Рассказ пушкин в крыму

Пушкин в Крыму

Для всякого литератора путешествие означает поворот в творческой судьбе и появление новых произведений. Подобный период занимает особое место в биографии А.С. Пушкина, который отличался от своих современников именно тем, что много ездил и многое повидал.

По убеждению друзей, молодой поэт был ветрен, легковесен и вовсе не достоин своего таланта. Формально числясь в Коллегии иностранных дел, в Санкт-Петербурге Пушкин предпочитал службе светскую жизнь, театр, шумные пирушки, пылкие романы, оканчивавшиеся с дуэлями, неосторожно допуская остроты и эпиграммы в адрес важных особ. Гражданский пафос стихов, подобных «Деревне» и «Вольности», был воспринят как призыв к действию, что вызвало недовольство императора Александра I. Поэту грозила Сибирь или годы покаяния в Соловецком монастыре. Однако заступничество друзей помогло смягчить монарший гнев. Пушкину посоветовали уничтожить крамольные стихи и выслали его из столицы. Прибыв к наместнику Бессарабии в качестве ссыльного невольника, он добился большей свободы, получив разрешение на длительное путешествие по Кавказу и Крыму. Поездка в обществе семейства генерала Н.Н. Раевского совпала с внутренней потребностью «мятежного странствователя», наполнив его поэзию восточной романтикой, заодно приобщив к настоящему и прошлому страны.

«Петербург душен для поэта. Я жажду краев чужих, авось полуденный воздух оживит мою душу», — писал Пушкин, собираясь в дальний путь. В течение четырех лет (1820—1824) он путешествовал по Кавказу, Крыму, Украине и Молдавии, закончив странствия в селе Михайловском.

---

---

Дивная природа полуострова, куда поэт был сослан в очередной раз, море, горы, сияние южного солнца, величественная красота пейзажей — эти образы позже вошли в стихотворения крымского цикла, составив фон знаменитых поэм «Кавказский пленник», «Бахчисарайский фонтан» и частично уничтоженной «Тавриды». Помимо того, поэт связал с Крымом замысел «Евгения Онегина», загадочно назвав эту землю «колыбелью» главного героя. Не имея определенной цели, путешественники не вели подробных путевых заметок. Сам Пушкин рассказывал о своих странствиях в письмах, впоследствии отразив впечатления в литературно-критическом эссе «Отрывок…». Несмотря на предельный лаконизм, эти послания содержали сведения о самых важных моментах путешествия.

Скупые фразы Пушкина весьма оригинально рекомендовали общеизвестные места Тавриды, которая в то время представлялась страной, «исполненной воспоминаний». В Крыму бывали немногие, сведения о нем черпались из древних источников, и потому далекие татарские земли воображались чем-то похожим на легендарную Элладу, связанную с золотым веком человечества. Поэт уловил эту особенность восприятия Крыма и старался не подчеркивать разочарования от нищеты и запущенности, в то время присущих всем городам полуострова. Зато в письмах не совсем точно, но эмоционально изображены малознакомые россиянам места: Феодосия, Гурзуф, Георгиевский монастырь, ханский дворец в Бахчисарае.

Трехнедельная поездка по Крыму началась с переправы через Керченский пролив. Встреча с памятниками Античности оказалась не такой романтичной, как ожидал поэт: «Думал, здесь я увижу развалины Митридатова гроба, здесь увижу я следы Пантикапея. Однако на ближней горе посредине кладбища увидел я груду камней, утесов, грубо высеченных. Заметил я несколько ступеней, дело рук человеческих. Гроб ли это, древнее ли основание башни, не знаю. За несколько верст остановились мы на Золотом холме. Ряды камней, ров, почти сравнявшийся с землей. Вот все, что осталось от старого города».

На территории Пантикапейского городища путешественники осмотрели башню, остатки стен, фундаменты жилых построек. В настоящее время не сохранились даже те ничтожные остатки. Жители Керчи по разрешению городских властей использовали камни-реликты для строительства домов. Известен факт, что археологам приходилось разбирать стены античной крепости для поставки материала на сооружение керченского порта.

Не случайно в записках Пушкина нет ни слова о Керчи, которая тогда представляла собой пыльный поселок на две улицы. Немногочисленные обитатели городка собирались на базарной площади, где перед лавками сушилась и коптилась рыба, а жители буквально пинали ногами «порфирные обломки» древних статуй. Столь жалкое зрелище совсем не соответствовало описаниям величественного города, каким его представляли античные историки.

Вместе с тем письма передают интересную информацию о «каком-то французе, присланном из Петербурга для разысканий. Но ему не достает ни денег, ни сведений, как у нас обыкновенно водится». Речь шла о безвестном тогда археологе Поле Дюбрюксе, которому удалось изыскать средства и заново открыть людям «драгоценное, скрытое под землей, насыпанной веками». Поэт ошибался, говоря о том, что француза направили из столицы. К моменту заочного знакомства с Пушкиным Дюбрюкс уже девять лет по собственной инициативе работал в Керчи, делая зарисовки, схемы, записывая и систематизируя свои наблюдения. Современники не оценили деятельности французского историка, но его труды помогли археологам последующих поколений в раскопках на месте древней столицы Боспорского царства.

По прибытии в Феодосию Пушкин написал брату: «Из Керчи приехали мы в Кефу, остановились у Броневского, человека почтенного по непорочной службе своей и бедности. Теперь он под судом и, подобно старику Вергилию, разводит сад на берегу моря, недалеко от города. Виноград и миндаль составляют его доход. Он имеет большие сведения о Крыме, стороне важной и запущенной». Упомянутый в письме бывший феодосийский градоначальник Семён Михайлович Броневский глубоко знал историю края, не преминув ознакомить гостей с его античным прошлым.

К началу XIX века от греческой Каффы не осталось даже названия. После набега аланов старый город был разрушен до основания, а новая Феодосия почти не отличалась от новой Керчи. Четыре тысячи жителей обитали на нескольких улицах, некогда удививших А.С. Грибоедова «причудливой смесью вековых стен прежней Кафы и однодневных мазанок».

Феодосия того времени являлась единственным в Крыму порто-франко, то есть портом, имевшим право беспошлинной торговли. Высокий статус позволял городу активно развиваться, что, в отличие от Пушкина, отметил И.М. Муравьёв-Апостол в сочинении «Путешествие в Тавриду»: «…опрятные прямые улицы, обширные чистые площади, набережная, усаженная молодыми деревьями и устроенная для прогулок». Одной из главных достопримечательностей Феодосии был «Музеум», созданный русским знатоком истории Броневским и составлявший гордость жителей всего края.

Хранилище памятников греческой Тавриды размещалось в здании мусульманской мечети. Редкие посетители «Музеума» почти не интересовались экспонатами, рассматривая античные монеты, обломки плит и колонн, разбитые горшки и черепки лишь из уважения к основателю. Однако памятники, которые Броневский усердно собирал в окрестностях города и на кладбище в Карантинной слободке, представляли большую научную ценность. Подлинные вещи первых греческих колонистов открывали полную драматизма историю древней Каффы. Детище Семёна Михайловича оценили потомки. С 1871 года музею покровительствовал художник И.К. Айвазовский. Благодаря его попечению экспонаты перевели в специально построенное здание, где городской краеведческий музей благополучно существует поныне.

Знаменитый маринист в свое время был самым богатым живописцем России. Помимо археологического собрания, он позаботился о коллекции картин, также выстроив отдельный дом для художественного музея. Возведенное в духе позднего Ренессанса здание Феодосийской картинной галереи признано памятником архитектуры XIX века. Айвазовский сам разрабатывал проект и лично занимался оформлением внутренних помещений.

Выходец из семьи армянского купца, художник даже после смерти не прервал связи с традициями армяно-христианской культуры. Согласно завещанию его похоронили у входа в храм армянской церкви Саркиса (Сергия). В 1971 году как дань памяти прославленному соотечественнику здесь открыли лапидарий с богатой коллекцией надписей на древних каменных плитах. Здание музея само по себе является историческим памятником, который мог видеть Пушкин. Воздвигнутый на рубеже I и II тысячелетий храм отличается от других церквей Феодосии значительными размерами, наличием больших окон и широких дверей. Декоративное убранство фасада составляют каменные плиты-хачкары (крестовые камни) с тончайшей резьбой в виде крестов, окруженных растительным орнаментом. Свод храма украшен остатками старинных фресок.

Закладные камни генуэзских цитаделей представляют собой своеобразные документы, выраженные в латинских надписях и гербах. Помимо демонстрации мастерства камнерезов, лапидарные памятники воссоздают историю строительства оборонительных сооружений Каффы. Во времена Пушкина частично уцелевшие итальянские крепости еще хранили дух Средневековья. Силами и стараниями генуэзцев из пепла античной Феодосии возродилась Каффа. Мощные стены крепости надежно защищали город от врагов, позволив жителям пользоваться благами европейской цивилизации XIII века. Богатые итальянские торговцы построили порт, городской водопровод, возвели храмы и дворцы с парками, изящной скульптурой, фонтанами.

Памятником не столь далекому прошлому служит знакомый каждому феодосийцу одноэтажный дом на улице Галерейной. Здесь в 1924—1929 годах жил русский писатель Александр Степанович Гриневский (1880—1932), публиковавшийся под псевдонимом Грин. Его романтические повести «Алые паруса», «Бегущая по волнам», романы «Золотая цепь», «Блистающий мир» и «Дорога в никуда» выражали гуманистическую веру в высокие нравственные качества человека. В отличие от фантастической прозы стихотворения Грина, например такие, как «Реквием», представляли мрачный, «искаженный» взгляд на себя и окружающий мир, что, впрочем, не противоречило скептическому духу Серебряного века:

Наступило молчанье: 

Тихий ангел над домом летел, 

А к тому — примечанье: 

Дом был — морг, а жильцы — не у дел.

При жизни писателя дом, безусловно, не был «моргом», а его прославленный хозяин занимался интересным делом, вовлекая поклонников в свои литературные круизы. Идею странствий, царившую в небольшом домике во времена Грина, спустя столетие воплотили в жизнь создатели Литературного музея, посвященного не только писателю, но и его героям. Работами по устройству мемориала руководил С.Г. Бродский — автор иллюстраций к шеститомному собранию сочинений Грина. Художники преобразили обычные помещения невзрачного дома в страну Гринландию, пригласив посетителей в путешествие на воображаемом корабле. Отделка и предметы интерьера отвечали романтической идее произведений писателя, помимо романов, создавшего в этих стенах новеллы «Элда и Аготея», «Фандаго», «Посидим на берегу», «Возвращение».

Фасад здания украсило рельефное панно «Бригантина», а каждая комната получила соответствующее экспонатам название: «Трюм фрегата», «Гринландия», «Каюта странствий». «Корабельная библиотека», «Каюта капитана Гёза», «Клипперная» и «Ростальная» раскрывают детские мечты Саши Гриневского, прослеживая становление будущего романиста.

Зарисовки в черновиках романа «Евгений Онегин» свидетельствуют о том, что Пушкин совершил прогулку к Золотым воротам Карадага. «Бесовские» изображения застывшего вулкана связаны с поверьем о входе в преисподнюю, якобы находившемся среди скал и ущелий Карадага. Татары называли это место «шайтан-капу» («чертовы ворота»), не имея возможности объяснить устрашающую пустынность Чёрной горы. В действительности потухший вулкан не так страшен, как показано в легендах. Его поверхность покрыта лавовыми потоками, остатками пепла и горными породами, обнажившимися в результате давнего извержения. На нем почти нет растительности, только отдельные деревья едва держатся корнями за выжженные склоны.

Таинственный Карадаг символично разделяет полуостров на две части. По одну сторону лежат дикие степи Киммерии со скудной растительностью. В другой части расположились горы, зеленые долины и «золотое» побережье — самые живописные места Крыма, куда Пушкин и Раевские отправились на борту военного брига «Мингрелия». Морское путешествие длилось менее суток, но оставило незабываемый след в душе поэта, который впервые ступил на борт корабля. Еще более яркими были впечатления от Гурзуфа, представшего на рассвете «разноцветным сиянием гор, плоскими кровлями хижин татарских, издали казавшихся ульями, прилепленными к скалам». Всего за день морской поездки Пушкин написал знаменитое стихотворение «Погасло дневное светило…», а спустя десять лет воссоздал облик «полуденной земли» в «Странствиях Онегина»:

Прекрасны вы, брега Тавриды, 

Когда вас видишь с корабля 

При свете утренней Киприды, 

Как вас впервой увидел я; 

Вы мне предстали в блеске брачном; 

На небе синем и прозрачном 

Сияли груды ваших гор, 

Долин, деревьев, сел узор 

Разостлан был передо мною, 

А там, меж хижинок татар… 

Какой во мне проснулся жар!

Гурзуфская долина встретила путников отрогами уходящей в море «святой горы» Аюдаг и единственным европейским зданием на всем побережье Южного Крыма. Дом бывшего губернатора Тавриды Дюка Ришелье никогда не видел хозяина, но был открыт для любого приезжего, чем не замедлила воспользоваться компания генерала Раевского.

Пушкин назвал новую обитель «замком в каком-то необыкновенном вкусе». По воспоминаниям Муравьёва-Апостола, «огромное здание состояло из нескольких крылец, переходов с навесами вокруг, а внутри — из одной галереи, занимающей все строение, исключая четырех небольших комнат, по две на каждом конце. В них столько окон и дверей, что нет места кровать поставить, хотя в этом состоит все помещение, кроме большого кабинета над галереей, под чердаком, в который надобно с трудом пролезть по узкой лестнице».

В 1822 году «воздушный замок» Ришелье перешел во владение М.С. Воронцова. Светлейший князь приказал изменить планировку дома, снести бельведер, открыть подвальный этаж и сделать его жилым. Однако подвал был обжит двумя годами ранее, когда в нем поселились Пушкин и юный Николай Раевский. Старшая дочь генерала Екатерина вспоминала, как молодые люди довольно плохо читали по-английски Байрона и, когда не могли разобрать текста, «посылали к ней наверх за справкой».

В Гурзуфе поэт «жил сиднем, купался в море, объедался виноградом», любовался деревом в парке, тогда еще молодым и невысоким. Сегодня несколько кипарисов, окружавших тогда дом Ришелье, выросли в огромные двухсотлетние деревья, и невозможно установить, который из них «пушкинский». В 1830-х годах перед зданием посадили платан, получивший имя поэта, хотя с Пушкиным он связан лишь легендой. После Воронцова дом купил некий Фундуклее и вновь затеял перестройку. Желая преобразить дикое место в образцовое имение, он приказал застеклить верхнюю галерею и убрать мансарду под крышей, где когда-то жили дочери Раевского.

