Рассказ сухорукова про попутчицу

              Иван Петрович Сидоркин, интеллигентный
мужчина с живыми светлыми глазами,
помнящий послевоенные годы, прорыв в
космос и поднятие целины, ехал по делам
в Москву. Он был удивлен, что на перроне
и подле вагонов не толпился народ. До
отправления поезда оставалось пятнадцать
минут, как раз самый наплыв пассажиров.
Поздоровавшись с проводницей, мельком
взглянувшей в его билет, он поднялся в
тамбур. Еще больше его удивило то, что
вагон оказался полупустым, а в указанном
ему купе вообще не было ни души.
           Сидоркин не спеша поковырялся в дорожной
сумке. Извлек шлепанцы, туалетные
принадлежности, затем поставил в рундук
под своей полкой сумку и плюхнулся на
обтянутую хорошей искусственной кожей,
предписанную ему билетом нижнюю полку.
          По вагону, скорее по привычке, нежели
по необходимости, прошлась проводница,
пожилая полная женщина и несколько раз
громко произнесла:
        — Провожающие, покиньте вагон. Поезд
отправляется через три минуты.
          Провожающих не было и покидать вагон
оказалось некому. Иван Петрович еще раз
удивился малолюдности пассажиров в
вагоне решив, что видимо причиной тому
стоимость билетов, раскрыл журнал с
кроссвордами и уткнулся в него. В дороге
или на больничной койке, куда он стал
частенько попадать, чтобы коротать
время он обычно разгадывал незамысловатые,
на его взгляд, словечки.
         Поезд просвистел и тронулся. Перрон
качнулся и медленно пополз за окном.
Через минуту-другую колесные пары весело
застучали по стыкам рельсов. Поезд
ускорял ход.
         Дверь резко распахнулась. Худощавая
довольно высокая девчушка в джинсах и
яркой майке с рюкзаком на спине влетела
в купе:
        — Все, думала опоздаю! Хорошо, что в
последний вагон успела заскочить, —
сообщила она скорее сама себе, нежели
сидящему с журналом седовласому мужчине.
       — И что же это вы, барышня, так припозднились?
Прощание с любимым затянулось? — добродушно
поинтересовался он.
       — Если бы. Маршрутка в пробку из-за аварии
на дороге попала. Хорошо, что водитель
сообразил и дворами объехал затор, иначе
точно не успела бы. Пока по вагонам
пробиралась, хоть отдышалась, а то
вообще, язык на плече был, — проговорила
девушка, снимая рюкзак.
      — Выбирай себе место и садись отдыхай.
Нечего столбом в проходе стоять.
      — А что, кроме нас в купе никого нет?
      — Как видишь. Ты да я, да мы с тобой.
Присаживайся, будем знакомиться. Меня
зовут Иван Петрович, а тебя как
звать-величать?
      — Я, Люба, — девушка расположилась на
нижней полке, облокотившись на рюкзак.
      — Любовь значит. Хорошее имя.

       Дверь в купе снова открылась, пропуская
проводницу:
      — Ваши билеты, пожалуйста.
       Пассажиры достали свои билеты и протянули
ей для проверки.
      — Чай будете заказывать?
      — Чай, пожалуй, попозже. А вот два комплекта
обеда и две скляночки «Путинки»
можно сейчас доставить, — пробасил
Сидоркин.
       Проводница сделала запись в своем
блокнотике, подозрительно глянув на
него:
      — С вас триста восемьдесят рублей.
        Девчушка полезла в свой рюкзачок и
вытащила розовый кошелек.
      — Сиди, Люба! Я расплачусь. А ты эти деньги
лучше на мороженое в Москве потратишь.

       Проводница смерила укоризненным взглядом
мужчину и девчушку:
      — Да, пока сиди, а потом ляжешь, — с
назидательной нотой в голосе сказала
она и вышла из купе, оставив приоткрытой
дверь.
      — Дядя Ваня, можно я вас так буду называть?
      — Можно.
      — Мне, как-то неудобно за ваш счет обедать,
— сказала Люба.
      — Не удобно, милая, зонтик в кармане
раскрывать. Ты лучше скажи откуда и куда
едешь?
      — Из Сербинска. Слышали о таком?
      — Наслышан. Военный закрытый городок.
      — Ну да. А еду в Москву, документы в
институт сдавать. Я школу в этом году
закончила.
      — Похвально. И кем, Любаша, стать хочешь?
Артисткой поди?
      — Нет, дядя Ваня. Экономистом хочу стать.
В артистки я личиком и фигуркой не вышла,
— тряхнула темно-русыми, стянутыми
резинкой в низкий хвост волосами Люба.

       Проводница выставила из сетчатой
металлической корзины на столик
контейнеры с салатами, два керамических
горшочка, хлеб, вилки с ложками и две
стограммовые баночки с металлическими
крышками водки «Путинка».
       — Приятного аппетита! — пробурчала она
и снова недобро зыркнула на мужчину.

        Иван Петрович проводил её недоуменным
взглядом и достал из похожей на косметичку
сумочки кожаный футлярчик, в нем прятались
две крохотные граммов на двадцать пять
— тридцать серебряные стопочки. Внутренне
сомневаясь в правильности поступка,
поставил одну из них на столик на стороне
девушки, а вторую подле себя. Открыл
баночку «Путинки», при этом он
выжидательно посмотрел на свою юную
попутчицу. Та кивком головы выразила
свое согласие. Мензурки наполнились
прозрачной резко пахнущей жидкостью.
        — Ну что, Любаша, за удачу во всем!
         Попутчики чокнулись, выпили и приступили
к трапезе.

        Сидоркин был ошарашен тем, что молоденькая
девчонка запросто опрокидывает одну
за одной стопочки, но дабы не обидеть
девчушку, продолжал наравне с собой
наполнять ее мензурку. Видя, как она не
морщась вливает в себя жгучую жидкость,
не забывая закусывать, он понял, что для
нее это не впервой. Скорее всего она уже
знала толк в выпивке.
       Иван Петрович, за делами и заботами не
заметивший, как выросли его собственные
дети, отужинав, решил порасспросить
молоденькую девушку об ее интересах,
времяпровождении ее сверстников. Вот
только с чего и как начать? Задавать
вопросы в лоб было как-то нетактично.
Он решил выйти в тамбур, покурить,
поразмыслить, как поделикатней влезть
во внутренний мир представителя
сегодняшней молодежи. Придумывать
ничего не пришлось. Слегка захмелевшая
девчонка сама начала откровенный
разговор, как только он вернулся в купе.
       — Дядя Ваня! Вы, наверное, удивились и
осуждаете меня за выпивку?
       — Да, если честно, то удивлен. И хотелось
бы узнать когда и как ты пристрастилась
к этому? Я, грешник, тоже не дурак выпить,
а вернее остограммиться. Особенно, когда
сажусь в поезд, чтобы немного расслабиться,
отвлечься от мыслей о производстве и
спокойно созерцать в окно пролетающие
мимо картинки. — Сидоркин сделал небольшую
паузу. В сотый раз подумал, что пора уж
давно бросить работу, единственное, что
его останавливало — это переживание за
своё детище, созданное на голом месте
в лихие девяностые. Через минуту он
вернулся к разговору, — А что тебя, Любаша,
сподвигло на выпивку?
      — Ничего не сподвигло. Мы с девчонками
и ребятами ещё с восьмого класса начали
притыривать выданные родителями на
пирожки денежки. А в субботу или
воскресенье, перед тем как идти на
дискотеку складывали все сэкономленное
за неделю в одну кучу, покупали на все
бормотухи, выпивали по кругу из одного
стакана, прихваченного кем-то из дома,
и веселенькие шли прыгать на танцполе.
      — А что, без этого не прыгалось?
      — Скажете тоже, дядя Ваня! Без этого кайф
не словить! Правда с бормотухи, если
много выпить, голова потом болела. И уже
в девятом классе мы перешли на водяру.
Она хмелит быстрей, да и по деньгам не
накладно.
      — Да, хорошее вино сейчас дорого стоит,
а бормотуха, она и есть бормотуха, — как
бы рассуждая про себя, тихо произнес
Иван Петрович.

      Ему вспомнилось, как на первом курсе
института они покупали стоящий копейки
«Солнцедар» или «Алжирское»,
которым говорили в Африке заборы красят.
Тырили в автомате с газировкой на время
стакан. Потом обязательно возвращали
его на место. Кажущийся полученный кайф
скоро проходил. Оставалось только
противное ощущение вкуса от выпитой
гадости. Ванька Сидоркин вскоре от этой
компании откачнулся и до конца учебы в
институте больше не прикладывался к
спиртному.
      — А, что это вы, дядя Ваня, задумались?
Молодость свою вспомнили?
      — Есть малость. Ну, а вы, выпили, попрыгали
под гремящую музыку и разошлись по домам
или как?
      — Сначала так оно и было. А вот, когда
водочку начали выпивать, после ста
пятидесяти граммов на секс всех почему-то
тянуть стало. Забивались всей толпой в
какой-нибудь глухой угол парка и там
всё начиналось…
      — Что не со своим парнем?
      — Ну что вы! При чем тут свой парень? —
удивилась Любаша. — У нас в компании все
свои. Кому под руку попадешься, с тем и
…

       В купе снова зашла проводница забрать
пустые тарелки и горшочки. Окинула
внимательным взглядом девчонку и
по-недоброму злобно снова зыркнула на
Ивана Петровича. Когда дверь купе
закрылась за ней, разговор плавно
продолжился.
      — Опасные однако, у вас, Любаша, игры.
      — Да ничего страшного. Правда, мне уже
дважды пришлось лечиться от такой любви,
— то ли с бравадой, то ли, чтобы упредить
возможное появление желания у дедушки,
поведала девчонка и выжидающе замолчала.

      Сидоркин же вспомнил, как с четвертого
курса обхаживал свою Антонину — Тонечку.
Но дальше страстных поцелуев дело не
заходило. Близость случилась только в
брачную ночь. И запомнилось это событие
ему на всю жизнь.

       В дверь купе постучали.
      — Входите! Открыто! — громко отозвался
Сидоркин.
     Дверь отъехала в сторону и в проходе
материализовался высокий молодой
человек в белоснежной рубашке с коротким
рукавом и черной элегантной бабочкой
на застегнутом вороте. В левой руке он
держал вместительный «дипломат»
из темно-коричневой кожи.
      — У меня сосед дико храпит, а я не выношу
храпа. Вот проводница и посоветовала в
ваше купе перебраться. А вы, случаем, не
храпите? — Уставившись на Ивана Петровича
спросил вошедший.
       — До сегодняшнего дня в этом замечен не
был. Для начала давай познакомимся.
Девушку зовут Люба, а меня все Иваном
Петровичем кличут.
       — А я, Владимир Лощилин. Возможно слышали
о таком?
       — Ой, так вы артист?- расплылась в улыбке
девчонка. — Приходилось бывать на ваших
спектаклях. Вот обзавидуются подружки,
когда я им расскажу, что со знаменитым
артистом в одном купе ехала! — защебетала
Любаша, пожирая глазами не переносящего
храпа новоявленного пассажира.
      — Да, я тот самый Владимир Лощилин, на
которого ходит публика! — чванливо
выдавил из себя артист. — А вы, Иван
Петрович, меня не узнали?
      — К моему стыду не узнал. Да и в театр я
с некоторых пор не ходок.
      — Почему так? Современные спектакли
очень даже занимательны и откровенны.
      — Вот поэтому и не хожу, что спектакли
ваши больше смахивают на откровенную
порнуху. Раньше мы с моей Тонечкой часто
в театр ходили, а теперь, извините, ни
ногой. Пойду-ка я лучше перекурю. — Иван
Петрович поднялся со своего места и
шагнул к зеркальной двери.
      — Жаль. Очень жаль, что вы не поняли
современного искусства, — проговорил
ему вслед Лощилин.

