Рассказ солдата о войне в афганистане

Сорок лет назад, 25 декабря 1979 года, СССР начал вводить войска в Афганистан. Предполагалось, что это будет молниеносная операция помощи дружественному режиму, однако война растянулась на десять лет. Ее называют одной из причин развала Советского Союза; через Кабул, Кандагар, Пули-Хумри, Панджшерское ущелье прошли около ста тысяч советских солдат, от 15 до 26 тысяч погибли. К годовщине начала ввода войск «Лента.ру» публикует монологи солдат и офицеров, воевавших в Афгане.

«Мы честно выполняли свой долг»

Алексей, Новосибирск:

Ни в Афгане, ни после я не встречал воинской части, находившейся в таких боевых условиях и при этом чуть ли не еженедельно подвергающейся обстрелам, и при всем при этом готовой выполнить любую поставленную перед ней задачу. Во время встреч на различных мероприятиях с ребятами, прошедшими дорогами Афгана, услышав в ответ на вопрос «Где служил?» — «Руха, Панджшер», они, как правило, выдавали такие тирады: «Нас Рухой пугали, мол, любой „залет“ — и поедете в Панджшер на воспитание». Вот такое мнение бытовало в ограниченном контингенте о нашем «бессмертном» рухинском гарнизоне!

Полк вошел в историю афганской войны как часть, понесшая самые большие потери в Панджшерской операции весной 1984 года. Наша часть (несмотря на то что находилась вдалеке от взора командования 108 МСД, и награды зачастую просто по какой-то нелепой сложившейся традиции с трудом доставались личному составу полка) тем не менее дала стране реальных героев Советского Союза В. Гринчака и А. Шахворостова. Невзирая на условия, в которых жил полк, мы честно выполняли свой долг. Пусть это звучит немного пафосно, но это так.

Да простят меня ребята-саперы, если я поведаю о минной войне в Афганистане без свойственного им профессионализма. Попытаюсь доступным языком объяснить, что за устройства использовали моджахеды в этой необъявленной десятилетней войне.

Как мне рассказывали наши полковые саперы, многие мины итальянского производства были пневматического действия — то есть проезжала одна машина по мине, мина, соответственно, получала один уровень подкачки, затем вторая — еще один уровень, а вот третья или, скажем, шестая машина в колонне попадала под срабатывание взрывного механизма мины. Иначе говоря, механизм приводился в действие вот этим так называемым «подкачиванием», происходившим за счет нажатия колеса гусеницы нашей техники, и когда уровень доходил до критической точки — происходил взрыв.

Соответственно, когда в колонне, где до начала движения щупом был проверен каждый метр маршрута, происходил подрыв, это вызывало удивление и множество вопросов к саперам. Повторюсь, что, как мне объяснили саперы, по такой мине можно было проехать, если колесо машины не покрывало 3/4 площади мины, то есть проехал по ней, по 2/4 ее площади, — все равно, а вот следующая единица техники может запросто подорваться. Именно минная война принесла нам в Афганистане большое количество изувеченных ребят, особенно в Панджшерском ущелье.

«Там очень много грязи было»

Алексей Поспелов, 58 лет, служил в рембате с 1984-го по 1985 год, дважды ранен:

Честно говоря, все это уже стирается из памяти, только снится сейчас. Жара, пыль, болезни. У меня было осколочное ранение в голову и в ногу. Плюс к этому был тиф, паратиф, малярия и какая-то лихорадка. И гепатит. Болели гепатитом многие, процентов 90, если не больше.

Меня после распределения в 1982 году направили в Германию. Там я прослужил год и восемь месяцев, еще не женился к тому времени. Пришла разнарядка в Афганистан, меня вызвал командир и говорит: «Ты у нас единственный в батальоне холостой, неженатый. Как смотришь на это?»

Я говорю: «Командир, куда родина прикажет — туда и поеду». Он отвечает: «Тогда пиши рапорт». Я написал рапорт и поехал.

Сразу с пересылки мне дали направление в 58-ю бригаду матобеспечения, в населенный пункт Пули-Хумри, в 280 километрах от Кабула на север через перевал Саланг. Там я попал в рембат командиром ремонтно-восстановительного взвода. Скажешь, непыльная работа? Ну, а кто же технику с поля боя эвакуировал? И отстреливаться приходилось, конечно, не раз.

Я вспоминаю это время очень тепло, несмотря на все неприятности и трудности. У нас там люди разделились на тварей и нормальных — но это, наверное, всегда так бывает.

Вот, например, в 1986 году я получил направление в Забайкалье. Должен был в Венгрию ехать, но ротный мне всю жизнь испортил, перечеркнул, перековеркал.

К нам должен был начальник тыла приехать с инспекцией, и у нас решили в бане закопать треть от большой железнодорожной цистерны под нефть. А я в этот день как раз сменился с наряда, где-то часов в шесть. Вечернее построение, и ротный говорит Мироненко и еще одному парню: «Давайте быстро в баню».

Баня — это большая вырытая в земле яма, обложенная снарядными ящиками, заштукатуренная, приведенная в порядок. Там стояла здоровая чугунная труба — «поларис», как мы ее называли, в которую капала солярка, и она разогревалась добела. Она была обложена галькой. И там все парились. До того момента, как привезли эту цистерну, в холодную воду ныряли в резервный резиновый резервуар, двадцатипятикубовый.

И тут комбату приспичило закопать цистерну, чтобы прямо не выходя из бани можно было купаться в холодненькой. Все сделали, но у ротного появилась идея скрутить по ее краю трубу, наделать в ней дырок, чтобы фонтанчики были, и обеспечить таким образом подачу воды. Чтобы идиллия была — показать начальству: глядите, у нас все хорошо!

Но по времени это сделать не успевали. Ребята неделю этим занимались, практически не спали. А Мироненко, сварщик, был в моем взводе. На построении он из строя выходит ко мне и говорит: «Товарищ лейтенант, дайте мне хоть поспать, меня клинит!» Но ротный кричит Мироненко: «А ты что тут делаешь? А ну в баню, заканчивай все давай!»

Как потом оказалось, Мироненко спустился на дно этой емкости, заснул и случайно затушил газовую горелку, которая продолжала работать. В этот момент его напарник, почувствовавший запах ацетилена от автогена, кричит ему туда: «Мирон, ты чего там делаешь, уснул? Ты не спи, я пойду баллон кислородный поменяю». И не перекрыл ацетилен. А Мироненко спросонья нашаривает в кармане коробок и чиркает спичкой. Понимаешь, какой объем взрывчатого вещества к тому времени там скопился? Разворотило все к чертовой матери.

Бахнуло, наверное, часов в 12. На следующий день начали разбор: чей подчиненный, кто дал команду… И ротный тут же все спихнул на меня — мол, это его подчиненный. И началось. Меня сразу же на гауптвахту засадили. Я на ней суток десять просидел, похудел на 18 килограммов. Камера была метр на метр, а в высоту — метр шестьдесят. Вот так я все это время сидел и почти не спал. А в углу камеры стоял такой же «поларис» и разогревался. Фактически я был вдавлен в стенку. Это ужасно — по-моему, даже фашисты такого не придумывали.

Когда было партсобрание, меня исключили из партии за ненадлежащий контроль над личным составом. Прокуратура на меня уголовное дело завела. Но всех опросили и выяснили, что я, наоборот, пытался не дать этому парню пойти работать, и, пополоскав меня, дело закрыли. Хрен бы с этим начальником тыла, купался бы в этой резиновой емкости, ничего страшного. Но ротному приспичило рвануть задницу, чтобы капитана получить…

А так — не только негатив был. Хорошие нормальные люди там как братья были. Некоторые афганцы, пуштуны, лучше к нам относились, чем многие наши командиры. Люди другие были. Там, в экстремальной обстановке, совершенно по-другому все воспринимается. Тот, с кем ты сейчас чай пьешь, возможно, через день-два тебе жизнь спасет. Или ты ему.

Но сейчас туда, конечно, ни за что бы не поехал. Бешеные деньги, которые там крутились, никому добра не принесли. Со мной несколько человек были, которые, я знаю, наркотой торговали. Бывает, попадут в БМП из гранатомета, от бойца фарш остается — ничего практически. Цинковый гроб отправлять вроде надо. И в этих гробах везли героин в Союз. Я не могу этого утверждать точно, но знакомые офицеры об этом много раз рассказывали, и в том, что это было, уверен на 99,9 (в периоде) процентов.

Там очень много грязи было. А я был идеалистом. Когда меня выгнали из партии, я стреляться собирался, не поверишь. Это я сейчас понимаю, какой был дурак, я воспитан так был. Мой отец всю жизнь был коммунистом, оба деда в Великую Отечественную были… Я сейчас понимаю, что это шоры были идеологические, нельзя было так думать.

В 90-е, когда Ельцин встал у власти, я написал заявление и сам вышел из партии. Ее разогнали через год или около того. Сказал в парткоме: я с вами ничего общего не хочу иметь. Почему? Да просто разложилось все, поменялось. Самым главным для людей стали деньги. У народной собственности появились хозяева. Нас просто очень долго обманывали. А может, и сейчас обманывают.

«Пить — пили, и пили много»

Юрий Жданов, майор мотострелковых войск, служил в Афганистане в 1988 году:

Я в 1980 году служил в Забайкалье лейтенантом, и там всеобщий порыв был: давай, мол, ребята, туда, в Афган! И все написали рапорты. Все мы — господа офицеры (которые тогда еще господами не назывались), так и так, изъявляем желание. Но тогда все эти рапорты положили под сукно.

Потом я поехал служить в Таманскую дивизию командиром батальона. Служил, служил, вроде хороший батальон, а потом, во второй половине 80-х, не пойми что твориться стало. Написал рапорт по новой — мол, хочу в Афган. Ну и поехал.

В наш полк специально прилетали вертушки из штаба армии за хлебом и за самогончиком. Гнали прекрасно — на чистейшей горной воде. Бывало, водку привозили из Союза, но это редкость была. Но не только из Союза водкой торговали, в дуканах можно было паленую купить, да и какую угодно. Я имел доступ к лучшему техническому спирту, который по службе ГСМ шел. Пили все — не так, конечно, чтобы все в перепитом состоянии были. Но пить — пили, и пили много.

Я в режимной зоне Баграма, будучи замкомандира полка, курировал вопросы тех подразделений, которые от полка там стояли: третий батальон, зенитно-ракетная батарея, третья артиллерийская батарея и батальон на трассе. Поскольку я находился близко от штаба дивизии, комдив Барынкин привлек меня к работе с местными, поставил мне задачу: мол, посмотри-послушай, чем они там дышат. И я на его совещаниях по этому вопросу присутствовал. Получить информацию о них иначе как вращаясь в их среде было никак невозможно. Вот этим я и занимался.

С «зелеными» — солдатами Наджибуллы, которые за нас воевали, — тоже приходилось работать. Ездили, с местными общались — есть фотографии, когда мы приезжаем, вокруг бородатые стоят, а мы броней идем — колонной. А они там со всякими «хренями и менями» в боевые действия не вступили, склонили на переговоры — тоже показывали свою силу.

Я таджиков-солдатиков из третьего батальона взял и туда, в совмещенный командный пункт, который в Баграме был, где их штаб находился, чтобы они с местными поговорили. На первый день послал одного, на второй — другого. Я специально с собой таджиков взял, причем не простых, а которые на фарси говорили, — большинство афганцев общается на этом наречии.

Один из этих моих солдатиков рассказывал, что они попытались его «заблатовать»: «Давай, мол, беги по-быстрому к нам в банду, мы тебя в Пакистан переправим, скоро шурави (русские) уходят. Тебя там в Пакистане поучат, а Союз-то скоро развалится. Ты придешь к себе в Таджикистан и будешь там большим человеком». Это 1988 год! Для меня, партийного и офицера, это звучало как бред сивой кобылы. Мысль о том, что Союз развалится, — вообще была из области фантастики.

Когда я приехал в Афган, дальние гарнизоны уже начали выходить. И я смысла не понимал: на хрена мне, ребята, туда ехать? На хрена вы меня туда послали? Война чем хороша? Когда идет движение, когда ты воюешь. А когда войска стоят на месте, они сами себя обсирают и портят все, что находится вокруг них. Но раз выходили — значит, была такая политическая необходимость, это тоже все понимали.

Афган на меня сильно повлиял тем не менее. Меняются отношения — на политическом уровне и на личном. И еще я помню, как офицеры клали на стол рапорты еще до расформирования подразделений. Там сидели кадры «оттуда» и просили их: да у тебя два ордена, ты что, куда? — Нет, я увольняюсь… Судьба и война приводят каждого к законному знаменателю.

А потом, уже после всего этого, я узнал, что Саша Лебедь, который был у нас в академии секретарем партийной организации курса, который разглагольствовал с партийной трибуны о социалистической Родине, вместе с Пашей Грачевым поддержал Борю Ельцина, когда развал СССР пошел. И я понял, что ловить здесь нечего. У нас тут предатели везде.

Пашу потом министром обороны сделали, Саша Лебедь вылез в политические деятели. Наш начальник разведки дивизии поначалу к нему прильнул и, так сказать, вскоре улетел в мир иной. А потом и Саша Лебедь вслед за ним отправился. Политика — дело сложное, интересное…

«У тех, кто войну прошел, правильное понимание вещей возникает»

Отец Валерий Ершов, служил в Афганистане заместителем командира роты в бригаде обеспечения в городе Пули-Хумри, отслужил 10 месяцев вплоть до вывода войск из Афганистана:

Шла уже вторая половина 80-х, и все мы знали, что это за место — Афганистан, общались с ребятами, которые там воевали. Я решил, что надо себя испытать. Человек ведь всегда проверяется в деле, хотя был и страх смерти, и страх попасть в плен, конечно. Потому я добровольцем отправился в Афганистан и о своем решении не жалею.

Рота у нас была большая и нестандартная — 150 человек. Называлась местной стрелковой. Я такого больше нигде не встречал. Подчинялась рота непосредственно начальнику штаба бригады, которого мы все звали «мама». Люди туда отбирались и хорошо оснащались.

Мы охраняли огромные склады 58-й армии. Оттуда уходили колонны в боевые подразделения Афганистана, порой приходилось участвовать в сопровождении этих колонн, поэтому мне довелось побывать и в Кабуле, и в Кундузе, и некоторых других местах.

Когда командир роты заболел, я три месяца исполнял его обязанности. Именно тогда, в августе 88-го, у нас произошло вошедшее в историю афганской войны ЧП — взрывы на артиллерийских складах.

Несколько часов мы провели под этой бомбежкой. Создалась мощная кумулятивная струя. Ветер, гарь от взрывов. Часть казарм сгорела подчистую. Запах был чудовищный. Ко мне в комнату влетела мина и не разорвалась. Упала рядом с койкой. Саперы потом ее вынесли.
Осколков было в воздухе столько, будто дождь шел. Я действовал на автомате, как на тренировках.

Помню, на командном пункте подошел прапорщик и попросил отпустить его, чтобы забрать бойца с поста. Я разрешил. Он надел бронежилет, каску, взял автомат и вышел. Смотрю, вокруг него все рвется, а он идет как заговоренный. Нужно было далеко идти. Два километра.

Часть дороги была видна. Обратно так же шел: не сгибаясь, спокойно. Я про себя думал: «Неужели так можно идти?» Но солдата прапорщик не нашел. Мы отправились с ним во второй раз уже на БРДМ. Машина почти сразу просела. Колеса нашпиговало осколками, включилась самоподкачка шин, так и доехали до места. Там пришлось выходить. Солдат нашелся, живой, прятался за камнем.

Ни один человек у меня из подразделения в этом пекле не погиб. Как тут не поверить в то, что не все в жизни подчиняется законам физики и математики?

У меня у самого после прогулок под огнем — ни одного осколка на бронежилете, на каске, ни одной зацепки даже на форме не осталось. Тот день стал для меня в каком-то смысле поворотным.

В Бога я в ту пору еще не верил. Был таким человеком, который ищет справедливости во всем. С одной стороны, в этом есть своя чистота, а с другой — наивность. Среди подчиненных принципиально неверующих людей не было. По крайней мере у всех, когда выходили на утренний осмотр, были либо вырезанные крестики, либо пояски с 90-м псалмом. Такова военная традиция.

Я порой подтрунивал над солдатами: «Что это такое? Ведь вы же коммунисты, комсомольцы, а верите какой-то ерунде»… Но снимать кресты не просил.

На границе между жизнью и смертью, да еще и в чужой стране, отношения между солдатами были пропитаны абсолютным доверием. В Афгане я мог подойти к любому водителю и попросить, чтобы меня подбросили куда-то. Без вопросов. То же самое — на вертолете. Ни о каких деньгах, как вы понимаете, речи быть не могло.

При этом никакого панибратства, понимаете? Вот в чем штука. Я подчиненных называл по имени-отчеству, но это не отменяло постоянных тренировок и других методов поддержания подразделения в форме, чтобы люди были готовы ко всему. Приказы не надо было повторять дважды, не надо было даже проверять их исполнение. Единственное, насколько было можно, мы делали бойцам щадящие условия: три часа на сон вместо двух, потом — час бодрствования и еще два — в наряде.

Одна из главных проблем афганцев — это обида, что здесь, в Союзе, все не так, как было в Афгане. В первую очередь не хватало таких же теплых отношений между людьми.

Порой нас встречали даже с некоторой враждебностью. Так, по возвращении из Афгана мы с другим офицером хотели новые фуражки получить. Объяснили, что в командировке вся форма поистерлась и так далее, а нам ответили: «Мы вас туда не посылали». Я понимаю, что это расхожая фраза, но так действительно говорили и, разумеется, не все ветераны, а особенно те, что сражались на передовой, могли молча такое проглотить.

Сперва афганцы держались вместе. Помню, в первые годы ветераны создавали много патриотических обществ, а потом эти общества стали лопаться как мыльные пузыри.

