Рассказ трофимыч про охотника

(…) Так вот в поселке Федор Трофимыч однажды, значит, мне и рассказывает: «Шел я с охоты. Запоздал. Зашел в зимовье, в Чистой. Вижу, что поздновато, домой не попаду: Ушумун-речку перебродить… Я решил ночевать. Лег на нары, винтовку поставил около дверей в углу и ишо не успел заснуть, как слышу: о, из Уктычей с гармошкой едут, наигрывают. Я думаю: „Куда же они? Зачем сюда, когда можно было другой дорогой, поближе, попасть в Кудею?“

Вот ближе, ближе… Подъехали к зимовью, как будто спешились. И слышно, отворяют дверь. Гляжу: а в просвет-то двери заходит человечек, сантиметров тридцать высотой, за ним другой. У меня, говорит, мороз по коже пошел. Что за люди такие? (…) Тихонечко, чтобы их не задеть, с нар соскочил, руку протянул к винтовке, схватил ее — и в дверь! И бегом, говорит, на брод через Ушумун. Перебрел на нижнюю елань и домой прибежал. Вот старухе рассказываю. Но она че? Говорит: „Чудится…“»

Вот по-нашему, по-деревенски, говорят «чудится», а по-медицински это называется «ностальгия»…

СОННА СВАДЬБА

Но это было где-то после войны сразу. Мы были в Суйсари у праздника, у Ильина дня. И вот мне захотелось вечером домой пойти. Я нашла напарницу женщину, тетю Маню. Ну, мы с ней пошли. До половины мы с Суйсари дороги дошли. И вдруг на правой стороне, вы представляете, веревки навешаны, белье висит, гремят самоварами, столы расставлены. Меня взяла жуть. Тетя Маня мне, значит, руку сдавила: тихо, мол, — и вперед. Это мы километра два сюда, к Ялгубы, пришли, и я, значит:

— Тетя Маня, ты видела что?

— Видела. Ой, какая ужасть!

Сонна свадьба шла!

О провалившемся в землю доме, селении

ПРОПАВШАЯ БЕСЁДА

Ну, я слыхала, что в Хижгоре было три дома. Они прогрязли.

В это время была беседа — и никто не знал. Только дым пошел из трубы, говорят, и песни слышались…

Туда сейчас зайдешь, в эту яму, дак страсть такая!..

С Хижгоры видно Мянгору. В Мянгоре и Хижгоре жили хозяева. И одну сковородку перекидывали с горы на гору. На этой сковородке пекли блины те и другие.

Эти острова рядом тут, за Челмужской губой, — залив Онежского озера.

ПРОВАЛИВШИЙСЯ В ЗЕМЛЮ ДОМ

(…) В последний вечер на сем свете существования поглощенного землею дома, когда оный наполнился народом, по заведенным порядкам началось пение песен, пошли пляски, шум и гам стали в полном разгаре, то тогда все предметы стали принимать неестественный вид: народ казался с чудовищными головами, вместо рук медвежьи лапы, с лошадиными ногами, забегало множество ящериц и (…) пресмыкающихся гадов, появились обитатели преисподней бездны, воздух сделался густой и смрадный — одуряющий, дыхание становилось час от часу невыносимо тяжелое, горевшая в светце лучина не издавала почти света. Народ сделался вне своего сознания (…) — всюду болезни и никакого исхода не находили — для них двери и окна в доме были нечистою силою заграждены. Началось на вышке, в подполье, в сенях и во всяком углу движение, ломанье и треск и, наконец, почувствовалось совершенное колебание всего основания погибельного дома, и одна женщина, сообразив, что пришла очевидная неминуемая погибель, бросилась в окно, но чьими-то руками была схвачена за сарафан, половина которого и осталась в руках хватавших ее, но она все-таки выскочила на улицу и что же увидела? Увидела она, что дом окружен черными крылатыми муринами, щелкающими железными зубами, имеющими когти, которых, подобно воронам и грачам, насадилась полная крыша на доме и налепилось их по стенам и углам оного. Она же какими-то неведомыми судьбами от них спаслась и видела, как дом, подобно судну на воде, нагруженному камнем или железом, от пролома о подводный камень погружающемуся на дно, — провалился в землю и с краев его засыпало землей на такую глубину, что из него из-под земли слышалось только пение петуха.

О библейских персонажах

СОТВОРЕНИЕ МИРА

(…) По досюльному окиян-морю плавало два гоголя: один бел гоголь, а другой черен гоголь. И тыми двумя гоголями плавали сам господь-вседержитель и сатана. По божию повелению, по богородицыну благословению, сатана выздынул со дна моря горсть земли. Из той горсти господь-то сотворил ровные места и путистые поля, а сатана наделал непроходимых пропастей, шильев и высоких гор. И ударил господь молотком в камень и создал силы небесные. Ударил сатана в камень молотком и создал свое воинство. И пошла между воинствами великая война: поначалу одолевала было рать сатаны, но под конец взяла верх сила небесная. И сверзил Михайла-архангел с небеси сатанино воинство, и попадало оно на землю в разные места: которые пали в леса, стали лесовиками, которые в воду — водяниками, которые в дом — домовиками, иные упали в бани и сделались баенниками, иные во дворах — дворовиками, а иные в ригах — ригачниками.

Карпов А.В. 

Охота на медведя

Скрип двери и шёпот входящего в зимовьё отца: «Медведь!» мгновенно заставил меня вскочить с жёстких нар и забыть о разболевшейся голове.

— Где?

— Вон там вышел, — спокойно произносит отец, показывая рукой на противоположный берег и вслушиваясь в гомон лаек.

— А где собаки?

— Вулкан переплыл, остальные — не знаю.

Сомнения, конечно, есть. Если косолапый видел человека и хватил чутьём людского духу, то его никакой сворой не остановить, а бегать за ним по тайге — занятие неблагодарное.

Но накатывающийся собачий лай не умолкал.

Мысли — чётко и быстро: «В магазине карабина пять патронов. Всего пять! А вдруг?.. Ружьё отцу для подстраховки, «Белку» не берём — лучше двустволку двадцать восьмого».

Сдёрнул с гвоздя, переломил — пусто: «Чё-о-о-рт! Где патроны!?»

Прыжок к рюкзаку с боеприпасами.

Четыре пулевых из патронташа вон, два — в стволы, два — в карман, пачку карабинных — туда же. Готов!

Отец тоже — лодка уже на воде, он — с шестом.

Ширина речки пятнадцать метров — четыре толчка в полтечения опытной рукой. Зверь на острове, заросшем ивняком и ольховником. А за островом старица глубокая, сверху упирающаяся в огромный залом.

А собаки орут всё слышней, да не отрывисто и заливисто, как на собольку какого, а как в трубу, с придыханием, — на зверя лютого.

Ткнулись в гальку косы в начале острова. Режу кустами к залому, а тут деваться некуда — взбирайся на него и сотню метров скачи, аки гимнастка на бревне. И не слышно теперь лая — поток водяной всё заглушает.

Зато увидел: стоят себе Лайка со Шпаной, как на картинке, семейной парочкой, на косе повыше порога, рты, как в немом кино разевают и головами крутят. А сыночек их Загря мечется как угорелый по кромке воды, на рёв исходит.

А Вулкашкин-то-таракашкин каков? А? Держит косолапого так, как мало кто может. Он мишку специально до чистого места допустил, чтобы кусты да валежник не мешали, и только тут свою дикую пляску затеял. Он его не за штаны — не-ет! Он ему в морду лезет!

А медведю-то деться куда, когда бестия рыжая длинноногая так и норовит за кожанку носа хапнуть?

Метров с четырёх начинает, на полных ногах ещё. Но чем ближе к зверю, тем ниже задние лапы подгибаются, а как к морде, так уж ползёт, припав и на передние ноги. Не выдерживают мишкины нервы — как врежет лапой когтистой, но в пустоту только — нет уж там никого. Летит в тот миг кобель хвостом вперёд, как пробка из бутылки в Новый год. Приземлится и снова на приступ. В иной раз всё, кажется, достал его медведь, но нет — живой, бродяга.

Нет времени на собак смотреть — всё вниманье залому. Здесь, под ногами, главная опасность. Краем глаза уловил, что Загря прыгнул в воду, его чёрная голова мелькает в кипи порога — то появится, то исчезнет.

Мне ему не помочь, но есть шанс, что пронесёт его мимо залома и ниже на косу выкинет.

Ближе к концу залома, где самая стремнина с пеной вбивает в него летящую воду, вынырнула Загрина голова, и он с ходу лапами ловится за склизлое бревно. Но поток такой бурный, что добычу свою просто не выпустит — он собаку под бревна тянет — топит, топит, в пучину засасывает. И видно, что из последних сил кобель держится. Долго-долго не видно Загри, сердце уж сжалось от безвозвратной потери. Но вынырнул вдруг, появился чуть ближе, с ходу цепляется лапами за бревно, подтягивается, как заправский гимнаст, и в секунду уже наверху. Рванул, семеня, — с бревна на бревно, на ходу пытаясь сбросить с себя лишнюю воду. Молодец! Вот сейчас начнётся настоящий концерт! Теперь они спляшут-споют дуэтом так, что мишке мало не покажется!

Загря тоже солист, каких поискать, но партия у него своя, от вулкановской отличная. Он зверю в морду не лезет, он у всех… промежность рвёт! Шкурка там у зверя мягонькая, волосатость низкая — он этим и пользуется. С ним одна лишь проблема была — позволял себе нажраться до отвала тем, кого положит.

Почти конец залома — лишь два бревна впереди. Кинул взгляд вдоль берега туда, где идёт первобытный танец в исполнении одного медведя и двух собак.

Подскакивая на дыбы, сотрясая жирным студенисто трясущимся телом, с разворотом то в одну, то в другую стороны, в попытке поймать хоть одного из кобелей, крутился огромный медведь, размером с небольшого бегемота.

Вот он загнал свой зад в кусты, защищаясь только против рыжего Вулкана и бросая быстрые взгляды в сторону Загри, ловящего удобный для атаки момент.

Но вдруг увидел медведь основного противника, стоящего с карабином на бревне, — меня увидел. И вмиг собаки превратились для него лишь в назойливых мух, надоедающих своим жужжанием. «Стреляй! Сейчас пойдёт — собаки не остановят!» — это главный мой рассудочный голос.

Но только башку одну видно, а лоб не прошибёшь! Нету тела, нету — деревьями и кустами закрыто.

Хоть бы палку для упора! С руки — самый сложный выстрел! Ну да ладно!

Бах! — толчок отдачи заслоняет стволом мишень, но медлить нельзя и быстро передёргиваю затвор. Медведь голову поднял и вверх её тянет, в самое небо.

Бах! — пуля уходит в то место, где долю секунды назад было ухо зверя.

Бегу через кусты и слышу, что рвут собаки его, бедного. Без лая, с одним звериным рычанием, от которого мороз по коже. С умопомешательством, присущим лайкам.

Подскочил, ещё остерегаясь, с готовым к выстрелу карабином у плеча.

Лежит Топтыгин на спине, лапы с чесалками мощными в разные стороны разбросав. Чёрный между задних ног у него — морда и манишка белая уже в крови вся, а рыжий шею разгрызает, шерстью отплёвывается.

— Фу-у-у! Нельзя-а-а!!!— но плевать им на меня — это их добыча.

— Пошёл отсюда! — откидываю обезумевшего Загрю сапогом и замахиваюсь на него прикладом. Но всегда послушный и ласковый пёс, не обращая на меня внимания, вновь со звериным рыком вгрызается в медвежью плоть.

Что делать? Как их остановить? — палками по хребтам у нас не принято!

Положив карабин, хватаю Загрю одной рукой за шкирку, другой сгребаю шкуру у крестца и в два прыжка — к ближайшей яме с водой. Вскидываю его над собой — и в воду, с полного размаха — брызги в разные стороны. Но не повлияло это на него — рванул он между ног опять к медведю.

Ловлю его и снова в воду — теперь уже топлю, удерживая сапогом.

Он бьётся, бедный, под ногой, но мне его надо в чувство привести.

Выдернув из воды, глянул в глаза — добрыми стали, такими как всегда. Потрепал за ухом, похлопал по боку и отпустил.

Теперь ко второму — ванну от бешенства устроить! Но с этим сложнее, у него характер такой, что и хапнуть в этом состоянии может.

Но ничего! Справимся!

Уже выкупал Вулкана, когда заметил подходившего с ружьём наизготовку отца.

— О! Так он добрый, а мне показался небольшим, — говорит отец, обходя добычу.

Я тоже начинаю внимательно разглядывать поверженного хозяина тайги. И замечаю, что грудная клетка у него ходит! От дыхания ходит!

— Папа, дай нож.

— Нож? — растерянно спохватывается отец, — а я не взял! Топор вот.

Грех-то какой! Грех! — щемит сердце от того, что сразу зверя не добил, хотя и понимаю, что душа его давно уже на небесах.

— Ружьё, — протягиваю руку к отцу, беру у него ружьё, спускаю предохранитель, прикладываюсь и стреляю в ещё спокойно бьющееся сердце.

После выстрела собаки замолкают, отходят, устраивают себе лёжки и как ни в чём не бывало, принимаются себя вылизывать.

Отец подходит к голове медведя, поворачивает её носком сапога и начинает внимательно что-то разглядывать. Потом ставит ногу на голову как на мяч, с усилием её перекатывает и только после этого произносит:

— Ладно ударил — точно между глаз. Пуля срикошетила, но череп хрустит — развалился.

Подхожу к медведю, встаю перед ним на одно колено и, похлопывая его по груди, прошу и за собак, и за себя:

— Прости нас, дедушка Амикан!

Вулкан

— Чего это они там? — с напряжением в голосе, вслушиваясь в странный лай собак, спрашивает подошедший сзади отец.

— Сам не пойму! — лихорадочно пытаясь сообразить, что там произошло, отвечаю я.