Среди гурзуфских знакомых генерала была семья бывшего губернатора Тавриды Андрея Михайловича Бороздина, имевшего дачу в пригородном селении Кучук-Ламбат. Походивший на небольшое итальянское палаццо дом Бороздина стоял на самом берегу мыса Плака, едва размещаясь на пологом склоне. Выстроенный в строгом классическом стиле, он отличался простотой и удобством. Обращенный к морю фасад дополнялся круглой стеклянной верандой, покрытой изящным куполом. Радушный хозяин приглашал на нее гостей, наслаждавшихся прелестным видом, шумом моря и кипением самовара во время чаепития. С балкона противоположной стороны дома открывался вид на крымские горы. В перерывах между трапезами гости Бороздина гуляли в парке или катались на лодках, благо пристань находилась почти у крыльца.

Вскоре посетивший эти места Муравьёв-Апостол оставил подробное описание дома, отметив, что «не совсем еще устроенная» дача располагалась в прекрасном месте. Круглая бухта выглядела творением рук человеческих и придавала жилищу картинный вид. Находя романтику в самых прозаических вещах, Пушкин описал купание одной из дочерей Бороздина, тайно наблюдая за барышней со стороны парка:

Среди зеленых волн, лобзающих Тавриду, 

На утренней заре я видел Нереиду. 

Сокрытый меж дерев, едва я смел дохнуть: 

Над ясной влагою полубогиня грудь 

Младую, белую, как лебедь, воздымала 

И пену из власов струею выжимала.

В письмах Пушкина упоминается о знакомстве с другим почтенным обитателем Гурзуфа, оказавшимся полезным в плане исследования исторических окраин города. Крымский татарин Александр Иванович Крым-Гирей приходился дальним родственником не ханам, а русскому генералу Раевскому. Выросший в Англии и получивший светское воспитание, он посвятил себя миссионерству, избрав судьбу просветителя местных жителей. Крым-Гирей искренне любил родной край, позже став инициатором начала раскопок погибшей столицы степняков — города Неаполя Скифского. Вероятно, именно он возглавлял кавалькаду всадников из числа обитателей дома Ришелье, не однажды выезжавших на осмотр окрестностей Гурзуфа.

Одна из таких поездок посвящалась изучению руин крепости Горзувита. Воздвигнутая в VI веке императором Юстинианом цитадель послужила генуэзцам, туркам и советским пионерам, потому как оказалась на территории лагеря «Артек». Турки позаботились об укреплении рушившихся стен новой кладкой. Пушкину посчастливилось увидеть еще не развалившиеся башни: целиком сохранившуюся восточную и частично уцелевшую западную. Сторожевые вышки некогда соединялись высокой стеной, от которой тогда оставалось лишь основание.

Самая таинственная часть Горзувиты находилась под сводами горы. Высеченный в толще скальной породы подземный ход служил для незаметного выхода из крепости во время осады. Даже сейчас по нему можно спуститься из башни, пройти сквозь скалу и через отверстие в южном склоне выйти к морю. Крепость строилась по подобию средневековых замков на высокой голой скале и в старину виднелась издалека, подавляя мощью и суровой красотой романской архитектуры. Величественные развалины Горзувиты подвигли Пушкина к написанию соответствующих строк:

Когда луна сияет над заливом, 

Пойду бродить на берегу морском 

И созерцать в забвенье горделивом 

Развалины, поникшие челом… 

И волны бьют вкруг валов обгорелых, 

Вкруг ветхих стен и башен опустелых.

Очарование старых развалин действовало не только на поэтов. Ему поддавались вполне рациональные особы, например хозяин близлежащего имения Суук-Су, соорудивший в своей усадьбе «башню-руину под древнюю». Кроме византийской крепости, в окрестностях Гурзуфа находилось множество других руин, к большому сожалению поэта оказавшихся нагромождениями древних камней. В пяти верстах выше города, в селении Кизил-Таш, лежал гигантский обломок известняково-мраморной породы желто-красного цвета. На его вершине виднелись остатки древнего укрепления. Более живописным был полуразвалившийся храм, венчавший голову Медведь-горы (Аюдаг). В Античности здесь располагался крупный торговый центр Парфенион.

В нижней части восточного склона когда-то стоял Партенит — легендарная столица амазонок. Созданный воительницами храм богини Девы остался в преданиях, а подлинная история представала в виде руин византийской базилики, почти скрытых высокой травой. Поблизости рос тысячелетний орех — священное для местных татар дерево, на фоне которого Пушкина изобразил польский художник В.М. Ванькович. Поэт нарисован сидящим около одного из двух знаменитых гурзуфских фонтанов, воспетых в стихотворном наброске:

Сей белокаменный фонтан 

Стихов узором испещренный 

(Железный ковшик, цепью прикрепленный): 

«Кто б ни был ты, пастух, 

Рыбак иль странник утомленный, 

Приди и пей».

В Гурзуфе пушкинской поры действовало два фонтана. Один из них находился за городской чертой и предназначался для страждущих паломников и жителей окраин. Второй источник располагался в центре поселения и приятно удивлял красивой отделкой в виде мраморной доски. В 1837 году этот фонтан переделали, сменив доску, но надпись оставили прежней: «Путник, остановись и пей…» Спустя 90 лет оба фонтана были разрушены землетрясением, и советские власти не нашли денег для их восстановления. Вместе с журчащими источниками исчезло многое из того, что мог видеть Пушкин: старое кладбище вблизи руин Горзувиты, можжевеловый лес по дороге в Ай-Даниль, густые дубравы у подножия холмов.

В начале сентября 1820 года Пушкин с мужчинами семейства Раевских отправился вглубь Южного Крыма, намереваясь верхом добраться до Симферополя через Бахчисарай.

В отсутствие дороги конное путешествие представлялось единственно возможным для визита в города центральной части полуострова. Благополучно миновав «стремнины, ущелья и пропасти», путешественники осмотрели Никитский ботанический сад, руины крепости Палекастро вблизи Верхней Массандры и остановились в Ялте.

Основанное князем Потёмкиным поселение возникло в качестве кордона. Деревенька из 13 домов располагалась в самой красивой долине Крыма. Здесь издавна жили греки, охранявшие прибрежную полосу. Сверху селение, окруженное садами и сосновыми лесами, смотрелось пейзажем в раме из горных вершин. Ютившиеся на склонах развалины деревень Ай-Василь, Дерекой и Аутка издали напоминали трибуны римского амфитеатра.

«Невозможно представить, чтобы столь небольшой поселок был когда-то Ялитой, известной в древности обширною торговлей и многолюдством». Слова Броневского относились к византийскому портовому городу-крепости, исчезнувшему по неизвестной причине и возродившемуся в виде Ялты. В свое время здесь располагался турецкий гарнизон, состоявший из нескольких человек береговой охраны. Пушкину еще довелось увидеть остатки греческого храма, стоявшего на берегу моря. Следуя в направлении Мисхора, он заметил мыс Ай-тодор, место расположения которого греческие историки называли Криуметопон, считая его центральной точкой крымского побережья. Археологические раскопки в этих местах начались в конце столетия, и Пушкин увидел лишь фрагменты циклопической кладки римских оборонительных сооружений и крепости Харакс.

Развалины цитаделей стали живописной декорацией парка в Мисхоре, заложенного в конце XVIII века. С этого рукотворного леса началась крымская мода на пейзажные парки, украсившие дворцы русской аристократии, в большом количестве строившиеся на южном побережье.

Скрывавшаяся в круглой бухте Балаклава стала последним прибрежным пунктом на пути Пушкина. Расквартированный здесь греческий сторожевой батальон располагался на месте древнего города Символон. Возводя стены на скалистых утесах, первые обитатели основали торговый порт, открытый для каждого мореплавателя. В Средние века Символон (Ямболи) захватили генуэзцы. Значительно укрепив оборонительную линию, они превратили город в настоящую цитадель. Переименованный в Чембало, поселок оставался таковым до нашествия турок. Завоеватели нашли на месте прежнего Символона всего 150 обитаемых домов, а место вскоре нарекли Балаклавой. Впрочем, в 1783 году к приходу русских дома опустели, оттого что жителями были только турки. Матушка Екатерина заселила поселок греками, велев им нести прибрежную службу вплоть до Судака.

Греки создали в Балаклаве в прямом смысле процветающую колонию, окруженную широкой полосой плодовых садов. Недалеко от селения находился Георгиевский монастырь. К 1820 году единственный уцелевший памятник христианства в этих местах совершенно утратил средневековый вид. С новыми стенами и церквами он все же почитался как древняя святыня. Пушкин смог увидеть баснословные руины храма Дианы, заметив, что «мифологические предания счастливее воспоминаний исторических» хотя бы потому, что здесь поэта посетило вдохновение:

К чему холодные сомненья? 

Я верю, здесь был грозный храм, 

Где крови жаждущим богам 

Дымились жертвоприношенья.

Малоизвестные «рифмы» вошли в сочинение «Отрывок…», ставшее литературным ответом на книгу Муравьёва-Апостола «Путешествие в Тавриду». Под словами «холодные сомненья» следует понимать догадки о местонахождении храма Дианы (Девы), возможно существовавшего только в легендах. Пушкин не разделял научного подхода историка, разъезжавшего по Крыму со Страбоном и Геродотом в руках. Собственное, то есть поэтическое, отношение к Тавриде представлялось поэту более справедливым.

Будучи неисправимым романтиком, Пушкин тотчас вдохновлялся красотой южной природы. Творения рук человеческих, особенно в том жалком состоянии, в каком он видел их в Крыму, действовали на него не сразу, часто вспоминаясь через много лет. Один из самых знаменитых городов античного мира, богатый и могущественный Херсонес, вообще не отражен в произведениях Пушкина. В начале XIX столетия на месте города еще не велись раскопки и взору приезжих представали покрытые пылью, невыразительные обломки, черепки, камни неясного происхождения. Компания Раевского посетила развалины, но смогла увидеть лишь очертания улиц, выдолбленные в скалах погреба, почти разрушенную башню, остатки водопровода, несколько каменных лестниц и уцелевшие части стен, которые не успели растащить местные жители.

Бахчисарай поразил поэта только вначале, когда неожиданно возник из-за поворота длинной степной дороги. Единственным въездом в город служили заросшие мхом полуразвалившиеся ворота со скрипучими железными затворами. Удручающее впечатление производили «гнилые воды» Чурук-Су, растянувшейся на четыре версты. Зато сам Бахчисарай оказался настоящим восточным городом с узкими проулками, зелеными двориками, с двухэтажными домами, прятавшимися за глинобитными стенами. Путешественники полюбовались резными деревянными решетками окон и балконов, отметили гармоничное сочетание пирамидальных тополей и высоких минаретов.

Жизнь города сосредотачивалась на единственной улице. Плотно заставленная лавками и мастерскими, она представляла собой своеобразный базар, где изделия создавались на глазах у публики. Подобно всякому восточному рынку, здесь продавались традиционные вещи из металла, кожи, дерева. Торговцы громко расхваливали свой товар: сабли, ножи, кожаные плети, медные тарелки и кувшины, седла, бурки, сафьяновые сапоги, кушаки, войлоки, чубуки для курительных трубок.

Спутникам Раевского посчастливилось попасть в Бахчисарай к началу осеннего мусульманского праздника Байрам. Русский поэт неожиданно оказался в центре всеобщего веселья, впервые увидев старинные татарские игры, конные состязания, позже отраженные в поэме «Кавказский пленник». Байрам обычно собирал купцов со всего Крыма. Заполнившая базар огромная толпа подкреплялась восточными яствами, которые жарились и пеклись прямо на улице. Пушкин, несомненно, отведал шашлык кебаб, плацинду или сырные лепешки пекыр-борек.

В отличие от заразительного восточного праздника главная достопримечательность города — ханский дворец — не оправдала романтических ожиданий. «В Бахчисарай я приехал совсем больной. Я прежде слыхал о странном памятнике влюбленного хана. К*** поэтически описывала мне его, называя la fontain des larmes („фонтан слез“). Вошед во дворец, увидел я испорченный фонтан, из заржавленной трубки по каплям капала вода. Я обошел дворец с большой досадой на небрежение, в котором он истлевает, и на полуевропейские переделки некоторых комнат. N. N. почти насильно повел меня по ветхой лестнице в развалины гарема и на ханское кладбище… Что касается до памятника ханской любовнице, о котором говорит Муравьёв, я о нем не вспомнил, когда писал свою поэму, а то бы непременно воспользовался».

В начале позапрошлого столетия дворец служил пристанищем знатным путешественникам, какими в свое время посчитали Пушкина и семейство генерала Раевского. Им предоставили для ночлега безвкусно раскрашенные европейские комнаты с каминами и позолоченными потолками. В нарушение мусульманских обычаев на стенах были развешаны картины с изображениями человеческих лиц. Убранные во французском стиле, эти помещения предназначались для августейших особ. В остальных залах на персидских коврах стояли низкие диваны и столики, инкрустированные перламутром. Огромное количество внутренних помещений хан-сарая требовало проводника. В сопровождении сына Раевского поэт посетил гарем, отметив лишь ветхость некогда роскошного сооружения.

Небрежение Пушкина объяснялось лихорадкой, мучавшей его уже несколько дней. Спустя четыре года на пике михайловского вдохновения поэт мысленно возвратился в Крым и переменил отношение к увиденному в поездке. В частности, «заржавленной трубке» посвящены эмоциональные строки, воплотившие идею вечной печали о погибшей возлюбленной:

Фонтан любви, фонтан живой! 

Принес я в дар тебе две розы. 

Люблю немолчный говор твой 

И поэтические слезы. 

Твоя серебряная пыль 

Меня кропит росою хладной: 

Ах, лейся, лейся, ключ отрадный! 

Журчи, журчи свою мне быль…

Симферополь стал последним крупным городом, удостоенным визита Пушкина. Путешественники прибыли в новую столицу края 8 сентября и поселились в доме химика Дессера — человека, сумевшего приобщить поэта к атмосфере вольнолюбия, свойственной тогда лишь Петербургу. Построенный на месте Неаполя Скифского Симферополь был основан русскими, но получил греческое название. Старая и новая его части разделялись рекой Салгир.

Исторические кварталы на восточных берегах населяли греки, армяне, татары, цыгане, возводившие жилища и храмы в национальной манере. Самым живописным зданием этого района считалась окрашенная известью мечеть Джума-джами с мусульманской школой медресе. В юго-восточной стороне сохранился дворец Калги-султана. Фонтаны, не прекращавшие действовать в его тенистых садах, служили главными источниками питьевой воды.

К западу от реки раскинулся новый Симферополь — построенный по плану европейский город с широкими прямыми улицами и белыми двухэтажными домами. В 1805 году на месте суворовского редута возник Петропавловский собор. Набережная преобразилась после устройства прекрасного общественного сада в английском стиле. Здесь располагались дом губернатора и многочисленные присутственные места. С 1913 года симферопольские дворяне общались и отдыхали в просторных залах Офицерского собрания. Архитектура и внутренняя отделка здания выдержаны в классическом стиле. После Октябрьского переворота 1917 года дворец перешел в распоряжение Центрального музея Тавриды, а с 1937 года в нем расположилась художественная галерея.