Не стало той страны, за которую мы воевали. У людей, да и у нас тоже, уже были другие цели, задачи. Многим хотелось стать богаче. Льготы появились. С одной стороны, это хорошо, но с другой — начались какие-то трения: кто кому чего дал или не дал. Я встречал таких афганцев, которые озлоблялись на весь мир и друг на друга. Взрывы на Котляковском кладбище — это же были разборки между ними.

Мне повезло, вернее, Господь меня увел от таких проблем. Я нашел отношения, схожие с теми, какие были в Афгане, в среде верующих людей. У тех, кто войну прошел, правильное понимание вещей возникает. Часто ветераны к своим наградам относятся так: «Разве это мои ордена и медали? Это все товарищи мои боевые, а я тут ни при чем». Или даже так говорят: «Это Господь мне помог, это его заслуга».

Чтобы попасть в Афганистан, я трижды писал рапорт

Когда-то я понятия не имел, что это за страна такая — Афганистан, да и выговаривал название с трудом. А оказавшись там, был покорен величием гор с заснеженными вершинами. Афган – страна контрастов. Дневной палящий зной сменяется зимней стужей ночью. Нищета соседствует с роскошью.

Словно в средневековье молодой афганец пашет землю волом, запряженным в соху. Современные ритмы сотрясают округу: на упряжке вола пристроена японская магнитола «Шарп», которую в СССР запросто можно обменять на автомобиль. А вот караван верблюдов: корабли песчаных пустынь величественно следуют по асфальтированной трассе Кандагар – Кушка.

Для того чтобы попасть в Афганистан, я трижды писал рапорт. Хотелось быть полезным стране: наше поколение воспитывалось на рассказах о Великой Отечественной войне, на подвигах дедов. Вот и мой дед, фронтовик Михаил Карпович Киршин, кавалер ордена Славы, много рассказывал военных историй, и я, конечно, с детства мечтал о воинской службе. В СССР это была почетная обязанность каждого гражданина!

Мальчишки против армии моджахедов

В ноябре 1981 году в составе батальона я был направлен в Узбекистан, в приграничный город Термез. Здесь нас полностью перевооружили и объяснили, что война – это не игра, а противник хорошо вооружен и далеко не дилетант.

На этом фото командир нашей роты Кукушкин Николай Игоревич, командир 1-го взвода Сашка Перевозчиков, 2-го – Лёха Малахов, 3-го – я. Совсем мальчишки. А вот эти бородатые  дядьки – моджахеды. Чувствуете разницу? После двух недель тактических занятий, по понтонному мосту через пограничную реку Амударья, мы зашли в Афганистан. В приграничный город Хайратон. Наш маршрут проходил через Поли-Хумри, перевал Саланг, Чирикар, Кабул, перевал Терра в город Гардез (Пактия), где дислоцировалась 56 гвардейская краснознаменная орденов Кутузова Отечественной войны отдельная десантно-штурмовая бригада. В провинции Пактия стояли 4,5 тысячи моджахедов, во главе организованных банд Гульбеддин Хекматияр по прозвищу «Кровавый мясник».

Первая встреча с «духом»

А вскоре произошла и моя первая личная встреча с настоящим моджахедом. Наша колонна следовала в Кабул, пройдя через перевал Саланг мы вышли в Черикарскую долину. Я – лихой 24-летний советский воин – расположился на броне БРДМ. По рации передают: «…Увеличить скорость, слева по фронту идёт обстрел колонны, в бой не ввязываться!»  Вдруг вижу: из «зеленки» выходит «дух» с гранатометом, и направляет его прямо на мою машину, даже вижу, как из ствола сходит граната. Рыбкой ныряю в люк, задраиваю и ору водителю: «Юра, «духи»! Гони!» Он – по газам, мотор взревел, и наша «рябуха» понеслась, петляя.

Очнулся в Кабуле. Странно: казалось, прошли секунды, на самом деле – 25 минут. В тот день при обстреле 8 человек были убиты, а так же были и  раненые. Увидеть трупы товарищей, погибших от разрывных пуль – страшно. 3 дня ни есть, ни пить не мог. Так для меня началась война. Вот на этом фото я стою, насмерть перепуганный. Самое страшное на войне, что к смерти привыкаешь. А с чем никогда невозможно смириться – так это с детской смертью.

Федя

Это Федя. Местный восьмилетний мальчишка-сирота, его родителей повесили моджахеды. Жил на КПП в Кабуле: попрошайничал, бродяжничал, по-русски трехэтажным матом ругался без акцента. Настоящий прохиндей, мог запросто любую технику угнать и что-нибудь стащить. Но мы любили пацана.

Однажды возвращаемся с задания, а мальчишки нет. Яркая коробочка «монпансье» стала причиной смерти рано повзрослевшего, но всё-таки ребенка. Итальянскими взрывчатками начиняли душманы «игрушки-сюрпризы» и упаковки со сладостями. Федя погиб, осталась фотография на память.

Цыган и Люстра

Кстати о минах. Пластиковые итальянские мины миноискатель не брал, их могли обнаружить только собаки. Служили с нами у саперов две восточно-европейские  овчарки – Люстра и Цыган, обнаружение взрывчатых веществ было их основной задачей. Собака, обнаружив мину, должна была на нее сесть и ждать сапера. Но наш Цыган отличался нетерпеливостью, все норовил зубами выхватить чеку. Однажды сапер не успел, рвануло….  Когда Цыган не вернулся с задания, Люстра неделю ничего не ела, так от тоски и издохла. Привезли другую пару. Служба продолжалась.

Фауна: варан Степан, мартышка Зинка и другие

Надо отдельно рассказать о наших отношениях с представителями местной фауны. Старшина как то изловил в степях варана, назвали мы его Степаном. Оказывается, эта ящерица отлично поддается дрессировке. Представления с его участием пользовались особым успехом у солдат. Старшина командует: «Стёпа! Штурм Измаила!» Варан самоотверженно бросается на глиняную стену постройки и ползет вверх, подбадриваемый зрителями. Скатывается и снова штурмует импровизированную крепость, пока от усталости язык не вывалится. Судьба черепах и змей менее завидна, бывало и суп из них приходилось варить, а из панциря делали декоративные пепельницы.

Мартышка Зинка еще жила с нами. Ох, и проныра: курила, выпить была не дура, но как истинная дама косметикой пользовалась вдохновенно. Объектом ее «тайной» любви стал наш ротный Кукушкин, ревновала к нему всех ужасно. А тут госпиталь к нам переехал, и ротный неосторожно за медсестрой приударил. Так наша ревнивица настоящей стервой оказалась: при всей роте во время построения с нее юбку стащила, девица – визжать, солдаты – гоготать.  Разгневался наш командир и продал проказницу Зинку в Кабуле.

«Ноу-хау»

Обратите внимание вот на фото видно: у автомата связаны между собой два рожка – это можно назвать «ноу-хау». С одного рожка патроны заканчивались молниеносно, пока лезешь за вторым… В общем, солдатская смекалка не одну жизнь спасла не только в Афгане, но и потом в Чечне.

Некоторое время я служил в роте специальных средств в Кабуле. Нас пятерками или тройками забрасывали в районы предполагаемого прохода банд, нашей задачей была скрытно расставить «тепловизоры»  (такие датчики, реагирующие на человеческое тепло), они учитывали сколько прошло душманов, а в Кабуле оператор видел, какое направление и их количество. В это место направлялась группа захвата. А нас после операции забирали вертолеты, главное – все датчики успеть собрать.

Дорогами Афгана

Потом меня направили в Кандагар, командиром комендантского взвода. Основная задача была охрана и обеспечение безопасной работы штаба бригады на месте постоянной дислокации и в полевых условиях при выполнении войсковых операций. Моя должность помогла мне также побывать почти во всех городах страны, по многим дорогам пройти. Афганские дороги – это отдельная тема.

Дорога на въезде в Кандагар. Вдоль нее стеной стоят эвкалипты, на моих глазах эти заросли проредили капитально. От постоянных обстрелов деревья гибнут, а они там – на вес золота.

Пандшерский лев

Все дороги в Афганистане душманами постоянно минировались. Заходит колонна в ущелье, а моджахеды уже заняли господствующие высоты, и сверху поливают крупнокалиберным перекрестным огнем. И не лишь бы куда попасть, а подрывают сначала первую машину, потом последнюю, обязательно по топливозаправщикам прицельно. Всё, колонна обречена.

Один из  предводителей банды — полевой командир Ахмад Шах Масуд “Пандшерский лев”. Говорили, он закончил военную академию в СССР и защитил диплом по теме “Ведение партизанской войны в годы ВОВ 1941-45 гг.”, Пандшер — это его вотчина.

Ты – мне, я – тебе

Со временем научились мы с бандитами договариваться. Бакшиш (подарок). В этой стране все построено на бакшише: ты – мне, я – тебе. Вот шли наши командиры на переговоры и торговались: мы вам машину муки, а вы нас пропускаете через ущелье. Никогда не забуду проход за такой бакшиш через ущелье.

Заходим, поднимаю глаза вверх: духи цепью распределены по всей высоте, стоят в полный рост, оружие на нас направлено. Идем медленно, мысль в голове одна: обманут и хана. На протяжении всего пути по рации слышим: «Только без провокации! Ни в коем случае не стрелять!» Холодок внутри, нет уверенности, что выйдем живыми. Одно подозрительное движение – и такое бы началось. Прошли…

Но на транспортной мине все же подорвался. Шли в колонне из Кабула я на БТРе в замыкании, прошли Бараки-Барак, взрыв.. Хорошо на броне был, вынесло волной, о камушки ободрался и живым остался. А вот Андрей, мой заменщик, по дороге в Кабул под прицел снайпера попал, и было-то всего три выстрела, но одна пуля оказалась смертельной.

«Пьяная смерть»

Надо признаться, что много на этой войне было «пьяных» смертей. Затянется жадно сигаретой молодой солдатик ночью, а огонек становится отличной мишенью для опытного снайпера. Поэтому у меня во взводе с этим строго: курить, пить своим не позволял. Случилась со мной там одна поучительная история, которая навсегда определила моё негативное отношение к алкоголю.

Отмечали «День танкиста» с размахом, один из местных офицеров пригласил нашу компанию в свой кишлак, а изрядно выпив, стал хвастаться своими тремя женами. Даже вытащил их к гостям с женской половины, и давай паранджу с одной сдирать.

Нас предупреждали, что женская половина для посторонних – «харам» (с арабского — «запретные действия»). Говорю ребятам: «Дело пахнет керосином». В общем, мы, не прощаясь, прыгнули в БТР и по газам. И очень своевременно, потому что местные жители уже начали собираться с намерением забить дерзких русских батогами.

По прейскуранту

Кстати, паранджу активно использовали душманы для маскировки. Вот фотография: переодетый душман попал в оцепление, и ему пришлось сдаться. Ребята собрались посмотреть на красавчика-вояку. К таким операциям привлекали местных женщин из церондоя (милиции).

Вообще, без регулярной армии Афганистана мы не могли приступать ни к каким военным действиям. Но обычно получалось так: мы воюем, а афганские вояки (сарбозы) сзади лежат. После боя увозят уже связанных бандитов в участок, подержат и отпустят в соответствии с гуманным законом молодой демократической страны, а они снова за БУРы. Для них война — доходное дело, все по прейскуранту за каждую голову неверного.

“Петь не буду!”

Любая война – это всегда пот, кровь и слёзы. Каждый день война – такое может любого свести с ума, сделать циничным. Может поэтому, а может вопреки, на войне было место и празднику: в каждом подразделении своя баня, а после бани чай и песни под гитару до утра, и театрализованные представления. А самыми радостными событиями были шефские концерты звезд советской эстрады. В то время многие из знаменитостей приезжали поддержать боевой дух воинов-интернационалистов. Некоторые встречи оказались незабываемыми.

С концертом прилетела в часть Роза Рымбаева (в те годы ее называли поющим соловьем Азии), я должен был ее на своей «рябухе» встретить в Кандагаре. Ей показалось романтичным прокатиться на открытой броне, я отказать не смог. В итоге по прибытии командир бригады при всех объявил мне 7 суток ареста, но моя именитая пассажирка, спрыгивая с БТР, решительно объявила: «Если вы его накажете, петь не буду!» Вздохнул командир: «Благодари, Мурин, свою заступницу».

Приезжала со своим ансамблем и Людмила Георгиевна Зыкина.

«Ты тоже родился в России – краю полевом и лесном, у нас в каждой песне – берёза, берёза – под каждым окном»… Эту песню в ее исполнении солдаты слушали стоя.

Спустя 20 лет мы встретились после концерта на Родине. Подарив букет, спросил: «Может, вспомните меня: Афганистан, 1983 год?» Она внимательно посмотрела на меня: «Тебя Коля зовут? А я назвала тебя тогда Колокольчиком». Вспомнили, как Людмила Георгиевна пыталась выбить песок из концертных платьев, а я отправил ей на помощь солдата. Тогда, подозвав меня, она сказала: «Запомни, Колокольчик, я простая русская баба и всё привыкла делать сама».

За каждого из нас Бог горой стоял

С теплотой вспоминаю наше боевое братство. А библейская фраза: «Нет больше той любви, чем положить жизнь за други своя», – для нас была не пустым набором слов. Умирать никому не хотелось, но установка у всех была одна: сам погибай, но товарища выручай. На войне атеистов я не встречал, за каждого из нас Бог горой стоял, а иначе невозможно понять и объяснить многие передряги, из которых мы выходили живыми.

Что еще хорошего можно вспомнить из пережитого… Наверное, доброжелательное отношение местного населения. Шурави рафик – так обращались они к нам, что значит: русский друг. При встрече старались угостить домашними лепешками. Люди понимали: мы воюем не против них, а за них, за мир, за справедливость.

Как бы потом ни искажали информацию в России в угоду западу — не было у нас цели захватить государственную власть и поработить народ. Цель была другая: оказать поддержку установившемуся демократическому строю в стране.

Парашютная секция

Война для меня закончилась, и надо было втягиваться в обычную жизнь. Переход к мирной жизни для меня прошел практически безболезненно благодаря детям. Мы оказались друг другу нужны: им было интересно общаться с участником боевых действий, а мне было чем с ними поделиться. В общении со школьниками я нашел свою отдушину.

В 1987 году в старом здании школы №6 мы с афганцами  организовали парашютную секцию, на базе которой впоследствии был создан авиаклуб «Можга». Весь город и вся советская власть тогда помогала нам в этом, зная, что город Можга – Родина Владислава Крестьянникова, трехкратного Абсолютного чемпиона мира по парашютному спорту!

Танки в городе

А эта история могла произойти только в нашей стране и только в смутное время. В 1989 году по улицам провинциального городка в Удмуртии прошли два танка. Что случилось? Путч? Переворот? Смена власти? Нет! Это афганец Мурин две списанных БМП пригнал из Чебаркульского военного гарнизона для патриотического клуба «Служу Советскому Союзу» и прокатил на них школьников. Восторгу мальчишек не было предела. Позже, конечно, пришлось расстаться с техникой, не нашла идея поддержки у городских властей, но история эта у многих осталась в памяти.

Кому нужна была эта ваша война?

Спрашивают меня.

Я отвечаю.

Ребята с честью выполнили свой интернациональный долг. По сути, советские войска на протяжении десяти лет не противостояли оппозиционным партизанским отрядам, а сражались с хорошо обученными и до зубов вооружёнными боевиками. При этом советские солдаты и офицеры не только защищали объекты, но и способствовали строительству мирной жизни, обеспечивали развитие инфраструктуры. Не случайно в Афганистане их даже сейчас, тридцать лет спустя, вспоминают с благодарностью.

Другое дело, что пересмотр внешней политики и переход к «новому мышлению» полностью разрушили уважение к советской армии. Если у страны нет интересов, то и оберегать их незачем. Об афганской войне постарались забыть, а вместе с ней — и о тех, кто на протяжении десяти лет блестяще исполнял свой долг, проявляя мужество и воинскую доблесть. Хорошо, что сейчас отношение хоть и постепенно, но меняется. Люди не случайно называют нас «афганцами», за верность и дружбу с афганским народом!

Из удмуртского городка Можги, численностью менее 50 тысяч, в Афганистан ушло 153 парня, из них семеро погибло на войне. Будем помнить:

1. майор Балобанов Виталий Николаевич (1948-1983)
2. рядовой Головизнин Сергей Васильевич (1963-1983)
3. капитан Горынцев Валерий Алексеевич (1956-1986)
4. рядовой Сергеев Сергей Иванович (1964-1983)
5. ефрейтор Смышляев Сергей Геннадьевич (1964-1983)
6. лейтенант Тихонов Михаил Николаевич (1960-1983)
7. рядовой Федулов Валерий Владимирович (1964-1984)

Они остались верными присяге! Вечная слава героям!

Долго собирался записать свои воспоминания о службе в Афгане. Тридцать лет с небольшим. Даже не знаю, правильно ли поступаю. Я не герой и не писатель. Но годы летят, и мне уже не двадцать лет. Читая воспоминания ветеранов, удивляюсь: наверно, служил я в другой армии, в другом Афганистане.

С каждым годом прибавляется число участников штурма дворца Амина, а я по-прежнему не понимаю, зачем его штурмовали. Читаю о личных кладбищах — и поражаюсь детским фантазиям авторов мемуаров. Сокращается количество родов войск в ОКСВА. Только воздушный десант и спецназ с мудреными названиями. Я пишу о своей жизни в армии, которая воевала в республике Афганистан. И было это очень давно.

Сам виноват! Сглазил! Винить некого! Еду воевать в Афганистан! И, что характерно, ничто не предвещало моего фронтового будущего.

1979 год, предолимпийский. СССР — могучая мировая держава, самая справедливая и передовая. В магазинах начинают появляться индийские джинсы. Автомобили «Москвич 2140» продаются в кредит, а по телевизору выступают «АББА» и «Бони-М». Я служу срочную службу в Советской армии. Не блистая врожденными талантами, дважды не пройдя по конкурсу в Латвийский университет (абсолютно не расстроившись), как все советские парни иду служить.

