Рассказ троепольского белый бим черное ухо

• Полный текст
• 1. Двое в одной комнате
• 2. Весенний лес
• 3. Первый неприятель Бима
• 4. Желтый лист
• 5. На облаве в волчьем яру
• 6. Прощание с другом
• 7. Поиски продолжаются
• 8. Случай на стрелке
• 9. Маленький друг, ложные слухи, тайный донос на Бима
• 10. За деньги
• 11. Черноух в деревне
• 12. На просторе полей. Необычная охота. Побег
• 13. Лесная больница. Папа с мамой. Гроза в лесу
• 14. Путь к родной двери. Три уловки
• 15. У последней двери. Тайна железного фургона
• 16. Встречи в поиске. Следы Бима на земле. Четыре выстрела
• 17. Лес вздохнул (вместо послесловия)

«…Чита­тель, друг!…Ты поду­май! Если писать только о доб­роте, то для зла — это находка, блеск. Если писать только о сча­стье, то люди пере­ста­нут видеть несчаст­ных и в конце-кон­цов не будут их заме­чать. Если писать только о серьезно-печаль­ном, то люди пере­ста­нут сме­яться над безобразным…»…И в тишине ухо­дя­щей осени, ове­ян­ный ее неж­ной дре­мо­той, в дни недол­гого забве­ния пред­сто­я­щей зимы, ты начи­на­ешь пони­мать: только правда, только честь, только чистая совесть, и обо всем этом — слово.

Слово к малень­ким людям, кото­рые будут потом взрос­лыми, слово к взрос­лым, кото­рые не забыли, что были когда-то детьми.

Может быть, поэтому я пишу о судьбе собаки, о ее вер­но­сти, чести и преданности.

…Ни одна собака в мире не счи­тает обык­но­вен­ную пре­дан­ность чем-то необыч­ным. Но люди при­ду­мали пре­воз­но­сить это чув­ство собаки как подвиг только потому, что не все они и не так уж часто обла­дают пре­дан­но­стью другу и вер­но­стью долгу настолько, чтобы это было кор­нем жизни, есте­ствен­ной осно­вой самого суще­ства, когда бла­го­род­ство души — само собой разу­ме­ю­ще­еся состояние.

…Вот так и среди нас, чело­ве­ков: есть скром­ные люди с чистым серд­цем, «неза­мет­ные» и «малень­кие», но с огром­ной душой. Они-то и укра­шают жизнь, вме­щая в себя все луч­шее, что есть в чело­ве­че­стве, — доб­роту, про­стоту, дове­рие. Так и под­снеж­ник кажется капель­кой неба на земле…”

1. Двое в одной комнате

Жалобно и, каза­лось, без­на­дежно он вдруг начи­нал ску­лить, неук­люже пере­ва­ли­ва­ясь туда-сюда, — искал мать. Тогда хозяин сажал его себе на колени и совал в ротик соску с молоком.

Да и что оста­ва­лось делать месяч­ному щенку, если он ничего еще не пони­мал в жизни ров­ным сче­том, а матери все нет и нет, несмотря ни на какие жалобы. Вот он и пытался зада­вать груст­ные кон­церты. Хотя, впро­чем, засы­пал на руках хозя­ина в объ­я­тиях с буты­лоч­кой молока.

Но на чет­вер­тый день малыш уже стал при­вы­кать к теп­лоте рук чело­века. Щенки очень быстро начи­нают отзы­ваться на ласку.

Имени сво­его он еще не знал, но через неделю точно уста­но­вил, что он — Бим.

В два месяца он с удив­ле­нием уви­дел вещи: высо­чен­ный для щенка пись­мен­ный стол, а на стене — ружье, охот­ни­чью сумку и лицо чело­века с длин­ными воло­сами. Ко всему этому быст­ренько при­вык. Ничего уди­ви­тель­ного не было уже и в том, что чело­век на стене непо­дви­жен: раз не шеве­лится — инте­рес неболь­шой. Правда, несколько позже, потом, он нет-нет да и посмот­рит: что бы это зна­чило — лицо выгля­ды­вает из рамки, как из окошка?

Вто­рая стена была зани­ма­тель­нее. Она вся состо­яла из раз­ных бру­соч­ков, каж­дый из кото­рых хозяин мог выта­щить и вста­вить обратно. В воз­расте четы­рех меся­цев, когда Бим уже смог дотя­нуться на зад­них лап­ках, он сам выта­щил бру­со­чек и попы­тался его иссле­до­вать. Но тот заше­ле­стел почему-то и оста­вил в зубах Бима листок. Очень забавно было раз­ди­рать на мел­кие части тот листок.

— Это еще что?! — при­крик­нул хозяин. — Нельзя! — и тыкал Бима носом в книжку. — Бим, нельзя. Нельзя!

После такого вну­ше­ния даже чело­век отка­жется от чте­ния, но Бим — нет: он долго и вни­ма­тельно смот­рел на книги, скло­няя голову то на один бок, то на дру­гой. И, видимо, решил так: раз уж нельзя эту, возьму дру­гую. Он тихонько вце­пился в коре­шок и ута­щил это самое под диван, там отже­вал сна­чала один угол пере­плета, потом вто­рой, а забыв­шись, выво­лок неза­дач­ли­вую книгу на сере­дину ком­наты и начал тер­зать лапами игра­ючи, да еще и с припрыгом.

Вот тут-то он и узнал впер­вые, что такое «больно» и что такое «нельзя». Хозяин встал из-за стола и строго сказал:

— Нельзя! — и тре­па­нул за ухо. — Ты же мне, глу­пая твоя голова, «Биб­лию для веру­ю­щих и неве­ру­ю­щих» изо­рвал. — И опять: — Нельзя! Книги — нельзя! — Он еще раз дер­нул за ухо.

Бим взвизг­нул да и под­нял все четыре лапы кверху. Так лежа на спине, он смот­рел на хозя­ина и не мог понять, что же, соб­ственно, происходит.

— Нельзя! Нельзя! — дол­бил тот наро­чито и совал снова и снова книгу к носу, но уже не нака­зы­вал. Потом под­нял щенка на руки, гла­дил и гово­рил одно и то же: — Нельзя, маль­чик, нельзя, глу­пыш. — И сел. И поса­дил на колени.

Так в ран­нем воз­расте Бим полу­чил от хозя­ина мораль через «Биб­лию для веру­ю­щих и неве­ру­ю­щих». Бим лиз­нул ему руку и вни­ма­тельно смот­рел в лицо.