В Симферополе Пушкин вновь встретился с Бороздиным и посетил его имение в пригородном поселке Саблы (ныне Каштановка). В 1780-е годы усадьбой владел первый губернатор Тавриды В.В. Каховский, устроивший свои обширные владения по российскому образцу. Двухэтажный дом на пригорке окружали сады, парк, фермы, многочисленные службы, приносившие хозяину немалый доход. Дом Бороздина, подобно дворцу Ришелье, принимал всех гостей Симферополя. По сходству со многими постройками вблизи Бахчисарая главное здание поместья возведено под влиянием восточной архитектуры. Характерными крымскими элементами являлись витражи и застекленная терраса второго этажа с чугунными колоннами. В парке традиционно журчали фонтаны и радовали глаз вековые южные деревья.

Поэт покидал Крым от Перекопа — крайнего населенного пункта в северной части полуострова. Прощальный путь проходил мимо каменных ворот античной крепости Тафрос, некогда защищавшей единственный сухопутный вход в Тавриду. Пушкин миновал татарский форт Ор-Капа, охранявший перешеек во времена Золотой Орды, затем пересек высокий вал и покинул «полуденную землю», навсегда оставшуюся в его сердце и стихах.

Е.Н. Грицак

Назад в раздел

«Растолкуй мне теперь, почему полуденный берег и Бахчисарай
имеют для меня прелесть неизъяснимую?
Отчего так сильно во мне желание вновь посетить места,
оставленные мною с таким равнодушием?»
(А.С. Пушкин)

 …15 августа 1820 года. Берег Тамани исчезал в дымке, а впереди уже были видны очертания гор Митридатовских. Нестерпимая жара просачивалась сквозь навес на палубе, под которым сидели дамы. Слуги присели на палубу у левого борта и молча переносили качку. Никита Тимофеевич впервые видел столько воды вокруг и это ему не нравилось. Он крестился и смотрел на молодого хозяина.  А барин спокойно стоял на корме, несмотря на болезненную слабость. Забавлял своего друга  рассказами о сохранившихся с древних времен амазонках, коих желал увидеть в таинственном полуденном краю. Молодой Раевский дружески трепал короткий ежик на голове товарища и, посмеиваясь. приговаривал: «Эх, друг Пушкин, ты же после болезни совсем лысый и худой, а таврические амазонки любят белокурых красавцев, гераклов и апполонов. Куда тебе до них?». Юноша отвернулся, от отпускавшего колкости товарища, и прошептал, глядя на море: «Я вижу берег отдаленный, Земли полуденной волшебные края. С волненьем и тоской туда стремлюся я». К вечеру, оставив позади восемь часов морского перехода, семейство генерала Раевского, молодой Пушкин и их слуги сошли на керченскую пристань…

Путь на юг
Юноша, которому едва исполнился 21 год, уже стал заметной фигурой в самых верхах империи. Заметность эта была двоякой. Романтичные женушки статских советников и молодые купчихи «на выданье» уже зачитывались сказкой о Руслане и Людмиле. А прогрессивная и интеллектуальная «молодая шпана» той эпохи переписывала себе в тетрадки насмешливые строчки о могущественном генерале Аракчееве и о самом Императоре!

Такое вольнодумство не могло остаться в стороне. Александр I  был взбешен и желал отправить буйного мальчишку в Сибирь. Уже одних слов Императора: «Он наводнил Россию возмутительными стихами» было достаточно, чтобы поставить крест на карьере поэта. На этом не только  карьера, но и творчество, а, возможно, и жизнь Пушкина могла очень быстро, грустно и глупо оборваться…

Пушкин был напуган и подавлен, всю спесь и юношеский максимализм как рукой сняло. Но за молодого острослова заступился Николай Карамзин. А еще Карамзин четко разъяснил поэту-бунтарю всю далеко зашедшую ситуацию. И тот пообещал старшему наставнику «уняться».  Карамзин записал тогда: «Пушкин, быв несколько дней совсем не в пиитическом страхе от своих стихов на свободу и некоторых эпиграмм, дал мне слово уняться и благополучно поехал в Крым месяцев на пять. Ему дали рублей 1000 на дорогу. Он был, кажется, тронут великодушием Государя, действительно трогательным. Долго описывать подробности, но если Пушкин и теперь не исправится, то будет чертом еще до отбытия своего в ад. Увидим, какой эпилог напишет он к своей поэмке».

Император сжалился.  Пушкина отправляют в Екатеринослав на службу чиновником канцелярии к генералу Ивану Никитичу Инзову, начальнику иностранных колонистов на Юге России. Это было равносильно спасению. В Екатеринославе юноша оправился и активно влился в светскую жизнь города. Но однажды искупался в реке и заболел малярией. Болезнь проходила тяжело и мучительно. И в какой-то момент просветления  в городе появился знаменитый на всю России генерал, ветеран Отечественной войны 1812 года Николай Николаевич Раевский. Раевский с семьей ехал путешествовать на Кавказ и дальше в Крым. Сын Николая Раевского (тоже Николай) был другом Пушкина по лицею и предложил отцу взять выздоравливающего поэта с ними. Генерал был не против…

Лишь благодаря этой случайной встрече в Екатеринославе и решению Раевского-старшего, состоялся крымско-пушкинский вояж. А без Крыма Пушкин не состоялся бы как Поэт. Именно крымские впечатления и эмоции дали толчок пушкинскому романтизму, новым идеям и лучшим его произведениям. «Крым – колыбель моего Онегина», — даже одного этого признания достаточно, чтобы понять значение Тавриды в жизни поэта.

Вернувшись из своего южного путешествия, поэт часто тосковал за Тавридой. Пройдет 10 лет после его счастливейших гурзуфских дней и посреди суровой петербургской зимы он признается: «Среди моих мрачных сожалений меня прельщает и оживляет одна лишь мысль о том, что когда-нибудь у меня будет клочок земли в Крыму». И если бы Пушкин повторно вернулся в Крым, поселившись среди кипарисов и лавров, точно не было бы глухого выстрела на морозной Черной речке. Были бы новые звонкие стихи, написанные на берегу теплого Черного моря…

Крым в Пушкине и Пушкин в Крыму
Само упоминание Крыма в произведениях Пушкина — это первая в истории реклама таврического края. Читая Пушкина, русский человек той эпохи впервые слышал о красотах и чудесах далекой Тавриды. Сказки Востока, загадочные татары, их гаремы и минареты, необычные кипарисы и лавры, «янтарь и яхонт винограда», быстрые горные ручьи и приморские волны… Все это привлекало путешественников на юг России. Они ехали вслед за стихами Пушкина в «земли полуденной волшебные края». Они посещали Гурзуф и Бахчисарай, бродили по руинам Пантикапея и каменной лестнице Фиолента. По сути, Пушкин стал автором первого поэтического путеводителя по Крыму и дал толчок туристическому развитию полуострова.

Пушкин, находясь в Одессе, неоднократно старался еще не раз побывать в Крыму. Но, заведя роман с супругой всесильного князя Воронцова, поставил крест на своих возможных поездках на юг.  Михаил Семенович Воронцов уезжал в Алупку на несколько месяцев с Елизаветой Ксаверьевной и ближним окружением. Но чиновник коллегии иностранных дел Пушкин в этот круг не входил, хоть и неоднократно просился составить компанию графу и графине. «Лучше пусть будет подальше от Елизаветы», — верно размышлял правитель Новороссии. А в 1824 году и вовсе постарался, чтобы  Пушкина выслали подальше из Одессы, в Михайловское.

Перед разлукой с молодым возлюбленным, Елизавета Воронцова 1 августа 1824 года вручила Пушкину подарок. Это был перстень, который поэт стал считать своим талисманом и старался никогда не снимать. Перстень представлял собою золотое кольцо с восьмиугольной вставкой из крымского камня сердолика, на котором еврейским шрифтом была вырезана надпись: «Симха, сын почётного рабби Иосифа, да будет благословенна его память». Похожий перстень, так же с еврейской надписью, был и у Воронцовой. Что там было написано мы не узнаем, так как ни перстня княгини, ни отпечатков с него не сохранилось. К Воронцовой перстни попали как дар от одного из знатных караимов – представителей древней крымской народности. Пушкин и Воронцова вели переписку, но никогда не писали на конверте адрес отправителя. Достаточно было поставить на сургуче отпечаток перстня и каждый из адресатов понимал от кого пришла весточка. После прочтения письма и конверты сжигали.  Кольцо-талисман не только напоминал Пушкину о Елизавете Воронцовой. Он незримо, постоянно напоминал Пушкину о Тавриде. Нося на своем пальце крымское кольцо, Пушкин на духовном уровне никогда не расставался с Крымом. Крымский перстень стал частичкой любимого края, который всегда сопровождал Поэта. Вплоть до 10 февраля 1837 года.

Крым был с Пушкиным не только в качестве перстня-оберега и стихов. Крым был в крови поэта с самого рождения, о чем тот даже не догадывался. И очень бы удивился, сопоставив свое генеалогическое древо со страницами крымской истории. А ведь родная прабабка Пушкина – Евдокия Ивановна Головина имела прямое отношение к Тавриде. Родоначальником рода Головиных, от которого через прабабку происходил Пушкин, был Стефан Васильевич Гаврас. Стефан Гаврас с сыном Григорием прибыл в Москву в 1393 году  в составе посольства от крымского греческого княжества Феодоро. И решил остаться служить московским правителям. Принял на русский лад новое имя – теперь его звали Степан Васильевич Ховра. От Степана Ховры пошел боярский московский род Ховриных (Головиных). Факт родства Пушкина и Головиных не оспорим. Как неоспорим факт происхождения Головиных из Крыма.

Православное греческое княжество Феодоро занимало территорию горного Крыма и являлось духовным наследником Византийской империи. Столицей княжества был город, руины которого до сих пор расположены на вершине горы Мангуп между Бахчисараем и Севастополем.  Погибло княжество в результате нападения турок-османов в 1475 году. Тогда же и прекратила существование крымская ветвь греческих князей Гаврасов. Но в Москве кровь крымских князей текла в венах бояр Головиных. А 6 июня 1799 года частичка этой крови дала жизнь человеку, позже прославившему своими произведениями родину предков – Тавриду. Так что, абсолютно серьезно и аргументировано можно утверждать, что Пушкин по части его крови был самый настоящий крымчанин!

Как Крым всегда присутствовал в крови, в думах и стихах Пушкина, так и Пушкин всегда присутствовал в Крыму. И сейчас присутствует. Самое «пушкинское» место в Крыму – это Гурзуф. А центр пушкинского Гурзуфа – это Пушкинский кипарис!

Этот кипарис был посажен в 1808 году рядом с домом Ришелье, в котором через 12 лет остановился генерал Раевский со спутниками. Пушкина и младшего Раевского поселили в маленькой мансардной комнатке с южной стороны дома. В комнатке было тесно и неуютно, зато единственное окно выходило в сторону моря. Шум прибоя был очень близко. И даже заглушал храп дядьки Никиты, которого поселили в комнатке через стенку. Запахи моря постоянно перемешивались с чудным запахом зеленого и стройного деревца, доселе никогда Пушкиным не виданного. Пушкин писал: «В двух шагах от дома рос молодой кипарис; каждое утро я навещал его и к нему привязался чувством, похожим на дружество. Вот всё, что пребывание мое в Юрзуфе оставило у меня в памяти».

Для почитателей Гения «Пушкинский кипарис»  –  дерево поистине святое,  к нему на поклон ежегодно приезжают сотни людей.  А многие из них уверены, что душа поэта живет в этом кипарисе до сих пор. С деревом связывали несколько легенд. Так, местные татары уверяли: когда поэт сиживал под кипарисом, к нему прилетал соловей и пел вместе с ним. С тех пор каждое лето соловей прилетал вновь к дереву, но после смерти поэта птица перестала прилетать к кипарису. Эту легенду слышал и поэт Николай Алексеевич Некрасов, который в поэме «Русские женщины» облек ее в стихотворную форму:
«У самой террасы стоял кипарис,
Поэт называл его другом,
Под ним заставал его часто рассвет,
Он с ним, уезжая, прощался…
И мне говорили, что Пушкина след
В туземной легенде остался:
«К поэту летал соловей по ночам,
Как в небо луна выплывала,
И вместе с поэтом он пел – и певцам
Внимая, природа смолкала!
Потом соловей – повествует народ –
Летал сюда каждое лето:
И свищет, и плачет, и словно зовет
К забытому другу поэта!
Но умер поэт – прилетать перестал
Пернатый певец… Полный горя,
С тех пор кипарис сиротою стоял,
Внимая лишь рокоту моря…
…Пушкин надолго прославил его:
Туристы его навещают,
Садятся под ним и на память с него
Душистые ветки срывают…»

Впервые у дерева установили соответствующую табличку с названием «Пушкинский кипарис» в 1880 году, после того, как в Москве был открыт памятник Пушкину на Тверском бульваре. Кипарис Пушкина публиковали на почтовых открытках начала XХ века. От своей известности дерево не только прославлялось, но и страдало. О том, что кипарис «безжалостно общипан снизу экскурсантами» отмечалось и в путеводителе по Крыму за 1929 год. А когда в Крым пришли фашисты, они так же намеревались уничтожить дерево, связанное с «самым русским» поэтом. И якобы гурзуфский садовник за день до прихода фашистов перевесил табличку с настоящего Пушкинского дерева на соседний кипарис. Фашисты срубили его, но настоящее Пушкинское дерево выстояло в войне. В гурзуфском музее А.С. Пушкина сложилась традиция выращивать из семян Пушкинского кипариса саженцы и дарить их пушкинским музеям по всему миру.

За Пушкиным след в след
Маршрут путешествия по Крыму Раевских и Пушкина хорошо известен. «С берегов Тамани» 15 августа 1820 года Пушкин ступил на пристань Керчи. На следующий день путешественники прибыли в Феодосию, там переночевали и отправились на корабле в Гурзуф. В Гурзуфе Пушкин провел почти три недели, ездил на лошади и ходил пешком по окрестностям, а 5 сентября выехал из Гурзуфа до Фиолента, остановившись на ночлег в Алупке и в Байдарской долине. От Фиолента путь лежал в Бахчисарай и далее в Симферополь. Приехав в Симферополь 8 сентября, Пушкин с Раевскими пробыли в столице Таврической губернии несколько дней и оттуда через Перекоп выехали в Одессу.

Идея повторить путешествие Пушкина по Крыму возникла накануне 2020 года. Виделся большой тур в состав которого вошли бы пушкиноведы, журналисты, некоторые потомки Пушкина и читаемые блогеры для популяризации темы путешествия по Тавриде 200-летней давности. Хотелось заехать из Тамани в Тавриду по Крымскому мосту, посетить места от Керчи до Симферополя, открыть памятные доски, проводить встречи с местной общественностью, снять видеоролик. Подготовлен был даже специализированный тур для туристов — почитателей таланта поэта. 

Но реалии пандемии внесли жесткие коррективы. Тогда решено было все-таки повторить пушкинское турне, но ограниченным коллективом и скромными средствами.

