Рассказ русская изба мишнева читать

Военное ремесло

Пятнадцать лет солдат служил царю батюшке, отпуск выслужил. На службу уходил юнцом безусым, домой идёт зрелым мужчиной.

Дорога дальняя, а мысли ближние: скорее бы деревню свою увидеть. Лежит родная сторона за озерами, за лесами, волок с гаком, да волок без гака, верста с батогом, да верста с оглоблей. Хлеб весь вышел, сапоги сносились. До такой волости дошел, никто ночевать не пускает. Стоит солдат на росстани, понять не может: быть того не может, чтобы русскому солдату в ночлеге отказали, за стол не пригласили. «Помирать что ли мне под окнами голодному да холодному? Живота не жалел, верой правдой служил…» Видит церковь православная на кладбище стоит, рядом с храмом дом священника под железной крышей. Обругал солдат себя растяпой – к батюшке надо на постой проситься!

Заходит к попу, так мол и так, некрещеная у вас деревня. Когда это слыхано, чтоб русскому солдату в корке отказали? И отвечает ему поп с большим прискорбьем:

– Потому и не пускают, что я просил мужиков не пускать. Видишь, дом стоит с иголочки новенький? Вот иди и ночуй. Ночуешь да жив останешься, и дом твой, и дочь наша твоей будет.

Спрашивает солдат, что за притча такая, вроде как щедрость, вроде как испытание?

Отвечает поп:

– Облюбовали дом черти, не стану скрывать. Народ стороной дом обходит. Церковь полупустая. Какой я священник, коль с чертями совладать не могу? Вызывались смельчаки, да утром находили одни косточки. Не принуждаю. Выбирай, солдат.

Думает солдат: в родной стороне избенка кособокая, пашни одна десятина, в хозяйстве коровешка да три овечки. Девки работящие да пригожие в ихней деревне, только девки в любой волости подобны картошке в чугуне. Картошку перебирают, перебирают, да всю съедят, так и девок разберут. А черти… басен про чертей да бесов всяких ковшом не вычерпать, встречаться, правда, с нечистой силой пока не доводилось, но не зря бытует поговорка, мол, не так страшен чёрт, каким его малюют.

Согласился. Запросил штоф водочки, табаку фунт да сверло доброе. Поп обрадовался, и водки два штофа выставил, и табаку два фунта, и два сверла добрых.

Сидит в поповском доме, водочку потягивает, табачок покуривает. Ближе в полночи и зашумело, и загремело, и подполье крышкой захлопало. Вылез чертенок, ругает солдата:

– Ты, служивая мочалка, такой сякой печной и мазаный! Как ты посмел, дурак, столько дыму напустить? Ужо дедушко тебя…

Солдат схватил чертенка и ремнем отодрал. Отодрал и отпустил, хвост накрутил бедняге. Чуть погодя стали появляться черти, и косматые, и рогатые, облезлые, волосатые, кувыркаются, мычат, кто во что горазд. Особо чертенок обиженный осмелел, щиплет, уши царапает, по носу щелкает. Смирно сидит в стороне большой рогатый черт, один глаз коровий, другой мышиный, наблюдает. Терпел-терпел солдат и говорит этому, с разными глазами:

– Ваше главное чертовское величество! Если ты не министр и не канцлер, то должно быть ящиком с золотом заведуешь. Разве ты для того рожден своим отцом, чтоб тобой детишек пугали? Нет, конечно. Ты, ваше главное чертовское величество, рождён повелевать ордой своих подданных. Послушай меня, глупого солдата, царёва защитника: тебе, как лицу высокого положения, нужна личная гвардия и рота почетного караула. Вот приедет к тебе в гости из-за моря заморский главный черт, его надо встретить, блеснуть выправкой, облобызать, хоть и противно даже, обхитрить, облапошить, выгоду поиметь, золотишка вытребовать. Это у нас людей политическим маневром называется. Как ты своих кривляк во фронт поставишь? О силе власти судят в первую очередь по роте почетного караула. Солдат дымом греется да шилом бреется, черт обязан превзойти человека по всем позициям. Ремесло, ваше чертовское величество, не пестерь, плечи не оттянет, особо военное, оно приятно для мужского пола и особо для женского. Женщина как увидит мужчину стройного… вот у тебя горб, к примеру, а по всем позициям горба быть не должно. Или брюхо у тебя дряблое… во, подтянулся, молодец! Чувствуется способность к военной выправке. Тебя бы, ваше чертовское степенство, недели три погонять по плацу голодом… ну, ну, твоё степенство, помилуйте, зачем сразу меня колотить? Лучше худой мир, чем гиблая война.

Главный черт то побелеет, то посинеет, бегает, слюной брызжет, ногти грызёт, кулачищем у солдата перед лицом трясёт.

– Согласен! Назначаю тебя инструктором. Учи, а вы!.. Слушать меня: кто солдату перечить будет – сто лет каторги, двести изгнания!

– Ну, господа черти, кончай волынку! – командует солдат. – Становись по ранжиру! Становись и принимай солдатский паёк: чарочку водочки.

Что тут пошло! Один черт маленьким был, вдруг до потолка вырос, который до потолка был, с мышь оказался. Изворотливы черти. Такую форму тела примут, что диву даётся. А который чарочку примет да мычать изволит, я-де на языке болотных «ботаю». Солдат и давай учить так, как самого фельдфебель учил: затрещины сыплются, крики, вой, кочерга по хребтам гуляет. До седьмого пота гонял. Два раза петух прокричал, а как третий прокричит, кончится власть чертей. Солдат берёт сверло доброе и отверстие в стене сверлит.

– Да разве настоящий солдат в такую пору в теплой избе парится? В летние лагеря!

Известно было солдату, как чертей выводить из людских изб: только через дыру в сутнем углу.

Дыру в стене просверлил и командует:

– Шагом марш один за одним!

Только черти через дыру выползли, солдат затычку хвать и забил дыру. Всё! Нет больше ходу чертям в дом ни под каким предлогом!

Утром поп с работником приходят, а солдат живой и невредимый их встречает. Обрадовался поп: спас солдат подмоченную репутацию! Велит всей волости объявить, что прогонил солдат чертей. На вторую ночь набрался поп храбрости, вместе с солдатом переночевал. Опять никаких чертей нет. Еще пуще поп обрадовался, велит объявить, что дочь замуж выдаёт.

Женился солдат. Поповская баня на берегу озера была. Натопила молодуха баню, солдат ранец солдатский на плечи – своя ноша плеч не давит, жену молодую под руку и чин-чинарём мыться. Блаженствует на полке, фельдфебеля вспоминает. И захотелось ему в озере окупнуться. Только нырнул, главный черт и сцапал. Черти-то далеко не ушли, в озере приблудились.

– Ага, он, видите ли, умён, а я баран безмозглый?! Вот и свиделись, рожа оловянная. Нас, значит, в летние лагеря отправил, а сам с молодухой развлекаешься? Ты мудёр, а я лыком шит?

– Слаб человек, – вздыхает солдат. – Вину за собой признаю и прощения прошу. И готов понести заслуженное наказание. У нас у людей повинную голову меч не берёт, ты, ваше главное чертовское величество, думай, какого наказания я заслуживаю, а пока дозволь, ваше чертовское величество, с женой проститься. Прощусь, а там… хоть пятки тебе чесать, хоть решетом воду носить, а то и ребят твоих солдатскому ремеслу учить…

– А теперь я тебя учить стану! Так стану!.. Ладно, – согласился главный черт. – Последний раз поверю. На зависть конкурентов охота мне перед иностранными державами во всем блеске явиться. Славы хочу и коленопреклонения!

Выносит солдат на улицу шайку кипятка, веничек заваривает берёзовый. Ну, велит жене, сорочку погоди одевать, голым телом на чертей приманчиво воздействуй, легонечко меня бей, а я песню солдатскую запою. Кричит солдат не своим голосом, жена аж уши зажимает. Главный черт внучка послал на разведку. Чертенок рад стараться, минуты не прошло деду результат доносит. «Чего же он вопит во всю ивановскую? – думает главный черт. – Может, секретное послание иностранцам посылает?» Сам вышел на белый свет, – эх, хороша у солдата молодуха! обернулся черным котом, подкрался. Видит солдат, из травы любопытная морда кошачья высунулась, один глаз коровий, другой мышиный, смекнул: настоящий кот от его криков да визгу за версту убежит, стало быть это черт. Хватает кота и в кипяток окунает. И топит, протесты и угрозы во внимание не принимает. Взмолился черт, отпусти, плачется, уйдем из этой волости. Велит солдат жене ранец нести, сверло достает доброе и хвост черту засверливает. Главный черт зубами скрежещет, терпит. Просверлил солдат хвост черту и отпустил на волю. До облаков выскочил чёрт, взревел, да бежать! Бежит да хвост рваный облизывает, чтоб подчиненные крови не видели. Позор!!! Глупый солдат, оловянная рожа, башковитого черта облапошил! Бежит главный черт на махах, что иноходец чешет, и рядовой состав за ним, повыскакивали из озера. Больше в волости никто никогда о чертях не слышал.

Хорошо солдат отпуск провёл. Стал в армию возвращаться, просит тестя отправить жену к его родителям, пусть старики на сноху посмотрят. «Не плохо бы подарить свату пару коней да пяток коровок» – намекает тестю. Через год женушка к солдату с дитём прикатила. Нынче они солдатской слободе живут. Солдату, как человеку семейному, разрешается днем службу нести при дворе, а ночевать дома.

Выборы звонаря
(сказка)

Где жизнь куют, там песни поют. А где куют и где поют? – где в колокол звонят. Звонят, значит, кто-то усоп; звонят, значит, кто-то родился.

В лесу без звона жить нельзя. Звон очищает лес, Месяц не утерпит ночью высунуть ухо из тулупа и прислушаться к звону, Дождь прекращает отплёвываться и храпеть от душащей его сырости, лишь бы послушать звон. Бредёт по лесу Осёл, и звонит, и звонит, сам давно от звона оглох.

Беда всегда приходит неожиданно.

Не совру, бровью не поведу: было в дне от восхода до заката двенадцать часов, были времена, когда зверьё ростом ниже, пузой жиже, критиковало зверьё ростом выше, пузом шишре, и зверьё из суконного ряду сидело в президиумах.

Первыми узнали про беду лиса Матрёна и волк Обездоленный. Лиса Матрёна тихонько готовила военный переворот и захват власти в лесном жительстве, а волк Обездоленный (у лисы на побегушках) числится в штате Смотрителем. Интеллект у волка один: прописаться в покоях лисы Матрёны. Парочка видит: год от году уменьшается звериное и птичье поголовье, а почему? От вседозволенности королевской семьи. Птичьи гнёзда вёснами уничтожают, муравейники разрывают и спят в них, падаль для них любимое кушанье, землю под деревьями копают… вон! Прочь с должности!!

У одного наследного принца кабана Хрюкина деревянное сидение от унитаза было рамой для его творческого лица, – грубое несоответствие занимаемой должности с природными данными. Принц не работал над собой, мало изучал действительность, жил запасом старых образов (дед и бабка), ему бы родиться скрипачом, и разучивать ноты до тех пор, пока от трения не вспыхнут струны, так нет же, родился королём – правь! Принцы сутками на работе, они повторяют и повторяют одни и тот же пассажи, церемониалы, парады, одни и те же параграфы поведения, принимают послов, обиженных, обездоленных, сутками кожа на их лицах то растягивается от улыбки, то сжимается от боли, ночью жену поцеловать не могут.

Умер принц. Тяжёлый, горестный звон будоражит лес. Плачем бурлит каждая кочка. Это потом звери и птицы узнают, что Главный звонарь подавился костью (а ведь был почетным академиком общества вегетарианцев!). Занимал принц Хрюкин должность звонаря в Энском зоосодружестве. Состоял у него в помощниках Осёл. Умный начальник всегда держит в заместителях глупого помощника, глупый зам – живые консервы. Сразу нашлось много злых языков, оппозиция начала готовить черные списки недовольных, ото всюду послышались нелесные отзывы: и многоженец был, и к обязанностям относился как карты лягут, и спал много, и обжорством страдал, и всю грязную работу воротил за него Осёл.

На то он и Осёл!

Нет преемника! Зароптали звери, зверята ушли на бессрочные каникулы, кабанихи ропщут: как и кто декретные отпуска оплачивать станет? Как много желающих занять вакантную должность объявилось! Турнирные бои начались. Шутка ли: право первой брачной ночи, огромная материальная заинтересованность, освобождение от уплаты подоходного налога и воинской повинности, бесплатные грязевые бани, бесплатный проезд на линиях местного метрополитена, неприкосновенность в самый лютый голод и прочее. Склоки, обращения в конституционный суд, дрязги… есть власть – худо, нет власти – ещё хуже.

Год длился беспредел. А Осёл всё звонил и звонил в колокол. То в одном углу леса образуется политическая фракция и рассыплется, то в другом углу коалиция, да подполье взбунтовалось – соседи подкидывают идеи свергать всякого, кто без подсказки их, соседей, к власти придёт. Устали звери жить в страхе.

Собрались вместе, осторожничают; помалу раскачались, выбрали президиум по трём нравственным категориям: медведя Овсюгина, сову Мышеедову и коршуна Вершинина (сила, ум, бросок). Открыла собрание сова Мышеедова:

– Судари, дамы. Мужики, бабы. Джентльмены, барыни. Да будет сегодняшний день знаковым: никто никого не лапой, ни клювом, ни жалом не тронет! Нас постигло большое горе: нет рядом с нами наследного принца Хрюкина, нет в лесу порядка, нет учтивости…

Говорила долго, перед собой Лесной Устав раскрытым держала. Что там было написано, малограмотное сообщество не знало, но проникалось важностью момента к печатному слову. Сова упирала на обязательную свирепость будущего кандидата, мол, порядок наведёт сильная личность, а мягкотелые годятся только в пищу, налегала на портретные характеристики – чтоб рыкнул, так рыкнул, мыкнул так мыкнул, хрюкнул так хрюкнул – слабохарактерные члены сообщества вечно страдают поносом.

– Предлагайте кандидатуры.

– Матрёну! Лису Матрёну! – клыками щёлкает волк Обездоленный. Не зря кричит: лиса Матрёна обещает ему повышение по службе, а какой у лисы Матрёны харч отменный! Самовар свой индивидуальный имеется, перины мягкие, деньги ссужает под большие проценты… лисе любая инфляция по боку!

