Рассказ священника кентерберийские рассказы

перевод И. Кашкина

Когда рассказ закончил эконом,
Уж не палило солнце так, как днем,
А в градусе двадцать девятом было,
И пятый час, наверное, пробило.
Сужу я по тому, что тень от нас
При росте шестифутовом в тот час
Равнялася одиннадцати футам
(Ее измерил я примерно прутом).
Сатурн уже поднялся в знак Весов,
И слышен был трезвон колоколов.

Хозяин наш, как первый в хороводе,
И в этот раз в своем обычном роде
Сказал нам речь: «Друзья мои, еще
Один рассказ – и мы закроем счет,
И наше общее о том решенье:
Мы слышали людей различных званий,
И господа молю о том заране,
Чтоб он настроил на веселый лад
Того, кто заключит наш длинный ряд.
Ты, что плетешься на кобыле карей,
Быть может, сэр, прелат ты, иль викэрий,
Иль попросту священник приходской,
Но только до сих пор рассказ ты свой
Таил от нас. А что ты обещал?
Из всех теперь один ты задолжал.
Так вот – суму скорее развяжи
И басню нам сейчас же расскажи.
Я по лицу веселому сужу,
Что басней этой всех разодолжу.
Уж больно скромен ты, Христовы кости!
Застенчивость излишнюю отбрось ты».

И отвечал священник: «Погоди
И вымыслов ты от меня не жди.
Нарушить назидание не смею,
Которое преподал Тимофею
Апостол Павел, он же порицает
Того, кто правдою пренебрегает,
Чтоб пустяки и басни сочинять.
К чему же плевелы мне рассевать,
Когда пшеницу я могу посеять?
Веселость вашу не хочу развеять,
Но если есть у вас, друзья, терпенье,
Прослушать днесь благое поученье,
Извольте; преподать его готов,
И смысл моих приятен будет слов
Для тех, кто слово праведное чтит,
Кому и добродетель не претит.
Южанин я, и очень сожалею,
Что рэм, рам, руф низать я не умею, 1
По буквам звонкий складывая стих.
Я рифмы сладость тоже не постиг.
Так слух я ваш не буду щекотать,
И в прозе мне позвольте рассказать.
Быть может, ты хотел рассказа звонче,
Чтоб пиршество сегодня им закончить,
Но выслушай смиренный мой рассказ —
В нем с божьей помощью хочу я вас
Провесть по ступеням того пути,
Которым в град небесный привести
Господь сулит нам. Не судите строго,
Коль приведу примеров слишком много.
И если буду в текстах я неточен,
Меня поправить я прошу вас очень.
Я не начитан, в букве не силен,
Держусь я смысла, был бы верен он,
И с книжниками я не соревнуюсь,
Но внять поправкам вашим обязуюсь».

И тотчас же мы все на том сошлись,
Что раз на богомолье собрались,
Свой путь пристойной речью завершить
Уместно нам; и стали мы просить
Священника начать благое слово.

И, увидав, что выбора иного
Нет у него, хозяин наш сказал:
«Ну, сэр священник, так, как ты желал,
Пусть будет. Слушать мы тебя готовы».
Потом, смягчив слегка свой тон суровый:
«Что ж, начинай, пожалуй, наставленье.
Но солнце скоро сядет, к сожаленью.
Пускай господь тебе укажет путь, —
Будь поучителен, но краток будь».

И тут Священник начинает в прозе свою поучительную, но длиннейшую проповедь о семи смертных грехах и способах искупить их, на чем и обрывается незавершенная Чосером книга Кентерберийских рассказов

И тут Священник начинает в прозе свою поучительную, но длиннейшую проповедь о семи смертных грехах и способах искупить их, на чем и обрывается незавершенная Чосером книга Кентерберийских рассказов

ПРИМЕЧАНИЯ

Основная часть «Кентерберийских рассказов» (все прологи и шестнадцать рассказов) написана пятистопным ямбом и парнорифмованным двустишием со свободным чередованием мужских и женских рифм. Впоследствии эта форма получила название «героического куплета». Этот стих встречается уже у французских поэтов XIV в. (Машо и др.), но Чосер первый развил его и применил в Англии для произведения такого масштаба, как «Кентерберийские рассказы». У Чосера для этого стиха характерны большая гибкость, изобилие enjambements, он насыщен разговорными интонациями и прекрасно приноровлен к реалистическому характеру его стихотворных новелл.

