Рассказ три девочки верейская

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Три девочки [История одной квартиры] - any2fbimgloader3.jpg

Глава I

Наташа переезжает на новую квартиру и знакомится с люсей и катей. Странности доктора…

Когда Софья Михайловна пришла домой и сообщила, что нашла, наконец, комнату, на которую стоит обмениваться, Наташа первым делом спросила:

– А девочки в квартире есть?

Софья Михайловна ответила:

– Я там видела двух девочек, и как раз твоего возраста.

Наташа кивнула головой.

– Это хорошо. Потому что я люблю общество.

Отец и мать засмеялись.

– Ничего нет смешного! – возмутилась Наташа. – Что это за квартира, где одни взрослые, как у нас?

– Одни взрослые, – повторил отец, – да и те… – и он сделал такую гримасу, что Наташа громко расхохоталась. Никто не умел делать таких изумительных гримас, как Леонтий Федорович – Наташин отец. Это не были просто смешные или уродливые гримасы, – нет, они всегда выражали именно то, что он в данный момент хотел сказать словами. И сейчас Наташа поняла сразу папину гримасу.

Софья Михайловна также засмеялась и сказала:

– Леня, ну почему ты юрист? Тебе надо было на сцену

– Юрист тоже должен быть немножко актером, – ответил Леонтий Федорович, потом притянул к себе Наташу, посадил ее на колени и сказал жене: – Ну, рассказывай, какую нашла комнату.

Через несколько дней они переехали. Новая комната была очень большая, светлая, с широкой стеклянной дверью на балкон. Когда расставляли мебель, было очень много споров, куда что поставить. Наташе непременно хотелось иметь свой собственный, совсем отдельный уголок, и она доказывала, что лучше всего отделить его огромным папиным книжным шкафом и буфетом. А папа уверял, что тогда ему невозможно будет подойти к своему письменному столу, и в лицах изображал, как он с трудом лезет в узкую щель между буфетом и столом. Мама с Наташей смеялись; смеялись и возчики, вносившие вещи В конце концов все были довольны: и Наташа, получившая отдельный уголок, и папа, установивший свой большой стол и шкаф так, как ему хотелось, и возчики, с которыми он все время шутил, и мама – потому что вокруг нее все были веселы.

Когда все было внесено и расставлено и возчики ушли, Наташа выбежала из комнаты и громко крикнула в пространство:

– Девочки! Выходите сюда!

Дверь прямо против Наташиной комнаты открылась, и на пороге появилась девочка с двумя светлыми косичками. Она остановилась, держась за ручку двери, и глядела на Наташу исподлобья большими глазами. И в тот же миг где-то хлопнула еще дверь, раздались быстрые шаги по коридору, и в прихожую выскочила еще девочка – круглолицая, темноглазая, с широким вздернутым носиком и большим веселым ртом.

– Это вы к нам въехали? Ты здесь жить будешь? А как тебя зовут? – спросила она, с любопытством разглядывая Наташу.

– Да, мы будем здесь жить. Я – Наташа. А ты?

– А я – Люся. Мы тоже недавно сюда переехали. А тебе сколько лет?

– Ровно через неделю будет двенадцать. А тебе?

– А мне двенадцать будет через одиннадцать месяцев. Я перехожу в четвертый класс. А ты?

– А я в пятый.

– А смотри-ка! Я ростом выше тебя. Давай померяемся! Перед зеркалом!

Девочки встали рядом и посмотрелись в зеркало.

– Точка в точку! – удивилась Наташа.

– Совсем одинаковые! – закричала Люся. – Катя! Иди сюда, стань рядом. Ты выше или ниже нас?

Девочка с косичками, смущенно улыбаясь, подошла и стала около Люси.

– И я такая же, – сказала она.

– Чудно-чудно-чудно! – Люся захлопала в ладоши. – Все три – как одна!

– Тебя зовут Катя? – спросила Наташа девочку с косичками.

Та молча кивнула головой.

– А тебе сколько лет?

– Ей только на днях исполнилось одиннадцать, и она в одном классе со мной, только я с ней не дружу, потому что она кислятина, – выпалила Люся одним духом. – А смотри-ка, – показала она пальцем в зеркало, – какие у тебя брови забавные, – точно птица крыльями размахнула. А у меня – смотри – бровей вовсе нет. А у Кати тоненькие-тоненькие. А ты отличница или нет?

– Я отличница, – сказала Наташа. – А ты?

Три девочки [История одной квартиры] - any2fbimgloader4.jpg

– А я нет. А Катя тоже отличница. Она уроки долбит-долбит, а я так не могу. А ты знаешь, что у вас в комнате – балкон? Я на нем ни разу не была, а мне так хочется!

Наташа схватила девочек за руки.

– Пойдемте сейчас на балкон!

– Чудно-чудно-чудно! – И Люся запрыгала.

– А разве можно? – робко спросила Катя.

– Раз я зову, – значит, можно, – живо ответила Наташа. – Я же теперь хозяйка. Идемте!

И, держась за руки, они втроем вбежали в комнату. Дверь на балкон была раскрыта настежь, и там, облокотившись на перила, стояли Наташины родители.

– Мама! Папа! Вот мои девочки! – закричала Наташа, выталкивая Люсю и Катю перед собой в балконную дверь. Отец и мать оглянулись.

– Твои? – улыбнулась Софья Михайловна. А Леонтий Федорович протянул руку и, взяв в свою широкую ладонь руки обеих девочек, потряс их.

– Как здесь красиво! – воскликнула Наташа, оглядываясь во все стороны.

– Да! – откликнулась мать. – Хорошо!

– Ой! Как здесь чудно! – захлопала в ладоши Люся.

– А ты что же молчишь? Или не нравится? – обратился Леонтий Федорович к Кате и поднял за подбородок ее опущенную голову.

– Нравится, – прошептала Катя.

– И мне нравится, – сказал серьезно Леонтий Федорович. – Ширина-то улицы какая! И сплошной бульвар!

– А теперь пойдем, мы тебе всю квартиру покажем! – И Люся схватила Наташу за руку.

– Подожди, мне жалко уходить отсюда, – ответила Наташа.

* * *

Под вечер познакомились с остальными жильцами квартиры.

Первым вернулся домой старый доктор. Он был высокого роста и держался очень прямо, несмотря на свои семьдесят лет. У него была привычка быстрым движением головы откидывать назад свои густые и слегка вьющиеся длинные седые волосы. Во всей его фигуре и в лице с крупными и выразительными чертами было что-то благородное и гордое, но одет он был неряшливо.

Он вошел в прихожую в тот самый момент, когда вновь въехавшая семья разбирала поставленный в угол сундук. Люся и Катя стояли тут же.

Глава I

Наташа переезжает на новую квартиру и знакомится с люсей и катей. Странности доктора…

Когда Софья Михайловна пришла домой и сообщила, что нашла, наконец, комнату, на которую стоит обмениваться, Наташа первым делом спросила:

– А девочки в квартире есть?

Софья Михайловна ответила:

– Я там видела двух девочек, и как раз твоего возраста.

Наташа кивнула головой.

– Это хорошо. Потому что я люблю общество.

Отец и мать засмеялись.

– Ничего нет смешного! – возмутилась Наташа. – Что это за квартира, где одни взрослые, как у нас?

– Одни взрослые, – повторил отец, – да и те… – и он сделал такую гримасу, что Наташа громко расхохоталась. Никто не умел делать таких изумительных гримас, как Леонтий Федорович – Наташин отец. Это не были просто смешные или уродливые гримасы, – нет, они всегда выражали именно то, что он в данный момент хотел сказать словами. И сейчас Наташа поняла сразу папину гримасу.

Софья Михайловна также засмеялась и сказала:

– Леня, ну почему ты юрист? Тебе надо было на сцену

– Юрист тоже должен быть немножко актером, – ответил Леонтий Федорович, потом притянул к себе Наташу, посадил ее на колени и сказал жене: – Ну, рассказывай, какую нашла комнату.

Через несколько дней они переехали. Новая комната была очень большая, светлая, с широкой стеклянной дверью на балкон. Когда расставляли мебель, было очень много споров, куда что поставить. Наташе непременно хотелось иметь свой собственный, совсем отдельный уголок, и она доказывала, что лучше всего отделить его огромным папиным книжным шкафом и буфетом. А папа уверял, что тогда ему невозможно будет подойти к своему письменному столу, и в лицах изображал, как он с трудом лезет в узкую щель между буфетом и столом. Мама с Наташей смеялись; смеялись и возчики, вносившие вещи В конце концов все были довольны: и Наташа, получившая отдельный уголок, и папа, установивший свой большой стол и шкаф так, как ему хотелось, и возчики, с которыми он все время шутил, и мама – потому что вокруг нее все были веселы.

Когда все было внесено и расставлено и возчики ушли, Наташа выбежала из комнаты и громко крикнула в пространство:

– Девочки! Выходите сюда!

Дверь прямо против Наташиной комнаты открылась, и на пороге появилась девочка с двумя светлыми косичками. Она остановилась, держась за ручку двери, и глядела на Наташу исподлобья большими глазами. И в тот же миг где-то хлопнула еще дверь, раздались быстрые шаги по коридору, и в прихожую выскочила еще девочка – круглолицая, темноглазая, с широким вздернутым носиком и большим веселым ртом.

– Это вы к нам въехали? Ты здесь жить будешь? А как тебя зовут? – спросила она, с любопытством разглядывая Наташу.

– Да, мы будем здесь жить. Я – Наташа. А ты?

– А я – Люся. Мы тоже недавно сюда переехали. А тебе сколько лет?

– Ровно через неделю будет двенадцать. А тебе?

– А мне двенадцать будет через одиннадцать месяцев. Я перехожу в четвертый класс. А ты?

– А я в пятый.

– А смотри-ка! Я ростом выше тебя. Давай померяемся! Перед зеркалом!

Девочки встали рядом и посмотрелись в зеркало.

– Точка в точку! – удивилась Наташа.

– Совсем одинаковые! – закричала Люся. – Катя! Иди сюда, стань рядом. Ты выше или ниже нас?

Девочка с косичками, смущенно улыбаясь, подошла и стала около Люси.

– И я такая же, – сказала она.

– Чудно-чудно-чудно! – Люся захлопала в ладоши. – Все три – как одна!

– Тебя зовут Катя? – спросила Наташа девочку с косичками.

Та молча кивнула головой.

– А тебе сколько лет?

– Ей только на днях исполнилось одиннадцать, и она в одном классе со мной, только я с ней не дружу, потому что она кислятина, – выпалила Люся одним духом. – А смотри-ка, – показала она пальцем в зеркало, – какие у тебя брови забавные, – точно птица крыльями размахнула. А у меня – смотри – бровей вовсе нет. А у Кати тоненькие-тоненькие. А ты отличница или нет?

– Я отличница, – сказала Наташа. – А ты?

– А я нет. А Катя тоже отличница. Она уроки долбит-долбит, а я так не могу. А ты знаешь, что у вас в комнате – балкон? Я на нем ни разу не была, а мне так хочется!

Наташа схватила девочек за руки.

– Пойдемте сейчас на балкон!

– Чудно-чудно-чудно! – И Люся запрыгала.

– А разве можно? – робко спросила Катя.

– Раз я зову, – значит, можно, – живо ответила Наташа. – Я же теперь хозяйка. Идемте!

И, держась за руки, они втроем вбежали в комнату. Дверь на балкон была раскрыта настежь, и там, облокотившись на перила, стояли Наташины родители.

– Мама! Папа! Вот мои девочки! – закричала Наташа, выталкивая Люсю и Катю перед собой в балконную дверь. Отец и мать оглянулись.

– Твои? – улыбнулась Софья Михайловна. А Леонтий Федорович протянул руку и, взяв в свою широкую ладонь руки обеих девочек, потряс их.

– Как здесь красиво! – воскликнула Наташа, оглядываясь во все стороны.

– Да! – откликнулась мать. – Хорошо!

– Ой! Как здесь чудно! – захлопала в ладоши Люся.

– А ты что же молчишь? Или не нравится? – обратился Леонтий Федорович к Кате и поднял за подбородок ее опущенную голову.

– Нравится, – прошептала Катя.

– И мне нравится, – сказал серьезно Леонтий Федорович. – Ширина-то улицы какая! И сплошной бульвар!

– А теперь пойдем, мы тебе всю квартиру покажем! – И Люся схватила Наташу за руку.

– Подожди, мне жалко уходить отсюда, – ответила Наташа.

* * *

Под вечер познакомились с остальными жильцами квартиры.

Первым вернулся домой старый доктор. Он был высокого роста и держался очень прямо, несмотря на свои семьдесят лет. У него была привычка быстрым движением головы откидывать назад свои густые и слегка вьющиеся длинные седые волосы. Во всей его фигуре и в лице с крупными и выразительными чертами было что-то благородное и гордое, но одет он был неряшливо.

Он вошел в прихожую в тот самый момент, когда вновь въехавшая семья разбирала поставленный в угол сундук. Люся и Катя стояли тут же.

– Здравствуйте, – приветливо сказал Леонтий Федорович, поднимаясь с корточек. – Вы, по-видимому, наш сосед? Мы только что сюда въехали.

– Здравствуйте, – очень вежливо, но холодно ответил доктор, протягивая всем по очереди руку и называя свою фамилию, но так невнятно, что Леонтий Федорович переспросил:

– Простите, – как?

Доктор повторил фамилию, но снова никто ее не разобрал. И сейчас же он неловко поклонился и поспешно ушел в свою комнату.

Люся прыснула со смеху.

– Это доктор, – заговорила она вполголоса. – Он всегда так говорит, что ничего не поймешь. Мы его и имени не знаем, его так все и называют – просто «доктор».

Леонтий Федорович пробормотал что-то невнятное, поразительно похоже передразнив доктора.

Все три девочки расхохотались, и тут Наташа увидела, что и Катя умеет смеяться весело и заразительно.

– Леня, – укоризненно сказала Софья Михайловна мужу, – нехорошо над стариком смеяться. У него такое славное лицо.

– А я и не смеюсь. Даже не улыбаюсь, – ответил муж и сделал подчеркнуто-серьезную физиономию.

В что время открылась дверь и вошла молодая женщина. Взглянув на нее, Наташа сразу поняла, что это Люсина мама, – до того мать и дочь были похожи друг на друга.

– Мама! – Люся бросилась навстречу и повисла на шее у матери. – У нас новые жильцы, и девочка, и я уже была у них на балконе, – тараторила она.

– Ну пусти же, пусти! – весело говорила мать. – Дай поздороваться. – И она с открытой улыбкой подошла к новым жильцам. Они представились друг другу.

– Это очень, очень хорошо, что вы к нам переехали! – сказала вошедшая.

– А вы почему думаете, что хорошо? – с деланной серьезностью спросил Леонтий Федорович. – Может быть, вам от нас житья не будет?

– Неправда, мама! Они чудные, чудные! – Люся прыгала около матери.

И снова открылась входная дверь, и вошел пожилой человек небольшого роста с кожаным чемоданчиком в руках.

– Новые жильцы? – обратился он к Кате, кивнув головой на приехавших.

– Да, дедушка, – сказала Катя.

– Здравствуйте! – Леонтий Федорович стоял над сундуком с ворохом белья в руках.

– Здравствуйте, – безразличным тоном сказал старик и снял кепку, обнажив совершенно лысую голову с бордюрчиком темных волос вокруг розовой лысины. – Катюшка! Обед готов?

– Готов, дедушка. Он в подушках, – ответила Катя.

– Идем есть.

Они ушли в свою комнату.

– Не будем вам мешать разбираться. Пойдем, Люся, я тебе чего-то принесла, – сказала Люсина мама, обняв дочку и увлекая ее в коридор.

– Я еще приду к тебе, Наташа! – крикнула Люся, оглядываясь.

* * *

Вечером все три девочки снова стояли на балконе и, опираясь локтями на перила, беседовали.

Вечер был ясный и тихий. Стоял конец июля. Белые ночи уже шли на убыль, и в сумеречном свете густая зелень деревьев казалась еще гуще и темнее. На фоне светлого неба четко выделялся силуэт старой церкви. Улица была полна народу, снизу доносился говор, смех, топот ног. Звенели трамваи, и их огни то и дело мелькали сквозь деревья.

– Как красиво! – сказала Наташа. – Когда я буду художницей, я нарисую это.

– А ты будешь художницей? – живо спросила Люся.

– Непременно! Я очень люблю рисовать.

– И я! – воскликнула Люся. – Я очень люблю, только у меня плохо выходит. У меня терпения не хватает. И вышивать тоже. … Знаешь, мы с мамой в цирке были, и там такой смешной слон! – Она расхохоталась. – Понимаешь, он танцевал!

– Люся, знаешь, на кого ты, по-моему, похожа? – спросила Наташа.

– Знаю! На маму!

– Нет, не лицом, а вообще?

– На кого?

– На обезьян из «Маугли». Они вот тоже так: начнут одно и сразу забудут, и бросят, и сейчас же за другое принимаются. Так и ты, когда говоришь.

– Из какой это маугли?

– Не «из какой», а «из какого». Ты не читала «Маугли»? Это же так интересно! – сказала Наташа. – У меня есть эта книжка.

– Ты дашь мне почитать? Она толстая?

– Конечно, дам. Книжка толстая; я тоже люблю толстые книги.

– Лучше дай сначала мне, – попросила Катя, – а то Люся очень долго читает. А я скоро прочту.

– Вот еще! – рассердилась Люся и даже топнула ногой. – Я первая попросила!

– Подождите, девочки! Я придумала, – закричала Наташа, – я дам эту книжку Кате, а тебе, Люся, дам другую какую-нибудь, поменьше, у меня книжек много. А когда Катя прочтет, можешь взять и читать, сколько хочешь.

Люся надулась. Наташа посмотрела на нее сбоку и сделала вид, что не замечает этого. Катя слегка покраснела от удовольствия и повторила:

– Я скоро прочту.

Но Люся долго сердиться не умела.

– А какой твой папа чудный! Такой смешной! – рассмеялась она вдруг.

– Совсем папа не смешной! – возмутилась Наташа. – Он так много знает. Мы с ним почти каждое воскресенье ходим куда-нибудь.

– В кино?! – воскликнула Люся.

– Да нет, не только в кино. Мы с ним ходим в музеи. Он мне показывает разные места в Ленинграде, рассказывает, где что произошло…

– Как интересно! – прошептала Катя.

– А мы с мамой каждое воскресенье в кино ходим, – перебила Люся, – или в цирк. Я ужасно люблю цирк!

– Да, цирк и я люблю, – сказала Наташа. – А ты, Катя?

– Я… никогда там не была, – тихо проговорила Катя и потупилась.

– Она только все читает да уроки долбит. – Люся передернула плечами. – Ее дедушка такой уж… никуда ее не поведет. Он ее, верно, не любит! А моя мама мне все-все позволяет, и мне от нее никогда не попадает…

– Мой дедушка очень хороший и… и любит меня, – неожиданно громко сказала Катя и вся выпрямилась, – а только он очень много работает, и ему некогда…

– А твои папа и мама где? – спросила Наташа.

– Умерли. Я их и не помню, – снова совсем тихо сказала Катя.

– Так вы только вдвоем с дедушкой и живете?

– Да. У меня есть еще брат Вася, он тоже будет художником, в Академии художеств учится. Только он живет не с нами, а в общежитии.

– И у меня братишка есть, – сказала Наташа. – Ему скоро три года будет. Такой забавный!

– А где же он? А как его зовут? А он уже хорошо говорит? – забросали Наташу вопросами Катя и Люся.

– Его назвали Иваном, а я его почему-то прозвала Тотиком. Так и пошло – Тотик и Тотик. Он сейчас у бабушки под Лугой, но на зиму мы его сюда возьмем.

– Как чудно! Я так люблю маленьких! – вскричала Люся.

– Наташа, иди чай пить, – позвала из комнаты Софья Михайловна, – да и спать пора ложиться.

Девочки простились и разошлись – каждая к себе.

* * *

На другой день, когда никого из старших не было дома, Люся и Катя показывала Наташе квартиру во всех подробностях. Прямо из прихожей шел короткий и очень широкий коридор.

– Девочки! – воскликнула Наташа, быстрым взглядом окидывая его. – Ведь это же целая комната! Тут можно хорошую лампочку ввинтить и стол посередине поставить, и – давайте! – это будет наша комната! Нас всех трех! Мы тут будем читать, играть, уроки готовить!

Люся запрыгала от радости.

– А ведь и правда, – улыбнулась Катя. – Вечером мой дедушка отдыхает, и Люсина мама тоже…

– А мой папа придет из своего института – отдыхает, а по вечерам тоже работает; он диктует маме ученое сочинение, а она пишет на машинке, и им мешать нельзя, – перебила Наташа. – Здесь мы никому мешать не будем. Назовем мы эту комнату… знаете как? … Как в «Детстве и Отрочестве» – «Классная»! Хорошо?

– Хорошо! Хорошо! – Люся подхватила Наташу за плечи и закружила по всему коридору.

Перед кухней была крошечная темная проходная комнатка, вся левая сторона которой была отделена занавеской.

– А там что? – спросила Наташа.

– А там такой закуток, там сундуки стоят и всякое старье. – Люся отдернула занавеску. – Знаешь, когда у меня задача не выходит, я сюда поплакать убегаю, чтоб мама не видела.

– Как?!. И ты?!. – вырвалось у Кати.

Люся быстро повернулась к ней.

