, их силком переселяли в другие места, заставляя покидать свою малую родину. Так в нашем районе разрослись холодными панельными двухэтажками, деревни: Благодатное, Староселье, Ельня, Ивино и другие населенные пункты.
Затопление началось намного раньше положенного срока — весна и природа вносили свои коррективы. Что говорить о планируемом снятии плодородного слоя — местных жителей в авральном режиме вывозили военные с помощью вездеходов, а готового жилья на всех не хватало. Деревья, где успевали — выпиливали, а дома сжигали, хотя многие, еще крепкие, можно было бы перевезти. Перенесение сельских кладбищ и многое другое осталось только на бумаге. Что не уничтожил человек, за десятки лет доделала вода…
Согласно справке, хранящейся в Гагаринском краеведческом музее, в 1977 году, в соответствии с постановлением Совета Министров СССР № 364 от 23 мая 1972 года, созданию Вазузской гидротехнической системы, для водоснабжения города Москвы, из земель Гагаринского района было отведено 11 385 га. Из них, 3397 га — пашни, 2004 га — сенокосов, 1469 га — пастбищ, 111 га — приусадебных земель, 1782 га — лесов и 2712 га — прочих земель.
По проекту, должно было быть освоено (восстановлено) 9469 га земель, из которых освоили лишь 303 гектара. Запланированные на восстановление средства — 15 млн рублей выделены не были. Под водой оказалось 10 554 га земли. На территории Гагаринского района дополнительно подтапливалось до 4000 гектаров пашни…
Из 48 населенных пунктов было выселено 591 хозяйство (1580 человек), из которых 302 хозяйства (780 человек), навсегда выбыли за пределы района…
Необходимость создания Вазузской гидротехнической системы была вызвана значительным ростом в 60−70 годы XX века промышленного и жилищного строительства, а также увеличением численности населения Москвы. Существующие водоисточники не справлялись с возросшим водопотреблением города, поэтому остро встал вопрос о поиске новых источников водоснабжения. Выбор пал на реку Вазузу — одну из чистейших рек Центральной России.
Сооружение Вазузской гидросистемы было объявлено Всесоюзной ударной комсомольской стройкой. Необходимо было построить сооружения, способные поднять вазузскую воду на 45 метров и перебросить ее в Москворецкий бассейн для водоснабжения столицы. Сооружения были возведены в достаточно короткие сроки — менее чем за 5 лет.
Сегодня в состав системы, расположенной на территории трех областей — Тверской, Смоленской и Московской, входят три гидротехнических узла (Зубцовский, Кармановский и Верхне-Рузский), три водохранилища (Вазузское, Яузское и Верхне-Рузское), три насосные станции и две перепадные ГЭС.
Вазузская система обеспечивает надежность работы Москворецкого источника, является гарантом качества исходной воды, благодаря удаленности водохранилищ и сравнительно небольшой антропогенной нагрузке на водоемы. Малоснежные зимы, половодье, засушливое лето -все влияет на запасы воды в ближайших источниках. В подобных ситуациях Мосводоканал производит подачу недостающего объема на Москворецкий склон. В засушливые годы (1995−1997, 2002−2003) Вазузская гидросистема помогла Москве и москвичам избежать дефицита питьевой воды.
Суммарный запас воды в водохранилищах составляет около 800 млн. кубометров. Протяженность системы по тракту подачи воды — более 200 км. Все основные гидротехнические сооружения охраняются милицией и оснащены системой видеонаблюдения.
МГУП «Мосводоканал»
УРОЧИЩЕ ПРИЛЕПЫ, 21 ноября 2010 года
Ворота противно скрипнули, и сержант пропустил наш УАЗик на охраняемую территорию. Машина забралась на высокую насыпь, и мы некоторое время тряслись по грунтовке вдоль канала, пока не заехали в тупик — дальше была только вода…
По-другому в бывшую деревню Прилепы не попадешь. Существует, конечно, и старая дорога — к западу от Карманово. Но кто-то украл на металлолом железную трубу, положенную рыбаками через один из труднопроходимых и заболоченных притоков, из-за чего пешком стало просто так не пройти. Да и не хотелось тащиться несколько километров по сырой пойме со всем скарбом, учитывая острую нехватку светлого времени. Поэтому проще было договориться со знакомым из милицейского руководства, чтобы нас пропустили через пост охраны насосной станции, тем более что местные рыболовы часто используют подобные варианты.
Дольше всего мы провозились с погрузкой лодки и мотора на даче у Антона. Лодка у него была добротная и большая, не смотря на то, что резиновая. Она поместилась только на крыше нашей «буханки».
День обещал быть пасмурным, и все остро почувствовали это, когда покинули нагретый автомобиль — с воды дул холодный, пронизывающий ветер.
Светало. Насыпь, идущая вдоль канала, на несколько сотен метров вдавалась в ложе водохранилища. Частично эта территория была уже освобождена от воды. Она представляла собой песчано-илистую пустыню, испещренную небольшими ручьями и, местами, «разбавленную» корягами. Немного подальше начиналось настоящее море в миниатюре — волны, вызванные ветром, с шумом накатывали на берег.
Участники экспедиции, не умеющие плавать, а их было трое из пятерых, утешали себя спасательными жилетами, которые, впрочем, неплохо спасали от всепроникающего ветра, поэтому их нацепили все. При дурном стечении обстоятельств, в этой холодной воде долго не протянуть, и жилет лишь облегчит поиски трупа своего хозяина…
Для подстраховки было решено использовать еще одну резиновую лодку, тем более что в одну мы со своим поисковым багажом все равно бы не поместились. Мы с Игорем первыми вышли на воду, используя весла, пока Андрей, Олег и Антон заводили мотор.
Плыть, согласно навигатору, предстояло не более двух километров, да и волны на деле оказались не такими уж устрашающими. Вскоре сзади заурчал мотор и нас с Игорем благополучно взяли на буксир.
Высадиться на нужный берег получилось не сразу — сапоги глубоко проваливались в ил, и, порой, их было просто не вытащить оттуда. Одно неаккуратное движение и ты принимаешь бодрящую холодную
ванну. Антон принял такие процедуры, как только покинул лодку.
Вот они — Прилепы — мертвая заиленная долина с островами кирпичных куч от домов, камней, коряг и непонятным, погнутым и изорванным железом.
Вытащив рюкзаки и инструмент на безопасное от воды место, а также привязав лодки, все занялись визуальным поиском.
Местами, на иле виднелись человеческие следы, примерно недельной давности. Это знакомые ребята — любители старины. Они-то и рассказали мне, что наткнулись в Прилепах на человеческие останки. На деле оказалось, что погибшие здесь повсюду. То и дело, глаз натыкался на кости — руки, ноги, фрагменты черепов, нижние челюсти. А кругом — все, что можно только представить, если перемешать войну и деревенский быт — не перечислить и не рассказать…
В одном месте, метрах в двадцати от кромки воды, мы увидели кучку костей. Сначала подумалось, что кто-то целенаправленно собирал их в одно место. Однако щуп рассказал другое — ямка с бойцами, возможно — санитарное захоронение. Вода за десятилетия размыла верхний насыпной грунт могилы, а вместе с ним — разнесла на десятки метров вокруг черепа и берцовые кости погибших…
Собрав верховые останки, работу временно отложили, решив еще немного осмотреться.
Как же здесь после войны жили люди? Погибший на погибшем, колючая проволока, снаряды, гранаты, минометные мины… Мысли снова погрузились в прошлое…
До конца августа 1942 года, Прилепы находились в немецком тылу, и ничто не нарушало их прифронтовой, относительно тихой жизни. С началом Погорело-Городищенской наступательной операции, 4 августа, для захватчиков запахло жареным. Не считаясь с потерями, войска 5 и 20 Армий Западного фронта, рвались к Карманово и Сычевке. Противник практически зубами цеплялся за каждую пядь земли, а уж тем более за такие плацдармы, какие предоставляли реки — Гжать и Вазуза. Эта местность стала ареной ожесточенных и кровопролитных боев для обоих противников.
В результате решительного штурма, 23 августа 1942 года, поселок Карманово был освобожден от фашистов. А в Прилепах и Субботниках, западнее бывшего райцентра Карманово, все только начиналось.
Вот о чем говорят краткие боевые донесения штаба 312 стрелковой дивизии, за конец августа 1942 года:
…24 августа 1942 года — с 4.00 части дивизии ведут бои за Прилепы, Бузаково, Бережки…
26 августа 1942 года — две атаки на фронте -дорога — Барсуки — отметка 178,9…
27 августа 1942 года — части дивизии, наступая в направлении справа — Прилепы, Чернавка,
слева — Истраты, Шумиловка, продвинулись на 150 метров…
28 августа 1942 года — Во взаимодействии с 11 танковой бригадой в 14.00 начали наступать в направлении Сорокино, Зыбиха… Продвинулись на 250−300 метров, большие потери…
30 августа 1942 года — дивизия заняла оборону в районе Прилепы — Сорокино…
Здесь необходимо добавить, что бои в районе деревни Прилепы, продолжались и в октябре 1942 года, что подтверждают донесения о безвозвратных потерях той же 312 с.д., которые нам удалось найти в ОВД «Мемориал». Освободить от врага эту местность удалось только к весне 1943 года, после чего в Прилепах стала налаживаться мирная жизнь… на костях. Впрочем, как везде у нас в России…
…Я шел по старым следам, когда увидел эмалированную коричневую кружку, одиноко стоявшую прямо в мелкой лужице среди ила. Рядом виднелся обрывок кожаного ремня и человеческая бедренная кость. Ребята, сообщившие мне об останках в Прилепах, говорили и об этом месте, расположенном за бывшими домами, на деревенских огородах.
Начинать решили с санитарного захоронения. И именно в этот момент, как ни странно, порывы ветра усилились, а небо брызнуло холодным осенним дождем.
В данной ситуации мы выбирали воронку постепенно, постоянно откачивая вездесущую воду и пропуская жижу сквозь пальцы. Ввиду многих факторов, работать археологией здесь было невозможно. Был риск вообще не успеть ничего закончить, а это означало, что весной бойцы еще на неизвестное время отправятся под воду. В итоге, нам удалось эксгумировать останки десятерых человек. При них не было ни обуви, ни одежды. Только карандаш, советские 20 копеек и два подсумка с винтовочными патронами.
Забегая вперед, скажу, что на протяжении нескольких часов, мы выкопали поблизости еще две подобные воронки на 4 и 5 человек. Только набор личных вещей и амуниции немного различался, хотя по-прежнему был минимальным.
Солдата с кружкой докапывали уже под вечер, отправив двоих ребят на моторной лодке перевозить мешки с останками к машине.
Судя по обмундированию и личным вещам, солдат оказался не обобранным похоронной командой. При нем мы нашли кожаное портмоне с советскими монетами, одной из которых был серебряный полтинник 1924 года. Два перочинных ножа, на одном из них было выцарапано — «на память». Вилка, две ложки, одна из которых — алюминиевая, с буквой «В» на одной стороне и подписью «Вор.» на другой. Помимо этого у бойца было несколько карандашей, опасная бритва, носовой платок, ботинки и два полных подсумка с патронами к винтовке Мосина. Рядом с погибшим, с помощью металлоискателя, мы обнаружили детали от его трехлинейки — затыльник, магазин с пружиной и затвор. Одной из последних находок, к всеобщей радости, стал черный пластмассовый медальон, который надежно упаковали для передачи экспертам.
Мокрые, грязные, уставшие, но довольные результатом, в сгущающихся осенних сумерках, почти по колено в грязи, мы собрались в обратный путь, чтобы снова по темноте не заплыть в ненужную сторону.
ПРИЛЕПЫ, 28 ноября 2010 года
В этот раз нас было трое, и мы оказались в Прилепах только в два часа пополудни. Причиной тому послужило отсутствие спасительного УАЗа, а также излишняя самонадеянность участников этой экспедиции: «Да мы и от дачи доплывем…». Доплыли, блин, почти за четыре часа…
Эх, посильней бы мотор! Виноваты, конечно, и частые вынужденные остановки — то бензин залить, то отмель, то сети браконьерские намотаются на винт. Кстати и, хорошо, что мотор наш не таким мощным оказался — управляя лодкой, сразу ощущаешь, что винт зацепляет дно, и сбрасываешь газ. А рыбаки, не знающие фарватера, на скорости попадая на мель, отрывали винты и моторы со своих лодок. Порой приходилось, используя военную карту, идти строго по навигатору и ловить петляющее старое русло реки, где было достаточно глубоко.
В районе бывшей деревни Бережки на винт намоталась старая рыбацкая сеть. Отцепить ее посреди реки не удалось, так как, стыдно признаться, ни у кого из нас под рукой не оказалось ножа. Поэтому пришлось выходить на берег и распутывать винт.
Пока шла борьба с сетью, остальные решили осмотреться. С первого взгляда было видно, что война тоже не обошла Бережки стороной. Повсюду был разбросан военный хлам, принадлежавший когда-то оккупантам. Помятые котелки и фляги, артиллерийские гильзы, ящики, саперные лопатки, консервные банки и еще груда разнообразного ненужного барахла, вперемешку с битым кирпичом, стеклом, сельхозорудиями и прочим железом — основной пейзаж размытой деревни. Однако человеческих костей в Бережках мы не обнаружили. Зато рядом с одним из фундаментов блестели идеальные хирургические ножницы, благодаря которым, мы за несколько секунд справились с проклятой сетью.
Андрюха посетовал на отсутствие металлоискателя. На что я убедил его, что в такой массе металломусора искать мелкие предметы из цветмета, только убивать дефицитное время. Тем не менее, если остановиться и внимательнее всмотреться в пестроту разбросанных на берегу предметов, начинаешь замечать и самые мелкие из них. Вот среди ржавых гвоздей лежит пуговица с царским двуглавым орлом. Вдоль обгоревшего бревна дома насыпана целая дорожка из советской мелочи — 7 монеток. Самая молодая — 1955 год.
Андрюха показывает остатки плетеного лаптя и несколько фарфоровых блюдец, стоящих на песке стопкой… Отмываем блюдца в воде: «РСФСР, фар-форов. з-д Дулево, сорт 2». Три из четырех блюдец абсолютно целые — нежно-голубые листочки и такого же цвета каемка по краю…
На самом срезе воды примостился екатериновский пятак 1788 года, который неплохо сохранился. Чуть дальше, уже в воде — советский круглый котелок из железа, а внутри латунная ложка, без надписей. Вот траки от танка и мятый самовар — на цветмет сойдет…
Но, надо двигать дальше, нас ждут Прилепы, и, может быть, погибшие бойцы. По пути молчим под мерный рокот мотора. По-прежнему почему-то думается о том, как по-крупному равнодушна и жестока наша Родина к своим детям…
Дорогой заходим в бывшую деревню Субботники. На прошлой неделе какие-то поисковики нашли здесь останки бойца. Весь берег истоптан людьми и изрядно перекопан кабанами… Тот же хлам, или тростники. Продолжаем путь.
В Прилепах выходим на берег, перекусываем бутербродами и привязываем лодку. Развести костер на этом берегу под силу только очень упрямому человеку. Помнится несколько лет назад, когда мы шли к водохранилищу пешком, то предусмотрительно брали с собой из леса несколько сухих деревьев. Местная древесина насквозь пропитана водой, а ближайший камыш и кустарник примерно в километре пути по вязкому и глубокому илу.
