Рассказ розги для мужа

Старый Дом

— Лёша, мы едем на дачу, я договорилась с одной женщиной у нас на заводе, она охотно разрешила нам пожить на её даче хоть всё лето. Плату она берёт чисто символическую.
— А где эта дача?
— Пока точно не знаю, где-то по Казанской дороге километров 40-50 от Москвы, она проводит нас туда, покажет дом. Ты согласен?

Ещё в 30-ых годах выделяли участки в ближнем Подмосковье, кто мог, брал их. Плата за аренду земли была мизерная. Давали ссуду на постройку. 
Выделяли неудобные земли – торфяники, мелколесье с глинистой и заболоченной почвой. И через несколько лет эти места были застроены домами, ухожены.
Городской труженик приложил все силы, чтобы снимать со своего участка урожай огурцов, томатов, зелени и прочих даров огорода. Осенью яблони и сливы давали богатый урожай, но, сколько туда было вложено во всё это изобилие.
 Дачи переходили из поколения в поколение от отца к сыну, от сына внукам. Дома ветшали и требовали постоянного обновления. Кто-то бросал дачу на произвол судьбы, годами не приезжая. Участок обрастал бурьяном, плодовые деревья засыхали, там, где раньше были грядки – растёт крапива и сныть.

Договорились встретиться в воскресение на пригородной платформе Казанского вокзала. Как договорились, приехали рано. К ним подошла сухонькая старушка. Поздоровались, назвала она себя Марья Васильевна.
Сидя в электричке, Алексей долго вспоминал, где он видел эту пожилую женщину. Наконец в памяти всплыло, что видел её в расчётной части, когда пришёл туда ругаться, почему с него взяли налог за бездетность.
Электричка останавливалась у каждого столба, и дорога казалась длинной.
— Нам выходить на следующей. Сказала Марья Васильевна, встала и вышла в тамбур. Люба и Алексей последовали за ней.
Возле станции стоял павильончик с надписью «Пиво», что весьма порадовало Лёшу, рядом был магазин «Продукты».
— Здесь я покупаю хлеб – хорошая выпечка, иногда везу в Москву, молоко, сметану и творог приносит молочница из дальней деревни, я вас с ней познакомлю. Будете брать молоко?
— Далеко ещё. Спросил Лёша.
— Минут 15 ходьбы.
Они шли по дороге – с левой стороны стояли дома с покосившимися заборами.
— Здесь уже давно никто не живёт. Хозяйка умерла, почитай, как лет пять назад, а детям дача не нужна.
По правую сторону редкое мелколесье заросшее травой.
— Грибы есть?
— Да какие тут грибы, если поганки только да валуи, не грибное это место, даже мухоморы не растут. Вот и пришли.
Ржавый замок с трудом открылся, скрипнула покосившаяся калитка, впереди тропинка, засыпанная гравием, вела к крыльцу дома.
Почерневший от времени дом, с облупившейся зелёной масляной краской, слегка покосившийся, как показалось Лёше, но ещё крепкий, стоял повернувшийся застеклённой верандой к востоку.
— Этот дом ещё мой отец строил, специально веранду к востоку пристроил, чтобы солнце заглядывало на восходе. Вон видите балкон на втором этаже, не выходите на него, может обрушиться. Две чёрные полусгнившие деревянные сваи подпирали его.
Они подошли к крыльцу, ступеньки крыльца были ещё крепкие, хозяйка отперла дверь, и они вошли в дом. Пахнуло сыростью и каким-то особенным запахом старого дома. Открыли окна, от ветра зашевелились занавески, испуганный паучок, успевший сплести паутину на занавесках, убежал под карниз.
— Вот видите, дом в запустении, вы теперь здесь хозяева, наводите порядок.
По скрипучей лестнице взобрались на второй этаж, где была одна единственная просторная комната с коврами на стенах и с большим ковром на полу.
— Обживайтесь, всё в вашем распоряжении, газ есть, ещё муж покойник, царство ему небесное, проводил, вода в доме есть на веранде, кран для полива на дворе.
— А баня есть? Спросил Лёша, за что получил удар локтем от Любы.
— Баню ему ещё подавай, обчешешься.
— Бани нет, как нет и душа, мылись в саду в тёплую погоду, воду на газу можно погреть.
Вышли в сад. Марья Васильевна подошла к засохшей яблоне. Под яблоней лежала целая куча сгнивших прошлогодних яблок.
— Засохла, лапушка. Больше тридцати лет давала яблоки, да ведь сколько, вот она и обиделась – никто за ней не ухаживал. Она обняла яблоню.
  – Ещё муж покойный сажал.
Она повела их по саду, показывая кусты смородины и крыжовника. Грядки, где росли в своё время огурцы и помидоры заросли травой.
— А это что за чудо? Восхищённо воскликнула Люба, остановившись возле громадного куста шаровидной формы с тонкими веточками, которые шевелились от лёгкого ветерка.
Она потрогала тонкие гибкие веточки с узкими листьями.
— Какие розги.
— Что вы сказали?
— Гм. Я хотела сказать, какая рогоза.
— Нет, Люба, это не рогоза, рогоза совсем другая. Это декоративная ива, мой муж ещё сажал, где он её достал – не знаю. Ей лет десять, если мне не изменяет память.
Марья Васильевна пошла, показывать сад, а Люба всё ещё стояла возле ивы, восхищаясь её тонкими и гибкими веточками.
Марья Васильевна водила Лёшу по саду, показывая все места участка, Люба присоединилась к ним, помахивая сломанной веточкой ивы.
— Это туалет, но вы сами поймёте, что это такое, это сарай, может быть, найдёте там, что вам понадобится. Ну, вроде всё показала. Ключи от дома на подоконнике, и там же ключи от калитки. Дорогу на станцию, надеюсь, вы запомнили. Мне пора, я обещала сегодня заехать к внуку
— Как, вы и не перекусите с нами, мы столько понабрали.
— Нет, голубушка. Обживайтесь, оставайтесь ночевать, если захотите. Чувствуйте себя хозяевами. Когда вы собираетесь переезжать?