Раз десять посмотрев фильм «В зоне особого внимания», представлял ближайшие два года как фейерверк из стрельбы, учений, рукопашных схваток и тяжелой, но закаляющей душу и тело суровой армейской жизни. К счастью, не будучи наивным романтиком, перед призывом напомнил Спортивному клубу армии о своем существовании. И годы, проведенные в спортзале, принесли свои плоды — я попал в спортивную команду.

Главное: не пить, не попасть в другие команды, не отстать от своих. И через месяц я практически дома: Рига, ул. Накотнес, Ворошиловские казармы, 25-я спортрота. Кстати: за этот месяц я, к удивлению, нашел очень много отличий реальной службы в армии от сюжета любимого фильма.

Понимаю, что служившие срочку в учебках, дальних и недальних гарнизонах, кадровых частях и в других интересных местах не представляют всех тягот службы в спортроте.

Во-первых, каждый вечер по-новой призываешься в армию (ночевать нужно в казарме), опаздывать нельзя, к возвращению нужно трезветь! Особенно это нервировало утром в понедельник, после двух суток увольнения. Домашняя постель, еда. Традиционные субботние посиделки в любимых кабаках «Аллегро» или «Парусе».

Сижу в солдатский выходной в кафе «Торнис» с друзьями по спорту, курсантами военного училища им. маршала Бирюзова. У всех курсантов военных училищ была одна неприятная черта характера: они считали себя очень умными. Сравнивая себя со своими одноклассниками, оставшимся поднимать сельское хозяйство в родных колхозах, они (особенно крепко выпив) свою исключительность переносили на всех окружающих.

Выпито в этот вечер было немало, и разговор по накатанной катился к заявлениям о замечательном уме и эрудиции будущих кадровых политработников. К чести присутствующих надо заметить, что жаркие споры в нашей компании (я всегда стоял на утверждении, что они необразованные фанфароны) ни разу не переходили в мордобой.

И в этот раз поспорили на столик в ресторане, что я, простой солдат, больше пяти минут буду рассказывать о первом попавшемся в газете событии. В газете новость номер один была — АФГАНИСТАН. Эта тема была от меня тогда бесконечно далека и волновала только бабушек-пенсионерок и, вероятно, военнослужащих, служивших в настоящих, а не спортивных войсках.

Но покопавшись в памяти, а историю я всегда любил, выдана была лекция об истории далекой страны от Александра Македонского до свершившейся прогрессивной апрельской революции с упоминанием о дипломатическом признании страны Советов в первые годы советской власти, разбитых войсках английских империалистов-агрессоров и нерушимой вечной дружбе между нашими трудовыми народами.

Курсанты были разбиты в прах! Они отправились на почту писать слезные письма родителям о срочной материальной помощи, я, лопаясь от тщеславия, пошел трезветь домой. Первый звонок прозвенел! Скоро наступил новый, 1980 год! Неделя отпуска дома пролетела как один миг. Потом был яркий и шумный вечер в Старом городе, угощали проигравшие, тихие и щедрые.

И тут пушечным залпом грохнул второй звонок: зима, мороз, после отбоя во дворе казармы стоим с курящими военными спортсменами и треплемся за жизнь. В желудке перевариваются честно выигранные копченые куры и отбивные с грибами. Разговору мешает шум проезжающих мимо «КамАЗов» из местного автобата. Они под покровом ночи, соблюдая военную тайну, едут грузиться на железную дорогу. Военный эшелон. Пункт назначения — Афган.

Переваривая вкусности и сожалея о недовыпитом алкоголе, начинаю философствовать о тяготах и лишениях военного спортсмена. На примере уезжающего в неизвестность автобата делаю вывод: служба удалась! Самый сложный армейский первый год службы прошел быстро, ярко и без особых проблем. А сейчас и война пройдет мимо, вон какая силища мимо нас катит на вокзал. Присутствующие одобрительно кивали и соглашались с моими искренними и правдивыми выводами о ходе сурового спортивного армейского бытия.

И тут у высших сил кончилось терпение. По казарме и вокруг нее пронеслись тихие полукрики: в строевую часть срочно таких и таких солдат! Удивившись небывалому после отбоя событию и еще более удивившись, услышав свою фамилию, иду к писарю. Удивление по пути переходит в тревожную непонятку. Грехов за мной (крупных) не числилось, со спортом как таковым я давно завязал ввиду бесперспективности. Из команды был отчислен, но занял свое место как художник и старший по Ленинской комнате (закрыл ее, и ключ не давал никому).

Непонятки переросли в ожидание близкой беды. У строевой части стоял старшина роты (невозможное событие ночью) и, отводя глаза, протянул мне 25 рублей — давнишний долг, списанный мною давно как неприятное, но необходимое подношение отцу-командиру. Скомканно попрощавшись: «Ну, ты там это, того…» — грознейший прапорщик «ЧЕС» почти бегом удалился. И стоя у дверей канцелярии, я уже осознал, что меня ждет в ближайший год службы.

Получил проездные документы для убытия в свою далекую и благополучно забытую часть в городе Гвардейске. Мысли о том, что там буду дослуживать, даже не возникло. Хаотично надерганная команда уже бывших воинов-спортсменов разных призывов, родов войск и разной степени спортивного мастерства (был один действующий чемпион Вооруженных сил) давала пищу для мрачных прогнозов.

Во время неспешного путешествия Рига — Калининград — Гвардейск — Калининград — Клайпеда я видел опустевшие казармы и военные городки. Военная кампания начиналась нешуточная. По дороге делал робкие попытки зацепиться за спортвзводы, военные музеи и генералов — отцов одноклассниц. Седые майоры-спортсмены матерились, вспоминали Сталина, и говорили шепотом о вредительстве, но только грустно показывали пустые, еще вчера такие уютные и обжитые казармы солдат-спортсменов.

Военные музейщики злорадно ухмылялись (звали ведь тебя, дурака-художника), но тоже разводили руками и сами писали БОЕВЫЕ ЛИСТКИ об интернациональном долге, солдат-художников уже не было. А добрейшие мужички-генералы просто не подходили к телефону. Честно, я не расстроился. Почти как после провала экзаменов в университет. Ощущение наступления нового, неизвестного и сладко-пугающего и очень манящего.

Воевать так воевать! Мое поколение выросло в атмосфере неоплаченного долга перед фронтовиками. Каждый день школа, пресса, книги, телевидение твердили о нашей неблагодарности и предосудительном ношении джинсов, длинных причесок и любви к чуждой музыке «Битлз». Земной поклон ветеранам Отечественной войны, но это был перебор со стороны государства. Ощущение было, что великая война кончилась только утром.

В один из последних мирных рижских дней я серьезно сцепился с новым директором стадиона СКА, отставным майором. Не воевавший по малолетству отставник брызгал слюной, вешая на меня и мое поколение обвинение за обвинением. Отбросим в сторону музыку и одежду, очень обидно было обвинение в перманентной трусости и предательстве.

А началось все с просьбы к вахтерше, старой горгулье, выдать ключ от раздевалки. Первая мысль была — вернусь такой весь красивый герой-фронтовик — и скажу: ошиблись вы, товарищ майор, в отставке в нас. Кстати, и вернулся, зашел, напомнил. Оказался хвастуном, самозванцем, антисоветчиком. Правда, я уже не служил в армии срочную рядовым…. Оказалось, что командирские амбиции отставного майора превышали его бойцовские качества. Трус и тряпка!

Воевать так воевать!

В те годы моя любимая книга — «Похождения бравого солдата Швейка». Помнил я ее почти наизусть. Сейчас моя оценка этого героя и автора поменялась, но тогда… Вокруг меня толпами ходили кадеты Биглеры и подпоручики Дубы. Швейк мне помог!

Чего только стоит его оценка перспективы поездки на фронт. «Каждый хочет посмотреть чужие края, к тому же задаром!» Когда меня заносило в самые дикие места Афгана, я всегда смотрел вокруг широко открытыми глазами, впитывая и запоминая. Говорил друзьям: цените эти мгновения, никогда, ни за какие деньги вы не повторите этого. Какие джип-рейды? На двух БМП и танке неделю вверх по горной реке — вот это приключение!

Воевать так воевать! Полк в штатном расписании военного времени формировался третьим из Прибалтийского округа! Оказалось, что спортсмен в парадке с белым ремнем на шинели — не самый неопытный воин. Всегда буду благодарен своему школьному военруку. Моего школьного военного опыта с лихвой хватило. Полк состоял из бывших каптеров-кладовщиков-хлеборезов-портных. Офицеры в основном — вечные капитаны из кадровых частей.

Моими друзьями-сослуживцами стали два солдата-кладовщика. Отличные ребята, с теплом вспоминаю их спустя столько лет. Они в Афган ехали с радостью. После ревизии за реально пропитое имущество им грозил реальный срок. И тут — такой подарок судьбы. Переходя границу, поймали вражий голос. Назывался наш полк, и давалась характеристика: укомплектован специально обученными головорезами. Наш хохот был слышен по обе стороны пограничной реки.

Основное формирование полка происходило в Клайпеде. Весь город знал, что новая часть скоро уедет на войну. Красные пехотные погоны выделялись на улицах города. Военные билеты у нас отобрали, но мы свободно ходили по городу. Свобода была полная. Делать было несколько недель нечего абсолютно. Ходили в кино, просто гуляли, знакомились с городом.

Я нашел кусочек улицы, похожий на родной рижский Пурвциемс, и гулял там кругами. Деньги у меня были. Родители успели на вокзал с деньгами и продуктами, и в Гвардейске я получил солдатскую зарплату за полгода отсутствия (еще за полгода мои деньги уже какая-то гнида получила). При ценах тех лет хватало на все.

Несколько дней не мог выпить за свой счет. У водочного магазина или пивной всегда угощали местные литовские мужики. Со словами: «Сам служил! Знаем, куда едете!» — литовцы покупали водку, пиво, закуску. Приглашали домой, звали во дворы выпить, посидеть, поговорить. Отношение было очень теплым и душевным. Через несколько дней мы с друзьями старались отойти от казарм подальше и затариваться в магазинах с женщинами-покупательницами. Как я уже писал, деньги у нас были, а героями или красными девицами мы себя не чувствовали, бесплатное угощение стало тяготить.

Запомнились поиски текста строевой песни по заданию замполита. Отправились в ближайшую среднюю школу — просить помощи у военрука и библиотекаря. Вернулись поздно ночью — накормленные, напоенные, с карманами полными консервов и конфет. Но без песни. Угощали всей школой. Стол был и в кабинете директора, и в классах, и в столовой.

Еще раз попали в наряд как регулировщики. Это была солдатская песня. Ночью подняли с кроватей, посадили в грузовик, высадили в темноту и сказали махать полосатой палкой проходящим войскам. Стоим, матюгаемся. Утро, холод. Едет «УАЗ»-дежурка каких то монтеров-ремонтников. Тормозят: что, служивые, холодно? Следующие сутки весело, сытно и пьяно прошли в недрах или завода, или ТЭЦ. А полосатую палку мы потеряли.

Потом было очень увлекательное и веселое действо на свежем воздухе. Называлось — погрузка боевой техники на железнодорожные платформы. Столько толкотни, шума, криков, мата редко когда повезет в жизни наблюдать. Добавьте рев двигателей, копоть выхлопных газов, хаотичное движение техники, треск и скрежет ломаемых вагонов и зрелище слетевших с них машин. Всюду змеятся куски тросов.

Ладно я и другие солдаты, но через несколько часов выяснилось, что крепить технику на платформах не умеют и офицеры. Когда командиры самоустранились, работа хоть как-то пошла, и мы связали в одно целое вагоны, грузовики, кухни и БТРы. Только сели любоваться плодами своих усилий (сильно подозревая, что все очень плохо), как подлетает сухонький, маленький, старенький генерал-майор. Несколько минут он не мог набрать воздуха и только удивленно смотрел на результаты нашего труда.

Когда он смог говорить, то вместо ожидаемого мата мы услышали тихое: сыночки, что вы наворотили тут? Как могли объяснили: делаем все это в первый раз, отцы-командиры исчезли. Генерал снял шинель, организовал работу, объяснил, как крепить и к чему. Сам работал с нами. Оказалось, все очень просто, быстро и надежно. К сожалению, не знаю фамилии этого генерала, но запомнил его на всю жизнь. Такие генералы выигрывали сражения и становились народными героями. Маршалами становились другие. Спасибо вам, товарищ генерал, за тот день на погрузке!

Пока эшелон шел до Термеза, на каждом полустанке команды солдат бегали подтягивать крепления, БТРы прыгали и раскачивались. Что-то даже упало по дороге. Мы пару раз, повинуясь приказу и стадному чувству, пробежались, а потом даже угрозы трибунала не могли нас сдвинуть с места. Мы знали, что наша техника как монолит — одно целое с эшелоном. Еще раз спасибо за науку, товарищ неизвестный генерал-майор.

Погрузились в вагоны, едем! Поездка еще та! Бумбараш отдыхает. Плацкартные вагоны с гражданскими проводницами. Пьяные вусмерть командиры пытаются командовать и поддерживать дисциплину. Лучше всего у них получается отбирать водку у солдат. Тетки-проводницы впервые в жизни (и в последний) почувствовали себя востребованными красавицами. Совокупляются непрерывно, круглые сутки. Появляются любовные пары, треугольники, многоугольники. Солдаты смеются, наблюдают, обсуждают.

Еда — хуже всякой критики. Мы еще не знаем, что будем эту кормежку вспоминать с нежностью. 23 февраля, спорим со скуки, дадут ли положенное печенье? Я выиграл — не дали. На берегу какой то реки — выборы. По вагону пробежала тетка, выдала бюллетени. Следом прошел грустный мужик, собрал бюллетени. Все, волеизьявились.

В вонючем вагоне остался запах духов и одеколона. Все вдыхают аромат, красота! Остановка в Мордовии (кажется), морозище, белый снег. Высокая насыпь, внизу магазин. Блин, нет офицеров, и магазин — вот, рядом, а вниз бежать стремно, вдруг поедем?! Подымаются два мужика, у каждого в руках ПШЕНИЧНАЯ — 0,7, просим: «Продайте! Вот ровные деньги!» Мужики кочевряжатся, мол, сами сходите, и ни в какую.

У нас из-за спины появляется третий мужик в распахнутом тулупе и рубахе. Тело синее от наколок. В секунду две бутылки оказываются у него в руках, а их бывшие владельцы летят с насыпи. Возьмите, парни, денег не надо! А с ними я сам разберусь, и прыгает вдогонку упавшим. Они бегут от поезда, и тут состав трогается. Дальше счет на секунды — в отсек, водку с горла, тару в окно! На глазах слезы, но взгляд честный, смотрим на подоспевших офицеров. Кто? Водку? Какую? Офицеры были расстроены и обижены как дети. Ничего, купите на свои!

Всё, доехали! Термез! Вспоминаю, что этот город знаменит в истории. Казармы на территории средневековой крепости. Тесно. До нас стояла кадровая часть. Койки стоят впритык. Я сегодняшний даже в казарму не зашел бы. Полк принимает технику, разгружает вагоны. Деньги кончились. У солдатской чайной встретил друга-рижанина, сослуживца по спортроте. Прошу в долг 5 рублей, мол, отдам в Риге. Он подумал и не дал, а вдруг должника убьют?

Болит горло, температура, но попался на разгрузку вагонов, не сбежать! Приехали, холодно, выпил компота и водки, лег спать. Хорошо быть старослужащим иногда. Утром в казарме нахожу в кармане деньги, много. Спрашиваю друзей: откуда? Смеются: отобрали у соседней команды какую-то фигню в ящике, продавали местным. Оказалось — запчасти от грузовиков.

Местные подошли через час, принесли деньги за что-то купленное не у нас ранее и попросили продать и отобранное. Мы не воровали, соседняя команда испарилась вместе с вагоном, ящик ничей. И совесть чиста, и деньги с неба. Явно ночью перепутали наших ребят с продавцами. Больше на разгрузку не ездили, нашли способ, как откосить, но у ушлых солдат и офицеров стали появляться большие деньги. Кто смел, тот и съел!

Начинаем обживаться. Лучше знакомимся друг с другом и с командирами. Командир отделения — сержант. Кто ему звание присвоил? Не могу вспомнить его имя и фамилию, а он их не может произнести. В его сержантской книжке в моих данных о гражданской специальности значится «слесарь-гинеколог». Я тупо пошутил, а он начал спрашивать правописание сложного термина. Старлей, взводный, сделал его своим денщиком. Бр-р-р… противно!

Замок — заместитель командира взвода, сержант, литовец, почти земеля. Высокий, стройный блондин. Белокурая прибалтийская бестия. Чувствую, подружимся. Мы друг другу нужны, он на полгода моложе меня по призыву, а в армии это важно. Я помогу ему с дисциплиной, а у меня не будет глупых конфликтов с сержантом.

Командир взвода. Вся книга о Швейке в одном лице. За что мне такой командир? Что и в какой жизни я натворил? Старшим лейтенантом окончил училище, страшно горд собой. Всех, включая коллег-офицеров, считает быдлом. Сам — белая кость, высшая раса. Туп, как пробка. Разговаривает подчеркнуто тихо, вежливо, с солдатами на вы. Матом не ругается. Требует неукоснительного исполнения устава, обращение к нему только строевым, и т.д и т.п. Ничего! У меня полгода совершенно свободных до дембеля!

Замполит роты, капитан. Хоть я и считаю, что замполиты в армии абсолютно не нужны, но этот офицер мне нравится. Хороший человек. И по службе может спросить, и анекдот в казарме рассказать. У него нет высшего образования, он выше взводного по званию и по должности и его уважают солдаты. Вы уже догадались, что взводный его ненавидит. Чуть не забыл, у взводного кличка — ЧМО. Откуда взялась не знаю, но подходит, как влитая.

Ротный, вечный капитан, командир роты кадрового полка. Сомневаюсь, что раньше у него были подчиненные. Запойный пьяница с лицом алкаша с района. Хотя, сняв китель, показывает красивый торс. Не родился, значит, хануриком, и была у него другая жизнь. При формировании полка видел ротного раза три. Раз с подбитым глазом, потом с оторванным ухом, и еще нашли его раз на территории и отнесли спать в БТР. Замполит один пахал за ротного, уважаю.