Снова расходимся в разные стороны. Медленно дохожу до крайнего дома деревни, в сторону леса. Здесь ландшафт немного другой и топкий ил сменяется желтоватым песком. Периодически вижу солдатские ботинки с кругляшами на подошве. Тщательно обкапываю их и проверяю все вокруг щупом. Воронки и стрелковые ячейки легко находятся ногами. На ровном месте проваливаешься в песок по-щиколотку, а в ямке — почти по колено. У одного из провалов куча советских гильз и звенья от максимовской пулеметной ленты. На глубине стучит металл. Снова борьба с жижей. Промокшие руки стынут на ветру. Несколько минут спустя, на поверхности оказывается советская саперная лопатка.
Проверяю еще ряд провалов, но все они оказываются воронками — из находок, лишь ржавые осколки.
Недалеко от крайнего дома обследую какой-то бывший сарай или кузню. Целая гора деревенского железа, среди которого замечаю советскую каску и гнутую трехлинейку, а потом обгоревший маузеровский штык-нож. Да, найти в таком хламе что-то достойное — не судьба…
За крайним домом, на свободном от мусора месте, замечаю одиноко лежащий перочинный нож. А вот и берцовые кости, обломки черепа и человеческие зубы… Зову ребят, начинаем работу.
Боец практически без каких-либо вещей, только горсть патронов и несколько пуговиц. Ноги лежат немного в стороне от тела. Над солдатом лишь тонкий слой речного песка…
Начинается нудный дождь. До канала каких-то полтора километра, а до дачи почти 15. Становится грустно, когда представляешь обратный путь в сгущающейся темноте…
Тем не менее, дошли значительно быстрее и практически не садились на мели. Конечно, было немного неуютно плыть в густую пелену из тьмы и дождя, но, Бог миловал и на этот раз. А может быть, это от того, что обратно мы плыли уже вчетвером?
МЕДАЛЬОН
Не раз на различных поисковых форумах мне попадались обращения коллег ко всему поисковому сообществу с просьбой помочь прочитать трудный солдатский медальон… Так получилось и с запиской медальона из Прилеп.
Крышка капсулы оказалась треснутой, из-за чего бумага внутри превратилась в кашицу. Только усилиями знакомого эксперта-криминалиста из Москвы — Володи Шелупахина, удалось извлечь и развернуть фрагменты нестандартной записки.
В итоге нам достались лишь «пазлы», собрать которые воедино не получалось на протяжении нескольких месяцев. Трудность состояла в том, что боец в нестандартной записке мог написать что угодно, в отличие от стандартного бланка медальона, где он заполнял определенные графы. «Алек…», «…айской…», «Вор…», — эти обрывки фраз вертелись перед глазами даже во сне.
Помог старинный товарищ, командир поискового отряда «Алтай» — Николай Чайка. Его дедушка воевал и погиб в наших краях, и Николай неоднократно приезжал к нам на Смоленщину и участвовал в поисковых экспедициях. К тому же в составе 312-й стрелковой дивизии воевало немало солдат-алтайцев, и поисковики занимались выяснением судеб своих земляков.
Однако наш солдат оказался не алтайцем. Помогла его роспись на ложке — «Вор…». Николай Чайка перелопатил в ОВД целый пласт информации. Владельцем медальона оказался Ворожайский Алексей Александрович, 1916 пр., воевавший в составе 6-й роты 1081 сп, 312 сд. Согласно донесению, он погиб 2 октября 1942 года в д. Прилепы.
Супруга Алексея Ворожайского — Анна Ивановна, проживала в с. Ловцы Луховицкого района Московской области.
К сожалению, по горячим следам родственников А.А. Ворожайского найти не удалось. Из сельской администрации по телефону нам сообщили, что люди с такой фамилией у них не проживают. Но мы не теряем надежды, тем более что останки этого солдата, как и всех остальных, кто был найден в тех осенних походах, будут похоронены только в сентябре этого года.
А в ноябре мы снова вернемся туда, где как на море лодку швыряют мутные волны, где холодный дождь и противный порывистый ветер. Туда, где мерзнут руки, и стынет от увиденного душа. Туда, где нас еще ждут.
В тему будет добавить, что по спискам гагаринского военкомата, а также согласно плитам на братской могиле в поселке Карманово, Алексей Ворожайский числится похороненным именно там.
А сколько еще таких, номинально похороненных воинов, лежат по лесам и полям? На этот вопрос, боюсь, нам уже никогда не узнать ответа.
Руслан Лукашов
Фото Андрея Арсентьева
Поделиться ссылкой:
ТОЧКА ОПОРЫ
Анатолий ЦИРУЛЬНИКОВКрасноярский край
Игра в Казанку
Целая утопленная страна лежит на дне.
Под вековой толщей ила – достоинство человека,
потенции народа, и как их теперь оттуда вытащить?
Мы не фотографировали искуссьвенное
водохранилище, море, затопившее деревни, – что
толку снимать мертвое. А на этом фотоснимке живое,
река Чулым, на которой стоит Балахта. Живое,
теплое, видите, дымок над домом на той стороне
реки…
Когда-то в Балахту входил район,
затопленный при строительстве Красноярской ГЭС.
Под воду ушли райцентр и 31 деревня – живые
прообразы знаменитой распутинской «Матёры».
У каждой деревни была своя история.
…Усть-Погромная была основана в середине 1640
года. Отряд казачьего атамана Милослава Кольцова
ушел на больших стругах вверх по Енисею и
«погромил», как докладывали воеводе, противника.
В память об этом сражении назвали речку и
деревню… В 1722 году в ней побывал знаменитый
академик-путешественник Д.Г.Мессершмидт,
описавший занятия местных жителей –
хлебопашество, животноводство, рыболовство,
охоту, ремесла… В Усть-Погромной находился самый
большой в районе фруктовый сад, где многие годы
работал садовод Петровский Алексей
Кондратьевич. Были начальная школа, клуб,
магазин, кинопередвижка… Все ушло под воду.
(Из архива В.Д.Рыжако и сыновей)
Простое товарищество
Я оказался в Балахте, прослышав про
«простое товарищество», как здешние школы
назвали свое объединение. Зачем оно им
понадобилось? А вы сами их спросите, сказала
начальник районного отдела образования Любовь
Григорьевна Шнайдер, человек совершенно не
бюрократический. Да и районо здесь что-то вроде
земства, которого, правда, в Сибири не было. Как и
сто лет назад, в столице проводят реформы,
модернизируют, а на местах, слава Богу, делают
по-своему.
И на то у них жизненная аргументация.
Вот что получается, разъясняли мне Любовь
Шнайдер и заведующая методкабинетом Людмила
Крутылина. Всеобщий распад хозяйств ведет к тому,
что детишки растут неблагополучные, для них
норма – неуспех, провал. А изменить ситуацию
можно лишь надеясь на перемены в следующих
поколениях. Вот и подумали: надо, чтобы ребенок в
чем-то почувствовал успех.
А для этого – объединить ресурсы, сильные
стороны разных учителей, школ и деревень.
Первоначально, рассказали педагоги, была идея
«ассоциации», но юрист посмотрел в нормативной
базе – не можем так называться, собственного
имущества не имеем. Пришлось стать «простым
товариществом», как сказано в Гражданском
кодексе РФ.
Объединились пять школ и сельскохозяйственное
училище.
Определили направления… На базе одной из школ –
в селе Кожаны – создали профильные классы, и туда
по субботам стали съезжаться дети из других
деревень. Создали парк техники: акционерное
общество дало в аренду районо на пять лет четыре
автобуса и «уазик», и еще у некоторых школ
транспорт был.
Отобрали сильных учителей из разных сел.
Преподавание «командное»: один предмет ведется
группой учителей, по блокам. В математике,
положим, четыре блока, сначала ведет один
учитель, потом другой… «В общем, у нас, – говорят
мне, – идея коллективного товарищества…»
Слушая балахтинцев, я вспомнил другую историю –
тоже про кооперацию.
В начале 90-х Министерство образования РФ
совместно с Голландией осуществляло проект по
развитию у нас аграрного образования.
Попытались было вначале, как у них, – что-то не
получается. Тогда стали изучать историю
фермерства. Оказалось, во всем мире примерно одна
и та же картина: одинокие свинопасы, крестьяне
начинают сбрасываться, положим, на удобрения,
быка-производителя, машины самые современные, XIX
столетия. Потом создают крестьянский банк,
открывают курсы, и так постепенно свинопас
превращается в фермера. «Так что же нам делать?»
– спрашивали наши реформаторы у голландцев. В
ответ те рисовали картину маленького передового
российского хозяйства: «Одна-две коровы, свиньи…
и это», – показывали они жестом на удивившее их и
очень понравившееся орудие, которым косят траву
в заросших кругом полях. «Это?! – досадовали наши,
– а как же то? – И кивали на пейзаж процветающей,
катающейся как сыр в масле Голландии. – Сколько
же нужно для этого лет?» «Сто», – спокойно
отвечали голландцы, испытавшие все на своем
опыте.
«Ну, у нас все-таки морозы, Сибирь, – сказали мне в
Балахте, – может, побыстрей…»
Один год прошел. Есть ли какие-то результаты?
«Эти учителя из простого товарищества, –
заметила руководитель районного образования
Шнайдер, – на голову выше в понимании
образования. У них другая система повышения
квалификации, мы называем ее «сетевой
университет». Иначе устроенное образование – по
потребности, а не сверху, что ведет к другой
жизни». – «Это как?» – «Ну, есть такая беда: как
какая-то проблема, сразу начинают перекладывать:
тот должен сделать, этот. А сами? Мы теперь
говорим: если хотите что-то менять, то имейте в
виду – сами…»
В край, на курсы повышения квалификации,
объясняют мне, теперь ездим не по разнарядке, а
для удовлетворения конкретных потребностей. И
когда – все, резерв исчерпан. А в основном
подпитываемся на месте, друг от друга. И
выясняется, что резерв – большой. Теперь еще есть
желание – переложить часть забот на учеников.
Дети говорят: вы там что-то объединились, мы тоже
хотим. Почему мы должны только отдыхать? Мы хотим
делать…
Обрисовав радужные перспективы, меня привезли
переночевать в здешнюю гостиницу под названием
«Березка», сильно смахивающую на катакомбы.
«Наверное, закроемся», – сказала дежурная.
Педагоги страшно извинялись. «Ничего, – сказал я,
– может быть, ваше товарищество построит новую».
«Да, – сказали мне, – есть идея…»
Сказали и побежали – пока засветло – на огороды.
Все там, включая главу местной администрации.
Всех связывает огород. И в этом, подумал я, залог
того, что учительское товарищество может
перерасти в жизненное.
Районный центр Балахта – в основном деревянный,
пахнет навозом, дымком.
На здании администрации сохранилось выложенное
кирпичиками на века «Слава КПСС», под
трехцветным флагом – серая голова Ильича на
постаменте. Но самое лучшее в поселке здание –
уже не райком, а банк, даже два, одно в бывшем
купеческом доме. Народ хочет прилично жить, что
видно по здешней архитектуре: изба избой, а на
воротах – кольцо с львиной мордой.
На травке у домов, вдоль улицы – самодельная
техника. И мужики – прислушался: о чем
разговаривают? – о технике… Хозяйство
развалено, как повсюду, но есть, говорят, крепкий
фермер, и бывший передовой совхоз, и МТС, то ли
оставшаяся с середины прошлого века, то ли
созданная заново.
Прогулялся на край села, глянул на ферму – она не
в разобранном состоянии, но на заборе надпись
типа: «имели мы это сельское хозяйство»…
А посмотреть с горки – такая красота… Внизу, за
мостом, на островке – старая деревня, как
игрушечная, к домику причаливает лодка,
розово-золотой закат, быстрое течение,
бесконечная, ярусами до горизонта, тайга. И из
этого неописуемого пространства – кукушка
кукует.
Картинка чего-то щемящего. Взгляд на земную жизнь
как бы сверху. Подарена зачем-то нам такая
возможность…
Дорога жизни
«…В деревне Кижарт был колхоз
«Таежник», до войны 76 дворов. Посевные площади 600
гектаров. Охотничья бригада добывала пушнину.
Четыре пасеки, на каждой более сотни пчелосемей.
Семья Катаевых, четверо работающих, получила в 1939
г. на трудодни тонну меда.
На фронт ушло 60 человек, вернулось 20–25. Погибли
Слатко Константин, Потехин Яков, Косов Яков,
Васильев Михаил…
После войны в деревне было 50 дворов.
…Известные охотники – Ямонтов Дмитрий Кузьмич,
Васильев Иван Лаврентьевич, Тебеньков Егор
Романович. Ходили на медведей.
Просуществовала деревня до 1965 года и была
снесена в связи с затоплением».
(Из рассказа М.В.Катаева, запись 19 июля
1979 г.)
В девятилетней школе поселка Щетинкина
– 46 учеников. «Боимся, закроют», – сказала
директор Галина Михайловна Юшкова, объясняя
зачем им товарищество: крыша, поддержка,
эксперимент.
Говорят, деревня консервативна, не принимает
нововведений… Но маленькая школа пойдет сегодня
на любой эксперимент, лишь бы сохраниться.
Не ожидал увидеть в обыкновенной деревенской
школе, щетинкинской (вот странная близость имен)
– то, что двадцать лет назад видел у знаменитого
педагога Михаила Петровича Щетинина. Тогда это
воспринималось как вызов системе. А теперь школа
без классно-урочной системы, без домашних
заданий, с разновозрастными группами взаимного
обучения – уже не редкость (в Красноярском крае
– десятки школ, работающих по методике КСО).
Эта, «щетинкинская», – только начинала…
В «группе сменного состава» дети 6–7 классов
занимались географией и немецким. «У каждого
своя тема, – объяснила мне учительница. – Вот та
девочка идет впереди, здесь маленько отстает».
Сейчас пятый класс подойдет. Кто-то подходит,
кто-то уходит. Нужно ли переставлять парты? Об
этом еще не думали. Может быть, надо в кружочек
посадить.
Для вас, спрашиваю учительницу, работать так
легче или труднее? Отвечает: и так и так. «Все-таки
двадцать лет работали по-другому, разжевывали. С
учебником на уроке занимались 10 минут только, а
теперь все время – сами. Мне кажется, так лучше.
Посмотрим…»
Над доской – географическая карта с двумя
полушариями, как у мозга. «”Комт” по-немецки –
это летит?» – спрашивает ученица. – «Нет, “комт”
– приходит…» «Я сейчас не могу у тебя проверить.
Нет, Коленька, ты уже сам проверяй…»
Учительница хорошая, ласковая. «Вообще-то я
географ», – говорит она мне. – «А немецкий?» –
«Приходится, куда денешься».
Тема «Влияние климата на хозяйственную
деятельность»…
«Раньше, – говорит мне учительница, – у нас было
лето потеплей, а теперь осадков много. Со всех
сторон залив, а мы – на горе, поэтому у нас ветер.
Неприятно, когда на тебя каждый раз дует…»
Этот поселок, объясняет она, – переселенческий.
Строили как временное жилье, а оказалось,
постоянное. «То есть, – спросил я про ребят в
классе, – это дети затопленных деревень?» «Да,
можно и так сказать, – согласилась учительница. И
добавила: – Здесь и место хуже. Там были поля,
река. А здесь ни ручейка. Только водонапорная
башня качает воду из залива, случись что…» –
«Про свои деревни что-нибудь знают?» Пожала
плечами. «Ну как же, проходят по истории. Свое
древо жизни…»
…Некоторые переселенцы, рассказала она,
приехали за тысячи километров – были такие
красивые проспекты, в газетах писали, по радио… А
теперь чем живем – только тем, что дает
совхоз-акционер, от него зависим… «Но это, не
хочется говорить, – как крепостные?» «Да что уж
там», – сказала учительница.