– Ястреба Добрягу! – чирикает воробей.

– Львицу Грациозненскую! – мычит буйвол.

Слабый заручается поддержать своего жизненного заклятого врага. А почему? Голосование тайное! Кричать это одно, а голосовать – другое.

Драки начались. Пришлось медведю Овсюгину пройтись по рядам, помахать лапами. Волк Обездоленный многих на испуг брал, тому больше всех от медведя Овсюгина поддавков досталось.

Выдвинули от «Консерваторов» лося Парфена Гордого, от союза правых сил (они же иноземные подстрекатели) лису Матрёну, от свободных демократов глухаря Никитича.

И счетную комиссию из всякой мошкары насобирали.

А заяц Садко места себе не находит: опять сова Мышеедова пророчит свирепость, жестокость, казни, когда же придёт раскрепощение личности? Как всех объегорить, как сжульничать и звонарём стать? Столько уважения, льгот, неприкосновенность личности!..Был он холостым бродячим певцом, перебивался с воды на капусту. И били его часто в кабаках уважаемые богатеи, и склоняли за тунеядство, и высылкой грозили, волк Обездоленный лапу искусал… Сел он рядом с избирательной урной, гитару на колени положил, слёзы покусанной лапкой по мордочке растирает. Кто за штору не заходит, первым делом интересуется: какой негодяй тебя в такой день обидел? Ведь такой день!

– Господь назначил меня на прошлой неделе Большим воеводой, а я певец, в грамоте не силён, законов не знаю, не согласишься быть при мне секретарём? – отвечает заяц, не теряя достоинства.

Быть вторым после Бога! Да что зайчишка какой-то, да я, Я буду Большим воеводой!

– Проголосуй за меня, я тебя секретарем беру, – обещает Садко.

Люди до власти падкие, что со зверей взять? – голосовали. Всех кандидатов долой, Садко – да!

И ведь прошёл!

– Господа, дамы, – объявляет итоги голосования сова Мышеедова. – Большинством голосов неожиданно прошёл заяц Садко. – И подмигивает, и подмигивает вновь избранному: ума у зайца щепоть куриная, обязательно её, сову Мышеедову, секретарём возьмёт. – Что ж, такова наша воля, присягаем Главному звонарю господину Садко.

Во, как! Жили сотни лет без всяких титулов, а заяц – Господин!

Звонит Осёл в колокол. Как все устали от этого звона! Уж и ноты Ослу подменяли – звонит, и горло перебили – молчи, не ори, не унимается.

Расходятся звери, разлетаются птицы, всяк зорко на других поглядывает: ладно, вот стану я Большим воеводой!..

А заяц – знай наших! Зайчих у него – сотни, терема островерхие отгрохал, лиса Мышеедова для него капусту выращивает, от злости на каждый кочан по пять раз на дню гусениц гадких кидает (чтоб ты сдох, Господин!), волк Обездоленный в большой опале у зайца Садко: лишен всех чинов и наград, сослан болото стеречь от нашествия комаров. Осёл колокол таскает, и звонит, звонит на всё энское зоосообщество…Рад-радёшенёк Осёл.

Заяц Садко учёл промашки кабана Хрюкина. Он изучает действительность, говорит возвышенным стилем, носит модную шляпу, при нём базары пошли нарядные, праздничные, он радость своего сердца перекладывает на музыку гитары. Велел сове Мышеедовой переписать Лесной устав: всем поститься обязательно! (Для примера взять житие умершего кабана Хрюкина). От сытости желудка распирает зайца. Сколько искренней горести и тоски (из прошлого), певучего отчаяния (из настоящего), трепета и воздушных поцелуев (из будущего) слышит лес! И прирастает лес благостью, множится мир зверем и птицей, и гремит колокол, наполняя пространство шумным дыханием трудяги Осла.

– Диплом первой степени дам! – кричит заяц Садко в самое ухо Ослу.

– Ась?.. Куда пойдём? – со смертельным испугом кричит в ответ Осёл.

– От той сосны к этой!!

– На мясо-о?!

– Что с дурака взять… Звони! Лупи в колокол!!

Дядя Горбач
(сказка)

Берега небольшой реки причудливо изрезаны бухточками, заросли высокой травой. Берега давно не косятся. Под многолетней прелой толщей хоронится всякая пожива для всяких зверьков. Река начинается далеко в болоте – маленький ручеёк; спотыкается о коряги, торопится водица добежать до первого родникового ключа, родник ему силы прибавляет, потом родники и справа, и слева вливаются в маленькую речушку; всем скопом осилят добрый километр пути, речка уже подходяще зажурчит на перекатах, бодро запоёт, в далёкую дорогу собираясь, начнёт резвиться – пену сбивать и мусор на лёгкой волне катать, ворчать – камешки со дна вымывать. Не только одна трава запеленала реку, падают старые деревья, образуя непроходимый бурелом, хозяйничают бобры – роют свои сплавные каналы, строят запруды.

К вечеру по-осеннему захмурило и разошёлся дождь, неторопкий, густой. Приехавший из города в деревню одинокий очкастый чудак, вспомнил молодость: сорок лет не был дома, а сколько тогда, сорок лет назад в реке было рыбы! А как в такие дни знатно клевало! Долго пробирался к воде, измазал в глине белые брюки, изжегся крапивой, изломал зонт, стряс очки и едва их нашёл, – да где она, река-то? и, повздыхав, вернулся к родным углам. Чуть шевелилась трава, издавая плакучий шелест. На малюсенькой песчаной отмели жалобно посвистывает постоянно кланяющийся куличок, будто приветствует и приветствует дождь. С черемухи, наклонившейся над звонким перекатом, срываются редкие листья. Всему своё время: вот подуют холодные ветры, закричат в небе стаи отлетающих птиц, и наступит промозглая долгая осень. Потом что-то могучее завоет вверху, подвернёт низом, и белая перина накроет берега; закружит большое белое колесо, словно будет растирать всё встречное в сон – дрему, и мир заснёт под тоскливые песни вьюги.

А пока…

Над перекатом солнце ярится, пахнет прелой землей, жужжат мухи. Ниже переката большой глубокий омут, черное, отшлифованное водой дно омута блестит глянцем – очень удобная зимовальная яма. Осенью в омут скатится вся рыба, и будет стая смотреть сквозь толщу льда на долгожданное тусклое солнышко. Хариус пугливая рыба. Неумелый рыбак только взмахнёт удилищем – маленькие торпеды разлетелись какая куда, большая часть в спасительный омут, проходит время, хариусы возвращаются на жировку, делают «пробежки», успокаиваются. Хариус – гордая рыба, он как карп или сазан в тине – иле жить не будет, ему родниковую, чистую воду подавай. Верховодит в стае могучий, тяжёлый на подъём богатырь Кипун. У него свой дом – в корнях вырванной водопольем березы, возле самого носа в пене кипит и струится вода. Вся стая знает, что Кипун бьёт всякого, кто осмелится рвануться вперед его за добычей, потому, если Кипун сделал хвостом движение «мой выход», лучше не трепыхаться. Но в стае есть хариусы – бойцы, догоняющие в росте Кипуна, нет-нет да такой прожорливый, нахальный боец и опередит Кипуна, схватит плывущую стрекозу или кузнечика возле самой головы вожака. Кипун сделает хвостом предупредительное движение «не нарывайся!», боец, довольный и самовлюблённый, с виноватым видом медленно подплывёт к Кипуну, выгнется, подставляя бок и белое брюхо – Кипун сделает хвостом ленивое «ладно, прощаю».

Есть в стае Горбун. Маленький, горбатый хариус. Когда он был чуть больше коробочки ручейника, большая рыба хотела его проглотить, но Горбун вырвался из цепкого капкана, а вот спинке досталось. Кровь тогда прилилась к его сердцу, мучительная боль пронзила всё тело. Он заплыл в тень сползающей черной коры березы, сжался, с ужасом ждал свою смерть. Сосредоточенно смотрел вдумчивыми глазами в одну точку – на маленького жучка, норовящего подняться по скользкому берегу на поверхность. Добирался до выступа, только бы бежать скорее вперёд, а струя воды всякий раз сбивала его вниз. Мыслями отыскивал неуловимые звуки, которые принесут ему облегчение и ласково, чудно и скоро, обволокут больное тело сладкой песнью любви. Вот с той поры Горбач стал много думать, стал видеть где-то далеко, выше переката, какой-то ему ведомый мир. Наступил момент, когда пытливый ум перешёл от внешних связей к внутренним. Он очень осторожен, пуглив, кормится остатками пиршества со стола братьев и сестер. Он стоит за хвостом Кипуна, прикрывается им как щитом. Горбун – «маленький мечтатель». Он мечтает вырасти больше Кипуна, мечтает занять место вожака, и тогда….То он роется в торфяном иле под брюхом Кипуна, то схватит червяка, выплывшего из берега, но никогда не заплывает на перекат. Порой глядя на свой тёмный закоулок, он проникался сознанием своей робости и бессилия, что начинал плакать. Подплывает всякая мелюзга, дразнится, задирается, а Горбач смотрит на мелюзгу спокойно, доверчиво, даже любяще, с затаённой грустью журит:

– Эх вы, обормоты несмышлёные.

Сильные самцы и сильные самки гоняют по омуту малышей. Мысли вихрем, с ужасающей быстротой несутся в голове Горбача: зачем? Зачем бить дитя, порождённое тобой? Он безнадежно оглядывается, встаёт рядом с пастью Кипуна, испытывает какое-то болезненное замирание, мучительно роется в себе, чтобы такое важное сказать вожаку и выдаёт:

– Полная несостоятельность системы воспитания.

Кипун молчит, пораженный непонятными словами, потом жгучая злоба охватывает его.

– А меня не били в детстве?!

И хватает Горбуна за хвостовой плавник. Горбач бешено рвётся, но железные тиски ещё сильнее сжимают его.

– Дядя Кипун!.. Я больше не буду-у!!

Кипун отпускает Горбача, плюётся и встаёт в боевую стойку.

– Ты это…ты лучше молчи. Я голоден, я за себя не ручаюсь.

Горбач боится переката. Боится своих сильных братьев и сестер.

Тихо позванивает вода на перекате.

Села маленькая птичка на травинку-былинку, нагнулась травинка до самой воды, озорно и ярко блестевшей под ней, принялась пичужка раскачиваться да насвистывать, должно быть Бога славить:

– Фью-ить! Фью-ить!

Заслушался Горбач. От духоты и терпкого запаха прелых трав (хариусы чутко реагируют на изменение окружающей среды), закружилась у него голова. Вдруг Кипун сделал хвостом «мой выход», поднатужился, бросок, травинка выпрямилась, а птичка-невеличка взмахнув на прощание крылышками, исчезла у него в пасти. Горестно – осуждающе смотрит на Кипуна Горбач, а тот самодовольно усмехается.

– Жалко? – спрашивает Горбача.

– Жалко, – просто отвечает Горбач.

– Пускай теперь в моём брюхе поёт.

– Ты лягушек глотаешь, лягушки глупые, а вот птичка…

– Ты радуйся, что я тебя не проглотил! Вот схвачу за горбину!.. Страшно, инвалид детства? Ладно, не трону, сегодня я сыт и жизнью доволен.

Очкастый горожанин не раз и не два выходил рыбачить, но за сорок лет много воды утекло. Река стала другой, обмелела, где были большие омуты, теперь петух перебредёт, где была мельница, там люди тракторами натолкали с полей камней валунов, где был камешник – там тина да плесень: выпрямили люди русло. Нашёл рыбак перекат, присмотрелся, обрадовался.

Кузнечик прыгнул в воду в самом верху переката. Кипун шевельнул хвостом: «мой выход». Сильные и прожорливые хариусы дернулись было в атаку, но благоразумно остановились: Кипун яростно заворочал хвостом. Хариусы берут мух и разных насекомых бесшумно у самой поверхности воды. Бросок на жертву, но кузнечик почему-то рванул его за верхнюю губу и потащил из воды. С ним хочет сразиться противник сильней его?! Кипун рванулся, кузнечик как пискнул и перестал сопротивляться, и с кузнечиком на верхней губе, вожак ушёл в свой дом, в корни березы-топляка. Кузнечик мешал ему закрыть рот, он кололся. Кипун рассердился, так и сяк ходил «в своём доме», но кузнечик сидел крепко.

– Дядя, Кипун, дядя!

Это Горбач встал перед пастью Кипуна, преданно смотрит тому в глаза, напрягается изо всех сил, чтобы сказать самое важное:

– Дядя Кипун, тебя хотят съесть! Я вижу лишнюю ножку кузнечика, эта ножка очень и очень крепкая. Можно я потащу её?

– Горбатый наглец! Таскать добычу из пасти Кипуна?! Да я тебя!..

Другой кузнечик шлёпнулся на воду. Кипун сердито заворочал хвостом: «мой выход!». Робкая душа пошла наперекор хилому телу: Горбач встал перед Кипуном:

– Дядя Кипун! Лишняя ножка, лишняя ножка! Не делай этого!

– Прочь, недоносок!

Кипун, увлекаемый неведомой злой волей, как вылетел из воды к самому радужному солнцу, упал между камней – на перекате к тихому звону реки прибавились шлепки, будто бобёр-бобрище сел между камней и забавляется, бьёт своим хвостом-веслом по воде. Каждый шлепок рвёт за самое сердце Горбуна, каждый шлепок терзает до самого дна его маленькую, честную душу.

Когда шум стих, на воду упал снова кузнечик. Горбач с ошалелыми глазами вырвался перед стаей:

– Это не еда, это наша смерть, братья и сестры!

Понятное дело, его никто слушать не стал. Мало того, он получил несколько увесистых тычков в бок. Сильные самцы осмелели: ага, Кипун смылся в омут, Кипун струсил, теперь Я вожак!

Напрасно Горбач просил, умолял братьев и сестёр не хватать валящихся в реку насекомых. Хариусы друг перед дружкой показывали чудеса акробатики, за добычей кидались дружно, отталкивая один другого. На перекате не смолкал шум бунтующей воды. Горбач с ужасом видел, как редеет стая, что кузнечиков уже теребят малыши, появившиеся на свет этой весной. И тогда он стал бить малышню хвостом, подтыкать головой, гнать ближе к омуту.

Едва началось утро, Горбач осмелился выйти на перекат: пусто. Нет дяди Кипуна, нет других сильных самцов и сильных самок. И заплакал он с горя. Поплакал, встал на струю перед самым омутом. Только резвый малыш вылетит на быстрину, он того обратно на омут гонит.