ОБЩИЙ ПРОЛОГ

[1] …А солнце юное в своем пути // Весь Овна знак успело обойти… — Чосер обладал замечательными по его времени познаниями в области астрономии. Он написал для сына «Трактат об астролябии». По словам одного исследователя, «он предпочитал циферблат звезд и календарь Зодиака». Для него характерно не прямое обозначение времени, а косвенные астрономические указания, определяющие время. Все они, по изысканиям позднейших исследователей, безошибочно указывают точную дату. (Ср. рассказ рыцаря, пролог юриста, рассказ капеллана и пр.) По вычислению самого Чосера в его «Астролябии», солнце выходит из знака Овна после 11 апреля, а паломничество в Кентербери, по указанию в прологе к рассказу юриста, приурочено к 16-20 апреля (вероятнее всего- 1387 г.).
[2] Фома Бекет (1118-1170 гг.) — архиепископ Кентерберийский, канцлер Генриха II, боролся с королем за независимое положение церкви и был убит слугами короля. Позднее канонизирован католической церковью.
[3] Табард — расшитая гербами безрукавная епанча, которую носили поверх вооружения как отличительный знак в бою. Позднее стала одеянием парламентеров и герольдов. Изображение такой епанчи, укрепленное на горизонтальном шесте, служило вывеской таверны Гарри Бэйли, в которой произошла встреча паломников Чосера. В книге 1 598 г. (Speght, «Glossary to Chaucer» — «Глоссарий к Чосеру») таверна эта упоминается как существовавшая еще под старым названием. До конца XIX в. она была известна под искаженным названием «Харчевня Тальбот» (на Хай-стрит, в предместье Лондона Соуерк).
[4] Тот рыцарь был достойный человек. — По мнению Лаунсбери («Students in Chaucer», 1892), Чосер, описывая рыцаря, имел в виду Генри Болингброка, графа Дарби, герцога Герфордского, позднее короля Генриха IV. В юности он участвовал в крестовых походах, в 1390 г. двадцатичетырехлетним рыцарем воевал с маврами и участвовал в походах Тевтонского ордена на Литву. Хотя возраст и нрав рыцаря и Болингброка далеко не совпадают, весьма правдоподобно предположение Лаунсбери, что Чосер, стремясь косвенно изобразить подвиги Генриха, сына своего покровителя герцога Ланкастерского, соединил воедино его образ с образом деда его — первого графа Дарби.
[5] Он с королем Александрию брал… — По упоминанию французского летописца Фруассара, Александрия была взята в 1365 г. кипрским королем Петром Лузиньяном, который «освободил от неверных» также Саталию (ныне Адалия, в Малой Азии) в 1352 г. и Лайас (ныне Айас, в Армении) в 1367 г., «равно как многие другие города в Сирии, Армении и Турции».
[6] Алжезир (ныне Алхесирас) был взят у мавров в 1344 г., причем в осаде его участвовали английские рыцари, графы Дарби и Солсбери. Таким образом, боевая деятельность рыцаря охватывает около двадцати пяти лет.
[7] Бельмария (испорченное Бен-Марин) и Тремиссен (ныне Тлемсэн, город в Алжире) — по указанию Фруассара, существовавшие в его времена королевства.
[8] Великое море. — Так в средние века по библейской традиции именовалось Средиземное море. Чосер так же называет и Черное море.
[9] Сквайр — оруженосец.
[10] Фландрия, Артуа и Пикардия были ареной многих сражений Столетней войны между Англией и Францией.
[11] …Наряд его расшит был, словно луг… Был в талию камзол, и по колени // Висели рукава. — Сквайр одет по моде придворных Ричарда II, которые прославились своей безрассудной расточительностью.
[12] С ним Йомен был… — йомен — лично свободный хлебопашец, обязанный службой своему сюзерену, которого он сопровождал на войну.
[13] С ним был его большой могучий лук… — Когда в эпоху Столетней войны англичане ввели нечто вроде общеобязательной военной службы и организовали против французской рыцарской конницы пехоту как главный род оружия, именно йомены, вооруженные «большим луком», составили основной костяк этой пехоты. Стрелы йоменов гораздо больше, чем рыцарские копья, помогали англичанам побеждать французов.
«Большой лук», изготовленный из испанского тиса, размером больше роста стрелка, был настолько легок, гибок и удобен, что английские лучники выпускали по двенадцать стрел в минуту. По свидетельству очевидца боя при Креси, итальянца Джиованни Виллани, эти луки стреляли втрое, а по другим источникам, и вшестеро скорее массивных французских и генуэзских арбалетов. Эта скорострельность и дальнобойность лука (250-300 м), меткость английских лучников и сила, с какой их метровые стрелы пробивали лучшие кольчуги и поражали коней, заставляя рыцарей спешиваться и падать под тяжестью вооружения, — вот что в значительной степени определило исход сражений при Креси, Пуатье и Азенкуре.
[14] Лик святого Христофора. — Образок св. Христофора, патрона лесников, был в средние века очень распространен как своего рода амулет, ограждающий от опасностей на войне и охоте.
[15] Страж знатных послушниц и директриса. — Усиленное подчеркивание Чосером образованности и хороших манер аббатисы указывает, что ее аббатство, подобно известному аббатству св. Марии в Винчестере, было своего рода институтом благородных девиц и убежищем для знатных дам.
[16] «Клянусь святым Элуа». — Существует предание о том, что св. Элигий (фр. Элуа, род. ок. 588 г.) решительно отказался дать клятву королю Дагоберу. Таким образом, выражение Чосера «клянусь св. Элигием» некоторые исследователи толкуют как идиоматический оборот, обозначающий, что аббатиса вовсе не клялась; другие (Лоуэс и Мэнли) считают, что она клялась самым модным и фешенебельным святым того времени.
[17] …И по-французски говорила плавно… — Очевидно, на том грубоватом англо-норманнском языке, который долго сохранялся в Англии как язык двора, суда и монастырей. Язык этот сильно отличался от живого французского (парижского) говора.
[18] …Чуть окуная пальчики в подливку… — Нужно иметь в виду, что в Англии вилки вошли в обиход только в середине XVII века, и поэтому за обедом особенно ясно обнаруживалось хорошее воспитание в манере ловко и опрятно орудовать ножом и пальцами.
[19] «Amor vincit omnia», — Этот девиз, очевидно, заимствованный из стиха 69 эклоги X Вергилия «Omnia vincit amor», возможен был на застежке четок (фермуаре) монахини как двусмысленный вариант евангельского текста «Превыше всего любовь» (I посл. к Коринфянам, XIII, 13).
[20] Устав Маврикия и Бенедикта. — Постановления св. Маврикия и св. Бенедикта Нурсийского, основателя ордена бенедиктинцев (V-VI вв.), были старейшими монастырскими уставами католической церкви. Здесь мы имеем косвенное указание на то, что перед нами сановный монах-бенедиктинец, в отличие от кармелита, монаха нищенствующего ордена. Почти каждая деталь в описании образа жизни и одежды бенедиктинца (охота, пирушки, дорогой мех, золотая застежка, сапоги, уздечка с колокольчиками и пр.) является вопиющим нарушением не только монашеского устава, но и многочисленных светских постановлений того времени, направленных против роскоши.
[21] Он лебедя любил с подливкой кислой. — Лебедь упоминается здесь как изысканное блюдо (ср. в русских былинах).
[22] «Любовный бант» — застежка в форме сложного банта или розетки.
[23] Кармелит — представитель одного из четырех нищенствующих монахов-миноритов (кармелиты, августинцы, францисканцы и доминиканцы). Основанные в середине XII и начале XIII в. в целях религиозной пропаганды среди неимущих слоев, ордена эти в первое время требовали от своих монахов выхода из затвора, подвижнической жизни, отречения от всяких земных благ, помощи прокаженным, нищим и больным. Однако очень скоро, и, во всяком случае, ко времени Чосера (XIV в.), нищенствующие братья выродились в обычных монахов-тунеядцев, прихлебателей и лентяев, не заглядывавших в городские трущобы и больницы, но ставших завсегдатаями богатых купеческих и дворянских домов.
[24] Брат сборщик был он… — Чосеров кармелит был «лимитур», брат сборщик с ограниченными правами, позволявшими ему собирать милостыню только в определенном круге, во избежание столкновений с соперниками, сборщиками других монастырей.
[25] Франклин — представитель зажиточных земельных собственников, главным образом из старых деревенских англосаксонских родов. Наследственные поместья франклинов были свободны от налогов и феодальных повинностей, которыми король облагал поместья, дарованные им своим норманнским вассалам.
[26] Рота — инструмент вроде скрипки.
[27] Он требовал, чтоб охранялись воды… — Восьмидесятые годы XIV столетия были временем упадка недавнего могущества Англии. Враг стал угрожать ее морским путям. Немудрено, что это волновало нарождающееся английское купечество и что оно приняло свои меры. Для охраны морских путей уже в 1359 г. был установлен сбор с «тоннажа и веса» в шесть пенсов с фунта перевозимых товаров. Деньги эти шли на построение военного флота, и налог был, в сущности, платой королю за охрану.
[28] …В пути из Миддлбурга в Оруэлл. — Одна из главных дорог морской торговли того времени из голландского порта Миддлбург (на о. Вальхерен) в Оруэлл (на месте теперешнего Гарвича на восточном побережье Англии).
[29] Охотно деньги в рост купец давал… — По средневековым воззрениям, это считалось прямым грехом и преступлением.
[30] Прервав над логикой усердный труд… — Следовательно, студент преодолевал лишь второе из семи «свободных искусств» подготовительного курса, которые обычно проходились в средние века в таком порядке: 1. Грамматика. 2. Логика. 3. Риторика. И второй концентр: 1. Арифметика. 2. Геометрия. 3. Музыка. 4. Астрономия. Все эти семь предметов считались общеобразовательными, а далее шла специализация по отраслям: богословие, юриспруденция и медицина (которая обнимала все естественные науки, в том числе и астрологию).
[31] Полено клал он в изголовье койки. — «Наши отцы (да и мы сами также) часто спали с хорошим круглым поленом под головою вместо подушки… Подушки, говорили нам, нужны только роженицам», — писал В. Гаррисон еще в 1580 г. («Description of England»).
[32] Ему милее двадцать книг иметь… — Цифра немалая для того времени, если вспомнить, что библиотека самого Чосера, разносторонне образованного человека, насчитывала шестьдесят книг и составляла большую ценность.
[33] …И клерк их клянчил, грешная душа… — Парламентским указом 1388 г. студентам позволялось нищенствовать, и на это давалось особое разрешение университета.
[34] Юрист. — Речь идет о докторе прав (Sergeant of Law) — юристе высшей квалификации, со стажем не менее шестнадцати лет, которого специальный королевский патент уполномочивал председательствовать в судах присяжных и защищать интересы короны в особо важных случаях, давая также право вести процессы в палате общин. Таких юристов во времена Чосера насчитывалось не более двадцати человек.
[35] …На паперти… — Во времена Чосера лондонские суды среди дня закрывались, и юристы вместе со своими клиентами собирались для совещаний и консультаций на паперти собора св. Павла, которая служила своеобразной юридической биржей.
[36] …И часто на объезды назначаем. — Периодически от короны назначались особые судьи на объезды провинциальных городов «pour oyer et terminer», то есть рассматривать накопившиеся нерешенные дела и «очищать тюрьмы».
[37] Клиенты с «мантией» к нему стекались… — Мантия, то есть дорогостоящая судейская тога. Здесь как обозначение повышенного гонорара, который давали клиенты юристу, чтобы обеспечить себя от подкупа его противной стороной.
[38] Он знал законы со времен Вильяма… — То есть все англо-норманнское законодательство со времен Вильгельма Завоевателя. Еще в XIX в. в ходу был юридический термин: «A. temp. Reg. Will.».
[39] …Был в том достойным сыном Эпикура… — В фигуре Франклина Чосер рисует те черты англосаксонского лэндлорда (гостеприимство, чревоугодие, веселый и открытый нрав), которые открывают традицию этого образа вплоть до сквайра Весерна у Фильдинга («История Тома Джонса, найденыша») и англосаксонских танов Вальтера Скотта.
[40] Святой Юльян (Юлиан) — Странноприимец, или Милостынник, был патроном путников и гостеприимства.
[41] Сессии — в данном случае: судебные.
[42] …Не раз в палате графство представлял. — Сам Чосер в 1386 г. представлял в парламенте графство Кент в качестве «рыцаря графства», что не надо понимать как дворянское звание, а просто как выборную должность. При обязательном цензе для депутата в сорок фунтов годового дохода это дает представление об имущественном положении Чосера в эти годы.
[43] Шериф — представитель королевской власти в графстве.
[44] …заседать в Гилдхолле… — То есть быть олдерменом, членом лондонского самоуправления. Гилдхолл — гильдейский дом, ратуша.
[45] …И разрешали б шлейф носить длинней. — Жены олдерменов, причисленных к джентри (мелкому дворянству), получали право именоваться «мадам», занимать почетное место в церкви и носить шлейф определенной длины. Не следует забывать, что костюм был строго регламентирован; так, «Законы о роскоши» разрешали людям низших званий носить только грубое сукно стоимостью не выше двенадцати пенсов и полотняные ткани и запрещали, в частности, серебряную оправу ножен («Status of the Realm» — I, 378).
[46] …Умел огонь как следует разжечь… — В те времена существовала целая наука о том, как и какими дровами следует разжигать печь для приготовления различных блюд.
[47] Эль лондонский. — Лондонский эль славился в XIV в. и стоил на пять шиллингов за бочку дороже кентского эля.
[48] Был Шкипер там из западного графства. — Речь идет о графстве Южный Дэвон и о порте Дартмут, который, согласно данным о наборе кораблей Эдуардом III для осады Кале, по числу выставленных судов стоял на третьем месте, ниже Ярмута, но значительно выше Лондона. В частности, из Дартмута в 1181 г. отплыли первые английские крестоносцы.
[49] Бордо — в период Столетней войны принадлежал англичанам и снабжал Лондон своим вином.
[50] Всех пленников, едва кончался бой, // Вмиг по доске спроваживал домой. — Распространенный в XIV в. и позже способ расправляться с пленными, которых заставляли с завязанными глазами проходить по доске, выставленной за борт.
[51] …От Готланда до мыса Финистера… — Рейс: ганзейские города в Балтийском море — северо-запад Испании.
[52] …От Гулля и до… Картахены… — Рейс: Восточная Англия — средиземноморское побережье Испании.
[53] …Горяч иль холоден, мокр или сух // Больного нрав… — По представлению медиков средневековья, нрав (темперамент) человека определялся сочетанием четырех элементов, находящихся под воздействием животного жара. «Жар, влияя на мокрое и холодное, порождает флегму (лимфу) флегматика; влияя на горячее и мокрое — кровь сангвиника; на горячее и сухое — желчь холерика; наконец, на холодное и сухое — черную желчь меланхолика». Способы лечения зависели от положения звезды больного и от времени года, месяца, недели или даже часа, когда они применялись, потому что, вне зависимости от темперамента в организме человека, по мнению врачей-астрологов, «шесть часов до полуночи господствует флегма, шесть после полуночи — кровь, шесть часов до полудня — желчь, шесть после полудня — черная желчь».
[54] …Он Эскулапа знал и Гиппократа… — Перечень медицинских авторитетов средневековья Чосер не без иронии открывает именем патрона медицины — бога Эскулапа. Гиппократ — греческий медик III в. до н. э., «отец медицины», автор шестидесяти сохранившихся врачебных трудов. Диоскорид — греческий медик I в. н. э. родом из Киликии, автор пятитомного труда «Materia medica». Цельс Авл Корнелий — римский ученый I в. до н. э., автор энциклопедии античной медицины «De Medicina Libri Octo», в которой изложены все достижения александрийской школы медиков. Гильбертин — Гильбертус Англикус — один из первых в Англии ученых-медиков XIII в. Руф — греческий медик из Эфеса, современник Траяна, писал по вопросам анатомии. Аверройс — Ибн-Рошд (1226-1298 гг.) — известнейший из арабских ученых, жил в Испании и Марокко. Философ-материалист, последователь и комментатор Аристотеля, он подвергался преследованиям мусульманского духовенства за ересь. Аверройс обосновал свои медицинские теории в трактате «Система» (Colliget). Константин — Константин Афер (XI-XII вв.) — уроженец Карфагена, монах-бенедиктинец из Монте-Кассино. Один из основателей знаменитой в свое время Салернской школы врачевания. Дамаскин — Иоанн Дамаскин — арабский медик и богослов IX в. Гали — арабский комментатор Галена, XI в. Галиен — иначе Гален, Клавдий (120-210 гг. н. э.) — греческий медик из Пергама, врач Марка Аврелия, автор до двухсот сохранившихся работ; и до сих пор в ходу термин: «Галеновская фармакопея». Авиценна — Ибн-Сина (980-1037 гг.), родом из Бухары, арабский философ и медик, «князь медицины», автор «Канона медицины», энциклопедии врачебных знаний того времени. Мусульманским духовенством был предан проклятию как еретик. Гатисден Джон — оксфордский ученый начала XIV в., придворный врач Эдуарда II, первый в Англии автор медицинского трактата «Rosa Anglica», в котором он, в частности, уверял, что вылечил одного пациента, прописав ему семь головок жирных летучих мышей.
[55] …Со дней чумы… — Чосер имеет в виду, очевидно, великую чуму 1348-1349 гг., которая порази-ла и Флоренцию времен Боккаччо, или, еще вероятнее, чуму 1369 г., во время которой умерли многие покровители Чосера. За 1348-1349 гг., когда чума впервые поразила Англию, от «черной смерти» вымерло больше половины населения страны. Прежняя цифра, в 4 млн. населения, была достигнута лишь при Елизавете. С перерывами чума свирепствовала в Англии до начала XVIII в.
[56] …И золото — медикамент целебный… — Золото считали во времена Чосера незаменимым лекарством при лечении ряда болезней, так что каламбур Чосера имел и реальные основания.
[57] …Ткачихам гентским в пору подивиться. — Тогда как Ипр и Гент славились сукнами на континенте, Западная Англия и особенно окрестности города Бата поставляли лучшее английское сукно.
[58] Священник… приходской… — По контрасту с развращенным монашеством и епископатом, Чосер идеализирует фигуру бедного приходского священника, «младшего брата» пахаря (см. ниже). Образ жизни и воззрения священника совпадают со взглядами современника Чосера знаменитого реформатора английской церкви Уиклифа и его последователей — «бедных проповедников». В прологе шкипера есть косвенное указание на то, что паломники рассматривали священника как уиклифита: это — восклицание трактирщика Гарри Бэйли: «По запаху лолларда узнаю».
[59] Десятина — налог, взимавшийся в пользу церкви, размером в одну десятую дохода.
[60] С ним ехал Пахарь — был ему он брат. — Так же как и священник, идеализирован Чосером и «брат его», пахарь. Современник крестьянских восстаний 1381 г., он, однако, лишен боевых черт последователей Уота Тайлера или даже Петра Пахаря Лэнгленда.
[61] На заморенной ехал он кобыле. — Признак крайней бедности. Ездить на кобыле считалось унижением для почтенных людей того времени.
[62] …И приз всегда — барана — получал. — Баран был традиционным призом в кулачных состязаниях.
[63] …Судейского подворья Эконом. — Речь идет об одном из иннов (общежитий) Темпля, бывшего здания ордена тамплиеров, в котором ко времени Чосера расположился своего рода вольный юридический факультет со своими общежитиями.
[64] …Всегда так ловко бирки он сочтет… — Эконом забирал товар в кредит «by tailly», то есть на бирки. При этом палочки с определенными нарезками, обозначающими количество купленного товара, раскалывались по длине на две части и при расчете предъявлялись продавцом и покупателем, которые часто бывали неграмотны. Совпадение нарезок при наложении бирок свидетельствовало о правильности расчетов. Английское казначейство вплоть до начала XIX в. вело расчеты именно таким образом и хранило в подвалах парламента огромное количество подобных деревянных оправдательных документов.
[65] Мажордом — управитель богатого поместья.
[66] Виллан — поселянин, обязанный барщинными повинностями помещику.
[67] «Скотт» — и до сих пор излюбленная кличка рабочих коней в северных графствах Англии, в смысле «Шотландка».
[68] Тан. — Этим старым англосаксонским термином в Англии (особенно в северных графствах Англии и Шотландии) долго обозначали мелких беспоместных дворян, которые приобретали личное дворянство службой у сеньора.
[69] Церковного суда был Пристав с нами. — Пристав был блюстителем нравов, он обладал правом налагать взыскание за несоблюдение поста, неуплату десятины, женитьбу родных, прелюбодеяние и вообще за нарушение нравственности. Виновных в более серьезных проступках он вызывал на суд архидиакона (викарного помощника епископа). Ненавистный взяточник и вымогатель, пристав — излюбленная фигура английских народных представлений.
[70] «Questio quid juris?» («А что говорит закон?») — формула, которой начиналось судопроизводство.
[71] Викарий — здесь: помощник епископа, в частности, по дисциплинарным и брачным делам, по вопросам наследования, по вопросам семейного права и всем преступлениям против религии и морали.
[72] «Significavit (nobis venerabilis pater)» («Указал нам досточтимый отец») — первые слова формулы, произносимой при заточении отлучаемого от церкви грешника.
[73] Диоцез — епископский округ.
[74] …венок надет… словно с вывески пивной. — Вывеской английским средневековым пивным служил горизонтальный шест с большим ивовым венком.
[75] Братство Ронсеваля. — Странноприимный дом для паломников в Ронсевале (Наварра) имел в Лондоне отделение (госпиталь Ронсевальской божьей матери), которое, как и все заведения этого рода, торговало всякими реликвиями и индульгенциями.
[76] Поросячья ляжка — один из целебных амулетов (ср. с «плечом Авраамовой овцы» в прологе продавца индульгенций).
[77] Хозяин наш… — Образ хозяина «Табарда», трактирщика Гарри Бэйли, считают прототипом мно-гих аналогичных персонажей английской литературы, в том числе и хозяина «Подвязки» в «Виндзорских проказницах» Шекспира. О Гарри Бэйли напоминает и общий облик шекспировского трактирщика, и отдельные детали, вплоть до любимого присловья: «А хорошо ведь сказано», которое, точно так же выраженное, встречается в эпилоге к рассказу врача.