– Ты разве тоже сюда ходишь плакать? У тебя задачи разве когда-нибудь не выходят?

Катя нахмурилась.

– Не только же о задачах… – пробормотала она и умолкла.

Наташа зашла за занавеску и сразу уселась с ногами на сундуке в углу.

– Девочки! Да тут очень уютно! – Она подвинулась в самый угол и хлопнула рядом с собой ладонью по сундуку. – Садитесь! Тут вовсе не только плакать! Тут как раз такое местечко, – сидеть вместе и разговаривать о самых интересных вещах. Катя! Задвинь занавеску!

В закуток проникал лишь слабый свет из стеклянной двери в кухню. Когда Катя задвинула занавеску, стало совсем темно.

– Где же вы? – Катя нащупывала руками подруг.

– Ой, не хватай меня за коленки! Щекотно! – завизжала Люся.

– Иди сюда! – Наташа поймала в темноте Катину руку и потянула к себе. – Люся, ты подвинься! Катя, садись здесь в угол, а я буду в серёдке. Ну разве тут не хорошо?

– Очень хорошо! – прошептала Катя и слегка прижалась плечом к Наташе.

– Только темно-о-о, – протянула Люся. – Я не люблю, когда темно. Когда я плакать сюда прихожу, всегда щелочку в занавеске оставлю, чтоб свет видеть.

– Вот как раз и интересно страшные истории в темноте рассказывать! – с увлечением заговорила Наташа. – Так дух захватывает, сожмешься вся и думаешь: «Ну, что дальше?.. Что дальше?» Знаете, мы часто сумерничаем с папой и с мамой… Заберемся с ногами на тахту, – видели у нас? И папа рассказывает. Ой, как он хорошо умеет рассказывать!.. И вот иногда страшное что-нибудь, – я больше всего люблю. Вот он недавно «Майскую ночь», «Страшную месть»…

– Это Гоголя? – перебила Катя. – Я читала.

– И вот, – продолжала Наташа, – слушаешь, а в комнате все темнеет; прижмешься к папе и боишься глаза открыть, – вдруг что-нибудь привидится…

– Ой, не говори, мне и сейчас страшно! – закричала Люся и, соскочив с сундука, отдернула занавеску.

Наташа расхохоталась:

– Ну и трусиха же ты!.. Нет, девочки, правда, пусть это будет наша вторая комната. Это будет «разговорка», хорошо? Ну, пошли смотреть дальше…

В очень просторной и светлой комнате Люси Наташа с любопытством огляделась вокруг.

– Это у вас всегда такой кавардак? – спросила она.

Казалось, что хозяева собрались переезжать и занялись разборкой вещей. На столе валялись учебники и тетради вперемешку с недоштопанными чулками, каким-то начатым вышиваньем, тарелкой с бутербродами. На спинке одной из кроватей висели смятые блузки, юбки, на спинке стула – чистое полотенце рядом с грязным фартуком.

– Нет, – Люся живо затрясла головой, – совсем не всегда. По воскресеньям мама такой порядок наводит, такой… Прямо смотреть красиво! А в будние дни ей некогда: придет с работы, еще обед разогреть надо, да и на завтра сготовить…

– «Мама»! – воскликнула Наташа. – А ты-то сама разве прибрать не можешь?

– Нет! – весело ответила Люся. – Мне и мама всегда говорит: «Ты, Люська, лучше уж не прибирай, а то после твоей уборки ничего не найдешь».

– А мне бы попало от мамы, если бы я такой беспорядок в комнате устроила, – сказала Наташа. – Ну, а теперь пойдем к тебе, Катя.

В комнате у Кати был полный порядок. Две кровати под белоснежными покрывалами, в середине небольшой обеденный стол с чистой клеенкой, и перед каждым из двух окон еще по столу.

– Это вот мой стол, а это дедушкин, – пояснила Катя. На Катином столе были аккуратно сложены стопочки тетрадей и книги.

– Это всё твои книжки? – заинтересовалась Наташа.

– Мои! – с гордостью сказала Катя. – Мне дедушка всегда книжки дарит.

Дедушкин стол был буквально заполнен самыми разнообразными инструментами. Все они лежали в строгом порядке.

– Твой дедушка что делает? – спросила Наташа.

– Работает на Балтийском заводе мастером. Он слесарь, – сказала Катя.

– Какие интересные штуки! Это что такое? – Наташа взяла в руки какой-то очень сложный инструмент и стала его разглядывать.

– Не знаю. Всех названий не помню, – тихо произнесла Катя и покраснела.

– А это что? – Люся схватила другой инструмент.

– Девочки… – растерянно заговорила Катя, – не надо трогать дедушкиных вещей. Он их как-то настраивает, и легко испортить…

Наташа поспешно положила инструмент обратно.

– Ой, как Катька своего дедушку боится! – рассмеялась Люся, бросая инструмент на стол, – смотри, Наташа, она даже вся красная от страху… Струсила…

– Да! И струсила! – Катя высоко подняла голову, и глаза ее заблестели. – Не что дедушка рассердится, а что вы инструменты испортите. Их все дедушка сам сделал, и придумал сам, и его на заводе много раз премировали, – так он хорошо изобретает. И он их бережет, и я берегу, и не надо их трогать! Я потому… никого и не зову к нам…

– Пойдем, Наташа, лучше ко мне; у меня все можно трогать! – Люся потащила Наташу за руку.

– Нет, – сказала Наташа, – теперь пойдемте ко мне; я вам свои открытки покажу. У меня их много. Снимки с хороших картин в музеях, виды Ленинграда…

* * *

Наташины родители нашли очень удачной ее мысль устроить в широком коридоре комнату для занятий девочек. Коридор был полутемный, но ведь заниматься в нем предполагалось все равно по вечерам. Днем освещался он полукруглым окном над всегда закрытой дверью в комнату доктора, и в солнечные дни там было почти совсем светло. Вечером горела в нем маленькая лампочка под самым потолком. Придя с работы, Леонтий Федорович собственноручно удлинил шнур и ввинтил сильную лампочку. Очень кстати нашелся у Анны Николаевны – Люсиной мамы – и лишний стол, вынесенный за ненадобностью в сарай. Стол был водворен посреди комнаты, прямо под лампочкой. Девочки живо смастерили под руководством Софьи Михайловны большой красивый абажур из пестрого сатина; вокруг стола появились стулья, и вчерашний пустой и скучный коридор вдруг преобразился в уютную комнатку.

Все три девочки были в восторге. Одобрительно отнеслись и взрослые.

– Молодец, Наташка, что придумала это! – сказал Леонтий Федорович. – Теперь хоть меня совесть мучить не будет, что я по вечерам тебя свободы лишаю.

– И я за вас обоих рада, – прибавила Софья Михайловна.

Анна Николаевна – совсем как дочка – воскликнула:

– Чудно! Чудно! – и обещала со следующей получки купить на стол красивую клеенку.

Яков Иванович – Катин дедушка, – вернувшись домой уже вечером, когда все три девочки сидели за столом, освещенные яркой лампой, и весело беседовали, – приоткрыл дверь, заглянул к ним и одобрительно произнес:

– Ну-ну! – И ушел в свою комнату.

Как отнесся доктор, никто не разобрал. Он пришел домой в тот момент, когда к столу девочек подсели Наташины родители. Все вместе горячо обсуждали вопрос, не совместить ли Наташино рождение с новосельем и не справлять ли его именно за этим столом.

В эту минуту и вошел доктор. Он сразу остановился от неожиданности, но сейчас же, как ни в чем не бывало, направился к двери в свою комнату.

Софья Михайловна растерянно посмотрела на его спину, когда он всовывал ключ, и шепнула мужу:

– А об нем-то мы и забыли…

– Доктор! – окликнула она.

Доктор оглянулся.

– Что вам угодно?

– Доктор, – заговорила она, – вы нас простите, что мы распорядились этим помещением, не поговорив с вами.

– О, пожалуйста, – вежливо, но холодно ответил доктор и скрылся за дверью.

– Он какой-то странный, – задумчиво произнесла Софья Михайловна. – Кто его знает, что у него на душе, но он, видимо, очень одинок. А что на свете может быть страшнее одинокой старости?

– Если человек одинок, – сказал Леонтий Федорович, – он сам в этом виноват.

– Верно, Леня, – кивнула Софья Михайловна головой. – Но ты же юрист и должен помнить, что даже преступника никогда не осуждают, не выслушав его.

Леонтий Федорович встал и обнял жену за плечи. – Ты права. Ты всегда права, умница моя. Ну, а теперь пойдем работать…

Глава II

День рождения наташи. Разговор о докторе. «Только никому не говорите»

Настал день Наташиного рождения. Накануне с вечера Наташа ломала себе голову, что подарят ей завтра папа с мамой, и была очень разочарована, когда, проснувшись, не увидела, как обычно, никакого подарка возле своего изголовья. Что бы это значило? Родители ласково поздравили ее, а о подарке – ни звука. Но от Наташи не ускользнула лукавая улыбка, мелькнувшая на мамином липе. «Ага, значит, что-то будет», – подумала она про себя.

Перед праздничным обедом, на который пригласили Катю и Люсю, Софья Михайловна отправила девочек погулять.

– Вы пройдитесь, – сказали она им, – а потом сядьте на скамеечку на бульваре перед нашим домом. Когда обед будет готов, я позову вас с балкона.

Девочки, болтая, прошлись почти до Гавани, потом вернулись к своему дому и уселись на скамью, не спуская глаз с балкона. Но балкон был пуст.

– Девочки, а знаете что! – вспомнила вдруг Наташа. – Я сегодня утром выхожу в прихожую, я там доктор. Он откуда-то узнал, что мое рожденье, и вдруг протягивает мне руку и говорит: «Поздравляю вас, Наташа, с днем рожденья»… Так и сказал: «Вас»!.. Это он мне, должно быть, «вы» говорит, потому что мне уже двенадцать лет.

– И ничего подобного! – воскликнула Люся. – Он мне всегда «вы» говорит! И Кате тоже.

– Такой уж он вежливый, – сказала Катя.

– И ничего не вежливый, а просто старый чудак! – воскликнула Люся. – Девочки, хотите, я вам что расскажу? Ведь моя мама медсестра и работает в больнице, где он раньше служил. И вот там есть другая медсестра, старая-престарая, и она его очень давно знает; так мама у нее на днях всё-всё про него разузнала! Только под большим секретом!

Люся придвинулась ближе к Кате и Наташе и заговорила быстро, шепотом:

– Только он не знает, что мама про него знает, и вы тоже ему не говорите, потому что мама мне рассказала, а потом и говорит: «Только ты никому не рассказывай, а то вдруг он узнает, что я знаю, и будет сердиться». Так вот, очень давно, когда еще был царь, у доктора была жена, и он ее ужас как любил; и у него было два больших друга, и он их тоже ужас как любил, и очень-очень им верил. А жена была революционерка, и вот ее вдруг посадили в тюрьму, и она там умерла. И доктор тогда чуть не сошел с ума, а потом узнал, что на нее донес один из этих, про которого он думал, что друг, а он оказался царский шпион. А другой, про которого он думал, что тоже друг, очень испугался и раздружился с доктором, даже не навестил его, когда жена умерла. И доктор тогда уж почти совсем по-настоящему сошел с ума и стал таким чудаком. И вот эта мамина знакомая говорит, что он никому не верит и живет один, и все только книжки читает. Я думаю, он потому вроде сумасшедшего, что уж очень много книжек прочел. Только вы никому не говорите; мама мне велела никому не говорить, – слышите, девочки?

– Хорошо. Я никому не расскажу, – серьезно сказала Катя.

Наташа промолчала. Старый доктор представился ей совсем в новом свете. Нет, она своим папе с мамой непременно расскажет то, что узнала от Люси, и вместе с мамой будет вступаться за старика, если папа снова начнет смеяться над ним.

– Наташа, не скажешь? – спросила Люся, дернув ее за рукав. Но Наташа не успела ответить, – на балконе появился Леонтий Федорович и, стараясь перекричать уличный шум, позвал:

– Девочки! Обед готов! Пожалуйте!

Девочки вскочили со скамьи и побежали домой. Леонтий Федорович уже поджидал их на лестнице и торжественным жестом распахнул дверь в бывший коридор.

Его трудно было узнать. На столе, накрытом по-праздничному, стоял красивый букет цветов. Несколько больших снимков с любимых Наташиных картин русских художников висели по стенам. На одной из стен тикали часы-ходики, на остальных девочки увидели три совершенно одинаковые, очень скромные, но изящные полочки. На одной стояли в ряд Наташины книги, две другие были пусты, и к одной была прикреплена бумажка с надписью: «Катина», к другой – «Люсина».

Софья Михайловна в светлом платье, свежая, сияющая, стояла у стола. Она звонко расхохоталась, глядя на разинутые рты девочек, но Наташа и Люся сразу бросились так бурно ее обнимать, что ей пришлось схватиться за стол, чтобы не быть опрокинутой. Поднялся оглушительный шум, – Наташа бросалась то к отцу, то к матери; Люся визжала, папа и мама смеялись, а Катя все так же стояла в дверях, держась за притолоку и не спуская глаз с полочки «Катина».

Леонтий Федорович подошел к ней. Катя подняла на него глаза.

– Почему мне? – спросила она тихо.

– Ах, да! – спохватилась вдруг и Люся. – Почему и мне? Ведь рожденье-то Наташино!

Наташа быстро взглянула на отца, на мать.

– Знаю почему! – воскликнула она. – Это чтобы мне еще веселее было. Оттого, что я не одна радуюсь! Да, мама?

– До чего же ты догадливая, Наташка! – засмеялась Софья Михайловна. – Ну, а теперь живо за стол.

Обедали весело. Много подтрунивали над Люсей, уверяя, что на ее полочке будут, должно быть, лежать чулки и калоши вперемешку с булкой и селедкой, так что Люся даже чуть не заплакала и дрожащим голосом сказала:

– Вот увидите, какая будет аккуратная полка!

– Смотри же, – пригрозила ей Наташа, – а то нам тебя и выставить отсюда недолго. Правда, Катя?

Катя промолчала, а Люся надула губы.

– Ну и выставляйте! Подумаешь! – проворчала она.

– Ну-ну, девочки, только не ссориться! – сказала Софья Михайловна, а Леонтий Федорович нарочно окинул всех таким испуганным взглядом, что все расхохотались, и снова стало весело.

К концу обеда подошла Анна Николаевна и очень охотно приняла приглашение подсесть и выпить чаю с пирожным. Люсина полочка привела и ее в бурное восхищение, и они обе с дочкой, перебивая друг друга, начали строить планы, что на нее поставить.

Еще не вставали из-за стола, как вошел доктор. Попытались пригласить к столу и его, но он вежливо, но решительно отказался. Когда он отпирал дверь в свою комнату, Софья Михайловна сказала:

– Доктор, у вас дырочка на локте. Дайте пиджак, Наташа вам по чинит; она это хорошо умеет.

– Благодарю вас, я это сам умею, – сухо ответил доктор и скрылся за дверью.

Девочки молча переглянулись.

После обеда Наташины родители ушли к себе работать, а Анна Николаевна осталась с девочками. Начались настольные игры, шарады, загадки, и Люсина мама веселилась не меньше своей дочки. В десять часов вечера Софья Михайловна не без труда разогнала всех спать.

Ложась в постель, Наташа вдруг вспомнила рассказ Люси о докторе и – под большим секретом – передала его родителям.

– Вот оно что! – задумчиво сказала Софья Михайловна и умолкла. Леонтий Федорович пытливо посмотрел на жену, – он знал, что означает это решительное и упорное выражение на ее лице.

«Ну, доктор, теперь берегись!» – хотел он пошутить, но, еще раз взглянув на жену, промолчал.

Глава III

Наташа чувствует себя виноватой. Примирение в «разговорке»…

Как-то в воскресенье, сразу после завтрака, Леонтий Федорович сказал:

– Ну, Наташка, я решил сегодня отдохнуть. Сходим в Русский музей, – давно не были.

– Ой! Папка! – обрадовалась Наташа и выскочила из-за стола. – А можно Катю и Люсю взять?

– Конечно, можно. Вы собирайтесь, а мне надо на почту сбегать. Буду ждать вас на бульваре ровно через десять минут. Засеки время.

Наташа выскочила в прихожую.

– Девочки! Ура! – закричала она.

Люся возилась с чем-то в «классной». Катя приоткрыла свою дверь и высунула голову.

– Девочки! – захлебываясь от радости, заговорила Наташа. – Мы с папой сейчас в Русский музей идем. Хотите с нами?

– Хочу! Хочу! – Люся бросилась к Наташе и закружила ее по прихожей. – Я там ни разу не была!

– А ты, Катя, хочешь? – спросила Наташа, вырываясь из Люсиных объятий.

– Очень хочу… Очень… – растерянно заговорила Катя, – и я там еще никогда не была… только… Я не смогу, я обещала дедушке к трем обед приготовить. Он придет поесть, и сразу ему уходить надо.

– Ну-у, – протянула Наташа, – неужели никак нельзя?

– Дедушка же голодный придет… Я обещала… Я не могу… – И Катя быстро скрылась за дверью.

– Я пойду маме скажу! – крикнула Люся и убежала в свою комнату.

– Наташа, иди переоденься скорей, чтобы папе не ждать! – позвала Софья Михайловна.

Ровно через десять минут Наташа и Люся одновременно открывали дверь на лестницу.

Наташа вдруг остановилась.

– Знаешь что? – сказала она. – Давай попросим мою маму. Она же будет нам обед готовить и, я уверена, заодно и Катиному дедушке приготовит! А Катю мы возьмем! – И она бросилась было обратно, но Люся схватила ее за руку,

– Не надо! Ну ее! – шепнула она и, распахнув дверь, вытолкнула Наташу на лестницу.

В эту самую минуту чуть приоткрылась дверь в Катину комнату, и на одно мгновение Наташа увидела лицо Кати, глядевшей им вслед. Наташа рванулась обратно, но Люся уже захлопнула дверь.

– Девочки! Что же вы, я жду! – раздался снизу голос Леонтия Федоровича.

– Идем! – звонко крикнула Люся, за руку увлекая Наташу вниз по лестнице.

– А Катя? – спросил Леонтий Федорович.

– Она сегодня не может, – весело сообщила Люся.

Наташа молчала.

– Жаль, – сказал Леонтий Федорович. – Ну, пошли.

Всю дорогу Люся болтала без умолку, но Наташа шла тихая и молчаливая. Нехорошо было у нее на душе. Все время стояло перед глазами Катино лицо, мелькнувшее в приотворенной двери.

«Конечно, не надо было слушать Люську, – думала она, – мама никогда не отказалась бы сготовить…»

Они шли по Университетской набережной. День был солнечный и ветреный. По ярко-синей Неве весело бежали белые барашки. Ослепительно блестели адмиралтейская игла и круглые купола Исаакиевского собора. На фоне пышной летней зелени четко выделялся «Медный всадник» – знаменитый памятник Петру Великому. По обеим сторонам его красовались белыми колоннами на желтом фоне полукруг Сената и Адмиралтейство.

Леонтий Федорович остановился.

– Ну до чего же хорошо! Наташка, а? – и он пытливо посмотрел на дочь.

Наташа тоже остановилась и невольно залюбовалась.

– Хорошо, папа! – вырвалось у нее. Но сейчас же она молча двинулась дальше.

– Наташа!

– Что, папа? – она оглянулась.

– Постоим еще немного! А ну-ка, ты помнишь, что я тебе рассказывал о «Медном всаднике»? Или забыла?

– Ну вот, забыла! – обиделась Наташа. – Конечно помню! Этот памятник вылепил французский скульптор Фальконе. Царице Екатерине памятник понравился, а голова Петра не понравилась. Фальконе ее несколько раз переделывал, а она все говорит: не то! И тогда он поручил вылепить голову своей ученице – Марии Колло, и эта голова царице понравилась…

– Как это ты все помнишь? – удивилась Люся.

– А как ты считаешь, – заговорил снова Леонтий Федорович, стараясь вовлечь Наташу в разговор, – кони на Аничковом мосту великолепны? Но куда им до петровского коня! Правда?

– Ах, на мосту! – воскликнула вдруг Люся. – Я, когда по мосту иду, каждую-каждую лошадку по мордочке поглажу! Я их ужасно люблю!

– Люська, ну что ты глупости болтаешь! – раздраженно остановила ее Наташа. – «По мордочке»! Они же высоко!

– Сама ты высоко! Совсем низко, в перилах, на каждом шагу по две лошадки! – протестовала Люся. – Они такие смешные, с рыбьими хвостами! Как игрушечки!

Леонтий Федорович расхохотался.

– Все ты путаешь, Люся! Мы говорим о скульптурах на Аничковом мосту, а ты о перилах моста Лейтенанта Шмидта.

– А тот мост я и не знаю! – беспечно сказала Люся.

Наташа досадливо пожала плечами.

– Ты когда была в последний раз в музее? – спросил Леонтий Федорович, украдкой наблюдая за Наташей. – Со мной или со школой?

– В последний раз?.. – Наташа наморщила лоб, припоминая. – Ну, конечно, со школой! Весной, перед каникулами. – Она сразу оживилась. – Еще Вера Петровна в тот раз так интересно рассказывала нам про Сурикова. Ты подумай: Суриков нарочно ездил в Альпы посмотреть, как там все выглядит, и сам сползал вот по такой же круче, а уже потом написал картину, как Суворов переходит… – Она внезапно остановилась, озадаченная. – Папочка! – воскликнула она. – А вдруг в новой школе, где я буду учиться, нас не будут водить в музей?! А?!