       В тамбуре Сидоркин жадно выкурил сигарету
и полез в пачку за второй. Тут до него
наконец дошло, что проводница своим
воспаленным мозгом напридумывала
невесть что. Поэтому так недобро и
зыркала на него. Всплывшая в памяти
фраза, которой он тогда не придал значения
резанула по сердцу: «Да, пока сиди, а
потом ляжешь.» Он не понимал, как она
могла принять его за похотливого
ловеласа. Только вот просчиталась
толстуха и пустила козла в огород.

       Накурившись до головокружения Иван
Петрович вернулся в купе. Любаша сидела
напротив артиста и, жестикулируя руками,
что-то щебетала.
       — Молодые люди, не пора ли баиньки? —
скорее не спросил, а предложил он
попутчикам.
       — Да, да! Конечно. Располагайтесь. Мы
сейчас с Любочкой выйдем.

      Иван Петрович застелил постель, лег и
уткнулся в кроссворды. Молодых людей
не было долго. А когда они наконец
вернулись, ему бросились в глаза сильно
порозовевшие щеки и чуть ли не пунцовые
губы девчонки. Волосы ее выбились из-под
резинки и спутанными прядями свисали
на плечи. Белоснежная рубашка Владимира
одной полой болталась поверх брюк, а
элегантная бабочка смотрела на плечо.
       — Ну что, Любочка, теперь баиньки? — спросил
Владимир, слегка приобняв девчонку.
       — Пожалуй. Только я переберусь на верхнюю
полку рядом с вами.
       — Да ради бога.

      Вскоре молодежь утихомирилась и засопела,
а Иван Петрович ворочался с боку на бок,
никак не мог заснуть.
Поезд остановился у перрона ранним
утром. Сидоркин не спеша сложил свои
пожитки в дорожную сумку и вышел из купе
вслед за молодежью. Спускаясь по
ступенькам из вагона, он увидел уходящих
к вокзалу Владимира и Любу, которая то
забегала вперед, то прыгала вокруг важно
вышагивающего Лощилина, снисходительно
поглядывающего на нее.
Проводница стояла чуть в стороне от
ступенек. Иван Петрович остановился
напротив, смерил ее взглядом и тихо
сказал:

      — До старости дожила, а ума не нажила.
Как ты могла додуматься до такого?
      — Знаешь. Иди себе с богом. Я за тридцать
лет всякого насмотрелась…

Она вошла в вагон на закате.
Красные лучи осеннего солнца на миг озарили её лицо. Сосредоточенность и отчаяние Такое вязкое, глубокое, будто она прожила не одну жизнь на этой земле. А ей ведь не больше двадцати пяти лет.
Быстрым шагом по узкому проходу. Беглый взгляд на билет и на соответствующий номер места. Меня она заметила не сразу. Сняла с плеча испачканный рюкзак, бросила его в угол, опустилась на сиденье, потянулась руками к шнуркам ботинок, как вдруг её усталый взгляд остановился на мне. Её лицо узкое, с немного резкими чертами приняло почему-то разочарованное выражение. Как будто она хотела бы видеть на моём месте кого угодно, но только не меня. Странно, ведь мы и не знакомы. Да и после поездки никогда не увидимся.
Девушка молча кивнула в знак приветствия и принялась развязывать шнурки. Её движения были отрывистыми, быстрыми. Как у солдата. Или загнанного зверя. Я заметил, что ногти её правой руки посинели от синяков и были как-то странно сломаны. Рукав лёгкой ветровки приподнялся, открыв взгляду глубокую ссадину и сеть мелких царапин на светлой коже.
«Что с ней случилось» подумал я и невольно поймал себя на мысли, что не хотел бы узнать эту историю. Какой-то неприятный холодок засел у меня внутри, когда моя странная попутчица глянула из-под густых тёмных бровей. Лопнувшие капилляры в глазах, тёмные круги чёрт, сколько же она не спала
Девушка поджала ноги под себя, достала из рюкзака смятую тетрадь, карандаш и стала писать. Так быстро, я бы даже сказал судорожно. Строки летели одна за другой, рука механически опускалась всё ниже и ниже по листу. Девушка следила за строками невидящим взглядом. Иногда она резко всматривалась в окно, тревожно смотрела назад, на поля и леса, пролетающие мимо, как будто боялась погони. Солнце догорало за чёрной полосой деревьев. Незнакомка широко открыла глаза, как будто пыталась поймать последние его лучи. Во взгляде усталых, воспалённых глаз вспыхнул ужас. Животный страх запрыгал в больших чёрных зрачках. Рука, держащая карандаш, затряслась.
Вам плохо не выдержал я. Может, принести вам чаю Мне не сложно
Нет, резко оборвала она, но, поняв, что говорит с незнакомцем, который ничего дурного ей не сделал, смягчила тон. Спасибо, но у меня правда всё в порядке.
Я ответил ей хмурым взглядом, в котором явно читалось, что не верю ни единому её слову. Но девушка не обратила (или не захотела обращать) на это внимание и вернулась к своим записям.
В вагоне зажёгся свет, так что я мог вернуться к чтению. Но даже приключения Гарри Поттера не могли отвлечь меня от этой странной особы. В тёплом свете лампы я мог рассмотреть её лучше. Вся одежда была испачкана землёй и пылью (хотя и было видно, что грязь пытались оттереть). Волосы не расчёсывались довольно долгое время и превратились в самую настоящую копну. На шее виднелись следы пальцев.
«Откуда у неё такие травмы» мои мысли рисовали различные картины, одна другой хуже. С этой девушкой произошло нечто очень нехорошее, раз она так боится даже сейчас.
Вдруг свет начал мигать. Лампочка то угасала, то вновь включалась. Как будто часто-часто моргаешь глазами. Девушка вцепилась в свой дневник и сидела, не шевелясь. В этот момент она была похожа на испуганного ребёнка. Но остальные пассажиры, казалось, и не заметили перебоев в работе электроснабжения. Только пару раз воскликнули дети в соседнем купе, но и они вскоре перестали обращать внимание на моргание лампочек.
Когда неисправность была устранена, я увидел мокрые дорожки слёз на лице моей попутчицы. Она поспешила отвернуться к окну и сделала вид, что увлечена проносящимися мимо нас пейзажами. За окном мелькали лишь чёрные пятна перелесков, посеребрённые светом луны. Она сидела так около часа, а потом снова вернулась к дневнику. В тусклом ночном свете ламп она казалась сильно измождённой и постаревшей. Я вышел в тамбур, прихватив с собой пачку сигарет.
Когда я вернулся, была уже глубокая ночь. Моя попутчица крепко спала, отвернувшись к стене. Рюкзак служил ей подушкой, а грязная куртка одеялом.
На столике лежала та самая тетрадь, с карандашом, оставленном там, где были сделаны последние записи. Жгучая волна любопытства накрыла меня с головой. Я никогда в жизни не прикасался к чужим вещам без разрешения, но сейчас сейчас я просто не мог сдержать этот безумный порыв. Убедившись, что девушка крепко спит, я стянул тетрадь и пролистал до тех мест, где начинались записи карандашом. Благо, почерк незнакомки был разборчивым.
«30 сентября.
Я знаю, что Мира поехала бы в Черноелевку. С нами или без нас она сделает это. Лучше мы будем рядом, всё-таки сельские похороны и возня с завещанием дело нелёгкое. Но мне почему-то очень не хочется туда ехать. Мама редко говорила о Черноелевке, наверное, дед мало рассказывал ей о своей малой родине. Из её рассказов я знаю только то, что наша с Мирой прабабушка прокляла свою дочь (бабушку Миры) за то, что та полюбила приезжего студента-практиканта и захотела уехать с ним в город. Прабабушка Марфа была женщиной очень суровой. Она отказала дочери в своём благословлении, а та в ответ молча собрала вещи и уехала с молодым женихом. Много лет они не общались. И когда прабабушка Марфа почуяла смерть, она написала дочери, приезжай, мол, Александра, в последний раз с тобой увидимся и схоронишь меня. Деду моему писать не стала, как-никак, военный человек, не отпустят его со службы. А дочь позвала. Но как только Александра сошла с поезда её мать умерла. До такой степени не хотела с дочерью видеться, а дом надо было-таки передать кровному родственнику. Женщине. Это была самая страшная ночь в жизни Александры Фёдоровны, Мириной бабушки. Старожилы рассказывали, что собаки выли дуром, ветер носился по деревне, будто сам чёрт в него вселился. Наутро схоронили Марфу, не стали ждать три дня. Александра уехала в город, прожила там ещё много лет. А под старость вернулась в Черноелевку, и ничьи уговоры не остановили её.
И вот Мира вчера позвонила и сказала, что баба Саня (так мы её звали) умерла и оставила ей дом. Коля согласился отвезти нас в деревню. Столько раз выручал нас, что я не смогу прикинуть даже примерное количество
1 октября.
Черноелевка почти вымерла. Дома, пустые и заброшенные, повсюду. Одно-два горящих окна на десяток чёрных, слепых. Мне так страшно.
3 октября.
Не надо было нам приезжать. Мира ходит по дому и молчит. Бумаги уже давно подписаны, но она не торопится уезжать. На наши уговоры либо отмалчивается, либо говорит, что не всё ещё, что дела есть.
4 октября.
Коля держится из последних сил. Даже он такой монументальный и спокойный уже не выдерживает. Это место давит. Как будто вся деревня ложится тебе на плечи. Как могильный камень. Здесь холодно. И очень странно.
Ночью я слышала чьи-то шаги и голоса. А утром Мира пропала. Соседка сказала, что она пошла на погост через лес. Мы с Колей прибежали туда, но Миры там не оказалось.
Уже день, а Миры нет. Её никто не видел, кроме старой соседки, но та твердит, что Мира шла на погост.
Вечереет. Мы обошли уже всю часть леса, что примыкала к погосту. Никаких следов Миры.
Коля всполошил всю деревню. Мы взяли фонарики и пошли в лес, искать Миру. Если мы заблудимся, то найдём обратный путь по окуркам. Ещё никогда не видела, чтобы Коля так много курил. Старики искали в другой стороне, они знают этот лес всю жизнь, может, им удастся её найти
Волки завыли. Мне не хочется смотреть на луну, она кажется какой-то злой. Неживой. Всё, что нам удалось найти это пару белых «кистей» с платка. Шелковые ниточки висели на ветке орешника. Коля сказал, что они здесь давно, но они такие белые, такие чистые, ни пыли, ни грязи. Я заплакала.
«Мира! Мира!» эти крики скоро сведут меня с ума. Они раздаются ото всюду, разными голосами, на разный манер. Вся Черноелевка ищет мою сестру. Я тоже зову её, зову. Но мой голос застревает в воздухе.
Я столько раз падала, что было глупо снова вставать. Ползти было бы разумнее. Безопаснее. Миры нигде нет. Я вижу рассвет за деревьями.
5 октября.
Утро. Я собираюсь найти сестру любой ценой. Даже если мне придётся перекопать этот чёртов лес. Коля предлагает вернуться домой и вызвать милицию. Если старики, конечно, уже не сделали этого.
Я никуда не пойду без Миры.
Мы поругались. Коля говорит, что у нас больше нет ни еды, ни воды. Но какая, к чёрту, разница, если Мира в лесу одна!
Я велела Коле возвращаться, а сама пошла вперёд. Он схватил меня за шею. Сказал, что не пустит никуда. Что я глупая и тоже потеряюсь. Сказал, что любит меня. Я разрыдалась и позволила ему меня увести.
Уже вечер. Коля купил мне билет на поезд, а сам поехал в ближайший город за подмогой. Сказал, что как только Мира найдётся, он позвонит мне.
Закат. Я в поезде. Ненавижу себя. Мне надо было остаться, прочесать весь лес.
Я видела девушку за окном. Она бежала за поездом, на ней был большой белый платок. Бежала за поездом, вдоль леса. Одна.
Мира. Я слышу её голос. Она зовёт меня. Говорит, что прабабушка Марфа велит ей забрать меня. Что ей очень жаль, но она не может ослушаться.
Мне так страшно. Мой попутчик вышел, а все остальные пассажиры спят. Неужели они не слышат её голос Я хочу выпрыгнуть из поезда, убежать. Проводник странно посмотрел на меня, когда я подошла к двери, велел уйти.
За окном снова бежала та девушка. Я задёрнула шторы. Мира больше не зовёт меня. Вроде бы, становится спокойнее.
Глаза закрываются. Больше всего на свете я хочу увидеть рассвет».
Мурашки сковали всё тело. Большего страха я не испытывал никогда в жизни. Отбросив дневник, я тут же подбежал к моей попутчице, потряс её за плечо. Она не отозвалась, хотя тряс я её сильно. Мне казалось, что даже сквозь одежду её тело источаетхолод.
Я побежал к проводнику, сказал, что пассажирке плохо. Он последовал за мной, хмурый и немного бледный. Склонился над ней, взялся за её запястье. Повернулся ко мне с глазами, полными ужаса.
Девушка была мертва…
Автор:

Источник

Добрый день. Так получилось, что последнее время часто слышу про сайт bla-bla car. Вспомнилась история связанная с ним и хотелось бы ею поделиться.

Так получилось, что я ехал в Смоленск из Санкт-Петербурга и у меня был пустой багажник, что редко случается, обычно всегда найдётся, что везти. И так получилось, что племянница не смогла поехать со мной. Я заранее заехал за её вещами, и она мне сообщила эту новость. В шутку, я сделал вид, что жутко расстроен, чуть не плачу, и не могу вынести того, что мне придётся ехать одному. Племянница меня обрадовала. Сказала, что без проблем найдёт мне попутчика. Обратилась на сайт bla-bla car, и через несколько минут предложила вариант. Довезти женщину, одну, с одной сумкой, до Порхова. Тут же дала мне номер и предложила позвонить.

Я позвонил. Женщина подтвердила, что она действительно очень хочет попасть в Порхов и готова выехать хоть сейчас, но лучше в субботу. У неё действительно, всего одна сумка и она даже заплатит мне, подумать страшно, аж пять сотен рублей. Деньги меня не интересовали, поэтому я согласился. Обговорили время встречи. Я хотел выехать часа в три ночи, чтобы без пробок и по холодку, но решил, что меня не поймут, поэтому назначил выезд на шесть утра. Меня заверили, что это очень хорошо и меня будут ждать по адресу (….) .

Контрольный звонок вечером в пятницу всё подтвердил и в субботу, в пять утра, я выехал из дома. Около шести я стоял во дворе по нужному адресу, но дозвониться не смог, трубку никто не брал. В десять минут седьмого я уже собирался уехать и сделал последний звонок, для очистки совести. Сонный голос, матерной тирадой, спросил моё ФИО, чтобы послать меня далеко и конкретно за то, что его разбудили в столь ранний час. Мне бы бросить трубку и спокойно уехать, но я всё-таки вежливый и интеллигентный человек, поэтому я напомнил голосу, что мы договорились о поездке. Голос сразу запел в другом тоне, осыпал меня комплиментами и покаялся в том, что проспал. Теперь голосу нужно было собраться, и не мог бы я его подождать? Я неопределённо хмыкнул, что было расценено, как согласие и меня снова осыпали комплиментами.

У меня правило. Я никого не жду больше получаса. Я и теперь бы не стал ждать, но меня сморило, и я уснул. Когда раздался звонок телефона, и женщина сообщила, что выходит, прошло больше часа. Меня попросили подъехать к парадной. Мне не сложно и я выполнил просьбу. На часах уже было восемь тридцать, когда из дверей парадной вышла моя пассажирка.

Я не узнал в ней мою пассажирку. Во первых, она была обвешена баулами. Во вторых, она была не одна, а с ребёнком. В третьих, это была какая-то бабища, неопределённого веса за сто кг, хотя в анкете на сайте была указана милая девушка. Она сама меня узнала, и снова осыпала кучей комплиментов, за то, что ждал, за то, что дождался и за то, что согласен взять её со всеми вещами, сыном и даже собакой и довезти куда надо. Я ничего не имею против собак, но огромный беспородный монстр в моей машине, мне был совершенно не нужен. Я возразил и никакие увещевания, меня с моей позиции не сдвинули. Дамочка тут же переиграла. Пока я пытался запихнуть её баулы в багажник, она позвонила кому-то и попросила присмотреть за собакой. Ещё минут десять её выгуливала, а потом завела домой.

За эти десять минут я попытался познакомиться с её сыном. Сопляк лениво процедил своё имя и уткнулся в планшет, начисто меня игнорируя. На вид ему было лет восемь, но он был рослый и такой жирный, что ему, если не приглядываться, можно было дать лет четырнадцать. Поэтому я не стал заморачиваться с детским креслом, которое принесла его заботливая мамочка. Мне только было интересно, неужели она не замечает, что пацан из этого кресла вырос?

Выехали из города в девять. И, конечно же, попали в традиционную пробку на Гатчинской окружной. Пока ехали до пробки, я узнал от женщины всё, что можно узнать, о её бывшем муже. И что он её бросил, и что не хочет помогать, и что не хочет сидеть с сыном, а когда всё-таки берёт его к себе, то постоянно обижает. И вот теперь, когда бедный пёсик остался один дома, он не хочет приезжать два раза в день в их квартиру, кормить и выгуливать зверька. Мне тоже было замечено, что я бездушное существо и, не желая видеть собаку в машине, обрёк страдальца на сидение в городе. Я отговорился тем, что места для такой большой собаки в машине нет. Багажник забит, а на сидении находится детское кресло. Со мной согласились. Потом по секрету поведали, что такая большая собака — это весьма неудобно. Её хотели вывезти в деревню и там оставить, но теперь, по осени, когда вернутся, отведут к ветеринару и усыпят. Меня такие откровения ввели в состояние лёгкого шока, поэтому дальше я не слушал и машину вёл автоматически.

В пробке, видя, что я не реагирую на постоянный трёп, меня бесцеремонно растолкали и поинтересовались причиной задержки в пути. Я показал на медленно ползущий поток машин. Мне указали на обочину и потребовали, чтобы я ехал по ней. Я ответил, что по обочине ездить неприлично, как неприлично бегать без штанов, что вызвало смешок у мальчика Пети (имя изменено) и взрыв негодования у его мамаши. Она высказалась о том, что села в машину к нищеброду, который не имеет денег на штраф, поэтому придумывает глупые оправдания. Я на это ничего не ответил.

Проехав Гатчинскую пробку, я рассчитывал дальнейший маршрут и насколько я опоздаю. Я зря это делал. Тётка потребовала, чтобы мы остановились. Павлик (имя изменено) не позавтракал, поэтому ему обязательно нужно поесть. Я возразил, но тётка устроила форменную истерику, поэтому пришлось съехать в сторону и расположиться в поле. Знаете, я уже понял, что за женщина досталась мне в попутчицы. Я про таких слышал, но видеть ещё не доводилось, поэтому я решил её изучить, как наглядный пример. Я никуда не спешил, а опыт был действительно интересный.

Как бы там ни было, но тётка продолжала действовать мне на нервы. Она раскритиковала то место, где мы встали, и потребовала, чтобы мы ехали и искали другое место. Я возражать не стал. До следующего отворота мы доехали быстро. Место было точно такое же, но тётка сказала, что здесь гораздо лучше. Мне было сказано, что они расположатся там, а я могу, свою еду, съесть в машине. Это был тонкий намёк на то, что кормить меня она не хочет. А покормить было чем. У неё целый баул был полон еды. Она минут десять доставала всё и раскладывала на расстеленной скатерти. Мне она высказала за то, что у меня в машине нет складного столика и им приходится есть на земле. Своему Сашеньке (имя изменено) она громко, так, чтобы я слышал, объясняла, что все мужики козлы, поэтому не возят с собой не только столики для пикника, но даже еду в дорогу не берут. Рассказывала она обезличенно, поэтому формально, мне придраться было не к чему. Я и не стал. Мне было интересно, что будет дальше.

Этот пикничок задержал нас на полтора часа. При этом, мальчик Вася (имя изменено) нашёл где-то грязь и качественно в ней вымазался. Когда мамаша вопрошала, где же он умудрился так вымазаться, я вспоминал пословицу, про свинью и грязь и думал, что сейчас она как никогда верная. Дальше комедия продолжилась. Я наотрез отказался сажать этого свина в машину. Салон у меня без чехлов, а кожа… У кого кожаный салон, тот знает, сколько возни с чисткой салона.

У меня в багажнике всегда валяется канистра с водой. Привычка, ещё с незапамятных времён поездок в Казахстан. Десятилитровка много места не занимает, а пригодиться может всегда. Как сейчас, например. Я предложил ребёнка отмыть и переодеть. Мне высказали всё, о моем уме, вернее, о его отсутствии. Мыть ребёнка, холодной водой, посреди поля, чтобы на это смотрели из проезжающих мимо машин? Я узнал, что я негодяй, извращенец, педофил, растлитель, и ещё очень-очень много нового я узнал о себе. В середине мамочкиного монолога Витенька (имя изменено) присоединился, но не словами, а похожей на мамочкину истерикой. Мамаша бросилась его успокаивать, поэтому я не узнал о себе ещё более страшных вещей.

Как бы там ни было, но ультиматум я поставил жёсткий. Или я выгружаю вещи, достаю канистру, мы моем ребёнка и едем дальше. Или я выгружаю вещи и уезжаю. Выбора у тётки не осталось и Кешу (имя изменено) пришлось мыть. Вы не думайте чего-либо. На улице было лето. Плюс тридцать и плюс двадцать пять ночью. Вода в багажнике нагревалась вместе с машиной и не успевала остыть. Она была очень тёплой, но мальчик Слава (имя изменено) вопил так, как будто его жидким азотом поливали. Он даже пытался сбежать, но тут тётка, которая до этого с ним только сюсюкала, вдруг рявкнула и произошло чудо. Мальчик стал тихим и послушным. Домыв его и переодев, тётка вернула мне канистру, я сложил вещи в багажник. Мы готовы были ехать, но свин есть свин, и за эти минуты, пока я убирал вещи, он вновь измазался. Хорошо, что у меня в канистре ещё оставалась вода. В общем… Полтора часа незапланированной остановки.