Про товарищество слышали? Полезное дело? «Ну,
если бы можно было отстоять маленькие школы… От
нас до средней – 27 километров. Если нашу закроют,
родители детей обучать не смогут, зарплата не
всегда бывает. Я своего тоже снарядить не смогу,
останется при мне. Да и ребятишкам ездить –
ветра… А дорога зимой вот какая, – складывает
ладони, – узкая. Ветра задувают дорогу. Мы ее как
в блокаду называем, – усмехается, – дорога
жизни».
В коридоре встретил директора, она меня
поправила: «Эти дети не только из затопленных
деревень, а сейчас уже можно сказать – со всей
страны».
Дети затопленной страны…
«Там, за морем, – рассказывали учителя, имея в
виду водохранилище, которое затопило деревни, –
непроходимая тайга. Горные реки, рыбы много,
зверя. У деревень тюркские названия, не знаем, что
означает. А здесь – Приморск. Как встанет море
зимой – перемещаемся по зимнику. Сколько машин
ушло под лед».
Только дорога установится, едут на свой страх и
риск. Местный глава на «уазике» проедет, а за ним
и легковые. А потом и грузовые едут искать
счастье.
За синее море, за высокие горы…
«Избранил царя матерны»
«Деревня Дорошкеево была на берегу
Енисея, места веселые, красивые. Жили дружно,
помогали один другому. …Началась
коллективизация. Тут и пошло. Помню, отца вызовут
в сборню и держат по целой ночи и все пугают:
сдавай скот, коров, лошадей, а без скотины – куда
крестьянину деваться. Организовали артель
рыбаков, счетоводом был мой дядя, Сержаков
Константин Петрович, а председателем – Берман
Генрих Августович, ночью приехали и забрали
неизвестно куда, он был немец с Первой мировой.
Хлеба росли хорошие, но заставляли все сдавать
государству. А работать от темна до темна и,
конечно, без всяких выходных.
Годы сороковые роковые не обошли никого…
Шевяков Кузьма Алексеевич с сыном Василием
погибли на фронте, а жена его осталась с пятью
малолетними детьми. Саму ее посадили за 10 кг
гречихи. Детей отдали на Сухую точку в детдом, а
она умерла в тюрьме. Задание было от района
посадить восемь человек, хватали кого попало. Из
40 дворов за войну погибло свыше 50 человек. Нет в
книге памяти…»
(Соколенко С.И., записано 30 марта 1996 г.)
В.Д.Рыжако-старший
Человека, который собирает
историю затопленных деревень, зовут Василием
Демидовичем Рыжако.
Сейчас на пенсии. А в шестидесятые годы был
строителем, и ему было поручено вывозить дома,
целые улицы, деревни. Протяженность зоны
затопления Красноярской ГЭС свыше трехсот
километров, ширина – пятнадцать. Перед
затоплением он дома разбирал. Сто лет дом стоит,
говорит, как дворец, а ты его разметишь, положишь
на сани и на другом месте соберешь, уже на
фундаменте. «А люди, из этих домов, потом жили в
них?» – спрашиваю. «Не-ет… – отвечает Рыжако. –
Построили еще до затопления несколько поселков,
новых, и предлагали переселяться туда. Или давали
деньги – и езжай к детям. Решай судьбу сам». –
«Ничего себе, решай… А были такие, кто
отказывались?» – «Были… Мы дом разбираем, а
человек сидит, вода уже у ног…»
Спустя годы Василий Демидович стал собирать
сведения об ушедших на дно деревнях,
расспрашивать людей… Удивительная история,
оказывается, была у этих затонувших деревень. На
скалах, нависших над рекой, сохранились надписи
тысячелетней давности, расшифровать бы… В трех
верстах выше затонувшей деревни Караульной был
утес, на нем в 1885 году обнаружили рисунок
человека вверх тормашками – по представлениям
древних, это был символ смерти. Как будто они
предвидели, что станет с деревней и с человеком, у
которого в голове все перевернулось…
А какие замечательные истории случались в этих
деревнях… В Караульной в 1686 году некто Марчко
Хомяков играл в шахматы с Андрюшкой Волынщиком,
взял с доски фигуру и говорит: «Я чаял ферзь. А он
– царь».
«И царя, – как сказано в историческом документе,
– избранил матерны».
Написали донос. Красноярский воевода сообщил по
инстанции енисейскому боярину, ответ был –
пытать, пока не сознается. «С пытки он винился,
что то непристойное слово говорил без вымыслу».
Несчастного шахматиста бросили в тюрьму и дали
ход делу – отписали в столицу. Медленно
раскручивалась государева машина. Лишь через год
пришел в Сибирь ответ: «Великие государи (тогда
правил триумвират царевны Софьи, Иоанна и
будущего Петра Первого)… указали того Марчка
освободить».
За трагедией – исторический фарс…
В период коллективизации в одном ныне затонувшем
селе председатель колхоза решил завлечь народ на
собрание. Для чего зажег на своем гумне два воза
соломы и пошел звонить в набат, но и этим собрал
немногих. Пришли те, кого собирались раскулачить,
– подумали, что во дворе председателя пожар,
пришли помочь потушить. А бедняки, пьяницы не
пришли, хотя пожар видели…
Эти истории родного края Рыжако с сыновьями
издал в книжке местного издательства. Василий
Демидович говорит, что, как что-нибудь найдет,
сразу пишет статью в районную газету. Пятьсот
статей написал. И собрал музей, которым много лет
заведовал.
Если покопаться, в нем много интересного.
Загадка неожиданного богатства и разорения
миллионщика-винозаводчика и библиофила Юдина.
Биографии земляков Героев Советского Союза –
летчиков, капитанов, подводников из района,
который ушел под воду. История детдома
репрессированных. Фотографии девочки,
родившейся первой в третьем тысячелетии.
Все зачем-то запечатлевает… Тех, кто не губил, не
топил, а вылечивал и возрождал землю. В 70-е годы
так Генрих Генрихович Шмидт спас от вымирания
Красную и Безъязыково, а в 80-е Виктор Иванович
Сенченко – свою деревню Грузенку…
Дай Бог, говорит Рыжако, чтобы на каждую
умирающую деревню нашлись такие люди…
«Тут нет чужих, все земляки», – говорит Василий
Демидович, родом из зоны затопления. Да тут через
одного – оттуда.
Незадолго до того, рассказывал Рыжако, по земле
ползли змеи, пробегали зайцы – животные уходили.
А после, когда вода вымывала берега, находили вот
такие каменные шары, видите, показывает он мне,
кости мамонта, целые скопления костей.
Палеонтологи помогли восстановить картину:
головы мамонтов расходятся веером. Животные
стояли голова к голове, прижимались друг к другу,
пытаясь согреться – был же смертельный холод,
наступало оледенение…
В июле 1991-го на этом месте встретились земляки –
уроженцы сел, находящихся под толщей вод
Красноярского водохранилища. Совершили памятную
экскурсию по Енисею, бросили венки из полевых
цветов туда, где погребены навеки старинные
русские села и деревни.
Даурское, Дербинское, Убей, Караульно-Острожное,
Усть-Погромное…
Наследники ушедшего века
«Деревня Острог, земля песчаная,
всегда сухо. По реке ходили пароходы. Стояла
очень красивая белокаменная церковь, на
престольные праздники съезжались со всего
района.
В советское время в церкви летом располагался
пионерский лагерь, начальником много лет был
высокий красивый человек, Спиридонов Василий,
погиб в войну. На берегу были высокие песчаные
холмы, мы купаемся, лезем наверх и сползаем вниз
на животе по песку…
Мой отец, Гусев Иван Федорович, работал в колхозе
кассиром, кузнецом, продавцом, был взят на
военный завод в Красноярск, у него были золотые
руки, кастрировал по всему району скот, делал сам
кирпич, а печь такую сделает, она будет стоять
тридцать и более лет, такого мастера, искавши, не
найдешь, умер папа в 1970 году, образование 3 класса.
Мама неграмотная, вечная труженица, на
семнадцать лет младше папы. Хорошо пела,
танцевала, играла на гармошке, Енисей
переплывала свободно, была ростом 170 см,
богатырского телосложения, красивая, а папа 150 см
ростом, но мама всегда говорила: «Мне за моего
Ивана золотого не надо».
Нас было семеро, четыре сестры и три брата…»
(Соколенко Н.И., записано 10 апреля 1996 г.)
У Рыжако два сына, оба учителя. Один,
Александр Васильевич, пытается затопленную
деревню со дна моря поднять.
Но вначале о нем. Это он раскопал историю о
казаке-шахматисте из XVII века. Тоже играет –
кандидат в мастера спорта по русским шашкам,
организовал в поселке клуб успешных игроков,
один из них, его сын, стал призером первенства
мира по русским шашкам.
Учить детей этой старинной игре Александр
Васильевич начинает с 5–6 лет, но есть
претенденты и с четырех. В группе юных шашистов –
пятнадцать человек. Есть настоящая, как во
взрослом клубе, демонстрационная доска. Обучение
в игровой форме, со зверюшками, которые прыгают
по доске и съедают друг друга. Иногда кто-нибудь
из малышей пробует шашки на зуб. Рыжако говорит,
что детям эта игра понятна, они быстро схватывают
суть.
Потом идут в школу, но от шашек не отходят (жена –
учительница, пропагандирует среди родителей,
дети играют на переменках, с часами, не глядя на
доску…).
Получается шашечный комплекс, в котором два
садика, школа, шашечный клуб. Выращены два
десятка кандидатов в мастера спорта, много
призеров, чемпионов разного уровня. Но дело не в
этом, говорит Александр Васильевич, как бы
возвращая меня к теме простого товарищества,
зачем оно понадобилось.
Когда все разваливается, тонет – дети тоже
перестают бороться, начинают считать нормой
неуспех.
А воспитанники Рыжако успешны.
Так, из клуба русских шашек логически следует
гуманитарный центр «Наследие».
Мы поняли, замечает Рыжако-сын, что нам стали узки
рамки школы…
И тогда шестеро «прибаухнутых историков»,
учителей разных школ, собрали тридцать ребятишек
и начали с ними углубленно заниматься историей,
археологией, краеведением, правоведением…
Победили в конкурсе «Поколение ХХI века» и,
получив грант, вспомнили деревню Казанку под
толщей вод…
Школа или палаточный лагерь. Сообщество со своей
особой жизнью. «Вече», «археопаг», «посвящение в
отроки». Любимые песни у костра.
Это стало традицией. Семинар-погружение,
исследование…
Сначала составляют карту местности: тут –
клюквенное болото, тайга, под скалой бился ключ, а
у реки крутилась мельница.
На одном берегу жили переселенцы из Казанской
губернии. Они мастерили телеги, сани, сбруи,
изготавливали кирпичи. А на другом берегу
обустраивались рязанцы, вот так располагались
улицы и дома, пекарня, конюшня, кузница.
Здесь, скажет кто-нибудь, стоял дом моего
прадеда…
Подробное, составленное со слов очевидцев,
описание.
С этой картой Рыжако-сын с коллегами и учениками
приезжают на место и начинают заселять его. Ну,
вроде того, как это было когда-то.
Первыми прибывают старожилы. Они ставят
промысловые избушки, заимки, как бы начерно
намечая будущую сеть русских поселений, одним из
которых была Казанка.
На другой день накатывается вторая волна
переселенцев, и между старожилами и новоселами
случаются разборки, улица на улицу.
На третий день (который в масштабе происходящего
равен году или десятилетию) трут набитые шишки,
чешут в затылке и начинают договариваться –
осушать сообща болото, класть дорогу, строить
школу…
Мне это чем-то напоминает голландский «полдер» –
отвоеванную у моря и цивилизуемую по
определенной технологии землю, на которую
прибывает фермер-переселенец. Только там это
социальная реальность, а здесь пока что – игра.
«Игра в Казанку» – погружение в историю, попытка
исследовать и реконструировать
жизнедеятельность исчезнувшей деревни.
И создать проект ее возрождения – не обязательно
этой деревни, может быть, другой, угасающей, но
еще существующей на карте местности.
В этой детской игре обращают на себя внимание
участники.
Потомки тех, кто основывал эти деревни и жил в
них. Учителя и ученики, историки и психологи.
Студенты университета и воспитанники детдома,
которых привозят «на Казанку»…
«Что значит для вас “Наследие”?» – спросили
ребят про их компанию. «Общество, которое
отличается от всех», «Настоящая маленькая
жизнь», «Это круто», – ответили они.
Или, по словам Александра Рыжако и
единомышленников, попытка воспитать поколение
молодых людей, которые способны продуктивно
работать в будущем, опираясь на опыт прошлого.
Планы молодых амбициозны: построить в поселке
гостиницу и учредить независимую газету,
сформировать общественное движение и войти во
власть на районных выборах…
Может быть, дети сумеют достичь успеха в игре,
которую все время проигрывают взрослые?
Опора – родной край.
Мы плохо его знаем. А они стараются узнать лучше.
Собираются из Енисейска и Балахты, Шушенского и
Хакасии и начинают работать.
Детально исследуют свои места – историю,
ископаемые, реки и почву, человека и экономику…
Выясняют, что появилось нового и как может быть
использовано – и создают карту своего района и
выстраивают связь с другими.
Потом все это складывается, и возникает новая,
уточненная карта нашего края. Инструмент
действия для «наследников ушедшего века».
Ведь это сейчас они «послушники», «отроки»,
«преемники первой ступени», а пробьет их час,
станут «полными наследниками». Перейдут Кряж,
переберутся через каменный вал, где сжигали
известь, сплавятся по реке до склона горы, в этом
месте крутой.
И примутся за дело…
Его хватит на всех. Целая утопленная страна лежит
на дне. Затонули не только деревни и атомные
подводные лодки. Под вековой толщей ила –
достоинство человека, потенции народа, и как их
теперь оттуда вытащить, непонятно. Но что-то же
делать надо.
«Казанку, может быть, никто не возродит, – сказал
мне один из авторов той детской игры в
восстановление деревни. Потом подумал: – А может,
и возродят, места там красивые».
Чистые, прозрачные, до самого дна видно.
…Корякова, Донникова, Покровка, Караульная,
Вознесенка, Двоеустье…
Фото автора
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
«Первое сентября»
«Прощание с Матёрой» (В. Распутин)
Цитата: «Мёр-ртвых гр-рабют!».
История создания
При строительстве ГЭС родное село писателя было затоплено. Это спровоцировало Валентина Распутина на горькие размышления о небрежном отношении к традициям и устоям.
Проблематика:
- совесть, вечные ценности;
- историческая память;
- любовь к Родине;
- взгляды отцов и детей;
- предупреждение молодёжи об опасности невнимательного отношения к своим истокам.
Смысл названия: прощание, вынесенное в название, становится тематическим стержнем этого произведения. Трудно, болезненно прощаясь с прошлым, автор призывает не забывать истоки.
Литературное направление: реализм.
Литературный жанр: повесть.
Жанровые особенности: «Прощание с Матёрой» в жанровом отношении сближается с философской притчей. Деревня Матёра, которую решительно и безапелляционно губят ради прогресса, символизирует Россию и мир в целом.
Время и место действия: действие повести происходит в островной деревне Матёра на берегу реки Ангары. Время — современность автора.
Действующие лица
Дарья Васильевна Пинигина — старая (более 80 лет), но энергичная женщина. Очень любит Матёру и не покидает её до последнего дня.