Объявил мне один раз командир полка трое суток ареста. По обыкновению, слонялся я по территории полка в надежде скоротать время до вечера. Ходил я в том, в чем приехал из спортроты — парадка, ботинки, белый ремень. Заморочки с караулами и прочими тяготами отпадали сами собой. Но тут выскакивает маленького роста майор и спрашивает: что это тут ходит?

Я, каюсь, майоров начальством не считал, и служба проходила без них, и тренера у меня ниже подполковника не было, и друзья у папы были от полковника. Ну, так получилось. Я и спроси: что майору надо? А он — сутки ареста! Я удивился, а он — двое суток! Я был поражен, а он повышает — трое суток! Тут до меня стала доходить серьезность ситуации, и я промямлил: «Есть!» Хотя в Термезе попасть на губу можно было только имея блат в Политбюро.

Майор, оказавшийся командиром полка, подобрел и напомнил, что я должен доложить о взыскании своему командиру роты. Когда он узнал, кто мой ротный, он безнадежно махнул рукой и потерял ко мне всякий интерес. Но я решил быть образцом солдата и двое суток потратил на поиски командира. Нашел его в каптерке соседнего батальона, долго тряс и кричал в ухо о трех сутках ареста от командира полка. Наконец прозвучало, куда мне идти, и я ушел в казарму с чувством выполненного солдатского долга. Больше об этом инциденте мне никто никогда не напоминал.

Небольшое отступление. Прочитал написанное — и самому показалось, что очень плохо пишу об офицерах и прапорщиках. Это неверно. Со многими командирами дружу до сих пор.

Командир батальона. Строг, сух, немногословен. Типичный латышский стрелок из советского кино. Солдаты его побаивались, и иногда он бывал излишне крут. Но это с моей, тогдашнего девятнадцатилетнего солдата, точки зрения. В следующей жизни сочту за честь служить под его началом. Про ротного замполита я уже писал.

Командир соседнего взвода. Лейтенант. Его подчиненным завидовали все солдаты полка. За него и с ним солдаты пошли бы и в ад, и в бездну. ЧМО его фамилию считал матерным словом. Жена ушла. Начальство любимцев солдат не жаловало, после войны капитанил в захолустном военкомате.

Прапорщик, командир комендантского взвода. Когда я служил в разведроте, наши палатки стояли рядом. Строг, известен всему полку, свой в доску, но без панибратства. Все осознавали, что он — командир. Жизнь его вертела и ломала, но он остался самим собой. Твоя могила в соседнем государстве, за 400 километров от моего дома. Я обязательно приеду, и мы с тобой опять поговорим, поспорим и посмеемся.

Начальник штаба батальона. Похож на артиста Черкасова. На одной из операций очень грустный ехал на трофейном ишаке. Вылитый Дон Кихот. Но только увидел своих солдат — веселье и оптимизм рекой! Однажды ударил меня ногой. Я сам виноват — в строю стоял, болтал за жизнь, повернулся спиной к отцам-командирам, и руки в карманах. Ничего страшного, уклонился, его нога прошла по скользящей. Он меня обматерил, я ответил ненавидящим взглядом. Обыденный случай.

Многие офицеры считали возможным и нужным ударить солдата, а я считал это недопустимым. Построение кончилось, зовут меня к штабу. Начальник штаба просит у меня прощения за свое поведение! Мне было так стыдно! Ведь это я в строю вел себя как быдло! Пожали руки, рассмеялись. Запомнил этого достойного офицера на всю жизнь.

Ох-ох-ох, вот мы и в Афгане

Тернист был наш путь сюда. Даже дезертир появился! Это заслуживает рассказа. Попал я в Риге в окружной госпиталь. Ничего серьезного. В отделении был старшина. Обычно из выздоравливающих старослужащих назначается авторитетный солдат-сержант для поддержания порядка в помощь персоналу.

В моем случае это был грузин с бездной обаяния и непререкаемым авторитетом. Разговорились, оказался совсем молодым воином с высшим образованием и хорошим борцовским прошлым. Я связался с тренером по борьбе СКА и этот обаятельный молодой борец попал в спортроту. Мир тесен, и мы оказались в одном полку. Он и в полку не оказался на вторых ролях.

Помню очередной митинг и этого борца на трибуне. Как он говорил! О верности, долге, солидарности. О памяти предков. А ночью сбежал. Поймали его далеко от Термеза. Больше я о нем не слышал. Как человек, он мне был очень симпатичен.

Приехали в Пули-Хумри. Ехали день и ночь. Перед переправой затарились алкоголем и боеприпасами. Алкоголем — за свои кровные, а боеприпасами за счет маршала Устинова. Хотя и боеприпасы дались нелегко. Капитан-оружейщик только после бутылки вьетнамского рома подобрел и разрешил хватать и грузить все.

Помня из кино, что у наших всегда кончаются патроны, загрузили мы наш БТР-60ПБ по максимуму. Снаружи было привязано столько, что водители встречных барбухаек завистливо-уважительно закатывали глаза. Внутри места были только лежачие, кроме водителя и старшего стрелка (моего).

Забыл сказать, что перед Афганом я обрел новую военно-учетную специальность— ВУС. Благополучно отсиживаясь в спортроте, я числился в гвардейском пехотном полку оператором МЕТИСа — диковинной ракетометательной трубки, виданной мною однажды издали.

В Термезе очень усталый и совершенно обалдевший капитан записывал, кто, что умеет. Можно было стать поваром, каптером, банщиком или хлеборезом, но я был дураком с амбициями и записался пулеметчиком. Выдали мне новенький ручной пулемет Дегтярева. Подержал его в руках, сравнил по весу с АК-74 и пошел перезаписыватся.

Оказалось, что вакантные должности с АК — только старшие стрелки. Но это дико серьезно! Учебка, экзамены. Я взвился! (очень не хотел бегать с пулеметом). Я призер соревнований, разрядник по стрельбе, какая учебка? Капитану нужны были старшие стрелки, и он дал мне эту должность. Пользуясь моментом, записал в старшие стрелки и своего друга (проворовавшегося кладовщика). Как бонус оказалось, что это — ефрейторская должность, и каждый месяц я буду получать на рубль (три чека) больше.

К моей чести надо заметить, что стрелял я действительно хорошо. И из башни БТРа тоже. Тренировался при любом удобном случае (а их было много). Разработал свою собственную методу ночной стрельбы (может и повторил известную, но я — самоучка). Ночью стрелять было интереснее, потому, что сложнее. Уезжавший в Союз советник подарил мне «ночник» с оптикой для АК, СВД за отсутствием снайперов я забрал себе и в довершение приватизировал пистолет Стечкина для походов в духаны (чтобы руки были свободны). Я был вооружен и спокойно ждал дембеля.

Тесен мир! Хоть и не хочу больше говорить плохо об офицерах, а приходится. Был в спортроте один офицер… ну, не понравился я ему! Такое бывает в жизни. Очень много горя он мне не принес, но… Были не очень приятные моменты, были. И тут радость — надоело ему тихое спортротовское болото, взалкал он новых воинских званий и служебных перспектив. Захотелось ему служить в Германии в ГСВГ. Никто в спортроте о нем не горевал, и через пару дней о нем благополучно забыли все. Очень скоро в длительную загранкомандировку убыл и я сам.

Каково же было мое удивление, когда на краю земли, в Пули-Хумри, соскочив на землю, я столкнулся с самым нелюбимым спортротовским офицером. Я, конечно хам. Он был искренне рад увидеть земляка и родную душу. Я его восторгов не разделил. Сейчас мне стыдно, но тогда я ему мог только пожелать дальнейшего пути. А шли они на границу с Пакистаном.

Денек постояли в Пули-Хумри и дальше в путь. Мой третий батальон держал путь в город (в понимании афганцев) — Доши. К этому времени отношения со взводным зашли окончательно в тупик.

Под любыми предлогами рядовые разбегались по другим подразделениям. Мне это показалось прекрасным решением проблемы, и я как редкую удачу воспринял приглашение в разведроту полка. Ни разу, до своего ухода из нее, я не пожалел о своем выборе. Элита полка, служить разведчиком большая честь. Вспоминая своих сослуживцев, о большинстве из них могу говорить только в превосходной степени. Хотя, бывало всякое.

Латыш-замкомвзвода (встречаемся сейчас иногда), узбек-наводчик, друг-расхититель, взводный — мы стали одной дружной семьей. У меня в Афгане была проблема: дикая скука и тоска. В полку смотреть было не на что: гора «залу-а», неизменный пейзаж вокруг, пыльные торнадо, экзотикой это перестало быть к концу первой недели. И частые выезды на операции разведчиков приносили мне радость разнообразия жизни.

Поездил и походил по этой стране достаточно много. За камнем, спасаясь от обстрела, пролежал день в компании афганского генерала. Без снаряжения и опыта лез на скалы и горы. Тонул в БМП на середине горной реки. Находил склады басмачей между могил на кладбище. Попадал под обстрел собственной артиллерии. Забирался на броне выше потолка действия вертолетов. И много других увлекательных приключений! Останься в пехоте и все это время прошло бы в нужной, опасной, но другой службе.

А ведь до Афгана у полковых разведчиков была дурная слава. В Термезе их использовали в качестве армейского ОМОНа, и многие точили на разведку зубы за старые обиды. Но, поглядел на постоянные боевые выезды роты, и неприязнь быстро сошла на нет.

И тут опять пришла беда, откуда не ждал. В семье не без урода. Обратил внимание на одного офицера: неправильно ведет себя на операциях, очень неправильно! В любое помещение влетаешь в поисках оружия и врагов, а там уже видишь задницу лейтенанта, торчащую из сундуков с пожитками дехкан.

После очередной операции собрал он старослужащих разведчиков и объявил: у вас два пути, или отстегивать с каждой операции ему по тысяче афганей или готовится к встрече с особистом и трибуналом. Как минимум, к служебной характеристике, закрывающей путь в любой ВУЗ на гражданке. Слово «рэкет» тогда было не знакомо, но это вымогалово мне и другим ребятам не понравилось! По правде и афганских денег я до этого разговора в руках не держал, ну вот такой был порядочный. Чеки нам тоже еще ни разу не платили и военной автолавки не было. Короче, консенсуса с летюхой не случилось. Вечером в полусерьезной спортивной схватке он больно ударился о землю. Все, вопрос закрыт!

Но летюха так не считал и, вернувшись с гор, я узнал интересные новости. Все спецслужбы мира имеют огромные претензии к моей персоне. Я абсолютно некурящий человек, отобрал силой пачку «Мальборо» у афганца. Я, не имевший ни одного афгани, обложил оброком всю разведроту и молодые солдаты все пишут на меня показания и т.д. После шумного выяснения отношений с командованием ротой пришлось плюнуть на справедливость (когда ее мог добиться солдат-срочник?) и вспомнить о своем статусе добровольца в разведке.

Через полчаса, бросив на койку выданный в роте АК, вместе с верным другом-растратчиком, сидел в чреве попутного БТРа. Впереди ждал родной батальон и подзабытый взводный. Должен признаться: было так горько от несправедливости и обиды, что я ехал со слезами на глазах.

Батальон показался совершенно чужим. Новые солдаты и офицеры, хоть прошло всего ничего времени. После разведроты не хватало действий, событий. Во взводе из «ветеранов» остались только взводный и сержанты. Все разбежались! Все — новые лица. Взводный свято был уверен, что он свое подразделение очистил от балласта.

Как пример: служил во взводе дембель-таджик. И солдат и человек из чистого золота! Из семьи потомственных деятелей культуры, закончил английскую спецшколу, четыре курса ВГИКа. три иностранных языка! Общаясь с нашим командиром, закатывал глаза, блеял и пускал слюну. Играл прообраз Равшана и Джамшута. Командир искренно считал его клиническим дебилом. Когда надо было совершить подвиг, в горной реке закрепить трос к утонувшему БТРу (награда — дембель), наш таджик через секунду первым выплыл с тросом на стремнину (и спортсмен он был не из последних). Через час с документами в кармане он первым из своего призыва уехал домой, а наш командир очень гордился собой! Он из олигофрена воспитал героя! Всем это рассказывал и вызывал хохот у окружающих.

Завертелось-понеслось, менялись точки, где стоял взвод, убыл в далеко Чмо (вместо должности ротного), операции в горах и долинах, веселье и тоска, ночные обстрелы, охоты на зайцев и рыбалки с ящиками гранат. Жизнь снова наладилась. Сержант-литовец стал командиром взвода, я в свободное время стрелял из всего, до чего мог дотянуться.

Помня о нанесенной обиде, вместе со всем ОКСВА менял на еду и водку все не нужное и плохо охраняемое военное имущество (кроме оружия и боеприпасов). Каюсь: из союза привезли случайно ящик учебных гранат. Пинали его из угла в угол, все руки не доходили содержимое выкинуть, а ящик пустить на дрова. Продали ящик оптом на базаре. До сих пор представляю морду лица моджахеда в бою с кольцом от удачной покупки в руке! Главное: в кармане лежал рулончик портняжного метра и каждое утро медленно-медленно, радостно-радостно я отрезал одно деление, начиная со ста. Сто дней до приказа! Потом были гепатит, санитарные вертолеты-поезда и вереница госпиталей. Дембельнулся в родном военкомате, переслужив пять дней. Вот и вся война.

P.S.

На той войне я был рядовым солдатом, и по жизни — рядовой планеты Земля. Войны начинают таинственные небожители, сидя в удобных креслах с лицами отцов человечества, под добрые, умные слова. Мое мнение о прошедшей войне в республике Афганистан мир не перевернет, и многие со мной будут не согласны, но…

Нефиг в Афган входить, влезать, вторгаться. Всем! Это — уникальная страна, абсолютно не похожая на наш, привычный мир. Афганцы — они ДРУГИЕ. Не лучше и не хуже нас. Просто абсолютно другие. Им безразличны все мировые проблемы, и они для мировой цивилизации абсолютно непознаны, таинственны, закрыты. Они всей своей историей доказали свою способность и желание жить параллельной жизнью с другим миром. Флаг им в руки!

За десятилетия хаоса и отсутствия власти в Афганистане ходят рейсовые автобусы, торгуют базары, держится местная валюта. Нравится им их «Талибан», нравятся их женщинам чадра, а детям вместо школ — медресе. Не надо им навязывать чуждую для них, такую привычную для нас жизнь. Афганистан жил тысячелетия по своим законам, и когда исчезнет наша цивилизация, эта страна этого не заметит. Не будет бензина — у них есть лошади и ослы-верблюды. Не будет патронов — у них есть луки и копья.

Идет оттуда наркота и идеология террора? Вокруг Афганистана — более или менее вменяемые страны, у них есть погранвойска и полиция. Влить в них толику тех денег, что тратится на войну, и через год афганские поля снова будут давать урожаи риса и ржи. А вражеская идеология умрет вместе с войной и наркодолларами.

Больше тридцати лет тому назад я, юный солдат-комсомолец, был горд, что мне выпала такая удача в жизни — участвовать в исторической миссии приобщения отсталой, нищей страны к благам цивилизации и прогресса. Недели пребывания в этой стране хватило, чтобы впитать в себя и понять дух и душу этой страны.

Эта страна отторгает от себя все чуждое и абсолютно ненужное простыми и доступными ей средствами. Пулями, динамитом, холерой, гепатитом, тифом уничтожает тела пришельцев. Наркотой и золотым тельцом уничтожает души непрошенных инородных человеков.

Это как Солярис, абсолютно непонятная нам форма жизни. Ее надо признать и предоставить самой себе. Так будет проще и лучше для всех.

Осколки памяти. Афганистан, Пули-Хумри 1980 год

Командира полка недолюбливали. И офицеры, и солдаты. Небольшого роста, лысоватый, нагловатый, хамоватый, толстоватый — не гвардейского вида майор. Выкопал себе руками солдат глубокий оазис-бункер с бассейном и бильярдом. Сейчас все это кажется мелким по сравнению с одной его стороной характера человека-командира. Очень многие обязаны ему своей жизнью.

Полк в пылающей стране, жил постоянно, круглосуточно воюя. Поясню: «полкан» с первого дня в Афгане приказал отвечать огнем на любой выстрел со стороны душманов. Без соплей и согласований в ответ на любую угрозу полк стрелял из всего, что могло поражать и взрываться, вызывалась поддержка с воздуха, грохотала артиллерия.

Духи, несмотря на легенды, были в основном вменяемые люди из мяса и костей без склонности к суициду. Они очень быстро сообразили, что с нашим полком можно качественно нарваться на неприятности. В большинстве случаев, узнав по номерам на броне «отмороженный» полк, духи без стрельбы ретировались. Они брали свое, нападая на части с командирами-перестраховщиками.

Сегодня, сопоставляя боевые потери в других подразделениях и слушая рассказы ветеранов о строгостях в вопросах открытия ответного огня, понимаю сколько однополчан остались живы и здоровы, благодаря решительности и командирской смелости в этом вопросе нашего полкового командира. Спасибо ему за это! И несколько генеральских звезд на его погонах заслужены сохраненными жизнями солдат.

***

Ротный командир был горьким пьяницей из вечных капитанов. Постоянно крепко поддатый или с дикого похмелья слонялся он по территории дислокации батальона в поисках спиртного. Один или в компании своих проверенных собутыльников из аналогичной категории военнослужащих. До Афгана он благополучно командовал кадровой ротой в составе себя самого. Фамилии своих солдат он не запоминал и обращался, не умничая, ко всем как к Петрову или Иванову.

Как ни странно, его солдаты любили, жалели и заботились, как могли. Не смотря на разницу в возрасте, солдатский коллектив относился к нему как к непутевому, но близкому родственнику. Его находили спящим и несли в палатку, укрыв одеялом, прятали от начальства, добровольно приносили попить-поесть, когда ему было совсем хреново. Он тоже по-своему любил подчиненных, натыкаясь на своих солдат мутным взглядом, он искренно радовался. Спрашивал о жизни, и в конце разговора очередному Иванову-Петрову были обещаны обычно отпуска, благодарности, награды и ефрейторско-сержантские лычки. Все конечно оставалось в его воспаленном алкоголем мозге, но все расходились довольные общением.