И стали все величать Горбуна «дядя Горбун», и по праву он занял жилплощадь Кипуна в корнях березы-топляка.

И год прошёл, и другой минул, а, может быть, и все пять протекли. Вырос дядя Горбач, перерос Кипуна. По-прежнему жируют на перекате хариусы, стая разрослась, сплотилась, хариусы знают свой час кормёжки: ранним утром и поздним вечером, а середкой дня – все в сонной дрёме стоят в глубоком омуте. Выскочек вожак дядя Горбач не любит.

С.М.Мишнёв — писатель земли Тарногской

                                               

            ^{«…Спасибо моим сверстникам, всей деревне спасибо — пишу,}

        ^{а из каждого окошка смотрят на меня до боли знакомые лица…»}                                                                                                                                    С. Мишнёв                    

                        Мишнёв Станислав Михайлович

                                 (24.06.1948 – 19.04.2020)

       Станислав Михайлович Мишнёв родился 24 июня 1948 года  в большой крестьянской семье Мишнёвых в деревне Ярыгино Шебеньгского сельсовета Тарногского района. Его родители Михаил Михайлович и Евдокия Михайловна прошли всю войну и воспитали пятерых детей, дали всем высшее образование, и каждый достиг в своей профессии больших вершин.  После окончания Шебеньгской школы учился в Великоустюгском сельхозтехникуме, служил в армии, окончил Вологодский молочный институт. Жил в д.Старый Двор Тарногского района. Вся жизнь его была связана с родным краем. Станислав Михайлович был замечательным семьянином. Вместе с супругой Анной Яковлевной  воспитали двоих замечательных сыновей, дали им образование, научили жить по совести. Он очень любил своих внуков,  которые с большим удовольствием всегда приезжали  в гости.

       Станислав Мишнёв – член Союза писателей России, член Вологодской писательской организации. Автор книг «Последний мужик» (1998), романа «Персть земная» (2000, г. «Кокшеньга»),  «Яшкино просветление» (2002), «Из разного теста» (2005), «Пятая липа» (2005), «Вот так и живем» (2008), «Пасынки» (2011), словаря  «Тарногский говор» (2013) и других. Печатался в коллективных сборниках «Под  Большой Медведицей» (1990),  «Светлые души» (2008); в журналах «Слово», «Роман-газета ХХI век», «Север», «Вологодский ЛАД», «Библиополе», «Берегиня дома твоего», «Наш современник», «Пятницкий бульвар»,  в областной газете «Красный Север».  Более 70 рассказов опубликовал на страницах районной газеты «Кокшеньга».  С.М. Мишнёв активно участвовал в работе Тарногского литературного объединения «Родники» со дня его образования (2005 год).

        С.М.Мишнёв — трижды лауреат Всероссийской литературной премии им. В. М. Шукшина «Светлые души», лауреат Международной премии «Филантроп» за 2008 год в номинации «Проза», лауреат Всероссийской литературной премии имени В.И. Белова «Всё впереди».

       «Мир моих сочинений, — писал Станислав Михайлович, — это северная русская деревня. Вырос я в деревне и хорошо познал колхозную жизнь; работал механиком, инженером, секретарем парторганизации, трактористом, комбайнером, бригадиром; подобно сотням оказавшихся не у дел специалистов, «дотягивал» стаж кочегаром на ферме. Видел расцвет колхозной жизни и агонию колхозного строя. «Застал» в 50 − 60 г.г. советское крепостное право, знаю, как ходят с обыском и изымают незаконно заготовленный корм для своей скотины; по рассказам старших, и немного сам, ведаю беспаспортное послевоенное «лихо» − как жили и трудились колхозники. Роман «Пасынки» − это период жизни нашего «медвежьего угла» от коллективизации до «могучих ельцинских подвижек».

      С.Мишнёв  писал о жизни современной деревни, её прошлом и будущем. В произведениях он отражал проблемы и радости земляков – простых людей, живущих и работающих на земле. Живой язык, образность речи, красочные и ёмкие описания природы, философский подтекст повествования – отличительные черты творчества Станислава Мишнёва. В последние годы в его творчестве появились исторические повести, рассказы и сказки

     С.М.Мишнёв был способен угадать типичное как в судьбе отдельного человека, так и в жизни нации; обыденное, мирское под его пером совершенно преображалось. «Писатель Станислав Мишнёв – достойный продолжатель традиций Василия Шукшина и Василия Белова в русской литературе, – отмечает критик, доктор филологических наук Людмила Яцкевич, – с художественной проницательностью он воссоздает в произведениях духовную брань в душах своих героев – крестьян, раскрывает их мудрость или безумие в трудных, нередко очень тяжёлых, ситуациях, которыми так насыщена жизнь русской деревни… Тяжело читать рассказы С.Мишнёва, но в них нет либерального презрения к русской судьбе, а есть ясный взгляд на то, как было и есть на самом деле».

     С.Мишнёв награждался Почетными грамотами, Благодарственным письмом Губернатора области, Законодательного Собрания области, грамотами Главы Тарногского района, грамотами Департамента культуры области, грамотой областного общества инвалидов, дипломами и грамотами издательств журналов, библиотек, был удостоен медали имени Рубцова.

     «В уходящем дне, — признавался писатель, — всегда есть что-то печальное, влекущее и чарующее, незаконченное, незавершенное, иконописное. Стою на росстани на краю поля – дорога на две руки… За спиной моя бедная, разоренная деревня… …мои глаза становятся острыми и, словно впиваясь то в мелькнувший вдалеке свет, то в пролетающего жука, силятся на всю оставшуюся жизнь запомнить все, взять с собой все. Я жадный – все!.. В обмен на будущее – непознанное и светлое, забрать омытое слезами отжившее, лукавое и проклятое настоящее. В эту минуту душа переполнена особым чувством, нотой искреннего удовлетворения, любви к своей униженной России, и название этому – Вечность».

     Много лет Станислав Михайлович всерьёз занимался пчеловодством, он даже назвал себя пчеловодом в одной популярной передаче.

      С.М.Мишнёв умер в светлый день Христовой Пасхи, 19 апреля 2020 года. Он оставил след в душах каждого кто его знал, кто читал его книги. Его честность и порядочность, скромность, жизнерадостность, энергичность, добрая душа и отзывчивое сердце были и остаются примером для многих поколений тарножан.

         

     

Творческое наследие

Книги:

Мишнёв С.М.  Ангелы всегда босые…: рассказы и повести / Станислав Мишнёв; Литературный фонд России, Вологод.отделение.- Вологда: «ИНТЕЛИНФОРМ», 2012.-397 с.

Мишнёв С.М.   «Братья»: Вологодчина – любовь моя и боль моя…: рассказы и повести.- С-Петербург, 2014.-218 с.

Мишнёв С.М. Вера, память и боль: сборник рассказов и эссе.–С-Петербург, 2020.- 239 с.

Мишнёв С.М. Вот так и живём: рассказы. – Вологда, 2008 – 207 с.

Мишнёв С.М. Головня. – Оренбург, изд-во ИНЭЛ Принт, 2019. – 96 с.

Мишнёв С.М.  Из разного теста: сборник. Творчество тарножан. – Тарногский Городок, 2005. – 51 с.

Мишнёв С.М.  Кокшарёнки: сборник рассказов / Станислав Михайлович Мишнёв. – Санкт-Петербург, 2018 – 194 с.

Мишнёв С.М.  Пасынки (Сочинения). – Вологда, 2011. – 400 с.

Мишнёв С.М. Последний мужик: рассказы. – Вологодская писательская организация Литературный фонд России. – Вологда, 1998. – 106 с.

Мишнёв С.М.  Пятая липа: рассказы. – Санкт-Петербург, изд-во Дамаск, 2005. – 255 с.

Мишнёв С.М. Рассказы старого поселенца: рассказы / Мишнёв Станислав Михайлович. – С-Петербург, 2017. – 224 с.

Мишнёв С.М. Святая простота / С.М.Мишнёв. – с. Тарногский Городок: Б-Принт, 2015. – 168 с.

Мишнёв С.М. Тарногский говор: (словарь) / С.Мишнёв. – с. Тарногский Городок (Вологод. обл.); Вологда: Полиграф-Книга, 2013. – 343 с.

Мишнёв С.М. Тень деревни: проза разных лет / С.Мишнёв. – с. Тарногский Городок (Вологод. обл.); Вологда: Б-Принт, 2014. – 480 с.

Мишнёв С.М. У каждого своя дорога:  рассказы разных лет / С.Мишнёв. – Вологда: Полиграф-Книга, 2015. – 226 с.

Мишнёв С.М. Яшкино просветление: рассказы. – Вологда, 2002. – 86 с.

Журнал «Вологодский ЛАД»:

Мишнёв С.М. Стихия жизни / С.Мишнёв // Вологодский ЛАД. –  2006.- № 1. С. 64

Мишнёв С.М. Два рассказа / С.Мишнёв // Вологодский ЛАД. –  2007.- № 1. С. 112

Мишнёв С.М. Свадьба навзрыд / С.Мишнёв // Вологодский ЛАД. –  2008.- № 8. С. 62

Мишнёв С.М. Мир – Риза нетленная / С.Мишнёв // Вологодский ЛАД. –  2010.- № 4. С. 86

Мишнёв С.М. Два рассказа / С.Мишнёв // Вологодский ЛАД. –  2011.- № 3. С. 36

Мишнёв С.М. Русский крест / С.Мишнёв // Вологодский ЛАД. –  2011.- № 4. С. 43

Мишнёв С.М. Благословение / С.Мишнёв // Вологодский ЛАД. –  2013.- № 1. С. 51

Мишнёв С.М. Вспоминая Василия Ивановича Белова / С.Мишнёв // Вологодский ЛАД. –  2013.- № 2. С. 119

Мишнёв С.М. Двенадцать / С.Мишнёв // Вологодский ЛАД. –  2014.- № 2. С. 26

Мишнёв С.М. У каждого своя дорога / С.Мишнёв // Вологодский ЛАД. –  2015.- № 1. С. 33

Мишнёв С.М. Семнадцатый / С.Мишнёв // Вологодский ЛАД. –  2015.- № 2. С. 34

Мишнёв С.М. Соседское дело / С.Мишнёв // Вологодский ЛАД. –  2016.- № 1. С. 30

Мишнёв С.М. Головня / С.Мишнёв // Вологодский ЛАД. –  2016.- № 2. С. 34

Мишнёв С.М. Бабушка, пошли воровать! / С.Мишнёв // Вологодский ЛАД. –  2017.- № 2. С.33

Мишнёв. С.М. Резные коньки / С.Мишнёв // Вологодский ЛАД. –  2018.- № 1. С. 40

Мишнёв С.М. Мост / С.Мишнёв // Вологодский ЛАД. –  2019.- № 1. С. 157

Другие источники:

Мишнёв С.М. Русская изба / С.Мишнёв // Роман-газета XXI век. –  2000.- № 3

Мишнёв С.М. На белом хлебе: рассказ  / С.Мишнёв // Красный Север. – Зеркало. —  2001. 28 ноября. – с. 8-9.

Мишнёв С.М. На сельском тракте: рассказ / С.Мишнёв // Пятницкий бульвар. – Вологда, 2004. — № 5. – С. 22-23.

Мишнёв С.М. Колька с Великой; Человек – не полчеловека: (рассказы) / С.Мишнёв // Светлые души: Сборник прозы. – Вологда, 2013. – Вып.5 – с. 4-29.

Мишнёв С.М. Холодная кровь: рассказ / С.Мишнёв // Вологодский литератор. –  2018.- № 2. С. 6

Жизнь и творчество:

Бараков В.Н. Социальное и метафизическое время в прозе Станислава Мишнёва / В.Н. Бараков // Вестник Череповецкого государственного университета. – Череповец, 2012. — № 2 (39). Т. 2. – с. 58-60.

Бараков В. Стихия жизни / В.Бараков // Москва, — 2008. — № 3. – с. 216-218.

Гладуш Н. Свободная речь / Н.Гладуш // Пятая липа: рассказы / С.Мишнёв. – СПб.: Дамаск, 2005. – с.4.

 Мишнёв С.М. Человек — существо думающее: (интервью с писателем С.М.Мишнёвым) / беседовала Н.Юрова // Кокшеньга. – Тарногский Городок, 2000. – 11 июля, — с.4.

Сазонов Г. «Радость я черпал в труде…»: (предисловие к книге С.Мишнёва «Ангелы всегда босые…») / Г.Сазонов// Ангелы всегда босые: рассказы и повести / С.Мишнёв. – Вологда: Интелеинформ, 2012. – с. 3-4.

 Фотографии

– Мне стыдно, – горячо продолжала Бедная Лиза, – что Иван-дурак находится вместе с нами. Сколько можно?! До каких пор он будет позорить наши ряды?

– Выгнать! – крикнули с места.

– Тихо! – строго сказал Лысый конторский. – Что ты предлагаешь, Лиза?

– Пускай достанет справку, что он умный, – сказала Лиза.

Тут все одобрительно зашумели.

– Правильно!

– Пускай достанет! Или пускай убирается!..

               В.М. Шукшин. До третьих петухов.

В XXвеке у властей вошло в привычку поучать русского мужика с оглядкой на иноземных мудрецов, соблазнять его разными выдуманными социальными теориями, которые создавались умниками, оторванными от матери – земли. ВXXI веке привычка  считать мужика за дурака продолжается, что чревато большой бедой. Василий Макарович Шукшин пророчески раскрыл эту духовную трагедию нашего времени в своей сказке — притче «До третьих петухов».

Писатель С.М. Мишнев – достойный продолжатель традиций В.М. Шукшина и В. И. Белова в русской литературе. Как и Белов, Мишнев родился в вологодской деревне. Он и сейчас живёт на своей родине в деревне Старый Двор Тарногского района. С 1969 года он работает на родной земле: начал трудовую деятельность трактористом, был механиком, инженером, экономистом, бригадиром, парторгом. Таким образом, писатель имеет собственный опыт многолетнего деревенского бытия. Мишнев – коренной вологодский крестьянин и одновременно – талантливый писатель и мудрый человек, которому веришь. Глубокое познание и осмысление крестьянской жизни на рубеже XXиXXI веков лежит в основе его повестей и рассказов, обладающих высокими художественными достоинствами и исторической значимостью. Его произведения – правдивый документ эпохи колхозной жизни и последующего в перестройку окончательного раскрестьянивания коренных жителей деревни.