Все лаи собак в тайге тебе известны и давно изучены — опытом наработаны. Их, в общем-то, и немного, но все разные, как разные и сами собаки с их манерами облаивать зверя.

Наших мы понимаем без переводчика: взлаяла собачка коротко раз или два, считай, что на рябчиков напоролась; начинает редко лаять — отдельными гавками, а потом колокольчиком беззлобно зазвенела — считай бельчонку нюхтит, бегая от дерева к дереву, от посорки к посорке и наконец увидела; лают «у чёрта на куличках» — скорее всего соболь, хотя тут от собачки зависит, от её пристрастий. Сучки, бывает, такое вытворяют: вроде за соболем пошла, — бежишь за ней километра три, а она белочку лает. И не знаешь, бить её этой белкой или миловать. На следующий день то же самое — голосит лайка в горе, где километр через гарь лезть надо. «Всё! — думаешь, — если там белка, издевательств её терпеть больше не буду!» Подходишь — соболь. Да такой котяра! «Ну, угодила, хорошая моя!» — радуешься до следующей белки, найденной на пределе слышимости.

Иные пишут и говорят: «А я вот точно по голосу различаю — белка там или соболь!» Но лукавят они, думаю, для форсу больше болтают. Скольких собак-пушников слышал-переслышал, — различий до сих пор не понимаю. Может, конечно, мне и не дано.

Вот глухаришек лаять — это наука особая и далеко не всем собакам доступная. Глухари, как чувствуют, вроде, под какой собакой сидеть, а от какой срываться. Иная всего пару раз «гав» скажет, а он уже полетел. Другая беснуется внизу, дерево грызёт, запрыгнуть на него пытается, а глухарь лишь внимательно за ней наблюдает и обязательно тебя дождётся. Лучше всех у нас Вулкан их лаял, да так, что думаешь: «Это больше, чем природа! Тут интеллектом попахивает!» Он глухаришку найдёт, сядет под другое дерево, метрах в пятнадцати-двадцати от того, где тот сидит, и орёт как придурок, да длинно так: «Га-аф!», секунд через десять снова «Га-аф!», потом снова… Идёшь к нему и думаешь, что он просто спятил. Да и не ты один, — другие собаки прибегут, издаля на него посмотрят — только что пальцем у виска не крутят и дальше подадутся. А ты всё же усомнишься в своём диагнозе и давай поверху глазеть. Взглядом на птичку наткнешься, так сам обалдеешь. Но это только первый раз — потом привыкнешь.

Копытные — это статья особая. К ним и отношение разных собак разное. Есть такие, для которых и нет вроде ни лосей, ни оленей. Таким собачкам на пушной охоте цены нет, не отвлекает их ничего от основного занятия. Иной, бывает, хвастается:

— А вот у меня кобель зверовой — сохатого влёт берёт! Ничего ему больше не надо!

— Ну, раз ничего другого не надо, так ты сохатых одних и гоняй, что толку его по соболю пускать? — ответишь.

На соболёвке с такой собакой маята одна. Ты пару раз из-под неё зверя возьмешь и, если ей понравилось это занятие, то, считай, собаку будешь только ради лосей и кормить. Пропала она теперь для соболёвки. Тут как не крути, одно её ждёт — смерть на рогах или под копытами любимого объекта, либо от руки хозяина, которому надоест постоянно терять работника и от него зависеть.

В тайге ведь жизнь выбора тебе почти не оставляет. И сантименты там неуместны, поскольку всё бытиё направлено в сторону жёсткого рационализма, где та же собака, пусть она друг и товарищ твой, подлежит неизбежной ликвидации, если её поведение противоречит промысловому уставу. И вина за потерю хорошей собаки чаще лежит не на ней самой, а на её владельце из-за того, что это он не просчитал возможных последствий от каких-либо собачьих деяний. Не очень часто встретишь собачку, составляющую единое целое со своим хозяином, когда не ты под неё подстраиваешься, а она под тебя. Когда она, как добрая жена или мать, чувствует, что тебе в тот или иной момент надо — то ли мясо добывать, то ли соболюшек гонять. И этого никаким битьём добиться нельзя — одной лишь любовью к ней, за которую она тебя возблагодарит во сто крат своей работой.

Чаще всего встречу с копытным слышишь только собачьим взрёвом «Ававававав!», а дальше последует молчаливая гонка, продолжительность которой зависит как от собаки, так и от зверя. Обычно от лайки срывается любой зверь, а дальше всё зависит от того, что у него на уме. Согжои, лосихи с тарагаями и косули по лесостепным местам идут от собак безостановочно, а изюбришки да кабарожки, где они есть, — те могут на отстой заскочить, если имеется он поблизости.

Встают бесстрашно под собакой в основном только быки — сохатые, которые силу за собой чувствуют и собака для них вроде как и не угроза вовсе. Этот смело в бой вступит и кто из них ту битву выиграет, никто не ведает. Чем больше агрессия зверя, тем больше агрессия собак. Иная не только на хребет запрыгнет, но и на носу у сохатого повиснет, но такие долго не живут. Хороша собачка та, которая заигрывает со зверем, вроде как балуется. Чуть потявкает, приближаясь, и отбежит, с другого боку зайдёт и снова потявкает. Да если она ещё и масти светленькой, а не черна как голяшка, так под такой собачкой любой зверь встать может — поиграться. И лай всегда по зверю характерный, не ровный, а переменчивый и злости разной, без которой здесь не обходится.

По медведю лай другой, от всех отличный. Тут сразу поймёшь, на кого товарищи собаки напоролись. На него и не лай, вроде, а вой какой-то нутряной, у-ух! — неприятный. Правда для иных собак, таких как мой Шпана, их как и копытных, не существовало. Так, разве что, побрехать в ту сторону, за компанию с другими собаками.

Я это, конечно, только о своих собачках толкую, — с вашими, может быть, всё по-другому.

Лай действительно был странным. Вначале взревел Вулкан — пронзительно и азартно, как по видимому зверю, но вскоре к нему присоединился Шпана, и тон лая заметно возрос, перейдя в визгливую, задыхающуюся от задора фазу. Потом он вдруг резко замолк, выждал какое-то время и возродился звуками драки.

— Это живой соболь в капкане! — почти одновременно озвучиваем мы свою догадку. Эта мысль срывает нас с места и заставляет бежать к собакам.

И я уже точно знаю, в каком капкане соболюшка: на той стороне Дикой, на угоре, — высокий капкан. Потому они сразу и не смогли до него добраться. И мне жалко этого соболя, жалко. Не из-за потери добычи, а из-за бестолковой утраты живого существа. Я злюсь на собак из-за того, что они живодёры и сволочи, хотя и осознаю, что не будь они такими, не видать бы нам соболей вообще.

Уже поднялся на террасу и вышел на лыжню чудницы, когда драка, судя по звукам, была завершена, и мне навстречу, из-за поворота, появляется Шпана с видом нашкодившего, но осознающего свою вину собачьего субъекта, держа в зубах заднюю половинку соболя. Отлично понимая, чем может ему грозить наша встреча, он загодя благоразумно сходит с лыжни и, поджав хвост, вжимаясь всем телом в снег, лишь бросая в мою сторону косые взгляды, начинает по склону меня обегать. Мой замах на него таяком и вырвавшаяся тирада о том, что я думаю конкретно о нём и о собаках вообще, придаёт ему заметное ускорение. Обежав меня, Шпана вновь выскакивает на лыжню и спешит к приближающемуся отцу. Но, не добегая до него десяти шагов, аккуратно, как бы с поклоном, кладёт перед ним остатки соболя, выслушивая заодно и его тираду, из которой можно различить только «…гад такой!..», и скрывается с наших глаз.

Вулкашкин же, как ни в чём не бывало, со спокойным выражением на морде, лежит чуть поодаль от ловушки и нагло жрёт сойку, когда-то подвешенную под капкан в качестве дополнительной наживки. И всё его обличье говорит нам о том, что он тут товарищ сторонний, он, вот де, только мимо пробегал и увидел валяющуюся внизу под капканом птичку и, дабы добру не пропадать, решил её съесть; что он не имеет никакого отношения к оставшейся в капкане лопатке соболя, а про весь истолченный в округе снег, забрызганный кровью, он и знать не знает и ведать не ведает. Не особо обращая внимание на наши высказывания, он дожёвывает свою нечаянную добычу и, отойдя чуть поодаль, усаживается и принимается внимательно наблюдать за своими двуногими коллегами.

А мы приступаем сначала к хаотичным, а потом планомерным поискам второй половинки соболя, перерывая снятыми лыжами весь снег в тех местах, где нынче ступала нога собаки. Но это занятие нам успеха не приносит, и вскоре мне становится ясно, что ничего мы здесь не найдём. Об этом же говорит хитренькое лукавство в глазах Вулкана, который, по-моему, скоро должен начать ухмыляться, приговаривая: «Ищите, ищите! Авось обрящете!»

— Ну, он же не должен его съесть?! — негодует отец, и я прошу его уйти в зимовьё и увести с собой собак.

Увидев, что поиски прекратились и мы намерены тронуться в путь, Вулкан с радостью победителя срывается с места и исчезает по путику в сторону зимовья. А я вновь осматриваю всё в округе и, не найдя вблизи ловушки ничего подозрительного, с чувством обманутого человека разворачиваю лыжи домой, вглядываясь по сторонам в надежде разгадать собачий подвох.

Вскоре замечаю чуть потревоженный снег на кусте, вплотную примыкающему к большому кедру и отстоящему в трёх метрах от лыжни. Перед кустом и за ним никаких следов нет, но я смело разворачиваюсь к нему и уже через два шага замечаю, что в створе кедра тянется ровненькая цепочка собачьих следов, уходящая в глубь леса. Понять, в какую сторону шла собака, по ним невозможно, но догадываюсь, что этот хитрец прошел здесь след в след туда и обратно, выдав себя только тем, что во время прыжка сбил кухту на кусте, за который прыгнул прямо с лыжни.

Найти его захоронку под поваленным деревом труда не составило, и вскоре я подхожу уже к зимовью.

— Ну, что? Нашёл? — из открытой двери зимовья доносится голос отца, растапливающего печку.

— Нашёл! — отвечаю я и начинаю снимать с себя лыжи, ружьё и котомку.

Собаки радостно крутятся возле ног и только один Вулкан подозрительно поглядывает на меня из тамбура, понимая, что обмануть ему меня не удалось.

Шпана

— Стреляй его, гада! Стреляй! Надоел своими выходками, сволота! — кричит сзади отец.

Это он о кобеле своём любимом, при общении с которым у него добротой и нежностью начинают лучиться глаза; о том, кто весь сезонный план по соболям, бывало, делал, кто четыре соболя в день, бывало, загонял, кто его на себе в перевал в упряжке вытаскивал и кто прародитель всех наших собак.

То, что он «сволота», я согласен, но стрелять его не собираюсь, лихорадочно обдумывая, что же предпринять…

* * *

Шпана — он и есть шпана. Это же, известное дело — как собаку назовёшь, такой она и будет. Кличку ему не отец давал, а мужики — сенокосчики, что в Деревне летовали. Он его им оставил, когда с рыбалки возвращался, где на речке Панушке у бича Петюрина щенка и приобрёл.

Они с Алексеичем там и приставать-то не собирались, но куда деться, если вышел Петюрин на берег, услыхав мотор, и махнул рукой. Места тут от жилухи далёкие, сотнями вёрст меряются, так что игнорировать никакого человека нельзя — закон тайги ещё никто не отменял. Может помощь какая нужна, а может с людьми, а не с собаками просто поболтать хочется.

А у Петюрина свора ого-го какая! Сохатого сами ставят и сами же положат — хозяину пай для себя отбирать приходится.

В тот раз Петюрин съестного припасу попросил — крупы, там, чаю, сахару — что лишнего есть, а взамен свежей сохатиной побаловал. Понятно, что пропала бы она по лету у него, — холодильников-то в тайге нету, а тут Лексеич с Петровичем на счастье мимо проезжали, так что подфартило ему продуктишек приобресть.

Пока чаи гоняли да мен вели, заприметил отец щенка, из кустов вылезшего. Понравился он ему тем уже, что родова у него знатная, хоть с виду и неказистый.

— Ну что, — сказал, — заберу щенка-то? Вон у тебя их сколько! Пузырь, ну два пусть — будет, с кем-нибудь отправлю.

— Четвертной! Да у меня собаки…! — и полилась хвальба на все четыре стороны.

— Акстись, — сказали мужики, — ты тут в безлюдье умом, видать, двинул. Где это видано, чтобы такие деньги за щенка паршивого отдавать!? Бутылка — красная цена!

— Четвертной! — упёрся хозяин.

— Да ты от нас продукты, считай, даром получил, всё равно прокис бы твой сохатый! — взбеленился Алексеич.

Отец же, прерывая спор, достал деньги и отдал требуемую сумму.

— Чтоб ты сдох! — на прощание сплюнул отцовый напарник.

Сдох Петюрин года через два и собаки его съели — лишь ступню в сапоге оставили.

Всё лето жил щен в деревне, Шпаной, по малолетству, прозванный. Кормёжка у него там знатная была, мужики каждый день собакам варили, да ещё кишочками рыбьими сдабривали. Для щенка отец вертолётом из посёлка мешок крупы передал.

К осени Шпана начал уже собаку напоминать: в холке не шибко чтоб большеват, хвост серпом, башка велика и черна, с белой полосой от лба до носа, грудь широкая, как у бульдога, а зад узковат.

В общем, экстерьер такой, что поглядит на него эксперт какой собачий, — плюнет только и разотрёт. Но понимал Шпана охоту — куда с добром! Тот четвертной в первый же сезон оправдал, загнав шестнадцать соболей. Вот их он только и любил. Бельчонку там какую — тоже найдёт, если любимых нету, а глухаришек лаять не умел, но тут наука особая — не всем собакам доступная.