Он уже любил, когда хозяин с ним раз­го­ва­ри­вал, но пони­мал пока всего лишь два слова: «Бим» и «нельзя». И все же очень, очень инте­ресно наблю­дать, как сви­сают на лоб белые волосы, шеве­лятся доб­рые губы и как при­ка­са­ются к шерстке теп­лые, лас­ко­вые пальцы. Зато Бим уже абсо­лютно точно умел опре­де­лить — весе­лый сей­час хозяин или груст­ный, ругает он или хва­лит, зовет или прогоняет.

А он бывал и груст­ным. Тогда гово­рил сам с собой и обра­щался к Биму:

— Так-то вот и живем, дура­чок. Ты чего смот­ришь на нее? — ука­зы­вал он на порт­рет. — Она, брат, умерла. Нет ее. Нет… — Он гла­дил Бима и в пол­ной уве­рен­но­сти при­го­ва­ри­вал: — Ах ты мой дура­чок, Бимка. Ничего ты еще не понимаешь.

Но прав был он лишь отча­сти, так как Бим пони­мал, что сей­час играть с ним не будут, да и слово «дура­чок» при­ни­мал на свой счет, и «маль­чик» — тоже. Так что когда его боль­шой друг окли­кал дурач­ком или маль­чи­ком, то Бим шел немед­ленно, как на кличку. А раз уж он, в таком воз­расте, осва­и­вал инто­на­цию голоса, то, конечно же, обе­щал быть умней­шей собакой.

Но только ли ум опре­де­ляет поло­же­ние собаки среди своих собра­тьев? К сожа­ле­нию, нет. Кроме умствен­ных задат­ков, у Бима не все было в порядке.

Правда, он родился от поро­ди­стых роди­те­лей, сет­те­ров, с длин­ной родо­слов­ной. У каж­дого его предка был лич­ный листок, сви­де­тель­ство. Хозяин мог бы по этим анке­там не только дойти до пра­деда и про­бабки Бима, но и знать, при жела­нии, пра­де­до­вого пра­деда и пра­ба­буш­кину пра­ба­бушку. Это все, конечно, хорошо. Но дело в том, что Бим при всех досто­ин­ствах имел боль­шой недо­ста­ток, кото­рый потом сильно отра­зился на его судьбе: хотя он был из породы шот­ланд­ских сет­те­ров (сет­тер-гор­дон), но окрас ока­зался абсо­лютно нети­пич­ным — вот в чем и соль. По стан­дар­там охот­ни­чьих собак сет­тер-гор­дон дол­жен быть обя­за­тельно чер­ный, с бле­стя­щим сине­ва­тым отли­вом — цвета воро­нова крыла, и обя­за­тельно с четко отгра­ни­чен­ными яркими отме­ти­нами, рыже-крас­ными под­па­ли­нами, даже белые отме­тины счи­та­ются боль­шим поро­ком у гор­до­нов. Бим же выро­дился таким: туло­вище белое, но с рыжень­кими под­па­ли­нами и даже чуть замет­ным рыжим кра­пом, только одно ухо и одна нога чер­ные, дей­стви­тельно — как воро­ново крыло, вто­рое ухо мяг­кого жел­то­вато-рыжень­кого цвета. Даже уди­ви­тельно подоб­ное явле­ние: по всем ста­тьям — сет­тер-гор­дон, а окрас — ну ничего похо­жего. Какой-то дале­кий-дале­кий пре­док взял вот и выско­чил в Биме: роди­тели — гор­доны, а он — аль­би­нос породы.

В общем-то, с такой раз­но­цвет­но­стью ушей и с под­па­лин­ками под боль­шими умными темно карими гла­зами морда Бима была даже сим­па­тич­ней, при­мет­ней, может быть, даже умнее или, как бы ска­зать, фило­со­фич­ней, раз­дум­чи­вей, чем у обыч­ных собак. И право же, все это нельзя даже назвать мор­дой, а ско­рее — соба­чьим лицом. Но по зако­нам кино­ло­гии белый окрас, в кон­крет­ном слу­чае, счи­та­ется при­зна­ком вырож­де­ния. Во всем — кра­са­вец, а по стан­дар­там шерст­ного покрова — явно сомни­тель­ный и даже пороч­ный. Такая вот беда была у Бима.

Конечно, Бим не пони­мал вины сво­его рож­де­ния, поскольку и щен­кам не дано при­ро­дой до появ­ле­ния на свет выби­рать роди­те­лей. Биму про­сто не дано и думать об этом. Он жил себе и пока радовался.

Но хозяин-то бес­по­ко­ился: дадут ли на Бима родо­слов­ное сви­де­тель­ство, кото­рое закре­пило бы его поло­же­ние среди охот­ни­чьих собак, или он оста­нется пожиз­нен­ным изгоем? Это будет известно лишь в шести­ме­сяч­ном воз­расте, когда щенок (опять же по зако­нам кино­ло­гии) опре­де­лится и офор­мится в близ­кое к тому, что назы­ва­ется пород­ной собакой.

Вла­де­лец матери Бима, в общем-то уже решил было выбра­ко­вать белого из помета, то есть уто­пить, но нашелся чудак, кото­рому стало жаль такого кра­савца. Чудак тот и был тепе­реш­ним хозя­и­ном Бима: глаза ему понра­ви­лись, видите ли, умные. Надо же! А теперь и стоит вопрос: дадут или не дадут родословную?

Тем вре­ме­нем хозяин пытался раз­га­дать, откуда такая ано­ма­лия у Бима. Он пере­вер­нул все книги по охоте и соба­ко­вод­ству, чтобы хоть немного при­бли­зиться к истине и дока­зать со вре­ме­нем, что Бим не вино­ват. Именно для этого он и начал выпи­сы­вать из раз­ных книг в тол­стую общую тет­радь все, что могло оправ­дать Бима как дей­стви­тель­ного пред­ста­ви­теля породы сет­те­ров. Бим был уже его дру­гом, а дру­зей все­гда надо выру­чать. В про­тив­ном слу­чае — не ходить Биму побе­ди­те­лем на выстав­ках, не гре­меть золо­тыми меда­лями на груди: какой бы он ни был золо­той соба­кой на охоте, из пород­ных он будет исключен.

Какая же все-таки неспра­вед­ли­вость на белом свете!

Записки охот­ника

В послед­ние месяцы Бим неза­метно вошел в мою жизнь и занял в ней проч­ное место. Чем же он взял? Доб­ро­той, без­гра­нич­ным дове­рием и лас­кой — чув­ствами все­гда неот­ра­зи­мыми, если между ними не втер­лось под­ха­лим­ство, како­вое может потом, посте­пенно, пре­вра­тить все в лож­ное — и доб­роту, и дове­рие, и ласку. Жут­кое это каче­ство — под­ха­ли­маж. Не дай-то боже! Но Бим — пока малыш и милый соба­чо­нок. Все будет зави­сеть в нем от меня, от хозяина.