На наш взгляд, писатель особенно глубоко прочувствовал и осмыслил в своём творчестве тему мудрости и безумия народной жизни последних десятилетий. Данная тема – одна из важных в истории русской литературы.

Понимание мудрости и безумия в русской культуре имеет свои национальные особенности. Отец Павел Флоренский в своё время отмечал: «Наши философы стремятся быть не столько у м н ы м и, как м у д р ы м и, не столько м ы с л и т е л я м и, как м у д р е ц а м и. Русский ли характер, исторические ли условия влияли тут – не берусь решать. Но несомненно, что философии «головной» у нас не повезло. Стародумовское[1]: «…ум, коли он только ум, – сущая безделица» – находит отклик, кажется, во всяком русском…» [20: 207].  Действительно, если обратиться к русскому фольклору и художественной литературе, начиная с древности, мы найдём многочисленные подтверждения  мнению, согласно которому мудрость, то есть глубокое сердечное и душевное проникновения в суть явлений жизни, противопоставлена бездуховному бесплодному рассудку.  Поэт Н.А. Клюев так проницательной образно раскрыл нравственную и религиозную особенность народной мудрости, в которой соединились земное и небесное:

Мужицкая душа, как кедр зелено-темный,

                        Причастье Божьих рос неутомимо пьет…

В фольклоре  прямо и контрастно противопоставляются бесплодный ум и мудрость. Достаточно вспомнить Ивана-дурака – любимого героя русских народных сказок, который в конце концов оказывается мудрее всех умных героев, над ним ранее насмехавшихся.

В русской литературе  XIX и XX веков тема мудрости и безумия в творчестве разных писателей разрабатывается в различном духовном и культурном ключе. К этой теме не ослабевает пристальное внимание литературоведов [1;6;9; 10; 17; 21; 22; 24 и др.]. К сожалению, в этих исследованиях, несмотря на хорошее знание данной литературной темы и интересные частные наблюдения, преобладает социально-политический подход и не учитывается в достаточной степени национальная специфика русской культуры. Нет оценки литературных сюжетов и героев с позиций православной этики, которая свойственна многим  русским людям: для одних – как обязательное руководство к действию, а для других – как желанный, но уже недостижимый идеал. Согласно православному учению, безумие человека имеет два противоположных источника: гордыню и смирение перед Богом. Соответственно, существуют два вида безумцев: гордецы-безумцы («Мудрость мира сего есть безумие пред Богом» [1 Кор. 3: 19]) и смиренные праведные люди,  принявшие на себя личину безумия или ложно признанные в обществе безумными, но мудрыеиз мудрых перед Богом («Блаженны нищие духом» [Мф. 5:3]). Для России был особенно характерен  тип святости  –  юродивые Христа ради. Однако и в наше время среди обычных, вовсе не святых людей, это противопоставление является духовным законом, известным с библейских времён. Нередко открытых и честных людей злая молва считает безумными и смеётся над ними. Однако истинное безумие  – это нарушение человеком духовных законов, которые ведут к греху и  гибели души в нынешней и вечной жизни.

Степень безумия и мудрости имеет множество вариаций, что и нашло отражение в галерее образов русской литературы, неоднократно рассмотренных в литературоведении. Вместе с тем, отметим, что в классической русской литературе преобладают образы безумцев-гордецов и безумцев-блаженных, которые являются выходцами из сословия дворян (Чацкий в «Горе от ума» Грибоедова, Герман в «Пиковой даме», Мария в «Полтаве» Пушкина, художник в рассказе «Портрет» Гоголя, князь Мышкин в романе «Идиот» Достоевского и др.), чиновников (Попрыщин из «Записок сумасшедшего» Гоголя,главный герой в рассказе «Сон смешного человека» Достоевского), интеллигенции («Чёрный монах», «Палата номер шесть» Чехова, «Красный цветок» Гаршина). И совсем редко встречаются подобные персонажи – выходцы из крестьян, из простонародья. Среди них особенно известны образы юродивого Миколки в «Борисе Годунове» Пушкина, юродивого Гриши в трилогии Л.Н. Толстого «Детство. Отрочество. Юность», блаженных (но не святых) в творчестве Ф.М. Достоевского (например, в романах «Подросток», «Братья Карамазовы»). Из новейшей литературы отметим образ блаженного Лавруши, главного героя повести «Мать сыра земля» талантливого сибирского писателя Николая Олькова[18]. О художественных достоинствах его творчества мы ранее писали [25].Разным сословным статусам героев соответствуют и типы сюжетных конфликтов и философская проблематика данных произведений.

Василий Макарович Шукшин в своей сказке «До третьих петухов» глубоко  раскрыл духовные основы мудрости и безумия народной жизни. Его сказка-притча, написанная ещё в 1974 году и первоначально названная автором «Ванька, смотри!», является той путеводной звездой, которая правдиво и мудро освещает события и нашего тревожного времени, призывает нас к духовной трезвости и бдительности. И особенно сейчас важно прислушаться к грозному призыву – предупреждению героя этой сказки – богатыря Ильи Муромца, а значит и самого писателя: «Ванька, смотри!»

*  *  *

Писатель Станислав Мишнев следует этому призыву – предостережению В.М. Шукшина.  С художественной проницательностью он воссоздает в своих произведениях духовную брань в душах своих героев – крестьян, раскрывает их мудрость или безумие в трудных, нередко очень тяжёлых, ситуациях, которыми так насыщена жизнь русской деревни последнего столетия. Мишнев продолжает в своём творчестве традиции тех писателей, которые «особенно остро ощущали зло и грех, разлитый в мире, и в своём сознании не отделяли себя от этой порчи; в глубокой скорби они несли в себе чувство ответственности за общую греховность, как за свою личную, властно принуждаемые к этому своеобразным строением их личности» [20: 595].

1. У Мишнева есть произведения, в основе сюжета которых лежит конфликт между житейской или духовной мудростью крестьян и абстрактной законностью представителей власти, с позиций которой их поступки кажутся безумными и предосудительными. Отметим, что этот тип сюжета получил широкое распространение в русской литературе, начиная с эпохи коллективизации в 30-е годы XX века, в силу своей жизненной достоверности. Среди вологодских писателей первым обратился к нему В.И. Белов в повести «Привычное дело», проникнутой болью за родную землю, страданием за унижение человеческого достоинства крестьян-тружеников.

В рассказе Мишнева «За деревней Баской» [13]описана трагедия двух мужиков, вернувшихся с фронта в родную деревню, где свирепствует страшный голод, хотя «хлеба склады стояли полные, а хлеба не тронь!  Каждый день бригадир с председателем колхоза проверку делали, мышиный след и тот на подозрение брали. Клеверные шишки ели, сосновую кору, очень вредную для желудков куглину[2] и прочий всякий сор, всё ели, что утроба принимала».

Автор  подчёркивает в начале повествования, что его главные герои были друзьями и жили одинаково: «У колхозника Петра Обрядина детей шестеро. Окна их летнего пятистенка смотрят на восход солнца. У колхозника Семена Куприянова детишек семеро. Окна их летнего пятистенка тоже смотрят на восход солнца». Кажется, живи да радуйся. Однако в конце рассказа оба мужика погибают, правда, причины гибели у них разные, хотя источник один – безумные бесчеловечные законы, притесняющие крестьян и не считающие их за людей. На войне Пётр Обрядин попал в плен, а вернувшись оттуда, оказался в жестких руках НКВД, где его запугивают, обязуют быть осведомителем и доносить на своих односельчан, голодных и замученных тяжёлой работой. Мужик сломлен, презирает сам себя, однако свою унизительную роль исправно выполняет. Правда, все об этом в деревне знают, и ему остаётся только умолять односельчан:

−Ради Христа истянного не говорите при мне ничего такого, не делайте ничего такого, и частушек про партию не пойте. Не могу я, люди добрые, не сказать, не могу не доложить!

Раздвоение личности Петра Обрядина, его безумное состояние, когда он даже своей жены и детей стыдится и не садится с ними за один стол обедать, приводит к трагедии лично его и других, близких ему односельчан.Его друг Семён Куприянов, не имея разрешения на охоту, по заданию председателя и парторга убивает в лесу лося, чтобы разделить мясо среди голодающих семей в деревне. Пётр сообщает в район, приезжает милиция и увозит Семёна, который затем бесследно пропадает в тюрьме или в лагере. Никаких известий от него нет. Пётр, не выдержав гибели друга и позора, наложил на себя руки. Таким образом, оба крестьянина каждый по-своему сопротивлялись безумным законам: Семён сопротивлялся активно – вопреки запретам он хотел спасти односельчан от голода. А у Петра  это сопротивление было пассивным, но ещё более трагическим. Следует обратить внимание на то, что автор назвал своих героев Сёмен и Пётр и таким образом сделал намёк на их неразрывное единство (ср.: в Евангелии апостол Симон Петр). Да, крестьянский мир един, в этом мудрость его жизни. С точки зрения районных властей и общепринятой в советском обществе норм оба колхозника вели себя как безумцы и преступники. Но безумны власти, которые в те времена раскалывали соборное единство русского народа, да и в наше время происходит всё то же, только изменились законы и нормы.

К счастью, среди деревенских людей встречаются начальствующие, которые ради благодати милосердия и любви стараются не исполнять безумных законов и спасти своих подопечных односельчан.  Например, так мудро поступили в подобной ситуации персонажи рассказов В.И. Белова «Лесничий» [5] и С.П. Багрова «Хорёк» [3]. Духовные традиции, заложенные в русскую литературу начиная со «Слова о законе и благодати» митрополита Илариона, живут в лучших произведениях современной прозы.

1. Тема мудрости и безумия нашла отражение и в другом трагическом сюжете рассказов Станислава Мишнева. Лишенные собственности на землю и свободного труда на ней, колхозники постепенно под напором диких распоряжений сверху стали отчуждаться от родной земли. В послеперестроечную эпоху это отчуждение катастрофически нарастает. Подробно, с привлечением документов и статистики эти процессы рассмотрены, например, в статье В.Я. Кириллова «Отчуждение Родины» [Кириллов]. Писатель Мишнев создаёт образы отщепенцев, для которых отчуждение от родной земли и даже её предательство стали их добровольным безумным выбором. В рассказе «Снится мне деревня» [14] описана судьба одинокой старой колхозницы Анны Сергеевны, которую бросил единственный сын: «Двадцать четыре года назад сын Юрик не стал признавать за колхозом цены, точно сила людская происходит из одного сознания, подался в город.  Сын с пеленок привык идти впереди других, тихий шаг сзади был для него позором. И двадцать четыре года мать ходит за пять километров на почту, ей постоянно хочется слышать родной голос».

Рушится дом брошенной матери, безлюдеет деревня: ««И много на селе появилось таких домов, таких хозяев печальных, как  Анна Сергеевна. Куда подевалась сытость в желудке и семейное счастье в душе? Соберутся селяне ближе к магазину, одни речи, одни рассуждения: «А вот раньше…» — «До Бориски Ельцина или до Мишки комбайнера? Вот и говори конкретно, а то: раньше, раньше». Запоздало мелькает  в головах здравая мысль: «Кабы не разъехались свои, уперлись лаптями, разве так бы жили?»

К трагической теме брошенной, забытой крестьянами родной земли обращаются и другие вологодские писатели, например, А.А. Цыганов в рассказах «Ночью месяц пёк» и «Ерпыль» [23]. О его творчестве мы ранее писали  [26].

С. Мишнев показывает и другую форму отчуждения от родной земли – безумное стяжательство некоторых колхозников, воровство, расхищение нажитого колхозом богатства, которое многие не считают своим собственным добром. В рассказе «Тощий, он же жирный» [15] пожилой, опытный парторг предупреждает вновь прибывшего в деревню нового председателя колхоза: «Тебя сотни, тысячи раз обманут, а почему обманут? Не думаю, что ты глуп, просто обман есть одна из форм колхозного общежития».Автор приводит хорошо известную во многих деревнях «озорную, на самом деле горькую, страдальческую частушку»:

Всё колхозное не наше,

Милая товарочка.

Нынче нашего осталось,

                            ….,  а дальше нецензурный текст.

Главный персонаж этого рассказа Иван Петрович Тощёв – один из расхитителей, ускоряющих конец колхозной жизни. Он хитёр и носит маску борца за справедливость: «Народ положительно убеждён, что Иван правдоискатель, но в тоже время  знает, какого он закала, что готов отравить жизнь любому, хоть кладовщику, хоть лаборантке на ферме, не говоря о специалистах рангом повыше. В поисках правды готов разорить всю вселенную, но разорить без огня и дыма, вроде для потехи».По мере разорения колхоза в перестроечные годы Иван Тощёв становится всё богаче, так как присваивает колхозное имущество. И если раньше со школьных лет он имел прозвище Тощий, то теперь односельчане дали ему с насмешкой другую кличку – Жирный.

Но есть в рассказах С. Мишнева и совсем другие крестьянские типы – это наследники традиционной крестьянской мудрости, которая заключалась в трудолюбии, честности и верности родной земле. Так, в рассказе «Черторой» [12] писатель создаёт образ колхозника Михаила Дорофеевича Другова, который за своё упорство в трудолюбии и азарт труженика на земле получил от односельчан прозвище Черторой. Так же называли его деда, имевшего мельницу, которого раскулачили в тридцатые годы. В разговорном языке  слово чёрт, употребляясь в экспрессивном переносном значении, обозначает человека, имеющего невероятное упорством в работе и обладающего большой силой. В составе сложных слов оно сохраняет свою экспрессию, например, в вологодских говорах:  чертоломить‘много и тяжело работать’,чертоломина‘тяжелая работа’[СВГ, 12: 36]. В своём словаре родного тарногского говора С. Мишнев даёт такое определение  словам чертоломить‘воротить чёрную, малооплачиваемую работу’, чертоломина‘тяжелая, малооплачиваемая  работа’, черторой‘знаток мельничного дела’[ТГ: 321-322]. В тексте рассказа слово Черторой, ставшее прозвищем главного героя, приобрело иное значение –‘сильный человек, упорный в тяжёлой работе’. Все эти слова имеют отрицательную экспрессию и выражают неодобрение. Трудолюбивые рачительные крестьяне оказались ненужными как в эпоху «коллективизации», так и потом в эпоху «деколлективизации».