Копытных на дух не признавал — напорется на след, морду в него сунет — нюхает-нюхает, потом фыркнет и дальше побежал. Медведя лаял, когда других собак поддерживал, а иногда и бросит это занятие — по своим делам подастся. Характер его хулиганистый так на всю жизнь и остался. Забияка был знатный.

Как в Деревню идёшь, так за три версты слыхать, что прибежал уже собачий хозяин Деревни на малую родину, нынешних обитателей её из племени своего строить по ранжиру.

Место там низкое и широкое — далеко слыхать. Мужики-зимовщики уже знают — Петрович идёт! — давай печку подтапливать, еду греть, чаю побольше кипятить. Друзей ни среди собак, ни среди людей у него не было — одна лишь преданность отцу беззаветная и доверие к нему безграничное, которое и любовью-то назвать, кажется, нельзя.

Но придурь у него тоже была! И придурь немалая. Иногда на него находило и он хватал сбитую тобой белку или рябчика и начинал их поедать прямо у тебя на глазах.

— Фу, сволочь! Стой, гад! Нельзя! — на него не действовало. Он спокойно и, не особо таясь, отбегал подальше, ложился и начинал не спеша хрустеть костями, удерживая добычу лапами. Бежать за ним было бесполезно и ты в лучшем случае плевал, матерясь в его сторону, а в худшем запускал в него палкой, подвернувшейся под руку.

После этого Шпана исчезал с глаз совершенно. На путике в этот день он не появлялся, лишь у зимовья можно было его увидеть и то вдалеке, где он делал себе лёжку и лежал, каждый раз пригибая голову, если кто-то смотрел в его сторону. Не подходил к оставленной для него еде и не откликался даже на зов отца.

Наутро, так и не встав за ночь с лёжки, он дожидался, когда охотники отправлялись по чуднице, и стремительно исчезал в том же направлении. Бывало, что убегал он и раньше, и тогда возникала угроза его потерять. Приходилось идти, закрывать в зимовье других собак и определять направление, куда он подался. А он уходил реабилитировать себя в глазах хозяев посредством нахождения соболя. И находил его в этот день! Из-под земли доставал!

Заслышав подходящего к его полайке человека, он с бешеным азартом и радостью кричал на соболюшку, подпрыгивая от чувств и бросая весёлые взгляды, словно говоря:

— Вон он! Вон! Я нашёл его для тебя! Нашёл! Нашёл! — чего с ним в других случаях никогда не бывало.

Он не хватал сбитого соболя, лишь подскочив к нему, внимательно следил, чтобы тот не убежал. Аккуратно, как воспитанная собака, слизывал кровь с головки подсунутой ему для этого добычи и начинал искручиваться-подлизываться, вилять хвостом, умильно крутить головой, преданно глядя в твои глаза, всем своим видом показывая:

— Вот видишь, какой я хороший! Не ругай меня!

И ты склонялся к нему, трепал по загривку и удовлетворённо говорил:

— Молодец! Молодец, сволочь такая!

* * *

— Стреляй! Всё равно старый уже! Ну его на хрен, сторожить нечем, а тут!.. — настойчиво повторяет подошедший отец, но я точно знаю, что в Шпану не выстрелю.

Сторожить ловушки действительно нечем. Тайга в этом году пустая: рябчики прошлой зимой погибли под снегом из-за перепада температур, белки совсем нет и даже кедровки лишь иногда нарушают тишину тайги.

И вот подфартило — добыли из-под Вулкана глухаря, но Шпана его вытащил на лёд реки, на который сейчас выходить опасно, и в двадцати метрах от нас лежит и пытается его жрать.

«Сорок наживок! Сорок!» — бьётся у меня в голове.

Щёлк! — ложится пулька перед носом Шпаны, выбивая лёд, и его брызги осыпают ему голову, но он только жмурится, поглядывая на нас и продолжает своё занятие.

Щёлк! — так, чтобы лёд забил ему ноздри. И он пугается, вскакивает, внимательно всматривается в то место, куда легла пуля, смотрит в нашу сторону — мы начинаем на него кричать и от наших криков он бросает глухаря и скрывается в лесу на той стороне речки.

Я подзываю лежащего невдалеке Вулкана, показываю ему добычу и он приносит её нам так, как будто его всю жизнь учили приносить поноску. 

Прощальный подарок Загре

Малоснежное начало зимы к декабрю обрушилось на тайгу большими снегопадами, враз остановившими всю охоту с собаками. А те, избегавшиеся и уставшие в беспрестанной работе, зримо исхудавшие, истёршие в кровь тыльные стороны голеней ног, вдруг заметно погрустнели. Снег остановил их — не давал больше ходу.

Они лениво выбирались из зимовья, чуть отойдя от него, сладко потягивались, широко разинув пасть и высунув длинный язык, издавали негромкий зевотный рык, отряхивались и убегали по лыжне. Размявшись, возвращались и просились обратно в тепло.

Большой снег изменил и саму тайгу. Она укрылась снежным покрывалом, распухла в своем зимнем одеянии, обросла шубами и шапками, пригнула ветви и кусты, сгладила толстым ковром все неровности на земле, скрыв под ним валежник.

Жизнь в ней сделалась смиренной и потаённой, — по-зимнему тихо начали щебетать синички, в молчании — без цвиков, обследовал кору деревьев поползень, работа дятлов стала глухой и слышимой только вблизи, и даже неугомонные в своём крике кедровки успокоились и приумолкли.

Наступала пора постоянных снегопадов — самого тяжёлого времени в тайге, когда лыжня, раздавленная новым снегом, тонула в нём, напоминая о себе только еле видимым непрерывным приямком, и основным занятием промысловиков становилось ежедневное, тягостно-изматывающее прокладывание лыжни по путикам.

Это тяжело. Очень тяжело! Нет более изнурительного труда в тайге, чем бить лыжню в глубоком снегу.

Ты перемещаешь тело вперёд, одновременно поднимая и полностью распрямляя колено, на манер парадного воинского шага. Как солдат, тянешь носочек ступни с подвешенной снизу лыжей и, опуская сгибаемую ногу, начинаешь, со всё возрастающей силой, втрамбовывать её в снег. Твоё тело перекачивается в сторону поставленной ноги, но вперёд выходит уже вторая и, качнувшись в другую сторону, ты делаешь следующий шаг.

Твои собаки, привыкшие бежать всегда впереди, а не тащиться сзади, толпятся за тобой и, постоянно наступая на лыжи, сдерживают тебя, а ты вынужден прямо на ходу горизонтально махать позади себя таяком, отпугивая их.

Мы собрались все позавчера, как и договаривались, в зимовье на Светлой, а сегодня уже второй день бьём дорогу к своей верхней базе. С неё надо проводить брата к перевалу, — ему пора выходить на работу. Он уведёт собак, а мы с отцом останемся и сделаем ещё один круг перед своим выходом.

Вчерашний ход был тяжёлым, очень тяжёлым, — мы с трудом преодолели треть пути и, бросив рюкзаки, вернулись обратно в зимовьё. Ночью заметно похолодало, но, несмотря на мороз, который перевалил за сорок, с утра отправились в путь все втроём, в сопровождении наших собак — беременной Умки, Вулканчика и Загри.

Всё идёт по давно отработанной схеме — мы с братом прокладываем дорогу, а отец движется следом по готовому пути и поправляет ловушки, сбрасывая с крыш снег, выгребая его под капканами, вынимает из них добычу, заряжает их и подвешивает дополнительную приманку.

Мы уже пообедали, короткий день клонится к вечеру и до зимовья остаётся совсем немного. Чудница всё выше и выше, втягивается в гольцовую зону, но, несмотря на заметный подъём и всё большую глубину снега, идти становится легче. Мы проваливаемся всё меньше, и скоро плотность снега становится такой, что он начинает держать собак, и они убегают вперёд.

Такое редко встречающееся в наших краях явление, особенно в первой половине зимы, радует и нас, и собак. Однако по такому снегу может передвигаться не всякая собака, а только та, которая способна, обуздав свои эмоции, мягко семенить ногами, не делая резких движений, от коих она мгновенно уходит под снег.

Лающего где-то впереди Загрю мы услышали издалека. Он гавкал размеренно и спокойно, вызывая в нас чувство внутреннего удовлетворения от того, что и в таких тяжелых условиях собаки способны ещё кого-то находить. Наши движения ускорились, а разум подсказывал, что он мог найти либо глухаря — тогда надо спешить, либо белку — тогда спешить не обязательно. По характеру лая мог быть ещё и соболь, но по такому большому снегу его догнать невозможно — даже застигнутый на дереве соболь старается прыгнуть и удрать, прекрасно осознавая, что тяжелая собака в таких условиях бежать не может.

Собачьи следы тянутся точно по путику, и мы, доверяя им, безостановочно доходим до того места, где к полайке можно подойти ближе всего, и стягиваем с плеч груз. Судя по следам, Умка с Вулканчиком ушли к зимовью, а Загря развернулся в гору по ночному соболиному следу. Но это для нас ничего не значит, поскольку такое бывает часто, — собака уходит за соболем, и, понимая, что не сможет его догнать, по пути находит белку и начинает облаивать её.

Ещё не доходя до Загри, замечаем, что он лает на огромную, заваленную снегом ель и, не теряя времени даром, с разных сторон, по чистому снегу обходим её, замыкая круг, чтобы определить, кого же он всё-таки нашёл. К нашему удивлению, обнаруживаем, что выходного следа нет, и Загря лает на соболя! Мы не верим ему, по опыту зная, что так не бывает, что соболя сейчас, в такой мороз, на дереве быть не может, что все они, сходив на ночную охоту, лежат в своих тёплых убежищах. А в этой ядрёной ёлке вверху дупла быть никак не должно!

Мы ходим вокруг ели, стараясь что-то разглядеть, но кухта и густые ветви не дают нам этого сделать.

— Смотри, я стреляю! — громко говорит брат и поднимает свою «Белку».

— Давай! — отвечаю я, прикладываясь к своему, готовому к выстрелу ружью, стараясь взглядом охватить всё дерево сразу.

Щёлк! — бьёт пулька по стволу в четверть от вершины и вниз падают перебитые веточки, хвоя и снег.

— Не видно?

— Нет!

— Ну, я ещё раз!

Щёлк! — ложится пулька в самой вершине, но я вновь не вижу никакого шевеления.

— Давай теперь я! Смотри! — кричу брату и, прицелившись по стволу в одну треть от вершины, нажимаю на спуск.

Щёлк!

— Падает! — кричит брат.

А я не понимаю, что там может падать, если я стрелял по веткам и стволу, чтобы просто выпугнуть зверька! И, не убирая ружья от плеча, ловлю мушкой намеренного от нас сейчас сбежать соболя. Но он падает! Падает вниз головой, с раскинутыми в стороны лапками, спиной скользя по веткам и не проявляя признаков жизни. Ещё не доверяя случаю, я подбегаю к нему и вижу, что он угодил точно в вершинку торчащей из-под снега ёлочки и проскользнул между её веток куда-то вниз. Почти не сомневаясь в том, что соболь сейчас выскочит и побежит, я накрываю дырку в снегу своими лыжами.

Подозвав к себе Загрю, аккуратно убираю сначала одну, потом вторую лыжи. Кобель начинает копаться под ёлочкой и достаёт соболя. Обнюхав его и лизнув, он оставляет его мне, а сам отходит и садится в выжидательной позе.

Я поднимаю добычу, отряхиваю её от снега и начинаю внимательно осматривать, не находя повреждений. Соболь чист! Совершенно чист! На нём нет ни крови, ни дырок! Но сейчас разбираться некогда и, засунув добычу за пазуху, мы спешим к своим рюкзакам. Пулька, срикошетив от мёрзлого дерева, попала соболюшке точно в ухо и, повредив мозг, застряла в нёбе.

В зимовье мы с братом весь вечер обсуждаем этот невообразимый с точки зрения элементарной логики случай, пытаясь просчитать возможность такого попадания, даже без учёта того, что, по теории вероятности, соболя на том дереве, в такой мороз быть не могло. В тайге есть масса более тёплых, уютных и укромных мест, чем открытая ветка, на которой соболь лежал весь день в сорокаградусный мороз! И дело доходит до того, что отец начинает на нас ворчать, требуя, чтобы мы это обсуждение прекратили.

Мы ложимся спать, так и не остыв от случившегося, и уже перед самым сном я начинаю понимать, что это просто подарок Загре. Подарок от таёжного бога! Награда за все его труды!

Завтра он уйдёт отсюда, уйдёт навсегда и больше никогда не вернётся. Ему двенадцать лет и он честно отработал свои одиннадцать сезонов. Там, куда я его увезу, он ещё поработает загонщиком и доборщиком, но своих любимых соболей больше никогда не увидит.

Никогда! Это был его последний соболь! И он по праву его заслужил!

г. Иркутск

Альманах «Охотничьи просторы» 

Общаясь с охотниками-промысловиками, знаю что некоторые пишут рукописи.
Уговорил одного поделиться с нами его трудом.
Звать его Владимир Бельды, а рукопись в электронный вид перевела его дочь Татьяна Гейкер.

Первая история.

1986 год.