– Тогда ты сама прояви инициативу, – спокойно ответил Леонтий Федорович.

– У нас в прошлом году пятый класс водили! – воскликнула Люся.

В музее Люся сразу пришла в неистовый восторг. Решительно все, начиная с нарядного входа, широкой белой лестницы, высоких потолков, огромных окон, приводило ее в шумное восхищение.

Наташа с отцом не спеша переходили из зала в зал. Леонтий Федорович обращал внимание Наташи то на одну, то на другую картину, объяснял ее содержание, рассказывал об ее авторе. Долго стояли перед «Бурлаками» Репина, и Наташа снова вспомнила, как увлекательно говорила ее учительница Вера Петровна о работе художника над этим замечательным произведением. Перед этой картиной притихла даже Люся, почти не слушавшая рассказов Леонтия Федоровича и все. время убегавшая вперед.

– Люся еще не умеет смотреть картины, – сказал Леонтий Федорович, когда она снова умчалась от них. – Этому тоже надо научиться. Ну, да мы ее научим.

«Катя сумела бы», – подумала Наташа и глубоко вздохнула.

* * *

Домой пришли усталые и голодные. За обедом Леонтий Федорович показывал жене, как Люся вела себя в музее, и Наташа не могла удержаться от смеха. Но вечером Леонтий Федорович столкнулся в прихожей с Катей и, вернувшись в свою комнату, в упор спросил у дочери:

– Наташа, почему у Кати глаза заплаканы?

– Не знаю, папа, – как-то само собой вырвалось у Наташи.

– Не знаешь? – переспросил Леонтий Федорович как будто совсем спокойно, но Наташино сердце куда-то сразу ухнуло, и вся кровь бросилась ей в лицо. Отец повернулся на каблуках и молча сел к своему письменному столу. Наташа, еле переводя дух – так сильно билось сердце, – выскочила из комнаты и в прихожей остановилась.

Что же это?.. И с Катей сегодня так нехорошо вышло, – весь день это ее мучило, а сейчас еще и папе солгала. Солгала папе! Этого с ней еще никогда не случалось… Она же хорошо знает, почему Катя плакала… Но почему-то невозможно, почему-то стыдно сказать папе, что она знает…

Наташа стояла одна посреди прихожей и думала. «Ну и что? … Ну и что?.. – убеждала она себя. – Я же ничего плохого не сделала… Катя же сама отказалась идти. А только зачем я Люську послушалась?!»… Ей снова вспомнилось Катино лицо в приотворенной двери, и она вдруг почувствовала, что не сумеет встретиться с Катей так, как будто ничего не произошло. А с папой как быть? Признаться ему, что солгала?.. Нет, нет, этого она ни за что не сможет!

В Катиной комнате был свет, – значит, она дома. А вдруг она сейчас выйдет и увидит здесь Наташу?.. Нет, нет, не надо!..

Наташа вернулась в комнату и легла в постель.

* * *

Ведь как будто ничего особенного и не случилось, никто ни с кем не ссорился, никто ни в чем Наташу не упрекал, а вся жизнь у нее как-то разладилась. Папа не сказал ей больше ни слова о Кате, но Наташа чувствовала, что он за ней украдкой наблюдает. Мама, казалось, ничего не замечает. Люся по-прежнему дурачилась, льнула к Наташе и тормошила ее, но Люсина веселость ее раздражала, и она несколько раз резко обрывала Люсю. Люся обижалась и плакала, но через полчаса все забывала, и снова по всей квартире звенел ее смех. Наташа старалась поменьше встречаться с ней.

Сложнее всего было с Катей. Как ни убеждала себя Наташа, что она ни в чем не виновата, – она никак не могла найти с ней нужного тона и потому изо всех сил избегала Катю. Катя это сразу почувствовала и тоже старалась не показываться Наташе на глаза. И чем дальше, тем невозможнее казалось Наташе просто подойти к Кате и заговорить с ней по-хорошему.

Так прошло два дня. Был тихий вечер. Леонтия Федоровича не было дома. Софья Михайловна читала лежа на тахте. Наташа бесцельно бродила по комнате. Она попробовала была тоже читать – не читалось. Начала вышивать – сразу уколола палец и бросила. Она подошла к окну. Лил мелкий надоедный дождик. Блестел сквозь деревья мокрый асфальт, отражая свет уличных фонарей и пробегавшие трамваи. Прохожих почти не было. Наташа выбежала из комнаты и на цыпочках, стараясь не шуметь, бросилась к «разговорке».

Занавеска была плотно задернута. Наташа отвела рукой ее край и скользнула в закуток. Да! Забиться в угол, побыть одной, успокоиться, обдумать… Она шагнула к сундуку и вздрогнула: легкий шорох послышался в углу. Или показалось? Наташа осторожно протянула вперед руку и наткнулась на чье-то теплое плечо.

– Кто это? – вырвалось у нее шепотом.

– Я… – раздался из угла сдавленный голос. У Наташи перехватило дыхание.

– Катя?..

– Да…

– Ты что… здесь?..

Катя не ответила. Молчала и Наташа, не зная, что же теперь делать. В углу вдруг раздался сдержанный всхлип.

– Катя!.. – тихо произнесла Наташа. Катя не выдержала и всхлипнула громче.

– Катя!.. Катюшка!.. – Наташа вскочила коленками на сундук, обхватила руками худенькое Катино тело, прижалась и, плача и смеясь, заговорила быстро и горячо:

– Катюшка… ну чего ты?.. Глупая!.. Мы обе глупые, ну чего ревем?.. Знаешь, я все эти дни мучаюсь. Это все Люська, дура… Нет, я сама виновата… Ну, не плачь… Ну, об чем?..

– Я… я сама не знаю… – бормотала Катя и в свою очередь крепко обняла руками шею Наташи, – а только мне сегодня… так грустно…

– Ну, не плачь… Ну, расскажи мне все-все, – шептала Наташа. – Тебе тогда очень хотелось пойти с нами? Да?

– Очень… Я всегда одна… Хотелось… с тобой…

Катя еще теснее прижалась к Наташе.

– Когда ты придумала эту «разговорку»… Я так обрадовалась. Я думала… мы будем вместе… – говорила она, все еще всхлипывая.

– Будем, Катюшка! Будем! Мы будем подругами… такими!.. Знаешь, такими, чтоб друг за дружку в огонь и в воду!.. Хочешь?.. Катюшка!.. Ну, Катюшка же!..

И Наташа схватила Катю за плечи и затормошила ее.

– Наташа! – начала было Катя, но вдруг сжала Наташину руку и вся замерла. – Тш-ш…

Обе притихли. По «классной» быстро шлепали босые ноги Люси.

– Хоть бы она на кухню, – шепнула Наташа, но через мгновение край занавески отдернулся, и Люся влетела в «разговорку».

– Ай! Кто здесь? – испуганно вскрикнула она.

– Это мы. А ты чего? – спросила Наташа как можно спокойнее.

Люся громко расплакалась.

– Ой, как вы напугали меня!.. А мне мама задачу задала… а она… не выходит!..

Наташа вскочила с сундука.

– Катюшка! Пойдемте все вместе Люсину задачу решать! крикнула она весело.

* * *

Поздно вечером, лежа в постели, Наташа долго думала, – как же быть с папой? Как дать ему понять, что с Катей теперь все хорошо?.. Но дать понять так, чтоб ничего-ничего не рассказывать о том, что произошло…

Леонтий Федорович сидел за столом и писал. Софья Михайловна уже спала. Наташа напряженно смотрела на широкую спину отца. «Оглянись, папа! Ну, оглянись же!» – просила она мысленно.

Но папа не оглядывался.

Наташа набрала в грудь побольше воздуха и, стараясь говорить самым безразличным тоном, сказала:

– Знаешь что, папа? Когда мы следующий раз пойдем в Русский музей, давай снова посмотрим те же залы. И ты опять расскажешь то же… Я с удовольствием послушала бы еще раз… А кстати… и Катя послушает.

Леонтий Федорович встал, отодвинул резким движением стул и быстрыми шагами подошел к Наташе.

– Хорошо, Натулька. Так и сделаем, – сказал он серьезно, без улыбки, и нежно поцеловал ее в лоб.

«Натулька»! – радостно отозвалось в Наташином сердце. Через несколько минут она сладко спала.

Когда она проснулась и открыла глаза, за окном стояло яркое солнечное утро. Папы в комнате не было, кровать его была застлана. Наташа поняла, что проспала. Дверь открылась, вошла мать.

– А! Выспалась, сонуля? – спросила она весело, наклонилась над Наташей и затормошила ее.

– Мамка моя! Ну пусти, я буду одеваться!

– Постой. Расскажи мне теперь всё, как было.

– А ты… знала?

– А ты что же думала, – твоя мама глупая, ничего не видит?

– Ах ты… какая!.. – Наташа погрозила матери пальцем. – Хитрая!.. А сама молчит!

– А что же мне в твои дела мешаться? – улыбнулась Софья Михайловна. – Большая, выпутывайся сама.

Наташа внимательно посмотрела в пытливые глаза матери и подробно, без утайки рассказала все, что пережила за эти дни.

Глава IV

Как они «сумерничали». Где же вихрашка?

– Папка, – сказала Наташа недовольным тоном, глядя, как отец задергивает штору и зажигает лампу над своим письменным столом, – послушай, мы же на этой квартире еще ни разу не сумерничали.

– Сумерки, очевидно, здесь отменяются, – с комическим вздохом прибавила Софья Михайловна.

Леонтий Федорович оглянулся в нерешительности.

– Леня, а может быть, и правда, нам с тобой отдохнуть сегодня? – спросила его жена.

– Отдохнуть, отдохнуть, отдохнуть! – запела Наташа и, прежде чем он успел ответить, подскочила к балконной двери, одним рывком шумно отодвинула штору, погасила лампу и, схватив отца за руки, потащила к тахте.

– Ну, что с вами делать! Уж ладно, – сдался Леонтий Федорович, как бы нехотя.

– Не притворяйся, папка! Сам рад до смерти! – ликовала Наташа. – А девочек можно позвать?

– Чего же, зови!

Через минуту Катя и Люся вбежали в комнату. Леонтий Федорович и Софья Михайловна уже сидели, забравшись с ногами в самую глубину широчайшей тахты. В комнате стоял полумрак. День был дождливый, с нависшими темными тучами, и в раскрытую дверь балкона врывались струи резкого ветра.

– Чур, я в середку! – крикнула Люся, вскочив коленками на тахту и забираясь в узкий промежуток между Наташиными родителями.

– Люська! Это мое место! – крикнула Наташа возмущенно.

– Ну, только на сегодня! Ну, пожалуйста, ну, Наташа!.. – умоляла Люся.

– Наташа, ты иди к папе, – сказала Софья Михайловна, многозначительно указав ей глазами на Катю, присевшую на стул, – а Катя ко мне.

– Ничего… я тут. … – пролепетала она.

– Ну, без разговоров! А то я дедушке пожалуюсь, что ты меня не слушаешься. Марш сюда! – И Софья Михайловна шутливо погрозила ей пальцем.

Катя, смущенная, пересела на край тахты.

– Ну, что это за упрямая девчонка!

Софья Михайловна сгребла Катю в охапку, втащила в глубину тахты и крепко обхватила рукой, совершенно закутав в угол большого пухового платка, накинутого у нее на плечах.

– Вот так. Свернись калачиком и сиди смирно, и будем слушать, – говорила она, ласково прижимая ее к себе.

Катя сидела притихшая и, казалось, боялась дышать. Ей было и неудобно, и душно; острая пуговица на платье Софьи Михайловны врезалась ей в щеку, но какое-то совсем для нее новое чувство наполняло ее до краев, и она сама все теснее прижималась к Софье Михайловне.

– Папка! О чем сегодня? – спрашивала между тем Наташа.

– Только не страшное! – взмолилась Люся.

– Папка! Знаешь что?! Расскажи про Вихрашку! – И Наташа, слегка отодвинувшись от отца, лукаво взглянула в его лицо. Глаза ее смеялись.

– Ну-у!.. Не надо! Ты уже слышала… – протянула Софья Михайловна.

– Ну и что? – перебила ее Наташа. – И еще послушаю с удовольствием, и Катя, и Люся пусть тоже! А ты не слушай, если не хочешь!

– Кто это Вихрашка? Собака? Я люблю про собак! – воскликнула Люся.

Наташа и ее родители засмеялись.

– Нет, не собака, – сказал Леонтий Федорович. – Ну ладно, слушайте! Это из моей жизни.

Все зашевелились, усаживаясь поудобнее. Леонтий Федорович начал:

– Так вот, девочки, имейте в виду, что я в раннем детстве остался сиротой и воспитывался до революции в сиротском приюте, а после Октября – в детском доме. Был я мальчишка, мягко выражаясь, чересчур живой, а сказать попросту – озорной. Дружил с ребятами самыми отпетыми, дважды убегал из детского дома и бродяжил с беспризорниками. К пятнадцати годам попал я в такой детдом, который хоть и назывался этим, именем, а был вроде трудовой колонии. Устроен он был в имении какого-то богатого помещика. Дом двухэтажный, каменный, крыльцо с колоннадой, зал в два света, комнатам числа пет, а кругом дома парк огромный, старый. Липы в два обхвата, березы такие – посмотришь на макушку – шапка валится. И протекала через парк речка, неширокая, извилистая, быстрая-быстрая. Берега у нее были невысокие, обрывистые, и на крутых поворотах подмывала она каждую весну берег все больше и больше, так что в некоторых местах прямо над водой висели обнаженные корни вековых деревьев. Черные гладкие, переплетались, как змеи. И не было у нас, ребят, большего удовольствия, как сесть на такой корень, ноги свесить и раскачиваться; а он пружинит, так тебя вверх и подбрасывает. Под ногами у тебя вода несется, булькает, и мечутся в ней из стороны в сторону прибрежные водоросли. Хорошие были местечки!

Шел как раз девятьсот девятнадцатый год; бурное было время. Не кончилась еще гражданская война, – всё, что в стране было молодого, сильного, энергичного, – всё было на фронте. А педагоги были у нас случайные, менялись поминутно, и дисциплины, можно сказать, почти вовсе и не было. Верхний этаж в доме занимали девочки. Мы – мальчишки – царили в нижнем. Они презирали нас, мы презирали их. Мы их даже не тузили, – это казалось нам ниже нашего достоинства.

– Фу! Какие противные! – выпалила вдруг Люся.

– Ш-ш! – зашикала на нее Наташа.

– Был у меня дружок Гулька, – продолжал Леонтий Федорович. – Годами он был немного старше меня, а жизненным опытом, наверное, – вдвое. Он успел и всю страну исколесить, и в тюрьмах посидел, и около фронтов болтался. Я перед ним чувствовал себя щенком и смотрел на него чуть ли не с благоговением. А он отчаянный был мальчишка. Шла зима, и у нас с ним твердо было решено: весной снова удерем и пойдем бродяжничать.

Ранней весной, когда только днем чуть начало капать с крыш, приехал новый заведующий, по имени Михаил Иванович. Приехал не один – привез с собой несколько новых педагогов и целую партию ребят, переведенных к нам из другого детдома. Приехали они вечером; и уже через час после приезда собрал он нас в зале и поговорил с нами. Видим – н-да… дяденька «сурьезный». Говорит спокойно, голоса не повысит, а мы и сами не поймем, в чем дело, а только чувствуем, – этот приберет нас к рукам.

Гулька даже заскучал. Шепчет мне: «Не станем весны дожидаться, удерем скоро». Ну а я… ясно: куда Гулька, туда и я. «Удерем», – говорю.

На другое же утро, чуть свет, разбудил меня Гулька.

– Слушай, Ленька, – шепчет, – пойдем, помоги мне.

– Чего ты затеял? – шепчу. . – Одевайся живо. Пойдем!

Вышли в сени, тихонечко засов отодвинули, выбрались на крыльцо. Мороз, тишина, а заря – во все небо.

– Идем скорей, – говорит Гулька, – не опоздать бы. Сейчас солнце взойдет, скоро вставать начнут.

Пошли по тропочке в парк.

– Ну, рассказывай. Гулька, – в чем дело?

– Хотел я один справиться, да кряхтел-кряхтел, не выходит. Понимаешь – не уходить же нам с пустыми руками. На первое время хоть что раздобыть надо. Ну, я и раздобыл… Навезли они вещей чертову уйму. Еще не разобрали, все в угловой комнате свалили. Ящики громадные, тяжеленные, гвоздями забиты, без шуму нипочем не открыть. Да нашел я там ящичек небольшой, длинненький, полированный – красота! И крышка выдвигается. Отодвинул, а там столярных инструментов набор, да каких! Этому, брат, сейчас цены нет; с руками оторвут. Ну, я, конечно, под мышку – и драла!

– Когда это было-то? – спрашиваю.

– Да только вот сейчас. А я еще давно местечко присмотрел, если что спрятать понадобится. Еще летом, как купались. Знаешь, где липа старая, корни свесились. Там в береге, под корнями, вроде как нора в песке. Глубокая! Никто нипочем не найдет. Ну, я туда. Да никак одному не справиться, – на лед я спрыгнуть побоялся, грузно с ящиком-то прыгать, еще провалишься, – теченье там быстрое; небось, лед уже от берега отстал.

– Ну, а я что помогу? – спрашиваю.

– Дурак, – не понимаешь? Я прыгать не стану, осторожненько на мускулах с корней на лед спущусь, а ты мне ящик сверху подашь, – вот все и в порядке. Понял?

– Понял.

Так мы и сделали.

Сознаюсь, смутно было у меня на душе. И неожиданно уж очень все это получилось, и спросонья-то я еще плохо соображал, да и в первый раз в жизни в таком деле участвовал. Случалось с прилавка булку стянуть, когда беспризорничал, а такую дорогую вещь – нет!

И вдруг в тот самый момент, когда Гулька подтянулся обратно и выскакивал на берег, слышим веселый девичий голос:

– Здравствуйте, мальчики! Вы что там делаете?

Гулька так чуть обратно в речку не кувырнулся. А я тоже так вздрогнул, точно меня кнутом хлестнули. Оглянулись – стоит на берегу за излучиной, совсем близко от нас, девчонка на лыжах и на нас смотрит. Новенькая, – видно, из приехавших. Мы молчим, рты разинули, как рыбы на берегу. А она хохотать.

– Чего испугались-то, чудаки? Что я, ведьма? – А сама направляется по берегу к нам.

– Вот черт! – шепчет Гулька. – Как ты думаешь, видела?

– Шут ее знает, – говорю.

А девчонка уже около нас. Остановилась, руки в карманах серого ватника, рассматривает нас. Как сейчас вижу – моего возраста, высокая, тоненькая, шапка-ушанка на затылок сдвинута, а из-под шапки чуть вьющиеся волосы такими смешными вихрами во все стороны торчат. Глаза серые, веселые, даже чуть озорные. Стоим молча, смотрим друг на друга.

– Вы из этого детдома? – спрашивает, наконец.

Гулька молчит. А я еле выдавил из себя:

– Ага.

– А теперь и я у вас буду, – говорит. – Нас много приехало. Все спят еще, а я как выглянула в окно… До чего же у вас тут красиво! Я и спать больше не могла. Вскочила, побежала парк смотреть.

Гулька все молчит, отвернулся, будто и не слышит.

А девчонка смеется.

– Да чего, – говорит, – вы такие смешные? Точно уксусу выпили.

Гулька вдруг плюнул в сторону и говорит:

– Мы с девчонками не разговариваем.

Вижу: вспыхнула вся.

– Ну и дураки. Это почему же?

– Сама дура, – буркнул Гулька.

Помолчала, рассматривает нас, как зверей диковинных. А мы стоим и вправду, как дураки, – и стоять тошно, и уходить не уходим. Растерялись, – видела или не видела?

И вдруг улыбнулась она. Никогда я этой улыбки не забуду.

– Ну ладно, – говорит, – мальчишки. Я же видела, физкультурой вы тут занимались. Здорово у тебя получается, молодец!

Вижу, у Гульки все лицо передернулось от злобы.

– Ага, – шепчет, – понимаю. Примазаться хочешь? Не выйдет, шалишь.

У девочки брови на лоб полезли.

– Примазаться?!! Выдумали тоже. Я, если хочешь знать, и сама физкультурница. Не хуже тебя на мускулах подтянусь. Хочешь, покажу? – И стала лыжи сбрасывать.

Тут уже и я озлился. Ну, чего она нас мучает? Ведь нарочно. И сразу так ясно представилось мне: вот спустится сейчас на мускулах на лед, да и протянет ехидненько так:

– А это что там в норе за ящичек, а?

Гулька рассвирепел:

– Убирайся, покуда цела!

И девчонка вспылила:

– Да ты что? Никуда не уйду. Вот на этих же корнях зарядку и проделаю.

Дальше все произошло так быстро, что я и вмешаться не успел. Гулька подскочил, встал между ней и корнями, нависшими над рекой, а она усмехнулась и как двинет его плечом в бок. Гулька, конечно, много сильнее ее был, да не ожидал никак этого выпада, чуть не потерял равновесия, отскочил в сторону да со всего размаху ткнул ее кулаком в спину. А она в это время уже одной ногой на круглый нависший корень ступила. Соскользнула у нее нога в валенке, и всей тяжестью рухнула она вниз – на лед. Слышим треск, плеск воды, наклонились мы, смотрим, а она барахтается, хватается за края льда, а лед под ее руками обламывается. Опомнился я, схватил ее лыжу, протягиваю ей:

– Держись! – кричу.