Горькую думу думает Михаил Другов, по прозвищу Черторой: «Дед в лаптях спал, ел походя, всё ему некогда было. Ломил, ломил – в кулаки угодил. Первый враг Меевки.  Внук за колхоз грудью стоял, рвачам на горло наступал, пьяниц не жаловал – тоже враг. Жаль ему напрасно истраченных лет. Щемит сердце, а боль не душевная: ведь порвётся семейная нить!» Колхозники, утратившие природную крестьянскую хозяйственность и рачительность в труде, «считали Чертороя докой, голованом, много в нём такого, что всем кажется непонятным и странным. Бредит крепким колхозом – не юродивый вроде, в колхозной зыбке вырос, крепкий колхоз и обдерут крепко. Или пример деда ничему не научил?»

Когда в перестройку колхоз стал разрушаться, даже жена поедом ела Михаила: «Да уйди ты с этой работы! … Ну, неужели умом тебя Бог обнёс? Ровно слепой двадцать лет с народом воюешь. Не надо народу колхоз, гори он синим пламенем, неужели не дотюнькало?» Но не мог Черторой  без работы жить, ушел он с должности инженера–механизатора и взялся навоз вывозить с запущенных ферм. Однако некуда ему было деться от картины гибели родной деревни: «Тяжело жить, если ты не можешь судить мир, силы такой не имеешь и прав тоже покинуть этот мир не имеешь… Наперекор миру пошёл – отринут миром станешь».

1. Во многих рассказах С. Мишнева показано безумие пьянства как ложного выхода из тяжёлой ситуации, неминуемо ведущий к гибели. Писатель страдает вместе со своими героями, которые не выдержали утраты работы, смысла жизни и запили. Такие персонажи встречаются почти во всех его рассказах. В рассказе «Управляющий Зобенькин» [12] описывается трагическая история жизни Тита Валентиновича, механизатора, рачительного управляющего лучшим отделением совхоза: «Хорошо жить, ощущая зуд жизни! Даже засыпая, он думал о чужом, совхозном». Затем началась перестройка и последующая разруха в хозяйстве и в душах жителей села: «Начал народ потихоньку сходить с ума. Тит Валентинович оттягивал надвигающуюся трагедию, как мог. Глухое раздражение медленно закипало в нём и клокотало в его широкой груди … Товарища бы Сталина сейчас…». Постепенно тоска по прошлой трудовой полноценной жизни превратилась в покорность судьбе, и запил Тит Валентинович по-чёрному, ушёл из семьи и превратился во всеми презираемого пьянчужку.

Наложили на себя руки спившиеся колхозники – персонажи из рассказов Мишнева «Золотые руки» и «Пусть я умру – не потускнеют дали» [12]. Автор показывает бесовскую суть пьянства: «…накатит некое безумие, вроде как нечистый дух плечо облюбует, усядется и давай в уши нашёптывать да уговаривать откушать водочки …». К сожалению, это типичная история для жизни вологодской деревни на рубеже веков.

1. Безумие завистливости, мстительности и мудрость бескорыстия, всепрощения и миролюбия с художественной убедительностью показаны Станиславом Мишневым в рассказах «Попутчики» [12] и «Этап на Песь-Берест» [16].Произведения Станислава Мишнева читать очень тяжело, несмотря на их художественные достоинства и талант писателя. В чём дело? Признаюсь: их чтение мучает душу образами греховности современного человека, которые созданы писателем, но всегда имеют реальные прототипы в жизни. Да, человек не может быть жив и не согрешить. Однако, как отмечал святитель Тихон Задонский, «согрешить – дело немощи, а пребывать в грехе – дело диавольское» [19: 238]. В современной культуре это состояние нашей природы, то есть пребывание в грехе, признаётся естественным и так или иначе оправдывается. Как писал сто лет назад священник Павел Флоренский, «новая культура есть хронический недуг  восстания на  Бога» [20: 548], и этот недуг всё более усугубляется. Люди революционной культуры особенно далеко отступают от Божьего замысла о них и творят беззакония во имя субъективного человеческого закона справедливости, забывая о Божий Воле и Божием Суде. Ещё дальше ушли от Бога современные либералы: они решили уничтожить само понятие  греха. А ведь вседозволенность – это любимая уловка Сатаны.

Архимандрит Рафаил Карелин, современный духовный писатель, считает: «Грех – оккультное явление. Мистика греха заключается в его богоборчестве. Грех — это вызов Богу во имя своей мнимой свободы. Это желание досадить  Богу, уничтожить образ Божий в душе. Грех безобразен и бессмыслен, но он привлекателен именно дерзким бесстыдством» [2: 36].

Рассмотрим рассказ Станислава Мишнева «Этап на Песь-Берест» [16]. Егосюжет отражает события гражданской междоусобицы, которая вспыхнула в России после Октябрьской революции 1917 года. Два крестьянина из одной местности пошли служить в НКВД, и теперь они вдвоём сопровождают колонну заключённых – арестованных священнослужителей, идущих по этапу в неизвестный пункт – Песь-Берест. Молодой крестьянин Гаврила Зареченский идёт впервые, настроен он благодушно, бедным арестантам зла не чинит, по-крестьянски заботится о лошадке, с удовольствием ведёт беседу со своим старшим сослуживцем – земляком Губиным, хотя тот пребывает совсем в другом настроении. Губин озлоблен, подозрителен, жесток к арестованным, циничен. Он ведет арестованных не впервые и уже знает, что жизнь людей на этапе находится в его полной воле. Кроме того, среди сопровождаемых священников у него есть личный враг, которого он жаждет убить, движимый местью и ложно понятой справедливостью,  и, в конце концов, убивает по-зверски –  топором.

Рассказ начинается с описания восхода солнца и утренней зари, которые для неравнодушного сердца кажутся вестниками Божий благодати:

«Над гарью, как над остывшей адовой сковородой, рождался день; неуловимый свет сражался с неуловимой тьмой: начали слезиться на востоке звезды, розоветь небосвод. Словно подпираемое  золотистыми мечами, приподнялось над землей отблескивающее медью солнце и застряло в черных просветах обгорелых лесин;  и всеми красками заиграла апрельская заря. Свет умыл протаявшие в сугробах выскири, будто расправил скрючившиеся за ночь корни-веревки, что добросовестный работник матери Вселенной. Без отдыха побежал по чаще леса, радостный и веселый».

Такое начало рассказа, далее изображающего мистическую бездну человеческой греховности, является сильным средством отчуждения от этого греха, потому что картина радостной и весёлой утренней зари является заветом того, что Бог есть, Его благодать изливается на русскую землю, которая в эпоху гражданской междоусобицы, по словам писателя, подобна гари, остывшей адовой сковороде. Ведь в это благодатное утро по русской земле гуляют каиновы внуки, из-за злобной зависти и жажды «справедливости» готовые на убийство своих братьев.

Главный герой рассказа Губин  —  один из них. На первый взгляд, кажется, что образ этого человека имеет только историческое значение. Да, в революционных событиях сто лет назад принимали участие не только самоотверженные борцы за народное счастье, которые не боялись пожертвовать собственной жизнью, но и активные «борцы» за свою личную удачу и шкурный интерес. Основной чертой таких «борцов» была страшная жестокость, порождённая удивительной трусостью, вечным жутким  страхом перед честными и мужественными людьми. Это был мистический страх перед Истиной. Именно к такому типу людей и относился Губин. Он всю свою жизнь завидовал своему родственнику дьякону, страшился его духовной силы и чистоты. И к этому мистическому страху прибавилась ещё бесовская боязнь, что начальство узнает о том, что этот арестованный священнослужитель – его довольно близкий родственник. И тогда он лишится своей должности и хорошего заработка. Ничего нового! Губин повторил грех Каина.Вот это самое страшное! Завистники и злобные мстители множатся обычно в те исторические эпохи, в которых царит хаос и произвол, будь то революции и гражданские войны или анархия «перестроек». Станислав Мишнев в своём рассказе с художественной убедительностью, на языке образов, говорит нам об этом же.

Другой герой этого рассказа – крестьянин Гаврила – проходит через искушение отомстить Губину за преступление. Он избивает убийцу и в гневе собирается задушить его, но его самосуд останавливает старый священник, один из арестованных: «– Сынок, – тихо раздалось сзади, – Будь выше тирана. Господи, смилуйся над нашим воздыханием, допусти до Таинства примирения с Тобой». Слова старца-мученика  остановили новое преступление и спасли Гаврилу от участи убийцы. Он лишь обезоружил Губина и  лишил его власти над гонимыми по этапу людьми. Грех бессилен перед духовной силой старого священника, способного остановить другого человека, одержимого искушением мести.

Притча о мудрости миролюбия и безумии человеческой вражды и мстительности содержится также в рассказе С. Мишнева «Попутчики» [12], он глубоко символичен. С другой стороны, сюжет этого рассказа реалистичен до самых мелких подробностей быта северной деревни в 90-е годы. Композиция рассказа построена на контрасте характеров героев: миролюбца и блаженного в своей радостной жизни глухонемого мужика АфриканаКузьмовича и двух мстительных злобных мужиков Санко Манника и Коли Еврейчика. Если блаженного автор называет по имени и отчеству, то  враждующих всю жизнь между собой мужиков– только уменьшительными именами и прозвищами, словно они так и не стали взрослыми людьми.

Глухонемой мужик не считает себя обиженным Богом и людьми и радуется жизни. Он не боится любой, даже самой грязной работы, у него добрая жена, которая о нём с любовью заботится и даже старается одеть его понаряднее. Писатель прямо указывает на причину его счастливой жизни:  Африкан Кульмович– глухонемой не только в прямом значении, но и в переносном смысле: он глух к бесплодной людской суете и вражде, к политическим играм и новостям. Для него всего этого безумия не существует, он его отринул и стал духовно свободным: «А как вечером они усядутся с женой на крыльцо – любота! У жены глаза заблестят, смутится он от прихлынувшего счастья, она ему на плечо навалится, не может он сказать, как душа с новой весной встречается, потому нежно и долго будет гладить жену по голове. Не понимает он реформ и не хочет понимать, и газету с постановлениями да указами рвёт, не читая, и рвать будет, ибо он свободный мужик и плевать хотел на олигархов, демократов и цементирующий коррумпированный управленческий класс!» Таким образом, автор создаёт традиционный для православной культуры образ блаженного, который так полюбился когда-то русскому народу.

1. Писатель С. Мишнев в своих рассказах раскрывает безумие безбожия и мудрость веры в Бога. Это мировоззрение автора не воплотилось в особые сюжеты, но стало тем фоном, на котором происходит осмысление событий во всех его повествованиях. Рассказ «Черторой» [12] начинается с молитвы автора о своей родине – он цитирует строки из сказания о Борисе и Глебе: «Но, о блаженные страстотерпцы Христовы, не забывайте отечества, где прожили свою земную жизнь, никогда не оставляйте его». Обращение с молитвой к святым страстотерпцам, погибшим от злобы и интриг бесчестных людей, сеющих разобщение и разорение Русской земли, не случайно. Первые русские святые братья Борис и Глеб – это наши национальные символы терпения и верности Истине, без которых не устоять Руси.

Далее писатель, как древний летописец, повествует: «Точно не известно, от царя Петра или раньше, с Куликова поля наши деревни засватали небесных обитателей в свои защитники. Крестьяне деревни Чудской Посад Николу – угодника на божницу поставили. Ковыринцы часовней Илье-пророку от грома прикрылись. Боярскую Выставку архангел Михаил дозором обходить подрядился. В Смутное время на Шаламовом погосте кирпичную Василия Кесарийского церковь вознесли …». Под Божией защитой жизнь деревни была полноценной, семьи многодетными, а праздники весёлыми. Тогда и избы на совесть рубили. Историю постепенной гибели деревень писатель связывает с богоотступничеством её жителей. Он повествует: «После двадцатого года в защите святых начали сомневаться, кресты на кладбищах комсомольцы посшибали, колокола на церквях побили; после 30-го года запели хвалу новой жизни, зажили поскупее, с оглядкой. Ближе к 40-му ремешки на поясах затянули, пивко ещё варили; в войну на всю волость бабы голосили – не до пива было, после войны страну из руин поднимали, атомную бомбу делали – колхозников довели хуже скота всякого». Началось отчуждение крестьян-колхозников  от земли, освящённой верой предков, что привело затем к обнищанию и одичанию. С болью в сердце С. Мишнев описывает картины кощунства и святотатства несчастных деревенских безбожников. В рассказе «Управляющий  Зобенькин» [12] главный герой Тит Валентинович душой страдает от нравственного падения жителей родной деревни,  от фальши, господствующей в их жизни. Как управляющему отделением совхоза, ему приходилось произносить речи у гроба умерших колхозников: «В такие душещипательные минуты к чему говорить о людских пороках, … надо говорить о человеколюбии, жизнеутверждающих истинах добра, взаимовыручки и прочее… Всё равно живые … будут помнить другое: там-то покойный напакостил, в другом месте вышиб стёкла в рамах, от трезвого слова доброго не слыхал никто …».  Размышляя над всем этим, Тит Валентинович неожиданно вспомнил рассказ отца, который остался сиротой после раскулачивания семьи и гибели своего отца: «Отдали нам, малолеткам-безотцовщине, часовню под хлев. В часовне одна икона была, остальные растащил народ по домам. Брат Венька икону об угол хрясь!… Катим с верхов первое бревно, то бревно развернись да Веньке торцом по темечку  – Венька как щи пролил. Мне бы над братом реветь, а я  дощечки от иконы собираю да в голос рыдаю…». Однако из дальнейшего повествования следует, что это предостерегающее воспоминание о рассказе отца не спасло управляющего Зобенькина от собственного нравственного падения. Глядя на разрушение колхозного уклада и одичание односельчан в перестроечные годы, он запил от бессилия и безысходности. Из честного, трудолюбивого мужика превратился он в презренного  пьянчужку, который, не боясь греха,  ради получения выпивки совершает святотатство – делает попытку под видом священника «исповедовать и причастить» умирающую набожную старушку, но та из последних сил его отгоняет: «Ой ты, рожа несытая! …Анкаголик …».