Странно, что и я ино­гда заме­чаю теперь за собой такое, чего раньше не было. Напри­мер, если увижу кар­тину, где есть собака, то прежде всего обра­щаю вни­ма­ние на ее окрас и поро­ди­стость. Ска­зы­ва­ется бес­по­кой­ство от вопроса: дадут или не дадут свидетельство?

Несколько дней назад был в музее на худо­же­ствен­ной выставке и сразу же обра­тил вни­ма­ние на кар­тину Д. Бас­сано (Х век) «Мои­сей иссе­кает воду из скалы». Там на перед­нем плане изоб­ра­жена собака — явно про­то­тип лега­вой породы, со стран­ным, однако, окра­сом: туло­вище белое, морда же, рас­се­чен­ная белой про­то­чи­ной, чер­ная, уши тоже чер­ные, а нос белый, на левом плече чер­ное пятно, зад­ний кост­рец тоже чер­ный. Изму­чен­ная и тощая, она жадно пьет дол­го­ждан­ную воду из чело­ве­че­ской миски.

Вто­рая собака, длин­но­шерст­ная, тоже с чер­ными ушами. Обес­си­лев от жажды, она поло­жила на колени хозя­ина голову и сми­ренно ожи­дает воду.

Рядом — кро­лик, петух, слева — два ягненка.

Что хотел ска­зать художник?

Ведь за минуту до этого все они были в отча­я­нии, у них не было ни капли надежды. И они гово­рили в глаза спас­шему их от раб­ства Моисею:

Жалобно и, казалось, безнадежно он вдруг начинал скулить, неуклюже переваливаясь туда-сюда, – искал мать. Тогда хозяин сажал его себе на колени и совал в ротик соску с молоком.

Да и что оставалось делать месячному щенку, если он ничего еще не понимал в жизни ровным счетом, а матери все нет и нет, несмотря ни на какие жалобы. Вот он и пытался задавать грустные концерты. Хотя, впрочем, засыпал на руках хозяина в объятиях с бутылочкой молока.

Но на четвертый день малыш уже стал привыкать к теплоте рук человека. Щенки очень быстро начинают отзываться на ласку.

Имени своего он еще не знал, но через неделю точно установил, что он – Бим.

В два месяца он с удивлением увидел вещи: высоченный для щенка письменный стол, а на стене – ружье, охотничью сумку и лицо человека с длинными волосами. Ко всему этому быстренько привык. Ничего удивительного не было уже и в том, что человек на стене неподвижен: раз не шевелится – интерес небольшой. Правда, несколько позже, потом, он нет-нет да и посмотрит: что бы это значило – лицо выглядывает из рамки, как из окошка?

Вторая стена была занимательнее. Она вся состояла из разных брусочков, каждый из которых хозяин мог вытащить и вставить обратно. В возрасте четырех месяцев, когда Бим уже смог дотянуться на задних лапках, он сам вытащил брусочек и попытался его исследовать. Но тот зашелестел почему-то и оставил в зубах Бима листок. Очень забавно было раздирать на мелкие части тот листок.

– Это еще что?! – прикрикнул хозяин. – Нельзя! – и тыкал Бима носом в книжку. – Бим, нельзя. Нельзя!

После такого внушения даже человек откажется от чтения, но Бим – нет: он долго и внимательно смотрел на книги, склоняя голову то на один бок, то на другой. И, видимо, решил так: раз уж нельзя эту, возьму другую. Он тихонько вцепился в корешок и утащил это самое под диван, там отжевал сначала один угол переплета, потом второй, а забывшись, выволок незадачливую книгу на середину комнаты и начал терзать лапами играючи, да еще и с припрыгом.

Вот тут-то он и узнал впервые, что такое «больно» и что такое «нельзя». Хозяин встал из-за стола и строго сказал:

– Нельзя! – и трепанул за ухо. – Ты же мне, глупая твоя голова, «Библию для верующих и неверующих» изорвал. – И опять: – Нельзя! Книги – нельзя! – Он еще раз дернул за ухо.

Бим взвизгнул да и поднял все четыре лапы кверху. Так лежа на спине, он смотрел на хозяина и не мог понять, что же, собственно, происходит.

– Нельзя! Нельзя! – долбил тот нарочито и совал снова и снова книгу к носу, но уже не наказывал. Потом поднял щенка на руки, гладил и говорил одно и то же: – Нельзя, мальчик, нельзя, глупыш. – И сел. И посадил на колени.

Так в раннем возрасте Бим получил от хозяина мораль через «Библию для верующих и неверующих». Бим лизнул ему руку и внимательно смотрел в лицо.

Он уже любил, когда хозяин с ним разговаривал, но понимал пока всего лишь два слова: «Бим» и «нельзя». И все же очень, очень интересно наблюдать, как свисают на лоб белые волосы, шевелятся добрые губы и как прикасаются к шерстке теплые, ласковые пальцы. Зато Бим уже абсолютно точно умел определить – веселый сейчас хозяин или грустный, ругает он или хвалит, зовет или прогоняет.

А он бывал и грустным. Тогда говорил сам с собой и обращался к Биму:

– Так-то вот и живем, дурачок. Ты чего смотришь на нее? – указывал он на портрет. – Она, брат, умерла. Нет ее. Нет… – Он гладил Бима и в полной уверенности приговаривал: – Ах ты мой дурачок, Бимка. Ничего ты еще не понимаешь.

Но прав был он лишь отчасти, так как Бим понимал, что сейчас играть с ним не будут, да и слово «дурачок» принимал на свой счет, и «мальчик» – тоже. Так что когда его большой друг окликал дурачком или мальчиком, то Бим шел немедленно, как на кличку. А раз уж он, в таком возрасте, осваивал интонацию голоса, то, конечно же, обещал быть умнейшей собакой.

Но только ли ум определяет положение собаки среди своих собратьев? К сожалению, нет. Кроме умственных задатков, у Бима не все было в порядке.