Объявить о старте экспедиции решили в День рождения Пушкина – 6 июня. И не как-нибудь скромно написать в фейсбук.  А крикнуть об этом на весь Крым, с самой высокой горы! Ранним субботним утром 6 июня компания из пяти журналистов-краеведов (Александр Мащенко, Алексей Васильев, Михаил Кизилов, Дмитрий Волокитин, Иван Коваленко) на авто въехала на территорию Крымского заповедника. По согласованию с администрацией  мы направились к самому высокогорному в Крыму кордону — «Верховина».  Здесь закончилась автомобильная дорога и начался полуторачасовой пеший подъем на высшую точку Крымских гор – вершину Роман-Кош (1547 метров над уровнем моря). На вершине – никого, кроме стада оленей и пары орлов. Несмотря на солнце, холодный ветер бил в лицо, сбивая с ног. Но разве ветер и холод могут остановить истинных пушкиноведов!? Нет, конечно. Под удивленным взглядом оленей, замерших вдали, мы открыли бутылочку шампанского и томик стихов Поэта. Прочитали стихотворения из крымского цикла и чокнулись бокалами в память о великом Пушкине. Вряд ли кто-то еще в этот день выше нас, стоявших на полуторакилометровой высоте, читал стихи Пушкина с книгой и бокалом в руках. Почтили память Поэта «на высоте»!  Ну и потом еще продолжили пушкинский вечер под стихи, шашлычок и крымскую граппу.

Через несколько дней мы были готовы выехать в дальнейший путь. Команда подобралась отличная: я и моя жена Юлия отвечали за логистику маршрута, транспорт и историко-краеведческий анализ.  Журналист Александр Мащенко вел ежедневные путевые заметки и публиковал их в блоге «Парламентской газеты», а фотограф Алексей Васильев фиксировал все на камеру. Поездку назвали громким словом «Экспедиция». Начальником экспедиции был назначен Саша Мащенко. Саша взял из дома томик стихов Пушкина, я взял автомобиль, а Леша – фотоаппарат. И наша команда «четверо в машине не считая Пушкина» двинулась в сторону Керчи, чтобы оттуда начать путь. На капот и заднее стекло машины приклеили узнаваемый профиль Пушкина и надпись: «С Пушкиным по Крыму». Теперь у нас брендированное авто, вызывающее удивление и добрые улыбки всех проезжающих рядом водителей.

Въезжали мы в Керчь по улице Пушкина и сразу почувствовали в этом некий знак. Быть нашим проводником по Керчи попросили местного краеведа, сотрудника Керченского историко-культурного музея-заповедника Владимира Санжаровца.  Владимир Филиппович показал нам место, где в 1820 году была пристань, куда причалил корабль из Тамани.  Позже Пушкин отправит по этому же пути Евгения Онегина: «Он едет к берегам иным — Он прибыл из Тамани в Крым»! Сейчас это городская набережная, на которой установлен небольшой памятник Пушкину. Памятник, мягко говоря, уж очень неудачный. Пушкин бы расстроился. Как расстроился он от долгожданной встречи с античной древностью Пантикапея. Не так себе он все это представлял. «Здесь увижу я развалины Митридатова гроба, здесь увижу я следы Пантикапеи, думал я — на ближней горе посереди кладбища увидел я груду камней, утесов, грубо высеченных — заметил несколько ступеней, дело рук человеческих», — Пушкин был раздосадован.

Никаких красивых колонн, мраморных изваяний, мозаик и амфор к 1820 году, на месте бывшей столицы Боспорского царства, конечно не осталось. За полторы тысячи лет, которые минули с времен расцвета древнего города, проходящие мимо народы, войны и стихии все разрушили и покрыли землей…  Пушкин пнул носком туфли несколько замшелых камней и старых коровьих костей, августовская пыль покрыла его брюки, а проползший мимо полоз напугал юношу так, что он отпрыгнул на метр в сторону. Поэт вспоминал: «Там сорвал цветок для памяти и на другой день потерял без всякого сожаления. Развалины Пантикапеи не сильнее подействовали на мое воображение. Я видел следы улиц, полузаросший ров, старые кирпичи — и только».

Мы так же прошлись по руинам Пантикапея и тоже сорвали цветок. В августе на горе цветет лишь один вид –маленький желтенький цветочек «двурядка». Посреди пыльных камней и выжженных солнцем трав, желтенькая двурядка привлекла внимание поэта. Хоть и выбросил он ее, но ведь носил же где-то до следующего дня! Возможно, заложил между страницами дневника…

С Митридатова холма Пушкин посмотрел на одноэтажный сонный город, пролив, отделяющий Азию от Европы. И отправился по тропинке к подножию холма в дом командира керченской крепости, где путников ждал ужин и ночлег. Современный же вид, открывшийся нам с Митридатова холма, оказался живописнее: корабли в проливе, новая железная дорога, высотки микрорайонов, краны морпорта и Крымский мост! Теперь Европу и Азию соединяет грандиозный мост, по которому за 15 минут можно переехать пролив. Пушкин же со спутниками проходили из Тамани в Крым на суденышке почти за 8 часов…

На утро 16 августа путешественники выехали в Феодосию по старой дороге через село Султановку (ныне Горностаевка). На выезде из Керчи, Пушкин попросил генерала Раевского сделать небольшой крюк и заехать на вершину Золотого кургана, надеясь, что хоть там увидит древности. Но и здесь разочарование: «За несколько верст остановились мы на Золотом холме. Ряды камней, ров, почти сравнившийся с землею — вот все, что осталось от города Пантикапеи. Нет сомнения, что много драгоценного скрывается под землею, насыпанной веками». Сейчас руины Золотого кургана возвышаются при выезде из Керчи справа, над дачными массивами. По тропке среди выжженного бурьяна, опасаясь наступить на греющуюся гадюку, мы поднялись на вершину. Те же ряды камней и ров, которые видел Пушкин. И одинокое дерево дикого абрикоса на вершине, с вкусными слегка терпкими плодами. «Назовем его Пушкинский абрикос», — безапелляционно утвердил начальник экспедиции. На том и порешили. На спуске из-под ноги выкатилась гильза от советской винтовки – напоминание о страшном времени. «Здесь раньше вставала земля на дыбы», — пронеслось у меня в голове. От грустных мыслей отвлек радостный крик Васильева: «Смотрите, что я нашел»!  Алексей держал на руке приличного размера ручку античной амфоры. Вот это находка! Жаль, что Пушкин ее не заметил в свое время. Артефакт решили взять с собой на удачу – он так и ездил все дни пушкинской экспедиции на заднем сидении авто.

«Из Керчи приехали мы в Кефу, остановились у Броневского, человека почтенного по непорочной службе и по бедности. Теперь он под судом — и, подобно, Старику Виргилия, разводит сад на берегу моря, недалеко от города. Виноград и миндаль составляют его доход. Он не умный человек, но имеет большие сведения об Крыме, стороне важной и запущенной», — вспоминал Пушкин о своем двухдневном пребывании в Феодосии.

Семен Михайлович Броневский, в 1810-1816 годах служил феодосийским градоначальником, серьезно увлекался древностями Крыма, открыл в 1811 году в Феодосии Музей древностей. Человек в высшей степени образованный и честный, по глупой случайности попавший в немилость и уволенный, хоть позже и оправданный. Имение Броневского и тот самый прекрасный сад располагались на берегу бухты залива. Сейчас имение занимают территория Военного Феодосийского санатория и гостиничного комплекса «Алые Паруса».  Конечно, Броневский показывал Пушкину и Раевским свою коллекцию древностей и, вполне возможно, сопроводил гостей к руинам генуэзских и турецких башен феодосийского «Карантина». Ну не мог он не показать грандиозные руины интересующемуся древностями любознательному поэту!

Мы прошлись вдоль крепостной стены Кафы, которая с пушкинских времен почти не изменилась. Подошли к большому памятнику Поэту в Пушкинском сквере. А обедать зашли в уютное кафе «Культурное» на территории бывшего имения Броневского. Пушкин тоже где-то здесь обедал, правда 200 лет назад. В жаркий день отведали вкусной ухи и выпили по кружке холодного пива. За Пушкина, за Феодосию! Хорошо было бы в кафе обыграть эту пушкинскую тему. Что-то в стиле: «В начале XIX века на месте, современного кафе «Культурное», находилось имение градоначальника Феодосии семена Броневского. 17 августа 1820 года в этом имении, в компании Броневского и семьи генерала Николая Раевского отобедал и отужинал поэт Александр Сергеевич Пушкин». И какое-нибудь «пушкинское» блюдо подавать в меню «Жареная барабуля. Любимое блюдо А. Пушкина во время его пребывания в Феодосии». Или подавать алкогольный коктейль «Пушкин в Кефе».

Феодосия гордится тем, что поэт пробыл здесь аж два дня. Помимо памятника в Пушкинском сквере, в городе есть и улица Пушкина. На заборе Военного санатория установлены две таблички в честь пребывания Пушкина, а на территории санатория – «Пушкинский грот», декорированный картинками из пушкинских сказок. Это строение 1812 года постройки, находившееся в саду Броневского и, явно, видимое Пушкиным во время его феодосийской прогулки. Еще одна табличка, говорящая о том, что отсюда Пушкин уплыл в Гурзуф, установлена на феодосийской набережной.  Возможно, что и на ресепшн отеля «Алые Паруса», который стоит на месте имения Броневского, появится табличка: «На этом месте, в имении феодосийского градоначальника Семена Броневского,   с 16 по 18 августа 1820 года ночевал великий русский поэт А.С. Пушкин».

Утром 18 августа Пушкин и Раевские отправляется морем в Гурзуф, где уже находилась часть семьи Раевских. Путешественников принял двенадцатипушечный корвет «Або» под командованием лейтенанта Ивана Прокофьевича Дмитриева. Капитан Дмитриев позже дослужился до звания вице-адмирала, в его жизни было множество славных событий. Но тот однодневный переход из Феодосии в Гурзуф он, наверняка, помнил всегда. Капитан показывал любопытному поэту проплывающие мимо берега, называл горы и селения. И даже, вошел в историю, будучи упомянутым в пушкинском письме: «Вот Чатырдаг, сказал мне капитан. Я не различил его, да и не любопытствовал».

Через несколько часов ходу после Феодосии, «Або» прошел вблизи отвесных и причудливых скал горы Кара-Даг. Капитан указал Пушкину на необычную скалу «Шайтан-капу», по-русски «Чертовы ворота». Местные татары, понижая голос и озираясь по сторонам, уверяли, что через эти каменные ворота идет вход в ад. Сейчас эту скалу называют «Золотые ворота» и ее вид знает каждый турист, посещающий восточный Крым. И как ныне скала поражает воображение людей, так и тогда запала в память впечатлительному юноше. Он зарисовал скалу и пляшущих рядом чертиков на одном из листов черновика рукописи «Евгений Онегин».

Мы тоже пытались договориться с катером или яхтой, которые смогли бы провести нас пушкинским маршрутом из Феодосии в Гурзуф. Но если генерал Раевский мог позволить себе оплатить  билеты на корвет «Або» всем участникам вояжа, то мы оказались  не готовы  к суммам, озвученным современными мореходами. И тогда возникла идея пройти морем мимо хребта Кара-Даг, а уж дальше доехать до Гурзуфа на авто. Решили зафрахтовать катер в Коктебеле за 5000 рублей в час и пойти к Чертовым воротам, что может быть проще!? Но мы же простых путей не ищем никогда! Как-то внезапно наш коктебельский друг, местный отельер Костя Мешков предложил: «Ребята, а слабо обойти Кара-Даг на каяках? Это будет не легко, но незабываемо». И мы радостно согласились, тогда еще не осознавая всех «прелестей» 14-ти километрового перехода на каяке.

Мы думали, что справимся за пару часов. Что это будет легкая прогулка. Но оказалось, что каяк идет лишь усилием твоих мышц и постоянных взмахов веслом. И уже через час эти взмахи порядком надоели. Но назад не свернуть – справа высоченные утесы Кара-Дага, а слева бескрайнее море. И ты один на узенькой лодочке под постоянным палящим солнцем и вокруг никого. «Хоть бы не выплыл рядом дельфин», — подумал я. Я совсем не хотел видеть милых морских животных, когда под тобой темная глубина около 40 метров. Мащенко с Васильевым гребли в двухместном каяке и им тоже было не в радость. Пару часов монотонных движений руками все-таки привели нас к Золотым воротам. Начал усиливаться ветер и пройти в каменную арку ворот оказалось не так и просто. Но мы прошли и, перекрикивая шум ветра и волн, прокричали:
«Погасло дневное светило;
На море синее вечерний пал туман.
Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан».
Пушкин был бы нами доволен! Путь обратно был еще более сложным, поскольку грести пришлось против ветра. Добравшись на сушу и отдохнув, поехали в Гурзуф, куда добрались поздно вечером.

От усталости и долгого переезда по горному серпантину, тотчас заснули. А утром, выйдя на набережную Гурзуфа, надеялись прочувствовать  волнение Пушкина, увидевшего эти места утром 19  августа 1820 года: «Проснувшись, увидел я картину пленительную: разноцветные горы сияли; плоские кровли хижин татарских издали казались ульями, прилепленными к горам; тополи, как зеленые колонны, стройно возвышались между ими; справа огромный Аю-даг… и кругом это синее, чистое небо, и светлое море, и блеск и воздух полуденный».  Но вместо милых татарских хижин мы увидели многоэтажные высотки из стекла и бетона, вросшие в горы Гурзуфского амфитеатра. Зеленых колонн тополей и кипарисов не было видно за заборами санаториев и частных отелей. Вместо блеска полуденного воздуха  — толпы полуодетых курортников и запах пережаренного масла чебуречных ларьков.  И лишь огромный Аю-даг, как и 200 лет назад величаво и слега надменно смотрел на суетной мир у его лап.

Пушкин провел здесь счастливейшие недели своей жизни: «В Юрзуфе жил я сиднем, купался в море и объедался виноградом. Я любил, проснувшись ночью, слушать шум моря, — и заслушивался целые часы». Идеальное «ничегонеделание» и жизнь «здесь и сейчас». И как бы мы ни хотели подражать Пушкину, валяясь на пляже и поедая виноград, у нас была запланирована встреча с руководством Пушкинского дома-музея. Музей открыт в бывшем доме Ришелье, там, где жили Раевские и Пушкин. Но с тех пор дом неоднократно перестраивался, в советское время здесь был санаторий – и от пушкинских времен кроме стен ничего не сохранилось. Да, в музее Пушкина в Гурзуфе нет ни одного артефакта, который помнит поэта в Крыму. Но экспозиция создана с такой любовью к поэту и музейным профессионализмом, что пробыть здесь можно несколько часов и не надоест. Конечно же, мы разговаривали с сотрудниками музея о Пушкине. И конечно я не мог не спросить: «А навещает ли душа поэта эти места». На что услышал: «Да, конечно, и мы в этом уверены. Особенно, в день рождения, 6 июня. Ночью слышны шаги, скрип дверей, шорохи в ветвях Пушкинского кипариса».  Кстати, кроме кипариса в паркерастут 200 летние сосны, которые видели Пушкина. И «платан Пушкина», посаженный в 1838 году, в память о Пушкине.