Люба и Лёша сидели на веранде и баловались водочкой. Они мечтали о том, как им будет хорошо на даче, будут приезжать по выходным дням, а когда пойдут в отпуск, будут жить здесь постоянно. Лёша скосит траву, он уже нашёл косу в сарае, вскопает несколько грядок, ещё июнь, и можно вырастить укропчик, салат и лучок к столу, а может, быть и огурчиков посадим. Решили переезжать немедленно, привезти постельное бельё и ещё всякого барахла, которое понадобится.
— Когда будем перевозить?
— Ну, наверное, в следующий выходной. Ответил Лёша, держа вилочку с селёдкой и вытаскивая из неё косточки.
— Нет. Не позже вторника-среды. Бери отгул, а я со своим начальством поговорю. Она облупила яичко, посыпала его солью, посмотрела на него и целиком отправила в рот.

Через три дня Лёха с огромным рюкзаком и двумя неподъёмными сумками вошёл в вагон электрички,  бросил рюкзак и сумки на верхнюю полку, вытер пот с лица и плюхнулся на скамью. Время было раннее, вагон был полупустой.
— Устал? Участливо спросила его Люба.
— Не то слово.
Начинался жаркий день. Июнь выдался солнечным, только в начале июня прошёл сильный  дождь, и больше его не было.
Весь день Люба мыла полы, протирала пыль, сменила занавески и постельное бельё. Лёше было приказано найти косу, и выкосить те места в саду, где выросла трава почти до колен. В одних плавках, время от времени затачивая косу, он трудился, пока его не позвали на обед.
Люба приготовила любимый Лёшин борщ, пожарила котлет из привезённого фарша, сварила гречку, которую Лёша терпеть не мог.
Стол был накрыт, нарезана была холодная закуска, селёдочка была окроплена зелёным лучком, который они купили на стации. И неизменная бутылочка водки. А как же без неё. И когда только Люба успевает всё это делать?
После обеда Лёша начал клевать носом – рано встали, славно потрудились. Люба посмотрела на мужа.
— Иди, милый отдохни. Там наверху прохладно, полежи, я постелила.

Заканчивался длинный летний день. В дальней роще запели соловьи. Солнце садилось в оранжевый закат – завтра будет жаркий день.
Люба в который раз за день пошла, любоваться ивой. Она трогала тонкие веточки и восхищалась их изящной красотой. Ах, хороша.
— Лёша, тебе нравиться эта ива?
— А что в ней хорошего. Ива как ива.
— Ничего ты не понимаешь. Она пыталась отломить веточку, но она была настолько гибка, что отломить её пришлось с большим трудом. Она аккуратно, оторвала от него листочки и взмахнула изо всех сил.
Описав дугу, прутик издал тонкий свистящий звук, отчего Люба улыбнулась. Ах, хороша. Неопределимое желание  нарезать пучок прутиков и замочить их в воде, овладело её. А где замочить?
Она обошла дом, и увидела бочку, наполненную чистой дождевой водой. Сбегала в дом за верёвочкой, обвязала пучок и опустила в воду.
Она представила себе голый зад своего мужа, лежащего на скамейке по которому она будет стегать тонкими розгами чудесной ивы, и её охватила истома.
— Лёшенька, посмотри в сарае – нет ли там скамейки. Голос её был необычайно ласков, что насторожило Лёшу. Не к добру.
Он бросил сигарету в консервную банку, разбрасывать окурки по саду ему строго-настрого запретили, открыл сарай, и оттуда раздался грохот разбрасываемых ржавых лопат, граблей, прохудившихся вёдер и крепкая матершина, когда таз свалился ему на голову.
— Скамейка ей понадобилась. Едри её в корень.
Он вытаскивал скамейку, которая была в самом дальнем углу  сарая, волоча вместе с ней моток провода. Весь в паутине он поставил её перед Любой.
— Зачем она тебе?
— Пригодиться.
В предвкушении предстоящей порки Лёшиного зада, у неё поднялось настроение, что-то сладостно защемило в груди. Завтра, завтра.