Возрождение православной жизни в современной деревне только начинается и встречает на своём пути страшное отчуждение от веры отцов и укоренившиеся грехи деревенских жителей, с которыми молодой церкви бороться пока трудно. В рассказе  «Золотые руки»[12] молодой священник отец Игнатий, ранее известный всем как односельчанин Андрюшка Черпаков, приехал на родину. Он полон сил – «ростом под матицу, в кости широк, голосина – через всё поле чуть», служит в армии, «поднимает воинский и патриотический дух солдат». На родине он решил совершить молебен по искоренению пьянства. На это благое дело собралось много людей, «пешком шли, на тракторах ехали целыми семьями» со всей округи, а после этого окрылённые духовно решили строить часовню в селе на народные деньги. Однако самые горемычные пьяницы не пришли на этот молебен. Тракторист Кронид Иванович Чудинов уже полностью пленён бесовскими голосами.Была у него слабая попытка освободиться от этого плена, когда он тайно пришёл домой к отцу Игнатию поговорить по душам, ожидая от него помощи. Но гордыня и бесовские голоса опять пленили его, и он пошел в лес и наложил на себя руки. К сожалению, это типичная история безумия…

Заключение

Тяжело читать рассказы С. Мишнева, но в них нет либерального презрение к русской судьбе, а есть ясный взгляд на то, как было и есть на самом деле. В предисловии к книге писателя «Вот так и живём» В.Н. Бараков,  подчёркивая реалистичность повествования о современной деревне,  обращается к нам, городским жителям: «Много-много лет мы говорим и пишет о вымирающей России, об опустошённой деревне, а знаем ли мы, как всё это на самом деле происходит, какие ужас и боль испытывает человек, у которого не сбережения – страну и жизнь отняли, а теперь ещё  и умереть спокойно не дают…» [4: 4]. Станислав Мишнев пропустил эти ужас и боль через свою жизнь и своё сердце и создал произведения, читая которые начинаешь духовно трезветь.

Публицисты, сохранившие кровную связь с родной землёй, заслуженно обличают либералов и мошенников, порушивших Советский Союз, и обещают новый золотой век – проповедуют православный социализм. Они надеются: это социализм атеистический, богоборческий порушился, а православный социализм устоит. Но ведь слово-то это не наше – социализм, этим словом разрушали общинный строй русской деревни. И  право – страшно, как всё обернётся для народа, который не смог без значительного урона, без утраты веры перенести позорное унижение нищетой, безбожием и несвободой, а теперь успел вкусить хмельного пойла вседозволенности под красивым иностранным словом «демократия». А ведь когда-то на Руси это слово (в наши дни ставшее оружием заграничных врагов и наших либералов) переводили на русский язык своим, славянским, словом – «соборность» (слово соборъ соответствовало греческому –  δημοζ, которое  звучит как

демос и значит – народ) [ПЦСС: 627].

Слово«соборность»называло тот православный уклад, который  века существовал в русской деревне и века тщетно подвергался разрушению. Ф.М. Достоевский  пророчески писал более ста лет назад: «Обстоятельствами всей почти русской истории народ наш до того был предан разврату и до того был развращаем, соблазняем и постоянно мучим, что еще удивительно, как он дожил, сохранив человеческий образ, а не то что сохранив красоту его. Но он сохранил и красоту своего образа.<…> Судите русский народ не по тем мерзостям, которые он так часто делает, а по тем великим и святым вещам, по которым он и в самой мерзости своей постоянно» воздыхает. А ведь не все же и в народе – мерзавцы, есть прямо святые, да еще какие: сами светят и всем нам путь освещают!» [8]. В.М. Шукшин, В.И. Белов, а затем и С. Мишнев в своём творчестве продолжают утверждать справедливость этих  слов Достоевского.

Литература

1. Антощук Л.К. Концепция и поэтика безумия в русской литературе и культуре 20-30-х гг. XIX века. Автореферат диссертации канд. фил.наук. – Томск, 1996. – 18с.
2. Архимандрит Рафаил (Карелин). Мистическая сущность греха // Архимандрит Рафаил (Карелин). О вечном и преходящем. – М.: Полиграф АтельеПлюс, 2011. – 592 с.  – С. 32-36.
3. Багров С.П. Портреты: рассказы. – М.: Современник, 1980. – 255 с.
4. Бараков В.Н. Проза разных лет Станислава Мишнева // Мишнев Станислав. Вот так и живём. – Вологда: Фест, 2008. – 208 с. С. 3-4.
5. Белов В.И. Иду домой. Рассказы. – Северо-Западное книжное издательство, 1973. – 192 с.
6. Бугаева Л.Д. Идея безумия и ее языковое воплощение в романе Ф. Сологуба «Мелкий бес». Автореферат диссертации канд. фил.наук. – Санкт-Петербург, 1995. – 18с.
7. Бутрина В. Ф. Юродивый Николка в трагедии А. С. Пушкина «Борис Годунов» и блаженный Тимофей по спискам и редакциям «Святогорской повести» (К вопросу о проблеме прототипа и правдоподобия художественного образа)// Псковская Пушкиниана. Псков. — № 25 – 2006.  С. 118-126.https://it.pskgu.ru/projects/pgu/storage/PSKOV/ps25/ps_25_08.pdf
8. Достоевский Ф.М. О любви к народу // Достоевский Ф.М. Дневник писателя. Ежемесячное издание. 1876. Февраль.

(http://az.lib.ru/d/dostoewskij_f_m/text_0480.shtml)

1. Зимина М.А. Дискурс безумия в исторической динамике русской литературы от романтизма к реализму. Автореферат диссертации канд. фил.наук. – Барнаул, 2007. – 21с.
2. Иоскевич О.А. На пути к «безумному» нарративу (безумие в русской прозе первой половины 19 века). – Гродно: ГрГУ им. Я. Купалы, 2009. – 165с.
3. Кириллов В.Я. Отчуждение Родины // «Берега» Литературно-художественный и общественно-политический журнал. — № 6 (24). – Калининград, 2017. – С. 8-18.
4. Мишнев Станислав. Вот так и живём. – Вологда: Фест, 2008. – 208

с.

13.Мишнев Станислав. За деревней Баской. Рассказ  // сайт

«Вологодский литератор»

1. Мишев Станислав. Снится мне деревня. Рассказ // сайт

«Вологодский литератор» https://literator35.ru/2018/01/prose/stanislav-mishnev-snitsya-mne-derevnya-r/

1. Мишев Станислав. Тощий, он же жирный. Рассказ //сайт

«Вологодский литератор»

1. Мишнев Станислав. Этап на Песь-Берест // Сайт «Вологодский

литератор» https://literator35.ru/  (дата обращения 10.9. 2018).

1. Назиров Р. Г. Фабула о мудрости безумца в русской литературе // Назиров Р. Г. Русская классическая литература: сравнительно-исторический подход . исследования разных лет: сборник статей. – Уфа: РИО БашГу, 2005. – С.103-116. http://nevmenandr.net/scientia/nazirov-mudrost.php
2. Ольков Н.М. Мать сыра земля // Ольков Н.М. Соб. Соч. Том 5. – М.: Российский писатель», 2018. – С.  295-384.
3. Схиархимандрит Иоанн (Маслов). Симфония по творениям святителя Тихона Задонского. – М., 1996.
4. Флоренский П.А. Рассуждения на случай кончины отца Алексея Мечева // Священник Павел Флоренский. Сочинения в четырех томах. Том 2. – М.: «Мысль», 1994. – С. 591- 621.
5. Хазова М. А. Тема безумия в русской прозе XX века (1900 – 1970-е гг.). Автореферат диссертации канд. фил.наук.– Орёл, 2017.
6. Хубулава Г. Г. Тема безумия в русской литературе // Вестник СПбГУ. Сер. 6. 2014. Вып. 1. С. 61-70.
7. Цыганов А.А. Помяни моё слово: проза наших дней / Александр Цыганов; [ред. В.Н. Бараков] – Вологда: Полиграф-Периодика, 2018. – 374 с.
8. Яблоков Е.А. «Я – часть той силы…» (Этическая проблематика романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита»)// Русская литература. – 1988. – № 2. – С. 24.
9. Яцкевич Л.Г. По былинам нашего времени. О повести Николая Олькова «Мать сыра земля» // «Берега». Литературно-художественный и общественно-политический журнал Союза писателей России. – 2019–№ 2. Калининград. С. 158-163.
10. Яцкевич Л.Г. «Терпение – дом души». О трех рассказах А. А. Цыганова // Яцкевич Л.Г. Православное слово в творчестве вологодских писателей. Науч. ред. В.Н. Бараков. – Москва; Вологда: Инфра-Инженерия, 2019. –  388 с.  С. 307-314.

Словари и их условные сокращения

Мишнев С.М. Тарногский говор: [словарь] / Станислав Мишнев. – Тарногский Городок; Вологда: Полиграф-Книга, 2013. – 344 с.   –  ТГ

Полный церковнославянский словарь / сост. Г. Дьяченко. –Москва: Посад,  Издат. отдел Московской Патриархата, 1993. – 1120 с. – ПЦСС

Словарь вологодских говоров. Вып. 1–12 / под ред. Т.Г. Паникаровской и Л.Ю. Зориной. – Вологда: изд-во ВГПИ / ВГПУ, 1983-2007.  – СВГ

[1] Стародум  — положительный герой комедии Фонвизина «Недоросль».

[2]Куглина  — обмолоченные головки льна. В войну исть-то было нечего, куглину и ту давали по ведру на человека. К-Г. Терех. [СВГ, 4: 10], льняная шелуха от семенных головок [ТГ: 142].

Март 1944 года. Россия. Шел не первый год тяжелой и кровавой войны. Русская армия отчаянно не уступала натиску врага, а иногда дерзко освобождая кусочек за кусочком захваченных земель. С отвоеванных земель советские войска гнали немцев обратно в их родные края. Среди останков и руин можно было затеряться несчастным душам, в горе и одиночестве, оплакивая павших. Везде царила смерть. Серая весна вписывалась в этот страдающий мир, мир военного времени. Земля, полная человеческой крови, словно по-другому пахла, разнося заразу и вонь. И лишь у немногих все еще осталась надежда на победу, надежда на то, что когда-нибудь это все закончиться и можно будет почувствовать первый чистый глоток свежего воздуха.
 

Эта история о немецком офицере, Генрихе, который затерялся во вражеских малознакомых ему русских землях. Он с маленьким отрядом выживших немецких солдат вынужден был бежать в сторону Германии. Они почти год держали в страхе не одну славянскую деревню, жестоко расправляясь с местными жителями, которые не хотели подчиняться немецкой армии, а иногда и вовсе ради забавы. Он не мог сосчитать, сколько жизней он истерзал. Да и люди ли были перед ним?
 

Еще недавно он носил чистую и выглаженную форму, красуюсь на фоне грязных и ободранных рабов-селян. Он был главным в оккупированных землях, владыкой, пока русские солдаты не ворвались и не освободили свои родные места. Их дерзкий рейд состоялся глубокой ночью, под светом луны. Словно разгневанный зверь, вернувшийся в свое жилище, они бросились на врага и заставили его бежать без оглядки. Немцев осталось около десятка, когда русская армия вошла в деревню. Теперь Генрих вынужден бежать сквозь лесную чащу с пистолетом в руках и несколькими пулями в запасе скрывался в бесконечном лесу. Остальные бежать не успели. И только Бог знает, что с ними стало.
 

Генрих знал, что его найдут за его грехи и преступления, что за ним послали погоню. И лишь один шанс избежать смерти, это укрыться в Германии. Каждый вздох давался ему с трудом, наполняя легкие весенним холодом. Сырость, после дождя витала в воздухе, делая погоду еще более мерзкой и холодной. В глухом лесу, утопая в мокрой земле, он бежал, борясь с усталостью и отчаянием. Он уже второй день был в бегах и привык, все время озираться по сторонам, спотыкаясь, продолжал бежать, будто сам дьявол за ним гнался. Очередной раз озираясь назад, он не заметил маленькую яму в траве и угодил в нее ногой. Взвыв от боли, он упал на холодную и мокрую землю. Катаясь по земле и морщась от боли, он ждал, что боль утихнет, но облегчение не наступило. Тогда, невзирая на боль, он медленно поднялся, ухватившись за ствол близстоящего дерева. Похоже, было на перелом, но крови не было. Попробовав встать на ногу, он почувствовал невыносимую боль, словно он наступил на нож. Снова вскрикнув, он машинально посмотрел по сторонам, вдруг его кто услышал. Но в этом лесу, казалось, кроме него не было ни души. Ему нельзя было оставаться здесь – дикие звери могли наткнуться на легкую добычу. Пуль осталось очень мало, и не стоило забывать о враге, который его давно преследовал. Грязный, перепачканный землей, он тащился, казалось, целую вечность по этому лесу, опираясь на палку, которую здесь же подобрал, он медленно брел, не разбирая дороги.
 

Начало уже темнеть и холодать еще сильней. Мурашки холода бегали по телу, заставляя его слегка подрагивать. Из последних сил он брел по лесу, с каплей надежды, что кого-нибудь уже встретит. Он понимал, что с его больной ногой ему долго не протянуть. Добыть еды он сам теперь не сможет, силы рано или поздно его оставят, и он упадет на землю и больше не поднимется, долго и мучительно умирая. Быть может, он заслужил такую смерть – начала все чаще посещать его эта мысль. И может совсем не плохо, если он встретит советских солдат, которые сжалятся над ним и окончат его страдания быстрой пулей в сердце. На крайний случай у него осталось несколько пуль, и одну из них он оставил для себя.
 

Почти сдавшись отчаянью, он, наконец, набрел на опушку. Посередине нее стояла маленькая неприметная избушка. Она, видно, давно тут стоит, доски в некоторых местах успели сгнить, легкий запах сырости и плесени витал в воздухе. Два грязных окна были целыми, а значит внутри, все-таки могло быть теплее. «Бог услышал мои молитвы» – подумал он, и еле прошептал, «Спасибо». Он подошел к двери и прислушался. Тишина. За дверью никого не было слышно. Свет не горел. Он схватился за старую, ржавую ручку и потянул на себя. Дверь с ужасным скрипом распахнулась, и из нее вырвался противный, затхлый воздух. Жуткая вонь ударила в нос. Раскрыв дверь нараспашку и выпустив вонь он аккуратно вошел. Его взору представилась небольшая комнатка, где стояла большая двуспальная деревянная кровать, маленький, покосившейся от старости стол с лавочкой, пару полок с книгами и русская печь. Гнилые доски на полу поскрипывали, и, казалось, что не выдержат его веса, и все же не ломались.
 