РАССКАЗ РЫЦАРЯ

[78] Славный женский стан — царство Амазонок.
[79] …когда был Аргус усыплен. — Хитроумный Меркурий убаюкал своей музыкой стоокого стража Аргуса и, усыпив, умертвил его.
[80] …Снотворных трав и опия из Фив… — Здесь: Фивы египетские.
[81] Рондель — вид стихотворения в тринадцать строк с двумя повторяющимися рифмами.
[82] Киферон. — Чосер, по-видимому, спутал Венерин остров Киферу (Цитеру) с горой Киферон, посвященной Вакху и музам.
[83] Турн — противник Энея.
[84] Дочь Пенея, по прозванью Дана. — Дана — это Дафна, уклонившаяся от объятий Аполлона и обращенная им в лавр.
[85] Люцина — имя Дианы, как богини-родовспомогательницы.
[86] Чистейший шелк из Тарса. — Тарс здесь: вместо «Татария». Китайский шелк привозили в Европу через владения татар.
[87] Адон — Адонис, по преданию, прекрасный юноша, любви которого добивалась Венера.
[88] Стаций Публий Папиний (61-96 гг. н. э.) — римский поэт, автор двух больших эпических поэм: «Фиваида» и «Ахиллеида».
[89] Во имя сущности твоей трехликой! — Диана — богиня трехликая: Луна на кебе, Диана, или Люцина, на земле, Геката, или Прозерпина, в подземном царстве.

РАССКАЗ МЕЛЬНИКА

[90] Альмагест — «Величайшая книга». Арабское название главного труда греческого астронома Птолемея «Великая система». Он всем семи искусствам обучился… — То есть кончил или кончал подготовительный курс, на котором проходились «семь свободных искусств», и избрал своей специальностью астрономию.
[91] «Ангел к пречистой» — английский духовный гимн XIII в.
[92] Абсолон — простонародное искажение имени Авессалом.
[93] Святая Фридесвида и до сих пор считается патронессой одного из приходов в Оксфорде.
[94] Астроломия — у Чосера шуточное искажение — astrmye.
[95] …астролом // Ходил вот этак ночью, в небо пялясь… — Намек на известный анекдот о греческом философе и астрономе Фалесе, рассказанный Платоном в диалоге «Теэтет».
[96] …Тогда б без драки уцелели оба. — В одном из популярных мираклей Ноева жена отказывается войти в ковчег без своих приятельниц, а когда ее волокут в ковчег насильно, она бьет Ноя по голове.
[97] «Листок любовный» — ароматная трава.

РАССКАЗ МАЖОРДОМА

[98] …Когда его лягнула в лоб кобыла… — Намек на 91-ю новеллу сборника «Сто новелл древности», где речь идет о том, как ослица убеждала волка, что имя ее написано у нее на копыте. Когда же волк попытался прочесть имя, она лягнула его в лоб, на что присутствовавшая при этом лисица отозвалась приведенной сентенцией про грамотея и мудреца. Вариант того же см. в «Рейнеке Лисе».
[99] Пустите в ход ученые приемы… — Мельник высмеивает ученые споры об объективной реальности мысли, которые шли между виднейшими учеными схоластами того времени — Дунсом Скоттом и Оккамом.

РАССКАЗ ПОВАРА

[100] Чипсайд — улица близ собора св. Павла в Лондоне. До большого пожара 1666 г. была ярмарочной площадью, на которой происходили празднества и народные гулянья.
[101] Свидетельство — об окончании ученичества у мастера.

ПРОЛОГ ЮРИСТА

[102] Пример Овидия его прельстил. — Чосер имеет в виду «Метаморфозы» Овидия.
[103] …Кейка он воспел и Альциону… — Переложение мифа о Кейке и Альционе по «Метаморфозам» Овидия, кн. XI, открывает Чосерову «Книгу Герцогини», написанную в 1368 г., когда Чосеру было двадцать восемь лет.
[104] …Весь сонм святых угодниц Купидона… — Юрист имеет в виду «Легенду о Добрых Женах» Чосера. Работа эта Чосером не окончена, в ней нет, в частности, повести о страданиях «великомучениц Купидона»: Деяниры, Гермионы, Елены, Брисеиды, Пенелопы, Лаодамии, Геро и Альцесты. Зато юрист не упоминает о Клеопатре и Филомеле, «жития» которых написаны Чосером.
[105] Не рассказал про Канацеи грех… — История о «Канацее и Аполлоне Тирском» пересказана в «Confessio Amantis» («Исповедь влюбленного») современника Чосера — Гауера; упоминание об этой поэме, появившейся в 1393 г., дает основание для датировки пролога юриста.
[106] Пиериды. — В «Метаморфозах» Овидия рассказывается о кичливых дочерях Пиера, состязавшихся с музами, побежденных ими и обращенных в сорок.
[107] …Я прозой говорю, а он — в стихах… — То есть Чосер. Здесь явная неувязка, так как пролог юриста тоже написан в стихах. Примеры подобных неувязок, где шкипер причисляет себя к замужним женщинам, или там, где вторая монахиня говорит не о слушателях, а о читателях. Объясняются эти неувязки чаще всего тем, что рассказы и прологи к ним написаны были в различное время и иногда предназначались не для тех рассказчиков, которым Чосер доверил их в последней редакции. В частности, существует предположение, что юристу предназначался прозаический рассказ про Мелибея.

РАССКАЗ ЮРИСТА

[108] О бедность, мать бесчисленных обид! — Аналогичное обращение к бедности встречается в драматической поэме Барри Корнуолла «Сокол». Соответствующий монолог этой пьесы послужил источником фрагмента Пушкина «О бедность, как я затвердил урок твой горький».
[109] Атизар — в астрологии дурное влияние планеты.
[110] Лукан Марк Анней — римский поэт (39-67 гг.), автор эпической поэмы «Фарсалия» о борьбе Цезаря с Помпеем.
[111] …От голода святую деву спас… — Имеется в виду Мария Египетская, которая, по преданию, сорок семь лет прожила в пустыне.
[112] Джебальтар и Септа — Гибралтар и Сеута.
[113] «Деяния римские» — «Gesta romanorum». Сборник на латинском языке, составленный в конце XIII или начале XIV в. неизвестным автором. Задуман как материал для проповедника и носит наставительный характер. Сборник послужил источником для многих писателей, в нем в зачаточной форме можно найти тему рассказа Чосерова юриста, мотивы Шекспирова «Лира», «Фридолина» Шиллера и т. п.

ПРОЛОГ ШКИПЕРА

[114] По запаху лолларда узнаю. — Лолларды — последователи Уиклифа, известные своей строго-стью в жизни и в речи.

РАССКАЗ ШКИПЕРА

[115] …Он кормит, одевает нас… — Рассказ шкипера Чосер, по-видимому, предназначал для батской ткачихи, и следы этого остались в стихах (14-23), где рассказчик причисляет себя к замужним женщинам.
[116] Мальвазия — сорт кипрского вина, позднее производившийся в Южной Франции. Вернейское — сорт итальянского вина.
[117] Ганелон — один из персонажей французского героического эпоса «Песнь о Роланде», рыцарь, предавший Роланда в битве в Ронсевальском ущелье.

РАССКАЗ О СЭРЕ ТОПАСЕ

[118] …Не то — свидетель Термаган… — Термагаунт, или Термаган — мифическое существо, которое на английских «моралите» было олицетворением буйного разгула (ср. Шекспир, первая часть «Генриха IV», акт V, 4, 114; «Гамлет», акт III, 2, 15).

ЭПИЛОГ К РАССКАЗУ О СЭРЕ ТОПАСЕ

[119] Доггерель — неравностопная строфа с добавочными, так называемыми хвостовыми, рифмами («rime couée»), применявшаяся в шуточных жанрах; распространительно — всякий ковыляющий, плохой стих.
[120] Одну безделку в прозе я слыхал… — Подобную характеристику «Рассказа о Мелибее», этого длиннейшего трактата, занимающего свыше пятидесяти страниц (922 строки) убористой прозы, можно воспринимать лишь как ироническую. «Рассказ о Мелибее», один из многочисленных вариантов притчи о долготерпеливом Иове, в настоящем издании опускается.

ПРОЛОГ МОНАХА

[121] Гексаметр. — Вместо обещанного в прологе гекзаметра, то есть, вероятно, не дактилического стиха Гомерова эпоса, а шестистопного ямбического стиха, все «трагедии» монаха написаны обычным у Чосера пятистопным ямбом.

РАССКАЗ МОНАХА

[122] Ветилуя — крепость в Иудее, долго не сдававшаяся Олоферну.
[123] Крез. — Рассказ о Крезе заимствован из «Романа о Розе» Жана де Мен и «Speculum Historicale», III, 17, Винсента де Бове.
[124] Педро Жестокий — король Кастилии и Леона (1334-1369), воевал со своим побочным братом Энрике Трастамара, претендовавшим на корону. Последний пользовался поддержкой папы, французского короля Карла V и принца Эдуарда Уэльского (так называемого Черного Принца). Разбитый наголову, Педро попал в ловушку и был заколот в поединке своим царственным соперником. Об обстоятельствах этого убийства Чосер мог узнать от своей жены Филиппы, которая была фрейлиной дочери короля Педро, когда та вышла замуж за герцога Ланкастерского.
[125] На сук багровый пойманный орел… — Намек на двух участников убийства Педро Жестокого, двух бретонских рыцарей: Бертрана Дюгеклена и его племянника Оливье. Герб Дюгеклена — черный орел на серебряном поле с красной поперечной чертой, напоминающей ветку.
[126] «Гнездовье зла» — по догадкам, Оливье де Мони.
[127] Петро Кипрский — Петр I Лузиньян, король Кипра, был умерщвлен своими вельможами в 1360 г.
[128]Варнава (Барнабо) Висконти — герцог Миланский, «бич Ломбардии», был низложен своим племянником и умер в тюрьме в 1385 г. Чосер лично знал Барнабо, так как в 1378 г. ездил в Ломбардию по поручению короны заключать с ним договор о дружбе.
[129] Уголино — умер в темнице голодной смертью в 1289 г.
[130] …К поэме обратиться бесподобной, // В которой Дант… — Чосер ссылается на песнь XXXIII Дантова «Ада».

ПРОЛОГ МОНАСТЫРСКОГО КАПЕЛЛАНА

[131] …Наш простодушный, добрый наш сэр Джон. — «Сэр Джон» — простак, в старину фамильярное прозвище священников.