В Выре мы снова попали в пробку, а потом до Луги тянулись в колонне. К Луге мы подъехали уже в час дня. Всю поездку тётка старательно давила мне на нервы. Она постоянно чего-то требовала. То Коленьке (имя изменено) было холодно, то ему было жарко, то душно, то дуло. Музыку включать было можно, но так, чтобы её не было слышно, а то, от музыки к концу поездки разболится голова. Меня постоянно дёргали, как будто пытаясь вывести из себя. Я не реагировал, включив полный пофигизм и медитируя на габариты впереди идущей машины. Умею я так. Если я не хочу, меня из себя не выведешь.

Это я был слишком самоуверен. От поворота в Лудонях, до Порхова оставалось шесть десятков километров. Я уже даже радовался тому, что через сорок минут я высажу пассажиров и дальше поеду один. Сорок минут я готов был потерпеть. Я знал, что вытерплю. Но тут у мальчика Серёжи (имя изменено) кончился заряд на планшете, а зарядки от прикуривателя у меня не было. И вот тут началось нечто. Ничем не занятый ребёнок впал в буйство, по-другому и не скажешь. Он пытался оторвать карман у сиденья. Достал из него компакт диски и разломал коробки от них. Диски он начал раскидывать по машине, но этого ему оказалось мало, и он попытался выкинуть их в окно. Я заблокировал окна заранее, как чувствовал, что надо, но заблокировать двери мне и в голову не пришло. Когда он открыл дверь на скорости сто, я не выдержал и рявкнул. Мамаша с сынком победно улыбнулись.

До этого я тоже просил мамашу успокоить ребёнка, просил мальчика не шалить. Вежливо просил. Меня заверяли, что ничего страшного, что это всего лишь ребёнок и он просто играет. А сломанные вещи — это ерунда. В конце концов, за поездку мне платят. Коробочки от дисков стоят недорого. На полученные деньги я могу купить много таких коробочек. И всё это высказывалось мне ласковым тоном, с милой улыбкой. Так говорят с психами, чтобы они не впадали в буйство. Вы не представляете, как это бесило, но я держался.

И, тем не менее, им удалось вывести меня из себя. Было огромное желание высадить их прямо на этом месте и уехать. Мне стоило огромных усилий помнить, что это эксперимент, что я дал себе слово закончить его, что если я сейчас сдамся, то они победят. Через несколько секунд я выровнял дыхание, вошёл в состояние пофигизма и спокойным тоном объяснил женщине, что стало бы с её ребёнком, если бы он выпал на ходу из машины и его затянуло под колесо. Спокойный тон и кровавые подробности произвели впечатление на обоих. Они притихли и задумались. Я снова поставил условие. Детское кресло мы переставим вперёд, а женщина сядет назад к сыну и будет его контролировать, т.к. он совершенно невоспитан и не умеет себя вести. Тётка долго вопила о том, что у неё самый послушный сын и очень хорошо воспитан, но видя мою каменную физиономию, сдалась и сделала так, как я сказал.

Мне было интересно, что будет дальше. Я не верил, что оставшиеся пятьдесят километров мы проедем без проблем и происшествий. Я был прав. Через пять минут тётка потребовала, чтобы мы остановились. Её сыночек захотел в туалет. Я остановился, и сыночек вылетел из машины, как зенитная ракета с пусковой. И с такой же скоростью почесал в лес, как лось во время гона. Вломился в кусты и пропал. Тётка вылезла из машины и почапала за ним. Минут десять она бегала по лесу, зовя своего сыночку. Потом видимо нашла и ещё минут через пять они вернулись к машине.

Мне было сказано, что Вадик (имя изменено) очень стеснительный мальчик, поэтому писает далеко от дороги. Я покивал, мол, согласен, сам такой, мы расселись и поехали дальше. Через пять минут история повторилась, и мы встали ещё минут на двадцать. Через пять минут поездки снова. На четвёртый раз я с весёлой бесшабашностью посоветовал ссать в штаны, поскольку я не остановлюсь. Пацан впал в прострацию от такого совета, а мамаша подняла дикий ор. Вновь меня обвиняли, вновь меня посылали, меня даже просвещали о строении организма маленьких мальчиков, которым обязательно надо писать, когда хочется, иначе будет простатит, но видя, что я не реагирую даже замахнулись, чтобы ударить. И тут я вновь сорвался. Я резко оттормозился так, что тётку ударило о моё сидение, потом дал газу, и успокоившись через пол минуты, спокойно пояснил, что при любом намёке на удар высажу пассажиров там, где остановлюсь. Подействовало.

Тётка заткнулась и надулась, но её сынок продолжал ныть, с каждой минутой наращивая нытьё. Тётка его не затыкала. Мне надоело это слушать. Я остановился посреди деревни и предложил сходить, найти туалет. Старт ракеты повторился. Тётка прыгнула за пацаном, но опоздала. Пацан умчался, тётка за ним. Их не было двадцать восемь минут, я засекал. В конце концов, они появились. Тётка держала пацана за руку и что-то ему выговаривала. Пацан ныл и чего-то требовал. Из их разговора в машине, я так понял, что пацан забежал на чей-то двор, выпустил курей из загона, а тётка потом ругалась с хозяином, или хозяйкой.

Как бы там ни было, но успокоенная скандалом с хозяином куриц, тётка больше не пыталась меня провоцировать. Даже своего сыночка одёргивала. Только постоянно чего-то просила. То ехать помедленнее. То окно открыть, закрыть. Я всё делал со спокойствием робота, которому достался глупый пользователь. В Порхов мы приехали в три часа дня.

На дорогу, которая занимает у меня самое большее пять часов, я потратил девять. Если вычесть те два часа, что я потратил на ожидание, то семь. Бывало, что я за девять часов до Смоленска доезжал, а тут, каких-то триста километров. При этом устал я так, как не уставал, до Смоленска доезжая. Хотя, не столько устал, сколько вымотался. Но если вы думаете, что история закончилась, то вы зря так думаете.

Въезжая в Порхов я спросил, где пассажиров надо высадить? На это мне ответили, что высадить их нужно не в Порхове, а в деревне Захонье (название выдумано). Я удивился и поинтересовался, где оно такое есть? На что мне ответили, что точно маршрут не знают, но где-то недалеко от Порхова. Я малость обалдел от самой ситуации. Тётка едет, сама не знает куда. Свои мысли я озвучил, на что мне пояснили, что обычно возил муж, или есть автобус, но от него далеко идти, поэтому я обязан их довезти до места. Мои возражения не принимались и у тётки на них были свои возражения.

Такси нельзя. Таксисты не хотят туда ехать, или дерут такие деньги, что проще пешком дойти. Автобус долго едет, в нём укачивает и пахнет бензином, сыночке в нём плохо. Тем более, что на дневной автобус они опоздали, целиком по моей вине, ведь я медленно ехал, а вечернего может вообще не быть. И тем более, что от автобуса ещё и идти надо, а как она потащится с баулами, да по такой жаре. Попутку тоже не поймать. Короче, остаюсь только я. На моё возражение, что я даже не знаю куда ехать, мне прочли лекцию о нищебродах у которых в машине даже навигатора нет.

Я напомнил им, что договор был только до Порхова, и предложил высадить их на автовокзале. Каюсь, вредничал. Навигатор у меня в машине есть. На это мне закатили лекцию о моей бесчувственности, наглости, равнодушии к проблемам хороших людей и т. д. и т. п. На главное моё возражение, что я не знаю куда ехать, мне предложили ехать куда-нибудь, авось, тётка вспомнит дорогу. Я думал, что она издевается, но потом понял, что она действительно так думает. Самый смех начался на автовокзале, когда тётка отказалась выходить из машины, пока я её не отвезу, куда ей нужно. И она была уверена, что я её отвезу.

Мне очень хотелось отвезти её куда-нибудь подальше и выкинуть из машины, но я вспомнил про свой эксперимент. В качестве маленькой мести, я оставил их в машине, а сам подошёл к полиционерам. Очень хотелось думать, что тётка поимела пару неприятных минут, пока я с ними разговаривал. Она думала, что я им на неё жалуюсь, а на самом деле я спрашивал дорогу.

Стражи порядка очень помогли. Дорогу подсказали, но не точно, зато подвели меня к таксистам и попросили помочь. Когда таксисты разглядели, кого я везу, я понял, что эту тётку они знают, помнят и ненавидят. На меня смотрели, как на мученика. Дорогу объяснили очень подробно, чуть не до каждой колдобины по пути. Оказалось, что это ещё километров сорок от Порхова, но мне на Смоленск по пути. Только чуть в сторону отвернуть, но там отличная грунтовка.

Я вернулся в машину. Видимо, мои разговоры с полицейскими не прошли для тётки стороной. Она сразу сказала, что готова доплатить мне аж сто рублей сверху, если я её довезу. Я подумал и вновь поставил условие. Мы едем быстро, в машине тихо, ребёнок ведёт себя прилично. Если это не соблюдается, то я выкидываю пассажиров там, где остановлюсь. Если тётка попробует меня шантажировать тем, что не выйдет из машины, я зову полицейских и пишу заявление о захвате чужой собственности. Всё это я сказал спокойным и даже равнодушным тоном. Тётку проняло и она подтвердила, что всё будет в порядке.

Не совсем всё было в порядке. Мальчик Миша (имя изменено) снова начал ныть, что хочет писать. Тётка стала требовать остановиться. Я сказал, что сейчас останавливаться нельзя, но через пять минут я остановлюсь, а потом начал разговор. Я говорил о том, что мальчик слишком часто писает. Что если он не может потерпеть, то его надо срочно показать врачу. Возможно у него патология мочевого пузыря. Чтобы это проверить, делают операцию. Дальше я рассказывал все подробности операции, слегка преувеличивая её кровавость, а потом рассказывал, что будет, если этого не сделать. Нагнал ужаса, а потом остановился и предложил мальчику сходить, пописать.

Пацан был отнюдь не дурак и отлично знал свою мамашу. В своей гиперзаботе, она непременно потащила бы его к врачу и потребовала операцию. И напрасно бы врач утверждал, что никакой операции ребёнку не надо. Мамаша добилась бы своего. Поэтому, когда я остановился и предложил ему выйти, он тут же сказал, что ему расхотелось, и он готов ехать дальше. Довольный этой маленькой победой над пацаном, я поехал дальше.

А дальше мы доехали без проблем. Поворот с трассы мне описали очень подробно. Тётка вела себя тихо, а в деревне сразу указала нужный дом. Я выгрузил её вещи и даже занёс в дом, где и оставил. Пацан куда-то убежал, даже не попрощавшись, а тётка всё-таки пошла меня проводить. Проводила до калитки и там, бросив «До свидания», развернулась и пошла к дому. Я, смеясь про себя, напомнил ей про деньги. На это мне возмущённо ответили, что совести у меня нет, брать деньги с матери одиночки. Я напомнил, что мне нужны деньги на штрафы и навигатор. На это мне прочли лекцию о том, что деньги нужно зарабатывать, а не обирать обездоленных. Минут пять меня в полный голос поносили, выставляя вором, жуликом, распоследней тварью.

-И вообще, — напоследок бросила мне женщина, — я всё делаю для сына. Вам этого не понять.

