Объявление на стене расплылось, словно его затянуло пленкой скользящей теплой воды; Экельс почувствовал, как веки, смыкаясь, на долю секунды прикрыли зрачки, но и в мгновенном мраке горели буквы:
А/О САФАРИ ВО ВРЕМЕНИ
ОРГАНИЗУЕМ САФАРИ В ЛЮБОЙ ГОД ПРОШЛОГО
ВЫ ВЫБИРАЕТЕ ДОБЫЧУ
МЫ ДОСТАВЛЯЕМ ВАС НА МЕСТО
ВЫ УБИВАЕТЕ ЕЕ
В глотке Экельса скопилась теплая слизь; он судорожно глотнул. Мускулы вокруг рта растянули губы в улыбку, когда он медленно поднял руку, в которой покачивался чек на десять тысяч долларов, предназначенный для человека за конторкой.
— Вы гарантируете, что я вернусь из сафари живым?
— Мы ничего не гарантируем, — ответил служащий, — кроме динозавров. — Он повернулся. — Вот мистер Тревис, он будет вашим проводником в Прошлое. Он скажет вам, где и когда стрелять. Если скажет «не стрелять», значит — не стрелять. Не выполните его распоряжения, по возвращении заплатите штраф — еще десять тысяч, кроме того, ждите неприятностей от правительства.
В дальнем конце огромного помещения конторы Экельс видел нечто причудливое и неопределенное, извивающееся и гудящее, переплетение проводов и стальных кожухов, переливающийся яркий ореол — то оранжевый, то серебристый, то голубой. Гул был такой, словно само Время горело на могучем костре, словно все годы, все даты летописей, все дни свалили в одну кучу и подожгли.
Одно прикосновение руки — и тотчас это горение послушно даст задний ход. Экельс помнил каждое слово объявления. Из пепла и праха, из пыли и золы восстанут, будто золотистые саламандры, старые годы, зеленые годы, розы усладят воздух, седые волосы станут черными, исчезнут морщины и складки, все и вся повернет вспять и станет семенем, от смерти ринется к своему истоку, солнца будут всходить на западе и погружаться в зарево востока, луны будут убывать с другого конца, все и вся уподобится цыпленку, прячущемуся в яйцо, кроликам, ныряющим в шляпу фокусника, все и вся познает новую смерть, смерть семени, зеленую смерть, возвращения в пору, предшествующую зачатию. И это будет сделано одним лишь движением руки…
— Черт возьми, — выдохнул Экельс; на его худом лице мелькали блики света от Машины — Настоящая Машина времени! — Он покачал головой. — Подумать только. Закончись выборы вчера иначе, и я сегодня, быть может, пришел бы сюда спасаться бегством. Слава богу, что победил Кейт. В Соединенных Штатах будет хороший президент.
— Вот именно, — отозвался человек за конторкой. — Нам повезло. Если бы выбрали Дойчера, не миновать нам жесточайшей диктатуры. Этот тип против всего на свете — против мира, против веры, против человечности, против разума. Люди звонили нам и справлялись — шутя, конечно, а впрочем… Дескать, если Дойчер будет президентом, нельзя ли перебраться в 1492 год. Да только не наше это дело — побеги устраивать. Мы организуем сафари. Так или иначе, Кейт — президент, и у вас теперь одна забота…
— …убить моего динозавра, — закончил фразу Экельс.
— Tyrannosaurus rex. Громогласный Ящер, отвратительнейшее чудовище в истории планеты. Подпишите вот это. Что бы с вами ни произошло, мы не отвечаем. У этих динозавров зверский аппетит.
Экельс вспыхнул от возмущения.
— Вы пытаетесь испугать меня?
— По чести говоря, да. Мы вовсе не желаем отправлять в прошлое таких, что при первом же выстреле ударяются в панику. В том году погибло шесть руководителей и дюжина охотников. Мы предоставляем вам случай испытать самое чертовское приключение, о каком только может мечтать настоящий охотник. Путешествие на шестьдесят миллионов лет назад и величайшая добыча всех времен! Вот ваш чек. Порвите его.
Мистер Экельс долго, смотрел на чек. Пальцы его дрожали.
— Ни пуха, ни пера, — сказал человек за конторкой. — Мистер Тревис, займитесь клиентом.
Неся ружья в руках, они молча прошли через комнату к Машине, к серебристому металлу и рокочущему свету.
Сперва день, затем ночь, опять день, опять ночь; потом день — ночь, день — ночь, день. Неделя, месяц, год, десятилетие! 2055 год. 2019, 1999! 1957! Мимо! Машина ревела.
Они надели кислородные шлемы, проверили наушники.
Экельс качался на мягком сиденье — бледный, зубы стиснуты Он ощутил судорожную дрожь в руках, посмотрел вниз и увидел, как его пальцы сжали новое ружье. В машине было еще четверо. Тревис — руководитель сафари, его помощник Лесперанс и два охотника — Биллингс и Кремер. Они сидели, глядя друг на друга, а мимо, точно вспышки молний, проносились годы.
— Это ружье может убить динозавра? — вымолвили губы Экельса.
— Если верно попадешь, — ответил в наушниках Тревис. — У некоторых динозавров два мозга: один в голове, другой ниже по позвоночнику. Таких мы не трогаем. Лучше не злоупотреблять своей счастливой звездой. Первые две пули в глаза, если сумеете, конечно. Ослепили, тогда бейте в мозг.