Год тяжелых испытаний. Переброска на новые неизведанные охотничьи угодья по горной речке Тормасу. Зимовий нет, кроме одного старого, ниже устья ключа Звериный, которое, когда-то давно построил дед Колоды Кимонко. Раньше они били нартовики через перевал Бира на Тормасу.
Обычно после новогодних праздников, к тому времени речки сковывало морозом и снега выпадало порядочно. Тормасу в переводе – «сильно водянистая» из-за постоянных наледей и больших паводков.
В этот год заезд на охот участок р. Тормасу был очень долгий. Угодья выделили новые, неизвестные. До этого охотился на Анюе ниже ключа Муху. Как заезжать, не известно. Директор Коопзверпромхоза Владимир Михайлович Болтрушко, отправляя, сказал: «Будет вертолет на р. Борбасу, ждать там.» Загрузили вещи, продукты, боеприпасы на автомашину, и вместе с Николай Головичем Одзял, доехали на место. Участок, среднее течение р. Анюя, устье Борбасу. Охот угодья Головича. Но когда будет вертолет Рыб инспекции? По рации сказали ждать. Но ожидание затянулось на неделю. Вертолетная площадка была рядом с зимовьем. Весь багаж на площадке. Но каково сидеть и ждать. Все охотники уже начали работать, а я в ожидании. Приезжали ребята удэгейцы с поселка Арсеньево, на лодках, забрасывали Юру Амуленко на Тормасу. Хотели и меня забросить, а вертолет уже будет завтра, пришлось отказаться. Да к тому же, до самого места не доехать — заломы на речке.
30 октября после обеда прилетел долгожданный «Ми»». Кое-как взлетели, летим над Тормасу верх, река петляет. Пилот местами спрямляет путь. Внизу видны две лодки ребят удэгейцев возле зимовья. Значит уже рядом. Летим через большой кривун на речке. По карте где-то здесь. Показались какие-то строения на правом берегу речки. Садимся на левом берегу – удобная коса, как площадка.
Ну что, ребята, подождите, пока я разведаю, что за строения, может не там приземлились. Сопровождал меня Сергей Петрович егерь КЗПХ. Давай быстрей, подождем немного. Пока нашел брод. Осмотрел развалины строений. Жить невозможно. Вертолет взмыл в воздух, оставив на косе все мои вещи. Их тоже понять можно. Вечерело. Что поделаешь, надо где-то устраиваться на ночь. Единственно пригодной оставалась баня без крыши с обваленным потолком. Перенес через речку спальный мешок, железную печку, кое-что из продуктов. Печка топится, правда над головой открытое небо, жить можно. Проснулся, на мне слой снега. Романтика, ни кому не пожелаешь такого. Целый день ушел на ремонт потолка. Жерди, солома, земля, которая уже подмерзла, и потолок готов. Решил зимовать без крыши, крыть нечем. Все вроде в порядке, настроил старенькую бензопилу «Дружба» Сухостоя рядом вообще нет, на дрова пошли бревнышки старого амбара. Раньше здесь была база геологов. Свидетельство тому, лошадиная упряжь — чересседельники. По Тормасу шло снежное сало, местами начались забереги, а погода стояла хорошая.
Работая, заметил человека, идущего по левому берегу речки сверху вниз в мою сторону, за спиной рюкзак, на плече ружье. Он перешел на мою сторону. Так я познакомился с Николаем Ветровым, инженером лесоустроителем. Оказывается, на этой базе у них назначена встреча с человеком, отряда стоящего ниже по течению, они все уж закончили летне-полевые работы по лесоустройке. А здесь встретятся, чтобы обменяться, муку на курево. Я ж в свою очередь, поделился с ними, чем мог. Андрей Данилин подошел минут через двадцать после Николая. И так у меня на охот участке стоят два отряда. Ребята сказали, что можно будет поселиться у них, когда они улетят. Борт они ожидали четвертого-пятого ноября, а сегодня второе число месяца.
Николай предложил, пока есть время ознакомить меня с местностью, прогуляться вверх по Тормасу, дойти до старого, но пригодного для жилья зимовья. В тот день я ушел с Ветровым на ихнюю базу, которая находилась в шести километрах от моей стоянки. 3 ноября мы сходили в старое зимовье. Следов соболя было много повсеместно, это меня сильно радовало. Охота должна быть удачной.
Уже вечером Николай связался с нижней базой: «Андрюха, топите баньку, Володя придет к вам в гости четвертого». «Ждем, затопим, — донеслось по рации, пусть поторопится вдруг прилетит борт».
4 ноября двинулся вниз по пойме, где прошли с Николаем. Тропа получилась сказочная, следы наши пристыли. По пути захватил у себя на стоянке банные вещи. Далее через сопку срезал кривун. Тормасу в этом месте делает большой изгиб. Тропа, по которой проходил Андрей, была истоптана изюбрами. Надо бы попробовать добыть. Взяв карабин наизготовку, начал вычислять, куда прошли звери. Они паслись, направляясь в сторону подковы, (мыс вроде утеса) там, где речка делает крутой поворот, это было мне на руку. Зайдя выше их следов начал скрадывать. Заросли лещины, актинидии мешали двигаться. Ветерок донес запах изюбров. Где-то рядом, но пока не видно. Пробираюсь дальше. Бык ничего, не подозревая, появился из овражка неожиданно, неподалеку от него стояли еще две матки. Карабин к плечу, выстрел, все затрещало, топот удаляющихся копыт слышался не долго. Бык оказался смертельно раненым, пробежав около ста метров, он упал, но еще был живой. Добив его вторым выстрелом, принялся за разделку, надо торопиться. Спустив мясо к берегу (хорошо, что под сопку) сделал лабаз, настелил лапником, закидал куски, закрыл шкурой, обтянул нитками от ворон, вроде все. Взял кусок свеженины, (угостить лесоустроителей) пошел по берегу к ним на базу. Там меня уже ждали. Помывшись в бане, выпили понемногу спирта, жаркое тоже было готово.
Вертолет за ними в тот день так и не прилетел. 5 ноября. Морозец за ночь схватил берега небольшими заберегами. Попрощавшись с ребятами, ухожу к себе на зимовье. Надо начинать расставлять капканы. 6 ноября, проходя по ключу «Гнилому», слышал, как пролетел вертолет. Ребята будут дома на праздник.
Через несколько дней пришел на базу Ветрова, ниже ключа «Быстрая». Коля мне оставил на память свой топорик и фонарик.
7 перенес часть вещей, немного продуктов в старое зимовье деда Колоды. Понемногу расставляю капканы вверх по Тормасу. Издалека слышался шум тракторов. Далеко. Через несколько сопок. Вечерело. Думаю идти дальше. Где-то же они работают, перехожу Тормасу на левый берег. Наткнулся на тракторный волок, он шел, через острова, протоки на правую сторону. Пошел по нему, оказывается, трактор ходил на икромет за кетой, людей нет, старые ночлежки, табора, всюду валялась поротая рыба, следы медведей, енотов, колонка были по всему берегу. Солнце исчезло за ближней сопкой. В зимовье возвращаться было поздно, ну что ж вперед так вперед. Вышел по тракторному следу на прошлогодний зимник. Дорога шла через сопки. Шум тракторов стих, но зато изредка было слышно подрывной гул лесовозов. Где же дорога? Как она далеко? Надо где-то заночевать. Пройдя по мостику ключ «Двухрогий.» (тогда еще не знал, как он называется) кабина от трелевочного трактора на подъеме возле дороги оказалась, кстати, дверей и стекол не было. Наломал лапнику на подстилку, закидал внутрь. На улице перед дверцей распалил костер, поставил котелок. Еды было мало. Надо бы приберечь на завтра. Ночь длилась долго. Холодно. Сам виноват, не надо было идти на ночь глядя.
Восьмого утром, попив чайку, пошел дальше. Угодья мои, надо же их осваивать. Расставил остатки капканов из рюкзака. Теперь без остановок быстрее. спускаясь по очередной сопке, вижу человека идущего мне на встречу. Поравнявшись, поздоровались. Так я познакомился со сторожем вахты Гурием Александровичем Дьяковым. Он шел вниз до ключа Солнечного, бывшая стоянка леспромхоза. Там у него есть, где жить, вагончик с печкой. Рыбалка классная хариус, ленок. Мне же в то время было не до рыбалки, сапоги резиновые были все изодранные, надо добираться домой. Гурий говорит, чтобы я на обратном пути заночевал в вагончике, не на улице же.
До полудня был на лесовозной дороге. В тот же день удачно, на перекладных, правда, добрался до поселка. Отдохнул денек, да и надо в тайгу обратно на работу.
10 ноября. Вагончик, где жил Гурий Александрович. Самого не было. Ушел по речке на вахту. Оказался длинный холодный не протопить. Возле печи только тепло. Много дров ушло, чтобы не замерзнуть. Кое-как дождался утра. Решил идти по своему маршруту до своей базы, заодно проверить капканы. Первые трофеи очень радовали: соболя, колонки, енот. Пришлось ободрать шкуру с него. Тащить тяжело.
Добравшись на свою базу, решил заняться рыбалкой. Два дня вполне хватило, чтобы запастись мороженым хариусом и ленком. Для разнообразия таежного рациона рыба будет большим, очень большим подспорьем.

Пошли тяжелые таежные будни. Речку вспучило, вода поднялась. Перебраться на другой берег удавалось не всегда, но мороз все ж — таки делал свое дело. Плеса, где течение, было, поменьше потихоньку сковывало льдом.
Гурий Александрович приходил несколько раз на рыбалку, заодно помогал мне пробивать путики.

***
Мы шли с нижнего старого зимовья вверх по Тормасу на вахту.
Время шло, а старина Гурий Александрович где-то отстал. Наверное, рыбачит. Стоянка, где мы обычно разводим костер, была истоптана. Следы енота были повсюду.
— Надо поставить капкан.
— Нет, будем уходить, тогда настрою.
— Нужно сначала развести костер поставить котелок для чая.
Забереги зашли далеко, плеса местами перехватило морозом. Только перекаты, с шумом бурля, боролись с наступающей зимой, но их со временем одолеет мороз.
Вода в котелке закипела, заварив чай, я насобирал еще сухих дров, подбросил в огонь. Костер жарко пылал:
— Но где же Александрович. В резиновых сапогах долго не протянешь! Надо идти навстречу.
Пройдя немного за поворот, на следующем плёсе, увидел его. Он тяжело нес рюкзак с рыбой. Я забрал у него груз, и мы вместе дошли до костра.
— Ну что Александрович, ноги еще не отклеились?
— Да есть немножко.
— Давай разувайся, грейся, чай готов.
— Володя, рыба-то тормознулась в ямках. Если бы не сегодня, завтра не поймали бы столько за раз.
Ленки были крупные. Пока мы перекусывали, потянул ветерок. Погода начала ухудшатся, небо начало затягивать со всех сторон мрачной пеленой, но снега пока не было.
— Ну что Володя, идем по путику или по речке?
Перекусив и согревшись, Александрович был готов ко всему.
— Пойдем по путику, надо тропу расчистить.
А забрал у него половину груза в свою понягу. Вооружившись топориками, мы шагнули в тайгу. Кусты и ветки деревьев, под тяжестью налипшего мокрого снега, согнувшись, загородили тропу. В ход пошли топоры. В капканах в основном сидели сойки, но был и долгожданный соболь. Ветер начал усиливаться, раскачивая макушки деревьев, с которых сыпалась кухта.
Надо быть предельно осторожным. Иногда ветки не выдержав тяжести снега, ломаясь, падали с высоты. Солнце едва было заметно, развернувшись, оно перешло на левый берег Тормасу. Это означало что светового времени в обрез, надо поторапливаться.
Небольшое зимовье в районе первой скалы, встретило нас своей холодной неприветливостью. Стены и потолок были в снежном куржаке. Место для зимовья выбрано неудачно, грунтовые воды рядом. Растопив печь, мы вынесли все вещи на улицу. Печка разгорелась. Пошло от нее тепло. Зимовье сразу наполнилось туманным паром. С потолка закапало, через открытую дверь выходили клубы пара. Пока Александрович раскладывал рыбу на лабазе, я, захватив ведро, пошел за водой. Плес возле зимовья схватился, на льду лежал снег. Только две полыньи чернели на фоне белого снега. По речке шла поземка. Зачерпнув воды, я вернулся в зимовье. Александрович развел во дворе костер.
— Да, ждать пока с потолка перестанет идти дождь, придется долго.
Я зашел в зимовье, тумана, такого как вначале, не было, можно было хоть что-то разглядеть. Подбросил сухих дров. Печь загудела, как будто старалась скорее просушить избушку. Уху сварили на костре. На улице стало совсем темно. Покушали у костра. Зимовье постепенно просохло. Мы занесли спальные вещи. Влажность, конечно, была, но переночевать можно.
— Да, зимовье, конечно, стоит на неудачном месте, если почаще ночевать то ничего, влаги не будет.
Уставшие, мы заснули крепким сном.

На следующий день погода нас не обрадовала. Все небо было так же затянуто. Вот-вот должен был пойти снег. Гурий Александрович укладывал подмороженную рыбу в мешок, укрыл на лабазе куском брезента. Я же в это время наколол дров для следующей ночевки. На вахту пошли левым берегом, по моей тропе. Снег долго не заставил себя ждать, пошел сразу крупными хлопьями. Отойдя немного от речки, мы наткнулись на свежие следы двух изюбров. Они паслись, направляясь в сторону березовой сопки. Я, взяв карабин наизготовку, начал скрадывать, Александрович знал, что делать в таких случаях. Он отстал от меня на расстояние в пределах, чтобы видеть друг друга, и, стараясь не шуметь, осторожно двигался за мной. Снег валил и валил, видимости почти нет. В нос резко бил запах изюбров. Слышно было, как они паслись, то ветку сломают, обгладывая их макушки, то сушина треснет под копытами, они где-то тут рядом, но ничего не видно сквозь стену падающего снега. Ближе, нужно подойти еще немного я потихонечку сделал еще несколько шагов. Тут вдруг затрещали кусты, топот удаляющихся копыт. Вот неудача – учуяли. Подошел Гурий Александрович.
— Ну что, Володя, пошли что ли на вахту? Мы почти на старом зимнике, а там и до дороги недалеко. Давай, Александрович, покурим. Ты иди на вахту, а я еще раз попробую их скрасть. Они сейчас отбегут, успокоятся.
— Давай, так и сделаем.
Перекурив, мы разошлись в разные стороны. Изюбры шли на махах не долго, перешли на шаг. Постепенно успокоились, стали опять пастись. Хотя снег шел уже не хлопьями, а мелкими крупинками, мне так и не удалось подойти на расстояние видимости. Снова треск убегающих зверей.
— Обидно, досадно, но ладно. Теперь их уже не взять.
Срезав сопку, стараясь выйти на старый зимник, по которому ушел Гурий Александрович, я оказался на лесовозной дороге. До вахтого поселка было около километра. На дороге нет никаких следов, даже лесовозы не ходили. По времени Александрович должен был вот-вот появиться. Я подождал его, и мы вместе дошли до вахты. Там находились только сторож Герман Александрович, машинист погрузчика и бульдозерист. Сторожа так же топили печи в жилых бараках, поддерживая в них тепло. Бригады же уехали домой на отдых.
— Ну, Гурий, с пополнением тебя.
Герман Александрович улыбался.
— Что случилось? Ах да, Найда, собака должна была ощениться.
Не скрывая радости, Гурий Александрович направился к конуре. Я вслед за ним. Собака вылезла из своей будки, радуясь нашему возвращению, облизала нам руки.
Щенков было девять: пять мальчиков и четыре девочки.
— Ну, Володя теперь ты будешь с собаками.
Я выбрал из выводка двух. Одного крупного белого щенка я назову Кузя, а самую маленькую черную Троя. Вот такие у них будут клички.
— Как, всего двух? Нет, еще двоих возьмешь.
— Ну да ладно подрастут, видно будет.
Мы были счастливы.