Правда, он родился от породистых родителей, сеттеров, с длинной родословной. У каждого его предка был личный листок, свидетельство. Хозяин мог бы по этим анкетам не только дойти до прадеда и пробабки Бима, но и знать, при желании, прадедового прадеда и прабабушкину прабабушку. Это все, конечно, хорошо. Но дело в том, что Бим при всех достоинствах имел большой недостаток, который потом сильно отразился на его судьбе: хотя он был из породы шотландских сеттеров (сеттер-гордон), но окрас оказался абсолютно нетипичным – вот в чем и соль. По стандартам охотничьих собак сеттер-гордон должен быть обязательно черный, с блестящим синеватым отливом – цвета воронова крыла, и обязательно с четко отграниченными яркими отметинами, рыже-красными подпалинами, даже белые отметины считаются большим пороком у гордонов. Бим же выродился таким: туловище белое, но с рыженькими подпалинами и даже чуть заметным рыжим крапом, только одно ухо и одна нога черные, действительно – как вороново крыло, второе ухо мягкого желтовато-рыженького цвета. Даже удивительно подобное явление: по всем статьям – сеттер-гордон, а окрас – ну ничего похожего. Какой-то далекий-далекий предок взял вот и выскочил в Биме: родители – гордоны, а он – альбинос породы.

В общем-то, с такой разноцветностью ушей и с подпалинками под большими умными темно-карими глазами морда Бима была даже симпатичней, приметней, может быть, даже умнее или, как бы сказать, философичней, раздумчивей, чем у обычных собак. И право же, все это нельзя даже назвать мордой, а скорее – собачьим лицом. Но по законам кинологии белый окрас, в конкретном случае, считается признаком вырождения. Во всем – красавец, а по стандартам шерстного покрова – явно сомнительный и даже порочный. Такая вот беда была у Бима.

Конечно, Бим не понимал вины своего рождения, поскольку и щенкам не дано природой до появления на свет выбирать родителей. Биму просто не дано и думать об этом. Он жил себе и пока радовался.

Но хозяин-то беспокоился: дадут ли на Бима родословное свидетельство, которое закрепило бы его положение среди охотничьих собак, или он останется пожизненным изгоем? Это будет известно лишь в шестимесячном возрасте, когда щенок (опять же по законам кинологии) определится и оформится в близкое к тому, что называется породной собакой.

Владелец матери Бима в общем-то уже решил было выбраковать белого из помета, то есть утопить, но нашелся чудак, которому стало жаль такого красавца. Чудак тот и был теперешним хозяином Бима: глаза ему понравились, видите ли, умные. Надо же! А теперь и стоит вопрос: дадут или не дадут родословную?

Тем временем хозяин пытался разгадать, откуда такая аномалия у Бима. Он перевернул все книги по охоте и собаководству, чтобы хоть немного приблизиться к истине и доказать со временем, что Бим не виноват. Именно для этого он и начал выписывать из разных книг в толстую общую тетрадь все, что могло оправдать Бима как действительного представителя породы сеттеров. Бим был уже его другом, а друзей всегда надо выручать. В противном случае – не ходить Биму победителем на выставках, не греметь золотыми медалями на груди: какой бы он ни был золотой собакой на охоте, из породных он будет исключен.

Какая же все-таки несправедливость на белом свете!

Записки охотника

В последние месяцы Бим незаметно вошел в мою жизнь и занял в ней прочное место. Чем же он взял? Добротой, безграничным доверием и лаской – чувствами всегда неотразимыми, если между ними не втерлось подхалимство, каковое может потом, постепенно, превратить все в ложное – и доброту, и доверие, и ласку. Жуткое это качество – подхалимаж. Не дай-то боже! Но Бим – пока малыш и милый собачонок. Все будет зависеть в нем от меня, от хозяина.

Странно, что и я иногда замечаю теперь за собой такое, чего раньше не было. Например, если увижу картину, где есть собака, то прежде всего обращаю внимание на ее окрас и породистость. Сказывается беспокойство от вопроса: дадут или не дадут свидетельство?

Несколько дней назад был в музее на художественной выставке и сразу же обратил внимание на картину Д. Бассано (ХVI век) «Моисей иссекает воду из скалы». Там на переднем плане изображена собака – явно прототип легавой породы, со странным, однако, окрасом: туловище белое, морда же, рассеченная белой проточиной, черная, уши тоже черные, а нос белый, на левом плече черное пятно, задний кострец тоже черный. Измученная и тощая, она жадно пьет долгожданную воду из человеческой миски.

Вторая собака, длинношерстная, тоже с черными ушами. Обессилев от жажды, она положила на колени хозяина голову и смиренно ожидает воду.

Рядом – кролик, петух, слева – два ягненка.

Что хотел сказать художник?

Ведь за минуту до этого все они были в отчаянии, у них не было ни капли надежды. И они говорили в глаза спасшему их от рабства Моисею:

«О, если бы мы умерли от руки господней в земле египетской, когда мы сидели у котлов с мясом, когда мы ели хлеб досыта! Ибо вывел ты нас в эту пустыню, чтобы всех собравшихся уморить голодом».

Моисей с великой горестью понял, как глубоко овладел людьми дух рабский: хлеб в достатке и котлы с мясом им дороже свободы. И вот он высек воду из скалы. И было в тот час благо всем, идущим за ним, что и ощущается в картине Бассано.

А может быть, художник и поместил собак на главное место как укор людям за их малодушие в несчастье, как символ верности, надежды и преданности? Все может быть. Это было давно.

Картине Д. Бассано около четырехсот лет. Неужели же черное и белое в Биме идет от тех времен? Не может того быть. Впрочем, природа есть природа.

Однако вряд ли это поможет чем-то отстранить обвинение против Бима в его аномалиях расцветки тела и ушей. Ведь чем древнее будут примеры, тем крепче его обвинят в атавизме и неполноценности.

Нет, надо искать что-то другое. Если же кто-то из кинологов и напомнит о картине Д. Бассано, то можно, на крайний случай, сказать просто: а при чем тут черные уши у Бассано?

Поищем данные ближе к Биму по времени.

Выписка из стандартов охотничьих собак: «Сеттеры-гордоны выведены в Шотландии… Порода сложилась к началу второй половины ХIХ столетия… Современные шотландские сеттеры, сохранив свою мощь и массивность костяка, приобрели более быстрый ход. Собаки спокойного, мягкого характера, послушные и незлобные, они рано и легче принимаются за работу, успешно используются и на болоте, и в лесу… Характерна отчетливая, спокойная, высокая стойка с головой не ниже уровня холки…»

Из двухтомника «Собаки» Л.П. Сабанеева, автора замечательных книг – «Охотничий календарь» и «Рыбы России»:

«Если мы примем во внимание, что в основании сеттера лежит самая древняя раса охотничьих собак, которая в течение многих столетий получала, так сказать, домашнее воспитание, то не станем удивляться тому, что сеттеры представляют едва ли не самую культурную и интеллигентную породу».

Так! Бим, следовательно, собака интеллигентной породы. Это уже может пригодиться.