Машина взвыла. Время было словно кинолента, пущенная обратным ходом. Солнца летели вспять, за ними мчались десятки миллионов лун.
— Господи, — произнес Экельс. — Все охотники, когда-либо жившие на свете, позавидовали бы нам сегодня. Тут тебе сама Африка покажется Иллинойсом.
Машина замедлила ход, вой сменился ровным гулом. Машина остановилась.
Солнце остановилось на небе.
Мгла, окружавшая Машину, рассеялась, они были в древности, глубокой-глубокой древности, три охотника и два руководителя, у каждого на коленях ружье — голубой вороненый ствол.
— Христос еще не родился, — сказал Тревис. — Моисей не ходил еще на гору беседовать с богом. Пирамиды лежат в земле, камни для них еще не обтесаны и не сложены. Помните об этом. Александр, Цезарь, Наполеон, Гитлер — никого из них нет.
Они кивнули.
— Вот, — мистер Тревис указал пальцем, — вот джунгли за шестьдесят миллионов две тысячи пятьдесят пять лет до президента Кейта.
Он показал на металлическую тропу, которая через распаренное болото уходила в зеленые заросли, извиваясь между огромными папоротниками и пальмами.
— А это, — объяснил он, — Тропа, проложенная здесь для охотников Компанией. Она парит над землей на высоте шести дюймов. Не задевает ни одного дерева, ни одного цветка, ни одной травинки. Сделана из антигравитационного металла. Ее назначение — изолировать вас от этого мира прошлого, чтобы вы ничего не коснулись. Держитесь Тропы. Не сходите с нее. Повторяю: не сходите с нее. Ни при каких обстоятельствах! Если свалитесь с нее — штраф. И не стреляйте ничего без нашего разрешения.
— Почему? — спросил Экельс.
Они сидели среди древних зарослей. Ветер нес далекие крики птиц, нес запах смолы и древнего соленого моря, запах влажной травы и кроваво-красных цветов.
— Мы не хотим изменять Будущее. Здесь, в Прошлом, мы незваные гости. Правительство не одобряет наши экскурсии. Приходится платить немалые взятки, чтобы нас не лишили концессии Машина времени — дело щекотливое. Сами того не зная, мы можем убить какое-нибудь важное животное, пичугу, жука, раздавить цветок и уничтожить важное звено в развитии вида.
— Я что-то не понимаю, — сказал Экельс.
— Ну так слушайте, — продолжал Тревис. — Допустим, мы случайно убили здесь мышь. Это значит, что всех будущих потомков этой мыши уже не будет — верно?
— Да.
— Не будет потомков от потомков от всех ее потомков! Значит, неосторожно ступив ногой, вы уничтожаете не одну, и не десяток, и не тысячу, а миллион — миллиард мышей!
— Хорошо, они сдохли, — согласился Экельс. — Ну и что?
— Что? — Тревис презрительно фыркнул. — А как с лисами, для питания которых нужны были именно эти мыши? Не хватит десяти мышей — умрет одна лиса. Десятью лисами меньше — подохнет от голода лев. Одним львом меньше — погибнут всевозможные насекомые и стервятники, сгинет неисчислимое множество форм жизни. И вот итог: через пятьдесят девять миллионов лет пещерный человек, один из дюжины, населяющей весь мир, гонимый голодом, выходит на охоту за кабаном или саблезубым тигром. Но вы, друг мой, раздавив одну мышь, тем самым раздавили всех тигров в этих местах. И пещерный человек умирает от голода. А этот человек, заметьте себе, не просто один человек, нет! Это целый будущий народ. Из его чресел вышло бы десять сыновей. От них произошло бы сто — и так далее, и возникла бы целая цивилизация. Уничтожьте одного человека — и вы уничтожите целое племя, народ, историческую эпоху. Это все равно что убить одного из внуков Адама. Раздавите ногой мышь — это будет равносильно землетрясению, которое исказит облик всей земли, в корне изменит наши судьбы. Гибель одного пещерного человека — смерть миллиарда его потомков, задушенных во чреве. Может быть, Рим не появится на своих семи холмах. Европа навсегда останется глухим лесом, только в Азии расцветет пышная жизнь. Наступите на мышь — и вы сокрушите пирамиды. Наступите на мышь — и вы оставите на Вечности вмятину величиной с Великий Каньон. Не будет королевы Елизаветы, Вашингтон не перейдет Делавер. Соединенные Штаты вообще не появятся. Так что будьте осторожны. Держитесь тропы. Никогда не сходите с нее!
— Понимаю, — сказал Экельс. — Но тогда, выходит, опасно касаться даже травы?
— Совершенно верно. Нельзя предсказать, к чему приведет гибель того или иного растения. Малейшее отклонение сейчас неизмеримо возрастет за шестьдесят миллионов лет. Разумеется, не исключено, что наша теория ошибочна. Быть может, мы не в состоянии повлиять на Время. А если и в состоянии — то очень незначительно. Скажем, мертвая мышь ведет к небольшому отклонению в мире насекомых, дальше — к угнетению вида, еще дальше — к неурожаю, депрессии, голоду, наконец, к изменениям социальным. А может быть, итог будет совсем незаметным — легкое дуновение, шепот, волосок, пылинка в воздухе, такое, что сразу не увидишь. Кто знает? Кто возьмется предугадать? Мы не знаем — только гадаем. И покуда нам не известно совершенно точно, что наши вылазки во Времени для истории — гром или легкий шорох, надо быть чертовски осторожным. Эта Машина, эта Тропа, ваша одежда, вы сами, как вам известно, — все обеззаражено. И назначение этих кислородных шлемов — помешать нам внести в древний воздух наши бактерии.