Собака Найда была чистокровной лайкой. Её кто-то оставил на время Гурию Александровичу, но так и не приехал забрать, привыкшую к тайге собаку. Говорили даже, что она имела много медалей на всевозможных выставках. А ей, наверное, было лучше здесь на таежной вахте, чем в квартирной обстановке.
Бригады собирались уезжать на всю зиму работать, куда-то далеко на ключ Туманный. Машины редко ходили на вахту. Дорога стала пустынной, только след моего снегохода узкой полоской тянулся от вахты в разные стороны. Уже к новому году щенки подросли. По вечерам мы делали прогулки со всей сворой. Ходили далеко при луне. Найда как всегда шла впереди, распугивая сидящих в снегу рябчиков. А вереница маленьких собачек, растянувшись по всей дороге, бежала вслед за нами. Это были чудесные с пользой прогулки. Нам перед сном и собачкам – пусть развиваются!

Охотничий сезон проходил нормально. Базировался в основном на вахте, жил в бараке Гурия Александровича.
Несколько раз приезжал мой на буране мой друг Аркадий из соседнего участка. И мы ездили на снегоходах в поисках изюбров. Надо было отстреливать мясо на заготовки. После окончания охоты я собирался домой. С собой решил забрать только Кузю и Трою, а двух других оставил на воспитание Гурию Александровичу. Дав им клички — Соболь и Капкан. Старина же оставил себе черных щенков Норку и Малыша, остальных он раздал лесовозчикам.
С наступлением весны должны были вернуться лесозаготовительные бригады.
— Ну, пока Александрович, до встречи. Летом приеду строить охотничье зимовье. Старое совсем не пригодно для жилья.

1987год.

Начало лета. Аркадий и я работали на заготовке папоротника. Жили мы на центральном таборе. Ездил на мотоциклах в поисках мест, где этого дикороса было в изобилии, в основном на Бихан. Там, безусловно, было получше. Работа тяжелая: на жаре иногда и в дождь.
Руководство Коопзверопромхоза выставило под заготовку папоротника мотоцикл «Урал». Так что стоило поработать, чтобы приобрести новую технику. По вечерам, бывало, выезжали домой на отдых, чтобы с утра снова ехать в лес. Собачки мои переболели чумкой, но к счастью моему – выжили. Чтобы они окрепли после болезни, вывозил с собой в лес. Там они бегали за мной, что-то вынюхивая, изучая. Раз даже нашли ежика. Кузя сразу сходу схватил свернувшийся клубок, больно уколовшись об острые иглы, с визгом отбежал в сторону. Только осторожная Тройка, налаявшись, обнюхивала странный комок. Разъяренный Кузя подбежал и стал неистово облаивать ежа. Но второй раз кусаться не полез. Вот так-то Кузя! Не все в лесу можно кусать. Я отошел от того места. Собачки, полаяв и видя мое безразличие к колючему существу, побежали за мной. Это был первый урок для них. На природе для подрастающих собак все было интересно.
Любили они так же кататься со мной. Как только заводил мотоцикл, сразу запрыгивали в коляску. Приходилось делать небольшой круг, высаживать их. И сидели на привязи возле палатки, в ожидании, когда я приеду после очередной ходки за папоротником. Видно было, как они мучаются, скучая без меня.
К концу заготовок были подведены итоги. Сдал я в этот раз более одной тонны Орляка. И приобрел новый мотоцикл «Урал». Радости моей не было предела.
После сенокосной страды, где я работал в бригаде, начальник участка Яков Павлович Гетман дал добро на строительство охотничьих зимовий. Другу моему Аркадию Гейкер тоже нужно было строиться. Получив на складе гвозди, горючее, мы стали собираться в тайгу. Я договорился с зятем Евгением (муж сестры) чтобы он забросил нас на его автомашине «Нива». А назад мы доберемся сами на попутных лесовозах. Нам было еще неизвестно, есть ли дорога через перевал в сторону участка Аркадия. Дорожники работали, но до куда они дошли? Перевал, поди, высок.

***

Мы загрузили в машину все необходимое, на багажнике Нивы привязали оморочку, взяли так же резиновую двухместную лодку.
— Вроде все готово, поехали.
К вечеру добрались до леспромхозовской вахты. Нас встретил Гурий Александрович, смена была его.
Шумная свора собак дружно облаивала нас, только старая Найда узнала нас. Как же не узнать, когда пройдено столько троп вместе снами.
— Володя, щенки то твои погибли. Капкан от чумки, а неугомонный Соболь проглотил крючок с короедом. Когда они были со мной на рыбалке, — с сожалением сообщил Гурий Александрович.
— Ну что поделаешь, старина, не расстраивайся сильно. У тебя смотрю, кроме Норки и Малыша с Найдой еще собак прибавилось.
— Да я не знаю чьи, привозят их рабочие и бросают. А у тебя-то живы Кузьма с Тройкой?
— Да все нормально растут пока.
Евгений, после того как мы разгрузили наши вещи, стал собираться обратно домой в поселок.
Ему нужно было с утра на работу.
Мы с Аркадием переночевали у Александровича, в его вагончике.
Погода с утра была хорошая, лишь небольшие облака плыли по утреннему небу. Плотно позавтракав, мы стали, готовится в путь-дорогу.
Посоветовавшись, мы решили сделать катамаран. Привязали борт к борту: оморочку и резиновую лодку. Гурий Александрович провожал нас от устья ключа Тухала. Снаряжение, продукты и вещи были тщательно распределены на плавсредства.
— Ну, пока ребята!
— До встречи Александрович
Мы оттолкнулись, наш ковчег подхватило течением. Поехали. Оказалось, что управлять катамараном очень трудно. На крутых поворотах реки с трудом удавалось направить его в нужное русло. Уж очень он был неуклюж. Надо бы отвязать оморочку от лодки, но подходящего берега не было. С обеих сторон речки свисали кусты и ветви деревьев.
— Ладно, пройдем подкову (место такое на реке в виде крутой подковы) ниже есть гравийная коса – там и сделаем остановку.
Но Тормасу сделала нам неприятный сюрприз. Там где река делает крутой поворот от прижима, образовался залом из бревен и вырванных с корнями деревьев. Только справа от залома образовался небольшой проход. Мы со всех сил налегли на шесты, стараясь вывести наш катамаран в этот узкий спасительный выход. Но Бурное, упругой струей несло нас прямо на залом. Все произошло быстро. Оморочка ударилась бортом о дерево, мы с Аркадием едва успели спрыгнуть прямо на бревна залома, как груженую резинку моментально увлекло под воду. Весь наш груз оказался на дне, течением унесло канистру с бензином и брезентовый полог.
Это была катастрофа. Хорошо, что оморочка застряв между ветками дерева, держала резиновую лодку, не давая ей совсем уйти под залом.
Что-то надо делать, выкручиваться из этой ситуации. До дна было метра два, видны были наши тяжелые рюкзаки, ящик с гвоздями, бензопила «Урал», оружие. Придется нырять и доставать их. На дне течение было не такое сильное, как наверху. Пока мы возились с нашими вещами, доставая их из-под воды, погода начала портиться, потянул ветерок. По плесам пошла мелкая рябь. На нас шел дождь.
— Может быть, прольет да перестанет? Но нет.
Небо заволакивала со всех сторон мрачная со свинцовым оттенком пелена. Это надолго. Резиновую лодку удалось вытащить только тогда, когда спустили воздух из баллонов, разрезав веревки соединяющие ее с оморочкой. Все снаряжение и плавсредства мы перетащили ниже залома, на гравийную косу.
— Ну что Аркадий, сплавляемся дальше по отдельности. Там где я решил построиться есть двадцатка бензина, старенькая бензопила «Дружба», железный камин, еще зимой завезенная на буране. А без полога думаю, обойдемся. Жаль, что продукты намокли.
— Идем дальше Володя. Не возвращаться же на полпути.
Мы загрузились и под дождем отплыли от злополучного места. Я управлял оморочкой, а мой друг резиновой лодкой. В речке вода прибыла и помутнела. Бурные перекаты неприветливо с ревом и грохотом встречали нас.
Чтобы не было дальнейших неприятностей, мы заранее останавливались перед крутыми поворотами и заломами, перетаскивались и плыли дальше. На плесах шестками подталкивали лодки. Надо было побыстрей добраться до места. Промокнув до нитки, мы все же добрались до ключа Зверинного, где и намечалось строительство зимовья.
Аркадий навел ревизию. Хлеб крупы и мучные изделия промокли. Оставались четыре банки тушенки, да две рыбных. Решили отварить рис в большой кастрюле и котелок мучных. Хлеб нарезать и высушить у костра, иначе все это испортится.
— Давай Володя вали пока строевой лес, а я займусь хозяйством. Пока я занимался валкой деревьев, Аркадий, сделал навес из еловых лапок и кусков целлофановых мешков. Натянул накомарник, развел костер, установил так же железный камин, сварил пищу. Отваренные рожки и рис поставил в холодную воду, так чтобы не залило через край, в таком холодильнике долго не испортится. К вечеру дождь так и не прекратился. Мы поужинали, кое-как подсушились и уставшие уснули, в надежде на хорошую погоду.
Но она и утром нас не обрадовала. Все так же моросил нудный дождь. Никакого признака на солнечную, хотя бы на немного теплую погоду.
— Работать надо, Володя, прояснения мы, наверное, не скоро дождемся, да и продукты кончатся
— Да, Арканя, да…
Мы расчистили площадку под зимовье, шкурили, стаскивали к месту отпиленный по размеру лес, начали строить, работу прекращали только чтобы поесть. На рыбалку ходили только один раз. Кое-как поймали двух ленков, их хватило немного разнообразить еду, да и трудно поймать рыбу в мутной воде.
Уровень воды в Тормасу был большой, речка чуть ли не выходила из берегов. Мимо нашего табора стремительно проносило бревна, вырванные с корнями деревья, кусты.
Река бурлила, клокотала на все голоса. Лес же вокруг понуро свесив ветви, листья стоял в ожидании, когда кончится дождь. В природе не было слышно никаких признаков жизни, только мирный шум дождя и речки.
Каждый вечер после работы мы сушили вещи и ложились спать в надежде побыстрее увидеть солнышко.

Наконец мы его увидели. И то после полудня, небо немного раздвинулось и оно появилось в разрыве облаков. Стало тепло от его лучей. Хотя тучи иногда и закрывали солнце, мы использовали его теплые лучи: просушили спальные вещи.
Лес вокруг ожил, распрямился, листочки потянулись к солнышку, между деревьями пошли испарения в виде тумана. Стали слышны птичьи голоса, все вокруг радовалось долгожданному теплу. В том числе и мы с Аркадием. Но это продолжалось недолго, к вечеру снова заволокло все небо, умолкли птицы, деревья же, набрав солнечного тепла, стояли гордые в ожидании очередного душа. Заморосило, когда мы уже легли спать после ужина.

***

Хотя мы и работали под дождем, стройка наша продвигалась. К концу четвертого дня работы, зимовье почти было готово. Оставалось утеплить потолок, сделать дверь и окна, но это будет осенью, когда заеду на охотничий сезон. Ночевали последнюю ночь под хорошей крышей, с жарко топящейся печью. Наконец-то мы просохли основательно. Как-то будет завтра, а сегодня мы были в тепле и сухие.
Утром после завтрака собрались в дорогу, забрали одну бензопилу «Урал», инструменты и резиновую лодку , а оморочку пришлось оставить, вывозиться по снегу на буране.
— Да, Аркадий. Пришли в дождь и уходим в дождь.

***

ТАЕЖНЫЕ ВСТРЕЧИ ИЛИ КАК ПОЙМАТЬ РЫБУ ВЕДРОМ.