5 сентября 1820 года Пушкин с отцом и сыном Раевскими, мужчинами-слугами покидают Гурзуф. Дорога по суше была тяжелая, трудно проходимая по горным тропкам среди татарских деревень, отвесных скал и густых лесов, не под силу женщинам. Их отправят чуть позже из Гурзуфа в Одессу на корабле. Мужчины же решили немного попутешествовать. Взяв проводников, верхом отправились в сторону Севастополя, а оттуда через Бахчисарай до Симферополя. Минуя деревни Никита, Ай-Василь (отсюда была видна небольшая приморская деревушка Ялта), Ореанду и Кореиз, усталые путники прибыли в Алупку.  Проводник договорился о ночлеге в татарской сакле и скромном ужине.

На утро путники выехали через Симеиз и Кикениз к подножию горного прохода, известного среди местных  под именем Шайтан-Мердвен – «чертова лестница». Сложный подъем мимо отвесных утесов по узкой тропе, где верхом было пройти невозможно. Приходилось спешиваться и карабкаться по камням, при этом стараясь не упустить уздечки усталых лошадей. Пушкин вспоминал: «По Горной лестнице взобрались мы пешком, держа за хвост татарских лошадей наших. Это забавляло меня чрезвычайно и казалось каким-то таинственным, восточным обрядом». Поднявшись на яйлу, путники прошли по каменистому плато и к вечеру спустились в Байдарскую долину. 

В деревне Байдары проводник снова договорился о ночлеге и ужине, чтобы с утра отправиться к Георгиевскому монастырю. 6 сентября они двинулись дальше – через села Варнаутка и Камары, оставляя слева ущелье, в которой лежало греческое селение Балаклава. Через каменистую долину подошли к монастырю Святого Георгия, приютившемуся на отвесной скале над морем. Вид с утесов монастыря поразил Пушкина и его спутников. Они никогда не видели такого чуда природы — скалы в море, головокружительные обрывы, святой храм на обрыве и впереди до горизонта бескрайнее море. Монахи открыли кельи для гостей и рассказали историю о основания монастыря, о явлении Святого Георгия на камне посреди моря. Рассказ больше заинтересовал генерала Раевского. А вот юноши помнили слова Семена Броневского, сказанные им в Феодосии о древностях мыса Фиолент. Ведь где-то здесь во времена Митридата стоял храм кровожадных разбойников тавров. Пушкин отправился к берегу по крутой монастырской лестнице, пытаясь найти руины языческого храма. Спустился вниз к морю, пройдя 891 ступеньку и столько же обратно вверх. Позже поэт признался: «Георгиевский монастырь и его крутая лестница к морю оставили во мне сильное впечатление.. Я думал стихами. Вот они:
К чему холодные сомненья?
Я верю: здесь был грозный храм,
Где крови жаждущим богам
Дымились жертвоприношенья».     

Пушкину понадобилось два дня, чтобы добраться до Фиолента. Сейчас на этот путь уйдет пара часов, если ехать по шоссе. Но нам нужно было смоделировать все основные моменты пушкинско-раевской поездки. А значит, пришлось подниматься по горной тропе на Шайтан Мердвен. Сейчас «Чертова лестница» весьма популярное место для пеших прогулок. У входа на тропу всегда стоит несколько автомобилей. Но, честно говоря, маршрут этот не самый легкий и живописный. Мы изрядно пропотели, карабкаясь по жаре среди камней до перевала — поляны в лесу. «Не мог наш Пушкин пониже забраться», — сопел Мащенко, упорно цепляясь за корни деревьев, обвивающих скальные уступы.  «Саша, это только начало. Нам сегодня еще спускаться, а потом подниматься вверх 891 ступеньку по лестнице Фиолента», — подбодрил товарища я.

Спустившись с Чертовой лестницы, поехали в село Орлиное (Байдары), где отобедали чебуреками и пивом в ресторанчике «Орли» и двинулись в путь к Фиоленту. Нынешний монастырь  совсем не похож на тот, что видели путники 200 лет назад. XX век принес святому месту унижение – на месте храмов разместилась воинская часть. Все было разрушено, а восстанавливается только в последние годы. Так что, тех построек, в которых ночевал Пушкин не сохранилось. Как не сохранилось и большинство ступеней древней лестницы к морю. Пару лет назад здесь провели добротную реконструкцию лестницы, дорожек, смотровой площадки. На видном месте в 2011 году установлена ротонда с тумбой, на которой высечен профиль поэта, фразы о его посещении Свято-Георгиевского монастыря. Спуск (а главное подъем по 891 ступеньке крутой лестницы) – мероприятие комфортное не для всех. Местные здесь особо не ходят, а вот туристам в радость спуститься на Яшмовый пляж с чистейшей водой. Но не в радость подниматься обратно.  И наша команда тоже разделилась: Юля с Лешей решили остаться на верху у монастыря. Сходили в храм, где поставили свечки за упокой душ Александра Сергеевича, генерала Раевского и их спутников.  А я с Сашей пошел вниз, считая ступеньки и как считалочку повторяя пушкинские строчки: «К чему холодные сомненья». С Яшмового пляжа решили сплавать к скале  Явления Святого Георгия, что в 140 метрах от берега.  Прохладная вода быстро сняла усталость и мы довольно быстро (лишь с тремя остановками) поднялись обратно к монастырю и нашим друзьям.     

Из Свято-Георгиевского монастыря путники отправились в Бахчисарай. Пушкину уже несколько дней нездоровилось: мучала лихорадка. И тряска горных дорог не способствовала хорошему настроению. Хотелось чистых простыней и широкой кровати, горячего чаю и спокойствия: «В Бахчисарай приехал я больной». Но еще в Санкт-Петербурге он много слышал о бывшей столице жестоких крымских ханов, о таинственных гаремах и мечетях. Очень хотелось проникнуть в тайны гарема, послушать истории свидетелей тех времен. Но лихорадка мучала нещадно: «NN почти насильно повел меня по ветхой лестнице в развалины гарема и на ханское кладбище, но  не тем в то время сердце полно было: лихорадка меня мучила»… Резной мраморный фонтан, который навсегда прославит, благодаря Пушкину город Бахчисарай, тогда поэта не впечатлил: «Вошёл во дворец, увидел я испорченный фонтан; из заржавой железной трубки по каплям падала вода. Я обошел дворец с большой досадою на небрежение, в котором он истлевает, и на полуевропейские переделки некоторых комнат». Лишь через четыре года, он закончит поэму «Бахчисарайский фонтан» и запишет в мировое бессмертие строчки: «Фонтан любви, фонтан живой! Принес я в дар тебе две розы. Люблю немолчный говор твой. И поэтические слезы».     

В память о Поэте, сотрудники дворца каждый день приносят к Фонтану Слез две розы: белую и красную. Как долго длится эта традиция уже никто не помнит. По словам старейших сотрудников дворца розы ежедневно приносили к фонтану и 60 лет назад. Пушкин настолько прославил город одной своей поэмой, что в советское время всерьез даже рассматривался проект о переименовании Бахчисарая в Пушкиноград! Хорошо, что одумались.

Сейчас в городе все крутится вокруг Пушкина и Фонтана. Здесь это главные бренды. Бахчисарайский памятник Пушкину один из самых красивых в России. А местный ресторан «Пушкин», где не только интерьер в пушкинском стиле, но даже официант похож на арапа, — один из лучших в Крыму. Не заедь сюда поэт на одну ночку, Бахчисарай не стал бы самым посещаемым туристами не приморским крымским городом. Кстати, Ханский дворец, о котором, после модной и читаемой в те времена поэмы, узнала вся Россия, стал первым крымским экскурсионным объектом. Уже с 1830-х годов здесь служил смотритель-экскурсовод, за вход бралась плата, а по особому разрешению от губернатора, путешественники даже могли переночевать во дворце.  

По пути из Бахчисарая в Симферополь Раевские посетили имение Саблы, принадлежавшее бывшему губернатору Тавриды Андрею Михайловичу Бороздину. Уютное имение лежало чуть в стороне от пыльного почтового тракта, раскинулось среди гор на берегу речки и являлось истинным оазисом для путников. Супруга Андрея Михайловича Бороздина, Софья Львовна Давыдова приходилась сестрой генералу Н.Н. Раевскому. А сыну А.М. Бороздина и С.Л. Давыдовой – Льву Андреевичу Н.Н. Раевский-старший стал крестным отцом. Поэтому семья Раевских не могла не заехать в гости к своим родственникам в Саблы на кратковременный отдых в дороге. Здесь они пообедали, немого отдохнули и двинулись в Симферополь, чтобы прибыть туда к вечеру.

В Симферополе путники остановились в доме француза Феликса де Серра. Выбор дома де Серра для проживания путешественников в Симферополе был не случайный. Возможно, именно Бороздин порекомендовал Раевскому дом химика, а де Серра попросил побыть гостеприимным хозяином для знатных гостей. Ведь именно таврический губернатор пригласил француза в Россию для устройства в своем имении Саблы фабрик и завода. Де Серр и его семейство (супруга и две молодые дочери) были приятными собеседниками, к тому же образованными французами. Наверняка, Пушкин и де Серр были рады пообщаться друг с другом. Де Серр рассказывал о провинциальной симферопольской жизни, а юный поэт делился впечатлениями  от таврического вояжа.  Пушкина в Симферополе мучала лихорадка, которую взялся лечить доктор Федор Карлович Мильгаузен – сосед Феликса де Серра. Но все же поэт выходил гулять. Побывал на приеме у гражданского губернатора Андрея Николаевича Баранова, прогулялся несколько раз по пыльным улицам Симферополя. Выходил побродить среди фруктовых деревьев и старых дубов, росших в саду де Серра, выходящему к реке Салгир.

Гостивший в те же дни в Симферополе литератор Гавриил Васильевич Гераков несколько раз упоминает Пушкина, но не называет его имени. Пушкина Гераков не любил, завидовал молодому таланту и поэтому называет его то санкт-петербургским шутником, то арапом. «Пошел ходить по нешумному городу, встретил Е.М.Б., гуляющую тоже, и позади ее Арап», — пишет Гераков. Понятное дело, кто такой этот «арап»!  Или вот: «За обедом у Баранова были два шалуна С.-Петербургских; говорили такой вздор, что все рады были, когда они уехали». Шалуны – это Александр Пушкин и Раевский–младший. 17 сентября все еще больной Пушкин уехал из Симферополя в Одессу, на службу.

Через четыре года он вспомнит симферопольскую речку Салгир, которая протекала между домами де Серра, губернатора Баранова и центральной частью губернского городка. Мимо Салгира Пушкин неоднократно прогуливался, переходил через его деревянные мостики.

«Поклонник муз, поклонник мира,
Забыв и славу и любовь,
О, скоро вас увижу вновь,
Брега веселые Салгира!».

Пушкин в своих произведениях упоминал Волгу, Неву, Дон и в этой компании великих рек не забыл и наш Салгир! Уже одними только этими строчками симферопольская река прославлена на весь мир!

В Симферополе поэта любят. Еще в 1912 году в городе был установлен памятник Пушкину, неоднократно менявший свой вид. Тогда же один из центральных скверов наименовали «Сквер Пушкина», а центральную улицу Симферополя – Пушкинская. Сейчас задумчивый Пушкин сидит на углу улиц Пушкинская и Горького, у входа в здание Русского драматического театра.

А недалеко от бывшего дома де Серра, где останавливался Пушкин, до сих пор растет огромный дуб. Дерево имеет собственное название «Богатырь Тавриды»  и насчитывает возраст около 800 лет. Естественно, прогуливаясь в окрестностях дома химика де Серра, Пушкин видел и наш гигантский дуб. Дерево уже в то время имело громадные размеры. И некоторые исследователи-пушкиноведы считают, что поэт неоднократно любовался нашим деревом-исполином. А в 1829 году мог вспомнить симферопольский дуб и записать бессмертные строчки:

«Гляжу ль на дуб уединенный,
Я мыслю: патриарх лесов
Переживет мой век забвенный,
Как пережил он век отцов».

Из Бахчисарая по новой трассе «Таврида» (Пушкин точно был бы ей восхищен!) мы доехали в село Каштановое, бывшее Саблы. Нынче в старом господском доме, где бывали Раевские и Пушкин, расположился сельский детский сад, клуб и библиотека. Саблынская библиотека хоть и не такая богатая, как была у Бороздина, но остается незыблемым очагом местной культуры и изучения истории родного края.  На фасаде клуба мемориальная доска, рассказывающая о посещении имении Бороздина в 1825 году А.Г. Грибоедовым. О Пушкине ни слова. Надо бы установить еще и «пушкинскую» табличку.

Окончить нашу мини-экспедицию решили в Симферополе. Зашли на мостик над главной крымской речкой, прочитали те самые строчки о «брегах Салгира». Дошли до дуба-великана. Постояли, посмотрели, восхитились его величием, осознали, что дерево прекрасно помнит всех, кто проходил мимо. И Пушкина помнит, и нас запомнит. Только развернулись, чтобы идти к машине и ехать по домам, но тут же встали как вкопанные. Навстречу нам шел… Пушкин. Переглянувшись друг с другом, улыбнулись и многозначительно развели руками: «Все-таки, Александр Сергеевич с нами незримо присутствовал все эти дни. Столько знаков по пути…». А Пушкин, конечно, нам навстречу не шел. Мимо проходил стройный эфиоп, с волосами-кучеряшками, смуглой кожей, мечтательным взглядом и катил перед собой детскую коляску. Наверное, выпускник симферопольского мединститута из далекой африканской страны, оставшийся в городе и создавший здесь семью. Просто совпадение: эфиоп-«арап» прошел мимо участников пушкинской экспедиции рядом с Пушкинским дубом в момент подведения итогов путешествия… Совпадение ли…

Весной 1820 года Пушкин был выслан из Петербурга и подвергнут опале: дерзкие стихи и эпиграммы навлекли на него гнев императора Александра I. Если бы не заступничество Н.М. Карамзина, А.И. Тургенева, П.Я Чаадаева, неизвестно, чем бы все обернулось. Пушкин был удален из столицы, получив перевод по службе – прикомандирован к канцелярии генерала И.Н. Инзова, попечителя над иностранными колонистами на юге России. «Петербург душен для поэта, — писал Пушкин. – Я жажду краев чужих, авось полуденный воздух оживит мою душу».

Крупногабаритная бытовая техника в Минске стоит немало, и не всегда целесообразно тратить крупную сумму на холодильник для дачи, съемной квартиры или общежития. Заказать бытовую технику в Минске по хорошей цене вы можете в магазине https://btbu.by/.

В Крым Пушкин приехал вместе с семьей генерала Н.Н. Раевского. Сын генерала Николай Раевский был лицейским другом Пушкина, и опальному поэту было позволено совершить путешествие на Кавказ и в Крым вместе с этим семейством.