— Но откуда мы знаем, каких зверей убивать?
— Они помечены красной краской, — ответил Тревис. — Сегодня, перед нашей отправкой, мы послали сюда на Машине Лесперанса. Он побывал как раз в этом времени и проследил за некоторыми животными.
— Изучал их?
— Вот именно, — отозвался Лесперанс. — Я прослеживаю всю их жизнь и отмечаю, какие особи живут долго. Таких очень мало. Сколько раз они спариваются. Редко… Жизнь коротка. Найдя зверя, которого подстерегает смерть под упавшим деревом или в асфальтовом озере, я отмечаю час, минуту, секунду, когда он гибнет. Затем стреляю красящей пулей. Она оставляет на коже красную метку. Когда экспедиция отбывает в Прошлое, я рассчитываю все так, чтобы мы явились минуты за две до того, как животное все равно погибнет. Так что мы убиваем только те особи, у которых нет будущего, которым и без того уже не спариться. Видите, насколько мы осторожны?
— Но если вы утром побывали здесь, — взволнованно заговорил Экельс, — то должны были встретить нас, нашу экспедицию! Как она прошла? Успешно? Все остались живы?
Тревис и Лесперанс переглянулись.
— Это был бы парадокс, — сказал Лесперанс. — Такой путаницы, чтобы человек встретил самого себя, Время не допускает. Если возникает такая опасность. Время делает шаг в сторону. Вроде того, как самолет проваливается в воздушную яму. Вы заметили, как Машину тряхнуло перед самой нашей остановкой? Это мы миновали самих себя по пути обратно в Будущее. Но мы не видели ничего. Поэтому невозможно сказать, удалась ли наша экспедиция, уложили ли мы зверя, вернулись ли мы — вернее, вы, мистер Экельс, — обратно живые.
Экельс бледно улыбнулся.
— Ну, все, — отрезал Тревис. — Встали!
Пора было выходить из Машины.
Джунгли были высокие, и джунгли были широкие, и джунгли были навеки всем миром. Воздух наполняли звуки, словно музыка, словно паруса бились в воздухе — это летели, будто исполинские летучие мыши из кошмара, из бреда, махая огромными, как пещерный свод, серыми крыльями, птеродактили. Экельс, стоя на узкой Тропе, шутя прицелился.
— Эй, бросьте! — скомандовал Тревис. — Даже в шутку не цельтесь, черт бы вас побрал! Вдруг выстрелит…
Экельс покраснел.
— Где же наш Tyrannosaurus rex?
Лесперанс взглянул на свои часы.
— На подходе. Мы встретимся ровно через шестьдесят секунд. И ради бога — не прозевайте красное пятно. Пока не скажем, не стрелять. И не сходите с Тропы. Не сходите с тропы!
Они шли навстречу утреннему ветерку.
— Странно, — пробормотал Экельс. — Перед нами — шестьдесят миллионов лет. Выборы прошли. Кейт стал президентом. Все празднуют победу. А мы — здесь, все эти миллионы лет словно ветром сдуло, их нет. Всего того, что заботило нас на протяжении нашей жизни, еще нет и в помине, даже в проекте.
— Приготовиться! — скомандовал Тревис. — Первый выстрел ваш, Экельс. Биллингс — второй номер. За ним — Кремер.
— Я охотился на тигров, кабанов, буйволов, слонов, но видит бог — это совсем другое дело, — произнес Экельс. — Я дрожу, как мальчишка.
— Тихо, — сказал Тревис.
Все остановились.
Тревис поднял руку.
— Впереди, — прошептал он. — В тумане. Он там. Встречайте Его Королевское Величество.
Безбрежные джунгли были полны щебета, шороха, бормотанья, вздохов.
Вдруг все смолкло, точно кто-то затворил дверь.
Тишина.
Раскат грома.
Из мглы ярдах в ста впереди появился Tyrannosaurus rex.
— Силы небесные, — пролепетал Экельс.
— Тсс!
Оно шло на огромных, лоснящихся, пружинящих, мягко ступающих ногах.
Оно за тридцать футов возвышалось над лесом — великий бог зла, прижавший хрупкие руки часовщика к маслянистой груди рептилии. Ноги — могучие поршни, тысяча фунтов белой кости, оплетенные тугими каналами мышц под блестящей морщинистой кожей, подобной кольчуге грозного воина. Каждое бедро — тонна мяса, слоновой кости и кольчужной стали. А из громадной вздымающейся грудной клетки торчали две тонкие руки, руки с пальцами, которые могли подобрать и исследовать человека, будто игрушку. Извивающаяся змеиная шея легко вздымала к небу тысячекилограммовый каменный монолит головы. Разверстая пасть обнажала частокол зубов-кинжалов. Вращались глаза — страусовые яйца, не выражая ничего, кроме голода. Оно сомкнуло челюсти в зловещем оскале. Оно побежало, и задние ноги смяли кусты и деревья, и когти вспороли сырую землю, оставляя следы шестидюймовой глубины. Оно бежало скользящим балетным шагом, неправдоподобно уверенно и легко для десятитонной махины. Оно настороженно вышло на залитую солнцем прогалину и пощупало воздух своими красивыми чешуйчатыми руками.
— Господи! — Губы Экельса дрожали. — Да оно, если вытянется, луну достать может.
— Тсс! — сердито зашипел Тревис. — Он еще не заметил нас.