А ей, вижу, удалось ногами на дно встать, там неглубоко было, ей как раз по плечи. Оттолкнула она молча лыжу, прошла по дну шага два, где поотложе, и, хватаясь за корни, ловко выбралась на берег. Мы стоим, молчим, смотрим. И она молчит. Синяя вся, зубы лязгают. Молча взяла у меня лыжу из рук, другую подняла и побежала по тропке к дому, сама шатается: трудно в намокшей одежде бежать. Мы стоим, вслед смотрим, как ошалелые. И вдруг хватает меня Гулька за руку да скорей – за ствол старой липы.

– Гляди! – шепчет.

Посмотрел я, куда он показывает, и так сердце у меня и оборвалось. Идет навстречу нашей девчонке… сам Михаил Иванович! Увидел ее, всплеснул руками, остановился, а она прямо к нему подбежала, рассказывает что-то, лыжами в нашу сторону показывает. Он схватил ее за воротник, лыжи у нее взял, к дому толкает, – видно, скорей домой торопит. Побежала она снова, а он за ней на своих длинных ногах шагает, тоже торопится, что-то ей вслед кричит, – слов-то нам не разобрать, далеко.

– Наябедничала, вредная, – шепчет Гулька. – Чего же теперь нам делать?

– Может, сегодня и удерем? – спрашиваю я робко.

– Выдумал! Во-первых, еще придумать надо, как теперь ящик достать. Во-вторых, еще жратвы на дорогу накопить надо. А в-третьих, шут ее знает; может, она ящика и не видела, – не понял я.

– Хитрущая она, – шепчу, – точно издевается.

– У-у, вредная, – шипит Гулька. – Ну ладно, мы с ней еще посчитаемся. А теперь пошли! И ничего мы знать не знаем, ведать не ведаем. Понял? Кругом пойдем, в обход.

Ящика не хватились и день, и второй, и третий. На двери в угловой комнате появился висячий замок – видимо, его повесили, не проверив вещей. Но в детдоме только и разговоров, что о провалившейся под лед девочке. Мы с Гулькой постепенно узнали, что прозвище девчонки – Вихрашка, что сейчас она лежит в лазарете, потому что очень простудилась. И еще мы узнали – и это нас больше всего потрясло, что она дочка… самого Михаила Ивановича.

Мы с Гулькой даже похудели за эти дни. Когда я заикался о побеге, Гулька зло меня обрывал:

– Не путайся под ногами. Сам знаю, когда уйти. Выжидать надо.

И вот через несколько дней идем мы с Гулькой по коридору, а у окошка стоят несколько девчонок из новеньких, шепчутся о чем-то и ревут все. У меня почему-то сердце ёкнуло. Я подошел к ним и спрашиваю, стараясь погрубее:

– Ну? Чего ревете?

Одна всхлипнула и говорит:

– Вихрашка помирает… Крупозное… Доктор сказал: безнадёжна… – и разревелась чуть не в голос.

И вдруг вижу – директор по коридору идет… Идет, вперед смотрит, точно ничего не видит. А на лицо посмотреть страшно.

Одна из девочек тихо окликнула его:

– Михаил Иванович!

Он остановился, посмотрел, подошел к ним. А они ревут, ничего сказать не могут. И он ничего не сказал, погладил только по голове ту, что окликнула его, и пошел дальше.

Я стою в стороне и сам не понимаю, что со мной. Дрожит у меня что-то внутри, никак мне этой дрожи не унять. А Гулька взял меня за руку, оттащил в пустой класс, ухмыляется.

– Вот и ладно, – шепчет, – помрёт она, так все у нас шито-крыто и останется.

И сам я не помню, как это случилось, но размахнулся я и изо всех сил ударил Гульку по лицу.

Леонтий Федорович замолчал. Наташа подняла голову и посмотрела на подруг. Люся уже не сидела больше между ее мамой и папой, а стояла на коленях на тахте прямо перед Леонтием Федоровичем, не спуская с его лица напряженных глаз. Губы ее были приоткрыты и слегка дрожали. Катя высунула из-под платка Софьи Михайловны всю голову и тоже впилась глазами в рот Леонтия Федоровича.

– И… и умерла? – прошептала она.

– Ой, не надо, чтоб умерла! – вырвалось у Люси жалобно.

Леонтий Федорович улыбнулся.

– Не перебивайте, а слушайте дальше. Ну, словом, подрались мы с Гулькой как следует, а к вечеру помирились. Он сам первый подошел мириться. Я ему уж очень был нужен, – теперь уже никак в одиночку ящик было не достать. Ну а я… черт меня знает, почему я помирился. Глупый еще был, самолюбию мальчишескому льстило, что Гулька сам подошел. А о Вихрашке мы с ним – ни звука, будто ее и не было никогда…

Софья Михайловна вдруг сбросила с себя платок, укутала им Катю с Люсей и встала с тахты.

– Пора ужин готовить, – сказала она, – пойду…

– Ну-у… – в один голос недовольно протянули Наташа и Люся. Катя глубоко вздохнула.

– Сама же, Наташка, скоро кушать запросишь, – засмеялась Софья Михайловна и вышла из комнаты.

– На следующее утро встал я, – продолжал рассказ Леонтий Федорович, – а перед глазами так Вихрашка и стоит, такая, как тогда – на солнце. Пошел я в медпункт, говорю сестре:

– Живот у меня болит. Дайте чего от живота.

Дала она мне каких-то капель, а я – будто между прочим – спрашиваю:

– А как у вас девчонка-то директорова? Померла?

– Да нет, – говорит, –  вчера уже совсем было похоронили, и доктор не надеялся, а сегодня лучше. Может, и выкарабкается.

Вышел я из медпункта, – словно это я сам воскрес.

Ну, прошло еще несколько дней. Спасли Вихрашку. Поправляется. И директор совсем ожил, не узнать. И вот – отперли угловую комнату, стали распаковывать вещи. И хватились тут ящика с инструментами. Ну, это долго рассказывать, целое следствие велось.

Ящика так и не нашли, и виновных не нашли, дело заглохло. Я о побеге Гульку и не спрашиваю и сам не признаюсь, что бежать-то мне уж и не хочется. И он молчит. Так прошло много дней. Сидим мы как-то с Гулькой в коридоре на подоконнике, задачу я ему объясняю. И вот видим, идет по коридору директор и с ним Вихрашка. У меня даже сердце остановилось. Вытянулась она, похудела, бледная-бледная, а глаза все те же, только будто усталые немного.

Гулька мне шепчет:

– Влипли! Сейчас ему нас укажет…

А Вихрашка отделилась от отца, подходит прямо к Гульке.

– Слушай, – говорит вполголоса, – ведь гадко ты тогда поступил, не по-товарищески. Я же тебя в бок оттолкнула, а ты зачем меня прямо в реку? Что я тебе сделала?

Вижу, Гулька побелел весь, глаза злющие. А директор идет себе дальше по коридору.

Гулька зашипел:

– У-у, ябеда поганая. Жаль, что я тебя и вовсе не утопил. Попробуй донеси, – тогда увидишь.

У Вихрашки – смотрю – глаза потемнели, ноздри раздулись.

– Что-о? – шепчет. – Я – ябеда? Да ты в уме?

А тут Михаил Иванович возьми и оглянись. Увидел наши три физиономии – выразительные, должно быть, были – и идет к нам.

– Ну-ка, идемте все трое в кабинет.

И пошел вперед. А мы за ним. Вихрашка вспыхнула вся, брови свела, губу закусила, идет, в землю смотрит. А Гулька дернул меня за рукав и с такой злобой мне на нее глазами показывает, что мне жутко стало. А у меня в голове – такая путаница. И совсем не думаю, зачем нас в кабинет ведут, а одна мысль: неужто она, и вправду, нарочно подошла, чтобы на нас отцу указать? Схитрила?

Вошли в кабинет; директор сел в кресло; мы трое стоим перед ним. Он молчит, внимательно так, то в меня, то в Гульку всматривается.

– Ну, – говорит, – отвечайте, который из вас ее в воду толкнул?

Снова так и вспыхнула Вихрашка, глаза гневные, ноздри раздула.

– Папа, – закричала, – я же тебе говорила, сама я…

Отец перебил:

– Не с тобой разговор. Молчи.

Умолкла, губу закусила. А директор снова:

– Ну, который из вас?

Мы молчим оба. А Вихрашка снова заговорила:

– Папа, ладно, если уже так. Я сама скажу. Я первая вот этого парня толкнула, а потом он меня… Он не нарочно! А вот этот мне лыжу протягивал…

– А зачем же ты его толкала?

– А он меня на корни не пускал. А я хотела им показать, как я подтягиваться…

Отец снова перебил:

– Почему же ты ее на корни не пускал?

Гулька буркнул:

– Боялся, не упала бы…

– Ага! Боялся, не упала бы, а потому ее сам в реку столкнул?

Гулька молчит, в пол смотрит. А директор глаз с него не сводит и медленно так, с расстановкой:

– А ящик с инструментами где? – спрашивает.

У меня сердце так куда-то и ухнуло. Видела, значит? Донесла! И вдруг гляжу, – у Вихрашки глаза на лоб полезли:

– А ящик-то тут при чем? – говорит.

Притворяется? Или вправду не видела?

Отец взглянул на нее и снова к Гульке:

– Где ящик с инструментами?

– Не брал я вашего ящика, – буркнул Гулька.

А тот перевел глаза на меня:

– Где ящик с инструментами?

У меня сразу спина вспотела. Смотрим друг другу прямо в глаза. И такие у него глаза… объяснить бы я тогда ни за что не сумел, а вот почувствовал: нельзя им солгать. А и сказать нельзя, Гульки боюсь. Стою и молчу. И вдруг вижу, что у директора под седыми усами губы улыбкой дрогнули: уж очень смешная, видно, у меня рожа в тот миг была, и понял он меня насквозь. И вдруг спрашивает:

– Это, должно быть, твое первое «дело»?

И – неожиданно для самого себя – я прошептал:

– Первое…

И глаза опустил, очень стыдно стало.

– И последнее? А, Леня? – Не вижу я его, а по голосу слышу: улыбается.

Поднял я голову, встретился снова с ним глазами и сказал громко и твердо:

– И последнее, Михаил Иванович. Верьте мне!

А он обратился к Вихрашке:

– Ну, ты иди в класс; звонок сейчас будет, И никому – ни слова.

– Но, папа… – начала она.

– Иди!

Вихрашка вышла. А директор снова ко мне:

– Теперь расскажи все, как было.

Нелегко было мне рассказывать. Гульку, хоть и не вижу, а всем своим телом рядом чувствую. Словно его ненависть меня всего обволокла, сковывает. А в глаза мои смотрят другие глаза – спокойные, добрые, и словно говорят: «Не бойся, рассказывай».

Ну, я все и рассказал, как было. А уже на Гульку, конечно, и не оглядываюсь.

Кончил. А директор мне говорит самым что ни на есть обыкновенным тоном, точно очередное задание дает:

– Вот что, поди-ка в сени, возьми стремянку, привяжешь ко всем четырем концам по грузу, чтобы она на дно встала и течением бы ее не сбило. Достанешь ящик, принесешь мне сюда. Если нужно будет, возьми кого-нибудь в помощь.

Вышел я, на Гульку так и не оглянулся. Только дверь за собой прикрыл, – бросается от окна ко мне Вихрашка. Ждала она тут, оказывается. Схватила меня за руку, взволнованная такая, смотрит прямо в глаза:

– Вышло так, будто я, и вправду, ябеда… Не выдавала я вас… Говорила, сама сорвалась… А про ящик ничего я и не знала. Веришь?

А я смотрю на нее, и такая у меня радость на душе, – кажется, закричал бы на весь мир!

– Верю, – говорю, – Вихрашка. Значит, ты не видела, как Гулька его в нору под корнями совал?

Мотает головой:

– Я на берег вышла, вижу, он на мускулах на корень подтягивается. Понравилось мне, – здорово так. Я вас и окликнула. А ящик – в норе?

– В норе. Ну, а если бы увидела, – донесла бы?

– Нет. Самого бы его вернуть заставила.

– Это Гульку бы заставила? – Я расхохотался. – Не знаешь ты его.

– А вот заставила бы, – упрямо говорит. – Как так не заставить?

– Слушай, – я говорю, – ну, а если бы не заставила?

А она совсем просто говорит:

– Ну, тогда, конечно, папе бы сказала. Инструменты-то для нас же. Что же, – я буду вора покрывать?

Через полчаса принес я ящик директору. А он уже один в кабинете. Не посмел я спросить, где Гулька. Директор взял ящик.

– Теперь иди, – говорит, – в класс. Никому ничего не рассказывай. Если педагог спросит, почему на урок опоздал, скажи, – я задержал. Иди.

Леонтий Федорович снова умолк. Люся затормошила его за рукав.

– Ну, дальше! Дальше!

– Дальше, если все подробно рассказывать, до утра не расскажу.

– Ну, хоть коротко. Как дальше с Вихрашкой было? – попросила Катя.

– И Гулька куда девался? – прибавила Люся.

– Гульку я так больше и не видел, – продолжал Леонтий Федорович, – его в тот же день Михаил Иванович с одним уезжающим педагогом в город отослал, а оттуда в колонию отправили. Уже через полгода нашего детдома было не узнать, – вышел он и по учебе и по дисциплине на одно из первых мест.

А с Вихрашкой у нас началась большая, хорошая дружба. Были мы в одном классе, вместе учились, вместе отдыхали, делились и радостью, и горем. Прошло два чудесных, счастливых года. И вдруг узнаем мы, что переводят Михаила Ивановича в другой город, – новый детдом налаживать. Как громом это нас поразило… И Вихрашка расстроилась. «Если бы, – говорит, – у нас большая семья была, осталась бы я с вами до окончания школы. А папу одного бросить не могу…»

Не забуду я никогда последнего вечера. Собрались мы все, до поздней ночи разойтись не могли… И сказал нам Михаил Иванович прощальную речь о том, какими советские люди должны быть. И как сейчас помню, закончил он ее так: «Знаю, – говорит, – будете вы достойными сынами и дочерьми Родины, но хочется мне еще одного вам пожелать: будьте такими, чтобы всем окружающим было около вас всегда тепло и весело». – И вдруг кто-то с места крикнул: «Такими, Михаил Иванович, как ваша Вихрашка?»

Шум тут поднялся! Зааплодировали, закричали, и все на Вихрашку смотрят. А она смутилась, покраснела чуть ли не до слез. Я с ней рядом сидел, взглянул на нее и вдруг понял, – нет для меня в мире ничего дороже этой девушки…

А рано утром увез их грузовик в город. Посмотрел я им вслед и сразу дисциплину нарушил. Не смог в класс идти. Забился в сарай, в темный угол и в первый раз за много лет ревел. Ревел, как маленький…

Ну вот и рассказ о Вихрашке, – закончил Леонтий Федорович.

Катя совсем высунулась из-под платка

– И так вы ее потом никогда и не видели?

– Видел. – Леонтий Федорович улыбнулся.

Наташа забилась за его спину.

– Она и сейчас жива?

– Жива.

– А знаете, где она сейчас? – спросила Люся.

– Знаю.

– Где же? – в один голос спросили Катя и Люся.

– В кухне. Готовит нам ужин, – тихо ответил Леонтий Федорович.

Глава V

Вторжение в комнаты доктора и что из этого получилось. Шесть порций эскимо

– Девочки! Идите сюда! Скорей, скорей!

Наташа стояла посреди классной. Катя и Люся вбежали с двух сторон.

– Что случилось?!

Наташа молча показала им пальцами на дверь в комнату доктора. Замок был не защелкнут.

– Он сейчас ушел на работу, – заговорила Наташа, – ведь он так с драным локтем и ходит. Что, если сюрприз ему устроить, стащить пиджак – я видела, он в другом пошел, – починить и на место повесить? А?

– А кстати и посмотрим! – И Люся приоткрыла дверь.

– А не рассердится он, девочки? – спросила Катя, тоже заглядывая в комнату.

– Так мы же ему лучше сделаем. Пойдемте только все вместе. – И Наташа первая вошла в комнату.

Они были дома одни, но весь этот разговор велся почему-то вполголоса, и в комнату доктора они вошли на цыпочках.

Доктор занимал две комнаты. В первой была библиотека. Полки, битком набитые книгами, стояли и вдоль всех стен и от простенка между окнами к входной двери, деля комнату почти пополам. Книги были наложены высокими стопками и на столах, и на подоконниках, и местами даже на полу. На всем лежал густой слой пыли. Пол, видимо, тоже очень давно не подметался.

– Книг-то! Книг-то! – прошептала Люся. – Неужели он их все прочел? Это и вправду с ума сойти.

– Ну, так за всю же жизнь, – тоже шепотом возразила Наташа. – А лет-то ему сколько!

– Он уже, видно, их давно не читает: пылью все покрылись, – шепнула Катя.

– Интересно, а что у него там? – И Люся первая двинулась на цыпочках к маленькой двери во вторую комнату. Все трое вошли и остановились у порога.

Первое, что им бросилось в глаза, был большой портрет молодой женщины. Она сидела в глубоком кресле, уронив на колени книгу, и будто смотрела прямо на них. Губы ее чуть-чуть улыбались, но глаза – большие и темные – были внимательны и печальны.

– Жена… – прошептала Люся.

– Какая хорошая!.. – и Наташа присела на краешек кресла, не спуская глаз с портрета.

Катя тяжело вздохнула.

– Девочки, – совсем тихо прошептала она, – а вдруг ему будет неприятно, что мы на нее смотрим?..

Наташа и Люся ничего не ответили, и все три притихли, продолжая рассматривать портрет. Первая нарушила молчание Люся. Она окинула взглядом всю небольшую комнату и тронула Наташу за плечо:

– Смотри! Ты сидишь на том самом кресле…

Наташа вскочила на ноги и оглянулась. Да, кресло было то самое, что на портрете. Наташе вдруг показалось, что она поступила очень дурно, усевшись на него. Она снова взглянула на портрет. Печальные глаза женщины смотрели прямо в ее глаза.

– Девочки, – взволнованно прошептала она, – давайте сделаем доктору что-нибудь очень-очень хорошее!

– Верно! – Люся кивнула головой. – Починим ему пиджак и…

– И уберем его комнаты! – перебила ее Катя.

Они внимательно огляделись. Под портретом стоял огромный письменный стол, весь заваленный книгами и рукописями. Они лежали в беспорядке, но пыли на них не было. Перед массивной мраморной чернильницей лежал лист бумаги, до половины исписанный крупным, но очень неразборчивым почерком. Люся взяла его.

– Люська! – Наташа испуганно схватила ее за руку. – Положи обратно! На письменном столе ничего нельзя трогать. Мне папа всегда говорит: «Чужой письменный стол – святыня».

– А беспорядок-то на нем! – Люся засмеялась и зажала рот рукой. – Вроде как у меня!

– И ничего не значит, – строго сказала Наташа. – Когда папа работает, у него тоже вроде этого, а трогать нельзя, а то всё перепутаешь.

– И у дедушки, когда он что-то мастерит, – прибавила Катя. – И смотрите, – на столе пыли нет. Значит, эти книжки он читает. Нет, девочки, стола мы прибирать не будем, – ладно?

Кроме письменного стола, в комнате стояла кровать, небрежно покрытая старым ватным одеялом, и с одной подушкой в очень несвежей наволочке; платяной шкаф, а в углу туалетный столик с большим тройным зеркалом и всеми принадлежностями женского туалета – флакончиками, пудреницей, вазочкой для мелочей. Флакончики были пусты, в вазочке лежали всего несколько головных шпилек, но все стояло в строгом порядке и без единой пылинки. Казалось, хозяйка всех этих изящных вещиц только что прибрала их заботливой рукой и ушла на работу.

У туалетного столика девочки молча переглянулись. Они поняли, что и этого трогать нельзя.

– Бедный доктор! – прошептала Наташа. – Нет, девочки, непременно надо сделать ему приятное. А где же пиджак?

Она огляделась. Пиджак висел на гвозде над кроватью. Наташа сняла его.

– Да тут не только дырка на локте! Вон и подкладка отпоролась, и пуговица на ниточке висит.

– Девочки, знаете что? – заговорила Катя. – Надо скорей, а то не успеем. Давайте так: ты, Наташа, сразу садись чинить пиджак; Люся пусть начинает пыль вытирать в той комнате, а я пока в этой вымою пол. Больше в этой комнате мы ничего трогать не будем, а пол очень грязный. Ладно?

– Постойте! – У Наташи заблестели глаза. – А я еще что придумала! Сейчас! – Она схватила с туалетного столика – хрустальную вазу для цветов и выбежала из комнаты.

– Чудно! Она ему цветочков поставит! – Люся захлопала в ладоши. – А что бы еще придумать?

– Правда! Что бы еще? – повторила Катя.

Обе задумались. Вошла Наташа, осторожно неся в руках вазу с несколькими красивыми пышными розами, и поставила ее на место.

– Это мама в нашу комнату вчера купила, – объяснила она. – Только я думаю, она не рассердится; ей самой доктора жалко. Ну, а теперь за дело!