Таврида для всех русских начала XIX века – страна, «исполненная воспоминаний». Ее мало кто видел, ездили туда редкие одиночки (хотя путешествия в Крым постепенно становились модой), но о ней много знали из древних авторов. Это был край, овеянный легендами, благословенная «полуденная земля». До 1830-х годов путеводителей по Крыму не было и путешественники отправлялись в Тавриду, вооружившись «Географией» Страбона или обширным трудом П.С. Палласа.

Конечно, Пушкин не мог упустить случая побывать в Крыму. Разлад и смятение последних месяцев в Петербурге сменились дружелюбием и любовью, которой был окружен Пушкин в семье Раевского. Своему брату Льву Сергеевичу, Левушке, он писал: «Суди, был ли я счастлив: свободная, беспечная жизнь в кругу милого семейства; жизнь, которую я так люблю и которой никогда не наслаждался – счастливое, полуденное небо; прелестный край; природа, удовлетворяющая воображению, — горы, сады, море; друг мой, любимая моя надежда увидеть опять полуденный берег и семейство Раевского».

«С полуострова Таманя, древнего Тмутараканского княжества, открылись мне берега Крыма». Известие о том, что легендарное русское княжество находилось на Таманском полуострове, стало сенсацией конца XVIII столетия. В 1792 году на Таманском городище найдена была мраморная плита с русской надписью 1068-1069 годов, в которой упоминалась Тмутаракань. Пушкину наверняка показывали этот камень, на котором было написано: «Въ лето 6576 (1065), индикта 6, Глебъ князь мерилъ море по лёду, от Тмутаракани до Керчи 30054 сажени». В Тамани путешественникам пришлось задержаться на три дня из-за сильной бури на море. Ожидая, пока буря утихнет и можно будет переправиться в Крым, Пушкин вряд ли предполагал, насколько эта земля завладеет его воображением.

Керчь

Керчь, однако, Пушкина слегка разочаровала. «Здесь увижу я развалины Митридатова гроба, здесь увижу я следы Пантикапеи, думал я, — на ближней горе посреди кладбища увидел я груду камней, утесов, грубо высеченных, заметил несколько ступеней, дело рук человеческих. Гроб ли это, древнее ли основание башни – не знаю. Ряды камней, ров, почти сравнявшийся с землей, — вот все, что осталось от города Пантикапеи». Глазам Пушкина предстал городок в две улицы. Всюду сушилась рыба и валялись «порфирные обломки» колонн и статуй. Города Боспорского царства – Мирмекий, Тиритака, Нимфей — были раскопаны археологами много лет спустя. Возможно, Пушкин видел и крепость Еникале (ее построили турки в 1706 году).

Феодосия

[quote style=»boxed»]Из Керчи приехали мы в Кефу, остановились у Броневского, человека почтенного и по непорочной службе своей и по бедности. Теперь он под судом и, подобно старику Вергилия, разводит сад на берегу моря, недалеко от города. Виноград и миндаль составляют его доход. Он… имеет большие сведения о Крыме, стороне важной и запущенной[/quote] . Семен Михайлович Броневский был, действительно, фигурой примечательной…

Широко образованный человек, служивший еще при Екатерине, он много ездил, бывал за границей. В 1810-1816 годах он был феодосийским градоначальником и слыл большим знатоком Крыма. Из остатков феодосийских древностей Броневский собрал целую музейную коллекцию, которую можно увидеть и сейчас.

В Феодосии было на что посмотреть. Под стенами Генуэзской крепости сохранились древние христианские храмы. Позже, когда Кафой завладели турки, многие церкви были переделаны в мечети. Тогда Феодосия называлась Кучук-Стамбул (Малый Стамбул), и путешественников поражали огромные турецкие бани с восемнадцатью куполами.

Скорее всего, Пушкин побывал и на Карадаге. Среди черновиков «Евгения Онегина» есть рисунок Золотых ворот (см. Путешествие на Карадаг). Но во времена Пушкина эта скала еще сохраняла свое древнее татарское название – Шайтан Капу – Чертовы ворота. Считалось, что где-то там, среди скал, находился вход в преисподнюю, и Пушкин бросился смотреть Карадаг.

Гурзуф

[quote style=»boxed»]Отсюда (из Феодосии) морем отправились мы мимо полуденных берегов Тавриды в Юрзуф… Корабль плыл перед горами, покрытыми тополями, виноградом, лаврами и кипарисами; везде мелькали татарские селения… Проснувшись, увидел я картину пленительную: разноцветные горы сияли; плоские кровли хижин татарских издали казались ульями, прилепленными к горам; тополи, как зеленые колонны, стройно возвышались между ними; справа огромный Аю-Даг… и кругом это синее, чистое небо, и светлое море, и блеск, и воздух полуденный…[/quote]

И сейчас такое же радостное настроение охватывает любого туриста при виде Южного берега Крыма.

У нас даже есть возможность увидеть то же самое, что тогда, утром, увидел Пушкин: ведь и Аю-Даг, и тополя, и море – те же самые, что и сто, и двести лет назад. Раевские поселились в доме дюка Ришелье – единственном европейском строении на всем Южном берегу. Об этом удивительном доме вспоминают почти все путешественники позапрошлого века, побывавшие в Крыму. Ришелье построил его, когда был губернатором Тавриды, но никогда там не жил и великодушно приказал держать его открытым для всех проезжающих. Сейчас этот дом можно увидеть, хотя с тех пор он много раз перестраивался: он находится на территории санатория имени Пушкина. Пушкин прожил в Гурзуфе три недели и всегда считал их «счастливейшими минутами» своей жизни. Еще бы!

[quote style=»boxed»]В Юрзуфе жил я сиднем, купался в море и объедался виноградом; я тотчас привык к полуденной природе и наслаждался ею со всем равнодушием и беспечностью неаполитанского lazzarone. Я любил, проснувшись ночью, слушать шум моря – и заслушивался целые часы. В двух шагах от дома рос молодой кипарис; каждое утро я навещал его и к нему привязался чувством, похожим на дружество. Вот все, что пребывание в Юрзуфе оставило у меня в памяти.[/quote]

Поездка по Южному берегу и Западному Крыму

5 сентября Пушкин и оба Раевские покинули Гурзуф и отправились верхом по знаменитым местам Южного берега в Бахчисарай и Симферополь. В то время еще не существовало дороги вдоль побережья, а тропы были такие узкие и извилистые, что ездить по ним можно было только верхом. И.М. Муравьев-Апостол вспоминал, что лошади временами едва пробирались вдоль берега, а всадники замирали от страха, проезжая через стремнины, ущелья и пропасти. Путники добрались до Никитского ботанического сада, потом проехали Верхнюю Массандру и увидели Ялту. Здесь (как и в Алупке, и в Симеизе) повторилась та же история: вместо славного византийского города – небольшая деревня, остатки стен старинной греческой церкви. Алупка – такая же деревенька (в сорок дворов, с мечетью). Романтический дворец графа Воронцова начнут строить здесь позже, в 1824 году.

В нескольких километрах от поселка Оползневое (бывший Кикинеиз) тропа начинает подниматься, приближаясь в яйле и переходя в каменную лестницу, высеченную в скалах. Это знаменитая Чертова лестница, в течение многих веков служившая единственным путем, соединявшим горный и степной Крым с Южным берегом. Она существовала тысячи лет. Ступени, высеченные в камне, довольно широки, но находятся далеко друг от друга. На протяжении шестисот метров лестница делает более сорока крутых поворотов. «По горной лестнице взобрались мы пешком, держа за хвост татарских лошадей наших. Это забавляло меня чрезвычайно, и казалось каким-то таинственным восточным обрядом».

Сверху, с Яйлы, путники могли в последний раз полюбоваться видом Южного берега. Дальше их путь лежал к мысу Фиолент, где находилась другая знаменитая достопримечательность – храм богини Дианы. Традиция прочно связывала это место с именем Ифигении – дочери греческого царя Менелая, спасенной богами от гибели и перенесенной в Крым; по преданию, она стала жрицей богини Дианы. Следуя по территории Херсонеса через Севастополь и Инкерман, Пушкин с друзьями доехали наконец до Бахчисарая.

Бахчисарай

Бывшая столица Крымского ханства поражала путешественников тем больше, что возникала перед ними неожиданно, за поворотом дороги. Во времена Пушкина Бахчисарай еще сохранял вид самого настоящего восточного города. Все дома – в два этажа, окнами во двор, с балконами, деревянными решетками, зелеными внутренними двориками. Вся его жизнь сосредоточивалась на главной (и единственной) улице, обставленной по обеим сторонам лавками, лавчонками и мастерскими ремесленников. В Бахчисарай съезжались купцы со всего Крыма. Когда Пушкин и Раевские въехали в город, как раз начинался байрам – осенний мусульманский праздник с народными играми и состязаниями.

Ханский дворец, который так стремились увидеть путешественники, тоже находился на главной улице. Его тонкие башенки, пестрые решетчатые рамы, фонтаны и потаенные прохладные комнаты навевали мысли о восточной роскоши и неге. Но вид дворца не оправдал ожиданий: Пушкин увидел не тот, старый дворец, который сгорел в 1736 году, а восстановленный и отремонтированный (причем ему постарались придать более «восточный вид»). Пушкину не понравились «полуевропейские переделки некоторых комнат». Ему досадно было, что ханский дворец истлевает в небрежении. Знаменитый Фонтан слез выглядел не лучше: «из заржавой железной трубки по каплям капала вода». Но через четыре года, уже в Михайловском, Пушкин именно этому фонтану посвятил стихотворение. В память о Пушкине на мраморном выступе фонтана теперь всегда лежат две розы: белая и красная.

Симферополь

Симферополь был последним городом, в котором побывал Пушкин, перед тем как уехал из Крыма в Кишинев. О Симферополе Пушкин не оставил никаких заметок, поэтому неизвестно, каковы были его впечатления. Все же, наверное, ему жаль было расставаться с Крымом. Всю свою жизнь Крым дорог был его сердцу, а к поэме «Таврида» он выбрал эпиграфом слова Гете: «Верни мне мою молодость».

[quote style=»boxed»]Волшебный край! Очей отрада!
Все живо там: холмы, леса,
Янтарь и яхонт винограда,
Долин приютная краса,
И струй и тополей прохлада,
Все чувство путника манит,
Когда, в час утра безмятежный,
В горах дорогою прибрежной
Привычный конь его бежит,
И зеленеющая влага
Пред ним и блещет и шумит
Вокруг утесов Аю-дага…[/quote]

По материалам:

• Выгон М.И. Пушкин в Крыму. – Симферополь, 1974.
• Мальгин А.В. Русская ривьера. – Симферополь, 2004.
• Пушкинские места: Путеводитель. – М., 1988.

     

13 августа 1820 года с полуострова Тамань Александр Пушкин увидел берег Тавриды. «Самый скверный городишко из всех приморских городов России», — так немного позже отзывался о Тамани Михаил Лермонтов. В 1820 году это было непримечательное селение, где проживало примерно две сотни человек. А Крым даже по рассказам представлялся поэту чудесной страной, ведь и похищенная Черномором Людмила гуляет среди прекрасных рощ и алмазных фонтанов, которые можно сравнить лишь с Соломоновыми кущами или садами князя Тавриды. Но покинуть Тамань удалось не сразу: на море было волнение

И.К. Айвазовский. А.С. Пушкин на берегу Чёрного моря. 1897

      Пушкин путешествовал по Кавказу и Крыму с семейством героя Отечественной войны генерала Николая Раевского. С сыном его Николаем, будущим основателем Новороссийска, он дружен был ещё в Петербурге, а среди дочерей Раевского — Екатерины, Елены и Марии — исследователи долго искали загадочную пушкинскую возлюбленную, которая многие годы владела его воображением. Иван Новиков в книге «Пушкин в изгнании», пользуясь гибкостью художественной формы, обрисовал лёгкую влюблённость поэта в каждую из сестёр, что не более невероятно, чем страсть к одной из них, о чём не осталось убедительных свидетельств. Достоверно известно, что Екатерину Раевскую, в замужестве Орлову, Пушкин потом вспоминал, когда писал Марину Мнишек в «Борисе Годунове»: «Славная баба! настоящая Катерина Орлова!».

      Итак, в августе 1820 года Пушкин и семейство Раевских провели два-три дня в виду берегов Крыма и наконец смогли отплыть. Переправа из Тамани в Керчь на канонерской лодке занимала тогда примерно два с половиной часа, хотя в неспокойную погоду доходило и до шести-семи часов. Ни Раевские, ни Пушкин не вели дневниковых записей, но мы можем датировать их передвижения благодаря совпадению: прямо перед ними, опережая на несколько часов, совершал вояж статский советник Гаврила Гераков, оставивший путевые записки. Он разговаривал с Пушкиным ещё в Пятигорске и впоследствии то и дело помечает появление Раевских, а значит, Пушкина.

      15 августа Раевские высадились в Керчи. Город не произвёл на Пушкина особого впечатления. Поэт ожидал увидеть «развалины Митридатова гроба, следы Пантикапеи», однако нашёл «груду камней, утёсов, грубо высеченных», заметил несколько рукотворных ступеней. «Я увидел следы улиц, заросший ров, старые кирпичи — и только» — описание невзрачности тех мест в письмах к брату Льву (1820) и Антону Дельвигу (1824) почти одинаково. «Воображение моё спало; хотя бы одно чувство, нет!» — сетовал он, обращаясь к Дельвигу.

И.К. Айвазовский. А.С. Пушкин в Крыму у Гурзуфских скал. 1880

      Впрочем, это письмо (точнее, черновик, где сохранилась фраза), во-первых, интимное, а во-вторых, отчасти полемическое: он написал его по прочтении «Путешествия по Тавриде» Ивана Муравьёва-Апостола, который проделал эту дорогу в том же 1820 году, буквально следом за Раевскими, и Пушкин поражался разности впечатлений: те же развалины подвигли Муравьёва-Апостола на высокие рассуждения о бренности царств. Митридата, погибшего в древней Пантикапее царя-завоевателя, Пушкин всё же не упустил потом вставить в «Путешествие Онегина»:

***
Он едет к берегам иным,
Он прибыл из Тамани в Крым.
Воображенью край священный:
С Атридом спорил там Пилад,
Там закололся Митридат…

***
      Не восхитившись увиденным, Пушкин при этом не сомневался, что «много драгоценного скрывается под землёю», и тогда же познакомился с «каким-то французом, присланным для разысканий». Был это Поль Дюбрюкс, один из основателей Керченского музея древностей, который будет создан в 1826 году. И Пушкину могли бы уже показать найденную на Таманском полуострове в 1792 году мраморную плиту с русской надписью 1068–1069 годов: «Въ лето 6576, индикта 6, Глебъ князь мерилъ море по леду, от Тмутаракани до Кърчева 30054 сажени».

      Феодосия, куда прибыли 16 августа, являлась в то время главным торговым портом на крымском побережье, в 1798 году объявленным порто-франко на тридцать лет. Муравьёв-Апостол, описывая Феодосию, упоминает опрятные улицы, широкие и чистые площади, набережную для прогулок, обсаженную деревьями (которые ещё не успели вырасти и не спасали от зноя).
Пушкин же запомнил только Семёна Броневского — «человека почтенного, неучёного, но имеющего большие сведения о Крыме, стороне важной и запущенной», бывшего феодосийского градоначальника, в чьём загородном доме остановились Раевские. С 1816 по 1824 год Броневский за служебные злоупотребления находился под следствием и занимался разведением винограда и миндаля. Его прекрасный упорядоченный сад, по-видимому, единственное место, с которым можно связать пребывание Пушкина в Феодосии.