— Его нельзя убить. — Экельс произнес это спокойно, словно заранее отметал все возражения. Он взвесил показания очевидцев и вынес окончательное решение. Ружье в его руках было словно пугач. — Идиоты, и что нас сюда принесло… Это же невозможно.
— Молчать! — рявкнул Тревис.
— Кошмар…
— Кру-гом! — скомандовал Тревис. — Спокойно возвращайтесь в Машину. Половина суммы будет вам возвращена.
— Я не ждал, что оно окажется таким огромным, — сказал Экельс. — Одним словом, просчитался. Нет, я участвовать не буду.
— Оно заметило нас!
— Вон красное пятно на груди!
Громогласный Ящер выпрямился. Его бронированная плоть сверкала, словно тысяча зеленых монет. Монеты покрывала жаркая слизь. В слизи копошились мелкие козявки, и все тело переливалось, будто по нему пробегали волны, даже когда чудовище стояло неподвижно. Оно глухо дохнуло. Над поляной повис запах сырого мяса.
— Помогите мне уйти, — сказал Экельс. — Раньше все было иначе. Я всегда знал, что останусь жив. Были надежные проводники, удачные сафари, никакой опасности. На сей раз я просчитался. Это мне не по силам. Признаюсь. Орешек мне не по зубам.
— Не бегите, — сказал Лесперанс. — Повернитесь кругом. Спрячьтесь в Машине.
— Да. — Казалось, Экельс окаменел. Он поглядел на свои ноги, словно пытался заставить их двигаться. Он застонал от бессилия.
— Экельс!
Он сделал шаг — другой, зажмурившись, волоча ноги.
— Не в ту сторону!
Едва он двинулся с места, как чудовище с ужасающим воем ринулось вперед. Сто ярдов оно покрыло за четыре секунды. Ружья взметнулись вверх и дали залп. Из пасти зверя вырвался ураган, обдав людей запахом слизи и крови. Чудовище взревело, его зубы сверкали на солнце.
Не оглядываясь, Экельс слепо шагнул к краю Тропы, сошел с нее и, сам того не сознавая, направился в джунгли; ружье бесполезно болталось в руках. Ступни тонули в зеленом мху, ноги влекли его прочь, он чувствовал себя одиноким и далеким от того, что происходило за его спиной.
Снова затрещали ружья. Выстрелы потонули в громовом реве ящера. Могучий хвост рептилии дернулся, точно кончик бича, и деревья взорвались облаками листьев и веток. Чудовище протянуло вниз свои руки ювелира — погладить людей, разорвать их пополам, раздавить, как ягоды, и сунуть в пасть, в ревущую глотку! Глыбы глаз очутились возле людей. Они увидели свое отражение. Они открыли огонь по металлическим векам и пылающим черным зрачкам.
Словно каменный идол, словно горный обвал, рухнул. Tyrannosaurus rex.
Рыча, он цеплялся за деревья и валил их. Зацепил и смял металлическую Тропу. Люди бросились назад, отступая. Десять тонн холодного мяса, как утес, грохнулись оземь. Ружья дали еще залп. Чудовище ударило бронированным хвостом, щелкнуло змеиными челюстями и затихло. Из горла фонтаном била кровь. Где-то внутри лопнул бурдюк с жидкостью, и зловонный поток захлестнул охотников. Они стояли неподвижно, облитые чем-то блестящим, красным.
Гром смолк.
В джунглях воцарилась тишина. После обвала — зеленый покой. После кошмара — утро.
Биллингс и Кремер сидели на Тропе; им было плохо. Тревис и Лесперанс стояли рядом, держа дымящиеся ружья и чертыхаясь.
Экельс, весь дрожа, лежал ничком в Машине Времени. Каким-то образом он выбрался обратно на Тропу и добрел до Машины.
Подошел Тревис, глянул на Экельса, достал из ящика марлю и вернулся к тем, что сидели на Тропе.
— Оботритесь.
Они стерли со шлемов кровь. И тоже принялись чертыхаться. Чудовище лежало неподвижно. Гора мяса, из недр которой доносилось бульканье, вздохи — это умирали клетки, органы переставали действовать, и соки последний раз текли по своим ходам, все отключалось, навсегда выходя из строя. Точно вы стояли возле разбитого паровоза или закончившего рабочий день парового катка — все клапаны открыты или плотно зажаты. Затрещали кости: вес мышц, ничем не управляемый — мертвый вес, — раздавил тонкие руки, притиснутые к земле. Колыхаясь, оно приняло покойное положение.
Вдруг снова грохот. Высоко над ними сломался исполинский сук. С гулом он обрушился на безжизненное чудовище, как бы окончательно утверждая его гибель.
— Так. — Лесперанс поглядел на часы. — Минута в минуту. Это тот самый сук, который должен был его убить. — Он обратился к двум охотникам. — Фотография трофея вам нужна?
— Что?
— Мы не можем увозить добычу в Будущее. Туша должна лежать здесь, на своем месте, чтобы ею могли питаться насекомые, птицы, бактерии. Равновесие нарушать нельзя. Поэтому добычу оставляют. Но мы можем сфотографировать вас возле нее.
Охотники сделали над собой усилие, пытаясь думать, но сдались, тряся головой.
Они послушно дали отвести себя в Машину. Устало опустились на сиденья. Тупо оглянулись на поверженное чудовище — немой курган. На остывающей броне уже копошились золотистые насекомые, сидели причудливые птицеящеры.