На этом мы и расстались. Что ж, это было забавно. Такие приключения помогают узнать пределы собственного характера. Тётка, типичный энергетический вампир. Ведьма, как говорили раньше, в плохом смысле этого слова. Если кто-то думает, что я на эту тётку злюсь, то он сильно ошибается. Мне её жалко. Она всё делает для сына, но за чужой счёт. Мальчик Альберт скоро вырастет. Чему он научится на примере матери? Как кидать лохов? Ведь я, по их понятиям лох, за счёт которого надо жить. Да, этому он научится. Вот только ума ему не хватит, чтобы кидать правильно и однажды он нарвётся. Его будущему я не завидую. Что касается женщины, то мне интересно, как быстро Альбертик поймёт, что мамочку тоже можно кидать? И кидать её гораздо проще, чем кого-либо ещё. Будущему этой женщины тоже не позавидуешь.

Вот такая история, с моралью в конце. Кому надоело, тот может дальше не читать, но история имела продолжение.

Я в Смоленске. Звонит мне племянница и чуть не киком на меня кричит. Что случилось?!! Как ты мог?!! Что ты сделал с бедной женщиной?!! Я ничего не понимаю, прошу объясниться. Она мне даёт ссылку. В общем, эта тётка оставила на сайте такой комментарий к поездке, что меня забанили навечно. Она расписала, как я над ней издевался, как угрожал её ребёнку расправой, как заставил его раздеться, как грозился выкинуть на пол пути. Это прочитала моя племянница и поверила. Когда я рассказал ей всё, как было, то есть, выше написанную историю, она засомневалась, но окончательно её убедило то, что я приехал в Смоленск после десяти вечера, и этому были свидетели, включая её собственного отца. Она сказала, что добьётся отмены бана на сайте, но сделала она это или нет, я не знаю. Сайтом больше ни разу не пользовался. Не потому, что сайт плохой. Племянница от него в восторге. Просто у меня много родственников и я редко езжу пустой и один. Почти никогда. А ехать с кем-то пассажиром мне не нужно. У меня своя машина есть.

В общем-то на этом всё, но у истории снова есть продолжение.

Осенью звонок. Беру трубку и слышу радостный голос.

-Алё! Это Людмила! Вы не могли бы забрать нас из Порхова?

-Что? Какая Людмила? Простите, но вы ошиблись номером.

-Нет-нет, я не ошиблась! Я вас помню! Вы в начале лета везли нас в Порхов. Вы не могли бы нас теперь забрать? Я вам заплачу. Мы летом экономили…

-Да, я вас вспомнил. Заплатите кому-нибудь другому.

-Да некому! Никто ехать сюда не хочет. Даже такси за деньги. Муж смотался куда-то за границу и трубку не берёт. Соседа попросила, так он…

-Не ругайтесь. Я всё понял. Нет, я вас не заберу. Могу посоветовать. Пешочком иди, милая. До Питера всего три сотни км. За два месяца точно дойдёшь.

Повесил трубку и поставил номер в игнор.

– Разрешили! Разрешили! – кричат они, задыхаясь от бега и мороза. – Разрешили забрать Блэка!

– И нам разрешили!

– Мы своих довели….

– А мы – своих! – будто хвастаемся мы, протягиваем руки девчонкам, вытаскиваем их на крышу и вчетвером бежим к тому ящику, в котором нас ждет Блэк, не думая, как будем его делить.

Но его нет… Ящик пуст. Мы переворачиваем ящик, ищем котенка, бегаем по крыше, зовем… Нет, нет его… Мы плачем, все четверо. Нам кажется, что случилось самое худшее. Мы забыли варежки, греем руки своим дыханием и рыдаем в голос. Где ты, Блэк?

Я задираю голову и вижу, как из окна нам машет дедуля. Мол, быстро домой. Нет так нет.

Мы понуро бредем к ящикам, по которым залезли на эту крышу, спрыгиваем вниз, бегаем по двору, пока окончательно не замерзаем, и разбредаемся по подъездам, даже не поздравив друг друга с Новым годом.

Как же так, Блэк?

Мы с сестрой входим в наш подъезд. За нами хлопает, ухнув, входная дверь.

Состояние – хуже некуда. Будто не праздник, а похороны. Вдруг на лестничной клетке нам под ноги бросается темный комок… Блэк! Это ты? Ты, Блэк, ура! Мы же сегодня кормили его супом прямо здесь, он, наверное, проголодался и пришел сюда, на вкусные запахи, погреться!

Мы хватаем котенка на руки, отбираем друг у друга, он насквозь мокрый, дрожит, начинаем его гладить и целовать в холодный нос.

– Бежим домой, а то уже Новый год, – торопит сестра.

Вбегаем в квартиру, веселые, заплаканные, счастливые, все трое, сестра заматывает малыша в теплое полотенце, а я остаюсь в прихожей и торопливо набираю сестрам.

– Он нашелся, Надя! Он у нас. Сам пришел, да! Уже в тепле, вон курочку ест. И вас, и вас с Новым годом!

В это время бьют куранты, все взрослые кричат «ура!», и я громче всех кричу «уррра!», хлопаю в ладоши и бегу всех обнимать, а потом почему-то ем оливье прямо из большой салатницы. Спасибо, спасибо! Ура, с Новым годом всех!

Я такая счастливая! Смотрю, как сестра кутает Блэка, прячет его от фейерверков, а он пугливо выглядывает из мохнатого полотенца – любопытно же! Сестра целует малыша, прижимает к себе, пытается накормить (а он объелся уже), а я… А я засыпаю. Все плывет перед глазами… Спать хочется.

Чувствую, как меня переносят на кровать, как с меня снимают свитер, и я падаю в подушку лицом и бормочу что-то про с Новым годом и про хорошие приметы.

А утром я проснулась первая. На моей кровати рядом с подушками спал Блэк. Я вскочила, взбудораженная и счастливая. Блэк с нами! И он вскочил. Проснулся, потянулся. И мы с ним тихо, чтобы никого не разбудить, пошли в комнату. То есть он пошел, а я за ним кралась – так интересно наблюдать за котом у себя дома, так здорово!

И вот он, обнюхивая все на своем пути, проходит кухню, вот минует шкафчик, из которого я воровала конфеты, вон коридор, где я ударилась плечом, вот проходит дверь в ванную, входит в комнату, где был праздничный стол, обходит его и… начинает играть с шариком, который висит на… елке! Помню! Я помню елку! У дивана стояла, в ведре! И звезду на ее верхушке помню – красную, как будто леденец. Еще помню, что я запретила Блэку играть с шариками, чтобы не разбить.

Иногда память услужливо прячет от нас болезненные воспоминания, а ведь за ними может быть спрятано настоящее счастье!

Вечером я в подробностях рассказываю эту историю сыну.

– А что дальше было с Блэком?

– Он так и остался у нас. В него невозможно было не влюбиться, и нам разрешили его оставить. Бабуля и дедуля его полюбили, так и жил с нами.

– Здорово. А при какой температуре замерзают кошки?

– Дань, ну ты как скажешь что-нибудь, – смеюсь я и целую его в лоб. – Спи давай.

И сын засыпает, укутавшись в одеяло и обнимая свою любимую кошку Ладошку, которую заботливо накрыл одеялом.

Чтобы не замерзла… Ведь при какой температуре замерзают кошки, я ему так и не сказала.

Будущие взрослые

На детской площадке стоит домик. Метровая избушка на курьих ножках. В ней всегда толпится много детей, потому что внутри – просторно и сказочно: резные окошечки, таинственный чердак.

Дочка Катюня немедленно ломится туда, в самую гущу веселья, бесстрашно ползет вверх по лестнице.

Я, естественно, ползу за ней.

В итоге оказываюсь в эпицентре детства. Сижу в ней на корточках. Рядом скачут дети всех возрастов – от трех лет до учеников начальной школы.

Три мальчика едят попкорн у окошка, хохочут, болтают. Две девочки смотрят мультик на телефоне. Малышня играет в куклы. Еще два мальчика ругаются из-за робота. Девочка в смешной шапке поет песенку про облака. Какофония…

– А что у нее на голове? – вдруг спрашивает мальчик, перемазанный мороженым, показывая на Катюню. На ее речевые процессоры от кохлеарной имплантации. Лакомство он съел, но личико не вытер.

© Савельева О.А., текст, 2018

© Алейникова А.С., иллюстрации, 2018

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2018

* * *

КНИГИ, КОТОРЫЕ ВДОХНОВЛЯЮТ

Два сапога. Книга о настоящей, невероятной и несносной любви

Апельсинки. Честная история одного взросления

Ты поймешь, когда повзрослеешь

День, когда я начала жить

Домохозяйка Мари решает порвать с угнетающей рутиной и отправляется увлекательное путешествие вокруг света. Вместе с ней вы поймете, чего хотите на самом деле, и узнаете, как расстаться со старыми привязанностями, избавиться от страха и вырваться из замкнутого круга повседневности.

Введение

Мне кажется, Бог выбрал меня тренажером.

Он придумал испытания, которые нужно пережить, чтобы потом, когда все будет позади, я могла отдышаться и оглянуться назад на пройденную трассу сложностей, каждое препятствие на которой состоит из слез, неврозов, тревог, псориазов, бессонниц, нервов и искусанных в кровь губ, осознать какую-то новую истину и, окрыленная этим знанием, идти по жизни.

Мне сразу хочется писать о своих открытиях. Будто я что-то поняла, и этим знанием необходимо поделиться.

Я очень часто слышу от читателей две вдохновляющие меня фразы: «Оля, Вы написали про меня» и «Я не знала, как поступить, а тут Ваш текст, и он как знак. Теперь я знаю, что делать».

После этого у меня внутри поднимается флажок с надписью: «Не зря», и хочется написать еще много нужных и полезных текстов.

В этой книге я собрала коллекцию эмоциональных, ярких и добрых рассказов. Все это случилось со мной, моей семьей или близкими людьми.

Каждый рассказ – не просто рассказ. Это маленький тренажер для души. Таблетка добра. И даже если главный герой – не очевидно положительная личность, или описанные события тревожны и неоднозначны, то все равно к кульминации долгожданное солнце взойдет на горизонте.

Многие из этих эссе прошли проверку качества. Они были опубликованы в моем блоге и получили мощный фидбэк от замотивированных ими на хорошие поступки людей.

Я поняла, что мы живем в дефиците добра и вдохновения, именно поэтому так важно иметь дома концентрированный источник положительных эмоций.

Эта книга – ваш личный добробук. Если вам грустно, тревожно и слякотно на душе, откройте ее: там, между страничек, гербарий из ваших потерянных улыбок.

Мне хотелось, чтобы вам было со мной уютно.

Я приглашаю вас в свое купе, и там за чашкой чая в красивом подстаканнике мы будем просто болтать за жизнь. Смеяться, грустить… Жить.

Проходите, пожалуйста. Не дует? Вам сколько сахара? Лимон положить?

Приятного чтения. Ваша попутчица.

Басня

Сделала сегодня макияж. Ярко накрашенные глаза. И накладные ресницы. Утром были съемки.

А сейчас я, не смыв косметику, бегу на родительское собрание в школу к старшему. Младшая со мной. В коляске.

Слышу, как меня окликает Таня. Таня живет через дорогу. Я замедляю шаг, жду ее.

– О, какая ты нарядная, – говорит Таня вместо приветствия, намекая на макияж. И добавляет: – Все стрекозишь?