За окном совсем стемнело, но он успел найти на полу несколько свечей и зажег их своими спичками, чтобы не остаться совсем без света. Возле печи он нашел несколько дров и смог разжечь печь. Все-таки жизнь в русском селе не прошла даром – хоть он до этого дня сам ее не разжигал, но видел, как это делается. Теперь он мог поискать что-нибудь съестное в избе. Перевернув все, он не нашел подходящей еды, кроме как сухой корки, которая завалялась на одной из полок. От того, что он долго не ел, его находка казалась невообразимо вкусной. Выпив последние запасы воды из фляги, что у него была с собой, он прилег на кровать.
 

Хоть кровать была очень жесткой, он был слишком уставшим и не заметил, как задремал. Неизвестно, как долго он проспал, но свечи уже почти догорели и комнату освещал свет луны, пробивавшийся из окна. Он перевернулся на спину, закрыв глаза, в новой попытке заснуть. За окном слышно было ночные крики совы, изредка ночная птица поднималась в небо, шурша большими крыльями. Деревья поскрипывали, качаясь в такт ветру, который разгонял сухие листья, словно давал нагоняй разыгравшимся сорванцам. Лес продолжал жить своей дикой ночной жизнью.
 

Вдруг за дверью послышался странный треск, словно кто-то стоял за дверью и прислушивался. Немец притаился, стараясь себя не выдать. Спустя какое-то время царила тишина. «Может заяц какой любопытный подбежал, или иной какой зверь» – подумал он. Приподнявшись, он выглянул в окно над кроватью, пытаясь разглядеть сквозь толстую грязь опушку, но ничего не заметил. За дверью снова, послышался шум, теперь было отчетливо слышно легкие шаги. Буд-то кто-то танцевал или кружился. Раздался легкий женский смех. Немец снова привстал и посмотрел на дверь. Щеколда на двери была закрыта, сквозь щели за дверью, в лунном свете, можно было разглядеть двигавшийся женский силуэт. Девушка, словно почувствовала, что на нее смотрят, остановилась и облокотилась на дверь, толи пытаясь открыть ее, толи тоже пыталась разглядеть, кто в доме находится. Слыша ее запыхавшееся дыхание сквозь старую дверь, он думал – «Кто она? Ее ли это дом? Не замерзнет ли снаружи? Впустить ли ее? »
 

Вдруг девушка ударила кулаком по двери с такой силой, что дверь затряслась. В воздухе повисла минута тишины. Снова засмеявшись, она продолжила свои безумные танцы по поляне. Взглянув в окно, он увидел, как она, порхая, словно белый мотылек в ночи, скрывалась в глубине леса. «Безумная какая» – подумал он, провожая ее взглядом.
 

Неожиданно девушка остановилась спиной к избе, будто что-то вспомнила. Не шевелясь несколько минут, она смотрела куда-то вдаль. Немец уставился на нее, с интересом наблюдая за столь неестественным поведением. На мгновение показалось, что мир замер в гробовой тишине, сова затихла, ветер тоже словно затаился и чего-то ждал. За спиной немца, в дальнем углу, раздался скрип половицы. Немец вздрогнул и резко повернулся, осматривая избу. Ни души. Немногочисленные вещи все так же лежали на своих местах. Пара горящих свечей тускло освещала углы комнаты. Основной свет шел с ночного неба. Внимательно еще раз оглядев комнату и не найдя ничего, чтобы могло вызвать скрип, он решил снова понаблюдать за девушкой. Но взглянув в окно, он увидел, что на него уже смотрит незнакомка. Испугавшись от неожиданности, он глубоко задышал, схватившись инстинктивно за сердце. Как она могла так быстро добежать с конца опушки до его окна? Она стояла спиной к луне, и ее лица не было видно. Без сомнений, это была она, ведь на ней было толи платье, толи сорочка белого цвета, в некоторых местах уже порванная и грязная. Она была очень худенькой и казалась невесомой. Закружившись в танце, она снова направилась вглубь леса, но уже окончательно скрывшись из виду.
 

Придя в себя, немец улегся поудобнее на кровати. Тело все еще ныло от усталости, а тяжелые веки то и дело закрывались. Ему нужно хорошо отдохнуть, прежде, чем он начнет путь дальше. Ноги его все сильнее и сильнее стали болеть – толи он неудобно лег, толи затекли. Он пытался было пошевелить ими, но понял, что не может. На них словно гири навесили. Приоткрыв глаза, он сел от испуга на кровать. Там, где луна не освещала своим светом избу, на его ногах сидела та самая девушка. Она слегка качалась вперед и назад, опершись на руки и опустив голову, что-то шептала. Ее длинные русые волосы свисали до плеч, закрывая лицо. Метнув взгляд на дверь, он понял, что она была закрыта на щеколду, с тех самых пор как он зашел в эту проклятую избу. Понимая, что что-то здесь не так, он старался не двигаться на кровати. Что же ей надо было от него? Что она ему шепчет? Девушка словно его не видела. Немец чувствовал, в ногах тяжесть от ее ледяного холодного тела. Запах смрада гниющего тела наполнял комнату. Он не мог разобрать ее шепот целиком, да и многих русских слов он не знал. Качаясь, постепенно девушка стала шептать громче, переходя затем в крик и вопль. Подняв голову, она продолжала кричать во все горло, словно проклиная кого-то невидимого. Немец все это время в оцепенении наблюдал, за ней, съежившись и вжавшись в угол кровати. Он закрыл рот руками от ужаса, стараясь тоже не закричать, и не привлечь к себе внимание. Ее крик стал еще громче и ужаснее, раздирая душу изнутри, поглощая все пространство. Он закрыл глаза, чтобы не видеть этого всего. Прикрыл руками уши, боясь, что перепонки не выдержат. Сосчитав до десяти про себя, он снова открыл глаза. Никого уже не было в избе. Снова стояла гробовая тишина.
 

Озираясь по сторонам и ища движение в комнате, он привстал с кровати. «Почудилось, может? » – подумал он. Возможно сон дурной. Вытерев пот со лба, он посмотрел на свою больную ногу, распухла и слегка посинела. Боль то утихала на время, то снова возвращалась с еще большей силой. Полежав в покое, он снова, наконец, уснул. Ему снился родной дом, старенькая седая мать что-то готовит на кухне. А вокруг стола бегают его маленькие племянники. Как он по ним соскучился! Их звонкий смех заставил его почти всегда серьезное лицо улыбаться. Такой звонкий смех, он почти его забыл!
 

Сквозь сон он стал понимать, что детский звонкий смех, далеко не в его сне звучит, а в избе. Не открывая глаз, он натянул простынь на лицо, стараясь не замечать, того, что происходит в комнате. Он старался не слышать, как носятся по комнате дети. По голосам можно было отличить двоих. Они то и дело бегали по скрипучему полу с одного угла в другой. Их босые ноги он отчетливо слышал! Дождавшись, когда все стихнет, немец осторожно выглянул из-под простыни, открыл левый глаз, и посмотрел на дверь. Он надеялся, что это просто недоразумение, что настал день и в его открытую избушку забрели селянские дети. Быть может, хозяин вернулся со своими детьми домой? Но все тщетно – он увидел, что засов как и прежде был закрыт. От этой мысли он снова закрыл глаза и накрылся простыню. Ему хотелось верить, что ужас пройдет, или его не тронет, если он будет лежать тихо и не подвижно.
 

По избе больше никто не бегал. Как и прежде, он в комнате остался один. Набравшись храбрости, спустя время, он вылез из-под простыни и открыл глаза. Его глаза увидели невообразимый ужас – верхом на нем, склонившись, сидела девушка в белой сорочке. Ее ледяной нос касался его теплого, живого носа, и из него сочился маленькой струйкой гной. Зловонный запах попал в его легкие, сковывая дыхание. Она смотрела на него своими белыми, мертвыми глазами, прямо в душу. Синие губы, опухшие и изъеденные червями во многих местах, что-то шептали на русском языке. Гнилые зубы кровоточили слизью и гноем. Грязные волосы свисали, кусками опадая на плечи. От увиденного он сжался еще больше в угол кровати. Дыхание перехватывало, руки тряслись от страха. Издав истошный вопль, он начал про себя молиться. Вспоминая всех святых, перебирая все, какие есть, молитвы, он не заметил, как стал бормотать их вслух трясущимися губами. Он мысленно приготовился к смерти, зная, что помощи ждать не откуда. Ждал, что призрак его сейчас разорвет в клочья и раскидает его бренное тело по углам избы. Но шепот снова прекратился, призрак его оставил, на этот раз, зная, что он никуда не денется от нее.
 

Пользуясь моментом, офицер вскочил с кровати, забыв про больную ногу от ужаса. Хромая, он почти бегом выбежал из избы. Опираясь на палку, он направился в сторону родины, как ему казалось. Оглядываясь на проклятую избу, он шел вглубь леса, в темноте и холоде, радуясь, что покинул это проклятое место. Пройдя немного вперед, он снова обернулся, чтобы увидеть, как далеко он ушел в лес, но увидел невозможное. Как долго бы он не шел от избы, расстояние от нее не уменьшалось. Плача и крича, он изо всех сил пытался убежать с этой опушки, но все это было бесполезно, какая-то неведомая сила его не пускала идти дальше. Борясь с ней как только мог, он шел и шел вперед. Пока не упал на землю. Закрывая глаза, он все еще видел в пяти метрах от себя проклятую избу.
 

Очнувшись, он увидел, все туже избу, он все так же лежал на жесткой двуспальной кровати. За окном начало светать. В дальнем углу избы, спиной к нему, не шелохнувшись, стоял призрак девушки. За руку она держала двух маленьких детей лет пяти. Они, как и она, были бедно одеты. Рваные вещи, несколько раз заштопанные, чем только было в семье. Мокрые от слизи и гноя, по краям грязные от листвы, давали понять, что скитаются они в этой ловушке уже давно. Проклятые этим местом души, вынужденные находиться в этом кошмаре, казалось, замерли в этом пока еще живом мире. Немец аккуратно поднялся с кровати. Девушка, казалось, его услышала и стала тихонько разворачиваться к нему лицом. Заметив это, он еще больше заторопился покинуть избу. Дойдя до двери, он отодвинул засов и уже взялся за дверную ручку своей трясущейся рукой, как почувствовал на себе взгляд. Сглотнув набежавший комок в горле, он тихонько продолжил открывать дверь, как холодные, мертвые руки схватили его за плечи. Сильным рывком, призрак откинул немца к кровати. Плюхнувшись на гнилой, скрипучий пол, немец еще раз почувствовал адскую боль, в своей ноге. Схватившись за нее, он тяжело выдохнул, его выдох коснулся бело-синей кожи призрака, который сел напротив немца. Она смотрела на него своими безжизненными глазами, сверля насквозь. Казалось они от злости и ненависти, приняли частично кроваво-красный оттенок. Зубы, выглядывающие из-под оставшихся в некоторых местах губах, были похожи на звериные клыки. Ее руки снова схватили его мертвой хваткой и на этот раз она его не отпустит. Сжимая все сильнее его плечи, она, казалось, хотела услышать хруст костей, почувствовать тепло и запах его крови. Да, именно крови, его крови она жаждала получить. Видно было, что она его узнала, узнала и хотела получить свое сполна. Его муки должны были длиться вечно в ее сознании. Боль, не выносимую боль, он должен был испытывать каждую секунду. Его крик был музыкой для ее ушей, такой сладкой, какую не напишет ни один композитор. Подняв свою правую руку и выпустив длинные когти, она вонзилась ему в грудь. Когти ее раздирали его плоть, жгли холодом и болью. Она старалась добраться до его еще бьющегося сердца. Возможно, сжать его изо всех сил или вырвать и показать ему. Немец истошно кричал, пытаясь отбиваться и вывернуться. Но ее хватка была равна хватке питбуля. Она понимала, что это последнее, что он видит.
 

Жизнь стала проматываться, словно кинолента. И тут неожиданно в его воспоминании пролетела картинка: прошлой осенью, год назад, он и пара его солдат охотились в близи этого леса. Они подстрелили пару зайцев и хотели было пойти обратно в деревню, как наткнулись на дом травницы-знахарки. Она жила в глухом лесу с двумя детьми, сторонясь людей. Избушка, очень напоминает эту. Молодая женщина, увидев их, захлопнула дверь перед ними, на этот самый засов. Смеясь, они выбили дверь и ворвались в избу. Женщина, защищаясь, выплеснула на них свой отвар, чем очень разозлила их. Солдаты расстреляли ее детей прямо на ее глазах. Позже, позабавившись вдоволь, ее, обезумевшую от горя, они тоже ее расстреляли.
 

Посмотрев на нее снова, он пытался узнать в ней ту несчастную девушку. Злоба и смерть сделали из нее эту несчастную и проклятую тварь. Призрак тем временем добралась до его сердца. Вопя от удовольствия, она сжала его своей когтистой рукой. Дыхание немца замерло, глаза закатились. Инстинктивно он схватил ее за руку, что держала его сердце. Но ее хватка была безмерно сильна. Из ее рта раздавался праздничный смех, ликуя и сжимая его сердце еще сильней. Готовясь умереть, немец отпустил руки, повинуясь ее воли.
 

Вдруг распахнулась дверь в избе. В комнату ворвался солнечный свет и все еще морозный воздух. Призрак девушки словно растворился в воздухе не оставляя ни следа. Немец посмотрел в дверной проем. На пороге, держа автомат в руках, стоял русский солдат. Увидев его, словно святого, немец протянул к нему руки. Как он был счастлив! Генрих и не мог представить, что его спасителем станет вражеский солдат. Войдя в избу, русский увидел ужасную картину. На полу посреди комнаты лежало расстрелянное гниющее тело девушки, а рядом с ней еще два тела маленьких детей. Пролежали они там видно давно, хоть суровая русская зима не давала им сильно разложиться, но приближающаяся весна начала, свое грязное дело. Запах смрада стоял невыносимый. Заткнув нос рукавом, русский посмотрел на немца. Выглядел он лет на сорок, волосы во многих местах седые, глаза красные. Синие мешки под глазами. Немец сидел у спинки кровати на полу и все время, повторял три русских слова «Убийцу нужно наказать». Он не знал значения этих слов, что шептала ему девушка, лишь догадывался.
 

– Что там? – спросил командир поискового отряда, заглядывая в дом.
 

– Здесь немецкий офицер – ответил солдат. – Похоже, он обезумел – добавил тот.
 

Командир зашел в избу и увидел все своими глазами. От увиденного он перекрестился три раза и добавил.
 

–Я бы тоже обезумел, если бы провел ночь с тремя покойниками.
 

Тела несчастных солдаты похоронили у местной церкви. Избу сожгли. Местные жители, то и дело слышали по ночам детский смех. А иногда даже видели женский силуэт между деревьями.
 