Внезапный шум заставил охотников оцепенеть: на полу Машины, дрожа, сидел Экельс.
— Простите меня, — сказал он.
— Встаньте! — рявкнул Тревис.
Экельс встал.
— Ступайте на Тропу, — скомандовал Тревис. Он поднял ружье. — Вы не вернетесь с Машиной. Вы останетесь здесь!
Лесперанс перехватил руку Тревиса.
— Постой…
— А ты не суйся! — Тревис стряхнул его руку. — Из-за этого подонка мы все чуть не погибли. Но главное даже не это. Нет, черт возьми, ты погляди на его башмаки! Гляди! Он соскочил с Тропы. Понимаешь, чем это нам грозит? Один бог знает, какой штраф нам прилепят! Десятки тысяч долларов! Мы гарантируем, что никто не сойдет с Тропы. Он сошел. Идиот чертов! Я обязан доложить правительству. И нас могут лишить концессии на эти сафари. А какие последствия будут для Времени, для Истории?!
— Успокойся, он набрал на подошвы немного грязи — только и всего.
— Откуда мы можем знать? — крикнул Тревис. — Мы ничего не знаем! Это же все сплошная загадка! Шагом марш, Экельс!
Экельс полез в карман.
— Я заплачу сколько угодно. Сто тысяч долларов! Тревис покосился на чековую книжку и плюнул.
— Ступайте! Чудовище лежит возле Тропы. Суньте ему руки по локоть в пасть. Потом можете вернуться к нам.
— Это несправедливо!
— Зверь мертв, ублюдок несчастный. Пули! Пули не должны оставаться здесь, в Прошлом. Они могут повлиять на развитие. Вот вам нож. Вырежьте их!
Джунгли опять пробудились к жизни и наполнились древними шорохами, птичьими голосами. Экельс медленно повернулся и остановил взгляд на доисторической падали, глыбе кошмаров и ужасов. Наконец, словно лунатик, побрел по Тропе.
Пять минут спустя он, дрожа всем телом, вернулся к Машине, его руки были по локоть красны от крови.
Он протянул вперед обе ладони. На них блестели стальные пули. Потом он упал. Он лежал там, где упал недвижимый.
— Напрасно ты его заставил это делать, — сказал Лесперанс.
— Напрасно! Об этом рано судить. — Тревис толкнул неподвижное тело. — Не помрет. Больше его не потянет за такой добычей. А теперь, — он сделал вялый жест рукой, — включай. Двигаемся домой.
1492. 1776. 1812
Они умыли лицо и руки. Они сняли заскорузлые от крови рубахи, брюки и надели все чистое. Экельс пришел в себя, но сидел молча. Тревис добрых десять минут в упор смотрел на него.
— Не глядите на меня, — вырвалось у Экельса. — Я ничего не сделал.
— Кто знает.
— Я только соскочил с Тропы и вымазал башмаки глиной. Чего вы от меня хотите? Чтобы я вас на коленях умолял?
— Это не исключено. Предупреждаю Вас, Экельс, может еще случиться, что я вас убью. Ружье заряжено.
— Я не виноват. Я ничего не сделал.
1999. 2000. 2055.
Машина остановилась.
— Выходите, — скомандовал Тревис.
Комната была такая же, как прежде. Хотя нет, не совсем такая же. Тот же человек сидел за той же конторкой. Нет, не совсем тот же человек, и конторка не та же.
Тревис быстро обвел помещение взглядом.
— Все в порядке? — буркнул он.
— Конечно. С благополучным возвращением!
Но настороженность не покидала Тревиса. Казалось, он проверяет каждый атом воздуха, придирчиво исследует свет солнца, падающий из высокого окна.
— О’кей, Экельс, выходите. И больше никогда не попадайтесь мне на глаза.
Экельс будто окаменел.
— Ну? — поторопил его Тревис. — Что вы там такое увидели?
Экельс медленно вдыхал воздух — с воздухом что-то произошло, какое-то химическое изменение, настолько незначительное, неуловимое, что лишь слабый голос подсознания говорил Экельсу о перемене. И краски — белая, серая, синяя, оранжевая, на стенах, мебели, в небе за окном — они… они… да: что с ними случилось? А тут еще это ощущение. По коже бегали мурашки. Руки дергались. Всеми порами тела он улавливал нечто странное, чужеродное. Будто где-то кто-то свистнул в свисток, который слышат только собаки. И его тело беззвучно откликнулось. За окном, за стенами этого помещения, за спиной человека (который был не тем человеком) у перегородки (которая была не той перегородкой) — целый мир улиц и людей. Но как отсюда определить, что это за мир теперь, что за люди? Он буквально чувствовал, как они движутся там, за стенами, — словно шахматные фигурки, влекомые сухим ветром…
Зато сразу бросалось в глаза объявление на стене, объявление, которое он уже читал сегодня, когда впервые вошел сюда.
Что-то в нем было не так.
А/О СОФАРИ ВОВРЕМЕНИ
АРГАНИЗУЕМ СОФАРИ ВЛЮБОЙ ГОД ПРОШЛОГО
ВЫ ВЫБЕРАЕТЕ ДАБЫЧУ
МЫ ДАСТАВЛЯЕМ ВАС НАМЕСТО
ВЫ УБЕВАЕТЕ ЕЕ
Экельс почувствовал, что опускается на стул. Он стал лихорадочно скрести грязь на башмаках. Его дрожащая рука подняла липкий ком.
— Нет, не может быть! Из-за такой малости… Нет!