      Поэта впереди ждал Гурзуф — самая большая и искренняя крымская любовь. Из Феодосии туда ехали морем, большая часть пути пришлась на ночь.
      «Всю ночь не спал, луны не было, звёзды блистали, передо мной в тумане тянулись полуденные горы», — писал затем Пушкин Дельвигу.
      Ночью на корабле он написал элегию «Погасло дневное светило», и она, как отмечал Валерий Брюсов, равно подходит Испании или Индии: ничего специфически-крымского. «Вот Чатырдаг», — сказал мне капитан. Я не различил его, да и не любопытствовал».
      Но «перед светом» он заснул. А когда проснулся, впервые увидел Крым по-настоящему, живым и увлечённым взглядом. Пленительная картина: «Разноцветные горы сияли; плоские кровли хижин татарских издали казались ульями, прилепленными к горам; тополи, как зелёные колонны, стройно возвышались между ними; справа огромный Аю-Даг… И кругом это синее, чистое небо, и светлое море, и блеск, и воздух полуденный».

      В «Путешествии Онегина» он написал об этом так:

***
Прекрасны вы, брега Тавриды,
Когда вас видишь с корабля
При блеске утренней Киприды,
Как вас впервой увидел я;
Вы мне предстали в блеске брачном:
На небе синем и прозрачном
Сияли груды ваших гор;
Долин, деревьев, сёл узор
Разостлан был передо мною…

***
      Они жили в причудливом доме герцога де Ришелье — богатого и влиятельного губернатора Новороссии, который сам здесь почти не бывал, великодушно предоставляя дачу знатным путешественникам. По мнению Муравьёва-Апостола, «замок этот доказывает, что хозяину не должно строить заочно, а может быть, и то, что самый отменно хороший человек может иметь отменно дурной вкус в архитектуре». Хотя это нисколько не помешало: Пушкин здесь был так счастлив, как редко ещё когда.
      Писал он мало — больше «жил сиднем, купался в море и объедался виноградом». Но в Гурзуфе (Юрзуфе) сложились его ярчайшие крымские впечатления. Иногда он просыпался ночью и не спал часами, заслушавшись шумом моря. Читал с молодым Раевским по-английски байронова «Корсара» — связь между этой поэмой и начатым в то же время «Кавказским пленником» несомненна. Ещё здесь, вероятно, набросаны стихи «Нереида», «Редеет облаков летучая гряда», «Мне вас не жаль, года весны моей» — вот почти и всё, причём датировка всякий раз сомнительна, так как сделана, предположительно, позже — уже в Кишинёве.

      Однако, по замечанию Брюсова, когда впоследствии Пушкин пытался вспомнить Крым в целом, ему прежде всего приходили на ум картины Гурзуфа, памятные до мелочей. «В двух шагах от дома рос молодой кипарис; каждое утро я навещал его и к нему привязался чувством, похожим на дружество», — писал он Дельвигу, и «пушкинский кипарис» до сих пор показывают в Гурзуфе.

      «Пушкинских» мест сохранилось не так много, и все они — от упоминаний самого поэта. «Пушкинской» называют скалу в местечке Суук-Су с гротом, к которому можно подплыть с моря. На скале остатки древней крепости — вероятно, те самые «развалины, венчанные плющом» над «блещущим заливом».

      В придачу к кипарису показывают «пушкинский платан», но есть данные, что это дерево посажено уже в 1930-е годы. Указывают ещё на оливковую рощу между деревней и домом, где жил Пушкин: она не раз упоминается в крымских или навеянных Крымом стихах. Наконец, сам Пушкин рисовал себя впоследствии рядом с деревенским фонтаном. Их в Юрзуфе было два, и каждый из них отдалённо похож и не вполне похож на изображённый поэтом.

И.К. Айвазовский. Пушкин на берегу Чёрного моря. 1887

      Хотя эта конкретика не так уж важна. Значительнее всего оказался неуловимый, но яркий след, оставленный Юрзуфом в памяти юноши, который станет величайшим поэтом Русской земли. Об этом месте писал он впоследствии брату Льву: «Суди, был ли я счастлив: свободная, беспечная жизнь в кругу милого семейства; жизнь, которую я так люблю и которой никогда не наслаждался — счастливое, полуденное небо; прелестный край; природа, удовлетворяющая воображению, — горы, сады, море».
      Об этом месте спустя полтора года, тоскуя после двух несостоявшихся попыток вернуться в Крым, он писал в стихотворении «Таврида»: «Мой дух к Юрзуфу прилетит…» Море, которое олицетворяло для него волю, — это крымское море. Счастье здесь казалось «вечным, непреложным».

      Однако уже вскоре, спустя примерно три недели, 5 сентября, Раевские и Пушкин покинули Гурзуф и постепенно стали удаляться от морского берега. Пушкина забавляло это опасное путешествие «по горной лестнице пешком, держа за хвост татарских лошадей наших». Сделав крюк, заехали в знаменитый Георгиевский монастырь, расположенный на уступе горы, где к морю ведёт очень крутой спуск. В 1820 году здесь было, считая с архиепископом, всего десять монахов. Жили они в небольших кельях, «над коими, — упоминал Муравьёв-Апостол, — видны опустевшие, осыпающиеся пещеры, в коих прежние отшельники обитали».

Н.Г. Чернецов. А.С. Пушкин в Бахчисарайском дворце. 1837

      Монастырь и его крутая лестница, как писал Пушкин Дельвигу, оставили в нём сильное впечатление. Побывал он и на мысе Фиолент, увидел то, что принято было считать развалинами храма Артемиды. Предполагалось, что Фиолент соответствует упомянутому Страбоном Партениону. Именно к этим местам относят миф об Атридах — жрице Ифигении, её брате Оресте и его друге Пиладе. («К чему холодные сомненья? Я верю: здесь был грозный храм…»)

      Но сердце поэта уже тосковало «о милом полудне»; при встрече в горах с «северной берёзой» радости он не ощутил. В Бахчисарай Пушкин приехал больным.

      Поэма «Бахчисарайский фонтан» будет начата только через полгода — и крымским воспоминаниям это пойдёт на пользу. Тогда, в сентябре 1820-го, Пушкин, усталый и в лихорадке, не мог насладиться унылым видом разрушающегося ханского дворца. Фонтан представлял собой заржавленную железную трубку, из которой капала вода. Гарем был «развалиной», лестница — «ветхой»; молодой Раевский повёл Пушкина осматривать эти помещения «почти насильно». Легенду о невольнице-христианке поэт к тому времени уже слышал, хотя не обратил внимания на нетипичное надгробие-мавзолей любимой наложницы хана — грузинки Дилары (позднее он скажет, что «не вспомнил» о нём, «а может быть, и не знал»).

Памятник А.С. Пушкину в Ялте. Скульптор В. Гордеев. 2010

      Зато фонтан, пусть и находившийся в удручающем состоянии, Пушкин рассмотрел хорошо. Запомнил осенённую крестом луну, украшающую сверху его фасад. Красавица-христианка, которую полюбил грозный Крым-Гирей, завладела его воображением, а уж была ли она грузинкой (на что указывают немногочисленные дошедшие до нас факты) или знатной полькой Марией Потоцкой, во что непременно хотели верить местные жители (Муравьёву-Апостолу пришлось вступать с ними в споры по этому поводу), — это не так уж важно. В конце концов, как мы помним, в «Бахчисарайском фонтане» нашлось место для обеих.

      Крым навсегда остался для Пушкина местом света, тепла, радости и покоя. Ни болезнь в конце поездки, ни некоторое разочарование в начале этому не помешали. Тотчас по приезде в Кишинёв он уже писал брату: «Любимая моя надежда — увидеть опять полуденный берег».
      Не вышло.
      Но, проведя вместе лишь около месяца, они навсегда связали свои имена: Пушкин и Таврида.

○ Татьяна Шабаева Журнал «Историк» 2017

«С берегов Тамани, древнего Тмутараканского княжества, открылись мне берега Крыма»

Пушкин и Раевская на южном берегу Крыма

Начало 1820 года известно яркими проявлениями Пушкина не только в поэтическом творчестве, но и в открытом эпатаже консервативного высшего общества Петербурга. В письмах друзей поэта сообщается, что «у Пушкина всякий день дуэли». С другой стороны, Жуковский дарит Пушкину свой портрет с надписью: «Победителю-ученику от побежденного-учителя в тот высокоторжественный день, в который он окончил свою поэму Руслан и Людмила. 1820 марта 26 великая пятница».

Поехал месяцев на пять…

Но творческие успехи и свободолюбие уже в апреле приводят поэта к серьезным неприятностям. В обществе имеют хождение эпиграммы Пушкина, среди которых две — на Аракчеева, самого влиятельного чиновника императора Александра I. В театре поэт открыто демонстрирует портрет Лувеля с надписью: «Урок царям». Сам Пушкин в письме друзьям сообщает, что сделался «историческим лицом для сплетниц С.-Петербурга» и хотел бы уехать на юг.

Лувель прославился убийством в Париже 1 февраля 1820 года герцога Беррийского, наследника французского престола. Наказание Пушкину не заставило долго ждать, о чем он и его друзья узнали раньше Высочайшего повеления от 5 мая о высылке Пушкина из Петербурга. Ему выдали «1000 р. ассигн. на проезд в Екатеринослав к ген. Инзову, попечителю колоний южного края». Генералу сообщили о приезде Пушкина и «о прикомандировании его к канцелярии Инзова сверх штата». Уже 6 мая поэт отбыл, а среди друзей осталось впечатление, что он поехал в Крым: Н. М. Карамзин в письме от 17 мая кн. П. А. Вяземскому писал, что «Пушкин был несколько дней совсем не в пиитическом страхе от своих стихов на свободу и некоторых эпиграмм; дал мне слово уняться и благополучно поехал в Крым месяцев на пять».

В Екатеринославе находилась резиденция Инзова, и после приезда Пушкин пробыл там до конца мая, около двух недель. В этот период и состоялась встреча поэта с семейством героя Отечественной войны 1812 года, генерала Н.Н. Раевского, ехавшим из своего киевского имения на кавказские минеральные воды. Сын генерала Николай был близким другом Пушкина и предложил поэту присоединиться к их поездке.

Инзов не возражал просьбе Раевского-старшего, и уже в начале июня Пушкин с этим дружеским семейством прибывает на Кавказ, где они провели два месяца в Пятигорске на отдыхе и лечении водами. Отсюда 5 августа их путь лежит уже в Крым, и 14 августа путники прибывают в Тамань. Это событие отмечено самим поэтом в письме от 24 сентября к брату Льву уже из Кишинева: «С берегов Тамани, древнего Тмутараканского княжества, открылись мне берега Крыма».

Николай Николаевич Раевский. Портрет работы Джорджа Доу

Дальнейший путь и пребывание Пушкина в Крыму не одно десятилетие изучались крымскими исследователями. Результатом этого стала коллективная монография «К пределам дальным…» (Очерки путешествия А.С. Пушкина в Крыму. Симферополь: Крымский Архив, 2010). С ее помощью кратко напомним основные события в жизни поэта на крымской земле.

Чтобы из небольшого городка Тамани попасть в Крым, предстояло преодолеть водную преграду. В упомянутом письме Пушкин сообщал: «Морем приехали мы в Керчь». Позже он уточнял: «Из Таманя приехал я в Керчь на корабле»; «Из Азии переехали мы в Европу на корабле». Это было его первое морское плавание, но сведения о нем поэт оставил весьма скупые. Однако в это же время путешествие по Крыму совершал чиновник Министерства юстиции, «третьеразрядный литератор» Гавриил Васильевич Гераков, позже издавший двухтомные «Путевые записки по многим Российским губерниям: 1820» (Санкт-Петербург, 1828-1830).

Наряду с его доморощенной философией, консервативными моральными и верноподданническими суждениями и даже образцами его поэзии, там имеются достаточно подробные сведения о неоднократных встречах на Кавказе и в Крыму с генералом Н.Н. Раевским и его семейством. Один раз прямо упоминается о встрече с Пушкиным, которого Гераков явно недолюбливал и считал выскочкой, осуждая и взгляды «молодежи», и их «новую поэзию». Тем не менее, его «Записки» до сих пор служат исследователям как основной источник многих подробностей крымских событий в жизни Пушкина.

Вопрос о том, как и когда Раевские и Пушкин совершили морскую переправу, также изучался по сведениям Геракова. Шторм стих к 8 часам утра 15 августа, и Гераков отправился в путь на почтовом парусно-гребном судне типа лансон: «В девять часов утра оставили мы за собой Азию, а в пять пополудни бросили якорь в Европе — у Керчи. Сей путь, при благоприятном ветре, совершают в два часа с половиною, а мы ехали 8». (Сегодня переправа через пролив при обычной погоде занимает 40 минут.) Раевские и Пушкин также переправились в Керчь в этот же день, но несколько позже, и значит, на другом судне. Вопрос, какое это было судно, пока однозначно не решен и не является предметом данной статьи.

Из Керчи на южный берег

Кратко опишем дальнейший маршрут Пушкина совместно с Раевскими. Из Керчи они сухопутной дорогой выехали 16 августа, чтобы засветло прибыть в Кефу (ныне Феодосия), но приехали поздно вечером. Не останавливаясь на пребывании Раевских и Пушкина в Феодосии, обратимся к описанию поэтом последующих событий: «Отсюда морем отправились мы мимо полуденных берегов Тавриды, в Юрзуф <…>. Ночью на корабле написал я Элегию, которую тебе присылаю; отошли ее Гречу без подписи. Корабль плыл перед горами, покрытыми тополями, виноградом, лаврами и кипарисами; везде мелькали татарские селения; он остановился в виду Юрзуфа. Там прожил я три недели».

Этот морской переход состоялся 18-19 августа 1820 года, занял «10-12 часов». Изыскания крымских исследователей позволили в этом случае точно определить судно, на котором он происходил: военный корвет «Або» под командованием капитан-лейтенанта И.П. Дмитриева. Стихотворение, которое Пушкин в письме называет Элегией, теперь публикуется в его собраниях сочинений под названием по первым строкам произведения:

Погасло дневное светило;
На море синее вечерний пал туман.

Поэт был точен в этих стихах, корабль действительно отбыл вечером и достиг Гурзуфа ранним утром. Стихотворение было напечатано в журнале «Сын отечества», 1820 г., № 46, стр. 271-272, без подписи, но с пометой: «Черное море. 1820 сентябрь». В комментариях к изданиям стихов Пушкина обычно указывается, что помета «сентябрь» — ошибочна.