Немца отвезли в больницу, перевязали и отправили на допрос, в надежде, что он раскроет военные тайны, какие мог знать. Но на допросе он ничего не мог внятного сказать. Все говорил про проклятую избу, что там происходило, и как его спасли солдаты. Он, рыдая, признался во всех своих преступлениях, каялся и падал в ноги, прося искупления. В своей камере он странно себя вел. Все время оглядывался по сторонам, говорил, что видит призрака девушки. Она преследовала его ночами, смотрела пристально в глаза. Генрих чувствовал на своей коже ее холодные пальцы. День за днем, он просил об избавлении, просил закончить эти ужасные муки – просил о казни. За его преступления перед советским народом, за пытки и массовые убийства селян, его приговорили к расстрелу ведь «Убийцу надо наказать».
 

Урок литературы в 10 классе

(Внеклассное чтение подготовила Гнутова А.И.)
Тема: Анализ рассказа Станислава Мишнева «Русская изба».

Цель: Выполнить художественный и лексический анализ рассказа.

Задачи: 1) Знакомство с рассказом, анализ художественных и лексических средств, использованных автором.

2) Анализ смысловой нагрузки.

3) Воспитание любви к родному краю, к слову писателя.

Оформление: 1) В левом углу – имитация угла деревенской избы.

2) На левой доске – запись темы урока, эпиграфа:

Дом отцовский – как он был высок,

А теперь смотрю:

Изба избою:

Как в блиндаж, ступаю за порог,

Стукаясь о верхник головою.

А. Яшин

3) На центральной доске – записи по анализу, они закрыты, а также плакаты по творчеству Станислава Мишнева.

4) На правой доске – цитаты:

Мать России целой – деревушка,

Может быть, вот этот уголок…

Н. Рубцов

Храни огонь родного очага

И не позарься на костры чужие…

О. Фокина

5) Над доской – репродукции картин И. Шишкина, И. Левитана.

6) Аудиозапись народных песен о деревне.

7) Выставка книг, документов, рассказывающих о творчестве Станислава Мишнева.

Ход урока:

1. Опрос по домашнему заданию: Ваше понимание родины? Учащиеся читают стихи, прозу (на выбор).
2. Объявление темы: «Анализ рассказа Станислава Мишнева» (название закрыто), задач.
3. Содержание урока:

1. Сообщение ученицы о писателе Станиславе Михайловиче Мишневе.
2. Работа с текстом рассказа. Запись в тетрадях во время слушания рассказа.
   

   № части	Основные смысловые образы, слова.	Художественные средства	Лексические средства
   I.	Васька Вихарев после службы останется в родном колхозе – слухи. Все знали как баламута, истинное трудолюбие его знали. Теперь Васька не тот. Невесту и жениха выбирали по матери и отцу. Коль Васька по отцу, то хват – мужик будет.	Метафоры: гоп-ансамбль, капелла, выросшая на дрожжах. Эпитеты: Приветливо, здоровается, смотрит открыто.	Просторечные: Баламут, шлялась, баба, хват-мужик, рожу. Фразеологизмы: Судили-рядили, годы возьмут свое, старое помнить -лучше не жить. Профессионализм: «Т-25», заготовка сена, матросская форма.
   II.	Родные и близкие Вихаревых – за застольем. Дед Митрич предложил посмотреть Ярасенков дом. Думали, спорили. Общим мнением решили: Ярасенков дом капитально обследовать и вынести приговор.	Метафоры: на горизонте сплошной облачности засинела отдушина, вынести приговор. Сравнение: как покойнику	Просторечные: обопрусь, ревлю. Фразеологизмы: на круги своя, голыми руками не бери. Профессионализм: суглинки, Нечерноземье, целина.
   III.	Семейная комиссия приступила к делу. Васька: «Пилу в зубы да на дрова». Отец: «Да тебя перестоит». Решили перекатить на новый подруб.	Олицетворение: Дом отозвался, замер; обслушивали. Сравнение: словно ребятишки пробежали босиком по половицам	Просторечные: ткни, вали, плюнул в горсть, шелопут, хоромина.Диалектизмы: ропочина, баской, сробить, на середку.Фразеологизм: хватай в зубы, чаи гонял.Профессионализм: закладные камни фундамента, пропорции архитектуры, зауголок заруба, подруб.
   IV.	Ввалился председатель: чем можем, поможем. Имей голову на плечах, за остальным дело не станет.		Просторечные: ввалился, отдуваясь, заскочил, Генахин, надобно.Фразеологизмы: друг сердешной, на пару минут, потом суп с котом, вылезай из берлоги, глаза пугаются – руки делают, имей голову на плечах.
   V.	Хватит стоять кровному дому пугалом посреди деревни.	Метафоры: пугало, громадина – сторож, разбойник-ветер. Эпитеты: нелепо и неказисто, мрачный, кровный, свинцовая, грешной.

3. Выводы по проделанной работе:

Тема текста – старый деревенский дом.Основная мысль – возродить дом, оживить.Основные образы: Васька Вихарев – надежда, деде Митрич – образ крестьянина, к мнению которого прислушиваются (выпущено: «он видел в возрождении дома свою навсегда ушедшую молодость»), мать и отец Васьки дорожат памятью, крестьянским трудом, председатель – радеет за возрождение деревни.Название рассказа: Как бы вы озаглавили? (Варианты), открывается название: «Русская изба». Обоснование: родина – деревня – старина.Художественные средства: метафоры и эпитеты придают красоту речи, меткость; олицетворения оживляют дом.Лексические средства: помогают войти в мир деревни, истинных крестьян, наделенных чувством юмора, искрометностью слова. Это наш мир, наш язык, который нужно изучать, знать и которым следует гордиться.

Пожелания ученикам: беречь и возрождать родину (в виде цитат Рубцова и Фокиной).

IV.

Подведение итогов: оценки, д/з: мини-сочинение «История одной избы».

Валентин Распутин

ИЗБА

Изба была небольшой, старой, почерневшей и потрескавшейся по сосновым бревнам невеликого охвата, осевшей на левый затененный угол, но оставалось что-то в ее поставе и стати такое, что не позволяло ее назвать избенкой. Без хозяйского догляда жилье стареет быстро — постарела до дряхлости и эта изба с двумя маленькими окнами на восток и двумя на южную сторону, стоящая на пересечении большой улицы и переулка, ведущего к воде, прорытого извилисто канавой и заставленного вдоль заборов поленницами. Постарела и осиротела, ветер дергал отставшие на крыше тесины, наигрывал по углам тоскливыми голосами, жалко скрипела легкая и щелястая дверь в сенцы, которую некому и не для чего было запирать, оконные стекла забило пылью, нежить выглядывала отовсюду — и все же каким-то макаром из последних сил изба держала достоинство и стояла высоконько и подобранно, не дала выхлестать стекла, выломать палисадник с рябиной и черемухой, просторная ограда не зарастала крапивой, все так же, как при хозяйке, лепили ласточки гнезда по застрехам и напевали-наговаривали со сладкими протяжными припевками жизнь под заходящим над водой солнцем.

Считалось, что за избой доглядывает сама хозяйка, старуха Агафья, что это она и не позволила никому надолго поселиться в своей хоромине. Мнение это, не без оснований державшееся в деревне уже много лет, явившееся чуть ли не сразу же после смерти Агафьи, отпугивало ребятишек, и они в Агафьином дворе не табунились. Не табунились раньше, а теперь и некому табуниться, деревня перестала рожать. Заходили сюда, в большую и взлобисто приподнятую ограду, откуда виден был весь скат деревни к воде и все широкое заводье, по теплу старухи, усаживались на низкую и неохватную, вросшую в землю чурку и сразу оказывались в другом мире. Ни гука, ни стука сюда, за невидимую стену, не пробивалось, запустение приятно грело душу, навевало покой и окунало в сладкую и далеко уводящую задумчивость, в которой неслышно и согласно беседуют одни только души. «Ходила попечалиться к старухе Агафье», — не скрывали друг перед другом своего гостеванья в заброшенном дворе живые старухи. Ко всем остальным из отстрадовавшегося на земле деревенского народа следовало идти на кладбище, которое и было недалеко, сразу за старым аэродромом, поросшим теперь травиной, а к старухе Агафье в те же ворота, что и при жизни. Почему так сложилось, и сказать нельзя.

Агафья до затопления нагретого людьми ангарского берега жила в деревне Криволуцкой, километрах в трех от этого поселка, поднятого на елань, куда, кроме Криволуцкой, сгрузили еще пять береговых деревушек. Сгрузили и образовали леспромхоз. К тому времени Агафье было уже за пятьдесят. В Криволуцкой, селенье небольшом, стоящем на правом берегу по песочку чисто и аккуратно, открывающемся с той или другой стороны по Ангаре для взгляда сразу, веселым сбегом, за что и любили Криволуцкую, здесь Агафьин род Вологжиных обосновался с самого начала и прожил два с половиной столетия, пустив корень на полдеревни. Агафья в замужестве пробыла всего полтора года — за криволуцким же парнем Ефимом Мигуновым, прозванным за бесстрашие Чапаем, грубоватым, хорохористым, во все встревающим, с лихостью выкатывающим на всякое приключение свои круглые зеленые глаза на белобрысом лице. Его взяли в армию, там он задолго до войны и пропал смертью, может быть, и храброй, но бестолковой. От него осталась дочь, названная Ольгой, девочка затаенная, самостоятельная, красивая, в пятнадцать лет сразу после войны она уехала в город в няньки, в семнадцать устроилась на конфетную фабрику, перешла квартировать в общежитие и попала под безжалостные жернова городской перемолки. Сладкая ее жизнь возле конфет, которой так завидовали криволуцкие девчонки, скоро стала горькой: прижила без замужества девчонку, закружилась в бешеном вихре, пока не сошла красота, и спилась… еще одно доказательство того, что у одного стебля корни дважды не отрастают. В то время это было редкостью, а для деревни и вовсе невиданное дело — бабье пьянство. От боли и работы Агафья рано потускнела и состарилась, похоронила вскоре друг за другом отца с матерью, одного брата убила война, второй уехал вслед за женой на Украину, сестра тоже вышла замуж за дальнего мужика и уехала — к сорока годам осталась Агафья в родительском доме одинешенька.

Была она высокая, жилистая, с узким лицом и большими пытливыми глазами. Ходила в темном, по летам не снимала с ног самошитые кожаные чирки, по зимам катанки. Ни зимой, ни летом не вылезала из телогрейки, летом, закутываясь от мошкары, от которой не было житья, пока не вывели ее, чтоб не кусала наезжих строителей Братской ГЭС. Всегда торопясь, везде поспевая, научилась быстро ходить, прибежкой. Говорила с хрипотцой — не вылечила вовремя простуду и голос заскрипел; что потом только ни делала, какие отвары ни пила, чтоб вернуть ему гладкость — ничего не помогло. Рано она плюнула на женщину в себе, рано сошли с нее чувственные томления, не любила слушать бабьи разговоры об изменах, раз и навсегда высушила слезы и не умела утешать, на чужие слезы только вздыхала с плохо скрытой укоризной. Умела она справлять любую мужскую работу — и сети вязала, и морды для заездков плела, беря в Ангаре рыбу круглый год, и пахала, и ставила в сенокосы зароды, и стайку могла для коровы срубить. Только что не охотилась, к охоте, даже самой мелкой, ее душа не лежала. Но ружье, оставшееся от отца, в доме было. Невесть с каких времен держался в Криволуцкой обычай устраивать на Ангаре гонки: на шитиках от Нижнего острова заталкивались наперегонки на шестах против течения три версты до Верхнего острова и дважды Агафья приходила первой. А ведь это не Волга, это Ангара: вода шла с гудом, взбивая нутряную волну, течение само себя перегоняло. На такой воде всех мужиков обойти… если бы еще 250 лет простояла Криволуцкая, она бы это не забыла.

Но дни Криволуцкой были сочтены. Только-только после войны встали на ноги, только выправились с одежонкой и обужонкой, досыта принялись стряпать хлебы, а самое главное — только избавились от мошки и коровы вдвое-втрое прибавили молока, а люди стянули с голов сетки из конского волоса и с надеждой заоглядывались вокруг, что бы такое еще сыскать для справного житья, — вдруг перехват всего прежнего порядка по Ангаре, вдруг кочуй! И все деревеньки с правого и левого берегов, стоявшие общим сельсоветом, сваливали перед затоплением в одну кучу.

Агафья хворала, когда пришло время переезжать. Болезнь у нее была одна — надсада, от других она выкрепилась в кремень. В те же годы накануне затопления впервые за всю ангарскую историю стали проводиться медосмотры, на специальном пароходе с красным крестом сплавлялись от деревни к деревне в низовья врачи и каждого-то поселянина в обязательном порядке выстукивали и высматривали. Агафью и выявили как больную. И все лето, как муха о стекло, билась она о больничные стены в районе, запуганная докторами, которые продолжали настаивать на лечении, стращая последствиями, но не меньше того снедаемая бездельем. Криволуцкая ставилась на новом месте своей улицей, но вставали дома в другом порядке, и этот порядок все теснил и теснил ее запаздывающую избу неизвестно куда. Агафья еще больше похудела, на лице не осталось ничего, кроме пронзительных глаз, руки повисли как плети. Вот это была надсада так надсада! Иногда она вскидывалась, пробовала бунтовать, но ее уже знали, знали, что на нее можно прикрикнуть, и тогда она, лишенная здесь всякой опоры, унизительно распластанная на кровати, как на пыточном ложе, опять смирялась и умолкала. Здесь, в больнице, приснился Агафье сон, поразивший ее на всю оставшуюся жизнь: будто хоронят ее в ее же избе, которую стоймя тянут к кладбищу на тракторных санях и мужики роют под избу огромную ямину, ругаясь от затянувшейся работы, гора белой глины завалила все соседние могилы и с шуршанием; что-то выговаривающим, на что-то жалующимся, обваливается обратно. Наконец избу на тросах устанавливают в яму. Агафья все видит, во всем участвует, только не может вмешиваться, как и положено покойнице, в происходящее. Избу устанавливают, и тогда выясняется, что земли выбрано мало, что крыша от конька до половины ската будет торчать. Мужики в голос принимаются уверять, что это и хорошо, что будет торчать, что это выйдет памятником ее жизни, и Агафья будто соглашается с ними: труба и должна находиться под небом, по ней потянет дым. Там тоже согреться захочется.