И, увлеченные своей затеей, девочки принялись за работу. Когда часа через два вернулась домой Софья Михайловна, она испугалась: дверь в комнату доктора была открыта настежь, – доносились голоса девочек. Софья Михайловна заглянула туда и ахнула. В библиотеке доктора пыль стояла столбом. Наташа, свесившись в раскрытое окно, изо всех сил вытряхивала огромную пыльную тряпку, и клубы пыли летели обратно в комнату. Взобравшись на верхнюю ступеньку стремянки, Люся поспешно перетирала одну за другой книги на полке. Она напоминала мельника во время работы: ее волосы, лицо, ресницы, платье были, как мукой, засыпаны светлой пылью. У закрытой двери во вторую комнату стояла Катя – босая, в одних трусах и майке, с большой мокрой тряпкой в одной руке и ведром воды в другой. С тряпки текла вода и расплывалась лужей у ее ног.

– Мама! – Наташа бросилась к матери. Ее глаза, обрамленные побелевшими от пыли ресницами, сияли. – Смотри! Мы у доктора порядок наводим.

– Он вас попросил? – удивилась Софья Михайловна.

– Да нет! Это мы ему сюрприз устраиваем. Он случайно дверь не захлопнул, а мы и…

– Девочки, да вы с ума сошли! – Софья Михайловна даже руками всплеснула. – Как же вы смели в чужую комнату забраться?

Девочки растерялись.

– Мамочка, – пробормотала Наташа, – ведь его так жалко. Тебе же самой тоже…

– Жалко, конечно, – строго сказала Софья Михайловна, – но вторгаться в чужую комнату, да еще в такую, которую хозяин всегда запирает, это же… – она не докончила и быстрым взглядом окинула комнату. – И что же делать теперь? – заговорила она уже другим, чисто деловым тоном. – Катя, сейчас, пока пыль не осела, мыть пол никак нельзя. Ты только грязь размажешь, а на мокрый пол еще пыль сядет, и выйдет бог знает что. Эх, девочки, девочки, что вы наделали?!

– Софья Михайловна, мы же хотели как лучше, – жалобно протянула Люся, все еще стоя на верхней ступеньке стремянки.

– Я понимаю, что вы плохого не хотели, но все же этого нельзя было делать. Ну, а теперь… не оставлять же комнату в таком виде. – Софья Михайловна еще раз быстро огляделась вокруг. – Катя, унеси пока ведро и тоже вытирай скорее пыль. И на что вы все похожи?! Вы хоть бы халаты надели и головы повязали! И нельзя трясти тряпку в окно, – пыль же обратно летит! Ну ладно, кончайте живо, а то он в шесть придет, – распоряжалась Софья Михайловна. – Эх, девочки, девочки! Какие же вы еще глупышки!

Через несколько минут она снова вошла в комнату, в халате и с завязанной головой, и тоже взялась за работу. Дело пошло быстрее.

– Вот так-то дело лучше, конвейером, – уже весело говорила Софья Михайловна, – только мы сегодня без обеда останемся: когда же готовить?

– Ничего, мама! Что-нибудь поедим. Зато у доктора комната будет – красота! Сюрприз ему какой! И пиджак в полном порядке, – радовалась Наташа.

– Еще не знаю, как он к этому сюрпризу отнесется, – задумчиво произнесла Софья Михайловна.

– Ну, что вы! Конечно, обрадуется! – уверяла Люся.

Работали спеша. Вдруг в приотворенную дверь просунулась голова Анны Николаевны, – она только что вернулась с работы.

– Что вы тут делаете? … У, как здорово! Вот молодцы! Погодите, и я вам сейчас помогу…

– Чудно, мама! Иди скорей, мы спешим! – крикнула Люся.

Через минуту Анна Николаевна тоже начала помогать.

– Вот здорово! Вот молодцы! – повторила она. – А кому это в голову пришло? Или доктор просил?

Не отрываясь от работы, наперебой рассказали ей всё. Анна Николаевна звонко расхохоталась.

– Ай да девочки! Инициативные! Молодцы, честное слово!

– Молодцы, да не очень, – возразила Софья Михайловна.

Когда пыль осела, осторожно подмели пол сырой щеткой, а потом дочиста вымыли его.

– Совсем вид другой у комнаты, – с гордостью сказала Наташа, заглядывая из классной, пока Катя в последний раз протирала пол сухой тряпкой.

Доктор пришел с работы немного позднее обычного. Девочки в это время сидели в классной.

– Он! – шепнула Люся, когда в прихожей раздался стук отпираемой двери. – Интересно, как он…

Она умолкла, – доктор входил в классную. Как всегда, он молча прошел к своей двери, достал ключ из кармана и стал отпирать ее. Девочки замерли, не спуская глаз с его спины.

Доктор вошел в свою комнату и захлопнул за собой дверь.

Но, не успели они перекинуться и двумя словами, как дверь снова открылась и на пороге появился доктор. Девочки так и застыли с приоткрытыми ртами, а Наташа даже помимо воли поднялась со стула, точно прикованная глазами к лицу доктора. Брови доктора почти сомкнулись над переносицей, в широко раскрытых глазах был такой гнев, что Наташе стало страшно. Лицо доктора побледнело, губы были плотно сжаты. Он, видимо, сдерживался изо всех сил.

– Кто входил в мои комнаты? – глухо спросил он, глядя в упор в Наташины глаза.

У Наташи перехватило дыхание.

– М… мы… – едва выдавила она из себя хриплым шепотом.

– Кто вам разрешил? – доктор тяжело передохнул.

– Мы думали… мы… хотели… – бессвязно зашептала Наташа.

– Откуда вы взяли ключ? – перебил он.

– Дверь… была незаперта…

– Вот как… – доктор криво усмехнулся и снова тяжело передохнул. – Я попросил бы, чтобы это было в последний раз, – холодно закончил он и повернулся.

– Доктор!

Все вздрогнули и оглянулись. В дверях из прихожей стояла Софья Михайловна. Доктор остановился на своем пороге и вполоборота смотрел на нее.

– Это с вашего ведома? – спросил он сухо.

– Нет. Когда я пришла, работа у девочек была в полном разгаре, – заговорила Софья Михайловна. Она, видимо, очень волновалась, и голос ее странно звенел. – Я очень извиняюсь перед вами за девочек. Они сделали недопустимую вещь, и им уже попало за это от меня, но – уверяю вас! – намерения у них были самые добрые.

– Я в этом не сомневаюсь, но попросил бы, чтобы это было в последний раз, – повторил доктор и исчез за дверью.

Девочки стояли растерянные, уничтоженные, и молчали. Молчала и Софья Михайловна, сжав губы и сдвинув брови. И вдруг снова открылась дверь доктора. Он стоял на пороге и протягивал вперед руку с Наташиными розами.

– Возьмите, – коротко сказал он.

Софья Михайловна подошла и молча взяла цветы из его рук. Доктор снова исчез за дверью.

– Девочки, идемте ко мне, – тихо сказала Софья Михайловна и пошла в свою комнату. Там она сразу опустилась на тахту. Девочки молча стояли перед ней.

Люся вдруг расплакалась. Громко, навзрыд.

– Противный! Противный! Противный! – повторяла она сквозь рыдания.

Наташа стояла вся бледная.

– Ну… и… наплевать!.. – произнесла она медленно, с расстановкой. – Если… он… такой…

Катя молчала, крепко прижимая руки к груди.

– Я боялась, что он будет недоволен, но такого я не ожидала, – тихо произнесла Софья Михайловна, машинально перебирая лепестки роз и не замечая, что со стеблей падают капли воды на ее колени.

– Ну и наплевать! – твердо повторила Наташа.

Софья Михайловна покачала головой.

– Нет, Наташа, никак не наплевать!

– Вот он… уж такой… – понемногу успокаиваясь, заговорила Люся – такой уж… Мама о нем говорит: к этому старому чудаку ни на какой козе не подъедешь.

– Ну, чего носы повесили? Это вам – глупышкам – урок, другой раз будете умнее. Слышите?

– Я даже не знаю, как я теперь с ним встречусь, – мрачно сказала Наташа.

– Как? Да так, как будто ничего не произошло, – просто отвечала Софья Михайловна. – Ну, а теперь ступайте, займитесь своим делом. И у меня работа.

* * *

Поздно вечером, когда девочки уже спали, Софья Михайловна спустилась во двор и посмотрела на окно докторской спальни. Там горел свет. Ага, значит, он еще не спит. Она вернулась в квартиру и постучала в его дверь.

Доктор открыл и остановился на пороге.

– Мне хотелось бы минуту поговорить с вами, – сказала Софья Михайловна. – Давайте присядем.

Они уселись в классной. Доктор молчал. Вид у него был мрачный, но смущенный

– Доктор, – начала Софья Михайловна совершенно спокойно. – Я хочу еще раз извиниться перед вами за поступок девочек…

– И я должен извиниться, – пробормотал доктор, – я был резок. Но меня взорвало. Мои комнаты… я… с некоторых пор… – он запнулся и замолчал.

– Не надо ничего объяснять, – живо заговорила Софья Михайловна, – это ваше личное дело. Вы не хотите, чтобы к вам входили, – никто больше не войдет. Можете быть спокойны. – Она рассмеялась. – Девочек вы так пугнули, что они больше не решатся. Им и от меня за это влетело. Им от меня влетело за вас, а сейчас вам от меня влетит за них. И вообще за всех.

Доктор посмотрел на нее с удивлением.

– То есть как… за всех?

– Так. Вы, доктор, глубоко неправы.

– В чем?

– Нельзя так плохо к людям относиться.

Доктор нахмурился.

– Я очень хорошо отношусь к людям. Я их лечу и, говорят, лечу неплохо.

– Не спорю, – Софья Михайловна кивнула головой, – но это не то.

– Как не то?

– Я говорю о людях, которые вокруг вас. Не обязательно о больных, но и о здоровых, о больших и маленьких, хороших и плохих, – вот о тех самых людях, которые живут, чувствуют, радуются и страдают совсем рядом с вами. Понимаете?

Доктор молча смотрел на нее, внимательно и серьезно.

– Ну, кто вам дал право, например, – продолжала Софья Михайловна, – сегодня так жестоко отравить такую светлую детскую радость? Если бы вы видели, с каким увлечением они убирали у вас, как им хотелось доставить вам удовольствие! Как они предвкушали вашу радость, когда вы войдете в чистые, прибранные комнаты! А эти цветы, которые были принесены вам от всей души? Вы жестоко обидели девочек. И мне стыдно не за них, а за вас, доктор. Стыдно! Вы смотрите с удивлением? Как я осмеливаюсь вас отчитывать? А я еще и еще повторю: стыдно мне за вас!

Она вдруг улыбнулась и взяла доктора за руку.

– И как вы ни хмурьтесь и ни притворяйтесь, а я очень хорошо знаю, что вам и самому стыдно, потому что в душе вы – хороший и добрый, я вас насквозь вижу.

Она засмеялась уже совсем весело и прибавила:

– Ну, а теперь посмейте сказать, что вы на меня сердитесь за то, что я вас отчитала! Ну, сердитесь?..

Доктор вдруг растерянно улыбнулся.

– Какая вы…

– Какая?

– Много… много лет… никто так со мной не разговаривал… – запинаясь, пробормотал он.

– А вы сами эти много лет много с людьми разговаривали?..

Он снова нахмурился. Она поняла, что неосторожно задела его за больное место.

– А ну, покажите-ка локоть, – сказала она, притягивая к себе и переворачивая его руку. – Смотрите-ка, разве не молодчина моя Наташка? Как здорово залатала! Ничего и не заметно, – она с улыбкой заглянула ему прямо в глаза и лукаво спросила: – А почему же вы заплатку не выдрали обратно и не вернули, как цветы?

Доктор смущенно засмеялся и опустил глаза.

– Знаете что, – заговорил он совсем тихо, – принесите мне эти розы… Я их поставлю у себя… И… и вы сами скажите об этом девочкам… я не сумею…

– О! С радостью! – воскликнула Софья Михайловна и побежала в свою комнату за цветами.

* * *

Как ни старалась Софья Михайловна, но примирения у девочек с доктором не выходило. Правда, они почувствовали некоторое удовлетворение, когда она им рассказала, что он снова взял цветы. Но каждый раз, когда он проходил через классную в их присутствии, как бы оживленно они ни болтали, они сразу умолкали, опускали головы и упорно смотрели в стол. Сам доктор явно избегал их. Сталкиваясь случайно с любой из них, он смущался и поспешно уступал дорогу, не произнося ни звука. И через классную ходил он особенно быстрым шагом, не глядя на них, и часто от поспешности долго не мог попасть ключом в замочную скважину.

Леонтий Федорович добродушно подтрунивал над девочками по этому поводу, а Софья Михайловна сердилась.

– Нет, девчонки, так невозможно, – говорила она. – Ну, пожалейте вы старика!

– А он нас пожалел тогда? – возмущенно отвечала Наташа.

Катя обычно молчала, но однажды, покраснев и прижимая руки к груди, она сказала:

– А что, если нам написать ему? Посмотрите, какой он старенький, и всегда один… А если заговорить с ним?.. Ну как заговорить?

– Катюшка! Верно! Напишем и положим в ящик для писем! – обрадованно воскликнула Наташа. Ей и самой давно хотелось помириться, но она не знала как.

– А как написать? Про что? – спросила Люся.

Наташа вырвала из тетради три листка бумаги.

– Вот! Давайте, пусть каждая напишет, а потом выберем, чье письмо лучшее.

Люся замахала обеими руками.

– Что ты, что ты! Я писать не буду! Я не знаю как, да еще ошибок насажаю.

– Ладно. Как хочешь. Катя, пиши! – И Наташа взяла в руки перо и задумалась. Потом начала писать. Люся смотрела через ее плечо.

«Глубокоуважаемый доктор! Мы даем вам честное пионерское слово, что мы не хотели вас обидеть, когда убирали ваши комнаты. И нам было очень неприятно, когда вы так рассердились на нас. Мы хотели только, чтобы…»

– Я написала, – сказала Катя.

– Как? Уже?

Катя молча протянула свой листок. Наташа и Люся прочли вслух:

«Милый доктор! Давайте помиримтесь. Мы больше не сердимся на Вас, и Вы, пожалуйста, не сердитесь больше на нас».

– И все? – разочарованно протянула Люся.

Наташа вздохнула.

– Твое лучше, – коротко сказала она и одним движением руки смяла свое начатое письмо.

Катя вся залилась краской.

Подписались все три. Конверт пришлось склеить самим. Вместо адреса написали просто: «Доктору» – и вечером положили письмо в ящик для писем.

Доктор уходил на работу рано. Когда Наташа утром заглянула в ящик, письма там уже не было. Значит, получил!

* * *

Перед шестью часами девочки сидели в классной, как на иголках. Они делали вид, что читают, но то и дело переглядывались и чутко прислушивались, – не идет ли? Они волновались больше, чем в тот злополучный день.

Вдруг в «классную» вошла Софья Михайловна и подсела к столу. Катя и Люся растерянно посмотрели на Наташу.

– Мама, – сказала Наташа, – мы тебя очень просим: уйди к себе. Так нам надо.

Софья Михайловна окинула всех трех внимательным взглядом.

– Хорошо, девочки, – просто сказала она, вставая, и, уходя, приветливо добавила: – В добрый час!

И вот снова, как тогда, щелкнул замок, в прихожей стукнула дверь, раздались шаги.

– Будем смотреть на него, – успела шепнуть Наташа, и дверь открылась. Доктор вошел в «классную» и остановился. Вид у него был растерянный и смущенный, но глаза светились. Левую руку он почему-то держал за спиной.

– Я получил письмо, девочки, – заговорил он негромко, – очень рад… Я очень, очень рад… – Он вдруг шагнул к столу и быстрым, неловким движением протянул руку сначала Наташе, потом Кате, потом Люсе. Девочки, красные, как пионы, повскакали с мест и так же неловко, молча, ответили ему на рукопожатие.

– Я… очень рад… – повторил он еще раз. – Вот… – он вынул из-за спины левую руку и, густо покраснев, сунул каждой девочке по две палочки эскимо.

Они, окончательно растерявшись, даже не поблагодарили, а доктор, гоже окончательно сконфуженный, скрылся за своей дверью.

Глава VI

Доктор и Тотик. Софья Михайловна и Яков Иванович. Мы знакомимся с братом Кати…

Забавно получалось теперь с доктором. Он уже не «бегал» от девочек, как однажды заметила Катя, но при встречах и он и они сильно смущались и расходились, растерянно улыбнувшись друг другу, но не произнося ни звука.

Как-то Леонтий Федорович слегка прихворнул. Болезнь была пустяковая, но вечером Софья Михайловна попросила доктора зайти и посмотреть мужа. Доктор выслушал больного, прописал лекарство и сразу собирался уходить, но Софья Михайловна остановила его:

– Постойте, доктор. Если у вас есть минутка, расскажите в двух словах о своей научной работе. Я ведь кое-что смыслю в медицине, и мне очень интересно.

– Да, и я не совсем безграмотен в этом деле, – прибавил Леонтий Федорович.

Доктор – не особенно охотно – снова сел к столу, на котором только что писал рецепт, и начал рассказывать. Сначала он говорил вяло и скупо, но когда Софья Михайловна и ее муж стали задавать вопросы и он увидел, что они действительно понимают и интересуются, – он увлекся и стал подробно развивать свою мысль. Наташа сидела тут же. Она ничего не понимала из того, что говорил доктор, но с интересом следила, как мама, продолжая разговор, незаметно подставила доктору стакан чаю и несколько бутербродов, и как он, увлеченный своим рассказом, сам того не замечая, выпил этот чай и съел бутерброды. Потом вдруг увидел перед собой пустой стакан и пустую тарелку и страшно смутился.

– Простите, – забормотал он, – я… я такой рассеянный, я, кажется, съел…

– Так я же затем их перед вами и поставила, – засмеялась Софья Михайловна, – и сейчас вам еще налью.

– Нет… нет… благодарю вас… – Доктор нахмурился и встал.

– Спасибо, доктор. Нам было очень интересно, – сказала Софья Михайловна. – Вы будете делиться с нами тем, как ваш труд двигается?

Доктор молча поклонился.

– И еще одна просьба, доктор, – заговорил Леонтий Федорович, – есть у нас дочка Наташа, ей уже тринадцатый год…

Наташа насторожилась: о чем это он?

– …а она до сих пор, видно, нуждается в соске, – продолжал Леонтий Федорович.

– Папка! Да ты что?! – Наташа покраснела до слез.

– А как же! Когда рисует или пишет, – как задумается, карандаш сосет. Так, может быть, вы ей соску пропишете. Как вы думаете, доктор?

Доктор засмеялся добродушно и ласково и посмотрел на девочку

– Наташа, карандаши очень вкусные, по-вашему?

Наташа, все еще краснея, поддержала шутку:

– Очень вкусные, доктор! Как шоколад!

– Ну, так, если они чистые, – сосите на здоровье, но… карандаши совсем чистыми не бывают.

Доктор еще раз поклонился и вышел, улыбаясь.

* * *

В начале августа Софья Михайловна с Наташей поехали за Тотиком и пригласили с собой Катю и Люсю.

Из Луги приехали среди дня, когда никого не было дома. В веселой суете разбирали вещи, клали по местам. Тотику открыли шкаф с игрушками, и он, сопя от удовольствия, по одной вынимал их и раскладывал на разостланном для него коврике.

Первой пришла домой Анна Николаевна и бурно ворвалась в «классную», где девочки разбирали корзину с бабушкиными «гостинцами».

Все уселись вокруг стола – и, как из рога изобилия, посыпались новости.

Через несколько минут пришел доктор и, против обыкновения, не скрылся сразу в своей комнате, а, поздоровавшись со всеми, тоже присел к столу.

– А Тотик стал совсем хорошо говорить и все буквы произносит, даже шипящие, только вместо «р» у него «л», – с гордостью говорила Наташа.

– Только – странная вещь, – сказала Софья Михайловна, – очевидно, его кто-то там напугал: он стал чужих мужчин боятся. Как увидит мужское лицо, – сейчас рёв! Просто не знаю, что делать.

В эту минуту в классную вбежал Тотик и остановился, увидев доктора.

– Здравствуйте, Тотик! Вы меня не знаете? – спросил доктор и протянул ему руку.

Тотик не двигался с места и молчал, не спуская с лица доктора внимательных глаз.

– Ну вот! Сейчас рёв будет! – шепнула его мать на ухо Анне Николаевне.

Но Тотик, ни слова не говоря, с деловым видом подошел к доктору и, упираясь ручонками в его протянутую руку, полез к нему на колени.

– Вот так так! – в недоумении произнесла мать.

Доктор, смущенно улыбаясь, обхватил маленькое тельце таким неловким движением, что обе матери засмеялись. Было ясно, что он в первый раз в жизни обнимает ребенка. А Тотик осторожно слез с колен доктора и, схватив его за руку, потянул за собой.

– Пойдем в мои иглушки иглать!

Доктор встал со стула и покорно пошел за Тотиком.

– Пойду посмотрю, что они там! – Наташа побежала в свою комнату.

Старый доктор сидел на ковре, широко расставив длинные ноги. Виду него был смущенный. В одной руке он сжимал бархатного мишку, в другой – пестрого паяца. Тотик, болтая без умолку, клал на протянутые ноги доктора одну за другой свои игрушки. Доктор, видимо, боялся шевельнуться, и все же игрушки соскальзывали и падали на пол. Тотик терпеливо поднимал их и клал обратно.