Ребята вышли на лесовозную дорогу, после строительства охотничьего зимовья. Мокрые, голодные, с тяжелыми рюкзаками. Хотя до леспромхозовской вахты было около двух километров пути, развели костер, чтобы перекусить и отдохнуть. Шел мелкий пронизывающий дождь, но погода должна была восстановиться в лучшую сторону.
Вода сбегала с сопок, превращаясь в небольшие ручейки, те же сливаясь, образовывались в бурные потоки. Почва была перенасыщена влагой. Долина на перевале наблюдалось в незабываемое зрелище, круговорот воды в природе. Испарения в виде туманного облачка поднимались к верху, дойдя до уровня вершин, под небольшим ветерком отходили в сторону и тут же превращались в дождь. Жаль, что фотоаппарата нет – вот был бы снимок! Перекусив, Володя и Аркадий пошли в сторону вахты.
На площадке перед бараками стояли два КАМАЗа с прицепами, возле столовой на улице горел костер, суетились люди. С водителями были их жены. Появился подвыпивший Герман Александрович.
— Здорово таежники! Давайте в барак там печка топится, сушитесь.
Через открытую дверь было слышно как Герман, желая добавить еще, не отставал от водителей лесовозов.
— Ну что вы, думаете, наливать крепостному сторожу, или нет?
— Налить то не проблема, да рыбки вот надо бы на уху поймать.
Сторож не намерен был идти рыбачить, когда тут такой богатый стол.
— Александрович, у нас нет удочек и куда идти рыбачить, мы не знаем. Здесь то мы находимся в первый раз.
Герман был в ударе.
— Что, удочку? Да я сейчас и пойду ведром поймаю, ишь удочку им!
— Извини, у нас и ведра то нет.
Немного обсушившись, ребята вышли из барака.
Оказалось, что лесовозы пришли грузиться лесом, где-то на перевале Тормасу, но из-за поломки погрузчика они приехали на вахту – отдохнуть, сварить ухи.
Женщины чистили картошку.
— Ребята, мы ведь и приехали то ухи таежной попробовать. Да только вот Герман Александрович обещал поймать рыбу. А сейчас ему только и рыбачить остается возле стола.
Наконец-то, добившись своего, сторож ушел в свой вагончик.
— Ну что Аркадий, сходим, порыбачим, тут ведь рядом, —
Володя достал удочки из кармана рюкзака, — Удилища на речке вырубим.
Вода на перекате чуть ли не валила с ног. Рыба клевала плохо, но все же поймали немного хариусов, на уху хватит, — Пошли.
Кастрюля с картошкой кипела, женщины обрадовались:
— Да вот только такую рыбу мы ни разу не чистили. Видим то в первый раз.
Аркадий по-быстрому обработал пойманную рыбу.
Уха была готова.
— Ребята, давайте все к столу.
Появился Герман:
— Что, поймали?
— Конечно поймали, только вот ведро твое искали да не нашли, пришлось удочками гонять.
Женщины занялись дружным смехом.
Погода установилась. Ужин был замечательный, на фоне
уходящего за сопки солнца. Закат был розовым, последние лучи небесного светила, как иглы пронизывали макушки деревьев.
— Ой, как красиво!
Жены лесовозчиков были в восторге от такого зрелища.
— Мы вам ребята завидуем, где нам в городе такое увидеть. Даже и не приснится.
Воздух чист после дождя, дышится легко.
— Мы, наверное, сюда еще как-нибудь приедем. Спасибо вам ребята! Если бы не вы, мы и ухи не испробовали бы.
Наутро водители стали собираться на погрузку, прогревали двигатели. Аркадий шутил:
— Будете ехать сюда, обязательно приобретите ведро, как у Александровича. Не знаю где, но где-то такие ведра должны быть.
— Ну, пока ребята. Будьте здоровы! Будем.
— И вам тоже счастливого пути. До встречи!
Машины, взревев двигателями, тронулись в дорогу.
А Аркадию с Володей предстояло строить еще одно зимовье на соседнем участке.

Прошел год…

1988год. Лето.

В дали на горизонте видны голубые сопки, хребты. Извилистая лесовозная дорога, петляя между сопками, вела через перевалы в охот угодия Аркадия. По краям дороги стояли вечнозеленые ели, пихты, кедры. Кусты и деревья вблизи дороги были покрыты мутной пылью. Солнце нещадно палило. Небо было чистое, воздух горячий.
Два мотоцикла поднимая за собой клубы дорожной пыли, мчались в край голубых сопок. Коляски мотоциклов были груженые. В них лежали бензопилы, инструменты, вещи, продукты, скобяные изделия. Мы ехали на строительство охотничьих зимовий. Одно на моем участке — ключ Смородиновый, а другое у Аркадия за перевалом. Поди. Ну, как же по дороге нам не заехать к Гурию Александровичу.
Бригад на вахте не было, находились дома на отдыхе после трудовой смены. Сторожа были на месте.
— Здравствуйте труженики леса!
— Здорово лесные бродяги, никак опять на строительство. Не на рыбалку это точно. А на охоту еще рановато.
Сторожа были под хмельком.
— Ну, давайте располагайтесь на отдых.
Гурий Александрович поставил на стол жареных хариусов, банку браги.
— Да погоди ты со своей мутью! — Я вытащил из рюкзака бутылку белой, — мы же все-таки из поселка едем.
Поужинав, мы вышли на свежий воздух. На улице было светло от луны и ярких звезд на небе. Дышалось легко, а то, что мокрец жег лицо и руки, было не бедой.
В бараке было прохладно, лампа была погашена, чтобы не привлекать кровососущих бестий. Гурий Александрович не спал:
— Володя, когда вы поедете обратно?
— Не знаю старина, как управимся, так и двинем обратною, а что в деревню то спешить.
— Да мне надо посылочку, родственникам на сплавной отправить.
— Не переживай Александрович, на обратном пути обязательно заедем… Арканя ты спишь?
— Нет.
— Может, тяпнем еще немножко?
— С утра опять пыльная дорога… Так что давай.
Аркадий сходил к мотоциклу за стеклом. Принес еще свежих овощей, зелени.
Сидели допоздна. Александрович рассказывал о случаях на рыбалке. Мы же вспоминали наши переходы по тайге.
Собака Найда принесла еще щенков. Самого шустрого из них, Александрович оставил для меня и кличку ему дал Дружок. С рассветом мы собирались в дорогу, старина положил нам копченых хариусов, банку браги, — Пригодится.
— До встречи Александрович!
— Пока ребята.
Мотоциклы поехали. Собаки какое-то время с лаем бежали вслед за нами. Но повернули, обратно видя, что Гурий Александрович остался стоять на месте.
На ключе Смородиновый мы остановились, чтобы оставить часть вещей, горючее, гвозди.

***

Дорогу, ведущую через перевал. Поди, пробили совсем недавно. Леспромхоз еще не коснулся величественной тайги.
Лес вокруг был нетронутым железной рукой большого предприятия.
Все вокруг благоухало. Вековая тайга гордо стояла на сопках и по распадкам.
С высоты перевала открывалась великолепная панорама.
Сопки надвигались одна на другую.
Ближние сопки были зелеными. Чуть дальше – темно-зелеными. Дальше — темными, синими, а самые дальние — голубыми на фоне светло-голубого неба. Завораживающая красота очаровывала.
Мы с Аркадием проверили тормоза на мотоциклах. Начали спускаться с перевала. Спуск был крутым. Где-то очень далеко внизу еле была заметна петляющая полоска дороги.
Спустившись вниз, мы остановились за мостом через ручей Гнилой. Аркадий наметил строить на этом участке. Мотоциклы были убраны с дороги. Пока друг мой искал место для будущего зимовья, я натянул полог с накомарником, сварил пищу.
Вернулся он не скоро.
— Да Володя, в лесу и леса хорошего нет. Есть тут рядом возле моста строевой лес. Наверное, здесь и поставим зимовье. Что толку то прятать далеко все равно рыбаки найдут со временем, а так пусть ночуют.
— Как скажешь Аркадий, ты здесь хозяин.
Пообедав, мы занялись валкой строевого леса. Расчистили площадку для зимовья. Начало есть.
— Давай Володя съездим в гости к дорожникам, заодно порыбачим.
— Поехали Аркаша.

Стоянка дорожников находилась где-то там впереди, на ключе Талюке. В этом районе дорога еще не была готова, мостов через речки нет. Приходилось переезжать по перекатам, по следам вахтовой машины.
Знакомые мужики из Троицкого ПМК удивились тому, как мы смогли проехать через столько перекатов, где и машина то с трудом преодолевает бурные потоки.
Нас плотно покормили, поле этого мы решили порыбачить. Ямка на Талюке, возле стоянки была глубокая, вода чистая. Дно проглядывалось до каждого камешка. Рыбы тоже было немеренно.
Аркадий, увлекшись, дергал хариусов одну за другой.
— Ну, хватит рыбачить друга. Куда ее девать испортится ведь, а надо будет и на Мутном поймаем.
Даже дорожники не рыбачили без надобности. Ловили только на жарёху, на уху. Или когда уезжали домой на отдых.
Было поздно, но мы не остались ночевать у ребят на стоянке. Вернулись к себе на табор, чтобы с утра пораньше начать работу.
Следующий день выдался прохладный. Было облачно, но без дождя. Работать было не жарко, и допоздна сделали очень многое. Подняли несколько венцов, весь материал был ошкурен, заготовлены жерди на стропила, об решетку. Спать ложились, удовлетворенные работой.
На третий день сруб с потолочными и половыми балками был готов.
Да вот незадача. Прямослойного дерева на клепку не было рядом. Поехали искать вдоль дороги, и нашли хорошую ель аж за два километра от стройки. Напилили чурок нужной длины, колоть и перевозить будем завтра.
К концу четвертого дня зимовье стояло под крышей, Аркадий был доволен.
— Ну что Володя, фары у нас работают? Рвем на смородиновый.

На этот раз стройка далась нам легче, весь строительный материал находился рядом. Наряд-задание было выполнено раньше срока.
Мы с удовлетворением покидали ключ Смородиновый.
Оставалось время и на рыбалку, и отстрелять изюбра по лицензии.
А пока мы были довольны всем: и каморам с мокрецом и проделанной работой, этим сопкам, журчанием горных речек.

Сколько же им еще предстояло в будущем построить охотничьих зимовий, преодолевать бурные потоки, сплавлятся по бушующим речкам. Спать под одним одеялом, есть с одной миски, пить с одной кружки.
А сколько костров предстояло развести.

Первый соболь

– Иду я как-то по лесу. Заорала Белка. Подхожу, смотрю: на белку орёт. Поднял «Белку», пульнул в белку. Белка упала, Белка схватила белку. Я её «Белкой». Белку в рюкзак, пошёл дальше…

Рассказал как-то раз Тимоха вот эту белиберду своему другу детства. Димыч посмотрел на него с сожалением, с состраданием: ходил по лесу, занимаясь туризмом, – был относительно нормальным человеком, стал ходить по лесу, занимаясь охотой, – что-то с головой произошло, заговариваться стал, наяву бредить белками. Наверное, выстрелы повлияли на нервную систему.

Всё нормально, всё хорошо, всё отлично! Голова на месте, и не заговаривается, не бредит белками. У него охотничья собака по кличке Белка. Ходит по тайге с ружьём, которое называется «Белка». Стреляет белок – мелких пушистых тёмно-серых грызунов с белыми животиками. Уверен, что из-за белого животика зверек получил своё прозвище.

Летом зверёк рыжий, к зиме – темно серый, только животик постоянно белый. Белая полоса от нижней челюсти до самого паха. Зверёк-белка питается растительной пищей, но не прочь мясца отведать. Кто же откажется от дармового мяса? Многие скажут: ну, точно выстрелы повлияли на нервную систему, психику нарушили. Судя по тому, что белка кушает мясо, к тому же ещё и дармовое мясо, – нарушена не только психика, мозг задет. Медицина в этом случае бессильна.

Белка кушает орешки, грибочки на зиму сушит. Материковская белка, – может быть, и сушит, даже маринует грибочки на зиму! Не стрелял на материке белок, даже не видел. Разве материк похож на сказку?! Там тоже бардак перестроечный. С материка-то всё и началось, с тех краёв на остров Сахалин пришла перестройка.

Сахалинская белка запасов на зиму не делает! – Природой не предусмотрено. Тимоха много вёрст прошёл по тайге. Ни разу не видел грибов, насаженных на сучки. Стоит ли ему верить? Ведь у него белка мясо ест. – Даже в сказках нет такого страшного!..

Кстати, о мясе дармовом. Дармовщина, то есть халява, – свята не только у людей, но и у белок! Невдомёк грызуну серому с белым животиком, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке!

За два промысловых сезона своими руками с соболиных капканов снял пару десятков белок. Попадали белки в капкан не случайно, как, допустим, рябчик или оляпка влетает в соболиный капкан на переходах. Белки грызли, кушали приманку. «А орешки не простые, все скорлупки золотые, ядра – чистый изумруд». Сказка она и есть сказка. Подошли к орешкам.

На Сахалине хребты покрыты кедровым стлаником. И не только хребты. Прорываться сквозь заросли стланика – это что-то ужасное! Лучше сделать крюк в десять километров, обойти нехорошее место. В два года раз, а то и в три года раз, стланик плодоносит. Шишки. – Много, всё усыпано. У шишки той размеры, конечно, не кедровые. В среднем, высота шишки – сантиметров шесть. Ядрышки – чуть больше пяти миллиметров, мелкие. Народ лузгает их, похлеще семечек подсолнуха. Объяснение простое: опять же, дармовщина! За подсолнечное семя платить надо. – Даже на юге острова подсолнух не дозревает. Стланиковой шишки можно бесплатно набрать мешка три. Да сколько унесёшь! Не обязательно залазить на хребты: стланиковой шишки можно набрать возле моря.

Ходил Тимоха за шишкой, часто ходил, много брал стланиковой шишки, прорывался сквозь заросли стланика (Эти пихтовые кусты всегда рядом, стоит только подняться повыше). Ни единого раза, никогда не встречал белок в стланике и поблизости этих, гиблых для туриста, зарослей белок не видел. Белка – это не соболь: человека опасается, но фактически не боится. Она не убегает от человека сломя голову.

Когда стланик плодоносит, в его зарослях масса бурундуков. Грызун смелый или наглый. Может по ногам пробежаться. Насчет покушать – из-под носа тащит! Делает запасы на зиму. Для этого бурундуку природа дала защечные мешки. Такие же, как у хомяка, у суслика. А у белки защечных мешков нет. Вывод однозначный. Бурундук не промысловый зверёк, о нём поговорим в другом рассказе.

Белка шелушит еловые, пихтовые шишки. Про кедровые шишки парниша сказать не может, – не растёт на Сахалине кедр в диком виде. Есть небольшие рощицы карельского кедра, посаженные человеком. Некоторые рощи уже плодоносят. Белке кедровая шишка не достаётся: шишку карельского кедра, ещё зелёную, смоляную, срывает человек и тащит на базар.