Из той же книги Л.П. Сабанеева:

«В 1847 году Пэрлендом из Англии были привезены для подарка великому князю Михаилу Павловичу два замечательных красивых сеттера очень редкой породы… Собаки были непродажныя и променены на лошадь, стоившую 2000 рублей…» Вот. Вез для подарка, а содрал цену двадцати крепостных. Но виноваты ли собаки? И при чем тут Бим? Это непригодно.

Из письма известного в свое время природолюба, охотника и собаковода С.В. Пенского к Л.П. Сабанееву:

«Во время крымской войны я видел очень хорошего красного сеттера у Сухово-Кобылина, автора „Свадьбы Кречинского“, и желто-пегих в Рязани у художника Петра Соколова».

Ага, это уже близко к делу. Интересно: даже старик имел тогда сеттера. А у художника – желто-пегий.

Не оттуда ли твоя кровь, Бим? Вот бы! Но зачем тогда… Черное ухо? Непонятно.

Из того же письма:

«Породу красных сеттеров вел также московский дворцовый доктор Берс. Одну из красных сук он поставил с черным сеттером покойного императора Александра Николаевича. Какие вышли щенки и куда они девались – не знаю; знаю только, что одного из них вырастил у себя в деревне граф Лев Николаевич Толстой».

Стоп! Не тут ли? Если твоя нога и ухо черны от собаки Льва Николаевича Толстого, ты счастливая собака, Бим, даже без личного листка породы, самая счастливая из всех собак на свете. Великий писатель любил собак.

Еще из того же письма:

«Императорского черного кобеля я видел в Ильинском после обеда, на который государь пригласил членов правления московского общества охоты. Это была очень крупная и весьма красивая комнатная собака, с прекрасной головой, хорошо одетая, но сеттериного типа в ней было мало, к тому же ноги были слишком длинны, и одна из ног совершенно белая. Говорят, сеттер этот был подарен покойному императору каким-то польским паном, и слух ходил, что кобель-то был не совсем кровный».

Выходит, польский пан облапошил императора? Могло быть. Могло это быть и на собачьем фронте. Ох уж этот мне черный императорский кобель! Впрочем, тут же рядом идет кровь желтой суки Берса, обладавшей «чутьем необыкновенным и замечательной сметкой». Значит, если даже нога твоя, Бим, от черного кобеля императора, то весь-то ты вполне можешь быть дальним потомком собаки величайшего писателя… Но нет, Бимка, дудки! Об императорским – ни слова. Не было – и все тут. Еще чего недоставало.

Что же остается на случай возможного спора в защиту Бима? Моисей отпадает по понятным причинам. Сухово-Кобылин отпадает и по времени, и по окрасу. Остается Лев Николаевич Толстой: а) по времени ближе всех; б) отец его собаки был черным, а мать красная. Все подходяще. Но отец-то, черный-то, – императорский, вот загвоздка.

Как ни поверни, о поисках дальних кровей Бима приходится молчать. Следовательно, кинологи будут определять только по родословной отца и матери Бима, как у них полагается: нет белого в родословной и – аминь. А Толстой им – ни при чем. И они правы. Да и в самом деле, этак каждый может происхождение своей собаки довести до собаки писателя, а там и самому недалеко до Л.Н. Толстого. И действительно: сколько их у нас, Толстых-то! Ужас как много объявилось, помрачительно много.

Как ни обидно, но разум мой готов уже смириться с тем, что Биму быть изгоем среди породистых собак. Плохо. Остается одно: Бим – собака интеллигентной породы. Но и это – не доказательство (на то и стандарты).

– Плохо, Бим, плохо, – вздохнул хозяин, отложив ручку и засунув в стол общую тетрадь.

Бим, услышав свою кличку, поднялся с лежака, сел, наклонив голову на сторону черного уха, будто слушал только желто-рыженьким. И это было очень симпатично. Всем своим видом он говорил: «Ты хороший, мой добрый друг. Я слушаю. Чего же ты хочешь?» Хозяин сразу же повеселел от такого вопроса Бима и сказал:

– Ты молодец, Бим! Будем жить вместе, хотя бы и без родословной. Ты хороший пес. Хороших собак все любят. – Он взял Бима на колени и гладил его шерстку, приговаривая: – Хорошо. Все равно хорошо, мальчик.

Биму было тепло и уютно. Он тут же на всю жизнь понял: «хорошо» – это ласка, благодарность и дружба.

И Бим уснул. Какое ему дело до того, кто он, его хозяин? Важно – он хороший и близкий.

– Эх ты, черное ухо, императорская нога, – тихо сказал тот и перенес Бима на лежак.

Он долго стоял перед окном, всматриваясь в темно-сиреневую ночь. Потом взглянул на портрет женщины и проговорил:

– Видишь, мне стало немножко легче. Я уже не одинок. – Он не заметил, как в одиночестве постепенно привык говорить вслух ей или даже самому себе, а теперь и Биму. – Вот и не один, – повторил он портрету.

А Бим спал.

Так они и жили вдвоем в одной комнате. Бим рос крепышом. Очень скоро он узнал, что хозяина зовут «Иван Иваныч». Умный щенок, сообразительный. И мало-помалу он понял, что ничего нельзя трогать, можно только смотреть на вещи и людей. И вообще все нельзя.

Если не разрешит или даже не прикажет хозяин. Так слово «нельзя» стало главным законом жизни Бима. А глаза Ивана Иваныча, интонация, жесты, четкие слова-приказы и слова ласки были руководством в собачьей жизни. Более того, самостоятельные решения к какому-либо действию никоим образом не должны были противоречить желаниям хозяина. Зато Бим постепенно стал даже угадывать некоторые намерения друга. Вот, например, стоит он перед окном и смотрит, смотрит вдаль и думает, думает. Тогда Бим садится рядом и тоже смотрит, и тоже думает. Человек не знает, о чем думает собака, а собака всем видом своим говорит: «Сейчас мой добрый друг сядет за стол, обязательно сядет. Походит немного из угла в угол и сядет и будет водить по белому листку палочкой, а та будет чуть-чуть шептать. Это будет долго, потому посижу-ка и я с ним рядом». Затем ткнется носом в теплую ладонь. А хозяин скажет:

– Ну, что, Бимка, будем работать, – и правда садится.

А Бим калачиком ложится в ногах или, если сказано «на место», уйдет на свой лежак в угол и будет ждать. Будет ждать взгляда, слова, жеста. Впрочем, через некоторое время можно и сойти с места, заниматься круглой костью, разгрызть которую невозможно, но зубы точить – пожалуйста, только не мешай.

Но когда Иван Иваныч закроет лицо ладонями, облокотившись на стол, тогда Бим подходит к нему и кладет разноухую мордашку на колени. И стоит. Знает, погладит. Знает, другу что-то не так.