РАССКАЗ МОНАСТЫРСКОГО КАПЕЛЛАНА

[132] Дом курной. — Еще в 1580 г. (то есть почти через 200 лет после смерти Чосера) Гаррисон пишет о том, что «начинают входить в употребление печи, и жители испытывают неизвестное до сих пор наслаждение сидеть в теплой комнате», тогда как «в дни нашей молодости было не больше двух-трех каминов на целый город».
[133] «Где ты, моя девица?» — начало популярной песни.
[134] …Обжорством порождается дурман… — Английский писатель Роберт Бертон (1577-1640 гг.) в своей «Анатомии Меланхолии» еще в 1621 г. говорит об «испарениях, порожденных обжорством и пьянством и подымающихся из желудка в мозг».
[135] Катон — Дионисий Катон, писатель древности, автор «Двустиший о нравах» («Disticha de Moribus»), откуда Пертелот приводит дистих 32 (ч. I, кн. 2). Эта книга — собрание нравоучительных изречений и поговорок, широко распространенных в средние века и фигурировавших тогда в каждой учебной книге.
[136] Два дня не нужно ничего вкушать, — // Одних червей… — диета, предлагаемая Пертелот Шантиклэру, приноровлена к птичьим вкусам, но основана она на рецептуре средневековой медицины, которая следовала Диоскориду, рекомендовавшему в своем трактате «Materia medica» (II, LIX, в главе «De vermibus Terrae») земляных червей как средство против перемежающейся лихорадки.
[137] В одной из книг рассказывает он… — Рассказы о вещих снах взяты у Цицерона — «О прорицании» («De Divinatione», lib. I).
[138] Блаженный Кенельм. — Сын мерсийского короля, в 819 г. до н. э., семи лет от роду, он наследовал отцу, но был убит своим воспитателем по наущению тетки.
[139] Макробиев «Сон Сципиона». — Макробий (ок. 400 г.) переиздавал и комментировал Цицеронов «Сон Сципиона».
[140] Король лидийский Крез — пародийный вариант «трагедии» о Крезе (см. рассказ монаха).
[141] Ланселот. — Известнейший из рыцарей Круглого стола, любовник королевы Джиневры.
[142] Грек Синон убедил троянцев перетащить деревянного коня в город («Энеида», II, 259).
[143] Боэций Аниций — римский философ (ок. 475-526 гг.) неоплатоник, комментатор Аристотеля и Цицерона. Чосер перевел его трактат «De Consolatione Philosophiae» («Об утешении философией»), обсуждающий учение о предопределении.
[144] Епископ Бродвардин (ум. в 1349 г.) возглавлял Оксфордский университет. Автор трактата «De Causa Dei contra Pelagium», в котором он вслед за блаженным Августином защищает учение о предопределении.
[145] «Бестиарий» — «Physiologus de naturis XII Animalium» («Физиолог о природе двенадцати животных») Теобальда — книга, полная всякого рода выдумок о сиренах и прочих чудищах.
[146] Боэций так не ощущал искусство… — Намек на трактат Боэция «De musica» («Пять книг о музыке»), единственный источник по музыкальной науке античности и раннего средневековья.
[147] …Я в книжице «Сэр Лопоух-Осел»… — «Brunnelus sen Speculum Stultorum» («Осел, или Зерцало глупцов») — латинская книга, написанная кентерберийским монахом Нигелем Вирекером около 1190 г. Герой ее, осел, недоволен своим хвостом; надеясь удлинить его, он пускается странствовать. Он посещает медиков Салерно и Парижа, и по пути ему, между прочим, рассказывают историю о петухе, который в отместку за обиду, не разбудил обидчика своим пением в день рукоположения в священники, вследствие чего тот лишился отцовского прихода.
[148] Ужель в твой день… — Пятница (лат. «dies Veneris») Венерин день.
[149] Джеффри — Джеффри де Винсоф — придворный поэт; вскоре после смерти Ричарда I, смертельно раненного в пятницу 26 марта 1199 г., опубликовал свой трактат «Nova Poetria» («Новое стихотворчество»), в котором в качестве примера плачевной оды на смерть героя он дает свое латинское стихотворение на смерть Ричарда.
[150] …Свирепый Пирр, царя Приама… пронзил мечом… — «Энеида», II, 550 — 3 (ср. сцену с актерами в «Гамлете»),
[151] Газдрубал — полководец Карфагена, в 146 г. до н. э. был захвачен в плен римлянами и, по Орозию (IV, 13, 3), сожжен. По другим источникам, Газдрубал спасся (Ливии, XLIX и L, и Евтропий).
[152] Тальбот, или Тибальд — традиционная кличка кота в английском животном эпосе.
[153] Джек Стро. — В 1381 г., во время восстания Уота Тайлера, лондонские ремесленники под предводительством Джека Стро учинили погром фламандским купцам, торговые привилегии которых наносили английским ремесленникам большой ущерб. Джек Стро на суде дал показания (так называемая «Исповедь Джека Стро»), которые формулировали намерения и цели восстания. Джек Стро был обезглавлен, а голова его была выставлена на позорище рядом с головой Уота Тайлера.
[154] …Победу побежденному дарует. — Неудача Лиса представляет пародийный вариант обычного у Чосера мотива (ср. соперничество Паламона и Арситы в рассказе рыцаря).

РАССКАЗ ВРАЧА

[155] Иевфай — один из судей израильских, обрекший смерти свою единственную дочь в знак благодарности богу за одержанную победу над аммонитами.

ЭПИЛОГ К РАССКАЗУ ВРАЧА

[156] Что? Хорошо ведь сказано? («Said I not well») — это присловие Гарри Бэйли четыре раза проверено хозяином «Подвязки» в «Виндзорских проказницах» Шекспира (I, 3, 11; II, 1, 226; III, 3,93 и 99).

ПРОЛОГ ПРОДАВЦА ИНДУЛЬГЕНЦИЙ

[157] …Авраамовой овцы плечо. — В рассказе священника, в отделе «О Гневливости», есть упоминание о грехе волхвования с овечьей лопаткой.
[158] …Я марок сто сбираю сей торговлей. — Марка равнялась тринадцати шиллингам четырем пенсам; следовательно, годовой заработок продавца индульгенций составлял 66 фунтов. Это были по тому времени значительные деньги.

РАССКАЗ ПРОДАВЦА ИНДУЛЬГЕНЦИЙ

[159] …И тленья избежать никто не может… — На одной из рукописей отметка: I Коринфянам, VI, 13.
[160] Лепе — местность в Испании близ Кадикса.
[161] Ла-Рошель и Бордо во времена Чосера были под властью англичан и поставляли легкие вина, тогда как Испания (Лепе) производила крепкое вино.
[162] Лемуил — легендарный царь, упоминаемый в притчах Соломона (гл. XXXI, ст. 1 и 4).
[163] Рассказы о Стилбоне и Деметрии (с. 268) взяты из сборника Джона Солсбери, епископа Шатрского, «Polycraticus», I, 5 (ср. Шекспир, «Генрих V», I, 2).
[164] …кровью Хэйлскою… — В аббатстве Хэйл, Глостершир, в качестве реликвии хранился фиал с «кровью спасителя», которую будто бы мог увидеть лишь человек, с помощью приношений и купленных индульгенций освободившийся от всех смертных грехов.
[165] …колокольчика протяжный звон… — Имеется в виду колокольчик, который несли перед гробом, призывая прохожих помолиться об усопшем.
[166] И вот бреду, отверженец, господень… — Отголоски легенды об Агасфере.
[167] Петля по нас давно тоскует. — Вплоть до 1829 г. воровство каралось в Англии смертной казнью.
[168] Нобль — первая в Англии золотая монета ценностью в 6 шиллингов 8 пенсов; отчеканена в 1339 г., при Эдуарде III.

ПРОЛОГ БАТСКОЙ ТКАЧИХИ

[169] …На паперти я верной быть клялась. — На паперти у церковных дверей совершалась первая часть венчального обряда.
[170] Но для завистников ведь всяк порочен; // Они твердят… — Далее следует более сотни стихов полемики ткачихи с трактатом св. Иеронима о целомудрии, известном под названием «Иероним против Йовиниана». Йовиниан — миланский монах IV в., ересиарх, оспаривавший обрядность, посты и ряд положений христианской морали.
[171] Ламех, по библейскому преданию, первым ввел многоженство (Книга Бытия, IV, 19).
[172] Дэнмауский окорок. — В Дэнмау, графство Эссекс, супружеской чете, которая никогда не ссорилась, выдавали премию в виде окорока.
[173] Сорока. — Намек на ходячий анекдот о болтливой сороке, которая выдает секрет своей госпожи (ср. рассказ эконома).
[174] Послушайте, как речь свою веду… — Следующие сто строк развивают мысли из отрывка «О браке», приписываемого Теофрасту и сохранившегося в упомянутом выше трактате св. Иеронима. Теофраст — знаменитый греческий ученый (372-287 гг. до н. э.).
[175] …Метеллий, от венца // Едва вернувшись… — Упоминается у Валерия Максима «Factorum et dictorum memorabilium libri», IX, кн. VI, гл. III. Этот исторический труд древности, представляющий богатейший сборник анекдотов, был очень популярен в средние века.
[176] С гробницей Дария нельзя сравнить… — Гробница персидского царя Дария была сооружена Апеллесом по повелению победителя Дария Александра Македонского.
[177] Теофраст Валерий. — Ткачиха мешает в одно Валерия Максима с Теофрастом, о котором см. выше.
[178] Сочинения Тертульяна. — Тертулиан — знаменитый богослов II в.
[179] Хризипп (281-207 гг. до и. э.) — глава школы стоиков.
Тротула — упоминается в «Les Lamentations de Matheolus» как некая римская императрица, предлагавшая не доверять женщинам.
Хэловиса — Элоиза, аббатиса монастыря в Пераклете, любившая выдающегося французского философа, богослова и поэта Абеляра (1079-1142).
[180] «А кем, скажите, нарисован лев?» — Намек на басню Эзопа, в которой скульптор указывает льву, что человека всегда изображают побеждающим льва. Лев спрашивает: «А кто это изобразил? Человек? Ну, так если бы это изобразил лев, все было бы иначе».

РАССКАЗ БАТСКОЙ ТКАЧИХИ

[181] …редко от корней // Доходит добрый сок до всех ветвей… — См. Данте, «Чистилище», VII, 121-123.
[182] …как то Валерий описал. — Тот же Валерий Максим, кн. III, гл. 4.
[183] «С ворами хоть бедняк идет — // Он беззаботно пляшет и поет». — Ювенал, «Сатиры», X, 22.
[184] Ах, людям бедность горько хороша… — В диалоге Адриана и Секундуса у Винсента де Бове («Speculum Historicale», I, 10, гл. 71; «Какова бедность? Горько хороша, матерь здравия» и т. д.).

РАССКАЗ КАРМЕЛИТА

[185] … Чтоб посохом их уловлял епископ. — Проповедники поясняли своей пастве, что крюк на рукоятке епископского посоха предназначен для того, чтобы тянуть грешников на путь истины, а острие — чтобы расправляться с ослушниками.
[186] Бэйлиф — пристав гражданского суда.
[187] …Живу я, друг, на севере далеко… — По древнегерманской мифологии, ад — «царство хлада и мрака» — был на севере. Там же было, по представлению средневековья, и обиталище Люцифера (Мильтон, «Потерянный рай», стихи 755-760).
[188] Пифониса — первоначально жрица храма Дельфийского оракула, построенного на месте победы Аполлона над змеем Пифоном; позднее всякая прорицательница, в данном случае — Эндорская колдунья.

РАССКАЗ ПРИСТАВА ЦЕРКОВНОГО СУДА

[189] …а не по мессе в день… — Иногда монахи умудрялись прочитывать весь сорокоуст (в католической церкви тридцать заупокойных служб) в один день, уверяя, что этим они избавляют усопших от двадцати девяти дней из тридцати положенных на пребывание в чистилище.
[190] Таблички — дощечки из слоновой кости с нанесенным на них слоем воска. Писали на них, вы-водя буквы острой палочкой — стилем, и заглаживали ранее написанное ножом.
[191] …За милостыней им без провожатых… // Ходить повсюду разрешил приор… — По монастырским правилам, братья-сборщики всегда ходили попарно. Право ходить в одиночку давали возраст и заслуги.
[192] Глосса — комментарий, толкование.
[193] Фартинг — самая мелкая английская монета в одну четвертую пенса.
[194] Апостол Фома. — Апостол Фома, согласно апокрифическому преданию, проповедовал в Индии и, будучи зодчим, обратил деньги царя Гондофоруса, предназначенные для постройки дворца, на построение церкви Христовой на небесах.
[195] Говорит Сенека… — Сенека Луций Анней (ум. ок. 65 г. н. э.) — римский философ. Здесь имеется в виду его диалог «О гневе», I, 16.
[196] «Ходить ты должен пред лицом владыки». — 114-й псалом царя Давида, ст. 9.
[197] …Мы со времен пророка Илии. — Кармелиты возводили начало основания своего ордена ко времени, когда пророк Илья удалился на гору Кармель.
[198] Я ведь брат, не так ли? — Нищенствующие монахи снабжали своих благодетелей особыми письмами, в которых они обещали жертвователям духовное братство и вечное блаженство.
[199] …И в задометрии ответа нет… — По аналогии: в геометрии; у Чосера каламбурное arsmetric, по аналогии с arithmetic.
[200] Тринадцать братьев — полная обитель. — По монастырскому уставу, обитель состояла из двенадцати монахов, по числу апостолов, с тринадцатым монахом (приором) во главе, а более крупный монастырь составлялся из ряда обителей.

ПРОЛОГ СТУДЕНТА

[201] Муж ученый. — Петрарка жил близ Падуи в 1373 г.: возможно, что, будучи в это время в Генуе с дипломатической миссией, Чосер посетил Петрарку,
[202] …огонь его потушен. — Петрарка умер в 1374 г., до написания «Кентерберийских рассказов».

РАССКАЗ СТУДЕНТА

[203] Весул — Монте Визо.
[204] Графиня Да Панико — графиня Павийская.

ПОСЛЕСЛОВИЕ ЧОСЕРА

[205] Чичвача. — Существует старофранцузская басня о чудовищно тощей корове, которая питалась лишь терпеливыми женами и потому-то и была так тоща, и о втором чудище — корове Бикорн, которая питалась терпеливыми мужьями и, имея вдоволь корма, была всегда упитанна.