На комке было отливающее зеленью, золотом и чернью пятно — бабочка, очень красивая… мертвая.
— Из-за такой малости! Из-за бабочки! — закричал Экельс.
Она упала на пол — изящное маленькое создание, способное нарушить равновесие, повалились маленькие костяшки домино… большие костяшки… огромные костяшки, соединенные цепью неисчислимых лет, составляющих Время. Мысли Экельса смещались. Не может быть, чтобы она что-то изменила. Мертвая бабочка — и такие последствия? Невозможно!
Его лицо похолодело Непослушными губами он вымолвил:
— Кто… кто вчера победил на выборах?
Человек за конторкой хихикнул.
— Шутите? Будто не знаете! Дойчер, разумеется! Кто же еще? Уж не этот ли хлюпик Кейт? Теперь у власти железный человек! — Служащий опешил. — Что это с вами?
Экельс застонал. Он упал на колени. Дрожащие пальцы протянулись к золотистой бабочке.
— Неужели нельзя, — молил он весь мир, себя, служащего, Машину, — вернуть ее туда, оживить ее? Неужели нельзя начать все сначала? Может быть…
Он лежал неподвижно. Лежал, закрыв глаза, дрожа, и ждал. Он отчетливо слышал тяжелое дыхание Тревиса, слышал, как Тревис поднимает ружье и нажимает курок.
И грянул гром.
Принято считать, что главной мыслью известного рассказа Рэя Брэдбери «И грянул гром…» якобы является идея, что все явления связаны во времени жесткой причинной связью.
Именно эту трактовку рассказа распространяет Википедия среди миллионов пользователей интернета:
«Экельс, охотник-любитель, за большие деньги отправляется на сафари в мезозойскую эру вместе с ещё несколькими охотниками. Однако охота на динозавров обставлена жёсткими условиями: убить можно только то животное, которое должно и без этого вот-вот погибнуть (например, убитое сломавшимся деревом), а возвращаясь, необходимо уничтожить все следы своего пребывания (в том числе вытащить из тела животного пули), чтобы не внести изменения в будущее. Люди находятся на антигравитационной тропе, чтобы случайно не задеть даже травинку, поскольку это может внести непредсказуемые потрясения в историю. Руководитель сафари Тревис предупреждает:
Раздавите ногой мышь — это будет равносильно землетрясению, которое исказит облик всей Земли, в корне изменит наши судьбы. Гибель одного пещерного человека — смерть миллиарда его потомков, задушенных во чреве. Может быть, Рим не появится на своих семи холмах. Европа навсегда останется глухим лесом, только в Азии расцветёт пышная жизнь. Наступите на мышь — и вы сокрушите пирамиды. Наступите на мышь — и вы оставите на Вечности вмятину величиной с Великий каньон. Не будет королевы Елизаветы, Вашингтон не перейдёт Делавер. Соединенные Штаты вообще не появятся. Так что будьте осторожны. Держитесь тропы. Никогда не сходите с неё!
Во время охоты Экельс, увидев тираннозавра, впадает в панику и сходит с тропы. После возвращения в своё время охотники неожиданно обнаруживают, что их мир изменился: иная орфография языка, у власти вместо президента-либерала стоит диктатор. Причина этой катастрофы тут же выясняется: Экельс, сойдя с тропы, случайно раздавил бабочку. Тревис поднимает ружьё. Щелкает предохранитель. Последняя фраза повторяет название рассказа: «…И грянул гром».
ЗНАЧЕНИЕ
Рассказ часто цитируется в работах по теории хаоса, поскольку иллюстрирует так называемый эффект бабочки. Однако, этот термин появился позже и не связан с бабочкой, раздавленной Экельсом, термин закрепился после опубликования в 60-х годах научной работы Эдварда Лоренца под названием «Предсказуемость: может ли взмах крыльев бабочки в Бразилии вызвать торнадо в Техасе?»»
https://ru.wikipedia.org/wiki/%C8_%E3%F0%FF%ED%F3%EB_%E3%F0%EE%EC
Неужели Рэй Брэдбери действительно посвятил свой рассказ изложению и популяризации принципа механистического детерминизма?
Отнюдь. Этот «научно-фантастический» рассказ на самом деле — политико-философская притча. Тираннозавр, которого испугался Экельс, — символ тирании. Не убитая бабочка, а страх перед тиранией позволяет диктаторам приходить к власти. Страх «маленького человека» (Экельса) помог фашисту Дойчеру стать президентом Америки. Только в этом смысле убийство Экельса Тревисом выглядит мотивированным.
Значит, уже в начале 50-х Брэдбери видел угрозу фашизма в США.
Вот этот, казалось бы, лежащий на поверхности притчевый смысл рассказа то ли ускользает от его интерпретаторов по причине их политической незрелости, то ли намеренно ими игнорируется.
«И гря́нул гро́м» (англ. A Sound of Thunder) — знаменитый научно-фантастический рассказ американского писателя Рэя Брэдбери. Впервые опубликован 28 июня 1952 года в журнале Collier’s. Занимает первое место по количеству переизданий среди всех научно-фантастических рассказов, согласно информации журнала Locus. На русском языке впервые опубликован в 1965 году. Рассказ часто цитируется в работах по теории хаоса, поскольку иллюстрирует так называемый эффект бабочки.
Однако этот термин появился позже и не связан с бабочкой, раздавленной Экельсом.