Стрекоза в басне Крылова лето красное пропела. Оглянуться не успела. Таня намекает, что я стрекоза. И я как бы пою. Хлопаю ресницами и взлетаю. В то время как она, Таня, муравей. И пашет, света белого не видя. Таня работает мамой троих детей.

Работающие и неработающие мамы – это два лагеря. Они, пока не произойдет ротация из одной группы в другую и обратно, проповедуют разные ценности. Как автомобилисты и пешеходы. Пока ты пешеход, ты уверен, что эти понторезы на тачках прут на таран и плюют на зебру, по которой ты красиво шагаешь. А как только садишься за руль, сразу думаешь, что все пешеходы – это зазнавшиеся черепахи, которые будто специально ползут по зебре перед твоим лобовым стеклом. Так и мамы.

Работающие уверены, что они пашут на износ и их участь тяжела и неподъемна.

Неработающие уверены, что сидеть дома с детьми – самая сложная работа на свете, потому что в ней много рутины.

Кашу вари, попу мой. А все эти офисные барышни – просто кокетки и вертихвостки.

Я принадлежу сразу к обеим категориям. И могу судить. Поэтому считаю, что глагол «стрекозить», да еще сказанный таким снисходительным тоном, точно не про меня.

Чтобы «пострекозить» сегодня на съемках, я встала в шесть утра. Приготовила завтрак, собрала и отправила в школу сына, подняла, накормила, собрала дочку, доехала с ней по пробкам до студии, сделала мейк, прическу, отснялась с маленьким своенравным ребенком.

Это была фотосессия для проекта об особенных детках, о том, что жизнь в статусе «инвалид» продолжается. Сейчас, пока я в декрете, писать – моя основная работа. Я лидер мнений, и мне важно говорить правду. Мне есть что сказать этому миру.

Потом дочка заснула в машине, мы приехали домой, и я затащила ее прямо в кресле в квартиру, а пока она спала, приготовила обед и написала пост для блога.

И вот сейчас, пока мультиварка без моего участия доваривает суп, я уже бегу за сыном. И да, я не успела умыться, поэтому бегу с вечерним макияжем. Я выпила первую чашку кофе в шесть утра. Вторую я пью сейчас. И ничего не ела. Потому что некогда.

– Стрекозю, Тань, – отвечаю я. Как говорила Зинаида Гиппиус, если надо объяснять, то не надо объяснять.

– А у тебя как дела? – спрашиваю я вежливо.

– А что, Коля заболел? – участливо спрашиваю я. Коля – средний сын Тани.

– Нет. Просто у него такой твердый кал. И кругляшками. Я не знаю, это нормально?

Я задумываюсь о том, что совершенно не интересуюсь продуктами жизнедеятельности, производимыми моими детьми. Я не знаю их твердости и консистенции. По меркам Тани, я плохая мать. Все трое Таниных детей – несадовские. Это такой термин, означающий, что ребенок очень любит маму и не хочет ходить в сад. Я уверена, что несадовских детей не существует. Существуют несадовские родители. Это значит, что родитель готов придумать любой психологический термин и выдумать любой повод, чтобы не обрезать пуповину. Таня уже лет пять назад жаловалась мне на свою жизнь. Мол, не могу больше в этом конвейере засранных поп существовать. Не могу варить супы и читать потешки.

Я тогда как раз вышла на работу. Предложила Тане вакансию в министерстве. Это была самая низкая вакансия, на которую можно взять человека без стажа работы на госслужбе.

– Это с девяти до шести пахать за смешные деньги? – спросила Таня с пренебрежением.

– Видишь ли, вакансия министра занята, – съязвила я.

Мне хотелось напомнить Тане, что она за время декрета подрастеряла навыки и умения и вряд ли может рассчитывать на миллион на старте. Но я не стала тыкать ее носом в ее страхи. Просто решила больше ничего ей не предлагать. Спустя еще пару лет Таня пожаловалась, что сейчас у них сложные времена и она ищет подработку, потому что снова беременна. Я обещала себе не помогать ей больше, но… она беременна.

Я предложила ей работу в компании, которая проводит соцопросы: нужно было обрабатывать анкеты. Это муторная и неблагодарная работа. Вбивать в табличку чужие ответы. Но платят хорошо.

– Так я глаза сломаю, – ворчливо сказала мне Таня, когда я озвучила функциональные обязанности. – Да и когда мне? У меня дети! Есть какие-нибудь нормальные предложения?

Я вздохнула. Я же обещала себе. Зачем полезла?

Сейчас Таня родила третьего. Не работает. То есть наоборот, работает на износ. Мамой. Муравьит.

Таня спросила у меня про подработку. Мол, у тебя там ничего нет?

– Нет, Тань, откуда? Я ж стрекозю, – сказала я и побежала дальше.

Вот такая басня.

А жениться не хочет, чтобы не толкаться пятками

Ну а теперь на сцену выходит Брат — Виктор Сухоруков. Человек бесконечно позитивный, глубоко влюбленный. Но был в его жизни период далеко не веселой и беззаботной жизни. О чем он и рассказал нашей журналистке Светлане Березиной.

— Я проживаю уже третью жизнь. Ты читала «Мои университеты» Горького? А «Детство. Отрочество. Юность» Толстого? Это и есть моя первая жизнь. Вторая — это кураж и загул, встреча с Люцифером. Это время, когда выгуливалась моя внутренняя сущность, а пороки сами выскакивали наружу. Организм ищет любви, натура — любопытства. Эти семечки рождают цветок, который позже превращается в плод.

Сегодня у меня две главные привычки: чистота, порядок и дисциплина — я это все объединил в одно целое. А вторая — любить тех, с кем работаю.

— А любовь к женщине?

— Черт ее знает… Я вкусил жертвенность, и только сейчас понял, чем пожертвовал…

Я не голубой, не импотент и не контуженый. А может, и то, и другое, и третье — но это тема для другого разговора. Конечно, я дерево посадил. Может, где-то бегает и мой пацанчик с моими глазами. Может, и не один. А кто знает, как надо? Может, моя жизнь и есть та норма, только кто-то придумал, что должна быть жена под боком. А если я не люблю, когда рядом храпят, пердят и толкаются пятками?! Если не нормальна моя жизнь бобыля, а нормально то, когда люди, прожив 25 лет, выскакивают из-под одеяла и разводятся, заявляя во всеуслышание: «Не сошлись характерами!» — ну не знаю… По мне, так вот где разврат!

— А как же стакан воды в старости?

— Разберемся! Нам бы дожить. Попьем из ладоней.

Конечно, я страдаю. Я очень одинок и этого не скрываю. Ты не представляешь, сколько во второй жизни я рыдал, ждал рассвета, высматривал в темноте выход, подбирал к дверям ключи. Все было… Я даже курить тогда бросил. Знаешь почему? Мне надоело стоять за «Беломором» в бесконечной очереди на Васильевском острове — пропади она пропадом! Сейчас все говорят, как ужасно было в 90-х. Ну да, пиво 20 копеек, где стирального порошка накидают столько, что пена не оседает — хоть рубашки стирай. Или я бутылки собираю на набережной Макарова, чтобы рублик заработать, а рядом спецмагазин «Березка»… И все это в одной стране!

Шкаф с воспоминаниями

— Ты удивишься, но я обожаю одежду. Правда, отношусь к ней как провинциал, как плебей. Недавно летел на гастроли в Америку и думал: «Не буду ничего покупать! У меня все есть, хоть выбрасывай». В итоге мне пришлось купить новый чемодан, в старый мои покупки просто не влезли! Куртки, жакеты, брюки, майки… Худи с капюшонами — вообще моя слабость. Зачем все это? Да я долги отдаю, новыми вещами выталкиваю из своей судьбы все рванье, которое было в моей жизни. Я ведь не был богат и даже обеспечен, выбирать было не из чего.

Случались и приятные вещи. В той второй жизни, где не было солнца, мой однокурсник и сосед по общаге Юрка Стоянов, несмотря на то, что я был ненадежен, протянул мне руку. Кроме всего, накидал из своего гардероба целый ворох шмотья: рубашки, свитер и итальянское пальто. Я сдуру постирал его в машине, и молния превратилась в «восьмерку». Но вместе со свитером храню до сих пор. Как и пальто Сережи Бодрова из фильма «Брат-2», в котором он убегал из Штатов. Берегу подаренную на съемках рубашку а-ля рисунки Кандинского, которые мне напомнили фантик от любимой конфеты детства под названием «Весна».

Я обожаю шапочки, потому что я лысый. Люблю футболочки, потому что я волосатый. А мне не хочется быть волосатым — есть в этом некая вурдалачность.

— Это куда более сексуально, чем эпилированный мужик.

— Ты про секс, а я тебе про внешний вид. Волосатый человек — неприятен. Он похож на оборотня. Ага, я — кровопийца. Столько крови у себя выпил, замучаешься переливать!

Сатаненок и змея

— В ГИТИСе, как я знаю, вы были одним из лучших студентов, которого наградили поездкой в Лейпциг. Что вы там делали?

— Мы выступали в воинской части, где я познакомился с консулом по культуре. Встреча была красивой, а поездка — замечательной. Там, по настоянию ребят, я прямо с витрины купил джинсовый костюм голубого цвета. Он оказался мне мал. Так и сгинул где-то на просторах моей жизни…

Нас было двенадцать человек. Отправили по обмену в театральную школу имени Ганса Отто. Уже на польской границе мы отведали местной водочки… Кстати, водка — дрянь. Не пей! Германия — моя первая заграница, после которой я «заболел» путешествиями. А как иначе, если мы приехали в Лейпциг под Рождество? Глазированные яблоки, воздушная вата, лотерейные билеты, музыка, карусельки, сосиски и…

— Пиво.

— Молодец, ориентируешься!

— Западные девчонки не глянулись?

— Наши лучше. К тому же, мне было не до романов, я был пьян. (Смеется.) В капиталистический рай я попал гораздо позже. В 1999 году я прилетел на съемки «Брата-2» в загнивающую Америку. Страна и город Чикаго оказались не такими, какими я их видел в кино: проще, скупее, дороже. У меня не возникло желания залезть в мусорный бачок, чтобы не возвращаться домой. Но Сережка Бодров позвал в магазин Marshall, и я обалдел! Мне понравилось там все — от телефонной будки до вещевой тележки. Там разрешалось шастать по этажам, брать в руки вещи, примерять их, бросать. Никто не бил по рукам и не стоял над душой. Я обратил внимание на один джемперок из тонкой шерсти стоимостью 20 долларов. Смотрю на него, как барышня на колечко. Сережка ухмыляется: «Нравится?» Это было 24 октября. А 10 ноября у меня день рождения. По этому случаю мне дали выходной. Средь бела дня распахивается дверь в моих апартаментах, вваливается Бодров в костюме Данилы, бросает целлофановый пакет: «С днем рождения!» Пакет падает на стеклянный стол, я открываю его и вижу тот самый джемпер… Он до сих пор у меня хранится — потихоньку истлевает…

Когда по телевизору я узнал о трагедии, случившейся с Сережей, заперся и три дня из дома не выходил. Рыдал. А потом еще спрашивают: «Каким он был человеком?» Ребята, эта история о многом говорит. К тому же мы жили практически на Сережкины деньги. Нам выдали копейки — 500 долларов на месяц, а его отец жил за границей и помогал сыну.

— Чем удивила Америка?