А всё начиналось давно.
Они поженились в марте месяце — как давно это было. Сейчас им перевалило за сорок, и до сих пор у Любы сложилось твердое мнение, что зад супруга надо держать постоянно в подогретом состоянии.
Чуть что, и он ложился, заголял зад и получал крепкую дозу порки ремнём или розог в зависимости от того, что было в  руке супруги.
— Битиё определяет сознание. Говорила Люба, приступая к экзекуции. – Так ещё Карл Маркс говорил.
Если Лёша начинал протестовать, она становилась в позу.
— Я что не могу высечь своего мужа? Я его кормлю, пою, обшиваю, а он… Что бы ты без меня делал? Валялся бы в канаве пьяный и грязный. Сидел бы на дереве как обезьяна и пугал людей. Где бы ты был, если бы не было меня. Ты должен радоваться, что у тебя такая, жена.
Эти неоспоримые аргументы убеждали Лёшу, что лучше покориться, заголить зад и лечь на то место, куда ему укажут, и подставить мягкое место под суровую десницу жены.
Не проходило и месяца, а то и недели, как он вновь бесстыдно подставлял свою задницу для воспитательной цели.
 Мало сказать, что Люба была очень привлекательна – она была шикарная женщина – мечта любого мужчины. Высокая, со стройной фигурой, жгучая брюнетка с короткой стрижкой, она и в сорок свои лет была соблазнительна. Иной мужчина, увидев её сзади в короткой обтягивающей юбке, остановиться и воскликнет.
— Вот это жо…
Она была строга, и отвергала всякое стремление мужчин перейти дозволенные границы. Впрочем, один Бог ведает, так ли это. Нам об этом неизвестно. Возможно, и был у неё любовник, а может быть и не один, который чтобы перед тем как насладиться её шикарным телом, получал как плату за пользование горячие поцелуи ремня, которым она подпоясывала свою талию.
Алексей напротив был на полголовы ниже её, начавший лысеть после тридцати лет. Непонятно, чем был привлекателен Любе этот маленький толстячок с невыразительными чертами лица. По какому критерию она выбрала его в мужья. Иной раз бывает трудно понять женщин – чего они хотят.
Подруги говорили ей.
— Люба, да что же ты такого невзрачного мужичка выбрала? Ты просто королева, а он.
Она отвечала со смехом.
— Он мне нравиться, и не надо мне принца на белом коне.