По первому снегу белка выходит жировать в пойму.

Жировать – это не с жиру беситься! Жировать – значит, кормиться. Охотничий сленг.

По первому снегу, поутру, в поймах можно без собаки добыть белок. Белка кушает ивовые, ольховые почки. Любит шишку еловую и пихтовую.

Про пушного зверька-белку вкратце рассказал. Конечно, лучше заместо белок соболей стрелять. Но соболя по отношению к белке мало. На одном гектаре леса может жить выводок белок. На тысячах гектарах леса может не жить ни одного соболя! Королю пушнины нужно большое жизненное пространство. Он охотник, хищник.

Промыслово-охотническая собака Белка. Не охотничья, а охотническая, – это не опечатка. Так называет свою собаку. Белая собака с рыжим левым ухом, на крупе – рыжие пятно размерами с яйцо на сковороде, на горячей сковороде. На холодной сковороде яйцо может расползтись, – пятно получится на пол собаки! За белый цвет шерсти или за белую масть (так и так правильно, но охотник должен говорить: «масть», а Тимоха не охотник, он – таежник, – как хочет, так и говорит) собака получила свою кличку, так же, как и серый грызун белка.

Во всем виноват белый цвет. Только собака Белка по деревьям не скачет, шишки не грызёт. Собака при виде бельчонка пытается залезть на дерево. Шишки грызть не пытается. Сколько собаке лет – неизвестно. В начале марта этого года собаку нашли на улице, привели к парнише. Он становился охотником-промысловиком, – обязательно должна быть собака, положено по статусу! Тем более белый, крупный зверь похож на лайку: уши торчат немного в стороны, немного большие, овчарочьи уши, хвост временами закручивается, тело длинное, морда острая, вытянутая, опять же, как у овчарки. Для лайки, для суки, – крупная собака. Шерсть с длиной остью – длинный остевой волос. Подпушек небольшой. Шуба небогатая.

Собака ищет соболей, но пока что не нашла. А вот белок находит. Летом на речке задавила норку, держала трёх енотов. В городе отправила на тот свет десяток кошек. С кошками не разговаривает: подбегает молчком. На кошачью оборонительную стойку, а также на звуковые угрозы не обращает никакого внимания. Хватает за туловище, стряхивает позвоночник и только после этого начинает говорить. Мол, иди, посмотри, какого я зверя задавила!..

Собака любит коров, – сходу садит корову на задницу. Может, будет толк с собаки?.. Когда Тимохе привели собаку, он думал что Белка немая. За полтора месяца не прозвучало ни одного «гав»! Ошибался. – Зайца гонит, что хорошая легавая, с песнями!

У него ещё одна собака есть. Вот та – точно морда собачья. Кличут собачью морду Муркой! Нормальная собачья кличка, никто не догадается, как зовут собаку. Мурка – собака молодая, полгода от роду. Белкина дочка. Кто был Муркин папа, Белка не говорит, – стыдно, наверное. Но, глядя на дочку, можно подумать, что папа у неё был дворянин!..

Дочка взяла от матери тело и рыжий цвет левого уха. Собачка почти вся рыжая, только носочки и манишка белого цвета. Короче, молодой охотник обзавёлся собаками с улицы. И хочет, мечтает, надеется, чтоб собаки работали. Хотеть не вредно, мечтать тоже, а надежда умирает последней!

Дошла очередь до третьей белки. Промыслово-охотничьё ружьё «Белка». Марку оружия не помнит. Если серьёзно, – он не знал, даже не интересовался маркой ружья. По тайге ходил и будет ходить с разным оружием, – ни разу не поинтересуется, какой завод изготовил карабин или ружьё. Уверен, что эти знания ему не пригодятся. Зачем забивать голову разной ерундой? Разумеется, если бы оружие было зарегистрировано на его имя, – помнил бы марку стволов.

«Взял «Иж-48/2б-ёк-5» и пошёл на охоту». – Такая же галиматья, как начало рассказа! «Взял двустволочку шестнадцатого калибра, пошёл в лес». – Звучит гораздо приятней, понятней. Какая разница – «Иж», «Тула», «Зауэр», «Калашников»?..

Есть так называемые охотники-теоретики. Сами они себя называют супер-охотниками, профи! Марками ружей так и сыплют, так и сыплют! Знают года выпуска множества марок охотничьего оружия. Даже знают марку стали стволов! Как правило, в тайге такие знающие люди – профаны и дилетанты. Иначе и быть не может: не хватает времени ходить в тайгу. Надо зубрить разные марки!..

Ружьё «Белка» – комбинированное, промысловое оружие. Не для любителя-утятника, верней – любителя стрелять по бутылкам да по банкам. Ружьё-двустволка, вертикалка. Верхний ствол – нарезной, калибра пять и шесть десятых, именуемый мелкашкой или малопулькой. Нижний ствол – ружейный, гладкоствольный, двадцать восьмого калибра. Сверловка ствола, цилиндр. В народе нижний ствол зовется дробомётом.

Ружьё старое, пятьдесят четвёртого года выпуска. Очень удобное оружие! Промахнулся с мелкашки, зверёк уходит, – взводишь тот же курок (он один на два ствола), переставляешь собачку в нижние положение (она сразу под курком), – на эти действия уходят доли секунды, – шарахнул с нижнего ствола, с ружейного, и – никто больше никуда не бежит…

Был выбор, с чем ходить по тайге: ружьё шестнадцатого калибра, горизонтальная двустволка, или ружьё двадцатого калибра, одностволка, трёхзарядка или «Белка». Выбрал «Белку», – любой другой из трёх вышеперечисленных ружей выбрал бы последнее ружьё.

Тринадцатого ноября девяностого года в тайге снега нет. По ночам слабый морозец. Так что речки пока не думают шугавать. Парниша находится в зимовье, которое стоит в верховьях ключа под названием Соха, притока реки Сейм. Местные, народ с посёлка шахтёров Быков, речку Сейм зовут по-старинке, по-японски – Сунсури. Красивое название! Сунсури – правый приток реки Найбы. Вон куда Тимоха забрался!..

Можно сказать по-другому. Находится в восточных отрогах южной части Камышового хребта, в бассейне реки Найба. – Попробуй, найди! На маленькой Сохе можно плутать и плутать – на избу не выйдешь. На большой Найбе можно год плутать – ключа Соха так и не найдешь. На устьях рек указатели отсутствуют. Про карту не стоит и говорить, – в СССР на картах даже не обозначаются жилые посёлки!..

В первых числах ноября, со второго числа, дружно вздрогнули: впятером за пять дней срубили зимовье из свежего леса. Так что изба функционирует всего шесть дней! Ничего страшного, просохнет. Спать в избушке нужно осторожно, к стенкам не прислоняться. А то прилипнешь – спросонья может всякое почудиться. Есть ещё одно неудобство: с потолка может капнуть на голову смола. Что периодически и происходит.

Это не смертельно, охотники-промысловики не унывают, не теряются. Ножницами клок волос выстриг – и всё нормально. Глядя на причёски двух промысловиков, можно подумать, что они переболели стригущим лишаём в тяжелой форме. А если еще не переболели? Лишай – недуг заразный, скажем, переходящий недуг.

Так что не рекомендуется снимать головной убор на людях. В шапке спокойней и тебе, и людям. Главное – в шапке безопасней. Нельзя народ нервировать. Люди озлоблены, – перестройка, однако, затянулась. На властьимущих народ свою злобу не выместит – боится. Двум лишайным может достаться за всё и за всех! У ребят нет желания оказаться подрывным клапаном на народном паровом котле с логотипом «СДЕЛАНО В СССР»!

В новой смоляной избушке два промысловика живут и работают. Второй, кто с Тимохой, на самом деле – первый, и не он с Тимохой, а Тимоха с ним: хозяин промыслового участка, охотовед. А участок огромный.

В шести километрах от посёлка Быков вверх по Найбе на левом берегу стоит тырловка, владения совхоза Долинский. Тырловка стоит возле ключа, бегущего с хребта Шренка. С этого крупного ручья начинаются охотничьи угодья штатного заготовителя, промысловика, охотоведа Василия Ивановича. Коротко – Васька, за глаза – Чапаева или Чапая. Охотоведу не нравится, когда его называют легендарным героем Гражданской войны. Если быть точным, ему не нравится, когда его называют главным персонажем многих анекдотов!

Выше тырловки по Найбе с обоих берегов – поля. По левому берегу идёт старая дорога и большие поля. По правому берегу полей меньше, преобладает пойменный лес. Левобережные поля разделены полукилометровым невысоким пережимом. Большое длинное поле за пережимом называют Сеймовским. Поле заканчивается, на правом берегу – устье Сейма. От тырловки до устья Сейма около полутора часов ходу в груженом варианте. С Сунсури пошли основные угодья. Охотники промышляют в отрогах Камышового хребта.

От устья Сунсури вверх по Найбе, по правому берегу, следующим будит ключ Уртай. На устье ключа, чуть ли не на самой Найбе, стоит старое, древние зимовье. В нём летом живет шпана. Изба наполовину сгнила, но функционирует. Дальше по Найбе – устье речушки с красивым названием Роза. Название красивое, но пройдёшь раз по Розе – больше не захочешь: вся река завалена мелким валежником.

За Розой – ручей Медвежий. Сам ручей маленький, ничем не примечателен. В километре от устья ручья стоит будка. Называют будку Медвежкой. Ночевать в будке можно, но не нужно. И наконец, устье реки Десна. Речка приличная, на ней стоит базовое зимовье. От устья до избы три часа ходу. С посёлка Быкова до базового зимовья на речки Десна при хорошей загрузке рюкзака идёшь около десяти часов.

Вот такие огромные угодья. Можно объяснить иначе, границами, – получится масштабней. Начнём с северных границ. На Камышовом хребте водораздел между реками Десна и Куйбышевка. На хребте Шренка границей служит южный водораздел речки Змейка. Дальше на юг по хребту Шренка одни мелкие ручьи, крутые склоны, ельника мало. Почему ребята и не промышляют на левом берегу Найбы. Восточная и западная граница по хребтам Камышовый и Шренка.

Дошли до южных границ. На хребте Шренка – ключ, возле которого стоит тырловка. На Камышовом хребте – южная граница, хребет Скалистый. Водораздел между реками Сунсури и Красноярка, по-местному, Загорка. Это самый крупный приток Найбы, текущий с Камышового хребта. Вообще-то самый крупный приток Найбы – река Большой Такой. Но данному притоку достаются воды Сусунайского хребта. Главным, основным местом промысла пушного зверя является река Десна.

Хозяин охотничьих угодий охотовед Васёк – Тимохин учитель по добыче и первичной обработки мягкой рухляди. Правда, учитель сам не так давно начал заниматься непосредственно добычей пушного зверя, – ловит соболя всего третий сезон. В связи с работой охотоведа, в тайге на своём участке бывает наскоками. Это только в книгах охотовед не вылезает из тайги, а в жизни охотовед не вылезает из-за письменного стола. На данный промыслово-охотничий сезон Васёк взял отпуск.

После Нового года – на работу, охотовед преступит к своим служебным обязанностям, то есть сядет за письменный стол. До того, как устроиться в госпромхоз, он десять лет работал в САХНИИ – в Сахалинском научно-исследовательском институте. Мотался по всему острову (и не только по Сахалину) в экспедиции, связанные с биологией, в качестве младшего научного сотрудника. Сказать точней и проще – в качестве охотника. Брал соболей, оленей, медведей, птицу разную. – Брал то, что было нужно для научной работы.

Так что практика у него неплохая, но далеко не отличная, про теорию лучше не говорить. Работал-то с кем? – Биологи, доктора, профессора. Васёк про обыкновенную мышку-полёвку может загнуть на два часа, если его не остановить. К тому же, в перерывах между экспедициями заочно отучился в Иркутском сельскохозяйственном институте. Иначе бы не был охотоведом. Васёк старше парниши на шесть лет.

Пошёл второй год, верней, второй сезон, как Тимоха становится охотником-промысловиком, соболятником. Всё становится – никак стать не может. Сдвигов, можно сказать, ноль. В чём проблема? – Ученик потому что тупой, берёза каменная! В душе он не охотник и не рыбак: нет азарта что на рыбалку, что на охоту. В душе он – таёжник! Нравится жить в лесу, ходить по лесу, но с какой-нибудь целью. Чтобы жить в тайге, нужно чем-то заниматься, связанным с тайгой. Например, добывать зверя или ловить рыбу, хотя бы для себя, на пропитание.

В его послужном охотничьем деле, естественно, он числится учеником, первый разряд. Пяток рябчиков, пяток белок – больше ничего не добыл. Ходить по тайге его учить не надо, – сам кого хочешь научит. Бражку пить, – тоже сами с усами: пьёт, ещё как пьёт и бражку, и водку!..

В лесу охотники пьют бражку: водка – дорогое удовольствие. Хоть стоит сорокаградусная и немного, – брать нужно с боем, потратить полдня. Антиалкогольный закон давно пошёл по швам, канул в лету. Что натворили правители? Всё опыты проводят, нашли подопытных мышей. Что сделаешь, если в Союзе человек – это звучит гордо только на плакатах. На самом деле человек – вообще не звучит, расходный материал, человеческая масса. По-новомодному – электорат!

У охотоведа охотничья собака – супер-пупер! Он же охотовед! – Не будет, как его ученик, подбирать собак с улицы. Васька – псина с родословной. Всё, как говорят, путём: у собаки есть документ. С самой Москвы привёз щенка! Кобель породы курцхаар, – сходу не выговоришь. Кинологи, а также знающие люди, насторожились. С курцхаара сделать лайку? Может, охотовед втихую занимается шаманством, камлает над своим псом? Пока никаких сдвигов, не повезло Ваську что с помощником, что с собакой: не хочет курцхаар становиться лайкой! У пса голубая кровь, а лайка всего на одну ступеньку поднялась от волка, собака дикая! Курцхаар – немецкая гончая, легавая. Зайчатник и на водоплавающую дичь, охотник-универсал – по всему работает. С таким универсалом в тайге нужно держать ушки на макушке, иначе голодным останешься. Потому что пес работает по всему: по кастрюлям, по рюкзакам!..