– Ты сиди смилно, а то иглушки падают, – говорил он, – а зайчика возьми в луку.

– У меня нет третьей руки, – беспомощно пробормотал доктор.

– Смотрите! – кричала Наташа. – Здесь Гуливер в стране лилипутов.

– Какой Гуливел? – спросил Тотик и огляделся вокруг.

– Это такой великан.

– Ты Гуливел? – спросил Тотик доктора,

– А как вам кажется, Тотик?

– Наташа! Тотик! Мойте руки, сейчас кушать будем, входя, Софья Михайловна.

– Кушать! – обрадовался Тотик. – Гуливел, пойдем кушать!

Доктор с трудом поднялся с ковра, уронив мишку и паяца.

– Нет, нет, – запротестовал Тотик, – мишку ты возьми, ты его колмить будешь.

* * *

На другой день доктор вернулся домой, весь обвешанный пакетами.

Он заглянул в комнату, где Тотик строил дворец из кубиков, и сконфуженно произнес:

– Тотик, теперь пойдемте ко мне играть в мои игрушки.

Тотик бросил кубики и, топая ножками, побежал в комнату доктора.

– Мама! Ты подумай! Доктор-то! – изумилась Наташа.

–  Милый доктор, – с грустной улыбкой произнесла мать, – у него, наверно, никогда не было детей, и он не знает, какая это радость. И он, видно, давным-давно никого не любил… а без этого так трудно жить!

* * *

Софья Михайловна по рассеянности стала отпирать комод не тем ключом и испортила замок. Дело было в воскресенье. Яков Иванович был дома, и она попросила его помочь беде. Старый слесарь пришел в ее комнату с целым ящиком инструментов.

– Сложный замок у вас. Придется повозиться.

– Уж повозитесь, Яков Иванович. Дело соседское. Другой раз и я вам услужу, – сказала Софья Михайловна. – Да вот знаете что? Ведь девочкам скоро в школу идти. Я сегодня хочу поехать Наташе на школьное платье материал купить. Хотите, я Катюше тоже возьму?

– А у меня уже набрано, – сказал Яков Иванович.

– Да ну? Вы сами покупали?

– А кому же еще? Сам.

– А ну, покажите.

Яков Иванович ушел в свою комнату и через минуту вернулся.

– Ой-ой, – протянула Софья Михайловна, – какой некрасивый материал!

– А я в этом деле мало смыслю, – спокойно возразил Яков Иванович, копаясь в ящике с инструментами, – вижу, что прочный.

– Катя не захочет в таком платье в школу идти. Моя Наташа ни за что бы не пошла.

– А Катюшка пойдет.

– Бедная девочка! – вырвалось у Софьи Михайловны.

– Как бедная? – Яков Иванович оторвался от работы и гневно посмотрел на Софью Михайловну. – Разве я о ней не забочусь? У Катюшки все есть, что надо. Всегда одета, обута, сыта. Читать любит – книжек ей покупаю, сколько хочет. Образование какое захочет дам, в люди выведу. А вы «бедная»! Сказали тоже! – и он, сердито сопя, снова принялся за работу.

– Мало этого, Яков Иванович, – тихо сказала Софья Михайловна.

– Мало? – Яков Иванович с ожесточением вывинчивал какой-то шуруп. – Гм! Мало! А как я сам с семи лет в чужих людях вырос? Голодный, босой. Досыта только пинков да колотушек хлебнул. В двенадцать лет в подмастерье к кузнецу отдали. Снова пинки да колотушки. Ни тебе поесть, ни тебе поспать досыта. Грамоте только с пятнадцати лет чуть-чуть научился. Тяжести не по силам таскал, надорвался. В больницу попал, много месяцев отлежал, а там все сызнова началось. Посидели бы тогда в моей шкуре!

– Расскажите о себе, Яков Иванович, – попросила Софья Михайловна, подсаживаясь к нему с вязаньем в руках.

– А чего рассказывать? – буркнул старик, не отрываясь от работы, но Софья Михайловна почувствовала, что ему не неприятна ее просьба.

– С детства пинки да колотушки, а как на заводе стал работать да разобрался что к чему, против царя пошел. Ну и начались тут тюрьмы да ссылки, – заговорил он снова. – До самого семнадцатого года и жизни-то, почитай, не видел. В ссылке и женился и овдовел. Остался с сынишкой маленьким на руках! Тоже горя хлебнул, пока вырастил. Учиться опять некогда. Только свое ремесло и знал. Октябрю порадоваться не успели – гражданская война. Вместе с сынишкой на фронт пошел. В двадцать втором году сын женился. Невестка хорошая попалась. Ну, думаю, отдохну теперь. Да недолго отдыхал. Померли оба тифом. А у меня снова на руках внуки, Вася да Катюшка. Катюшке двух лет не было. С тех пор и ращу. А вы: «Мало»! Эх!

– Славная ваша Катюшка! – Софья Михайловна подняла голову и посмотрела на старого слесаря.

– Девчонка ничего, – сказал он спокойно.

– И учится хорошо?

– А чего бы ей не учиться? Все есть, всего вволю, – только учись. Дед обо всем позаботится. Чего ей не хватает?

– А я вам скажу, Яков Иванович, чего не хватает. Сказать?

– Ну? – Он вдруг оторвался от работы и поднял на Софью Михайловну настороженный и недружелюбный взгляд.

– Ласки, Яков Иванович.

Старик сразу снова взялся за работу.

– Известно… без матери… – пробормотал он чуть слышно, прилаживая замок.

– Не худо бы ее и дедушке иной раз приласкать, – тихо сказала Софья Михайловна.

– Не обижаю я ее. Пальцем ее в жизни не тронул. А приласкать… – он спешно бросал инструменты в ящик, – не умею… Получайте ваш замок. Готово. – И он быстро двинулся к двери, не взглянув на Софью Михайловну.

– Куда же вы, Яков Иванович? Спасибо! А вы мне еще про Васю не рассказали.

– Про Васю? – Яков Иванович остановился вполоборота. – Что же про Васю?.. Ничего парень. Хороший комсомолец, весь в отца, – прибавил он не без гордости.

– Ну, а дадите мне денег другой материи Катюшке купить?

– А куда я этот дену?.. Ну да ладно, покупайте, вам видней. Какой своей дочке, такой и ей. Денег сейчас дам.

И он вышел из комнаты.

Софья Михайловна уронила вязанье на колени и задумалась.

* * *

Срок сдачи рукописи в издательство приближался, и Леонтий Федорович, с помощью жены, работал вовсю. Часто Софье Михайловне приходилось весь день стучать на машинке, и тогда Наташа и ходила на рынок, и стряпала обед, благо еще не кончились каникулы. Готовить она еще умела плохо и, не желая мешать матери, обращалась за советом к Кате. Катя солидно объясняла ей сорта мяса и как варить гречневую кашу, чтобы она была рассыпчатой, и даже как обращаться с тестом.

– И откуда ты все это знаешь? – удивлялась Наташа.

– А я все приглядывалась, как старшие делают. Так и научилась.

Когда девочки готовили одновременно, в кухне обязательно вертелась и Люся. Работа шла в болтовне.

– Ну, ты! Барышня-белоручка! – сказала ей как-то Наташа. – Чем зря болтать, готовь-ка и ты обед. Мама придет, а у тебя все готово.

– А все и так готово, с вечера.

– Ну, готовь на завтра.

– А я не знаю что!

– Начисти картошки, – вступила в разговор Катя, – вон в той корзине ваша картошка. Положишь в воду, ей ничего не сделается, а все твоей маме меньше работы

– Ладно, уж за компанию – Люся соскочила с подоконника и взялась за картошку.

В дверь заглянул Яков Иванович.

– Ну-ну! Прямо фабрика-кухня, – пошутил он. – Катюшка, обед готов?

– Готов, дедушка.

– Идем есть.

Катя бережно взяла двумя тряпками дымящуюся кастрюлю.

– Наташа, не забудь свою кашу мешать, – деловито сказала она. – А ты, Люся, больно толсто кожуру срезаешь. Надо тоненько-тоненько, – прибавила она, уходя.

* * *

В первое же воскресенье, после того как Леонтий Федорович сдал работу, пошли в Русский музей. На этот раз пошла и Катя. Она узнала об этом еще накануне и вечером скачала Якову Ивановичу:

– Дедушка, я сейчас сготовлю обед на завтра, а ты сам разогреешь. Хорошо? А то мы с утра в музей пойдем… Можно?

Старый слесарь внимательно посмотрел на внучку. Она стояла потупясь и ждала.

– В музей? – переспросил он. – Ну, ну. – И он снова склонился над работой.

У Анны Николаевны были заранее взяты на этот день билеты в цирк, и Люся с ними не пошла. Зато пошла Софья Михайловна, – и для Кати это было двойным праздником. Леонтий Федорович был в ударе и говорил еще интереснее, чем обычно. Часто вставляла свои замечания и Софья Михайловна. Катя смотрела во все глаза, слушала во все уши и домой шла такая переполненная впечатлениями, что отвечала невпопад на веселую болтовню Наташи.

А дома ее ждала еще радость – приехал с практики Вася.

Катя очень любила брата, но видеть его приходилось редко, – он и учился, и работал, с трудом урывая иногда часок, чтобы проведать деда и сестренку. Лицом он очень походил на Катю – такой же светлоголовый, с такими же ясными голубыми глазами. И в характере было кое-что общее – внешнее спокойствие, сдержанность, но в нем не было и тени Катиной застенчивости и замкнутости. Он не смотрел на новое лицо исподлобья, как Катя, не робел и не замыкался в себе при чужих. Катя восхищалась братом и втайне завидовала его общительности и умению никогда не лезть за словом в карман.

Когда все вошли в прихожую, Вася сразу выскочил на голоса из комнаты Якова Ивановича.

– Здорово, сестренка!

– Вася!

Вася поднял Катю на руки и крепко поцеловал. Она обхватила руками его шею и прижалась к нему. Вася, не спуская Катю на пол, с улыбкой обратился к остальным.

– Как я рад познакомиться с вами! – говорил он, здороваясь. – И сразу хочу поблагодарить.

– За что? – в один голос спросили Наташа и ее родители.

– Да вот за нее. За дикарку мою. Мне дед уже рассказал, как вы шефство над ней взяли.

– Ну какое шефство? – засмеялся Леонтий Федорович.

В дверях появился Яков Иванович. Его глаза светились радостью.

«И любит же он своих внучат», – подумала Софья Михайловна.

– Вот интересно, – заговорил Вася, обращаясь к Леонтию Федоровичу, – как вы смотрите на дело? Вы читали сегодня газеты? Мы вот с дедом сейчас обсуждали… Вы не зайдете к нам? Поговорим!

– Охотно, – сказал Леонтий Федорович, заходя в комнату старого слесаря. Ему Вася сразу очень понравился.

Все уселись. Катя встала около Васи, обняв брата за плечи. Он обхватил ее рукой вокруг пояса.

– А я тут деда все журю, – сказал он. – Который месяц работает почти без выходных дней. И домой придет, все что-то ковыряется. Ведь не молоденький. Кому это нужно?

– Тебе, дурачку, – ухмыльнулся старый слесарь, – и Катюшке и ему. – Он указал на Леонтия Федоровича. – Всем нужно. Ленинграду. Всей стране. Я, брат, стреляный воробей, меня не проведешь. Не верю я немцу. Кто его знает, что у этого самого Гитлера на уме. Уши развешивать не к чему. Надо работать вовсю.

– Да кто же уши развешивает, дедушка?! – воскликнул Вася возмущенно. – Меня агитировать нечего, сам агитирую. А тебе все-таки и отдохнуть не грех. Потрудился на своем веку,

– Эх, молодо-зелено! – Старик кивнул головой на Васю. – Что ж что дед стар? А у деда голова, может, лучше твоей молодой работает. Все изобретаю. Все пробую… Вот хожу – и думаю. Лежу – и думаю. Ем – и думаю.

– Эх, дед, дед! Тебе бы смолоду образование получить, большой бы человек вышел.

– А я и сейчас не маленький, – спокойно ответил Яков Иванович, выбивая золу из своей почерневшей трубки. – Сколько я ребят на своем веку слесарному делу обучил, и сам счет потерял.

Глава VII

Тяжелый день Наташи

В первый день занятий в школе Наташа вернулась домой в самом мрачном настроении. Новая школа ей не понравилась. Она очень любила свою прежнюю школу, и здесь ей все показалось чужим и неприветливым. Даже стены были здесь окрашены в синюю краску, и оттого все выглядело мрачно.

Ребята, встретившись после летних каникул, радостно приветствовали друг друга; стоял немолчный веселый гул, и Наташе вспомнилось, как она возвращалась после каникул в свою школу и как все обступали ее, и как она уже знала, что снова будет председателем совета отряда, и что ее слово при составлении звеньев будет решающим. Здесь никто ее не знал, никто не обратил на нее никакого внимания. Правда, несколько девочек подбегали к ней и в спешке задавали два – три вопроса, но сейчас же отвлекались для своих привычных разговоров. А какой-то мальчишка, увидя ее, расхохотался, показал на нее пальцем и крикнул:

– Смотрите, новая телятина!

Наташа вспыхнула и не нашлась сразу, как ответить. Почему «телятина»? Это было так глупо, что не стоило бы обращать внимания. Но она разозлилась и на мальчишку, и на себя – за то, что промолчала. И надо же было как раз в эту минуту войти в класс пионервожатой! Она заметила Наташу и сразу подошла к ней. В другое время Наташе, вероятно, понравилось бы ее немного строгое, но открытое и спокойное лицо, но сейчас ей ничего здесь не нравилось и на вопрос Тони, кто она и откуда, Наташа ответила резко и неприветливо.

– Что с тобой? – удивленно спросила девушка и слегка нахмурилась.

– Ничего со мной, – буркнула Наташа.

– Ну, знаешь… – Тоня покачала головой. – У нас так не разговаривают. Плохо тебя в твоей школе воспитали.

Наташа окончательно вспылила.

– Моя школа куда лучше вашей, – отрезала она.

– По тебе это не видно, – усмехнулась пионервожатая и отошла к группе ребят у окна.

Наташа осталась одна. Ей было и очень стыдно, и досадно на себя. Она вдруг как-то перестала чувствовать себя самой собой. У нее было такое ощущение, что – что бы она ни стала сейчас делать и говорить – все выйдет глупо. И она сжала зубы и решила просто молчать. Мелькнувшую было мысль подойти к пионервожатой попросить извинения и поговорить с ней открыто, начистоту, рассказать о своем состоянии – Наташа сразу отвергла. Этого не позволяло ей самолюбие.

Нехорошо получилось и на уроках Она сидела подавленная, рассеянная. По двум предметам ее вызвали, и, хотя она отлично знала, что нужно ответить, ответила гораздо хуже, чем могла. Учительница русского языка, Алла Ивановна, спросила:

– Ты была отличницей в той школе? – И Наташе показалось, что в голосе ее звучит недоверие.

– Да, – тихо сказала она и побледнела. Она чувствовала, что вот-вот заплачет. Учительница – она же воспитательница их класса – пытливо посмотрела на нее и ласково сказала:

– Ничего, ты и у нас будешь отличницей, садись.

Весь класс смотрел на Наташу. Она села, опустив глаза и почти до крови закусив губу.

Она не могла дождаться, когда кончится день, и, придя домой, сразу забилась в «разговорку» и расплакалась. Мамы не было дома. Наташа долго сидела в углу на сундуке и думала. Ей казалось, что все кончено и что она уже никогда не займет в школе того положения, какое у нее было раньше. Она слышала, как вернулись Катя и Люся. Не зная, что она дома, девочки уселись в «классной» и начали беседовать. Они горячо обсуждали классные новости, и Наташе стало еще обиднее. вот и Катя с Люсей стали ей чужими… У них уже свои, далекие от нее интересы…

– А ты знаешь, – сказала вдруг Люся, – ведь наша Тоня сейчас вожатая в пятом «А», как раз у Наташи.

– Да что ты? – удивилась Катя. – Жаль, что не у нас,

– А я рада: не люблю ее.

– А вот я уверена, – Наташе она понравится! – воскликнула Катя.

– Ой, интересно, как Наташка? Как ей наша школа?.. Скорей бы она пришла!

– Почему это ее еще нет? У них сегодня последнего урока не было, – заговорила Катя. – Знаешь что? Пойдем дождемся ее в садике!

– Пойдем! Без Наташки дома скучно.

Когда захлопнулась дверь, Наташа вышла из закутки, смыла с лица следы слез и вздохнула с облегчением.

Нет, не чужие ей Катя и Люся. А в школе… Наташа упрямо тряхнула головой. Нет, и в школе она во что бы то ни стало должна исправить то, что получилось сегодня… Во что бы то ни стало!

Она выбежала на балкон и поглядела вниз. Девочки сидели на скамье и, болтая между собой, посматривали вдоль бульвара, не идет ли она.

– Катя! Люся!

Обе подняли головы и очень удивились.

– Как, мы прозевали тебя? – крикнула Люся. Они сорвались со скамьи, побежали домой.

Наташа ничего не рассказала им о своих горестях. На расспросы ответила только, что еще не разобралась, что трудно судить по первому дню. Но Катя почувствовала, что что-то не то. И сразу решила, что завтра расскажет о Наташе Тоне, с которой была в большой дружбе.

А вечером, оставшись наедине с мамой, Наташа во время «задушевного разговора», ничего не утаивая, рассказала ей о своем первом школьном дне.

– Случается, – улыбнулась Софья Михайловна. – С каждым человеком так бывает, что вдруг какая-то самая нелепая глупость выбьет из колеи. Но тут важно не поддаться этому, не верить своему ощущению, будто все к тебе плохо относятся.

– А знаешь, мама, – пожаловалась Наташа, – мне завтра прямо-таки трудно в школу идти.

– Ничего, вот увидишь, скоро все будет хорошо. Будь лишь сама собой и поменьше думай о себе.

* * *

Прошло несколько дней. Наташа вся как-то подобралась после разговора с мамой и постепенно привыкала к новой школе, знакомилась с ребятами. Она чувствовала, что Алла Ивановна и Тоня внимательно присматриваются к ней; и ей вскоре стало с ними легко и просто. Она не подозревала, что Катя много рассказала Тоне о ней и о всей ее семье и что мама приходила к Алле Ивановне, и они долго беседовали о ее злополучном первом дне.

К концу четверти она была снова отличницей и дружила со всем классом, и снова с головой вошла во все его интересы и происшествия. И дома – с Катей и Люсей – большая часть их бесед была о школе.

Глава VIII

Что же такое «соленая католюандо»?

Наступила зима. Все шло своим чередом. Днем девочки учились, а по вечерам готовили уроки в «классной», читали и рисовали. Иногда к их столу подсаживались и взрослые; начинались беседы, шутки и споры. Часто забегали школьные подруги; им нравилось бывать в этой квартире. Теперь нередко заглядывал к ним и доктор.

Дружба между доктором и Тотиком все росла. Доктор, вернувшись со службы, первым делом спрашивал:

– Где Тотик?

А Тотик с середины дня приставал ко всем:

– Почему не идет Гуливел? – Он иначе не называл доктора.

Когда Тотик болел, доктор просиживал у его кроватки ночи напролет и волновался больше, чем родители.

Девочки учились, росли, ссорились и мирились, катались на коньках и на лыжах. Иногда по воскресеньям Леонтий Федорович водил их то в музеи, то просто гулять по городу; и Наташа все чаще мечтала о том, как она будет художницей и как нарисует виды всех своих любимых мест в Ленинграде. С этой осени она занималась в студии Дома пионеров и делала большие успехи.

Как-то в субботний вечер пришел Вася. Уроки у девочек были уже приготовлены, и они, сидя в «классной», с увлечением придумывали шарады. Вася сразу присоединился к ним и предложил нарисовать им ребус. Ему дали большой лист бумаги. Девочки, стоя на коленках на стульях и упираясь локтями в стол, не сводили глаз с кончика карандаша.

Подошла Анна Николаевна и тоже стала смотреть через плечо Васи на рисунок. Вася, лукаво улыбаясь, быстро, одним штрихом, рисовал подряд маленькие рожицы – одну забавнее другой. Тут были и детские смеющиеся и плачущие мордашки, и сердитые старики, и веселые старушки, и толстуха с подвязанной щекой, и удивленный чем-то гражданин с высоко поднятыми бровями, – и каких-каких физиономий тут не было. Девочки хохотали от души; не отставала от них и Анна Николаевна. На большом листе бумаги шел уже третий ряд рожиц – по десять в ряд – и вдруг хохот еще усилился – в четвертом ряду начали появляться одна за другой очень похожие карикатуры на Катю, на Люсю, на Наташу, на самого Васю, потом на Якова Ивановича и всех остальных обитателей квартиры.

– Ой, до чего похоже! – заливалась Люся.

– Вася! Неужели я такая страшная?! – хохотала Анна Николаевна.

– А доктор-то! Смотрите!

– А это сам Вася! Как похож!

На взрывы смеха и крик девочек вышли из своей комнаты и Наташины родители.

– Да тут у вас – мы слышим – уж очень весело. Нельзя ли и нам присоединиться? – сказал Леонтий Федорович, тоже заглядывая через Васино плечо.

– Ну, Вася, я тебе пророчу блестящую будущность! – воскликнул он.

Васин карандаш выводил уже седьмой ряд смешных физиономий, а за ним последовали восьмой, девятый и десятый.