РАССКАЗ КУПЦА

[206] Плацебо — означает «подхалим»; от лат. «placebo» — «я тебе угожу».
[207] Марциан — Марциан Капелла, жил во второй половине V в. Его «De Nuptiis Philologiae et Mercurii» («О венчании Филологии и Меркурия») — одно из популярнейших произведений средневеко-вья.

РАССКАЗ СКВАЙРА

[208] Сарра. — Комментаторы сближают это название с «Сарай» — местность около теперешней Сарепты, где была ставка Батыя.
[209] Камбускан. — Комментаторы сближают это имя с Чингисханом.
[210] Гавейн — в «Артуровом цикле» — племянник короля Артура, слывший образцом галантности и рыцарского вежества.
[211] Пулийские скакуны — вместо: Апулийские.
[212] Альгасен — арабский астроном XI в.
Вителлион — польский математик XIII в.
[213] Стагирит — уроженец Стагира в Македонии, прозвище Аристотеля.
[214] Телеф — по греческой мифологии, король Мизии, был ранен копьем Ахиллеса, но, когда оракул указал, что грекам потребуется помощь Телефа, он был вылечен ржавчиной с того же Ахиллесова копья.
[215] Альдиран — по астрологическим представлениям, звезда, образующая как бы передние лапы созвездия Льва.
[216] Да, с длинной ложкою садись за стол, // Коль хочешь супа с сатаной хлебнуть. — Поговорка эта дважды встречается у Шекспира: в «Комедии ошибок», IV, 3, 64, и в «Буре», II, 102.

ПРОЛОГ ФРАНКЛИНА

[217] Лэ — небольшая стихотворная повесть, излагающая легенду или происшествие.

РАССКАЗ ФРАНКЛИНА

[218] Эхо (греч. миф.) — нимфа, которая никогда не заговаривает первой. Овидий рассказывает в «Метаморфозах» (1, 3), что нимфа Эхо своей болтовней отвлекала внимание Юноны от любовных проказ Юпитера и была наказана ею. Эхо лишилась дара речи и сохранила только способность повторять последние из обращенных к ней слов. Позже, отвергнутая Нарциссом, она, тоскуя, бродила по уединенным местам. После смерти обратилась в скалу, откликающуюся на человеческий голос.
[219] …Пусть погрузит она в свой мрачный ад… — Диана под именем Гекаты была богиней подземного царства.
[220] Знак Козерога. — По этому астрономическому указанию время действия определяется как 13 декабря.
[221] Ноэль — рождественский гимн; также восклицание радости.
[222] Толедские таблицы — астрономические таблицы, составленные по приказу Альфонса X Кастильского в середине XIII в. коллегией испанских и мавританских ученых. Таблицы были приноровлены к широте и долготе города Толедо, где и были впервые применены в 1252 г.
[223] Альнат — по астрологическим представлениям, звезда, отмечающая рога созвездия Овна.
[224] Примеров много от седых времен. — Все последующие примеры заимствованы из трактата «Иеровим против Йовиниана».

РАССКАЗ ВТОРОЙ МОНАХИНИ

[225] Хоть грешен я, меня не оттолкни… — Очевидно, этот стих предназначался Чосером вначале не для монахини. Стих «У вас, читатель, прошу прощенья» подсказывает предположение, что рассказ был первоначально обращен к читателям, а не к «слушателям» «Кентерберийских рассказов».
[226] Леос — народ (греч.).
[227] Корникулярий — секретарь или писец римского префекта.

ПРОЛОГ СЛУГИ КАНОНИКА

[228] Канониками называли себя полумонашествующие представители черного духовенства. Они жили в миру или в общежитиях с нестрогим уставом.

РАССКАЗ СЛУГИ КАНОНИКА

[229] Опермент — orpimentum (от лат. auri pigmentum) — золотая краска — желтый сернистый мышьяк.
[230] Кальцинировать (хим.) — прокаливать на медленном огне с поддуванием.
[231] Сублиматории — возгонные сосуды.
Уриналы — мочеотстойники.
[232] Лунный корень — Botrychium lunarium, разновидность папоротника; по колдовским функциям — «разрыв-трава», которую собирали при лунном свете.
[233] Реальгар — красный сернистый мышьяк.
[234] Цементировать — сгущать, прибавлять вяжущие вещества.
[235] Цитринировать — от лат. citrus — лимон. Серебро придавало сплаву золотисто-лимонный цвет, что служило знаком того, что процесс мультиплицирования подходит к концу.
[236] …Пускай философом несчастный станет. — Алхимики величали себя философами, то есть людьми, владеющими секретом философского камня.
[237] …этот эликсир // Помог бы нам перевернуть весь мир. — По представлениям алхимиков, было три основных разновидности философского камня (растительный — лечебный, минеральный — преобразующий неблагородные металлы в благородные, и животный — обостряющий и обновляющий чувства и органы человека). Существовало множество разных обозначений философского камня; так, например: эликсир, красный лев, панацея и т. п.
[238] Жил в Лондоне на службе панихидной // Один священник… — По-видимому, это был один из тех капелланов, которые не имели прихода и служили лишь ежегодные поминальные службы в соборе св. Павла.
[239] Адепт — посвященный; в первоначальном значении — нашедший философский камень.
[240] Арнольд Вилланова — испанский врач, теолог, астролог и алхимик (1235-1314), автор алхимического трактата «Rosarium Philosophorum».
[241] Гермес Трисмегист — мифический зачинатель алхимии. По его имени алхимия получила название герметического искусства.
[242] …От солнца — сера, ртуть же от луны. — По представлению алхимиков, солнце (золото, сера) -отец, а луна (серебро, ртуть) — мать философского камня и всего сущего.
[243] Тайнейшая из тайн — намек на «Secreta Secretorum» — апокрифическое наставление Аристотеля Александру Македонскому.
[244] …Раз ученик так вопросил Платона… — Чосер ошибочно или шутя приписал Платону апокрифический диалог царя Соломона, приведенный в «Theatrum Chemicorum».
[245] Слиянье элементов четырех. — Алхимия основывалась на убеждении, что все сущее состоит из четырех элементов, причем термины эти понимались широко: вода — всякая жидкость вообще, воздух — всякий газ, земля — все твердые вещества, а огонь — все виды тепла.
Поход Чосера против алхимиков-шарлатанов произвел в свое время глубокое впечатление; считали, что статут 1403 г., запрещавший «умножение золота и серебра», был принят отчасти и под впечатлением рассказа Чосера.

ПРОЛОГ ЭКОНОМА

[246] …потянем дружно репку… — Намек на старую игру «Dun in the Myre», упоминаемую у Шекспира в «Ромео и Джульетте» (1, 4, 40-41).
[247] …Вот цель для лука или для копья. — Quintain — чучело для рыцарских упражнений, упоминает-ся у Шекспира в «Как вам это понравится» (I, 2, 263). Обычно на один конец подвижного горизонтального шеста укрепляли щит или чучело, а на другой конец — мешок с песком. При неверном ударе копья шест поворачивался вокруг своей оси, и подвешенный мешок ударял промахнувшегося по спине.
[248] …ты, как баран иль боров пьяный… — Существовало предание, что, когда Ной посадил виноградную лозу, сатана окропил корни кровью овцы, льва, обезьяны и свиньи, которым и уподобляется пьяница. Сообразно темпераменту пьющего, в средние века различали четыре вида или степени опьянения: лев (холерик), обезьяна (сангвиник), баран (флегматик), свинья (меланхолик). Упоминанием о веселом «обезьяньем» хмеле собеседник подчеркивает состояние повара, упившегося до образа свиньи.

РАССКАЗ ЭКОНОМА

[249] …Лишь от разбойника поменьше зла… — Развитие этого мотива см. в сатирическом романе Фильдинга «The History of Jonathan Wild the Great» (1743), в «Четвертом Послании» известного французского драматурга XVII в. Ж. Реньяра и т. д.
[250] Псалтирьон (псалтирион) — музыкальный инструмент. Рассуждения об опасности болтовни взяты из работы Альбертино ди Брешиа «De arte loquendi et tacendi» («Об искусстве говорить и молчать»).

ПРОЛОГ СВЯЩЕННИКА

[251] …рэм, рам, руф низать я не умею… — Священник критикует распространенный в англосаксонской поэзии аллитерационный стих, в котором обычно трижды повторялась одна и та же предударная согласная.
И. Кашкин

«The Parson’s Tale» seems, from the evidence of its prologue, to have been intended as the final tale of Geoffrey Chaucer’s poetic cycle The Canterbury Tales. The «tale», which is the longest of all the surviving contributions by Chaucer’s pilgrims, is in fact neither a story nor a poem, but a long and unrelieved prose treatise on penance.^[1] Critics and readers are generally unclear what rhetorical effect Chaucer may have intended by ending his cycle in this unlikely, extra-generic fashion.

Framing narrative[edit]

In the prologue to the tale, the host asks the Parson for a fable (the form used earlier with such apparent success by the Nun’s Priest) but the Parson refuses with a round condemnation of fable stories, saying instead that he will tell an improving tale in prose since he can neither rhyme nor alliterate. It is also of interest that the host seems to be in some doubt as to the identity of the Parson, since he asks him to introduce himself:

«Sire preest,» quod he,, «artow a vicary?
Or arte a person? Sey, sooth, by thy fey!
Be what thou be, ne breke thou nat oure pley;
For every man, save thou, hath toold his tale.
(«Parson’s Prologue», lines 22–25)^[2]

Some idea of Chaucer’s intended structure for the Canterbury Tales may be gleaned from this «final» prologue. The host speaks of al myn ordinaunce (being) almoost fulfild and says that the company lakketh…no tales mo than oon. Since known tales do not exist for all of the pilgrims, and since none reach the projected total of four tales each outlined in the «General Prologue», the host’s remarks give a further indication of the way in which Chaucer’s ultimate scheme for the cycle either was not realised or has not survived.

The Tale[edit]

The subject of the parson’s «tale» (or rather, treatise) is penitence. It may thus be taken as containing inferential criticism of the behaviour and character of humanity detectable in all the other pilgrims, knight included.^[3] Chaucer himself claims to be swayed by the plea for penitence, since he follows the Parson’s Tale with a Retraction (the conceit which appears to have been the intended close to the entire cycle) in which he personally asks forgiveness for any offences he may have caused and (perhaps) for ever having deigned to write works of worldly vanitee at all (line 1085).

The parson divides penitence into three parts; contrition of the heart, confession of the mouth, and satisfaction. The second part about confession is illustrated by referring to the Seven Deadly Sins and offering remedies against them. The Seven Deadly Sins are pride, envy, wrath, sloth, greed, gluttony, and lust; they are «healed» by the virtues of humility, contentment, patience, fortitude, mercy, moderation, and chastity.

Chaucer’s text seems for the most part to be a combination, in English translation, of the texts of two Latin works on penitence popular at the time; the Summa casuum poenitentiae of Raymond of Peñafort, and the Summa vitiorum of William Perault. This is mingled with fragments from other texts.^[4] It is not known whether Chaucer was the first to combine these particular sources, or whether he translated an existing combined edition, possibly from French. If the latter is the case, any direct source has been lost.

Character of the Parson[edit]

The Parson is considered by some to be the only good member of the clergy in The Canterbury Tales, while others have detected ambiguities and possible hints of Lollardy in the portrait.^[5] Chaucer, in the General Prologue calls him a povre Persoun of a Toun. His depiction of a man who practices what he preaches seems to be positive:

He was a shepherde and noght a mercenarie.
And thogh he hooly were and vertuous,
He was to synful men nat despitous,
Ne of his speche daungerous ne digne,
But in his techyng discreet and benynge.
(Lines 514–518)^[6]

if also rather forbidding; for instance, Chaucer’s parson is no respecter of persons in demanding ultimate adherence to moral principles:

But it were any person obstinat,
What so he were, of heigh or lough estat,
Hym wolde he snybben sharply for the nonys.
(Lines 521–523)^[6]

None of the explicit criticism of clergy that marks many of the other tales and character sketches is obvious here. The Parson is throughout depicted as a sensible and intelligent person. Chaucer is not uncritical of other clergy; in the paragraph headed «Lat us now touche the vice of flateryng», he describes flatterers – those who continuously sing placebo – as «develes chapelleyns».

Notes and references[edit]

External links[edit]

• «The Parson’s Prologue and Tale», middle-english hypertext with glossary and side-by-side middle english and modern english
• «Parson’s Tale» retold in Modern English prose
• Works related to The Parson’s Prologue and Tale (Chaucer) at Wikisource

«The Parson’s Tale» seems, from the evidence of its prologue, to have been intended as the final tale of Geoffrey Chaucer’s poetic cycle The Canterbury Tales. The «tale», which is the longest of all the surviving contributions by Chaucer’s pilgrims, is in fact neither a story nor a poem, but a long and unrelieved prose treatise on penance.^[1] Critics and readers are generally unclear what rhetorical effect Chaucer may have intended by ending his cycle in this unlikely, extra-generic fashion.