— Небоскребами, барахлом и отвратительной едой. Я ведь увлекаюсь едой, палитрой вкуса, многоцветием сервировки. Ты напитываешь себя, а не нажираешься ради изжоги, отрыжки, пердежа и, извините, говна! Она питает твою душу, разум, глаза. А в Америке еда превращена в корм. Меня раздражает пластмассовая посуда и картонные стаканчики. Скажи, как люди в хорошем пальто могут идти с ноутбуком в одной руке и с бурдой в бумажной стакане — в другой? Я везде езжу со своей кружечкой. Как-то въехал в отель на Манхэттене и пошел ее мыть в раковине. Она соскользнула с мраморного умывальника и вдребезги разбилась. «Вот он — распад России в американском туалете», — думал я, сметая осколки в угол. Немедленно спустился вниз и купил точно такую же. Так что теперь меня сопровождает американская подруга.

— За едой надо ехать не в Америку, а в Италию, например.

— Путешествие в Италию стало подарком самому себе на 60-летие (сейчас Виктору Ивановичу — 68. — С. Б.). Милан, Верона, Рим, Венеция… На озере Гарда побывал. Красота неописуемая: апельсины висят, которые жрать нельзя, зелень, изумрудная вода. Живи и не умирай! Зашел в кафе, заказал пасту. А официантка принесла банку масла, вяленых помидоров и чиабату. Пока я ждал свои макароны, наелся. Это было ТАК вкусно! Еще мы с товарищем рванули на день в Париж, где я никогда не был. Вечером отправились на Монмартр. Поднялись, а фотоаппарата нет. Срезали! Так что у меня нет ни единой фотографии Парижа. Считай, я там никогда и не был.

Кстати, о еде. Французская кухня — это что? Лягушки?

— Круассаны, бёф бургуньон, шампанское…

— Началось! Тема пьянства мне неинтересна со времен «Брата-2», где у меня случился последний запой. С тех пор я завершил дружбу с водкой и винищем. Признаюсь, иногда накатывает грусть. Сегодня столько соблазнов! Как только я прекратил амур с алкоголем, столы ломятся перед моими очами, и сатаненок вместе со змеей на плече все время затаскивают меня на банкеты-фуршеты и говорят: «Смотри, Сухоруков! Ты этого не хочешь?» Я вздыхаю и отвечаю: «Не хочу». Эх, пораньше бы всю эту роскошь! А с другой стороны, случись это раньше, вспоминала бы ты сейчас цирроз печени Сухорукова или вообще понятия не имела бы о моем существовании.

Три дня в трусах

— Я встречала людей, которые, завязав со всякими излишествами, становились невыносимы…

— Не говори «завязывать» — это плохо! Я ведь ничего для этого не делал. Теперь стал ужасным сладкоежкой — обожаю всякие пирожные: с ванилью, шоколадом, кремом. Иногда так хочется похудеть, посидеть на диете, поесть устричного, омаристого, лобстерного. Но на гастролях надарят столько конфет, что приходится их жрать днем, вечером и даже ночью. Вкусные! (Смеется.)

Но моим главным замещением, увлечением и страстью стал театр. Я в полете, я властитель профессии. Посмотри на меня — лысый, плюгавый, невзрачный непонятно как одетый пожилой человек, а у меня Федор Иоаннович, Порфирий Петрович, император Домициан. У меня минимум четырнадцать спектаклей в месяц, я не успеваю сниматься в кино. А сколько предложений! Даже врать не нужно, потому что всё правда! Об антре я даже говорить не буду. Все существующие в Москве антрепризы предлагают мне руку и сердце.

Теперь одна забота — а хватит ли сил? Так что когда спрашивают: «Что вы делаете в свободное от работы время?», я отвечаю: «Возьмите любое стихотворение, страницу прозы или пьесы и начните учить наизусть». А ведь надо еще и игру сочинить, и это сочинение сделать своим. Когда Андрей Кончаловский пригласил меня на крошечный эпизод в свой «Рай», я три дня ходил дома в трусах по паркету, пытаясь осилить три страницы текста, чтобы не опростоволоситься и не выглядеть бездарным идиотом. Вот тебе и дОсуг! Вот тебе и отдых!

То ли дело в детстве! Я увидел море поздно — в 16 лет. Моя классная руководительница поехала с десятиклассниками в трудовой лагерь в поселок Супсех Анапского района. Я тоже напросился. На вокзале нас погрузили в грузовики с деревянными скамейками и повезли. Воздух пах удобрениями, которыми поливают фруктовые сады, кипарисами, травами… И вдруг на горизонте появилась фиолетовая полоска. Это было наваждение, моя личная фата-моргана. Я даже не обрадовался, я испугался. Нас подвезли прямо к воде, и мы, не дожидаясь затухания мотора, выпрыгнули из кузова. В сандалиях и панамке я упал в море и захлебнулся соленой водой… Сказочный отдых. Одно плохо — с тех пор я не ем абрикосы. Пережрал!

---

Цитаты

Татьяна Догилева, актриса и однокурсница Сухорукова:

«Честно скажу, я думала, что он не выберется. Ведь тогда Витя дошел до дна. Он мне часто названивал и рыдал в трубку. Было невыносимо трудно с ним, зависимым от бутылки, разговаривать. Понимала: он гибнет, а как помочь — не знала. Но жгучая любовь к профессии пересилила. Витя стал подниматься и постепенно дорос до блестящего и известного актера».

 Юрий Стоянов, актер и лучший институтский друг Виктора Ивановича:

«Наверное, причина его одиночества спрятана в глубокой молодости, и тогда, как сказал Гете, «мир раскололся пополам, и трещина прошла через сердце поэта». Я не люблю заглядывать в трещины. Знаю, женщины Витю обожали и обожают».

МАМИНЫ СЛЕЗЫ

Виктор родился в городе Орехово-Зуево Московской области в семье чистильщика машин и ткачихи. Мама видела его помощником мастера на фабрике или в худшем случае слесарем. Когда узнала, что поступил на актера, долго плакала. Говорила: «Там же сплошной разврат и наркотики!» Каким классным актером стал ее Витя, женщина не увидела — когда Сухоруков учился на втором курсе, она умерла от рака желудка.

СПАЛИЛСЯ НА КЕФИРЕ

О фильме «Про уродов и людей» наш герой рассказывает:

— Я НЕНАВИДЕЛ эту роль, поэтому начал пить. Приходил на площадку, наливал в пакет из-под кефира водку и ходил весь день, пил. Все было очень серьезно. Я попал в психиатрическую клинику, знаменитую Бехтеревку, и оттуда ездил на съемки. Никто бы не догадался, как напивается Сухоруков. А Маковецкий взял и заложил меня. Я сам, конечно, сглупил по пьянке: кефир начал размешивать ложечкой. И когда меня спросили: «Ты чего мешаешь?» Я ответил: «Чай». Все удивились: «Какой же чай, у тебя ж там кефир!» Так и погорел.

Есть две вещи, которые я ненавижу больше всего на свете: попусту тратить время и поезда. И вот я в купе еду в абсолютно не нужную никому командировку, сожалея под монотонный стук колес об утраченном рабочем дне, который в моем воображении был бы невероятно продуктивным, и своем личном вечере, который тоже будет принесет в жертву этой бесполезной поездке. Все началось с курьера, который одним морозным декабрьским утром явился в наш офис и принес заказное письмо с апелляционной жалобой на решение суда первой инстанции. Изучив этот шедевр искусства юридического письма и подивившись упорству, с которым мой оппонент игнорировал материалы дела, называя доказанное недоказанным, а представленное непредставленным, я не почувствовала никакой угрозы ранее принятому решению и с легким сердцем написала ходатайство о рассмотрении дела без нашего участия. Однако директор мою позицию не поддержал. Доводы о том, что жалоба просто смешная, и вообще у противоположной стороны видимо не юрист, а начинающий стендапер, не убедили его подписать ходатайство.

— Ты должна быть в суде лично и защищать наши интересы, — такова была непоколебимая позиция моего руководителя, и спорить с ним было бесполезно.

Вдобавок к этому, выяснилось еще одно малоприятное обстоятельство. В день, на который назначено заседание, все водители будут заняты решением других насущных проблем, а потому мне придется ехать на поезде. Не буду называть город, где расположился нужный мне апелляционный суд и по примеру классиков русской литературы обозначу его N. К слову сказать, я совсем не знаю N и ориентируюсь на местности гораздо хуже, чем в гражданском праве, потому личный водитель был бы очень кстати. Однако одна моя коллега, которая в том самом суде была не раз заверила меня, что потеряться там практически невозможно:

— От железнодорожного вокзала идет маршрутное такси №14, твоя остановка – пятая по счету. Никаких пересадок, назад тем же путем.

— Звучит несложно, — улыбнулась я, плохо скрывая недовольство грядущим путешествием.

Заседание назначено на 15:20, сейчас девять утра и я в пути уже два часа. Чтобы поездка не была такой уж бесполезной, я взяла с собой ноутбук и пыталась работать, однако в условиях периодически пропадающего интернета это занятие приносило мне больше раздражения, чем удовлетворения. Пейзаж за окном был далек от зимней сказки: обледенелые голые деревья, поля с которых наполовину стаял снег,  и чьи черные проталины теперь покрывала корка льда. Небо было серым, обещая то ли дождь, то ли снег, кофе — невкусным и единственным плюс заключался лишь в том, что в купе я была одна. И стоило этой мысли промелькнуть в моей голове, как дверь купе с негромким звуком отворилась и в проеме показалась девушка с небольшой немного потрепанной дорожной сумкой. Пока она несла свой багаж в купе и запихивала его под нижнюю полку на против моей, я внимательно рассмотрела свою нежеланную попутчицу. Очень молодая, если не сказать юная особа с длинными волосами, заплетенными в простую косу, в сапогах на плоской подошве, расстегнутом голубом пуховике и вязанном платье до колена, которое обтягивало весьма стройную фигуру и …просто огромный живот. Скинув куртку и удобно устроившись на полке, девушка посмотрела на меня и на свежем молодом лице засияла улыбка:

— Я Аня, можно на ты.

— Привет, Аня, — сказала я немного растерянно, — Эм…

Я кивнула на живот девушки:

— На каком ты месяце?

Как только я произнесла это, тут же вспомнила, что беременные считают свой срок неделями, а не месяцами и моя попутчица тут же подтвердила это, уверенно сказав:

— Тридцать шесть недель.

Несложные арифметические вычисления в уме доказали очевидное: девица на сносях. Я немного прокашлялась посчитав необходимым озвучить следующий дисклеймер:

— Знаешь, я могу казаться тебе взрослой тетей, но я никогда не рожала сама и не видела, как это происходит в реальной жизни, поэтому если вдруг что…

Анна засмеялась негромко:

— Нет, не переживайте все будет в порядке. Как вас зовут?

Было наверное грубо сразу не представиться, но эта девушка, такая юная и такая беременная почему-то так меня ошарашила, что я забыла манеры.

— Меня зовут Наталья, ты далеко едешь Анна?

Помимо праздного любопытства у меня, конечно, было желание, чтобы моя попутчица, которая вот-вот может разродиться прямо в поезде, вышла как можно раньше и желательно поближе к роддому и профессиональным врачам. Анна, как оказалось, и впрямь проедет со мной всего час и выйдет на станции в одном из поселков, где живут ее родители.

-Родители? – переспросила я, — не муж?