Павел Миронович Пинигин — сын Дарьи Пинигиной, молчаливый мужчина 50 лет. К Матёре относится тепло, но устал страдать по ней и даже рад, что всё заканчивается.
Андрей Павлович Пинигин — младший внук Дарьи, сын Павла. Недавно вернулся из армии, хочет работать на ГЭС и о затоплении Матёры не грустит.
Богодул — задиристый старик, бродяга, по слухам — бывший каторжник. Плохо говорит по-русски (поляк). Матёра очень дорога ему.
Петруха (Никита Зотов) — алкоголик и лентяй, не помогающий старушке-матери.
Катерина Зотова — мать Петрухи, добрая и симпатичная старушка. Дружит с Дарьей Пинигиной. Остаётся в Матёре до конца.
Сима — старушка, воспитывающая в Матёре внука Колю (её немая дочь не может заниматься воспитанием ребёнка). Сима и Коля остаются в Матёре до последнего.
Настасья и Егор — пожилая супружеская пара. Они раньше всех перебираются в город, но Егор очень тоскует по Матёре, в городе жить не может и умирает. Тогда Настасья возвращается на «малую родину» и остаётся в Матёре до последнего дня.
Воронцов — начальник Павла Мироновича Пинигина, председатель совхоза. Отвечает за отселение людей с Матёры.
Хозяин Матёры — фантастическое существо, некий дух, который, согласно местным поверьям, каждую ночь обходит Матёру и проверяет, всё ли в порядке.
Краткое содержание
Матёра — это деревня на берегу Ангары. Была в ней когда-то церковь, но потом её переоборудовали под склад. Есть в этой деревне маленький местный аэропорт, позволяющий наладить сообщение с окружающим миром. А в целом Матёра — традиционная деревня со старыми устоями.
Матёру скоро уничтожат: собираются строить электростанцию, а эта деревня мешает, поэтому всех жителей Матёры планируют переселить в город. Жителям Матёры жалко свои дома, всё нажитое, жалко вида на Ангару и традиционных неспешных чаепитий. И всё-таки жители Матёры мало-помалу перебираются в город.
Кто-то поджигает свой дом, и Матёра горит. Старожилы, наблюдавшие этот пожар, считают, что он произошёл случайно: разве можно сжечь свой дом?
Некоторые из обитателей Матёры наотрез отказываются уезжать. Возглавляет эту группу Дарья Пинигина: она даже ссорится с сыном Павлом и его семьёй. Дарья, несмотря на преклонный возраст, готова драться за Матёру. На прощание (перед затоплением Матёры) она белит свой дом, словно обмывает и одевает покойника, готовя его в последний путь.
Настасья, приятельница Дарьи, волнуется о своей убежавшей кошке, хотя с животными в самолёт нельзя, так что всех питомцев уничтожат вместе с островом. А Дарью больше всего волнует, что санитарная бригада перед затоплением уничтожит кладбище: пожилой женщине даже снятся толпы предков, пришедших судить её за то, что допустила такое.
Под конец даже молодёжь не рада гибели Матёры. И всё же Матёра опустевает. Скоро она исчезнет с лица земли.
Экранизация
«Прощание» (СССР, 1981).
Задания для подготовки к ЕГЭ и ОГЭ
Где находится Матёра?
Ответ. В Сибири, на берегу Ангары.
Как Дарья Пинигина поступает со своим домом перед затоплением Матёры?
Ответ. Моет и белит дом. Дарья будто готовит дом к похоронам. Для неё дом — часть Матёры, а Матёра — живая.
Укажите жанр «Прощания с Матёрой».
Ответ. Повесть (по формату сближается с философской притчей).
В 1950-1980-е годы в русской литературе ведущим направлением была так называемая «деревенская проза», описывающая общечеловеческие ценности, максимально сохранившиеся в традиционной деревенской жизни. Творчество В. М. Шукшина, В. П. Астафьева и В. Г. Распутина относится к ярким образцам данного направления.
Поделиться ссылкой
:
Старух насильно выселяют из родной деревни, подлежащей затоплению. Вынужденные оставить родные дома и могилы, они тяжело прощаются с родными краями.
Главы 1—3
Для деревни Матёры, стоящей на острове с таким же названием, наступила последняя весна. Ниже по течению строили плотину для гидроэлектростанции, и на месте острова разольётся огромное водохранилище. В этом году хлеба сеяли не на всех полях, а многие матёринцы уже жили на два дома, наезжая в деревню, только чтобы посадить картошку. Деревня «повяла, как подрубленное дерево, откоренилась, сошла с привычного хода».
Остров в форме утюга растянулся по Ангаре на пять вёрст. С нижнего конца к нему притулился островок Подмога, где у матёринцев были дополнительные поля и сенокосы. На своём веку Матёра повидала и бородатых казаков, и торговых людей, и каторжников. От колчаковцев на верхнем конце острова остался барак. Была и церквушка, построенная на деньги похороненного здесь же купца, которую «в колхозную пору приспособили под склад», и мельница. На старом пастбище дважды в неделю садился самолёт — возил народ в город.
И как нет, казалось, конца и края бегущей воде, нeт и веку деревне: уходили на погост одни, нарождались другие, заваливались старые постройки, рубились новые.
Так и жила Матёра более трёхсот лет, пока не пришла пора умирать.
К лету в деревне остались только дети да старики. Три старухи — Дарья, Настасья и Сима — любили пить чай из медного красавца-самовара. Чаёвничая, они вели долгие беседы. Часто к ним присоединялся старик Богодул, живший в колчаковском бараке. Дед был дремучим, как леший, и разговаривал в основном матом.
Дарья и Настасья были местными, а Сима приехала на Матёру в поисках «старика, возле которого она могла бы греться», но единственный в деревне бобыль испугался немой Симиной дочки Вальки. Сима поселилась в пустующей избушке на краю деревни. Валька выросла, родила неизвестно от кого сына и бросила его, бесследно исчезнув. Так и осталась Сима с пятилетним внучком Колькой, диким и молчаливым.
Настасья с мужем Егором остались на старости лет одни: двух сыновей забрала война, третий провалился с трактором под лёд и утонул, а дочь умерла от рака. Настасья начала «чудить» — наговаривать невесть что на своего старика: то он угорел до смерти, то кровью истёк, то плакал всю ночь. Добрые люди не замечали Настасьиной «свихнутости», злые издевались. «Со зла или от растерянности» дед Егор поменял свой дом не на посёлок, а на квартиру в городе, где строились дома для одиноких стариков. Ему и бабке Настасье предстояло первыми попрощаться с Матёрой.
Старухи мирно чаёвничали, когда в дом ворвался Богодул и крикнул, что чужие грабят кладбище. Матёринцы ворвались на сельское кладбище, где незнакомые рабочие уже заканчивали стаскивать в кучу кресты, ограды, тумбочки. Это была санитарная бригада, присланная санэпидстанцией, чтобы очистить затопляемые территории.
Собравшийся со всей деревни народ остановил рабочих. Напрасно председатель сельсовета Воронцов объяснял, что так положено. Матёринцы отстояли кладбище и весь вечер прилаживали обратно кресты на родных могилках.
Главы 4—6
Богодула знали давно: он менял в окрестных деревнях мелкую бакалею на продукты. Матёру он выбрал своим последним пристанищем. Зимой Богодул жил то у одной, то у другой старухи, а летом перебирался в колчаковский барак. Несмотря на постоянную матерщину, бабки любили его и наперебой привечали, а старики недолюбливали.
Внешне Богодул не менялся много лет и был похож на дикого лесного человека. Ходили слухи, что он поляк и бывший каторжник, сосланный за убийство, но доподлинно о нём ничего не знали. О переселении Богодул и слушать не хотел.
Дарья тяжело пережила разорение кладбища, ведь там лежали все её предки. Она не доглядела, допустила разорение, а скоро и вовсе всё водой зальёт, и ляжет Дарья в чужую землю вдали от родителей и дедов.
Родители Дарьи умерли в один год. Мать — внезапно, а отец, придавленный мельничным жерновом, долго болел. Об этом Дарья рассказывала зашедшему на чай Богодулу, сетовала, что истончили, истрепали люди совесть так, что «и владеть ей не способно», только для показу и хватает.
Сильно большие дела творят, про маленькие забыли, а при больших-то делах совесть, однако что, жалезная, ничем её не укусить.
Потом Дарья пустилась в воспоминания о Матёре и своей семье. Её мать была не местной: отец привёз её «с бурятской стороны». Воды она боялась всю жизнь, но теперь только Дарья поняла, к чему был тот страх.
Дарья родила шестерых детей. Старшего забрала война, младшего зашибло деревом на лесоповале, дочь умерла при родах. Осталось трое — два сына и дочь. Старший сын, пятидесятилетний Павел, теперь жил на два дома и приезжал изредка, уставший от царившего в свежеиспечённом совхозе беспорядка. Дарья просила сына перенести к посёлку могилки родителей — тот обещал, но как-то неуверенно.
Посёлок, в который съедутся люди из двенадцати подлежащих затоплению деревень, состоял из двухэтажных домиков, в каждом — по две квартиры в два уровня, соединённых крутой лесенкой. При домиках — крохотный участок, погребок, курятник, закуток для свиньи, а вот корову поставить было негде, да и покосов с выгонами там не было: посёлок окружала тайга, которую сейчас усиленно корчевали под пашни.
Тем, кто переезжал в посёлок, выплачивали хорошую сумму при условии, что они сами сожгут свой дом. Молодые дождаться не могли, чтобы «подпалить отцову-дедову избу» и поселиться в квартире со всеми удобствами. Получить деньги за избу спешил и беспутный сын старухи Катерины, Петруха, но его дом объявили памятником деревянного зодчества и обещали увезти в музей.
Хозяин Матёры, «маленький, чуть больше кошки, ни на какого другого зверя не похожий зверёк», которого не могли увидеть ни люди, ни звери, тоже предчувствовал, что острову приходит конец. По ночам он обходил деревню и окрестные поля. Пробегая мимо барака Богодула, Хозяин уже знал, что старик живёт последнее лето, а у хаты Петрухи он почувствовал горький запах гари: и этот древний дом, и остальные избы готовились к неминуемой гибели в огне.
Главы 7—9
Пришла пора уезжать Настасье. Со своим домом она прощалась трудно, не спала всю ночь и вещи не все забрала: в сентябре она собиралась вернуться, чтобы выкопать картошку. В доме остался весь нажитый дедами скарб, ненужный в городе.
Утром дед Егор увёз плачущую Катерину, а ночью загорелась Петрухина изба. Накануне он вернулся на остров и велел матери съезжать. Катерина ночевала у Дарьи, когда начался пожар. Дарья была старухой с характером, крепкой и авторитетной, вокруг которой собрались оставшиеся в Матёре старики.
Столпившиеся вокруг горящего дома матёринцы молча смотрели на огонь.
Так человек с исступлённым вниманием вонзается глазами в мёртвого, пытаясь заранее представить в том же положении, которого ему не миновать, себя.
Петруха бегал между ними и рассказывал, что изба загорелась внезапно, а он чуть не сгорел заживо. Народ знал Петруху как облупленного и не верил ему. Только Хозяин видел, как Петруха поджёг родной дом, и чувствовал боль старой избы. После пожара Петруха исчез вместе с полученными за дом деньгами, а Катерина осталась жить у Дарьи.
Зная, что мать теперь не одна, Павел приезжал ещё реже. Он понимал, что плотину построить необходимо, но, глядя на новый посёлок, только руками разводил: настолько нелепо он был построен. Аккуратный ряд домиков стоял на голом камне и глине. Для огорода нужен был привозной чернозём, а неглубокие погреба сразу же затопило. Видно было, что посёлок строили не для себя и меньше всего думали, удобно ли будет в нём жить.
Сейчас Павел работал бригадиром, распахивал «бедную лесную землицу», жалел о богатых землях Матёры и думал, не слишком ли это большая цена за дешёвую электроэнергию? Он смотрел на ни в чём не сомневающуюся молодёжь и чувствовал, что стареет, отстаёт от слишком быстрой жизни.
Жена Павла, Соня, была в восторге от «городской» квартиры, но Дарье здесь никогда не привыкнуть. Павел знал это и боялся того дня, когда ему придётся увозить мать с Матёры.
Главы 10—15
Петруха убрался с Матёры, не оставив матери ни копейки. Катерина осталась жить «на Дарьиных чаях», но не теряла надежды, что сын остепенится, устроится на работу, и у неё будет свой угол.
Катерина, никогда не бывшая замужем, прижила Петруху от женатого матёринского мужика Алёши Звонникова, погибшего на войне. Петруха взял от отца «лёгкость, разговорную тароватость», но если у Алёши она была после дела, то у Петрухи — вместо него. Окончив курсы трактористов, он сел на новенький трактор и по пьяни крушил на нём деревенские заборы. Трактор отобрали, и с тех пор Петруха переходил с работы на работу, нигде долго не задерживаясь.
Семьи у Петрухи не было: бабы, которых он привозил из-за Ангары, сбегали через месяц. Даже имя его не было настоящим. Петрухой Никиту Зотова прозвали за разгильдяйство и никчёмность.
Дарья сурово винила Катерину в том, что та вконец распустила сына — та тихо оправдывалась: никто не знает, как такие люди получаются, а её вины в том нет. Сама Дарья тоже немного с детьми возилась, однако все людьми выросли. На себя Катерина уже рукой махнула — «куды затащит, там и ладно».
Незаметно проходили летние дни, которые старухи и Богодул коротали за долгими разговорами. А потом начался сенокос, на Матёру съехалось полдеревни, и остров ожил в последний раз. Павел снова вызвался в бригадиры, народ работал с радостью, а домой возвращались с песней, и навстречу этой песне выползали из домов самые древние старики.
На Матёру приехали не только свои, из совхоза — наезжали из дальних краёв те, кто жил здесь когда-то, чтобы попрощаться с родной землёй. То и дело происходили встречи давних друзей, соседей, одноклассников, а за деревней вырос целый палаточный городок. По вечерам, забывая об усталости, матёринцы собирались на долгие посиделки, «помня, что не много остаётся таких вечеров».
Не думалось о жизни прожитой, и небоязно было того, что грядёт; только это, как обморочное, сном-духом чаянное, состояние и представлялось важным, только в нём и хотелось оставаться.
После двухнедельного отсутствия явился в Матёру и Петруха, одетый в нарядный, но уже порядком замызганный костюм. Выделив матери немного денег, он таскался то по деревне, то по посёлку, и всем рассказывал, какой он «до зарезу» необходимый человек.
Во второй половине июля начались затяжные дожди, и работу пришлось прервать. К Дарье приехал внук Андрей, младший сын Павла. Его старший сын женился «на нерусской» и остался на Кавказе, а средний учился в Иркутске на геолога. Андрей, год назад вернувшийся из армии, работал в городе на заводе. Теперь он уволился, чтобы поучаствовать в постройке ГЭС.
Андрей считал, что сейчас у человека в руках великая сила, он всё может. Дарья возражала внуку: людей жалко, потому что они «про своё место под богом забыли», вот только бог их место не забыл и следит за загордившимся не в меру человеком. Сила-то большая людям дана, но люди так и остались маленькими: не они хозяева жизни, а «она над ними верх взяла». Суетится человек, пытается догнать жизнь, прогресс, но не может, оттого и жалеет его Дарья.