Framing narrative[edit]

In the prologue to the tale, the host asks the Parson for a fable (the form used earlier with such apparent success by the Nun’s Priest) but the Parson refuses with a round condemnation of fable stories, saying instead that he will tell an improving tale in prose since he can neither rhyme nor alliterate. It is also of interest that the host seems to be in some doubt as to the identity of the Parson, since he asks him to introduce himself:

«Sire preest,» quod he,, «artow a vicary?
Or arte a person? Sey, sooth, by thy fey!
Be what thou be, ne breke thou nat oure pley;
For every man, save thou, hath toold his tale.
(«Parson’s Prologue», lines 22–25)^[2]

Some idea of Chaucer’s intended structure for the Canterbury Tales may be gleaned from this «final» prologue. The host speaks of al myn ordinaunce (being) almoost fulfild and says that the company lakketh…no tales mo than oon. Since known tales do not exist for all of the pilgrims, and since none reach the projected total of four tales each outlined in the «General Prologue», the host’s remarks give a further indication of the way in which Chaucer’s ultimate scheme for the cycle either was not realised or has not survived.

The Tale[edit]

The subject of the parson’s «tale» (or rather, treatise) is penitence. It may thus be taken as containing inferential criticism of the behaviour and character of humanity detectable in all the other pilgrims, knight included.^[3] Chaucer himself claims to be swayed by the plea for penitence, since he follows the Parson’s Tale with a Retraction (the conceit which appears to have been the intended close to the entire cycle) in which he personally asks forgiveness for any offences he may have caused and (perhaps) for ever having deigned to write works of worldly vanitee at all (line 1085).

The parson divides penitence into three parts; contrition of the heart, confession of the mouth, and satisfaction. The second part about confession is illustrated by referring to the Seven Deadly Sins and offering remedies against them. The Seven Deadly Sins are pride, envy, wrath, sloth, greed, gluttony, and lust; they are «healed» by the virtues of humility, contentment, patience, fortitude, mercy, moderation, and chastity.

Chaucer’s text seems for the most part to be a combination, in English translation, of the texts of two Latin works on penitence popular at the time; the Summa casuum poenitentiae of Raymond of Peñafort, and the Summa vitiorum of William Perault. This is mingled with fragments from other texts.^[4] It is not known whether Chaucer was the first to combine these particular sources, or whether he translated an existing combined edition, possibly from French. If the latter is the case, any direct source has been lost.

Character of the Parson[edit]

The Parson is considered by some to be the only good member of the clergy in The Canterbury Tales, while others have detected ambiguities and possible hints of Lollardy in the portrait.^[5] Chaucer, in the General Prologue calls him a povre Persoun of a Toun. His depiction of a man who practices what he preaches seems to be positive:

He was a shepherde and noght a mercenarie.
And thogh he hooly were and vertuous,
He was to synful men nat despitous,
Ne of his speche daungerous ne digne,
But in his techyng discreet and benynge.
(Lines 514–518)^[6]

if also rather forbidding; for instance, Chaucer’s parson is no respecter of persons in demanding ultimate adherence to moral principles:

But it were any person obstinat,
What so he were, of heigh or lough estat,
Hym wolde he snybben sharply for the nonys.
(Lines 521–523)^[6]

None of the explicit criticism of clergy that marks many of the other tales and character sketches is obvious here. The Parson is throughout depicted as a sensible and intelligent person. Chaucer is not uncritical of other clergy; in the paragraph headed «Lat us now touche the vice of flateryng», he describes flatterers – those who continuously sing placebo – as «develes chapelleyns».

Notes and references[edit]

External links[edit]

• «The Parson’s Prologue and Tale», middle-english hypertext with glossary and side-by-side middle english and modern english
• «Parson’s Tale» retold in Modern English prose
• Works related to The Parson’s Prologue and Tale (Chaucer) at Wikisource

   Равно обеих грешниц называть
   И в слове том поступок их сравнять?
   Так точно и короны узурпатор,
   Тиран воинственный иль император
   С разбойником, как брат родимый, схож,
   Ведь нрав у них по существу все то ж.
   Раз Александр от мудреца услышал,
   Что если, мол, тиран всех прочих выше
   И может он законом пренебречь
   И целый город для забавы сжечь
   Или стереть с лица земли народец, —
   Тогда он, значит, вождь и полководец;
   Лишь от разбойника поменьше зла,
^[269]—
   Ведь шайка у разбойника мала, —
   Но Каина на нем лежит печать:
   Он для людей – отверженец и тать.
   Мне книжная ученость не пристала,
   Я не хочу, чтоб речь моя блистала
   Цитатами, вернусь скорее вспять,
   Чтоб попросту рассказ мой продолжать.
   Ну, Фебова жена дружка позвала
   И долго страсть в постели утоляла.
   Ворона в клетке видела все это
   И, Фебу верная, была задета.
   Он изумлен был песенкой такой:
   Она закаркала: «У-крал! У-крал! У-крал!»
   «Я от тебя такого не слыхал, —
   Феб удивился. – Ты ж умела петь.
   Так отчего ж ты стала так хрипеть?
   Ведь прежде ты певала так приятно.
   Что значит этот возглас троекратный?»
   И Фебу тут ворона так сказала:
   «Не зря я столь зловеще распевала.
   О Феб! Твоей не ценят красоты,
   Учтивости, душевной чистоты,
   Твоих забот и твоего таланта,
   Того, что ты бесценней адаманта.
   Мерзавец низкий честь твою украл
   И в грязь ее кощунственно втоптал.
   Он, этот червь в сравнении с тобою,
   Бесчестил ложе здесь с твоей женою».
   Чего ж вам больше? Фебу все сказала
   И грубыми словами описала
   Все в точности, как совершалось зло
   И от кого оно произошло.
   И отшатнулся Феб, и помертвел он,
   И боль ужасная пронзила тело,
   И в приступе невыразимых мук
   Он взял стрелу, согнул могучий лук
   И наповал жену свою убил,
   Которую без памяти любил.
   Так сделал он. Ну, что еще сказать?
   Червь сожалений стал его глодать,
   Кифару, лютню, арфу, псалтирьон
^[270]
   Разбив, свой лук сломал и стрелы он.
   Потом, к своей вороне обратись,
   Сказал с презрением: «Послушай, мразь,
   В твоих речах змеиный яд разлит.
   Убита не жена, а я убит.
   Увы! Что сделал я? И нет возврата.
   За тяжкий грех тягчайшая расплата.
   Подруга верная тяжелых дней,
   Жена моя, жемчужина ночей,
   Что мне всегда так сладостно светила, —
   Не может быть, чтоб ты мне изменила!
   Теперь лежишь, бескровна, холодна,
   Злосчастная, невинная жена.
   Рука проклятая, как ты решилась?
   Как мысль в мозгу змеею угнездилась?
   Поспешный гнев, разящий наповал!
   О, подозрений горестных фиал!
   Едва его доверчиво испил я,
   Как существо чистейшее убил я.
   Где был рассудок и сужденье где?
   Когда клевещет мстительный злодей,
   Возможно ль без улики непреложной
   Вине поверить явно невозможной?
   Да не разит виновного стрела,
   Коль не докажут достоверность зла.
   И зло великое ты совершаешь,
   Когда с возмездием столь поспешаешь,
   Как я, злосчастный, ныне поспешил.
   Слепящий гнев, скольких он погубил.
   Увы! Что жизнь теперь мне? Умираю!»
   И, обратись к вороне: «Знаю, знаю,
   Чем наказать тебя за клевету,
   Была бела ты, как жасмин в цвету,
   И пела ты всех соловьев звончей,
   И речь твоя журчала, как ручей.
   Отныне ты всего навек лишилась:
   В последний раз в словах твоих струилась
   Отрава, коей корень сатана.
   Как сажа, будешь ты теперь черна,
   Нахохлившись, людское сердце хмуря,
   Ты каркать будешь, если дождь иль буря
   Приблизится. Ты и твое потомство
   Поплатитесь навек за вероломство».
   И он схватил завистливую птицу,
   Вмиг перья ощипал, и, как черницу,
   Он в рясу черную ее одел,
   И отнял речи дар, и повелел,
   Чтобы не пела никогда отныне,
   Кичась пред птицами в своей гордыне.
   И вышвырнул ревнивицу за дверь,
   Чтоб презирал ворону всякий зверь,
   Как верную служанку сатаны.
   Вот почему вороны все черны.

 

   Друзья мои. Из этого примера
   Вы видите: во всем потребна мера,
   И будьте осмотрительны в словах.
   Не говорите мужу о грехах
   Его жены, хотя б вы их и знали,
   Чтоб ненавидеть вас мужья не стали.
   Царь Соломон, как говорит преданье,
   Оставил нам в наследство назиданье —
   Язык держать покрепче под замком,
   Но я уже вам говорил о том,
   Что книжной мудростью не мне блистать.
   Меня когда-то поучала мать:
   «Мой сын, вороны ты не позабудь
   И берегись, чтоб словом как-нибудь
   Друзей не подвести, а там, как знать,
   Болтливостью их всех не разогнать.
   Язык болтливый – это бес, злой враг,
   И пусть его искореняет всяк.
   Мой сын! Господь, во благости своей,
   Язык огородил у всех людей
   Забором плотным из зубов и губ,
   Чтоб человек, как бы он ни был глуп,
   Пред тем, как говорить, мог поразмыслить
   И беды всевозможные исчислить,
   Которые болтливость навлекла.
   Но не приносит ни беды, ни зла
   Речь осмотрительная и скупая.
   Запомни, сын мой, в жизнь свою вступая:
   Обуздывай язык, пускай узда
   Его не держит только лишь тогда,
   Когда ты господа поешь и славишь.
   И если хоть во что-нибудь ты ставишь
   Советы матери – будь скуп в словах
   И то ж воспитывай в своих сынах,
   Во всем потомстве, коль оно послушно.
   Когда немного слов для дела нужно,
   Губительно без устали болтать».
   Еще сказала мне тогда же мать:
   «Многоглаголанье – источник зла.
   Один пример привесть бы я могла:
   Топор, он долго сучья отсекает,
   Потом, хвать, руку напрочь отрубает,
   И падает рука к твоим ногам.
   Язык так разрубает пополам
   И дружбу многолетнюю, и узы,
   Связующие давние союзы.
   Клеветники все богу неугодны.
   Про это говорит и глас народный,
   И Соломон, и древности мудрец —
   Сенека, и любой святой отец.
   Прочтите хоть псалмы царя Давида.
   Коль слышал что, не подавай ты вида,
   Что разобрал, а если при тебе
   Предался кто-нибудь лихой божбе,
   Речам опасным, – притворись глухим.
   Сказал народ фламандский и я с ним:
   «Где мало слов, там мир и больше склада».
   Коль ты смолчал, бояться слов не надо,
   Которые ты мог не так сказать.
   А кто сболтнул – тому уж не поймать
   Спорхнувшей мысли. Коль сказал ты слово,
   То, что сказал, – сказал. Словечка злого,
   Хотя б оно и стало ненавистно,
   Нельзя исправить. Помни днесь и присно,
   Что при враге не надобно болтать.
   Ты раб того, кто сможет передать
   Слова твои. Будь в жизни незаметен,
   Страшись всегда и новостей и сплетен.
   Равно – правдивы ли они иль ложны;
   Запомни, в этом ошибиться можно.
   Скуп на слова и с равными ты будь
   И с высшими. Вороны не забудь.

Здесь кончается рассказ Эконома о вороне

Пролог Священника

Вам не исполнить обещаний громких,

Вам никогда успеха не достичь,

А «никогда» – страшнее есть ли бич?

Упорны вы! Кобыла так слепая

Бредет вперед, и не подозревая,

Где смерть ее. Что в храбрости такой?

На камень прет с разбега конь слепой,

И так же храбро он его обходит,

Ведь он всю жизнь свою в потемках бродит.

Так и алхимики. Уж если глаз

Вам изменил и соблазняет вас —

Пусть разума не засыпает око.

Но как бы разум ни глядел далеко,

Вам не придется, верьте, сохранить,

Что удалось награбить и нажить.

Огонь залейте, если ж разгорится —

Он против вас же грозно разъярится.

Бросайте ремесло свое скорей,

Чтоб не проклясть его самим поздней.

А вот как о своем проклятом деле

Философы иные разумели:

Вот, например, Арнольда Виллановы [259]259

  Арнольд Вилланова – испанский врач, теолог, астролог и алхимик (1235 – 1314), автор алхимического трактата «Rosarium Philosophorum».

[Закрыть]

Смотри Розарий – «Химии основы»:

«Не обратить меркурия вам в злато

Без помощи его родного брата».

То первым молвил первый алхимист

Гермес, а по прозванью Трисмегист. [260]260

  Гермес Трисмегист – мифический зачинатель алхимии. По его имени алхимия получила название герметического искусства.

[Закрыть]

«И не умрет, не пропадет дракон,

Пока не будет братом умерщвлен».

Меркурий разумел он под драконом,

А серный камень брат ему законный.