Вася громко стукнул карандашом по столу и встал.

– Ну, вот вам и ребус. Угадывайте!

– Понял! – сказал Леонтий Федорович.

– Папка, молчи! Мы сами разгадаем, – крикнула Наташа.

Катя, тыкая пальцем в каждый рисунок, считала:

– Десять. И десять рядов. Значит, его.

– Ну и сто рож! Сторож!

– Сторож! Сторож!

– Браво, Вася! Молодец! – зашумели все.

– Постойте! – закричала Софья Михайловна. – Я гак хорошо рисовать не умею, а тоже придумаю интересный ребус. Наташа, дай бумаги.

– А я чем хуже? И я могу! И мне бумаги! – И Леонтий Федорович уселся к столу.

– Все! Все! Давайте все! Кто скорее придумает ребус! – кричала Наташа.

И, увлеченные, все принялись за работу.

Наташа украдкой следила за отцом. Он сосредоточенно думал, иногда шевеля губами, и все писал какие-то буквы.

– У тебя ребус, папка?

– Нет, не ребус. Загадка. И уже готова!

– Ну?! Покажите!

Леонтий Федорович закрыл свой лист руками.

– Не покажу! У меня загадка совсем особенная. Угадайте: как называется наша квартира?

– То есть как? Почему… Да просто номер шесть, – заговорили все в недоумении.

– Так вот! – повысил голос Леонтий Федорович. – Наша квартира называется «Соленая Католюандо».

– Как?.. Что?.. Что это значит?.. Как?..

– «Соленая Католюандо», – раздельно повторил Леонтий Федорович.

– Почему соленая? – спросила Анна Николаевна.

– А мы разве пресные? – ответил Леонтий Федорович.

– А что такое ка… като… как там дальше?

– Католюандо. Я не виноват. Выходит, что квартира так называется. – Леонтий Федорович развел руками.

Софья Михайловна подумала, наморщив лоб, и вдруг понимающе протянула:

– А-а!

– Не говори! Пусть девочки догадаются! – сказал Леонтий Федорович.

Катя записала непонятные слова и сейчас внимательно вчитывалась в них.

– Ну, скажите! Ну, все равно не догадаться! – приставала Люся.

– Догадаемся! Сами догадаемся! – уверяла Наташа.

– Я уже угадала! – Катя подняла голову и слегка покраснела. – Это первые буквы: Соня – Леня – Наташа – Яков – Катя – Тотик – Люся – Анна – Доктор.

– Ай да Катюшка! Самая догадливая! – сказал Леонтий Федорович. – Ну, у кого еще что-нибудь готово?

На шум в «классной» выглянул из своей комнаты доктор.

– Идите сюда! – стараясь перекричать звонкие голоса девочек, позвала его Софья Михайловна. – Доктор, вы знаете, где вы живете?

– Садитесь! – Вася подставил доктору стул.

– Как где? В Ленинграде, – отвечал доктор, садясь к столу.

– В Соленой Ка-то-лю-ан-до! – в один голос, но запинаясь на втором слове, закричали девочки.

– Что-о? Как?

– Товарищи! – Софья Михайловна встала с места. – Смотрите, одного Якова Ивановича не хватает! Вася, зови его к нам!

– Попробую! – И Вася выскочил из «классной».

– А доктору дайте бумагу. Доктор, придумайте ребус! – распоряжалась Софья Михайловна.

– А я не умею…

– Ну! Без разговоров! Если не ребус, так загадку!

– Дедушка уже ложится! Ему завтра рано вставать, – сообщил Вася, входя.

– Жаль! Ну, а остальные – за дело! У меня сейчас ребус готов! – И Софья Михайловна снова склонилась над бумагой.

В этот вечер разошлись поздно.

* * *

– Девочки! Я что-то придумала! Только это пока секрет. Идемте в «разговорку».

И Наташа первая побежала в закуток.

Уселись на сундук. Наташа зашептала:

– Девочки, ведь скоро Новый год. Я когда была маленькой, папа с мамой всегда уходили в гости встречать. А вот уже этот, и прошлый, и позапрошлый мы встречали втроем. Потому что Тотик маленький был, его не оставишь, а я уже большая, и хотелось, чтоб всем вместе. А вы уже встречали Новый год?

– И у меня, – заговорила Люся, – прежде мама всегда меня уложит и уйдет в гости. А прошлый год я такой рев подняла! Не хочу, чтоб она уходила! Ну, она и осталась!

– А к нам в прошлый год Вася пришел, и мы в одиннадцать часов друг друга поздравили, и Вася ушел с товарищами встречать, а мы с дедушкой спать легли, – рассказала Катя.

– Вот после того, как мы ребусы загадывали, – совсем тихо заговорила Наташа, – я тогда легла спать, и пока засыпала, мне что-то и придумалось. Давайте все вместе встречать. Только чтоб и Вася! С ним так весело!

– Ой! Чудно! – Люся даже подпрыгнула на сундуке.

– Если старшие не захотят, – продолжала Наташа, – давайте будем приставать, приставать, пока не согласятся. Ладно?

– Мама согласится! Я ее упрошу! – сказала Люся.

Катя молчала.

– И вот я еще что придумала, – продолжала Наташа: – пускай каждый приготовит к этому вечеру какой-нибудь сюрприз. Только непременно чтоб все! И я уже сочинила сюрприз, – у нас у трех будет общий. Вот слушайте, только чтоб никто не знал! – Три головы почти прижались друг к другу, и Наташа шепотом изложила свой план.

– Это будет так смешно! – Люся хихикнула.

– Вот только… – Катя запнулась на мгновение. – Я не знаю, как дедушка…

– Что – дедушка? И его тащи!..

– Не пойдет. Он такой стеснительный… А я же его тоже одного в такой вечер не оставлю… Значит, и я не могу…

– Ну-у… – протянула Наташа, – так нельзя. Тогда же и из моего сюрприза ничего не выйдет. Ты уговори дедушку.

– Н-не знаю… – пробормотала Катя.

* * *

Люся была права: ее маму даже не пришлось уговаривать, – она согласилась с радостью. Наташины родители сначала удивились ее выдумке, потом Софья Михайловна тряхнула своей кудрявой головой.

– А знаешь, Леня, – ведь это может получиться и неплохо. Попробуем, а?

– Вот увидишь, мама! Очень весело будет! – упрашивала Наташа. – Папа, ну?

– Что ж… Соберемся как-нибудь вечерком все вместе и обсудим, – согласился отец.

На доктора решили напустить Тотика. Наташа вместе с матерью несколько дней подряд обучали его. И вот однажды, когда доктор вышел из своей комнаты, перед ним вдруг встали, вытянувшись, как на параде, все три девочки, а по бокам две мамы. Впереди всех стоял Тотик.

– Что такое? В чем дело? – растерялся доктор.

– Ну, Тотик! – подтолкнула Наташа братишку.

И Тотик, громко отчеканивая слова по одной букве, произнес:

– Вся «Соленая Католюандо» – плиглашает вас вместе встлетить Новый год.

И шаркнул ножкой. Он проделал это так серьезно и торжественно, что доктор не смог не расхохотаться, подхватил и поднял своего любимца. Тотчас же три девочки и обе мамы схватились за руки, окружив доктора хороводом, и закружились вокруг него, припевая: «Согласился! Согласился! Согласился!»

* * *

Катя принимала участие в веселой затее с приглашением доктора, но на душе у нее было невесело: дедушка решительно отказался участвовать в общей встрече Нового года. А ей так хотелось! Правда, дедушка сказал так:

– Не пойду я, Катюшка, – и не проси. Кому я там нужен, какое от меня веселье? А ты ступай. Знаю – люди хорошие, худому тебя не научат.

– Дедушка, я без тебя не пойду… Ну, как ты один… – жалобно просила Катя. – И сюрпризы интересные будут…

– А чего же? Я лягу спать в одиннадцать – и славно. А ты повеселись. Чего ж, я не прочь…

– Ну, дедушка!

– И не проси.

И дедушка засопел носом и стал изо всех сил выбивать трубку, что у него всегда служило признаком плохого настроения. Катя очень хорошо знала: ему жаль ее, и потому он ее уговаривает пойти без него на встречу Нового года, а самому ведь очень грустно будет одному…

Сидя с девочками в «разговорке», Катя рассказала им об этом.

– Ну, Катюшка, – протянула Наташа, – неужели из-за твоего упрямого деда мой сюрприз сорвется?

– А что же мне делать, Наташа? – чуть не плача, спросила Катя.

– Придется сделать знаешь как? Ведь наш сюрприз будет самым первым. Мы его проделаем, а потом ты к дедушке пойдешь, побудешь с ним, а потом он спать ляжет, а ты опять к нам придешь.

– А всего, что будет вкусного за ужином, мы тебе оставим, – утешала ее Люся.

– И потом… как же будет Вася? – спросила Катя.

– Да, как же Вася? Неужели и он не с нами? Ой, не хочу, – волновалась Наташа. – Неужели нам Яков Иванович всю встречу расстроит? Может, моя мама его уговорит?

Но и Софье Михайловне не удалось сломить упрямство старого слесаря.

Глава IX

Встреча Нового года. «Ула, ула!» – кричал Тотик…

Наступил вечер 31 декабря.

Накрывать на стол вызвались Леонтий Федорович и Анна Николаевна. Девочки закрылись в комнате Люси, и оттуда то и дело доносились взрывы смеха и шушуканье.

К началу двенадцатого стол был накрыт и из «классной» прозвучал звонок, сзывающий к ужину.

– Сейчас! Сейчас! Мы уже готовы! – раздался из-за двери голос Наташи. – Вы все рассаживайтесь, а тогда мы выйдем.

Леонтий Федорович и обе мамы заняли свои места. Доктор, лукаво улыбаясь, вышел из своей комнаты и тоже сел к столу. Дверь из прихожей отворилась, вошел Вася.

– Ну, все уселись? Мы идем!

– Ждем! Ждем!

Дверь распахнулась настежь, и из нее вышли молча, торжественным шагом, держась под руки, все три девочки, одетые в свои самые нарядные платья. Но головы их были замотаны пестрыми платками и шарфами так, что не было видно волос, а лица завешаны двойным слоем марли. На руках были надеты перчатки. На груди у средней был приколот большой лист бумаги, и на нем крупными синими буквами стояло:

УГАДАЙТЕ КТО – КТО???

УГАДЫВАТЬ ПО ОДНОМУ РАЗУ!

Угадавший будет удостоен звания почетного члена «Соленой Католюандо»

– Что ж тут угадывать! – непосредственно вырвалось у Анны Николаевны. – Вот Люся, а вот Наташа, а вот Катя!

– Пф-ф-ф! – дружно фыркнули все три девочки.

– В том-то и сюрприз, что это не так просто, – заметил Леонтий Федорович.

– Ах, они обменялись платьями, – догадалась Анна Николаевна.

– Да. И вы свое право отгадывать уже использовали, Анна Николаевна, – сказал Вася. – А мы спешить не будем. Гм… Надо присмотреться.

Девочки стояли молча.

– Мне кажется, это Наташа, – неуверенно произнесла Софья Михайловна, указывая пальцем на среднюю девочку.

– Пф-ф-ф! – раздалось в ответ.

– Да нет! Это Катя! – убежденно произнес доктор.

– Пф-ф-ф!

– Не угадал? – удивился доктор.

– Ну, – сказал Леонтий Федорович, – теперь уже не трудно догадаться, что средняя – Люся.

Три головы сделали одновременно утвердительный жест.

– А левая… – начал было Вася.

– Стойте! – перебил его Леонтий Федорович. – Остались мы с вами кандидатами на высокое звание. Но, если вы сейчас угадаете, кто левая, – мне уже нечего будет угадывать. Вы скажите свою догадку на ухо Анне Николаевне, я свою – на ухо жене. А они уже произнесут вслух.

– Идет! – сказал Вася и шепнул что-то на ухо Люсиной маме. Леонтий Федорович наклонился к уху жены и зашептал.

– Можно говорить? – спросила она.

– Теперь можно.

– Папа узнал свою дочку в правой девочке, – сказала Софья Михайловна, указывая пальцем.

– Пф-ф-ф! – фыркнули девочки.

– Ура! Я почетный член «Соленой Католюандо»! – закричал Вася и даже подскочил на стуле.

– Верно! Верно! Вася сказал: правая Катя, левая – Наташа! – воскликнула Анна Николаевна. – Ай да Вася! – И все зааплодировали Васе.

Девочки срывали с лиц куски марли.

– Как ты узнал, Вася? Просто наугад?

– Нет, не просто наугад.

– А как? Как? – Девочки обступили Васю.

– По движению головы, – сказал Вася. – Когда вы утвердительно кивнули головами, – кивок Наташи был твердый, уверенный. Твой кивок. Катя, – какой-то робкий, несмелый… Я узнал каждую по ее характеру.

– Что значит художник, – сказала Софья Михайловна.

– Гм… А мне, как юристу, стыдно, что я на это не обратил внимания. Следователь бы из меня не вышел, – покачал головой Леонтий Федорович.

– Будем переодеваться? – спросила Катя.

Все запротестовали: уже половина двенадцатого.

– За стол! За стол! – весело приглашала Софья Михайловна.

Катя подошла к брату.

– А мы теперь пойдем к дедушке, Вася?

– Погоди, – сказал Вася громко. – Товарищи! Сейчас будет мой сюрприз. Девочки, прошу занять места. – И он вышел из «классной».

Через минуту он вошел обратно, слегка подталкивая перед собой за плечи одетого по-праздничному Якова Ивановича. Старый слесарь смущенно улыбался и быстрым взглядом окинул все лица, словно ища поддержки.

– Яков Иванович! – в один голос вырвался у всех радостный крик.

– Дедушка!.. – Катя вся залилась краской и просияла.

– Как хорошо, что вы пришли, милый Яков Иванович! – Софья Михайловна бросилась навстречу к старику и, схватив его за обе руки, подвела к столу.

– Вот… Уговорил Вася… «Иначе, – говорит, – ты нам с Катей весь вечер испортишь», – бормотал между тем Яков Иванович.

– Да вы точно оправдываетесь, – засмеялся Леонтий Федорович. – А поглядите, ведь вам и прибор накрыт. Садитесь скорей.

– И приступайте к закуске, а я пойду за пирогом. – И Софья Михайловна вышла на кухню.

Но тут произошел еще один сюрприз, никем не подготовленный и совершенно непредвиденный. Дверь растворилась, и на пороге появился заспанный Тотик, босиком, в длинной ночной рубашке. Щурясь от яркого света, он возмущенно произнес:

– А почему меня не плигласили?

Через минуту он, с закутанными ножками, сидел на коленях у доктора и внимательными глазами изучал стол.

– Сколько вкусностей! – радостно сказал он.

Мать внесла поднос с пирогом и поставила посреди стола. Леонтий Федорович налил всем взрослым по рюмке вина, но вдруг так и застыл.

– Погоди, Соня, – изумленно сказал он, пристально разглядывая селедку. – Что это у тебя селедка такая странная?

– Чем странная? – удивилась жена.

– Да вы посмотрите, все посмотрите! – не унимался Леонтий Федорович.

Десять пар глаз уставились на селедку, красиво гарнированную на селедочном блюде.

– Селедка как селедка, – сказал Яков Иванович.

И вдруг все от неожиданности вздрогнули: селедочное блюдо вместе с селедкой подскочило вверх и снова встало на место.

– Что такое? – Раздался смех, восклицания.

– Я же говорю: странная, – повторил Леонтий Федорович. А селедка вместе с блюдом снова подпрыгнула и быстро-быстро заплясала на месте.

Тотик вдруг закинул головку и тоже захохотал звонко и заливчато.

– Стланная селедка! Плыгает! Плыгает!

– Папа! Это твой сюрприз! – закричала Наташа. – Как ты это устроил?

– Я? При чем тут я? – удивлялся отец.

И вдруг подскочила и начала плясать на столе большая тарелка с ветчиной.

– И ветчина плыгает! – Тотик был в восторге и хохотал, махая ручками. – И ветчина стланная!

– Папа! – закричала Наташа. – Папа, где твои руки?!.

– Вот! – Леонтий Федорович поднял вверх обе руки. Ветчина остановилась, но зато бурно заплясала фарфоровая доска с сыром и не переставая подскакивала селедка.

– И сыл! И сыл стланный! – ликовал Тотик.

Наташа окинула быстрым взглядом всех сидевших за столом.

– Анна Николаевна! Покажите ваши руки! – крикнула она.

Анна Николаевна подняла руки. Сыр и селедка успокоились, но снова запрыгала ветчина.

– Ага! – кричала Наташа. – Ветчиной управляет папа, а сыром и селедкой – Анна Николаевна. Как вы это устроили?

Ей никто не успел ответить, потому что вдруг раздался выстрел и прямо в блюдо с винегретом шлепнулась большая пробка, и пенистая струя обдала голову Леонтия Федоровича. Это Вася, воспользовавшись тем, что все были поглощены пляшущей едой, откупорил еще один сюрприз – бутылку шампанского.

– Бокалы скорей сюда! – кричал он. – Без минуты двенадцать!

В шумной сутолоке тянули к нему руки с бокалами. Леонтий Федорович тряс мокрыми волосами. Тотик так и заливался.

Часы начали бить. Все вскочили с места, чокались, бегали друг к другу вокруг стола, целовались, кричали все сразу.

– С Новым годом! С Новым годом!

– Ура! Ура!

– Улла! Улла! – громче всех кричал Тотик.

Ужин проходил весело. Шутливым тостам, дурачествам, смеху не было конца.

– Ну, а где же остальные сюрпризы? – спросил Леонтий Федорович.

– Мой я вынесу, когда присудят, кому получать премию, – сказала Анна Николаевна.

– Мой тоже в заключение, – прибавила Софья Михайловна.

– А ваш, доктор?

– А я могу принести и сейчас, – ответил доктор и, передав Тотика отцу, ушел к себе и сейчас же вернулся с огромной миской, которую торжественно поставил на стол.

– Это настоящий украинский «узвар», – громко объявил он, – традиционное наше рождественское блюдо. Собственноручно варил прошлой ночью.

И он сам с важным видом стал разливать «узвар» – компот из сушеных фруктов с орехами и миндалем.

Первую тарелку получил, разумеется, Тотик и, сразу набрав полную ложку, понес ее в рот. И в тот же момент личико его скривилось в гримасу, и он шумно выплюнул все обратно в тарелку.

– Фу! Как невкусно! – закричал он.

Доктор так и застыл со второй тарелкой в одной и суповой ложкой – в другой руке.

– Невкусно? – озадаченно спросил он.

Леонтий Федорович взял ложку и, зачерпнув из Тотиковой тарелки, пригубил.

– Это на Украине так и полагается, чтобы узвар был соленый? – сдерживая смех, спросил он.

– Соленый?! – Доктор выронил суповую ложку в миску. – Как соленый?!!

У него был такой обескураженный вид, что все невольно засмеялись.

– Так вот в чем дело! – воскликнула Софья Михайловна. – Это ваша фарфоровая банка в кухне стояла рядом с моей? Вы спутали банки!

– А в вашей что? – растерянно спросил доктор.

– Соль, милый доктор! Мелкая столовая соль, – не в силах сдержать смех, отвечала Софья Михайловна.

– Что же я наделал? – пробормотал доктор. Он был так растерян и так искренне огорчен, что все наперебой бросились весело утешать его.

– А сладкое все же будет, – говорила Софья Михайловна, – я несу свой сюрприз.

И под гром аплодисментов она внесла мороженицу. Доктор постепенно приходил в себя от смущения и даже заулыбался.

– Узвар за мной! – решительно заявил он. – Все это вышло потому, что я не догадался попробовать…

Когда удавшееся на славу мороженое было съедено, Софья Михайловна сказала.

– Ну, а теперь объясните секрет «стланных» селедки и сыра.

– Да! Да! Показывайте, как это сделано!.. – закричали все.

– Секрет очень простой, но не думайте, что это мое изобретение. Я эту штуку видел в детстве, – сказал Леонтий Федорович, вытаскивая что-то из-под скатерти.

Секрет действительно оказался совсем простым. Из очень тонкой компрессной клеенки были искусно склеены три пакетика, и в них вставлены и наглухо привязаны длинные и очень тоненькие резиновые трубки с резиновым баллончиком на конце. Стоило сжать баллончик – и воздух из него выдавливался через трубку в пакетик, и тот раздувался, как мяч. Подложенный под скатерть, он мог приподнять любую нетяжелую вещь. Девочки с увлечением делали опыты с новой игрушкой, заставляя плясать то одно, то другое.

– На, а как же с премией? – вспомнила Люся.

– По-моему, – Васе за то, что привел дедушку! – крикнула Наташа.

Споров не было. Премия была присуждена единогласно старому слесарю и Васе. Яков Иванович смущался, но сиял. Анна Николаевна принесла из своей комнаты банку вишневого варенья.

– Вот! – сказала она и подавила банку на стол перед Яковом Ивановичем.

– Это все нам? – растерялся он.

– А как же? Это же премия. Сама летом варила.

Яков Иванович взял банку в руки и поставил ее перед Софьей Михайловной.

– Получите, завхоз. Кушать будем все вместе.

Шел уже второй час ночи. Тотик уснул на руках у доктора, и мать унесла его в кроватку. Девочек отправили спать, но они еще долго шмыгали через «классную» друг к другу.