А всё началось так. В конце мая пригласил отец Любы погостить молодожён у себя в деревне. А дабы не мешать молодожёнам в их затянувшемся медовом месяце, ушёл жить к любовнице в соседнюю деревню. Иногда он приходил навещать молодых, приносил сало, яичек, самогонку и медовуху,  да и прочую провизию, чтобы порадовать дочь и зятя.
И вот однажды пригласил он их к своей пассии в гости по поводу праздника  Троицы. Шумное было веселье, пришли какие-то дальние родственники и родственники родственников, о которых Люба и знать не знала. Восхищались дочерью. Ах, какая красавица! Лёшу тоже не обошли вниманием – хороший мужик.
Засиделись до поздна, разошлись гости. Люба стала звать Алексея домой. Да какое там – ещё не выпита вся самогонка, ещё киснет закуска на столе. Собралась она,  и в тёмную ночь пошла одна в соседнюю деревню, пригрозив Леше, что она ему задаст, но пьяному море покалено. Наполнили они с тестем рюмочки, выпили и забыли про Любу – что с ней сделается, одна дойдёт.
Явился Лёша поздней ночью, под действием алкоголя взыграло ретивое, полез он на свою молодую жену, которая спала.
Она отпихнула его.
— Отстань, будешь трезвый, тогда приставай.
Но не послушался Лёша, стал требовать от неё… впрочем, и так понятно что. Получив пару оплеух, он взъерепенился, и завязалась драка у молодых. Она была сильнее его, надавав ему достаточно тумаков, успокоила Алексея и отправила спать.
Наутро с расцарапанным лицом и сильнейшим синдромом похмелья, он открыл глаза.
— Ну что, очухался? Она стояла возле него с ледяным лицом.
— А что было?
— Не помнишь, миленький как ты лез ко мне? Никогда, запомни, не приставай ко мне пьяным.
— Прости, Люба. Я больше не буду.
— Я прощу тебя, но сначала высеку, чтобы ты запомнил на всю жизнь.
От этих слов Лёша вздрогнул.
— Что ты сказала?
— Высеку, сам попросишь.
— Ха, сдурела девка. Сам попрошу. Так я тебе и подставил свою задницу, не дождёшься.
Она хитро улыбнулась.
— Посмотрим. Спать будем отдельно.
Весь день прошёл в мрачном молчании. С поджатыми губами и с суровым лицом, она не забывала кормить его.
Ах, до чего она была хороша эта недотрога. Лёше хотелось обнять и поцеловать её. Но, табу было наложено на её молодое тело.
Второй день прошёл по тому же сценарию. Ничего не изменилось. Только изредка она бросала взгляд на суженного, и хитрая улыбка появлялась на лице.
Плохо спалось одному. Ему снились обнажённые женщины, он просыпался, вздыхал и поворачивался на другой бок. Как ему хотелось обнять её, поцеловать её грудь, пошлёпать по тугим ягодицам, но страшное наказание пугало его. Он ещё пытался бодрить себя. Ишь, чего захотела – сам попрошу.
Наступила третья ночь душная и бессонная. Луна освещала его кровать и не давала заснуть.
А Люба – она дразнила его. Она приходила, когда он уже лежал в постели, раздевалась и искала что-то в тумбочке, нагнувшись и повернувшись к нему задом. От этого вида обнажённой супруги, да ещё повернувшейся к нему соблазнительным местом, штука его увеличивалась до невероятных размеров и не давала ему покоя.
Всякому терпению приходит конец – пришёл он и для Алексея.
Кто-то первый сказал, что женщина сильна своей слабостью, возможно, это и так, но я хочу добавить – если женщина хочет чего-то добиться от мужчины – она добьётся, и для этого у неё есть сильное средство.
Взлохмаченный он соскочил с постели и бросился в сени, где спала его супруга.
— Секи, секи, стерва, терпежу больше нет.
— Давно бы так. Пошли.
Она накинула халат на голое тело.
— Пошли. Она повела его в баню. – Жди здесь, я скоро.
Люба вернулась со стареньким одеялом, с какими-то полотенцами, одеяло постелила на лавку.
— Чего стоишь? Снимай штаны и ложись.
— Как, ты по голой жопе стегать будешь?
— А как же, не по штанам же, зачем их рвать, по голой попе чувствительнее будет.
— Не буду, не хочу.
— Как хочешь.
Лёша выбежал из бани. Вот зараза. Он постоял, подумал и вернулся назад. Взяв в кулак всё своё мужество, он вернулся, подошёл к лавке, снял штаны и лёг.
Запылённая лампочка, свисающая с потолка, освещала его бесстыжую задницу. Люба суетилась возле него, привязывая ему то руки, то ноги, проверяя прочность пут. Наконец, она отошла, взглянула на него, и хищная улыбка появилась у неё на лице, скинула с корыта дерюгу, где мокли длинные тонкие зловещие прутья.
Взяла несколько штук и подошла к скамье. Алексей с ужасом смотрел на все эти приготовления к истязанию. Молча стояла Люба возле него – бить или не бить, вот в чём вопрос.
Какое-то неведомое чувство проснулось в ней дремавшее в подсознании. Она взмахнула прутьями и три алых полосы вспыхнули на беленьких как снег ягодицах мужа. Беспорточный издал отчаянный визг, и лавка задрожала от его попыток вырваться.
Она подождала немного, и снова взмахнув розгами, опоясала его попу. Её охватил восторг, у неё словно выросли крылья, закружилась голова при виде корчащегося и визжащего существа. Власть, власть, которую она имела над ним. Он весь в её власти, а она его госпожа, которая может делать с ним всё, что захочет.
Свист розг, щёлканье их по голому телу, алые рубцы, появляющиеся на белых ягодицах, отчаянные вопли голого мужика, приносили ей неописуемую радость. Теперь он не был её мужем, теперь он был объектом её вожделения, какое сладострастие сечь розгами голую плоть мужчины.
Она с досадой заметила в пылу порки, что розги сломались. Она взяла новые и продолжила экзекуцию.
Алексей визжал, просил о пощаде, но она не слышала его, на ягодицах появились маленькие капельки крови, все рубцы слились в единое большое алое пятно, охватившее всю задницу.
— Хвати-и-и, Люба-а-а, я больше не бу-у-у. Лавка ходила ходуном, его голова запрокидывалась вверх при каждом поцелуе розг.
Вдруг какая-то неведомая волна охватила её, она кончила, никогда она не испытывала такого сильного оргазма. Голова её закружилась, и она чуть пошатнулась и уронила розги.
Сознание вернулось к ней, взглянув на иссечённый зад своего мужа, она ужаснулась. Что я наделала. Распутав его, она под руку отвела в дом своего хнычущего мужа в дом, уложила в постель, нашла где-то в аптечке старый тюбик детского крема, помазала иссечённые места, поцеловала высеченного муженька.
— Я тебя простила,
На третий день Лёша встал с постели как огурчик, иногда почёсывая попу, а провалялся он в ней два дня в горячке.
В этом же году осенью он получил от неё хорошего ремня, как она выразилась. Его разложили на диване, спустили насильно штаны, и получил он с полсотни крепких ударов ремня за какую-то шалость.
И в этот раз Люба получила сильное удовольствие от порки мужа.
Шли годы, и не проходило месяца, а то и недели, когда её милый подставлял свою жопу под её крепкую руку. Она немного изменила  ритуал порки. Теперь, приступая к экзекуции, она обнажалась,  надевала чёрные чулки, чтобы ему было слаще во время порки смотреть на её белую наготу обрамлённую чёрным. Она придумывала всё новые и новые позы для порки своего любимого, то заставляла встать его коленями на кресло, лупцевала его выставленную задницу, то приказывала лечь на диван, подложив под жопу подушки, отчего задница, была задрана к потолку. Но самой любимой позой, в которой Люба предпочитала пороть мужа, когда она ставила его на колени, зажимала его голову бедрами, и, глядя в отражение зеркала трельяжа, где отражался его зад, нещадно драла его ремнём до устали.
Она поняла, что он не даёт ей и половину того оргазма, которое она испытывает при порке. И однажды она ему заявила.
— Вот что, Лёшенька, если ты будешь выказюливаться, когда я хочу тебя выпороть, я уйду от тебя. Мне это доставляет большое удовольствие, не знаю, почему, я сама не могу себя понять. Прости, но я такая.
— Не уходи, Люба, я всё сделаю, как ты хочешь.
Лёша очень боялся потерять свою жену. Иногда ему снился сон, где усатый великан уводил Любу под ручку, а она, обернувшись к нему, махала рукой.
— Чао Бамбино.
Он бежал за ними, ноги его не слушались, а они уходили всё дальше и дальше. Почти пропав из виду, она обернулась и послала воздушный поцелуй.
— Люба, Люба-а, не уходи.
Проснувшись, он долго приходил в себя, убедившись, что жена на месте, он долго не мог заснуть.