Расскажу несколько случая из жизни ротного, свидетелем и участником коих я являлся. Однажды узнав о коллективном распитии спиртных напитков офицерами соседнего батальона, ротный вскочил в первый попавшийся на глаза БТР и вдвоем с водителем, без оружия, рванул по горному серпантину. Впереди его ждали друзья и водка. Попавшиеся по пути душманы с ручным гранатометом в его планы не входили. Подбитый БТР летит в арык, ротный и водила с одной гранатой на двоих сидят в кустах и, молясь всем богам, ждут утра. Спасла их упавшая восточная ночная тьма и наличие только одного полудохлого фонарика у бандитов.

Снаряд дважды в одно место не попадает? Только не у моего ротного! Немного стихли шутки и подначки по поводу счастливого окончания его путешествия, как ситуация повторилась, точь в точь! С водилой из салабонов (старослужащие вовремя разбежались), в тапках, с голым торсом, без оружия и на ночь глядя неугомонный любитель спиртного, уже в добрейшем подпитии, рванул на трассу в ожидании продолжения веселья.

В лучах заходящего горного солнца, вылетев из-за поворота, Доблестный экипаж в его лице оказался на месте боя. Обыденная в целом картина, басмачи напали на проходящую колонну. Пальба-стрельба, горящие «КамАЗы», взрывы-крики. Воины-интернационалисты на асфальте, басмачи за камнями чуть повыше. Прямо на дороге на корточках в чалме и национальных кальсонах сидит моджахед и целится в сторону колонны из гранатомета. Он слышит за спиной шум тормозов БТРа нашего героя и, развернувшись, стреляет в новую цель. Национальный партизан мажет и начинает перезаряжать свою шайтан-трубу.

Ротный прыгает на дорогу и, сбросив мешающие ему тапки, бежит к вражине, вырывает из его рук гранатомет и бьет врага по голове. Будучи физически сильным (не всегда у него в этой жизни была только водка), он расплескивает мозги афганского гранатометчика по асфальту и с трофеем в руках гордо садится на броню. В наступивших сумерках спокойно проезжает вдоль затихающего сражения и скрывается за очередным поворотом.

Утром началось! Командиры колонны сообщили о подвиге героя. Герой ничего не помнит и возмущается: грешен, выпиваю, но имейте совесть не выдумывайте фигню! Событие получило широкую огласку, шутка ли?! Рукопашная схватка, захваченное оружие противника — по статусу практически на звезду героя тянет. Кончилось все снятием наложенных ранее взысканий, торжественно перед строем. Слава богу, опять жив остался!

Если в этих описанных событиях я был сторонним наблюдателем, то в следующей истории попал в самый эпицентр. Решили пожарить картошки, выпить шаропа (афганский самогон) и поболтать за жизнь несколько друзей. Место действия — ротная каптерка-склад. Находилось это нужное в армии место в палатке прилепившейся высоко над горной рекой на уступе ущелья. Удобно, безопасно и комары-мухи не долетают. По меркам афганской некомфортной жизни — город Сочи.

Достали-купили шаропа, по пятьдесят афгани за каждый целлофановый пакет двухсотграммового содержимого с ужасным вкусом, запахом и сногсшибательным эффектом. Добыли картошки, сала, лука, фанты, тушенки. Открытый патронный цинк исполнял роль сковороды. Оставалось найти дрова. А дровишки в Афгане — проблема, по причине их отсутствия.

Всегда спасала солдатская (и офицерская) смекалка: в батальоне всегда стоял ГАЗ-66 минометчиков, битком набитый ящиками с минами на случай тревожного выезда. Все нуждающиеся в дровах, подходили к борту грузовика, открывали ящик, высыпали в кузов содержимое и уходили с дровами в виде пустой тары. Раз в неделю содержимое кузова сбрасывали в горный поток, загружали свежими штабелями боеприпасов и все продолжалось по новой.

И тут, как назло, наш привычный источник топлива укатил на операцию в горы, и возникла острая проблема полного отсутствия дров. Дрова искали долго, пересекаясь с конкурирующими группами солдат и офицеров. Несколько раз попадались на глаза очень пьяного ротного и выслушивали строгий приказ найти, родить, достать и принести ему немедленно пустой деревянный ящик!

Не помню где, но искомый ящик-дрова был найден и очень скоро у нас весело потрескивал костерок, скворчало сало в цинке-сковороде и был разлит первый пакетик шаропа по солдатским кружкам. Увы, ротный с дровами этим вечером пролетал, ящик был маленький и единственный. Встреченный во время поисков командир был уже в состоянии хорошо всем знакомого «автопилота», ноги его еще бодро носили, но голова уже работала в очень щадящем режиме.

Настроение у нас было просто чудесное, но тут полог палатки распахнулся, и перед нами предстал ротный командир в виде разъярённого, невменяемого зомби. Он несвязно и нечетко матерился в адрес присутствующих, упоминая часто «дрова», «ящик», «голодный отец-командир» и «вам всем звездец». Пикантность ситуации добавляла зажатая в кулаке зомби-ротного граната Ф-1 без кольца.

На все лады мы уверяли командира, что жарящаяся в цинке вкуснятина предназначалась именно ему в виде неожиданного сюрприза, все было тщетно. Ротный закусил удила и не верил уже никому в этом мире. Не помогала даже демонстрация коллекции пакетиков с шаропом, которые мы купили тоже исключительно для него. Во время этого диалога, я благодарил про себя бога за удачное место за столом и аккуратно дергал колышки, крепившие палатку к земле. Щель получилась достаточная для срочной эвакуации моего бренного тела вниз к реке. Перспектива переломов и увечий от этого полета казалась смешной в сравнении с эфкой в руке ротного.

Наконец мы уверили гранатоносца в наличии у нас бутылки водки (шароп он от обиды пить отказывался напрочь), и что находится она под скамьей в тайничке. Сделал он шаг вперед и будто молнии протянулись к его правой руке. Все присутствующие взлетели с мест и граната оказалась надежно сжата в коллективном кулаке. Разжали несколько командирских пальцев, вставили чеку, забрали гранату и старшина металлическим голосом выгнал нас из палатки.

Прапорщик был хорошим спортсменом, выросшим в не самом спокойном и благовоспитанном районе нашей великой страны. Беседа двух командиров тет-а-тет была бурной, но не очень долгой. Командир роты покинул каптерку через проделанную мною щель и скрылся в темноте вместе с небольшим камнепадом. Раскрасневшийся и слегка запыхавшийся старшина усталым голосом пригласил нас продолжить вечер.

Утро я встретил с тревожным сердцем. Несмотря на некоторые отклонения от строгой уставной армейской жизни в Афганистане, избитый и сброшенный со скалы ротный командир — событие не из рядовых. Ближе к обеду увидел виновника вчерашних событий. Он шел хромая, держась за бок со страдальческим выражением на избитом лице. На мой вопрос, что с ним произошло, командир горестно поведал, что где то упал, поранился, ничего не помнит, а похмелье такое, как будто его били ногами. Сняв тревогу с моей души И горестно вздохнув, сказал: надо бросать пить!

***

Все в жизни боялись! Двоек в школе, болезни близких, конца света… У каждого свои страхи. Расскажу о самых ужасных мгновениях в моей жизни.

Рядовая операция в безымянном горном ауле республики Афганистан. Непонятно кто и где стреляет, выше на горке горит сакля, перемешавшись в армейской неразберихе, со всех сторон бодро наступает наш славный полк. В небе журчат лопастями вертолеты, внизу в долине слышны залпы бьющих в неизвестность орудий. Разведка оказавшись в результате сложных и таинственных маневров в тылу своего полка, активно пытается разведать подступы к уже захваченному пехотой (вернее брошенному басмачами) опорному пункту противника. Земля круглая и тесная.

У длинного и узкого сарая сложенного из камня, случайно встретились три рижанина, бывших спортсмена. Бестолковая стрельба стихала сама собой, воевать было не с кем и разведчик, снайпер и минометчик пустились в воспоминания и мечты. Согласившись, что лучшая солянка в Риге была в ресторане «Астория» и договорившись отметить скорый неизбежный дембель в юрмальском «Парусе», решили осмотреть таинственный сарай, у которого топтались уже больше часа.

Движимые любопытством и бездельем открываем скрипящую пародию на дверь и тут!.. Из глубины сарая, из темной глубины на нас с топотом тысяч ног и копыт, со смрадным тяжелым дыханием рвануло НЕЧТО! Мы, трое доблестных вояк отлетели на несколько метров и, не сговариваясь, открыли огонь на поражение. Два автомата и снайперка искрошили темное нутро страшного сарая на уровне человеческой груди.

Все напрасно! Смолкло опустошенное верное оружие. Хрип дыхания и топот толпы нарастал. Холодный пот тек у меня по всему телу, паралич сковал руки и ноги. Хотел закричать, но в легких было пусто. Перезарядить автомат — никакой возможности. Вокруг все стало нереально ярким, а воздух плотным, как вода .Из глубины черного провала надвигались явно не люди и оставалось только стоять и ждать. Время замедлилось, почти остановилось и вдруг снова пошло! У нас между ног с жалобным писком пробежала микроскопическая собачка, дворняга-кабыздох.

Отходили мы долго от пережитого ужаса. Впечатления у всех были одинаковые до мелочей. Даже сейчас мне очень не хочется смеяться, вспоминая те секунды у сарайчика со входом в бездну. Тогда, не сговариваясь, мы закидали место своего страха и позора гранатами и дождались, когда погаснет последний уголек на развалинах. Встречаясь, мы этот случай вспоминаем очень редко, ведь всегда стыдно перед человеком, который видел твой животный испуг, перешедший в паралич воли и тела.

***

Одним из моих верных друзей по службе был парень из Белоруссии с поистине ангельской внешностью и очень не простым характером. Внешне это была копия пухлощекого кудрявого херувима с потолка дворцовой спальни. На этом все сходство с ангелоподобными существами кончалось. Он был горьким пьяницей, задирой- драчуном и клиническим неудачником. Если случалось громкое ЧП, можно было не сомневаться, в центре любого безобразия находится мой друг и товарищ.

Можно долго и, наверное, неинтересно рассказывать о перипетиях армейской судьбы, подстерегавших его ежечасно. И попадался он на месте происшествия обычно один-одинешенек. В эти частые мгновения с него можно было лепить античные статуи «РАСКАЯНИЕ» и «ОТЧАЯНИЕ». Фигурка кудрявого херувима в солдатском ХБ с наполненными слезами огромными голубыми глазами, трагически заламываемые пухлые ручки, дрожащий шепот «да никогда больше», «сам не пойму» и «прости-и-и-ите» вызывала гомерический хохот у друзей и паралич воли у командиров.

Чего только стоит ночной подъем полка по приказу очередного генерала-проверяющего. В кромешной тьме, мимо трибуны со стоящим под фонарем генералом пытались пройти печатая шаг, строевым, полторы тысячи кое-как впопыхах одетых абсолютно пьяных людей. Взбешенный генерал, матюгаясь, выхватил из глубины шатающейся темной массы первого попавшегося военнослужащего, как пример стопроцентного нарушения дисциплины и… Никто не удивился, услышав под нарастающий в ночной тишине гогот знакомое «да ни когда! Прости-и-и-ите!» Ошалевший генерал послал всех и удалился почти бегом в направлении КПП.

Уже в Афгане всем было легче на душе, если на операцию этот мой друг не ехал. Сколько раз мы его искали, пропавшего сквозь землю посреди толпы на горной вершине, сколько раз воевали с соседними подразделениями по вине бдительного, но недалекого боевого друга — не рассказать в этом коротком рассказе… Из таких солдат в батальонах появлялись группы солдат-бомжей. От греха подальше они изымались из боевой жизни и жили, естественно, около полевой кухни.

И тут от безделья у него проявился дар: игра в карты, кости и др. Буквально за несколько дней и в основном ночей он стал очень значимой и богатой фигурой в батальоне. Стал ездить по другим подразделениям и частям «на игру». Замечаний за постоянное пьянство ему уже не делали. Наоборот — проигравшиеся в пух и прах отцы-командиры здоровались с ним как с равным, с нотками подобострастия. В карманах поношенного ХБ счастливого игрока лежали пачки афгани, чеков и рублей. Отдельно складировались расписки, обручальные кольца и партбилеты проигравших.

Краешком его игорная слава задела и меня. Еще вчера такие грозно-строгие офицеры и прапорщики отзывали меня в сторонку и, отводя глаза, комкая фразы, рассказывали о своих голодных семьях в далеком Союзе и просили поговорить с моим другом о возврате хоть толики малой от проигранного ими. Как мотивация к переговорам обычно предлагались сержантские лычки, блестящие характеристики, доля от возращенных денежных средств, или характеристика врага народа, дембель 31 декабря и рапорт особисту. Во всех случаях я искренно сочувствовал и приводил примеры из классической литературы, где офицеры из-за карточных долгов обычно стрелялись.

К сожалению, я был скошен коварной желтухой и загружен в вертолет без вещей и записной книжки. Адресов армейских друзей у меня не осталось, но я всегда внимательно слежу за экономическими новостями из Белоруссии. Если мой друг после войны преодолел свою круглосуточную тягу к спиртному, то он не мог не стать олигархом на своей родине. Я в этом абсолютно уверен.

***

Мир тесен. На краю земли постоянно встречаешь знакомых, и афганская земля не исключение. В молодом, зеленом солдате, официанте командира полка я узнал своего однокашника. Школа сводила-разводила нас, но мы достаточно давно и ровно дружили в ученические годы. Даже были капитанами школьных команд КВН параллельных классов. Я ему проиграл конкурс капитанов, несправедливость жюри, думаю, была вопиющей!

В хозвзводе служить, конечно, очень приятно по сравнению с заряжающим в танке, но, как правило, проблемы дедовщины у тыловиков стоят очень остро. Учитывая, что срочников моего призыва в «хозсброде» вообще не было, объяснить «старослужащим» поварятам-писарятам, что это — мой земляк и друг было проще простого.

Мы встречались достаточно часто, вспоминали Ригу, отмечали общие даты-праздники. Иногда мне перепадали вкусности прямо с командирского стола. Учитывая, что временами полк впадал в состояние близкое к откровенной голодухе, эта мелочь была очень приятной и, собственно, мелочью тогда считаться просто не могла.

Отвлекусь: в армии меня всегда бесило несоответствие официальной идеологии самого передового в мире государства всеобщего равенства и справедливости с каждодневным, ежеминутным неравенством рядовых перед командирами. Форма, одеяла, еда. Читал книги о революции и убеждался: ни одно из справедливых требований бунтовавших царских солдат в Советской армии выполнено не было.

Да ладно, не об этом сейчас. Проводилась большая операция, сквозь наш полк басмачи просочились и ушли в горы по своим бандитским делам. Это было ясно и понятно всем, от командиров до хлеборезов походных кухонь. Ближе к вечеру натыкаюсь на походную ставку командира полка и встречаю друга-рижанина. Поболтали, посмеялись, пора расходится. В дорогу мне земляк насыпал полный котелок тушеного мяса с картошкой, только-только с огня.

Темнота упала как всегда мгновенно, я со своими разведчиками сел ужинать на камни, поделив свалившийся с неба великолепный ужин между друзьями. Только по первой ложке отправили благоухающее варево в голодные рты, как вместе с падающими камнями и матерным потоком заменителей русского литературного языка на нас буквально свалилась группа офицеров во главе с командиром дивизии.

Как оказалось, на великом и могучем русском мате был распинаем наш комполка, ему популярно объясняли ошибки его руководства вверенным полком. Комдив узнав из доклада, что полковые разведчики принимают пищу взял у меня из рук котелок и ложку. Обращаясь к бледному майору, он зловеще прошипел командным шепотом, ну, если еще и солдат дерьмом кормишь!.. В темноте я видел, как бледный наш комполка стал еще бледнее и стал синеть с багровым отливом.

Откушав пару ложек домашнего жаркого, комдив удивленно хмыкнул, вернул котелок и со словами: хоть солдат кормят в этом полку хорошо! Много за это простить можно! удалился со своей свитой и окончательно сбитым с толку «полканом», удивленно покручивающим головой, практически вынутой из петли.

Вот и не верь в судьбу после этого. Мой командир полка дослужился до многозвездного генерала, и может в сложный момент развития воинской карьеры ему помогла школьная дружба двух его солдат.

***

Связь. Как много от нее зависит. Обладая сегодня несколькими мобильными телефонами, с недоумением и даже ужасом вспоминаю военное афганское время со связью в виде истошных криков и маханием рук с пригорка. Из школьных учебников по НВП, из мемуаров военных разведчиков времен Великой отечественной я знал о существовании «105-х» армейских радиостанций. По показанным в фильмах о современной Советской армии мини-передатчиках, связывающих солдат за тысячи километров с командирами, был уверен, что «105-е» ящики находятся в музеях.

Как бы ни так! Скопированный с вермахтовской радиостанции в конце тридцатых годов агрегат был в строю! Пользоваться этим раритетом практически никто не умел, не зависимо от званий и должностей. Солдаты поступали с этими тяжеленными ящиками очень просто: ввиду их полной бесполезности со словами, «вот горе то какое! вырвалось из рук!» провожали глазами падение агрегата в ближайшее ущелье.

Ни разу за время моей службы в пехоте и разведке, я не видел работающей и полезной «105-й» радиостанции. Во время долгих пеших горных переходов в пропасти летело много разной амуниции и бесполезные средства связи были не исключение. Был свидетелем как на третьи-четвертые сутки увлекательной горной прогулки с вершин улетела огромная батальонная (не работающая) радиостанция и следом огромный баул со складной антенной.