Андрея привлекала известная на весь Советский Союз стройка. Он считал, что должен поучаствовать в чём-то великом, пока молод. Павел не пытался переубедить сына, но и понять его он тоже не мог, осознав, что сын его — «из другого, из следующего поколения». Дарья же, вдруг поняв, что это её внук будет «пускать воду» на Матёру, неодобрительно замолчала.
Дождь продолжался, и от затяжного ненастья на душе у матёринцев стало смутно и тревожно: они начали осознавать, что Матёры, казавшейся вечной, скоро не будет.
Истинный человек выказывается едва ли не только в минуты прощания и страдания.
Собираясь у Дарьи, матёринцы толковали об острове, о затоплении и новой жизни. Старики жалели родину, молодёжь стремилась в будущее. Приходила сюда и Тунгуска, женщина «древних тунгусских кровей», которую незамужняя дочь, директор местного зверосовхоза, временно поселила в пустующем доме. Тунгуска молча курила трубку и слушала. Павел чувствовал, что правы и старики, и молодёжь, и невозможно здесь найти «одной, коренной правды».
Приехавший на Матёру Воронцов заявил, что к середине сентября картошка должна быть выкопана, а остров полностью очищен от построек и деревьев. Двадцатого числа ложе будущего водохранилища будет принимать государственная комиссия.
На следующий день выглянуло солнце, подсушило размокшую землю, и сенокос продолжился, но дождь унёс рабочий «азарт и запал». Теперь люди спешили поскорей закончить работу и устроиться на новом месте.
Дарья ещё надеялась, что Павел успеет перенести могилки её родителей, но его срочно вызвали в посёлок: один из рабочих его бригады сунул руку в станок. Через день Дарья отправила в посёлок Андрея, разузнать об отце, и снова осталась одна — копалась в огороде, собирала никому теперь ненужные огурцы. Вернувшись, Андрей доложил, что отца, который отвечал за технику безопасности, «таскают по комиссиям» и самое большее влепят выговор.
Внук уехал, даже не попрощавшись с родными местами, а Дарья окончательно поняла, что родные могилки останутся на Матёре и уйдут вместе с ней под воду. Вскоре исчез и Петруха, старухи снова стали жить вместе. Наступил август, урожайный на грибы и ягоды, — земля словно чувствовала, что родит в последний раз. Павла сняли с бригадирства, перевели на трактор, и он снова начал приезжать за свежими овощами.
Глядя на усталого, сгорбленного сына, Дарья размышляла, что не хозяин он себе — подхватило их с Соней и несёт. Можно уехать ко второму сыну в леспромхоз, но там «сторона хоть и не дальняя, но чужая». Лучше уж проводить Матёру и отправиться на тот свет — к родителям, мужу и погибшему сыну. У мужа Дарьи могилы не было: он пропал в тайге за Ангарой, и она редко о нём вспоминала.
Как легко расстаётся человек с близкими своими, как быстро он забывает всех, кто не дети ему…
Главы 16—18
На уборку хлеба нагрянула «орда из города»: три десятка молодых мужиков и три подержанные бабёнки. Они перепились, начали буйствовать, и бабки боялись выходить вечером из дому. Не боялся работничков только Богодул, которого те прозвали «Снежным человеком».
Матёринцы начали потихоньку вывозить с острова сено и мелкую живность, а на Подмогу прибыла санбригада и подожгла островок. Потом кто-то поджёг старую мельницу. Остров заволокло дымом. В день, когда сгорела мельница, к Дарье переехала Сима с внуком, и снова начались долгие разговоры: перемывали кости Петрухе, который нанялся поджигать чужие дома, обсуждали будущее Симы, которая всё ещё мечтала об одиноком старичке.
Убрав хлеб, «орда» съехала, на прощание спалив контору. Колхозную картошку убирали школьники — «шумное, шныристое племя». Очистив Подмогу, санбригада перебралась на Матёру и поселилась в колчаковском бараке. Матёринцы съехались выбирать свою картошку, приехала и Соня, окончательно ставшая «городской». Дарья понимала, что в посёлке хозяйкой будет она.
Человек не может без того, чтоб над кем-нибудь не командовать, это ему самая сладкая служба, и чем дольше он просидел под началом другого, тем больше старается потом наверстать своё.
Настасья не приехала, и старухи сообща убрали её огород. Когда Павел увёз корову, Дарья отправилась на кладбище, оказавшееся разорённым и выжженным. Найдя родные холмики, она долго жаловалась, что именно ей выпало «отделиться», и вдруг словно услышала просьбу прибрать избу, перед тем как проститься с ней навсегда. Представилось Дарье, что после смерти она попадёт на суд своего рода. Все будут сурово молчать, и заступится за неё только погибший в малолетстве сын.
Главы 19—22
Cанбригада подступилась наконец к вековой лиственнице, росшей возле села. Местные называли могучее дерево, с которым было связано множество легенд, «лиственем» и считали его основой, корнем острова. Древесина лиственя оказалась твёрдой, как железо, не брали его ни топор, ни бензопила, ни огонь. Пришлось рабочим отступиться от непокорного дерева.
Пока санбригада воевала с лиственем, Дарья прибирала избу: белила печь и потолки, скребла, мыла.
Не обмыв, не обрядив во всё лучшее, что только есть у него, покойника в гроб не кладут — так принято.
Сима, Катерина и Богодул тем временем свозили в барак Настасьину картошку. Завершив свой тяжкий и скорбный труд, Дарья осталась ночевать одна и молилась всю ночь. Утром, собрав вещи и позвав пожогщиков, она ушла, бродила неведомо где весь день, и чудилось ей, что рядом бежит невиданный зверёк и заглядывает в глаза.
Вечером Павел привёз Настасью. Та рассказала, что дед Егор долго болел, отказывался от еды, не выходил из квартиры и недавно умер — не прижился на чужом месте. Зная Настасьины странности, старухи долго не могли поверить, что крепкого и сурового Егора больше нет. Настасья по подсказке Дарьи предложила Симе жить вместе. Теперь бабки ютились в Богодуловом бараке, дожидаясь, пока за ними приедет Павел.
Глядя на догорающую избу, Павел не чувствовал ничего, кроме неловкого удивления: неужели он здесь жил? Приехав в посёлок, Павел ощутил «облегчающую, разрешившуюся боль»: наконец-то всё кончилось, и он начнёт обживать новый дом.
Вечером к Павлу явился Воронцов в сопровождении Петрухи и отругал за то, что старухи до сих пор не вывезены с острова — утром нагрянет комиссия, а барак ещё не сожжён. Воронцов решил самолично отправиться на Матёру и взял Павла и Петруху с собой.
Переправляясь на катере через Ангару, они заблудились в густом тумане. Пробовали кричать, надеясь, что старухи услышат, но туман гасил все звуки. Павел жалел, что согласился на эту поездку: он знал, что бабки испугаются ночного выселения.
Старухи проснулись в окружённом туманом бараке, словно на том свете. С острова слышался тоскливый вой — плач Хозяина, а с реки — слабый шум мотора.
Версия для печати
.bmp)
История затопленных деревень в фотографиях и воспоминаниях старожилов
Деревня Средний Баян Париловского сельского Совета.
Деревня образовалась примерно в 18 веке. В деревне Средний Баян были распространены фамилии – Мельниковы, Вологжины, Хлыстовы, Рыбниковы, Париловы. Деревня относилась к приходу Громовской церкви деревни Громы. В 1901 году она входила в Громовское сельское общество Большемамырской волости и находилась в 71 км до волостного центра и 765 км до Иркутска и до Братска 140 км. Население составляло 76 мужчин и 62 женщин. Всего 138.
В 1917 году в деревне насчитывалось 35 дворов (97 мужчин, 83 женщины).
По состоянию на 1 января 1954 года в Среднем Баяне проживало 115 человек.
В 1921 – 1961 гг. деревня входила в Париловский сельсовет Братского района.
С 1930 по 1948 гг. действовал колхоз «Строитель». В 1951 году Колхоз «Строитель» вместе с колхозами Париловского сельсовета «Новая жизнь-1», «Заря-2» были объединены в один им. Маленкова с центром в селе Верхний Баян.
Михаил Степанович Вологжин 1926 г.р. – председатель колхоза «Строитель» (1955 по 1957 гг.)
Населенный пункт Медвежий ручей
Париловского сельского Совета.
Медвежий Ручей образован в 30-е гг. (первые годы коллективизации) для заготовки леса для строительства сплавных устройств на Шумиловской судоверфи. Он находился в 8 км от села Верхний Баян. Населенный пункт входил в Париловский сельсовет.
Семья Мельниковых: Анатолий Васильевич Мельников 20.08.1930 г.р. с женой Мельниковой Екатериной 1932 г.р. и детьми слева направо, на переднем плане Неля 1955 г.р., Василий 1957 г.р.; на заднем плане Вера 1953 г.р.
Поселок Заярск
Заярского сельского Совета.
Населенный пункт Заярск образовался в 30-х гг. нашего века. Он располагался на правом берегу реки Ангары, выше села Большая Мамырь.
Место на берегу реки Ангары, где в последствии вырос Заярск, жители села Большая Мамырь веками называли: «За яром». Сюда на пастбище они выгоняли скот и домашнюю птицу. От Большой Мамыри это место разделял яр. Такое наименование этого места для них служило ориентиром.
На этом месте в 1927 году старый приискатель Гавриил Попович, прибывший сюда из Усть-Кута, построил первую избушку и стал работать бакенщиком. В 1930 году появились первые склады новой пристани. Особенно развернулось строительство в 1935 – 1937 гг.
Пристань и поселок, возникшие на месте за яром, и получили наименование Заярск.
Заярский речной вокзал. Агафья Ивановна Пинигина (справа)
Агафья Ивановна Пинигина (Скавитина) (первая слева) с детьми
Указом президиума Верховного Совета РСФСР № 617 от 07.05.40 населенный пункт Заярск Братского района был отнесен к категории рабочих поселков.
Значение поселка Заярск возросло по мере роста пристани Заярск. До построения железной дороги Тайшет-Лена поток грузов на север по Лене в Бодайбо и Якутскую АССР шел от Заярской пристани по Илимскому тракту до Усть-Кута. В поселке проживало 4800 человек, и находились неполная средняя школа, больница, две врачебных амбулатории, базы «Союзтранса», «Якуттранса», «Севморторг», «Золотопродснаба», «Золототранса», «Холбос», нефтебаза, «Росснабсбыт», «Лензолото», мельзавод № 11, авторемонтные мастерские «Якуттранс», отделение госбанка.
Быстрое развитие Заярска вызвало решение о выделение в марте 1946 года из Братского района в самостоятельный Заярский район с центром в поселке Заярск.
С вводом в постоянную эксплуатацию железнодорожной магистрали Тайшет-Лена поселок Заярск и Илимский тракт потеряли свое значение, были ликвидированы базы.
Заярский район Указом президиума верховного Совета РСФСР от 15.07.53 был упразднен и воссоединен с Братским районом.
В связи со строительством Братской ГЭС территория поселка Заярск попала в зону затопления Братского водохранилища. Решением исполкома Братского района Совет депутатов трудящихся № 7-а от 10.01.64 рабочий поселок Заярск был упразднен, населенный пункт Заярск был отнесен к категории сельских поселений и переведен в административное подчинение Видимского поселкового Совета депутатов трудящихся Братского района.
Заярский речной дебаркадер (причальное сооружение, предназначенное для стоянки грузовых и пассажирских судов)
Село Шаманово
Село Шаманово начало свое развитие с 1656 года. К 1723 году в селе уже насчитывалось 27 домов. Село носило название «Погост Шаманской». 1723 год является годом, первого упоминания в документах.
Село Шаманово располагалось на левом берегу реки Оки, которая впадала в Ангару через 65 км ниже Шаманово.
Через Шаманова проходила шоссейная дорога из Братск-Тулун.
.png)
Шаманово всегда считалось многолюдным селом. В 1962 году в Шаманово насчитывалось 350 дворов, в которых проживали крестьяне и прослойка интеллигенции в количестве 2679 человек (по переписи на 1 августа 1962 года).
Самая большая улица была улица Ленина, которая протянулась сверху вниз на 3 км от застройки МТС до притока ручья Курья и Увала, где был построен деревянный мост в длинною 100 метров соединявший село с Братским районным центром. На улице Ленина находился сельский Совет, построенный в 1900 году.
Улица Ленина
Ближняя улица к реке Оке была – Набережная – односторонняя.
У каждого дома этой улице ежегодно под окнами расцветала душистая, белоснежная черемуха, а перед окнами от домов к реке Оке протянулся луг с разнообразной палитрой цветов.
Перпендикулярно улице Ленина была улица 1-го мая двух сторонняя, по которой проходил тракт Братск-Тулун.
Это была центральная улица на ней располагались такие учреждения как: дом культуры, средняя школа, больница, сельпо-магазин, масло-завод и контора колхоза «Коммунар».
В декабре 1939 г. из Братска в с. Шаманово выехала художественная бригада с концертом. Сторож-истопник Кочнев Михаил Федорович так раскалил печи, что загорелся потолок и стены, клуб и библиотека сгорели дотла.
И только по окончанию Великой Отечественной войны в 1956 году на этом же месте был построен дом культуры.
В селе с 1929 года работала семилетняя школа, которая с 1954 года стала восьмилетней, а в 1956 – 10 классов с учащимися 180 человек.
Школа перешла в ранг средней.
Вся застройка домов с надворными постройками были построены в два ряда окна домов смотрели напротив друг друга.
Больница и ее персонал под руководством И.К. Моцкус спасал жизни многих жителей села Шаманово, а также жителей прилежащих деревень.
.png)
Амбулатория была построена в октябре 1957 году.
В Шаманово было два колхоза «Труженик» (1928 г.) и «Коммунар» (1929 г.), в 1950 г. при укрупнении кохозов они объеденились в один «Коммунар». Колхоз располагал пашанной землей – 4254 га, пахотной землей а на окраине села вверх по течению реки Оки размещалась Брасткая МТС., которая обслуживала все колхозы Братского района. Она пахала колхозам землю, сеяло зерно, уберала весь урожай зерновых культур и картофель. Братская МТС образовалась в 1932 году, а в 1957 году она была расформирована, на базе МТС образовался РТС. Трест производил только ремонт машин,
Колхоз «Труженик» был организован в 1928 году, председателем колхоза был Тарасенко Степан Емельянов.
В связи со строительством Братской ГЭС село попало в зону затопления и сейчас примерно в 10 – 12 км от поселка Калтук под водой находиться то место на котором Шаманово просуществовало 306-лет.
Шелестящие всплески под килем, упрямый ветер в спину. Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть вперед, а затем продолжаю грести. Весла касаются волн, толкая деревянную лодку, и выныривают, разбрызгивая холодные капли.
Мотор приподнят и завален на заднее сиденье, пропеллер сушится на прохладном весеннем ветру. Дело не в том, что вездесущие водоросли грозят намотаться на винт. Просто не хочется тревожить существ, обитающих под водой.
С необъятных просторов Волги, берега которой таяли в синей дымке где-то на горизонте, я устремился в один из небольших притоков. Туда, где зеленеют камыши и деревья по обе стороны узкой полоски воды. Кваканье лягушек становится нестерпимо громким. Под ветвями плакучей ивы рассекают стеклянную гладь водомерки.
На моих коленях – смартфон с GPS. Современная модель, водонепроницаемая. Как это ни прискорбно, но телефоны с кнопками, модные и дорогие пару лет назад, сейчас безнадежно устарели. В отличие от них, сенсорам влага не страшна, это одно сплошное стекло. Думаю, даже русалки могли бы ими пользоваться.