Но вернёмся в реальное время, там, где мы покинули Любочку и Алексея в тот момент, когда вытаскивал скамью из сарая.
— Куда поставить? Зачем она тебе?
— Пригодиться. Ставь вон под то дерево.
Скамейку установили под старую яблоню, чтобы тень падала на неё.
На следующий день Люба была очень ласкова к Лёше. Он чувствовал, что это не к добру, и душа его замирала от страха.
Вечером она подошла к мужу, обняла, поцеловала, приспустила плавки, пошлёпала по ягодицам.
— Никуда далеко не уходи. Я вечерком тебя сегодня высеку, розгами, розгами. Она делала ударение на «р», произнося его раскатисто.
От неожиданного заявления, что его сегодня высекут розгами, у него возникло ощущение как серпом по яйцам.
Он поднял её лёгкий халатик – она была в чёрных чулках без трусиков. Чёрный пушистый лобок гармонировал с её чулками.
Он опустился на колени, припал к её лобку и с наслаждением вдыхал запах её лона.
— Любочка, может быть завтра, завтра суббота.
— Нет, дорогой, сегодня.
Он повернул её и припал к её тёплым ягодицам. Какое наслаждение обладать этой женщиной, но какой дорогой ценой приходиться платить за это. Где розы – там и шипы. Он ползал на коленях, целуя ей попку и роскошные бёдра.
— Ну, хватит подлизываться, фу, всю задницу обслюнявил, смотри, коленки  все запачкал, поднимись. Она исчезла в доме, появилась с верёвками, застелила скамью рваным байковым одеялом, которое нашла в шкафу.
— Что стоишь столбом, ложись.
Лёша спустил плавки, лёг на скамейку, которая была коротка. Ноги свисали с краёв – неудобно. Подстилка пахла плесенью. Где де там Люба?
Она появилась с пучком ивовых прутьев, положила на табуретку и стала, выполнять ту привычную операцию по закреплению голого мужика к лавке. Закончив, сильно шлёпнула его по заднице. Выбрала из пучка три прутика, взмахнула, они тонко пискнули – хороши.
— Тебя как, построже?
— Не очень, Люба.
Наверное, впервые под сенью старой яблони готовились высечь голого мужика. Его обнажённое место ярко выделялось белизной по сравнению с загорелым телом. Стайка комаров кружилось над этим местом, готовых попить оттуда кровушку.
Люба с размаху хлопнула по правой жопице.
— Комар. Вот кровопивец. Убила.
Её ладонь чётко отпечаталась розовым следом на белом теле.
— Ну, так построже?
Взмахнула розгами и шлёпнула ими по ягодицам.
— Ой. Сказал Лёша и поглядел на Любу.
Вторичный шлепок не вызвал никакой реакции. Он чуть поморщился и промолчал. Она не понимала. В чём дело? Он должен завизжать, задёргаться, а тут ничего. Подошла, осмотрела на его булочки – чуть заметные розовые полосочки слабо выделялись на его теле.
До неё дошло – слишком тонкие прутики не производят никакого эффекта. Бросила с досадой розги, старалась, вымачивала. Что теперь делать? А если… идея!
Она сбегала в дом, нашла у хозяйки тонкие шёлковые нитки, туго связала прутики по три штуки, оставив не связанные концы.
Пока она бегала в дом, кучи комаров уселись на оголённое место любимого, он пытался шевелить ягодицами, но толку от этого было мало.
— Люба. Комары заели.
— Сейчас прогоню.
Чёткий шлепок связанных прутьев оставил яркий след на жопе любимого.
— А-а-а. Хрипло заорал он, пытаясь вертеть задницей. Стайка комаров вспорхнула и снова уселась на обнажённое место.
— А-а-а. Завертел головой и задёргал пятками беспорточный, получив солидный удар ивняка по голому месту.
Ещё и ещё сыпались на его задницу удары лозы. Его крик и всё новые и новые яркие полосы,  появляющиеся при каждом ударе, были  как бальзам на душу  супруге.
Но комары не давали покоя Любе, она постоянно от них отмахивалась, но терпение кончилось. Она бросила розги, вбежала в дом, накинула халат.
— Ты зачем оделась?
— А ты хочешь, чтобы меня комары сожрали.
И следующий поцелуй кусачих розг, отвлёк родимого от этой мысли.
Заголённое место по цвету сравнялась с розовым загаром Лёши.
— Люба, повремени.
Она поняла, что пора утешить мужа, подошла, подняла подол и прислонила его лицо к своему лобку, там внизу послышалось невнятное чмоканье, она ждала, пока он утешится. Ей захотелось высечь его поперёк, дотянулась до розог, и сильно стеганула его промеж ягодиц. Он вздрогнул, затрясся всем телом, и истошный вопль прозвучал у неё где-то там между ног. Такого она ещё не пробовала.
Она почувствовала, что волна сладострастия вот-вот охватит её. Не жалея сил она зачастила удары, внося в них всю свою силу. Кончики розг стали обламываться, застревая у него между ягодиц. Это были уже не розги, а жалкий отрёпанный пучок, нитки разорвались и бесполезно болтались. Как жаль, в такой момент.
Люба отбросила пучок. Побежала в дом за нитками, а когда она вернулась с новой стегалкой, вся голая задница любимого мужа была засижена комарами. Чёткий удар нового пучка согнал комаров, и заставил мужа выразить пронзительным криком, что ему больно.
— Люба.
— Ну, что? Утешить тебя, дорогой. Она снова задрала подол, подошла, слегка нагнулась и втиснулась задницей в его лицо. Оттуда послышалось довольное мычание, невнятное чмоканье. Она ждала, пока он утешиться, тёрлась  попой о его лицо, а сама мечтала, как она его высечет, зажав ему голову между ног.
— Утешился? Она повернулась, просунула голову между бёдер, сильно сжала их, всё лицо его утонуло в мощных телесах любимой супруги, наружу выглядывал только нос,  губы и ошалелые от боли глаза.
И только она прицелилась, чтобы хлестнуть между жопиц, как за забором раздались пьяные голоса, смех девиц и звон гитары, грянула блатная песня, которую орали во всю глотку.