Но не так было на лугу, где оба забывали обо всем. Здесь можно бегать, резвиться, гоняться за бабочками, барахтаться в траве – все было позволительно. Однако и здесь, после восьми месяцев жизни Бима, все пошло по командам хозяина: «поди-поди!» – можешь играть, «назад!» – очень понятно, «лежать!» – абсолютно ясно, «ап!» – перепрыгивай, «ищи!» – разыскивай кусочки сыра, «рядом!» – иди рядом, но только слева, «ко мне!» – быстро к хозяину, будет кусочек сахара. И много других слов узнал Бим до года. Друзья все больше и больше понимали друг друга, любили и жили на равных – человек и собака.

Но случилось однажды такое, что у Бима жизнь изменилась и он повзрослел за несколько дней. Произошло это только потому, что Бим вдруг открыл у хозяина большой, поразительный недостаток.

Дело было так. Тщательно и старательно шел Бим по лугу челноком, разыскивая разбросанный сыр, и вдруг среди разных запахов трав, цветов, самой земли и реки ворвалась струя воздуха, необычная и волнующая: пахло какой-то птицей, вовсе не похожей на тех, что знал Бим, – воробьев там разных, веселых синиц, трясогузок и всякой мелочи, догнать какую нечего и пытаться (пробовали). Пахло чем-то неизвестным, что будоражило кровь. Бим приостановился и оглянулся на Ивана Иваныча. А тот повернул в сторону, ничего не заметив. Бим был удивлен: друг-то не чует. Да ведь он же калека! И тогда Бим принял решение сам: тихо переступая в потяжке, стал приближаться к неведомому, уже не глядя на Ивана Иваныча. Шажки становились все реже и реже, он как бы выбирал точку для каждой лапы, чтобы не зашуршать, не зацепить будылинку. Наконец запах оказался таким сильным, что дальше идти уже невозможно. И Бим, так и не опустив на землю правую переднюю лапу, замер на месте, застыл, будто окаменел. Это была статуя собаки, будто созданная искусным скульптором. Вот она, первая стойка! Первое пробуждение охотничьей страсти до полного забвения самого себя.

О нет, хозяин тихо подходит, гладит чуть-чуть вздрагивающего в трепете Бима:

– Хорошо, хорошо, мальчик. Хорошо, – и берет за ошейник. – Вперед… Вперед…

А Бим не может – нет сил.

– Вперед… Вперед… – тянет его Иван Иваныч.

И Бим пошел! Тихо-тихо. Остается совсем чуть – кажется, неведомое рядом. Но вдруг приказ резко:

– Вперед!!!

Бим бросился. Шумно выпорхнул перепел. Бим рванулся за ним и-и-и… Погнал, страстно, изо всех сил.

– Наза-ад! – крикнул хозяин.

Но Бим ничего не слышал, ушей будто и не было.

– Наза-ад! – и свисток. – Наза-ад! – и свисток.

Бим мчался до тех пор, пока не потерял из виду перепела, а затем, веселый и радостный, вернулся. Но что же это значит? Хозяин сумрачен, смотрит строго, не ласкает. Все было ясно: ничего не чует его друг! Несчастный друг. Бим как-то осторожненько лизнул руку, выражая этим трогательную жалость к выдающейся наследственной неполноценности самого близкого ему существа.

Хозяин сказал:

– Да ты вовсе не о том, дурачок. – И веселее: – А ну-ка, начнем, Бим, по-настоящему. – Он снял ошейник, надел другой (неудобный) и пристегнул к нему длинный ремень. – Ищи!

Теперь Бим разыскивал запах перепела – больше ничего. А Иван Иваныч направлял его туда, куда переместилась птица. Биму было невдомек, что его друг видел, где приблизительно сел перепел после позорной погони (чуять, конечно, не чуял, а видеть видел).

И вот тот же запах! Бим, не замечая ремня, сужает челнок, тянет, тянет, поднял голову и тянет верхом… Снова стойка! На фоне заката солнца он поразителен в своей необычайной красоте, понять которую дано не многим. Дрожа от волнения, Иван Иваныч взял конец ремня, крепко завернул на руку и тихо приказал:

– Вперед… Вперед…

Бим пошел на подводку. И еще раз приостановился.

– Вперед!!!

Бим так же бросился, как и в первый раз. Перепел теперь вспорхнул с жестким стрекотом крыльев. Бим опять ринулся было безрассудно догонять птицу, но… Рывок ремня заставил его отскочить назад.

– Назад!!! – крикнул хозяин. – Нельзя!!!

Бим, опрокинувшись, упал. Он не понял – за что так. И тянул ремень вновь в сторону перепела.

– Лежать!

Бим лег.

И еще раз все повторилось, уже по новому перепелу. Но теперь Бим почувствовал рывок ремня раньше, чем тогда, а по приказу лег и дрожал от волнения, страсти и в то же время от уныния и печали: все это было в его облике от носа до хвоста. Ведь так больно! И не только от жесткого, противного ремня, а еще и от колючек внутри ошейника.

– Вот так-то, Бимка. Ничего не поделаешь – так надо. – Иван Иваныч, лаская, поглаживал Бима.

С этого дня и началась настоящая охотничья собака. С этого же дня Бим понял, что только он, только он один может узнать, где птица, и что хозяин-то беспомощен, а нос у него пристроен только для виду. Началась настоящая служба, в основе ее лежали три слова: нельзя, назад, хорошо.

А потом – эх! – потом ружье! Выстрел. Перепел падал, как ошпаренный кипятком.

И догонять его, оказывается, вовсе не надо, его только найти, поднять на крыло и лечь, а остальное сделает друг. Игра на равных: хозяин без чутья, собака без ружья.

Так теплая дружба и преданность становились счастьем, потому что каждый понимал каждого и каждый не требовал от другого больше того, что он может дать. В этом основа, соль дружбы.

К двум годам Бим стал отличной охотничьей собакой, доверчивой и честной. Он знал уже около ста слов, относящихся к охоте и дому: скажи Иван Иваныч «подай» – будет сделано, скажи он «подай тапки» – подаст, «неси миску» – принесет, «на стул!» – сядет на стул. Да что там! По глазам уже понимал: хорошо смотрит хозяин на человека, и Биму он – знакомый с той же минуты, недружелюбно глянет – и Бим иной раз даже и взрычит, даже лесть (ласковую лесть) он улавливал в голосе чужого. Но никогда и никого Бим не укусил – хоть на хвост наступи. Лаем предупредит ночью, что к костру подходит чужой, пожалуйста, но укусить – ни в коем случае. Такая уж интеллигентная порода.