По лабиринтам маленьких речушек, через пики стеблей, шуршащих о деревянное дно, я все глубже погружаюсь в необитаемую глушь. Туда, где роем жужжат комары, а упрямые стволы камыша мешают движению. Раньше здесь было куда просторнее. Сейчас же эти притоки можно назвать разве что болотом с застоялой водой и непролазной растительностью, нежели речкой.
Я уже не молод. Но разыскиваемый край не ускользает из моей памяти ни на секунду. Все безвозвратно изменилось, окрасилось другими цветами. Однако я точно знаю, что плыву в нужном направлении.
Как и ожидалось, лодку вынесло на широкий участок. Вокруг – стволы мертвых деревьев, торчащие прямо из воды. Сейчас они слабо заметны из-за поросших тут и там камышей. Но в былые времена они явственно кричали о потопе, который возник из-за запруды Волги. От дубов посреди волнистой глади осталась лишь полая кора. Когда-то они росли на зеленой, солнечной поляне. Но холодный поток залил их корни, обрекая на погибель.
Впереди – затопленная деревня. Одна из многих, она была отдана в жертву богам электричества. Действительно, зачем нам пшеница и рожь, когда есть смартфоны с GPS, постоянно требующие подзарядки?
Затаив дыхание, я кладу весла и гляжу вдаль. Сначала – в сторону церкви. Единственное строение, не утонувшее во мрачной илистой жиже. Храм с колокольней был возведен на холме. А теперь, окруженный зеркальной гладью, возвышается посреди едва заметного островка. Берега сразу обрываются у поросших мхом стен.
Чуть поодаль – выступающие из неподвижного потока крыши. Вода журчит под шифером, плещется, накатывает на шероховатую поверхность. Впрочем, их и домами теперь трудно назвать. Они полностью заросли тиной, водорослями и камышами. Случайный гость вряд ли догадается, что это искусственные постройки. Но я-то знаю.
Представшего предо мной ужаса я не могу забыть вот уже несколько десятилетий. Так зачем же я направляюсь в лоно своих кошмаров?
Я еще помню те дни, но их образы становятся все менее отчетливыми. Будто это лишь дурной сон. Или выдумка, в которую я сам же и поверил. Но, черт подери, я точно знаю: это действительно произошло!
Первым воспоминанием была игра в футбол.
Мы с пацанами жили на берегу Волги, ниже по течению от плотины. Противоположный конец необъятно гигантского сооружения пропадал где-то в синей дымке горизонта. Бетонная стена, обрамленная угловатыми металлическими конструкциями – опоры линии электропередач буравили небо, будто зубья короны. Сооружение было видно из окна моей спальни, правда, в последнее время листья тополя все больше скрывали ее. Не скажу, что сильно расстраивался из-за этого.
Отец получил квартиру в новостройке, в ней же поселились и соседские ребята. Мы часто выходили во двор, радуясь солнцу и приятному, свежему ветерку. Мне исполнилось четырнадцать. Среди друзей были и младше, и старше. Например, Вова, который уже заканчивал школу.
Для ровного числа игроков в командах требовался еще один участник. Я увидел пацана, шедшего неподалеку, и предложил его позвать.
– Да ну его! – крикнул Вова в полный голос. – Это же Сашка Шиянов! Его отца арестовали за антисоветскую пропаганду. Будешь с ним водиться, и тебя посадят!
Саша, конечно же, все слышал. Он неуловимо взглянул на нас и молча пошел прочь. Мне захотелось сорваться с места, кинуться к нему и извиниться. Когда его фигура скрылась в леденящей тьме подъезда, я впервые осознал, что мой самый ненавистный враг, достойный смерти – я сам.
На следующий день я решил искупить вину. Догнал парня, пока тот шел за хлебом, и по пути немного с ним поговорил. Оказалось, у нас много общего. Так же, как и я, он любит рыбалку. Когда мы с сумками наперевес дошли до подъезда, поняли, что не испытываем желания обрывать интересный разговор. Я как раз хвастался поимкой на блесну огромного окуня. Мы договорились занести покупки домой, а затем продолжить беседу.
О ловле рыбы Саша знал очень много. Некоторых трюков, которые он перечислил, я и вовсе не ведал. И еще Шиянов рассказал, что у него здесь есть знакомый (друг отца), который работает на лодочной станции и дает иногда покататься. Станция находится выше плотины, на берегу водохранилища. Что и говорить: на следующий день мы взяли удочки и отправились на прогулку.
В Волге плавать опасно: волны достигают метра в высоту. Постоянно шныряют корабли, устраивая целую бурю, да и ветер достаточно сильный. А вот по притокам плавать – одно удовольствие! Можно забрести в самое безлюдное место и наловить там полное ведро рыбы.
Мы причалили к берегу и принялись нанизывать червей. Саша кинул в воду какую-то хитрую прикормку и расположился на большом бревне. Я сел рядом.
Наш район возвели совсем недавно. Кто-то приехал из другого города, кому-то выдало квартиру государство. Старожилов не было по определению. Я мельком поинтересовался, где до этого жила его семья.
– Здесь, недалеко, раньше была деревня.
– И куда она делась? – с сарказмом спросил я. – Ее что, кто-то украл?
– Плотина, – мрачно выговорил Санек. – Десять лет назад построили ГЭС, и село затопило. Мы переехали в город. Я несколько лет жил с матерью в коммуналке. А потом тете выдали квартиру в новостройке, и я поселился здесь.
– А твоя мама?
Он промолчал. Я не стал упорствовать. Мы просидели на берегу почти весь день. Наловили не так уж много. Должно быть, место выбрали неудачное, хотя тут уж никак не угадаешь. Мы не были опытными рыбаками – всего лишь мальчишками.
Перед возвращением я заметил огромную тварь, плывущую у поверхности недалеко от берега. Она двигалась пугающе быстро, но что это была за рыба, я так и не разглядел. Саша лишь пожал плечами. А у меня по коже пошли мурашки. Вдруг, когда мы двинемся обратно, это чудище перевернет лодку? Однако до дома мы добрались благополучно.
Будто проклятье какое-то постигло меня на следующий день. Летом, в тридцатиградусную жару, я подхватил простуду. Пролежал в кровати целую неделю. Здоровье у меня всегда было не очень. Однако в тот раз это был совсем уж неожиданный сюрприз.
Еще из окна своей комнаты я заметил, что Вова перестал играть в футбол с друзьями. Когда мне стало чуть полегче, я вышел во двор и увидел странную картину. Саша, которого неделю назад все пугались, теперь был окружен соседскими ребятами. Они о чем-то его расспрашивали. Я приблизился и, услышав часть разговора, был сильно шокирован.
– Нашел его я, – говорил Саня. – На рыбалке на него наткнулся. Его вынесло на берег. Я сразу сюда – в милицию звонить.
– А его кожа была зеленой или синей? – совершенно не к месту произнес самый младший из нашей компании.
– Нет, просто бледной.
– Привет, Санек, а что это ты тут за страшилки такие рассказываешь? – крикнул я, пытаясь изобразить веселый смех, хотя ощущения были не из приятных. Последовавшая фраза окончательно выбила меня из колеи:
– Вова утонул. Вчера я плыл на рыбалку и увидел в камышах тело.
Конечно, это был шок, хотя особенно сильно я не переживал. Вова не был моим родственником и даже близким другом. Так, знакомым, с которым я иногда коротал дни во дворе и только. Порой он и вовсе казался не очень хорошим человеком. Но все равно что-то сломалось во мне. Будто уверенность в завтрашнем дне – фундамент, на котором был воздвигнут монолит моей неокрепшей личности, – вдруг исчез, и конструкция начала трещать по швам.
Саша это заметил. Когда мы снова отправились на рыбалку, он, наконец, поделился своим самым сокровенным секретом.
– Плыть не так уж и далеко. Если будем грести по очереди, через полчаса доберемся, – сообщил он и о чем-то задумался. – Знаешь, ведь это еще и моя вина.
– Что? – тупо спросил я.
– Плотина. Ее возвели благодаря мне. Из-за этого затопило наше село.
– О чем ты говоришь? – воскликнул я, налегая на весла. – Тебе ведь было всего семь лет. Что от тебя могло зависеть?
Я думал, он просто берет на себя вину за пережитое, как подобает чересчур ответственному человеку. Наступила пауза, которая нарушалась только всплесками волн, да бесстыдным кваканьем из камышей. Мы сделали несколько остановок, чтобы передохнуть. Медленно, но верно продвигались к цели. Я думал, это будет какое-то тайное рыбацкое место. Однако Саня меня удивил.
Деревья росли прямо из зеркальной глади. Будто на стеклянной, колыхающейся траве, они возвышались к небу. По эту сторону плотины уровень воды был выше на несколько метров.
– Осталось немного. Минут через пять мы будем в моей деревне.
– Правда, что ли? – опешил я.
Саша положил карту, упакованную в полиэтилен, под рюкзак, чтобы ее не унесло ветром, и сел за весла. Пока я шагал к корме, увидел в плеске волн движение чего-то огромного. Оно промелькнуло и столь же быстро исчезло из взора.
– Мой отец выступал против строительства ГЭС, – неожиданно возобновил рассказ Санек. – Сначала он созвал совет в нашем колхозе, а потом поехал по другим деревням. За год он собрал много документов и свидетельств, доказывающих, что возведение плотины обойдется гораздо дороже, чем казалось на первый взгляд. Он почти не появлялся дома, а когда приезжал, срывал на матери злобу. Однажды, когда они поругались, я сбежал. Рядом с нашей деревней было озеро. Сейчас, когда уровень воды поднялся, оно вышло из берегов и стало частью огромного болота. А тогда я просто несся, куда глаза глядят, и набрел на глубокий водоем. О нем ходила дурная слава. Но мне, семилетнему мальчику, конечно же, ничего не рассказывали.
Наша лодка выплыла из узкой речки. От удивления я раскрыл рот. Перед нами простиралась величественная и пугающая картина. Огромное водное пространство. И только на линии горизонта холмы поднимаются над ровной гладью. Да одинокая церковь на островке посереди омута. Чуть в стороне – выступающие из воды крыши домов и амбаров. Видимо, раньше они находились на склоне холма, где возвышалась церквушка. Большая часть строений оказалась на дне.
Уже тогда водоросли и камыши начали обволакивать покрытый илом шифер выступающих крыш. На них грелись лягушки. Время от времени с ленивым кваканьем они спрыгивали в черную муть. Рядом с колокольней из воды выступала плакучая ива, придавая пейзажу завершающие штрихи, преисполненные грусти.
Я перегнулся через борт и уставился в темную толщу под волнами, пестрящими на солнышке. Изо всех сил вглядывался в нее, пытаясь рассмотреть брошенные дома. И когда казалось бы начал что-то различать, к самой поверхности всплыло странное существо.
Я побелел от страха и уставился на Санька. Он хитро оскалился.
– Там какая-то огромная тварь только что проплыла, – запинаясь, пробубнил я, на что он ответил:
– Наверное, стерлядь, – и после этих слов захихикал. Я, по-прежнему бледный из-за неожиданного испуга, засмеялся вместе с ним.
– В общем, я сбежал из дома и набрел на озерцо, – продолжал он. – Оно было, кажется, вон там! И вот, я сел у воды. А потом ко мне подошла девушка.
Если честно, я не испытывал большого интереса, слушая его рассказ. Но то, что последовало дальше, вкупе с испугавшей меня речной тварью, напрочь сбило с толку.
Блаженно улыбаясь, Саша продолжал:
– Она спросила: почему ты плачешь? Я рассказал про отца и о том, что он пытается сорвать строительство плотины. «А зачем?» Да потому что здесь все затопит. И поля, и деревню. Она долго думала, затем произнесла: «А знаешь: это именно то, что мне нужно. Я давно мечтаю выбраться отсюда.
Я с тоской рассматривал облезлые стены церквушки, которая была заброшена еще до потопа. Изучал выпирающие кирпичи колокольни, у которой не было ни колокола, ни купола, ни креста.
– Я сказал, что хочу ей помочь, только как? Она подсказала: «Я слышала кое-что от приходящих к озеру людей. Нужно написать анонимный донос, отнести его милиционеру, и об отмене строительства плотины можно забыть». Я еще не умел писать, в первый класс предстояло пойти только через месяц. Поэтому она попросила принести ей листок бумаги и карандаш.
Сердце будто замерло в груди. Я понял, о чем он говорит, и меня затрясло. Оклеветать родного отца! Я наблюдал за его блаженной улыбкой, надеясь, что в семь лет он еще ничего не понимал в жизни. И осознал: он ничуть не сожалеет о содеянном.
Киль стукнулся о крышу затонувшего строения, и я вздрогнул. В глазах Александра полыхало адское пламя. Нездоровый блеск. Неестественный оскал рассек озлобленное лицо.
Я не знал, что мне делать. Не представлял, шутка это или пугающая правда. В любом случае, он надо мной издевался. И тогда я вспомнил о Вове.
Лязгнула уключина, и парень поднял обеими руками весло. Он занес его для удара и с напором произнес:
– Выходи на крышу! Чего стоишь? Бошку тебе расшибить?!
Я выстрелил в него бешеным взглядом, но все-таки повиновался. Перепрыгнув через борт, я оказался на скользком шифере. Лягушки гурьбой попрыгали в воду. Раздался сумасшедший смех.
– Прощай, друг! И передавай привет моей подружке!
Он оттолкнулся веслом и заскользил по водной глади. Молча, скрежеща зубами, я наблюдал за лодкой, которая становилась все меньше, а затем и вовсе исчезла за горизонтом. Я оказался один, окруженный безграничным водным пространством.
Один шаг с крыши, и я попаду в омут. Неизвестно, что там внизу, под илом. Я мог пораниться или зацепиться за что-то. Торчащий из земли столб, а может, приставленные к забору вилы. Наконец, я не знал, какая здесь глубина. Я был сбит с толку. Настолько, что просидел несколько часов, рисуя веткой по грязи, перепачкавшей шифер.
И тогда я вновь увидел тварь в воде. Поблескивая чешуей, она очертила вокруг дома дугу. Каждый раз, глядя на нее, я поражался не столько размерам, сколько идущим от нее брызгам и пузырям. Без сомнений, это был хищник. Форма, как и цвет, не проглядывались даже примерно. Надеясь, что когда-нибудь оно уплывет, я просидел до вечера. Солнце погрузилось в воду, необъятную, как океан. В небе появилась луна.
Начался прилив.
Я заметил это не сразу. Сначала почувствовал, как в кеды затекает вода. А когда посмотрел вниз, ужаснулся. Черная жидкость промочила брючины и почти явственно скользила по пологой поверхности шифера. Волны все сильнее накатывали на него, готовые перемахнуть через самый высокий участок.
Я начал замечать, что по скользкой жиже сползаю в пасть омута. Не за что схватиться и некуда бежать. Скоро прилив затопит крышу, и шныряющий рядом хищник сможет до меня добраться.
Единственный выход – забраться на более высокое строение.
Я вгляделся в сумрак, и у меня похолодело внутри. До ближайшего здания – не меньше десяти метров. Я занимался плаваньем и мог резво преодолеть это расстояние… но рыбы движутся несоизмеримо быстрее. Вдохнув полной грудью, я бросился в волны. Холод обжег кожу, и я, выдохнув весь воздух, чуть не отправился ко дну.
Загребая руками непокорные волны, я с содроганием вслушивался в возрастающий за спиной грохот.