И тут же прикусила язык. На худеньких пальчиках не было никаких колец, да и вообще на девушке не было никаких украшений, и после моих слов она явно погрустнела.

— Ой прости, прости, пожалуйста, меня, — поспешила извиниться я.

— Это ничего, — спокойно ответила Аня, —  у меня нет мужа…

— Но есть, наверное, молодой человек?.. — спросила я, услышав многоточие в словах девушки.

Она кивнула, как показалось мне, сдерживая слезы.

Мы какое-то время посидели в тишине. Раздражение, что кто-то нарушил мое одиночество в купе и страх, что придется в тридцать три года в экстремальных условиях начать осваивать профессию акушера, отошли на второй план. Мне было как-то неудобно перед этой девушкой, которая еще вчера была подростком, и почему-то очень обидно за нее, ведь за этим грустным взглядом и большим животом явно скрывается история разбитого сердца. Ничего из того небольшого количества еды, что было у меня с собой, Аня есть не стала, отказалась даже от воды. Просто тихо сидела и с грустью смотрела в окно.

— Знаешь, — осторожно начала, я спустя какое-то время некомфортного молчания, — некоторые люди любят рассказывать о своих проблемах незнакомцам, например, случайным попутчикам. Ведь вы больше никогда не встретитесь и общих друзей нет, а выговориться порой очень нужно.

Аня понимающе кивнула, глаза наполнились слезами, но она все-таки начала:

— У меня есть парень, зовут Сергей. Мы познакомились в институте, он на четвертом курсе был, а я на первом…

Далее последовала история, которую успешно эксплуатируют на протяжении многих лет создатели сериалов и мыльных опер: любовь, незапланированная беременность и, естественно, ссора молодых. Эта часть рассказа далась моей попутчице сложнее всего, по факту, я так и не поняла причину ссоры, потому что рассказ постоянно прерывался всхлипываниями а позже просто перешел в надрывистый девчоночий плач. Я беспомощно смотрела на дверь купе, надеясь, что вот-вот зайдет какая-нибудь сердобольная проводница или пассажирка, которая возьмет на себя обязанность успокоить беременную рыдающую девушку, но спасение не пришло. Мои аргументы и в этот раз оказались неубедительны, и слова о том, что все еще наладится и ссоры – это тоже часть отношений, ожидаемого эффекта не возымели.

— Может, я могу чем-то помочь? – спросила я, сама не зная зачем. Ну чем я могу ей помочь, что за глупость?

Однако после этих слов Аня резко успокоилась и внимательно посмотрела на меня, словно все это время ждала только этой фразы.

— Да,- кивнула она, все еще всхлипывая, — я думаю можете. С этими словами Анна весьма грациозно для беременной опустилась на одно колено, достала из своей сумки белый конверт и шариковую ручку.

— Сергей живет в городе, вы ведь туда едете? Передайте, пожалуйста, это ему.

Она быстро написала на конверте адрес и протянула его мне. По ощущениям внутри был сложенный лист формата А4.

— Эм… — я была немного в шоке, —  Аня, что это?

— Письмо, — констатировала моя попутчица очевидное.

— Я понимаю, но… Ты можешь, позвонить написать в соц.сетях, на Email ему это письмо в конце концов отправить…

Подбородок Ани задрожал, она взяла меня за руки и посмотрела мне прямо в глаза. Я замерла от неожиданности и временно потеряла дар речи.

— Нужно, чтобы вы передали, — сказа Аня, делая ударение на каждом слове, — это очень важно… Вы ведь хотели помочь, отвезите письмо ему.

С этими словами, моя попутчица, вытащила свою сумку, накинула пуховик и вышла из купе, аккуратно закрыв за собой дверь.

Не знаю сколько я просидела, неподвижно глядя на оставленный мне конверт, пытаясь найти хоть какую-то логику в происходящем. Из коматоза меня вывела заглянувшая в купе проводница, которую я так хотела видеть раньше.

-Кофе? – спросила она у меня с вежливой улыбкой.

Я кивнула и все еще не обретя дар речи пальцами показала «два».

Остаток пути я провела с большим количеством кофе и без попутчиков. Поезд благополучно прибыл к вокзалу в городе N, я положила в сумку ноутбук и документы, над которыми сегодня не получилось поработать, накинула пальто и посмотрела на белый конверт на столике. Было достаточно сильное желание оставить его там, где он лежит и забыть вообще всю эту странную историю, но в последний момент я все-таки схватила письмо положила его в папку с документами и закрыла сумку.

Воздух на улице был морозным и свежим, и немного привел меня в чувства. В общем, ничего особенного не произошло. Подумаешь, странная попутчица решила вот таким старомодным образом высказать наболевшее своему парню. Да, немного несправедливо привлекать к этому случайных знакомых, но я ведь сама предложила помощь. И вообще, я этой девушке ничего не обязана. С этими мыслями я подошла к остановке автотранспорта, где словно дожидаясь меня стояла маршрутка с крупными цифрами «14». Я было решительно направилась к ней, но… что-то меня остановило. Перед глазами стояло лицо заплаканной девушки и какое-то неприятное чувство наполнило грудь, да так, что даже во рту почувствовался горький привкус.

— Да чтоб тебя…

Я резко развернулась прочь от маршрутки и пошла в противоположную сторону, где на отдельной остановке стояло несколько автомобилей такси. Один из водителей вышел на встречу мне:

— День добрый, куда нужно?

Я по памяти назвала написанный на конверте адрес и быстро прыгнула в машину.

— Я туда на минуту, а потом в Апелляционный арбитражный суд нужно будет, отвезете?

-Ну конечно, — кивнул водитель, включая счетчик.

«Что если Сергея нет дома? – думала я, пока за окном мелькали улице незнакомого города, — кто вообще дома в такое время?.. Тогда я просто оставлю письмо в почтовом ящике. А может сразу там и оставить? Если он дома, кем я представлюсь? Курьером?»

— Приехали! – сказа водитель, припарковавшись во дворе пятиэтажки.

Я вышла из такси и неуверенно направилась к нужному подъезду. Входная дверь оказалась открытой. Проходя мимо почтовых ящиков, я ненадолго остановилась, но все же решила подняться на третий этаж и найти нужную мне квартиру. Не знаю, что это было… Любопытство? Да, может, но еще желание знать, что в этой ситуации, я сделала все от меня зависящее и возможно стоит напомнить Сергею, что нельзя так расстраивать беременных девушек. Я позвонила в дверь один раз, потом подумала, что лучше держать письмо сразу в руках, открыла сумку и начала копаться в документах в поисках злополучного письма. И тут дверь открылась. Стоящий напротив меня молодой человек мало походил на героя сериала: невысокий коренастый парень со следами постакне на лице смотрел на меня несколько удивленно.

— Здравствуйте, Сергей? – спросила я, продолжая копаться в папке. Да где этот конверт?..

— Да, это я…

– У меня для вас письмо!

Видимо мой слишком официальный внешний вид (деловой костюм, черное пальто и документы в руках), сыграли свою роль. Сергей отступил шаг назад и жестом руки пригласил меня пройти в небольшую прихожую.

— А от кого письмо? — спросил Сергей, когда я зашла внутрь.

— От вашей девушки —  Анны, — сказал я.

Лицо молодого человека превратилось в камень. Он смотрел на меня не моргая, с презрением, злобой и горечью. Я не уверена, что меня когда-нибудь вообще одаривали таким взглядом. Повисла очень тяжелая пауза. Сергей прервал ее словами:

— Вы думаете это смешно?

Голос молодого человека тоже изменился, стал каким-то сдавленным.

— Знаете, ребята, я не знаю, что у вас там случилось, я просто случайный человек во всей этой истории, — затараторила я, мысленно спрашивая себя, что вообще я тут делаю и чем думала, — просто Анна попросила передать…

Сергей прервал меня:

— Вы журналист? Теперь у вас такие методы?

— Я?! Конечно нет! с чего вы взяли, что я…

— Вы, как стервятники! – глаза Сергея налились кровью, голос стал хриплым и громким, я медленно попятилась к двери.

— Вы только это и можете — пировать на чужом горе! Оставьте нас в покое!

Мне стало страшно:

— Сергей, о чем вы?..

— Ваших рук дело? – Красное лицо Сергея на миг пропало из моего поля зрения, а перед глазами появилась газета, которую молодой человек схватил с небольшого трюмо и теперь тыкал ей мне в лицо. – Ваших?

— Сергей, давайте успокоимся…

— Пошла вон! – его слова громом звучали в тихом подъезде, — и оставьте нас в покое!

Сергей швырнул в меня газету, которую я на автомате поймала, а затем практически вытолкал меня из прихожей, с грохотом захлопнув дверь.

Я точно не помню, как вышла из подъезда, наверное, достаточно быстро. От растерянности я даже не могла найти такси, на котором приехала, но водитель мне посигналил. Я упала на заднее сидение, все еще в шоке от разыгравшейся только что сцены.

— В суд? —  спросил водитель, глядя на меня несколько обеспокоенно.

Я кивнула.

Всю дорогу до центра я пыталась себя успокоить и вообще хоть как-то прийти в чувства. Просто ненормальные люди. Как говориться, не доверяйте незнакомцам. Наверное, я еще легко отделалась… Глубоко в своих мыслях, я не сразу услышала, что водитель такси со мной разговаривает.

— Что, простите?

— Пробка, говорю, вон, еле ползут, — мужчина кивнул в сторону медленно передвигающейся колонны транспорта перед нами. Вы опаздываете?

Я пожала плечами:

— Пока нет.

Я опустила взгляд на свою сумку с документами, и только сейчас заметила, что на ней лежит та самая газета, которую в меня так любезно кинул Сергей. Местное издание, выпуск был не новым, чуть больше месяца назад. Я механически пролистала несколько страниц и при взгляде на одну из них… по ощущениям это было, как остановка сердца. Меня прошиб холодный пот и что-то внутри горла не давало дышать. В правом верхнем углу страницы была размещена фотография Ани —  молодая, улыбающаяся, цветущая девушка. Именно такие выбирают для подобных статей… «Сбитую насмерть неизвестным водителем беременную девушку незадолго до трагедии бросил парень» гласил развернутый заголовок статьи, практически лишающий читателя необходимости ознакомиться с ее содержимым. Буквы перед глазами разбегались и отказывались собираться в слова, но я силилась понять хоть что-то. В начале было краткое напоминание о трагедии, из которого следовало, что вечером в одном из поселков девушка шла домой к родителям и была сбита неизвестным автомобилем, после чего скончалась от полученных травм. Далее видимо что-то про подробности личной жизни жертвы и даже фотография Сергея немного ниже, но читать я уже не могла. Сердце теперь колотилось о грудную клетку с невообразимой скоростью и силой, мне было жарко и душно, очень хотелось выйти на воздух… Я отчаянно пыталась найти в документах конверт с письмом, но его, конечно, там не было…

— Ты смотри что… — изумленно проговорил водитель такси. – авария…

Я плохо соображала, что происходит вокруг меня. Водоворот образов и мыслей в голове кружил какой-то безумной каруселью и я, наверное, потеряла бы сознание, но…

Мы продвинулись немного дальше и передо мной открылась картина аварии, о которой говорил водитель. Первым в глаза бросался мощный внедорожник, водитель которого явно не справился с управлением и протаранил ехавшую перед ним маршрутку. Мне даже не нужно было смотреть, чтобы знать, что на ее лобовом стекле крупными цифрами написано «14».