В расположении полка в разговоре с офицером-связистом узнал о лучших в мире портативных армейских современных советских рациях. На мой вопрос, где это чудо отечественной инженерной мысли? Офицер, пораженный моей солдатской тупостью, ответил: на складах под надежной охраной! Они же секретные!!!! Соображаешь, кирза?! Враги кругом!

Вспоминаю, как искали пропавший вертолет, спрашивая советских солдат и афганцев, встреченных по пути: винтокрылый не пролетал? Как маханием рук и прыжками в стороны корректировали огонь артиллерии. Как бежали по ущелью от дружественного артиллерийского огня, не в силах сообщить об ошибке. Единственной надежной связью в горах в те годы были сигнальные ракеты и фальшфейеры с разноцветными дымами. Душманы ими не пользовались, и своих в горах можно было легко узнать только по яркой иллюминации.

…Немного об экипировке и вооружении советского солдата тех лет. Есть пословица: генералы всегда готовятся к прошедшей войне. К какой войне готовились генералы страны Советов 70-80 годов, мне не понятно. Расскажу на конкретных примерах.

Солдатская форма, обувь. Мечта всех офицеров тех лет: солдатское ХБ без карманов. Сколько было случаев, когда командиры-самодуры приказывали зашивать карманы подчиненным. Для чего? Не держать руки в карманах, не носить запрещенные предметы (это практически всё — от сигарет до письма из дома, по усмотрению командира).

А как быть на войне? Столкнулся с этой проблемой на первом выходе в горы. Вроде и нет ничего у солдата, а взять с собой необходимые вещи было нереально. Положить некуда! Выкручивались как могли. Солдатский мешок — «сидор», родом из средневековья, проблему не решал. Попробуйте с этим горбом за спиной побегать, походить денек по горам, и главное, вскочить-выскочить из БТР-а. А если еще рискнете укомплектовать сидор, как положено, лопаткой — и вы будете просто живой затычкой в любом люке.

Солдатских портупей нам не выдавали. Я, слава солдатским богам, достал этот элемент формы. Он очень помог. Форменный ремень расстегивался в самый непоходящий момент, а подсумок с магазинами от АК вообще воевал на стороне душманов. Пару раз получив подсумком по самому святому для мужчины месту, стал импровизировать и с этим аксессуаром.

Блестящие за километры каски и солдатские бляхи — тоже проблема каждого дня. Каски начали обшивать ошметками от сетчатых химкостюмов — и сразу нарвались на гнев ревностных строевиков-офицеров. Громы и молнии мелькали над нашими головами постоянно. Почему кирзовые сапоги не чищены (чем и зачем?), почему бляхи не начищены (чем и зачем?), почему не подшит белый подворотничок (?), почему небрит?

Со своей небритостью я даже нарвался на замечание от высокого генерала. Цепочка неудовольствия моим внешним видом прошла через все полковое начальство и разбилась о мой вопрос: ЧЕМ БРИТЬСЯ? Любой бардак и отсутствие положенного и необходимого в Советской армии разрешались универсальной фразой из устава о стойком преодолении трудностей и лишений или призывами к солдатской смекалке.

Магазина-лавки в полку не было, денег (любых) — тоже, и лезвия можно было только украсть, причем только у мирных дехкан-афганцев. Я уперся: или мое гладкое лицо, или лезвия. Как исключение — официальный приказ (для будущих следователей) — украсть, родить, достать любой ценой. Ведь нас при каждом построении пугали страшными карами за любой возможный проступок. Произносилась любимая фраза: а судить вас будут по законам военного времени!

Из-за очевидности проблемы отцы-командиры не стали раздувать конфликт, и замполит полка (!) лично мне выдал из своих запасов три драгоценных лезвия «Ленинград». Потом я стал получать лезвия в письмах из дома, появилась автолавка, да и щепетильности во время операций у всех стало меньше.
По территории полка ходил местный сумасшедший, майор-технарь из ремонтников. На жаре он был в ПШ (полушерстяная полевая офицерская форма), застегнут на все крючки, перепоясан всеми ремнями. Будучи толстым коротышкой с красным, мокрым лицом, майор представлял пугающе-комичное зрелище.

Он постоянно останавливал всех встречных солдат и пытался заставить их застегнуть верхнюю пуговицу и крючок на гимнастерке (по уставу эта вольность в жарких округах была разрешена). Еще сильнее краснея от усилия, он очень громко кричал, требовал немедленного выполнения приказа, и главный аргумент звучал так: перед вами целый майор, несмотря на жару, ходит застегнутым! Молодые по сроку службы солдаты пугались, застегивались (на пару минут или метров), старослужащие радовались развлечению, препирались, и если рядом не было еще офицеров, посылали ревностного служаку очень далеко.

Хуже был другой старший офицер — он тоже целый день слонялся по территории и у всех солдат спрашивал точное время. Если блеснувшие на солнце часы были не советского производства, они немедленно конфисковывались безвозвратно в доход и карман предприимчивого командира. Еще он по вечерам любил ходить у палаток и техники, прислушиваясь к звукам музыки. Не надо, наверное, говорить, куда попадали обнаруженные приемники и магнитофоны.

Так, отвлекся. О форме. Офицеры массово ходили в неуставных мягких узбекских народных сапогах, а срочники пылили в кирзачах. Положенные в Азии башмаки нам выдать забыли, а о прославленных в кино кроссовках мы не ведали. Меня судьба от сбитых-стертых ног миловала, мои ноги форму сапога принимали исправно. Один раз подошвы ног превратились в синяки после пешего марш-броска, но это пустяк. Многие мои сослуживцы выливали кровь из сапог.

Очень дико выглядел случай, когда мы спустились с гор, и до родных БТР-ов оставалось пройти метров сто, и тут с небес в облаках пыли садится вертолет с полковыми штабными. Чистенькие, мытые, бритые, пахнущие одеколоном, они нас строили и читали нотации очень долго. Как пример идеального воина ставили нам себя. Они, мол, и постарше нас, а выглядят лучше. Потому что — не лентяи, встали пораньше, помылись, постирались.
Об оружии и технике говорить много не буду. Технари будут со мной спорить, а основной массе читающих это не интересно. Очень коротко: Калашников — гений, его автомат и пулеметы стали родными и любимыми для всех советских солдат. Хотя уже в те годы просились и оптика, и подствольники, и многое другое. Отсутствовала даже простая изолента, чтобы смотать рожки. Приходящие в солдатские умы идеи о пулеметах на джипах (УАЗах), грузовиках, многоствольных пулеметах на БМП реализованы сегодня по всему миру.

Пробовали сказать это добрейшему древнему генералу во время трогательной беседы. Старичок прилетел в Афган, вероятно, для отметки в личном деле (таких залетных инспекторов-проверяющих полковников-генералов было множество), и решил встретиться с орлами-разведчиками. Называл нас сыночками и интересовался, кто откуда.

Спросил об оружии-технике. Мы, не подумав, сказали о капризности КПВТ (башенный пулемет) в постоянной пыли. Отсутствие у генерала сабли в руках — вот что спасло нас тогда. Добрейший старичок взвился в священном негодовании: Сопляки! Родина доверила, а вы!.. Расстреливать надо! Единственный раз, когда штабных мы вспоминали с благодарностью — оттащили кое-как от нас генерала-ветерана.

В своих неловких записках не хочу произвести впечатление нытика и человека, обиженного жизнью в солдатских сапогах. Все было: интерес и азарт, тоска и голод. В 19 лет на все смотришь как на калейдоскоп событий. Я вспоминаю не бои и атаки, а простую жизнь простого пехотинца.

…На большую операцию выехал весь полк. Добрались на технике до неприступных гор. Двое суток долбили склон, взрывали и равняли козью тропу. Командиры смотрели карты и летали на вертолетах над вершинами. Мы были довольны: лучше сделать дорогу и дальше ехать на технике, чем идти на своих двоих. Поговорили через своих узбеков с местными. Они были очень недовольны строительством новой дороги. Почему? Ответ чисто восточный! Если бы Аллах хотел, дорога уже бы была. Если дороги нет – значит, Аллах против!

Увы, через час пути колонна остановилась у края огромного ущелья, и мы из мотострелков были разжалованы в пехоту. Начался пеший поход, растянувшийся на неделю. Что могли и не могли, загрузили на себя — и в путь. Взводный даже свой автомат доверил нести своему ординарцу и шел, наслаждаясь природой. На нас еще нагрузили запас мин для минбатареи.

Несообразности похода начались очень скоро. Идущий далеко впереди известный всем неуправляемый халявщик, солдат из соседнего взвода просто лег на землю и заявил, что устал. Его пытались уговаривать, грозить, нести. Но ход колонны не остановить, и до него добрались и мы. Стокилограммовое тело лежало на тропе и всех проходящих солдат и офицеров призывало к взаимопомощи и состраданию. Оно угрожало, что если его бросят, басмачи его зарежут — и нас всех накажут и исключат из комсомола. Мы тоже попытались поставить его на ноги — и даже волоком протащили несколько метров.
Потом поступили как все: оставили его на попечение идущих следом. Последними шли минометчики. Они стали сразу отставать от основных сил, изнемогая под тяжестью своего железа (потом минометчики стали таскать с собой только трубы, обходясь в горах без других железяк). Встали рядом с симулянтом они надолго. За лежащим «шлангом» прилетел вертолет (благо наши БТР-ы были еще видны), и движение вдоль обрыва продолжилось.

Случись бой, толку от минбанды не было ни на грош. Всю неделю они шли позади всех, с минометами на плечах, а мины были у пехоты, шедшей далеко впереди. Свой запас мин, чтобы уменьшить тяжесть груза, они сообразили расстрелять в первый день. Война! Движение противника! И не поспоришь. Пехота тоже стала избавляться от всего, что не представляло сиюминутную ценность. В лежащую рядом пропасть летело все, запасы мин таяли первыми.

Потом началась жажда. Большая разница — читать приключенческие романы и испытывать отсутствие воды самому. Тех ощущений, кошмаров и галлюцинаций я не забуду никогда. До сегодняшних дней я не могу заснуть, если рядом нет емкости с водой.

Мы были готовы спуститься в ущелье (шум горной реки хорошо доносился до нас), но проще было просто кинуться со скал — шансов не было. Чудом нашли природный бассейн с водой от весенних ливней. Он был метрах в десяти внизу. Как горные козлы, мы слетели к нему и, не тормозя, окунулись в воду с головами. Счастье! Наполнили фляги водой — и дальше. Шедшие после нас набирали уже не воду, а жижу. Купание продолжалось, на цвет и вкус воды внимания не обращал никто.

Ближе к вечеру около нас сел вертолет. Он привез воду и очередного проверяющего в полковничьих погонах. Вертолетчики вытащили резиновые бурдюки с водой, и серая, пыльная солдатско-офицерская масса рванула к ним. «Дискавери» о буйволах на водопое во время засухи все видели? Значит, объяснять не нужно.

Полковник с улыбкой туриста встал на пути этого стада к воде. «Здравствуйте, това…» успел бодро крикнуть он перед падением. Обезумевшая толпа рвала завязки узких горлышек резервуаров, толкаясь и матерясь. Пилоты подняли ошалевшего и помятого полкана и, разговаривая с ним, как с больным капризным ребенком, повели под руки в вертолет. Он всхлипывал и бормотал: «Полковник — я! Как же! Надо порядок! Дисциплина…» и т.д. Вертолетчики загрузили столкнувшегося с прозой армейской жизни столичного визитера со словами: «Посидите тут, так лучше будет».

Шли ночью. Оказывается, ночью в горах зрение не важно. Уклон к пропасти и рельеф тропы ощущаешь стопами ног. Никто не только не упал в ущелье, но даже не споткнулся. Редкие остановки-привалы — падаешь на землю, засыпая в воздухе. Главное — попасть головой на валун, он вместо подушки. Потом чуть поерзать, раздвигая телом камешки помельче, и ложе готово.

Ночью длинная змея нашего полка разорвалась на пунктиры. Часть солдат по команде просыпалась и шла вперед, часть спала дальше. В темноте контролировать что-то дальше вытянутой руки проблематично. Еще одна солдатская хитрость: проснувшись в темноте, нужно сразу удалиться от навязанного тебе груза и не идти последним. На последних грузили все имущество, брошенное хитрецами на привале. Все вещи и боеприпасы перемешались окончательно.

Под утро меня загрузили двумя вещмешками, и в руках у меня было два снаряженных диска от АГС (автоматический гранатомет). Где были сами гранатометчики, можно было только гадать. День принес нам новую тактику передвижения. Дикие горы кончились, и стали попадаться кишлаки на берегу реки, которая раньше так издевалась над нами своим шумом. В кишлаках реквизировался немедленно весь скот. Лошади, ишаки и коровы загружались военным грузом. Афганцы добровольно становились армейскими носильщиками, чтобы сохранить ноги и хребты своим кормильцам.

Таким восточным табором мы добирались до следующего кишлака. Все повторялось по новой. Усталая, но довольная бригада дехкан со своим скотом уходила назад, а свежие силы вставали под погрузку. Дорога становилась все лучше, река все шире. В бой мы не вступали. Дорогу преграждали воронки и обвалы от взорванных фугасов. Попадались еще дымящиеся остовы пикапов с ДШК (крупнокалиберные пулеметы), трупы лошадей. Думаю, этому способствовало наше медленное передвижение и хорошая работа нашей авиации.

Близкую канонаду мы часто слышали в движении. От чужих боеприпасов я избавился, навьючив их на корову со стволами АГС на спине. В мешках я обнаружил запас консервов и сахара, поблагодарил счастливую звезду и, подарив банки с кашей проходившему мимо афганцу (тушенку и сахар взял себе), зашагал уже веселее.

На фоне дикой природы Афганистана очень заметны инородные тела. Мы, заметив что-то впереди, радовались, думая, что это родные БТР-ы. Но подходили — и пятна на фоне вечных гор оказывались то подбитым давно местным БТР-ом, то сгоревшим советским бульдозером, то разгромленным строительным городком…

Служить в ДРА попадали люди со всего огромного Советского Союза. Ходит много легенд о том, что воевать не посылали прибалтов (в душе — лесные братья), азиатов и горцев (братья-мусульмане), евреев (сбегут в Америку (в Афгане?!)), имеющих родственников за границей (тоже сбегут), старослужащих (зачем, ведь скоро на дембель). Каждый волен верить во что угодно, но это — полная ерунда. А кому тогда служить и воевать? Все были гражданами СССР и принимали присягу.

Был у нас парень, свято уверенный, что он точно за речку не попадет. До армии не поступил в мореходное училище — показался комиссии неблагонадежным из-за родни во Франции. Армия оказалась более демократичной организацией и на этот пункт в его биографии не обратила внимание. Дембеля поехали вместе со всеми и по закону подлости оказались первыми 200-ми и 300-ми в полку. Считалось хорошим тоном подколоть «дедушку», спросив о его «еще здоровье и еще жизни».

В пехотном полку вообще, наверное, процентов девяносто состава были из средней Азии. Водителем моего БТРа был крымский татарин, атлет, балагур и надежный как стена, башнер в БМП был узбек, ас-пулеметчик. Перечислять друзей могу долго.

«Ночным комполка» (по аналогии с «ночным губернатором »лихих 90-х) был золото-парень, русскоязычный армянин с Юга России. Он жил в крытом прицепе в автопарке, обставленном внутри с армейским шиком и роскошью. С полевой кухни ему приносили завтрак на подносике прямо в постель. Мы всегда его спрашивали, как он собирается возвращаться в Союз, ведь документов у него не было. Их публично разорвал в клочья его уже бывший командир, недовольный своим чистым и позорным проигрышем в кулачном бою. Вычеркнутый из всех списков личного состава, он нашел свою экзотическую социальную нишу.

Были друзья-чеченцы. Проходя по территории, мы были случайно затянуты в водоворот чужой драки-разборки. Кто с кем дрался, уже не важно, но в итоге на поле битвы остались чеченцы и наша компания. В таком составе драку и закончили. Итог — боевая ничья с разбитыми носами и синяками по телу. Мы остались на месте (инцидент проходил у нашей палатки), а пришлые дети гор ушли к себе, обещая прийти попозже и всех зарЭзат.
К нашему удивлению они пришли на следующий день, но не с обещанными кинжалами, а с водкой, хлебом и тушенкой. Мы достали свое НЗ, и вечер прошел очень тепло. Так у нас появились новые друзья, уважающие стойкость, силу и смелость.

Помню солдата, считавшего часы и минуты до ввода полка в Афганистан. Каждый день в Термезе у него был просто украденным из жизни. Почему? Он вбил в свою пустую голову, что война идет по примеру набега гуннов на Рим. И к его появлению на театре военных действий, более удачливые солдаты СА уже успеют разграбить все лавки-магазины. Очень он переживал, что украдут до него все джинсы и магнитофоны.

Были добровольцы, написавшие рапорта командованию о своем горячем желании воевать и оказывать интернациональную помощь народу Афгана. Ничего удивительного, во все времена пацаны убегали из дома на войны, в экспедиции и джунгли.

Один такой романтик оказался у нас в разведроте. Нормальный парень, старше многих из нас, сержант, геолог, женат, имеет ребенка. Назначили его командиром отделения (моего), а на следующий день — операция! Блин!!!

Началось с первых минут. Внутри БМПхи, заглушая рев двигателя, слышен был только его крик. Он отдавал приказы один дурнее другого, командирам по рации непрерывно сообщал об ордах басмачей круживших вокруг боевой машины. Требовал от нас и башнера вести непрерывный огонь по врагам. Ладно, из БМП конструктивно десанту плохо виден окружающий мир, но наводчик в башне?! Он орет — куда стрелять? В ответ — угрозы расстрелять, посадить. На привалах он сразу бежал к отцам-командирам с требованием немедленных жестких репрессий в отношении его нерадивых подчиненных.
Пошли пешком в горы — он испарился с тропы. Где он? Или сорвался в пропасть, или «духи» выкрали. К черту — разведку, идем искать. Появляется через час, с каменным лицом докладывает лейтенанту об обнаружении им, лично им, пещеры с базой басмачей. Он получает в ухо, но мы — без дороги, по откосам ползем в никуда и находим промоину в скале со стаей летучих мышей. Он получает во второе ухо, и мы уже в полной темноте спускаемся в долину, стараясь попасть по возможности к своим.