Когда фонарики качаются ночные.
Когда на улицу нельзя уж выходить.
Я из пивной иду.
Я никого не жду.
Меня никто уж не сумеет полюбить…

Голоса прошли мимо, постепенно удаляясь, становились всё тише, и где-то вдали ближе к лесу, их стало едва слышимо.
— Вот молодёжь бесшабашная, вот кого бы розгами высечь. Ты меня слышишь, милый, хорошо тебе там?
Но милый не слышал, его уши были плотно прижаты к бёдрам супруги. Она сделала взмах, промахнувшись, она, попала по правой ягодице. Муж дёрнулся и дико завизжал. Она плотно сдвинула ноги, чтобы приглушить его крик. Следующий удар попал точно в цель, и отозвался глухим криком там где-то между ног. Взмах за взмахом, удар за ударом приводил Любу в восторг, она чувствовала новый прилив сладкой волны, уже закружилась голова, вот-вот это наступит чего она ждала. Вопли, раздававшиеся между ног с зажатой головой мужа, возбуждали её.
Терпи, Лёшенька, терпи. Где ты найдёшь ещё такую женщину как Люба. Тебе крепко повезло, что обладаешь её роскошным телом. Какая фигура! Какие груди! Какая попка! Обойди весь свет, и ты не встретишь ни одну женщину с такой попой. И всё это принадлежит тебе безраздельно, чем ты можешь наслаждаться. Тебе завидуют другие мужчины, у которых костлявые  или расплывшиеся от жира жёны. А твоя Любочка, достигнув зрелого возраста, остаётся ягодкой.
Разве нельзя потерпеть ради этого? Всё кончится, и ты обнимешь свою жену после этой нестерпимой боли, всё забудешь, и все радости жизни вернутся к тебе до следующего желания выпороть тебя любимой женой. Конечно она не такая как все, может, быть таких женщин и больше, нет на свете – в этом и заключается изюминка, тебе жутко повезло. Терпи, и обрящешь счастье.
А тем временем Люба стегала то правую ягодицу то левую, ожидая момента, когда он их разомкнёт, чтобы метким ударом попасть между ними и услышать истошный вопль, раздающийся там между ног.
Она прицелилась в подходящий момент, когда Лёша расслабился, как вдруг её оглушил рёв проходящего поезда Москва-Ташкент. Он всегда проходил в это время. Станция далеко, но пронзительный гудок, распугивая запоздалых пассажиров на платформе, доносился на многие километры.
Да что же это такое? Когда это кончится? То шалопаи гуляют по ночам, то этот поезд. Она отпустила голову Лёши.
— Ты живой?
— Живой, скоро ты кончишь?
— Потерпи, милый, ещё немножко.
Солнце село, погас закат, едва заметно стали появляться звёзды, только одна Венера ярко блистала на западе. Теперь, наверное, ничто не помешает. И только она об этом подумала, как почти рядом грянула гитара и нестройные голоса.

… а вечером, после работы.
Проститутки из бара идут.
Нарушая ночные порядки.
Хулиганские песни поют.