Однако мы пока не будем полагать, что Пушкин ошибся, датируя это стихотворение сентябрем 1820 года. Например, существует его стихотворение «Мне вас не жаль, года весны моей…», в варианте чернового автографа (т. 2, кн. 2, с. 572-573) подписанный: «1820 Юрзуф 20 октября». Но Пушкин не был в то время в Гурзуфе, он его покинул по уточненным данным 4 сентября, по маршруту Алупка — Георгиевский монастырь — Бахчисарай, и 8 сентября прибыл в Симферополь в больном состоянии, его снова одолела лихорадка. Предполагать, что Пушкин дважды ошибался в датах своего пребывания в Крыму, становится маловероятным, и почему он так сделал дважды, требует уже другого, логического объяснения. Добавим к этому, что в последнем академическом издании в примечаниях указаний на «ошибку Пушкина» нет и делается вывод: «Датируется, согласно помете в СО («Сын Отечества»), сентябрем 1820 года» (т. 2, кн. 2, с. 1025-1026).

Обратимся к «крымским» прозаическим текстам Пушкина 1820 года. В письме брату 1820 года Пушкин ничего не упоминает ни о Бахчисарае, ни о жизни в Симферополе. Он сообщает Дельвигу в письме 1824 года: «В Бахчисарай приехал я больной. <…> Лихорадка меня мучила». По сведениям монографии, приезд состоялся во второй половине дня 7 сентября. Поэтому осмотр ханского дворца и пребывание с ночевкой в Бахчисарае было недолгими. Из Бахчисарая Пушкин и сын Раевского 8 сентября прибыли в столицу Крыма.

Здесь и начинается главная загадка: «Пребывание Пушкина в Симферополе, пожалуй, самый неизученный момент его крымского путешествия. <…> Точно не установлено, где останавливался поэт. <…> Даже дата приезда — 8 сентября — и та не является бесспорной». Отмечается, что неизвестна и дата отъезда из города, «большинство пушкинистов называет 12-14 сентября, но есть и другие версии». Такой вывод делается в крымской монографии.

Василий Андреевич Жуковский

В более поздней (2011 г.) работе исследовательницы Н.А. Тарховой отмечается, что у Геракова: «Ни о Пушкине, ни о Николае Раевском-младшем ни слова, что сразу ставит вопрос о том, где жил в городе поэт. О <…> днях жизни Пушкина в Крыму, проведенных в Симферополе, столице края, мы не знали бы ничего, если бы не «Записки…» Геракова, никаких других о том достоверных (т.е. документальных) свидетельств нет». На основе тщательного изучения только этого источника, Тархова во многом опровергает и уточняет выводы пушкинистов о жизни поэта в столице Крыма. Наиболее смело утверждение Тарховой, что ею найдена окончательно дата отъезда поэта из города: «Пушкин покинул Симферополь днем, после обеда, 17 сентября 1820 года».

Однако, на наш взгляд, аргументы и доказательная база статьи Тарховой научно далеко не безупречны, а ее спор с другими исследователями находится в стадии полемики и версий. Здесь же мы рассмотрим более фундаментальную загадку крымского путешествия поэта: по какому маршруту происходил его отъезд из Симферополя?

Нестыковки отъезда из Крыма

Как оказалось, около 200 лет по этому поводу у пушкинистов вопросов почти не возникало. До сих пор исследователи полагают, что Пушкин добирался до Одессы тем же маршрутом, что и Гераков. Но он выехал гораздо позже, 29 сентября, в 11 часов утра, прибыл в уездный город Перекоп (ныне это село севернее города Армянск) в 8 часов вечера. Почтовый тракт Симферополь — Перекоп — Берислав — Херсон — Николаев — Одесса составлял расстояние 460 верст. От Симферополя до Перекопа 132 версты, условиями поездки Гераков был доволен, погода была хорошая. Дальнейшее качество тракта с подобной местностью позволяет оценить скорость передвижения и время проезда до Одессы. При отсутствии непредвиденных задержек, в том числе при замене уставших лошадей свежими, путник должен был прибывать в Одессу на четвертые сутки.

Однако еще в варианте летописи Н.О. Лернера «Труды и дни Пушкина» (2-е изд., испр. и доп. — СПб.: Тип. Император. акад. наук, 1910) хронология этого переезда обозначена как «Сентябрь, 12 (?) — 17 (?)». Это означает, что дорога до Одессы могла занять и 6 суток. В своей статье Тархова ошибочно приписывает «Летописи жизни и творчества А.С. Пушкина» М.А. Цявловского (Москва: Изд. АН СССР, 1951. — Т. 1) эти же даты уже маршруту Симферополь — Кишинев. Но дата приезда Пушкина в Кишинев, 21 сентября, известна точно. Расстояние по почтовому тракту Одесса — Кишинев составляло 161 версту, поэтому все пушкинисты считают дату отъезда поэта из Одессы, 20 сентября, тоже точной.

Если признать дату Тарховой отъезда Пушкина из Симферополя, 17 сентября, верной, то в лучшем случае он мог посетить Одессу только проездом на четвертые сутки, а в худшем — наверстывать время и ехать часть пути ночью. Понимая это, исследовательница начинает утверждать, что «проехать через Одессу, задержаться там на несколько часов и в последний раз взглянуть на море Пушкин вполне мог, маршрут это позволял. Но не более того». Однако ни прямых, ни косвенных доказательств этой версии не приводится.

Этот подробный и тщательный анализ версий пушкинистов показал автору данной статьи, что ни прямых, ни косвенных сведений о жизни Пушкина с 12 по 19 сентября, т.е. до его приезда в Одессу, не сохранилось. Удивительно, но пребывание поэта в Симферополе не получило никакого отражения ни в его художественных текстах, ни в его переписке и публицистике. Это легко подтвердить, если обратиться к последнему изданию «Словаря языка Пушкина в 4 т.» (2-е изд., доп. — М.: Азбуковник, 2000).

Создается впечатление, что Пушкин умышленно скрывал от друзей, родственников и знакомых обстоятельства своей жизни в Симферополе и переезда в Одессу. Почему-то никто из симферопольцев, с кем, как считается, встречался поэт, не оставил о нем и строчки воспоминаний. Мысли об этом привели автора статьи к другой версии событий, которые подлежали умолчанию, и в то же время данная версия объясняла такую необходимость.

Пушкин и Евпатория

Здесь следует вспомнить, что к пишущему эти строки в последние годы не раз обращались евпаторийские поэты А. Герасименко и Ю.В. Захаренков, председатель местного литобъединения им. И.Л. Сельвинского. Но их доводы, касательно возможного блуждания Пушкина в степях около села Саки и даже Евпатории, выглядели смутными и неправдоподобными и не вызывали желания их изучения.

Однако после того как удалось овладеть изложенной выше информацией, возникла новая достоверная, логичная и естественная версия: Пушкин добирался до места службы в Кишинев по маршруту Симферополь — Евпатория — Одесса. Естественность этого маршрута состоит в том, что он гораздо короче рассмотренного выше «маршрута пушкинистов». От столицы Крыма до Евпатории по степному почтовому тракту было всего 66 верст, и в благоприятных условиях это занимало 3-4 часа. Евпатория в это время была одним из самых крупных портов в Крыму. Торговое, военное, транспортное судоходство до Одессы было очень оживленным, поэтому поэту не составило бы труда стать одним из пассажиров. Расстояние по морю составляет 260 верст. Хотя скорость передвижения парусных и парусно-гребных судов того времени сильно зависела от погодных условий и ветров, при возможности предпочтение отдавалось скорости и комфорту, т.е. кораблям, как сегодня предпочитают авиаперелеты.

Пушкин на берегу Черного моря (И.К. Айвазовский, 1887 г.)

Другим обстоятельством для такого предпочтения у Пушкина было его болезненное состояние. Уже из Екатеринослава Раевские его забирали больным лихорадкой, в лихорадке он приехал в Симферополь и с ней же уезжал. Тому сохранилось письменное свидетельство в письме А.И. Тургенева, знакомого поэта, князю П.А. Вяземскому в Варшаву от 3 ноября 1820 года: «Баранов, симферопольский губернатор, уведомляет нас, что Пушкин-поэт был у него с Раевским и что он отправил его в лихорадке в Бессарабию». Пушкинистам известен факт знакомства Раевского-младшего и Пушкина с Барановым еще в Петербурге. Трудно представить, что он не постарался облегчить поездку поэта и равнодушно отправил его самой длинной дорогой до Кишинева.

Вполне было в его власти направить Пушкина в Евпаторию, где поэту предоставили бы место на одном из военных судов, идущих на Одессу. Но если подобные привилегии предоставлялись в Крыму заслуженному генералу Раевскому с семейством, то для сосланного опального поэта такой акт милосердия мог вызвать у властей в Петербурге неудовольствие Барановым. Но Петербург был далеко, и оказалось достаточным просто молчать об этом. Пушкин остался высокого мнения о Таврическом губернаторе А.Н. Баранове. После его смерти 9 мая 1821 года поэт записал в дневнике: «Баранов умер. Жаль честного гражданина, умного человека».

К косвенным доказательствам пребывания Пушкина в Евпатории, где молодого поэта еще никто не знал, следует отнести ходившие как легенда сведения от жителей прибрежных рыбацких сел между Саками и Евпаторией. Из поколения в поколение передавался рассказ о том, как однажды у молодого путешественника сломалось колесо кареты и починка заняла значительное время. Молодой человек общался с жителями села, и позже, в пору всенародной известности Пушкина, в нем якобы узнали поэта.

Эти отзвуки то ли легенд, то ли реальных событий влияли на отношение к поэту и его популярность в Евпатории. Еще до революции появилась Пушкинская аудитория, занимавшаяся просветительской деятельностью для широких кругов населения. Ныне имя Пушкина носят одна их живописных улиц, а также городской театр и Центральная библиотека. 6 июня этого года исполняется 219 лет со дня рождения поэта, и на собранные общественностью средства в Евпатории будет открыт памятник великому русскому поэту. Большие и многолетние усилия Ю.В. Захаренкова и энтузиастов его литобъединения получат, будем надеяться, достойное завершение в рамках республиканских и городских пушкинских мероприятий, а на карте Крыма появится еще один пушкинский адрес. 

Валерий Мешков 

P.S. Это был последний материал Валерия Алексеевича Мешкова. Уже после публикации в «МК-Крым» он умер. 5 июня 2018 г. его похоронили.

Источник

Александр Пушкин прожил в Крыму всего месяц, большую часть этого времени на южном берегу – в Гурзуфе. Но именно на полуострове, как он писал своему брату, поэт был по-настоящему счастлив. И не случайно Пушкин в своём поэтическом завещании обратился к Гурзуфу.

«Так если удаляться можно

Оттоль, где вечный свет горит,

Где счастье вечно, непреложно,

Мой дух к Юрзуфу прилетит…»

Неизвестный и некудрявый

Тогда ещё не имевшей всероссийской славы 21-летний поэт посетил Крым вместе с семьёй Раевских по пути к новому месту службы – в Кишинёв. Незадолго до этого Пушкин переболел тифом, поэтому здесь он должен был восстановить своё здоровье. В это время внешний вид Александра Сергеевича сильно отличался от того, который мы привыкли видеть на картинах и памятниках: вместо кудрей на голове его были едва заметные волосы: постричься поэту пришлось из-за болезни.

Раевские остановились в Гурзуфе, в единственным в то время на всём ЮБК здании европейской постройки – доме генерал-губернатора Новороссии и Бессарабии герцога Ришелье.

«В Юрзуфе жил я сиднем, купался в море и объедался виноградом… Я любил, проснувшись ночью, слушать шум моря, – и заслушивался целые часы. В двух шагах от дома рос молодой кипарис; каждое утро я навещал его и к нему привязался чувством похожим на дружество», – писал Пушкин.

Кроме того, поэт совершил множество прогулок вдоль побережья и в горы.

В Гурзуфе, под шум моря, Пушкин продолжил  работу над поэмой «Кавказский пленник», написал несколько лирических стихотворений; некоторые из них, по мнению исследователей творчества поэта,  посвящены дочерям Николая Раевского — Екатерине, Елене и Марии. Здесь возник у поэта замысел поэмы «Бахчисарайский фонтан» и романа «Евгений Онегин». В конце жизни он вспоминал о Крыме: «Там колыбель моего Онегина». Кстати, по одной из версий, и пушкинское Лукоморье находится на берегу Гурзуфского залива.

«Суди, был ли я счастлив: свободная, беспечная жизнь в кругу милого семейства; жизнь, которую. Я так люблю и которой никогда не наслаждался; счастливое полуденное небо; прелестный край, природа, удовлетворяющая воображение, – горы, сады, море», – писал Пушкин брату.

Дом герцога сохранился до сих пор, в нём теперь располагается музей. Цел и «друг» поэта – кипарис.

Дом за забором

Впервые музей Пушкина в Гурзуфе был открыт в этом здании в 1938 году по инициативе ученого-пушкиниста Бориса Томашевского. Вся прилегающая к дому  территория входила в Пушкинский заповедник, который был доступен для всех. В 40-е экспозиция музея  была эвакуирована. После войны музей стал госдачей, потом в нём открыли лечебный корпус санатория 4-го медицинского управления. И только в 1989 году общественникам удалось вернуть в дом Ришелье музей Пушкина. 

Планировалось, что это будет грандиозный музей. Но распался СССР, а Пушкин независимой Украине оказался не сильно нужен. Коммерческие структуры неоднократно пытались выжить музей из здания. Дело в том, после развала СССР оно оказалось на территории частного санатория. Сюда приезжали лечиться, отдыхать высшие чиновники Незалежной. Но сотрудники музея устояли. 

 После возвращения Крыма в Россию, или как говорит директор музея Наталья Богданова, после «прекращения оккупации», у музейщиков снова воскресли надежды на счастливое будущее. Ведь Пушкин для России – это всё. Но прошел уже год. Музей получает средства из бюджета только на зарплату немногочисленным сотрудникам и оплату коммунальных услуг. Ремонт здания с более чем  двухсотлетней историей музейщики делают сами, помогают волонтёры, скидываются на краску, что-то ремонтируют. А в одной из комнат музея, как в церкви, стоит ящик для пожертвований.

Более того, сам музей находится за металлическим забором и свободный доступ  к нему закрыт. Так что жители и гости полуострова даже не могут посмотреть на здания внешне – не пускают охранники частного санатория. За туристами «по звонку» и только в рабочее время сюда приходят  сотрудники музея, а парк, по которому почти 200 лет назад гулял Пушкин, и кипарис, которого поэт прозвал своим другом, теперь собственность того же санатория.

Единственное, что в Гурзуфе остаётся открытым для почитателя пушкинского таланта – это природа, которую видел великий поэт. Посёлок Гурзуф хоть и сильно изменился со времен 19 века, сохранил свою уникальную безмятежную атмосферу. Здесь нет многоэтажек, часть извилистых улиц выложена брусчаткой. А сидя на берегу спокойного голубого моря, здесь можно так же, как и Пушкин почти 200 лет назад, смотреть на горы, море, слушать чаек, вдыхать аромат названного поэтом «душистым» леса и объедаться виноградом.