На второй день сержант-романтик выгнал из башни наводчика (как предателя, мусульманина и будущего заключенного) и сам сел на его место. С этой минуты пулемет строчил, не умолкая. Расход боеприпасов был явно больше расхода солярки. С трудом успокоив расстроенного до слез лишенного пулемета и пушки наводчика, под грохот очередей и победных реляций сержанта я задремал. На марше это — обычное дело, ездили мы обычно по одному, лежа в десантном отсеке, уложив ровным слоем пол ящиками с припасами, положив сверху матрас и подушку.

Проснулся от тишины и резких ударов прикладом по броне. Выбравшись под солнце, обнаружил нашу машину, стоящую в одиночестве на песчаной горе со слетевшими гусеницами и визжащего сержанта, с пеной, идущей изо рта. Я с удивлением узнал, что из-за нерадивого и явно предателя — меня, мы стоим здесь и еще не одеваем гусеницы. Родина в опасности, и поэтому он (сержант) имеет полное право меня расстрелять, как собаку, а заодно и весь экипаж. В конце гневного, но невнятного и нелогичного монолога он дослал патрон в патронник АК.

Терпение ветеранов разведки кончилось, и шанса дальше командовать отделением мы ему не дали. После короткой, но эффективной критики уже бывшего безоружного командира, мы принялись одевать нашу ласточку в потерянные железные башмаки. Дело обычное, БМП боится песка и щебенки при поворотах и легко разувается. Экс-командир, оказывается, заставил водилу заехать на этот холм, неумный человек. Кругом не было видно и следа присутствия нашего полка, внизу дымила очагом маленькая сакля.

Одев машину, обнаружили своего Мальчиша Кибальчиша бодро докладывающего командирам о вооруженном мятеже его отделения и об обнаруженных сигнальных дымах. Он рвался продолжать свой автономный рейд и не воспринимал к действию короткие матерные слова командира о немедленном возвращении. Мы поняли, что парня пора вязать.

Так он спутанный ремнями и приехал в расположение полка. Весь обратный путь пулемет молчал, толпы врагов, пеших и конных растворились, несостоявшийся герой-разведчик выл и грыз путы, не забывая напоминать нам о нашем скором расстреле. В разведке есть святое правило: если разведчики отказываются воевать-служить с человеком, он вылетает из подразделения. Этот воин успел достать всех и рядовых и офицеров, он был просто опасен для себя и окружающих. Убыл он из разведроты быстро, как и появился.

Вокруг полка было боевое охранение — люди жили в окопах, охраняя подступы. Черные от солнца и серые от пыли они появлялись с термосами у полевых кухонь и снова исчезали. Это была полковая «сибирская бессрочная каторга». Там растворится мой взводный, туда отправился и этот больной на голову романтик — в компанию залетчиков и несчастливцев. В дорогу судьба пнула его очень больно. Он успел перед убытием получить письмо из дома, где его жена сообщила, что устала быть его спутницей жизни. Он и семью свою достал.

Очередная крупная операция. Готовимся уйти в горы. Всегда хочется унести на себе максимум гранат-патронов. Берешь самое необходимое и, взвалив на себя для пробы все запасы, понимаешь, что сможешь пройти по прямой только пару метров. Начинается мучительное избавление от неподъемных запасов. Уже можешь ходить и даже бегать, но ощущаешь себя голым и нищим. С жадностью глядим на горы боеприпасов, очень нужных в горах. Ура, два экипажа разведки и танк для усиления, пойдут по долине, а весь полк — по гребням гор. Всегда, особенно в горах, лучше плохо ехать, чем хорошо карабкаться.

До сих пор с восторгом вспоминаю это приключение. По полям, арыкам, руслу реки, обрывистым берегам. Сквозь ограды пастбищ и оборону басмачей мы две недели двигались в неизвестность. Горы становились все выше, и мы уже с трудом видели своих однополчан, хотя в первые дни они были совсем рядом. Мы даже сначала воевали заодно, огнем снизу и сверху, отгоняя душманов с нашего пути. По относительно ровной долине мы были более маневренны и даже успевали отвозить в тыл, к началу ущелья, спущенных к нам с гор, раненных бойцов.

Иногда доставалось и нам, грохотали, выбивая искры пули по броне, и мы ставили личные и, возможно, мировые рекорды в прыжках и кувырках к ближайшим друзьям — валунам. Небесные покровители были благосклонны к 19-летним воякам. Кроме верблюжьих колючек, инородных предметов за эту операцию в наши тела не попало. Чистое везение и косоглазие противника.

И вот мы у цели нашего путешествия, долина, ставшая узким ущельем, закончилась. По сторонам уже — не горы, вершины мира со снежными шапками. А в горы уходит невиданное — глиняный город. Думаю, это произвело бы впечатление и на незнакомого нам в те годы Индиану Джонса. Стоим, любуемся.
Таинственный кишлак (город в масштабах Афгана) абсолютно пуст. Тишина, журчит горный поток, сверкают ледяные вершины, пехота пропала где-то в поднебесье, словом — нереальная пастораль. Художник Сарьян отдыхает. Что делать, куда дальше двигаться и зачем мы сюда приехали, неизвестно. Рация традиционно молчит.

Слышим знакомый хлюпающий в разряженном воздухе шум вертолетных лопастей, садится МИ-8, и из него вываливается странная троица — небольшого роста усатый немолодой крепыш в маскхалате на голое тело, долговязый длинноволосый парень в джинсовом костюме и не связанный, но с мешком на голове абориген-афганец в национальных кальсонах и галошах. Все, кроме афганца — со старыми 7.62 калашами.

Мгновенно взяв командование в свои руки, оказавшийся грозным полковником ГРУ, усатый крепыш повел нас на штурм этой местной Шамбалы. Брошенный жителями только-только очень чистый, но бедный дворец, состоящий из глиняных лачуг этажей в тридцать прислоненный уступами к склону горы с ледяной вершиной. Можете себе представить? Если нет — по-другому описать увиденное я не в силах.

По запутанным анфиладам комнат, залов, двориков и крыш мы пробирались вверх. В помещениях все говорило и недавнем бегстве обитателей. Перевернутая очень красивая, резная, но маленькая и немногочисленная мебель, разбросанная на великолепных коврах шелковая одежда и отрезы тканей, открытые сундуки и шкатулки всех размеров. Все покрывал ровный слой россыпей разнокалиберных патронов.

Наконец, мы добрались до крыши или окраины этого кишлака дворцового типа. Восстанавливая дыхание, знакомимся с новым пейзажем. Вокруг была мини-долина с холмами и древним кладбищем. Понукаемые полковником-разведчиком «быстрее, вас в коромысло, опоздаем», все смотрели по пути куда угодно, только не за таинственным духом с мешком на голове. А он по дороге пропал!

Это сейчас смешно! А тогда первым получил от полкана таинственный волосан в джинсе. Слушая о грустных жизненных перспективах парня, мы готовились получить свою долю, но тут пропавший душара вдруг материализовался и радостно залопотал на фарси-пушту. Сразу повеселевший ГРУшник скомандовал «копать» и указал на кладбище. Нашлись мотыги, деревянные лопаты и скоро вместо ожидаемых костей из сухой земли появились первые ящики. Оказавшийся совсем не злым, а душевным и компанейским мужиком, спец-полковник рассказал на перекуре, что мы нашли супер-схрон самого-самого крутого курбаши в этих краях.

Копали и таскали мы бандитские запасы почти весь день. Работали дружно, все вместе и полковник, и парень-переводчик, и, уже полчаса, как пламенный коммунист — бывший пленный товарищ дух. Он показал место схрона, выкупив себе жизнь, место в счастливом завтра и прощение за прежние ошибки. Мешок на голову, оказывается, он одел себе сам — шифровался от соплеменников.

Я не раз был свидетелем, как в полевых условиях происходила «перековка» пленных басмачей. Современные боевики не врут: пленных выстраивали или выкладывали в шеренгу, и по очереди задавался интересующий спецов вопрос. Неправильный ответ, молчание прерывались выстрелом в голову. Обычно с третьего опрашиваемого начиналась массовая запись в местную народную милицию и компартию.

Могу только сказать, что подобные мероприятия проводили исключительно местные спецслужбы — ХАДовцы. Не могу себе представить нашего солдата, офицера расстреливающих пленных или дехкан. Служа в полковой разведке, не знаю, что мы могли полезного узнать у пленных при допросе? Дорогу? Где банда? Сколько штыков? Страшилки про жестокость наших солдат во многом основаны на фантазиях не служивших мажоров.

Кстати, в палатке разведроты долго жил и ездил с нами на операции афганец, ставший пламенным революционером прямо на моих глазах. Он попал в плен с оружием в руках и после общения с афганскими народно-демократическими спецслужбами буквально за несколько минут забыл о своем бандитском прошлом.

Разведрота часто выезжала в рейды с местным «активом» и афганскими спецслужбами. Удивление методами работы местных властей умерло быстро. Пара БМП, облепленные живописными фигурами «ястребков», катили по горным дорогам от кишлака к кишлаку. Остановка-обнимание-целование с местными жителями (отличие от «наших» — нет оружия на виду) и — дальше в путь. Остановка-обнимание-целование и вдруг выстрел! Еще выстрел! Один или несколько из обцелованных местных лежат в луже крови. Почему? Басмач! Едем дальше…

Нашли мы много интересного. Документы и бумаги на всех языках сразу забирал полковник, оружие и боеприпасы мы просто ссыпали в кучи. Рассматривали диковинные горные пушки прошлых веков со всех стран мира. Пытались определить назначение медикаментов в ярких упаковках. Крутили-вертели медицинские приборы и микроскопы. Пробовали зарядить и выстрелить из экзотических ружей и пистолетов. Фехтовали на саблях и шашках. Полковник с джинсовым парнем не отставали от нас в этих простых мужских развлечениях.

Но пикник закончился, у переводчика была с собой рация и она (удивительно) работала, как положено. Скоро в небе появилась целая стая винтокрылых. Высадился десант явно штабных офицеров в непривычно ярких на фоне серых гор мундирах. Ставшим уже совсем своим полковник наделил своей властью нас малой долей трофеев (сухим молоком, глюкозой, витаминами, консервами, матрасами, одеялами) и сказал держаться подальше от прилетевшей толпы. Он загрузил бумаги и своего афганца в вертолет и присоединился к нам.

Мы стояли и смотрели, а посмотреть было на что. Прилетевшие делили трофеи! В воздухе висела пыль и густой мат. До банального мордобоя дело не дошло, но было на грани. Вертолетчики и ставший совсем своим полковник разнимали бурно спорящих товарищей старших офицеров. Особый спор разгорелся из-за антикварного холодного оружия и охотничьих ружей. Отдельные экземпляры одновременно тянули к себе двое-трое прилетевших.
Наконец, первая вертушка с трофеями и их новыми счастливыми обладателями улетела, и мы стали грузить остальную добычу. Взлетел последний борт, прихватив наших новых знакомых, и мы опять остались одни в девственной тишине, на краю ойкумены. Экипаж танка, испросив заранее разрешения у полковника, собирался отвести душу, обстреляв таинственный дворец, но… с вершин послышалось дружное УРА! С обоих хребтов шел в атаку наш полк. И мы отправились в далекий обратный путь.

Радовали обновки — одеяла, подушки, матрасы. На прежней операции произошел трагикомический случай: пока мы с пехотой ходили по горам, нас лишили всех спальных принадлежностей. Светлая штабная голова вдруг решила позаботиться о солдатах и приказала собрать все постели ушедших в горы. Все погрузили в вертолет и выбросили в горах, в месте нашей гипотетической ночевки. Забота!

Солдатам холодно спать на камнях! Конечно, да… Но! Наше спальное добро пропало где-то в ущельях и вершинах долины Килогай. Да и попади оно к нам, утром — его все равно пришлось бы бросить. Как штабной недалекий добряк представлял себе цепочку солдат карабкающихся по горным тропам с матрасами-одеялами на плечах?

Про простыни, наволочки мы забыли с момента пересечения границы. Спали кто — где. В расположении полка были палатки и койки, в отдельных подразделениях и батальонах все искали место ночлега сами. Офицеры руками солдат рыли землянки, основная масса военнослужащих спала под БТРами. И свежий воздух и — защита от ночных обстрелов.

Легко ехать по своим следам и уже не надо рыть съезды-выезды на речном берегу. Пользуясь отсутствием высокого полкового начальства, на операциях мы путешествовали, сидя на броне. В 80-м году напрочь был забыт опыт второй мировой войны о симбиозе брони и пехоты. Техника везет и защищает броней и огнем, а солдаты-пассажиры смотрят во все стороны и успевают открыть огонь при любой опасности.

Нас заставляли сидеть в раскаленном нутре БМП и БТРов с закрытыми люками, в ожидании выстрела из гранатомета. Объяснение: якобы с вершины горы басмачи могут бросить гранату прямо к нам в десант! Здравый смысл позже победил, и все привыкли к афганским фото с техникой облепленной солдатами.

Ехали мы по уже ожившей долине, появились жители брошенных кишлаков, на огороженных полянах блеяли овцы и козы. В кишлаках покрупнее дымили наши полевые кухни, готовящие рисовую кашу для победивших и освобожденных дехкан. И везде с гордым видом расхаживали с потертыми ППШ появившиеся из ниоткуда местные активисты-коммунисты.

Эта операция запомнилась своей яркостью. Таинственного полковника я еще не раз встречал на дорогах этой войны. И, надо сказать, что он всегда был рад видеть знакомого солдата, и я был горд этим знакомством. Прочитанная до службы в армии книга Богомолова и эта встреча в горах наложили отпечаток на мой выбор профессии после дембеля. А парень-переводчик вообще стал частым гостем в моей палатке.

Слова «страх» не было

С Евгением Бадулиным, председателем алтайской организации «Инвалиды войны», мы встретились в его кабинете. Сели напротив друг друга за большой офисный стол из темного дерева.

Мужчина попросил своего секретаря сварить для меня кофе и закрыть окно. Сегодня морозно. Пока поручения исполнялись, я прислушалась к музыке, звучавшей через телевизор на стене. Это были песни из какого-то модного чарта.

Собеседник не выключил «фон», когда начал говорить о своем детстве: «Я родом из Шипунова. Оба деда служили. Один даже первую мировую прошел». Через несколько минут мне приносят чашку кофе, я кидаю в напиток кубик сахара, и задаю первый вопрос. Музыка резко замолкает.

Евгений Бадулин,
ветеран афганской войны,
председатель организации «Инвалиды войны»,
предприниматель:

Меня призвали на срочную службу в 1987 году, в 18 лет, сразу после школы. Сначала отправили в «учебку» для разведчиков под Ташкентом. Там я провел пять месяцев. Обучение закончил уже в звании младшего сержанта. Дальше, уже в Афганистане, меня назначили командиром отделения и поставили в головной дозор.

До призыва в армию Бадулин почти ничего не знал об афганском конфликте. Максимум — обрывистые фразы тех, кто приехал. Но и из них было понятно, что в далекой стране правит война.

«Я туда не просился. Просто так получилось», — буднично говорит Евгений. Путь в Узбекистан лежал через Новосибирск — именно в тот момент юноша понял, куда его везут.

«Как ни странно, когда офицеры рассказали, что мы в конечном итоге окажемся в Афгане, я не испугался». Ведь самым страшным местом оказалась именно «учебка».

Голос Евгения становится железным, глаза смотрят прямо на меня, слова будто ввинчиваются в кожу: «Тяжелее в жизни ничего не было». Не облегчил подготовку даже спорт, с которым парень всегда был на «ты».

Евгений Бадулин,
ветеран афганской войны,
председатель организации «Инвалиды войны»,
предприниматель:

Человека там растирали в пыль. Мелкую-мелкую. Потом то, что осталось цементировали. Получались специалисты. Другими словами, было жестко. А иногда и жестоко. Мало того, что мы погружались из холодного климата сразу в жаркий, так еще и физические нагрузки были неимоверные.

Например, такие.

Евгений Бадулин,
ветеран афганской войны,
председатель организации «Инвалиды войны»,
предприниматель:

Каждый день мы бегали на стрельбище. Сначала пять километров по городу, потом 15 километров по пересеченной местности. И обратно таким же путем. Однажды пулеметчик понял, что потерял коробку с боеприпасами по дороге. Мы развернулись и пошли ее искать. Нашли. Но пришлось сделать круг. Перед тем, как, наконец, отправиться в часть, командир сказал: «Если поймаете машину, можете ехать. Мы не поймали. Пришлось бежать. С рюкзаками, наполненными щебенкой.

«Стингеры» и «Голос Америки»

Все это время в письмах матери юноша рассказывал, что у него все хорошо, жив-здоров.

Евгений Бадулин,
ветеран афганской войны,
председатель организации «Инвалиды войны»,
предприниматель:

Уже в Джелалабаде, на службе, я встретил своего одноклассника. В детстве мы хорошо дружили. Он отправил письмо своему отцу, упомянул в нем про меня. Так моя семья узнала, что я на войне. Потом мама рассказала, что тайком слушала радио «Голос Америки», потому что только там сообщали что-то о войне в Афгане.

На войне мужчина провел два года. Участвовал в том числе в обмене военнопленными, захвате двух «Стингеров».

И все же эти воспоминания — не самые тяжелые из тех, что есть в «копилке» ветерана.

Евгений Бадулин,
ветеран афганской войны,
председатель организации «Инвалиды войны»,
предприниматель:

Помню, однажды на моих глазах погиб барнаульский парень. Тоже был разведчиком. Подорвался на минном поле. До возвращения домой ему оставалась неделя. Еще одному снайпер попал в голову. После этого так колбасило, что только пинок помогал идти дальше.

Вернувшись, Евгений получил юридическое образование. Женился, стал отцом. А позже — дедушкой. От афганской войны у него остались контузия и пособие в 2,5 тыс. рублей в месяц.