Опять раздался девичий смех,  матершина и визг девицы, которой залезли под юбку. Прошло некоторое время, голоса удалились, наступила тишина.
Алексей лежал обкусанный комарами, глядел на жену, которая отчаянно расчёсываюсь у себя под подолом. Подошла с правой стороны к Лёше, подумала и изо всех сил опустила розги на его красную задницу. От этого удара он заорал так, что, наверное, его вопль докатился до станции, где в живом уголке под названием «Пиво», долго не закрывающемся по просьбе трудящихся, докатился его крик, но вряд ли его услышали, ибо там шум и гам самих завсегдатаев  даже перекрывал шум подходящей поздней электрички.
Люба снова почувствовала сладкий прилив в своём теле, не соображаю ничего, она обламывала розги об его зад, как это делают бабы весной, выбивая пыль из пуховых подушек. Скамейка прыгала, грозя упасть с орущим на ней лысым. Злющая супруга, уже не соображая, что она делает, драла орущего остатками розг. Из груди её вырвался громкий вздох, она уронила то, что осталось от прутьев, оперлась о дерево, и счастливая улыбка появилась у неё на лице.
Яркий полумесяц выглянул из облачка, осветив голого мужика и его место пониже спины, которое пылало как яркий китайский красный фонарь.
Отвязанный он поплёлся в дом при поддержке злой тётки, которая несколько минут назад выколачивала из его задницы пух и перья.
Люба покорно позволила ему овладеть собой, ей было всё равно – то, что она хотела, получила.

Как рано надо вставать, ехать в переполненной электричке, добираться от Казанского вокзала на троллейбусе до места работы, а вечером с полными сумками продуктов возвращается назад. Зато воздух Подмосковья освежал их не то, что в пыльной Москве.
Поздно ужинали, рано ложились спать, чтобы завтра рано встать и не опоздать на электричку. Начальство обещало им отпуск не раньше августа, и они с нетерпением ждали его. Только выходные дни на даче можно было выспаться и вздохнуть полной грудью.
Пришёл июль – жаркий месяц с редкими грозами и проливным дождём. Люба боялась грозы, как и все женщины, пряталась в доме, вздрагивая при каждом раскате грома. Лёша выходил нагишом под дождь, холодные струи дождя струились по его телу, и он радовался этому. Люба смотрела  на него в окно, пугаясь, что его убьёт молния.
— Куда ты, больше не вырастешь.
В середине июля у Любы снова появилась блажь высечь его, теперь она выбирала прутья у основания ивы, где они были толще. Попробовали дома – тесно, она чуть не разбила люстру, взмахивая розгами, да и каждый раз втаскивать корявую скамейку – хлопотно.
Так и оставили скамью в саду, перенеся её за дом, где на закате солнце, пробиваясь сквозь листву деревьев, освещало это ритуальное место посвящённое порке. Там же стояла бочка с чистой водой, пополняемая дождём, там постоянно вымачивались розги, даже тогда, когда не было в них необходимости – должны быть всегда под рукой. Забыт был старый кожаный ремень, который Люба захватила на дачу – ива, вот что давала богатый материал для экзекуции.
Очередной священный ритуал сечения задницы прошёл спокойно, и даже проходящий скорый поезд  не потревожил своим рёвом обаятельную Салтычиху.
Ровно в десять часов вечера накрепко прикреплённый муж пожирал глазами обнажённую супругу в чёрных чулках, посматривающую на него и подбирающую розги со счастливой улыбкой. Комаров можно было не опасаться – они пропали,
Ритуал начинался, когда с пучком розг мегера подходила к скамье и задавала один и тот же вопрос.
— Тебя построже?
Получив неопределённый ответ, она с размаху опоясывала ему жопу жёсткой флорой, и пронзительное «А-а-а» её мужа провозглашало начало росписи его задницы ивовыми прутьями красным узором.
В августе они, наконец-то, могли спокойно пожить в старом доме, забыв город на целый месяц.
Старая молочница приносила им молоко, сметану и творог. Они покупали у неё яички, если заказывали курочку, она приносила. В магазине на станции брали хлеб и сыр – не надо было ездить в Москву за продуктами. Когда они вместе заходили в магазин, ему разрешали выпить кружку пива в ближайшей пивнушке. К выходным дням покупали бутылку водки и устраивали себе праздник.
Стоял август сухой и солнечный, дни заметно поубавились, днём было жарко, а ночи были прохладные. Они ходили гулять к дальнему пруду около пяти километров от дома. Пруд был безлюден с берегами поросшими  камышом, лишь одинокий рыбак виднелся на середине пруда в лодке.
Обойдя пруд, они возвращались домой, обедали, а потом отдыхали. Незаметно наступал вечер, и они его коротали, играя в карты, пока ночь не прогоняла их спать.
Люба всё чаще заглядывала в бочку с водой, доставала мокнущую ивушку, выбрасывала почерневшие прутья, срезала и добавляла свежие.
Прошла неделя, вторая, третья, а Люба словно забыла про него, она перестала интересоваться розгами, бесполезно мокнущими в воде. Он стал беспокоиться.
— Люба, ты здорова?
Она ответила, что здорова, вот только жаль, что скоро кончается отпуск.
Последние дни августа обрушились проливными дождями, невозможно было выйти из дому – дождь лил и день и ночь. Стало холодно, тёплые дни лета сменились проливными дождями и ледяным ветром. Они спали под двумя одеялами, прижавшись, друг к другу. Весь день, надев на себя всю тёплую одежду, она ходила злая – ей хотелось поскорей уехать в Москву, бросив этот дом не приспособленный к холодам.
В один из таких дней она выпорола его ремнём, как бы срывая на нём зло. Порола долго и жестоко, пождав губы и взирая на него злыми глазами. Целый день они не разговаривали, ушла спать она рано.