Схватившись за скользкий край крыши, впившись в него ногтями, я попытался влезть на спасительное возвышение. Прогнившая доска отделилась от амбара, и я рухнул в воду. Она обожгла носоглотку и ударила по легким изнутри. Я махал руками, не понимая, где верх, а где низ. И только когда увидел в подводной тьме надвигающуюся на меня блестящую чешуей фигуру, вынырнул и исторг панический крик. Вместо этого изо рта вырвались брызги. Следом – спасительный вдох.
Кашляя и плача, трясущимися руками ухватившись за обломки, я забрался на дощатую крышу. Обернувшись (лунный свет выжег из чешуи твари слепящие искры), я встретился с летящим на меня шквалом брызг. Хищный монстр на полной скорости сделал вираж у самого края строения и поднял волну, подобно грузовику, проехавшему по глубокой луже. Я закрыл глаза и почувствовал удар вспенившегося потока.
Хищное создание обогнуло амбар. Было видно скорее не саму тварь, а взметаемую и пенящуюся воду. Вскоре она исчезла из вида. Ушла на глубину.
Я подумал, что могу наконец-то сделать передышку, когда доски подо мной затрещали и подпрыгнули. Гнилые щепки посыпались на черную гладь. Я вскочил и расставил руки, пытаясь не свалиться с крыши. Удар повторился. Несколько досок взвилось в воздух. Промокшие и хлипкие, они развалились прямо на ветру. Следующий удар протаранил амбар насквозь прямо под моими ногами. Я рухнул на живот и, выдернув ногу из пробоины, оглянулся. В пустой, черной дыре что-то сверкнуло. Месяц и звезды из последних сил освещали черный, полный злобы, блестящий глаз.
Я разбежался и прыгнул в сторону церкви. Пытаясь плыть так быстро, как только могу, я молил о том, чтобы тварь не настигла меня. Хотя надежда эта таяла с каждым гребком. Облезлая пасть врат по-прежнему была вдалеке. Пусть она и приближалась, но слишком долго я находился в ледяном потоке. И когда я уже подумал, что тварь потеряла ко мне интерес, я ушел под воду.
Пузыри изо рта. Блеклое свечение луны, рассеянное под бурлящими волнами. Машущие в панике руки и пропадающий в черном смоге лик затопленной деревни. Только сейчас я осознал, что в этих домах действительно кто-то жил. Красивые резные наличники на окнах. Аккуратно, с любовью сделанные домики тонули в беспросветном мраке.
Что-то тащило меня вниз. Почувствовав прикосновение илистого дна, я увидел это существо. С трепетом и непомерным испугом рассматривал человекоподобную тварь. И чем дольше вглядывался в подводную тьму, тем больше она походила на молодую девушку, пусть и покрытую чешуей. Черные волосы неспешно развивались вокруг правильных черт лица. Черные глаза изучали пойманную добычу. Переведя взгляд ниже, я увидел все признаки женского организма. Груди с посиневшими сосками и стройные ноги. Обнаженная, она хищно скалилась и продолжала держать меня у дна.
Я чувствовал, что скоро умру. В глазах темнело. Я набрал в руку ила и залепил им в ее ухмыляющееся лицо. Затем нащупал черенок вонзившейся в дно лопаты. Вложил в удар всю злость, весь страх и отчаянье. И без того обессилившим рукам мешала водная толща. Разъяренная девушка помотала головой (волосы встрепенулись, подхваченные потоками) и впилась в меня озлобленными глазами. В тот же миг неспешно движущаяся лопата коснулась ее виска. Раздался громкий всплеск, искаженный эхом. Хватка ее ослабла, и я устремился к свету.
Я закашлялся, протер глаза, нашел взглядом храм и из последних сил продолжил заплыв к своему спасению. От ударов своих же ладоней я вздрагивал и пугался. Когда ноги коснулись дна, я поднялся и побежал в леденящую тьму заброшенной церквушки. Свет просачивался через бесчисленные щели в стенах и изуродованных окнах.
Из-за прилива волны подступили почти к самым дверям храма. Несмотря на сквозняк, ветра было меньше, чем на открытом пространстве. Я сознавал, что конечности онемели, а кожа потеряла чувствительность. Вода хлюпала в кедах. Хотелось сорвать с себя вымокшую до нитки одежду, но это был обман. Станет только еще холоднее.
Изнутри церковь выглядела так же ужасно, как и снаружи. В некоторых местах пол просел, области эти заполняла вода. В луже испуганно запрыгали проснувшиеся лягушки. Отражая лунный свет, волны освещали потолок. Отблески их были похожи на светящуюся, колышущуюся паутину, растянутую по всему помещению.
Единственная дверь была закрыта. Я понял, что она ведет к колокольне.
Обернувшись на всплеск, я увидел девушку, стоящую в проходе. Искрящиеся волны, звездное небо и освещенная луной тина под аркой обрисовывали черный силуэт гостьи, зашедшей в темноту помещения.
– Ну, привет, – раздался на редкость мелодичный голос.
Я молча наблюдал за идущей ко мне, покрытой чешуей фигурой. И испытывал предательское желание, всматриваясь в пространство меж ее ног.
– Кто ты? – наконец, произнес я. Она остановилась.
– Просто маленькая и симпатичная русалочка, – ответила она и рассмеялась. И через секунду вновь сделала шаг, покачивая бедрами.
Я в панике искал что-то, чем смогу защититься. Воспаленное сознание, изнывающее от инфернального ужаса, натолкнуло на отчаянный и глупый шаг. Я схватил гальку, лежащую под ногами, начертил белый круг и встал в него. От осознания глупости происходящего закружилась голова. Как я мог до такого додуматься?!
– Эй, стой, что ты творишь? – фальшиво воскликнула девушка. – Ну и зачем ты это сделал? Теперь я не смогу до тебя добраться!
Я только-только подумал, что вот уже сейчас она нападет. Но этого не происходило. Мой истерзанный разум каким-то образом уцепился за эту призрачную надежду. Я продолжал стоять в круге, наблюдая, как свет играет на ее чешуйках. А она бродила где-то рядом, будто и правда не могла попасть внутрь.
Я набрался смелости и самоуверенно швырнул в пустоту:
– «Маленькая русалочка»? Да что ты мелишь?!
Она встала напротив света. На мокрых сосках заиграли искорки.
– Что ж, ты прав. Размеры у меня – что надо. Хочешь потрогать?
Я скользнул взглядом по ее груди, ребрам, пупку и тому, что ниже. Нахлынул стыд, и я отвернулся. Это была тварь. Чешуйчатый монстр. Но она так сильно напоминала живую девушку во всех анатомических подробностях. Стояла рядом и изучала меня хищным взглядом. Я был молод и еще не знал, что такое любовь. Хотя, если (как говорят) это чувство сродни ненависти… я ощущал именно его.
– А могу позволить и гораздо больше, если ты выйдешь из круга. Могу даже кое-чему научить. Тебе не хватает тепла. Ты продрог. Замерз, плавая со мной. А теперь коченеешь на ветру. Вряд ли мое рыбье тело покажется тебе холодным.
– Молчи… проститутка! – со злобой процедил я.
Ответом был дикий хохот. Такой звонкий, открытый и несдержанный, что я смутился еще больше. Она продолжила свое любимое занятие – двигаться кругами вокруг меня. Шагала, эффектно покачивая бедрами. Немного отошла, демонстрируя попу. Развернулась, чтобы поймать мой взгляд. Затем прыгнула чуть ближе, дабы лицезреть мой испуг. В итоге мы вернулись к тому, с чего начали: я стою в обветшалом помещении посреди нарисованного круга, а она пытается свести меня с ума.
– Ты так и будешь здесь стоять? – промямлил я, изображая непринужденность.
– А ты? – парировала она.
Разговор хищника и жертвы зашел в тупик. В тишине раздавались журчание волн и надрывная какофония кричащих лягушек.
Несмотря на чешуйки, тело монстра излучало красоту. Благодаря им она казалась еще более соблазнительной. Бугорки, округлости и ложбинки (на которые, будь это простая девушка, я не обратил бы внимание) благодаря сетчатой текстуре лишь подчеркивались и притягивали к себе взгляд.
Мне хотелось верить, что похоть и неуемное желание грубо овладеть ей были плодом ее демонических чар, а не моей собственной физиологии.
– Это ты Вову?.. – невпопад вопросил я.
– А, это тот белобрысый мальчик? Мы позабавились с ним на прошлой неделе. Он был ласков со мной. Нежный и горячий. Так и излучал страсть. Хотя… наверное, именно из-за этого я и потеряла к нему интерес. Такой любвеобильный и неинтересный. Будто надоевшая книга, прочитанная в тысячный раз. Я уволокла его на дно, и это доставило мне гораздо больше удовольствия. Другое дело – ты. Крепкий орешек.
– Ты… убиваешь людей?.. – с нескрываемым презрением прорычал я и заглянул в зрачки бестии, надеясь, что изобличение преступницы, погрязшей во грехе, может улучшить мое положение.
Но ожидаемой реакции не последовало. Ни шока, ни ненависти. Даже чувство вины не отобразилось на ее лике. Только умиротворенная улыбка и мечтательный взгляд, устремленный вдаль.
– Порой люди сами жаждут найти покой на дне морском. Да что там! Я сама была такой же. Глупой, наивной девочкой, которая влюбилась по уши, да так и не смогла разлюбить. Кажется, остатки этого чувства, сродни щекотки, что одновременно веселит и приносит боль, до сих пор волнуют мою грешную душу. До смерти изнуренная любовью, я подошла к краю омута и погрузилась в него так же глубоко, как и в чувства к своему беспечному принцу. Лица его я уже не помню – лишь теплоту, которую к нему испытывала.
– Ты утопилась? – я действительно спросил с сочувствием у безжалостного монстра.
– Да. Я, как и многие, искала смерть в подводной мгле. Однако Всевышний сыграл со мной злую шутку. И я нашла там вечную жизнь. Я была заперта в черном омуте. Веками томилась в холодном мраке. Дни моего мучительного существования (хотя скорее – ночи) были подобны скоростному поезду, несущемуся сквозь Вселенную. Ты несешься все быстрее, но при этом знаешь, что вечности преодолеть не сможешь никогда. Все сильнее крепло предчувствие: скоро вот-вот должно что-то случиться. Но теперь я точно знала: уже никогда… ничего не произойдет.
Почему-то вспомнилась история, рассказанная Шияновым, и я осмелился спросить:
– Если это правда, и ты действительно жила в омуте… Может быть, ты слышала разговор маленького мальчика и девушки до того, как эту деревню затопило?
Несмотря на повисшую в воздухе вражду, в нашем разговоре проснулась странная теплота. Глаза ее озарило просветление.
– Я хорошо помню этот разговор. Ведь той девушкой была я.
Страшная правда ворвалась в мой разум. Из уст убийцы я услышал ответ на все свои вопросы. Ну, конечно! Саша с детства был знаком с этим монстром. Поэтому кровь Вовы была и на его руках, равно как и арест отца.
– Зачем ты это сделала? – произнес я совершенно неопределенно, хотя суть была очевидна. Конечно же, я имел в виду все, что она совершила.
– Знаешь, милый мой, не стоит вешать всю вину на меня. Саша вовсе не был наивным ребенком, которого ты из него строишь. Он нисколько не сожалел о случившемся. И даже больше. Видя, как мучается его мать, как от одиночества бросается во все тяжкие, он оборвал ее жизнь, обманом подведя к краю и столкнув в бездну. Я это знаю, потому что сама уволокла ее на дно. Это произошло недалеко. В городе у водохранилища. Именно поэтому он и переехал жить к своей тете, став соседом для тебя и для твоего покойного друга.
Я не знал, верить мне ее словам или нет, но кулаки мои тряслись, а зубы скрежетали.
– Ты думаешь, это конец истории? О, ты ошибаешься, – девушка продолжила свое мерное шествие. – Он задумал еще одно злодеяние. Паренек мечтает взорвать плотину и тем самым затопить города, возведенные под ее черной тенью. В том числе и ваш двор. Когда была построена ГЭС, я была освобождена из своего омута. Волжская вода смешалась с озерной, и я получила свободу. А теперь он решил принести мне в жертву жителей домов, которые подвергнутся внезапному наводнению. «Ты сможешь вдоволь развлечься, дорогая, – сказал он. – Даже если проведут эвакуацию, кто-нибудь все равно утонет».
Я на секунду отвлекся от лицезрения ее прелестей и, задумавшись, произнес:
– Ну и как он собирается взорвать огромную плотину? Неужели, это возможно? Ведь он всего лишь школьник! Что он замыслил?!
Ее лицо рассекла хитрая улыбка, ослепленная клыками:
– А вот об этом ты никогда уже не узнаешь. Разве что я нашепчу об этом твоему призраку. Знаешь, мальчик, прибывая во мраке омута, я слышала много историй. О любви, о смерти. Чаще – обо всем сразу. Жизни людей будто под копирку написаны умственно отсталым самоубийцей. Но и живчиков, подобных тебе, встречалось немало. Правда, они заканчивали так же. Эти глупые, неугомонные смертники, идущие в пропасть своего тщеславия.
– Но в чем моя вина?! – почти прошептал я. – Почему ты ставишь меня в один ряд с этими эгоистичными глупцами? За что… мне… умирать?!
– Ну, ты принял желаемое за действительное. Поверил убийце своего друга. Разве этого мало? Твой заблудший зачаток разума привел тебя сюда так же, как других приводила неразделенная любовь. Вывод один: и ты, и они – слишком глупы, чтобы жить. Признайся. Ведь эта линия сдерживает не столько меня, сколько тебя самого. Я могу ходить, где захочу. Пожелаю – окажусь за твоей спиной. Или прямо перед тобой. А ты выбраться из круга не можешь. Так какой из этого прок?
Остатки сознания цеплялись на последнюю надежду – что русалка не в силах перейти черту. А она, издевательски улыбаясь, подошла к луже посреди дощатого пола (лягушки со шлепками запрыгали прочь). И, стрельнув глазами, пнула зеркальную гладь. Куски тины разлетелись вокруг. Переливающиеся в отраженном свете капельки упали на нарисованную линию и смыли ее очертания. Увидев оскал, я понял, что она собирается сделать. Я вновь начал водить камешком по доскам, но он лишь скользил по мокрой поверхности. Сомкнуть круг не было никакой возможности. Из моих глаз брызнули слезы.
– Эй! Чего раскис?! – игриво произнесла она. – Думаешь, этот рисунок мог спасти тебя? Молодец, классику знаешь. Вот только я не ведьма. Да и это уже не дом Божий.
Она вновь приближалась, но отныне мнимых надежд о спасении я не питал. Я находился в полуразрушенном строении посреди затонувшей деревни, вдали от людей. В полной недосягаемости для собственной надежды.
Отступая по прогнившему полу, я услышал треск. Нога провалилась под разверзшиеся доски. Из-за онемения ничего не почувствовав, я тем не менее сильно ударился спиной и локтями. Поднявшись, с удивлением увидел, как из дыры в полу исходит металлический блеск. Упав на колени, я засунул туда руку и вытащил распятье. Не уверен, золотым оно было или золоченным, но на покрытой узорами блестящей поверхности была красиво воссоздана фигурка Божьего Сына.
Кажется, здесь располагался тайник, который не нашли во время революции. А мне эти прогнившие доски беспрепятственно выдали последнее сокровище храма.
Я поднял крест между собой и тварью.