Термин закрепился после того, как в 1972 г. Эдвард Лоренц забыл дать тему доклада на собрании Американской ассоциации продвижения науки,
и её сформулировал метеоролог Филип Мерилис: «Предсказуемость: Если бабочка взмахнет крыльями в Бразилии, начнется ли торнадо в Техасе?»
Телесериал «Театр Рэя Брэдбери» (1985—1992; в одной из серий).
По мотивам рассказа в 2005 году снят одноимённый фильм.
Идея фильма «Эффект бабочки» (2004) берёт начало из рассказа
Сюжет рассказа пародируется в мультсериале «Симпсоны» (эпизод «Время и наказание») и в советском мультфильме «На задней парте» (2-й выпуск).
Сюжет рассказа упомянут в повести Кира Булычёва «100 лет тому вперёд» одним из персонажей (без названия и автора).
Сюжет рассказа упомянут в рассказе К. Булычева «Как его узнать?» (из серии «Великий Гусляр»). Пенсионер Ложкин говорит о путешественниках во времени:
«Только надо будет строго соблюдать правила движения. Я читал, что происходит, если нарушишь. Однажды в мезозойскую эру бабочку задавили, а в результате в Америке не того президента выбрали».)
Сюжет, название и автор рассказа упоминаются в книге Стивена Кинга «11/22/63».
Чешуекрылые, к которым относятся бабочки, во время действия рассказа были представлены мелкими существами,
в отличие от похожих на них каллиграмматид из другого отряда, которых иногда называют «бабочками юрского периода»,
и главный герой тогда вряд ли имел шанс наступить на кого-то из чешуекрылых крупнее моли[2].
«Бабочки» юрского периода https://www.nkj.ru/archive/articles/29099/
Эффект бабочки
Эффект бабочки — термин в естественных науках, обозначающий свойство некоторых хаотичных систем:
незначительное влияние на систему может иметь большие и непредсказуемые последствия где-нибудь в другом месте и в другое время.
Детерминированно-хаотические системы чувствительны к малым воздействиям.
В хаотическом мире трудно предсказать, какие вариации возникнут в данное время и в данном месте, ошибки и неопределённость нарастают экспоненциально с течением времени.
Эдвард Лоренц (1917—2008) назвал это явление «эффектом бабочки»: бабочка, взмахивающая крыльями в Айове, может вызвать лавину эффектов, которые могут достигнуть высшей точки
в дождливый сезон в Индонезии
(«эффект бабочки» вызывает и аллюзию к рассказу 1952 года Р. Брэдбери «И грянул гром», где гибель бабочки в далёком прошлом изменяет мир очень далекого будущего;
также можно увидеть аллюзию к сказке братьев Гримм «Вошка и блошка», где ожог главной героини в итоге приводит ко всемирному потопу).
«Небольшие различия в начальных условиях рождают огромные различия в конечном явлении… Предсказание становится невозможным» (А. Пуанкаре, по: Хорган, 2001).
Значение бабочки: почему «эффект бабочки» так любим массовой культурой и в то же время интерпретируется ей совершенно неверно.
https://naked-science.ru/article/column/znachenie-babochki
Попав в массовую культуру, эффект бабочки превратился в метафору, означающую, что существуют, казалось бы, незначительные моменты, которые меняют историю и формируют судьбы. Сначала такие «незначительные» события сложно распознать, но впоследствии они формируют целую нить причин и следствий, и уже в ретроспективе становятся очевидными, меняя курс одной человеческой жизни или мировой истории в целом.
Во времена моей молодости не было терминов must have и must read. Но понятия были. И по этим понятиям (а не по закону школьной программы) книги Рэя Брэдбери относились к must read любого приличного человека.
Мы их читали. Читали, потому что немного снобистски относили себя к классу приличных людей, и потому что читать их было интересно. Размышляли над ними, потому что они заставляли думать, пришпоривали воображение. История не терпит сослагательного наклонения, но как часто, вспоминая «И грянул гром», мы предавались мысленной игре изменения настоящего с помощью бабочки в прошлом. С возрастом такая бабочка становилась все более необходимой, да только в том самом прошлом ее невозможно поймать…
Мы обсуждали. Да, «451 градус по Фаренгейту» признавался романом классным и крутым, но абсолютно фантастическим, точнее — фантазийным. Не было в те времена оснований для подобного прогноза: развития общества, интеллектуального развития человека — по крайней мере, у нас.
Вспоминаю себя в ту пору.
…Сборы в поездку. Начиная с пятилетнего возраста, первым
делом укладываю в чемодан несколько книг — боюсь остаться морально
незащищенной, остаться без поддержки, да и без самого лучшего развлечения.
…Старая черно-белая фотография. Случайный любительский снимок:
мне 14 лет, рядом мой ровесник, любезно утверждавший, что я ему нравлюсь. Сидим
на траве возле какого-то забора (дело происходит летом, во время каникул), я
читаю «Юность», у него в руках скрученный в трубочку журнал «Москва». Повторяю,
снимок случайный, мы не позируем, мы даже не догадываемся, что нас фотографируют.
Литературный журнал в руках — наше обычное состояние, наше бытие.
…Обеденный перерыв в
проектном институте. Лихорадочно связываю в пачки старые чертежи, черновики
пояснительных записок, ненужные оттиски и бегу на высоченных каблуках (must have) с 10–12 килограммами бумаги в
ближайший пункт сдачи макулатуры. За 20 сданных килограммов дадут талон на
Дюма.