В начале октября, когда словно бы возвращается лето, и стоят тёплые дни, она приехала с Марьей Васильевной на дачу, чтобы сдать ей дом, в котором они прожили всё лето. Хозяйка вошла в дом, обратив внимание на порог.
— О, вы и порог покрасили? Сколько я вам должна за краску?
— Да бросьте вы, ничего не должны.
Вошли в дом. Хозяйке понравилась чистота и порядок в доме.
— Молодцы.
Обошли сад, остановились у ивы.
— О, как она поредела. Воскликнула Марья Васильевна. – Понравилась? И она тихо рассмеялась.

В конце января я решил навестить это славную семейку. С большим букетом роз и большим тортом «Прага» я нанёс визит этой паре. Мне открыла дверь племянница Любы Татьяна —  молодая особа весьма привлекательной внешности и отроду не более двадцати лет.
— Хозяева дома?
— Тётя Люба занята, она порет мужа ремнём.
Я был ошарашен  этим заявлением, она сказала так спокойно, как будто речь шла об обыденных вещах.
— Да, вы проходите. Она закончит минут через десять.
Юная леди помогла мне раздеться, провела в большую комнату и убежала на кухню.
Я сел в кресло. В смежную комнату дверь была полуоткрыта. Оттуда раздавались звонкие шлепки ремня по голому телу и отчаянные вопли Лёши.
Я сознавал, в какое неловкое положение мне пришлось попасть, встать и просто уйти было как-то неловко.
Прошло какое-то время, дверь распахнулась. С разгорячённым лицом, в чёрных чулках, обтягивающих бёдра и без трусиков, вышла Люба. Увидев меня, она вскрикнула.
— Ой. Простите, я сейчас. И повернувшись ко мне задом, исчезла за дверью.
Я успел разглядеть её восхитительные бёдра, а когда она повернулась, я поразился красотой её необъятной задницы.
За дверью послышались голоса.
— Одевайся, у нас гость, я сама выскочила голышом.
— Кто у нас?
— Гера.
Прошло некоторое время, и она вышла в том же виде, но только теперь на ней были короткие чёрные трусики.
Она села в кресло напротив меня, положив ногу на ногу.
— Чаю хотите, а может быть что-нибудь покрепче. Сейчас Таня приготовит.
Она ловила мой взгляд – какое впечатление она производит на меня. А впечатление было потрясающее. В свои сорок лет она была неотразима. Ради такой женщины не только подставишь свой зад, но и взойдёшь на эшафот.
— Вы по-прежнему пишите рассказы? Вы автор «Берёзовая роща», «Аграфена» и других?
— Вам они понравились?
Она задумалась, сморщила носик.
— Ничего.
Я проглотил эту горькую пилюлю, и у меня пропало желание писать рассказы
Люба с лукавой улыбкой смотрела на меня.
— Чтобы ваши рассказы были более ярким, вам самому надо испытать это ощущение. Хотите, я проведу с вами эту процедуру. Комната свободна, нам никто не помешает, это займёт не более 10-15 минут. У вас красивая фигура, я думаю, что попа не менее красива. Так хочется посмотреть. Соглашайтесь.
Лицо моё залилось краской.  Она это заметила и рассмеялась.

Наверное, я был невнимателен, когда опубликовывал этот рассказ. Там нет окончания.
Вот оно.
———————

— Как-нибудь в другой раз, Люба, я охотно приму ваше предложение. Но я хотел узнать – что скажет Лёша, и как это воспримет Татьяна?
— О, Лёше по барабану, а Татьяна умеет хранить молчание. Другого раза может и не быть, вы такой редкий гость.
Неизвестно куда бы зашёл разговор, но вошла Татьяна.
— Чай готов, прошу к столу.
Торт «Прага» пошёл на ура, я был рад, что угодил хозяевам. Достали коньячные рюмки. Я отказался, пожаловался, что сегодня у меня не всё в порядке с сердцем. Меня уговорили, заверив, что коньяк самое лучшее лекарство для сердца. Пришлось поверить, и не одну рюмку я выпил за этот вечер.
Лёша явился во время разделки торта, подвинул стул, прицелился и медленно опустился на него, под внимательным взором Любы и Татьяны.
— Ой. Вскрикнул он и поморщился.
Татьяна прыснула от смеха, не в силах сдержать хохот, она выскочила из-за стола и побежала в ванну. Явилась она с раскрасневшим лицом, села, стараясь не глядеть на Алексея.
Он постарел с последнего моего визита, лысина стала огромной и сияющей.
До двери меня провожала Люба.
— Ну почему ты редко бываешь у нас, Георгий. Мы всегда тебе рады, а особенно буду, рада я, когда ты согласишься. Один разочек можно потерпеть, а понравиться, можно и ещё.
Я ехал домой, и предложение Любы не выходило из головы. Может быть согласиться?