Без содрогания Тимоха не может вспоминать курцхаара по кличке Дик. Сколько псина попила крови! И не только его крови – многим досталось, а ему больше всех. Собака Дик может много жрать, очень много и хорошо, мастерски воровать. Больше курцхаар ничего делать не может и не хочет.

Последний воровской налёт Дика произошел неделю назад. Охотники-промысловики достраивали избу на Сохе, с ними четыре собаки: Белка с Муркой Тимохины, Беся – Николая собака. Вот Беся – почти лайка, симпатичная псина волчьей масти. Дик в своре четвертый, единственный кобель, единственный проглот.

Ребята работают в поте лица. Кто землю на крышу бросает, кто дровишки подтягивает. Короче, каждый занят делом, работа кипит. Парниша работает бензопилой «Дружба», делает доски и плахи на нары, на стол, на дверь – разводит брёвна вдоль, в этом деле он за лето стал мастером. Ровно год назад первый раз в жизни взял в руки бензопилу.

Собака Дик охраняет рюкзаки. Других собак к мешкам не подпускает. Молодец Дик, так держать! Сели ужинать – хлеба нет! Но ведь в обед был. Был и сплыл, ушел хлебушек. Три булки, скотина, сожрал! Лайки рядом крутятся, – курцхаара не видно. Обычно, когда охотники садятся кушать, Дик тут как тут: смотрит жалобно своими поросячьими глазками в три карата, слюну пускает, – дайте, мол, хоть что-нибудь! А лучше – всё отдайте.

Спряталась собака в крапинку, нерпа сухопутная, – его работа. У пса чувство совести есть? – Нет! У пса есть чувство страха. Знает, что бит будет. Дик поступил чисто по-человечески: что охраняешь, то и имеешь. С ложной охраной рюкзаков курцхаар ловит охотников второй раз.

Первый случай произошел две недели назад. Васёк с Тимохой переносили продукты, вещи, капканы и прочий охотничий скарб, – грузились на Найбе и до базового зимовья. В рюкзаке у Тимохи, помимо основного загруза, – шесть булок хлеба. Четыре булки в карманах рюкзака: в один карман стоймя входят две булки хлеба. – Хозяйский рюкзачок! На каждом перекуре Дик охранял рюкзак молодого неопытного охотника.

Хозяина мешок пёс не замечал, как и самого хозяина. Зачем Дику мешок хозяина? – Там одни капканы, железяки несъедобные. Пес успел схарчить полторы булки хлеба, пока Васёк не застукал его с поличным. Всыпал проглоту по первое число! Думали, понял пёс, что воровать с рюкзаков наказуемо. – Горбатого могила исправит! Дик – собака умная, соображает отлично! Весь свой ум и соображение пёс пускает на поиски продуктов. В тайге продуктов питания не найдешь, выход единственный: воровать у хозяина…

Собакам каждый день варят ведро овса. Дика пайка в два раза больше, потому что крупная собака, – псу одному ведра мало будет: ему только на согрев нужно ведро овса, – пёс короткошерстный. Жрал бы вволю, – может, не воровал бы, и по зверю бы работал. У Дика вошло в привычку… вот только, интересно, что – воровать или жрать? По наблюдениям парниши, у пса две привычки: воровать и жрать!..

Летом на папоротнике давал Дику почти полное ведро варёной краснопёрки. Курцхаар сожрал всё и посуду за собой вымыл. Через полчаса стоял возле костра, пускал слюни, смотрел на людей, как они кушают жареную симу. Тимоха бросил Дику кусок жареной рыбы, – тот на лету «чмок», не жуя! Как будто собаку неделю не кормили.

Сколько же ему надо вволю нажраться? Может, Дик любит жареную симу, а ведро краснопёрки схарчил ради приличия? Соблюдает правила хорошего тона? – Пёс-то с родословной! Но Дик никуда не денется! – Без этого пса у парниши нет охотничьих рассказов.

А пока расскажет про строительство избы из свежего, сырого леса…

Изба поставлена в таком месте, что тоску нагоняет. Глухой распадок, небольшой ручеёк. Кругом ельник, – на то он и глухой распадок. Изба была нужна именно в этом районе, на Сохе. Теперь можно будет обрабатывать речку Сунсури. До Быкова добираться в два раза быстрей, чем с Десны, с базового зимовья.

Наступил ноябрь. Нужно начинать охотиться, промышлять зверя пушного. Васёк сидит на Десне, не шевелится. Тимоха с ним за компанию сидит на базовом зимовье и тоже не шевелится. – Вдвоем сидят и не шевелятся. Точней будет: сидят на зимовье, оно пока что у охотников одно. Будку на Медвежке в счёт не берут, а зимовье, которое гнилое на ключе Уртай, и вспоминать не стоит.

Товарищи охотники только закончили десятидневное турне по Десне до устья и километра три вверх по Найбе. Нет, нет, – десять дней они это расстояние не шли. Даже если бы ползли по-пластунски, – за неделю бы управились. Каждый день бегали на Найбу. Обратно шли груженые: затаскивали на Десну продукты, капканы, прочий скарб, – всё, что нужно в тайге зимой. Много чего нужно в тайге зимой! Всё в тайге зимой нужно, и чем больше этого всего, тем чувствуешь себя комфортней, уверенней.

С хребта Шренка по речки Змейки пробили дорогу до Найбы. Лесорубы прут в эти края. В середине октября по свежебитой дороге сделали завоз на «ГАЗ-66». Таскали поклажу десять дней, потому что много чего завезли.

Сидят два охотника на Десне, ждут помощников. Решили ставить еще одну избу. – Надо обязательно ставить! Помощники должны были подойти два дня тому назад. Начался промысловый сезон, охотовед решил избу ставить. Как на охоту, так собак кормить, – это про него. Хлеб кончается. Если бы не чёртов суповой набор, хлеба бы еще хватило на пару дней. Суповой набор, – разумеется, Дик. – Парниша его так ласково называет. Пес выглядит на пять с плюсом.

За две недели с упитанной собаки получился скелет, обтянутый кожей. Шерсти всего сантиметр, мослы торчат в разные стороны. Становится страшно, когда пёс рядом проходит: если тебя зацепит, – можно сильно порезаться о торчавшие кости!

Чья бы корова мычала, а парнише следовало бы помолчать. К самокритике относится весело. Он сам – как суповой набор: ходит, костями гремит. Потому медведь до сих пор его не съел, что грохот костей слышит и уходит. Косолапый – это не собака, кости грызть не любит. Дик громче костями гремит…

Пошел Тимоха в Быков за хлебом. Почему именно он? Васёк сказал, что сухарями перебьется. Можно, конечно, сухарями перебиться, блинов гору напечь. Парнише обязательно нужен хлеб, – так любит кушать хлеб! Ерунда все это. Без хлеба протянет гораздо дольше Васька, – тянул не единожды.

Сидеть неохота, уединение – хорошо, но иногда нужно выходить в цивилизацию. Фактически всё лето и два месяца осени в лесу проторчал. Побежал за хлебом ради смены обстановки, хлеб – сбоку припёка. Нужна была причина прогуляться на дальнее расстояние. Вдруг соболь попадется?..

Наконец, разобрались, зачем в Быков понесло. Посмотреть со стороны на его ход, – так не ходят: не пошел, а побежал! С собой взял одну собаку Белку, винтовку «Белку». В рюкзаке – топор, чайные дела, офицерский литровый котелок, фонарик, лёгкий свитер, новенький пуховой спальник, – мешок, как говорят, «с нуля». Вышел с зимовья под вечер с таким расчётом, чтобы до темноты добежать до тырловки. Коров увезли на зимние квартиры, – тырловка пустует, так что можно переночевать, поутру сбегать в Быков до магазина, загрузится и к ночи прийти на Десну. С весом быстро не поскачешь, плюс постоянный тягун. Обратно идти в верховья Камышового хребта.

Чётко рассчитал время: в сумерках прибежал на тырловку. Нет, это не рассчитал чётко, это бежал чётко. Васёк сказал, что поздновато собрался. Парниша сам понял, что поздновато, – вот и наворачивал. Что налегке не бежать, тем более вниз?

Выбрал будку почище, с нарами. На улице развёл костерок, сбегал на ручей за водой. Пока дождался чай, – ночь наступила, прибежал на тырловку в преддверии ночи. На дворе поздняя осень, темнеет рано и быстро. Вода в котелке быстро закипела. Литр воды кипятить на костре – как на газовой плитке: раз и готово. Попил чая. Надо делать баиньки. Конечно, рано спать ложится, а больше делать нечего.

Раздеваться или нет? Спальник новенький, пачкать не хочется. Он, конечно, не из шахты вылез, но всё равно одежда грязная. Спальный мешок внутри беленький, чистенький. Снаружи спальник из тёмно-синей болоньи.

Разделся до трусов, юркнул в холодный спальный мешок. – Холодно, однако! Застегнул молнию, один нос наружу смотрит. Через пять минут согрелся, молнию немного расстегнул. Посмотрим, что за штука такая – пуховой спальник, да ещё с капюшоном. Не приходилось спать в пуховых мешках, но слышал, что хорошая, тёплая вещь. Одно слово «пуховой» греть должно! Если быть предельно точным, в спальнике нет ни грамма пуха, – там мелкое куриное перо.

Прибежала собака, улеглась под нарами. Будку выбрал с нарами, но без двери. Есть будки с дверьми, нары поломаны или вообще нет нечего, а вместо нар кровати стояли. Здесь восемь будок, печки отсутствуют. Найба – это не речка Долинка, в верха ходит много народу…

Нельзя ставить кирпичные печки! – Народ отзывчивый, добрый, душевный, шахтёры – те более душевны, потому что у них заработки большие! По своей душевной простоте разнесут кирпичные печки в пух и прах! Гораздо выгодней ставить буржуйки: весной поставил, осенью забрал.

Штуковина, которая называется пуховой спальник, – отличная вещь! Спал, как в зимовье с работающей на малых оборотах печкой. Вылезать из спальника плохо, больно холодно. Минус, что ли, ночью был?

Быстро вылез, моментально оделся. Завёл костерок, повесил водичку под чаёк. Точно минус: на лужах тонкий ледок. Попил чаю с сухарями, заморил червячка. В Быкове надо будет что-нибудь взять «на перекусить». Засунул спальник во вкладыш, спрятал на ручье. Там же ружье спрятал и все остальное. Зачем двенадцать километров таскать? – Лишний груз.

Побежал в Быков. Больно рано побежал, – хлеба может не быть, придется ждать. Холодный встречный ветер, стрижка короткая, – голова мерзнет. Забыл взять шапку, – вчера тепло было. Сейчас выморозятся все поседение извилины или выдует их. Пока есть чем думать, нужно что-то придумать.

Безвыходных ситуаций не бывает, – мозги плохие бывают! Снял с себя тонкий свитерок, что взял на всякий случай, – не знал, как себя поведёт пуховой спальник. Спальник повёл себя отлично! – В трусах спал. А свитер понадобился на подъёме. Отрезал у свитера рукав. На узком конце рукава завязал узел, натянул этот предмет на голову. А из свитера теперь можно сделать безрукавку. Телу стало прохладно, это дело поправит быстрым ходом. Главное – голове тепло стало! На расстоянии новая часть гардероба смотрится как спортивная: тёмно-жёлтая шапочка с бубенчиком. Вблизи на него лучше не смотреть, отвернутся или глаза закрыть. Иначе придется слушать по телевизору Кашпировского! Литрами глотать воду, заряженную Чумаком!..

Всё не может вспомнить, – умывался он вчера или нет? Не сегодня, а вчера! Возле пионерского лагеря Горняк надо ополоснуть в ручье физиономию. Не соблюдает гигиену, забывает в лесу умываться! Это в привычку входит. Какой там, входит? – Давно уже вошло в привычку. Поросёнок!

Отошел от тырловки метров на триста. Вышел на длинную прямую протяжностью километра в два с половиной. Впереди на дороге появились три человека, идут на встречу. С ними две собаки. Парниша насторожился, но не сбросил скорость сближения с неизвестной троицей. Кто такие? Путные охотники давно в тайге соболей ловят.

Белка рванула вперёд, две собаки бросились на встречу. Вдруг грызться начнут? Белка – собака боевая, численное превосходство на стороне врага. А если два пса тоже боевые? Можно собаки лишиться. И ничего не может сделать! «Ружьё спрятал, чёрт бы меня побрал!», – и дальше смачно, длинно выругался в свой адрес.

На середине дороги собаки встретились. Драки нет, значить свои. Тройка псин полетела на встречу с Тимохой. Узнал собак – Беся и Байкал, собаки с одного помета. Как бы они охотника с ног не сбили в порыве радости встречи. Подбежали, прыгают на грудь, ластятся. Белка с ними заодно, – как будто и с ней не виделся четыре месяца. Ревнует Белка, собаки очень ревнивые зверюги, не могут скрывать свою ревность.

Бросил на обочину дороги рюкзак, сел, закурил. Помощники идут. Экскурсия в Быков отменяется, – хлеба у них полно. Гоша много хлеба в тайгу берет, Николай тоже. Если быть официально точным, – помощников идет двое, третий помощник – Тимоха. Один в приближающейся тройке – охотник-внештатник, договорник. Николай промышляет по договору в паре с Васьком, они старинные товарищи.

Штатный охотник постоянно работает в заготовительной организации. Внештатник трудится в любой другой организации. Берёт договор у госпромхоза, на своем предприятии – отпуск. Обычно берут отпуск на время чернотропа. Николаю отпуск не нужен: он трудится вахтовым методом. Рядом с ним идет его товарищ по работе Гоша, тот самый Тимохин товарищ и напарник по туризму, бывший напарник, также и товарищ бывший.