– Ха-ха! Да что ты сможешь сделать этой бесполезной железкой?! – рассмеялась она. – Призовешь Яхву? Наведешь на меня силу Святого Духа? Изгонишь из меня Дьявола?! – тварь подошла почти вплотную. – Признайся, ведь ты даже в него не веришь! Так что же ты сделаешь? – она уже шептала на ухо, схватив свою жертву за плечи.
Моим ответом был удар.
Металл вонзился в затылок девушки. Брызги от мокрых волос на секунду ослепили меня. Я бил снова и снова, пока русалка не рухнула на колени, а затем и на живот (свет заиграл на упругих ягодицах). Подкатила тошнота, крест выпал из рук. Я бросился к единственной двери и без усилий распахнул ее. На пол осыпались проржавевшие останки замка.
Кирпичные округлые стены и винтовая лестница, ведущая на верх башни, напоминали скорее маяк, нежели колокольню. Ступени были выше уровня воды даже во время прилива, и все равно были старыми. Они стонали под тяжелыми шагами обессилившего мальчика. За спиной раздался шорох.
Разъяренная тварь появилась в проходе. Нечеловеческая натура показала себя. Я окончательно убедился в том, что это монстр, когда русалка зашипела.
Ногти впивались в щели между кирпичами. Крошка сыпалась вниз. Тьма насмехалась надо мной щербатой пастью с поломанными зубами-ступенями. С чавканьем они прогибались и бросали в бездну крошево из щепок, ржавых гвоздей и насекомых. Лунный свет был все ближе. Больше всего я боялся обернуться и увидеть ее лицо. Пробуравленная морщинами гримаса и острые, торчащие вперед зубы. Когда раздался треск, и я чуть не рухнул в бездну, сердце ушло в пятки. Я обхватывал пока еще целые ступени и мотал повисшими в воздухе ногами. Прислонившись головой к гнилой доске, я услышал, как она трещит. Щепки, мягкие как глина, лезли меж побелевших от напряжения пальцев.
Я услышал, как внизу шипит хищная тварь, и из последних сил сделал рывок. Ступени вновь треснули и, вращаясь, вонзились в пяти метрах подо мной, но я уже стоял выше на лестнице, переводя дух.
Тварь не кинулась в погоню.
Глаза мои привыкли к свету, но при этом потеряли чувствительность к темноте. Я уже не мог знать наверняка, по-прежнему ли русалка ждет меня внизу. Однако под лунным свечением я чувствовал себя лучше.
Ветер уже не морозил. Он грел. Я прекрасно понимал, что это значит. Возможно, до завтра я не доживу.
Спустя вечность рассвет озарил верхушки деревьев на горизонте, а затем ударил по глазам веселыми рыжими лучами. С колокольни открывался прекрасный вид. С большой высоты вода казалась более прозрачной, поэтому под блестящими волнами явственно проглядывались тропинки, домики, дощатые заборы.
Спать я не хотел, но чувствовал эйфорию и головокружение, свойственные сильному переутомлению. Из-за ослабленного мышления все казалось простым и легким. Так просто спуститься по рассыпающимся ступеням (будто солнечный свет мог придать им прочности). Прыгнуть в теплую воду – проще некуда (пусть даже эта теплота и вызвана пониженной температурой моего собственного тела). Если эта тварь – действительно монстр из старой сказки, наверняка днем она спит. Отличная логика, учитывая, что я страдаю от переохлаждения и недосыпания.
Так просто добраться до водохранилища, похожего на необъятный океан, и идти вдоль берега к ближайшему телефону. А затем лечь и уснуть, пока тебя не разбудят врачи. Сирена звучит так успокаивающе, а колыхание «скорой» на поворотах убаюкивает. Я уже не чувствую, как в вену входит игла из капельницы. А затем лавиной пробивает озноб и уносит в пустоту.
Я проснулся в реанимации. И, похоже, действительно сильно простудился – чуть коньки не откинул. Но все позади. Я покорно лежал в палате и переносил уколы. Горло страшно распухло, из-за насморка было трудно дышать. Температура с надежной стабильностью держалась на отметке 39 градусов и утром, и вечером. Иногда я бредил. Но скоро сознание ко мне вернулось. Я выглянул в окно. Увидел металлические постройки, обрамляющие плотину, и все вспомнил.
Было бесполезно звонить в милицию. Ведь я не знал точно, будет ли мой бывший друг именно сегодня воплощать задуманное. Но вполне возможно, что я увижу его где-то неподалеку и смогу вывести на чистую воду.
В трико, майке и тапочках, которые оставили мне родители, я выбежал из больницы. Минуя перекресток за перекрестком, я скоро пожалел о своем отчаянном побеге. Голова кружилась. Сердце выбивало ломаный ритм.
На бегу я терял сознание, а спустя миг возвращался к реальности. Опирался на стену и пытался отдышаться. А затем снова бежал.
«Он задумал еще одно злодеяние. Паренек мечтает взорвать плотину и тем самым затопить города, возведенные под ее черной тенью…»
Слева – линии электропередач, зубьями вгрызающиеся в звездное небо. Справа – пустота. Где-то под ней – поверхность реки, что была прижата гигантской постройкой. Я несся по дороге, проходящей сверху плотины, что перечеркивала Волгу подобно свежему шраму.
Впереди, задом к краю пропасти, стоял грузовик. Такой был у нашего соседа, но вряд ли он захочет тащиться сюда посреди ночи. Я уже догадывался, кто может сидеть за рулем.
Когда я увидел огромную бомбу, лежащую в кузове, появилось второе дыхание, и ноги сами ускорили шаг. Я подбежал к кабине и открыл дверь. Внутри был Саша.
– Черт, ты меня напугал, – пожаловался бывший друг, пытаясь нащупать какую-то кнопку. – Я никак не пойму, как опрокинуть кузов. Я целую неделю потратил на то, чтобы вытащить из болота эту чертову бомбу. А вчера весь день с помощью соседской лебедки затаскивал ее на грузовик. И вот теперь, когда я добрался сюда, и все, кажется, подходит к концу, я не могу найти, как поднимать этот сраный кузов! – заорал истошно Шиянов и врезал по приборной панели. – Секунду. А как ты остался жив? Неужели, моя подруга тебя не встретила?
– Почему? – лицедействовал я. – Мы с ней так душевно поболтали. И вот, она просила тебе передать, чтобы ты не взрывал плотину.
– Врешь! – крикнул Саша, и из глаз его брызнули слезы. – Кажется, этот чертов кузов сломан! Вонючий алкаш, не мог починить свою колымагу! Но ничего, я скину бомбу вместе с грузовиком. Только вот сначала закончу одно дельце, которое когда-то начал. Стой смирно, тебя это тоже касается.
Колени мои затряслись, когда он вытащил из кабины разводной ключ и спрыгнул на землю. Клянусь, даже огромная бомба, чудом не взорвавшаяся во время Великой Отечественной, не пугает так сильно, как тяжелый металлический предмет в руках твоего бывшего друга, что с обезумившими глазами идет в твою сторону и замахивается для удара…
В последний момент я прикрыл голову. Через секунду кость с хрустом сломалась. Последовал еще один удар. И еще. Я лежал на спине, а с онемевших рук кровь капала мне на лицо. Горло по-прежнему опухало из-за болезни, и я начал думать, что последний удар освободит меня от мук. Я мыслил подобно тем глупцам, что искали смерть на дне морском. Скорее по привычке я продолжал держать окровавленные ладони над головой и при этом надеялся, что сумасшедший парень, наконец, оборвет мой бесконечный полет в бездну боли.
Взрыв стал неожиданностью для нас обоих. Бомба, найденная безумным старшеклассником, внезапно детонировала, озарив ночь белой вспышкой. Грузовичок разлетелся на куски. Мотор и бензобак, полыхая рыжим пламенем, устремились в небеса. Доски кузова и резиновые клочья покрышек фейерверком разлетелись во все стороны.
Прямо надо мной пронеслась взрывная волна. Сашу, который замахнулся для последнего удара, она смела и швырнула об асфальт в десяти метрах от меня. Бесчувственное тело, израненное осколками, прокатилось по дороге, оставляя за собой след из кровавых капель. А меня, лежащего на земле, не задело. Лишь спустя минуту я почувствовал жар полыхающего пожара.
Голова кружилась из-за боли в поломанных конечностях и температуры, подскочившей из-за физических нагрузок. Я задрал голову и вновь нашел взглядом Александра. Хотел убедиться, что он не оклемался и не идет ко мне с разводным ключом наперевес.
Вместо этого я увидел русалку. Рыжие отблески пламени искрились на ее мокрых чешуйках. Стройная фигура убийцы склонилась над телом парня. Она протянула руку, поволокла его за воротник порванного свитера. Тот не показывал признаков жизни. Дотащив до края, она скинула труп в воду. А затем разбежалась и тоже прыгнула за перила. Всплеск я услышал уже из глубокого сна.
Миновало, кажется, полвека. И снова я вижу эту затонувшую деревню. Слышу пение лягушек. Немелодичное, но полное умиротворенности. Карта с GPSна экране смартфона указывает нужное мне направление. Ах, вот и церковь! Теперь ее опоясывают не только густые водоросли, но еще и пики камышей. Взглянув на колокольню, я почувствовал, как душа наполняется теплотой. Там я спасся от русалки. Выбирая между неминуемой смертью и возможной гибелью, я поставил на второе и поднялся к небу по гниющим доскам, готовым опрокинуть меня в пасть иного мира.
Киль продирался через шуршащие стебли. Лодка причалила к островку. Сапоги ступили на илистую землю, покрытую водорослями и камышами. Улыбаясь, как ребенок, я вошел внутрь. Теперь храм казался гораздо меньше. Я попытался найти пробоину от своей ноги, но досок на полу почти не осталось – камыши полностью заполнили внутренности церквушки. Я прислонился спиной к холодной, влажной стене, и закурил. Струйка дыма оставляла в воздухе зыбкий след и не торопилась рассеиваться на ветру.
Признаться, спустя года в этой истории многое кажется глупым. Ну, конечно, не мог один человек остановить строительство ГЭС. Равно как нельзя пробить широкую плотину единственной бомбой. Но когда я был ребенком, я в это верил. Мой друг тоже имел на этот счет огромные заблуждения. А русалка? Думаю, она просто развлекалась в меру своих возможностей.
Когда я увидел ее в проеме, не удивился. Странно, что она пришла посреди дня. Я думал, они могут являться лишь ночью. Отстегнув от пояса гарпун, я взял его в левую руку, а правой по привычке продолжал придерживать сигарету. Девушка (ее кожа при дневном свете оказалась сероватого оттенка) приблизилась вплотную и тоже оперлась о стену. Ее локоть касался моего, но я не испытывал страха. Напротив, волна ностальгии при встрече знакомого лица наполнила меня теплом. Я был рад, что она осталась такой же стройной спустя многие года, чего нельзя сказать обо мне. Я предложил ей сигарету, но она отказалась.
– Долго же тебя не было, – ласково произнесла она, улыбнувшись.
– Извини. Семья, дети. Внуки, – нехотя оправдывался я. – Да и не очень-то хорошо мы расстались в последний раз. Ты меня чуть не утопила, а я тебя…
– Эх, вот это были времена! – она рассмеялась. – А мне больше всего запомнился наш разговор. Я каждый раз его вспоминаю. Думала, ты больше никогда сюда не зайдешь. Хотела уже сама тебя разыскать. А ты – вот он, здесь, – она развернулась и с интересом уставилась мне прямо в глаза. – А ты меня не пугаешься? Вижу – тебе страшно. Даже пушку припер.
– Ошибаешься, – улыбнулся я и выкинул бычок. – Я уже ничего не боюсь. Врачи вынесли мне приговор. Рак. Такой же, как у моего отца. Он несколько лет мучился, пока не умер. Смерть освободила от страданий не столько папу, сколько его близких, включая меня. А теперь пришла и моя очередь. Но я не собираюсь терпеть нескончаемую боль, которая в конечном итоге доведет меня до безумия. Лучше уйду по-мужски. Что стоишь? Давай – топи меня. Телефон я тебе дарю. Он водонепроницаемый.
– Ха-ха-ха, мужик, ну ты и шутить! – русалка легонько ткнула кулачком. – Да не буду я тебя топить. Мне ведь не только еда нужна.
Я погрустнел и отвел взгляд. А ведь я вовсе не шутил.
– Скажи, маленькая русалочка. А откуда ты взялась? Откуда вы вообще беретесь? Я перерыл всю литературу. Напряг связи в ученых кругах. Но все смотрели на меня, как на обкурившегося нарика.
– Думаю, это переходный этап от человека к рыбе, – немного подумав, ответила она. – Я не знаю, что было такого в этом омуте. Может, кузнец в нем свои подковы тушил. Или какой-нибудь местный алхимик, специализирующийся на конопле, помыл там ступку. Но мой организм мутировал. Вместо того чтобы начать разлагаться, я переродилась в рыбу. Удивлен? Думаешь, ты один задался этим вопросом? Я уже давно над этим голову ломаю.
– Но почему же ученые об этом молчат? – парировал я.
– Да потому что сейчас это считается полнейшей ересью. То, что рыбы и рептилии (а, возможно, и все остальные виды) произошли от человека – никто этого попросту не признает. Вы слишком верны своей религии.
– Христианство?
– Наука, – ответила она, и глаза ее вспыхнули. – Да, да, наука! И тогда, и сейчас. Вы свято верите в медикаменты и электронику, хотя и то и другое загонит вас в могилу. Таблетки снимают симптомы, но ослабляют иммунную систему. А что происходит из-за излучения магнитных полей – за аргументами далеко ходить не надо. Ты, например – ходячий пример. Пока еще ходячий. Зато с новеньким смартфоном.
– Ага, вон какую метастазу себе отрастил, – невесело усмехнулся я.
– Да ты не унывай, – она дернула меня за рукав. – Возвращайся к своим родственникам. Ты им живой нужен. И не смей с собой поканчивать. А если вдруг в воду кинешься, я тебя спасу, так и знай.
Мы сели в лодку. Я греб, а она расположилась на заднем сидении и смотрела на меня. Я уже не испытывал энтузиазма по поводу ее женских прелестей так, как в молодости. Но не мог не признать, что точеная фигурка и мне радовала глаз.
– Признайся честно, – попытался сказать я как можно серьезнее. – Разве тебе не хочется меня убить? За все, что я сделал тебе в ту ночь?
– Конечно, хочется, – добродушно улыбаясь, произнесла она. – Но я не стану этого делать. Тебе уготована гораздо более мучительная смерть. На такое наказание не способна даже я. Поэтому живи. И… пожалуйста, приезжай ко мне снова. Я очень буду рада своему самому любимому собеседнику.
Мы плыли по узкой протоке, с обеих сторон окруженной лесами. Под рваной тенью листвы, за стеной камышей, я увидел человеческую фигурку. Кажется, это был паренек. Его свитер напомнил мне о Саше. Я пригляделся снова. Безрезультатно. Вспомнив, как девушка скинула его с плотины, я захотел спросить об этом спутницу. Однако на заднем сидении никого не оказалось.
Я опустил мотор, дернул за шнур, и лодка, подпрыгивая, устремилась вдаль, выжигая из серебряных волн вспышки холодных искр.
13 сентября 2013 (пятница), г. Саратов
Похожие статьи:
Рассказы → Внутри Симулякры
Рассказы → По ту сторону двери
Рассказы → Золотой диссонанс (Часть 1/2) [18+]
Рассказы → Золотой диссонанс (Часть 2/2) [18+]
Рассказы → Властитель Ночи [18+]