Ушел и Вася кончать встречу Нового года в своей студенческой компании.

А взрослым не хотелось расходиться. Они сидели за столом, пили чай с вареньем, и беседа приняла тот теплый, интимный характер, какой бывает только тогда, когда у всех участников хорошо на душе.

– Доктор, – говорил старый слесарь, – а я часто вспоминаю девятьсот пятый год. Много мы тогда самодержцу – «его императорскому величеству» – крови испортили! Ты что тогда делал?

Доктор слегка опешил от этого неожиданного «ты», с которым Яков Иванович обратился к нему, сам того не замечая.

– Помню и я, – ответил он немного растерянно, но вдруг, увлеченный воспоминаниями, заговорил горячо и живо. Он рассказывал, как подавал первую помощь раненным на демонстрациях рабочим и студентам; как прятал от полиции в этой самой квартире революционеров, живших в Петербурге на нелегальном положении; как его однажды вызывал к себе градоначальник для объяснений и как он перед ним разыгрывал обиженного; как, мол, на него могли подумать, что он помогает «крамольникам»?

Все смеялись, а Софья Михайловна заметила:

– Не представляю себе, доктор, – неужели вы умеете притворяться и что-то разыгрывать?

– Перед вами не сумею, – улыбнулся доктор, – а обмануть полицию – это было делом чести.

И он снова увлекся воспоминаниями. Иногда старый слесарь перебивал его и рассказывал случаи из своей жизни, о том, как участвовал в забастовках и демонстрациях и как после 9 января 1905 года вступил в партию большевиков. Рассказы этих двух, таких разных, стариков – это уже была история, и все сидели молча и с интересом слушали.

– Ну, еще, еще! Расскажите еще! – просила Анна Николаевна, ласково прижимаясь к плечу Софьи Михайловны.

– Нет уж, скоро утро, спать пора, – сказал, наконец, Яков Иванович и встал.

Все поднялись с мест, продолжая разговаривать. Доктор отвел Софью Михайловну в сторону и тихо сказал:

– Я сегодня впервые за много лет смог вспомнить этот период своей жизни без боли. Как мне благодарить вас за это?

Софья Михайловна ничего не ответила, только крепко пожала его руку.

– Чудно встретили сорок первый год! – воскликнула Анна Николаевна. – И вот увидите, он весь пройдет радостно и весело и мы еще лучше встретим следующий.

Все охотно согласились с ней. И никто не подозревал, как жестоко она ошибается.

Верейская Елена » Три девочки [История одной квартиры] — читать книгу онлайн бесплатно

load...

Конец

Книга закончилась. Надеемся, Вы провели время с удовольствием!

Поделитесь, пожалуйста, своими впечатлениями:

Оглавление:

  • ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

    1

  • Глава I

    1

  • Глава II

    5

  • Глава III

    6

  • Глава IV

    9

  • Глава V

    14

  • Глава VI

    18

  • Глава VII

    21

  • Глава VIII

    22

  • Глава IX

    24

  • ЧАСТЬ ВТОРАЯ

    27

  • Глава X

    27

  • Глава XI

    29

  • Глава XII

    33

  • Глава XIII

    37

  • Глава XIV

    39

  • Глава XV

    43

  • Глава XVI

    46

  • Эпилог

    48

  • БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА

    50

Настройки:

Ширина: 100%

Выравнивать текст

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Фото

Глава I

Наташа переезжает на новую квартиру и знакомится с люсей и катей. Странности доктора…

Когда Софья Михайловна пришла домой и сообщила, что нашла, наконец, комнату, на которую стоит обмениваться, Наташа первым делом спросила:

– А девочки в квартире есть?

Софья Михайловна ответила:

– Я там видела двух девочек, и как раз твоего возраста.

Наташа кивнула головой.

– Это хорошо. Потому что я люблю общество.

Отец и мать засмеялись.

– Ничего нет смешного! – возмутилась Наташа. – Что это за квартира, где одни взрослые, как у нас?

– Одни взрослые, – повторил отец, – да и те… – и он сделал такую гримасу, что Наташа громко расхохоталась. Никто не умел делать таких изумительных гримас, как Леонтий Федорович – Наташин отец. Это не были просто смешные или уродливые гримасы, – нет, они всегда выражали именно то, что он в данный момент хотел сказать словами. И сейчас Наташа поняла сразу папину гримасу.

Софья Михайловна также засмеялась и сказала:

– Леня, ну почему ты юрист? Тебе надо было на сцену

– Юрист тоже должен быть немножко актером, – ответил Леонтий Федорович, потом притянул к себе Наташу, посадил ее на колени и сказал жене: – Ну, рассказывай, какую нашла комнату.

Через несколько дней они переехали. Новая комната была очень большая, светлая, с широкой стеклянной дверью на балкон. Когда расставляли мебель, было очень много споров, куда что поставить. Наташе непременно хотелось иметь свой собственный, совсем отдельный уголок, и она доказывала, что лучше всего отделить его огромным папиным книжным шкафом и буфетом. А папа уверял, что тогда ему невозможно будет подойти к своему письменному столу, и в лицах изображал, как он с трудом лезет в узкую щель между буфетом и столом. Мама с Наташей смеялись; смеялись и возчики, вносившие вещи В конце концов все были довольны: и Наташа, получившая отдельный уголок, и папа, установивший свой большой стол и шкаф так, как ему хотелось, и возчики, с которыми он все время шутил, и мама – потому что вокруг нее все были веселы.

Когда все было внесено и расставлено и возчики ушли, Наташа выбежала из комнаты и громко крикнула в пространство:

– Девочки! Выходите сюда!

Дверь прямо против Наташиной комнаты открылась, и на пороге появилась девочка с двумя светлыми косичками. Она остановилась, держась за ручку двери, и глядела на Наташу исподлобья большими глазами. И в тот же миг где-то хлопнула еще дверь, раздались быстрые шаги по коридору, и в прихожую выскочила еще девочка – круглолицая, темноглазая, с широким вздернутым носиком и большим веселым ртом.

– Это вы к нам въехали? Ты здесь жить будешь? А как тебя зовут? – спросила она, с любопытством разглядывая Наташу.

– Да, мы будем здесь жить. Я – Наташа. А ты?

– А я – Люся. Мы тоже недавно сюда переехали. А тебе сколько лет?

– Ровно через неделю будет двенадцать. А тебе?

– А мне двенадцать будет через одиннадцать месяцев. Я перехожу в четвертый класс. А ты?

– А я в пятый.

– А смотри-ка! Я ростом выше тебя. Давай померяемся! Перед зеркалом!

Девочки встали рядом и посмотрелись в зеркало.

– Точка в точку! – удивилась Наташа.

– Совсем одинаковые! – закричала Люся. – Катя! Иди сюда, стань рядом. Ты выше или ниже нас?

Девочка с косичками, смущенно улыбаясь, подошла и стала около Люси.

– И я такая же, – сказала она.

– Чудно-чудно-чудно! – Люся захлопала в ладоши. – Все три – как одна!

– Тебя зовут Катя? – спросила Наташа девочку с косичками.

Та молча кивнула головой.

– А тебе сколько лет?

– Ей только на днях исполнилось одиннадцать, и она в одном классе со мной, только я с ней не дружу, потому что она кислятина, – выпалила Люся одним духом. – А смотри-ка, – показала она пальцем в зеркало, – какие у тебя брови забавные, – точно птица крыльями размахнула. А у меня – смотри – бровей вовсе нет. А у Кати тоненькие-тоненькие. А ты отличница или нет?

– Я отличница, – сказала Наташа. – А ты?

Фото

– А я нет. А Катя тоже отличница. Она уроки долбит-долбит, а я так не могу. А ты знаешь, что у вас в комнате – балкон? Я на нем ни разу не была, а мне так хочется!

Наташа схватила девочек за руки.

– Пойдемте сейчас на балкон!

– Чудно-чудно-чудно! – И Люся запрыгала.

– А разве можно? – робко спросила Катя.

– Раз я зову, – значит, можно, – живо ответила Наташа. – Я же теперь хозяйка. Идемте!

И, держась за руки, они втроем вбежали в комнату. Дверь на балкон была раскрыта настежь, и там, облокотившись на перила, стояли Наташины родители.

– Мама! Папа! Вот мои девочки! – закричала Наташа, выталкивая Люсю и Катю перед собой в балконную дверь. Отец и мать оглянулись.

– Твои? – улыбнулась Софья Михайловна. А Леонтий Федорович протянул руку и, взяв в свою широкую ладонь руки обеих девочек, потряс их.

– Как здесь красиво! – воскликнула Наташа, оглядываясь во все стороны.

– Да! – откликнулась мать. – Хорошо!

– Ой! Как здесь чудно! – захлопала в ладоши Люся.

– А ты что же молчишь? Или не нравится? – обратился Леонтий Федорович к Кате и поднял за подбородок ее опущенную голову.

– Нравится, – прошептала Катя.

– И мне нравится, – сказал серьезно Леонтий Федорович. – Ширина-то улицы какая! И сплошной бульвар!

– А теперь пойдем, мы тебе всю квартиру покажем! – И Люся схватила Наташу за руку.

– Подожди, мне жалко уходить отсюда, – ответила Наташа.

* * *

Под вечер познакомились с остальными жильцами квартиры.

Первым вернулся домой старый доктор. Он был высокого роста и держался очень прямо, несмотря на свои семьдесят лет. У него была привычка быстрым движением головы откидывать назад свои густые и слегка вьющиеся длинные седые волосы. Во всей его фигуре и в лице с крупными и выразительными чертами было что-то благородное и гордое, но одет он был неряшливо.

Он вошел в прихожую в тот самый момент, когда вновь въехавшая семья разбирала поставленный в угол сундук. Люся и Катя стояли тут же.

– Здравствуйте, – приветливо сказал Леонтий Федорович, поднимаясь с корточек. – Вы, по-видимому, наш сосед? Мы только что сюда въехали.

Фото

– Здравствуйте, – очень вежливо, но холодно ответил доктор, протягивая всем по очереди руку и называя свою фамилию, но так невнятно, что Леонтий Федорович переспросил:

– Простите, – как?

Доктор повторил фамилию, но снова никто ее не разобрал. И сейчас же он неловко поклонился и поспешно ушел в свою комнату.

Читать дальше

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Наташа переезжает на новую квартиру и знакомится с люсей и катей. Странности доктора…

Когда Софья Михайловна пришла домой и сообщила, что нашла, наконец, комнату, на которую стоит обмениваться, Наташа первым делом спросила:

– А девочки в квартире есть?

Софья Михайловна ответила:

– Я там видела двух девочек, и как раз твоего возраста.

Наташа кивнула головой.

– Это хорошо. Потому что я люблю общество.

Отец и мать засмеялись.

– Ничего нет смешного! – возмутилась Наташа. – Что это за квартира, где одни взрослые, как у нас?

– Одни взрослые, – повторил отец, – да и те… – и он сделал такую гримасу, что Наташа громко расхохоталась. Никто не умел делать таких изумительных гримас, как Леонтий Федорович – Наташин отец. Это не были просто смешные или уродливые гримасы, – нет, они всегда выражали именно то, что он в данный момент хотел сказать словами. И сейчас Наташа поняла сразу папину гримасу.

Софья Михайловна также засмеялась и сказала:

– Леня, ну почему ты юрист? Тебе надо было на сцену

– Юрист тоже должен быть немножко актером, – ответил Леонтий Федорович, потом притянул к себе Наташу, посадил ее на колени и сказал жене: – Ну, рассказывай, какую нашла комнату.

Через несколько дней они переехали. Новая комната была очень большая, светлая, с широкой стеклянной дверью на балкон. Когда расставляли мебель, было очень много споров, куда что поставить. Наташе непременно хотелось иметь свой собственный, совсем отдельный уголок, и она доказывала, что лучше всего отделить его огромным папиным книжным шкафом и буфетом. А папа уверял, что тогда ему невозможно будет подойти к своему письменному столу, и в лицах изображал, как он с трудом лезет в узкую щель между буфетом и столом. Мама с Наташей смеялись; смеялись и возчики, вносившие вещи В конце концов все были довольны: и Наташа, получившая отдельный уголок, и папа, установивший свой большой стол и шкаф так, как ему хотелось, и возчики, с которыми он все время шутил, и мама – потому что вокруг нее все были веселы.

Когда все было внесено и расставлено и возчики ушли, Наташа выбежала из комнаты и громко крикнула в пространство:

– Девочки! Выходите сюда!

Дверь прямо против Наташиной комнаты открылась, и на пороге появилась девочка с двумя светлыми косичками. Она остановилась, держась за ручку двери, и глядела на Наташу исподлобья большими глазами. И в тот же миг где-то хлопнула еще дверь, раздались быстрые шаги по коридору, и в прихожую выскочила еще девочка – круглолицая, темноглазая, с широким вздернутым носиком и большим веселым ртом.

– Это вы к нам въехали? Ты здесь жить будешь? А как тебя зовут? – спросила она, с любопытством разглядывая Наташу.

– Да, мы будем здесь жить. Я – Наташа. А ты?

– А я – Люся. Мы тоже недавно сюда переехали. А тебе сколько лет?

– Ровно через неделю будет двенадцать. А тебе?

– А мне двенадцать будет через одиннадцать месяцев. Я перехожу в четвертый класс. А ты?

– А я в пятый.

– А смотри-ка! Я ростом выше тебя. Давай померяемся! Перед зеркалом!

Девочки встали рядом и посмотрелись в зеркало.

– Точка в точку! – удивилась Наташа.

– Совсем одинаковые! – закричала Люся. – Катя! Иди сюда, стань рядом. Ты выше или ниже нас?

Девочка с косичками, смущенно улыбаясь, подошла и стала около Люси.

– И я такая же, – сказала она.

– Чудно-чудно-чудно! – Люся захлопала в ладоши. – Все три – как одна!

– Тебя зовут Катя? – спросила Наташа девочку с косичками.

Та молча кивнула головой.

– А тебе сколько лет?

– Ей только на днях исполнилось одиннадцать, и она в одном классе со мной, только я с ней не дружу, потому что она кислятина, – выпалила Люся одним духом. – А смотри-ка, – показала она пальцем в зеркало, – какие у тебя брови забавные, – точно птица крыльями размахнула. А у меня – смотри – бровей вовсе нет. А у Кати тоненькие-тоненькие. А ты отличница или нет?

– Я отличница, – сказала Наташа. – А ты?

– А я нет. А Катя тоже отличница. Она уроки долбит-долбит, а я так не могу. А ты знаешь, что у вас в комнате – балкон? Я на нем ни разу не была, а мне так хочется!

Наташа схватила девочек за руки.

– Пойдемте сейчас на балкон!

– Чудно-чудно-чудно! – И Люся запрыгала.

– А разве можно? – робко спросила Катя.

– Раз я зову, – значит, можно, – живо ответила Наташа. – Я же теперь хозяйка. Идемте!

И, держась за руки, они втроем вбежали в комнату. Дверь на балкон была раскрыта настежь, и там, облокотившись на перила, стояли Наташины родители.

– Мама! Папа! Вот мои девочки! – закричала Наташа, выталкивая Люсю и Катю перед собой в балконную дверь. Отец и мать оглянулись.

– Твои? – улыбнулась Софья Михайловна. А Леонтий Федорович протянул руку и, взяв в свою широкую ладонь руки обеих девочек, потряс их.

– Как здесь красиво! – воскликнула Наташа, оглядываясь во все стороны.

– Да! – откликнулась мать. – Хорошо!

– Ой! Как здесь чудно! – захлопала в ладоши Люся.

– А ты что же молчишь? Или не нравится? – обратился Леонтий Федорович к Кате и поднял за подбородок ее опущенную голову.

– Нравится, – прошептала Катя.

– И мне нравится, – сказал серьезно Леонтий Федорович. – Ширина-то улицы какая! И сплошной бульвар!

– А теперь пойдем, мы тебе всю квартиру покажем! – И Люся схватила Наташу за руку.

– Подожди, мне жалко уходить отсюда, – ответила Наташа.

* * *

Под вечер познакомились с остальными жильцами квартиры.

Первым вернулся домой старый доктор. Он был высокого роста и держался очень прямо, несмотря на свои семьдесят лет. У него была привычка быстрым движением головы откидывать назад свои густые и слегка вьющиеся длинные седые волосы. Во всей его фигуре и в лице с крупными и выразительными чертами было что-то благородное и гордое, но одет он был неряшливо.

Он вошел в прихожую в тот самый момент, когда вновь въехавшая семья разбирала поставленный в угол сундук. Люся и Катя стояли тут же.

Три девочки. История одной квартиры

Три девочки. История одной квартиры

СкачатьЧитать онлайн

Эта книга о дружбе трех девочек-школьниц – Наташи, Кати и Люси, – о том, как в мирные годы интересно и весело живут подружки в “Соленой Католюандо”, и о том, как в дни Великой Отечественной войны дружба помогает им наряду со взрослыми стойко и мужественно выдержать суровые испытания блокады Ленинграда.Повесть “Три девочки” была впервые напечатана в 1948 году в Лениздате. Через десять лет она была издана с некоторыми доработками в Лендетгизе. Повесть получила многочисленные отзывы читателей и выходит массовым тиражом в серии ”Школьная библиотека”

Верейская Елена Николаевна

Верейская Елена Николаевна

Ещё

Дружище Тобик скачать

Дружище ТобикКоршунов Михаил Павлович, Паустовский Константин Георгиевич, Конецкий Виктор Викторович, Пришвин Михаил Михайлович, Верейская Елена Николаевна, Погодин Радий Петрович, Эренбург Илья Григорьевич, Белов Василий Иванович, Скребицкий Георгий Алексеевич, Мошковский Анатолий Иванович, Дудинцев Владимир Дмитриевич, Яковлев Юрий Яковлевич, Рябинин Борис Степанович, Романовский Станислав Тимофеевич, Миксон Илья Львович, Недоля Игорь, Гурунц Леонид, Грудинина Наталия, Хазанов Юрий Самуилович, Емельянов Борис Васильевич, Лишина Ада, Лишин Олег, Власов Юрий Петрович, Рахтанов Исай Аркадьевич, Харьюзов Владимир Александрович, Тарбаев Борис, Заборский Михаил Александрович, Батуев Александр Сергеевич

Белая шубка скачать

Бабушкин колобок скачать

Скачать книгу «Три девочки. История одной квартиры»

О книге

Жизнь человека полна забот и неурядиц, и порой хочется отвлечься от всего этого. Через книги можно по-новому посмотреть на привычные вещи, на всё, что тебя окружает. И это даёт не только новые эмоции, но и понимание, как неоднозначно всё в нашей жизни.

В современной литературе книга Верейская Елена Николаевна «Три девочки. История одной квартиры» занимает важное место. Автор книги создал удивительно яркое и запоминающееся произведение. Каждый герой – особенная личность со своим внутренним миром, достойная внимания и изучения.

И важно, что всё, о чем пишет автор, вызывает интерес в любое время, потому что об этом думает каждый. Это такое произведение, которое приносит не только удовольствие при чтении, но и развивает духовно. Произведение входит в серию «Майор ФСБ Олег Громов», так полюбившуюся многим. Серия посвящена общей тематике, что позволяет полностью погрузиться в реалии, описываемых в книгах. Это произведение, которое обязательно запомнится надолго. Книга была выпущена издательством «Речь» в 2016 году, её объём составляет 43 страницы. На сайте есть возможность читать книгу онлайн или скачать в формате epub, fb2, pdf.

Популярные книги жанра «Военная проза»

С этой книгой читают

Только не говори маме. История одного предательства скачать

Полное собрание сочинений в одном томе скачать

Полное собрание сочинений в одном томеЭдгар Аллан По

Настоящее издание представляет собой полное собрание художественной прозы и поэзии одного из самых гениальных и загадочных американских писателей — Эдгара Аллана По.

рейтинг книги

Сто рассказов из русской истории скачать

Сто рассказов из русской историиАлексеев Сергей Петрович

В книге, написанной живым, образным языком, перед читателем предстанут яркие картины исторического прошлого нашей Родины — России, люди, оставившие в ее истории…

рейтинг книги

Трилогия Крысы. Мировой бестселлер в одном томе скачать

Я буду тебе вместо папы. История одного обмана скачать

Я буду тебе вместо папы. История одного обманаМагуайр Тони, Марианна Марш

Вечно беременной матери и вечно пьющему отцу Марианны не было никакого дела до своей восьмилетней дочери. Единственным человеком, который проявлял к ней хоть какое-то…

рейтинг книги

Полное собрание романов и повестей в одном томе скачать

Полное собрание романов и повестей в одном томеБулгаков Михаил Афанасьевич

Романы и повести М. Булгакова несомненно входят в золотой фонд русской классики ХХ века: и культовые блистательные — «Мастер и Маргарита» ,»Белая гвардия», «Собачье…

рейтинг книги

Полное собрание рассказов в одном томе. скачать

Полное собрание рассказов в одном томе.Шукшин Василий Макарович

Под пером выдающегося писателя Василия Макаровича Шукшина (1929–1974) оживает целая галерея образов русского характера. Герои его рассказов – странные непутевые люди,…

рейтинг книги

Иван Грозный.Полное издание в одном томе.Трилогия. скачать

  • Рассказ туман а тузлукова
  • Рассказ тургенева первая любовь краткое содержание
  • Рассказ три брата братья гримм
  • Рассказ тузик коваль читать
  • Рассказ тургенева певцы читать полностью