…Две недели до свадьбы. В 3 часа ночи спешим с женихом к книжному магазину. Перекличка в очереди на подписное издание Пушкина. Отметившись, ухожу домой, а мой будущий муж остается дежурить у магазина со списком очередников. Красный десятитомник стал нашей первой семейной покупкой.
Так жили все, ну или очень многие. Метро тех лет: в вагоне все с книгами. Популярная игра «Что? Где? Когда?» — разыгрываются книги. Самая большая гордость в доме — библиотека. Нет, конечно, не всегда домашняя библиотека служила «источником знаний». Частенько она выполняла чисто декоративную функцию. Вспоминается эпизод юности. Приятель-студент пригласил в дорогой ресторан. На мой закономерный вопрос, откуда деньги, непринужденно ответил, что сдал в «Старую книгу» мамино подписное издание Куприна. А в ответ на еще более закономерный вопрос о наказании, которое неизбежно последует за этим преступлением, сообщил, что мама пропажи не заметит, так как Куприн стоял на полке во втором ряду и его надежно загораживал Толстой из первого ряда.
Да, книги были в моде. Да мамы, подобные вышеупомянутой, осмеивались
и осуждались. Но если задуматься, это была хорошая мода. Она давала надежду,
что балбес-сын этой мамы, ежедневно натыкаясь взглядом на нетронутую первую
линию, достанет однажды томик и из чистого любопытства раскроет его. А там,
глядишь, и сожаление придет о линии поредевшей, второй.
Но не пришло. Мама из этой истории умерла. Вслед за второй
исчезла первая линия, а потом и сам книжный шкаф. Давно уже на его месте
красуется престижная плазменная панель невероятного размера по диагонали.
В моей жизни всегда были и есть книги. Я читаю хорошие книги. Только почему-то теперь они все веселые, хорошо знакомые и так называемые легкие. Но вот недавно, ни с того ни с сего, решила я перечитать «451 градус по Фаренгейту». Как говорят, попутал кто-то.
«…в ее ушах были Ракушки…»
«…между ним и Милдред всегда стояла стена. …Целых три стены… Все эти дядюшки, тетушки, двоюродные братья и сестры, племянники и племянницы, жившие в этих стенах… Он с самого начала прозвал их родственниками…»
«…о чем они говорят? Милдред не могла объяснить…»
Ох, что-то очень знакомое было в этих фразах. Не потому, что
я их читала когда-то — тогда они не были мне близки, казались фантазией. Но теперь…
Люди в наушниках — отстраненные, ушедшие в свой особый мир,
не делящие его ни с кем. Добровольные аутисты. «…в ее ушах были Ракушки…»
«Родственники» из бесконечных сериалов — такие милые, такие удобные и ненавязчивые. Они всего лишь фоном присутствуют за ужином. Но постепенно все больше приковывают внимание. И вот уже семья сидит не вокруг стола, а в ряд: чтобы удобнее было видеть. И все жуют молча, общаясь с «родственниками», боясь пропустить сказанное ими. «…о чем они говорят? Милдред не могла объяснить…»
Неужели? Да, я включаю вечером легкий сериал, просто так,
чтобы отдохнуть. Я не смотрю его неотрывно, делаю свои дела, лишь краем глаза
ловлю лица на экране. Но постепенно привыкаю к этим лицам, с удивлением
осознаю, что начинаю скучать без них. «…о
чем они говорят?» — а это не важно. Важно, что они существуют в
определенном квадрате пространства моей кухни и в отражении в большом зеркале,
которое случайно, но так удобно висит напротив телевизора. «…Целых три стены…»
Я читаю книги. Не могу заснуть, не прочитав в кровати
страниц 10–20. Но боюсь читать серьезные книги, которые разбередят душу и не
дадут заснуть. Я хочу отдохнуть. И все чаще отдых мне обеспечивают простенькие
любовные истории и легкие детективы. «…содержание
журналов, книг… снизилось до известного стандарта. Этакая универсальная жвачка».
Я привыкаю к жвачке?
Всегда считала себя особой более или менее начитанной и втайне грешила гордыней от этого осознания. Помню, как удивились мои молодые коллеги, узнав, что я читала «Войну и мир» полностью — и с удовольствием, и не один раз. А они, талантливые, перспективные инженеры, ограничились «…одной страничкой краткого пересказа… Жизнь коротка. Прежде всего работа». Да, работа всегда прежде всего. Но прочитаю ли я «Войну и мир» еще раз?
И угораздило же меня взять на ночь Брэдбери! Ведь помнила же, о чем роман! Могла догадаться, что не сработает он как таблетка снотворного! Но, чувствуя себя неуязвимой на своем интеллектуальном пьедестале, решила освежить впечатления. Освежила. Да так, что пьедестал взорвался.
И я вдруг поняла, что давно уже существую с «ракушками» в ушах, с «родственниками» в телевизоре и с заранее пережеванной кем-то липкой резинкой.
Брэдбери написал свой роман, кажется, году в 50-м прошлого века. Понимал ли он, что предсказывает будущее? Совсем недавно одна подруга рассказала, что сожгла на даче большинство книг из своей библиотеки, мешавших обновлению интерьера. Тогда я не испугалась. Я знала, что старые книги никто не купит, что библиотеки их не берут даже в дар, что на помойку таскать тяжело.
Сейчас мне стало страшно. За окном ночь. Я не сплю. Я перечитываю Брэдбери и ловлю себя на мысли, что хорошо бы сейчас рвануть в прошлое и спасти ту бабочку, которую мы когда-то раздавили. Чтобы не грянул гром.