Что до интеллигентности, то Бим даже умел так: научился сам, дошел своим умом, царапаться в дверь, чтобы открыли. Бывало, заболеет Иван Иваныч и не идет с ним гулять, а выпускает одного.

Бим побегает малость, управится, как и полагается, и спешит домой. Поцарапает в дверь, став на задние лапы, чуть поскулит просяще, и дверь открывается. Хозяин, тяжело шлепая по прихожей, встречает, ласкает и снова ложится в постель. Это когда он, пожилой человек, прихварывал (кстати, побаливал он все чаще, чего Бим не мог не заметить). Бим твердо усвоил: поцарапайся в дверь, тебе откроют обязательно; двери и существуют для того, чтобы каждый мог войти: попросись – тебя впустят. С собачьей точки зрения, это было уже твердое убеждение.

Только не знал Бим, не знал и не мог знать, сколько потом будет разочарований и бед от такой наивной доверчивости, не знал и не мог знать, что есть двери, которые не открываются, сколько в них ни царапайся.

Как оно там будет дальше, неизвестно, но пока остается сказать одно: Бим, пес с выдающимся чутьем, так-таки и остался сомнительным – свидетельство о родословной не выдали. Дважды Иван Иваныч выводил его на выставку: снимали с ринга без оценки. Значит – изгой.

И все же Бим – не наследственная бездарь, а замечательная, настоящая собака: он начал работать по птице с восьми месяцев. Да еще как! Хочется верить, что перед ним открывается хорошее будущее.

Троепольский Гавриил » Белый Бим Черное ухо — читать книгу онлайн бесплатно

Родителями Бима были породистые шотландские сеттеры с длиннейшей родословной, но щенок родился «бракованным». Правильный сеттер «должен быть обязательно чёрный, с блестящим синеватым отливом — цвета воронова крыла, и обязательно с чётко отграниченными яркими отметинами, рыже-красными подпалинами». У Бима же иссине-чёрными были только одно ухо и задняя нога, остальная шёрстка — мягкого желтовато-рыжего окраса. Заводчик хотел утопить неудачного щенка, но Иван Иваныч взял его себе и выкормил из соски.

Писатель Иван Иваныч жил один. Жена его давно умерла, и он часто разговаривал с её портретом. Для Бима он был самым важным человеком в мире — хозяином. Щенок рос очень умным и интеллигентным. Хозяин часто вывозил его за город, на луг или в лес. В первый раз Бим почуял перепела, когда ему исполнился год. «К двум годам Бим стал отличной охотничьей собакой, доверчивой и честной. Он знал уже около ста слов, относящихся к охоте и дому». Он чувствовал настроение хозяина и по глазам мог определить, как тот относится к новому человеку. На врага Бим мог зарычать, но никогда никого не кусал.

Со своим первым врагом Бим встретился на третью осень жизни. Это была тётка «небольшого роста, визгливенькая и жирная». Она целые дни просиживала на скамейке у подъезда вместе с другими «свободными женщинами». Однажды пёс от «избытка чувств ‹…› к человечеству» лизнул ей руку. Тётка завизжала на весь двор, испугав Бима, и написала жалобу председателю домкома о том, что пёс её укусил. Когда председатель пришёл к Ивану Иванычу, они с Бимом собирались на первую в сезоне охоту. Хозяин продемонстрировал все команды, какие умел выполнять пёс. Бим очень элегантно подал лапу председателю, но поздороваться с тёткой отказался наотрез. При виде «свободной советской женщины» собака забилась в самый дальний угол и не послушалась хозяина, чего с ней никогда не бывало. Председатель понял, что Бим боится тётку, и больше не стал её слушать. Тётка же сочла себя оскорблённой и стала врагом Бима.

Биму пошёл уже четвёртый год, когда под сердцем Ивана Иваныча зашевелился осколок, ещё с войны сидевший под сердцем. Однажды вечером соседка, старушка Степановна, вызвала скорую и хозяина увезли. Бима он оставил на попечение соседки. Пока длилась болезнь хозяина, пёс гулял сам, а возвращаясь домой, царапал в дверь лапами. Утром, в отсутствие хозяина, он отказался есть и соседка выпустила его со словами: «Пойди, поищи чего-нибудь». Бим понял это по своему: иди, поищи хозяина. Пёс бросился по следу, который привёл его прямо к больнице скорой помощи. Бим культурно поцарапался в дверь, но внутрь его не пустили. К этой двери Бим приходил несколько раз, но хозяин всё не появлялся.

Пёс начал просто ходить по улицам, надеясь, что рано или поздно натолкнётся на любимого хозяина. За это время он понял, что не все люди добрые, и научился отличать добрых людей от злых. Однажды на улице Бима увидела тётка и устроила скандал. Какой-то студент и девушка Даша заступились за пса, а милиционер по номеру на ошейнике узнал адрес Бима. Так пёс, сопровождаемый Дашей, снова попал домой.

Даша познакомилась со старушкой Степановной, которая рассказала девушке, что Ивана Иваныча увезли в Москву, делать сложную операцию. Даша прикрепила на ошейник пса латунную пластинку с надписью: «Зовут его Бим. Он ждёт хозяина. Хорошо знает свой дом. Живёт в квартире. Не обижайте его, люди». Есть пёс отказался.

На следующий день Бима снова потянуло на поиски хозяина. Во время своих скитаний по городу пёс познакомился с компанией детей, среди которых был мальчик Толик, который сумел его накормить. «Бим и раньше относился к детям особо, а теперь он окончательно уверился, что маленькие люди все хорошие, а большие бывают разные». В это время к детям подошёл дядька в серой одежде. Он увидел табличку на ошейнике Бима и заявил ребятам, что отведёт пса домой.

Серый оказался коллекционером собачьих знаков. Он привёл Бима к себе и снял с его ошейника латунную табличку. Серый побоялся, что дети увидят пса без таблички и обо всём догадаются, и решил оставить его на ночь в своей квартире. Ночью Биму стало тоскливо в чужом жилище, и пёс завыл. Серый проснулся, начал бить его палкой, затем распахнул дверь, чтобы выгнать. Именно тогда Бим впервые в жизни укусил человека.

Шли дни. Бим каждый день обегал город по одному и тому же маршруту — по нём можно было сверять часы. Теперь люди называли его Чёрным Ухом. Однажды он учуял запах Даши, который привёл его к вокзалу. Пробравшись на перрон, Бим увидел Дашу в одном из вагонов. Поезд тронулся, пёс бросился следом и бежал, пока его не оставили силы. В город Бим возвращался поздно вечером. Он шёл по рельсам, когда кто-то перевёл стрелку, и лапа пса попала «в могучие тиски». Локомотив, шедший навстречу, сумел остановиться прямо перед ним. Один из машинистов освободил Бима, но его передняя лапа сильно пострадала. Хромой, он с трудом добрался до дома. С тех пор Степановна не отпускала пса одного.