Все порождают, сами ж рождены:

От солнца – сера, ртуть же от луны. [261]261

  По представлению алхимиков, солнце (золото, сера) – отец, а луна (серебро, ртуть) – мать философского камня и всего сущего.

[Закрыть]

Кто терминов не знает и секретов

Искусства нашего, тот пусть совета

Послушает и с миром отойдет.

Иначе он погибель в том найдет.

Кто ж все постигнет, тот всему хозяин:

В науке той – тайнейшая из тайн. [262]262

  Тайнейшая из тайн – намек на «Secreta Secretorum» – апокрифическое наставление Аристотеля Александру Македонскому.

[Закрыть]

Иль вот еще пример: во время оно

Раз ученик так вопросил Платона: [263]263

  Чосер ошибочно или шутя приписал Платону апокрифический диалог царя Соломона, приведенный в «Theatrum Chemicorum».

[Закрыть]

«Скажи, учитель, имя Эликсира?»

«Титан – вот вещество и корень мира».

«Что есть Титан?» – «Магнезия иначе».

«Учитель, но ведь ты же обозначил

«Ignotum per ignotius?» [264]264

  Неизвестное неизвестнейшим (лат.).

[Закрыть]

– «Ну, да».

«Но суть ее?» – «То некая вода,

Слиянье элементов четырех». [265]265

  Алхимия основывалась на убеждении, что все сущее состоит из четырех элементов, причем термины эти понимались широко: вода – всякая жидкость вообще, воздух – всякий газ, земля – все твердые вещества, а огонь – все виды тепла.
  Поход Чосера против алхимиков-шарлатанов произвел в свое время глубокое впечатление; считали, что статут 1403 г., запрещавший «умножение золота и серебра», был принят отчасти и под впечатлением рассказа Чосера.

[Закрыть]

«Ты так скажи, учитель, чтоб я мог

Понять и изучить то вещество».

«Нет, нет, – сказал Платон, – и существо

Его останется навеки тайной.

И мы, философы, без нужды крайней

Открыть не можем тайну никому.

Она известна богу одному.

Лишь избранным он тайну открывает,

А чаще доступ к тайне преграждает».

Вот чем я кончу: если бог всесильный,

На милости и на дары обильный,

Философам не хочет разрешить

Нас добыванью камня научить, —

Так, значит, думаю я, так и надо.

И кто поддастся наущенью ада

И против воли господа пойдет, —

Тот в ад и сам, наверно, попадет.

Пускай до смерти будет волхвовать он,

Не сможет никогда счастливым стать он.

Хоть не сухим я вышел из воды,

Но бог меня избавил от беды

Еще лютейшей. Отягчен грехами,

В спасенье не отчаиваюсь. Amen.

Здесь заканчивается рассказ Слуги каноника

Пролог Эконома

От леса Блийн проехали мы прямо

Через селенье «Горбыли да ямы»

(Так Горблдаун паломники зовут).

И расшутился наш трактирщик тут:

«А ну, друзья, потянем дружно репку, [266]266

  Намек на старую игру «Dun in the Myre», упоминаемую у Шекспира в «Ромео и Джульетте» (I, 4,40 – 41).

[Закрыть]

Она в грязи, видать, застряла крепко.

Да разбудите же того лентяя,

Того пропойцу, олуха, слюнтяя,

Его любой сумеет вор украсть,

Когда поспать задумает он всласть.

Смотрите, как клюет наш повар носом,

Смотрите, как в седле сидит он косо.

И это повар лондонский? Позор!

Толкните в бок его. Какой бы вздор

Он нам ни рассказал, черед его.

Нам повара известно мастерство:

Рыгали мы не раз, обед откушав.

Эй, повар! Стыдно, друг. Проснись! Послушай!

Не рано ли с полудня отдыхать?

Иль ночью блохи не давали спать?

Иль с потаскушками ты колобродил?

Иль, может, пьян ты? При честном народе

Ты подбодрись, нельзя ж так раскисать».

Весь бледный, повар стал тут бормотать:

«Ох, сэр хозяин! – мямлил он, икая, —

Такая малость… вот напасть какая,.

Еще соснуть бы… не хочу вина…

И без того башка моя пьяна…»

«Плоха надежда, – молвил эконом, —

Куда ему теперь! Лишь об одном

Он думать может, так давайте вам

Рассказывать сейчас я буду сам.

Смотрите-ка, лицом белей он мела

И выпучил глаза, как угорелый.

Потухли очи, еле дышит он,

И вкруг него весь воздух заражен

Зловоньем тяжким, это знак болезни.

Тебя жалеть? Ну нет! Да хоть ты тресни

От перепою, пьяница, чурбан!

Пусть лопнет твой луженный водкой жбан.

Чего зеваешь, рот вовсю разиня,

Закрой скорее пасть свою, разиня,

Не то влетит тебе в утробу бес.

Сиди ты смирно! Ну, куда полез?

Мутит тебя небось, вонючий боров,

И от вина, и от моих укоров.

Вы посмотрите на него, друзья,

Вот цель для лука или для копья. [267]267

  Quintain – чучело для рыцарских упражнений, упоминается у Шекспира в «Как вам это понравится» (I, 2, 263). Обычно на один конец подвижного горизонтального шеста укрепляли щит или чучело, а на другой конец – мешок с песком. При неверном ударе копья шест поворачивался вокруг своей оси, и подвешенный мешок ударял промахнувшегося по спине.

[Закрыть]

Его вспороть, как чучело с трухою,

Занятно было бы. Увы, с какою

Дубиною судьба связала нас!

Ну, что, дурак, с меня не сводишь глаз?

Ну хоть напился б ты «до обезьяны»,

А то ты, как баран иль боров пьяный». [268]268

  Существовало предание, что, когда Ной посадил виноградную лозу, сатана окропил корни кровью овцы, льва, обезьяны и свиньи, которым и уподобляется пьяница. Сообразно темпераменту пьющего, в средние века различали четыре вида или степени опьянения: лев (холерик), обезьяна (сангвиник), баран (флегматик), свинья (меланхолик). Упоминанием о веселом «обезьяньем» хмеле собеседник подчеркивает состояние повара, упившегося до образа свиньи.

[Закрыть]

Хоть повар ярости не мог сдержать,

Но не способен был он отвечать.

Не в силах выбраниться, с перепою

Он замотал тяжелою башкою.

Потом, как куль, с седла свалился в грязь.

Его встряхнули, со смеху давясь:

«Эх, повар! Всадником быть захотел.

Сидел бы в кухне, в очаге вертел

И жарил дичь, а то полез туда же».

Весь вымазанный, был свиньи он гаже,

Когда с трудом назад его в седло

Старанье общее приволокло.

И поднялись тут аханья да охи,

Ехидный смех и сожаленья вздохи.

«Его, видать, упорно держит хмель! —

Сказал хозяин эконому. – Эль

Ему попался крепкий или слаб он,

Но только весь блевотиной закапан,

Перхает, кашляет, бормочет в нос,

А то еще проймет его понос.

Ему как будто стало много хуже,

Как бы ему не выкупаться в луже,

Тогда опять тащить придется нам

Его из грязи. Как гиппопотам,

Он грузен и тяжел. Пусть протрезвится.

С него рассказом нам не поживиться.

Ну, что ж. Рассказывай. Но чересчур уж

Ты строг к нему. Как сам набедокуришь

И счетец на провизию подашь

С надбавкой, что тогда? Обычай ваш

Я хорошо, мой друг, прекрасно знаю.

Так не пришлось тогда бы краснобаю

И повара подачкой подкупать,

Чтоб он обид не вздумал вспоминать».

«Ну мыслимо ль злопамятство такое? —

Тут эконом сказал. – Да, коль не скроет

Моих уловок повар, я впросак

Могу попасть. Хотя он и дурак,

Я бы готов деньжат ему добавить,

Когда бы этим мог себя избавить

От неприятностей. Ведь я бранил

Его по-дружески. Я с ним шутил.

Да разве я такого молодца

Мог выбранить? Купил я тут винца

Хорошего и крепкого баклажку.

Вы видите, бедняге очень тяжко,

Со мной он не откажет разделить

Баклажку ту и мир восстановить.

Вы все свидетели, что мировую

Мы выпьем с ним, чтоб не браниться всуе».

И впрямь к баклажке повар приложился,

Но он не в первый раз опохмелился

Уже в то утро, и вино не впрок

Ему пошло; испивши сколько мог,

Он благодарность промычал по-бычьи,

Тем примиренья выполнив обычай.

Тут с хохотом трактирщик закричал:

«Смотрите, а ведь только что рычал,

Теперь я знаю, как мирить буянов,

Как врачевать любой обиды раны.

С собой в дорогу бочку буду брать —

Вином вражду и ссоры заливать.

Великий Бахус! Вот кому хвала!

Вот с кем ни скуки нет и нету зла.

Печаль и скорбь в веселье обращает,

Врагов мирит и жажду утоляет.

Но будет нам о пустяках болтать,

Сэр эконом, извольте начинать».

Рассказ Эконома о вороне

Здесь начинается рассказ Эконома о вороне

Жил Феб когда-то на земле средь нас,

Об этом в книгах старых есть рассказ.

Он был красавец рыцарь, весельчак.

Его стрелы боялся злобный враг.

Убил Питона он, когда тот змеи

На солнце выполз из норы своей.

И много подвигов и славных дел

Он луком страшным совершить успел.

Умел играть на лютне он, на лире,

И голоса во всем подлунном мире

Такого звонкого не услыхать.

Вот Амфион, царь Фивский, ограждать

Умел свой город сладкогласным пеньем,

Но Феб пел лучше, звонче, без сомненья,

И был к тому же строен он, пригож.

Нет в мире никого, кто с ним бы схож

По вежеству и красоте считался,

А в благородстве с ним бы не сравнялся

Славнейший рыцарь всех времен и стран.

И в знак того, что змей им был попран,

Носил в руке он лук свой смертоносный,

Благоуханный, словно ладан росный.

Так вот держал тот Феб ворону в доме,

И в самой лучшей Фебовой хороме

Стояла клетка. В ней же много лет

Ворона та жила. Таких уж нет.

Вся белоснежна, словно лебедь белый,

Она не хуже соловъя свистела

И щелкала, а Феб ее любил,

По-человечьи говорить учил,

Как говорят иной раз и сороки.

И уж не знаю я, в какие сроки,

Но научилась птица говорить

И речь людей могла передразнить.

Еще жила жена у Феба в доме.

Все в той же самой расписной хороме.

Любил ее супруг и баловал

И сутки круглые ей угождал,

Но только, если правду вам сказать,

Затеял он супругу ревновать.

Держал ее, бедняжку, под замком

И никогда гостей не звал он в дом,

Страшась, что ими может быть обманут.

Хоть ревновать мужья не перестанут,

Но им скажу: друзья, напрасный труд.

Вас все равно супруги проведут,

Как бы ни заперли вы клетку прочно.

Когда в делах и мыслях непорочна

Жена, зачем ее вам запирать?

Развратницу ж не тщитесь охранять,

Всегда найдется для нее лазейка.

А там поди-ка укори, посмей-ка.

Чем жен стеречь… да лучше прямо в ад!

Вам это все преданья подтвердят.

Но я вернусь к тому, с чего я начал.

Достойный Феб, о том весь свет судачил,

Любил без памяти свою жену.

Из всех страстей он знал лишь страсть одну —

Ей угождать до самой до могилы.

И не жалел своей мужской он силы,

Лишь бы с супругою в приятстве жить

И навсегда единственным пребыть.

Но ничего снискать не удается,

Когда природа в чем-нибудь упрется.

К упрямству склонна вся живая тварь

Теперь не меньше, чем когда-то встарь.

Из коршуна не сделаешь наседку.

Возьмите птицу и заприте в клетку,

Ее кормите золотым пшеном,

Поите не водой, а хоть вином

И содержите в чистоте и холе —

Но захиреет пленница в неволе.

Стократ дороже клетки золотой

Простор полей или шатер лесной,

Где в скудости, в опасности и в страхе

Жить доводилось этой бедной птахе,

Где в пищу ей лишь червяки, да гады,

Да нечисть всякая. А птицы рады,

Когда из клетки могут упорхнуть,

Опять свободно крыльями взмахнуть.

Возьмите кошку, молоком поите

Иль мясом, рыбой вы ее кормите,

А под вечер укладывайте спать

С собою рядом в теплую кровать —

Но пусть услышит мышь она в норе

Или увидит птицу на дворе,

Вмиг позабудет сливки, молоко,

Глаза свои раскроет широко

И на охоту тотчас побежит,

Такой у ней к охоте аппетит.

Коль угнездилась от природы страсть,

Ее ничем непобедима власть.

А то еще смотрите: вот волчица,

Когда придет пора совокупиться,

Своею похотью ослеплена,

Самца такого выберет она,

Что, поглядеть, нет хуже, – и довольна.

Но, кажется, примеров уж довольно.

Я о мужчинах только говорю,

А к женщинам почтением горю.