Очередь

Сергей Лавров закончил барнаульское летное училище. Говорит, всегда хотел летать.

Выпустился в 1984 году. И уже знал, что полетит в Афган. Но не сразу. Сначала — подготовка. После нее, в 1986 году, отправился в Кандагар уже офицером: «Наша очередь подошла».

Я спрашиваю: «Боялись?» Отвечает со смехом, будто не понимая смысла: «А зачем? Меня учили воевать». Может быть, поэтому сдержанно поясняет, что когда прилетел, ничему не удивился: «Схожу с трапа самолета. Смотрю вокруг: жара, горы, стрельба». Мужчине тогда было 24 года.

Сергей Лавров,
ветеран афганской войны,
пенсионер:

Летчики служили год. Дольше было нереально из-за тяжелейших физических нагрузок. Мы проводили по несколько вылетов в день. И, с одной стороны, было проще, чем другим войскам, потому что ту грязь войны, что на земле, мы не видели. А с другой — ответственность огромная. Боеприпасы у летного состава — это не «пульки», как у всех остальных.

Отдыхали служащие после напряженного дня в военном городке. Он представлял из себя «коробки», в которых летом можно было спастись от палящего солнца и жары под +60. А зимой не замерзнуть. «Жилище мы облагораживали сами. Помнится, строили бани. То, что нужно после полетов», — подмечает герой.

На питание военные тоже не жаловались. «Мы — существа нежные, поэтому кормили хорошо. Никаких консервов. Горячительные напитки тоже бывали».

Спустя год службы, Лавров вернулся в Барнаул — долечивать желтуху. Еще через год, «Родина снова позвала». По признанию собеседника, уезжать из дома не было никакого желания. Но пришлось.

Сергей Лавров,
ветеран афганской войны,
пенсионер:

Не хотелось снова жить в жестком режиме и за забором. Там ведь даже не важно, какой сегодня день недели. Понедельник или суббота. Все одно и то же. Привыкаешь.

Так собеседник жил до вывода советских войск в 1989 году.

После афганской Лавров участвовал в чеченской и других военных кампаниях. Отовсюду вернулся без ранений. Воспитывает двоих детей.

Вкус «Колы» и стрельбы

Владислав Павлюков — мужчина на вид средних лет в джемпере веселого зеленого цвета. О войне рассказывает так, будто она случилась не с ним. Много улыбается, хотя помнит все в подробностях. Возможно, оттого, что подробности эти преследуют его во снах даже много лет спустя.

Владислав Павлюков,
ветеран афганской войны,
бизнесмен:

Я хотел в Афганистан. Даже просто для того, чтобы побывать за границей. Это же совершенно другой опыт. Интересно было, что там, за «железным занавесом». Хотелось все попробовать, узнать «на зуб», как ребенок.

Не помешал «исследованию» ни юный возраст (18 лет), ни псориаз. Прямо перед отъездом, в 1985 году, юноша покрылся проявлениями болезни почти полностью. Но на итоговой комиссии врач пропустил со словами: «Приедешь туда — через три дня будешь чистенький». Угадал.

Владислава определили в Кабул, в воздушно-десантные войска.

Владислав Павлюков,
ветеран афганской войны,
бизнесмен:

Когда мы вышли из самолета, увидели гору. Оказалось, это было стрельбище. Но первым, что сбило с ног, была температура. Уезжали в -3, приехали в +40. И это в апреле. Жарковато. Иногда в ручей падали, чтобы охладиться. А там трупы животных.

Прибывших снова обучали. Правда, афганские «уроки войны» оказались в разы сложнее, чем союзные.

Владислав Павлюков,
ветеран афганской войны,
бизнесмен:

Дома мы выстрелили от силы по 30 патронов. Ну, кинули по паре гранат. Еще разбирать и собирать автомат умел красиво. И все. А тут обучали всему и сразу.

Из младшего сержанта Павлюков быстро дорос до командира отделения. Потом — до заместителя командира взвода. И, наконец, незадолго до возвращения на родину — до командира. Тогда парень получал самую большую зарплату — 18 рублей 40 копеек.

На эти деньги можно было отвлечься от военных будней и побаловать себя покупками в местных лавках.

В них можно было найти «забугорную» технику, сладости и даже газировку. Именно в Афганистане наш собеседник впервые попробовал «Колу».

Вспоминает, что советскую армию достойно снабжали. Не было проблем ни с сигаретами, ни с сухпайком. Последним русские парни нередко делились с голодными мирными жителями.

Владислав Павлюков,
ветеран афганской войны,
бизнесмен:

Едешь мимо кишлака, дети на дорогу выбегают и просят что-нибудь поесть: тушенку или галеты. Еще был вариант обменять эти продукты на фрукты или овощи, которых не было у нас.

Но по ночам не дают покоя другие эпизоды из прошлого. Когда казалось, что сейчас все закончится.

Владислав Павлюков,
ветеран афганской войны,
бизнесмен:

Однажды мы поехали на операцию в Кандагар. Ехали на БТРе часа два. И тут по радиосвязи передали, что одна из наших машин взорвалась. А ребят, которые были в ней, забрал вертолет. Мы были шокированы, но двигались дальше. И вот я сижу рядом с водителем и вижу, как неподалеку, метрах в пяти, взлетает в воздух бензовоз. Все разлетается, бензин льется. Что делать — непонятно, а с дороги съезжать опасно. Но как-то справились.

Через полгода произошел подобный случай.

Владислав Павлюков,
ветеран афганской войны,
бизнесмен:

Как-то раз, ночью я сопровождал колонну в Панджшерском ущелье. Сначала попали под обстрел. Но ничего, отстрелялись, едем дальше. Вдруг водитель неудачно поворачивает, машина кренится на бок, и мы висим над пропастью. Речку видно. Но и тут удалось вырулить. Правда, у меня в руках после этого остался один автомат. Все остальное упало в воду.

Мужчина вздыхает и наконец произносит: «В такие моменты думаешь только о том, как родители это переживут?».

И продолжает: «Война затянула. После каждого задания хотелось еще и еще». Подобный энтузиазм обошелся дорого — осколочное ранение в голову и третья группа инвалидности.

Владислав Павлюков,
ветеран афганской войны,
бизнесмен:

В 1986 году, примерно за месяц до конца службы, я сопровождал очередную колонну. Стоим на точке, и тут взрывается снаряд. Я не удержался и треснулся головой об БТР. Очнулся, смотрю, а мне прапорщик голову перематывает. Три дня с температурой в части провалялся. Хотели в госпиталь отправить.

Но окончательно пришел в себя военный уже дома. На родине переживать о страшном опыте было некогда. В приоритете стояли высшее образование и работа.

Разве что, привычка разделять людей на «своих» и «врагов» осталась. Случаются, по признанию ветерана, и всплески эмоций. Когда «пальчик» принимаешь за «кулак».

Важные новости, обзоры и истории
Всегда есть, что почитать. Подпишитесь!

Светлана Алексиевич. «Цинковые мальчики»

Спрашиваю и слушаю везде: в солдатской казарме, столовой, на футбольном поле(!), вечером на танцах. (неожиданные тут атрибуты мирной жизни):

— Я выстрелил в упор и увидел, как разлетается человеческий череп. Подумал: «Первый». После боя — раненые и убитые. Все молчат… Мне снятся здесь трамваи. Как я на трамвае еду домой… Любимое воспоминание: мама печет пироги. В доме пахнет сладким тестом…

— Дружишь с хорошим парнем… А потом видишь, как его кишки на камнях висят… Начинаешь мстить.

— Ждем караван. В засаде два-три дня. Лежим в горячем песке, ходим под себя. К концу третьего дня сатанеешь. И с такой ненавистью выпускаешь первую очередь. После стрельбы, когда все кончилось, обнаружили: караван шел с бананами и джемом. На всю жизнь сладкого наелись…

— Взяли в плен «духов»… Допытываемся: «Где военные склады?» Молчат. Подняли двоих на вертолетах: «Где? Покажи…» Молчат. Сбросили одного на скалы…

— Заниматься любовью на войне и после войны — это совсем другое дело… Все, как в первый раз…

— «Град» стреляет… Мины летят… А над всем этим стоит: жить! жить! жить! Но ты ничего не знаешь и не хочешь знать о страданиях другой стороны. Жить — и все. Жить!

Написать (рассказать) о самом себе всю правду есть, по замечанию Пушкина, невозможность физическая.

На войне человека спасает то, что сознание отвлекается, рассеивается. Но смерть вокруг нелепая, случайная. Без высших смыслов.

…На танке красной краской: «Отомстим за Малкина».

Посреди улицы стояла на коленях молодая афганка перед убитым ребенком и кричала. Так кричат, наверное, только раненые звери.

Проезжали мимо убитых кишлаков, похожих на перепаханное поле. Мертвая глина недавнего человеческого жилища была страшнее темноты, из которой могли выстрелить.

В госпитале видела, как русская девушка положила плюшевого мишку на кровать афганского мальчика. Он взял игрушку зубами и так играл, улыбаясь, обеих рук у него не было. «Твои русские стреляли, — перевели мне слова его матери. — А у тебя есть дети? Кто? Мальчик или девочка?» Я так и не поняла, чего больше в ее словах — ужаса или прощения?

Рассказывают о жестокости, с которой моджахеды расправляются с нашими пленными. Похоже на средневековье. Здесь и в самом деле другое время, календари показывают четырнадцатый век.

Александр Проханов. «Дворец»

— Поехали! — появился Татьянушкин. — В госпиталь, проведаем наших! А потом на виллу! 

Они выехали в город. Кабул, обычно многолюдный и пестрый, был пуст и безлюден, с замурованными домами, забитыми окнами лавок. В тусклом небе железно гудели вертолеты, кружили жужжащую карусель, словно завинчивали над городом огромную жестяную крышку, консервировали его.

Министерство обороны было обуглено, у входа стояли десантные самоходки, патрули, синея беретами, двигались по тротуарам. На перекрестке застыл, накренив пушку, сожженный афганский танк, кругом валялось горелое промасленное тряпье. Тут же в земле зияла дыра и торчали огрызки телефонных кабелей. Людей не было видно, но жизнь, спрятавшись в хрупкую глиняную оболочку, как моллюск в раковину, наблюдала сквозь щели и скважины. Над Майвандом, над мечетями и духанами, прошел самолет на бреющем, ударил хлыстом по Кабулу, оставил в воздухе воспаленный рубец.

Перед госпиталем стояли «бэтээры», отъезжали и подъезжали санитарные машины. Из зеленого микроавтобуса санитары вытаскивали носилки. На них, отрешенный, с голубыми невидящими глазами, лежал десантник — остроносый, стриженый. Солдат-санинструктор, следуя за носилками, нес флакон капельницы.

Они вошли в здание госпиталя. Здесь пахло карболкой, йодом, несвежей кислой одеждой, теплым запахом истерзанной плоти. Койки стояли по коридору, в палатах было битком. Повсюду шевелились, стонали, дышали воспаленно и хрипло забинтованные раненые. Воздух был насыщен общим страданием. Калмыков вдыхал это варево боли и муки, теплое, едкое, тошное. 

Мимо санитары протолкали тележку. Навзничь, вверх подбородком лежал человек, голый, с дрожащим провалившимся животом, на котором кровянели тампоны. Из этих красных клочковатых тампонов, затыкавших пулевые ранения, били фонтаны боли. Лицо человека было белым, в капельках голубоватого пота. На ноге грязным комком торчал дырявый носок.

В коридоре на койке лежал обожженный. Его лицо продолжало кипеть, пузыриться, отекало липкой черной смолой. И из этого смоляного клокочущего лица смотрели остановившиеся, выпученные от боли глаза.

Навстречу из операционной пробежал санитар с эмалированным белым ведром. На дне колыхались, плескались желто-красные ошметки.

Они шагали по госпиталю. За матовыми стеклами операционных резали, кромсали, ломали, пилили, отсекали, вливали, вычерпывали, вонзали. В тусклой белизне огромного здания стоял хруст и скрежет. На дно оцинкованных ведер падали извлеченные сплющенные пули, зазубренные осколки, выбитые зубы, щепы костей, разорванные органы простреленного человеческого тела.

Калмыков шагал, ужасаясь: «И это я натворил?… Моих рук дело? Я наломал, нарубил?…» 

Все, кто корчился и страдал на койках, были брошены на покорение азиатской столицы, напоролись на ее минареты, мавзолеи, увязли в лабиринтах глинобитных кварталов, упали, сраженные, на площадях и базарах. Другие, кого миновали пули, захватили столицу, укротили ее, господствовали, навешивали над городом реактивные траектории звука, полосовали из неба режущими хлыстами. 

Геннадий Васильев. «В Афганистане, в «Черном тюльпане»»

Шульгин видел, как вздыбилась земля вокруг душманских позиций, как поднялась в воздух стена мелких камней, кусков глины, кровавых лоскутов и обломков оружия, слышал, как разнесся по ущелью оглушительный гул, смешавшийся с человеческим воем. 

Даже шульгинские парни не выдержали и вылезли наверх, выставив чумазые лбы над земляными холмами окопов. Привычные к разным картинам войны с удивлением наблюдали они агонию банды и только досадно морщили лица на крики Шульгина, приказывавшего лечь в укрытия.

Осколки летели через ущелье в их сторону, но солдаты только прижимались к земле от тонкого визга ввинчивающихся в пашню кусков железа, мелких камней, и, по-мальчишески, раскрыв рты, глядели на кровавый спектакль танцующих над высотой воздушных стрекоз.

За эскадрильей боевых вертолетов летели уже пары с десантами рейдовых рот. Штурмовой батальон майора Трофимова, укрепленный полковой разведывательной ротой, саперной группой и отделением химвзвода с огнеметами, выбрасывался вокруг Шульгина, вгрызаясь в каменные хребты. Горы оружия вставали вокруг десятка недавно беспомощных шульгинских стволов.

И уже завыли мины батальонной батареи. Поплыли облачки дыма над разрывами посреди развороченных камней. Гулкой дробью зарокотал крупнокалиберный «Утес». Пошли в полк координаты душманской высоты для полковой артиллерии. Повис над головами желтый шар первого пристрельного снаряда.

Виктор Николаев. «Живый в помощи. Записки афганца»

Утренний полет в режиме свободной охоты прошел удивительно спокойно. Полуденное испепеляющее солнце продолжало методично расплавлять боевую собранность экипажей. Сейчас вертушки стелились над кандагаркой. Через полчаса после взлета слева стали вырисовываться две «Тойоты» грузового типа, одна из которых горела. 

Высадившаяся группа, не добегая нескольких метров до чадящей машины, почувствовала страшную вонь, а из-под второй, увидев людей, выползли восемь грязных воющих женщин. За ними, цепляясь за длинные паранджи обеими ручонками, волоклись насмерть перепуганные ребятишки.

Пока переводчик, успокаивая женщин, пытался их допросить, чтобы получить хоть какое-то объяснение случившемуся, спецназовцы оторвали борт машины и отпрянули.

По всему кузову навалом были разбросаны около двадцати обезглавленных мужских трупов. Позже выяснилось, что таким образом свела счеты одна банда с другой. Отрезанные головы своих врагов бандиты бросили в кузов машины и подожгли ее. Женщин, на удивление, не тронули. Видимо, решили — не слишком ценный груз. Идти самостоятельно пешком женщины побоялись. И на это были причины…

Олег Ермаков. «Зимой в Афганистане» (рассказы)

Всю ночь штабные скрипели перьями. Всю ночь возле штаба толпились солдаты, отслужившие свой срок. Увольнение задержали на три месяца. Все это время солдаты, отслужившие свой срок, считали, что они живут чужой жизнью; они ходили в рейды и иногда гибли. Вчера они вернулись из очередного рейда и не сразу поверили приказу явиться в штаб с военными билетами. Всю ночь штабные оформляли документы. Эта ночь была душной и безлунной, в небе стояли звездные светочи, блажили цикады, из степей тянуло полынью, от длинных, как вагоны, туалетов разило хлоркой, время от времени солдаты из боевого охранения полка разгоняли сон короткими трассирующими очередями, — эта последняя ночь была обычной, но тем, кто курил у штабного крыльца в ожидании своей очереди, она казалась сумасшедшей.

Наступило утро, и все уволенные в запас выстроились на плацу.

Ждали командира полка. Двери штаба отворялись, и на крыльцо выходил какой-нибудь офицер или посыльный, а командира все не было.

Но вот в сопровождении майоров и подполковников, плотных, загорелых и хмурых, по крыльцу спустился командир. На плацу стало тихо. Командир шел медленно, хромая на левую ногу и опираясь на свежевыструганную трость. Командир охромел на последней операции — спрыгнул неловко с бронетранспортера и растянул сухожилие, но об этой подробности почти никто не знал. Командир шаркал ногой, слегка морщась, и все почтительно глядели на его больную ногу и на его трость и думали, что он ранен.

Остановившись посредине плаца, командир взглянул на солдат.

Вот сейчас этот суровый человек скажет какие-то странные теплые слова, подумали все, и у сентиментальных уже запершило в горле.

Постояв, посмотрев, командир ткнул тростью в сторону длинного рыжего солдата, стоявшего напротив него.

— Сюда иди, — позвал командир.

Солдат в зауженной, ушитой, подправленной на свой вкус форме вышел из строя, топнул каблуками, приложил руку к обрезанному крошечному козырьку офицерской фуражки и доложил, кто он и из какого подразделения. Командир молча разглядывал его. Солдат переминался с ноги на ногу и виновато смотрел на белую деревянную трость.

— Ты кто? Балерина? — гадливо морщась, спросил командир.

Командир так и не успел сказать прощальную речь своим солдатам, — пока он отчитывал офицеров, не проследивших, что подчиненные делают с парадной формой, пока он кричал еще одному солдату: «А ты? Балерина?», пока он кричал всем солдатам: «Вы балерины или солдаты, мать вашу…», — из Кабула сообщили, что вертолеты вылетели, и посыльный прибежал на плац и доложил ему об этом. Командир помолчал и, махнув рукой, приказал подавать машины.