Слух о худой собаке на трёх лапах, хозяина которой отвезли на операцию в Москву, распространился по всем школам города — учителям понравилось, что дети сочувствуют больному животному. Три дня о Биме говорили на уроках. Услышал о псе и его новый друг Толик. Он нашёл квартиру, в которой жил Бим, и познакомился со Степановной и её внучкой. Не найдя на ошейнике собаки таблички, Толик понял, что её украл Серый. Встретив его на улице, мальчик обвинил этого человека в краже таблички. Серый испугался, что Толик приведёт милиционеров, и решил, что лучшая защита — это нападение. Он написал заявление в городской ветеринарный пункт, где жаловался, что его укусил бежавший по улице «беспородный сеттер с чёрным ухом», возможно бешеный.

Каким-то образом Серый познакомился с тёткой — первым врагом Бима. Выяснив, что пёс покусал их обоих, они решили объединиться. В результате в областной газете появилось объявление, предупреждающее о бешеной собаке с чёрным ухом. Узнав об этом, Толик отвёл Бима к ветеринару — он хотел доказать, что пёс здоров. Врач дал мальчику мазь для больной лапы пса.

Стараниями Толика и Степановны Бим поправился к поздней осени. Лапа его уже не болела, только стала немного короче, и Бим прихрамывал. Ушибленная голова не прошла — время от времени она странно кружилась. Толик приходил каждый день выгуливать Бима. Однажды он не пришёл — сказал родителям, куда он ходит, и те его не пустили. Внучка Степановны попробовала выгуливать пса сама, но её обидели мальчишки, и Бима снова начали отпускать одного.

Однажды пса окликнула знакомая вагоновожатая — на её трамвае хозяин возил его в лес. Бим решил, что хозяин где-то рядом, и зашёл в трамвай. Там водитель и продал его незнакомому человеку. Так Бим, которого назвали Черноухом, попал в деревню. Его новый хозяин Хрисан Андреевич пас овец, и пёс вскоре научился ему помогать. Особенно полюбил Бима сын хозяина, Алёша. Псу нравилась эта привольная жизнь. Пастух, сомневавшийся, что собака в самом деле принадлежала водителю трамвая, нашёл дом Бима и договорился, что пёс поживёт у него, пока настоящий хозяин не вернётся.

Всё шло хорошо, пока к Хрисану Андреичу не пришёл сосед Клим. Он попросил одолжить Бима на один день — поохотиться, ведь охотничья собака может погибнуть без любимого дела. На охоту пошли утром. Бим спугнул зайца. Клим ранил его, и хотел, чтобы пёс догнал несчастное животное и придушил, но тот был собакой интеллигентной, не обученной добивать подранков. Поняв это, Клим рассвирепел и «с размаху ударил его изо всей силы носком громадного сапога в грудь снизу». Бим рухнул на землю, а Клим решил, что убил собаку, и ушёл, не желая платить «отступные» за убитого пса.

Бим, однако, выжил, хотя внутри у него всё болело. Ночь пёс провёл в копне сена, не решаясь вернуться в деревню, куда ушёл Клим. Домой, к Хирсану Андреичу, он пробрался утром. Он бы остался у пастуха, если бы мимо его дома не прошёл Клим. Полежав немного, Бим направился к шоссе. Он не знал, что пастух с сыном долго искали его. Увидев у коврика Бима кровь, они догадались, что Клим избил пса, но найти его так и не смогли.

Бим прятался в лесу. Он нашёл удобное убежище — овражек, в котором скопилась охапка сухих листьев, и прожил в нём неделю. Всё это время он лечился травами и кореньями, инстинктивно отличая лекарственные от ядовитых. Ему пришлось нарушить ещё один запрет охотничьих собак — съесть пойманную дичь. Немного оклемавшись, Бим направился в город — к Толику, Люсе и Степановне. Обойдя стороной квартал, где жил Серый, пёс учуял запах Толика. След привёл его к дому мальчика.

Чтобы не травмировать ребёнка, родители Толика притворились, что согласны оставить Бима у себя. На самом деле они не только были против пса, но и против дружбы Толика с Люсей: отец мальчика занимал высокий пост, и считал, что сын не должен общаться с «простыми людьми». Бим пробыл в этом доме только один вечер. Глубокой ночью отец Толика отвёз пса далеко в лес, привязал верёвкой к дереву, оставил немного еды и уехал. Утром Бим перегрыз верёвку, выбрался на шоссе и направился к городу.

Обнаружив пропажу Бима и обман, на который решились родители, Толик «стал молчаливым ‹…› замкнутым, настороженным». Он твёрдо решил найти пса. После школы мальчик ходил по городу и спрашивал прохожих о Биме.

Тем временем пёс добрался до города. По дороге «к родной двери» он снова решил обойти стороной квартал Серого, и снова попал к дому Толика. Здесь и увидел его отец мальчика. Он решил поймать собаку и избавиться от неё окончательно, но Бим сумел убежать. Ночь пёс провёл в чужом подъезде, а утром отправился домой. У дома он встретил тётку. Она поднималась раньше всех и следила за соседями. Выходными у неё были только воскресенье и понедельник — в эти дни она перепродавала продукты, купленные у колхозников на рынке. Жила тётка безбедно и называла себя «свободной советской женщиной». Она не пустила Бима во двор. Тут к ним подъехал фургон собаколовов, и тётка позаботилась, чтобы пса поймали, заперли и увезли.

Алёша тем временем тоже решил искать Бима. Во время поисков он познакомился с Толиком. Поняв, что ищут одну и ту же собаку, мальчики решили объединиться. Возле вокзала они встретили высокого седого мужчину, который оказался Иваном Иванычем, вернувшимся домой после операции. Они стали искать Бима вместе. Иван Иваныч решил заглянуть в карантинный участок, где держали отловленных в городе собак. Он уговорил сторожа открыть дверь фургона, и понял, что опоздал. Бим царапался в дверь всю ночь, но на этот раз ему не открыли. Хозяин похоронил своего друга на лесной поляне, где они когда-то гуляли.

Бим оставил свой след — дружбу между мальчиками, которые без пса никогда бы не встретились. Отец Толика не только решил организовать поиски пса, но и купил мальчику собаку. Иван Иваныч не сказал друзьям о гибели друга, но сам узнал у собаколовов, кто отдал им собаку. Весной хозяин взял щенка, шотландского сеттера по имени Бим.