А вот мужчины, верно, похотливы,

Непритязательны, нетерпеливы,

Готов мужчина похоть утолить,

Хотя б жену пришлося оскорбить

Уж самым выбором подруги низкой,

Которую он сам не пустит близко

К жене красивой, ласковой и верной.

Ах, плоть сильна, и только пламень серный

Искоренит в нас любострастья грех.

Да, новизна так привлекает всех,

Что в добродетели и постоянстве,

Как в повседневном тягостном убранстве,

Никто из нас не может долго жить.

И нечего об этом говорить.

Был Феб, измены не подозревая

И от жены беды себе не чая,

Обманут легкомысленной женой.

Всю страсть свою, весь пыл любовный свой,

Не устрашась и не стыдясь нимало,

Она другому втайне отдавала, —

Он с Фебом рядом так же стать достоин,

Как живодер с вонючих скотобоен.

Себе получше выбрать не могла:

Но от худого только больше зла.

Феб надолго однажды отлучился,

И вмиг с женою хахаль очутился.

Неблагозвучно, подло это слово —

Сказал его я, не желая злого.

Платон-мудрец так написал однажды:

«Со словом в лад верши поступок каждый».

И если точным словом говорить,

То слово с делом так должны дружить,

Чтоб не было меж ними расхожденья.

Я грубый человек, и, к сожаленью,

Я грубо говорю. Но в самом деле, —

Когда миледи согрешит в постели,

Меж ней и девкой разница в одном:

Ее любовника зовут «дружком»,

Когда прознают, самое же «милой»,

А девка с хахалем сойдут в могилу

Позоримы прозванием своим.

Не лучше ль словом грубым и одним

Равно обеих грешниц называть

И в слове том поступок их сравнять?

Так точно и короны узурпатор,

Тиран воинственный иль император

С разбойником, как брат родимый, схож,

Ведь нрав у них по существу все то ж.

Раз Александр от мудреца услышал,

Что если, мол, тиран всех прочих выше

И может он законом пренебречь

И целый город для забавы сжечь

Или стереть с лица земли народец, —

Тогда он, значит, вождь и полководец;

Лишь от разбойника поменьше зла, [269]269

  Развитие этого мотива см. в сатирическом романе Фильдинга «The History of Jonathan Wild the Great» (1743), в «Четвертом Послании» известного французского драматурга XVII в. Ж. Реньяра и т. д.

[Закрыть]

—

Ведь шайка у разбойника мала, —

Но Каина на нем лежит печать:

Он для людей – отверженец и тать.

Мне книжная ученость не пристала,

Я не хочу, чтоб речь моя блистала

Цитатами, вернусь скорее вспять,

Чтоб попросту рассказ мой продолжать.

Ну, Фебова жена дружка позвала

И долго страсть в постели утоляла.

Ворона в клетке видела все это

И, Фебу верная, была задета.

Он изумлен был песенкой такой:

Она закаркала: «У-крал! У-крал! У-крал!»

«Я от тебя такого не слыхал, —

Феб удивился. – Ты ж умела петь.

Так отчего ж ты стала так хрипеть?

Ведь прежде ты певала так приятно.

Что значит этот возглас троекратный?»

И Фебу тут ворона так сказала:

«Не зря я столь зловеще распевала.

О Феб! Твоей не ценят красоты,

Учтивости, душевной чистоты,

Твоих забот и твоего таланта,

Того, что ты бесценней адаманта.

Мерзавец низкий честь твою украл

И в грязь ее кощунственно втоптал.

Он, этот червь в сравнении с тобою,

Бесчестил ложе здесь с твоей женою».

Чего ж вам больше? Фебу все сказала

И грубыми словами описала

Все в точности, как совершалось зло

И от кого оно произошло.

И отшатнулся Феб, и помертвел он,

И боль ужасная пронзила тело,

И в приступе невыразимых мук

Он взял стрелу, согнул могучий лук

И наповал жену свою убил,

Которую без памяти любил.

Так сделал он. Ну, что еще сказать?

Червь сожалений стал его глодать,

Кифару, лютню, арфу, псалтирьон [270]270

  Псалтирьон (псалтирион) – музыкальный инструмент. Рассуждения об опасности болтовни взяты из работы Альбертино ди Брешиа «De arte loquendi et tacendi» («Об искусстве говорить и молчать»).

[Закрыть]

Разбив, свой лук сломал и стрелы он.

Потом, к своей вороне обратись,

Сказал с презрением: «Послушай, мразь,

В твоих речах змеиный яд разлит.

Убита не жена, а я убит.

Увы! Что сделал я? И нет возврата.

За тяжкий грех тягчайшая расплата.

Подруга верная тяжелых дней,

Жена моя, жемчужина ночей,

Что мне всегда так сладостно светила, —

Не может быть, чтоб ты мне изменила!

Теперь лежишь, бескровна, холодна,

Злосчастная, невинная жена.

Рука проклятая, как ты решилась?

Как мысль в мозгу змеею угнездилась?

Поспешный гнев, разящий наповал!

О, подозрений горестных фиал!

Едва его доверчиво испил я,

Как существо чистейшее убил я.

Где был рассудок и сужденье где?

Когда клевещет мстительный злодей,

Возможно ль без улики непреложной

Вине поверить явно невозможной?

Да не разит виновного стрела,

Коль не докажут достоверность зла.

И зло великое ты совершаешь,

Когда с возмездием столь поспешаешь,

Как я, злосчастный, ныне поспешил.

Слепящий гнев, скольких он погубил.

Увы! Что жизнь теперь мне? Умираю!»

И, обратись к вороне: «Знаю, знаю,

Чем наказать тебя за клевету,

Была бела ты, как жасмин в цвету,

И пела ты всех соловьев звончей,

И речь твоя журчала, как ручей.

Отныне ты всего навек лишилась:

В последний раз в словах твоих струилась

Отрава, коей корень сатана.

Как сажа, будешь ты теперь черна,

Нахохлившись, людское сердце хмуря,

Ты каркать будешь, если дождь иль буря

Приблизится. Ты и твое потомство

Поплатитесь навек за вероломство».

И он схватил завистливую птицу,

Вмиг перья ощипал, и, как черницу,

Он в рясу черную ее одел,

И отнял речи дар, и повелел,

Чтобы не пела никогда отныне,

Кичась пред птицами в своей гордыне.

И вышвырнул ревнивицу за дверь,

Чтоб презирал ворону всякий зверь,

Как верную служанку сатаны.

Вот почему вороны все черны.

Друзья мои. Из этого примера

Вы видите: во всем потребна мера,

И будьте осмотрительны в словах.

Не говорите мужу о грехах

Его жены, хотя б вы их и знали,

Чтоб ненавидеть вас мужья не стали.

Царь Соломон, как говорит преданье,

Оставил нам в наследство назиданье —

Язык держать покрепче под замком,

Но я уже вам говорил о том,

Что книжной мудростью не мне блистать.

Меня когда-то поучала мать:

«Мой сын, вороны ты не позабудь

И берегись, чтоб словом как-нибудь

Друзей не подвести, а там, как знать,

Болтливостью их всех не разогнать.

Язык болтливый – это бес, злой враг,

И пусть его искореняет всяк.

Мой сын! Господь, во благости своей,

Язык огородил у всех людей

Забором плотным из зубов и губ,

Чтоб человек, как бы он ни был глуп,

Пред тем, как говорить, мог поразмыслить

И беды всевозможные исчислить,

Которые болтливость навлекла.

Но не приносит ни беды, ни зла

Речь осмотрительная и скупая.

Запомни, сын мой, в жизнь свою вступая:

Обуздывай язык, пускай узда

Его не держит только лишь тогда,

Когда ты господа поешь и славишь.

И если хоть во что-нибудь ты ставишь

Советы матери – будь скуп в словах

И то ж воспитывай в своих сынах,

Во всем потомстве, коль оно послушно.

Когда немного слов для дела нужно,

Губительно без устали болтать».

Еще сказала мне тогда же мать:

«Многоглаголанье – источник зла.

Один пример привесть бы я могла:

Топор, он долго сучья отсекает,

Потом, хвать, руку напрочь отрубает,

И падает рука к твоим ногам.

Язык так разрубает пополам

И дружбу многолетнюю, и узы,

Связующие давние союзы.

Клеветники все богу неугодны.

Про это говорит и глас народный,

И Соломон, и древности мудрец —

Сенека, и любой святой отец.

Прочтите хоть псалмы царя Давида.

Коль слышал что, не подавай ты вида,

Что разобрал, а если при тебе

Предался кто-нибудь лихой божбе,

Речам опасным, – притворись глухим.

Сказал народ фламандский и я с ним:

«Где мало слов, там мир и больше склада».

Коль ты смолчал, бояться слов не надо,

Которые ты мог не так сказать.

А кто сболтнул – тому уж не поймать

Спорхнувшей мысли. Коль сказал ты слово,

То, что сказал, – сказал. Словечка злого,

Хотя б оно и стало ненавистно,

Нельзя исправить. Помни днесь и присно,

Что при враге не надобно болтать.

Ты раб того, кто сможет передать

Слова твои. Будь в жизни незаметен,

Страшись всегда и новостей и сплетен.

Равно – правдивы ли они иль ложны;

Запомни, в этом ошибиться можно.

Скуп на слова и с равными ты будь

И с высшими. Вороны не забудь.

Здесь кончается рассказ Эконома о вороне

Пролог Священника

Когда рассказ закончил эконом,

Уж не палило солнце так, как днем,

А в градусе двадцать девятом было,

И пятый час, наверное, пробило.

Сужу я по тому, что тень от нас

При росте шестифутовом в тот час

Равнялася одиннадцати футам

(Ее измерил я примерно прутом).

Сатурн уже поднялся в знак Весов,

И слышен был трезвон колоколов.

Хозяин наш, как первый в хороводе,

И в этот раз в своем обычном роде

Сказал нам речь: «Друзья мои, еще

Один рассказ – и мы закроем счет,

И наше общее о том решенье:

Мы слышали людей различных званий,

И господа молю о том заране,

Чтоб он настроил на веселый лад

Того, кто заключит наш длинный ряд.

Ты, что плетешься на кобыле карей,

Быть может, сэр, прелат ты, иль викэрий,

Иль попросту священник приходской,

Но только до сих пор рассказ ты свой

Таил от нас. А что ты обещал?

Из всех теперь один ты задолжал.

Так вот – суму скорее развяжи

И басню нам сейчас же расскажи.

Я по лицу веселому сужу,

Что басней этой всех разодолжу.

Уж больно скромен ты, Христовы кости!

Застенчивость излишнюю отбрось ты».

И отвечал священник: «Погоди

И вымыслов ты от меня не жди.

Нарушить назидание не смею,

Которое преподал Тимофею

Апостол Павел, он же порицает

Того, кто правдою пренебрегает,

Чтоб пустяки и басни сочинять.

К чему же плевелы мне рассевать,

Когда пшеницу я могу посеять?

Веселость вашу не хочу развеять,

Но если есть у вас, друзья, терпенье,

Прослушать днесь благое поученье,

Извольте; преподать его готов,

И смысл моих приятен будет слов

Для тех, кто слово праведное чтит,

Кому и добродетель не претит.

Южанин я, и очень сожалею,

Что рэм, рам, руф низать я не умею, [271]271

  Священник критикует распространенный в англосаксонской поэзии аллитерационный стих, в котором обычно трижды повторялась одна и та же предударная согласная.

[Закрыть]

По буквам звонкий складывая стих.

Я рифмы сладость тоже не постиг.

Так слух я ваш не буду щекотать,

И в прозе мне позвольте рассказать.

Быть может, ты хотел рассказа звонче,

Чтоб пиршество сегодня им закончить,

Но выслушай смиренный мой рассказ —

В нем с божьей помощью хочу я вас

Провесть по ступеням того пути,

Которым в град небесный привести

Господь сулит нам. Не судите строго,

Коль приведу примеров слишком много.

И если буду в текстах я неточен,

Меня поправить я прошу вас очень.

Я не начитан, в букве не силен,

Держусь я смысла, был бы верен он,

И с книжниками я не соревнуюсь,

Но внять поправкам вашим обязуюсь».

И тотчас же мы все на том сошлись,

Что раз на богомолье собрались,

Свой путь пристойной речью завершить

Уместно нам; и стали мы просить

Священника начать благое слово.

И, увидав, что выбора иного

Нет у него, хозяин наш сказал:

«Ну, сэр священник, так, как ты желал,

Пусть будет. Слушать мы тебя готовы».

Потом, смягчив слегка свой тон суровый:

«Что ж, начинай, пожалуй, наставленье.

Но солнце скоро сядет, к сожаленью.

Пускай господь тебе укажет путь, —

Будь поучителен, но краток будь».

И тут Священник начинает в прозе свою поучительную, но длиннейшую проповедь о семи смертных грехах и способах искупить их, на чем и обрывается незавершенная Чосером книга Кентерберийских рассказов